Александр Айзенберг
Imperium
I. ROMA
Rex
Ранним утром на Марсовом поле у Козьего болота был туман… Разбив этрусков из города Вейи и согласившись за часть их земель на столетний мир, царь Рима и основатель его Ромул ждал смотра своей победоносной армии.
В курульном кресле сидел он, в белой тоге, окаймленной пурпуром, с запястья на ременной петле свисал скипетр, навершие которого венчал орел – птица Юпитера. Двенадцать ликторов с фасциями стояли за его спиной. Триста вооруженных телохранителей – Ромул назвал их «быстрыми» – во главе с Целером, их начальником, окружали стеной все Козье болото.
Туман, между тем, сгущался. Пелена затягивала глаза римлян.
Царь же сидел в одиночестве… Царь…
____________________
В городе Альбе Лонге умер царь Прока. Старшему сыну Нумитору завещал он власть. Но захватил ее у брата Амулий. Его самого он пощадил, истребив, однако, мужское потомство Нумитора, в живых также оставил дочь – Рею Сильвию, при этом, избрав ее жрицей богини Весты, обрек на вечную невинность.
Вода была серая. Черная засохшая точка на желто-белой траве. Рея долго лежала с закрытыми глазами. Чуда не произошло. Она лежала, сжав запекшиеся губы. Кто он был?… Чужой… Жить не хотелось и не хотелось не жить. Она заставила себя встать, омыла тело. На горле у нее оказался порез. От его меча. И на руке. Она слизнула солено-сладкую влагу. Все болело. Она вспомнила, что нужно было сразу… бежать к воде. Можно еще попробовать горячую воду. Что же еще?… Если… А, отец… Тогда… Отец – Марс. Бог… Марс…
Она прошла в город, с трудом передвигая ногами… Марс…
Рожденных нарушившей закон весталкой Реей Сильвией близнецов по приказу владыки Альбы Амулия бросили в Тибр. Река разлилась; нигде нельзя было подойти, минуя стоячие воды, к руслу. Детей
оставили в заводи у Руминальской смоковницы. Вода же схлынула, а корзина с младенцами осталась на суше. Нашел ее смотритель царских стад Фавстул. Нашел и принес домой жене Ларенции.
Ромул, царь Рима, ждал Прокула Юлия с новостями о заговоре сенаторов. Отцы города собирались убить его основателя. Покушение намеревались произвести перед воинским смотром. Ромул знал и о том, что Юлий выбирает между сенатом и царем.
Видимо, возраст… или погода – туман давил, обволакивал, слабость охватывала все члены… – все вместе…
Ромул вдруг понял: ему все равно, кого же предаст оборотень… Вчера он узнал, что и Целер… Все равно… Он вспомнил Ларенцию, жену Фавстула… Туман белый и густой… Холод пронизывающий… Мокрая трава.
____________________
Это была добрая женщина. Мы с братом звали ее матерью. Родила не она, но если бы не ее доброта… Она была добрая женщина. Благодаря ей пастухам не нужны были козы. Она была добра к детям… Добра к мужчинам…
Дети называли ее матерью… Пастухи шли к ней. Уходя, презрительно говорили: – Лупа, я приду после полной луны… – Она не обижалась… Лупа… волчица… самка… Выкормить детенышей и любить мужчин… Фавстул не убивал пастухов; принес детей к себе… Над ними, этой семьей, смеялись пастухи, но они, именно они, удержали наши жизни… Добрые люди, отдававшие свое и спасавшие чужое…
____________________
Где же этот Юлий… Пора бы ему… Да, вот добро встало против зла.
Потаскуха Лупа против царя. Добрая женщина родила смерть для зла. Мы с Ремом выросли и убили Амулия… Бессильное добро… Дефективные пастухи на глазах доброго и слабого мужа, раз за разом бравшие жалкую и добрую Лупу…
Про-кул… Ю-лий… Почему он?… Ну, что… Еще подожду… Еще… Мы убили Амулия. Я и Рем. Зло наткнулось на зло, порожденное доброй женщиной… Как это?… А Альба Лонга была мала… Мы решили основать новый город. Город с великой судьбой. Один Город. Одна власть. Один царь. Рему первому явилось знамение – шесть коршунов… Позже… Но я увидел двенадцать птиц… Двенадцать коршунов – это для царя.
Я начал строить стену. Стену нового Города. Царского города. Моего города. Я начал строить Рим…
Рем стал смеяться над маленьким ровиком…
– Великий город! – хохотал он и перепрыгнул через стену…
____________________
Стена моего Города… Стена царского Города… Мой Вечный город… Никто не войдет в него по своей воле… Кто?!… Кто!!!… Ты???!!!…
В грязи руки… В глине… Тяжелые кирпичи… Кирпич на кирпич… В грязи лицо строителя… Без оружия – ведь пришел строить – вот земля и вот вода… И люди стоят и смотрят… Видят они… И второй… Он такой же, как первый… Но лицо его чистое, не запачканы в глине руки – нет на нем грязи. И острый меч за его поясом… Он смеется! Никто не слышит, что говорит он, но смеется он и показывает рукой на грязь…на кирпичи… на запачканное лицо… Прыгает он… перепрыгивает легко через стену… через три ряда кирпичей… И видят это люди, смотрят они… Падает меч со звоном изза его пояса… Поднимает его тот, что строил, что в грязи… Берет он брата левой рукой за горло, и вгоняет лезвие меча ему под ребро. Падает Рем на землю и в грязи его руки и лицо, как у брата, стоящего над ним с мечом в руках, как если бы он стоял над водами Тибра, так похожи они друг на друга, измазанные кровью и грязью, но меч только у Ромула. Смотрят люди и видят…
Кладет царь мокрый от крови меч в стену своего Города; месит глину он – в крови и грязи лицо его, руки его, стены Города его.
Зло заставило добро породить зло, принесшее гибель злу. Зло пожрет самое себя… Но чей же Город?…
____________________
Ромул открыл глаза и увидел Прокула Юлия.
Обманутый, лежал с перерезанным горлом Целер в грязи… Никого больше не было рядом… Покрыла все пелена тумана… Закричал ворон…
Бессильны добро и зло друг перед другом… Сами по себе… Слабы… Я соединил добро и зло… Я слил их воедино… Я – Rex Romul!
Я – царь Рима! Я смог это!… Я создал Вечный город, замешанный на крови и грязи, кирпичи которого – добро и зло…
С громом и грохотом разразилась буря, окутала царя густым облаком, скрыв его от глаз квиритов. И с той поры не было Ромула на земле.
____________________
Сказали тогда отцы Города, когда римляне увидели царское кресло пустым, что Ромул был унесен вихрем. Молчал римский народ…
____________________
Думали ли люди, что сенаторы растерзали царя?… Думали ли о Прокуле, рассказавшем о том, что Боги взяли Ромула к себе, и сам он теперь Бог и, сойдя ненадолго с неба, возвестил Риму вечную славу?…
Молчали квириты, стоя на Марсовом поле, сжимая оружие. Поднялось солнце, красным стало небо, и тогда по слову сенаторов взвились вверх сверкающие мечи, и обрушился на землю рев армии Вечного города.
Clementia
Наступили мартовские иды. Март был как март – яркое и холодное солнце. Перемены погоды – Цезарь осторожно – одним пальцем, чтобы не испортить остатки прически и не зацепить лавровый венок – потер висок – эти головные боли… Весенние перемены погоды… Когда ноют суставы, а вокруг кричат – «Слава великому Цезарю!» – хочется завыть и плюнуть…
Как болит голова!…
Носилки пронесли мимо статуи. На ней было написано: «Гай Юлий Цезарь, император» – золотом, ниже углем: «Лысый лед».
Пошел он в задницу – великий римский народ – с его голосом!
Капли падают… И падают… Падают…
Железные капли падают, падают… Они никогда не перестанут…
Сулла убивал. Луций Корнелий Сулла, диктатор, убивал… Он умер у себя дома. Epafrodit. Felix. Счастливый любимец Венеры. Он убивал и убивал…
Редкий дождь… Этот мерзкий, медленный, тихий стук за окнами…
Напуганные сенаторы напряженно слушали диктатора. Его серый тихий голос. Его слова, как следы от дождя, – тягучие потеки…
Боги! Как болит голова!
– Итак, я говорю, что порядок должен быть наведен…
А! Удивительно, но их лица стали еще бледнее. Десять тысяч самнитов. Кричат. Их ведь убивают.
– Итак, я прошу не отвлекаться, это по моему приказу дают урок кучке негодяев…
Он умер в своей постели… Постели…
Кальпурния хороша, ах, как хороша… Как она играет на флейте! Слишком хорошо… Может, поэтому и голова болит, хотя… При чем тут одно к другому – это перемены погоды… Но и она намного моложе… Тем более, если ей нравится, – пусть играет.
Кто это? Кажется, Спуринна, гадатель… Что-то он мне говорил накануне… А, да… Об опасности, угрожающей мне в мартовские иды…
– Остановитесь…
– Ave, Caesar.
– Salve, Спуринна… – Цезарь вымученно улыбнулся. – Спу-ринна, а ведь мартовские иды наступили, а?
Какое у него мрачное лицо… И какое-то кривое… До чего неприятная рожа!…
– Да, император, наступили.
– И отлично.
Если б еще не головная боль. И не эта погода.
– Но еще не прошли… Будь осторожнее.
– Как скажешь, Спуринна, тебе лучше знать, кому, когда и где… быть осторожным…
Носилки мерно раскачивались.
Мило-сер-дия… Ми-ло-сер-ди-я… Ми-ло-сер-ди-я… Он – не Сулла… Он – не уби-вал… Поч-ти не уби-вал… Не – убивал… Не – у-би-вал… Нет – нет…Он – хо-ро-ший…
Я действительно многих простил. И они живые, и на свободе, и у власти… И все они рядом…
Что кричал этот галл? Как его… Думнориг! Знатный эдуй Думно-риг… Но он уже изменял. Там были старые счеты. Перед тем, как я победил Кассивелауна, разбил его бритов. Он не хотел воевать – этот галльский подонок не хотел воевать!
– Думнориг самовольно покинул лагерь!
– Центурион. Догнать, доставить, если будет сопротивляться – убить!
Кони бешено танцевали под седоками. Багровое, тупое лицо центуриона стало еще краснее от натуги.
– Еще немного и опорожнится, – мелькнуло в голове у Думно-рига, какое же безнадежное небо. В его блестящем шлеме… Безнадежное…
Он вдруг закричал визгливо, тоненьким, бесполезным голосом:
– Не поеду!… Нет!… Я свободный человек свободного государства! Я…
Копье вонзилось в рот… Он сполз на зеленую траву, задрожал и вытянулся… Легионер вытер наконечник и повернул коня…
Что он такое смешное кричал: свободный человек свободного государства?… Ха-ха-ха…
Цезарь смеялся, голова все равно болела, болела, болела…
Носилки качались равномерно…
Ми-ло-сер-ди-я… Ми-ло-сер-ди-я… Ми-ло-сер-ди-я…
Ко мне хоть немножко… Я? Я их простил… И Цицерона. И Кассия. И Брута. И Лигария. Я их всех простил… Многих, по крайней мере…
Никаких проскрипций, казней, ничего…
Я не делал, как нужно делать, не всегда делал…
Если б я всех убил? Если б я всех убил?
Их бы не было. Их бы не было. Их бы не было.
Я бы был…
Я боюсь бледных людей…
Я пытался творить милосердие… Как болит голова… Все. Вот курия Помпея… Милосердия ко мне…
____________________
Марк Юний Брут, чувствуя холод кинжала, глухо сказал: