Последний дар любви

Александр и ненавидел его, и восхищался им. Может, русского царя и называли русским Диоклетианом, однако именно Меттерниха считали «кучером Европы» за умение всегда и везде навязывать именно свое решение и свою позицию. А уж хитер был – ну чисто бес!

Хорошо знакомый с положением при европейских дворах Меттерних использовал в своей политике как собственные наблюдения, так и донесения многочисленных официальных и тайных агентов. «Во мне вы видите главного министра европейской полиции. Я слежу за всем. Мои связи таковы, что ничто не ускользает от меня», – с гордостью говорил он.

И это была правда. Агентов своих он вербовал всеми доступными и недоступными способами. Например, среди любовниц русского императора, которых тот менял как перчатки еще на Венском конгрессе в 1814 году. Так, Александр гордился тем, что вдова знаменитого героя генерала Багратиона предпочла его Меттерниху. На самом деле Клеменс Лотер Венцель просто переуступил русскому царю свою верную любовницу, по-дружески попросив ее переспать с государем императором, а потом вернуться в постель австрийского канцлера и принести ему в клювике ценную дипломатическую добычу. Ту же роль сыграли графиня Эстергази, герцогиня Саган, сестры София и Юлия Зичи. Следует упомянуть, что пристрастие Меттерниха к представительницам этой фамилии носило почти маниакальный характер. Похоронив первую жену, Элеонору Кауниц, а затем и вторую, Антуанетту Лейкам, умершую от родов, Меттерних уже в 1831 году женился на двацатишестилетней графине Мелании Зичи-Феррарис, младшей сестре Юлии и Софии. Она боготворила супруга, разделила с ним падение, изгнание, старость…

Однако во время Ахенского конгресса в 1818 году до старости, падения и брака с третьей женой Меттерниху было еще далеко. Его волновали, заботили и злили прожекты русского царя по окончательному закабалению Польши, ибо распространение влияния России в Европе на запад могло угрожать Австрии. Меттерних знал, что поддержки своим антипольским планам Александр искал где угодно, особенно в Англии, с которой у него сейчас были почти идиллические отношения. Меттерниху необходим был человек, державший бы его в курсе всех дипломатических шагов на острие этой оси: Петербург – Варшава – Лондон. Он начал присматриваться к русским дипломатам, оказавшимся в Ахене, – и вдруг увидел Дарью фон Ливен.

Увидел – и покачал головой. А потом, поразмыслив, кивнул.

Больше всего на свете Меттерних любил схватку умов. Наполеон – вот кто был для него достойным соперником. Александр – так, запасной игрок. Среди женщин он не находил себе подходящей противницы или равной союзницы. Но эта Доротея (так ее называли немцы и австрийцы) с темно-серыми искрящимися глазами и бесподобно гладкой, волнующе белой шеей, на которой Клеменсу Лотеру безумно хотелось оставить непристойный след губами, зубами, руками… его на какое-то время просто-таки подкосила.

Все ее знакомые англичане, лорды, графы и герцоги сразу показались Доротее уныло-благопристойными, утомительными и неинтересными по сравнению с этим невероятным дамским угодником, лощеным краснобаем и изысканным красавцем. А как он танцевал! Именно из-за любви Меттерниха к танцам на Венском конгрессе знаменитой стала реплика старого князя Карла де Линя: «Конгресс вперед не идет, а танцует». Балов там было больше, чем заседаний!

То же повторилось и в Ахене. Путь к сердцу Доротеи Ливен лежал на вальсовый счет «И-раз-два-три!», и в этом же ритме проходило их первое с Меттернихом свидание. Доротея и ахнуть не успела, как снова изменила мужу, а также оказалась завербованной Клеменсом Лотером, само звучание имени которого безотчетно заставляло ее сердце биться чаще. Ни с кем на свете ей не было так интересно разговаривать! Доротее казалось, будто она поняла суть натуры Меттерниха. Для этого человека, похвалявшегося в одном из писем, что он ведет за собой дадцать миллионов людей, политика была игрой, которой он предавался лишь ради того, чтобы изумлять своих любовниц. Жесткий реалист, почти циник в делах политических, на паркете бальных залов он становился романтиком, а в постели неутомимым жеребцом.

Увы, Ахенский конгресс завершился быстро. И Доротея с разбитым сердцем и неутоленными желаниями уехала в Лондон, сделавшись двойным агентом: России и Австрии. Отныне ее почта, донесения, все результаты шпионажа, отправлялись по двум адресам: графу Нессельроде в Петербург – с дипломатической почтой и Меттерниху, причем отправка этих посланий происходила весьма хитрым способом. Донесение скрывалось в четырех конвертах: верхний был адресован секретарю австрийского посольства в Лондоне Нойманну; второй, лежащий внутри, был с тем же адресом и запиской: «Нет нужды объяснять вложенное, мой дорогой друг!» Это был пароль: дескать, отнеситесь к вложенному с особенным вниманием! Третий конверт адресовался какому-то человеку по имени Флорет (под псевдонимом Флорет – Цветочник скрывался сам Меттерних), а внутри находился четвертый, без адреса, содержащий само послание. Донесение, как и адреса на конвертах, было написано левой рукой, измененным почерком и с грамматическими ошибками (этой хитрости научил свою новую любовницу Клеменс Лотер): словно кто-то снял копию с шифровки русской посланницы, адресованной своему правительству, но она, конечно, к утечке секретной информации не имеет никакого отношения!

Бог весть сколько времени Австрия находилась бы в курсе всех дел русской дипломатии и двора (ведь Доротея передавала Меттерниху не только свои личные наблюдения, но и информацию, поступавшую к ней от Нессельроде), однако Меттерних допустил стратегическую и тактическую ошибку в отношениях со своей новой возлюбленной. Он слишком уверился в своей победе над Доротеей, а ведь Россия вообще и русские женщины в частности (пусть даже наполовину немецкого происхождения) – это очень скользкий и тоненький ледок!

Дарья Христофоровна представляла собой нечто особенное – от высокого роста и длинной шеи до склада характера. Она была слишком избалована мужским вниманием, чтобы долго сносить разлуку с Клеменсом Лотером, резко сократившим количество нежных эпистол. Солнечный удар, разряд молнии – это понятно, однако огонь, зажженный в камине, костре, печурке, в женском сердце или естестве необходимо постоянно поддерживать. Особенно если речь идет о такой женщине, как Дарья Христофоровна: чрезмерно пылкой, живущей полетом фантазии, натуре истинно творческой, для которой любовь являлась источником вдохновения и самой жизни. Источником счастья!

Княгиня Дарья легко влюблялась и быстро охладевала. Вот и к Меттерниху она охладела, тем паче что в сердце Дарьи Христофоровны ожили патриотические чувства. Они заставили ее полностью измениться по отношению к Клеменсу Лотеру, пусть даже он был божественным танцором и неутомимым наездником.

Поводом, который уничтожил светлый образ австрийского канцлера в сердце его любовницы и агентши, стал так называемый греческий вопрос. Суть его заключалась в следующем: в 1821 году вспыхнуло греческое восстание против Османской империи. Европа была на стороне греков, ибо турки обращались с христианским населением варварски. Православные греки обратились за помощью к православной России, однако Александр не сделал даже попытки заступиться за единоверцев. Не сразу стало известно, что равнодушие Александра объяснялось прямым влиянием Меттерниха.

Канцлер Австрии всю жизнь называл себя «лекарем революций». Память о Французской революции, во время которой по требованию озверевших санкюлотов обезглавили его соотечественницу, королеву Марию-Антуанетту, была навязчивым кошмаром Меттерниха. И в его глазах греческие повстанцы являлись карбонариями, которые восстали против своего законного государя, подобно карбонариям Неаполя и Пьемонта, бунтовавшим против австрийского владычества на Апеннинском полуострове. На Веронском конгрессе Меттерниху удалось склонить на свою сторону императора Александра и удержать его от заступничества за Грецию.

А между тем портфель министра иностранных дел Англии получил приверженец либеральных реформ Джордж Каннинг.

В то время ему было пятьдесят два года. Он относился к тем людям, которые с годами почему-то молодеют и никогда не помнят толком, сколько им лет. Что характерно, этот прогрессирующий склероз весьма благоприятно отражается на их внешности. Кстати, сама Дороти была именно такой нестареющей женщиной.

Каннинг был из тех английских консерваторов, которым консерватизм не мешал ценить блага свободы как в своей стране, так и за границей. Например, он требовал признания независимости южно-американских государств, сочувствовал революционным движениям Испании, Италии и, конечно, Греции.

Каннинг и Дарья Христофоровна мигом разглядели друг друга – два человека, для которых жизнь являлась игрой. И любовь – игра, не карточная (карты они оба ненавидели как сущую бессмыслицу), а нечто вроде кадрили, танцевать ее Дороти любила не меньше, чем вальс.

Разве трудно догадаться, что лорд Каннинг тоже оказался превосходным танцором? И разве сложно предсказать развитие этих сначала сугубо паркетных, потом кабинетных, а потом еще и тайно-постельных отношений?

Их союз основывался не только на физической гармонии, но и на безусловном духовном родстве. Каннинг, ставший уже премьер-министром, ратовал за независимость греков, заявлял о готовности Англии примкнуть к союзу с Россией против Турции. Однако его старания и все попытки Дарьи Христофоровны переупрямить императора Александра оказались напрасными: слишком весо€м был для него авторитет Меттерниха. Неудивительно, что Дороти в конце концов возненавидела бывшего любовника!

Очень может статься, что следующим номером она возненавидела бы русского императора, однако не успела: настал 1825 год, и Александр Павлович скончался.

Новый император, Николай Павлович, мгновенно выкорчевав сорняк революции, который собрался расцвести в России махровым цветом, несмотря на зимнюю декабрьскую стужу, явился великодушным покровителем греков и, чтобы оказать им немедленную помощь, вступил в союз с Англией и Францией. Теперь Дороти вовсю подзуживала своего любовника Каннинга к открытию военных действий против турок. Без преувеличения можно сказать, что в победе соединенной англо-франко-русской эскадры при Наварине, где 8 октября 1827 года был истреблен турецко-египетский флот, немалая заслуга этой хитроумной красавицы с темно-серыми глазами и лебединой шеей.

Но успехам своей тайной дипломатии Дороти Ливен не могла порадоваться – в 1827 году внезапно умер ее возлюбленный, Джордж Каннинг.

Она никогда не делала особенного секрета из своих сердечных дел, однако эту связь оба старались хранить в тайне – прежде всего ради детей Каннинга, которых тот страстно любил. И теперь ради обережения его посмертной чести графиня Ливен вынуждена была сохранять хорошую мину при плохой игре и делать вид, будто лишилась лишь доброго друга. Сердце ее было разбито, и не единожды являлась ей заманчивая мысль последовать за своим возлюбленным… Удерживали лишь заботы о собственных подрастающих детях и, как ни тривиально это звучит, патриотический долг.

Случилось вот что. После Каннинга во главе Кабинета министров встал уже упоминавшийся Артур Уэсли Веллингтон. Это был блистательный полководец, он разгромил армию Наполеона при Ватерлоо, однако все дипломатические вопросы Веллингтон норовил разрешать с позиции силы. Коварный Клеменс Лотер Меттерних, обиженный пренебрежением Николая Первого к своей персоне, знал, к кому обращаться с провокационной идеей: воспользоваться истощением русской армии, чтобы напасть на нее соединенными австро-англо-французскими силами. В это время на русско-турецком фронте дела складывались не в пользу нашей армии.

«Железный герцог» уже начал ковать оружие пока горячо, но вскоре распростился с этими намерениями. Принято считать, что его пристыдил французский король Карл Десятый, который отказался поддержать предложение Меттерниха и выразился в том смысле, что его честь не допустит, чтобы он поддержал идею подобного проекта в тот момент, когда русская армия терпит временные бедствия. Однако Веллингтон еще не отвык смотреть на французов как на бывших врагов, поэтому спокойно плюнул бы на честь французского короля и на свою собственную. Но в это время в железном сердце Артура Уэсли стали происходить какие-то странные процессы. Что-то там как бы закипало, шевелилось, волновалось… Не сразу сей хладнокровный, хотя и прославленный победами над женщинами человек сообразил, что любовь родилась в этом жизнетворящем органе! Причем полюбить его угораздило… фон Ливен.

Дороти умела не только влюбляться от всего сердца, но и расчетливо, трезво завоевывать нужных ей мужчин. Своих многочисленных любовников она брала наглостью, робостью, откровенным распутством, преувеличенной невинностью, блеском ума. Сердечную броню «железного герцога» Дороти пробила чудовищной, просто-таки неприлично-откровенной лестью. Она буквально заливала его сладкоречивым елеем! Веллингтон привык к дифирамбам, которые некогда расточались ему как великому полководцу, хотя был скорее удачлив, чем по-настоящему талантлив на поле брани. Теперь же, сделавшись премьер-министром, стал мишенью критики со стороны оппозиции, привыкшей ко вседозволенности во время правления снисходительного Каннинга. И тут вдруг дама, про которую говорят, что Каннинг был ею не в шутку пленен, а друг и наставник Веллингтона, сэр Чарльз Грей, боготворит ее, не сводит с Артура Уэсли глаз. Из уст ее струится мед, грудь – не какая-нибудь сухопарая английская, а полновесная, роскошная, по-русски щедрая – волнуется так, словно в любую минуту готова выскочить из лифа прямо в ладони «железного герцога».

Надо же, женщина с грудью маркитантки, с глазами куртизанки, а умна, ну прямо как целый Кабинет министров! Какие веские и разумные доводы приводит, желая убедить Веллингтона не идти на поводу у Меттерниха! Русская армия окрепла, победила турок на Балканах, взяла Варну, в Малой Азии у нее тоже сплошь виктории, которые привели к Адрианопольскому миру и признанию независимости Греции, – ну надо же быть полным идиотом, чтобы в подобной ситуации ввязываться в войну с Россией!

Англия ни во что ввязываться не стала.

Меттерних получил сильнейший удар не только по политической системе великого австрийца, но и по его колоссальному самолюбию. И его чуть не хватил удар, когда он узнал, кому именно обязан всем этим безобразием. Доротее, прелестная Доротее, Дороти, Дарье…

И Клеменс Лотер поклялся отомстить бывшей любовнице за измену и противодействие. Забегая вперед, следует заметить, что ему удастся сделать это, но не скоро. А вместо него Дарье Христофоровне коварно, как женщина женщине, отомстила судьба.

Как она это сделала, знал великий князь Александр Николаевич.

Глава 12

Гадалка

Рассказы Дарьи фон Ливен вспоминать было приятно, но саму княгиню – нет. Александр чувствовал себя ужасно неловко, лишь только она воскресала в памяти. Сначала он ее ненавидел. Но шли годы, он взрослел, и отношение к Дарье Христофоровне менялось. Все чаще он казался себе просто дураком и мальчишкой, иногда скучал по ее рассказам, по остроумию, живости, смеху, чудесным глазам, улыбка в которых возникала раньше, чем появлялась на губах. А порой даже думать о ней боялся, потому что эти думы могли завести слишком далеко.

Впрочем, сейчас он жил весело.

Вечера в Вене проводили за игрой в карты и фанты, за болтовней. Все были дружественны без фамильярности, и такой простой, но не простецкий тон нравился Александру.

Однажды он заметил, что хорошенькая девушка, родственница Меттерниха, которая была помолвлена и ждала возвращения жениха из Лондона, невесела. А еще вчера она так заразительно смеялась!

– Что с вами, Гизелла? – решился спросить Александр, пользуясь тем, что в этом кружке все были весьма накоротке, и даже титулы не употребляли, называя друг друга, в том числе и русского принца, только по именам.

Ему стало неловко за свою неделикатность, однако Гизелла фон Вестфален обрадовалась возможности открыть то, что тяготило ее душу.

– Ах, Алекс, со мной случилась очень странная история, – пробормотала она. – Вчера мне приснился сон, будто Фридрих, мой жених, стоит на вершине горы и рвет в клочки мои письма. – Голос ее дрогнул от едва сдерживаемых слез. Александр растерянно покачал головой. Что и говорить, не хотел бы он, чтобы ему приснился такой сон!

– Я страшно испугалась и не знала, что делать. Моя подруга – она замужем и… – Гизелла потупилась, как и подобает девице при разговоре на деликатную тему: – И ждет ребенка, я с ней посоветовалась, и она рассказала… Родители не хотели отдавать ее за Губерта фон Вааля, ее мужа, но она ездила к фрау Михмайер, и та предсказал ей счастливый брак и счастливую жизнь с Губертом. Так в конце концов и вышло.

– Фрау Михмайер? – недоуменно повторил Александр.

– О, это знаменитая венская гадалка! – воскликнула Гизелла. – Она цыганка, но ничего пошлого и бесцеремонного в ней нет. Говорят, к ней ездят самые знаменитые люди Вены. Ну и я поехала к ней тоже… ах, понимаю, это неосторожно с моей стороны, но мне не давал покоя мой сон. И она мне сказала, что Фридрих порвет мои письма, потому что я расторгну помолвку! И я просто места себе не нахожу от беспокойства, не могу поверить, что я… нет, этого не может быть!

Александр прищурился. Он тонко чуял малейшую фальшь. Именно поэтому с легкостью оставил Мари Барятинскую – она была фальшива до мозга костей. И в голосе его собеседницы что-то такое прозвучало… Он улыбнулся:

– Очаровательная, прелестная Гизелла, скажите правду: вы любите своего жениха?

Что-то мелькнуло в синих глазах фрейлейн фон Вестафлен, однако они тотчас были потуплены:

– Конечно, как я могу не любить своего жениха!

Высокий уланский офицер, стоявший неподалеку, зажмурился, как от боли, и вышел из зала. Офицера звали Максимилиан фон Штайниц. И Александр увидел, что Гизелла, подняв голову, провожает Максимилиана взглядом, полным такой тоски и нежности, что у него защемило сердце.

Через три дня стало известно, что фон Штайниц и Гизелла сбежали из дому и тайно обвенчались, вопреки запрету родителей новобрачной, а потом отправились в Штирию, где находилось небогатое имение родителей Максимилиана, чтобы просить их прощения и благословения. Таким образом, помолвка Гизеллы и Фридриха была расторгнута.

Ну и уж, наверное, обманутый жених в гневе разорвал письма неверной невесты, а где это произошло, на горе или в долине, не имело значения.

– Черт возьми! – воскликнул Паткуль, услышав от Александра об этой истории. – Черт возьми!

– Ты, как всегда, красноречив, Паткуль, – вздохнул Жуковский. – История просто необыкновенная! Мне даже захотелось побывать у этой гадалки.

– И мне! – крикнул Паткуль.

Александр молча улыбнулся и двинулся к двери.

Однако повезло не всем. Фрау Михмайер, которая и в самом деле мало походила на цыганку во всем блеске их неряшливости, а напоминала скорее респектабельную даму третьего сословия, наотрез отказалась пророчествовать и Паткулю, и Жуковскому. Она задержала взгляд на Александре и произнесла, глядя на его руку:

– Не пройдет и двух недель, как вы найдете то, что уже перестали искать. Женитесь, однако истинную любовь встретите позже. Станете великим государем, но вам придется пережить шесть покушений.

– Шесть? – ошеломленно повторил Александр.

– Да, – подтвердила фрау Михмайер и удалилась за ширму, давая понять, что гадание закончено.

– Полная ерунда, – сказали Паткуль и Жуковский, изрядно обиженные, что гадалка не нашла ничего интересного в их ладонях.

– Конечно! – весело согласился Александр, однако вспомнил о Гизелле и покачал головой. Может, ерунда, а может, и нет.

Сообщение о том, что он переживет аж шесть покушений на свою жизнь, его развеселило. Значит, он будет жить и царствовать долго, никакая злая сила его не возьмет!

«А если покушений будет семь?» – почудилось, шепнул чей-то коварный голосишко.

Александр плюнул через левое плечо:

– Изыди, нечистый. Шесть покушений! Куда же больше? Да ведь надоест небось!

И, отогнав неприятные мысли, он отдался мечтам. Гадалка сказала: «Не пройдет и двух недель, как вы найдете то, что уже перестали искать». Впереди – Гессен, впереди – Дармштадт. Неужели здесь он найдет свою сказочную принцессу?

Что ж, в течение двух недель выяснится, в самом ли деле фрау Михмайер подлинная пророчица или истории Гизеллы и ее подруги – чистая случайность.

Вскоре он понял, что фрау Михмайер оказалась права.

Глава 13

Принц находит принцессу

– Давайте объедем Дармштадт, – предложил Александр. – Ну не предусмотрена же там остановка, зачем вы меня туда везете!

– Герцог Людвиг прислал приглашение посетить его, – строго произнес Жуковский. – Кроме того, в Гессене великолепный театр.

Ага, он знал, чем зацепить своего воспитанника! Вся императорская семья была семьей театральной, начиная от отца и дядюшки, Михаила Павловича, и кончая младшими детьми. В Александринском императорском проводил вечер за вечером. Но вряд ли тут, в Дармштадте, отыщется что-нибудь подлинно интересное. Пожалуй, день убьют на скучнейшие визиты к герцогу.

Александр был прав – спектакль оказался так себе. Актеры – чопорные, холодные, придворные дамы и кавалеры, а не лицедеи, ничего похожего на блестящих Дюра, Каратыгина, Сашеньку Перлову. После этой скучищи еще пришлось ехать во дворец.

Александр мысленно застегнул себя на все пуговицы. Представил, что надел кирасу, – пусть все неприятные впечатления грядущего вечера отлетают от нее!

Но лишь только он вошел во дворец, кираса оказалась пробита стрелой… Амура. Ему представили дочь гросс-герцога, которую звали Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария.

– Как вам понравился наш театр? – спросила со светской улыбкой тоненькая девушка, совсем девочка, похожая на испанку точеным лицом, смуглой кожей и темными волосами. Но глаза у нее были голубые.

«Я люблю вас!» – чуть не вскрикнул Александр.

Гадалка… гадалка оказалась права. Он нашел то, что искал. Он женится только на Марии!

Марихен – так называет ее отец – еще нет пятнадцати… Александр станет ее первой любовью. И она – его первая любовь, ну разве может идти в счет то, что было? Вмиг забылись Наташа, Ольга, Мари Трубецкая. Только она, эта девушка царила в его сердце!

Тем же вечером великий князь отправил спешное послание домой, прося у родителей позволения сделать предложение Марии Гессенской. Он хотел бы, чтобы ответное письмо пришло уже завтра. Но это было невозможно. «Я мечтал о ней всю жизнь!» – твердил очарованный Александр. А письмо с родительским благословением все не приходило.

Конечно, он и не подозревал, что в это время в Петербурге шли истинные баталии между людьми, которые доселе никогда не ссорились: императором и императрицей, его отцом и матерью.

– Наш сын – будущий наследник престола, – твердила Александра Федоровна. – И вы хотите, чтобы он женился на девушке, которая рождена вне брака?

Николай Павлович прищурился:

– Разве это так? А мне казалось, ее родители были повенчаны перед алтарем еще двадцать три года назад и с тех пор не расставались.

– Никс! – сердито воскликнула его жена. – Конечно, формально они муж и жена. Но не формально…

– Дорогая моя, прелестная маленькая птичка, а к лицу ли нам обращать внимание на всякие неформальности? – ласково улыбнулся Николай Павлович. – Ведь нет никаких доказательств, что герцогиня Вильгельмина… нечто такое позволила себе на стороне. Мы оскорбляем собственную родственницу. Вильгельмина – сестра покойной императрицы Елизаветы Алексеевны, жены нашего дорогого Александра Павловича!

Александра Федоровна пожала плечами.

Она неплохо относилась к своей покойной невестке, но о ней ходили такие слухи… якобы обе ее дочери, умершие во младенчестве, были рождены не от мужа, императора Александра. Отцом первой называли знаменитого поляка, Адама Чарторыйского, отцом второй вообще бог весть кого, какого-то там кавалергарда…[6]

Так что вполне вероятно, что младшая сестра Елизаветы пошла по тому же пути, по которому и старшая.

Правда, доказательств не было, однако все знали, что дела у герцога Людвига и его юной, шестнадцатилетней жены, Вильгельмины Баденской, плохо шли с самого первого дня их брака. Попросту выражаясь, муж и жена друг друга терпеть не могли. Ради династических интересов они родили двух детей, а потом сделались совершенно чужыми друг другу людьми.

Минуло тринадцать лет, а муж и жена жили врозь, встречаясь исключительно ради государственных интересов и никогда не оставаясь наедине. И вдруг Вильгельмина родила сына, названного Александром. Она сказала, что называет мальчика в честь покойного мужа своей покойной сестры – императора Александра.

Ну что же, герцог Людвиг поступил так же, как в свое время этот самый император: не желая прослыть рогоносцем, признал младенца своим. Хотя, честно говоря, сыном этого невзрачнейшего и незаметнейшего из герцогов черноволосый, черноглазый, яркий, как молния, мальчик быть никак не мог! И на мать, белокурую, голубоглазую Вильгельмину, он не походил ни единой черточкой лица.

– Может, удался в кого-нибудь из дедушек или прабабушек? – рассуждали простодушные простолюдины.

Люди же приближенные к трону, более сведущие и менее доверчивые, помалкивали и лишь приподнимали брови при встрече со шталмейстером герцога Людвига. Это был швейцарец Август Людвиг де Граней – необычайно красивый мужчина. Черные волосы, карие глаза, яркий, как молния. Терялись в догадках – Людвиг ничего не видит или просто не хочет видеть?

Но спустя год, когда гросс-герцогиня родила – не приближаясь к супругу! – принцессу Марию, а Людвиг вновь поступил так же, как русский император Александр Павлович в схожей ситуации, стало ясно: он все знает. Все понимает, но не желает дурной славы для своих детей, как совершенно точно – законных, так и для младших, чужих. Людвиг, может, был никудышным супругом, в смысле, любовником, зато оказался превосходным отцом.

И все это было бы не столь уж важно… кабы не звание обворожительного Августа де Граней: шталмейстер по-русски – конюх. Он не был даже дворянином, так что Мария родилась не просто от мезальянса, но мезальянса совершенно неприличного.

Неудивительно, что Александра Федоровна снова ужасно волновалась, яростно воспротивилась браку своего первенца с «незаконнорожденной» дармштадтской и даже не тратила времени на разглядывание вышивки, а метала на мужа убийственные взгляды. Император не узнавал своей маленькой птички!

– Прошу вас, душа моя, давайте успокоимся, – сказал он ласково, как говорят с детьми: именно таким тоном он всю жизнь обращался к жене. – То, что Саше пора жениться, причем чем скорее, тем лучше, обсуждению не подлежит. Сейчас он влюблен по уши. Если мы запретим помолвку, если он потерпит еще одну любовную неудачу, это может его надломить всерьез. Он не должен видеть в нас своих врагов.

– Ах, Боже мой, – всхлипнула Александра Федоровна, – но ведь мы желаем ему только добра!