Помоги проекту - поделись книгой:
Том Пардом
Во тьме веков[1]
Возглас впередсмотрящего всполошил всех членов команды. За двухмачтовым бригом, на перехват которого они шли, следовали акулы — верный признак того, что на корабле находились рабы. Путь невольничьих судов через Атлантику был усеян мертвыми телами.
Когда с мачты донесся возглас гардемарина, Джон Харрингтон стоял перед кормовой рубкой. Рядом застыли три офицера, также не спускавшие глаз с парусов в трех милях слева по курсу — громады наполненной ветром ткани, вновь пробудившей надежду, что долгие недели утомительного, однообразного плавания подходят к концу.
Раскачивающаяся под их ногами шестидесятифутовая шхуна «Воробей» была одним из самых маленьких военных кораблей, находившихся на службе ее величества. На судне не было квартердека,[2] где капитан мог бы вышагивать в величественном уединении. Офицеры просто стояли возле рубки и вглядывались в морские воды прямо с палубы, где с двумя шлюпками соседствовал запасной рангоут и мелькали потные тела матросов, постоянно корректировавших положение больших треугольных парусов в соответствии с желанием капитана поймать последнее дуновение вялого бриза с африканского побережья. Над носом возвышалась одна-единственная шестифутовая пушка, установленная на поворотной платформе.
Младший лейтенант Бонфорс направил на корабль подзорную трубу. Это был широкоплечий, крепко сбитый молодой человек. С улыбкой гурмана, разглядывающего чрезвычайно аппетитные кушанья, Бонфорс вглядывался в увеличенное линзами изображение.
— Там ниггеры, джентльмены. И еще у судна низкая осадка. Полагаю, талантливый упаковщик мог впихнуть в такой трюм не меньше пяти сотен чернокожих — двадцать пять сотен полновесных фунтов, если они все еще живы и дышат.
Вот он, парадокс путешествий во времени. В одно и то же время в определенном месте вы и находитесь, и нет; законы физики это воспрещают, и вместе с тем в этом месте именно благодаря им вы и оказались. Вы словно кот, который ни жив и ни мертв, будто пребывающий сразу в двух местах фотон или неослабевающая волновая функция. Вы прошмыгнули в мир, где можете видеть, но сами невидимы; где и существуете и нет. Иногда случался мерцающий миг, когда вы на самом деле там — весьма странное мгновение, когда вас видят, а вы их — нет. Таков парадокс путешествий во времени — парадокс, основанный на противоречиях и непоследовательностях, лежащих в основе тайны, которую люди называют физической вселенной.
Для Эмори Фицгордона парадокс этот означал, что он втиснулся в невидимый прозрачный пространственно-временной пузырь. То есть аппарат, рассчитанный на два кресла, где он сидел плечом к плечу с костлявой гиперактивной молодой женщиной. Их пузырь завис в тридцати футах над теплой гладью воды, в двадцати милях от африканского побережья. Шел шестой год после того, как молодая принцесса Виктория стала королевой Англии, Уэльса, Шотландии, Ирландии и всех языческих земель за морем, подвластных ее короне. Гиперактивная молодая дама была напористым видеорежиссером и, соответственно, обладала всеми причудами, которые традиционно приписываются деятелям данного вида искусства.
— Завершена четырехминутная проверка, — сообщил Хал, искусственный разум, управляющий их пузырем. — Состояния по всем четырем координатам стабильны и находятся в норме. У вас разрешение на два часа и предварительное — на пять часов.
Руки Дживы Ломбардо уже суетились над экранами, расположенными перед ее креслом. Камеры, которыми был оснащен аппарат, начали запись, как только пузырь завершил перемещение в пространстве-времени. Джива перестраивала углы расположения камер и изменяла увеличения, запрограммированные Халом.
— Они ведь не станут без конца болтать о двадцати пяти сотнях фунтов, верно? — пробормотала Джива.
Джон Харрингтон взглянул на своих офицеров. Лицо его немного дернулось. Он старался сохранять капитанское достоинство, но, в конце концов, ему было лишь двадцать три.
— Так как будет распределена эта сумма, мистер Бонфорс?
— За рабов, — отвечал дородный младший лейтенант, — вам причитается двести шестьдесят фунтов, восемьдесят девять — трудяге-старпому, семьдесят два — нашим уважаемым коллегам, шестнадцать — юному впередсмотрящему джентльмену и по два с половиной фунта каждому члену экипажа. Ценность самого корабля может увеличить долю каждого на пятую часть в зависимости от того, как рассудят лорды из Адмиралтейства.
Штурман, мистер Уитджой, закатил глаза. Командир артиллерийской части, младший лейтенант Терри, покачал головой.
— Видимо, мистер Бонфорс, вам все-таки удалось осилить арифметику, — заметил Терри.
— Может, мистер Терри, я и не обладаю вашими познаниями относительно артиллерийских расчетов и прочих секретов, — сказал Бонфорс, — но зато я знаю, что количество потребляемого человеком ростбифа и кларета прямо пропорционально содержимому его кошелька.
Харрингтон поднял голову. Его взгляд скользил по снастям, словно проверяя каждый узел. Через два часа — возможно, через два с половиной — они сблизятся с работорговым судном. «Воробей» — корабль маленький, и вооружение у него не ахти какое, но он весьма быстроходен. В западноафриканскую эскадру, борющуюся с рабством, Адмиралтейство включило главным образом бриги, переваливающиеся по волнам подобно больным китам.
Так как же поступить, если начнется стрельба? Должен ли он радоваться неунывающему подтруниванию офицеров? Все они впервые столкнулись с вооруженным врагом. Мистер Уитджой был сорокалетним ветераном борьбы против корсиканского тирана, но его военный опыт ограничивался участием в блокаде Наполеоновской империи. Что же до остальных, включая капитана, их «действительная военная служба» сводилась к вполне мирным рейсам и пребыванию в иноземных портах.
— Пойдем на сближение с бразильским флагом, — заключил Харрингтон. — Наше преимущество в маневренности. Мы идем быстрее перегруженного работорговца, но не стоит забывать, что у него по четыре пушки с каждого борта. Мы должны находиться точно перед их носом, мистер Уитджой.
Еще во время разработки проекта Джива прицепилась к теме денежного вознаграждения. Она вовсе не знала о том, что британские моряки получали особые финансовые поощрения. К тому же она имела привычку кружить вокруг заинтересовавшей ее темы, словно привязанная к ней.
За проектом наблюдал Питер Легрунди — специалист в области культуры и социального строя Британской империи Викторианской эпохи. Питер сообщил, что корабли западноафриканского антирабовладельческого патруля получали по пять фунтов за каждого освобожденного раба. Это были весьма скромные деньги по сравнению с суммами, которые команда «Воробья» могла бы выручить за грузовые перевозки.
Все это Питер объяснил Дживе, причем несколько раз. И каждый раз ответом была все та же ее реакция.
— На том корабле пятьсот рабов, — начинала подсчитывать Джива. — Двадцать пять сотен фунтов в переводе на наши деньги будет два или три миллиона? Питер, зрители не совсем полные идиоты. Думаю, что большинство из них разгадают, что великая борьба против рабства была довольно прибыльным дельцем.
Джон Харрингтон читал о наполеоновских войнах с тех пор, как в девять лет дядя подарил ему на день рождения биографию лорда Нельсона. Ни одна из прочитанных им книг не уделяла столь пристального внимания морским сражениям. Он знал, что британцы в течение трех часов продвигались к франко-испанскому флоту, стоявшему у Трафальгара, но большинство авторов этой фазе уделяли лишь абзац-другой, торопясь перейти к бою, разразившемуся вслед за этим. Пока «Воробей» скользил по мягким африканским волнам, медленно нагоняя добычу, Бонфорс и Терри дважды удалялись в свои каюты. Вероятно, навещали ночные горшки, предположил Харрингтон. Мистер Уитджой, напротив, руководил управлением корабля с обычной бесстрастностью. Харрингтону показалось было, что Уитджой молится про себя, но штурман, вероятно, просто хмурился, глядя на те доски палубы, которые нуждались в замене.
Харрингтон душил порывы собственного бренного тела посетить гальюн. Когда Бонфорс во второй раз покинул палубу, двое моряков ухмыльнулись, что не ускользнуло от взгляда капитана.
Глумились два гардемарина: Монтгомери, который заметил акул, и Дейви Кларк, сменивший Монтгомери в «вороньем гнезде». Монтгомери мог уйти в кубрик, но предпочел остаться на палубе. Каждые несколько минут он останавливался у пушки и осматривал ее. Когда придет время открыть огонь, Монтгомери будет помогать мистеру Терри.
Едва приступив к собеседованию по трудоустройству, Джива принялась защищать свою неприкосновенность как творца и художника.
— Последнее слово должно оставаться за мной, — без обиняков заявила она комиссии. — На других условиях я работать не стану. Если к фильму прилагается мое имя, значит, он должен отображать мое мировосприятие.
Джива находилась в Москве и работала над некоей исторической драмой. Эмори смотрел на семь изображений собеседников, вещающих с воображаемой сцены в гостиной. Шестеро выбрали нейтральный фон. Джива же устроила все так, чтобы комиссии было видно у нее за плечами двух актеров, одетых в плоские странные шляпы XXI века.
— Я непременно должна это вам сказать, мистер Фицгордон, — заявила Джива. — Я ценю ваше великодушие. И постараюсь отплатить самым лучшим своим творением. Только, пожалуйста, не рассчитывайте как-то влиять на мою работу. Я не заинтересована в создании фильма, единственной целью которого является пиар богатых семейств.
Эмори выслушал тираду Дживы с тонкой вежливой улыбкой, какой мог бы наградить ребенка весьма терпимый родитель.
— Иной работы я от вас и не жду, — ответил Эмори. — Думаю, что в данном случае факты скажут сами за себя. Не стану отрицать, что я выбрал именно этот эпизод потому, что в нем принимает участие мой предок. Я бы даже не знал, что королевский военно-морской флот участвовал в борьбе с рабством, если бы это не было частью моей семейной хроники. Но также я чувствую, что данный эпизод является характерным примером храбрости и преданности целого экипажа, который заслужил, чтобы о нем помнили. Ведь команды кораблей западноафриканского антирабовладельческого патруля спасли от рабства около ста тысяч человек. Они заслужили памятник, созданный честным, первоклассным творцом.
Комиссия уже дала понять Эмори, что желательна именно кандидатура Дживы Ломбардо. Похоже, что у дамочки в Агентстве путешествий во времени были влиятельные покровители.
Сверх того, она обладала известностью, что немаловажно для привлечения аудитории. Эмори впечатлили оба фильма Дживы, которые, несомненно, выделяли ее из ряда прочих претендентов. Первый — часовое эссе о женщинах, которые произвели модификацию личности, усиливающую их сексуальность. Второй рассказ о круизе на полностью автоматизированном морском лайнере. Это, по существу, была профинансированная круизной компанией реклама, но она вместе с тем пришлась по душе и отъявленным эстетам.
На протяжении полутора веков семья Эмори имела дело с творческими личностями. Встреча его прадеда с архитектором, построившим их родовое гнездо, стала притчей во языцех всех популярных изданий по истории архитектуры. Она же превратилась в семейную легенду. «Все взаимодействия между художником и богачом зиждутся на одном-единственном основании, — говаривал прадед Эмори. — Тебе нужны творец. А творцу нужны твои деньги».
Харрингтон сцепил руки за спиной. Мистер Уитджой вел «Воробья» курсом, который через четыре-пять минут подведет их к носу работоргового судна.
Он глубоко вздохнул и расслабил шейные мышцы. Он — капитан военного корабля. Команда должна слышать его уверенный и невозмутимый голос.
— Давайте покажем им наше истинное лицо, мистер Уитджой. Вы же, мистер Терри, подадите голос тогда, когда мы начнем поднимать флаг.
Лейтенант Бонфорс возглавил команду, отправлявшуюся на борт брига. В ответ на выстрел лейтенанта Терри работорговое судно легло в дрейф. Лейтенант Бонфорс занял место на корме шлюпки, придав твердое выражение лицу и гордо приосанившись, что напомнило Эмори прапрадеда, которого он видел в далеком детстве. По мнению отца Эмори, Харрисон Фицгордон был образцом для подражания. Согласно семейному катехизису он был учтив со всеми, с кем сталкивался на жизненном пути, но никогда не забывал о своем положении в обществе. Он всегда вел себя так, словно знал: окружающие непременно отнесутся к нему с почтением. Точно так и лейтенант Бонфорс как само собой разумеющееся принял то, что грести будут другие, а он — сидеть на кормовой банке.
С тою же надменно-безразличной миной Бонфорс взошел на борт работоргового судна и скользнул взглядом по пушкам. Подле каждого орудия стояли два-три матроса. Почти у каждого за пояс были заткнуты кремневые пистолеты.
К лейтенанту заспешил высокий человек в свободном синем плаще. Он протянул руку, но Бонфорс заложил руки за спину.
— Я — младший лейтенант Барри Ричард Бонфорс с корабля «Воробей», принадлежащего военно-морским силам Великобритании. Я здесь для того, чтобы осмотреть ваше судно и сопровождающие груз документы в соответствии с действующим в настоящее время соглашением между правительством моей страны и правительством державы, чей флаг реет на вашей мачте.
— Меня зовут Уильям Захария, — представился человек в синем плаще. — Я капитан корабля. Окажите мне честь, пройдите в мою каюту, я с удовольствием покажу вам все необходимые документы.
— Для начала я бы предпочел осмотреть трюм.
— Боюсь, что это невозможно, лейтенант. Уверяю вас, в бумагах вы найдете всю необходимую информацию.
— Действующее между нашими странами соглашение требует осмотреть ваш корабль полностью, сэр. Если я откажусь от осмотра трюма, получится так, что я пренебрегаю своими обязанностями.
Капитан Захария жестом указал на орудия со словами:
— На каждом борту у меня по две двенадцатифутовые пушки и две восемнадцатифутовые, лейтенант. У вас же, насколько мне известно, одна шестифутовая. У меня в распоряжении пятьдесят человек. А у вас? Двадцать пять. И некоторые из них совсем дети. Уверен, посещение моей каюты и проверка документов предоставят вам необходимые сведения для доклада старшим чинам. Как вы увидите из бумаг, мы везем груз джута и бананов.
Произношение Захарии походило на разновидность английского, на которой говорила и команда «Воробья». Микрофон Дживы уловил возгласы членов экипажа работорговцев, когда Бонфорс приближался к их кораблю, и Эмори услышал несколько самых что ни на есть английских глаголов и существительных. По предположению Эмори, корабль шел под бразильским флагом только для того, чтобы обладать преимуществами, которых был бы лишен, если бы плыл под своим истинным флагом, ибо подданных Британской короны, замешанных в работорговле, могли вздернуть на виселице.
В юности Эмори поражали юридические сложности антирабовладельческой кампании. Офицеры западноафриканской эскадры действовали согласно столь сложным правовым ограничениям, что Адмиралтейство даже выпустило для них инструкцию, которую можно было носить с собой в кармане мундира. Королевский военно-морской флот имел право останавливать суда лишь определенных государств, а никак не других, совершать одни действия с кораблями одних стран и иные — с кораблями других.
В пять лет Эмори впервые услышал о подвигах Джона Харрингтона на африканском побережье. Взрослые члены семьи Фицгордон время от времени упоминали об этом герое. Когда старшим казалось, что дети слишком часто размышляют о таких деяниях предков, как их вклад в угольную или деревообрабатывающую промышленность, тогда им напоминали, что в их жилах течет кровь героя, который освобождал рабов. С юным энтузиазмом Эмори предался изучению вопроса. Он рыскал в базах данных в поисках информации о лейтенанте Джоне Харрингтоне и великой пятидесятилетней борьбе, в которой тот принимал участие. За пределами семьи Эмори едва ли кто слышал об антирабовладельческой кампании Королевского флота, но историки, занимавшиеся изучением данного вопроса, единодушно сошлись во мнении, что это была одна из величайших морских эпопей. Более полувека молодые офицеры на небольших кораблях сражались с работорговцами, по рекам поднимались вглубь материка и атаковали лагеря, где собирали рабов из разных мест. Тысячи британских моряков умерли от эпидемий, свирепствовавших на африканском континенте. Но благодаря им закрылись невольничьи рынки севернее экватора. Британские моряки спасли из трюмов работорговцев до ста тысяч мужчин, женщин и детей.
Кампанию продвигал лорд Палмерстон, пытавшийся заключить общее международное соглашение, запрещавшее работорговлю. Достичь этого ему не удалось, и британские дипломаты были вынуждены заключать особые договоры с каждой страной в отдельности. Предполагалось, что офицеры должны знать суть этих договоров. И помнить, что их могут преследовать по закону, если они учинят досмотр или задержат не тот корабль.
В данном случае ситуация была относительно простой. Корабль шел под бразильским флагом, и «Воробей» имел право проверить документы и досмотреть его трюмы. Если бы в результате осмотра выяснилось, что корабль занимается работорговлей, «Воробей» должен был захватить невольничье судно и препроводить его в порт Фритаун в Сьерра-Леоне.
— Вы только посмотрите, как он держится! — воскликнул Эмори.
Бонфорс повернулся к капитану Захарии спиной. И пошел по направлению к трапу с тем же неторопливым спокойствием, с которым появился на борту.
Интересно, горела ли спина Бонфорса? Считал ли он шаги, приближавшие его к минимальной безопасности, которой он достигнет в шлюпке? Миг был поистине волнующим для Эмори — он собственными глазами видел рождение ценностей, которые с детства формировали его характер.
— Ваше временное разрешение составляет шесть часов, — подал голос Хал. — Все координаты стабильны и находятся в норме.
Харрингтон заметил, как в такелаже работоргового судна мелькают руки, незначительно изменяющие положение парусов, и понял, что нос перемещается вправо, чтобы четыре пушки правого борта обратились к «Воробью».
Мистер Уитджой тоже заметил маневр. И уже выкрикивал приказы. Действия судна противника подсказывали: «Воробью» нужно держаться строго против его носа. В дальнейших инструкциях мистер Уитджой не нуждался.
В голове Харрингтона мелькали противоречивые мысли. Бонфорс уже сел в шлюпку и плыл к «Воробью». Корабль противника не мог бы сейчас попасть в лодку из бортовых орудий, но на носу была небольшая пушка — четырехфутовая, которая могла бы потопить шлюпку одним-единственным удачным выстрелом. К тому же невольничьему кораблю благоприятствовал ветер. Оба судна лежали в дрейфе, ветер дул сзади корабля работорговцев, наполняя паруса под углом в двадцать градусов…
По узкой палубе Харрингтон поспешил к носу. Терри и Монтгомери с надеждой смотрели на капитана. Фальконет «Воробья» был заряжен. В бадье тлел фитиль.
— Давайте подождем, пока наш добрый друг мистер Бонфорс взойдет на борт, — сказал Харрингтон.
— А вы не боитесь, что они стрельнут по лодке из носовой пушки? — спросил Монтгомери. И добавил: — Сэр.
Терри собрался было отчитать юношу, но Харрингтон остановил его движением руки. Монтгомери следовало держать мысли при себе, но упрекать и поучать его сейчас было некстати.
— Ясно, что мистер Бонфорс не завершил досмотра, — сказал Харрингтон. — Но все же мы не можем быть уверены в том, что они отказались пустить его в трюм, до тех пор, пока не услышим доклада. Мы же не хотим подавать адвокатам ненужных поводов для жалоб?!
Он обвел взглядом стоявших у орудия моряков.
— Кроме того, все говорят о том, что работорговцы — скверные стрелки. Ведь они выходят в море, чтобы заработать. — Капитан остановился, чтобы слова его возымели должный эффект, и закончил: — Мы же выходим в море, чтобы воевать.
Монтгомери выпрямился. Харрингтону показалось, что в глазах одного из моряков-артиллеристов мелькнула вспышка. Он развернулся и пошел на корму, сцепив руки за спиной, как мог бы идти по палубе капитан Феррис. Хорошему командиру надлежит быть актером. А хорошие актеры никогда не портят выход лишними репликами.
Эмори начал кампанию по изгнанию Дживы спустя неделю после проведения первого совещания. Под конец четвертого Джива все еще ворчала на тему гонорара, и, когда она наконец-то отключилась, Эмори остался на связи с Питером Легрунди. Джива все еще была в России. Эмори находился в своей нью-йоркской резиденции, где выборочно посещал премьеры нового театрального сезона. Питер же обосновался в Лондоне и по первоисточникам знакомился с архивами Королевского флота.
— Вы уверены, что ничего нельзя сделать с ее заступниками из отдела путешествий во времени? — спросил Эмори. — Мне кажется, должна существовать небольшая, но все же возможность убедить их в том, что предубеждения Дживы абсолютно несовместимы с наукой.
— Она колкая и вспыльчивая, Эмори. Считает, что должна самоутвердиться. Она молода, к тому же — художник.
— Питер, но у нас одна-единственная возможность съемки, больше такой не будет ни у кого никогда.
Согласно правилам, установленным занимавшимися хронопутешествиями чиновниками, место встречи «Воробья» с судном работорговцев было окружено запретной зоной в сотни квадратных миль и двадцать часов времени. Никто не знал, что может произойти, если пузырь попадет в занятый другим пузырем пространственно-временной объем. Поэтому бюрократы решили, что следует избегать даже малейшего риска. Сотрудники и финансисты, составлявшие вступительную часть к уставу агентства, провозгласили, что хрононавты «рассеют тьму веков путем упорядоченных наблюдений на местах», а кадровики и политики, управляющие агентством, постановили, что каждое место подлежит посещению лишь единожды. Ни один пузырь никогда не появится там, где уже побывал другой.
— Джива именно то, что им надо, — сказал Питер. — Я подсчитал голоса. Есть лишь одна возможность не пустить ее в пузырь: отозвать ваш грант и закрыть проект.
— И позволить, чтобы СМИ трубили про богатого бездельника, попытавшегося подкупить комиссию, состоящую из авторитетнейших ученых?!
Эмори считал, что Питер чересчур осторожничает. Если бы он предпринял решительное усилие, то мог бы изменить мнение комиссии. Джива щеголяла своими предубеждениями, словно модными украшениями. Но Питер знал, что наживет себе серьезных врагов среди проигравших.
Питер был ученым, жившим от гранта к гранту. Пока ему не удалось найти постоянную работу. Он балансировал между двумя силами, способными оказать решающее влияние на его будущее: богачом, который мог бы стать неиссякаемым источником грантов, и целой комиссией, способной помочь ему найти постоянную работу.
Конечно же, Эмори мог предложить Питеру нечто, что могло бы перевесить его уважение к сторонникам Дживы. Но это тоже было рискованно. Никогда не знаешь, когда ученый решит, что пора отстаивать научную честность. В конце концов Эмори забронировал себе место в пузыре, совершающем путешествие во времени. Плата за кресло в пузыре увеличит размер его гранта на тридцать процентов. Джива будет управлять камерами пузыря, но не помешает ему отснять свое любительское видео на собственном оборудовании. Тогда он будет располагать свидетельством, которое можно будет использовать в том случае, если эта дамочка исказит истину.
Харрингтон мог бы перегнуться через борт корабля и потребовать отчет, когда Бонфорс был еще
— Он угрожает нам, — доложил Бонфорс.
— Он отказался показать вам трюм?
— Он сказал, что все необходимое я могу прочесть в его бухгалтерских книгах. Сказал, что у него восемь пушек и пятьдесят человек, а у нас лишь одно орудие и двадцать пять человек.
Харрингтон нахмурился. Расценит ли суд такие слова как угрозу? Сможет ли адвокат заявить, что Бонфорс преднамеренно извратил слова капитана брига?
— Это очевидный отказ, — продолжал Бонфорс. — Он дал мне понять, что не позволит проверить трюм.
Харрингтон повернулся к орудию. Он набрал полные легкие воздуха и испытал удовлетворение, когда услышал, как громогласно разнеслись его слова по всему кораблю: — Стреляйте по вашему усмотрению, мистер Терри!
Монтгомери расплылся в улыбке. Терри что-то сказал артиллеристам, и главный из них вытащил из бадьи фитиль.
Терри сложил руки на груди и оценил положение двух кораблей. Цепным выстрелом назывались два ядра, соединенные между собой длинной цепью. Такие ядра, вращаясь, влетали в снасти противника и крушили каждый трос и кусок дерева, попадавшиеся им на пути.
Поделиться книгой: