Помоги проекту - поделись книгой:
ЧУДИНОВ Валерий Алексеевич
"ПИСЬМЕННАЯ КУЛЬТУРА РУСИ"
Введение
Вопрос о наличии или отсутствии собственной, не заимствованной от каких-то других стран письменности давно перестал быть чисто лингвистическим. Если наличие собственного языка (а не диалекта основного языка метрополии) является основой для претензии на образование независимого от метрополии нового государства, то наличие собственной письменности позволяет считать его подошедшим к вершине духовной культуры. Обычно считается, что свои типы письма были только у народов центров древних цивилизаций: у китайцев, индийцев, египтян, арабов, греков.…
Следовательно, если какой-то суперэтнос претендует на то, что он представляет или представлял в древности самостоятельную цивилизацию, он должен (наряду с государственностью) обладать и самобытным видом или даже типом письма. Так что речь идет об этническом престиже данного народа в его исторической ретроспективе.
Со славянами в целом и с русскими в частности положение в этом отношении пока обстоит в исторической науке хуже некуда. Якобы славяне как народ появляются на исторической арене только в V веке н. э., да и то только под влиянием ухудшения климата, необычно холодного и влажного в V–VI веках, причем находятся среди «варваров», постепенно приобщаясь к «провинциальной римской культуре». А если бы не давление природы, они могли бы еще пару веков оставаться в своем европейском захолустье на обочине культуры. При этом у всех славян в это время существует общий язык, слабо затронутый диалектными различиями, а с социальной точки зрения господствует племенной строй без зачатков какой-либо государственности. Их название варьирует между словами
Легко видеть, что при таком понимании славяне не только не могут претендовать на какое-либо видное место в европейской истории, но и вообще должны быть рады тому, что о них упомянули византийские и другие историки раннего средневековья, зафиксировав, по крайней мере, факт их существования.
Из всего сказанного следует, что пока в европейской историографии доподлинно известно лишь одно: что к V веку н. э. славяне сложились как этнос и что ранее того, в античное время, о существовании предков славян можно только догадываться. Остальные характеристики этого народа в раннем средневековье пока видятся весьма размытыми.
Не лучше обстоит дело и с характеристикой Руси, историю которой обычно начинают с Х века, с 988 года, то есть со времени ее крещения Владимиром, или с чуть более раннего периода, называя при этом Русь
Позже, когда появляется Русь, она заимствует от соседей все, что только можно: князя, государственность, религию, письменность, бытовую культуру, так сегодня видятся ее первые шаги. К сожалению, в создание этой неприглядной картины русской истории внесли свою лепту несколько точек зрения. Сначала русские историки немецкого происхождения (Байер, Миллер, Шлёцер) создали теорию
Правда, в наши дни существует горстка исследователей, не согласных с этим суровым предположением, среди которых находится, в частности, и академик Б.А. Рыбаков. К ним принадлежит и автор этих строк. Я полагаю, что вывод об исторической неполноценности русских основан не столько на недоразумении или злом умысле историков, сколько на трех других вещах: на сознательном уничтожении многих памятников древней культуры многочисленными неприятелями русского народа, из-за чего до наших дней почти ничего не осталось; на тенденциозной интерпретации этой лакуны исторических документов; наконец, на неумении археологов и эпиграфистов извлечь нужную информацию из бесценных текстов, начертанных на памятниках старины подъемного археологического материала, то есть из надписей на черепках, из керамических клейм, царапинах на костяных изделиях, подписях на пряслицах, из странных знаков на берестяных грамотах, узорах на ювелирных изделиях и вязи на монетах, из удивительных значков на надгробьях и каменных крестах, из некоторых рисунков и портретов, из буквиц и заставок кирилловских книг.
Занявшись ликвидацией этого последнего недостатка, я понял, что извлеченный из земли материал как раз и является той не уничтоженной частицей нашего исторического прошлого, по которой можно восстановить некоторые утраченные его черты и тем самым существенно изменить неверные интерпретации современной историографии. Поэтому вначале я хочу показать, что слоговое письмо как письмо наших предков сохранилось в народной памяти и было приведено в исследованиях некоторых отечественных историков; более того, ряд его реликтов продолжает действовать и в современной буквенной графике. Далее, показывается, как постепенно, начиная с 1836 года, публикуются тексты на этом письме и выдвигаются гипотезы о его характере, наконец, эпиграфисты начинают читать сначала малые, а затем все более крупные его фрагменты. Такова первая часть данного исследования. Во второй части производится чтение наиболее интересных документов различных групп. Наконец, в третьей части производится исторический, лингвистический, палеографический, социологический анализ прочитанных текстов, чем и доказывается значимость русской слоговой письменности.
Как мы увидим ниже, документы говорят сами за себя: слоговая письменность на Руси не только существовала, но и отражала высокий уровень древней русской культуры и русского менталитета. Целью данной работы как раз и является реконструкция этого наиболее древнего пласта духовной истории Руси.
Часть I. ЕСЛИ СЛОГОВОЕ ПИСЬМО СУЩЕСТВОВАЛО, КАКИМ ОНО МОГЛО БЫТЬ?
Назначение этого раздела понять, какие прямые и косвенные свидетельства сохранились до настоящего времени в пользу существования слогового письма, а также какими свойствами оно должно было бы обладать. При этом следует различать исследования очные, то есть при наличии у эпиграфистов знаков данной письменности, и заочные, когда образцы начертаний еще не были известны исследователям и оставалась полагаться на любые косвенные доказательства.
Глава 1. Косвенные свидетельства
Если у славян существовало какое-то широко распространенное письмо, оно не могло остаться незамеченным современниками, а информацию о нем должным были передавать из поколения в поколения вплоть до фиксации этих сведений историками.
Какое-то письмо существовало. «Подлинно же славяне и славяно-руссы собственно до Владимира письмо имели, в чем нам многие древние писатели свидетельствуют…», — писал в XVIII веке русский историк В.Н. Татищев [1, с. 16]. Екатерина Великая в своих анонимных «Записках касательно Российской истории идет много дальше: «Закон или Уложение древнее Русское довольно древность письма в России доказывают. Руссы давно до Рюрика письмо имеют» [2, с. 13]. Наконец, по свидетельству всех 23 дошедших до нас списков «Паннонского жития», Константин (Кирилл), создатель кириллицы, обнаружил в Херсонесе Евангелие и Псалтырь, написанные русскими буквами.
В ХХ веке проблема существования докирилловской письменности обсуждалась рядом ученых. В.А. Истрин уделил ей целую главу под названием «Существовало ли письмо у славян до введения азбуки Кирилла (Константина) и каким было это письмо», где пришел к выводу: «… Существование у славян протокирилловского письма представляется несомненным» [3, с. 98]. Главу под названием «Свидетельства очевидцев» ввел в свое исследование и М.Л. Серяков; в частности, он привел вывод польского исследователя С. Микуцкого [4, с. 20, 30, 37] о том, что договоры Руси с Византией 911 и 971 гг. были составлены и, следовательно, первоначально записаны русской стороной; «перед нами еще одно свидетельство существования письменности в языческой Руси» [5, с. 22]. Из средневековых авторов он цитирует сочинение анонимного арабского писателя «Моджмал ат-таварих» 1126 года:
«Рассказывают также, что Рус и Хазар были от одной матери и отца. Затем Рус вырос и, так как не имел места, которое ему пришлось бы по душе, написал письмо Хазару и попросил у того часть его страны, чтобы там обосноваться. Рус искал и нашел места себе» [5, с. 22–23]. Он приводит также цитату из византийской пасхальной хроники, где перечисляются народы, которые пользуются собственными буквами; среди них скифы. Наконец, он вспоминает византийского писателя Евтихиуса (ум. В 939 году), относившего русских к народам из колена Иафета и отмечавшего, что они имеют свою письменность [5, с. 23]. На основании своего исследования он приходит к такому выводу: «Итак, опираясь на эти, а также и на приводимые в последующих главах факты, можно с абсолютной уверенностью утверждать — письменность на Руси в дохристианскую эпоху была. Это бесспорно и только предвзятый человек возьмется отрицать этот факт» [5, с. 23].
Характер докирилловской письменности. Под словом «характер» я понимаю следующее: является письмо самобытным или заимствованным; если самобытным, то, начиная с какого периода; если заимствованным, то от кого и опять-таки, когда. Кроме того, к какому типу оно принадлежит: пиктографическое (рисунчатое); идеографическое (символическое); иероглифическое (запись целыми словами), силлабическое (запись слоговыми знаками), консонантное (запись только согласных звуков) или алфавитное (буквенное).
Здесь, в случае заочного и тем самым весьма абстрактного рассмотрения проблемы, имеется удивительное единообразие мнений. Болгарский монах (черноризец) Х века, Храбр, в своем сочинении «О начертаниях» («О писменехъ») отмечал, что славяне не имели до крещения книг и, будучи язычниками, считали и гадали «чертами и резами» [3, с. 144]. Из этого следует, что знаки в виде черт и резов применялись исключительно в астрологических и магических целях; тем самым, будучи по назначению аналогами современных астролого-астрономических обозначений планет или сакральными начертаниями типа пентаклей, они должны быть отнесены к символам, то есть к идеографическому типу. На эту точку зрения встал и Петербургский академик Ватрослав Ягич, который отверг представление о том, что славяне Мекленбурга в Х веке использовали германские руны для начертания имен славянских божеств на металлических фигурках в городе Ретре, но попытался обосновать точку зрения, что у славян были черты и резы, то есть символическое письмо, письмо зарубками типа «рабушей» (счетных палочек) сербов и болгар.
