Опечаленная родня

Бранислав Нушич

Опечаленная родня

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Агатон Арсич – волостной начальник в отставке.

Танасие Димитриевич – торговец.

Прока Пурич – чиновник общины.

Трифун Спасич – гражданин без определенных занятий.

Мича Станимирович.

Д-р Петрович – адвокат.

Симка – жена Агатона.

Вида – жена Танасия.

Гина – жена Проки.

Сарка – вдова.

Тетка.

Даница.

Действие происходит всегда и везде.

Действие первое

Большой холл, из которого на верхний этаж ведет лестница. Массивная кожаная мебель. Бросается в глаза большой портрет покойного Маты Тодоровича в золотой раме, висящий на стене. Много дверей справа и слева, в глубине большая стеклянная дверь.

Явление первое

При открытии занавеса сцена пуста. Через некоторое время открывается дверь в глубине сцены, и входит толпа женщин и мужчин. Это родственники покойного Маты Тодоровича, возвратившиеся с кладбища, где была отслужена панихида на седьмой день после его смерти. Родня в трауре и глубоко опечалена. Все молча рассаживаются. После небольшой паузы мужчины закуривают, а женщины с любопытством рассматривают обстановку, шепотом переговариваются между собой и переглядываются.

Агатон (один из представителей довоенных сербских волостных начальников, которых новые времена предали забвению. Он не спеша скручивает на колене папиросу, вставляет ее в мундштук, закуривает и, затянувшись, окидывает всех взглядом). Боже мой, что такое человек! Словно его и не было!

Прока. Так оно и есть, Агатон! Сегодня мы существуем, а завтра нас нет.

Вида. Что поделать: таков закон господень, кум Прока. Иначе не бывает.

Агатон. Ну, конечно, закон, я понимаю, что закон, но хоть бы порядок какой-нибудь был в этом законе. Неужели пришел его черед?

Танасие. Действительно, такой человек!..

Агатон. Такие люди не рождаются дважды.

Танасие. Уважаемый, почтенный…

Агатон. Не только уважаемый и почтенный, но человек с большим сердцем; благодетель, одним словом, благодетель.

Симка. Кому только он не помогал!

Прока. Не было бедняка, которому бы он не протянул руку помощи.

Гина. Господи, помогал направо и налево!

Танасие. Какая потеря! Какой человек!

Агатон. И какая честность!

Танасие. Никогда никого не обидел, ни у кого ничего не отнял!..

Прока. Какое там обидел и отнял! Сам давал!

Вида. Давал горстью и шапкой!

Mича. Подумайте только, какая это потеря для нашего семейства!

Агатон. Конечно, потеря!

Сарка (Гине, которая плачет). Хватит тебе, ей-богу, кума Гина, слезы лить. Ну, там, на панихиде, когда ты плакала, люди были, да и полагается кому-нибудь из родни плакать, но зачем же плакать тут, где всё свои?

Гина (с самого появления не перестает плакать, закрывая глаза платком). Не могу удержаться от слез. Семь дней назад он был, как говорится, здесь, в доме… а сегодня?…

Симка. А сегодня, спустя неделю после его смерти, мы отслужили панихиду.

Вида. Говоря правду, если уж упомянули о панихиде, то должна вам сказать: нехорошо, что сегодня служил только один священник. Неужели не из чего заплатить? Да и покойник заслуживает большего.

Танасие. Надо было пригласить по крайней мере трех священников!

Вида. Трех, самое меньшее.

Mича. Положение покойного действительно требовало этого.

Сарка. Перед людьми стыдно! Первая после похорон панихида, и один священник!

Гина. Это ты, кум Агатон, так распорядился?

Агатон. Почему я? Кто меня спрашивал? Есть адвокат, он является душеприказчиком, вероятно, ок а распорядился так.

Вида. Как же так, ей-богу, такая большая родня, а управляют и распоряжаются чужие люди!

Агатон. Ничего не поделаешь, это желание покойного и его воля.

Танасие. Человек он был хороший и почтенный, это надо признать, а вот свою родню как-то избегал. Хотя бы во время болезни позвал кого-нибудь из нас, чтобы сказать два-три слова.

Агатон. Я навестил его перед самой смертью. Сел я этак на стул, а он, когда увидел меня, прямо-таки обрадовался: «Где ты был до сих пор, Агатон, ведь у меня нет никого ближе тебя!»

Трифун (покашливая). Это… ты как будто вовсе не такой уж ему близкий родственник, Агатон.

Mича. Я тоже хотел это сказать.

Агатон. Ну, я не говорю, что мы родные братья, но все же родственники. И по этой причине он мог, видишь ли, сказать мне: «Агатон, братец, есть у меня много родственников, но все как-то… как-то так… Ты единственный, братец Агатон, так… вот был столько лет волостным начальником, правил народом, сможешь и с моим имуществом справиться».

Общее движение. Все в негодовании переглядываются.

Трифун (выражая это общее негодование). Мог сказать и так, как ты говоришь, почему не мог… Только знаешь, брат Агатон, покойный был человек грамотный и газеты читал, и мог он подумать про себя: «Этот Агатон был волостным начальником, но всюду, где только ни служил, он оставлял за собой зловонный след».

Агатон (вспыхивает). Это неправда! Так писали оппозиционные газеты, а нельзя требовать от оппозиционных газет, чтобы они писали, будто я оставлял за собой ароматный след…

Танасие. Но и помимо этого, Агатон, одно дело править народом, а другое – управлять имуществом.

Агатон. Не другое, Танасие, не другое. И для одного, и для другого надо обладать опытом и твердой рукой. Скажи-ка лучше, кто из вас подошел бы для этого? Может быть, скажешь – Танасие? Если бы он подходил, то пригодился бы раньше всего самому себе и не стал бы банкротом.

Танасие (разозлившись). Подумаешь, банкротом! В наше время и позначительнее и посильнее люди становятся банкротами, почему бы и мне не обанкротиться?

Вида. Хотя он и обанкротился, кум Агатон, тебя-то он ничем не обидел.

Агатон. Но я ведь не возражаю против этого, наоборот, если бы ты обанкротился и потом купил автомобиль, я снял бы перед тобой шапку. Но ты как-то не сумел, растерялся. Да еще обвинили тебя в неправильном ведении торговых книг.

Танасие. Ну, хоть бы и обвинили! Ведь не я вел книги, а бухгалтер.

Агатон. Разумеется, бухгалтер. Не об этом речь, это я только к слову сказал. Мы можем о тебе и вовсе не говорить, а вот спросим например, способен ли Прока управлять имуществом?

Прока (рассерженно). А почему бы нет, например?

Гина. Если можешь ты, кум Агатон, сможет и он.

Агатон. Ну, сможет, я не говорю, что не сможет, но только ты посмотри на него, каков он. Посмотри на него, пожалуйста! Тридцать лет сох в общинном архиве, выглядит, как изголодавшийся клоп, вылезший из старой кожи.

Гина. Ию-у-у!

Агатон. А уж если управлять имуществом, надо обладать глоткой, чтобы орать, надо обладать кулаком, чтобы стучать им по столу и перед адвокатом, и перед съемщиком, и перед мастером, который ремонтирует хозяйство.

Гина. Прости, кум Агатон, но я думаю, что мы пришли сюда не для того, чтобы оскорблять друг друга, а собрались в память покойного, чтобы погоревать, как полагается родне. (Плачет).

Сарка. Господи, кума Гина, опять ты плачешь?

Прока. Оставьте женщину, пускай поплачет; покойный ей родня, вот она и горюет.

Сарка. Но разве нет здесь родственников и кроме нее?

Трифун. Может быть, у женщины сердце мягкое.

Прока. Конечно!

Сарка. Коли так, Трифун, то и у меня сердце мягкое; все знают, какое у меня мягкое сердце, но ведь я не плачу.

Агатон. Прошу тебя, кума Гина, не считай за обиду то, что я сказал о Проке. Это так только, примера ради. Если ты принимаешь это так близко к сердцу, мы можем и не говорить о Проке. Можем взять, например, Трифуна.

Трифун. Ну-ка, давай послушаем!

Агатон. Пожалуйста, поручите ему управление имуществом. Попробуйте поручить ему…

Трифун. Не понимаю, почему бы и не поручить?

Агатон. Не обижайся, пожалуйста, ведь в своей семье мы можем быть откровенными. Потому, брат, что ты не выпускаешь карт из рук. У тебя руки заняты, не свободны, чтобы управлять имуществом.

Трифун. Я не проиграл, Агатон, ни одной твоей копейки.

Агатон. Не проиграл, действительно, не проиграл. Не думаю, чтобы ты проиграл хоть одну копейку и из денег покойного. Нет! Но, знаешь, как может случиться: получишь арендную плату, сунешь в карман, сядешь с приятелями, сдадут карты, и выпадет тебе туз. Ну, как теперь, сможешь ли ты не спустить арендную плату?

Трифун. Никогда!

Агатон. Не говорю, что ты сделаешь это по своей воле, но ведь, знаешь, как бывает: когда на руках туз, досадно упустить случай. А если и не так, пусть тебе не выпадет туз, пусть ты даже карт в руки не возьмешь, и все-таки, братец, ты должен признать – что не годится, то не годится!

Трифун. Не понимаю, почему?

Агатон. А потому, братец, что у тебя никакого дела нет. Сколько я тебя знаю, ты только «здешний». Трифун Спасич, здешний. Никогда ничем ты не занимался.

Трифун. А зачем?

Агатон. Ну, конечно, тебе это не нужно. Занятие – только обуза для человека. Но если, братец, нет у тебя никакого занятия, ты не можешь быть опекуном. Ей-богу, не можешь! А когда мы и тебя исключим, скажите, кто у нас останется?

Mича. Как кто, а я? Разве я не существую?

Агатон. Существуешь, я не говорю, что не существуешь, но существуешь вроде как в воздухе.

Mича. Как, в воздухе? Что вы имеете в виду?

Агатон. Понимаешь, ухватить тебя не за что…

Мича. Не знаю, зачем вам понадобилось хвататься за меня?

Агатон. Ну, хорошо. Я хочу сказать: у тебя никак не держится наследство. Ты получил поело отца много денег, и все они каким-то образом уплыли, все уплыли от тебя.

Мича. Я учился на эти деньги.

Агатон. Учился, правильно, только дорого обошлось тебе это учение, и, самое главное, не вижу я, какая тебе от него польза. Службы у тебя нет, ремесла ты никакого не знаешь, никаких прибылей не имеешь.

Мича. Нет пользы, я не говорю, что есть, но в конце концов человек учится вовсе не для того, чтобы извлекать какую-то пользу, а просто, чтобы стать образованным.

Агатон. Ну вот, именно потому, что ты образованный человек, ты и не сможешь распоряжаться имуществом. Одно дело – учение, другое – имение. В школе ты можешь выучиться, как делать химию, но не сможешь научиться, как получить арендную плату от съемщиков, если они, например, ночью сбежали и унесли вещи.

Трифун. Что же это, один не годится, другой не годится, этот – то, а тот – это; другими словами, если хорошенько перетасовать карты, окажется, что только Агатон способен управлять имуществом.

Агатон. Так и есть, Трифун! Знаешь ли ты, что такое волость на пятьдесят две тысячи триста семьдесят четыре жителя? Пятьдесят две тысячи триста семьдесят четыре жителя, а стоит мне только крикнуть: «Смирно!» – и все пятьдесят две тысячи триста семьдесят четыре жителя становятся во фронт, смотрят мне прямо в глаза и дрожат. Дрожат, а то как же! Вот, дорогой Трифун, что значит управлять!

Трифун. Да, если только съемщики захотят становиться во фронт!

Агатон. Будь спокоен, уж я их поставлю.

Явление второе

Те же и Даница.

При ее появлении все умолкают, только переглядываются и дают понять друг другу, что при ней следует молчать. Даница несет на подносе кутью и угощает всех.

Симка (при появлении Даницы толкает локтем Виду, которая сидит рядом с ней, и шепчет). Ну, слава богу, наконец догадались угостить нас.

Агатон (крестится, угощается). Царство ему небесное!

Танасие (крестится и угощается). Да будет земля ему пухом!

Вида крестится и угощается. Гина, когда очередь доходит до нее, начинает плакать.

Сарка. Боже мой, кума Гина, тебя словно наняли.

Гина. Тяжело мне! (Крестится, угощается). Да простит его господь бог!