Балты. Люди янтарного моря

Земли, занятые народами, говорящими на балтийских языках, составляли примерно одну шестую тех, что они занимали в праисторические времена, до славянских и немецких вторжений.

По всей территории, расположенной между реками Вислой и Неманом, распространены древние названия местностей, хотя в основном германизированные. Предположительно балтийские названия обнаруживаются и западнее Вислы, в Восточной Померании.

Археологические данные не оставляют сомнений в том, что до появления готов в низовьях Вислы и в Восточной Померании в I веке до н. э. эти земли принадлежали прямым потомками пруссов. В бронзовом веке, до экспансии центральной европейской лужицкой культуры (примерно 1200 г. до н. э.), когда, видимо, западные балты заселяли всю территорию Померании вплоть до нижнего Одера и ту, что сегодня является Западной Польшей, до Буга и верховий Припяти на юге, мы обнаруживаем свидетельства о той же самой культуре, которая была широко распространена в древних прусских землях.

Южная граница Пруссии доходила до реки Буг, притока Вислы, о чем свидетельствуют прусские наименования рек. Археологические находки показывают, что современное Подлясье, расположенное в восточной части Польши, и белорусское Полесье в доисторические времена были заселены судовянами. Только после длительных войн с русскими и поляками в течение XI–XII веков южные границы расселения судовян ограничились рекой Нарев. В XIII веке границы даже отодвинулись еще дальше на юг, по линии Островка (Остероде) – Ольштын.

Балтийские названия рек и местностей бытуют на всей территории, расположенной от Балтийского моря до Западной Великороссии. Встречается множество балтийских слов, заимствованных из финноугорского языка и даже от волжских финнов, которые жили на западе России. Начиная с XI–XII веков в исторических описаниях упоминается воинственное балтийское племя галиндян (голядь), жившее выше реки Протвы, около Можайска и Гжатска, к юго-востоку от Москвы. Все сказанное свидетельствует о том, что балтийские народы проживали на территории России до вторжения западных славян.

Балтийские элементы в археологии, этнографии и языке Белоруссии занимали исследователей начиная с конца XIX столетия. Обитавшие в районе Москвы галиндяне породили любопытную проблему: их название и исторические описания этого племени указывают на то, что они не относились ни к славянами, ни к угро-финнам. Тогда кем же они были?

В самой первой русской летописи «Повесть временных лет» галиндяне (голядь) впервые упоминаются в 1058-м и в 1147 годах. Лингвистически славянская форма «голядь» происходит от древнепрусского «галиндо». Этимология слова может быть объяснена и с помощью литовского слова galas – «конец».

В древнепрусском галиндо также обозначало территорию, расположенную в южной части балтийской Пруссии. Как мы уже отмечали, прусские галиндяне упоминаются Птолемеем в его «Географии». Вероятно, жившие на территории России галиндяне были названы так, потому что они располагались восточнее всех балтийских племен. В XI и XII веках со всех сторон их окружали русские.

В течение столетий русские воевали против балтов, пока наконец не покорили их. С этого времени упоминаний о воинственных галиндянах не было. Скорее всего, их сопротивление было сломлено, и, вытесненные увеличившимся славянским населением, они не смогли выжить. Для балтийской истории эти немногие сохранившиеся фрагменты имеют особенно важное значение. Они показывают, что западные балты сражались против славянской колонизации на протяжении 600 лет. Согласно лингвистическим и археологическим исследованиям с помощью этих описаний можно установить территорию расселения древних балтов.

На современных картах Белоруссии и России едва ли можно обнаружить балтийские следы в названиях рек или местностей – сегодня это славянские территории. Однако лингвисты смогли преодолеть время и установить истину. В своих исследованиях 1913-го и 1924 годов литовский лингвист Буга установил, что 121 наименование рек в Белоруссии имеет балтийское происхождение. Он показал, что почти все наименования в верхнем Поднепровье и верхнем течении Немана, бесспорно, балтийского происхождения.

Некоторые аналогичные формы встречаются в названиях рек Литвы, Латвии и Восточной Пруссии, их этимология может быть объяснена путем расшифровки значения балтийских слов. Иногда в Белоруссии несколько рек могут носить одно и то же название, например, Водва (так называется один из правых притоков Днепра, другая река расположена в районе Могилева). Слово происходит от балтийского «вадува» и часто встречается в названиях рек в Литве.

Следующий гидроним «Лучеса», которому в балтийском соответствует «Лаукеса», происходит от литовского lauka – «поле». Река с таким названием есть и в Литве – Лаукеса, в Латвии – Лауцеса и трижды встречается в Белоруссии: на севере и на юго-западе от Смоленска, а также к югу от Витебска (приток верхней Даугавы – Двины).

До настоящего времени названия рек лучше всего позволяют установить зоны расселения народов в древности. Буга был убежден в первоначальном заселении современной Белоруссии именно балтами. Он даже выдвинул теорию, что вначале земли литовцев, возможно, располагались к северу от реки Припять и в верхнем бассейне Днепра. В 1932 году немецкий славист М. Фасмер опубликовал перечень названий, которые считал балтийскими, куда входят названия рек, расположенных в районах Смоленска, Твери (Калинин), Москвы и Чернигова, расширив зону расселения балтов далеко на запад.

В 1962 году русские лингвисты В. Топоров и О. Трубачев опубликовали книгу «Лингвистический анализ гидронимов в верхнем бассейне Днепра». Они обнаружили, что более тысячи названий рек в верхнем бассейне Днепра балтийского происхождения, об этом свидетельствует этимология и морфемика слов. Книга стала очевидным свидетельством длительной оккупации балтами в древности территории современной Белоруссии и восточной части Великороссии.

Распространение балтийской топонимики на современных русских территориях верхнего Днепра и бассейнов верхней Волги является более убедительным доказательством, чем археологические источники. Назову некоторые примеры балтийских названий рек районов Смоленска, Твери, Калуги, Москвы и Чернигова.

Истра, приток Вори на территории Гжатска, и западный приток Москвы-реки имеет точные параллели в литовском и западнопрусском. Исрутис, приток Прегеле, где корень *ser"sr означает «плыть», a strove означает «поток». Реки Вержа на территории Вязьмы и в районе Твери связаны с балтийским словом «береза», литовским «берзас». Обжа, приток Межи, расположенный в районе Смоленска, связывается со словом, обозначающим «осина».

Река Толжа, расположенная в районе Вязьмы, приняла название от *tolža, которое связывается с литовским словом tilžti – «погружаться», «находиться под водой»; название города Тильзита, находящегося на реке Неман, того же происхождения. Угра, восточный приток Оки, соотносится с литовским «унгурупе»; Сож, приток Днепра, происходит от *Sðza, восходит к древнепрусскому suge – «дождь». Жиздра – приток Оки и город, носящий то же название, происходит от балтийского слова, означающего «могила», «гравий», «грубый песок», литовское žvigždras, žvirgždas.

Рис. 2. Распространение рек с названиями балтийского происхождения: названия западно балтийского происхождения в бассейне Вислы: Карвен; 2 – Карвен; 3 – Саулин; 4 – Лабеха; 5 – Рутцау; 6 – Лабунь; 7 – Повалкене; 8 – Страдух; 9 – Лабунь

Название реки Нары, притока Оки, находящейся на юге от Москвы, отразилось неоднократно в литовском и западнопрусском: встречаются литовские реки Нерис, Нарус, Нарупе, Наротис, Нараса, озера Нарутис и Нарочис, в древнепрусском – Наурс, Нарис, Нарусе, Наурве (современный Нарев), – все они образваны от nams, что означает «глубокий», «тот, в котором можно утонуть», или пеги – «нырять», «погружаться».

Самой дальней рекой, расположенной на западе, стала река Цна, приток Оки, она протекает к югу от Касимова и к западу от Тамбова. Это название часто встречается в Белоруссии: приток Уши близ Вилейки и приток Тайны в районе Борисова происходит от *Tðsna, балтийское *tusnā; древнепрусское tusnan означает «спокойный».

Названия рек балтийского происхождения встречаются на юге до района Чернигова, расположенного к северу от Киева. Здесь находим следующие гидронимы: Верепеть, приток Днепра, от литовского verpetas – «водоворот»; Титва, приток Снова, впадающего в Десну, имеет соответствие в литовском: Титува. Самый большой западный приток Днепра, Десна, возможно, связан с литовским словом desine – «правая сторона».

Вероятно, название реки Волги восходит к балтийскому jilga – «длинная река». Литовское jilgas, ilgas означает «длинный», следовательно, Jilga – «длинная река». Очевидно, что это название определяет Волгу как одну из самых длинных рек в Европе. В литовском и латвийском языке встречается множество рек с названиями ilgoji – «самый длинный» или ilgupe – «длинная река».

В продолжение тысячелетий финноугорские племена были соседями балтов и граничили с ними на севере, на западе. В течение короткого периода взаимоотношений между балтийскими и финноугорскоговорящими народами, возможно, существовали более близкие контакты, чем в более поздние периоды, что и нашло отражение в заимствованиях из балтийского языка в финноугорских языках.

Существуют тысячи подобных слов, известных со времен, когда в 1890 году В. Томсен опубликовал свое замечательное исследование, посвященное взаимовлияниям между финским и балтийскими языками. Заимствованные слова относятся к сфере животноводства и сельского хозяйства, к названиям растений и животных, частей тела, цветов; обозначения временн́ых терминов, многочисленных новшеств, что было вызвано более высокой культурой балтов. Заимствовалась и ономастика, лексика из области религии.

Значение и форма слов доказывают, что эти заимствования древнего происхождения, лингвисты полагают, что они относятся к II и III векам. Многие из этих слов были заимствованы из древнебалтийского, а не из современных латышского или литовского языков. Следы балтийской лексики обнаружены не только в западнофинских языках (эстонском, ливском и финском), но также в волжско-финских языках: мордовском, марийском, мансийском, черемисском, удмуртском и коми-зырянском.

В 1957 году русский лингвист А. Серебренников опубликовал исследование, озаглавленное «Изучение вымерших индоевропейских языков, соотносимых с балтийским, в центре европейской части СССР». Он приводит слова из финноугорских языков, которые расширяют составленный В. Томсеном список заимствованных балтизмов.

Насколько далеко распространилось балтийское влияние в современной России, подтверждается тем, что многие балтийские заимствования в волжско-финские языки неизвестны западным финнам. Возможно, эти слова пришли непосредственно от западных балтов, населявших бассейн верхней Волги и во время раннего и среднего бронзового века постоянно стремившихся продвигаться все дальше на запад. Действительно, примерно в середине второго тысячелетия фатьяновская культура, как говорилось выше, распространилась в низовьях Камы, верховьях Вятки и даже в бассейне реки Белой, расположенных в современных Татарии и Башкирии.

На протяжении железного века и в ранние исторические времена непосредственными соседями западных славян были марийцы и мордвины, соответственно «меря» и «мордва», как отмечено в исторических источниках. Марийцы занимали районы Ярославля, Владимира и восток Костромского региона. Мордвины жили к западу от нижней части Оки. Границы их расселения по территории можно проследить по значительному числу гидронимов финноугорского происхождения. Но в землях мордвинов и марийцев редко встречаются названия рек балтийского происхождения: между городами Рязань и Владимир находились огромные леса и болота, которые в течение веков выполняли роль естественных границ, разделяющих племена.

Как отмечалось выше, огромное количество балтийских слов, заимствованных финскими языками, – это имена домашних животных, описание способов ухода за ними, названия зерновых культур, семян, обозначения приемов обработки почв, процессов прядения.

Заимствованные слова, несомненно, показывают, какое огромное число новшеств было введено балтийскими индоевропейцами в северных землях. Археологические находки не предоставляют такого количества информации, поскольку заимствования относятся не только к материальным предметам или объектам, но также к абстрактной лексике, глаголам и прилагательным, об этом не могут рассказать результаты раскопок в древних поселениях.

Среди заимствований в сфере сельскохозяйственных терминов выделяются обозначения зерновых культур, семян, проса, льна, конопли, мякины, сена, сада или растущих в нем растений, орудий труда, например бороны. Отметим названия домашних животных, заимствованные у балтов: баран, ягненок, козел, поросенок и гусь.

Балтийское слово для названия коня, жеребца, лошади (литовское žirgas, прусское sirgis, латышское zirgs), в финноугорских обозначает вола (финское bärkä, эстонское barg, ливское – ärga). Финское слово juhta – «шутка» – происходит от литовского junkt-a, jungti – «шутить», «подшучивать». Среди заимствований также встречаются слова для обозначения переносной плетеной изгороди, использовавшейся для скота при открытом содержании (литовское gardas, мордовское karda, kardo), названия пастуха.

Группа заимствованных слов для обозначения процесса прядения, названия веретена, шерсти, нити, веревки показывают, что обработка и использование шерсти уже были известны балтам и пришли именно от них. От балтов были заимствованы названия алкогольных напитков, в частности, пива и медовухи, соответственно и такие слова, как «воск», «оса» и «шершень».

Заимствовались от балтов и слова: топор, шапка, обувь, чаша, ковш, рука, крючок, корзина, решето, нож, лопата, метла, мост, лодка, парус, весло, колесо, изгородь, стена, подпорка, шест, удочка, рукоятка, баня. Пришли названия таких музыкальных инструментов, как kankles (лит.) – «цитра», а также обозначения цветов: желтый, зеленый, черный, темный, светло-серый и имена прилагательные – широкий, узкий, пустой, тихий, старый, тайный, храбрый (галантный).

Слова со значениями любви или желания могли быть заимствованы в ранний период, поскольку они обнаружены и в западнофинском, и в волжско-финском языках (литовское melte – любовь, mielas – дорогая; финское mieli, угро-мордовское mel', удмуртское myl). Тесные взаимоотношения между балтами и угрофиннами отражены в заимствованиях для обозначений частей тела: шея, спина, коленная чашечка, пупок и борода. Балтийского происхождения не только слово «сосед», но и названия членов семьи: сестра, дочь, невестка, зять, кузина, – что позволяет предположить частые браки между балтами и угрофиннами.

О существовании связей в религиозной сфере свидетельствуют слова: небо (taivas от балтийского *deivas) и бог воздуха, гром (литовское Perkunas, латвийское Perkon, финское perkele, эстонское pergel).

Огромное количество заимствованных слов, связанных с процессами приготовления еды, указывает на то, что балты являлись носителями цивилизации в юго-западной части Европы, населенной угрофинскими охотниками и рыболовами. Жившие по соседству от балтов угрофинны в определенной степени подверглись индоевропейскому влиянию.

В конце тысячелетия, особенно во время раннего железного века и в первые столетия до н. э., угрофинская культура в верхнем бассейне Волги и к северу от реки Даугава-Двина знала производство продуктов питания. От балтов они переняли способ создания поселений на холмах, строительство прямоугольных домов.

Археологические находки показывают, что в течение столетий бронзовые и железные инструменты и характер орнаментов «экспортировались» из Балтии в финно-угорские земли. Начиная со II и вплоть до V века западнофинские, марийские и мордовские племена заимствовали орнаменты, характерные для балтийской культуры.

В случае, если речь идет о продолжительной истории балтийских и угрофинских отношений, язык и археологические источники предоставляют одни и те же данные, что же касается распространения балтов на территорию, которая теперь принадлежит России, заимствованные балтийские слова, встречающиеся в волжско-финских языках, становятся бесценными свидетельствами.

Глава 2

ПРОИСХОЖДЕНИЕ. ИСТОРИЯ И ЯЗЫК

Dievas dave dantis, dievas duos duonos (лит.)

Devas adadat datas, devas datdat dhanas (санскрит)

Deus dedit dentes, deus dabit panēm (лат.)

Бог дал зубы, Бог даст хлеб (русская)

После открытия санскрита в XVIII веке перед исследователями, занимающимися происхождением балтов, открылись новые горизонты. Сопоставление литовских и санскритских слов проводилось до того, как Ф. Бопп создал в 1816 году основу для сравнительного изучения индоевропейских языков. Сходство между литовским и санскритом часто рассматривается как пример широкого распространения индоевропейских языков и их весьма тесного внутреннего родства.

Как один из древнейших живых языков индоевропейской семьи, литовский особенно привлекал лингвистов-компаративистов. В 1856 году А. Шлейхер издал свою грамматику литовского языка, а спустя год – учебник по литовскому языку. Литовские материалы также занимают важное место в его сравнительной грамматике индоевропейских языков (1861 год), а также в трудах других выдающихся лингвистов, таких, как К. Брюгманн, А. Мейе, Ф. де Соссюр, А. Лескин.

Санскритский и балтийский стали теми лингвистическими полюсами, между которыми располагаются все языки индоевропейского происхождения. Наряду со сравнительной грамматикой появились разнообразные сравнительные исследования индоевропейских древностей. Языковые факты стали главным средством для реконструкции доисторического периода в развитии индоевропейских народов.

Например, прародину названий времен года искали в умеренной зоне, где не было ни тропических, ни субтропических флоры и фауны, островов в море или океане, и даже общего слова для обозначения моря. Для перечисленных выше языковых понятий в той или иной степени подходили континентальная часть Европы и центральная часть Азии как возможное место зарождения индоевропейских народов.

Но столь обширные регионы в качестве предполагаемой исторической прародины обусловили существование совершенно различных точек зрения. Так, например, О. Шрадер (1901 год) отдавал предпочтение Северному Причерноморью, в то время как 3. Фейст рассматривал Центральную Азию как отправную точку индоевропейских доисторических миграций, придерживаясь мнения, что тохарцы, проживавшие в Центральной Азии, являются вероятными потомками первых индоевропейцев.

Учитывая весьма архаический характер литовского и древнепрусского языков, некоторые лингвисты полагают, что их родиной могла быть Литва или территория, расположенная близ нее, где-то между Балтийским морем и западом России или даже на небольшой территории между Вислой и Неманом.

С другой стороны, огромное количество находок в Западной Европе и Восточной Азии, а также реконструкция доисторических культур, существовавших в Западной Европе, Центральной Азии и в Южной Сибири, указывают на перемещения народов из евразийских степей в Европу и Малую Азию и на ассимиляцию или исчезновение местных неолитической и халколитической культур в Европе в конце третьего и начале второго тысячелетия до н. э.

В 2300–2200 годах до н. э. проявились первые признаки экспансии совершенно новой культуры степной зоны Северного Причерноморья и низовий Волги, следы которой можно проследить на Балканах, на побережье Эгейского моря и в Восточной Анатолии, а затем в Центральной Европе и Балтии.

Рис. 3. Распространение курганной культуры

Носители культуры ямных погребений из приволжских и южносибирских степей и Казахстана неутомимо продвигались на восток. Они обладали колесными средствами передвижения, развитым животноводством, в отличие от земледелия, и были организованы в плотно сплоченные патриархальные единства.

Использование колесных средств и расслоение общества на воинов и работников в значительной степени обусловили их мобильность и напор. И хозяйственным укладом, и общественной организацией они выгодно отличались от местных европейских неолитических народов, живших огромными сообществами и скорее матриархатными.

Они заняли территорию носителей балканской культуры расписной керамики, туннельных кубков в Центральной и Северо-Западной Европе и культуры собирательства пищи в западнобалтийской зоне и в Центральной России. Но прошло по крайней мере семь веков, прежде чем все эти древние культуры были поглощены или ассимилировались.

Археологические находки курганной культуры полностью подтверждают картину, которую можно составить на основе анализа общих слов, встречающихся в индоевропейских языках. Упомяну здесь всего лишь несколько примеров, относящихся к экономическим и социальным отношениями, особо отметив балтийские языки.

Носителям курганной культуры не было известно земледелие. Между тем в поселениях и могилах находят горшки, наполненные просом, и пшеничные зерна. Встречаются общие индоевропейские обозначения пшеницы – санскритское yävah, yavo, литовское javaī, ирландское eorna; для зерна – древнепрусское syrna, литовское žirnis (сегодня означает «горох»), древнеславянское zrūno, готское kaurn, древнеисландское kaum, латинское granum; для пшеницы или для полбы – литовское pŭrai, древнеиндийское pūros, греческое πύζός и древнеболгарское puro; для названия семян – литовское sēmuo, латинское sēmen, сеянье – литовское sēti, древне-славянское sěti, готское saian, древнеирланское sīl) – все они индоевропейского происхождения.

Анализ курганных поселений и погребений показывает, что главным занятием жителей было скотоводство – животные служили основой питания. В огромном количестве встречаются кости овец, коз, мелкого скота, собак и лошадей. В языковых источниках присутствуют названия всех домашних животных. Скот в санскритском назывался ради, paguh, в латинском реси, pecus, в древневерхненемецком fihu, в литовском pekus, в древнепрусском рески.

С этим словом связаны и понятия, обозначающие деньги (латинское pecunia, готское faibu и древнепрусское рески), что говорит о важной роли скота в коммерческих сделках. Встречаются общие названия для коровы и быка (санскритское gauh, авестийское gāuš, армянское kov, латышское gāuš, греческое – βοΰς, латинское bös, древнеславянское govędo); для овцы – санскритское ávih, литовское avis, греческое ονς, латинское avis, ирландское οί, древнеславянское ovinŭ). Для козла и козы – санскритское aiah, ajā, литовское ožys, ožkà, армянское аус, греческое αϊς); для собаки – ведийское ç(u)và, литовское šuva или šu, авестийское sūnō (в род. п.) и для лошади – санскритское αçναh (ж. р. αçνā), литовское ašvà, авестийское aspö, древнеперсидское asa.

Нет никакого сомнения в том, что мясо одомашненных животных, продукты животноводства составляли основу пищи носителей курганной культуры, равно как и поздних индоевропейцев. Во многих индоевропейских языках используется одно и то же слово для обозначения мяса: литовское mésa, древнеславянское męso, тохарское misa, армянское mis, готское mims. Очевидно, что широко использовалась мясная еда с подобием подливки, на что также указывают общие слова: латинское iūs, литовское jūšè, древнеславянское juxà, санскритское yuh.

Народ курганной культуры познакомился с металлом за несколько столетий до конца III в. до н. э. Знание основ металлургии и техники обработки металлов они восприняли от местных, рядом живших племен Ближнего Востока, Закавказья, Анатолии и Трансильвании. Вскоре после этого они развили собственную металлургию и сыграли важную роль в развитии культуры бронзового века в Европе и освоении месторождений меди в горах Центральной Европы.

Наличие транспортных средств можно проследить как по археологическим находкам в период курганной культуры, так и по составу лексики. Почти во всех индоевропейских языках встречается корень veĝb, обозначающий средства передвижения.

То, что нам известно по археологическим находкам о естественной среде обитания и социальной структуре носителей курганной культуры, полностью совпадает с лингвистическими сведениями. Холмовые укрепления они устраивали на высоких речных берегах. Самые первые акрополи датируются началом халколитического периода и продолжают существовать на протяжении позднего доисторического и исторического периодов во всех индоевропейских группах.

Литовское pilis, латышское pils или древнепрусское pil соответствуют греческому πολις, древнеиндийскому pūr, puriš и санскритскому рūb, что означает «акрополь», «замок», «город». Встречается также обозначение для постоянного поселения с корнями *wik, *weikos, *wes и другое слово для обозначения группы домов: литовское kaimas, kiemas, древнепрусское caymis, готское baims, греч. κωμη. Основная часть деревни называлась в литовском vëšpatis, санскритском viçpátih, авестийском vispatiş.

Дома периода курганной культуры были небольшими, представляли собой прямоугольные деревянные строения, состоявшие из одной комнаты или комнаты с сенями, обмазанными глиной стенами и островерхой крышей, поддерживавшейся рядом вертикальных шестов.

Тип и структура домов четко отражается в лексике. Так, для названия дома существовали следующие слова: древнеиндийское dámas, латинское domus, греческое δόμος, древнеболгарское domъ, литовское namas, для небольшого дома – литовское klētis, латышское klēts, древнепрусское clenan, древнеболгарское кlétъ, готское hleipra, греческое μλιδια, что соотносится с латинским clivus, «гора», и греческим μλτύς – «склон».

Корень *wei для «свивать» (литовское vyti, древнеиндийское vayati, латинское vico) соотносится с обозначением стены (древнеисландское veggr, готское waddjus). Существовали общие слова для обозначения подпорки, двери, соломенной крыши и других частей дома и для видов деятельности, связанных со строительством.

Обозначенное в языке разделение на воинов и ремесленников подтверждается раскопками в погребениях курганного типа. С одной стороны, встречается огромное число совсем бедных захоронений, содержащих только кремниевый нож или горшок, а с другой – исключительно богатейшие погребения, скорее всего принадлежавшие племенным вождям.

Могилы указывают также на высший семейный статус мужчины, который, похоже, имел неограниченные права собственности, распространявшиеся на его жену и детей. Часто встречающиеся двойные погребения мужчины и женщины указывают на обычай добровольного приношения жены в жертву умершему. Она должна была следовать за своим усопшим мужем, то есть умереть. Этот обычай вплоть до XX века сохранялся у индусов (вдова сжигала себя вместе с мужем). В Литве он фиксировался в XII и XIV веках.

Лингвисты больше не говорят о единстве индоевропейского материнского языка даже на ранних стадиях его развития; еще прежде, чем начался процесс широкого расселения народа, возможно, он состоял из ряда диалектов. Археологи склонны поддержать эту гипотезу, поскольку, прежде чем курганный народ появился на Балканах, в Анатолии, Центральной и Северной Европе, не наблюдалось смешения культур, существовавших к северу от Черного моря.

Движение началось из района низовьев Волги и территории, расположенной к западу от Каспийского моря, возможно, оно шло по нарастающей. Образовавшиеся после экспансии различные индоевропейские группы вначале были тесно связаны с материнской культурой индоиранского блока и с тохарской родовой культурой. Об этом свидетельствуют и языковые связи между санскритом и греческим, армянским, славянским и балтийским языками – с одной стороны, и между тохарским и греческим, фракийским, иллирийским, славянским и балтийским – с другой.

Благодаря широкому распространению по Европейскому континенту и смешению с местными европейскими культурами курганная культура в Европе распалась на ряд отдельных групп. Мощные объединения поздних славян, балтов, немецких народов появились в первые столетия II века до н. э.

Зарождение многих индоевропейских групп в Европе происходило более или менее одновременно. Правда, мы можем скорее назвать, чем подтвердить, странное сходство между литовским и санскритом в связи с поздними миграциями, поэтому склонны считать, что более 4000 лет тому назад предки балтов и древнеиндийских народов жили в евразийских степях. Балты сохранили архаические формы быта, они вели уединенную жизнь в лесах, поскольку отклонились от основных маршрутов многих последующих миграций.

Как могли прямые предки балтов достичь берегов Балтийского моря и тех территорий, что являются Белоруссией и Великороссией? Движение курганного народа шло от нижнего бассейна Днепра в сторону Центральной Европы и Балтийского моря. Одна часть расселилась вдоль западных берегов Балтии, дойдя до территории Юго-Восточной Финляндии на севере. Другая группа, обладавшая теми же культурными признаками, продвинулась от среднего Днепра к верхнему Днепру, верховьям Волги и территории Оки (Центральная Россия).

Между Данией и Литвой, в Германии, Чехословакии и Польше новые поселенцы обнаружили давно обжитые неолитические сельскохозяйственные угодья. На территории Западной Балтии и покрытой лесами Центральной России им пришлось столкнуться с рыболовами, так называемыми «причесанными под горшок» народами.

Происходивший на протяжении сотен лет процесс взаимного влияния подтверждается и археологическими находками. Весь комплекс находок, который известен археологам как культура шаровидных амфор, представляет собой смешанный тип, состоявший из элементов культур дымового и курганного типов, причем второй преобладал.

За несколько столетий культура трубчатых кубков разделилась. Начиная со второго тысячелетия до н. э. по всей территории, на которой проживали представители данной культуры, и даже и на территориях, расположенных к северу от нее, в Южной Швеции и в Южной Норвегии и на всей восточной балтийской территории обнаруживают общую культуру, обычно называемую культурой шнуровой керамики, или культурой боевых топоров.

Обычно ее считают вариантом курганной культуры, которая развилась на основе своих собственных особенностей в сочетании с элементами, перенятыми от носителей культур узкогорлых кубков и колоколовидных кубков, которые достигли Центральной Европы с юго-востока несколько позже, чем представители курганной культуры.

Отличительными особенностями культуры шнуровой керамики, или боевых топоров, стала керамика с насечками в виде рубчиков, боевые топоры с отверстиями. Эти характерные черты родом с Востока. Было принято украшение горшков насечками, что часто встречается на горшках курганной культуры в южнорусских степях. Каменные боевые топоры являются имитацией кавказских бронзовых топоров. Наблюдаемое археологами поразительное сходство культурных элементов во всей Центральной Европе, на южном и западном Балтийском побережье бесспорно доказывает маршруты распространения курганной культуры по Балтийскому побережью.

Поселения и погребения курганного типа дополняются керамикой с насечками и боевыми топорами, которые встречаются в землях, первоначально занятых охотниками и рыболовами, ярко отличающимися от автохтонного населения данных мест. Археологи совершенно точно установили, что новый народ расселился среди коренного населения охотников и рыболовов. Очевидно, что многие поселения производителей пищи и охотников и рыболовов были одного времени.

Похожая картина распространения новой культуры наблюдается в бассейне верхней Волги, где курганные поселения относятся к фатьяновской культуре (название дано по погребению Фатьяново, расположенному неподалеку от Ярославля). Как на западнобалтийской территории, так и в Великороссии пришельцы расселялись на высоких речных берегах, в то время как местные охотники и рыболовы продолжали селиться возле лесных озер или в низинах рек.

Носители курганной культуры заняли Центрально-Русскую возвышенность и не продвинулись в северном направлении. Их следы зафиксированы только до берегов Ладожского озера и Южной Финляндии, но не смогли здесь долго удержаться. В этих северных районах они частично ассимилировались в течение нескольких столетий с местным населением, а частично отступили на юг.

Начиная с середины второго тысячелетия северная граница распространения курганной культуры проходила приблизительно от севера Латвии к верховьям Волги. Производители пищи остались в самой благоприятной для них климатической зоне. Это более или менее совпадает с территорией листопадных лесов, где климат не слишком отличается от природы индоевропейской прародины. Согласно лингвистическим данным, она, скорее всего, размещалась именно в зоне листопадных лесов, где росли дубы и яблони, а леса населяли белки, зайцы, бобры, волки, медведи и лоси.

Зона дубрав и бобров простиралась на север, к южной части Скандинавии, ее граница проходила вдоль Финского залива до юга, оказываясь у Ладожского и Онежского озер. Северная граница распространения яблоневых деревьев проходила к югу от границы дубрав, приблизительно от Финского залива и севера Эстонии до верхневолжского бассейна. Тот факт, что древние балты проживали на территории листопадных лесов, отражен в словах, общих для названий дуба, яблони, березы, липы, ясеня, клена и вяза во всех балтийских языках.

Однако в них нет общих названий для бука, тиса, плюща, которые граничат с самым южным регионом листопадных лесов и известны, напротив, во всех славянских языках. Это, в свою очередь, указывает, что древние балты проживали к северу от территории древних славян. Во всех балтийских языках встречаются общие названия для белки, куницы, бизона, зубра и лося.

Рис. 4. Границы распространения антропологических типов в Восточной Балтии и Руси в конце каменного века. 1–3. Длинноголовый, европеоидный из шнуровых погребений (1), из поселений с гребенчатой керамикой (2), фатьяновских (3). 4–6. Круглоголовый с монгольскими чертами. Из поселений с гребенчатой керамикой (4), из шнуровых погребений (5), среднерусский из уральских поселений (6)

Как показывают обнаруженные человеческие останки, физический тип также говорит о том, что произошло вторжение новых людей в район Восточной Балтии и в Центральную Россию. Черепа из могил носителей фатьяновской культуры существенно отличаются по параметрам от тех, что найдены в могилах или поселениях охотников и рыболовов культуры гребенчатой керамики.

Скелеты из погребений носителей курганной культуры длинные и европеоидного типа, люди из поселений охотников и рыболовов были среднего роста или низкорослые, с широкими лицами, плоским носом и высоко расположенными глазницами. Последние особенности в общих чертах схожи с теми, которыми обладали финноугорские народы, вышедшие из Восточной Сибири. Более того, скелеты из поселений охотников и рыболовов в Эстонии говорят о существовании некоего смешанного типа, скорее всего образованного от смешения европеоидного и монголоидного типов. Внешне последние схожи с современными манси, хантами, коми и саамами.

Черепа европеоидного типа из погребений новоприбывших в земли Западной Балтии почти точно соответствуют тем, что известны по раскопам, проведенным на севере Польши (бывшая Западная Пруссия), что также подтверждает расселение народов вдоль побережья Балтийского моря.

Похожи и черепа из фатьяновских погребений, примерно тот же самый тип находим в погребениях курганного типа на степной территории, расположенной вдоль низовий Днепра. Скорее всего, смешивание двух типов рас началось стихийно, поскольку нам известно несколько курганных погребений в Эстонии (периода культуры боевых топоров), где находим черепа монголоидного типа.

Археологические раскопки не предоставляют нам сведения, позволяющие сделать вывод, насколько язык курганных людей, поселившихся в западнобалтийском регионе и в лесной части России, отличался от языков представителей других индоевропейских групп. По типу культуры они были тесно связаны с другими людьми курганной культуры, занимавшими соответственно Центральную и Северо-Восточную Европу.

В течение нескольких столетий, последовавших за 2000 годом до н. э., среди носителей курганной культуры произошла дифференциация, это сделало возможным разграничить районы их проживания. Нам неизвестно, происходила ли и языковая дифференциация, но не приходится сомневаться в том, что на нее могли оказывать влияние такие факторы, как расселение по огромной территории и тесные контакты с местным, не индоевропейским населением.

Используя языковые источники и ранние исторические записи, подтверждающие, где проживали балтийские племена, сегодня мы можем проследить развитие самых ранних из сохранившихся культур и сделать вывод, что они относились к прямым потомкам балтийских народов.

В течение нескольких сотен лет во время периода, последовавшего за вторжениями, курганная культура Центральной и Северной Европы не претерпела существенных изменений. Она оставалась культурой халколитического уровня, то есть сохранявшей особенности каменного века, несмотря на тот факт, что время от времени использовались и медные предметы: спиралевидные кольца для женских волос, кинжалы и шила.

Основные находки в местах погребений и поселений – горшки, каменные боевые топоры, наконечники для топоров, кремниевые наконечники для стрел, ножи и скребки, инструменты из костей и просверленных зубов животных для ожерелий. Список не очень отличался от перечня находок, датируемых примерно 2000 годом до н. э. и несколько более ранним временем, из погребений курганного типа в южных российских степях.

Период до наступления настоящего железного века в Центральной Европе, скажем до 1800–1700 годов до н. э., был временем приспособления к местным условиям и в некоторой степени разделения на локальные варианты. Культурными разграничителями между всеми вариантами стали только индивидуальные стили керамики с насечками. Небольшие различия указывают на общую тенденцию к индивидуализации.