С другой стороны, вплоть до XIX века исследователи полагали, что иероглифическая и слоговая письменность существовали лишь на Востоке, но никак не в Европе, для которой характерна буквенная письменность; следовательно, докирилловское письмо Руси представляло собой буквы. Так, в частности, тот же Татищев предположил в итоге своего рассмотрения: «Следственно, в такой близости и сообществе со греки и италианы обитав, несомненно письмо от них иметь и употреблять способ непрекословно имели, и сие токмо по мнению моему» [1, с. 17]. Иными словами, раннее письмо русских имело характер греческих и латинских начертаний. Н.М. Карамзин полагал, что «Славяне же Богемские, Иллирические и Российские не имели никакой азбуки до 863 года, когда Философ Константин, названный в монашестве Кириллом, и Мефодий, брат его, жители Фессалоники, будучи отправлены Греческим Императором Михаилом в Моравию к тамошним Христианским Князьям Ростиславу, Святополку и Коцелу, для перевода церковных книг с Греческого языка, изобрели Славянский особенный алфавит, образованный по Греческому, с прибавлением новых букв» [6, с. 92]. Хотя тут речь идет об отсутствии докирилловской письменности, но подчеркивается связь кириллицы с греческим письмом.
Того же мнения придерживаются и некоторые современные исследователи. Говоря о славянской письменности, Б.Н. Флоря отмечает, что «первоначально это были тексты, исполненные чужим письмом и на чужом языке. Такой характер имели, например, греческие надписи болгарских правителей VIII-первой половины I Х века» [7, с. 299]. «Хотя древнерусская письменная традиция формировалась в условиях контактов с традициями славянской письменности и в Центральной Европе, и на Балканах, раньше и сильнее всего здесь проявились воздействия, идущие со славянского юга, из Болгарии (л чем говорит, в частности, языковой анализ текстов договоров Руси с греками 911 и 944 гг.). Анализ эпиграфических находок и текстов древнерусских рукописей XI-начала XV в. показывает, что на Руси были хорошо известны оба славянских алфавита и кириллица, и глаголица» [7, с. 304]. Симпатизируя точке зрения В.А. Истрина о существовании у славян письма до кириллицы, но не вникая в представленные им изображения и тем самым вставая на заочную точку зрения, московская исследовательница Е.В. Уханова полагает, что «наиболее удачное объяснение… могла бы дать гипотеза о знакомстве Константина с письмом древних «русов»-жителей Приднепровья IX в., но, как мы показали, каких-либо следов его существования нет» [8, с. 112].
Иными словами, страусиная позиция зарывания головы в песок для того, чтобы не видеть очевидного, весьма удобна, и она приводит к единственной точке зрения: у наших предков существовали только «черты и резы» как гадательные символы, а развитой системы письма к настоящему времени «не найдено».
Современное русское письмо как источник. Отсутствие упоминания типа средневековой письменности славян и русов у современных им авторов еще не означает невозможности определения типа этого письма при заочном рассмотрении. Ведь наверняка в современном русском языке должны были бы остаться какие-то реликты предшествующей графики вплоть до прямого перенесения некоторых ее элементов. Даже в азбуке мы должны были бы встретить эти реликты. Так, если бы первоначальное письмо было пиктографическим, мы бы встретили какие-то нечитаемые знаки рисунчатого типа; если бы это было идеографическое письмо, то нечитаемые знаки носили бы характер символов (в том числе и в виде букв); при слоговом первоначальном письме мы бы имели некоторую подсистему слоговых знаков; наконец, в качестве пережитков буквенного письма мы бы имели дифтонги (то есть сочетания двух согласных звуков), переданные лигатурами или однобуквенными знаками.
Так, например, в современной азбуке сербов, созданной Вуком Караджичем, имеются лигатуры љ, њ, передающих ныне звуки, а когда-то слоги ЛЬ и НЬ, а также буквы ћ, ђ, џ для передачи звуков ТШЬ, ДЖЬ и ДЖ; следовательно, созданию вуковицы предшествовала стадия использования буквенной графики. Однако в русском языке подобных пережитков предшествующей буквенной графики нет. Зато можно говорить о пережитках слоговой графики, поскольку даже в современной русской азбуке существуют слоговые знаки и даже слоговая организация письма.
Слоговая организация письма. Русская графика пока во многом удерживает слоговое изображение слова. До сих пор в русских буквах сохранились чисто слоговые знаки — Я, Ю, Е, Ё, передающие слоги ЙА, ЙУ, ЙЕ, ЙО при единичном употреблении этих знаков или при их постановке в начале слова или, иногда, слога; слоговым еще в начале ХХ века был и знак И в словах ИХ и ИМ (произносилось ЙИХ и ЙИМ). В школьной грамматике эти знаки называют буквами для обозначения гласных звуков, что, вообще говоря, неверно, ибо при отдельном расположении, как уже упоминалось выше, они образуют слоги. Однако после согласных они действительно обозначают гласные звуки и в этом смысле они омографичны буквам. Следовательно, даже современная русская азбука содержит силлабографы, слоговые знаки, хотя и в небольшом количестве. Далее, в современном русском написании мы встречаем согласные с несобственными буквами Ь и Ъ (эти диакритические знаки нельзя считать буквой, ибо в наши дни перед согласным они не обозначают никакого звука, а лишь смягчение предшествующего согласного, хотя перед гласным они обозначают звук Й и тогда являются буквой), а до реформы написания в 1918 году сфера применения диакритического Ъ была шире. Так что хотя в наши дни предлоги и частицы В, К, С, ЛЬ понимаются как один звук, в графике начала ХХ века они выглядели слогами ВЪ, КЪ, СЪ, ЛЬ, а тысячу лет назад и произносились как открытые слоги, где Ъ обозначал краткий (сверхкраткий) звук А/О, а Ь — сверхкраткий Е/И. В пословицах и народных песнях сохранились предлоги с гласными полного образования: “не КО двору”; “СО вьюном я хожу”, “ВО поле береза стояла”. Так что современная графика сохранила нам слоговой облик ряда слов, которые уже много веков произносятся как отдельные согласные звуки. Другие народы с кирилловской графикой ушли от слогового изображения согласных; так, у сербов появились две лигатуры, Љ и Њ, обозначающие единый звук, а болгары ушли от мягкого ЛЬ и произносят НОРМАЛНО, ПРАВИЛНО. Более того, для мягких (палатальных) вариантов согласных в русском гражданском шрифте используются не особые буквы и не диакритические знаки над буквами (как в западнославянских языках, принявших латиницу), а как раз силлабографы. Тем самым мы не можем оценить, твердый или мягкий вариант согласного помещен в соответствующем слове, пока мы не увидим после согласного знак Ь или его отсутствие.
Иными словами, в современном русском языке мягкость согласного обозначается не буквенным, а слоговым способом. Правда, в некоторых случаях этот принцип проводится непоследовательно (Ь отсутствует всегда после Щ и иногда после Ч и ЖЖ, но присутствует после уже отвердевших Ш и Ж), но тем не менее он существует. Приведенные примеры, а равно и правила переноса указывают на то, что русская графика по своему строению и до сих пор во многом сохранила свою слоговую организацию, хотя сами слоги теперь изображаются гласными и согласными буквами. Этого не могло бы произойти, если бы славяне сразу стали писать буквами, но это вполне закономерно, если считать, что славяне перешли от слоговой письменности к буквенной, сохранив уже укоренившиеся навыки.
Вместе с тем, перечисленные признаки существования слоговой письменности до создания алфавита не являются единственными.
Слоговая структура славянского языка. Подлинным носителем информации является предложение, реализующее коммуникативную функцию языка. Словосочетания и слова уже выделяются более произвольно, в них силен момент условности, часто между ними трудно провести грань (например, “мало помалу”— это слово или словосочетание?), однако слово выступает как некоторая мельчайшая единица номинации, как ее квант. Еще сложнее обстоит дело с морфемами, которые часто просто решительно ничем не отличаются от служебных слов, например, предлогов и частиц и привносят собой минимальные семантические различия. Что же касается выделения слогов и звуков, то это пример полной отстраненности от языка, это просто физика речи, ее акустическая сторона. С этих позиций выделение звуков внутри слога есть такая же абстракция от смысла речи, как выделение слогов в слове или слов в словосочетании — все они звучат в предложении слитно. В этом смысле пиктография как мыслепись и графика как звукопись развивались параллельно: в рисуночной фиксации мыслей каждый знак со временем все меньше походил на оригинал; иными словами, его визуальная семантика со временем стиралась, заменяясь семантикой условной; подобным же образом стиралась со временем и звуковая семантика слога, исходно бывшего словом, затем морфемой и, наконец, неким сочетанием гласных и согласных звуков. Тем самым вопрос о характере письма — словесного (логографического), слогового (или переходного к буквенному — консонантного) и фонетического (как его вариант — фонематического) — это вопрос об уровне абстрагирования, на котором находится тот или иной народ. Логография предполагает фиксацию звучания целого слова; она наглядно демонстрирует, что предложение состоит из отдельных слов, и тем самым прямо раскрывает коммуникативную функцию языка. Это — наиболее естественный способ записи речи. Переходя к силлабографии, мы переходим к уровню фиксации отдельных морфем, а вместе с тем и к номинативному отношению к языку. Нам теперь важно разобраться в том, как устроено слово из его составных кирпичиков, а тем самым мы гораздо более сложно фиксируем и предложение. Переход к записи отдельных звуков в буквенном письме — это полная десемантизация письменной речи, это такой же отстраненный и отвлеченный подход к информации, как к любым бессмысленным шумам или к музыкальным звукам. Так хорошо описывать чужой язык, не вызывающий в нас ни малейших эмоций, например, язык порабощенных или зависимых от нас народов. Разумеется, так можно достаточно точно описать язык с точки зрения его звучания, но, вероятно, так теряются все давние семантические традиции, весь опыт данного этноса по осмыслению своей речи. Как и во многих других областях, западная цивилизация предпочла подобный сугубо формальный подход. Восток остался верен традиции, передающей душу языка — его семантику, как новую, так и в особенности старую, древнюю. Ну, а России досталась, как всегда промежуточная роль — изображать речь не конкретно-лексически, но и не абстрактно-фонетически, а слоговым способом.
Рассмотрим, насколько современный русский язык ушел от состояния, когда слоги практически совпадали с морфемами.
Правила переноса. Согласно им, нельзя переносить или оставлять на строке одну букву, а слоги желательно оставлять открытые. Поэтому слово ПОТОП нельзя переносить как П-ОТОП, ПОТО-П или ПОТ-ОП, а можно только единственным способом: ПО-ТОП.Напротив, в английском языке следует разделить слово на закрытые слоги, например, ИМ-ИДЖ, и так его переносить (с позиций русского языка это слово вообще неделимо). Иными словами, даже сегодня русские слова как бы делятся на древние морфемы, звучащие как открытые слоги, и мы их оставляем на строке так, чтобы удовлетворить как бы требованиям древнего читателя, если бы он ухитрился дожить до наших дней. Разумеется, на самом деле это всего лишь традиция, но такая, которая оказалась сильнее сегодняшнего понимания семантической ненаполненности слога. Правда, эти правила переноса доживают последние годы, ибо уже сегодня в связи с компьютерным набором многих текстов в печатных изданиях иногда возникают очень странные переносы, не только формирующие закрытые слоги, но и оставляющие на строке по одной букве. В конце ХХ века требования к переносу открытых слогов выглядят немотивированным анахронизмом. Это означает, что только к концу II тысячелетия н. э. исчезают последние остатки некогда существовавшей слоговой организации славянского письма.
Слоговая организация чтения. Многие взрослые, пытавшиеся самостоятельно научить своих детей чтению, сталкивались с парадоксом: дошкольники могут превосходно усвоить начертания букв и прекрасно произносить их в порядке читаемого слова, но при этом знакомого акустического образа у них не возникает, и, например, сочетание Б, Е, Г, И, К, О, М, Н, Е совершенно не воспринимается как нечто осмысленное.
Оказывается, для получения смысла слово или словосочетание должно быть прочитано не по буквам, а по “складам”, то есть по слогам, например, БЕ-ГИ-КО-МЪ-НЕ. Только тогда возникает до некоторой степени привычное звучание слов. Это и понятно: уже разбивка слова на слоги есть определенная акустическая деформация речи; разбивка же его на отдельные звуки приводит к полной десемантизации и разрушению не только коммуникации, но даже и номинации. Поэтому до революции 1917 года в школах существовала практика заучивания слогов: БУКИ + АЗ = БА-БА; ВЕДИ + АЗ = ВА-ВА; ГЛАГОЛЬ + АЗ = ГА-ГА и т. д. Кроме того, есть пример и более древнего изучения слогов в школе. Прежде всего, — это надпись на донце туеса мальчика Онфима из Новгорода [9, c. 216, рис. 1], относящаяся к первой трети XIII века, рис. 1–1, в крупном виде на рис. 1–2. После изображения азбуки здесь находится изображение слогов, сначала с А: БА-ВА-ГА-ДА-ЖА…, затем с Е и И.
Другая надпись — конца XIV-начала XV века из Новгорода [10, с. 27, грамота 623], рис. 1–3. Это означает, что и в древности изучению слогов уделялось большое внимание, а туес Онфима демонстрирует, что слоги изучались тотчас же за изучением букв, как прямое продолжение изучения азбуки. В современных школах этот этап овладения чтением завуалирован тем, что в букварях помещают специальные тексты, прекрасно членящиеся на открытые слоги. Так что вместо схоластических, абстрактных слов ВА-ВА, ГА-ГА современные школьники читают более понятные фразы: МА-МА МЫ-ЛА МА-ШУ. Однако принцип слогового чтения в этих примерах никоим образом не нарушен. Более того, современные буквы имеют слоговое чтение в аббревиатурах, причем иногда это чтение отличается от названия буквы в азбуке. Так, Б читается как БЭ, В — как ВЭ, Г — как ГЭ и т. д., но Ф читается как ФЭ (в аббревиатуре ФРГ—ФЭЭРГЭ), а не ЭФ, как положено, Р читается РЭ, а не ЭР и т. д. По сути дела мы сталкиваемся здесь с двумя интереснейшими пережитками слоговой традиции: со слоговым названием современных букв азбуки, и со слоговым же чтением аббревиатур (правда, аббревиатуры читаются иногда и по буквам, но это производит комический эффект, например, «СССР» или «КПСС»).
Слоговое название букв. Оно стало настолько привычным, что вытеснило их прежние названия, в виде значимых слов — АЗ, БУКИ, ВЕДИ… Однако тут есть любопытные отклонения: если основное большинство букв называется или по их произношению (гласные), или открытым слогом (согласные), например, БА, ВА, ГА, то ряд согласных назван иначе — прежде всего это группа ЭЛЬ, ЭМ, ЭН, а затем ЭР, ЭС. Вероятно, тут сказываются очень древние традиции (ими же объясняется и совершенно внесистемное чтение Ъ, Ы и Ь как ЙЕРЪ, ЙЕРЫ, ЙЕРЬ). Другой пережиток — это аббревиатуры; если в них встречается гласный звук, они читаются по буквам: вуз, ГУМ, ЛОМО, Но когда гласный звук отсутствует, в ход идут более древние типы озвучивания, так что при консонантной записи происходит слоговое чтение: СССР читается как ЭСЭСЭСЭР, ДДТ как ДЭДЭТЭ, ДНК как ДЭЭНКА, ВДНХ как ВЭДЭЭНХА.
Более того, при наличии гласного звука на конце аббревиатуры побеждает все-таки не буквенное, а слоговое прочтнение: МГУ—ЭМГЭУ, США—СЭШЭА; то же и при гласном звуке в начале слова: АМН—АМЭЭН, АЗЛК—АЗЭЭЛКА.
Иначе говоря, отдельные буквы мы все же воспринимаем как слоги. Это поможет нам понять наших далеких предков, которые создавали славянскую азбуку из слогов, понимая букву как один-два слога (хотя на первый взгляд это абсурд, мы привыкли понимать слог состоящим из звуков, и потому слоговой знак для нас естественно должен разлагаться на буквы, а не наоборот).
Консонантная запись кирилловских текстов. Если даже русское гражданское письмо содержит такие мощные реликты слоговой письменности, как те, которые были только что рассмотрены, то что говорить о более далеком времени — ведь тысячу лет назад их должно было сохраниться гораздо больше. Ведь если ныне аббревиатуру КГБ мы читаем КАГЭБЭ, то наши предки вполне могли прочитать и сочетание КРБ, но уже не КАЭРБЭ, а, допустим, КОРОБЪ.
Таково наше предположение. Верно ли оно? Обратимся к археологическим источникам. Прежде всего, хотелось бы посмотреть на самые первые находки в Новгороде, которые озадачили первых исследователей. Вот серебряный сосуд XIII века из Новгорода, рис. 1–1 [9, с. 334, рис. 1]. На его боковой стороне ясно читаются буквы: МАСЛ МЮР, то есть МАСЛО-МЮРО, иными словами МИРО, масло для миропомазания. Почему же тогда не дописаны последние буквы? Ответ может быть простым — потому что Л читалось как ЛО, а Р как РО, или, точнее, оба слога читались как ЛЪ и РЪ по современной русской транскрипции.
— На деревянном ведре XV века (40-х-50х гг.) из Новгорода явно читается надпись СМЕНА [10, c. 118, надпись № 330], рис. 1–2, что В.Л. Янин совершенно справедливо читает СЕМЕНА, то есть “Семёна”, принадлежащее Семену. Очевидно, что первый знак С есть не буква С, а слог СЕ (поскольку из полного гласного Е со временем в ряде случаев возник сверхкраткий Ь, слог СЕ мог читаться и СЬ). Уже из приведенных примеров можно было бы сделать предварительный вывод о том, что слоговые знаки для Л, Р и С были весьма похожи на кирилловские буквы, из-за чего бывшее слоговое чтение распространилось и на них. Однако пока я не буду настаивать на этом утверждении, ибо данные факты можно объяснить и традиционно, например, элементарными описками писарей, хотя в случае серебряного изделия предположить описку со стороны ювелира очень сложно — ведь серебряных дел мастер предварительно замысливал все, включая и надпись.
На берестяной грамоте № 323 XII века из Новгорода видна надпись МАРИИ ЦРН, где ЦРН, по мнению А.В. Арциховского [10, c. 13] означает ЦЕРНИЦЫ, то есть “черницы”, монахини, рис. 1–5. Если после Р следовало поставить Ь или вообще не ставить никакого знака, то после Ц должен был следовать гласный звук Е, обозначаемый буквой Е, так что отсутствие буквы может указывать на чтение Ц как ЦЕ; конечная буква Н читалась, скорее всего, как НЬ, так что консонантная запись ЦРН должна была читаться как ЦЕРЬНЬ в смысле ЦЕРЬНЬЦЫ или ЦЬРЬНЬЦЫ, где конечный слог ЦЫ опускался при письме. На стене Софийского собора в Новгороде найдена надпись № 184, АКИЛ ЕПСКПА [11, c. 274], рис. 1–3, вместо АКИЛЫ ЕПИСКОПА. Следовательно, Л читается как ЛЫ (или ЛИ), П как ПИ, С как СЪ или СЬ, К — как КЪ. Опять консонантное написание (хотя и не сплошное) вместо буквенного.
Можно ли считать, что “ сокращения” (а на деле слоговое чтение консонантных написаний) присущи только новгородцам? Нет. Вот одна из древнейших кирилловских надписей — рисунок и начертания начала Х века на кресте Манасии из села Цар Асен в Болгарии [12, c. 87, рис. 3], рис. 2–1 (я помещаю лишь интересующий меня фрагмент композиции, вытянув надпись по горизонтали). Здесь видны не только привычные сокращения под титлами ИСЪ ХРСЪ — ИСУСЪ ХРИСТОСЪ, но и написание под титлом слова НА ГОСПЖИН вместо НА ГОСПОЖИН (написано П, читается ПО), ПОСТАВЛНЪ вместо ПОСТАВЛЕНЪ (правда, Е написано над строкой), КРСТЪ вместо КРЬСТЪ и, наконец, частично глаголицей, СЪ ОТРКМЪ вместо СЪ ОТРЬКЪМЪ, рис. 2–2.
В данном коротком тексте пропуски гласного звука видны чуть ли не в каждом слове — вероятно, в Х веке, когда еще очень сильны были позиции слогового письма, его особенности переносились на буквенные записи особенно часто, так что П читалось ПО, Л — ЛЕ, Р — РЕ, РЬ, К — КЪ. Данный пример своеобразен не только тем, что это наиболее ранний и достаточно богатый образец консонантной записи, но и тем, что пропуски гласных звуков имеются и в глаголической части надписи. Иными словами, слоговые принципы одинаково выглядят в любой буквенной записи, независимо от шрифта.
Можно также отметить аналогичный результат и в кириллице особого начертания — такого, какой можно видеть на досках “Влесовой книги”. Так, уже первая страница русского издания текста изобилует словами ВЛIКУY, SЛВУ, SВАРГА, БЖIА, ЖДЕТЕ, ВЗМРЗЕ, ЗМЕ, ГРОМВРЗЕЦУ, SВТ и т. д., рис. 2–3 (я воспользовался прорисями Ю.П. Миролюбова, опубликованными в работе Р. Пешича [13, c. 150] и соответствующими первой странице текста книги в издании А.И. Асова), вместо ВЕЛИКУУ, СЛАВУ, СВАРОГА, БОЖИЙА, ЖЬДЕТЕ, ВЪЗЬМЪРЬЗЕ, ЗЬМЕ, ГРОМОВЕРЬЗЕЦУ, СЬВЕТ, рис. 2–4 и т. д. Здесь консонантное написание В, S, Л, Б, Ж, З, М, Р, Т следует читать как слоги ВЕ (ВЬ), СЬ, ЛА, БО, ЖЬ, ЗЬ, МЬ, РО,ТЪ. И это только на одной странице! Конечно, слово ЖДЕТЕ не впечатляет, ибо ныне мы точно так и пишем, но вот SВТ, то есть СВТ как СВЕТ — это уже слишком! Так писали во время составления этой книги, видимо, в IX в. Позже, в послемонгольский период, консонантных написаний становится меньше, но они иногда все же встречаются. Однако надпись на кости из Гродно [14, c. 43, рис. 16], рис. 2–4, вообще не может быть понята без дополнительного разъяснения: ГБСВЧЕА.
Можно только высказать предположение, что первые ГБ — это сокращения от ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ, а СВЧЕА — это СЬВЕЧА, где ЧЕ означает мягкое Ч. В таком случае, кость — это подсвечник, в правую часть которого вставлялась свеча. Здесь Г и Б можно рассматривать как буквенные иероглифы, а в слове СВЧЕА С и В — как слоговые знаки СЬ и ВЕ. Но наиболее убедительными мне представляются два следующих примера. Первый из них: на перстнях XI века из Полоцка написано КЗ ВСЛВ ПЛТСК и КЗ БРСЪ, что означает КНЯЗЬ ВСЕСЛАВЪ ПОЛОТСКЪЙ и КНЯЗЬ БОРИСЪ [15, c. 35]. Оба перстня-печатки серебряные, сделанные для князей, видимо, придворным ювелиром и исключают какую-либо описку или ошибку. Очевидно, что в XI веке подобные консонантные записи читались однозначно как слоговые. А вот пример на грамоте из Старой Руссы: в тексте ПОКЛАНЯНЬЕ ОТ МИРОСЛАВА КО ЖИРОШКЕ. СТВОРЯ ДОБРЕ, рис. 2–5, [16, с. 66] слова МИРСЛАВА и СТВОРЯ имеют консонантные написания слогов РО и СО, рис. 2–6. Таким образом, все перечисленные примеры убедительно говорят в пользу предположения о слоговой письменности, предшествовавшей кириллице.
Иные предположения. На первый взгляд остается возможность предположения о существовании до кириллицы идеографии, ибо знаки Ь и Ъ не читаются (хотя влияют на чтение предшествующего согласного). Однако такая интерпретация неправомерна, ибо знаки Ь и Ъ перестали читаться после, а не до создания кириллицы, так что свидетельствовать что-либо о предшествующем письме они не могут. Таким образом, единственным разумным косвенным свидетельством при заочном рассмотрении докирилловской письменности на Руси является пронизанность современной кирилловской графики и орфографии реликтами слогового письма. К сожалению, при заочном рассмотрении вопрос о самобытности или заимствовании письменности не возникает по причине крайней скудности данных.
Глава 2. Прямые свидетельства
Теперь рассмотрим прямые свидетельства. Наличие текстов, выполненных определенной графикой, казалось бы, позволяет решить проблему типологии искомого письма очень быстро. В действительности, однако, графика оказалась настолько похожей на другие виды письменности, что понадобилось почти полтора века, чтобы точно определить, что собой представляет это русское письмо. А, не проделав такую работу, было бы бессмысленно приступать к дешифровке.
Сохранение образца русского письма Эль Недимом. Пока шли споры о том, существовало ли письмо на Руси до кириллицы, одно прямое свидетельство ждало своего часа, прямо отвечая на поставленный вопрос. На существование у славян, а конкретно у древних русов, весьма своеобразной графики под названием «русское письмо» совершенно определенно указал арабский путешественник Х века Ибн Абу Якуб Эль Недим. Слависты, привыкшие к поискам известий о славянах в латинских сочинениях средневековых авторов из Западной Европы или в греческих работах византийских ученых, не сразу обратили внимание на арабские источники; руки дошли до них только в ХIХ веке. Переведя положения путешественника, посетившего Кавказ, с арабского на немецкий, петербургский академик Х.М. Френ в 1836 году сообщил следующее: «Русское письмо. Некто, чьим словам я могу верить, рассказал мне, что один из царей горы Кабк (т. е. Кавказа) послал его к королю Русов, и он обратил внимание на пропуск, который содержал письмена, вырезанные на дереве. При этом он вытащил кусочек белого дерева, который передал мне. На нем были вырезаны знаки, которые, не знаю, представляли слова или изолированные буквы. Вот их образец». И далее следовал рисунок, рис. 3–1 [17, с. 513]. Это было самое первое изображение слогового русского текста.
Эль Недим дал ответ на несколько вопросов. Прежде всего, он четко и недвусмысленно заявил, что привел образец именно русского письма. Это тем более интересно, что по внешнему виду надпись ближе к арабской графике.
Однако писавший на арабском языке Эль Недим ни на секунду не заподозрил арабской принадлежности скопированного текста. Кроме того, он ответил и на вопрос о типе письменности, сказав, что не знает, находятся ли перед ним изолированные буквы или целые слова. Вероятно, кроме алфавитной и иероглифической письменности (а также консонантного арабского письма) он не знал других ее типов; если же устраниться от высказанных им крайностей, а взять золотую середину между фонографией и логографией, мы получим силлабографию, то есть как раз слоговое письмо.
Публикация Френа вызвала большой резонанс русской общественности по поводу достоверного свидетельства существования докирилловской письменности славян в Х веке, ибо Эль Недим не просто описывал ее существование на словах, но и прилагал образец начертания русских знаков.
Тем самым вместо многочисленных предположений был предъявлен подлинный документ, современный самой письменной системе. Однако эта вновь обнаруженная древняя система славянского письма тут же ставила массу новых вопросов, и прежде всего в плане своего происхождения.
Гипотезы заимствования. В XIX веке предполагалось, что любой алфавит заимствован. Первое собственно алфавитное письмо появилось у греков, тогда как его предшественником было консонантное семитское письмо, стало быть, наличие письменности у славян до Кирилла и Мефодия предполагает заимствование этого алфавита (об ином типе письма тогда не могло быть и речи) у какого-то народа, живущего между греками и руссами. У кого же славяне могли заимствовать свои письмена? Решений можно предложить всего три: прототипом послужили либо классические начертания европейского Юга (греческое или латинское), либо менее известные виды письма германского Северо-запада (руны), либо, наконец, совсем плохо известные виды графики Востока (уже не обязательно буквенные). Как ни странно, но первое предположение было связано именно с самой экзотической третьей возможностью: так что исследователь слогового славянского письма петербургский академик Х.М. Френ попытался найти его сходство с одним из только что открытых видов восточного письма, а именно с синайским.
Приведенный им отрывок из сочинений арабского путешественника Х века Эль Недима с образцом “русского” письма, рис. 3–1 [17, с. 513] показывал явное несходство этих графем с известными в те времена латинским, греческим и руническим алфавитами и демонстрировал восточный колорит начертаний. В противном случае он сам бы смог дешифровать скопированную надпись. Не выглядит он тем более и по-еврейски. Так что все классические типы восточного письма, с которыми привыкли иметь дело лингвисты, сюда не подходили. Скорее для “очистки совести”, чем имея серьезные основания, Х.М. Френ дал образец русского письма своему коллеге А.Й. фон Шёгрену, специалисту по рунам, и получил ожидаемый отрицательный ответ: исследуемое письмо не относится к руническим! Следовательно, отпадает и западное направление.
Преддешифровка Х.М. Френа. Остается только единственная возможность перед нами какое-то иное, неклассическое восточное письмо.
Ее-то Х.М. Френ и разрабатывает, найдя недавно обнаруженное, но еще не прочитанное синайское начертание. Неважно, что отдельные знаки имеют слабое родство с русскими символами: на этом этапе исследования решается другая задача, задача генезиса русского шрифта, и она решается логически как будто безупречно — русское письмо пришло с востока! Итак, проблема решена, но, как мы знаем, неверно. Почему? Да потому, что вместо трех ответов (Юг, Запад, Восток) перед Х.М. Френом их имелось несколько: Юг, Запад, Восток или… сама Россия! Исключив из рассмотрения эту последнюю возможность (а тогда, да во многом и теперь она казалась крайне сомнительной), этот исследователь отрезал себе единственный верный путь. Но то, что он верен, стало понятным только теперь, после ряда эпиграфических открытий, но не в первой половине XIX века, когда письмо любого европейского этноса мыслилось только буквенным, и притом вышедшим из одного восточного источника, арамейско-финикийского. Так что Х.М. Френ и в наших глазах остается выдающимся исследователем своего времени, несмотря на очевидный неуспех его гипотезы. Позже его путь прошли многие филологи, пытавшиеся усмотреть графическое сходство русской системы знаков с одной из восточных письменностей, однако дальше догадок они не продвинулись и ни одной дешифровки они не предприняли. Правда, академик М.П. Погодин полагал, что того же типа письмо бытовало и в Карпатах, как о том его уведомили его корреспонденты, но эта письменность никакого отношения к славянской не имела.
Мнение других исследователей. К сожалению, кроме Финна Магнусена реальных попыток прочитать это письмо по свежим следам никто не сделал.
Правда, Тадеуш Воланский в 1845 году, узнав о существовании данного образца надписи древних русов, заявил своему адресату: «Я нахожу в нем значительное сходство с письмом африканских сарацинов, алфавит которого, взятый из Анастазия Кирхера «Рrodromo coptico» с. 199, Вам прилагаю» [18, с. 7].Так что тут подозрение пало на заимствование коптской письменности. Позже Д.И. Прозоровский вообще счел письмо пиктографическим или символическим [19, с.64], и то же самое, но несколько по-другому утверждал В.И. Таланкин [20, с. 447]. Впрочем, какое-то время было неплохо и без дешифровок; искомое письмо было найдено; оно отличалось от кириллицы и глаголицы и имело некоторые черты сходства с синайским или коптским, то есть с восточным, семитским; чего же большего можно еще желать? Более всего обнаруженная Френом надпись эль Недима походила на скандинавские руны.
Первый дешифровщик славянского письма — Финн Магнусен.
Правда, вначале Андреас Йоханн Шёгрен в данном образце русского письма руны не узрел [21]. Однако он переменил свое мнение, когда познакомился с монографией датского исследователя, государственного советника и профессора Финна Магнусена, изданной в 1841 году в Копенгагене [22]: «Хотя догадка лежит близко, — о том, что здесь применен рунический шрифт, — однако я сам в то время, когда мне было прислано сочинение фон Френа (1835 г.), в предложенном образце текста не смог найти родства с руническими знаками, в чем мою правоту теперь подтвердил господин Финн Магнусен [22, с.259]. Напротив, господин фон Френ сам открыл и доказал сходство этого русского шрифта с так называемым синайским письмом; сходство, которое со своей стороны подтвердил и господин Магнусен, который в 1835 г. привлек привезенные от Грея и исследованные лордом Прудо копии с синайских надписей, и нашел, что при этом 24 знака оказались совершенно сходными со скандинавско-англосаксонскими видами рун. Однако он, пожалуй, не смог бы сказать, соответствуют ли они друг другу по значению, или нет. В этой связи он далее замечает, что как уже показал О.Г. Тюхсен, имеется существенное совпадение многих букв между синайскими надписями, и сибирскими. Он, Магнусен, с другой стороны, находит как в тех, так и в других большое сходство с нордическими рунами, которое признал также и Клапрот в отношении надписей южной Сибири. Изо всех этих проведенных до сего дня исследований можно было уже ожидать, что также и этот якобы русский шрифт арабов в своей основе является руническим» [21, с. 84–85]. Таким образом, рунический характер надписи эль Недима, не признаваемый «в лоб», при прямом сопоставлении с германскими рунами, постепенно стал признаваться после прохождения цепочки: надпись эль Недима—синайское письмо—руны Сибири—германские руны. В результате Финн Магнусен смог прочитать надпись эль Недима SLOVIANIN, рис. 4–1.
Славянский интерпретатор Андреас Шёгрен. Живший в России датский филолог А.Й. Шёгрен выполнил обзор исследований Финна Магнусена хотя и по поручению графа А.С. Уварова, но все же, как лицо заинтересованное.
По возможности в его описаниях деятельности Магнусена мы опускали его собственные замечания, поскольку хотели выявить вклад именно ученого из Копенгагена. Теперь же наступил черед самого Шёгрена. Цель, которую поставил перед собой этот ученый из Петербурга, была иной: он стремился доказать русским, что надписи, прочитанные Магнусеном, есть надписи русские. А для этого уже нельзя было ограничиться приблизительным значением слов или неким набором звуков, звучащих как бы по-русски, но требовалось выявить точный смысл каждого слова. Основу для этого Магнусен уже создал, требовалось только «дотянуть» предложенные им полуфабрикаты до полноценных русских слов. Следовательно, в данном случае речь идет не о проведении новых дешифровок, но об интерпретации уже имеющихся. В конце концов он получает несколько значений всего предложения: 1) СЛОВЯНИНЪ С РУССИ, 2) СЛОВЯНЕ С РУССИ, 3) СЛАВНЪ С РУССИ [21, с. 98]. При этом его не смущает, что он сам произвольно заменяет буквы, например, О на А, НИ на НЕ и НЪ, приписывает Ъ туда, где в тексте нет никакого знака для его обозначения. Второе слово ему не пригодилось, и Шёгрен его выбросил. В принципе, он мог бы его вставить во второй вариант, чтобы получилось СЛОВЯНЕ — ЛЮДИ С РУССИ, однако он этого не сделал, поскольку его больше устраивали первый и третий варианты, ибо они больше согласовывались с его выводом: «Кусочек белого дерева, знаки на котором были вырезаны с тем или иным значением первого слова и который посланец нес с собой, были ничем другим, как своего рода пропуском, который он получил с собой из России на обратный путь от Кавказского князя, к которому он был послан, чтобы как славянин по рождению мог беспрепятственно попасть назад с нерусского Кавказа; и это так совершенно естественно объясняет то, почему документ начинается так, как мы видели» [21, с. 98].
С нашей точки зрения картина «дотягивания» полуфабриката Магнусена до приемлемого для русского глаза чтения выглядела несколько в иной последовательности: прочитав набор слов СЛОВЕНЕ или СЛАВЯНЕ, ЛУТ и СРУСС, и понимая, что кусочек дерева был пропуском, Шёгрен постарался несколько притереть слова друг к другу и получить более или менее приемлемый результат.
Иными словами, значение кусочка дерева как пропуска было не независимым подтверждением, а предпосылкой для создания нужного текста. Таким образом, у Шёгрена в дешифровке появляется определенность, и хотя прочитанные в надписи слова у Магнусена и Шёгрена практически совпадают, но у Шёгрена мы видим уже грамматически оформленную фразу С РУССИ ЛУД СЛОВЕНЕ, имеющую определенный смысл, тогда как у Магнусена имелся лишь набор слов СЛАВЯНЕ, С РУССИ, ЛЮД. Тем самым дешифровка получила законченный и осмысленный вид. Других попыток прочитать надпись эль Недима на основе рун, но с более тщательной проработкой знаков, не предпринимал никто, ибо очень скоро интерес к руническому чтению пропал.
Чтение С. Гедеонова. Этот исследователь производит свое чтение в 1876 году, когда руническая гипотеза славянской письменности была опорочена. Как истинный патриот славянской графики он предлагает славянское чтение этой надписи на основе глаголицы, но читает не все буквы [23, с. СIХ], рис. 4–4. Легко видеть, что у Гедеонова знаки глаголицы вовсе не похожи на знаки оригинального текста, даже несмотря на то, что он дает 2 начертания буквы С; чтение СТОСВЪ, рис. 4–5, непонятно по нескольким причинам: нет никаких указаний, что послание было адресовано Святославу; сокращение этого имени типа СТОСВЪ неизвестно; непонятно, почему русский часовой должен был понять слово СТОСВЪ как пароль. Как видим, русское буквенное чтение надписи Эль Недима ничуть не лучше ее рунического прочтения.
Пиктографическая трактовка Д.И. Прозоровского. Д.И. Прозоровский первым из известных нами исследователей в своей статье 1888 года усомнился в точности передачи Эль Недимом строк русского письма, а затем и вообще посчитал данный образец пиктографическим или символическим, поскольку с его точки зрения в этой опубликованной Френом надписи “первый знак слева представляет некоторое орудие с прицепками на конце, потом следуют три гвоздя; далее коса или цепь; затем — веревка, а после нее пробой; наконец, ладья с экипажем” — словом, перед нами “не письмена, а условные знаки”. «Таким образом, трудно допустить, чтобы недимова строка была образцом русской письменности Х века, когда кирилловская письменность уже процветала, а Недим не говорит, что приведенные им начертания приобретены от некрещеных славян», заключает Прозоровский. [19, с.64].
Следовательно, общий смысл надписи эль Недима по Прозоровскому, это ладья с экипажем и веревкой; однако, причем здесь три гвоздя, пробой и некое орудие с прицепом на конце, осталось неясным. Куда плывет ладья? Что она везет? На эти вопросы ответил продолжатель дешифровки Прозоровского Таланкин.
Пиктографическая трактовка В.И. Таланкина. В. И. Таланкин в выступлении перед Археографической комиссией 20 января 1912 года с докладом «Первая русская загадочная надпись и ее разгадка» решил исправить эту неясность, и предложил видеть в знаках идеографическое письмо с двумя толкованиями: «КНЯЗЬ ПРОСИТ РАЗРЕШЕНИЯ ТРЕМ СВОИМ КУПЦАМ СВОБОДНО ТОРГОВАТЬ В ГОРОДЕ» и «ГОРОД ВСЛЕДСТВИЕ ПРОСЬБЫ КНЯЗЯ—КУПЦА РАЗРЕШАЕТ ТРЕМ ЕГО КУПЦАМ СВОБОДНУЮ ПРОДАЖУ ПРИВЕЗЕННОГО НА ЛАДЬЕ ТОВАРА» [20, с. 447]. — Очевидно, ладья с экипажем стала восприниматься этим исследователем как корабль купцов, а «три гвоздя» как три купца. Судя по тому, что слово «князь» стоит в начале фразы, оно угадано в сложном первом знаке. Какими знаками обозначены понятия свободы, торговли и города, остается только гадать. Тем не менее, слушатели после этого доклада произвели оживленный обмен мнениями и постановили объявить докладчику благодарность за интересную попытку разгадки знаков. Заметим, что пока речь шла лишь о частных замечаниях исследователей, за которыми проглядывал их беглый взгляд на проблему.
Надпись на горшке и черепках из Алеканова. Раскапывая село Алеканово Рязанской губернии осенью 1897 года, дюны «Могилки», В.А. Городцов обнаружил керамический сосуд со знаками, опоясывающими его по окружности, рис. 5 а [24, с. 385], а через год нашел еще два черепка со знаками, рис 5 б [25, с. 371]. В.А. Городцов датировал находку Х-ХI веком и обратил внимание на надписи, насчитав 14 знаков. «Судя по размещению этих точек между другими знаками, — полагал археолог, — их легко принять за знаки препинания и сблизить с двоеточиями скандинавских рун, имеющими назначение отделять одно слово от другого. Вполне похожими по начертанию с рунами оказались и еще 2 знака (1 и 12), равные «а» и «ч». Но на этом сходство прекращалось; остальные 9 знаков не имели ничего общего со скандинавскими рунами, а 2 из них (1 и 7) своей формою походили скорее на идеограммы или особые знаки, родственные клеймам, какие можно видеть на актах ХVIII столетия, подписанных самоедами, а также в древних родовых клеймах скандинавов, изображенных в одном из сочинений Гильдебранда. С последними наши знаки имели больше сходства, так как одинаково с ними состояли из крестов со многими перекрестиями. Более отдаленную аналогию им можно указать в знаках, помещенных на монетах первых русских князей: Владимира, Святослава и Ярослава, в особенности в знаках Святополка. В этих знаках мы также находим разветвления и крестообразные пересечения одной из ветвей.
Таким образом, выходило, что знаки алекановского сосуда отчасти походили на руны и отчасти на родовые клейма. Не имея ни достаточной подготовки, ни необходимых научных пособий, мне поневоле пришлось прекратить дальнейшее исследование знаков и обратиться за помощью к нескольким русским археологам. В настоящее время мною получен ответ от В.И. Сизова, по мнению которого знаки на исследуемом сосуде принадлежат к родовым клеймам, употреблявшимся у разных народов как знаки собственности. Уважаемому археологу самому удалось встретить подобные знаки на изгороди старинного латышского кладбища, но в заключение он прибавляет, что разбор этих знаков требует времени» [24, с. 389–390]. Как видим, Городцов пытался прочитать эти знаки сам, но колебался между пониманием их как рун, как самоедских клейм, как русских княжеских знаков и как знаков собственности.
Однако во второй публикации через год он уже не сомневается. «Смысл знаков остается по-прежнему загадочным, но уже является более вероятности иметь в них памятники доисторической письменности, чем клейма или родовые знаки, как можно было предполагать при первом знакомстве с ними на погребальном сосуде, где казалось очень естественным явление на одном сосуде многих клейм или родовых знаков, так как акт погребения мог служить причиной съезда нескольких семей или родов, которые и понаехали увековечить свое присутствие на похоронах начертанием своих клейм на глине погребального сосуда. Совсем другое дело — нахождение знаков в более или менее значительном количестве и в строковой планировке на бытовых сосудах. Объяснить их как клейма мастера — невозможно, потому что знаков много; объяснить, что это знаки или клейма отдельных лиц также нет возможности. Остается одно более вероятное предположение, — что знаки представляют из себя литеры неизвестного письма, а комбинация их выражает какие-либо мысли мастера или заказчика. Если же это верно, то мы имеем в своем распоряжении до 14 букв неизвестного письма» [25, с. 371].
Лецеевский как специалист по славянским рунам. Позже нужный особый взгляд на докирилловскую письменность славян развил профессор Краковского университета доктор Ян Лецеевский. Судя по его монографии, вышедшей в 1906 году в Варшаве и Львове он, горячий поборник докирилловской славянской письменности, считал, что славяне раньше использовали германские руны, преобразовав их, однако, несколько по-своему, следовательно, “русское письмо” — это видоизмененная скандинавская письменность. О надписи Эль Недима ему, скорее всего, ничего известно не было, поскольку с тех пор прошло уже 70 лет. К моменту опубликования надписи из рязанского села Алеканова в 1897 году и на черепках годом позже он уже весьма виртуозно владел техникой чтения такого типа славянских рун. Он сразу же приступил к чтению алекановской надписи на основе своих прежних дешифровок. На доказательстве своего предположения он даже не считал нужным останавливаться, настолько он был уверен в своей правоте.
Конечно, ряд знаков пришлось определить из контекста и прочитать по-новому, однако как раз это и приводило, как ему казалось, к расширению репертуара «славянских» рун и к увеличению их отличия от рун германских. Вот как он прочитал знаки на «погребальной урне из Алеканова», рис. 6–1. Перенумеровав все знаки, справа налево что, вообще говоря, весьма странно, ибо все остальные надписи этот исследователь читал обычным образом, слева направо.
Сам, не желая того, краковский профессор сделал важный шаг в области дешифровки русской письменности: он продемонстрировал несовпадение направления знаков и, следовательно, всего чтения между русской и рунической письменностью! Практика обратного чтения славянского слогового письма исходя из рунической гипотезы наталкивает на мысль о том, что это несовпадение направлений носит системный характер, ибо оно касается не отдельных знаков, а общего строя письма. Из этого следует, что русское письмо в принципе не может быть одним из членов весьма разветвленной семьи рунических германских алфавитов. Это системное несоответствие весьма важно ввиду того, что отдельные графемы рун и славянского силлабария, как было показано выше, совпадают. Поэтому мы должны быть весьма признательны профессору Лецеевскому за это открытие, несмотря на то, что он сам из своего наблюдения не сделал никаких выводов. “Итак, я начинаю читать с правой стороны к левой,пишет польский ученый. Знаки 1, 4 и 7 не суть руны; это знаки, служащие для разделения слов” [26, с. 43]. — К сожалению, не только направление чтения, но и предположение о словоразделительном характере знаков позже не подтвердилось. Казалось бы, новые знаки должны были заставить исследователя насторожиться и по меньшей мере проверить гипотезу о словоразделении, поскольку при таком предположении получаются очень короткие слова — вместо этого он данные знаки отбрасывает и забывает об их существовании, ибо если бы он о них вспомнил, получилось бы, что “словоразделитель” перерезал слово МАЛУ как раз по середине, сделав из него два слова: “МА” и “ЛУ”, не имеющих смысла. Результатом чтения надписи Лецеевским стала фраза: УМ МАЛУ СТАВИХ НУЖАЯ. Даже не обращая внимания на разделение слова “ МАЛУ” и склейку оставшихся частей предложения, получив “ УМ МА ЛУСТАВИХНУЖАЯ” (нечто, вообще не имеющее смысла по-русски), рассмотрим чисто графическую сторону проблемы. Так, первый знак текста состоит из двух вертикальных палочек; Лецеевский полагает, что это рунический знак “У”.
Однако «У» обязательно включает помимо двух вертикальных мачт еще и островерхую крышу, которой у знаков славянского слогового письма нет. Имеются также отличия в один штрих между третьим и пятым знаками текста, которые Я.Лецеевский одинаково передает как “ М”, а практически такой же двенадцатый знак он трактует как лигатуру “ НУ”. Можно было бы привести и еще ряд несоответствий, но и сказанного достаточно, чтобы понять, что речь идет не о рунической транскрипции, а о подгонке под нее. Совершенно не похожими на руны выглядят гигантские знаки № 8 и № 13 — казалось бы, они должны были заставить исследователя удивиться и усомниться в рунической интерпретации текста. Но профессор Лецеевский, однако, поступает весьма остроумно: он полагает, что эти знаки отсутствуют в руническом алфавите (или, точнее, “футарке”) потому, что обозначают специфические славянские звуки, отсутствующие в германских языках, и потому приписывает знаку 8 значение “СТ”, а знаку 13 — “Ж” или “ЖД”. Тем самым Лецеевский “ославянивает” текст, который в случае рунического чтения крестов как “ А” имел бы явно угро-финское звучание с зияющим стечением гласных: “УМ МА ЛУААВИХНУААЯ”. Тем не менее, совершив все мыслимые подгонки, Лецеевский полагает, что получил приемлемый результат, и толкует УМ МАЛУ СТАВИХ НУЖАЯ как “УМершему МАЛьчикУ СТАВИл я несчастный”, что можно понять как надпись отца, поместившего прах умершего сына в горшке, понимаемом как погребальная урна.
Можно ли согласиться с самим результатом, если закрыть глаза на натяжки в графике и словоразделении? Даже если не обращать внимание на транскрипцию Лецеевского (рис. 6 внизу), мы вправе усомниться в причастиях: слово “умерший” никогда не сокращалось до “УМ”, а “несчастный” в древности не звучало как “НУЖАЯ”. Тем самым видны натяжки чисто лингвистического плана. Нелепо и содержание надписи, ее семантика: неужели наши предки писали на надгробье или погребальном сосуде не имя умершего, а факт установления погребальной урны, да еще в такой странной форме, как “ПОСТАВЛЕНО ПОГИБ., ПОСКОЛЬКУ НУЖНО”? Или: “ВОЗДВИГНУТО УСОП., ИБО МЫ НЕСЧАСТНЫ”? Короче говоря, Ян Лецеевский читал не в том направлении, не те знаки, не учитывал им самим же введенных словоразделителей, не считался с принятыми сокращениями и с получившимся смыслом — иными словами, шел на всевозможные ухищрения, чтобы только получить приемлемую надпись — и тем не менее, такой надписи получить не смог. Следовательно, интерпретируя этот результат с интересующей нас точки зрения, можно придти к некоторому позитивному выводу: отсутствие успеха у такого выдающегося мастера дешифровки, которым был профессор Лецеевский, объясняется именно тем, что руническое чтение слогового письма бесперспективно.
В той же статье, где Ян Лецеевский читает основную надпись на «урне из Алеканова», он предлагает чтение и надписей на черепках [26, с. 55], рис. 6–2. К сожалению, он не объясняет, что означает его дешифровка LAU(V) и SI.
Однако можно предположить, что если читать в обратном порядке, который был принят для основной надписи, получится слово ISUAL или ISVAL, что похоже на славянское слово ИЗЪЯЛ, так что при желании и надпись на черепках можно принять за славянскую. Заметим, что надпись на втором черепке он расположил в вертикальной плоскости. Таким образом, хотя надпись можно было дотянуть до славянской (в духе А. Шёгрена), этого сделано не было, поэтому данное чтение даже с позиций самого дешифровщика выглядело неудовлетворительным.
Дешифровка на основе еврейской графики. К попыткам прочитать слоговые надписи как буквенные относится и дешифровка австрийского исследователя доктора Генриха Ванкеля; он принял данную надпись за финикийскую и дал транскрипцию еврейским квадратным письмом, что обозначало: ПАМЯТНИК ВААЛА. ЗДЕСЬ МЫ ЕГО ВЫДОЛБИЛИ (ВЫСЕКЛИ) [27, с. 36], рис. 7–2. Разумеется, подобная интерпретация надписи кажется весьма странной: откуда под Смоленском появились финикийцы?
Чтение, как и у Лецеевского, производится справа налево; ни один знак транслитерации совершенно не соответствует оригиналу по его форме. Публикации и чтения Карла Болсуновского. В начале ХХ века К.В. Болсуновский занялся проблемой княжеских знаков. Весьма занимательно о его подходе к их чтению рассказывает В.С. Драчук: «1907 год. Полным ходом идут раскопки в г. Киеве. Находок очень много, и среди них — кусок изразца с загадочным изображением. Им заинтересовался К. Болсуновский. К. Болсуновский предположил, что найденный знак не что иное, как монограмма.
В разработку этой гипотезы и были вложены все силы ученого. Но почему именно монограмма? К. Болсуновский объяснил это следующим образом. В свое время, когда знак появился, его значение, несомненно, было ясно и понятно всем, но затем, вследствие усложнения геральдических условий знак этот, дополненный различными прибавлениями, утратил свой первоначальный вид и, наконец, его первоначальный смысл остался совершенно забытым.
Исследователь ищет объяснения таинственному знаку на монетах Боспорского царства, разыскивает аналоги в самой Византии, сравнивает с другими знаками на древнерусских монетах. Наконец, дешифровка завершена.
Таинственный знак, словно сложная конструкция, был разобран на составные части, которые образовывали монограмму. Она состояла из греческих букв и читалась как БИЗИЛЕВС. То есть ЦАРЬ. Но исследователь хотел установить, кому эта монограмма могла принадлежать. И вскоре ответ был дан: князю Владимиру… Однако имя было отождествлено с монограммой лишь на основании одинакового количества букв. Такая расшифровка мало кого убедила.
Значки эти вызвали и до сих пор вызывают оживленные дискуссии. Спорили преимущественно о том, что же они означают, как их расшифровать, на что они могут быть похожи. Условно эти таинственные эмблемы называли «знаками Рюриковичей».»Наверное, это схематическое изображение древнего корабля», — говорили одни. — «Да нет же, это изображен светильник, — утверждали другие. Третьи придерживались мнения К. Болсуновского, что это — зашифрованная монограмма, читающаяся как БАСИЛЕВС, то есть ЦАРЬ.
Особенно жаркие споры велись вокруг древнейших русских монет Х-ХI веков, на которых рядом с изображением князя или занимая обратную сторону монеты стоял такой знак» [28, с. 205–206]. Описание действий К. Болсуновского весьма интересно. Работа К. Болсуновского действительно появилась в 1908 г. и содержала рис. 8–1 [29, с.7] в качестве изображении на кирпиче, найденном в усадьбе г. Г. Петровского, а также его дешифровку, рис. 8–2 [29, с.7]: БАСИЛЕВС. Вообще говоря, этот эпиграфист ничего необычного не придумал.
Он дает ссылку на работу Хр. Гиля и приводит монограммы с титулом или именем царя на боспорских монетах, рис. 8–3 [29, с.7], где тоже читается БАСИЛЕВС, рис. 8–4. В отношении применимости подобного порядка чтения к русским знакам К. Болсуновский замечает следующее: «Сам обычай употребления букв для образования знаков собственности весьма древний и сохранился у славян до ХVI столетия; мы можем привести следующие доказательства: хорваты уже в ХII столетии имели обычай метить инициалами своих дедов (предков) границы своих владений. Об этом сохранился документ с 1247 года; северных славян (ciosna), употреблявшихся на Руси и в Польше. Их вырезали на деревьях, либо, как в Хорватии, на граничных камнях; знаки эти были излюбленными и для рыцарских гербов. Обычай этот продолжался очень долго, и потому накопилось в геральдике много гербов из инициалов, заимствованных даже из кирилловского алфавита, как это показал господин Даровский. Мы находим в геральдике до 50 гербов с эмблемами, возникшими из букв кирилловского алфавита, а именно из букв П, М, Ш, Щ, Х и т. д., переплетенных с луной, крестами, якорями, стрелами и т. п. — именно такие символы мы видим и на более ранних гербах наших киевских Рюриковичей. Долгое употребление глаголицы на юге земель славянских и на Руси букв, кои составлены симметрически, должны были отразиться и на применении букв, введенных после кириллицы; их тотчас стали применять к знакам собственности, сохраняя в монограммах ориентационную симметрию, и затем эти знаки собственности перешли в родовые знаки и геральдические эмблемы — то, естественно, последние сохранили на себе характер этих общих причин: сочетание букв в эмблемах с передачею креста, луны, стрелы и тому подобных предметов мы видим не только в русской геральдике, выделенной Даровским, но и на рассматриваемых нами знаках Рюриковичей» [29, с. 5–6].
Таким образом, К.В. Болсуновский предполагает, что родовые знаки включают в себя инициалы их хозяев. Однако, к сожалению, ни одного конкретного примера он не приводит, хотя публикует множество княжеских знаков с монет (сребренников) Владимира, Святополка, Ярослава и других князей. Тем самым интересное предположение осталось недоказанным и, кроме того, не состыковалось с другим предположением, а именно о том, что из отдельных элементов знака можно составить титул князя, например, ВАСИЛЕВС. Ведь не может же один и тот же знак носить и обозначение титула, и инициалы владельца — для этого просто потребуется очень много элементов внутри знака.
Карл Болсуновский обозначил новое направление, по которому пошел ряд исследователей.
Пробуждение интереса к хазарской письменности. В начале ХХ века ряд выдающихся русских археологов занимался раскопками юга России. При этом их занимали и вопросы происхождения русской письменности. Возглавил это направление исследований археолог А.А. Спицын, который в 1908 г. познакомил общественность с надписями на камнях Маяцкого городища, зарисованные художником В. Струковым еще в 1897 году. А.А. Спицын признал надписи аланскими или хазарскими, относящимися к VIII–IХ вв. нашей эры и являющиеся по характеру начертания знаков арамейскими в своей основе.
Позже он пришел к выводу о происхождении глаголицы из знаков Маяцкого алфавита и о дальнейшем распространении ее на Балканах. Тем самым у русской глаголической письменности появился хазарский след. А поскольку глаголица к тому времени считалась более ранним типом славянского письма по сравнению с кириллицей, хазарская письменность стала изучаться как возможное протописьмо славян. Оппонентом Спицына выступил А.С. Раевский, который в 1919 г. выводил глаголицу из сходства с самаритянскими, пальметскими, пехлевийскими и коптскими знаками. Но в лице смоленского археолога Л.Я. Лавровского А.А. Спицын нашел поддержку, ибо тот предполагал скифское происхождение маяцких надписей и в 1926 г. выступил с сообщением о дешифровке двух скифо-сарматских надписей. Таким образом, А.А. Спицын был пионером в хазарской трактовке славянской письменности.
В более позднее время, уже после войны, в 1949 г. на заседании сектора этногенеза Института материальной культуры Б.А. Рыбаков сделал доклад «К вопросу о письменности в русском каганате». По мнению Б.А. Рыбакова, русским алфавитом до Х века как раз и были знаки на кирпичах из Саркела и на сосудах из Надь-Сент-Миклошского клада. Тем самым, мнение А.А. Спицына стало господствующим, несмотря на очевидное несходство хазарских и славянских знаков. Однако в то время надписей было известно мало, и потому одни знаки было легко принять за другие. Кроме того, данную точку зрения поддержал и В.В. Бартольд. Основываясь на рукописях персидского историка ХIII в. Мерверруди, повторившего более древние источники, Бартольд делал вывод о заимствовании хазарами некоторых знаков русского письма у русского народа [30, с. 17]. Хотя при этом получается, что не русские заимствовали хазарские знаки, а наоборот, но все равно получалось, что развитие русской письменности было каким-то образом связано с развитием письменности хазар.
Для более подробного исследования были необходимы достаточно крупные, в несколько слов тексты, и вскоре они были обнаружены.
Описания М.И. Артамонова. Одним из первых, в 1954 году, описал два любопытных хазарских предмета с неизвестными надписями М.И. Артамонов.
«В Новочеркасском музее давно уже хранится баклажка с рунической надписью по верхнему краю ее лицевой стороны. Хотя надпись эта состоит не менее, чем из 16 знаков, все попытки дешифровки ее оканчивались неудачей. Во время Великой Отечественной Войны в мае 1942 года в Новочеркасский музей поступила вторая такая же баклажка с надписью… Баклажки, на которых находятся интересующие нас надписи, — обычные сосуды для воды или кумыса, широко распространенные у средневековых кочевников Причерноморья и Венгрии и в несколько измененном виде продолжающие бытовать до настоящего времени… К сожалению, сосуды подобного рода почти не издавались» [31, с. 263]. М.И. Артамонов приводит рисунки, как сосудов, так и надписей на них. Он отмечает, что «попытка Немета выдать болгарские надписи на сосудах Сент-Миклошского клада за печенежские лишний раз свидетельствует о тюркском типе надписей болгарского, а следовательно, и хазарского языка» [31, с. 263]. Таким образом, М.И. Артамонов атрибутировал данные надписи как хазарские.
Чтение А.М. Щербака. Первую попытку их чтения предпринял в 1959 году А.М. Щербак [32]. Его результат подвергся сильной критике и к тому же не имел отношения к славянским знакам, поэтому мы его не приводим. Однако Г.Ф. Турчанинов отмечает, в частности, неточность в передаче знаков в прорисях А.М. Щербака, что, видимо, имелось еще в публикациях М.И. Артамонова, и приходит к выводу о том, что А.М. Щербак «не дешифровал письмо Маяцких камней и Новочеркасских фляг» [33].
Чтение Г.Ф. Турчанинова. Этот исследователь в 1964 г. предпринял попытку прочитать надписи упомянутых двух сосудов как буквенные на основе аланских и косожских языков, относящихся к иранским и стоящим в родстве с языком современных осетин. Он получил чтения: ХУМИГ КЪАН ЗАЙ. ЛАЙУК ЗАУЭ КУУАЙ. ЛЪАНБК. ЛЪАНП, что означало СОСУД (КЪАН) ДЛЯ ВОДЫ, ПРИНАДЛЕЖАВШИЙ ВОИНУ КУУЕВА РОДА. ЗНАТНЫЙ БЫЛ и другое чтение, ЛУХ’А. К’АЙСИХ. КАН. КАЙСЫХА, что означало МУЖЕСТВЕННЫЙ ВОСПИТАННИК КАЙСИХИ, СЮДА ПРИПЛЫВШИЙ [33, с. 83].
Чтение И.А. Фигуровского. В 1957 году, после работы М.И. Артамонова, но до статьи А.М. Щербака прочитать надписи на баклажках попытался И.А. Фигуровский, но уже по-славянски. Вряд ли он отдавал себе отчет в том, что читает тюркские руны [34, с. 169]. Результат получился таким: ЛМЕСИ РИМЕСИ ОЛМЮК (не правда ли, самое что ни на есть русское звучание!) На другой баклажке с его точки зрения написано нечто совершенно иное [34, с. 173]. Здесь И.А. Фигуровский читает: ЛЬПИЛ(Ъ) СЕЙ ОЛМЮК ВСИЖЯЧИЙ ВЪЧ(ЯДИН)Ъ ИЗ(Ъ) РОСЙОРТА. Вероятно, это означает: ЛЕПИЛ ЭТОТ ОЛМЮК ВИСЯЧИЙ ИСЧАДИН ИЗ РОСЙОРТА (РОССИИ?). Даже в этом случае насилие над русским языком бросается в глаза.
Как видим, славянские надписи принимались за коптские, синайские, финикийские, греческие, глаголические, германские и хазарские рунические, причем в двух последних случаях были попытки не только соответствующего чтения славянских надписей, но и, наоборот, славянского чтения рунических текстов. Все проведенные чтения на основании таких предположений приводили к весьма плохому качеству полученного результата; даже если он был в какой-то степени осмысленным, звучал он все-таки не по-русски.
Поделиться книгой: