Обманутые скитальцы. Книга странствий и приключений

Прост сердцем Мухоплёв-озорник, шелеховский Пятница! И золотые руки у него. Завтра пойдет в море к Ближним островам Алеутским, где огнедышащие волканы в алом свете возвышаются. Летит над Охотском морской ветер, крыши гремят, темно за окном, а в горнице шевелятся языки свечного пламени.

Обманутые скитальцы

Великолепный барон Мориц Беньовский

В 1770 году на Камчатку везли преступников, с тем чтобы они кормились трудами рук своих. Среди них был двадцатидевятилетний генерал от артиллерии из армии польских конфедератов, венгерец родом, барон Мориц Август (или Аладар) Беньовский, он же де Бенёв.

И тогда и позже он назывался то действительным резидентом пресветлейшей республики Польской, то военным советником, камергером и регементарем римского императора, то действительным камергером принца Сакс-Тешинского, то обристом (?) того же императора римского.

Кроме того, Беньовский выдавал себя за тайного свата великого князя Павла Петровича, возмечтавшего о браке с дочерью императора Иосифа Второго, при котором и состоял «обристом» великолепный де Бенёв.

Он вез с собой пакет из зеленого бархата. Бархат, окрашенный в цвет надежды, заключал в себе мнимое письмо Павла к своей невесте. Когда он уже совсем собрался ехать с этим посланием к будущему тестю Павла, — уверял потом Беньовский, — его схватили и отправили в гиперборейскую страну.

На арестантских повозках вместе с венгерским бароном ехали его товарищи по ссылке Иосиф Батурин, бывший поручик Бутырского полка, просидевший долгое время в крепости, поручик Василий Панов, армейский капитан Ипполит Степанов, бывший сенатский секретарь Иван Сольманов.

Относительно Василия Панова отыскиваются совершенно неожиданные сведения. Откуда он следовал вместе с Беньовским? С. В. Максимов в труде «Сибирь и каторга»[1] считает, что Панов был сослан за сопротивление знаменитому «Наказу» об уложении, написанному, как известно, в 1767 году.

Если это так, то Панов уже находился в сибирской ссылке, и в 1770 году его могли лишь перевести на Камчатку. Имя поручика Василия Панова до этого года упоминается в рукописном сборнике… японских «разговоров» и числительных, составленных «японцами» Петром Черным, Матвеем Поповым, Иваном Афанасьевым и Филиппом Трапезниковым. Все эти «японцы» были заброшены бурей к Камчатке в 1745 году, а затем жили в Якутске, Илимске и Иркутске[2].

Там в 60-х годах и было составлено несколько пособий для изучения японского языка. Одно из них подписано поручиком Василием Пановым.

Беньовского никто не обижал, в Охотске с ним ласково обошелся начальник края Плениснер. Блистательный венгерский граф вникал в мореходные дела. Если верить ему, он в 1767 году сам собирался плыть в Индию. Для этого он будто бы окончил навигацкое училище в Гамбурге, после чего ходил на кораблях. А потом…

Здесь Мориц Август Беньовский умолкал. Он не рассказывал о том, как ему пришлось отдать свою саблю русским офицерам, взявшим с него честное слово больше никогда не воевать с Россией. Через год барон вновь очутился в плену, и его сравнительно милостиво — в смысле выбора места ссылки — отправили в Казань вместе с конфедератом шведом Адольфом Винбладом.

С берегов Булака Беньовский и Винблад бежали в Калугу и Москву, а оттуда пробрались в Петербург. Скрываясь, они скитались по грязным трактирам и матросским кабакам, пока не встретили иноземного корабельщика, готового принять их на свое судно. Но накануне морского побега они попали в руки полиции.

14 ноября 1769 года императрица приказала отправить казанских беглецов на Камчатку. Вероятно, одновременно с ними в Тобольск был увезен и конфедерат Белькур, бывший офицер французской службы, неплохо знавший Канадский Север.

В Охотске обворожительный барон де Бенёв, начитанный Винблад и предприимчивый Иосиф Батурин постарались вступить в приятельские отношения с мореходами.

В то время там находился штурманский ученик В. Софьин, пробывший четыре года (1764–1768) на Командорах, Ближних Алеутских островах, Умнаке и Уналашке. Креницын и Левашев встречали его у острова Медного. На руках у этого грамотея была карта Командоров собственного сочинения, а может быть, еще и другие чертежи. Беньовский, как мы потом увидим, весьма любопытствовал насчет Командорских и иных островов.

Что же касается Иосифа Батурина, то этот старый колодник, пытавшийся еще в 1749 году возвести на престол Петра Федоровича и бредивший через двадцать лет после этого в стенах Шлиссельбурга Петром Третьим, подружась с доверчивым Софьиным, еще в Охотске выманил у него деньги.

Беньовский и его спутники волей-неволей познакомились и с мореходами Алексея Холодилова, тотемского купца-компаниона.

На холодиловском корабле ссыльные были отправлены из Охотска в Большерецк, совершив весь путь за девять дней.

Еще тогда Адольф Винблад с Беньовским замышляли загнать конвойных и промышленных в трюм и направить бег корабля к испанским поселениям на западном берегу Америки. Оба они каким-то образом были уже хорошо осведомлены о положении дел в Калифорнии. Возможно, обо всем этом им рассказывал корабельщик в Петербургской газани. Винблад повторял, что в Калифорнии как никогда нужны рабочие руки. Но из-за позднего времени заговорщики поопасались плыть в Монтерей или Сан-Диего, да еще не зная пути.

Холодиловский корабль уже входил в устье реки Большой. По ее берегам раскинулась осенняя тундра с мхами, расцвеченными янтарной морошкой.

Через сорок верст показался Большерецк.

За старым крепостным палисадом были видны десятка три домов, амбары и склады, здание Большерецкой канцелярии, казарма, деревянная Успенская церковь. В этом городе жило около сотни обывателей и семьдесят казаков.

Но каким славным был этот город! В нем перебывали Лужин и Евреинов, Чириков и Беринг, Гвоздев и Федоров, Хитрово и Стеллер, Адриан Толстых, Креницын и Левашев и много других бесстрашных мореплавателей.

Большерецкий начальник Григорий Нилов был добрым, простым и ничем не отмеченным армейским капитаном, к тому же питавшим пристрастие к прозрачной влаге в казенном штофе. Он не оставил, подобно братьям Шмалёвым, ни карт, ни записок об исследованиях в Восточном океане.

«Шельмованный казак» Иван Рюмин и писарь Спиридон Судейкин в Большерецкой канцелярии могли как им было угодно вертеть Ниловым.

Большерецкий командир поспешил встретить Беньовского. Блистательный «обрист» императора римского покорил Нилова тем, что сказал капитану, что он, Беньовский, — солдат, бывший некогда генералом, а ныне превратившийся в невольника. Старый служака Нилов растрогался от этих слов.

Так Беньовский сразу сумел влезть в простую душу камчатского коменданта.

Остальные ссыльные не произвели на Нилова никакого впечатления.

Ипполит Степанов, изъясняя свои вины, говорил, например, что он пострадал за то, что, выступая против наказа 1767 года, высказал «презрительный взгляд на каргопольских крестьян»! В те времена на Руси были еще более удивительные поводы и причины для опалы и ссылки.

Обворожив Нилова, барон Беньовсккй стал изучать обстановку, для того чтобы осуществить свой замысел.

Григорий Нилов отвел пленнику место для жилья в доме, где уже семь лет обитал ссыльный Петр Хрущев, бывший гвардии поручик. В год вступления Екатерины Второй на престол он вместе с братьями Гурьевыми «винился в изблевании того оскорбления» и в злом умысле против императрицы. Хрущев отлично знал камчатские дела, имел широкие знакомства, обучал грамоте большерецких детей и тоже не был стеснен Ниловым.

В Большерецке жили также Семен Гурьев, Александр Турчанинов и Магнус Мейдер. (Турчанинов в 1742 году сказал про Елизавету, что она посулила лейб-компанейцам по чарке водки и лишь поэтому сделалась царицей. За это Турчанинову не только вырвали ноздри, но и урезали язык.)

Вместе с Турчаниновым на Камчатку был сослан его сообщник Петр Ивашкин, крестник Петра Великого, оскорбивший имя Елизаветы, сидя за столом в трактире. Этому долговечному старцу в 1770 году было шестьдесят три года. Он жил действительно трудами рук своих. Бывший преображенец ловил рыбу, ставил капканы на зверя и исправлял должность дьячка в церкви. Ивашкин был кроток, благожелателен, и его, под именем Матвеича, столь любили русские и камчадалы[3].

Ивашкин помнил Беринга и Чирикова, как впоследствии он знал и Гаврилу Сарычева. Я убежден в том, что, если тщательно просмотреть «портфели Миллера», бумаги Великой Северной экспедиции, «фонд Биллингса» и другие архивные собрания XVIII века — там обязательно встретится имя Петра Матвеевича Ивашкина, как советника, а может быть, и сотрудника мореплавателей на Восточном океане.

Хотя у крестника Петра и были вырваны ноздри, Матвеич одним из первых проявил хорошее чутье в отношении великого угорского барона.

Пальмовый остров Тиниан

Беньовский и Петр Хрущев, уединясь в избе, срубленной из тополевых бревен, с большим увлечением читали «Очаровательное описание Марианского острова Тиниана». Затрепанная книга перешла затем в руки Винблада, Батурина, Панова. Ее читателем был и «шельмованный казак» Иван Рюмин.

Что влекло друзей Беньовского к этой книге?

Будущий первый лорд адмиралтейства Британии Джордж Ансон в 1739 году совершил со своими кораблями набег на Испанскую Америку, где взял богатую добычу.

Когда экипаж трех кораблей вымер от цинги, Ансон оставил себе один «Центурион», а остальные предал огню. Вслед за тем мореплаватель отправился для отдыха на очаровательный пальмовый остров.

После многих приключений Джордж Ансон поплыл в Макао, где узнал, что из Акапулко в Манилу вышел испанский галиот, груженный разными сокровищами. Командир «Центуриона» выследил испанцев, захватил судно и продал его в Макао.

Беньовский внимательно разглядывал карту, приложенную к книге[4]. Мексика и Калифорния тревожили его воображение. Как пройти туда от берегов Камчатки? Если попасть в Акапулко, можно достичь и Макао, и «прелестного острова» в Южном море.

У Дмитрия Бочарова, Максима Чурина, В. Софьина, прибывшего к тому времени в Большерецк, был опыт плаваний в сторону Северной Америки.

Рюмин не забыл рассказов Глотова о зеркалах и чернильницах, привозимых на Уналашку. Беньовский, видимо, уже тогда догадывался о том, что эти предметы могли попасть туда и из Калифорнии. Однажды он прямо заявил, что русские рано или поздно, но обязательно достигнут калифорнийских рубежей. Он также хвастал, что еще в 1770 году самостоятельно составил карту Камчатки, Курильских и Алеутских островов.

Но такие занятия, право, более приличествовали сотнику Ивану Черному. Ему и карты в руки!

В 1770 году он жил всего за несколько домов от Беньовского и Хрущева. Сын старика, Никита Черный, был «ларешиым казаком» — сидельцем при питейных делах. Сам же сотник в то время приводил в порядок данные о девятнадцати Курильских островах. Он вернулся оттуда в Большерецк год назад. Три года продолжались странствования Ивана Черного. Он зимовал на острове Урупе, добывал бобров в курильских водах, открывал горячие источники и залежи серы. Сотник исследовал все западное побережье Итурупа (Девятнадцатого острова), увенчанного огнедышащей вершиной. Жил он и на Симушире, на Расёва и на других островах. Бродя по Курилам, он наведывался о золоте, серебре и жемчужных зернах, измерял ширину проливов, примечал зверей и птиц. Ему помогали толмачи-курильцы.

Сотник привез в Большерецк всякие куриозные вещи — утварь и одежду «мохнатых курильцев». Когда он отправлялся на Курилы, ему дали наставление, в котором его обязывали никакого «грубиянства и блудного насильства не оказывать».

Насильство вскоре навалилось на самого Ивана Черного в родном Большерецке, в собственном доме, по соседству с питейным ларем, где старый сотник, очинив пук гусиных перьев, сочинял отчет о своих странствиях.

Таким был этот живой источник познаний Беньовского. Источник этот до сих пор не был раскрыт! Об Иване Черном писали, но никогда не сопоставляли его деятельность с замыслами шайки, сплотившейся вокруг Беньовского в Большерецке.

А шайка эта не уставала вербовать в свои ряды всех тех, кто хоть сколько-нибудь мог быть полезен ей.

Оскорбители императриц были не все одинаковы. Семен Гурьев, например, не поддался Беньовскому, когда тот стал сманивать Гурьева на прелестный остров. Изящный императорский «обрист» собственноручно избил несговорчивого узника Большерецка.

Тут судьба снова столкнула заговорщиков с людьми Алексея Холодилова. Чулошников, приказчик холодиловского корабля в сто пятьдесят тонн, вышел на нем из Охотска к Алеутским островам. На подходах к Камчатке судно было выкинуто на мель. Приказчик, мореход и тридцать три промышленных кое-как прибрели в Большерецк, где и остались на зимовку. Жилось им трудно. Оки просили у Чулошникова кормовых денег, ходили с жалобами к Нилову. Тут прошел слух, что Нилов состоит в доле с Холодиловым и поэтому он не только не поможет промышленным, но и заставит их работать без всякого жалованья. Чулошников пошел плакаться к Беньовскому и в ответ услышал загадочные обещания, что холодиловские люди вообще скоро поправят свои дела.

Постепенно промышленные были втянуты в заговор.

Большерецкий бунт

Приказчиком к холодиловским людям в то время был назначен Степан Торговкин, но промышленные отказались ему повиноваться. Терпение у Торговкина лопнуло. Он пошел жаловаться Нилову и прямо сказал ему, что «Август-поляк» затевает великую смуту на Камчатке и все это может окончиться только злодейством. О чем сговариваются холодиловцы со ссыльными, проводя целые дни в доме Хрущева и Беньовского?

Глава заговорщиков ловко вывернулся. Он явился к Нилову и заявил, что хочет порадовать капитана новой вестью. Ссыльные не желают даром есть хлеб. Вот они и придумали основать поселение на мысе Лопатка и даже заранее назвали его Ниловкой. Там тепло, благорастворенный воздух, можно сеять хлеб и разводить скот. Только надо туда съездить и подробно исследовать местность вокруг будущего земного рая.

Большерецкий командир отпустил Беньовского на Лопатку. Барон действительно разведал конец камчатской земли, своими глазами увидел Первый Курильский остров.

Заговорщики стали внушать холодиловцам и другим простым и неученым людям мысль о том, что они пойдут на «золотой остров» близ Камчатки, чтобы доверху нагрузить галиот сокровищами. Беньовский бросил полуголодных и оборванных холодиловцев в XVII век, переместив их жизнь в 1643 год, когда голландские моряки из Батавии исступленно искали «золотые и серебряные острова» к северу от Японии, а Курильские острова принимали за Америку. Сказка вновь ожила в Большерецке. Где и когда читал Беньовский историю открытий де Фриза? Сам он, конечно, в эту легенду не верил.

Но где взять судно для похода к «золотому острову»? — гадали промышленные.

Корабль сначала хотели выманить у Нилова, будто бы для первого плавания к очаровательной Ниловке. Всех выручил штурман Максим Чурин. Весною он должен был идти на казенном галиоте в Охотск. Но за какие-то грехи, за «развратное поведение», возможно, еще в походе Креницына, ему грозил суд. Кроме того, Чурина замучили неоплатные долги. Он дал слово вести корабль с бунтовщиками к любому острову.

Беньовский окончательно воспрянул духом, когда завербовал и других моряков. На свои познания, полученные в гамбургской навигацкой школе, Беньовский, видимо, не очень надеялся.

Все чаще и чаще Беньовский вытаскивал из кармана своей венгерки мнимую грамоту Павла Петровича, скрепленную причудливой печатью. Вздыхая, он говорил казакам, промышленным и работным людям, что ссыльные напрасно страдают за законного царя Павла. Был бы он на престоле — вся жизнь обернулась бы по-другому.

Петр Ивашкин не раз советовал Нилову посадить Беньовского и Батурина под самый крепкий караул, но добрый старик не верил предупреждениям Ивашкина.

Приходили к Нилову и Спиридон Судейкин с казачьим сотником Иваном Черным и тоже указывали на Беньовского, как на вдохновителя смуты. Если его не укоротить вовремя — «Август-поляк» захватит всю Камчатку, — утверждали они.

Но Нилов, завороженный Беньовским, не верил доносителям. Только после мордобоя, устроенного венгерцем Семену Гурьеву, комендант приказал приставить караульных солдат к домам главных заговорщиков. Но барон и Адольф Винблад вытолкали караул в шею, а буйной вольнице приказали готовиться к выступлению.

Об этом случайно узнали штурманские ученики Герасим Измайлов и Ф. Зябликов. Они пошли к дому Большерецкой канцелярии. По пути Измайлов заглянул в питейный ларь Черного-сына: мореход, по свидетельству солдат, стороживших канцелярию, был навеселе настолько, что его даже трудно было понимать. Следствие потом показало, что и караул тоже не был вполне трезвым. Как на грех, из Охотска незадолго до этого привезли запас казенного вина, вверенный «ларешному казаку» Никите. Черному.

Все же Измайлов с Зябликовым пробовали вызвать самого Нилова, но не смогли достучаться, как ни колотились в прочные двери комендантского дома.

Как бы то ни было, большерецкий начальник утром послал за Беньовским сначала сержанта (Лемсакова?), а потом казачьего сотника.

Иван Черный настойчиво звал Беньовского в канцелярию. Но сотника схватили и скрутили по рукам и ногам. Та же участь постигла и капрала (Михайлу Перевалова?), явившегося с шестью служивыми в дом «Августа-поляка». Всех их посадили в погреб.

В ночь на 27 апреля 1771 года начался большерецкий бунт.

Надо сказать, что Нилов действительно выдавал Холодилову пять тысяч рублей на плавание к Алеутским островам. Трудно предполагать, что это были личные средства бедного армейского капитана. Скорее всего он вложил в предприятие Холодилова казенные деньги, превращая его поход в правительственную экспедицию. Такие случаи бывали и раньше. Если это так, то Нилов получил право распоряжаться холодиловскими промышленными. Как слабодушен ни был большерецкий капитан, он все же сумел взять под стражу наиболее буйных холодиловцев.

В третьем часу ночи толпа бунтовщиков сняла караул у дверей холодной, сбила замки, и промышленные высыпали из своего узилища. Они кинулись искать передовщика, но тот успел убежать.

Пока Петр Хрущев вязал стражу у дверей канцелярии, Беньовский вместе с самыми ярыми заговорщиками уже стучал рукояткой пистолета в двери ниловского дома. Там спали мертвым сном восемь человек. Первым вскочил караульный сержант, а за ним — сын Нилова, при котором Беньовский состоял за учителя.

Через несколько мгновений дверь была сорвана с запора. Григорий Нилов, приподнявшись на постели, успел трижды крикнуть караул, но Василий Панов выстрелил в упор из пистолета, раздробив седую голову своей жертвы.

Убийцы кололи тело Нилова ножами, волочили по полу и, наконец, выбросили в сени. Охрану дома мятежники перевязали.

Беньовский кинулся к крепостному цейхгаузу. Разбив двери, промышленные выволокли оттуда на руках три пушки и мортиру, выкатили пороховые бочки и стали передавать по рукам гранаты, ядра и картечь. Расхватав три десятка шпаг и двадцать пять ружей, бунтовщики обнаружили в крепостном складе ясачную казну — курильских бобров, уналашкинских лисиц, камчатских соболей. Драгоценные меха охапками выносили из кладовой. Четыреста пудов съестных припасов и одиннадцать фляг хлебного вина сделались добычей буйных искателей «золотого острова».

Толпа бросилась к дому сотника Черного. Сын его, «ларешный казак» Никита, засел в сенях с ружьем. Он с ужасом смотрел, как железные затворы один за другим выскакивали из своих гнезд.

Никита Черный встретил насильников выстрелами. В ответ раздалась такая пальба, что впоследствии Черный вытащил из стен и косяков своего дома сорок ружейных и пистолетных пуль.

Сам старик сотник Черный, выпущенный из погреба, снова претерпел поругания и издевательства. Имущество его было разграблено, все бумаги перерыты.

Черному-сыну связали руки и увели в холодную, отобрав у него ларешные деньги.

Жители города, бросив свои дела, бежали куда глаза глядят.

Василий Панов вел себя как на все способный изверг. Еще обрызганный кровью Нилова, он предложил согнать детей и женщин в деревянную церковь, обложить ее соломой и объявить обывателям, что заложники будут заживо сожжены, если кто-либо посмеет сопротивляться шайке Беньовского.

Панов и Батурин разбили кованый казначейский сундук и пересчитали деньги и ценности.

Сам барон пришел в канцелярию, открыл комнату судебного присутствия и, сидя против зерцала, объявил свою банду «собранною компанией для имени его императорского величества Павла Петровича».

Горожан, которые не успели убежать в тундру, сгоняли в канцелярию, где «сват Павла» приводил их к присяге на верноподданность новому самодержцу. Потом Беньовский заставил попа Симеона распахнуть церковные царские врата и вынести крест для присяжного целования.

К вечеру Адольф Винблад открыл две фляги хлебного вина, и главари шайки сначала сами распили эти огромные сосуды, а затем стали раздавать вино вообще всем, кто его хотел. Поили насильно даже пленников, сидевших в холодной.

Наутро тело Григория Нилова было опущено в могилу, наспех вырытую в ограде Успенской церкви.

Заговорщики бегали по берегу Большой реки, стаскивая в одно место карбасы, боты и лодки жителей. Их связывали вместе, приколачивали к судам крепкие настилы. На эти плоты вкатили пушки и мортиру, пороховые бочки, погрузили съестные припасы, еще не распитое хлебное вино и меховую казну.

На плотах раздавались плач и стоны. На Камчатке и думать не могли, чтобы русских людей посмел кто-либо взять в аманаты. Но Беньовский приказал оставить в Большерецке только малолеток, а остальных жителей захватил с собой, как заложников.

Мятежники двинулись на плотах к Чекавинской гавани. Это место достойно особого описания.

По сведениям К. Ф. Дитмара[5], Чекавинская гавань в XVIII веке была одним из самых удобных корабельных пристанищ. Залив Большой реки имел прямой, созданный искусственно, проток в море. Морские корабли проходили по протоку в залив, глубокий и защищенный от волнений. На устье реки Большой, звавшемся Поворотом, стояло село Чекавка; в нем разгружались корабли, доставлявшие припасы в Большерецк. Маяк с фонарями, в которые была вставлена слюда, указывал мореходам путь в большерецкое устье. В заливе против Чекавки отстаивались корабли, пришедшие с Алеутских и Курильских островов и из Охотска или следовавшие туда с Камчатки. Короче говоря, спокойная Чекавинская гавань в двадцати верстах от Большерецка была, по существу, его морским предместьем. Сто лет назад в Чекавке не было уже ни домов, ни складов, ни маяка со слюдяными фонарями. Проток, ведущий в море, в 1854 году заметало песком, и он заметно отклонился к югу.

В Чекавинской гавани стоял казенный галиот «Святой Петр». Мятежники немедленно захватили корабль, и Максим Чурин стал выводить судно на рейд.

Двенадцать дней ушло на сборы. В начале мая Беньовский потребовал от Ивана Рюмина, чтобы тот сходил в Большерецк и перевез на плотах к Чекавке остаток припасов. «Шельмованный казак» стал выполнять этот приказ.

Когда Иван Рюмин приплыл к Большерецку, он узнал, что делалось там в первые дни после начала бунта. Обыватели вернулись из тундры, приказные уселись за свои столы, казаки и солдаты приводили в порядок крепость. Штурманский ученик В. Софьин был выбран временным комендантом Большерецка. Он отдавал очень дельные приказания. Из Верхнекамчатского острога были вызваны двенадцать служивых при двух орудиях. Гонцы поспешили в Тигиль, к устью реки Компаковой и в Нижне-Камчатск.

Степан Андреев, когда-то искавший Америку к северу от Колымы, получивший чин подпоручика после похода к Медвежьим островам, в 1771 году был начальником Тигильской крепостцы, существовавшей с 1744 года на правом берегу реки Тигиль, среди березовых и рябиновых рощ Западной Камчатки.

Михайло Неводчиков, которому было тогда шестьдесят пять лет, начальствовал над кораблем «Святой Павел». Он стоял в устье реки Компаковой, близ длинного ее залива, к северу от Большерецка. Река эта была знаменита тем, что однажды Охотское море выбросило близ ее устья мертвого кита; в туше торчал гарпун с надписью латинскими буквами.

Шайка Беньовского, узнав о том, что Неводчиков отстаивается при Компаковской кошке, собралась идти туда для захвата корабля. Но В. Софьин предупредил старого подштурмана, и он, как надо полагать, успел вовремя выбрать якорь.

Через несколько дней к Софьину явились «ларешный казак» Никита Черный, боцман Серогородский, сержант Данилов, тотемский купец Казаринов. Они вырвались из аманатских уз. Вор Беньовский, — говорили они, — поднял на галиоте знамя императора Павла и ушел неведомо куда, на прощанье пообещав, что скоро великие державы, договорившись с Турцией, разделят Российскую империю на части. В такой стране и жить нечего! Если он не успел забрать с собою всех жителей Камчатки, то дело это вполне поправимое. Он в пути встретит корабельщиков, и те придут для вывоза камчатских обывателей в лучшие места.