Преисподняя. Адская бездна

Другими словами, здесь, внизу, зарабатывались деньги и слава. Хаксли ничем не отличалась от других. Настрадавшись в темноте подземного мира, доктор хотела своей доли пирога. Все дело в том, что женщина не умела себя вести. Тот факт, что она была подругой Куинна, вовсе не делал ее исключением из правил. Здесь распоряжался Клеменс. А все остальные, в том числе отчаянные альпинисты, спрашивали у него разрешение заработать на экспедиции. Но не Хаксли. Она вела себя так, словно Клеменс отнимал законно заработанное.

— У нас уговор.

— Какой уговор?

— Я в экспедиции в качестве ученого.

— Ты пошла как врач, — возразил Клеменс. — Твоя работа — лечить больных и раненых.

— Ты говорил, что мы останемся тут еще на одну ночь.

Клеменс смотрел сквозь не.

— Конец дискуссии, — отрезал он. — Мы уходим.

— Я остаюсь.

— Одна? Здесь? — Осветительные патроны тускнели, и тени подступали со всех сторон.

— Ты не ученый, — сказала Хаксли. — Тебе не понять.

Клеменс задумался, но не о том, чтобы остаться с ней, — размышлял, как от нее избавиться. Он не вчера родился. Понятно, что наверху Хаксли попытается обвинить его в убийстве. Затеет судебное преследование. Добьется ареста имущества. По крайней мере, этим она ему угрожала.

Клеменс пожал плечами.

— Занимайся своими обязанностями, док.

Хаксли заморгала. Это был блеф. Но теперь уже поздно. Клеменс улыбался ей улыбкой крокодила.

— Хорошо, — сказала она. — Я займусь своими обязанностями. С тобой или без тебя.

— Мы будем на тропе, которая ведет вверх, — сообщил Клеменс. — Пройдешь через водопад и увидишь туннель. Не забудь.

— Это займет пару часов. — Хаксли вскинула голову. — Я догоню вас.

— Уж постарайся. Не опоздай на автобус. Теперь никто никого ждать не будет. Закон джунглей, Хаксли. Каждый сам за себя. Поняла?

Женщина во все глаза смотрела на него, как будто он только что признался в убийстве.

— Я догоню вас до наступления ночи.

«Ночь». Еще одна странная метафора. Даже в этом месте, лишенном света, люди цеплялись за привычные понятия, называя часы бодрствования днем, а время сна ночью. Несмотря на то, что их тела забыли, что такое солнце, а сны снились в окружении полутонов тьмы.

Они оставили Хаксли в неярком круге света.

«Спи, милая принцесса»,[1] — подумал Клеменс.

Мысленно он уже добавлял в сценарий скорбные строки о еще одной потере — докторе Хаксли.

Три дня они петляли по городу, отсняв огромное количество пленки. Это место напоминало Помпеи, с одной лишь разницей: мертвые не погребены в толще вулканического пепла, а висели в прозрачных наплывах. Болезнь убила их, а минеральные осадки обессмертили. Сотни и тысячи тел висели в отложениях углекислого кальция. Три ночи съемочная группа провела над тем местом, где нашел последний приют уродливый варвар. Теперь они свободны.

Выход из пещеры закрывал гигантский водопад. В воздух взмыла осветительная ракета. Водяная пыль расцвела многочисленными радугами, отмечавшими траекторию падения ракеты.

— Боже… — пробормотал один из байдарочников. Этим было все сказано.

Как и обещал дневник монахини, туннель находился сразу за центральным водопадом. Пещеры внутри пещер, соединяющиеся с другими пещерами. Словно швейцарский сыр.

Клеменс хотел, чтобы съемочная группа установила камеру и сняла, как он входит в туннель. Все сделали вид, что не слышат. Режиссер ждал, когда ворчание и хмурые взгляды выльются в открытый бунт, и вот теперь, когда это произошло, даже испытал облегчение. Наконец отпала необходимость в дальнейших угрозах. Можно просто подниматься.

Тропа уводила все выше и выше, гигантскими кругами. Ступени лестницы, вырезанные в скале подземной цивилизацией, которая, по мнению некоторых ученых, существовала здесь двадцать пять тысячелетий назад, стерлись до едва заметных выступов. Камень был скользким от влаги, приносимой теплым ветром, постоянно дувшим в спину.

Довольно скоро Хаксли передумала и решила догнать остальных. По этой причине Клеменс шел последним. Ее голос стал доноситься уже через час, но слышал его только Клеменс. Слов он разобрать не мог, но понял, что женщина явно напугана. Может, сели аккумуляторы? Хотя, скорее всего, Хаксли не могла найти вход в туннель. Растяпа.

Вскоре голос стал таким слабым, что на него можно было не обращать внимания. Почти. Шепот все же достигал его ушей.

— Джошуа…

Как ей это удается?

Стены туннеля сближались. Поток теплого воздуха снизу иссяк. Клеменс почувствовал, как пространство схлопывается вокруг него — звуки теперь распространялись иначе. Казалось, все стало ближе.

— Джошуа…

Он не обращал внимания.

На всем пути Клеменс постоянно искал мусор, кости и другие следы первой экспедиции. Ее финансировала корпорация «Гелиос», и в ней были ученые, солдаты и носильщики — всего более двухсот человек. Их путь начинался под Галапагосскими островами.

Клеменс и его съемочная группа из девятнадцати человек преодолели шесть тысяч миль — шли пешком, карабкались по скалам, сплавлялись на плотах. Они повторили путь экспедиции «Гелиоса», находя ее следы и восстанавливая картину постепенной гибели по рисункам на стенах, мусору, засохшим экскрементам, а ближе к концу и по костям. Куинн сравнивал обреченных исследователей с Льюисом и Кларком, пересекавшими Америку, — разве что их маршрут был втрое длиннее. Их тоже убили аборигены, эти так называемые хейдлы из геологической преисподней. Выжили только фон Шаде и разведчик экспедиции; они могли рассказать, что произошло, но предпочитали молчать. Разведчик исчез, не сказав ни слова. Монахиня сначала лечилась, потом замкнулась в науке. Тайна ждала раскрытия.

«Нашел — мое», — подумал Клеменс. Теперь эта история принадлежит ему: обрывки дневников и журналов, клочки форменной одежды, сломанные инструменты, а также продолговатые черепа, установленные на сталагмиты, и кости хейдлов, лежащих там, где их настигла болезнь… Все собрано и записано на широкоформатной пленке.

Карабкаясь вверх, они находили эмблемы хейдлов, вырезанные в камне. Одна из них указывала им путь. Простая, повторяющая спираль. На протяжении многих месяцев им встречались разные варианты этого символа, похожего на след от вспышки, только более изящные и витиеватые. И чем ближе они подходили к городу, тем сложнее и запутаннее становились спирали. Здесь, например, спираль была так искусно вплетена в арабеску, будто ее хотели спрятать.

Клеменс до сих пор не мог поверить, что дикие хейдлы некогда создали империю, включавшую весь этот лабиринт из ходов и туннелей. Когда человечество еще только училось добывать огонь, хейдлы уже строили огромный город, никогда не видевший солнца. Некоторые специалисты даже утверждали, что хейдлы обучили людей основам сельского хозяйства и металлургии.

Многие встретили это утверждение в штыки: «Они учили? Нас?» Теперь, проведя некоторое время под землей, Клеменс все понял — и ужаснулся. Почему бы не позволить скоту выращивать себе пищу, размножаться, скапливаться в городах и деревнях? Пусть нагуливают жир, прежде чем их утащат вниз.

У развилки группа остановилась на ночлег. Ни слова не говоря, мужчины и женщины сбросили рюкзаки и расстелили спальники. В дневнике монахини ничего не говорилось о том, что тропа разветвляется. И вообще там практически не описывался путь наверх. По всей видимости, фон Шаде пребывала в шоке после плена и освобождения. Или намеренно скрывала место, где в Новой Гвинее туннель выходит на поверхность.

Бобби, еще одна дамочка себе на уме, решила взять инициативу в свои руки и разведать путь, по которому они пойдут завтра. Через несколько минут ее отчаянный крик эхом отразился от стен туннеля. Все мгновенно вскочили. Без колебаний. На свет явилась разномастная коллекция ружей и пистолетов.

За восемь месяцев им ни разу не пришлось стрелять. Здесь не было ни одной живой мишени. Тьма подверглась стерилизации. В преисподней им никто не угрожал. Произошло изгнание дьявола, как предпочитали выражаться некоторые. Пандемия уничтожила хейдлов.

Бобби нашли в широкой впадине, притихшую и напуганную — бледность проступала даже сквозь обесцветившуюся за время пребывания под землей кожу лица. Она махнула рукой, указывая вверх по тропе. Клеменс смотрел, как женщины окружили подругу, а мужчины плотной группой, с оружием на изготовку двинулись дальше.

— Господи, помоги… — послышался мужской голос.

По обе стороны тропы выстроились длинные ряды человеческих мумий. Всего их было тридцать, и на многих еще сохранились остатки ремней, ботинок и военной формы… с нашивками на рукаве в виде солнца с крыльями, логотипа корпорации «Гелиос».

— Наконец-то, — произнес Клеменс.

Все недоуменно уставились на него.

— Что?

— Потерявшийся дозор, — пояснил он. — Я все думал, куда же они подевались.

Последние триста миль съемочная группа Клеменса то и дело натыкалась на останки ученых из экспедиции «Гелиоса», но среди них не было солдат. И вот наконец телохранители — высушенные и выставленные на публичное обозрение, с торчащими из них стрелами и копьями, с разного рода смертельными ранами. В одном из черепов застряло черное лезвие обсидианового топора с обломанной рукояткой.

— Что это? Что здесь произошло?

— Таксидермия каменного века, — объяснил кто-то.

— Последний рубеж Кастера,[2] старик.

— Как грешники в аду, — пробормотал звукооператор.

Похоже, они действительно страдали — связанные веревками, с отвисшими челюстями и съежившейся на костях плотью. Сборище проклятых. Не удивительно, что люди боялись подземного мира. В субтерре на самом деле существовали пытки, о которых рассказывали легенды.

Вот он, кульминационный кадр, подумал Клеменс.

Они бродили вдоль рядов, словно посетители мрачного музея, и освещали фонарями то одну, то другую мумию. Солдаты казались Клеменсу какими-то странными, похожими на больших насекомых с бочкообразной грудью и выпученными глазами.

Затем он увидел разрезы. Грудные клетки выглядели огромными из-за маленьких животов. Людей выпотрошили. Глаза вырвали, а вместо них вставили круглые белые камни, смотревшие в вечность. На иссохших бедрах и бицепсах виднелись такие же надрезы, нечто вроде ритуальных увечий.

У ног солдат лежали штурмовые винтовки с расщепленными прикладами — видимо, их сломали в поисках дерева, горючего материала. Только приклады были пластиковыми. Разбитыми вдребезги. Клеменс буквально чувствовал атмосферу ненависти. Хейдлы презирали этих людей.

— Что это?

— Господи, сердце. Они привязали сердце к его бороде.

Клеменс приблизился к мумии. Совершенно верно: высохший мешочек мускулов был сердцем, вплетенным в бороду мужчины.

— Но почему они его не съели? — спросил Клеменс. — И где остальные части тел?

— О чем ты? — Бобби удивленно уставилась на него.

— Здесь было не меньше двух тысяч фунтов свежего мяса, — ответил Клеменс. — Но хейдлы не стали их есть, а высушили и выставили на обозрение. Хотел бы я знать, зачем им эта морока с консервацией трупов?

Подземным миром правил голод. Тут не пропадало ни грамма белка. Судя по тому, что видела съемочная группа, останки ученых и даже хейдлов всегда обгладывались до костей, а кости разбивались в поисках костного мозга. Тем не менее тела солдат остались целыми — в основном.

Настроение было подавленным. Клеменс слушал разговоры, пытаясь понять смысл подобной жестокости.

— Может, предупреждение? — предположил один из альпинистов. — «Берегись». «Осторожно, злая собака». «Здесь водятся драконы».

— Такой обычай существовал у римлян. Они распинали пленников вдоль дорог, ведущих в город. Вроде как в назидание.

— Нет-нет, больше похоже на трофеи. Сувениры с поля боя.

— Зачем они проделали это с глазами?

— Черт, смотрите, они еще и кастрированы. Эти подонки отрезали им яйца.

Последнее обстоятельство всех разозлило, особенно мужчин.

— Точно, но ради всего святого, зачем?

— Думаешь, хейдлы все еще здесь?

— Ты же видел город. Они погибли. Мертвы.

— А вдруг кто-то выжил?

— Невозможно.

— Выжившие есть всегда.

— Она права. Все это одно гигантское убежище.

Лучи фонарей разлетелись в разные стороны, обшаривая тьму.

— Невозможно.

Людьми овладел страх.

— Принесите камеру и звукозаписывающее оборудование, — сказал Клеменс. — Единственное, что мы можем сделать, — снять их на пленку, сохранив для потомков.

На этот раз никто не противился приказу. Они ушли все вместе, оставив Клеменса одного. Режиссер стал прикидывать угол съемки и сочинять комментарии. «Камера скользит слева направо». «О них, о горсточке счастливцев, сыновей и братьев».[3]

Нет, поправил он себя. Люди приходят в широкоформатный кинотеатр не для того, чтобы слушать Шекспира. Им нужна сенсация, шок, потрясение. Клеменс начал снова.

«Лицо мумии крупным планом. Камера отъезжает, показывая мертвецов. Я выступаю из их шеренги».

«С незапамятных времен человек воевал с тьмой…»

Клеменс двинулся вдоль ряда мумий, выискивая подходящее лицо. Блестящие оскаленные зубы. Выпученные каменные глаза. Чернобородый, решил он. Тот самый, со свисающим с подбородка сердцем.

Он подошел к выбранному мертвецу и втиснулся между двумя телами. От стены веяло прохладой. Исходивший от мумий запах вызывал ассоциации с кожевенной мастерской. И спортзалом. Даже мертвые, они не перестали пахнуть. Кожа и пот. Высушенные, как обертка кукурузного початка.

— Джошуа…

Шепот заставил его вздрогнуть. Неужели голос Хаксли слышен и тут? Или кто-то другой издевается над ним?

Клеменс поспешно отодвинулся от стены, подальше от мумий.

— Кто здесь?

Он направил луч фонаря в туннель, пытаясь найти шутника. Никого.