Долгий путь к себе

— Еще гости приехали. Чего сказать им?

— Кто?

— Пани Выговская с родственницей.

Пани Мыльская поднялась из-за стола, голос у нее стал трубный.

— Иду! Иду! Желанному гостю сердце радуется, — и шепнула: — Украинцы.

«А ведь она совсем не дура!» — подумала пани Ирена.

Пани Выговская излучала тепло, настоянное на маленьких домашних радостях. Едва только она села за стол, пани Ирена наконец-то почувствовала себя сельской жительницей.

«Ей бы спицы в руки», — улыбалась пани Ирена, удивленная переменой в самой себе и в самом воздухе от появления в доме нового человека, который и слова-то еще ни одного не сказал.

— Хелена, где же ты, голубушка? — певуче, радостно позвала пани Выговская.

— Я уже здесь, здесь! — раздался столь же радостный, детский голос, и в дверях появилась девушка.

Пани Ирена вздрогнула. Она привыкла считать себя несравненной. Где бы она ни появлялась — равной ей не было: ни по красоте, ни по уму, в играх, в танцах, в скачке, в стрельбе. Пани Ирена почувствовала во рту тяжелый холодный камешек. И только мгновение спустя опамятовалась, растянула губы, чтобы улыбнуться. Это был позор — она сплоховала перед соперницей.

«Господи! — открылось ей. — Да ведь она — само совершенство. В ней все изумительно. Но такая красота пугает мужчин».

— Зачем вы так меня рассматриваете? — спросила пани Хелена.

— Ах, простите! Нет ничего замечательнее, чем женская красота. Очень люблю смотреть на красивых женщин… Но мне подумалось… Впрочем, это не важно.

— Нет, вы скажите, чтоб потом не гадать, — попросила пани Хелена.

— Как вам угодно. Мне показалось, что вам нелегко живется. И всегда будет нелегко. Уверена: мужчины, даже самые опытные сердцееды, пасуют перед вашей красотой.

— Да, это так! — вырвалось у пани Хелены.

«Она, бедняжка, искренна!» — улыбнулась пани Ирена.

— Ничего! Бог даст, и мужа найдем незлого, и все будет, как у добрых людей.

Стоило пани Выговской заговорить, как опять посветлело в комнатах, да ведь и вправду солнышко выглянуло закатное.

— Был бы мир, а свадьбы будут! — проникновенно вздохнула пани Мыльская.

— С кем война-то? — перепугалась пани Выговская. — Слыхала я, король воевать собирался, так сейм у него войско забрал и распустил.

И опять удивилась пани Ирена: поселянка, оказывается, не только у себя на кухне толчется, но и за королевской кухней присматривает.

— В том-то и беда! — воскликнула пани Мыльская, она теперь все свои речи произносила с особым ударением. — Королей можно унять, они на виду у всех. Войну собирается затеять быдло, наподобие той, что ужаснула нас в тридцать восьмом.

— Вы про то, что князь Иеремия отобрал самопалы у своих крестьян? — спросила пани Выговская.

— Так ведь самопалов-то было не один, не два, а несколько возов! Да что там говорить, сами мы во всем и виноваты, — пани Мыльская картинно закручинилась.

— В чем же мы виноваты? — тихо спросила пани Хелена.

— Не вы, а мы — поляки. Сами жить, как люди, не умеем и вам, украинцам, жить спокойно не даем. Про бесчинства коронного стражника Самуила Лаща, думаю, все слыхали. У него, мерзавца, две с половиной сотни одних баниций да инфамисий три дюжины. Он и с князем Вишневецким воевал, и с Корецким, и с Тышкевичем — киевским воеводой, только ведь до самих князей да великих панов добраться у него руки коротки. Крестьян грабил. А Екатерина Замойская как мстила Изабелле Семашко? Самое большое село Изабеллы ограбила, а потом сожгла. Осквернить украинскую церковь для иного шляхтича — геройство. Девок насилуют. Не сумеют крестьяне всех повинностей да поборов исполнить — их тотчас и ограбят. Кто за себя слово скажет — убьют. Земли на Украине тучные, люди работящие, жить бы нам тишком, в мире и согласии.

— Да ведь им волю дай, они завтра же, да что там завтра — сегодня ночью вырежут нас! — глядя в упор на пани Хелену, воскликнула пани Ирена, по лицу ее пошли красные, как сыпь, пятна.

— Вырежут, — согласилась пани Мыльская. — Потому что озлобили народ. А меня — не тронут. Я своих крестьян в обиду не даю и лишнего куска у них не отбираю.

— Экий разговор завели! — встрепенулась пани Выговская. — Сын мой Иван, а он человек пресветлоученый, коллегию закончил, так говорит: «Никакой Украины, мамо, скоро не будет. Все наши русские князья: Слуцкие, Заславские, Вишневецкие, Чарторыйские, Пронские, Лукомские — давно уже приняли польскую веру, польский язык и польские законы жизни, а за князьями потянулись родовитые люди: Ходкевичи, Тышкевичи, Хребтовичи, Калиновские, Семашки, Потеи. Теперь и наш брат, мелкий шляхтич, смекнул, что выгоднее молиться тому богу, который дает. Дело осталось за народом, а народ глуп и темен. Его пока одним кнутом вразумляют, а если бы вразумляли кнутом и пряником — тише края, чем Украина, во всем мире не было бы». Так говорит мой сын, но его, по молодости да по незнатности, плохо слушают.

Пани Выговская вдруг вспорхнула со стула, замахала ручками.

— Что же это, право, за разговоры-то у нас такие? К добру ли? Лена, подарки-то наши где? Давай подарки.

Обе захлопотали, кликнули слуг. Те принесли корчаги с вареньями да соленьями, дивную, расшитую цветами скатерть.

— То, что ты просила для сыночка своего, я сделала, — сказала пани Выговская. — Варнава обещал помолиться. Истинный подвижник. У него даже имя говорящее. Варнава — значит «сын утешения». Живет как птица. Имущества у него никакого. Питается чем Бог пошлет. Ни лампад у него, ни икон, а поглядит на тебя и скажет, кто ты есть и что у тебя впереди. «Мои иконы, — говорит, небо, мои свечи — звезды». Его даже татары почитают.

— Ах, спасибо тебе, милая! Все-то ты помнишь и о всех печешься! — Пани Мыльская растрогалась, расцеловалась с пани Выговской.

— Ты бы и сама к нему съездила, — сказала пани Выговская. — К нему многие идут. Ныне вот поселился молодой Вишневецкий.

— Какой же такой Вишневецкий? — спросила пани Ирена.

— Князь Дмитрий. Князь Иеремия — его опекун, — ответила пани Хелена. — Я видела его в скиту. Расцветающая жизнь и увядающая — было до слез прекрасно смотреть на них.

Пани Ирена улыбнулась, а пани Хелена вспыхнула: ей было неприятно, что искренний восторг ее истолкован двусмысленно.

3

Дух земли, разбуженный весной, тревожил людей. Князь Дмитрий впервые в жизни чувствовал себя свободным и счастливым.

— Хочешь быть к Богу ближе, так иди к нему! — воскликнул старец Варнава, распахивая дверь крошечной своей хибары. — Ступай! Вернешься, когда зайдет солнце.

Князь Дмитрий посмотрел, куда указывает старец, но руки у того были распахнуты. Князь сделал первый нерешительный шаг и оглянулся: не шутит ли святой старик.

— Подожди, — сказал Варнава, он скрылся на мгновение в хатке. — Возьми, чтоб подкрепиться.

Передал несколько кусков хлеба. Князь внутренне содрогнулся: этот хлеб наверняка приношение каких-нибудь грязных старух, может быть, нищенок, — но хлеб взял. Положил за пазуху, пошел.

Впервые он видел землю так близко, ибо никогда не оставался с нею один на один. Земля была огромным жертвенником, воздающим дары солнцу. Зеленой нежной дымкой клубился лес, белое, слепящее глаза облако трепетало над рекой. Словно заросли бестелесных растений, шевелились над дальними полями косицы теплого весеннего пара, а вблизи воздух дрожал, и дрожала от напряженной радости песня жаворонка. Он тоже почувствовал в себе дрожь и поспешил к лесу. Летел, как на крыльях, и ему мерещилось, что он такой же легкий и бестелесный, как эта чудодейственная дымка. Он шел по лесу, не защищаясь от веток, и они не били его, а прикасались к нему. К рукам его, к щекам, к непокрытой голове. Он слышал запах крошечных зеленых листьев, капли росы падали ему за ворот. Сладкоголосая птица, запевшая прямо перед ним на кусту, ошеломила. Это было слишком громко и слишком открыто. Птица не испугалась его, и он обошел куст, чтобы не помешать ей. Лес был невелик и скоро кончился. Но тоже чудесным образом. Князь Дмитрий смотрел вверх, на игру веток и солнца, но, видимо, каким-то боковым зрением углядел, что земля поголубела. Боясь замочить ноги, он посмотрел на землю и увидал, что она сплошь заросла барвинками — цветами весны.

Князь Дмитрий остановился, ему вдруг сделалось стыдно самого себя: вот пройдет он сейчас по цветам, подавит красоту, которая не для того же явилась на свет, чтоб умереть под его сапогами. Он пошел стороной, глядя под ноги, а потом увидал сквозь ветки зеленое сверкающее чудо. Это был холм. Забыв глядеть под ноги, князь побежал и остановился только на вершине. Холм был круглый, как шлем.

Открылись дали.

Одно селение, другое. Белые хаты, белые сады, черные поля. С полей слышались голоса. И князь Дмитрий разглядел людей, копошившихся на земле. Шла весенняя большая работа.

«Им все равно, существую я или нет, — подумал о людях, работающих на земле, князь Дмитрий. — Им все равно, кто живет в замке: Иеремия, или отец его Михаил, или другой Михаил — дед Иеремии, или предок князь Федор, у которого был брат Иоанн, давший начало моему роду — второй ветви Вишневецких. Может, одному Байде были бы рады. Для крестьян, земляных пчел, и времени-то, наверное, не существует. Рождаются в безвестности, работают, совершая безвестный труд, и безвестно умирают. Всё, как у пчел».

Сам он родился среди людей, которые знали, от кого они и сколько славы прибыло их роду от каждого колена, и он тоже жаждал большой славы.

Все эти мысли о людях-тружениках и о людях-рыцарях были старыми привычными мыслями. Но теперь в нем совершались перемены, земля смирила гордыню. Он всегда чувствовал родство к цветам и травам, а теперь его вдруг потянуло к работающим людям. Это была неутоленная жажда слияния с миром, живущим по законам самой природы, стало быть, и с Богом.

Князь Дмитрий сбежал с холма и пошел на поле, где крестьянин пахал землю сохой.

— Дозволь мне! — попросил он крестьянина.

Работник был не стар и не молод. Лицо в озабоченных морщинах, телом жилистый, как корень. Поглядел на князя карими умными глазами и без усмешки, без удивления уступил место у сохи:

— Потрудись!

На второй уже борозде князь взмок и скинул жупан, на четвертой руки у него дрожали от бессилья и в глазах темнело. Крестьянин подошел к нему, чтоб занять место у сохи, но севшим, оглохшим голосом князь Дмитрий взмолился:

— Погоди! Я еще!

И прошел борозду до края, а на обратной борозде вдруг почувствовал себя легче, пришла вторая сила, и он еще одолел две борозды.

Он шел к себе на холм, не чувствуя от усталости ног, а жилы на руках стонали нестерпимо. На холме, скрывшись от глаз, он упал на землю и заснул. Проснулся от голода. Достал с груди хлеб старца Варнавы и жадно съел его.

4

Каждый день приходил князь на холм. Поля, засеянные и ухоженные, опустели.

То ли холм был высок, то ли пребывание у старца оздоровило душу, но князь Дмитрий чувствовал: сердце его возвысилось, и жизнь замка издали показалась ничтожной. А коль она ничтожна, то может ли оскорбить стоящего над нею? И захотелось вернуться в замок…

Однажды, взбежав на свой холм, князь Дмитрий обомлел: место было занято. Прекрасная пани, разложив на траве скатерть, готовилась к трапезе. Лошадь пани паслась под холмом.

Он хотел отступить, но пани жестом пригласила разделить с ней трапезу. Он покорно сел на траву. Надо было заговорить, но он упустил мгновение и стремительно погружался в пучину немоты.

Кап!

На скатерть, на самую середину, уронила птичка.

Князь Дмитрий окончательно смутился, словно это была его птичка. Достал платок, тщательно вытер загаженное место и бросил платок от себя.

Пани рассмеялась, очень славно рассмеялась, и князю Дмитрию тоже стало весело.

— Никогда не думала, что князья вблизи такие прелестные! — сказала пани, отрезая ножом кусочек холодного мяса для своего жданного гостя.

У пани Ирены все было рассчитано наперед, недаром она носила фамилию Деревинская.

— Вы знаете, кто я? — спросил князь.

— Знаю. А так как у меня нет кузена, который бы мог представить меня вам, то я осмелюсь это сделать сама Пани Ирена Деревинская.

Князь Дмитрий вскочил, почтительно поцеловал ручку пани Ирены.

— Я приехала для беседы со святым старцем, но никак не могу решиться постучать в его обитель.

— Что вы! Он очень доступен и прост. Он совершенно прост.

— А я вот, поездив вокруг да около, проголодалась. Какой замечательный вид отсюда.

— Да, замечательный.

— И все-таки — Польша! Наша Висла! Наш Краков!

— Я был в Кракове, но плохо его помню. Лучше всего я знаю Молдавию. Я там живу у родственников Молдавия мне очень дорога.

— Отчего же так? — из глаз пани Ирены на душу князя пролилась добрая синева. — Я думаю, здесь не обошлось без любви.

— Ах, что вы! — вспыхнул, как девушка, князь и опечалился. — Простите.

— О, я вижу, как вы страдаете… Вам не с кем было облегчить душу. Святой старец для такой беседы не годится. Тут нужна женщина — слушатель, который все поймет.

Пойманной рыбке деваться было некуда, сеть замкнулась.

— Я сказал неправду, — согласился князь. — Но я и сам не знаю, любовь ли это.

— Она что же, из низкого рода?

— Наоборот! Из самого высокого.

— Не называйте мне имени вашей избранницы, расскажите, что было между вами, и я попытаюсь определить, сколь глубоки ее чувства к вам.

— Это было на свадьбе ее сестры. В Яссах. Я танцевал с нею после Петра Потоцкого, и она спросила меня: «Вам понравилось подвенечное платье моей сестры?» — «Такого великолепия я еще не видел», — ответил я. «А понравилась ли вам моя сестра? — спросила она. — Только говорите правду». — «Красота вашей сестры подобна самой звездной, самой строгой и прекрасной ночи, но ваша красота подобна раннему нежному утру», — так я ответил ей, и она улыбнулась мне и сказала: «На этом главном празднике моей сестры все, будто сговорившись, превозносят мои достоинства, но как вы думаете, к тому времени, когда придет пора выходить замуж мне, я подурнею или похорошею? Только говорите правду». — «Не знаю», — ответил я, и она засмеялась. «На вашем месте пан Потоцкий сказал бы: «В день вашей свадьбы солнце не явится на небосвод, потому что солнце будет одно». Он так и сказал мне, когда мы танцевали. Не правда ли, сегодня великолепно?» — «А мне хочется на улицу, там столько забав для народа», — так я ей сказал, и она обрадовалась. «Давайте убежим из дворца. Я переоденусь в юношу, и нас никто не узнает…»

Князь Дмитрий замолчал.

— Вам удалась затея? — спросила пани Ирена.

— Удалась. Было очень весело. На площади являлись замки, они сгорали, разбрызгивая звезды. Потом возник великан. Он победил огромного, с башню, льва, а потом ужасающего дракона.

— И что же ваша избранница?

Князь Дмитрий, розовея, опустил глаза:

— Ничего!

— Я смогу помочь вам только в том случае, если буду знать всю правду.

Князь Дмитрий посмотрел на пани Ирену, словно очнувшись от наваждения. Это был взгляд князя.

— Боюсь, что мне никто не поможет. Она теперь в Серале турецкого падишаха. Она заложница.

— Но ведь это прекрасно! — воскликнула пани Ирена. — Чем дольше ее продержат в Серале, тем больше у вас шансов получить ее руку.