Портреты

Кв.9: Двухкомнатная. Ривилисы: Туба Пейсаховна, она же Татьяна Павловна, глава семейства бухгалтер Борис Исаевич и их сын Павлик, ставший впоследствии известным молдавским композитором,

Кв.10: Трехкомнатная. Белкины, то есть, мы: папа - Белкин Николай Иванович, мама, Белкина Людмила Павловна, моя бабушка - Христофорова Любовь Ивановна, пожившая совсем недолго, ну и мы, дети: Павличек, Сашенька и я - Сереженька. В 1967 году Павличек привез из Москвы свою жену Тамару, которая 25 июля 1967 года родила Сережу. Нас стало семеро. В 1969 году Сашенька женился и уехал жить к Алле Клейменовой. В 1970 году папа умер. В 1975 году Павлик, Тома и Сережа получили квартиру на Ботанике и переехали. Сашенька в это время жил в Москве, учась в аспирантуре. Мы с мамой жили вдвоем до конца 1979 года, когда я женился. Нас опять стало прибывать: с декабря 1979 - Лена, потом наши дети - Андрей с 1980 и Катя с 1985 года.

Все окончательно покинули это родовое гнездо в приснопамятном 1992 году.

Кв.11. Двухкомнатная. Иван Никитович Зубов с Региной Михайловной Сенкевич и их дочь Нина. Иван Никитич фронтовик, окончил после войны Пищевой институт в Киеве, где учился вместе с Региной Михайловной. Во второй половине пятидесятых они оба были направлены в Кишинев по распределению. Мне кажется, что дочь у них родилась почти одновременно с получением этой квартиры. Впоследствии Нина уехала учиться в Ленинград, там вышла замуж, там проживает и сейчас. Иван Никитович был директором проектного института пищевой промышленности. Он умер, кажется, году в 1988. Регина Михайловна проработав всю жизнь в Министерстве пищевой промышленности, сейчас на пенсии.

Кв.12: Двухкомнатная. Хромовы. Иван Николаевич, милиционер, его жена (Клавдия Петровна?) учительница русского языка и двое сыновей - Володя и Коля. Коля, мне кажется, родился уже в этой квартире. Их мама умерла в семидесятых, отец женился и переехал к новой жене. Володя окончил физический факультет КГУ, женился на прелестной девушке Марине, работал в школе учителем физики, получил новую квартиру и переехал туда где-то в конце восьмидесятых. Впоследствии уехал в Воронеж.

Коля тоже женился. Его жена - очень хорошая девушка из Комрата по имени Маша. У них родился сын Сережа - как он острил: "назван в честь соседа", то есть, меня. К несчастью, Маша умерла во время вторых родов, Коля стал пить. Сына Сережку, слава Богу, забрали Машины родители в Комрат.

На этом я должен закончить перепись первого подъезда - по состоянию на период 1958 -1992 год. Что происходило после этого я почти не пишу, поскольку толком и не знаю.

Второй подъезд.

Второй подъезд тоже состоял из трех квартир на каждом этаже. Я, наверное, не всех сейчас смогу вспомнить, но зачем-то мне это очень хочется сделать...

Что это? Попытка догнать давно прошедшее?

Первый этаж.

Кв.13. Трехкомнатная. Там сначала жила семья какого-то научного работника, переехавшего впоследствии в Одессу. По обмену въехала семья Либерман из Одессы с маленьким ребенком - Мишкой, отличавшемся совершенно неправдоподобной наглостью даже для нашего двора.

В начале 90-х все, разумеется, уехали в Израиль.

Кв.14. Трехкомнатная. Сначала это была коммунальная квартира. В одной комнате жила одинокая старушка, в двух других большая семья Крупник. Глава семейства - Яков Крупник - рабочий (слесарь-наладчик) хлебозавода, его жена - тетя Маня - кондуктор трамвая. Их дети - старший - экономист, средний - Наум Яковлевич - математик, младший сын - Миша, рабочий на обувной фабрике им. С.Лазо и дочь Лиза. Когда мы все вселились в этот дом старший брат уже, наверное, окончил институт и жил отдельно, Нюма был студентом, или, заканчивал школу, Миша, кажется, уже работал, а Лиза была еще школьницей - года на два старше меня. Постепенно все вырастали, женились и отселялись. Старший брат стал кандидатом экономических наук, работал в НИИ Госплана, Нюма стал кандидатом, а потом и доктором физико-математических наук, профессором университета. Миша женился и вскоре уехал в Израиль с семьей жены. Это очень тогда - в середине семидесятых - огорчило оставшихся. Лиза тоже закончила математический факультет и работала учительницей в школе. Потом Лиза тоже вышла замуж, родила дочь. Соседка умерла, вся квартира отошла Крупникам, потом родители умерли, братья разъехались по своим квартирам и Лиза осталась со своей семьей.

В начале 90-х все уехали в Израиль. Семья эта была очень дружной, талантливой и трудолюбивой. Все играли на каких-нибудь инструментах - мандолина. гитара, баян. Каждое воскресенье, или почти каждое, старшие братья с семьями приходили навещать родителей, вместе обедали, пели. Это была семья, с которой можно и должно брать пример. Пример трудолюбия. скромности и настоящей дружбы. Я думаю, что их уважали все соседи, а тетю Маню- добрую, полную, общительную, сидящую во дворе под грибком, штопающую носки и всегда все про всех знающую никогда не забудут все кто жил в то время во дворе.

Кв.15. Трехкомнатная коммуналка, в которой сменилось довольно много жильцов. Их лица я помню, а имена и прочее - уже нет.

Второй этаж.

Кв.16. Трехкомнатная. Тоже коммуналка. Воспоминания смутные. В одной из комнат жила Дуська, впоследствии переехавшая в кв.49 в четвертом подъезде.

Кв.17. Бурцевы. Квартира двухкомнатная. Здесь жил друг моего детства Коля Бурцев со своим отцом и матерью. Его мама умерла году в 60-м, отец вскоре женился и родил дочь. Коля был очень травмирован ранней смертью матери. Она была похоронена на Армянском кладбище, недалеко от дома, поэтому значительная часть моего детства прошла на этом кладбище, куда именно с Колей Бурцевым мы очень часто ходили. С ним связано много всяких воспоминаний и эпизодов. Постараюсь об этом написать отдельно. Окончив школу, Коля ушел в армию, служил в Германии, потом окончил пединститут в Тирасполе, впоследствии он жил в Измаиле и, кажется, работал там начальником райотдела милиции.

Кв.18. Квартира четырехкомнатная - одну комнату к трехкомнатной добавили за счет кв.17.

Здесь жили Ткаченковы, или "девятидетные" - до 1960 года, и - "десятидетные" - после. Отец семейства - капитан, впоследствии, майор Ткаченков. Мать, кажется, звали, Людмила Андреевна.

Дети: Вова, Лена, Тамара, Вася, Женя, Жорик, Саша, Алиса, Вера, Марина. Когда сердобольные люди их спрашивали - зачем же вам столько детей, они отвечали - да все думаем, а вдруг гений родится... Все как один на это отвечали - да хоть бы один у вас нормальный получился. Это, в общем, не лишено правдивых наблюдений... Динамика же проживающих была такая: Вова женился и привел в дом жену, которая вскоре родила. Такое перенаселение выдержать было трудновато, тем более, что молодым выделили отдельную комнату, и Вова, года два спустя переехал к родителям жены. Потом умер отец - майор Ткаченко - от рака желудка. Потом на заработки уехал Жорик и много лет практически не показывался. Женя женился и стал жить отдельно. Саша окончил медицинский институт, женился и тоже поселился у жены. Марина вышла замуж, но предпочитала - вместе с ребенком - жить здесь. Иногда и с мужем. Алиса вышла замуж за немолодого уже брата Комы Хагера, разбив трудовую еврейскую семью, и уехала с ним в Америку. Вскоре туда рванул и Женя, слегка разбогатевший на торговле пивом. Это происходило уже в начале 90-х годов. Кто там сейчас проживает - не знаю. Вася - мой одноклассник - надо полагать, на месте... Говорят, его можно застать на паперти возле Георгиевской церкви.

Третий этаж

Кв.19. Трехкомнатная. Авербухи - Мама Роза, дочь Раечка - Ребекка - и сын Аркадий. Их отца я не помню - наверное, он умер до того, как мы вселились в дом. Аркадий был очень необычным человеком - он держал великое множество птиц. Целая комната - одни клетки с птицами. Он же был первым во дворе, у кого появилась "Спидола" и карликовый пинчер. Потом он женился и уехал на другую квартиру. Аркадий умер довольно молодым. Мама Роза тоже умерла, Райка вышла замуж, а потом уехала в Израиль.

Кв.20. Трехкомнатная. Климовы. Как звали отца семейства я уже не помню, тем более. что он в начале шестидесятых развелся и уехал в другой город. Осталась его жена, три дочери и младший сын - Жора. Старшая сестра здесь практически не жила - он вышла замуж и жила отдельно, Люда тоже вышла замуж и ушла к мужу, Таня вышла замуж за Бориса Цуканова и они здесь и проживали до недавнего времени вместе с сыном. Жорик окончил строительный факультет и уехал куда-то на север, кажется, там и живет.

Кв.21. Трехкомнатная. Это тоже коммуналка, примечательная прежде всего тем, что там жил Жора Мадан со своей мамой и сестрой Тамарой.

Жора был калекой, у него были больные ноги. Он с трудом ходил, опираясь на палку, руки тоже были скрючены, рот перекошен и речь не вполне координированная. Я с ним дружил, приходил к нему домой, мы с ним пили чай и болтали о всяком разном. Потом он переехал в поселок Кодру, работал на мебельном комбинате, женился и завел кучу детей. Тамара вышла замуж раньше всех в нашем доме - это была первая свадьба. Хорошо помню как гости плясали в подъезде под гармошку. Потом у них родился сын, а потом ее муж повесился в подвале. Говорили, что он потратил какие-то профсоюзные взносы и не смог возместить. Приезжала милиция, что-то долго в подвале делали, а потом его вынесли, раскачали "за руки - за ноги" и забросили в кузов грузовика. Всегда мрачно настроенный Коля Бурцев подвел резюме: вот и цена всей жизни. Его, надо сказать, очень волновало как его похоронят, придет ли кто-нибудь на его могилку, или нет и т.д.

Четвертый этаж

Кв.22. Трехкомнатная. Левченко. Семья из четырех человек. Дочь и сын. Когда сын был маленький и лежал в коляске, я чуть не попал в него чем-то со своего балкона - случайно, разумеется. Целил, видимо, во что-то другое. Взволнованный - мягко говоря - папаша заметил меня, поднялся к нам на четвертый этаж и сказал следующее: "Я тебе, сволочь, выверну голову на обратную сторону вместе со скулами! Ты мне чуть сына калекой не сделал!" Он был прав, что и говорить. Работал он шофером на мотороллере с грузовым кузовом. Их дочь выросла, вышла замуж и родила.

Кв.23. Трехкомнатная. Скимбаторы. Папаша - пекарь на хлебозаводе, мамаша, кажется, тоже, сын и дочь: Шуня и Оля. К ним в гости регулярно приходил известный исполнитель молдавских народных песен Ион Басс. Тем, кто не знает, или забыл - у него был очень высокий, прямо скажем, тоненький голос. Зато фамилия - Басс. Шуня - товарищ по детским играм. Живет со своей семьей где-то в другом месте. Оля, кажется, там же и живет вместе с мужем - работником Армянского кладбища - и своими детьми. Квартира вначале была коммунальной, но кто там еще жил - уже не помню.

Кв.24. Трехкомнатная. Тоже коммуналка. Там жил дядя Степа - одинокий хромой калека, впоследствии женившийся. До того как он женился, про него сказала Феодосьева: "Зачем ему жена, когда у него "Спидола" есть?" Дело в том. что дядя Степа обзаведясь "Спидолой" (после Аркаши Авербуха) не расставался с ней ни на минуту: на работу, с работы, в выходные ли, в будние ли дни - "Спидола" всегда в руке. Также там жил некто Рыжий (первая кличка) по прозвищу "Пушкин" (вторая кличка) с женой и сыном Вовочкой. Когда он разводился с женой судья его спросил - почему вы разводитесь? - на что он простодушно ответил, указав на присутствовавшую жену: "Да вы на нее сами посмотрите. Кто же с такой жить будет?!" Как ни странно, аргумент подействовал на все сто процентов.

Там жили еще какие-то люди, чьи лица и некоторые эпизоды помню, а имена - нет.

~~~~~~~~~

ШАФИРЫ

Фима был первым, с кем я познакомился, переехав в Кишинев из Ярославля.

Первые несколько дней я считал, что его зовут Сима, так как он немного пришепетывал, а я удивлялся, думая, что у мальчика женское имя. Потом разобрались. Его полное имя Фишель, сокращенно Фима. Иногда, для разнообразия, мы называли его Фляма.

С Фимой и его семьей в моей жизни связано очень многое.

Фимкина мама работала в бухгалтерии на комбинате глухонемых. Отец Фимки - Мордехай Шафир - работал экспедитором на хлебозаводе. Экспедитор, это человек, сопровождающий хлебный фургон, который развозит хлеб по магазинам. Потом он работал на фабрике игрушек, поэтому у Фимки в этот период появлялись новые игрушки. Правда, только на несколько дней - потом их отец опять относил на фабрику. Потом Фимкин отец перешел работать на комбинат бытовой химии в Страшены. Потом снова куда-то на новое место. Фимка говорил, что отец больше, чем на полгода нигде не задерживается.

У них в семье - единственной в подъезде - была домработница, молдаванка из пригорода. Однажды Фимка обратился за советом. Ему понадобилось стащить у родителей 10 рублей. Деньги в доме были - в десяти сумочках по сто рублей в каждой. И он не знал, что лучше - из каждой взять по рублю, или из одной взять десять? Несмотря на достаток и нетрадиционные источники жизнеобеспечения. Фимка ежедневно приходил к нам за разными мелочами: Чистую тетрадку, перо. чернила. книгу и т.д. Лучший эпизод связан. однако не с этим.

Фимка обожал играть в футбол. Он мог часами - если никого нет, то в полном одиночестве - гонять мяч сам с собой, загоняя его в какую-нибудь мишень: водосточную трубу, ведро и т.д. Впрочем, второго Цинклера из него не вышло. Своего мяча, однако, у него никогда не было, поэтому он регулярно просил мяч у нас, приходя ежедневно. Как-то раз он предложил: "Зачем я буду вас все время беспокоить? Пусть лучше мячик будет у меня".

Фимкина речь была очаровательна:

- Я имел получить пять. (Это значит, что он чуть не получил в школе пятерку.)

- Я имел разбить голову. (Это значит, что мог разбить голову. но не разбил.)

Фимка закончил 37-ю школу, потом Институт пищевой промышленности в Одессе. В Одессе он прожил лет двадцать, работая в организации, которую он называл "Главпирожок". В конце восьмидесятых все они уехали в Израиль.

* * *

Ну, конечно, отдельно надо вспомнить Фимкиного деда.

Как его звали - ни для кого не имело значения. Он назывался всеми просто "деда". (В действительности его звали, кажется, Отто Бендерский - так сказал Фимка, но, похоже, что я снова не разобрал правильное имя...) Он был очень стар. Умер он в возрасте 96-97 лет. Произошло это где-то в первой половине семидесятых. Значит, в конце пятидесятых ему было под восемьдесят, а в шестидесятых - за восемьдесят.

Всю свою жизнь он проработал писарем в синагоге и был, естественно, весьма религиозен. В синагогу он ходил регулярно до тех пор, пока мог это делать самостоятельно. От нашего дома до синагоги было не очень далеко.

Мне кажется, что старая синагога на Измайловской уже была закрыта, центральную синагогу уже перестраивали в театр им. Чехова, так что деда в то время ходил в синагогу в Якимовском переулке.

Быстрым шагом от нас до синагоги можно дойти минут за пятнадцать, если по дороге срезать все углы: через проходной двор выйти на Армянскую угол Ленина, потом вниз по Армянской до Фрунзе, потом, пересекая Фрунзе, войти во двор хозяйственного магазина на углу и, свернув наискосок налево, входишь в Якимовский, где, не доходя до Котовского, с правой стороны переулка и находилась Кишиневская синагога.

Но деда не мог дойти до нее за двадцать минут. За это время он мог дойти только до ворот нашего двора. Передвигался он настолько медленно, что у случайных людей такая скорость всех телодвижений вызывала уже не жалость, а научное любопытство: неужели он может куда-нибудь дойти?

В основном, деда сидел у двери подъезда и что-нибудь читал.

Что мог читать религиозный еврей на склоне лет? Вы, наверное подумаете, Тору, Мишну, или еще какой-нибудь "религиозный дурман"?

Ничего подобного. Этого не было ни разу.

Я часто не ленился и заглядывал в то, что деда читает. В основном, это были периодические издания тех лет. Газеты - Известия, Правда, Труд, Советская Молдавия и т. д., журналы - самые неожиданные. Например, однажды, я лично видел, как он внимательно прочитал от корки до корки журнал "Старшина и сержант", в другой раз он читал "Вооруженные силы за рубежом". Я, собственно говоря, и узнал-то о существовании этих журналов от него.

Как они ему попали в руки - понятия не имею, тем не менее, он их читал. Надо также отметить, что по всему прочитанному вы могли устроить ему экзамен, и он его успешно сдал бы.

Голову он сохранил совершенно ясную до конца своих дней. Находясь почти целый день возле двери подъезда, он знал всех жильцов дома, помнил всех по именам и мог вас совершенно неожиданно спросить: "А как там ваш Серёженька? Что-то его давно не видно?"

Для многих это был шоком, ибо его трудно было принять не то что за полноценного, но даже за полностью живого, так он был, все-таки, стар.

У него была жена, умершая на несколько лет раньше, чем он. В последние годы она болела, лежала дома и конфликтовала с дедой в связи с его сексуальными домогательствами. Эта сторона жизни вообще его интересовала до конца жизни. Любимым его развлечением было добраться до ворот нашего дома, прислониться там к стене с палочкой в руках и поджидать свою жертву. Жертвой становилась женщина, проходившая мимо него на доступном для попытки задрать ей юбку палкой расстоянии. Если ему это удавалось, он был счастлив и от души смеялся. Прыть, которую он при этом проявлял, совершенно не соответствовала его общей двигательной активности.

В начале шестидесятых деда еще сам ходил на рынок. Уже произошла реформа 1961 года, но у деды имелось еще немалое количество не обменянных и уже не действующих старых рублей. На рынке он устраивал настоящую корриду.

Медленно-медленно перебрав весь товар, медленно-медленно выбрав три-четыре яблока, медленно-медленно взвесив их не менее пяти раз, не соглашаясь ни с каким предложенным вариантом их веса, потом медленно-медленно, по одному, загрузив их в свою кошелку, пытаясь придраться к качеству каждого из них и требуя все заменить и еще раз правильно взвесить, деда медленно-медленно поворачивался и с максимальной немощью начинал уходить. Кода уже почти истощенный борьбой торговец говорил: "А деньги?", деда значительно медленнее, чем до сих пор, начинал разворачиваться в сторону продавца и изображать полное непонимание сути происходящего. Когда же продавец доходил до крайней точки кипения и начинал хватать кошелку, чтоб забрать яблоки обратно, деда запускал предпоследний патрон: "Я уже заплатил". Иногда на этом продавец сдавался и отпускал его с миром, но иногда попадались и крепкие орешки.

На этот случай у деды был запасен последний патрон.

Медленно уступая натиску продавца, деда начинал искать деньги.

Если время шло к концу дня, финала дождаться было невозможно, но если это происходило утром, то настойчивый и терпеливый продавец мог дождаться, когда, наконец, их сотого кармана, из двухсотой складки на одежде, деда выуживал рубль старого образца и трясущимися руками вручал его торговцу.

Если тот еще не был в обмороке, он понимал, что с ним произошло, и почти не было случая, чтоб кто-то отважился пуститься в дальнейшее разбирательство на тему "это не настоящие деньги". Обычно продавцы к этому часу уже понимали, что означает народное выражение "себе дороже" и сдавались.

Деда с загадочной улыбкой на лице медленно-медленно, не теряя достоинства переходил к следующему торговцу - за овощами.