Помоги проекту - поделись книгой:
«Точно так, — подумал ему в ответ Ослик. — Иммунитет-то ослаб».
«А в больнице всякие микробы так и шныряют — от одного ребеночка к другому, — подтвердила гусеница. — И по воздуху летают, и по полу бегают!..» — мысленно она не картавила.
«И никто их не ловит? — удивился Салатный. — Это же больница, там врачи…»
«Мало ли что! Микробы очень хитрые и хорошо умеют прятаться!»
«Ох, поймал бы я одну такую микробину! — нахмурился Сиреневый и мысленно погрозил кулаком. — Я б ее!.. Защекотал бы до потери сознания!»
«А я бы… — поддержал его Салатный. — Я бы ей сказал что-нибудь такое… Объяснил бы ей, какая она нехорошая, ей бы сразу стало стыдно, и она бы убежала!»
А Букашке тем временем становилось все хуже. Она не слазила у взрослых с рук и то засыпала, уронив горячую головку папе, маме или бабушке на плечо, то просыпалась и тихонько хныкала. А взрослые сгорали от жалости и тревоги и чувствовали себя самыми несчастными людьми на свете, оттого, что не могут ей помочь.
Если бы они только могли, они взяли бы все ее болезни на себя, и как бы им ни было тогда плохо, они бы радовались, что их любимая Букашечка здорова… Но нет. Никто еще так делать не научился, кроме, может, каких-нибудь волшебников.
Наконец, приехала «скорая». Большая пухлая тетенька-врач потрогала Саше животик, посмотрела ей горло, прижав ложечкой к нёбу язык, потом послушала ее, прикладывая ей к спинке и груди холодную круглую железку.
— Похоже на отравление, — сказала она. — Что-то особенное ребенок ел сегодня?
Ничего особенного Букашка в этот день не ела.
— Понятно, — сказала тетенька-врач. — Это плохо. Тогда может быть и не отравление. Давайте-ка так. Сейчас я поставлю ей укольчик, и тошнить не будет. Пусть спит, а когда будет просыпаться, давайте ей побольше пить. Если к утру ей не станет лучше, вызывайте нас снова, и тогда поедем в специальную больницу.
Всем от ее слов стало как-то немножко полегче. Чувствовалось, что она уже много раз видела подобное, и ничего страшного ни с кем не случилось… Но под утро Букашке снова стало очень плохо, «скорую» вызвали опять, и они с мамой уехали в эту специальную больницу.
Больница была настолько специальная, что больше напоминала тюрьму. Она стояла за городом, и в нее никого не пускали. Больным можно было только что-то передать, да и то не все.
… Папа, испуганный и мрачный, шел от остановки по серой бетонной дороге, вдоль каких-то гаражей. Он нес пакетик с передачей. Главным в нем было какое-то лекарство, название которого мама продиктовала ему по телефону. Еще там были разноцветные кубики и пирамидки для Сашки, бананы и сок для мамы.
Внезапно налетел ветер, деревья за гаражами зашумели и, качаясь, неприятно заскрипели. Папа подумал о том, какую ерунду он болтал еще вчера утром про то, что болезни полезны и укрепляют. Он подумал еще, в какое страшное место привезли его дочку, и что она — самое важное для него на свете, а он совсем-совсем ничего не может для нее сделать. Он подумал, что с детьми вообще не должно происходить такой гадости, а уж тем более с лучшей девочкой на свете. Он чуть не заплакал, но потом удержался, потому что подумал, что если поплачешь, станет легче, а это нечестно, чтобы ему было легче, чем маме и Букашке, им ведь и так хуже, чем ему.
Из-за гаражей выскочили три большие светлые недружелюбные собаки и стали грозно лаять, словно не желая пропускать. Но он просто не обратил на них внимания, и они замолчали, провожая его недобрыми взглядами.
Маме и Букашке действительно было еще хуже. Букашке — потому что она болела, потому что ей промывали желудок и поили чем-то горьким, потому что ей все время делали какие-то уколы, а иногда ставили «систему». Она не понимала, за что ей все время делают больно, и уже как огня боялась белых халатов… А мама просто умирала, видя как плохо ее маленькой доченьке, и сердце ее постоянно обдавало холодом при мысли, как ужасно все это может кончится. Но она гнала от себя все эти страшные мысли и старалась вовремя делать все-все-все, что наказывала ей врач, о которой говорили, что хоть она такая строгая и сердитая, но зато «хороший специалист»…
Папа приходил сюда уже не в первый раз, потому он не стал передавать пакет таким же строгим и сердитым, как врач, медсестрам. Он остановился под окном букашкиной палаты и позвонил маме. Та выглянула, кивнула, а затем выбросила в форточку переданный в прошлый раз клубок веревки, держа ее конец. Разматываясь, клубок полетел вниз. Папа поймал его и привязал веревку к пакету. Мама быстро затянула его наверх и ненадолго исчезла. Потом она появилась в окне, поддерживая бледненькую Сашку подмышки на подоконнике. Папа запрыгал и замахал руками, изображая радость. Букашка чуть заметно улыбнулась и покачала рукой. Тут папа, как и в прошлые разы, испугался, что она расстроится оттого, что он только прыгает тут под окнами, а к ней не идет. Не идет ее спасать, когда ей так плохо…
Он достал телефон и набрал номер.
— Ты ее тихонечко сними с окна и отвлеки, чтобы она не расстроилась, что я ухожу.
— Ладно, — мама и Саша исчезли из проема, но разговор продолжался: — Спасибо за передачу.
— Ну, что говорят?
— Ничего.
— А анализы?..
— Будут готовы только через три дня. А пока ее лечат, сами не знают от чего.
— Она что-то ест?
— Нет.
— А чем же она питается?!
— Ей вливают глюкозу прямо в кровь…
— О, господи…
— Ну, ладно, пока. Она что-то закапризничала…
— Да-да-да, не отвлекайся от нее. Всё, пока.
Говорить какие-то ласковые слова друг другу просто не было сил, слишком уж плохо у них у обоих было на душе. Папа сунул телефон в карман. Белесые собаки молча проводили его взглядами до остановки.
3
День за днем так прошла целая неделя. Холодно и неуютно было без Букашки и игрушкам.
— Какие же мы с тобой дураки, — сказал Салатный. — Еще жаловались, что она с нами не играет. Балбесы жадные! Главное-то, что она вообще тут была. Уже от этого хорошо было!
— Это точно, — вздохнул Сиреневый.
— Слушай, — сказал Салатный, — а как ты думаешь, чего больше всего на свете не любят микробы?
Из ящика снова высунулась гусеница и сказала:
— Я, я знаю!
— Чего?
— Веселья и радости, вот, чего они не любят.
— Ты понял? — обернулся Салатный к товарищу. — А мы тут с тобой нюни распускаем. Микробам от этого одно удовольствие.
— Точно! — сказал Сиреневый. — А знаешь, что? Давай писать веселые песенки. Микробы их услышат, узнают, что мы не падаем духом, испугаются и убегут.
— Это, конечно, хорошо было бы, только убегут-то те микробы, которые здесь, а не те, которые в Букашку залезли.
— Н-да… — приуныл Сиреневый.
— Нет-нет-нет! — закричала гусеница. — Ты всё плавильно плидумал! Пр-равильно пр-ридумал, — поправилась она. Все плохие очень любят сплетничать. Те миклобы, которые отсюда убегут, обязательно всем р-раскажут, какие мы др-ружные, и как любим Букашку… Те ласкажут другим, и те — тоже, и так все миклобы это узнают, испугаются и оставят Букашку в покое.
Ослик из уголка пробасил:
— Надо попробовать. Что-то мы расслабились. Не знаю, будут микробы сплетничать или не будут, но главное, мне кажется, если очень захотеть, чтобы Букашка выздоровела, ей это обязательно поможет.
— Отлично! — воскликнул Сиреневый, и сразу почувствовал, насколько ему стало легче от мысли, что он что-то может сделать. — Давайте тогда устроим конкурс на лучшую выздоровительную песенку!
— Давайте!.. Правильно!.. Устроим!.. — загалдели остальные. Потом игрушки притихли, только время от времени то тут, то там в комнате раздавалось хихиканье. Минут через двадцать Сиреневый крикнул:
— Я готов! Кто еще?
— Да подожди ты! — закричал Салатный. — Мало ли, что ты готов! А мне еще долго!
— Что-то медленный ты какой-то, — проворчал Сиреневый.
— Это ты что-то быстрый, — возразил Салатный. — Еще неизвестно, что ты там написал. Ничего хорошего так быстро написать нельзя.
— Посмотрим, посмотрим… — стал защищаться Сиреневый, но его прервал Ослик:
— Может, хватит мешать, а? Написал? Молодец. Пиши ещё.
Сиреневый насупился и примолк, но ослику помешали снова:
— Кар-р-р! — раздался резкий голос из окна. — Пр-р-ривет, друзья!
Игрушки уставились туда. В форточке, уцепившись ногами в раму, сидел ворон.
— Что-то мне гр-рустно, — сказала птица. — И как-то мне стр-рашно. Сам не знаю, что со мной пр-роисходит…
— А мы знаем, мы знаем! — затараторила гусеница. — У нас Букашка болеет! Нам тоже всем глустно и стлашно. Но мы не падаем духом. Мы сочиняем вызлоровительные песенки, чтобы напугать мклобов!
— Вот как? — наклонил голову ворон. — Что ж, пр-р-рисоединяюсь. И полечу еще котишке р-раскажу!
Хлопая крыльями, он исчез.
… — Лично я почти закончил, — сообщил ослик.
— И мне уже немножко осталось! — воскликнула гусеница.
— Мне тоже, — сказал Салатный. — Давайте через пять минут читать.
— Ну, уж нет! — возмутился Сиреневый. — Теперь ждите, пока я вторую закончу!
Остальные его ждали-ждали, ждали-ждали… Пока он вдруг не сказал:
— Ладно. Давайте читать. Не получается у меня вторая.
— Так что же ты тогда воду мутишь?! — закричала гусеница.
— Какую еще воду? — подбоченился Сиреневый.
— Ладно, — махнула гусеница сразу тремя лапками, — пой, давай, свою песенку.
— Э-э… Вообще-то у меня не песенка, а считалочка…
— Начинается… — вздохнул Салатный.
— А что такого-то?! Какая разница?! Главное — что-то выздоровительное сочинить, а песенка это или не песенка — не важно!
— Читай уже, — скорчил рожу Салатный.
Сиреневый на него покосился, а потом, показывая на всех по кругу лапкой, заговорил:
4
Некоторое время все молчали, потом Салатный сказал:
— Я все тебе, заяц, прощаю. За то, что ты такой талантливый. Ты просто гений.
— Да, ладно, — смутился тот. — Ничего особенного. Даже у тебя, наверное, почти не хуже.
— Да уж наверное, — усмехнулся Салатный. — Только я про другое написал. Просто, чтобы радостно было, и микробы испугались бы. Вот, — и он запел, подскакивая в такт:
— Хи-хи-хи, хо-хо-хо! — засмеялись ослик с гусеницей. — Молодец, Салатный!
— Ну, ничего, ничего, — сказал Сиреневый сдержанно. — Только на мое похоже. Просто вместо микробины у тебя раки, вместо Букашки — тучка, а вместо меня — собаки. Это что, метафора?
— Сам ты метафора! — обиделся Салатный.
— От метафоры слышу! — парировал Сиреневый.
Тут резкий каркающий хохот вперемешку с хитрым помявкиванием послышались со стороны окна. Игрушки обернулись. В форточке, нахохлившись, сидел ворон, а рядом с ним примостился рыжий кот.
— Вы участвуете в конкурсе? — уточнил Сиреневый.
— Всенепременно!!! — воскликнул ворон.
— Может, ты уже и написал что-нибудь? Может, споешь?
— Не вопр-р-рос! Только у меня — р-рэп. Мне кор-р-ршун в детстве на ухо наступил.
— Ну, пой хотя бы рэп, — махнул лапкой Салатный. — Мы теперь уже передоговорились, — покосился он на Сиреневого. — Можно даже не песенку, а что угодно другое — хоть стишок, хоть сказку… Хоть сплясать.
Ворон кивнул, качнулся на перекладине рамы и, размахивая крыльями, принялся декламировать:
Поделиться книгой: