Помоги проекту - поделись книгой:
«Вожатым» пионеров служит комсомол. Комсомол работает за плугом и у станков, работает в деле реорганизации быта, в фабзаводской прессе. «Комсомольская правда» — самый живой и талантливый орган центральной прессы. Из среды комсомола выдвигаются такие организации, как лёгкая кавалерия, комсомол выдвинул тысячи избачей и селькоров, — десятки селькоров были истреблены кулаками, и кулацкая ненависть особенно подчёркивает революционное значение работы селькора-одиночки, затерянного где-то в тёмных щелях нашей страны, ещё недавно — многочисленных, работавшего в среде зверски раздражённых рабов идола собственности.
Не только селькорами может гордиться комсомол как своими героями, — комсомолец отлично заметен среди бойцов Красной Армии, среди погранохраны и всюду, где необходим честный, бескорыстный, смелый человек.
По всей стране работают люди комсомольской школы. Большинство из них в 1917 году имело за собою десять — пятнадцать лет жизни, участвовало в четырёхлетней гражданской войне, а кончив её, немедленно вступило в борьбу, которая требует интеллектуальной энергии гораздо больше, чем война с винтовкой в руках.
Что сделано комсомолом за пятнадцать лет культурно-революционной работы?
Он выступил инициатором социалистического соревнования и ударничества.
Выдвинул боевой организационный лозунг: «Ни одного комсомольца без среднего образования».
Умело боролся и борется за качество учебы.
Он является проводником интернационализма в Красной Армии и Красном Флоте.
Шефствует над электрификацией страны.
Участвует во всех стройках: Сталинский тракторный целиком в руках комсомольцев, в Магнитогорске — комсомольская домна.
Комсомол работает в сотнях литературных кружков — Союза Советов, с каждым годом всё больше выделяет людей в прессу, журналистику, в искусство, в техническое изобретательство, в науку. Скептики скажут: «Ну, это — «как везде» в Европе: жизнь начали прадеды, деды, отцы, продолжают дети». Можно согласиться с тем, что участие молодёжи в работе науки, искусства — «как везде», но только слепой не заметит глубочайшего различия между «везде» и у нас, где процесс истории никак не похож на буржуазную старушку, которая механически вяжет бесконечный чулок и, полуслепая, всё более часто, более грубо «спускает петли».
У нас молодёжь «изменяет мир», создаёт свою новую, социалистическую историю.
Вот я слышал, что будет объявлен призыв 20 тысяч добровольцев из комсомола для работы в метрополитене. С полной уверенностью можно сказать, что комсомол дал бы и пятьдесят, если б понадобилось. Он дал бы и ещё больше, ибо он идёт на всякую общественную работу вполне сознательно, как на работу для своего будущего. В данном случае он не сможет не понять, что чем скорее выстроим метрополитен, тем скорее рабочий класс сэкономит миллионы часов, которые тратятся бесплодно на ожидание трамваев, — время, которое может быть более плодотворно затрачено на самообразование. Весь нелёгкий и напряжённый труд пролетарской нашей страны «от мала до велика» — это труд, который после второй пятилетки откроет в ещё большей мере пред всей молодёжью страны свободный и широкий путь к развитию личной культуры.
История пятнадцатилетней работы комсомола убедительно показывает нам, что запасы потенциальной энергии в Стране Советов огромны, качество её прекрасно и что быстрота превращения этой энергии в актуальную хотя и сказочна, но неоспорима, ибо воплощается в реальных, физически ощутимых фактах строительства новой жизни, создания нового человека — социалиста.
Вперёд и выше, комсомолец!
Маркс и культура
Иоганн Гутенберг изобрел книгопечатание, в 1948 году книга будет праздновать пятисотлетний юбилей. Вред и польза её пятивековой работы — неисчислимы. Наиболее широко и умело воспользовались книгой «рабы рабов бога, милостию божественного величия возведённые на вершину апостольского достоинства для того, чтоб с неослабной и старательной бдительностью заботиться о всех христианах, следить внимательно глазом за речами и делами каждого, взвешивать их на весах разумного обсуждения, чтобы поощрять и осыпать приличными милостями, кого мы найдём того достойным, и наказывать заслуженными наказаниями тех, кого мы найдём виновными и преступными». Церковники и до изобретения Гутенберга были наиболее талантливыми эксплуататорами физической энергии и невежества трудовых масс. Книга в руках церкви явилась мощным орудием защиты собственности и проповеди индивидуализма, низведённого в образе христианского бога до предельной глубины мистики.
Церковь говорила о «милосердии», о «человеколюбии». Она говорит об этом даже в наши дни, когда бесчеловечный цинизм классового общества отвратительно обнажён до глубочайших его корней. Она не только мирится с кровавым безумием фашизма — с последней судорогой мерзостно агонизирующей, изжившей себя буржуазии, — она освящает фашизм, союзничая с ним, совершенно забыв о примитивном коммунизме первобытных христиан и бешено ненавидя революционный коммунизм наших дней. Освящая феодальное, крепостническое рабство, принимая непосредственное участие в кровопролитных бойнях, учреждая инквизицию, иезуитизм, непрерывно борясь против научной, исследующей мысли, сжигая на кострах инаковерующих, «еретиков», «свободомыслящих», не стесняясь ни одной формой лжи и клеветы, — церковь всегда являлась создателем наиболее реакционных идей и всегда отравляла ими «светскую» буржуазную литературу. Отравляла, отравляет и ещё будет отравлять, ибо основная её идея — человек есть раб — глубоко вросла в плоть и кровь всемирного мещанства.
Рабле и Свифт, Вольтер и Гоббс, гуманисты, социалисты-утописты и работники точных наук боролись против неё, но, своекорыстная, ненасытно жадная, хитроумная, она перешагивала через своих врагов, точно кабан через мышь. Церковь является самой преступной из всех организаций буржуазии, ибо она наиболее активно способствовала — и способствует — удушению свободной мысли, порабощению воли к жизни, к творчеству.
Карл Маркс — самый мощный и уже непобедимый враг церкви, наиболее прочной опоры мещанства. Непобедим он потому, что его учение воспринято и воспринимается миллионами трудового народа. После Маркса книгопечатание приобрело значение правдопечатания, — он и ученики его создали сотни книг, в которых вскрыта настоящая, ничем не прикрашенная «правда» мира, в котором безответственное, количественно ничтожное меньшинство правит жизнью сотен миллионов, бессмысленно истощая их физическую энергию и всячески затрудняя рост энергии интеллектуальной. Пересмотрев всю историю человечества, марксизм показал «островное», изолированное положение буржуазного «прогресса» в мире трудящихся, показал нищенскую ограниченность буржуазного «просвещения» и показал ту страшную цену крови, которой оплачена и оплачивается буржуазная культура.
Первый и самый мощный из всех когда-либо живших мыслителей, Маркс показал миру грандиозное значение труда в истории культуры, показал его всепобеждающую силу и обосновал историческую необходимость власти пролетариата и революционного преобразования жизни сообразно интересам большинства, интересам трудового народа. До него об этом говорили, он — показал и незыблемо утвердил это. Он, как легендарный Моисей, открыл пред рабочим классом путь из египетского плена капитализма в «обетованную землю» — в коммунизм. Он научно обосновал революционную борьбу рабочего класса, ставящего своей задачей экспроприировать всю массу труда, воплощённую в сокровищах культуры, созданных непосредственно предками рабочих или при неизбежном участии их энергии. Он первый догадался о том, что трёхглавый «монотеизм» христианской религии — не что иное, как олицетворение зоологического индивидуализма, освящение собственнических «гнёзд, нор и логовищ». Марксом и учениками его создано мощное, ясное учение, которое единственно способно объединить и объединяет энергию пролетариев всех стран во единую, необоримую, творческую энергию. Что можно сказать больше этого?
На примере грандиозной работы пролетариата Союза Социалистических Республик, — работы, руководимой учениками Маркса, Энгельса и Ленина, — мы видим, как велика и непобедима вдохновляющая сила революционного учения, вызванного к жизни капитализмом для того, чтоб, уничтожив капитализм, освободить из его цепей всё трудовое человечество.
Рабочим бумажной фабрики имени М. Горького
Уважаемые товарищи!
Жалуются мне на вас, будто бы вы снабжаете табачную фабрику имени Урицкого «браком». Пишут буквально так про вас, и пишет рабочая рука:
«Носят ваше имя, а работают очень плохо. Присылают нам, табачникам, всевозможный брак бобин: кривые, сырые, разного размера. Эта продукция плохо отзывается на качестве нашей работы. Давали клятву улучшить работу, но клятва — клятвой, а брак — браком. Эта браковая продукция привела к тому, что брак нашей фабрики выразился в цифре 2,5 миллиона рублей, Если бы эти деньги были сбережены — на них можно было бы выстроить большой дом, обеспечить бумажников и табачников жилплощадью.»
Жалобщики ставят дело так, что как будто и я отвечаю за плохое качество работы вашей. Пожалуй, они правы, я виноват. На фабрике у вас никогда не был и, видимо, повышению трудовой энергии вашей ничем не способствовал. Мало знаком я с современным бытом рабочих Союза Советов, но, кажется, неплохо знаю тип советского рабочего — нашу молодёжь. Отличная молодёжь, умная, исполненная жажды знания, энергично стремящаяся к созданию нового быта, к творчеству социалистической культуры. Непрерывно из этой молодёжи выдвигаются десятки крупных учёных, литераторов, изобретателей, администраторов, создаётся новая, пролетарская, социалистическая интеллигенция. Всё это очевидно, неоспоримо.
Но — откуда же «брак», кто же является производителем брака, растратчиком общегосударственного имущества и явным вредителем в работе пролетариата, — в работе, которая является поучительным примером пролетариату всего мира? Как это возможно, чтобы рабочий, хозяин и законодатель своей страны, — рабочий, руководимый мощным разумом партии, лучших людей его класса, руководимый железной волей и проницательным умом товарища Сталина, этот новый человек, творящий новую историю, портил своё имущество, позорил пролетариат, создавая в убыток ему дрянную продукцию?
Как это получается, товарищи? Я ставлю вопрос не только перед вами, я знаю, что вы — не все «бракоделы». Но в Союзе Советов, в нашем обществе лучшие отвечают за худших и должны отвечать за них. Дело борьбы с производством брака — дело всех честных рабочих. Это — оборона государства пролетариев против сознательных и бессознательных вредителей, против тех, кто портит материал, потому что не умеет работать, и против тех, кто и умеет, да не хочет честно работать. Лучшие должны одних — учить, других — тоже учить и уже так, как рабочий класс учит врагов своих.
Привет!
[Приветствие «Крестьянской газете»]
Шестнадцать лет — и с каждым годом всё шире — разливается по нашей стране поток творческой энергии пролетариата-диктатора. Эту энергию направляет ЦК партии большевиков — коллективный разум рабочего класса, — и она всё более мощно возбуждается результатами её достижений, её великих и разнообразных побед. Она изменяет физическое лицо страны и мощно, быстро омолаживает древнее, полудикое крестьянство России царей, помещиков, попов, ведьм, колдунов, леших, — крестьянство, ещё недавно самое безграмотное в Европе и более подавленное нищетой и тяжким хламом вековых предрассудков. Возрождение крестьянства к новой жизни и коллективному труду на земле — это великая победи энергии пролетариата.
Десять лет работу возрождения крестьянства талантливо и неутомимо ведёт «Крестьянская газета». Её труд не очень виден, её достижениям не легко подвести итог, физически наглядный и ощутимый. Она не строит гигантских фабрик, каналов, дорог, мостов, машин и т. д. Но она очень хорошо, просто и ясно умеет рассказать деревне о глубочайшем смысле деятельности пролетариата. Она пропагандирует новые сельскохозяйственные культуры, учит осваивать их. Она ведёт работу, может быть, самую трудную: перевоспитывает крестьянина, древнего индивидуалиста и раба природы, в социалиста и активного борца против стихийных капризов природы.
«Крестьянской газете» принадлежит заслуга углубления и выяснения классовой борьбы в деревне. В первые годы работы своей она сумела организовать из бедняков и середняков тысячи «селькоров», и руководимая ею эта армия начала словом и делом обуздывать привычку мироедов питаться плотью и кровью бедняка, батрака. Известно, какую жестокую войну объявили кулаки и мироеды селькорству, как много юношества было изувечено, убито. И ещё недавно, в 1933 году, они убили мальчика, пионера Павла Морозова. Этой войной мироеда против мира социальная неизлечимость хищников обнаружена была в глазах крестьян-бедняков и середняков, которые поняли, наконец, невозможность «мирного сотрудничества» и сожительства паразитов с честными тружениками на полях. И, вероятно, тем, что эта непримиримость стала ясной большинству крестьянства, ускорен был процесс коллективизации сельскохозяйственного труда, — процесс полного и действительного освобождения крестьян из плена уродливой, каторжной жизни, из плена древних условий, в которых было признано законным, чтобы нищий и голодный работал на богатого, на сытого.
Из армии селькоров «Крестьянской газеты» вышли десятки и сотни людей высокой трудовой ценности: агрономов, врачей, инженеров, даже профессоров, о чём сами её воспитанники рассказывают на её страницах. её последовательная, непрерывная и умелая пропаганда политических и агрономических знаний оказала и оказывает величайшую помощь новой, социалистической деревне. Она выпустила за десять лет, вероятно, не один десяток миллионов различных изданий для деревни. Её «Лапоть» весьма умело бил кулаков, лентяев, жуликов.
Я, разумеется, не забываю, что «Крестьянская газета» — орган ЦК партии, идеального возбудителя трудовой и творческой энергии, органа, мудрость которого признаётся даже теми, кто, ненавидя его, ещё вчера осмеивал, а сегодня, продолжая ненавидеть ещё больше, всё-таки невольно и завистливо восхищается его организационной мудростью.
Примите, дорогие товарищи, члены редколлегии «Крестьянской газеты» и отличный редактор её, мой сердечный дружеский привет.
Правда социализма
Уже десять лет партия большевиков, воплощение разума и воли пролетариата Союза Социалистических Советских Республик, — без Владимира Ильича Ленина в её мощной, изумительно продуктивной работе. Ушёл гениальный возбудитель ренолюционного самосознания рабочего класса, но с каждым годом революционная, культурно-хозяйственная работа партии Ленина обогащает в прошлом полудикую крестьянскую страну грандиозными результатами её руководства, и с каждым годом всё ярче вскрывается объём и значение организаторской работы Ильича, изумительная смелость его мысли, безошибочность расчётов и редкий дар предвидения будущего.
Великий человек, которого карлики именовали «фантазёром» и, ненавидя, пошло высмеивали, — этот великий человек становится всё величавее. Из всех «великих» всемирной истории Ленин — первый, чьё революционное значение непрерывно растёт и будет расти.
Так же непрерывно и всё быстрее растёт в мире значение Иосифа Сталина, человека, который, наиболее глубоко освоив энергию и смелость учителя и товарища своего, вот уже десять лет достойно замещает его на труднейшем посту вождя партии. Он глубже всех других понял: подлинно и непоколебимо революционно творческой может быть только истинно и чисто пролетарская, прямолинейная энергия, обнаруженная и воспламенённая Лениным. Отлично организованная воля, проницательный ум великого теоретика, смелость талантливого хозяина, интуиция подлинного революционера, который умеет тонко разбираться в сложности качеств людей и, воспитывая лучшие из этих качеств, беспощадно бороться против тех, которые мешают первым развиться до предельной высоты, — поставили его на место Ленина.
Пролетариат Союза Советов горд и счастлив тем, что у него такие вожди, как Сталин и многие другие верные последователи Ильича.
К числу подвигов «чести и славы», подвигов «доблести и геройства», уже обычных в нашей стране, присоединено создание Беломорско-Балтийского водного пути.
Это одна из наиболее блестящих побед коллективно организованной энергии людей над стихиями суровой природы Севера. В то же время это — отлично удавшийся опыт массового превращения бывших врагов пролетариата-диктатора и советской общественности в квалифицированных сотрудников рабочего класса и даже в энтузиастов государственно необходимого труда. Быстрая победа над враждебной людям природой, совершённая дружным натиском тысяч разнородных, разноплеменных единиц, — изумительна, но ещё более изумительна победа, которую одержали над собой люди, анархизированные недавней звериной властью самодержавного мещанства.
Принятая Государственным Политуправлением исправительно-трудовая политика, сведённая в систему воспитания проповедью единой, для всех спасительной правды социализма и воспитания общественно полезным трудом, — ещё раз блестяще оправдала себя. Она была оправдана и раньше в многочисленных трудовых колониях и коммунах ГПУ, но эту систему «перековки» людей впервые применили так смело, в таком широком объёме.
Пролетариат-диктатор ещё раз получил неоспоримое право заявить: «Я борюсь не для того, чтоб убить, как это делает буржуазия, а для того, чтоб воскресить трудовое человечество к новой жизни, я убиваю только тогда, когда уже нет возможности вытравить из человека его древнюю привычку питаться плотью и кровью людей».
О процессе оздоровления социально больных и «опасных» людей рассказывают сами они в этой книге. Но о многом, что пережито ими, они ещё не в силах рассказать по очень простой, чисто технической причине: им не хватает запаса слов, достаточного для оформления разнообразных и сложных процессов «перековки» их чувств, мыслей, привычек.
Они все единодушно говорят, что основным и первоначальным толчком к их перерождению служило простое, человеческое отношение к ним со стороны организаторов работы, представителей ГПУ, гвардии пролетариата, людей железной дисциплины и той поразительной душевной сложности, которая даётся лишь в результате тяжёлого и широкого житейского опыта, в результате длительного общения с «социально опасными», с бессознательными и сознательными врагами пролетариата.
Что ещё, кроме человеческого отношения к себе, могли видеть «каналоармейцы», и о чём ещё они не умеют рассказать?
Им показано было, что вот они, маленькие люди, обитатели «шалманов», где их грабят, будучи коллективно организованы на бой против каменного упорства природы, могут быстро побеждать её сопротивление целям пролетариата, изменяющего мир. Романтизм, всегда свойственный пасынкам и отщепенцам общества, — кто бы они ни были по ремеслу и по «сословию», — это болезнь, вызванная обидами и оскорблениями. По той или иной причине общество «благоразумных» мещан оттолкнуло одну из единиц своих и этим поставило человека лицом к лицу с его «я». Нужно обладать хорошим запасом самоуважения для того, чтоб не унизиться до мелкой мести полуидиотам, и нужно уметь думать для того, чтоб найти общую и единую причину всех обид, оскорблений и несправедливостей, которыми так позорно богата мещанская жизнь. Но мещанство не может воспитать в человеке самоуважения, ибо хотя все мещане — «хозяева», но в классовом обществе каждый человек неизбежно чей-нибудь лакей. Мещанство не учит думать, а учит верить в то, чему непрерывно противоречит всей своей житейской практикой. Если человек, которого оттолкнули к его «я» и этим актом втиснули в «самого себя», обладает более или менее сильным характером, он весьма легко начинает чувствовать себя не только исключённым, а исключительным человеком, героем. Вот — «я», а вот — мир, в котором для меня нет места, значит мир — враг мой. На этот простенький мотив написана вся крикливая и наивная музыка философов анархизма.
Это, конечно, романтизм высокого порядка, «первого сорта». В большинстве случаев дело объясняется проще: некоторые полагают, что выгоднее быть ворами, чем лакеями. Иные становятся «врагами общества» потому, что мещанская жизнь — скучна, нищенски сера, потому, что противоречие между безумием богатых и кретинизмом нищеты слишком очевидно и оскорбительно. У многих естественный романтизм юности перерождается в злой и анархический романтизм отчаяния и озверения — в бандитизм. Если моя «жизнь — копейка», почему ваша стоит дороже — две копейки?
Слишком часто богатый ничтожнее бедного, и всегда, несмотря на его идиотскую суету погони за наживой, ясно видишь, что он — дармоед. Вообще же причины фабрикации «социально опасных» буржуазным обществом настолько многообразны и — часто — настолько мелки, что не поддаются учёту и объяснению. Романтизм «правонарушителей» наблюдается не только в формах их общения друг с другом, но чрезвычайно наглядно отражён в их песнях.
Включённый в атмосферу целесообразной, великой работы для всех и для него, анархист-правонарушитель не сразу, конечно, замечает, как его озлобление против людей обращается на борьбу с камнем, болотом, рекой. Но всё же он довольно быстро начинает чувствовать себя полезным, а почувствовать себя полезным сегодня — это значит признать себя более значительным, чем ты был вчера. Человек воспитан историей как существо трудодейственное, и, будучи поставлен в условия свободного развития его разнообразных способностей, он начинает бессознательно подчиняться основному своему назначению: изменять формы и условия жизни сообразно росту его всё более высоких требований, возбуждаемых успехами его же труда. Что ещё видели «социально опасные» на строительстве Беломорско-Балтийского водного пути?
В огромном большинстве они явились на работу безграмотными и малограмотными. Они увидали, что от них никто не скрывает тех богатейших возможностей, которые даёт человеку образование. Хочешь учиться? Учись. Мало того: ты должен учиться. Они родились и жили в обществе, где распределение разума находилось в руках и воле хозяев, которые обладали правом определять границы умственного роста детей рабочих и крестьян. В этом обществе знание само по себе, как исследующая творческая сила, назначение которой — охранять жизнь, облегчать труд человека, — не высоко ценится. Ценится оно только как путь к свободе хищнической наживы. Командующие жизнью лавочники весьма заинтересованы в количественном росте покупателей, но не очень желают видеть в среде своей критиков их пошленькой, грязненькой, нищенской жизни.
На Беломорском канале полуграмотные люди учились понимать правду у людей своего класса, понявших её. Это давало поразительно богатые результаты. Полуграмотные люди видели, что рядом с ними работают учёные старики и пожилые инженеры, враги рабочего класса, и видели, как эти умные, образованные люди — враги — превращаются в энергичнейших сотрудников рабочих, действуют «ударно», не щадя своих сил, и действуют «за совесть», а не «за страх». Сотни социально больных и «опасных» записывались в бригады ударников, становились каналоармейцами, лично и сознательно заинтересованными в успехе дела.
Там было порядочное количество деревенских кулаков. Многие из них тоже хорошо работали. Вначале их побуждало к этому гордое сознание ими своей значительности в мире: они — «хозяева», они должны показать «воришкам», как умеет и может работать «настоящий» человек, «хозяин». Но вскоре эта гордость уступила место чему-то другому, что едва ли было понятно и самому «кулаку». Являясь к начальнику работ, он деловито говорил ему: наказан он за то, что скрыл хлеб и соседям советовал скрывать. На допросе, после ареста, он не сознавался в этом, теперь — сознаётся: скрыл! И подробно рассказывает, где и сколько спрятано хлеба им, сколько и где спрятали односельчане.
Это были наиболее «трудновоспитуемые» люди. В сопротивлении законным требованиям государства они доходили до мрачной жестокости. Один из них, спрятав 450 пудов зерна, допустил умереть от голода двух детей своих и жену и сам отощал до полусмерти. Но и в этих полулюдях, идолопоклонниках частной собственности, правда коллективного труда пошатнула зоологическое, индивидуальное. Вот как рассказывал о своём отрезвлении один из «хозяев», владелец хутора:
«Я — житель тех годов, когда начальство по морде било и за вину и для забавы, для оказательства силы. В 1902 году губернатор Оболенский в нашей деревне пятого порол, так я тоже в пятых оказался. В 906-ом тоже попало маленько, да в тюрьме повалялся четыре месяца. Пришла думка: «Нехай люди живут, як хочут, — буду жить, як можу!» В гражданску войну у меня хутор был, волов три пары, две — мои, одна — братова, а он — в партизаны ушёл, да и пропал. Кони были, было трое австрияков нашей речи, пленники с Галичины. Наскочили белые, бычка зарезали, коней свели. Красные пришли — кроме хлеба ничего не взяли, а хлеба у меня богато было. Потом — снова белые, а за ними — немцы. Ну, прямо скажу, немцы разорили всё моё хозяйство так, что я даже удавиться хотел. Кончилась война, приложил руки к делу — за четыре года обжился неплохо. Левизором был в сельсовете, общественной работы не бегал, кооператив там али что… Начались колхозы. В 29 году оказалось, что я Советской власти противник, враг. Заарестовали. На допросе всё — гражданин да гражданин. «Нехай, — думаю. — Умасливают, чтоб не скрипел». Хлопец один ткнул меня в шею — начальник ему три дня ареста назначил. Может, и не посадил, а — только для политики. Ну, я думаю по-своему: «Ты меня побей, а хозяйства моего — не тронь! При царе — хозяйства не трогали». Да. Вот и попал за охрану хозяйства. Что ж, работаю не хуже других, две премии получил, сокращение срока обещают за обучение хлопцев плотничьей работе. Обучать я — способный. Ну, здесь, конечно, вижу, что ежели у меня свой хутор, так — на кой мне хрен канал этот? И понимаю, что, ежели все хозяева будут эдак думать, придётся им на немца робить, або ещё на кого чужого. Вот перевёлся сюда, на Москву, канал строить. Плотничья работа — спокойнее, а к земле — не вернусь, в колхозе я — не работник, а на какой-нибудь своей десятине — тоже радости не найдёшь, лучше в носе пальцем ковырять.»
Начались мотивы перерождения, иногда весьма похожие на комический анекдот: кругленький, румяный человечек весело говорит:
«Дома — живот у меня болел, заелся я, что ли, кишки ожирели, чего ни поем — всё назад! Года полтора одним молоком питался да кашей, а и то — резь в кишках, будто стекла покушал. Злой стал, житья никому нет со мной, прямо — с ума схожу, да и — всё! Со зла и накуролесил немножко, селькора побил, а он донёс на меня, будто я одного парнишку договаривал колхозное сено поджечь. Действительно, сено-то подожгли, только не тот, кого я будто бы подкупал, а — неизвестный, ну и подумали на самого меня. Вот, значит, тюрьма, лагерь, а потом — на канал отправили. А я — просто умираю, так болит животишко. Однако на канале начал я кушать прямо — как бедный! И вижу — всё лучше мне, а потом и вовсе ничего! Ну, и работать стал соответственно здоровью. Работать я — любитель. Я ещё в лагере приметил, что кто хочет — того учат. Начальники, конечно, работу требуют строго, ну однако объясняют все смыслы дела. Сел учиться, грамотен я был кое-как, читал газету с трудом, а понимал из десятка слов половину, да и то не так, как надо. Теперь читаю без запинки, вроде как мне другие глаза вставили. Получил понимание жизни. Молодой, я с Махном немножко гулял, там тоже балакали, что надобно переделать жизнь на иной лад. Говорить-то говорили, а на деле — грабёж да пьянство. Здесь руководителя — другого направления, — одеты офицерами, а живут, как монахи: пьяными их не видно, с девицами не хороводятся, а девицы да бабёнки здесь такие, что взглянешь, и — хоть молись: «Пронеси, господи, мимо меня чашку сию!» Да-а. Здесь на другое настраивают, строго, деловито, даже душа радуется: знают люди, почём сотня гребешков! И всё ведь молодёжь! Такое дело развернули, что на нём себя забыть — не диво!»
Таких рассказов можно бы подслушать сотни. Все они говорят о том, что даже некоторые из закоренелых собственников, работая на Беломорско-Балтийском водном пути, оказались способными «забыть себя» и понять «государственные смыслы» работы, её экономическую общеполезность, её значение для обороны против внешнего врага, хотя к этому пониманию привела их, как видно, психика «хозяев».
Инстинктивные «супротивники» хозяев, нарушители «священного права собственности», приходили к пониманию смысла работы потому, что она открывала перед ними все пути к оздоровлению и развитию их способностей, давала им трудовую квалификацию, возвращала утраченные права граждан Союза Социалистических Советов.
Они поняли больше «хозяев», поняли, что участвуют в деле создания такого строя, который обеспечивает людям свободу умственного роста.
И вот, в результате двадцатимесячной работы, страна получила несколько тысяч квалифицированных строителей, которые прошли школу суровой дисциплины, вылечились от гнилостного отравления мещанством — от болезни, которой страдают миллионы людей и которая может быть навсегда уничтожена только «делом чести и славы», подвигами «доблести и геройства» — честной и гордой работой строительства первого в мире социалистического общества.
Говорят, что на некоторых фабриках и заводах «имели место» случаи американско-мещанского пошленького отношения «настоящих» рабочих к бывшим «социально опасным». Будто бы «настоящие» рассматривают каналоармейцев как людей «низшей расы», как стопроцентные американцы — негров. Если это — так, это более чем постыдно для рабочих Союза Социалистических Советов, и это не может быть объяснено ничем иным, как только идиотически мещанским чванством. Чванство — скверненькая болезнь и требует очень серьёзного лечения. Говорят, что в некоторых случаях факты этого чванства можно объяснить очень просто: приходит на завод или на фабрику группа отлично вышколенных каналоармейцев-ударников и, присмотревшись к работе ещё не пролетариев, а вчерашних деревенских парней, говорит им:
«Вы, товарищи, работаете плохо, у вас — дисциплины нет, и соревнуетесь вы — «напоказ», а не ради успеха работы!»
Это очень похоже на правду. Это, разумеется, может вызвать обиду и даже озлобление в людях, которые работают плохо, против людей, которые уже выучены и привыкли работать хорошо и являются «непрошенными учителями». Это же не чванство, а, может быть, отражение некоторого, очень существенного психологического различия между благочестивыми потомками «хозяйственных мужичков» и пролетариями, которые за дерзновенное отношение к «хозяйствам» и «хозяевам» весьма много претерпели.
Благочестивым аристократам древних мещанских фамилий следует знать, что даже во времена безответственной самодержавно-царской власти одного человека вешали дважды только в случаях крайне редких. Надо знать и помнить, что бывшим «социально опасным» возвращены права гражданства и предоставлена свобода труда не «из жалости» к ним, не «Христа ради», а как естественная и почётная награда за их трудовые заслуги, за честное и героическое их участие в деле огромного общегосударственного значения, — в деле, необходимом для всех, а в том числе и для тех будто бы коренных, а на деле новых и в заводском котле ещё не переваренных «настоящих» рабочих, которые обнаруживают в отношении к ударникам-каналоармейцам идиотический аристократизм.
Чванство — скверненькая болезнь и требует серьёзного лечения. И хотя больной не обязан знать, как чувствует себя доктор, однако иногда очень полезно расспросить человека, почему он стал доктором. А среди каналоармейцев есть немало таких, которые очень хорошо поняли причины социальных болезней и понимают, как и чем надобно их лечить.
[Шахте имени М. Горького]
Горжусь успехами работы шахтеров шахты имени Горького. Великое счастье жить в эпоху гигантского роста пролетариата, великая радость видеть результаты его труда.
Горячо приветствую вас, товарищи, желаю вам здоровья, бодрости духа, новых побед.
Да здравствует пролетариат!
Максим Горький.
«…Вы — чудесная сила, преобразующая мир»
Я, товарищи, скажу несколько слов не на хозяйственные темы, которые вы здесь обсуждаете, а ещё раз отмечу влияние на людей той мощной энергии, которую рабочий класс и его Ленинская партия непрерывно развивают по пути к построению социалистического, бесклассового общества. Энергия эта, воплощаясь в грандиозном строительстве новой культуры, является, в то же время, воспитателем новых сил, создаёт условия и атмосферу, которая быстро превращает великое количество в превосходное качество.
На днях я пережил фантастическое впечатление. Мы — материалисты; беспочвенные, отвлечённые фантазии нам чужды и даже враждебны, но тем не менее многое, творимое нами, не назовёшь иначе, как сказочным, фантастическим. Социальное и социалистическое творчество рабочего класса исходит из его революционной, строго реальной силы, на неё опирается и служит изумительным, небывалым возбудителем явлений, фактов величайшего, победоносного смысла. Что хочу я сказать?
Нечто очень простое. На днях я присутствовал на собрании работников науки — представителей биологических наук, молодых наших философов и литераторов. Особенностью этого собрания было то, что более десятка среди трёх десятков людей этого собрания в недалёком прошлом были деревенскими батраками и рабочими фабрик, а остальные специалисты науки ещё недавно не «интересовались» вопросами нашей политико-революционной философии. И вот оказалось, что, под влиянием энергии рабочего класса, революционно оплодотворяющей мысль и чувства, десяток работников Всесоюзного института экспериментальной медицины, работая над исследованием животного организма, пришёл к той диалектике развития, которая лежит в основе революционной мысли. Это — факт глубочайшего значения, ибо это — факт завоевания революционным пролетариатом того источника энергии, который скрыт в научном опыте.
Можно бы привести ряд таких фактов, но здесь для этого не время. Укажу ещё только на процесс освобождения женщин. Женщины — это половина населения земного шара, и религии научили мужчин относиться к женщине как к человеку низшего типа сравнительно с мужчиной. Вы знаете, что именно таково буржуазное отношение, что оно глубоко въелось в людей и что мы тоже не совсем свободны от этого влияния веков власти лавочников и попов.
Однако мы сбрасываем этот груз. Едва ли когда-либо в мире случались такие вещи, чтобы за 10 лет женщины из батрачек превращались в философов и преподавали бы философию как специалисты. Женщина властно входит во все области, раньше закрытые для неё: в науку, в администрацию, во флот, в армию. Женщина сейчас начинает играть роль более чем заметную; я, например, знаю несколько случаев, — мне писали с мест, — что в некоторых местах женщины не выходят замуж за человека, если он не ударник. (Смех.) Когда я это прочитал — обрадовался, что я уже стар и мне можно не жениться. (Смех. Аплодисменты.) Вот этот процесс омоложения страны, накопление его энергии, — причём эта энергия не копится просто, а течёт, течёт и всё изменяет, — изумительный процесс, и чем дальше, тем более он ярок, тем больше его видишь. К сожалению, у нас в литературе он немножко слабовато отражается. (С места: «Правильно».) Правильно. Мы, литераторы, в этом деле, конечно, повинны. Но и мы начинаем двигаться вместе с жизнью, у нас уже есть в высокой степени любопытный опыт коллективного творчества целой группы литераторов, которые собрались и, подгоняя друг друга, написали книгу о Беломорско-Балтийском канале. Крепко друг друга взяли, с великой горячностью работали. Опыт этот и этот коллектив мы думаем так и оставить, чтобы он продолжал такую же работу, чтобы взялся за другие такие же книги.
Какой же вывод можно сделать из этого облагораживающего и возбуждающего к творческой деятельности влияния революционной энергии партии пролетариев, марксистов-ленинцев?
Тот факт, что буржуазия создала науку, искусство, технику, явно и очевидно нуждается в серьёзной поправке. Поправку эту вносит современная нам буржуазная действительность. Она говорит нам, что лавочникам всех стран наука, искусство, техника — не дороги, что буржуазия ради сохранения своей власти и спокойной жизни готова отказаться и легко отказывается от всего, чем гордилась как своей культурой. Можно думать, что этот отказ так лёгок не только потому, что лавочники испуганы до смерти, но и потому, что культура не была их органическим творчеством. Культуру буржуазии создавали её «блудные дети», её отщепенцы. Биографии крупных деятелей культуры почти все говорят нам о том, как трудно было мастерам культуры, искусства, техники бороться со своекорыстным, идиотическим консерватизмом лавочников.
Наша, социалистическая культура начата рабочим классом, и она будет органическим его делом, воплощением его энергии, его дарований и талантов, она будет именно такой — или её не будет, что — невозможно. Нашу культуру строят удивительно даровитые и дерзкие люди: бывшие батраки, батрачки, рабочие, работницы, ныне — уже мастера своего дела. Они — плоть от плоти и кость от кости своего класса, они — не отщепенцы, они органически связаны со своим классом. Работая в его интересах, они не видят своих отцов врагами своими и уже являются учителями отцов, ибо отцы видят, что дети, унаследовав революционную энергию, умеют заострять и усиливать её наукой, философией, техникой и что в эту работу входят всё новые и новые тысячи работников культуры.
Желаю вам, товарищи, ещё больше, шире, глубже развить вашу чудесную силу, преобразующую мир. (Продолжительные, бурные аплодисменты.)
По поводу одной дискуссии
19 января «Вечерняя Москва» между прочими «новостями дня» сообщила, что «закончилась организованная ГИХЛ дискуссия о «Брусках» Ф.И. Панферова.
В своём заключительном выступлении товарищ Панферов заострил вопрос о языке советской художественной литературы.
Автор «Брусков» считает, что у нас в последнее время много говорят о языке, но никто не говорит о языке революции. Эта тема совершенно выпадает из поля внимания критиков: они предпочитают рассуждать о языке Бунина, Толстого, других классиков, но не замечают нового языка, созданного революцией.»
Образцов нового языка товарищ Панферов не привёл, но остановился на защите права своего пользоваться нелепым словом «скукожился», утверждая, «что это слово употребляют миллионы: это не то, что «сжался», «стушевался», а именно «скукожился».»
Считая себя обязанным бороться против засорения русского литературного языка неудачными «местными речениями» и вообще словесной шелухой, я обращаю внимание товарищей литераторов на следующее: признано, что народный русский язык, особенно в его конкретных глагольных формах, обладает отличной образностью. Когда говорится: с-ёжился, с-морщил-ся, с-корчил-ся и т. д., мы видим лица и позы. Но я не вижу, как изменяется тело и лицо человека, который «скукожился». Глагол «скукожиться» сделан явно искусственно и нелепо, он звучит так, как будто в нём соединены три слова: скука, кожи, ожил. Разумеется, что не стоило бы спорить по поводу включения в литературный язык одного уродливого слова. Но дело в том, что у товарища Панферова, несмотря на его бесспорную талантливость, отношения с литературным языком вообще неблагополучны. Он почему-то думает, что над русской литературой всё ещё тяготеет словарь Даля, который вообще не тяготел над ней, и он как будто забыл, что литература наша обладает богатым языковым материалом «народников», а также лексиконами таких своеобразных «стилистов», как Герцен, Некрасов, Тургенев, Салтыков, Лесков, Г.Успенский, Чехов. С этим прекрасным наследством наши молодые писатели плохо знакомы и как будто не хотят знакомиться, удовлетворяясь такими пошлыми образцами «словотворчества», как, например, «катись колбаской», «дать пять» и т. д.
Товарищ Панферов думает, что слово «обезрадить» — новое слово, но за пятьдесят лет до наших дней шерстобиты-пимокаты, отправляясь с Верхней Волги на Урал, в отхожий промысел, пели:
Песня эта цитируется в одной из статей М.А.Плотникова об отхожих промыслах крестьян Верхней Волги, включена и в «лубочные» песенники И.Сытина.
Слово «обезрадостил» звучало и в одной из многочисленных песен казанских проституток. По Панферову, слово «обезрадили» рождено в годы, когда у мелкого собственника взяли лошадь, «приносившую ему радость», и привели её на колхозный двор. Или выражение — «душа на место встала». Оно выражает целую эпоху: крестьянин пришёл в колхоз и, когда поверил в него, получил трудодни, почувствовал, что все беды отвалились, у него «душа на место встала».
Поделиться книгой: