— Случай. Я люблю одиночество.
— Когда я был маленьким, то мы всегда проводили лето в Фансе, и я тоже любил гулять один по берегу. Какая бы ни была погода. Когда завывал ветер и бесновались волны, я громко пел, пел, пока мне не начинало казаться, что легкие вот-вот разорвутся. Пел всякие дурацкие слова на какую-то несуществующую дикую мелодию. Что-нибудь вроде «Дин-до, бу-ум, бабах!» Понимаешь?
— Да, отлично понимаю. Он подвинулся ближе.
— Хелен, я так рад, что мы нашли друг друга.
— Правда?
— Да. Представь себе, что я не пошел бы в тот вечер на танцы и не встретил бы тебя.
— Значит встретил бы кого-нибудь другого.
— Нет, никогда — клянусь.
Он наклонился и поцеловал меня. Сначала осторожно — уголками губ, потом сильнее, крепче. Его рука оказалась у меня на плече, а потом возле груди и пробралась под желтый купальник. Во мне вспыхнуло белое пламя. Если бы он знал, как рвалось мое сердце! А рука находила новые и новые дорожки — двигаясь нежно, почти удивленно, а я проваливалась в огонь. Как я могла соблюдать свое правило — не допускать парня выше двух дюймов над коленом, — когда лежала почти обнаженная в его объятиях, и все было совсем не так, как обычно? Я все-таки попыталась оттолкнуть его, но рука тут же требовательно вернулась назад, а губы не оторвались от моих губ. Я вся горела, пылала. Мне представлялось, что я участвую в каком-то странном поющем танце, в ушах звенели скрипки. Казалось, солнце было везде, а море лизало нас своими солеными ласковыми волнами. Когда рука спустилась ниже к бедрам и проникла под купальник, я думала, что умру от возбуждения.
— Френсис, надо быть осторожнее. Вдруг кто-нибудь придет.
— Никто не придет. Хелен, дорогая маленькая Хелен…
Потом мы лежали рядом совершенно обнаженными. Я почти плакала. Его неожиданная жестокость испугала меня, и я испытующе взглянула в его пылающее лицо. Знает ли он, что я доверила ему? Понял ли, что я пустила его туда, где никто прежде не бывал? Я думала, что когда он войдет в меня, мне будет больно, но этого не случилось. Наоборот, с каждым его движением мне становилось лучше и лучше, а потом я перестала видеть его лицо и безумный взгляд, потому что возбуждение опустило мои собственные веки. Я сама целовала его снова и снова, пока невероятное наслаждение не исторгло из меня дикий крик.
Потом мы лежали, пытаясь отдышаться. У него на лбу выступили капельки пота, и я смахнула их тыльной стороной ладони, а потом снова целовала его шею, плечи, руки в благодарном изумлении от того, что он мне подарил. Теперь я знаю, что немногие получают такой приятный опыт в первый же раз… Френсис… Милый Френсис…
— Хелен, можно я кое-что спрошу?
— Что?
— Это… это был первый раз?
Я закрыла ему рот рукой и кивнула. Пусть ничего не говорит. И он понял. Потом, когда я отвернулась, он натянул плавки. Маленький укол стыда, который быстро прошел.
Держась за руки, мы медленно пошли к дому. На небо набежали облака, и вскоре упали первые тяжелые капли дождя. Мы молчали. Я знала: то, что случилось, было самым невероятным и великим, что может случиться в жизни человека, и как ни странно, эта мысль успокаивала. Когда мы добрались до его каноэ, я еще раз прильнула к нему.
— Завтра? — спросил он.
— Да, завтра.
Я повернулась и пошла к дому.
Глава 5
Интересно — это заметно? Я была уверена, что все должны были догадаться, что случи лось. Я совсем по-другому протягивала руку за маслом или пила молоко вовсе не так, как обычно. Наверняка они должны были обратить внимание. Может, они сделали вид, что ничего не видят? По крайней мере я чувствовала, что новость написана у меня на лбу горящими буквами.
Больше всего меня удивило, что мир ни чуть не изменился. На следующий день погода снова наладилась, дождь перестал, небо и море стали безмятежными и голубыми. Мама была погружена в свои собственные мысли, и мне удалось довольно долго пробыть одной. Я внимательно — черточку за черточкой — осмотрела в зеркале собственное лицо. Неужели никаких изменений? Ну, может тени под глазами стали немного гуще, или мне это только показалось. Я попыталась, как обычно, наморщить нос, но никак не могла этого сделать. «Ты теперь слишком стара для таких глупостей»— сказала я себе. И тут появилась Берти. Она прислонилась к стене, уперла руки в боки и спросила:
— Ну, что случилось? У тебя такой забавный вид.
— Ничего, — ответила я. — Немного болит голова, вот и все.
— Ты виделась с Френсисом — ну, с тем парнем, с которым познакомилась на пляже?
— Да. Но очень недолго. Он вчера приезжал на каноэ, чтобы показать улов. Вот и все.
— Он тебе нравится?
— С чего ты взяла? Он такой скучный.
— Да…А говорят, что он настоящий Дон Жуан.
— Кто это говорит?
— Эрик и другие ребята на теннисном корте.
— Мало ли что скажут люди.
— Поедешь на теннис?
— Нет, спасибо, Верти. Я лучше побуду тут.
— Как хочешь, — бросила она, пристально посмотрев на меня, а потом повернулась и выбежала из комнаты. Через минуту я уже забыла ее иронический тон, потому что единственный, кто меня занимал — был Френсис, который вот-вот должен был приехать. Мы снова отправились к нашему местечку в дюнах и испытали давешнюю экстатическую радость. Нас никто не видел, никто про нас ничего не знал. Мне начали открываться тайны любви. Я узнала множество важных мелочей и научилась их использовать. Теперь никто уже не мог сказать, что я ничего не смыслю в любви. Френсис был прекрасным учителем. Конечно, мне не с кем было сравнить, но, казалось, что он лучше всех. Наши тела привыкали друг к друга, и мои ласки становились все более умелыми. Я стала понимать, что за сила заключена в моих маленьких ручках — лишь одним легким касанием я могла успокоить Френсиса или наоборот вызвать в нем новый прилив страсти. Я выбрала для себя тактику львицы — то отдавалась, то ускользала, продолжая игру до тех пор, пока он начинал буквально кричать от страсти и желания. Не было ли это началом развития жестокости, которая позже стала для меня привычной? Нет, тогда в моем поведении не было умысла или расчета. Я просто была бездумно счастлива, играла со своими и его чувствами, а он так ласкал меня, что я всхлипывала от желания. Вы скажете, что все это не просто необыкновенно, а неестественно для шестнадцатилетней барышни? Возможно; наверное, солнце и море притупили наше чувство ответственности. Мы приняли какую-то естественную форму существования, слившись с окружающей природой. Застенчивость быстро улетучилась. Мы стеснялись друг друга, но это не касалось наших тел. Мы считали друг друга красивыми и наслаждались видом обнаженных тел друг друга. Мы смотрели, пока не уставали смотреть. Мы шептали нежные слова, но даже в самый ответственный момент ни одному из нас не приходило в голову сказать:
«Я люблю тебя». Наша любовь была слишком велика для этих банальных захватанных слов — так я ощущала в те дни. Я была уверена, что никогда в жизни не произнесу их. Никогда.
Дни бежали один за другим. Некогда было остановиться и задуматься. Мы каждый день виделись и любили друг друга, ни о чем не заботясь.
Однажды вечером у нас дома произошла крайне неприятная сцена. Папа с мамой поссорились на глазах у нас с Джоном. Берти, к счастью, не было — она уехала в город. Мама резко что-то сказала, со звоном бросила на стол нож и вилку и посмотрела на отца с откровенной ненавистью.
— Тебе не обязательно сидеть тут и ковыряться в тарелке, изображая счастливого семьянина, — бросила она.
Отец застыл с открытым ртом.
— Анна, пожалуйста, — не при детях.
— А я хочу, чтобы они все знали — они уже достаточно взрослые. Я до смерти устала от вечного притворства.
— Идите к себе, — повернулся к нам отец.
— Нет! Пусть останутся тут. Ваш отец все время шутит и порхает и думает, что я вечно буду тащить дом на своих плечах.
— Анна!
— Ты меня больше не остановишь. Я наелась твоих улыбочек. Ты думаешь, что все грехи можно списать, если вовремя приходить к семейному столу? Я до смерти устала, слышишь? Я больше не могу все это выносить, я тоже живой человек. Все это ложь — идиотская ложь. Ты посмотри на себя… Посмотри на…
Рука отца метнулась к солонке и над столом повисло белое облачко. Мама испуганно вскрикнула и схватилась за лицо.
— Теперь я ослепну, — произнесла она сдавленным чужим голосом и прижала к глазам платок. Папа тут же подбежал к ней, и они ушли на четверть часа в ванную. А потом вернулись в гостиную, как ни чем ни бывало.
— Мама не ослепнет? — спросил Джон.
— Конечно, нет, — ответил папа и полез в карман. — Ты говорил, что хочешь новые удочки? Ну, так возьми, — он протянул Джону несколько монет, и Джон тут же забыл о неприятной размолвке.
— Выпьем кофе в саду, — предложила мама и повернулась ко мне.
Глаза у нее покраснели и воспалились от соли и слез.
Мы выпили кофе и все стало, как всегда, но я задумалась. Я давно знала, что мама несчастлива, но отблеск ненависти в ее взгляде был чем-то новым. Я даже слегка испугалась, хотя и не была уверена в своем впечатлении.
В тот вечер мы с Берти отправились на прогулку с моими родителями. Я просто не хотела оставлять их наедине. Папа шел впереди навстречу закату, как обычно, опираясь на свою изящную трость. Мы прошли совсем недалеко от места наших встреч с Френсисом, и я почувствовала, что покраснела, и все это заметили.
— Ага! — воскликнула Берти, — вот где ты пропадаешь.
— А ты имеешь что-то против?
— Теперь я все понял, — заявил папа.
— Не глупи, — возразила мать, — девочка просто загорает нагишом там, где ее никто не видит. Все вполне невинно.
— Невинно? — повторила Берти с улыбочкой.
Следующие несколько дней мне было трудно оставаться самой собой. Я испытывала странное беспокойство, как будто мой секрет уже раскрыт и над тайными свиданиями с Френсисом нависла какая-то угроза. Я ощущала, что дюны больше не принадлежат нам двоим, одним нам. Ведь папа прошел всего в нескольких шагах от того места, где мы с Френсисом… Эта мысль вызывала во мне холодную дрожь.
Но Френсис был по-прежнему весел. Он дарил мне радости жизни, заставляя смотреть проще на все проблемы и выдуманные сложности. Я узнала каждый дюйм его тела, но с каждой новой встречей открывала что-то неизведанное и удивительное. «Боже мой, — думала я, — как прекрасно устроена жизнь, когда любишь.»
В одно прекрасное утро, когда мы играли, закапывая друг друга в песок, на пляже неожиданно появилась Верти в красном купальнике. Мы едва успели одеться.
— Можно позагорать с вами? — поинтересовалась моя подруга, с интересом рассматривая отпечаток прекрасного тела Френсиса на песке.
— Если хочешь, — отозвалась я. Она улыбнулась своей двусмысленной улыбочкой и подошла к Френсису совсем близко. Я мысленно расхохоталась — это было такое откровенное и пошлое заигрывание, что, естественно, никак не могло подействовать на моего любимого.
— А если я тоже буду приходить сюда загорать? — снова спросила она.
— Пожалуйста, — отозвался Френсис.
«А сможем ли мы теперь оставаться вдвоем, »— спросила я себя. Но сразу откинула подозрения. Ну, пару дней Берти будет являться на пляж, но потом ей надоест уединение, берег и море, и она снова станет ездить в город на корты.
Следующий полдень она провела с нами. Френсис вел себя так, словно между нами ничего не было, он даже ни разу не взял меня за руку. Я пару раз попыталась поймать его взгляд, но он избегал этого. Мы играли в мяч. Берти несколько раз сделала вид, что спотыкается, а потом просто повалилась на песок. Френсис сел на корточки и стал осматривать ее коленку.
— Ничего не вижу, — любезно заметил он. Берти встала и несколько секунд хромала, но потом забыла о своей маленькой хитрости и снова стала носиться, как Прежде.
Все получилось именно так, как я и ожидала. Пару дней она загорала и купалась с нами, а на третий заявила, что ей все надоело и она едет играть в теннис. Мы с Френсисом снова остались одни.
Как-то раз воскресным вечером Джон вернулся с рыбалки какой-то красный и слишком возбужденный. Мама тут же поставила ему градусник — температура повысилась, а горло покраснело. Мы вызвали своего домашнего врача, и тот прописал пенициллин и сказал, что лучше положить Джона в больницу или придется дежурить у его кровати, не отходя ни на минутку. Так что нам с мамой и Нелли пришлось меняться и сидеть с ним по очереди. Мне удалось коротко переговорить с Френсисом и объяснить, что несколько дней мы с ним не сможем встречаться.
Температура не спадала, несмотря на пенициллин, и мы очень боялись, что у мальчика разовьется отек горла. Я с ужасом смотрела на его красное лицо и страдающие глаза, первый раз понимая, что значит для человека родной брат. Он никогда прежде не болел, и у меня никогда не было и мысли о том, что его можно потерять.
На третий день утром я сидела у его кровати, когда Джон открыл глаза и, прокашлявшись, попросил дать ему кусочек шоколадки и попить. Потом он съел шоколад и выпил чуть не литр молока, и я поняла, что он выздоравливает.
Мне очень хотелось пройтись, и я попросила Нелли подменить меня. От нескольких дней сидения взаперти у меня стала такая тяжелая голова и ужасно хотелось глотнуть свежего воздуха. Я вышла на берег моря, вышла с мыслью о Френсисе — мечтая о нашей чудесной встрече.
Ноги сами несли меня в сторону нашего убежища. Очки я как всегда забыла дома и щурилась от ослепительного — в сравнении с полумраком комнаты больного — солнца. Ноги сами несли меня по песку к любимой ложбинке между дюнами. Я поднялась на пригорок и остановилась — сердце екнуло от дурного предчувствия. Мне показалось, что я мельком заметила кого-то на траве, но была в этом не уверена.
И тут я увидела Верти и Френсиса. Обнаженные, они лежали на нашем с Френсисом месте. Красный купальник Берти сох рядом на траве.
Они настолько были заняты друг другом, что не видели и не слышали ничего вокруг.
Глава 6
Это был мой последний взгляд на Френсиса. Больше мы никогда не виделись, да он и не искал встречи. Я только слышала, что он оставил медицину и занялся бизнесом.
Поздно вечером папа вернулся из города. Берти еще не пришла, а мама и Нелли уже отправились спать. Папа тяжело сел в кресло на веранде. Я тогда еще не поняла, что он хорошенько выпил. Я никогда не видела, чтобы он был так печален после пьянки, чаще он приходил веселым, оживленным и довольно сентиментальным. Но в тот вечер движения его были раскоординированными, а голова уныло поникла.
— Тебе не надо было вести машину в таком состоянии, — заметила я.
— Почему нет, дорогая?
— Ты слишком устал.
— Ничуть. И вообще — что ты знаешь об усталости?
— Тебе налить чаю?
— Нет. Лучше содовой. Виски я достану сам. Ну что, Хелен, у тебя был хороший день?
— Да, прекрасный.
— Слава богу, что Джон поправился. Я привез ему новую книгу о рыбной ловле. Она в машине.
— Принести?
— Нет, подожди. — Он отпил виски. — Мы с тобой давным-давно не разговаривали, Хелен. Ты любишь лето? Я имею в виду по-настоящему? Ты получаешь от него удовольствие?
— А разве может быть по-другому?
— По-другому, — повторил отец. — Да, когда молод и беззаботен, как ты, по-другому и быть не может. — Он откинулся в кресле. — Эх, мне бы твои годы! Никаких проблем, даже думать не о чем, только о том, как развлечь себя.
— Точно.
Он снова выпил.
— И все же бывают дни, Хелен, когда не мешает посоветоваться со своим старым отцом, правда?
— Ну, наверное.
— А потому знай — ты всегда можешь придти ко мне. Всегда. На самом деле я не так стар, как тебе кажется.
— Да, я знаю.