Повелитель сновидений

— Ты ходила в Пирамиду,— произнес нищий. Это был не вопрос, а утверждение.— Ты говорила со жрецом. Он взял у тебя волосы…

— Каплю крови,— поправила Соня, решив, что укрывать от этого человека правду не имеет смысла. К тому же он может что-то знать… Я оставила на алтаре каплю крови. Жрец объяснил мне, что таковы правила.

— Правила! — воскликнул нищий.— Какая чушь! Много он знает о правилах Великой Черной Пирамиды!

Соня с удивлением посмотрела на него. Мало того, что ему было известно ее имя — да и не только имя, он ведь знал все, что происходила с ней в Каросе! — он выказывал осведомленности в тайных культах Сета.

— Кто ты? — невольно вырвалось у нее.— Скажи мне! Уже не в первый раз ты останавливаешь меня. Кто ты такой? Ты следил за мной? Что тебе нужно от меня?

— Слишком много вопросов сразу,— проговорил нищий.— О, слишком много вопросов. Нет, Соня, нет… Я…

Его смуглое тонкое лицо вдруг исказилось, словно от боли. Мгновение спустя он зажал рот ладонями. Поверх ладоней глянули его черные глаза, наполнившиеся вдруг нечеловеческим страданием…

С тихим шипящим звуком нищий осел на землю и поник головой.

— Что с тобой? — воскликнула Соня.

Она опустилась на колени возле неподвижного тела и слегка коснулась его рукой.

И едва не вскрикнула. Плоти под пальцами она не ощутила. Только пустая человеческая кожа, еще теплая, бессильно лежала перед ней в пыли.

* * *

Кадаху, стражнику из личной охраны богатого Птейонского купца, сегодня сказочно везло. Купец, утомленный долгим путешествием и трудными переговорами об аренде одной из самых лучших лавок Кароса, давно уже почивал. Он остановился в «Мельнице и Быке» — это была старая гостиница, где стояли широкие мягкие кровати, подавалось только выдержанное вино, где слуги были немы — от рождения или с отрезанными языками, чтобы постояльцы могли вести разговоры, не опасаясь, что прислуга сможет их выдать.

У Кадаха был выходной день. Он оставил господина мирно спать под охраной сменщика, а сам направился бродить по харчевням. В «Веселом вепре» он решил осесть. Там шла бурная игра в кости. Кадах обыграл нескольких местных жуликов, что придало ему уверенности в своих силах, после чего подсел за стол к рыжеволосой женщине, сидевшей в одиночестве над кружкой местного вина. Судя по цвету вина, женщина разбавила его водой. Она невозмутимо потягивала свое питье, наблюдая за окружающими рассеянным взглядом. Похоже, ее заботило что-то совсем далекое от происходящего вокруг.

— Замечталась, красавица? — обратился к ней Кадах, шлепаясь на табурет напротив рыжеволосой.

Он улыбнулся как можно шире, стремясь завоевать доверие собеседницы сразу. Соня устремила на него пронзительный взор. Рука ее скользнула к поясу и нащупала рукоятку кинжала.

— Если и замечталась, то не о тебе,— отрезала она.

— Обо мне мечтает другая,— заверил ее Kaдах.— Я так… поболтать, выпить винца. Ты ведь одна, без спутника?

— Да,— сказала Соня.— Но пусть это тебя не обольщает. Я всегда одна… пока мне этого хочется.

— Можно мне выпить с тобой? — примирительно произнес Кадах.

Соня окинула его взглядом с головы до ног: Рослый широкоплечий детина, судя по всему гирканец, с простоватым, рубленым лицом. Но глаза — глаза холодные, оценивающие. Глаза убийцы;

— Ты охранник в купеческом караване? небрежно спросила Соня.

— Именно,— хохотнул Кадах. И, видя, что Соня не прочь завязать с ним знакомство, непринужденно заорал на весь зал: — Эй, ты! Принеси кувшин вина! И не такого пойла, как обычно, а хорошего!

— У нас все вино хорошее,— обиженно произнес маленький сморщенный слуга, появляясь возле столика как по волшебству.

— Самого лучшего! — лихо выкрикнул Кадах.

— Господин! — с видом оскорбленного достоинства изрек черный Биджаз.— У нас все вино самое лучшее!

— Тогда неси любого,— сдался Кадах.

И, откинувшись к стене, гулко захохотал. Улыбнулась и Соня. Ей не хотелось идти наверх, в свою комнату, и оставаться наедине с непонятными сновидениями, мучительными предчувствиями, тревожными голосами, которые звучали не то извне, не то в глубине ее сознания. Здесь же все было просто: кувшин вина, простодушный жизнерадостный детина-собеседник, стук игральных костей.

Вскоре Кадах уже поведал ей, доверительно ухмыляясь и скаля зубы, что обязанности его сводятся не только к охране персоны купца.

— У него пять жен, Рыжуха,— рассказывал Кадах, потягивая вино.— Вообрази себе! Пять! И всё налитые, красотки, как на подбор! Бедра — так и укусил бы, глазки как у лошадок. Поглядит эдак строптиво, головой мотнет, подвесками и серьгами как зазвенит — у меня аж сердце заходится! А купец — он же старый. Ему и одной жены многовато… Этих держит для фасона. Чтобы видели и завидовали.

— И с которой же из них ты завел любовь? — спросила Соня, улыбаясь.

Кадах захохотал:

— Со всеми пятью! Сочные, ласковые, отзывчивые красавицы! Они сами между собой решают, которая из них придет ко мне, когда купчина захрапит. А уж я их не обижаю, поверь.

За таким приятным разговором Кадах выиграл у Сони несколько серебряных монет. Когда же она объявила, что прекращает игру, взмолился:

— Не уходи! Нынче такой уж вечер… Не хочется оставаться без доброй компании.

— А как же купеческие жены? — спросила Соня.— Неужто решил их оставить?

— Нет… Мне назначила сегодня встречу старшая, Вайба. Смуглая, как персик, не ходит — плывет по воздуху… Купец ее хорошо откормил. Погладишь — тело так и играет под ладонью…

Он невольно облизнулся, думая о предстоящем свидании.

— Так иди к ней! — сказала Соня.— Вижу, тебе невмоготу. Зачем ты томишь себя здесь, в харчевне? Я тебе не пара…

— Это точно. Мужчине я не смог бы рассказать всего, что говорю тебе… Слушай! Она ждет меня после второй стражи. До этого срока купец держит ее у себя. Старшая жена ночует у него в шестой день луны. Так заведено.

— Коротаешь время? — спросила Соня.

— Не обижайся! — воскликнул Кадах.— Это правда… Сыграй со мной еще. Может быть, тебе сейчас повезет.

— Я не стану больше играть на деньги,— решительно заявила Соня.— Иначе мне придется уехать из Кароса завтра утром, а это никак не входит в мои планы.

Она пошарила в кошеле и вдруг нащупала флакончик с благовониями, который подарили ей сегодня утром в лавке.

— Вещица грошовая, но хоть какую-то цену она имеет.— Соня поставила флакончик на стол!

Кадах повертел его в пальцах, открыл крышку, придирчиво понюхал тягучее содержимое сосудика.

— Приятный запах,— не без удивления констатировал он.— Хорошо, будь, по-твоему. Ставлю против твоей змейки два серебряных.

— Идет.

Они бросили кости несколько раз. Кадах почти виновато посмотрел на Соню.

— Я опять выиграл…

— Что ж, мне, в самом деле, пора спать,— вздохнула Соня.— Бери свой выигрыш. Пусть твоя ночь будет приятнее моей.

Кадах сунул флакончик в кошель на поясе, похлопал Соню по плечу и вышел в черную ночь.

* * *

— Она пришла! — Биджаз приплясывал от возбуждения на пороге жилища Ментаптэ.— Вот она!

Ментаптэ застонал во сне и вдруг, разом пробудившись, рывком сел на своем аскетическом ложе.

— Кто пришел?

— Ты ждал ее? Вон она идет! Слышишь?

Ментаптэ прислушался. Ничего, кроме неумолчного стрекотания цикад, не доносилось до его слуха.

— Я ничего не слышу,— сердито заявил он, снова укладываясь на постель.— Глупый старый Биджаз! Совсем уже утратил рассудок! Что за дурацкая фантазия — ворваться ко мне среди ночи с криком о том, что кто-то якобы пришел!

— Говорю тебе, господин мой, она идет! Я слышу ее! Неужели ты настолько глух? — Маленький черный слуга устремил на Ментаптэ презрительный взгляд.— Впрочем, о чем я! Конечно, ты ничего не слышишь. Ты же глух… Я слышу ее внутренним ухом.

Ментаптэ помрачнел:

— Не смей разговаривать со мной в таком тоне! Помни, кто вытащил тебя из грязи! Кто поручился за тебя, когда стража уже волокла тебя к помосту, чтобы отрубить тебе за воровство правую руку! А кто устроил тебя на работу в «Веселого вепря»? Быстро же ты забыл обо всех благодеяниях, которые я оказал тебе!

— Я ничего не забыл,— огрызнулся карлик.— Ничего.

В последнее слово он вложил столько ненависти, что Ментаптэ вздрогнул. Может быть, впервые он посмотрел на Биджаза пристально, с истинно человеческим интересом.

— Так ты ненавидишь меня? — тихо спросил он.

— Я презираю тебя за бесхребетность и слепоту, за полную глухоту, за неумение распознавать истину и отделять ее от шелухи житейской неправды… Но это неважно, господин мой, ибо превыше моего презрения и моей боли — служение великому Сету. А ты служишь ему… на своем месте. И пока ты служишь ему — я твой раб, если этого требует мое служение.

— А когда оно перестанет этого требовать?

Биджаз пожал плечами:

— Кто знает, чего захочет от меня наш бог! Может быть, я оставлю тебя на произвол твоей страшной судьбы… а она страшна, не сомневайся, Ментаптэ, ибо ты замахнулся на истинное величие! И горе тебе, если твоя роль окажется тебе не по плечу! Может быть, я убью тебя… Не знаю. Тише! — перебил он сам себя.— Говорю тебе, она идет.

Теперь уже и Ментаптэ различал чьи-то легкие шаги на песке. Действительно, кто-то приближался к двери.

Биджаз взял со стола масляную лампу, запалил ее и выбежал из комнаты, освещая себе дорогу.

За дверью Ментаптэ слышал негромкий разговор. Биджаз что-то говорил — видимо, сыпал приветствиями и добрыми пожеланиями. Вот уж этого добра у маленького чернокожего слуги всегда под языком навалом! Голос неизвестной женщины отвечал неуверенно и тихо. Незнакомка о чем-то спрашивала. Она говорила медленно, точно во сне.

Наконец дверь распахнулась, и в комнату вбежал Биджаз, неся над головой горящую лампу. Следом, неуверенно, будто во сне, вошла невысокая смуглая женщина с ладонями, выкрашенными охрой. Глаза ее, неестественно широко раскрытые, блуждали по сторонам, в углу большого чувственного рта выступила слюна.

— Кто это? — требовательно спросил Ментаптэ у карлика.

Он видел, что разговаривать с женщиной не имеет смысла — она находилась в трансе. Безумная? Находится под воздействием колдовских чар? Откуда она взялась? И кто навел на нее эти чары?

— Говорит, что ее зовут Вайба, господин,— ответствовал карлик.

— Откуда она взялась? — сквозь зубы процедил Ментаптэ.— Проклятье! Я хочу знать, зачем она явилась сюда!

Биджаз передернул острыми плечами с самым дерзким и независимым видом.

— Тебе видней, господин. Для чего эта женщина явилась к тебе посреди ночи?

Ментаптэ схватил его за плечи и сильно встряхнул, словно тряпку. Голова карлика мотнулась. Биджаз жалобно пискнул, точно птица, попавшая в сеть.

— Не болтай чепухи! Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю! Должна была прийти та, рыжеволосая! Мне нужны рыжие волосы, огненные! Мне нужна кровь Рыси! А это кто, я тебя спрашиваю? Почему она здесь?

Спро… си… ее! — выдохнул полузадушенный карлик.— И отпусти меня, наконец, господин! Иначе я умру и не смогу больше приносить пользу — ни тебе, ни великому Сету, не говоря уж о бедном маленьком Биджазе, которому тоже нужна эта самая польза! Ох, как нужна, господин!

Тяжело дыша, Ментаптэ ослабил хватку. Карлик выскользнул из его рук, уселся на пол и, обхватив руками голову, принялся громко причитать:

— Бедный я, несчастный! Невезучий я! Никогда не видел я в жизни радости! Всяк мною помыкает — и все оттого, что рожден я черным, что рожден я карлой, что рожден я сморщенным, как стручок! На беду зачали меня, в жестокий час исторгло меня материнское чрево! И родители мои были рабами, а повитухой стала черная лисица, что шастает меж кладбищенских холмов!

— Замолчи! — рявкнул Ментаптэ.— Что за глупости!

Женщина между тем, тихонько напевая, прошлась по комнате. Ее тяжелые серьги еле слышно позвякивали. Босые ноги ступали бесшумно по земляному полу, однако ножные браслеты звенели при каждом ее шаге. Неожиданно она вскинула руки, показав красные от охры ладони, ж принялась танцевать перед Ментаптэ, покачивая полными бедрами. Волна чувственности против воли молодого жреца захлестнула его. Он застонал сквозь сжатые зубы.

Женщина смотрела прямо на него распахнутыми темными глазами, однако, казалось, совершенно его не видела. Она кружилась и кружилась, изгибаясь всем телом, под слышную только ей музыку. Ментаптэ начала бить мелкая дрожь. Карлик довольно захихикал. Наконец женщина завершила свой танец и остановилась, тяжело дыша. Ее лоб и живот покрылись испариной.

Ментаптэ шагнул к ней и коснулся ее живота кончиками пальцев, точно желая собрать эту драгоценную влагу. Женщина громко застонала и изогнулась под этим прикосновением.

— Возьми ее! — пронзительно закричал карлик. Возьми ее! Сейчас не поздно! Луна стоит высоко, ее белый глаз устремлен на тебя!

Ментаптэ с трудом перевел дыхание и отшатнулся от женщины, словно она вдруг превратилась в чудовище.

— Нет! Как ты смеешь!.. Я потеряю всю свою силу!

— Ты так думаешь? — засмеялся карлик.— Ты не маг! Ты ничего не можешь! Ты истомил себя девственностью, ты иссушил себя! Настоящий маг не думает об этом. Настоящий маг берет тех женщин, которых хочет, и сила его только прибавляется от этого.

— Значит… я… не настоящий маг…— еле выговорил Ментаптэ. Его язык заплетался.— Мне это безразлично. Я должен… взять ее кровь…

Он схватил Вайбу, старшую жену купца, за руку и повел за собой в подземный ход. Она следовала за ним безмолвно и покорно, точно животное. Ей было все равно. Она помнила, как приходил к ней Кадах, ее любовник, охранник старого глупого мужа, как подарил ей благовония в сосудике в форме змеи — очаровательная безделушка в старинном стигийском стиле… Потом… кажется, она наложила благовония себе на брови и уши.

И настала тьма. Затем она помнила себя на дороге к Пирамиде. Ее немного удивило, что она идет одна, без провожатых, без служанок, пешком ночью… по пескам… Но впереди росла черная пирамида, ее силуэт неудержимо влек ее…

А затем зазвучала музыка. Вайба поняла, что должна танцевать. Ее охватило плотское желание. Рядом находился мужчина. Она чувствовала, что он отвечает на ее зов. Он был готов взять ее прямо там, где она танцевала, но потом передумал. Он повел ее куда-то… куда-то, где любовь будет еще слаще. Огромная пещера, украшенная множеством изображений змеи. А! Вот и змейки, точь-в-точь напоминающие ту, которая содержала в себе благовония. Улыбка тронула губы Вайбы. Она потянулась было к этим изображениям, но мужчина мягко подвел ее к ложу из черного камня и осторожно уложил.

Она вытянулась, запрокинула голову, ожидая того, что должно за этим последовать. Она была счастлива, И когда жертвенный нож перерезал ей горло, она ощутила острое неземное блаженство.

* * *

… Теперь голосов было множество. Мириады пляшущих огоньков метались в темноте. Они обступали Соню со всех сторон и звали ее на все лады: умоляя, заклиная, требуя. Соня вытягивала перед собою руки, пытаясь обороняться от их нашествия, но тщетно: те огоньки, к которым она прикасалась, не были ни горячими, ни холодными. На ощупь они были никакими. Их попросту не существовало…

И все же они были здесь — яркие, тревожные. Голоса звучали из середины этих таинственных искорок: