Дневник Мариэтты Шагинян
1
Мариэтта Шагинян принадлежит к числу известных писателей. Большой литературный опыт даёт ей право учить других искусству писать. Начинающие публицисты часто обращаются к ней с просьбой рассказать, как надо работать над очерком. «Я отвечаю своими рабочими дневниками, которые веду уже много лет» Так открывается новая книга Мариэтты Шагинян — «Дневник писателя».
Форма дневника выдвигает на первый план личность автора. Этого нельзя поставить в вину Мариэтте Шагинян. Она писала дневник, то есть календарный отчёт о своей жизни, и мы действительно видим прежде всего личность автора, отражённую в зеркале его деятельности. Зрелище полезное для нас, читателей, ибо Мариэтта Шагинян — человек незаурядной энергии и широкого образования. Она обладает драгоценным качеством — неистребимой жаждой знания, стремлением всё видеть, всё испытать. Её девизом являются слова Лобачевского: «Жить — значит чувствовать. наслаждаться жизнью, чувствовать непрестанно новое, которое бы напоминало, что мы живём…» Несмотря на своё гуманитарное образование, Шагинян всегда стремится быть в гуще практической жизни, там, где плавят сталь, добывают газ из сланца, выводят новые породы скота. В этом отношении она действительно может служить примером для начинающих писателей.
Поразительна разносторонность Мариэтты Шагинян. Она цитирует Паскаля и Гёте, свободно разбирается в архитектуре и строительных материалах, живо интересуется технологией бездымного сжигания сланца, описывает множество различных машин и процессов, знает сравнительные преимущества швицов и симменталов, знакома с холодным воспитанием телят, выращивает мичуринские яблоки у себя на даче, интересуется музыкой и политической экономией, философией и наукой, заседает в учёном совете Института мировой литературы, изучает архивные материалы о пребывания Абовяна в Юрьевском университете, рецензирует диссертации о Банделло (итальянском писателе XVI века), пишет о математике и языкознании. Всё это не только в Москве, у себя дома, нет, — в постоянных разъездах: от Чудского озера до Севана, от горных районов Армении до эстонской низменности. Кто бы подумал, что Мариэтта Шагинян имеет диплом альпиниста? Между тем она первая женщина, взошедшая на Арагац.
Неукротимую энергию Мариэтты Шагинян лучше всего рисует следующий случай. В феврале 1952 года она спешит на общее собрание Армянской Академии наук. Скорый поезд задержан в Туапсе. Неожиданное препятствие — ливень, обвал, дорога вдоль Черноморского побережья размыта водой. Пропало общее собрание! Вспомнив слова Лобачевского, Мариэтта Шагинян решила не отступать. Ночью, в полной темноте, мимо оползней, среди бури, дождя и снега, она мчится вперёд на случайной машине. Шофёр так устал, что засыпает, положив голову на баранку руля. Дремлют пассажиры в глубине машины, только Мариэтта Шагинян не спит. Несмотря на все преграды, утром писательница уже в Сухуми и пересаживается на поезд, идущий в столицу Грузии.
Но февральская сюита ещё не кончена. Движение по линии задержано стихийным бедствием, и, когда Мариэтта Шагинян достигает Тбилиси, последний поезд на Ереван уже ушёл. С боем она садится в автобус, идущий через Семёновский перевал. Дует сильный ветер. В горах около двадцати градусов мороза, начинается метель. В Дилижане пикет милиции преграждает путь — перевал закрыт, проехать нельзя. Но это не останавливает настойчивую писательницу. Она снова обходит препятствие, сговорившись с шофёром грузовика. И вот, несмотря на метель в горах и бездорожье, вся покрытая льдом, она достигает цели. «До Еревана мы добрались поздно вечером, но я всё — таки успела попасть на общее собрание, хотя и к шапочному разбору».
Во время этого горного перехода Мариэтта Шагинян всё время «дудела сквозь зубы Лобачевского». Она чувствовала, что живёт, наслаждается жизнью, испытывает новые ощущения. «А ветер вгонял мне моё дудение назад, в зубы, превращая его в хрустальные, ледяные вкусные иголочки».
Великое счастье для писателя иметь характер, и Мариэтта Шагинян его, несомненно, имеет. Но самые лучшие человеческие качества могут превратиться в свою противоположность. Наши недостатки суть продолжение наших достоинств, любил говорить В. И. Ленин. Достоинства Мариэтты Шагинян — это энергия, настойчивость, разносторонность, живой интерес ко всему окружающему. Какие недостатки вытекают из чрезмерного продолжения этих достоинств, мы сейчас увидим на примере «Дневника писателя».
Отдыхая после февральских приключений, Мариэтта Шагинян знакомится с новыми произведениями армянской прозы. Это происходит, по её словам, «своеобразным путем, какой практиковался в эпоху Ренессанса». Писатели один за другим приходят в гости к автору «Дневника» и рассказывают содержание своих новых романов. «Рачиа Кочар рассказал мне таким образом в течение четырёх часов свой огромный военный роман, которого не прочесть и в четыре дня».
При помощи такого сокращённого метода эпохи Ренессанса Мариэтта Шагинян успевает узнать, увидеть, записать гораздо больше, чем обыкновенный человек нашей эпохи. Вот она въезжает в село Арени, записывает показатели колхозного производства, бранит председателя за низкий удой и в скором времени катит дальше. Председатель — толстый человек с больным сердцем— ещё не оправился от наезда и, может быть, в душе провожает писательницу вольным словом (в духе Банделло), а в это время Мариэтта Шагинян уже где — нибудь далеко записывает в тетрадку названия местных пород овец, процент жирности молока, фамилии передовиков, число оборотов шпинделя, детали машин, коэффициенты полезного действия, человеко — часы и т. д.
В августе 1951 года Мариэтта Шагинян прорезала, как метеор, четыре или пять советских республик, задержавшись несколько дольше в Эстонии. Всего в дороге она была двадцать суток, из них в Эстонии — не более десяти. За это время Шагинян успела осмотреть достопримечательности Клина, Новгорода, Ленинграда, Таллина, Тарту, Вильнюса, Минска, собрать необходимые сведения о механизации лесного хозяйства в Крестцах, познакомиться с работой Эстонской Академии наук, Тартуского университета и Центрального архива Эстонии, обследовать положение дел с животноводством и мелиорацией в республике, посетить колхозы и опытные станции, изучить постановку дела в сланцевой промышленности, на шахте Кукрусе и в комбинате Кохтла — Ярве, что, собственно, и являлось главной целью её путешествия.
Дневник Мариэтты Шагинян показывает, каким лихорадочным темпом работает писательница. Перед глазами мелькают профессора, доярки, проблемы, открытия… Тысячи нужных людей, живых специалистов, и с каждым Мариэтта Шагинян успевает поговорить на месте действия, а если не успевает, то зовёт к себе в гостиницу. Все эти люди, занятые общественно — полезным трудом, считают нужным уделить ей частицу своего времени. Между тем коэффициент полезного действия этих бесед часто невелик.
Так, например, Мариэтта Шагинян несколько лет гонялась, по её словам, за президентом Эстонской Академии наук И. Г. Эйхфельдом. Наконец, после троекратной атаки, президент пойман в гостинице «Москва». Он должен читать рукопись Мариэтты Шагинян. Среди сделанных им замечаний, которые писательница считает для себя очень важными, под номером первым значится следующее: «Молоко сдают в больших количествах колхозы, а колхозницы — только от своих индивидуальных коров». Скажите, неужели для того, чтобы получить такие сведения, нужно тревожить президента Академии наук?
В этом отношении Мариэтта Шагинян не может служить примером для молодых писателей, о нет! Первое правило всякого литератора — не приниматься за дело без предварительной подготовки. А Мариэтта Шагинян приезжает в район сланцевых шахт настолько неподготовленной, что ей приходится задавать самые наивные вопросы, например: что такое лава? Только в кабинете начальника «Главсланца», после возвращения в Москву, она собирает элементарные сведения о работе врубовой машины. При таком творческом методе даже гениальному писателю было бы трудно разобраться в своих впечатлениях.
И действительно, молниеносное посещение шахты Кукрусе и комбината Кохтла — Ярзе описано в «Дневнике писателя» очень сбивчиво. Вот писательница заносит в свой «Дневник» объяснение термина «цикл». «Цикл работ — все операции, какие необходимы для получения сланца из — под земли: бурение, взрыв, навал, забутовка, зарубка, крепление, переноска, вывоз». Но Мариэтта Шагинян только записывает слова, не вникая в действительный порядок работ, иначе она не поместила бы «зарубку» на пятом месте, между «забутовкой» и «креплением». В этом нет никакого смысла-зарубку делают прежде, чем бурить шпуры для зарядов. Сама писательница на следующей странице перечисляет: «…зарубку сделать, заложить мину, взорвать, прочистить от взрыва воздух, погрузить взорванное, отделив сланец от пустой породы, вывезти всё это…» Итак, чему же верить? В чём заключается нормальный цикл работ?
Ещё хуже обстоит дело с описанием процесса перегонки сланца на заводе Кохтла — Ярве. Специалисты найдут в этом описании много несообразностей. Не имея чести принадлежать к этой категории читателей, возьмём наиболее простые примеры.
«Часть сланца сжигается, — пишет автор, — даёт жар, и на этом жару без воздуха перерабатывается другая часть сланца». Даже из «Дневника» Мариэтты Шагинян видно, что в печи для перегонки сланца горит не сланец, а газ более низкого качества. Но не в этом дело. Автор утверждает, что такая комбинация горения и нагревания без Доступа воздуха на одном и том же материале составляет «остроумие и прелесть работы со сланцем». Почему же? Газовый завод, работающий на каменном угле, обнаружит такое же остроумие.
После сжигания сланца остаётся зола. Она может пойти на изготовление портланд — цемента. «Круговорот вещества», — восклицает Мариэтта Шагинян, нисколько не смущаясь тем, что её внуки — школьники будут обижены такой профанацией научных терминов. Процесс извлечения ценной смолы писательница называет «доением» газа. Но хуже всего она поступает с компрессорным цехом, хотя красота современной техники вызывает у неё чувство восторга.
«Компрессорный цех — просто красота, внушительная, захватывающая красота власти человека над силами природы, как в сказке о Сулеймане (Соломоне), загнавшем дэва (злого духа) в бутылку. Всё более и более сжимается страшная, расширяющаяся сила газа при помощи охлаждения, до тех пор, пока ёмкость его не уменьшится в пятьдесят раз, и тут он загоняется в трубу и под давлением течёт в Ленинград».
Расширяющаяся сила, ёмкость газа, сжатие его при помощи охлаждения. У Мариэтты Шагинян поразительное сочетание восторга с безразличием к тому, что она описывает.
Как — то неловко объяснять столь уважаемому автору, что бутылки, в которую Сулейман загнал злого духа, может иметь ёмкость, но газ имеет Только объём. А компрессор потому и называется компрессором, что он действует механически, в данном случае посредством движения поршней в цилиндрах. Охлаждение газа необходимо, так как при сжатии происходит нагревание, но это не значит, что сжатие газа совершается при помощи охлаждения. Во всяком случае, в компрессорном цехе это не так. Сначала сжатие, потом охлаждение.
«Я не упомянула еще, — продолжает свой рассказ Мариэтта Шагинян, — множества попутных остроумных вещей, которые мы видели, переходя из цеха в цех. Например, в машинном зале, где всё светится чистотой и на каждом шагу вентиляция (вытяжная и нагнетательная), стоит в углу противопожарный кран, сделанный на самом заводе: он тушит огонь мылом. Дело в том, что здесь много масла, а этот горючий материал сразу вспыхивает. Мыльная пена (кран может выпустить её 40 000 литров) обволакивает каждую капельку масла, разобщая её от воздуха и от огня, и пожар затухает».
Само по себе тушение огня пеной давно известно в пожарном деле. Здесь нет никакой сенсаций. Разумеется, если бы на заводе в Кохтла — Ярве пену для тушения пожара получали из мыла, как при стирке белья, эта новость стоила бы особого сообщения. Но такую «остроумную вещь» ещё не придумали, а тушат огонь пеной, получаемой из особой смеси — пенообразователя. В состав этой смеси входит порошок, добываемый из мыльного корня. Как антонов огонь нельзя назвать пожаром, так мыльный корень не есть вовсе мыло. Это корень растения, и мыло из этого корня не растёт.
Продолжая разбор технических примеров, мы рискуем утомить читателя. Итак, оставим сланцы, Тем более, что никто не может требовать от Мариэтты Шагинян знания техники. При всей своей образованности она имеет право не знать, что такое компpeccop. Но как она не боится писать о том, чего не знает? А если необходимость заставляет её касаться технических вопросов, то почему бы ей не прибегнуть к доступным источникам для проверки своих представлений?
Повторяем еще раз — нам нечем похвастать перед Мариэттой Шагинян. Мы также не имеем отношения к технике и судим о недостатках её рассказа только на основании доступных источников. Однако доступные источники доступны каждому, и непонятно, почему такая простая мысль не пришла в голову самой писательнице. Мариэтта Шагинян отличается от Жюль Верна тем, что этот автор, сидя дома, в своей библиотеке, описывал многие страны и притом довольно точно, а Мариэтта Шагинян ездит, не щадя себя, но… «кто ей поверит, тот ошибётся».
Сделаем оговорку — речь идёт только о «Дневнике писателя». Перу Мариэтты Шагинян принадлежит много различных книг, и нам не приходит в голову оспаривать её большие заслуги перед советской литературой. Читая очерки Мариэтты Шагинян в газетах, мы не задумывались над тем, как работает автор. Очерки хороши, а до остального нам дела нет. Это сама писательница пожелала выставить напоказ тайны своей творческой лаборатории. Мало того, её «Дневник» издан в качестве практической школы мастерства. Автор отвечает на запросы молодых писателей, учит их великому искусству публицистики.
Известно, что победителей не судят, но если сами победители этого хотят, как быть? У нас нет претензий к очеркам Мариэтты Шагинян, и всё же метод их подготовки, отражённый в её «Дневнике», может вызвать серьёзное беспокойство. Читатель знает с детства, что решить задачу — ещё не всё. Нужно решить её правильным методом, ибо в методе заложена возможность тысячи других решений, правильных или неправильных, в зависимости от того, каков принятый метод. Всякий недостаток метода бросает тень и на само решение.
В «Дневнике писателя» недостатки метода эпохи Ренессанса выступают на каждом шагу. Вот писательница работает над очерком о Вяндраской опытной животноводческой станции. Очерк уже в редакции; и только здесь автор получает указание на статью бригадира той же станции Элизы Блумфельдт, недавно появившуюся в журнале. Прочитав эти страницы. Мариэтта Шагинян находит недостающее ей звено, «то, чего я не знала и о чём з статье не упомянула». Чего же не знала Мариэтта Шагинян после посещения Вяндраской опытной станции? Не знала она, при помощи каких приёмов ухода за животными на этой станции добиваются от каждой коровы по 6390 литров молока. Короче говоря, Мариэтта Шагинян не знала главного. К счастью, нашлись добрые люди в редакции и во — время указали автору доступные источники для проверки его впечатлений. В противном случае очерк мог появиться без «недостающего звена».
Давно известно, что не ошибается только тот, кто ничего не делает, а так как Мариэтта Шагинян очень деятельна, то ошибаться она, конечно, может. Нехорошо, что автор «Дневника писателя» настаивает на этом праве и даже слегка рисуется своей беспечностью перед молодыми публицистами.
Описывая красоту эстонской природы в августе, Мариэтта Шагинян не преминула сообщить о «голубых коврах цветущего можжевельника». Работница Тартуского архива поправила автора: дело в том, что можжевельник цветёт ранним летом и притом в лесах, а так как он довольно высок, то его кусты не могут создать впечатление стелющегося ковра. Ну что ж, исправили можжевельник на вереск. Очерк пошёл в редакцию газеты, но здесь литературный секретарь объясняет писательнице, что вереск никогда не цветёт голубыми цветами. Пришлось переделать голубое на розовое.
Не правда ли, загадочная история? Какого же цвета были те цветы, которые своими глазами видела Мариэтта Шагинян в Эстонии? Да были ли вообще цветы, может быть и цветов — то не было? Сама писательница объясняет это недоразумение следующим образом: «Я так была загипнотизирована собственным убеждением, что вижу можжевельник, что просто не увидела действительного цвета, временно на него ослепла». Удивительный, ещё не описанный в научной литературе случай! По мнению Мариэтты Шагинян, «в профессии газетчика часто случается такая утеря непосредственности», или иначе: «Смотрю и глазам своим не верю».
Здесь автор начинает учить молодых людей и учит их неправильно. Хорошо, что писательница сама рассказывает о своих грехах, но нельзя согласиться с её желанием сделать эти грехи профессиональной особенностью газетных работников. Читатель должен быть уверен в глазах газетчика. Если не было цветов и музыки — не пишите, что они были.
Мариэтта Шагинян объясняет молодым публицистам, что не следует обижаться на исправления, которые вносятся в рукопись при подготовке её к печати. Она картинно описывает свои собственные мытарства на разных этажах редакционного здания. Да, обижаться, конечно, не следует. Но почему бы не сделать другой вывод, ещё более полезный для молодых авторов: никогда не пишите своих очерков наспех, не допускайте «утери непосредственности» во время поисков материала, проверяйте свои слова и заключения, не полагаясь на то, что вашу рукопись исправят в редакции.
Если в редакции исправили заблуждения автора — это хорошо, как же иначе? Но ещё лучше, если автор с самого начала заботится о том, чтобы его не нужно было исправлять. Вы скажете, что стремление к идеалу не гарантирует от ошибок. Хорошо, так стремитесь, по крайней мере, к этому идеалу, не оставляйте заранее места для редакционной «работы с автором». Это не наша забота — место всегда найдётся. Рассуждать на тему о неизбежности редакционных переделок — значит портить литературу. Автор, который знает, что его всё равно будут подвергать рубке лозы, не станет писать хорошо. Редактор, который знает, что автор всегда приносит сырой материал, не будет уважать чужую мысль и язык. Все будут правы, но в результате получится не литературное произведение, а нечто совершенно особое, новая разновидность письменности, словом, то, что называют писаниной.
Писанина отличается удивительными свойствами. Во — первых, она неподражаема, как сложный узор на полу, оставленный множеством ног. Во — вторых, всё в ней как будто правильно, подлежащее и сказуемое на месте, цитаты приведены в надлежащем количестве, но мысль не задерживается на этих фразах, не может найти себе точки приложения, ей не за что зацепиться, и она скользит мимо полезного смысла статьи, если он есть. Писанину невозможно читать, и, действительно, её никто не читает, кроме заинтересованных лиц. Писанина — худший враг литературы, это общественное бедствие.
И потом, разве всё это гарантирует от ошибок и недостатков? Если верить Мариэтте Шагинян, только в последнем туре, уже перед самой машиной, автор начинает понимать, что его мало правили в редакции. Он подзывает дежурного редактора и с мефистофельской иронией ему говорит:
«Сто редакторов ползало по этой статье, правили, правили, самое хорошее норовили выкинуть, — а это, молодой человек, что такое? Учитесь! Воспитывайте в себе инстинкт редактора! Тавтология! Повторение одного и того же! Раз — два!»
И автор вычёркивает из первой колонки семь строк. Смотрите, молодые люди, какую пользу приносит коллективный труд!
Но молодые люди могут ответить следующее. Коллективность состоит в том, чтобы каждый делал свою часть общего дела добросовестно и до конца, не полагаясь на то, что его работу сделают другие, и не боясь переработать за других. Только на этой основе возможна подлинная взаимная помощь, обсуждение, полезный совет. Когда же автор производит полуфабрикат, а весь личный состав редакции старается придать ему приличный вид, после чего иногда у семи нянек дитя без глазу, то назвать это коллективным трудом можно только в насмешку. Это не коллективность, а мелкобуржуазная расхлябанность, которая всегда имеет своим дополнением бюрократизм. Писанина есть именно порождение бюрократизма в литературе.
Никто не скажет, что очерки Мариэтты Шагинян можно назвать писаниной; редакционные исправления пошли им на пользу. Здесь речь идёт о том, что писательница неправильно объясняет свои грехи. Ей незачем ссылаться на профессию газетчика и необходимость коллективной работы в редакции. Дело объясняется более просто. Можно ли отличить голубое от розового, живя в таком угаре, как автор «Дневника»? Мышление есть процесс, совершающийся во времени, а где же взять время, если Мариэтте Шягинян буквально некогда вздохнуть? При всём уважении к эпохе Ренессанса нужно признать, что жизнь с тех пор ушла далеко вперёд. «За ней с карандашом не угонишься», — признаёт сама Мариэтта Шагинян. Если так, то давно пора оставить сокращённый метод изучения жизни. Первое, что мешает писательнице в её путешествиях, беседах с народом и даже при чтении книг, — это стремительность, торопливость, или, выражаясь её собственными словами, с к а к н я и п р ы г о т н я. Наши недостатки суть продолжение наших достоинств.
Во время путешествия в Армению Мариэтта Шагинян обедает на берегу горной реки Арпа: «Бежит по камушкам навстречу нам голубая вода, бежит, и поёт, и вскидывает белые гребешки. Поёт по — армянски: ехать — не возвращаться, ехать — не возвращаться. Гомон реки по звуку очень похож на эти слова, и за это я люблю Арпа, потому что больше всего в жизни всегда хотелось ехать, ехать — не возвращаться».
Куда так спешит писательница? Её дневник уделяет слишком много места правилу: «Жить — значит чувствовать, наслаждаться жизнью, чувствовать непрестанно новое, которое бы напоминало, что мы живём…» Конечно, нужно чувствовать новое, но это только средство для понимания жизни и для практического дела. В качестве самоцели погоня за новыми ощущениями не заключает в себе ничего похвального. Нехорошо, если председатели колхозов, академики, новаторы производства, научные проблемы, высотные здания, электрические поильники — всё это служит писателю только для того, чтобы напомнить ему, что он живёт, живёт широкой, полнокровной жизнью.
Мы вовсе не хотим обидеть Мариэтту Шагинян и свято верим в искренность её эмоций. Было бы также неправильно утверждать, что в книге содержатся только эмоции. Автор записывает факты, и многие из них соответствуют действительности. Выдержки из газет, списки фамилий, прочитанных на Доске почёта, таблицы выполнения плана в процентах — всё это занимает немало места в книге Мариэтты Шагинян. «Дневник писателя» буквально ломится от цифр, имён и названий. И всё же конкретного содержания в нём не так много.
Дело в том, что отдельные факты, взятые в любом количестве, — самая абстрактная вещь на свете. Только в общих связях и отношениях факты приобретают живую конкретность, и тогда они очень нужны. Но бывает и так — плохой докладчик украшает свои доклад именами и цифрами; это создаёт впечатление конкретности, не это фальшь. Так и писатель; если ему не хватает конкретного содержания, он наполняет своё сочинение «фактами»: бесчисленными, как песок морской.
Есть очень простой способ проверить, насколько серьёзны интересы автора в области, скажем, животноводства. Мариэтта Шагинян, должно быть, хорошо знакома с этим делом; по крайней мере, она свободно судит о среднем удое, грубых кормах, проценте жирности молока и т. д. Книга её вышла в такой момент, когда вся страна занята вопросом о подъёме животноводства. Читатель, естественно, хочет знать: имеются ли в «Дневнике писателя» какие — нибудь следы беспокойства об отставании этой отрасли сельского хозяйства, пишет ли Мариэтта Шагинян о недостатке коров в колхозном стаде, есть ли в её записках указания на отрицательные стороны существовавшей практики заготовок? Или народ не посвящал её в свои серьёзные дела и затруднения, а встречал хлебом — солью, чтобы исполнить свой долг перед литературой?
К сожалению, писательница проходит мимо самых трудных вопросов сельского хозяйства, ограничиваясь почти совершенно одной лишь парадной стороной дела. Поэтому, все её термины, проценты, килограммы, литры — только медь звенящая. Мариэтта Шагинян может сказать, что решение таких вопросов есть дело партии и правительства, а не отдельного литератора. Совершенно верно. Однако если писатель серьёзно относится к своей задаче, то его прямая обязанность — представить обществу материал, в котором отражаются различные стороны действительности. Тем самым он способствует принятию правильных решений и сам участвует в жизни народа, а не является только гудошником (из оперы Бородина «Князь Игорь»), умеющим вовремя ударить в колокола с пением «Радость нам!» Писателей, способных дать обществу достоверный материал для решения его вопросов, критика школы Белинского называла «дельными».
К числу дельных произведений литературы можно отнести ряд очерков на темы советской деревни, появившихся в нашей печати одновременно с книгой Мариэтты Шагинян. Факты, приведённые в этих очерках, на первый взгляд носили частный характер, но они подсказывали общие выводы — например, мысль о недопустимости нарушений принципа материальной заинтересованности, имеющего большое значение для всей эпохи социализма, особенно в таком коренном вопросе нашей жизни, как союз рабочего класса с крестьянством.
Конечно, нужно трижды подумать, прежде чем писать на такие темы. Это — дело серьёзное. Но Мариэтта Шагинян достаточно опытный автор, чтобы ответить на запросы читателя, который предан идеям Коммунистической партии, любит литературу и презирает гудошников.
2
В пользу этого мнения о Мариэтте Шагинян говорит прежде всего её литературное имя, а также некоторые места из «Дневника писателя». Приведём следующий пример. В беседе с начальником шахты Кукрусе выясняется, что за шесть лет своей работы «старуха» уже выработала всё, что ей положено, и дошла до границы своего шахтного поля. По целому ряду причин технического и экономического характера принято думать, что дальнейшая выработка была бы невыгодна. Между тем соседняя шахта только строится, а коллектив на Кукрусе работает хорошо, механизация слажена отлично, тонна сланца стоит дёшево, так почему же не перейти на поле соседней шахты? Мариэтта Шагинян согласна с этим предложением. «Тут я опять записываю от себя. Можно это представить психологически: люди обжились, «обработались» на своём месте, развили энергию, сладились, — а тут вдруг сворачивай всё и уходи. И они не ушли и не свернули, а пошли по сланцу дальше, — и это значит, что они сделали какую — то революцию в сложившейся технике и экономике эксплуатации шахты».
Однако в «Глаасланце» не признают это революцией, — по крайней мере, начальник управления и работники строительного отдела. Они ссылаются на указания министерства, на миллионы, потраченные для подготовки к строительству новой шахты, на удлинение откатки в старой и т. д. Только главный инженер управления поддерживает инициативу работников Кукрусе. Он доказывает, что все невыгоды, проистекающие из сохранения старой шахты, покрываются её хорошо налаженным производственным аппаратом и дешевизной её продукции.
Такова проблема, которую приходится решать Мариэтте Шагинян. Выслушав обе стороны, она решает, что в интересах государства свернуть строительство и продолжать работу на старой шахте; непонимание этого есть «формализм в выполнении плана». Собственно говоря, вопрос для неё заранее решён. В первый же день своего пребывания под крышей «Главсланца» она записывает: «в глубине души я всё — таки за Жукова, за смелую новую инициативу, за мою старую знакомку, милую Кукрусе». Вместе с главным инженером писательница побеждает сопротивление начальника. Сломленный её мягким упорством, он переходит на сторону правого дела. В конце всего эпизода Мариэтта Шагинян скромно торжествует, и читатель также доволен полезным вмешательством литературы в область практической жизни.
Одно только сомнение мешает нам с чистым сердцем радоваться этой победе. Дело касается не очерков Мариэтты Шaгинян в газете «Известия», а её рассказа о том, как, происходили события в управлении, ведающем сланцевой промышленностью. Напомним, что знание техники не является сильной стороной писательницы Её способность разбираться в экономических вопросах также оставляет желать лучшего (см. ниже, открытый ею закон прямой пропорциональности между дешевизной и качеством продукции). «Дневник писателя» показывает, что пребывание Мариэтты Шагинян на шахте Кукрусе, её «старой знакомке», продолжалось несколько часов, не более. По совести говоря, этого мало для решения конкретных вопросов промышленности. Между тем автору приходится решать очень конкретный вопрос, требующий учёта, сложения и вычитания самых различных действующих факторов. Что выгоднее для государства: строить новую шахту или продолжать выработку на старой? Мариэтта Шагинян находится здесь в положении ученика, который знает ответ, но не знает, как решается задача. Для решения этой задачи у нее нет другого оружия, кроме уважения к новаторам производства и симпатии к «старой знакомке, Милой Кукрусе».
Читатель принимает за аксиому, что вопрос о дальнейшей судьбе шахты Кукруce решён правильно. Другое дело — как это произошло. Не прибавив ни одного нового аргумента к доводам главного инженера, Мариэтте Шагинян удалось в короткий срок убедить начальника, хотя при первом появлении писательницы в его кабинете он и слышать не хочет о предложении работников Кукрусе, даже «помрачнел» при одном воспоминании об этом. Задача решена, но метод её решения вызывает некоторое беспокойство. Картина, нарисованная автором «Дневника», содержит в себе элемент случайности, импровизации, субъективного порыва. Если таково вмешательство литературы в практику народного хозяйства, то в иных случаях это чревато большими неудачами.
Автор сообщает имя, отчество и фамилию каждого действующего лица, и всё же трудно поверить, что появление Мариэтты Шагинян в стенах этого учреждения могло решить вопрос о судьбе той или другой шахты. Писательница не учитывает такого важного фактора, как потребность в сланце, отражённая в цифрах планового задания. Между тем именно этот объективный фактор может в первую очередь определить, нужно ли строить новую шахту или следует подождать, опираясь на то, что уже есть. Очень возможно, что Мариэтта Шагинян несколько преувеличила свою роль, не замечая, что этим она ставит в неловкое положение людей, принимавших её с таким радушием.
Пример можжевельника даёт нам право рассматривать действующих лиц этой истории как вымышленных героев литературного произведения. Пользуясь этим правом, можно сказать, что образы хозяйственных работников не продуманы автором.
В чём могла состоять полезная роль Мариэтты Шагинян в «Главсланце»? Кроме доводов специального характера, существуют общие правила. Представим себе, что начальник учреждения на время утратил чувство нового, а Мариэтта Шагинян в качестве представителя печати напомнила ему общее и чрезвычайно важное правило о поддержке ценной инициативы. Начальник заколебался, и победа новаторов производства была обеспечена.
Для театральной пьесы этого, может быть, достаточно. С точки зрения практики, когда речь идёт о миллионах, принадлежащих народу, здесь нехватает одного важного звена. Прежде чем повернуть фронт, начальник должен был убедиться в неправильности своих прежних расчётов, иначе его поведение очень похоже на поведение того купца, который излечился от пьянства, услышав колокольный звон. У Островского Пётр Ильич других резонов не понимал, но глава большого советского учреждения, конечно, понимает, что в делах, касающихся государственной пользы, нужен точный расчёт, а не колокольный звон. Общее правило о поддержке новаторов производства нельзя применять, минуя конкретное содержание дела. Если смелую инициативу новаторов нужно поддерживать, то отсюда ещё не следует, что нужно поддерживать инициативу работников шахты Кукрусе. Докажите сначала — с цифрами в руках, — что эта инициатива действительно является ценной.
Мариэтта Шагинян пересказывает практические доводы главного инженера, но эти доводы были известны начальнику и до её появления в «Главсланце». От себя писательница прибавила только психологический анализ: «люди обжились, «обработались» на своём месте, развили энергию, сладились, — а тут вдруг сворачивай всё и уходи». Действительно, очень досадно. И всё же, почему мы должны думать, что эти мотивы ведут к «революции в сложившейся технике и экономике эксплуатации шахты», а не являются, например, признаком засилья местных интересов, отсутствия широкого государственного взгляда и нежелания ломать сложившийся уют? Чтобы решить этот вопрос, нужно конкретно исследовать предложение работников шахты Кукрусе, чем и занимался начальник в споре с главным инженером до появления на сцене литературы. Прочитав весь этот эпизод в «Дневнике писателя», можно подумать, что если бы Мариэтта Шагинян вступила на территорию «Главсланца» с другим лозунгом на устах, например, с требованием строгого соблюдения государственной дисциплины, то решение начальника могло остаться прежним и шахта Кукрусе была бы свёрнута.
Напомним, что речь идёт об изображении действительности в «Дневнике писателя», а не о самой действительности. Очевидно, Мариэтта Шагинян всё же преувеличила свою роль и тем ослабила роль начальника. Одно из двух: либо слова писательницы подействовали на него, как колокольный звон на Петра Ильича, и он сразу понял, что все его прежние расчёты ошибочны, либо он решил махнуть рукой на пользу дела, чтобы не ссориться с литературой. В первом случае он импрессионист, действующий по наитию, а в руководстве хозяйственными делами это совсем не хорошо. Во втором случае и того хуже — он привык считать, что одной правдой не проживёшь. В обоих случаях здесь есть над чем призадуматься, между тем Мариэтта Шагинян хвалит начальника за уступчивость. Почему же? Хозяйственные вопросы имеют своё объективное содержание. Его нельзя отменить, руководствуясь нашей доброй волей. Уступчивость в таких вопросах есть шатание, гнилая позиция. Литература, описывающая борьбу за передовое развитие народного хозяйства, не должна подсказывать мысль, что экономические вопросы можно решать и так и эдак, в зависимости от субъективного порыва.
Если отбросить эти оговорки, то бесспорной заслугой Мариэтты Шагинян является поддержка новаторских предложений работников шахты Кукрусе. Другим примером дельной постановки вопроса может служить рассказ писательницы о халатном отношении к использованию мелкого сланца на газо — сланцевом комбинате в Кохтла — Ярве. Ещё во время споров о «старой знакомке» Мариэтта Шагинян узнала, что завод не принимает куски размером менее 25 миллиметров. Между тем механизация добычи приводит к увеличению выхода мелких кусков и сыпучей массы. Вследствие этого вокруг сланцевых шахт растут громадные отвалы, в которых лежат мёртвым грузом сотни тысяч тонн полезного топлива. С течением времени оно выветривается и теряет ценность.
По просьбе работников «Главсланца» писательница поднимает этот вопрос в соседнем учреждении — «Главнефтегазе», которому подчинён комбинат Кохтла — Ярве. Но здесь её ждёт некоторое разочарование. Представитель этого управления твёрдо стоит на своей позиции, объясняя писательнице, что печи завода не приспособлены для мелкого сланца, а нарушение технических правил может привести к срыву выполнения плана, то есть снабжения Ленинграда газом, тем более, что комбинат находится ещё в стадии строительства и освоения технологических процессов.
Все эти доводы не убеждают писательницу. Она сидит, что нужно спасти от гибели ценное топливо, государственную собственность. Работники управления и газо — сланцевого комбината откладывают проведение опытов, ссылаются на других, отговариваются техническими правилами. «Может ли советский, социалистический завод отмахиваться от этого, считать, что «моя хата с краю»?» Конечно, нет. Мариэтта Шагинян обращает внимание также на общую сторону этого дела. Проектные организации не учли, что добыча сланца механизируется — и вот, при общем подъёме технического уровня производства, растут ничем не оправданные потери. По мнению писательницы, это один из примеров противоречия в нашем хозяйстве.
Случай с мелким сланцем позволяет автору сравнить два типа начальников. Во главе «Главсланца» стоит человек, мягкий по внешности и таком же по своим внутренним качествам. Он способен прислушиваться к чужому мнению, менять свои решения. В «Главнефтегазе» Мариэтта Шагинян имеет дело с работником другого типа. «При всей его артистической внешности, он далеко не мягкий человек». Разговаривать с ним оказалось не так просто. «Сбить его с установившихся позиций невероятно трудно». Писательница готова продолжать спор, но её собеседник решительно смотрит на часы и объявляет, что ему нужно ехать по вызову. Когда Мариэтта Шагинян вторично появляется в управлении, он надевает пальто, берётся за портфель. И всё это при наличии старого знакомства по курорту. В общем, этот хозяйственный работник не склонен менять свои решения, он «не станет прислушиваться и проверять то, в чём он уверен, разве что сама жизнь заставит его это сделать».
Борьба за полезное применение мелкого сланца есть высшая точка дельной активности автора, отражённая в «Дневнике писателя». Но и здесь возможны прежние оговорки. В самом деле, автор требует, чтобы представитель «Главнефтегаза» поднял руки кверху и немедленно сдал свои «установившиеся позиции», как только в его кабинете появилась Мариэтта Шагинян с тетрадкой. Это невозможно. Вы хотите знать, почему он смотрит на часы и берётся за портфель? Да просто потому, что этот инженер, хорошо знающий своё дело, каким рисует его сама Мариэтта Шагинян, исчерпал все свои аргументы в беседе с технически неподготовленной, но уверенной в себе писательницей, и ещё потому, что он знает происхождение её идей: только вчера она слышала в соседнем учреждении о проблеме мелкого сланца, а сегодня уже строит теории и хочет «сбить его с установившихся позиций». Согласитесь, что опытный хозяйственный работник имеет право смотреть на эту лёгкость с некоторой иронией.
Правда, в изображение Мариэтты Шагинян он выглядит консерватором, человеком, равнодушным к тому, что делается за пределами его ведомства. Но этот работник, видимо, не принадлежит к числу людей, которые боятся выглядеть так или иначе, а интересуется только пользой дела. Пусть жизнь его научит, если он не прав, как сурово и вместе с тем мягко предупреждает Мариэтта Шагинян. По крайней мере, от этой науки будет толк, гораздо больше толку, чем от готовности принять любое решение по принципу «куда ветер дует». Напомним ещё раз, что речь идёт о литературных персонажах «Дневника писателя» а не о действительных лицах.
Переходя от литературы к действительности, можно сказать, что Мариэтта Шагинян слишком сурово судит о своём собеседнике с артистической внешностью и твёрдым характером. По существу, он также имеет некоторые основания удерживать свои позиции, В самом деле, проектные организации предвидели, что мелкий сланец пойдёт на электростанции. Так и делается, но два года назад, когда Мариэтта Шагинян занималась этим вопросом, эстонские электростанции ещё не нуждались в большом количестве топлива, а далеко возить его не имеет смысла. Сейчас положение настолько изменилось, что проблема мелкого сланца уходит в прошлое. Такие временные несоответствия бывают в хозяйственном развитии, и возводить их в ранг противоречия — значит употреблять громкие слова. Возможность гибели мелкого сланца, лежащего в отвалах, также сильно преувеличена автором «Дневника».
Разумеется, два года назад Мариэтта Шагинян правильно подняла вопрос о необходимости как можно скорее двинуть вперёд дело промышленной утилизации мелкого сланца. Но в беседе с председателем «Главнефтегаза» писательница требует немедленного решения этого вопроса путём применения более мелких фракций в не приспособленных для этого печах, в порядке штурма, как говорят, — «по силе возможности». Именно отказ работников «Главнефтегаза» рисковать снабжением Ленинграда и высокой техникой комбината Кохтла — Ярве вызывает её возмущение. Не будучи специалистом, трудно сказать, кто прав в этом споре, но по наведённой справке выходит, что прав собеседник с артистической внешностью: опыты применения мелкого сланца в камерных печах Кохтла — Ярве были проведены и показали отрицательный результат.
Так как нас интересует здесь не содержание дела само по себе, а метод работы Мариэтты Шагинян, то допустим, что представитель «Главнефтегаза» ошибался и применение мелкого сланца было вполне возможно без ущерба для техники и выполнения плана. Новаторы производства не останавливаются перед нарушением старых технических норм. Однако они опираются на другие, лучшие расчёты, на более высокую техническую культуру. Мариэтта Шагинян беспомощна в технических вопросах. Поэтому основной метод анализа, применяемый ею в «Дневнике писателя», — это риторика: «Но, может быть, и завод всё — таки прав? Газ давать надо, план выполнять надо, установить ритмическое производство надо, придерживаться какого — то принятого, наиболее удобного, стандарта надо? Да, всё это, конечно, обязательные вещи, но гибель государственного советского добра, народного добра — это тоже не такая вещь, чтоб спокойно глядеть на неё. Это всё равно что не тушить пожар у соседа».
Каждый понимает, что доводы можно переставить и тогда результат будет другой. Например: «Мелкий сланец лежит, найти способ применить его для полезных целей — вещь обязательная, но план выполнять надо, ритмическое производство установить надо и т. д. Значит, и завод всё — таки прав». Не углубляясь в существо дела, можно каждый факт подвести под любую схему, прямую и обратную. «Пожар»— это сильное выражение. Но прежде всего чем вы собираетесь тушить пожар? Если шампанским, то оно дорого станет, — лучше вызвать пожарную команду. И потом, если нехорошо отказываться от тушения пожара у соседей, то ещё хуже вызвать у них пожар, а «Главнефтегаз» утверждает, что применение мелкого сланца может вызвать у него если не прямо пожар, то, во всяком случае, расстройство производственного процесса. Докажите, что это не так. Хорошо, что Мариэтта Шагинян начала с «Главсланца»; если бы она сначала зашла в «Главнефтегаз», её энергия (чего не бывает на свете!) могла быть направлена в другую сторону. В общем, все рассуждения на тему о мелком сланце — пустые фразы, пока мы не стали на почву конкретного анализа и знания дел
Мариэтта Шагинян выбирает для вмешательства литературы в область практической жизни такие вопросы, в которых она едва ли может быть судьёй. Читатель готов принять за аксиому, что она трижды права и руководство «Главнефтегаза» действительно задерживало решение важной хозяйственной проблемы. И всё же метод решения таких проблем, вытекающий из уроков «Дневника писателя», имеет свою уязвимую сторону. Всем своим отношением к делу Мариэтта Шагинян подсказывает мысль, что из камня может потечь вода, а пяти хлебов достаточно, чтобы накормить пять тысяч человек, — нужно только сильно захотеть. Если бы работники народного хозяйства стали следовать этой подсказке, то их руководство свелось бы к известным приёмам: «кровь с носу», «душа с тебя вон», «мордой об стол» и т. д. Энергия — великая вещь, но нельзя забывать слова В. И. Ленина, сказанные им в его последней статье «Лучше меньше, Да лучше». Это слова о культуре, необходимой для строительства настоящего социалистического аппарата. «Тут ничего нельзя поделать нахрапом или натиском, бойкостью или энергией, или каким бы то ни было лучшим человеческим качеством вообще». Без знания дела — далеко не уйдёшь. «И тут нельзя забывать, что эти знания мы слишком еще склонны возмещать (или мнить, что их можно возместить) усердием, скоропалительностью и т. д.»[1]
Мариэтте Шагинян не нужно доказывать важность культуры. Но культура в данном случае состоит не в цитатах из Гёте и Паскаля, а в изгнании прежде всего чрезмерной скоропалительности, якобы заменяющей знание дела. «Нахрап» — средство очень грубое, а Мариэтта Шагинян — человек образованный до утонченности. Она даже Паскаля цитирует «по старинному изданию» (как указывает сама писательница, чтобы этот факт не прошёл незамеченным). Тем не менее, крайности сходятся.
Не трудно догадаться, что чрезмерная скоропалительность Мариэтты Шагинян является отражением некоторых реальных черт и привычных недостатков, встречающихся в самой жизни. Тем и любопытен «Дневник писателя», что он своей «скакнёй и прыготнёй» представляет известное общественное явление, которое можно назвать обломовщиной наизнанку. Когда автор вмешивается в практическую жизнь, он становится невольным рупором школы субъективного порыва, нахрапа, капризного деспотизма и прочей чудасии, достойной Петра Ильича.
На Западе буржуазная литература пишет о том, что мир снова погружается в хаос первобытного мышления, иррациональных побуждений и массовых психозов Мы думаем иначе. Рабочий класс, стоящий у нас во главе общества, твёрдо держит в руках знамя науки. А к науке у нас особое требование, — чтобы она не была только Мёртвой буквой или модной фразой, но входила бы в быт, в привычки людей, изгоняя случайность принимаемых решении, скоропалительность, не заменяющую знание дела, бюрократическую косность и прожектёрство. Никто не скажет, что это может уменьшить область вмешательства литературы в практическую жизнь. Но само это вмешательство не должно быть похоже на чудо, на колокольный звон, на розово — голубой можжевельнику.
Сочувствуя Мариэтте Шагинян в её борьбе за влияние литературы, мы боимся, что писательница слишком легко подходит к этой задаче. Факты реальной жизни имеют свою определённость, свою, можно сказать, независимость от щучьего веленья. Эта важная грань между реальностью и фантазией неясно ощущается в «Дневнике писателя». Здесь компрессоры, сжимающие газ при помощи охлаждения, превращаются в сказочных Сулейманов. Здесь авторы, не знающие техники и экономики, решают важные хозяйственные вопросы. Здесь всё может возникнуть из ничего, нужно только сильно захотеть.
На этот счёт у писательницы имеется своя теория. Она читала, что материалистическое учение Павлова придаёт большое значение работе коры головного мозга, и немедленно делает выводы. «Я тотчас перескакиваю мыслью в практику, в командование своим организмом. Величайшая, воспламеняющая, помогающая, воспитывающая, преобразующая роль воображения! Можно захотеть — и выздороветь. Можно тонизировать радостью, убивать травмой. Даже рак, как уверяют невропатологи, ускоряет своё развитие от беспрерывных огорчений и неприятностей. Вообще, не создастся ли в будущем серьёзная наука — «автолечение»? Автоблокировка организма. Автоснятие боли. Автополный обмен».
Теперь мы понимаем, почему Мариэтта Шагинян не придаёт большого значения техническим условиям. Можно захотеть — и сделать. Если вы не выздоровеете от рака после «автоблокировки», она, пожалуй, назовёт вас консерватором, преклоняющимся перед объективными причинами.
Поскольку болезнь ускоряет своё развитие «от беспрерывных огорчений и неприятностей», нужно первым делом позаботиться о том, чтобы устранить причины этих неприятностей, нарушающих нормальную работу коры головного мозга. Так думает каждый материалист. Если же устранить эти причины не в его власти, то он будет применять различные средства для того, чтобы, по крайней мере, уменьшить действие вредных факторов и поддержать нервную систему больного. Наконец, играет некоторую роль и вера в выздоровление. Но сводить всё дело к желанию больного выздороветь — это значит не понимать, что такое материалистический взгляд на природу и человека. И. П. Павлов был бы очень удивлён, если бы ему сказали, что из учения об условных рефлексах следует вывод о решающей роли психики в человеческом организме.
Что касается самовнушения, то всё, что есть в этом правильного, давно известно и не имеет прямого отношения к теории Павлова. А вот вздора всякого о том, что «можно захотеть — и выздороветь», было сказано очень много, но это обычный идеалистический вздор. Французский психиатр Эмиль Куэ уже давно проповедовал «автолечение». Попробуйте по утрам завязывать узелок на верёвочке, приговаривай: «С каждым днём и во всех отношениях мне становится всё лучше и лучше», и вам действительно станет хорошо. Учение Павлова здесь совершенно ни при чём.
Скажите, может ли вера двигать горами? Может ли «величайшая, воспламеняющая, помогающая, воспитывающая, преобразующая роль воображения» избавить народные массы от «беспрерывных огорчений и неприятностей»? Имущие классы отвечают на этот вопрос утвердительно. Можно поверить — и выздороветь, вообразить — и разбогатеть. Об этом же говорит и церковь. Она уже давно применяет «автоблокировку» при врачевании социальных болезней. Нет, положительно, Мариэтта Шагинян шла в комнату, попала в другую.
Для автора «Дневника» очень характерно это преувеличенное представление о возможностях человеческой воли. Все задачи могут быть решены, если у человека есть вера, если настроить определённым образом его воображение, создать род полезного мифа. Было бы несправедливо сомневаться в добрых намерениях Мариэтты Шагинян. Мысли её обращены в будущее, насыщены гуманизмом, расположёны по верной схеме: борьба «нового со старым», «передового с косным», «правильного с неправильным» (см. «Дневник», запись от 5 января 1952 года). И всё же «Дневник писателя» погружает нас в атмосферу творимой легенды. Мариэтта Шагинян говорит о фактах действительного мира; задачи и трудности, заключённые в этих фактах, она переносит в некую мифологическую плоскость, где и решает их с чрезвычайной лёгкостью.
3
Давно замечено, что всякая мифология предполагает особое состояние духа, которое можно назвать эпическим восторгом. Если по дороге едет телега, она обязательно «быстроколёсная», если на ней сидит девица, то девица «густоволосая», если телега въезжает в город, то он «пышно — устроенный» и т. д. В таком состоянии вечного удивления находится и Мариэтта Шагинян. Её обычное отношение к миру есть чрезвычайная восторженность. Разумеется, каждый читатель разделяет этот энтузиазм, если речь идёт о новой технике советских заводов или трудовых подвигах новаторов производства. Но состояние эпического восторга, не покидает Мариэтту Шагинян в самых обыкновенных случаях.
Во время известного горного перехода из Тбилиси в Ереван для участия в общем собрании Академии наук писательница видит, как обвязывают цепью колёса грузовика. И вот уже эта несложная операция принимает в её глазах эпические черты: «Я видела эту процедуру первый раз в жизни. Колесо с обвязанной несколько раз вокруг шины цепью становится похоже на альпийский горный башмак, утыканный гвоздями». Машина тронулась, но долго ещё писательница не может прийти в себя от удивления: «грузовик шёл в гору уверенно и не скользя».
В другой раз ей довелось попасть на футбольный матч. Дело было в Ленинграде. Сражались команды «Зенит» и «ВМС», но ни одна из них не могла забить гол другой. Отсюда писательница делает вывод, что обе команды слабые. Однако послушайте её описание благородной игры в футбол: «Мне было интересно смотреть, как оба вратаря неожиданными прыжками, броском всего тела и разными хитрыми приёмами отражали удары мяча в ворота. Конечно, мы всё сразу поняли. И то, что каждая сторона должна забить мяч в ворота противника, чему всячески мешает вратарь, охраняющий ворота; и то, как надо лучше бросать мяч и как его подкатывать ногой к нужному месту, вести мяч по земле, не давая противнику его выбить из — под ног; и как перебрасывать его своему более сильному игроку» и т. д. Описание вполне эпическое.
Открывая «Дневник» Мариэтты Шагинян, мы сразу чувствуем себя в атмосфере вечного праздника. Белый и розовый туф, мраморные колонны, фарфор… Даже простой сланец подаётся на разгрузку по железнодорожной эстакаде «необычайно остроумно». Город Минск, утверждает автор, явно преувеличивая, встал из пепла, «как Афина — Паллада из головы Зевса, — весь сразу, со своими звеньями — улицами, садами, бульварами, площадями, город — дворец социалистической планировки, какого никогда раньше не было». Мариэтта Шагинян уже забыла, что несколькими страницами ранее она писала другое — о прекрасных зданиях, стоящих над развороченными мостовыми, и о том, что очерк нового Минска проступает сквозь разрушения, нанесённые ему войной. Ко как обойтись без Зевса и Афины — Паллады?
Один драматург написал пьесу о новых методах проходки туннелей. Изобретатель этих методов советует автору пьесы изложить в заключительном монологе его мечты о ближайшем будущем — «строить туннели со скоростью 3 000 метров в месяц». Этот совет, не знаем — правильный или неправильный, приводит Мариэтту Шагинян в состояние экстаза?
«Чудеса получаются! Писатель пишет об изобретении, изобретатель диктует писателю заключительный монолог. Куда ни пойдёшь, на что ни посмотришь, всё скрещивается, переплетается. Мы идём к какому — то грандиозному культурному синтезу и всё, что делаем, — делаем на органическом внутреннем единстве».
К сожалению, Мариэтта Шагинян не сообщает, хорошая или плохая пьеса получилась в результате этого скрещивания. Она довольствуется громкими фразами. Нет никакой возможности изложить здесь все её сенсации. Повсюду мелькают ренессансы, грандиозные синтезы, чудеса. Читатель, может быть, спросит: да что дурного в постоянной восторженности автора «Дневника»? Эта невинная страсть к восклицательным знакам, эта привычка во всём видеть чудесное может быть даже полезна — она поддерживает оптимизм, веру в наши великие дела.
Нет, не поддерживает. Инфляция громких слов приводит к тому, что они теряют всякую ценность. Не надо думать, что советский читатель так прост, чтобы не видеть, как словесный восторг переходит в равнодушие к делу. Если в частной жизни чрезмерная восторженность вызывает иронию, то почему мы должны быть менее разборчивы в делах общественных? Дельный человек если не скажет, то, подумает: сократите ваши восторги, ибо действительные чувства выражаются более скромно.
Вот небольшая картина, достойная кисти современного Федотова или Перова. Ночью, в полной темноте, Мариэтта Шагинян въезжает на «Победе» в большое село Крестцы. Спала хорошо. Оказывается, в Доме крестьянина можно получить чистую постель. Проснувшись на другой день прекрасном расположении духа, писательница и сопровождающие её лица начинают хвалить местные порядки. «Позёвывая, одевается спавшая рядом с нами женщина с недовольным лицом. В ответ на наши восторги она мрачно молчит. На прямой вопрос отвечает: «Ничего тут хорошего не вижу!» Оказывается, это работник райфо и недовольна: во — первых, клопами в гостинице; во — вторых, кустари туго платят налоги; в — третьих: «Отчего, например, с мая месяца нет электричества?» Словно в местную стенную газету заглянули…»
Ну, что ж, стенные газеты делом занимаются — критикуют недостатки. В Крестцах живут люди, трудящиеся, у них своя жизнь, свои заботы и трудности, а приезжим много ли нужно, как верно заметила женщина с недовольным лицом. Ведь завтра они укатят на своей машине и унесут с собой приятное воспоминание, только и всего.
Поделиться книгой: