Две сестры и Кандинский

— Мент рассказал…

— Ментяра что понимает?!. Знаешь, Инес, мы и впрямь классно играли. Мы весь день играли в полную силу. Особенно барабанщик… Простые работяги останавливались. Серенькие умученные служащие. Восхищались, Инес!.. Все до единого. Все, кто шли к метро мимо нас.

— Мент считает иначе. Мент сказал, что вы перегородили тротуар. Шляпенками своими… И не давали никому пройти.

— Так принято. Всё как в Париже, Инес. Выставили на тротуар несвежую шляпу для скромных пожертвований.

— Вы выставили пять дохлых несвежих шляп! Для скромных пожертвований… Человек не мог шагу шагнуть!

— Если бросит денежку, он мог шагнуть.

— Ты считаешь, что так делают в Париже?

— Мне, Инес, говорили, что в Париже еще и круче. Там нищий, скажем, трясет коробкой. Прямо перед носом проходящего человека — дай!.. Дай!.. Дай!.. Гремит на всю улицу! Жестяная большая коробка… Нищий заодно загораживает путь и обдает тебя своей ночной вонью. А если удачно, если ты все-таки прошмыгнешь мимо, не бросив монетку, эта пьянь бежит за тобой два квартала и вопит: «Рогоносец! Рогоносец!.. Вы видите этого убегающего рогоносца?!»

— У нас это не смешно.

— Тут ты права, Инес. У нас рогоносцы — милейшие люди.

Милиционер отпирает решетку. Отдает Максиму его рюкзак… Выходи! Лети, родной! На волю!

А рок-музыкант продолжает сравнивать с Парижем: — У нас, Инес, Россия. У нас обязателен интеллектуальный, с фигой, намек… В придачу к лежащей на асфальте несвежей шляпе.

— Пошли, философ.

— Однако согласись, Инес… Мы, в России, жалеем человека. У нас не звучит просто «рогоносец»! А вот если оживить эту фишку живой водой… А?..

Он рассуждает:

— А вот пусть бы у нас — как у нас!.. Если жадина не бросил мелочовку в лежащую и просящую шляпу, каждый продвинутый бомж вправе вслед ему вопить оскорбительно и в духе времени: «Стукач! Стукач!.. Запомните рожу этого стукача!»

— Пошли, пошли быстро.

Максим, на ходу ощупывая рюкзак, предложил милиционеру: — Не хочешь диск с моей музыкой? Задешево.

— Нет.

А на выходе на легком ветерке Максима Квинту ждали трое озленных и непохмелившихся. Наконец распавшаяся его рок-группа.

Двое, каждый со своим инструментом, плюс вокалист со своей глоткой.

Саксофонист по-быстрому передал Максиму его ж/д билет: — Вот тебе. До Новосибирска. Запомни! В одну сторону билет!.. И вали! вали вон из Москвы!

Саксофонист впрямую наставил на Максима свой саксофон — и серебристая труба, прощаясь, издала два-три издевательски неприличных звука.

Но особенно озлен вокалист: — Ты нам осточертел! Топ-менеджер! Ни хрена не можешь, не умеешь!.. Устроимся без тебя завтра же!

И, оформляя насмешку, вокалист выдал своим бесценным горлом глумливую руладу. Йодль на карпатский манер.

Так что каждый из музыкантов выразил презрение провалившемуся руководителю. Каждый по-своему.

Не отстал в прощальной потехе и барабанщик. Забарабанил по-дурному. Еще и кричал-вопил: — Сколько времени потеряно. Я гений! А мои руки… Верни мне мою левую! Моя гениальная левая! От безделья усохла!

— Левая — это обычно от портвейна, — вяло огрызнулся Максим.

Но все трое уже разбежались.

Инна как свидетельница. С горестной иронией: — И невеста ушла. И рок-группа испарилась.

Милиционер со стороны иронии не почувствовал, молодой!.. и всерьез утешал Инну:

— Не жалейте их!.. Ужасная группа… Я «Квинту» дважды слышал. Отстой!

*

Ольга одна… Она вслушивается в себя — в невнятную остаточность своих скорых «любвей». Как высоко ни неси голову… Мужчина ушел. И на месте каждого такого ухода-расставания маленькая черная дыра. Неплодородный истощенный слой земли… Там уже не растет.

После каждой любви постыдное ощущение особенностей женской жизни. Вот результат! Женщина, спеленутая с мужчинами… Женщина уже не мыслит, не помнит себя без них. Мужчины — это и есть женщина. И чем выше она несет голову, чем круче ее гордыня, тем ей нагляднее и больнее.

*

Макс Квинта и Инна не ушли, стоят на тротуаре.

Надо бы уже им разойтись, но похоже, молодую женщину удерживает некая ее мысль.

— Да-а. Моя сестра тебя круто… Нокаут!

Максим сует ж/д билет в один карман, затем нервно перепрятывает в другой. Бормочет. Путаясь в трех словах:

— Я ее любил. Но то, что Олька сделала… вернее, не сделала… То, что она не сделала на прощанье… Не захотела сделать…

Инна смеется.

Выждав еще полминутки, Инна решается сказать:

— Могу тебе предложить поехать… Со мной. В Питер.

— В Петербург?

— Ну да. Если о рок-музыке, там гораздо лучше и привольнее, чем в Новосибирске… Со мной в Питер.

— Ты же была в Питере. Только что.

— Ну и что. Я хочу еще и еще. Ты же знаешь — я больна этим городом.

— Зачем тебе я?

— Как зачем?.. Интересный мужчина. Музыкант. Не пьет, не курит.

— Как раз хочу закурить.

— Это можно… С горя… Кури. Я тебя понимаю… Я ведь младше сестры.

Инна касается его плеча:

— Нам с тобой будет легче и проще понять друг друга. Мы ровесники. И у тебя, отметь!.. в эту горькую отказную пору как раз никого… никакой женщины. Бедный!

Доносятся — уже из далекого далека московских улиц — издевательские звуки уходящих трех гениев. Гордые! Ах, как они уходят!.. Особенно выразительны горловые йодли вокалиста.

Инна смеется: — Подумать только. Моя сестра кормила эту шайку.

Максим: — Я с ними разобрался.

— Перестань!.. Это они с тобой разобрались.

— Мои пацаны!

— Так что насчет Питера?

— Бред.

— Молодая хорошенькая женщина — для тебя бред?

— Ежу ясно. Чистый бред.

Последний, очень далекий умирающий звук саксофона.

— Я, Максим, не из жалости к тебе зову с собой. Ну-ка, взбодрись! Выше башку! Ты же, надеюсь, не пал духом?

— Я потерял трех гениев.

Инна смеется: — Перестань.

— Я потерял Ольгу.

Инна смеется:

— Объясняю потерявшим Ольгу… Ольга красивая. Ольга быстро разочаровывается в мужчине. Она бросает… Не знаю почему… Но зато знаю другое — все мужчины моей сестры замечательные. Отметь!.. у нее каждый выстрел — попадание. Глаз женщины-снайпера… Притом что она даже не целится. Небесная гарантия. У нее получается само собой.

— Жаль, Инес, ты не музыкант!

— Жаль, что мне всегда интересен мужчина, оставленный сестрой.

— Ну хоть бы на фоно ты играла. Я бы тебя сразу в клавишные.

— Я пока что иду за Ольгой след в след. Но это не значит, что я ее подобие. Нет и нет!.. Я сама по себе. Я открыла город Питер… Я открыла екатерининских братьев Орловых… Я…

— Да ладно тебе!

Рюкзак, не мешая долгому разговору, лежал на земле. Максим поднимает его.

— Пора ехать.

— Езжай.

Помолчав, Максим говорит сильно запоздалые слова:

— Я ведь не себе брал ее деньги.

— Знаю. Не парься. Мы знали… Мы с Олей знали, что ее деньги уходят на гениев.

— Спасибо, Инес.

— Ты не воришка — ты неудачник. Мы знали.

И совсем уже издали последний, сдохший звук уносимого саксофона.

— Ну так что, красавчик-неудачник, насчет Питера?

— Нет, Инес… Я всё напрямую. Я рок-музыкант. Зачем мне классические полутона?

— В Питере еще как интересуются рок-музыкой.