Помоги проекту - поделись книгой:
Около V века до н. э. лицевые урны приобретают классическую завершенность. Изображения лиц становятся более четкими, появляются украшения, изображения оружия и символических сцен, покрывающие горлышко и тулово урны. Художественное и информационное значение этих лицевых урн возрастает, благодаря тому что на них процарапаны рисунки предметов, которые невозможно обнаружить при археологических раскопках.
Это прежде всего силуэты мужчин и женщин, фасоны их одежды, деревянное оружие, такое, как щиты и копья, деревянные кибитки, а также культовые и ритуальные сцены.
Некоторые урны имеют ушки-кольца, сделанные из бронзовых спиралей или обвешанные стеклянными или янтарными бусинками, прикрепленными к ушкам – небольшим ручкам с отверстиями с каждой стороны горлышка. На женских урнах часто изображены ожерелья в виде рядов горизонтальных и вертикальных линий, а на задней поверхности – резной орнамент. Они имитируют плоские ожерелья, которые были обнаружены в Померании и восточнопрусских погребениях. Иногда на горлышки наносили ряды точек, изображающих стеклянные или янтарные бусины. На корпус нанесены изображения больших булавок с головками в виде колец или гребней с левой или правой стороны тулова урны. Видимо, в них хранился прах женщин. Урны, богато украшенные символическими сценами, были характерны для мужских погребений.
Все урны закрыты крышками с отверстиями и солярным орнаментом, мотивы которого четко делятся на две группы: к первой относят орнаменты с натуралистическими мотивами, ко второй – изображения людей, лошадей, повозок, щитов, копий, дисков на стелах, солнца, елей и другие геометрические узоры и фигуры. Самые интересные символические сцены найдены на урнах из Восточной Померании и особенно из района Данцига. Четко выраженный местный стиль указывает на то, что скорее всего они изготавливались одной и той же группой племен. Лицевые урны с Земландского полуострова и с запада Мазурии изредка украшались геометрическим узором и символическими сценами, без какого-либо орнамента.
Общие особенности символики лицевых урн позволяют соотнести их с южноскандинавской резьбой по камню конца бронзового и начала железного века и изделиями из долины Камони, севера Италии. Бронзовые сосуды, лезвия, оружие и глиняные фигурки этого времени распространены по всей территории от Италии до Северной Европы.
Изображение солнца чаще всего встречается на крышках урн, оно окружено звездами или лошадьми. Тяжелые овальные диски украшаются линиями и точками – это солнце с лучами, расположенное между двумя фигурками. Всадники, держащие в руках копья, и повозки, запряженные двумя лошадьми, а также два перекрещивающихся копья (рис. 21).
Лучшие изображения обнаружены на урнах из Грабова и Старогарда, к западу от низовьев Вислы. Возможно, эти фигуры изображают богов неба и солнца с их атрибутами: лошадьми, рогатыми животными, топорами и копьями, но нет реалистического воспроизведения сцен охоты или похорон.
Изображения всегда выполнены прямыми линиями, обрамленными точками или короткими штрихами. Человеческие фигуры или животные схематичны, люди на грабовских урнах напоминают тех, что бывают на пряниках: с расставленными ногами и разведенными руками, головами в виде кругов, усыпанных точками. Человек на грабовской урне с копьем, длинношеий, руки едва намечены, всадник на спине лошади лишен ног, руки разведены. Одни фигуры похожи на детские рисунки, а другие отличаются большей пластичностью.
Возможно, урны для знаменитых людей украшались более умелыми мастерами. Лицевые урны отражают древнее представление о том, что умерший продолжает существовать в своем изображении, которое должно сохранять его черты. На лицевых урнах мы не находим одинаковых изображений, орнаментов или символов, практически нет двух похожих. Каждая из них точно соответствует личным качествам и общественному положению умершего, и именно поэтому урны представляют большой интерес. Возможно, описанная выше урна из Грабова принадлежала вождю, тогда как остальные практически не украшены.
Другая особенность грабовских урн заключается в том, что символические сцены занимают только верхнюю треть урны, а оставшаяся поверхность заполнена вертикальными линиями, поверх которых нанесено от 4 до 9 диагональных. Возможно, они изображают плащ из шкур животных.
По этим и другим урнам мы можем установить, что вожди и другие важные лица племени носили специально сшитые плащи, украшенные символическими изображениями. Существование кожаных плащей и накидок подтверждается находками, сохранившимися в погребениях на болотистой местности. К времени лицевых урн относится хорошо сохранившееся тело 12– или 14-летней девочки, найденное в 1939 году в гробнице близ Остроде, запад Мазурии (Восточная Пруссия), возможно принесенной в жертву. Ее тело завернуто в плащ, сшитый из четырех бараньих шкур, шерстью внутрь, швы очень хорошо обработаны. К верхней части пришит капюшон, складки и потертости на шкурках показывают, что плащ несколько раз ремонтировался, к плащу на вязаном шнуре прикреплен костяной гребень, похожий на изображения с лицевых урн. Это погребение особенно интересно тем, что подтверждает: кроме обычной кремации умерших, в болотистых местах совершались и ингумационные погребения, хорошо известные в германской культуре. В кишечнике девочки обнаружены остатки мяса, жира, муки и пыльца диких растений.
Пока западные балты спокойно жили в течение периода лицевых урн, Центральная Европа испытала новые вторжения скифов. Следы скифских набегов в VI и V веках до н. э. были найдены на западе и юге Польши, на востоке Германии, в Чехословакии и на западе Украины. Более чем в 50 поселениях обнаружены типичные скифские наконечники стрел, удила, мечи и украшения. Много скифских наконечников найдено в лужицких укреплениях, что указывает на постоянные нападения с востока. Укрепления лужичан показывают, что их культура находилась на грани уничтожения. Добравшись до южной границы западнобалтийских земель, скифы прекратили движение на север. Только в Восточной Пруссии и Южной Литве были обнаружены единичные наконечники скифского типа. За исключением некоторых наконечников скифского типа, найденных в Восточной Пруссии и Северной Литве, присутствие скифов у нас ничем не подтверждается.
Возможно, цепочка западнобалтийских укреплений в Северной Польше и Юго-Восточной Пруссии была построена для сопротивления скифскому вторжению с юга.
Тщательно построенные укрепления располагались на островах или озерных протоках. Такое укрепленное поселение на столбах было найдено на озере Арис в Восточной Пруссии. Его окружало несколько рядов деревянных столбов, и хотя дома не сохранились, но видно, что оборонительная стена была такая же, как в лужицких укреплениях в Бискупине. В настоящее время известно около двадцати укрепленных поселений вдоль нижнего течения Вислы в Мазурии и на Земланде. Археологические раскопки датированы VI и VII веками. Эти укрепленные поселения располагались на стратегически важных возвышенностях и с двух сторон окружены водой. Обычно такие поселения были огорожены земляным валом высотой 2–3 м и шириной около 10 м, усилены вертикально и горизонтально расположенными бревнами, а иногда и каменными стенами с площадками для стрелков. Интересно поселение V–IV веков, раскопанное близ местечка Старжиково Мале в низовьях Вислы. Состоящее из восьми домов и нескольких дополнительных строений типа амбаров и конюшен, оно располагалось на полуострове, укрепленном двумя каменными насыпями и еще двумя рядами столбов и деревянных башен около главного въезда. Прямоугольные жилища с очагом располагались концентрическими кругами. Возможно, последнее принадлежало вождю или старейшине. Все дома маленькие, размером 5 × 3 м, а некоторые чуть больше – 8 × 5 м. По этому и другим поселениям видно, что они были небольшими, на 40–60 человек. По размерам и характеру укреплений они соответствуют раннему бронзовому и железному векам и напоминают центральноевропейские поселения эпохи лицевых урн.
Проникновение скифов в северную часть Европы было кратковременным. С IV века до н. э. следы скифов отсутствуют, и, возможно, будущие раскопки помогут установить причину, по которой они не продвинулись в Западную Балтию. Пока ясно одно: люди культуры лицевых урн успешно сопротивлялись власти скифов и даже продвинулись к югу, ибо территория распространения их культуры охватывает весь бассейн Вислы в Польше и часть Западной Украины вплоть до верховьев Днестра на юге.
Их появление на рубеже 400–300 годов до н. э. принесло перемены. Лицевые урны постепенно утрачивают человеческие очертания и превращаются просто в декоративные сосуды. Сохраняются только бисерные ожерелья вокруг горлышка и солярные символы на крышке; украшенные урны покрывали небольшим орнаментом и изображали символические сцены. В погребальных ямах на украшенных урнах стояли один над другим небольшие горшки, иногда сосуды. Такие погребения стали называться абажурными, или колокольчатыми. В IV веке горшки, покрывавшие урну, все еще помещали в каменную гробницу, но постепенно они исчезают, уступив место только крышкам, опирающимся на столбы.
Возможно, подобные перемены наступили после распространения этой культуры среди лужичан, которые покрывали свои урны горшками. Более логичным является предположение, что лужичане испытали влияние культуры лицевых урн. Сходство между урнами периода покрытых и лицевых урн показывает, что они не исходят из стиля лужицкой керамики. Мы можем также установить ее тесную связь с керамикой, изготавливавшейся другими пленами Восточной Пруссии. Культура покрытых урн, конечно, не является той древневосточной германской культурой, о которой сообщал Петерсен в 1929 году, описывая погребения и находки по всей довоенной восточной части Германии.
Основными памятниками этого периода являются погребения, хотя найдено более 400 поселений, от которых сохранились только черепки. Эти поселения расположены в Польше на берегах рек или на песчаных дюнах. Часто в могилах находят бронзовые или железные булавки с «цветком подсолнуха» или маленькой спиральной головкой, а также булавки в виде лебединой шеи, бронзовые браслеты или железные кольца, стеклянные бусины, железные ножи и лезвия. Некоторые предметы, как, например, железные заколки и поясные пряжки, явно кельтского типа и датируются IV веком до н. э. Застежки и пряжки латенского типа появляются в погребениях покрытых урн начиная с IV века до н. э. Появление латенских изделий в погребениях верховьев Днестра показывает южную границу проникновения культуры покрытых урн к IV веку.
В то же время следы латенской культуры обнаруживаются в Силезии. Ее влияние постепенно возрастает, и в III веке до н. э. кельтские предметы появляются в Южной Польше и Западной Украине. Продвижение культуры покрытых урн к югу было остановлено благодаря кельтскому влиянию. Среднелатенские погребения (300–100 года до н. э.), поселения и отдельные изолированные находки на юго-западе Польши и на западе Украины указывают, что эта культура существовала там по крайней мере несколько веков. В III и II веках до н. э.
Между тем южное побережье Балтийского моря к востоку от Одера постепенно заселяется германскими племенами. В IV веке до н. э. германское поселение Ясторф появляется в низовьях Одера, а в течение III века подобные кладбища обнаруживают в низовьях реки Пярсета (Восточная Померания). Появление германцев привело к полному исчезновению лужицкой культуры в низовьях Одера, достигшего границы культуры покрытых урн.
В I веке до н. э. погребения ясторфского типа исчезают. Вместо них появляется так называемый комплекс «оксивия», узнаваемый по преобладанию ингумационных погребений. Некоторые ученые связывают его с готским или славяно-венедским влиянием. В первые века нашей эры Восточная Померания и низовья Вислы были заняты готами, приплывшими в устье Вислы из Скандинавии, возможно в поисках лучших земель и лучшего климата. Их появление отмечено в письменных источниках (Плиний, Страбон, Тацит, Птолемей), и их кладбища и погребальная утварь резко отличаются от погребений пруссов, живших от востоку от готов.
Пока сильнейшее племя западных балтов сохраняло относительную независимость и культура лицевых и покрытых урн исчезла благодаря кельтскому и готскому влиянию, другие балтийские племена, где влияние извне было меньшим, сохранили местные особенности. Потомки зембов, нотангов и галиндян продолжали и в раннем железном веке строить каменные гробницы, в которых помещали урны целого семейного клана, а сверху насыпали земляной курган, защищенный каменным покрытием сверху и каменным кольцом по окружности.
Классическим примером такого погребения является курган IV–III веков до н. э. в Зеленице, близ Прейсиш-Эйлау (современный Багратионовск), на юге Земландского полуострова. Прусские племена щедро украшали свою керамику геометрическим орнаментом, узором из точек или линий в виде ромбов, треугольников, зигзагов и других фигур. Кроме геометрического орнамента, прусские урны IV и III веков до н. э. сохранили некоторые древние черты лицевых урн: заостренные или округлые крышки и два отверстия, изображающие глаза. Кроме того, на урнах из Земланда иногда встречаются изображения человеческих фигур или жилищ. Кроме керамики, в погребениях обычно находят железные иголки, шила, серповидные лезвия, стеклянные и белые фаянсовые бусинки.
Ввозятся и имитируются среднелатенские изделия. Интересно, что в отличие от кельтских и германских захоронений в погребениях балтов редко встречается оружие. Это означает, что оно было редкостью, и во внутренней Пруссии продолжалась обычная мирная жизнь.
Глава 4
ВОСТОЧНЫЕ БАЛТЫ В БРОНЗОВОМ И РАННЕМ ЖЕЛЕЗНОМ ВЕКЕ
После открытия фатьяновского могильника на Нижней Волге, около Ярославля, в 1903 году, культуру каменного и раннего бронзового века, развивавшуюся в лесистой части России, стали называть фатьяновской и выделять как отдельный этап. По распространенности балтийских названий рек в Белоруссии и Центральной России и ряду корней балтийского происхождения, обнаруженных в языке поволжских угров, фатьяновскую культуру можно считать восточной ветвью протобалтийской культуры, входящей в группу индоевропейских культур, развивавшихся в Центральной России на протяжении первых двух четвертей второго тысячелетия до н. э.
В течение бронзового века носители фатьяновской культуры распространились на восток вплоть до Волги и ее притоков. Кроме верховьев Волги, фатьяновские поселения обнаружены в низовьях Оки, Суры, Вятки и нижнем течении Камы.
В третьей четверти второго тысячелетия зона распространения этой культуры достигла реки Белой и вплоть до Южного Урала. Носители фатьяновской культуры вклинились узкой полосой между финноугорскими охотничьими племенами на востоке центра России и протоскифами на юге.
Они строили свои небольшие деревни на высоких берегах рек, обычно укрепляя их рвами и валами с внутренней стороны. Эти укрепленные поселения заметно отличались от неукрепленных деревень охотников на побережьях озер и рек. В верховьях Волги и низовьях Оки фатьяновские поселения расположены около жилищ охотников, культура которых в Центральной России в начале второго тысячелетия до н. э. называлась ямной, а со второй четверти того же тысячелетия именуется волынской. Носители фатьяновской культуры разводили овец, коз, коров, свиней, лошадей и собак. Кроме того, они занимались рыболовством и охотой. В мужских погребениях обнаружены костяные щитки для защиты запястий при стрельбе из лука. В детских погребениях найдены маленькие глиняные колесики, указывающие на возможное использование повозок.
Количество металлических предметов возрастает в XVIII–XVII веках и сохраняется вплоть до конца бронзового века. Бронзовые топоры и наконечники стрел постепенно вытесняют костяные и каменные. По названию большого кладбища, раскопанного в 1933–1937 годах, содержащего большое количество бронзовых топоров, наконечников стрел, пружинных и спиральных подвесок, культуру раннего бронзового века, развивавшуюся на востоке Западно-Центральной России, именуют балановской, и некоторые ученые выделяют ее в отдельный тип культуры.
Сходство металлических изделий с находками на юге России указывает, что ее носители искусно обрабатывали металл и пришли с юга одновременно с поступлением медной руды из месторождений Южного Урала. Также есть основание для предположения, что носители фатьяновской культуры в верхнем течении Волги могли контактировать с народами Центральной Европы.
В нескольких поселениях обнаружены замечательные ручные браслеты, напоминающие унетицкие изделия раннего бронзового века из Центральной Европы. Ингумационные погребения расположены в глубоких ямах, укреплены деревянными рублеными конструкциями, перекрыты бревнами, на которые насыпали низкие земляные курганы. Погребальные обряды и орнаменты на керамических изделиях указывают на почитание огня, солнца и животных. Иногда на кладбищах обнаруживают отдельные погребения овец, коз или медведей, причем этих животных хоронили с соблюдением таких же обрядов, как и людей. В погребениях часто находят кости домашних животных, древесный уголь, красную охру, трут и куски кремня, иногда в могилах, иногда в горшках. Может ли это свидетельствовать о культе огня? Радиально расположенный штриховой орнамент на основаниях сосудов, горлышки и тулова горшков, украшенные зигзагообразными линиями, крестами, вертикальными и горизонтальными штрихами, нацарапанными, выдавленными или выпуклыми, без сомнения являются символами солнца, как и у других индоевропейских народов. Отметим, что данные мотивы не встречаются на керамике финноугорских охотников и рыболовов.
В раннем бронзовом веке носители фатьяновской культуры постоянно соперничали за владение землями с угрофиннами и протоскифами, которые двигались с юга. Постепенно они распространились на северо-запад, вплоть до бассейна Оки. Земли, занимаемые фатьяновцами, неуклонно сокращались, однако перед полным исчезновением в Чувашии, Татарии и Башкирии носители этой культуры смогли выйти на восток вдоль верховий реки Белой и Южного Урала. Другие их поселения обнаружены к востоку и северу от Казани. Эту последнюю стадию развития фатьяновской культуры, относящуюся примерно к 1500–1300 годам до н. э., обычно называют абашевской по названию могильника, открытого в 1925 году близ деревни Абашево на севере Чувашии. Возможно, появление абашевских поселений на Южном Урале объясняется наличием в этих местах месторождений меди. В этих поселениях обычно обнаруживаются большие количества местной руды, шлака и орудий для металлургического производства и инструментов для обработки металла.
Металлургия на Южном Урале достигла высокого уровня развития и странствующие кузнецы расходились оттуда по всему Нижнему Поволжью, что видно по находкам бронзовых украшений инструментов и орудий производства. Теперь люди умели делать не только топоры, наконечники стрел, шила и бронзовые спирали, но и кинжалы, ножи, подвески, браслеты, серпы и такие сложные украшения, как подвески, кольца, пояса, покрытые тонким слоем серебра с орнаментом в виде розетки или концентрических кругов и листьев. Об искусстве мастеров свидетельствуют кожаные изделия с орнаментом из тонких медных проволочек и кусочков медной фольги. Сохранились фрагменты головных, нарукавных и наплечных украшений из кожи, богато украшенных маленькими бронзовыми кольцами, спиралями и розетками. Женские костюмы были изящны и тщательно отделаны. А балтийские кузнецы многому научились от металлургов Южного Урала, так называемых андроновских людей, культура которых родственна протоскифской культуре деревянных погребений, с которыми абашевцы поддерживали тесную связь.
Богато украшенная абашевская керамика свидетельствует о более высоком уровне развития по сравнению с ранней стадией фатьяновской культуры на востоке Центральной России и андроновской культурой. Горшки теперь приобретают плоское дно, и их округлая коническая поверхность тщательно полируется и обжигается. Зубчатым или царапающим инструментом наносится орнамент в виде горизонтальных, зигзагообразных, волнистых линий или листовых узоров. Погребальный абашевский обряд полностью тождествен раннему фатьяновскому. Умерших хоронили в ямах, над которыми насыпали небольшие круглые курганы, размещая под каждым одну или несколько могил. В некоторых чувашских могильниках обнаруживаются погребения, обнесенные деревянной оградой прямоугольной, круглой или эллиптической формы. Каждая могила представляет собой рубленую конструкцию, укрепленную вертикальными бревнами и перекрытую досками.
Нам неизвестны ни кладбища, ни поселения последних веков новой эры, подтверждающие существование фатьяновской культуры. Это показывает, что в середине Поволжья и в бассейне реки Белой она внезапно исчезает вследствие новой экспансии с юга носителей культуры деревянных погребений.
Бронзовый век в районе между востоком Литвы и Латвией и бассейном реки Оки в Центральной России исследован слабо. По фрагментам керамики из укрепленных городищ видно, что в конце второго – первом тысячелетии до н. э. и перед началом раннего железного века там сформировалось несколько местных разновидностей. Одну из них – так называемую гребенчатую керамику – изготавливали на востоке Литвы, юге Латвии и северо-западе Белоруссии. Другая сформировалась в Южной Белоруссии и на северных окраинах Западной Украины и была тесно связана с милоградской, а третья – так называемая гладкая керамика – в бассейне Десны, верховьях Днепра, Оки и Дона. Последний тип культуры – в бассейнах Десны и верховьях Дона – именуется бондариховской по названию деревни Бондариха, или юхновской (в раннем железном веке и первых веках нашей эры).
Несмотря на некоторые местные различия, общий уровень развития культуры: организация поселений, керамика, изделия из камня и кости – отличается очевидным единообразием и постоянством форм по всей территории. Бронзовые топоры и украшения встречаются достаточно редко. Булавки, шила, иголки и наконечники стрел обычно делались из кости, тогда как удила с бронзовыми и серебряными накладками позднего гальштадтского и раннего латенского типов известны в милоградской группе. Ручная керамика имеет простую форму, горлышко и края сосудов округлые, а боковые стенки уплощенные или слегка округлые и покрыты волнистым или процарапанным узором вокруг горлышка, такие же способы декорирования сосудов распространены в позднем бронзовом веке и даже в первых веках нашей эры (рис. 31).
Культура холмовых поселений на возвышенностях в восточной части Литвы, в Латвии, Белоруссии и на западе Руси, вплоть до района Москвы, верховьев Оки и Дона, существовала на протяжении нескольких тысячелетий. На ее балтийское происхождение указывают множество археологических находок и названия рек, которые четко соотносятся с распространением гребенчатой, милоградской и культурой плоской керамики с конца VIII века до н. э. до первых письменных источников, проливающих некоторый свет на события, связанные с распространением скифов и киммерийцев в Северном Причерноморье, а со времен Геродота и на их северных соседей, то есть славян.
В конце II тысячелетия протоскифская культура деревянных погребений распространилась с низовьев Волги к берегам Черного моря, а в конце VIII века до н. э. скифы завоевывают киммерийцев, которые почти тысячу лет жили в Северном Причерноморье. Под напором скифов исчезает большинство славянских племен в этом регионе, тогда как балты, жившие в лесистых районах, остаются вне скифского влияния. Проходят века, и скифы исчезают после вторжения в Причерноморье персов. Описания в четвертой книге «Истории» Геродота являются древнейшим письменным источником сведений о том, что происходило в восточной истории Европы в конце VI века до н. э. Геродот, писавший около 450 года до н. э., сообщает о походе персидского царя в 515 году и перечисляет названия и положение пограничных народов, называя невров, андрофагов, меланхленов, буди-нов, живших на севере от скифов. Мы не можем ожидать от него достаточной точности, но само сообщение заслуживает внимания. В частности, о неврах он пишет: «Северные части Скифии, простирающиеся внутрь материка, вверх по Истру, граничат сначала с агафирсами, затем с неврами, потом с андрофагами и, наконец, с меланхленами» (IV, 100).
«Истр – первая река Скифии, за ней идет Тирас. Последний начинается на севере и вытекает из большого озера на границе Скифии и земли невров. В устье этой реки живут эллины, называемые тиритами» (IV, 51).
«Ближе всего от торговой гавани борисфенитов (а она лежит приблизительно в середине всей припонтийской земли скифов) обитают калиды – эллинские скифы; за ними идет другое племя под названием ализоны. Они наряду с каллипидами ведут одинаковый образ жизни с остальными скифами, однако сеют и питаются хлебом, луком, чесноком, чечевицей и просом. Севернее ализонов живут скифы-земледельцы. Они сеют зерно не для собственного пропитания, а на продажу. Наконец, еще выше их живут невры, а севернее невров, насколько я знаю, идет уже безлюдная пустыня. Это – племена по реке Гипанису к западу от Борисфена» (IV, 17).
«За Борисфеном (Днепром) со стороны моря сначала простирается Гилея, а на север от нее живут скифы-земледельцы. Их эллины, живущие на реке Гипанис, называют борисфенитами, а сами себя эти эллины зовут ольвиополитами. Эти земледельцы-скифы занимают область на три дня пути к востоку до реки Пантикапа, а к северу – на одиннадцать дней плавания вверх по Борисфену. Выше их далеко тянется пустыня. За пустыней живут андрофаги – особое, но отнюдь не скифское племя. А к северу простирается настоящая пустыня, и никаких людей там, насколько мне известно, больше нет» (IV, 18)[1].
Сведения, которые сообщает Геродот, позволяют установить местоположение невров. Во-первых, река Днестр, впадающая в большое озеро на севере, является границей между Скифией и землей невров. Поскольку Днестр вообще не связан с озерами, мы можем только предполагать, что под «большим озером» Геродот подразумевает припятские болота, которые вполне могли стать естественной границей между скифами и неврами. Во-вторых, поселения невров находятся на растоянии трех дней плавания на восток или одиннадцати дней – вверх по Днепру от города Гилы на берегу Черного моря. Отсюда следует, что земли скифов-земледельцев располагались в Нижнем и Среднем Поднепровье. В археологическом плане эта территория связана с распространением чернолесской культуры в XVII–XV веках до н. э., которая развивалась под влиянием скифов и существовала в Среднем Поднепровье, а также с белогрудовской культурой позднего бронзового и среднего железного века, комаровской и белопотоцкой культурами раннего бронзового века.
Эти культуры существовали за тысячу лет до того, как их разрушили скифы. Несомненно, что, говоря о «скифах-земледельцах» и их предшественниках, Геродот имел в виду древних славян. Тогда по Геродоту выходит, что невры составляли отдельный народ, живший к северу от скифов-земледельцев или от славян.
В-третьих: Геродот упоминает, что соседями невров были андрофаги, то есть людоеды, которых обычно отождествляли с мордовскими племенами, жившими в Центральной России к востоку от низовьев Оки. В начале XX века чешский ученый В. Томашек, предложивший расшифровку названия «андрофаги» в своих лекциях в Венском университете, считал, что это греческий перевод иранского наименования мордвинов – мардхавар (от корней
Геродот описывает невров как отдельный народ, заимствовавший скифские обычаи. Различие между не-врами и андрофагами обусловлено разницей между индоевропейцами и финноугорскими народами. Упоминания о неврах встречаются до IV века, причем римские историки пишут, что невры жили «у истоков Днепра».
Национальная принадлежность невров долгое время была предметом обсуждения между славянскими и балтийскими лингвистами. Корень «nep/nop/nur» есть и в славянском, и в балтийских языках, поэтому лингвистические сведения сами по себе не дают ответа на этот вопрос. Действительно, названия рек, озер и деревень с корнем «нер» или «нор» достаточно часто встречаются и в балтийских землях, и в Пруссии, и в Латвии, и в Литве, и в Белоруссии, и на западе Руси. Слово
С археологической точки зрения культура Восточной Латвии и бассейна Даугавы во времена Геродота была идентична культуре Смоленского, Московского, Тульского, Калужского и Брянского регионов. Как показано на карте раннего железного века, в этом районе бытовала культура гладкой керамики. Со времен Нестора, после переселения славян на территорию современной России, археологические находки показывают существование тесных связей между верховьями Оки и Днепра. Вполне возможно, что упоминаемые Геродотом невры и нерома из русской летописи являются одним и тем же народом.
Невры в большой степени идентифицируются со славянами. С 1900 года лингвисты также стали считать невров славянами, поскольку балтийская культура была практически неизвестна по археологическим находкам. Предполагалось, что балтийские племена могли жить в Белоруссии или на западе Белоруссии, к северу от припятских болот, в верховьях Днепра, Десны и Оки. Это соответствует свидетельству Геродота о расположении земли невров по соседству со скифами-земледельцами и мордвинами-андрофагами и является главным доказательством, что именно балты были западными соседями мордвинов до перемещения славян на северо-восток, которое произошло тысячу лет спустя.
Таким образом, весьма вероятно, что упомянутые Геродотом невры были восточными балтами. Восточнобалтийские земли могли называться «нерова» или «нерова, неурова», то есть типично для балтийских провинций. Древние названия Латвии и Литвы (Latuva и Lietuva) содержат тот же суффикс и, видимо, происходят от гидронимов Лата и Лейта.
За исключением замечания, что невры придерживаются скифских обычаев, Геродот не дает никаких других сведений об их жизни или происхождении. Он больше говорит о финноуграх, восточных и северных соседях невров, и андрофагах, которых считает самыми дикими, ибо у них нет закона и правосудия. Они кочевники, у них не было постоянных жилищ, одевались как скифы, их язык никто не понимал. Меланхленов, которых можно считать поволжскими уграми, он описывает как людей, носящих черные плащи. Будины (предположительно вотяки) голубоглазы и рыжеволосы. Этот свободолюбивый и властный народ занимается скотоводством. Дальше Геродот пишет, что скифы обратилась к своим северным соседям за помощью для отражения нападения персов. Вожди невров, андрофагов, меланхленов, агафирсов и тавров вступили в союз со скифами. Из сообщения Геродота неясно, насколько земли невров пострадали от вторжения, но он рассказывает, что меланхлены, андрофаги и невры не оказали сопротивления скифам и персам.
Это все, что Геродот говорит о неврах и их соседях. Видно, что эти племена жили к северу от скифов, на тех территориях современной России, которые хорошо знали персы, скифы и греки.
Обратимся к археологическим находкам, отражающим культуру верховьев Оки, Днепра и Немана. Много сотен укрепленных холмовых поселений, известных в этом районе, устраивали на высоких берегах рек и протоках между озерами, у мест впадения небольших ручьев в крупные реки. Обычно они были расположены группами, примерно на расстоянии 5 км друг от друга, чтобы с самой высокой точки одного поселения можно было видеть одно-два других. Видимо, группа из 5–10 поселений составляла племенной союз, контролировавший определенный район. Этот тип размещения холмовых поселений продолжал существовать в течение долгого времени после каменного и бронзового веков. Здесь нет следов больших поселений или городов.
Такие скопления деревень известны в верховьях Оки и возле ее притоков: Жиздры, Угры, Упы, Нары и других. Я нахожу, что эти гидронимы балтийского происхождения. Холмовые поселения располагались также на реке Протве, к юго-западу от Москвы, вокруг Смоленска, Витебска, Минска, Гомеля и других белорусских городов. Их много в Восточной Латвии и в Литве. Для раннего железного века и первых веков новой эры укрепленные холмовые поселения являются главным археологическим источником. В отличие от ранних периодов и Западнобалтийского региона здесь почти неизвестны кладбища, поэтому мы гораздо больше знаем об устройстве поселений, их экономическом укладе, чем о погребальных обычаях, культах и общественных отношениях.
Деревни, где находились десятки домов, укрепляли валами и рвами, они занимали площади от 30–40 × 40–60 м. Валы высотой 1–2 м сооружали из камня, земли или глины. Очень часто их укрепляли обожженной глиной и усиливали бревнами. Это были самые прочные и долговременные сооружения. Некоторые из недавно вырытых укреплений упоминаются во множестве легенд. Рвы, расположенные перед валами, достигали глубины 3–7 м и ширины 10–15 м. Дома в поселении располагали по эллипсу, в форме треугольника и даже прямоугольника, в зависимости от очертаний берега реки или озерного залива. Перед постройкой домов площадь выравнивали, в низких местах насыпали грунт. Валы обычно устраивали со стороны суши для защиты от врагов и диких животных. Иногда они окружали всю деревню или защищали ее с нескольких сторон.
При раскопках холмовых поселений нередко находят множество культурных слоев различного времени, показывающих, что в данном месте жили на протяжении нескольких веков, причем характер культуры менялся очень медленно. В 1957 году в городище Николо-Ленивец на берегу реки Угры, притока Оки, Т.Н. Никольской была обнаружена деревня из десяти домов, датируемая III веком н. э. Наземные и деревянные дома, ориентированные с северо-востока на юго-запад, располагались в два ряда. Дома были прямоугольной формы размерами от 9 × 3 до 6 × 3 м, и в большей части из них находились большие очаги. Дома без очагов обычно использовали для хранения урожая и припасов. В жилых домах было два или три помещения. Бревенчатые стены укрепляли вертикальными деревянными столбами, поставленными по углам и в середине каждой стены. Пространство между столбами заполняли горизонтальными бревнами или прямоугольными прутьями, после чего стены обмазывали тонким слоем глины. Крыша опиралась на высокий столб в середине дома. Полы укреплялись глиной, а открытые очаги, располагавшиеся выше уровня пола, окружала глиняная стена.
Железные серпы и отпечатки зерен на керамике, найденные во множестве деревень, указывают на занятия сельским хозяйством. Рядом с поселениями обнаружены остатки полей и загонов для содержания животных, которые иногда окружали валами, как в холмовых укреплениях Свинухово. Зерно хранилось в круглых ямах диаметром около метра. Более 70 % костей животных, обнаруженных в большей части холмовых поселений, принадлежит домашним животным и лишь 30 % – диким. В некоторых случаях обнаружено заметное увеличение числа лошадиных костей, указывающее, что лошадей употребляли в пищу. Домашних животных разводили для еды, а диких – для получения меха и шкур, поэтому в одних поселениях преобладают кости лисы, зайца, белки, куницы, бобра, а в других – косули, медведя и волка. Рыбная ловля также была важным источником пищи. Найденные небольшие грузила для сетей говорят о том, что плавучие сети и неводы использовали параллельно с костяными и железными крючками, костяными гарпунами.
Об уровне обработки бронзы можно судить по каменным линейным формам и тигелям. Браслеты, булавки и украшения из бронзы или меди изготавливали в разных местах. В поселениях, датированных IV–II веками до н. э., обнаружено большое количество бронзовых булавок со спиральными головками и булавок в форме листа. Под листом одно или два отверстия – видимо, для прикрепления цепочки. Выпуклые пластинки с несколькими дырочками использовали для прикрепления к одежде или поясу. Браслеты украшали различными узорами в виде выпуклых кривых линий. Большая часть находок из холмовых поселений – предметы из костей и керамики. Кости использовали для наконечников стрел, шильев, иголок, рукояток для ножей и удочек, пуговиц; глину в качестве грузил для сетей, различной формы пряслиц, игрушек и керамических фигурок лошадей. Горшки сделаны из серой глины, покрытой слоем глазури.
О том, что в поселениях занимались выплавкой железа, свидетельствуют находки железных ножей, рыболовных крючков, серпов, у некоторых из них лезвия недоделаны или сломаны. Железную руду добывали из местных болот, заливных лугов и озерных берегов, которых много в лесистой части Восточной Европы. Руду надо было выкапывать летом, осенью и зимой; ее мыли, сушили, обжигали и разбивали на мелкие кусочки. После этого переносили в небольших мешках и укладывали слоями, перемежая древесным углем, для плавления. Железные изделия, производство которых началось примерно в середине первого тысячелетия до н. э., но не ранее I века н. э., вытеснили изделия из камня и кости.
Поделиться книгой: