Помоги проекту - поделись книгой:
– Кузэй! – попал с нею в унисон Пирошников и продолжил чтение Некрасова в усеченном виде.
– Мооо! – успела промычать жрица.
– Кузэй! – снова встряла Деметра.
Она была вдохновенно-серьезна. Никаких сомнений в том, что здесь происходит священнодействие, возникнуть просто не могло. И Пирошников, как умел, ей подыгрывал.
– И-ии – все вместе! – вскричал он, дирижируя.
И все домочадцы, и офисный планктон, и Гусарский, и охранники, и даже маленькая фея, чей голосок пронзительно отчетливо прорвался сквозь рев толпы, грянули:
– Моооооо!.. Кузэй!
И тут из недр земли возник знакомый гул, который быстро нарастал. Все находящиеся в кафе почувствовали, что пол уходит из-под ног, проваливается под ними. На самом деле все помещение – пол, стены, потолок – неудержимо наклонялось в сторону задней стены кафе, будто было малой коробочкой, которую вертел в руках великан.
Вся толпа в полтораста человек ссыпалась к задней стене, как горох в кастрюле, если ее наклонить. Раздался общий крик, слившийся с последним заклинанием. Поскольку зрители стояли вплотную, никто не упал, и толпа просто притиснулась к стене, сжав последние ряды. Слышались стоны, ругательства. Стулья первого ряда вместе с сидевшими на них поэтессами и Серафимой, поехали по паркету назад. Но перед помостом было пустое пространство, куда повалились все, стоявшие там и у барной стойки – оба демиурга, их свита и Геннадий, дежуривший у двери. Они подкатились к стульям первого ряда – ив это время коробочка начала обратное движение, как гигантский корабль при килевой качке.
Теперь передняя часть кафе опускалась, а поднималась задняя. И в полном соответствии с законами гравитации толпа посыпалась вперед, сокрушила барную стойку и остановилась. На этот раз упали многие, послышались стоны, крики о помощи, все смешалось.
На самом деле, было не столь опасно, сколь неожиданно. Высота, на которую сместились края зала, была не больше метра, так что и угол наклона оказался небольшим. Происшествие, скорее, походило на аттракцион в парке развлечений, чем на катастрофу. Упавшие поспешно поднимались на ноги, отряхивались и устремлялись к двери, где возникла давка.
Качка прекратилась. Совершив одно колебание, зал остался в наклоненном положении величиною в несколько градусов.
Протиснувшиеся сквозь двери зрители могли убедиться, что такая же неприятность, по-видимому, произошла со всем домом, потому что длинный коридор минус третьего этажа представлял теперь наклонную плоскость, простирающуюся вниз от кафе под тем же самым углом, что и паркет зала.
Усилиями Геннадия и дружины паника была погашена, и поток зрителей достаточно быстро просочился в коридор, а оттуда бегом ринулся вниз к лифтам и лестницам, чтобы быстрее вырваться на улицу, пока дом не рухнул от очередного толчка.
Попавшие на улицу граждане смогли убедиться, что дом теперь и вправду напоминает корабль с задранным носом, словно взбегающий на очередную волну и готовый провалиться затем в бездну.
…Пирошников помог подняться Серафиме и детям, которые восприняли все как игру и были веселы. Как ни странно, была весела и Дина. Она сняла наконец свою полумаску и улыбнулась Пирошникову.
– А ведь неплохо все получилось, черт побери. Вы талант… Только вот дом придется ставить на место.
– Как-нибудь после, – сказал Пирошников.
Он чувствовал, что подвижек больше сегодня не будет. То же, но уже научно, определил и аспирант Браткевич, который подошел к Пирошникову с сияющими глазами.
– Вы бы видели, как вел себя прибор! Сиял всеми огнями, как елка! Буду расшифровывать и синхронизировать с записью звука. Спасибо!
Пирошников с Серафимой вернулись к себе и первым делом успокоили котенка, изрядно перепуганного подвижкой. Затем они переориентировали спальные места, чтобы ночью не скатиться на пол. Теперь лежа можно было представить себе, что отдыхаешь в наклонном шезлонге. Заодно кушетку придвинули вплотную к дивану.
Уже засыпая в этом странном сооружении, Пирошников наклонился к уху Серафимы и прошептал:
– Ну скажи, чего ты во мне нашла?
– Вы прикольный, – сонно пробормотала Серафима.
7
Домочадцам понадобились сутки на то, чтобы осмыслить перемены, произошедшие с домом, и еще один день, чтобы принять какие-то меры.
Меры эти были разнообразны у разных организаций и граждан, но в одном домочадцы были единодушны: надо было срочно решать проблему легендарного демиурга, свалившегося на жильцов, как снег на голову.
Уже в те вечерние часы, когда все домочадцы, за редкими исключениями, едва оправившись от потрясения, толпились рядом с домом и наблюдали за его поведением, стали звучать классические российские вопросы: кто виноват? и что делать?
Виновник был очевиден. Связь между подвижками и появлением на минус третьем этаже салона поэзии, мифическое прошлое хозяина магазина и, наконец, сеанс силлаботонических практик однозначно указывали на Пирошникова. Деметру исключили сразу. Жила она здесь давно, и ее ворожба никак не отражалась на поведении дома.
Столь же очевиден был и вывод. Чтобы излечить недуг, надо было ликвидировать причину. Наиболее горячие домочадцы предлагали сделать это чисто физически, но, скорее, это было сказано сгоряча, для красного словца. Стихийное обсуждение продолжалось всю ночь – сначала на улице, а потом, когда домочадцы вернулись домой, уже на коммунальных кухнях за чашкой чая и рюмкой водки, поскольку после такого потрясения выпить было не грех.
Надо отдать домочадцам должное: Пирошникова не удавили и не повесили тою же ночью. Человеколюбие одержало верх.
Однако гуманизм гуманизмом, но когда видишь стакан на столе с противоестественно наклоненной поверхностью жидкости, хочется сразу же навести порядок.
Впрочем, наиболее догадливые призывали не убивать Пирошникова еще и потому, что выправить положение больше будет некому. Каким образом он станет это делать, оставалось пока неясным.
В преднамеренности злодеяний заподозрить виновника было трудно – зачем ему было тогда поселяться здесь, открывать салон, проводить поэтические чтения с опасностью, что это может накрыться медным тазом в любую минуту? А если он не мог по желанию творить зло, как же ему теперь по приказу творить добро?
Нет, не злонамеренность Пирошникова, а попросту его присутствие создавало опасность. А с присутствием можно было справиться просто – удалить, как больной зуб.
Это мнение окрепло уже на следующий день, и главный юрист минусового этажа, следователь прокуратуры Данилюк взялся разработать приемлемый способ.
Обращаться в суд было бессмысленно. Выселить на основании того, что качается дом? Не делайте из суда посмешище! Изолировать от общества по причине опасности для окружающих? Но где доказательства?
И тогда юрист Данилюк предложил самосуд. Нет, он не произнес этого мрачного слова. Но, собрав десяток крепких мужиков, отцов семейств, Иван Тарасович сказал им так:
– Ну шо, хлопци? Будемо бастрюка рухаты!
– Что такое, Иван Тарасович?
– Подвинем трохи.
Операцию подготовили и провели блестяще. Дня через три после поэтических чтений, воспользовавшись отсутствием Пирошникова, который отправился на книжную ярмарку, к Софье Михайловне в салон явились домочадцы во главе с Данилюком и зачитали постановление Подземной Рады – так Данилюк окрестил свой законодательный орган. А там было сказано, что магазин-салон «Гелиос» и его директор Пирошников В. Н. подлежат немедленному выселению с минус третьего этажа.
Софья перепугалась и тут же принялась звонить Пирошникову на сотовый, пока самодеятельные судебные исполнители упаковывали книги в заранее припасенные коробки.
– Владимир Николаевич, беда! Нас выселяют! Прямо сейчас, принудительно…
– Кто? – деловито спросил Пирошников.
– Данилюк Иван Тарасович.
– Куда?
– Я не знаю.
– Узнайте – куда. А впрочем, все равно. Пусть выселяют. За Николаичем присмотрите.
– За кем? – вздрогнула Софья.
Она никак не могла привыкнуть к прозвищу котенка.
Странный ответ Пирошникова совершенно деморализовал Софью и она безропотно позволила домочадцам упаковать книги, а затем вынести их на первый этаж, где находилась вахта. Дежурившая Лариса Павловна быстро поняла, в чем дело, и препятствий не чинила. Она лишь указала место, куда следовало выносить книги и стеллажи, а затем отдала вершителям подземного правосудия и запасной ключ от жилища Пирошникова.
И поплыли вверх с минус третьего этажа столы и стулья, диван, шкаф – весь нехитрый скарб Владимира Николаевича, нажитый за долгую жизнь.
Последним вынесли котенка Николаича в желтом полиэтиленовом пакете магазина «Babilon».
Слава Богу, этого печального зрелища не видела Серафима, находившаяся двумя этажами выше, в своем операционном зале. Но что она могла сделать против целой футбольной команды мужчин, убежденных в правоте своего дела?
По правде сказать, быстрая капитуляция Пирошникова их обескуражила. Ожидался бой, крики, обвинения, аргументы сторон – а вышел пшик! Противник сдался без боя.
Случилось так потому, что все эти три дня после того, как дом вздыбился, Пирошников не находил себе места. Он винил себя во всем, начиная от необдуманного решения поселиться в этом доме и кончая ненужным вечером поэзии с совсем уж идиотскими силлаботоническими практиками. А в результате дом перекосило. И как теперь людям жить – неизвестно. А самое главное, он уже вполне уверился, что катаклизмы, происходящие с домом, связаны с ним, Владимиром Пирошниковым, но он так и не научился не то чтобы управлять ими, но даже предугадывать.
Потому выселение он воспринял как справедливое возмездие, против которого грех протестовать. А где жить дальше – как Бог даст.
Но пока место определила Лариса Павловна.
Вестибюль, располагавшийся за будкой вахтера и турникетом, заканчивался лестницей – той самой, с которой когда-то боролся Пирошников. Слева от первого ее пролета было пространство, некий кулуар, над которым возвышался следующий пролет. Он образовывал как бы наклонный потолок кулуара. Точнее, его видимой части, потому что невидимая из вестибюля часть пряталась под первым пролетом лестницы. Там уборщицы хранили ведра и тряпки. Получалась как бы квартира из двух комнат с распахнутым входом, куда и направила домочадцев с мебелью и книгами Лариса Павловна.
На беду Пирошникова у начальника охраны объекта Геннадия в тот день был выходной, и никто не смог противостоять произволу.
Софья суетилась вокруг грузчиков, указывая, что и куда ставить, чтобы вышло не совсем внавал. Поместилось все и даже не слишком бросалось в глаза.
Выполнив свою работу, мужики покинули вестибюль. Последним ушел Данилюк. Перед уходом предупредил вахтершу, что если у хозяина вещей будут какие-нибудь вопросы, то пусть обращается к нему.
– Обязательно! – пообещала Лариса Павловна.
Она сияла. Дело даже не в том, что самозванец был наказан. Лариса Павловна предвкушала дальнейшие события, которые рисовались ей захватывающе интересными.
И они последовали вскоре.
В восемнадцать часов закончил работу филиал банка «Прогресс» и банковские работники, а также служащие других офисов устремились на улицу, не переставая негодовать по поводу наклоненных лестничных площадок, ступенек и выложенных плиткой полов. Многие фирмы-арендаторы уже собирались съезжать и последние два дня паковали вещи.
Ступали все осторожно, ибо наклоненные ступеньки заставляли быть внимательными.
Те, кто спускался сверху на лифтах, не замечали странного нагромождения вещей и книжных пачек у лестницы. Но те, кто выходил по ней, не могли не обратить внимания на этот беспорядок и скорбную фигуру Софьи Михайловны, которая сидела на стуле посреди развала, будто позируя для картины передвижников «Разбитая жизнь».
И тут на лестнице появилась Серафима.
Последние дни, после силлаботонических экспериментов, она практически переселилась к Пирошникову, чем вызвала недовольство домочадцев. Волей-неволей ей приходилось бывать на коммунальной кухне и чувствовать косые взгляды. Пытались усмотреть корысть в ее поведении, но не находили. Собственной квартиры у Пирошникова не было, об этом все знали, имущества кот наплакал, так же как и сбережений.
Предположить, что молодая женщина может влюбиться в пожилого мужчину, в голову не приходило. Да, по правде, сама Серафима вряд ли назвала бы влюбленность причиной ее связи с Пирошниковым. Любовь здесь была ни при чем. Серафима просто знала, что она должна быть рядом с этим человеком, и узнала это, лишь только увидела Пирошникова.
Она заметила сверху груду вещей, сидящую Софью, перегнулась через перила, чтобы лучше все разглядеть в полумраке, а затем быстро сбежала вниз и предстала пред Софьей с выражением ужаса на лице.
– Что случилось, Софья Михайловна?!
И Софья нехотя и скупо, как бы показывая, что она вовсе не обязана давать отчет посторонней женщине, поведала Серафиме о принудительном выселении Владимира Николаевича и его гуманитарного салона.
– Туг, кажется, ваши вещи есть… – с едва заметным презрением закончила она, кивком указав на халатик и домашние тапки Серафимы. – Можете забрать.
– Зачем это – забрать? Вот еще – забрать! – тряхнула та головой и, подхватив указанные вещички, скрылась во второй половине кулуара, под лестничным пролетом.
Она вышла оттуда через минуту, одетая уже по-домашнему, деловитая и доброжелательная.
– Вы можете идти домой, Софья Михайловна! – объявила она. – Я дождусь Владимира Николаевича и присмотрю за вещами.
И она для вящей убедительности, чтобы показать, кто здесь хозяин, взяла на руки котенка Николаича и принялась его поглаживать.
Софья на такую наглость ничего не сумела сказать, а лишь вновь набрала номер Пирошникова.
– Владимир Николаевич, вы скоро будете?.. Ах, так… Тут ваша… знакомая… она хочет вас дождаться… – Софья с трудом подбирала правильные слова. – Так что я могу идти, да?.. Ага, спасибо.
Она выключила телефон и спрятала его в сумку.
– Владимир Николаевич задерживается… Будет поздно… – со значением выговорила она. – Я удивляюсь его здоровью. В его годы столько пить…
Последние слова были обращены, скорее, к Ларисе Павловне, с интересом наблюдавшей, чем закончится дело.
– Да-да, хронический алкоголизм… С молодости, – подтвердила она диагноз.
Серафима бесстрастно выжидала, не переставая гладить котенка.
Спускавшиеся сверху по лестнице обитатели бизнес-центра косились на них, стараясь понять, что происходит. В воздухе пахло скандалом, но скандала не было видно.
Софья подхватила сумочку и, демонстративно попрощавшись с одной Ларисой Павловной, покинула вестибюль. Это тоже не произвело на Серафиму ни малейшего впечатления.
Она принялась хлопотать по хозяйству, как бы обустраивая новое жилище, какое ни на есть. Для начала Серафима возвела стены из книг – это были, в основном, стандартные картонные коробки из-под офисной бумаги, а также перевязанные шпагатом пачки. Они были довольно тяжелы, но Серафима увлеченно ставила их одну на другую, пока не построила стену в пять рядов – больше было опасно, стена теряла устойчивость из-за наклона пола. Высота стены составила примерно полтора метра, причем ее оконечность, примыкавшая к лестничному пролету, была выложена ступеньками. На них Серафима поставила вазу, будильник, бутылку вина с бокалами и остановилась в растерянности, ибо больше украшать было нечем.
Серафима устроилась в кресле, положив на колени котенка, и вскоре уснула.
Разбудил ее какой-то посторонний шум. Она открыла глаза и поначалу не поняла, где она находится. Слабо светили лампы по стенкам, блестел мраморный пол, в будке вахтера копошился разбуженный охранник.
Посреди этого полутемного вестибюля стоял Пирошников в распахнутом плаще и шляпе, а в руке у него была гитара.
Он стоял, вглядываясь в тот угол, где горела накрытая какой– то тряпкой, быть может, просто наволочкой, лампа под зеленым абажуром, а дальше в углу угадывалась фигурка женщины в домашнем легком костюме, полулежащая с ногами в просторном бархатном кресле. Это напоминало декорацию какого-то непоставленного чеховского спектакля, в котором ему надлежало сыграть роль, но какую – он не знал. Он силился вспомнить реплику, но не мог, потому сказал глухо:
– Кто это сделал, лорды?
Он знал, кто это сделал, но хотел насладиться горечью.
– Да-ни-люк… – нараспев отозвалась Серафима.
Поделиться книгой: