Помоги проекту - поделись книгой:
– И перебьемся!
Покров на Нерли… Посмотри, посмотри еще на это скромное, простое, скудное на красоты создание, посмотри. Посмотри издали, под пологим вечерним лучом или сквозь висячий утренний туман. Посмотри, подойди ближе… и поплывет, задрожит, как в речном отражении, простой светлый облик, негордый, некичливый, не раздавливающий тебя неподъемной тяжестью или чудовищным величием, а только как-то берущий душу твою в ладони и поселяющий в ней тихое спокойствие и какую-то щемящую тоску по всем ушедшим и всем живущим… Подумать только, в какой тьме, в каком ужасе жили… может, потому и создали такую красоту, такую мечту вечную, из камня сложив боль и надежду человеческую… Смогли. И мы можем. Неправда! Через всё, через грязь, гнусь, скверну в собственных душах – можем! Шухов на семьдесят лет раньше всех вантовые сетки провесил. Никитинская башня была выше всех в мире, никто до него таких не считал, а он смог. Хотя учился не в Оксфорде, а в Томскфорде. Мельников ни на кого не оглядывался, журналов вообще не читал… «трезвых мало и еще меньше благородных». Мало, Константин Степанович, но есть же! Не всё убито, растоптано, растеряно, не всё. Посмотри на этот светлый облик, он словно лик… Неправда!
– Что с этим сделаешь, Мила? Ну, вырос он так… как сорняк придорожный. Сейчас ведь пол-России стоит у дорог, продают всё, что могут, проезжающим в джипах и смотрят им вслед. А он не хочет стоять у дороги… Он человек и все-таки не зверь. Тебя вот кости встревожили – не догадываешься, зачем ему? Да не грызет он их, собаку он подкармливает, пса бездомного, драного, шелудивого, который его укусил. Видел их, сладкая парочка.
– Он так любит собак?
– Может, и любит. Кого-то ж надо. Или чувствует родственную душу: ему, наверное, тоже хочется грызть, кусать, рвать…
– Кого? За что?
– Всех, за все. За жизнь его такую, затраханную, замордованную. Мне это понятно, я, может, такой же был бы, если б карандаш не подвернулся. За карандаш держась и выплыл. А ему не за что ухватиться, его одна злость держит. Ты думаешь, когда он из твоей «Жизни в искусстве», из первоиздания, страницы выдрал на подтирку, и тебя потом пришлось отпаивать…
– Я ему ничего не сказала!
– Ну, я ему все сказал. Но ты что думаешь, это он по наивности?
– Нет, Ваня, он не играл. «Драна, желта – для ча? в сяти всё есь»… Он правда не знал, зачем она.
– Но он знал, что она тебе дорога. Понимаешь?
– «Народ злой, изо всех сил злой».
– Чего это ты на народ?
– Это не я, это у Достоевского…
– Ну, изо всех сил, или может еще добавить, я не знаю, но какая жизнь, такие и люди… А какие люди – такая и жизнь. Вот и разберись, кто виноват.
– Ваня… А он – нет, я не против, просто… он еще долго у нас… – он не говорил?
– До Успения, вроде. А может, до Усекновения.
– А это… когда?
– Ну, я помню, что ли? Посмотри. Ничего, переживем, не бери в голову. Я еще посижу тут. Давай. До вечера.
– Витька вчера звонил из Штатов.
– Да? Как он там?
– А вот напомни, у какого это поэта стишок:
Нью-Йорк, Чикаго, Висконсин,
Айова.
Как вам живется, господин?..
– Прекрати!
– Прислал вот беседу с боссом – типа начало большого пути. Хочешь послушать?
– Ну давай, любопытно.
«– You ought to give up your fucking russian…»
– О, пардон…
– А сразу включить транслятор ты не мог?
– Ну извини, забыл. Вот, семейный вариант:
«– Вам/тебе следует оставить ваши/твои…»
– Ну, выбери «ты». Судя по такому началу…
– Да, тут, скорей, на «ты».
«– Тебе следует оставить твои милые русские привычки. Ты прилетел сюда из твоей милой России с твоими милыми недоношенными идеями, которые у нас уже пополам в бетоне – пополам в земле. Так что милую прицкеровку ты здесь не жди. И ничего здесь не жди. И тебя здесь не ждут и не дождутся. Но ты не полный инвалид на голову, и милое дело тебе найдется. Вот, позанимаешься местами индивидуального пользования. Знаешь, что такое? У вас в России есть? Ну и рисуй. Быстро и без милых ошибок. И еще: пока не вырос в большую самку собаки, громко не тявкай, у нас не любят.
– А когда вырасту, полюбят?
– Нет. Но тогда тебе будет на это уже насправить большую нужду».
– Да, не очень весело… А прислал тебе, хотя с тобой больше всех ругался.
– Ругался! Он раз завелся и в драку полез.
– Боже мой, ты с ним дрался?
– Что я, больной? Вытянул руку и держал, пока он не устал трепыхаться.
– И всё?
– Ну как. Обиделся, что ему по тыкве не дали, мужика в нем не уважили.
– Долго дулся?
– Да нет… У меня в расчеты-то ошибочка все-таки затесалась – может, с недосыпу. Ну и на представлении…
– Он торжественно отмстил?
– Нет… Ну, то есть, да, но когда уже разошлись все. Подошел, ткнул молча и ушел. Типа: «я тоже хилых не бью». Мелкий он больно, у таких всегда гонору…
– Мал, да удал. Кроме него ведь никто не заметил?
– Да… Тогда не заметили, а сейчас заметят. Что-то странное у меня: ошибки пошли, никогда не было. По несколько раз проверяю, потом смотрю – ё-моё! И какие-то нелепые, дикие: то в 10 раз, то плюс на минус, то вообще расчета нет, а я помню, как его делал, как проверял, и помню, что так уже было – во сне, что ли? Бред какой-то… Оно, конечно, со всеми бывает. Никитин, вон, ветры пропустил над Мамаевым курганом, «Родина-мать» чуть меч не выронила. Но ему-то было уже под шестьдесят, да и башня задолбала. Черт знает…
– Ваня, ты просто загнал себя. Конкурс, пожар, на нервах всё. Тебе надо отдохнуть.
– Не знаю я, что мне надо… А мне прислал, значит, больше некому. Всё бегают, всё ищут, где глубже, где лучше, а потом вот им… Айова. Везде.
– Знаешь, мне звонит иногда – даже не иногда, а чаще, чем хотелось бы… да и не хотелось бы… Ну, в общем, она старая, злая, несчастная, неблагодарная, у нее дурной глаз, я боюсь, когда она спрашивает о тебе и Женьке, но у нее в телефонной книжке остался только мой телефон… Ответь ему, Ваня. И – без насмешек, да?
– Угу.
– Ваня, мне сейчас звонила Эля, и… и я даже передать не могу всего, что от нее услышала!
– Верю.
– Ваня, как ты мог! Какое злое, какое скверное мальчишество. Ты можешь ее не любить…
– Спасибо, уже. Но я что-то не врубаюсь…
– И оставь этот жаргон, такой же отвратительный, как твои шутки…
– Какие шутки, Мила? Я, что ли, ее диссерт редактировал? Да видал я ее…
– Ваня, у них профессиональная служба защиты, они вычислили тебя!
– Да не то они…
– Перестань! Это нелепо и… и трусливо! Совсем, совсем на тебя не похоже. И эгоистично: ради мелкого нечистого удовольствия – в какое положение ты меня поставил? Я оказалась перед ней виновата, она оскорблена и действительно не стеснялась в выражениях, я даже не ожидала…
– Это я – эгоист, пакостник и трус? Ни хрена себе!
– И я просила тебя оставить, наконец… this damned, ugly, vulgar language!
– Язык? Что – язык?
– Знаешь что, не валяй…
– Ну, что, Тень, ты теперь мне скажешь? Вводные такие: они нашли в проекте серьезные ошибки. Дикие, несуразные, нелепые ошибки; объяснить не смог. От руководства проектом отстранен, назначена комиссия по полной проверке документации. И что еще там обнаружат, не представляю… Ничего не могу понять… Пока предложили сесть под менеджера рядовым исполнителем; в случае отказа мне светит увольнение по профнепригодности. Что скажешь? Так и будет?
– Нет.
– А что? Еще хуже? Посадят?
– Да… Шутка. А может, не шутка. Всё путем. Ты зажрался, как все вы тут. Ты на все плевал – рабо-отает он! Вот и получишь, что заработал. Всё, меня больше нет. Вирус. Конец твоей программе. Антисеттер он обновил!
– Подожди! как же… Вот и все. И Тени нет, не с кем и посоветоваться. Остался голый… Кость мне бросают – грызи! Интеллигенция… Хотя чего там советоваться, знаю всё. Кто скажет мне то, чего я не знаю?.. А вот мы сейчас в Милкиной базе – чего она там про Достоевского… Слово писателя – пусть поддержит. Зачем они еще нужны? Ключи: голый, интеллигенция, кость. Отбор? – ну, по релевантности. Время? – без ограничений. Поиск!
«
– Продолжить? – ну, продолжи.
– Хватит. Поддержал. Мне еще со своим орангутангом разбираться.
– А чего эта сука…
– Она моя жена, урод. И ты здесь у нее живешь.
– А ты где у нее живешь?
– Ты, знаешь, фильтруй…
– Да? А то чё?
– А то пойдешь искать себе другое жилье, понял?
– Я-то пойду. А вот ты-то поедешь. За тобой-от уж раз прияжжали, а ты и ня понял. Другой-то раз, как думашь, выпустят? Не, милай, ня выпустят. Так и знай.
– Так это… – ты? Ты?? Это из-за тебя, сучонок, гнус…
А Витька ведь что-то говорил такое, спорили о компах в деревне. Ну-ка, это ведь еще до Тени было, могло сохраниться…
«– Ну посмотри, вот сейчас они истерически кинулись бороться с нововредами, и кто, оказывается, самые вредоносные террористы? Пацаны, подростки, школяры. Как так? Почему? А потому, что десять лет назад широким жестом кинули в сельские школы компьютеры, и сельские Филиппки прекрасно их поняли, и вышли в сеть, и освоились в ней быстрее и лучше учителей. Но жизнь-то там осталась та же – скотская, пьяная, нищая. А они-то заглянули в мир и увидели другую – сытую, яркую, роскошную. И каждый спросил себя: а почему же у меня такая? Чем я хуже? Ведь за МКАД и еще парой кольцевых, как за линиями противолимитной обороны, лежит огромная земля униженных и оскорбленных – безвыходная, безысходная terra invidiosa, земля зависти… Но вот им открыли эту одну-единственную щелочку в большой, пестрый, богатый мир – сеть! И они устремились туда из деревень, где нет, не было и никогда не будет кинофестиваля класса “А”, газа и воды, где в каждую грозу вырубается электричество, где до ближайшей дороги – день по лесу, а до райцентра – только на тракторе. Эти компы, эти лучи света цивилизации пролились, вошли в их темное царство, как животворящий дождь в пересохшую землю, и, как черви после дождя, они полезли из земли на этот свет, и ожившими червями устремились в сеть. Они хлынули в эту щелку – зачем? Чтобы смотреть. Чтобы учиться. Чтобы красть. И чтобы мстить. Мстить жирным, богатым, городским “сынкам”, мстить за убогую, убитую жизнь, которой они вынуждены жить, и за ту, яркую и красивую, которой они не менее достойны, но которая у них отнята. И вот они теперь везде просачиваются, везде гадят, пакостят, все валят, отовсюду тырят – и их не отловить, потому что отлавливать надо полстраны и потому что они, в массе, подготовлены лучше, чем те, кто пытается их поймать: “продвинутые”, обновленная версия поколения. Это плата натурой за цинизм и эгоизм “хозяев жизни”, за скорбное бесчувствие, за пренебрежение интересами людей, небратское, нехристианское. Со свечками они стоят. Один раз так уже про… спали страну. И ничему не научились.
– Ну, кого-то ловят, сажают…
– Ты же знаешь, молодых, осужденных за сетерроризм, в зонах не держат: полгода особого лагеря – и вербовка в спецотделы по борьбе с такими же. Там талантливые нужны, а их нет, усреднили тестами поколение, и теперь их негде взять. Нововредов-малолеток вообще не судят, сразу в спецшколы.
– Так что же, не надо было компьютеры в деревни?
– Ну как же, они же прогрессисты! Они только последствий своих действий не видят. Надо, надо учить, образовывать, воспитывать – кто спорит, но только тогда много чего еще надо. Тогда уже надо не лгать, не воровать и не покрывать своих воров, а действительно поднимать страну – или держать ее в полутьме. Лао-цзы предупреждал: когда народ много знает, им трудно управлять…»
Поделиться книгой: