Последнее слово техники

— Я говорю о пизде.

Я покачала головой.

— Ли, я не понимаю, о чём ты говоришь.

— Да он просто хочет тебя трахнуть, — сказала Рогрес. — Он прямо зачах в твоё отсутствие.

— Нет, — сказал Ли, запустив большой водяной пузырь в Рогрес. — Я вот о чём говорил: большинство памятников напоминают иглы, кенотафы, колонны. А тот, что видела Сма, похож на пизду. Он и построен-то в месте, где расходятся два рукава реки. Будто на лобке. Из этого, а также по общему мироощущению, выказываемому Сма, можно сделать вывод, что, занимаясь всей этой фигнёй на службе у Контакта, Сма просто подавляет свою сексуальность.

— Я никогда об этом не задумывалась, — сказала я.

— Если говорить начистоту, Дизиэт, то тебе только и нужно, чтобы тебя оттрахала целая долбаная цивилизация, вся эта грёбаная планета. Думаю, что это делает тебя хорошим оперативником Контакта, однако если это всё, что тебе надо от жизни, то…

— Ли, — прервал его Тагм, — здесь только для того, чтобы загореть получше.

— …но я считаю, — как ни в чём не бывало продолжал Ли, — что подавлять какие бы то ни было свои желания неразумно. Если всё, чего тебе хочется, это хороший перетрах, — Ли сказал это по-английски, — то, значит, хороший перетрах — это всё, что ты должна получить, а конфронтация с сеятелями смерти, размножившимися на временном жизнеобеспечении в тихой заводи на этом каменном шарике, бессмысленна.

— Я по-прежнему считаю, что это тебе в первую очередь нужен хороший перетрах, — сказала Рогрес.

— Вот именно! — воскликнул Ли, широко раскинув руки, с которых тут же покатились водяные капли, неуверенно подрагивавшие в антигравитационном поле. — Я ведь этого и не отрицал.

— Прямо Мистер Естественность, — кивнул Тагм.

— А что плохого в том, чтобы вести себя естественно? — возразил Ли.

— Но я помню, как в один прекрасный день ты заявил, что все проблемы человечества проистекают от того, что оно себя всё ещё ведёт слишком естественно, чураясь ограничений цивилизации, — сказал Тагм и повернулся ко мне. — Запомни это: Ли может менять свои геральдические цвета даже быстрей, чем ОКК.

— Есть естественное поведение и… естественное поведение, — сказал Ли. — Я цивилизованный человек от природы, а они по природе своей варвары. Следовательно, я вправе вести себя естественно, а они — нет. Но мы уходим от основной темы. Что бы мне хотелось сказать, так это что у Сма явно какие-то психологические проблемы, а я — единственный человек на борту этой машины, кто имеет некоторое представление о принципах фрейдистского психоанализа. Так что если кто и способен ей помочь, то это только я.

— С твоей стороны очень мило предложить свои услуги, — сказала я Ли.

— Как сказать, — отмахнулся Ли.

Он уже стряхнул с себя большую часть капель, и они поплыли в нашу сторону, а он — в противоположную, к дальней оконечности зала нулевой гравитации.

— О, Фрейд… — насмешливо фыркнула Рогрес, как будто это слово было чем-то вроде джамбла[35].

— Язычница! — возгласил Ли, выпучив глаза. — Я догадался: твои культурные герои — Маркс и Ленин.

— О нет, я единственная истинная ученица самого Адама Смита, — проворчала Рогрес. Она закувыркалась в воздухе, выполняя неспешные упражнения, делавшие её похожей на геральдического орла.

— Дерьмо, — с отвращением сплюнул Ли (в буквальном смысле слова, — я видела капли его слюны).

— Ли, у тебя самые ветвистые рога на этом корабле (Госпожа Сма путается в лексемах британского и американского вариантов английского языка. Следовало бы выразиться примерно так: «Ты самый похотливый самец на этом корабле». — Примеч. дрона.). — сказал Тагм. — И если кому и нужен психоаналитик, так это тебе. Твоя зацикленность на сексе — не просто…

— Кто зациклен на сексе? Я? — сказал Ли, возмущённо стукнув себя в грудь и откинув голову. — Ха! — Он расхохотался. — Послушай, — он с некоторым трудом принял позу, которая на Земле могла бы сойти за позу лотоса, если бы здесь был пол, чтобы на него усесться, и положил одну руку на бедро, другую обличающим жестом вытянув перед собой. — Это вы зациклились на сексе. Вы знаете, сколько в английском языке слов для полового члена? Или вагины? Сотни! Сотни! А сколько у нас? Одно! Одно для каждого органа, причём (Слово, употреблённое здесь Сма, имеет значение, как раз промежуточное между «обычным» и «особенным». Выбирайте сами. — Примеч. дрона.), употребляемое также и в анатомической лексике. И ни одно из них не имеет ругательного значения. Всё, что я делаю, так это пытаюсь обогатить наш словарный запас. С готовностью, исследовательским интересом и дотошностью. Что в этом дурного?

— Ничего особенного, — ответила я, — но существует грань, за которой интерес переходит в болезненное пристрастие, и я думаю, большинство людей сочли бы такое пристрастие предосудительным, поскольку оно уменьшает вариативность и гибкость поведения.

Ли, мало-помалу дрейфовавший в направлении от нас, яростно закивал.

— Я только скажу, что одержимость вариативностью и гибкостью — одна из вещей, которые делают так называемую Культуру столь скучной.

— Ли тут основал Общество Скуки, пока тебя не было, — с усмешкой объяснил мне Тагм. — Пока что он единственный его член.

— Всё в порядке, — сказал Ли, — и, между прочим, я уже изменил название тайного общества на Лигу Тоски. Да, скука — это прискорбно обойдённый вниманием аспект жизни в такой псевдо-цивилизации, как эта. Хотя сперва я считал, что людям, изнывающим от скуки, может показаться любопытным собраться вместе — просто так, от нечего делать, — но теперь осознал, что истинно значимый и глубокий опыт состоит в том, чтобы валять дурака от скуки в полном одиночестве.

— Ты думаешь, в этом вопросе нам нечему поучиться у землян? — спросил Тагм. Помолчав, он развернулся к ближайшей стене и сказал, обращаясь к ней: — Корабль, включи вентиляцию, пожалуйста.

— Земля — планета, порабощённая скукой, — веско сказал Ли. Из одного конца зала потянул свежий ветерок, дувший в направлении противоположной стены. Мы дрейфовали под этот бриз.

— Земля? Скукой? — переспросила я. Моя кожа постепенно высохла.

— Ну а чего ты ожидала от планеты, где негде ногу поставить, не опасаясь пнуть кого-нибудь, кто в этот момент отбирает у другого жизнь, или же рисует, или же сочиняет музыку, или продвигает вперёд науку, или подвергается пыткам, или совершает самоубийство, или гибнет в автокатастрофе, или скрывается от полиции, или страдает от какой-то непонятной болезни, или же…

Мы приближались к мягкой, пористой стене, поглощавшей ветер («Как меня тошнит от этих стен…» — со смешком пробормотала Рогрес). Трое из нас оттолкнулись от неё и, вежливо расступившись, пропустили Ли, всё ещё движущегося в противоположном направлении, головой к стене. Рогрес наблюдала за ним с любопытством пьяницы-естествоиспытателя, изучающего перемещения мухи по ободку опустевшего бокала с выпивкой.

— … или же просто идёт ко всем чертям.

— Как бы ни было, — сказала я, когда мы поравнялись, — разве может всё это вызывать скуку? Очевидно ведь, что там происходит столько…

— Всё это крайне утомительно и скучно. Чрезмерно скучная вещь не может быть интересна, кроме как в определённом академическом смысле. По определению, никакое место не является скучным, если ты в состоянии как следует порыться там в поисках того, что, может статься, тебя заинтересует. Но если какое-то место не вызывает никакого интереса, абсолютно никакого интереса, то где-нибудь существует и его полная противоположность, квинтэссенция всего интересного и нескучного. — Ли оттолкнулся от стены. Мы замедлились, остановились и полетели обратно, то есть — теперь — вниз. Рогрес помахала Ли, пролетая мимо него.

— Ну, — сказала я, — выходит, на Земле — позволь мне называть её истинным именем — на Земле, где всё это происходит, столько всего интересного, что это даже вызывает у тебя скуку. — Я прищурилась. — Так следует тебя понимать?

— Типа того.

— Ты совсем сбрендил.

— А ты невыносимо скучна.

4.2 Разговор со счастливой идиоткой

Я говорила с кораблём о Линтере на следующий же день после того, как увиделась с ним в Париже, и ещё несколько раз — позже; не думаю, что в моих словах сквозила хоть какая-то надежда на то, что этот человек способен переменить своё решение. Когда мы беседовали о нём, голос корабля казался мне скорее Подавленным.

Разумеется, корабль мог бы при желании сделать все эти аргументы чисто теоретическими, просто взяв и похитив Линтера. Чем больше я раздумывала над такой возможностью, тем крепче становилась моя уверенность в том, что корабль послал шпионить за ним микродронов или «жучков»; впервые такая догадка мелькнула у меня, когда он сказал, что, хотя выходил наружу без терминала, Капризному тем не менее должно быть известно его местонахождение. Я подозревала, что эта штука подглядывает за всеми нами, хотя, будучи прямо спрошен, корабль отрицал это (вообще говоря, если уж ОКК пожелает уклониться от разговора, то вам покажется, что нет в Галактике существа более изворотливого и скрытного; так что о прямом ответе, конечно, не могло идти и речи (Думаю, что такая привычка ужасно раздражает, но она сама с этим не соглашается. — Примеч. дрона.), так что делайте собственные выводы).

Ничто не могло быть для корабля проще, чем накачать Линтера наркотиками или послать дрона оглушить его, а потом запихнуть в спасательный модуль. С технической точки зрения.

Я даже предположила как-то, что его можно было бы просто заместить — ну, вы знаете все эти исчезновения в лучах света, как в сериале Звёздный путь, о котором корабль без хохота и говорить не мог (Госпожа Сма путает передачу материи (!) с межпространственным замещением ею индуцированной на расстоянии сингулярности. Я в шоке. — Примеч. дрона.). Но я не думала, что он и впрямь на такое пойдёт.

Мне предстояло встретиться с кораблём ещё раз — и нельзя сказать, что я была этим довольна; я знала, что его трудно уязвить как по части интеллектуальных способностей, так и относительно физически проявляемой мощи, но для корабля возможное похищение Линтера стало бы лишним признанием того, что в остроумии он человека превзойти не может. Не было сомнений, что он сделает всё возможное, чтобы заручиться всеми возможными оправданиями такого поступка, если уже не озаботился такой задачей; и, конечно, справится с ней — ведь в отсутствие других Разумов ни о каком созыве кворума, который мог бы дать ему шанс уйти от ответственности, речи не шло. Но он, пожалуй, потеряет лицо. А ОКК могут быть настроены исключительно злопыхательски. Так что Капризный серьёзно рисковал стать мишенью для насмешек всего флота Контакта на несколько месяцев, это в лучшем случае.

— Ты пришёл к какому-то решению насчёт всего этого?

— Я обдумываю все варианты, — кисло ответил корабль. — Но не думаю, что я на это пойду. Даже в качестве отчаянной меры.

Мы всей гурьбой недавно посмотрели Кинг-Конга и теперь сидели в бассейне, перекусывая снеками из казу[36] и запивая их французскими винами (виноград, конечно, был выращен на корабле, но, согласно данным статистического анализа, вино было ближе к классическим образцам, чем какое бы то ни было из доступных нам на Земле, как он нас убедил… всех, кроме меня). Я размышляла о Линтере и в конце концов отважилась спросить у автономного дрона, какие планы разработаны на тот случай, если ситуация обернётся наихудшим образом (Вообще-то Сма обращалась в тот момент к управляемому кораблём подносу с напитками, но она сама решила, что было бы глупо рассказывать, как она разговаривала с подносом. — Примеч. дрона.).

— Отчаянной меры?..

— Не знаю, как сказать… Можно было бы, допустим, следить за ним до тех пор, пока местные не обнаружат, что он не один из них — скажем, в больнице. Потом устроить там… маленький ядерный взрыв.

— Что?

— Они бы об этом такого насочиняли… назвали бы это Взорванной Тайной.

— Ты серьёзно?

— Вполне. Что изменится в этом зоопарке — там, на планете — от ещё одного акта бессмысленной жестокости? Это было бы вполне логично. Попал в Рим? Так сожги его[37].

— Ты ведь это на самом деле не всерьёз, правда?

— Сма, да за кого ты меня принимаешь? Конечно же, не всерьёз!!! Ты что, совсем того? Да к чертям собачьим моральные препоны: это было бы так некрасиво! Ты за кого меня держишь, в самом деле?!

И дрон оскорблённо удалился.

Я поболтала ногами в бассейне. Играл джаз тридцатых годов, в нереставрированной версии; были слышны все хрипы и щелчки оригинальной записи. Корабль сейчас как раз увлекался этой музыкой, а также грегорианскими хоралами, хотя совсем недавно (как раз в то время, когда я была в Берлине) пытался всех приобщить к Штокхаузену[38]. Я не испытывала особого сожаления, что пропустила период постоянных шатаний корабля от одного стиля к другому.

Кроме того, я узнала, что в моё отсутствие корабль послал во Всемирную службу ВВС открытку с просьбой пустить в эфир Странный случай в космосе[39] Дэвида Боуи «для доброго корабля Капризный и всех, кто на нём путешествует». (Это сделала машина, способная заглушить весь спектр электромагнитного излучения Земли трансляцией откуда-нибудь из окрестностей Бетельгейзе.) Ответа мы не получили. Кораблю эта проделка показалась забавной.

— О, а вот и Диззи. Она должна знать.

Я обернулась, увидев Рогрес и Джибард Альсахиль. Они уселись рядом со мной. Джибард была, как я вспомнила, подругой Линтера в год между отлётом с борта Неудачливого бизнес-партнёра и прибытием на Землю.

— Привет, — сказала я, — что именно я должна знать?

— Что произошло с Дервлеем Линтером? — спросила Рогрес, окунув руку в бассейн. — Джиб только что вернулась из Токио и хотела повидаться с ним, но корабль пришёл в раздражение и сказал, что не хочет говорить, куда тот запропастился.

Я посмотрела на Джибард. Она сидела, скрестив ноги, похожая на маленького гнома. На устах её была сдержанная улыбка, но внутри чувствовалась каменная неподвижность.

— Почему ты думаешь, что я об этом что-то знаю? — спросила я Рогрес.

— Я слышала, что ты виделась с ним в Париже.

— Хм… ну да, да, я его встретила там. — Я в замешательстве воззрилась на световые узоры, которыми корабль украсил дальнюю стену; они постепенно становились ярче, в то время как основные источники света тускнели, что знаменовало наступление вечера на борту корабля (который постепенно сближал продолжительность наших суток с земной).

— Тогда почему он не вернулся на корабль? — спросила Рогрес. — Он поехал в Париж ещё в самом начале операции. Почему он по-прежнему там? Он что, решил попросить политического убежища?

— Я провела там всего один день. Даже меньше. И я бы не хотела касаться его психического состояния… скажем так, он был счастлив.

— Тогда не говори ничего, — довольно невнятно пробормотала Джибард.

Я какое-то время смотрела на Джибард. Она продолжала улыбаться. Тогда я повернулась к Рогрес.

— Почему бы вам самим не навестить его?

— Мы пытались связаться с ним, — сказала Рогрес, кивнув в сторону своей спутницы. — Он не выходит на контакт. Даже с Джибард. Она пыталась это сделать как на планете, так и отсюда.

Джибард смежила веки. Я посмотрела на Рогрес в упор.

— Значит, он не хочет с ней разговаривать.

— Ты знаешь, — сказала Джибард, не открывая глаз, — я думаю, это потому, что мы не можем принять его образ действий. Я имею в виду… у женщин есть своё, женское, все эти… а у мужчин — все эти мачистские замашки… они считают себя вправе делать всё, что им заблагорассудится, а мы — нет. Я хочу сказать, есть что-то, доступное им, но не нам. А там есть всё, что им нужно, но нет кой-чего, что было бы нужно нам. Ну и вот. У нас нет этого… этих… и мы не можем вести себя на планете так же, как они. Думаю, загвоздка в этом. Давление. Удары судьбы. Разочарование. Я думаю, я даже слышала эти слова от кого-то. Но всё это так безнадёжно… я не знаю, кто здесь был бы в чём-то уверен. Я не знаю, что мне с этим делать, понимаешь?

Мы с Рогрес переглянулись. Некоторые лекарства делают тебя болтливой идиоткой.

— Я думаю, что тебе известно больше, чем ты можешь нам сказать, — заключила Рогрес. — Но я не собираюсь клещами вытягивать из тебя недостающие сведения.

Она улыбнулась.

— А знаешь что? Если ты мне не скажешь… я пойду к Ли и скажу ему, будто ты мне призналась, что влюблена в него и просто поддразниваешь его. Как тебе такое? Я пожалуюсь своей мамочке, а она сильнее, чем твоя. — Рогрес рассмеялась.

Она потянула Джибард за руку и заставила её встать.

Они отошли подальше, Рогрес приходилось вести Джибард, и я услышала, как та сказала ей:

— Ты знаешь, я думаю, это потому, что мы не можем принять его образ действий. Я имею в виду… у женщин…

Мимо пролетел дрон, несущий пустые бокалы, и прогудел по-английски:

— Бормотушка Джибард[40]…

Я засмеялась и поболтала ногой в тёплой воде.

4.3 Абляция[41]

Я провела несколько недель в Окленде, потом съездила в Эдинбург и вернулась на корабль. Ещё пара человек спрашивала меня насчёт Линтера, но как только в разговоре возникала выжидательная пауза, подразумевавшая, что мне стоит поделиться эксклюзивной информацией, я умолкала и отказывалась продолжать беседу. Тем временем Ли организовал кампанию протеста, требуя от корабля разрешить ему посетить планету без модификации внешнего облика. Он намеревался спуститься с горы пешком, предварительно высадившись на её вершине. Он утверждал, что такое развлечение будет вполне безопасным, по крайней мере в Гималаях, ведь даже если его заметят, то примут за йети[42]. Корабль сообщил, что обдумает его предложение (что означало «нет, ни в коем случае»).

В середине июня корабль вдруг попросил меня слетать на денёк в Осло. Линтер попросил его организовать встречу со мной.

Модуль высадил меня в лесу возле Сандвики[43] на рассвете. Я села на автобус, направляющийся в центр города, и вышла неподалёку от парка Фрогнер[44], чтобы прогуляться. Я быстро отыскала назначенный Линтером мостик и уселась на парапете.

Я и не узнала его, когда он подошёл. Обычно я распознаю людей по походке, однако движения Линтера изменились. Он выглядел бледным и похудевшим, а не вальяжным и импозантным, как при нашей последней встрече. На нём был тот же парижский костюм, однако теперь он висел на нём, как на доске, и выглядел изрядно потрёпанным. Он остановился в метре от меня.

— Здравствуй.

Я протянула руку. Он потряс её и кивнул.

— Мне приятно снова видеть тебя. Как ты? — Его голос звучал тише и не был таким… уверенным. Я покачала головой и усмехнулась.

— Как всегда. Превосходно.

— Ну да. Конечно.

Он избегал встречаться со мной взглядом.

Одно его присутствие приводило меня в некоторое замешательство, так что я соскользнула вниз по парапету и встала прямо перед ним. Он показался мне ниже ростом, чем сообщала память. Он всё время потирал руки, как если бы они мёрзли, и неотрывно глядел в холодное синее утреннее небо Севера, раскинувшееся над аллеей причудливых скульптур Вигеланда.