Я вроде теряюсь от неожиданности. Вопрос как вопрос. Но, я, честно, никогда над ним не задумывался.
— Да, тут ты прав, кем же еще быть такому мужику, как ты, если не русским. Гордишься?
«Нет, он все-таки улавливает, что у меня роется в голове». Мы теперь скрещиваемся взглядами — глаза в глаза. Меня впервые в жизни назвали мужиком, небось, шутит. На лице Учителя крупном, скуластом, сжатом нет и тени усмешки.
— Конечно, горжусь, мы же круче всех на свете.
Он поднимается с дивана, подходит к столу, произносит медленно, задумчиво глядя на экран новехонького компьютера, как бы обращаясь к самому себе:
— Молодец Федор, доброго нам бойца привел. Я думаю, нам с тобой будет по пути.
И тут же следуют конкретные вопросы:
— Живешь с матерью? Она кем работает? — я вижу, что он хочет сделать для себя какие-то выводы.
— Инженером в НИИ, — морщусь я, да ничего тут не поделаешь. Мамкин институт я ненавижу, она на него горбатится-горбатится, а отдачи никакой. Зарплаты у нее — кот наплакал, чертежи для тупарей со всей Москвы ночи напролет чертит, тем и живем. А иначе совсем тяжело пришлось бы.
— Не беда, наступит день, когда ты твердо встанешь на ноги, будешь сильным и надежным. И мамке твоей не придется горбатиться ночами. — Он вновь читал мои мысли, самые сокровенные.
— Башка у тебя варит, и мысли правильные, а вот мускулы надо подкачать — цены такому мужику, как ты, не будет. Я с Никитой поговорю, чтобы он на тебя особое внимание обратил на тренировках.
— Правда?
— Правда-правда, только ты учти: у нас в клубе не пьют, не курят и не сквернословят. Увижу с сигаретой или выпивкой, услышу, что материшься — вылетишь отсюда в ту же секунду, понял?
— Понял, — я отвечаю по-военному четко, и вижу: это ему тоже понравилось.
— Свободен, — он командует так, что хочется выйти из его кабинета чеканным шагом, как на уроках военной подготовки.
Я выхожу от Михаила в приподнятом настроении. Со мной происходит что-то странное, может, оттого, что в меня поверили, а, может, я впервые почувствовал, что кому-то нужен. И эти новые доселе неведомые мне ощущения придают силу, уверенность. Федька дожидается меня в соседней комнате, ему явно не терпится услышать мой рассказ. Я бросаюсь к нему:
— Федька, да ты молоток! Жаль, что ты раньше меня сюда не привел!
— Я же говорил, что тебе здесь понравится! То ли еще будет, когда ты и с нашими ребятами познакомишься, — он сияет как медный таз, довольный тем, что его ожидания оправдались.
— Учитель сказал, что я должен буду походить в спортзал. Для общего развития.
— Забылся? Для тебя он не Учитель, а Михаил Васильевич, — Федор посуровел. — Пока у тебя не было посвящения.
— Посвящение? — какое таинственное слово, из книг, что я читал в детстве, — а вот это поинтересней спортзала…
— Каждый последний день месяца, мы принимаем в наши ряды новеньких. Это и есть посвящение — особый день, особое доверие, особый обряд. Я, например, все лето просто так сюда приходил. И только тридцать первого августа приняли, в последний день лета. — Некоторые по полгода ходят, — заключает Федька, явно довольный тем, что он не из таких.
И все же я везунчик. Ничего вроде бы не произошло в моей жизни. Мама по-прежнему считает, что я после «Спокойной ночи, малыши» должен отправляться в постельку, ходит на работу каждый день, и поражается своим девочкам, умеющим делать вид, что работают. Бабушка все так же раз в два дня названивает из своей деревни, не уставая напоминать, что я должен правильно питаться, что без меня ей скучно, что у нее болит сердце, ломит в суставах, что Васька-алкаш опять избил свою жинку, а она снова побежала жаловаться участковому. Федька по-прежнему мой самый задушевный друг, а я все также пялюсь на Иру.
Я так же, как все предыдущие годы, жду конца уроков. Но теперь в этом ожидании появился некий смысл.
Мне не терпится попасть в «Красное кольцо» — так называется наша организация. Впереди у меня — главное таинство — посвящение, когда меня признают своим. Для этого я должен знать устав «Красного кольца» и исправно посещать тренажерный зал. В тренажерном за главного Никита. Причем, ребята тренируются по специальной программе — мне даже не разрешают остаться.
А устав по мне. Если коротко — все должны знать: Россия самая великая страна на свете и только русские могут решать ее судьбу. В клубе я общаюсь только с Федором, остальные «посвященные» не особо жаждут дружбы со мной, ну и я не лезу к ним.
Раз я провозился со штангой до самого вечера, чтобы хоть краем глаза увидеть, как это все происходит — собрания братства. Все, что я успел увидеть, это как пацаны рассаживаются на свои места — стулья, расставленные по кругу. В центре возвышалось простое деревянное кресло с высокой спинкой. Это место его, Учителя, соображаю я. На стене — опять же наш триколор, поодаль флаг Российской империи, каким он был до семнадцатого года, его я до сих пор видел только в учебниках по истории. На стеклянном стенде — герб России. По-моему, все это круто, я чуть было даже не закричал: «Вперед, Россия!» Но тут ко мне подошел Никита, просто положил мне на плечо руку:
— Еще насмотришься, поверь, — подталкивает к выходу, — а пока вали домой.
Я шагаю домой, и воображение рисует захватывающие картины посвящения, когда я стану полноправным членом братства.
Как говорится у классиков, ничто не предвещало грозы: правда, дни бегут гораздо быстрее, клуб становится родным пристанищем. Жара стоит жуткая, по телику подтвердили анормальность такой погоды для сентября. Мол, в Москве уже лет пятьдесят такого не наблюдалось. Ну, я думаю, лет пятьдесят тому назад в Москве много чего не наблюдалось. Например, такого количества приезжих — не то, чтобы они особо сильно мешают, но как-то не по себе становится. По дороге вспоминаю, что с утра ничего не ел, заворачиваю в продуктовый магазин, где тут же натыкаюсь на бутылки пива. Вот и замечательно! Если взять к пиву сухарики, то лучшего обеда не придумаешь: и сытно, и экономно. Признаюсь, у «Красного кольца», взглянув на сетку, в которой весело позвякивали бутылки, вспоминаю о запрете на спиртное. Ну, так ведь то спиртное, а в сетке всего-навсего пару бутылок «Старого мельника».
Да не тут-то было: Даня — охранник и секретарь в одном лице придерживался иного мнения о содержимом моей ноши. Он даже привскочил, а поскольку я никак не мог взять в толк, что же такое со мной приключилось, Даня буквально зашипел:
— Кати отсюда подальше! Выкинешь свои бутылки, тогда и возвращайся, — и стал подталкивать меня к выходу.
В общем, Дане было совсем не до шуток. Пришлось поворачивать оглобли назад. Выкидывать такое добро непривычно и чертовски жалко. Я лет с тринадцати пью пивко и первый раз добровольно отказываюсь от этого напитка. Но делать нечего. Через пару минут я со вздохом кладу свои бутылки рядом с ближайшим мусорным бачком. Остается еще понаблюдать за молниеносно возникшим оборванцем, который ошалело пялится на сокровище, неведомо как оказавшееся у него в руках. На обратном пути меня поджидает Федька, который, не произнося ни слова, вцепившись в мой рукав, волочет меня в туалет.
— Я тебя сюда привел не пивком баловаться. — И короткий хук под дых однозначно подтверждает высокую степень Федькиного разочарования.
— У вас, что общество трезвенников? — я начинаю злиться. Хотя догадываюсь, что не прав.
— Не нравится — не ходи. Обойдемся без алкашей. С Учителем сам объяснишься, — Федьку таким злым и встревоженным мне видеть не приходилось.
Вечером, дождавшись пока все разойдутся, подбираюсь к кабинету Учителя. Обидно, но все же принимаю решение: если он начнет орать, как в школе преподы-уроды, то я просто повернусь и уйду. Навсегда. Набрав в грудь побольше воздуха, стучу в дверь, через минуту с виноватым видом возникаю перед Учителем.
— Михаил Васильевич, я вот тут пришел… — у меня перехватило в горле, и я заткнулся.
— Во-первых, не мямли, а говори четко, как и подобает мужику. Во-вторых, я уже все знаю.
Он усмехнулся, давая знать, что инцидент исчерпан:
— Любому другому бы показал на дверь, но ты мне с самого начала приглянулся. Верю я в тебя. Но ты учти: еще раз что-нибудь такое выкинешь — забудь сюда дорогу.
Такой вот мужской разговор…
— Я докажу, что на меня можно положиться во всем — обещаю, — и я взглянул прямо ему в глаза.
Из кабинета Учителя выскакиваю самым счастливым человеком на земле. Найти Федьку в тренажерном зале несложно. От моего пересказа разговора с Учителем, он просто балдеет.
— Не ожидал, что он тебя простит, такого у нас еще не случалось, — Федька не без ревности оглядывает, и тут же успокаивает и себя, и меня: — Но ты непосвященный, какой с тебя спрос.
— Я сегодня с Дашуткой встречаюсь, она придет с подружкой, — Федор резко меняет тему.
— А она симпатичная? — воображение рисует ясноглазую светловолосую красавицу. Одним словом, Иру.
— Кто? Дашка? По мне — очень, а тебе до нее какое дело? — Федька сразу набычивается.
— Да при чем здесь твоя Дашка? — Надо же, как от любви у него крыша поехала. — Я про ее подружку.
Через полчаса мы стоим перед памятником Грибоедова. Федька уважительно кивает на памятник:
— Я ведь раньше ничего о нем не знал. А он, оказывается, не только книги писал — дипломатом был. В Персии погиб — за Россию. Я даже хотел на могилу пойти, поклониться. Только вот похоронили его в Грузии, представляешь? — и он выглядит недоумевающем человеком.
Я вполне разделяю недовольство своего дружка столь печальным фактом в биографии великого поэта и дипломата, читал про него в мемуарах, посвященных современникам Пушкина. С удовольствием развиваю эту тему, но тут Федя прерывает начатую лекцию:
— А вот и девочки!
И тут же суровеет, пристально вглядываясь в приближающуюся парочку:
— А это кто цепляется к ним?
И в самом деле, рядом с нашими девчонками шагают вразвалочку двое мужиков лет этак под сорок. И на лбу у этих уродов написано, что с гор они спустились только вчера, временно расставшись со своими баранами. Федька, расталкивая прохожих, кидается к экс-пастухам с кавказских гор, в следующее мгновение его кулак «достает» хлебальник лузера, кротко возмутившегося тем, что его, видите ли, толкают.
Одна из девчонок взвизгивает, другая успокаивает ее.
— Чего вопишь, дура? Это же Федя, он сейчас этих черных уроет.
Но тут на помощь лузеру бросается его коллега с гор и они вдвоем начинают мутузить Федьку. Догадка девчонки о том, что у Федьки есть намерение урыть черномазых становится весьма спорной. Я, стряхнув оцепенение, кидаюсь на помощь Федьке — и силы в кулачном бою выравниваются. Конечно, за несколько дней тренировок я не стал Шварцнеггером, но, что чувствую себя увереннее, это точно. Черный крошит мне подбородок, я не остаюсь в долгу и наношу ему прямой по носу. Под моим кулаком слышу и чувствую хруст. Черный хватается за свой шнобель, и воет от боли. Нам требуются пару секунд, чтобы, наподдав незадачливым ухажерам еще пару тумаков, под трель милицейского свистка кинуться в разные стороны. Федька, прежде чем исчезнуть, кричит, что через полчаса снова будет перед Грибоедовым. Короче, мы встречаемся, но уже без всяких приключений. Дашка, что и говорить, хороша, чего нельзя сказать о ее подружке. Впрочем, знакомство вполне можно продолжить. А что делать? К крутым девчонкам надо подъезжать на крутой тачке. Мы идем и болтаем, то есть соловьем заливается Федор перед своей Дашкой, а я предпочитаю помалкивать. Но и она на него смотрит влюбленными глазами, как на героя, видно, у них все на мази. Наверное, взаимная любовь — это чудо, а в моей жизни чудес не бывает.
И все же я возвращаюсь домой с чувством исполненного долга: впервые в жизни я поступил как настоящий мужчина, заступился за своих девчонок. А на следующий день предстаю перед Учителем.
— Мне известно о вашем вчерашнем приключении. Слов нет, ты, конечно, молодец: и другу на помощь пришел, и за слабых заступился. Но самое главное… А знаешь, что самое главное?
Странно, что я над этим как-то не задумывался. В самом деле, в чем был смысл вчерашней драки? Какое значение придает ей Учитель?
— Черный, этот недочеловек, давным-давно забыл, что он здесь в гостях. Он не знает, что такое Россия. Вы показали, что такое русский дух. Так что поздравляю тебя, Артем, с боевым крещением. Ты знаешь, у нас испытательный срок обычно несколько месяцев бывает. Я думаю, что после вчерашнего ты делом доказал, что я в тебе не ошибся. Так что готовься к посвящению.
Я стану членом братства «Красное кольцо»?! Неужели моя мечта сбылась? Он сказал, что я крутой. Ведь он это имел в виду. И про посвящение говорил. Получается, что я меньше Федьки с испытательным сроком ходил? Меньше месяца? Эх, когда я ему расскажу, он точно помрет от зависти. Жаль, нельзя ничего мамке рассказать, опять ныть начнет: что за организация, кто такие, какое такое посвящение. Я ей уже успел наврать, что хожу в клуб по интересам, где ребята разными видами спорта занимаются. Вот и весь сказ.
Чтобы кто-то прошел обряд посвящения меньше чем через месяц — этому Федька отказывался верить. И еще Федька сказал, что в этот день все должно быть по-особому.
В заключении мне было объявлено, что в клуб я могу явиться только без четверти девять, потому что братство весь день будут готовиться к моему посвящению, и я не должен путаться под ногами.
С трудом, дождавшись вечера, я мчусь к родному клубу. Перед ним стоит Федька — одетый в черную одежду, весь какой-то очень серьезный и торжественный — таким его я вижу впервые. В клуб мне хода нет:
— Сегодня у нас собрание будет в другом месте, и я, как человек, который тебя привел в наше братство, сам должен проводить тебя туда.
— Лады, Федька, пошли. А где это будет? — я стараюсь сохранить спокойствие, хотя дергаюсь страшно, но виду не подаю.
— Здесь недалеко, — кивает он в сторону заброшенного парка.
Этот парк пользовался дурной славой, и даже мы, пацаны, обходили его стороной. Он уже давно разросся и превратился в лес, нагоняя теменью страх и тоску. В общем, у нас он считался стремным уголком.
Посвящение и лес? Не то, чтобы я удивлен или того хуже — трушу, я вообще теперь ничего не боюсь. Просто как-то странно…
— Да, в лесу, — Федька ответил, как ножом обрубил.
— Слушай, а Наташа… Ну, девчонки наши, что говорят? — спрашиваю я так к слову, чтобы скоротать время.
— Артем… (А это, что-то новое. Федька меня назвал не Тёмой, а Артемом. Меня так только мама называет, когда злится, а больше никто, в школе обращаются исключительно по фамилии, как известно).
— Ты сейчас должен сосредоточиться на мыслях о посвящении, о том, как оправдать доверие Учителя и братства. А ты о какой-то девчонке мелешь!
И он смотрит на меня с укором. Мне становится как-то неловко, действительно, чего это я? Нашел тему для разговоров. Вдалеке вдруг мелькают всполохи костров.
— Что это за огни или мне кажется?
— Ничего тебе не кажется — это костры посвящения. Ты с допросом повремени — все увидишь сам.
И вот что я увидел. Широкая поляна, амфитеатром уходящая в темноту. В центре поляны стоит Михаил в черном длинном плаще, освященный золотым сиянием костров. В отдалении за огненным кругом мрачной стеной скопище людей, лиц невозможно разглядеть. Мне даже мерещится, что это не наши пацаны, а какие-то сказочные великаны.
Меня охватывает жуть, я невольно делаю назад, натыкаюсь на Федора. Он незаметно берет меня за локоть и слегка подталкивает вперед. Я оказываюсь в центре поляны, пламя костров ослепляет и оглушает меня.
— Артем, если ты пришел по доброй воле и готов стать одним из нас, то подойди ко мне.
Это Михаил. Он простирает руки навстречу мне, преисполненный таинства и величия.
Кажется, тысячу глаз из темноты воззрились на меня. Гулкий стук в груди тревожным набатом отдается в ушах. Я переступаю огненный круг и становлюсь рядом с Учителем. Он снова повторил ту же фразу, только на этот раз вопрошая:
— Артем, готов ли ты стать одним из нас?
Его слова эхом отзываются в темноте. Я нервно облизывая пересохшие губы, не в силах произнести ни звука. Людская стена вновь выкрикивает свой вопрос, повторяя его снова и снова. Я застыл, окаменел словно изваяние. И тут до меня доносится шепот Федора.
— Артем, скажи «да». Скажи просто — «да».
Шепот друга избавляет меня от оцепенения, и я не без труда выдавливаю из себя:
— Да…
И замолкаю. Но, поняв, что одного слова недостаточно, тотчас добавляю:
— Готов…
— Кто может за него поручиться? — Михаил обводит строгим взглядом круг. Слышен голос Федора:
— Я, Учитель! Я готов поручиться за Артема.
— Что ты можешь сказать о нем? Достоин ли он нашего братства? — звучат новые вопросы.
— Артем готов служить идее великой России. Он предан ей, и он найдет в себе силы умереть за нее. Да, он будет достойным членом нашего братства, Учитель.
— Артем, ты готов дать клятву верности? Клянешься ли ты, что навсегда вступаешь в наши ряды, и что только смерть заставит тебя покинуть своих братьев?
— Клянусь! — уже проникся таинством и хочу стать частицей действа.