Журнал Наш Современник №7 (2003)

— Нет.

— По ошибке, видать, кто-то... Маленькая вещь, с мусорoм, наверно. Блеснула, гляжу... Извините! — И отошел к соседней двери, поднял руку к кнопке звонка.

Господи, вот праведная душа!

Случай тот запомнился, и я однажды напомнил ему о нем, спросив — нашел ли он тогда хозяйку сережки.

— Нашел. На вашем же этаже.

— А ты вот не польстился на нее.

— Чужое, — пожал он плечами, подумал, усмехнулся и рассказал: — Знаете, еще в детстве стянул я как-то с комода полтинник, наверно, хотел что-то купить, малость какую-нибудь... не помню уже... Отец узнал и не прибил меня, нет — усадил за стол, дал тетрадку и карандаш. “Пиши, — говорит, — “я — вор”. Пока всю тетрадку не испишешь — не встанешь”. Я плакал и писал…

Иногда я вижу его на трамвайно-троллейбусной остановке, где он подметает тротуар — еще одна работа. Обычно он делает это рано утром, но иногда и днем — видать, были какие-то другие дела спозаранку. И надо видеть, как осторожно он машет метлой, поглядывая по сторонам: не запылить бы кого.

О Володе этом я вспоминаю каждый раз, когда толкуют о “среде”, мол, с кем поведешься... Но ведь этот вот мужичок тоже не из аристократов, но бюсты не ворует и на столбы не лазает, на большую дорогу не ходит. Все зависит от человека — что у него в душе, есть Бог или нет. Вот и трещат тюрьмы от сотен тысяч преступников. Горе? Горе! А ведь у каждого есть родственники, отцы, матери, жены, мужья, дети... А пострадавшие? Ограб­ленные, изувеченные, изнасилованные? И если сложить вместе боль и страдания всех этих людей — Монблан горя...

Достоевский тоже в свое время много размышлял и писал об этом. Иные нынешние “детективщики”, когда их обвиняют в пропаганде насилия, любят кивать на Федора Михайловича: мол, многие его вещи — это уголовные романы. Но читатель, прочитав, к примеру, “Преступление и наказание”, не бросается же искать топор, чтобы кого-нибудь убить. В частности, этот довод выставлялся и на телепередаче “Культурная революция. Убийство в искусстве провоцирует убийство”. Вел эту передачу министр культуры М. Швыдкой. И сторонники современного детектива в результате такой подмены понятий “искусство” и “масскультура” чувствовали себя на той передаче чуть ли не победителями. И министр не заметил, а скорее не захотел подметить, этого передергивания, хотя уж он-то должен понимать, что романы Ф. М. Дос­тоевского могут числиться по разряду уголовных только очень недалекими или лукавыми людьми. Нам бы такой психологической, социальной, челове­коведческой и провидческой глубины! Да, русское общество 60—70-х гг. XIX века часто потрясалось судебными процессами, на которых осуждалась жестокость, в том числе и насилие над детьми. Романы и публицистика Достоевского были своеобразными откликами на эти события. Но не уголовщина привлекала его, он обращал внимание общества на то, что преступления порождает само общество, отступившее от Бога, теряющее нравственность, охваченное жаждой обогащения, что его заедает мещанство, а потому и само общество загнивает, теряет свои устои, вековечные опоры. В кризисе, охватившем страну, он видел прежде всего кризис религиозный.

Ну, а передача по каналу “Культура”, естественно, обошла все эти вопросы, хотя для современной России факты насильственной смерти стоят как никогда остро. За год, как свидетель­ствует осторожная статистика, совершается более двадцати тысяч убийств. Так что, как ни крути, а рядом с нами живут тысячи людей, способных лишить жизни любого из нас.

Причин столь массовой жестокости (я уже не говорю о терроризме) много. Одни лежат на поверхности, другие — в тайниках психики людей, изуродо­ванной жизнью. Но вот в чем вопрос: человек — не робот, живы же даже в киллере какие-то остатки чувств, эмоций, хоть маленькие корешки совести и сострадания? Как же он может поднять руку на себе подобного, на человека, который ему даже дурного слова не сказал?

И вот тут начинаешь невольно осознавать, что в жизни произошел какой-то глобальный сдвиг, что человек не просто перешел какую-то запретную грань — он переродился в некое бесчувственное существо, для которого ему подобные — мертвая материя, некая абстракция, которую неважно, что сметет с лица земли — буря, землетрясение или он, киллер: от мира, мол, мало что убудет.

А посмотрите на нашу жизнь с некой высоты. Разве мы все еще тот народ, который жил на этой земле двести, триста лет назад? Разве не разрушены почти все основы жизни, складывавшиеся веками? Мы утратили общинность, соборность, милосердие… Можно перечислять и перечислять. Мы фактически лишились даже языка, ибо для общения друг с другом нам вполне достаточно трех-четырех сотен слов. Да и те русские слова, которые мы произносим, засорены англицизмами, воровским жаргоном, матом, моло­дежным и журналистским сленгом. А ведь утрата здорового, полно­ценного языка, как известно, меняет и психологию человека, и его душевную ауру. Засоренный язык, поток новых терминов, понятий, пропаганда запад­ного образа жизни, тяжелый пресс кровавых историй, которые нам препод­носят средства массовой информации — все это ставит перед русским человеком барьер для осознания себя частичкой народа. Поэтому Россия для такого индивида — не “моя страна”, а “эта страна”. И расставаться с нею, оставаясь в ней или собравшись на Запад, легко и весело. И тогда сограждане — всего лишь случайные, ничего не значащие единицы. Ну, не будет одного-двух — что изменится?

Ф. М. Достоевский очень боялся такого перерождения человека, предчувствовал это. Он понимал, что без органической веры в высшую справедливость бытия, которая “есть везде и всегда единственное начало жизни, дух жизни, жизнь жизни”, любые теории и гуманистические идеи становятся пустым звуком.

А его критика атеизма? Если Бога нет — я сам себе Бог, а значит, мне все позволено. Вот это “все позволено” царствовало в России чуть ли не весь XX век, а к концу его достигло своего апогея.

Когда я изучал материалы, связанные с историей моего земляка Сергея Нечаева, названного в свое время “первым русским террористом”, и его сподвижников по организации “Народная расправа”, я не мог, разумеется, не обратить внимания на то, как складывалась их жизнь в детстве и юности.

Напомню: 21 ноября 1869 года в гроте Петровской академии в Москве был убит студент Иван Иванович Иванов. В убийстве участвовали Нечаев, Успенский, Кузнецов, Прыжов и Николаев. Студент, примкнувший к кружку “борцов за народное счастье”, стал задавать слишком много каверзных вопросов, был недоволен единоначалием Нечаева, интересовался, куда идут пожертвованные организации деньги, стал на стороне распускать язык, называя фамилии заговорщиков. А затем и вовсе заявил, что хочет выйти из “Народной расправы”.

Убийство Иванова всколыхнуло общество, о нем стало известно и в Европе. По делу привлекалось более 300 человек, из которых 87 были преданы суду, но и из них большинство имело лишь косвенное отношение к делу. Главных обвиняемых оставалось четверо, ибо Нечаеву удалось улизнуть.

В какой-то момент убийца как бы переступает через себя. И это ему легче сделать за компанию, потому что он берет на себя не всю вину, а часть ее, не всю кровь, а только каплю.

Что же у каждого из пятерых в прошлом?

Вот — Сергей Нечаев. Отец его был незаконнорожденным сыном помещика Епишкова и его крепостной Фаины Алексеевой, отпущенной по рождении сына на волю. Достигнув совершеннолетия, Геннадий Павлович женился, родился сын Сергей. А когда мальчику исполнилось восемь лет, мать его умерла при четвертых родах, оставив сына и двух дочерей на руках своих родителей, ибо Геннадий Павлович вскоре уехал из села Иванова в Шую. Вернулся он через несколько лет, женился во второй раз. Поработав на фабрике, Геннадий Павлович устроился буфетчиком в трактир (любил водочку), помогал тестю в его мастерской. Однако часто его приглашали к богатым людям обслуживать званые обеды и различные застолья. Сергей знавал и тяжелую руку отца, и его позор: мальчишка подглядывал в окна залы, где пировали богатеи, а отец его, лакейски кланяясь и улыбаясь, прислуживал им...

Много неистового и злого заложилось в душу Сергея в те детские годы.

Страдальческая судьба Ивана Гавриловича Прыжова — ярчайший пример того, как фатум может брезгливо отвернуться от умного, даже талантливого литератора, знатока народного быта. Иван Гаврилович запил, хотя иногда делал попытки подняться, заявить о себе, выпустил несколько книг. Однако ни победить, ни перехитрить судьбу ему не удалось. И он кинулся в объятия “Народной расправы”.

Ближе всех к Нечаеву стоял Петр Гаврилович Успенский. Тоже умный, образованный человек: окончил Нижегородский дворянский институт, учился на естественном факультете Петербургского университета, который был вынужден оставить из-за нехватки средств. К тому же ему пришлось забо­титься о сестре, которую он перевез из Нижнего, спасая от отца-пьяницы. Естественно, и этот молодой человек, служивший библиотекарем, был обижен на весь белый свет и, конечно же, на царя и правительство.

Н. Н. Николаев — полуграмотный сирота, служил надзирателем в тюрьме для малолетних преступников.

И только А. К. Кузнецов, сын купца, был, если так можно сказать, “идейным” борцом.

Что и говорить, многое закладывается в детстве. Озлобленность, зависть, униженность, нищенство, чувство обездоленности, презрение окружающих, отсутствие любви — все это глубоко западает в душу, вызывает желание отомстить всем и вся. Хочется человеку как-то подняться с колен, любой ценой, но доказать, что ты сильный и гордый человек, а нет — так можно и убить, ведь каждый — твой враг. И вспомнит ли такой безбожник с детства о Боге? Скорее всего, будет роптать, что, мол, Всевышний неспра­ведливо устроил всё в этом мире. Бедолага забывает, что Бог не кукловод. Он даровал каждому волю и великое Свое учение: “Живи по своему разуме­нию, а хочешь совета — вот тебе Мои заповеди. Будь человеком!”

Как известно, нечаевская история послужила для Федора Михайловича толчком к созданию романа “Бесы”. Но и в своем “Дневнике писателя” он не раз возвращался к “Нечаевым” и “нечаевцам”. Отвечая на вопрос — откуда же они берутся, он утверждал, что многое зависит от воспитания в семье, от того, каково общество. Вот он пишет: “Наши юные люди наших интелли­гентных сословий, развитые в семействах своих, в которых всего чаще встречаете теперь недовольство, нетерпение, грубость невежества... и где почти повсеместно настоящее образование заменяется лишь нахальным отрицанием с чужого голоса; где материальные побуждения господствуют над всякой высшей идеей; где дети воспитываются без почвы, вне естественной правды, в неуважении или в равнодушии к Отечеству и в насмешливом презрении к народу, так особенно распространяющемся в последнее время, — тут ли, из этого ли родника наши юные люди почерпнут правду и безошибоч­ность направления своих первых шагов в жизни? Вот где начало зла: в предании, в преемстве идей, в вековом национальном подавлении в себе всякой независимой мысли, в понятии о сане европейца под непременным условием неуважения к самому себе как к русскому человеку!”

И еще, и еще — об отцах с некрепкими убеждениями, с цинизмом, в высокомерии и равнодушии воспитывающих детей, о неуважении, с которым в семьях говорят о России, о вере нашей. Или вот он приводит пример: заго­релось село, а в ней церковь и кабак; вышел целовальник и крикнул народу, что, если бросят отстаивать церковь, а спасут кабак, то он выкатит им бочку вина; церковь сгорела, а кабак отстояли. И дети, естественно, тут: опыт отцов намотан на не существующий еще ус.

Сам прекрасный семьянин, о семье он говорит много и заинтересованно, и не только потому, что “на ней крепко стоит государство”, а потому, в первую очередь, что семья — это святыня, здесь “выделывается” человек.

Другая составляющая для него — учителя, наставники, старшее поколе­ние, но: “...Наша молодежь так поставлена, что решительно нигде не находит никаких указаний на высший смысл жизни. От наших умных людей и вообще от руководителей своих она может заимствовать в наше время, повторяю это, скорее лишь взгляд сатирический, но уже ничего положительного , — то есть во что верить, что уважать, обожать, к чему стремиться — а всё это так нужно, так необходимо молодежи, всего этого она жаждет и жаждала всегда, во все века и везде!”

Милый Фёдор Михайлович, и сейчас еще не перевелись умные люди на Руси, которые могли бы вразумить молодежь, наставить ее на верный путь, но им, чаще всего, затыкают рот, не дают говорить публично. А вот для целой армии сатириков, бесов, могильщиков России все трибуны открыты. Вот хотя бы газета “Известия”, солидная, казалось бы, когда-то уважаемая, а и та взяла в обозреватели писателя Владимира Войновича. Этот научит. Чему вот только? Почитайте, к примеру, его перл — “Цвета времени” (“Известия”, 25.08.2001 г.): “Оказывается, наш триколор является символом примирения людей разных взглядов и означает союз красных, белых и голубых. Это не я придумал (почти сожалеет, что не он. — B. C. ), а некая немецкая пропагандистка однополой любви. По одному из каналов ТВ она призвала соотечественников привыкнуть к новым реалиям и брать пример с передовых стран, в состав которых зачислила и Россию...” С каким удовольствием он ёрничает! Ну а дальше автор, видимо, делится своими собственными мыслями: “... На самом деле романтика чистой любви уходит в прошлое, вступление в брак люди чаще рассматривают как долговременное деловое партнерство и свои отношения после пылких слов закрепляют контрактами... Это называется прагматизмом, который подразумевает, что всякое дело не зазорно, если легально и кому-нибудь нужно. Можно лечить людей, торговать овощами, держать секс-шоп, и те же проститутки скоро станут уважаемыми государством налогоплательщиками. Подобные откро­вения бывшему советскому человеку кажутся дикими, он с трудом привыкает к рыночным отношениям, в которых, прежде чем что-то купить, надо что-то продать, целиком или частично: тело, руки, ум, красоту, талант, рукопись, вдохновение или что-нибудь из вещей…”

Тут-то он, конечно, насильственно остановился, а так хотелось продолжить перечисление — “совесть, честь, мать родную, Родину...” Впрочем, я недалек от истины. Вот что Войнович пишет далее: “Теперь любовью к Родине еще торгуют отдельные депутаты, но для писателей (видимо, он имеет в виду писателей своего круга. — B. C. ) она стала товаром бесплатным. Теперь писателю нужно именно на нездоровый интерес рассчитывать, но тут такая конкуренция, что не пробьешься и не поспеешь”.

Войнович явно скромничает: сам-то он везде пробивается и поспевает, даже за “Чонкина”, эту пародию на русского солдата, благодаря своим друзьям в жюри аж Государственную премию отхватил. Тем государство и подтвердило — на кого оно ориентируется.

Как в воду глядел Федор Михайлович, говоря, что этот сорт людей всегда “найдется как поступить, так что им даже на руку будет работа”, когда всё в стране рухнет. Вот они и шуруют, им ведь чем хуже, тем лучше.

А как вам нравится такое пророчество Ф. М. Достоевского: “Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные... Наступает, напротив, матерьялизм, слепая, плотоядная жажда личного матерьяльного обеспе­чения, жажда личного накопления денег всеми средствами — вот всё, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения людей”.

“Русь, куда несешься ты? дай ответ! Не дает ответа”. И уже не постора­ниваются и не дают ей дорогу другие народы и государства. Наоборот, с помощью коллаборационистов и компрадоров иностранные пираньи рвут на куски измученную Россию, грабят ее богатства — природные и интеллек­туальные.

Отечество наше переживает тяжелейшие времена. Но среди мерзости запустения всё настойчивей звучат голоса протеста и сопротивления. Не забыть бы нам вновь в этом благородном движении к возрождению России заветы и прозрения Федора Михайловича Достоевского, который ясно видел, что достижение большой гражданской цели и общественных идеалов немыс­лимо без великой нравственной идеи, которую свято хранит Православие. Религия не только способна создать и объединить нацию, но и возродить ее, поднять из пепла.

И помнить бы нам всегда, всем нам и каждому мудрость, изреченную Федором Михайловичем: “Нации живут великим чувством и великою, всех единящею и всё освещающею мыслью, соединением с народом, наконец, когда народ невольно признает верхних людей с ним заодно, из чего рож­дается национальная сила, — вот чем живут нации, а не одной лишь биржевой спекуляцией и заботой о цене рубля. Чем богаче духовно нация, тем она и матерьяльно богаче... А впрочем, что ж я какие старые слова говорю!”

 

 

Константин Брушлинский • Творцы советской цивилизации (Наш современник N7 2003)

 

ТВОРЦЫ СОВЕТСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

 

М. В. Келдыш. Творческий портрет по воспоминаниям современников.

М., Наука, 2001

 

Недавно студентам одного из авторитетных московских вузов, специализи­рующимся в области прикладной математики, был задан вопрос: “Кто такой Келдыш?”. Вразумительного ответа получить не удалось. Это значит, что крупнейший советский ученый — математик, механик, проложивший новые пути развития науки и прогресса, неизвестен начинающим специа­листам того же профиля. Ненормальность такого положения можно лишь частично объяс­нить вынужденной завесой секретности, которая долго скрывала основную деятельность М. В. Келдыша, связанную с созданием и бурным развитием отечественной авиации, ракетной и космической техники, ядерного оружия, столь необходимых для государственной независимости и обороны нашей страны.

С годами покров секретности рассеялся. Выяснилось, что успешное развитие упомянутых отраслей стало возможным благодаря их мощному обеспечению основательной теорией и колоссальным количеством надежных расчетов. Эта работа велась различными коллективами специалистов, в помощь которым были созданы совершенно новые технические средства — электронные вычислительные машины (ЭВМ), громоздкие предшественники персональных компьютеров, доступных сегодня миллионам потребителей во всем мире. Время заставило понять и оценить жизненную необходимость новой техники, роль и значение науки в ее создании, провидеть новые формы существования и организации науки в новых условиях и, наконец, реализовать эти новые формы.

Здесь проявилась характерная черта развитых цивилизаций XX века, на которую обратил внимание В. В. Кожинов (Судьба России: вчера, сегодня, завтра. М., Воениздат, 1997) со ссылкой на немецкого философа Р. Гвардини и на других мыслителей, русских и европейских: в отличие от эпохи Возрож­дения, прогресс теперь обязан не столько гениям-одиночкам, сколько боль­шим творческим коллективам. Однако большие коллективы в состоянии выполнить свое предназначение лишь под руководством больших лидеров, видящих большие цели и пути их достижения. Такое под силу очень немногим ученым нового типа: от них требуется сочетание в одном лице глубокого проникновения в науку и выдающихся результатов в ней, широкого кругозора, огромного личного авторитета со способностью организовать работу новых научных коллективов в нужном направлении.

Мстислав Всеволодович Келдыш (1911—1978) был одним из этих немногих, одним из творцов новой советской цивилизации, прокладывавших ее пути не в философских трактатах, а практическими делами всей своей жизни. Занимаясь “чистой” математикой, Келдыш получил замечательные резуль­таты, отличающиеся новизной подхода к, казалось бы, традиционным проб­лемам и открывшие новые пути следующим поколениям ученых.

Работая в Центральном аэрогидродинамическом институте (ЦАГИ) , он нашел математическое решение важнейших практических задач о смертельно опасных, разрушительных колебаниях крыла и шасси самолетов (“флаттер” и “шимми”), указал способ избежать их в последующих конструкциях. На ранней стадии М. В. Келдыш включился в общегосударственную программу разработки ракетной техники и космических исследований, быстро оказался в ней на ответственных, лидирующих ролях, создал и возглавил коллективы ряда институтов, научных и экспертных советов. В 1961 году, сразу после полета в космос Юрия Гагарина, М. В. Келдыш был избран президентом Академии наук СССР. О значении научно-организаторской деятельности в жизни нашей страны и о роли М. В. Келдыша в ней говорит также избрание его членом высших руководящих органов государства и партии — Верховного Совета СССР и Центрального Комитета КПСС.

Российская Академия наук, Кабинет-музей М. В. Келдыша и носящие его имя Институт прикладной математики и Исследовательский центр подгото­вили и выпустили в свет сборник “М. В. Келдыш. Творческий портрет по воспоминаниям современников” (М., Наука, 2001). Вошедшие в него статьи и выступления,собранные Кабинетом-музеем в течение более 20 лет, составили многогранный портрет замечательного ученого, человека и гражда­нина. Среди авторов книги — известные советские ученые А. П. Александров, П. С. Александров, В. А. Амбарцумян, Л. А. Арцимович, И. М. Виноградов, М. А. Лаврентьев, Б. В. Раушенбах, Л. И. Седов, А. Н. Тихонов. Их повество­вания о работе и общении с М. В. Келдышем составили впечатляющую картину о золотом веке отечественной науки. Академики О. М. Белоцерковский, Г. И. Марчук, Ю. С. Осипов, В. А. Садовничий, Ю. А. Трутнев, Т. М. Энеев и др. поделились своими воспоминаниями в выступлениях и статьях, посвя­щенных 90-летию М. В. Келдыша в 2001 году. Рассказы этих ученых особенно интересны еще и потому, что каждый из них внес значительный собственный вклад в советскую и мировую науку.

Ближайшие родственники М. В. Келдыша — его вдова Станислава Ва­лерья­новна, брат Юрий (Георгий) Всеволодович, автор известных работ по теории и истории музыки, младшая сестра Вера Всеволодовна, ветеран ЦАГИ, рассказали историю большой русской семьи — интеллигентной, талантливой, трудовой, дополнив портрет бытовыми подробностями. Младшие соратники М. В. Келдыша изложили впечатления о работе под его руководством. Сборник иллюстрирован большим числом фотографий, сделанных в разные годы в служебной обстановке и в часы досуга.

Книга, о которой идет речь, может и должна способствовать преодолению упомянутого выше неведения молодого поколения ученых о великих делах великих мужей науки, но лишь в какой-то степени, поскольку ее тираж, как и большинства полезных изданий в наши дни, весьма невелик. Но о ней нужно сказать больше и шире — это книга об очень трудном и в то же время очень плодотворном и стремительном в своем развитии советском периоде нашей российской цивилизации, творцами которой были герой книги и многие ее авторы.

Сегодня многочисленные средства массовой информации и стоящие за ними дирижеры общественного сознания стараются очернить этот период или совсем изгнать его из народной памяти. И здесь вторая причина, почему молодежь, даже творческая, мало знает нашу историю и ее героев.

Советская цивилизация включала в себя невиданные в мире социальные достижения, энергию народных масс, успешное развитие народного хозяй­ства, техники, науки, образования, культуры. Эти успехи имели место в тяжелые годы, когда Великая Отечественная война унесла жизни десятков миллионов наших сограждан и потребовала невероятных усилий и жертв при подготовке к ней, в периоды восстановления страны после Победы и начавшейся вскоре после нее гонки вооружений. Наука и ее творцы, о которых идет речь в книге, — одна из важнейших составляющих этой цивилизации. Понять ее и воспре­пятствовать сознательной тенденции ее замалчивания или очернения необхо­димо всем, кто честно стремится к преодолению так называемых переходных кризисных явлений, к возрождению былого могущества и процветанию нашей великой Родины. В идеях, делах и поступках великих предков следует искать и находить ответы на многие сознательно запутанные вопросы нашего времени.

 

Константин Брушлинский

Сергей Семанов • Православный расстрига в чужой рясе (Наш современник N7 2003)

ПРАВОСЛАВНЫЙ РАССТРИГА

В ЧУЖОЙ РЯСЕ

 

Александр Гриднев. Кто такой Г. Якунин? М., Палея, 1995.

Священник Глеб Якунин. Исторический путь православного талибанства.

М., Издание автора, 2002.

 

Обе эти небольшие книжки имеют весьма примечательные обложки; жаль, что мы не можем показать их читателю. Название первой выписано большими черными буквами, стилизованными под еврейский алфавит. С букв капает некая жидкость, то ли кровь, то ли что иное. На обложке второй — пародийный рисунок знаменитой скульптуры “Рабочий и колхозница”, только женщину заменил там священник в рясе, поднимающий вместо серпа православный крест.

Автор первой книжицы сообщает немало примечательных подробностей об авторе второй, деятеле в свое время весьма известном. Нет-нет, никаких грубостей, только факты. А. Гриднев сам побывал в горячих “диссидентах”, хотя потом несколько остыл. Но окрестные дела он знает досконально. Присмотримся же к его свидетельствам.

Вот что нам сообщают о жизни Глеба Якунина, цитируем: “Его мать звали Клавдия Иосифовна Здановская. Антисемиты уверяют, что фамилия эта раньше писалась Жиданович и происходил их род из черты оседлости... В юности Глеб Павлович Якунин неизвестно во что верил. Поступил в Московский пушной институт, совмещая интерес к зоологии с интересом к “мягкому золоту”. Обратил его в христианство сокурсник Александр Вольфович Мень”. Ну, этого сомнительного православного и запутавшегося в жизни человека представлять не надо. Впрочем, Якунину судьба не позволила стать удачливым мехоторговцем, за какие-то делишки его отчислили из института. И тогда он подался в православные священнослужители.

Служба в православном храме тяжела и ответственна, по мнению очевидцев, Якунин себя ею не переутруждал. После смещения гонителя Церкви Хрущева он становится “православным диссидентом”. Это было в ту пору нечто совершенно новое. А вскоре стало модным. И, как оказалось, весьма небезвыгодным. Конечно, пришлось ему некоторое время посидеть, но ведь без того никаким сколь-нибудь порядочным диссидентом не станешь... Зато в разгар “перестройки” Якунин, как свидетельствует осведомленный Гриднев, “стал вторым по популярности в России после Жириновского. Вот это взлет! Он носит рясу, но уже не священник... С ним плечом к плечу деятели горба­чевского Политбюро, бывшие партийные боссы, доктора в прошлом марк­систских, а теперь рыночных наук, “красные директора”, комсомольские собкоры — все бывшие и, кажется, никого из православных…”

Всё это хорошо памятно немолодым уже телезрителям, тогда его рыжая голова и крайне несимпатичная физиономия постоянно маячила на телеэкране, и, как правило, в самых скандальных обстоятельствах. Напомним кое-что особенно неприятное со слов того же А. Гриднева: “Поскольку Якунин всегда и во всем поддерживал иностранцев (это его слабость), он высказался в пользу хасидов... Эстонцы потребовали Печерский район. Якунин немедленно встал в позу “Чего изволите?” Японцы заявили претензии на Южные Курилы. Глеб Павлович расплылся от благожелательности: “Отдать, конечно, отдать”.

Остановимся на этом. Не станем задерживаться на том, что Якунина лишили священнического сана и теперь он к Русской православной церкви никакого отношения не имеет. Однако яростную борьбу с отечественным Православием по-прежнему ведет вовсю. Новейший пример тому — книжица с глумливым рисунком на обложке. Тут помещен некий перечень претензий Якунина к  Русской православной церкви и ее Священноначалию. Наш журнал светский, поэтому не станем касаться вопросов канонических и иных подобных. Остановимся только на политических.

Известно, каким гонениям подвергают русских людей в Эстонии наследники тамошних нацистов, они и древние православные храмы в бывшей Колывани попытались прибрать к рукам. Примерно то же происходит и на Западной Украине, где правят прислужники Гитлера — бандеровцы. Ясно, в чью пользу высказался наш расстрига: “Наиболее характерно положение на Украине и в Эстонии, где уже имелся в досоветский период опыт авто­кефальных отношений. Истерические (так и написано, прости Господи! — С. С. ) заявления Алексия II о неканоничности таких независимых устремлений основываются исключительно на феодально-большевистских представлениях о церковном праве и мало чем отличаются от заявлений коммунистического Советского Союза в былых границах”. Здесь и далее никаких пояснений к подобным суждениям озлобленного русофоба-расстриги мы давать не станем, тут и без того всё очевидно.

Отметим же, предоставляя слово самому расстриге-автору, что именно его более всего раздражает в гражданской деятельности Московского патриархата. О, очень многое! Главной мишенью его нападок стал незыбле­мый принцип нашего Православия: “Подлинная истина — лишь в древнем благочестии”. Якунину явно милее богослужения под тяжелый рок, что творятся ныне во многих западных капищах. Пеняет он Патриархии и за “враждебность к Западу, к его политическому общественному укладу, к западной культуре. Особенно к США и военному союзу НАТО”.

Многое, очень многое ненавистно Якунину в сегодняшней жизни нашей Православной церкви. Вот еще одна грозная инвектива: “Преподавание религиозных дисциплин под видом “религиоведения” священнослужителями Моспатриархии вводится в высших учебных заведениях (даже в военных академиях). В некоторых регионах введено преподавание Закона Божия в рамках общеобразовательной дисциплины в государственных средних школах”. Тут впору бы возрадоваться православной душе, но не такова она, знать, у бывшего священника Якунина.

Долгие десятилетия военнослужащие наши не имели духовного окорм­ления, пагубность чего осознается ныне, кажется, всем народом. Якунин и тут гневается: “Происходит широкая клерикализация армии. Проводятся официальные церемонии (освящение знамён, ракет, кораблей, в частности солдат и оружия, направляемых на войну в Чечню), что грубо противоречит действующему закону”. Ну, к чеченским бандитам у него давняя и особая привязанность. Тот же А. Гриднев с подробностями рассказывает, как в самом начале чеченских выступлений Якунин летал в мятежный Грозный в сопро­вождении небезызвестных русофобов Шейниса и Шабада вдохновлять Дудаева.

Наконец, в последние годы Православная церковь стала опекать души тех несчастных, что томятся в наших бесчисленных местах заключения. Но Якунин и тут брюзжит, что в те места не допускают (и слава Богу!) разного рода сомнительные, а то и черные секты.

Православные граждане России хорошо помнят, как в минувшем году папа римский начал против Православия очередной поход, попытавшись резко усилить влияние католической церкви в России. У самих храмы Божии пустуют, священство уличается во всяких мирских соблазнах, так они к нам устремились. Отпор они, разумеется, получили. Наш расстрига и здесь тут как тут. Он взволнован, он возмущен до глубины своей верующей (только вот во что?) души. Цитируем: “12 февраля 2002 года в телеинтервью РТР митро­полит Кирилл в ответ на эту внутрикатолическую перестройку обвинил католиков чуть ли не в духовном потрошительстве русского народа — «и мы говорим, — заявил во гневе православный митрополит, — что расчленять людей по религиозному признаку — это значит ослаблять нацию»”.

Оправдывая католическое вторжение в Россию, Якунин прибегает к “неотразимому” аргументу: “Патриарх Алексий посещает США, где “тради­ционное большинство” — католики, без спроса у католической иерархии СМА, хотя требует от папы для визита в Россию своего разрешения”. На самом деле это ложь — папа может приехать к нам в любой день, никакого разре­шения получать ему в Свято-Даниловом монастыре не надо, это дело сугубо государственное. А вот насчет “католического большинства” поднапутал немного борец с Православием: согласно новейшему справочнику “Страны мира”, в США 57% граждан принадлежат к разного рода протестантским толкам и только 28% — к католикам. Вот тебе и “большинство”...

Естественно, что Якунин оказывается яростным сторонником перехода на новый стиль в церковном богослужении и отмены старого стиля как “реакционного”. Спор этот ведется давно, Православная церковь отстаивает свою позицию выверенными доказательствами. Якунин, разумеется, не может привести своих убедительных аргументов, но настаивает яростно и зло. Отчего бы? Какое отношение это имеет к устройству прозападной “демократии” на Руси? А никакого, просто-напросто Якунину и иже с ним до смерти хочется разрушить все краеугольные основы Православия.

Глубокую ненависть Якунина вызывает и деятельность покойного митро­полита Петербургского и Ладожского Иоанна. Тут уместно привести цитату, она весьма красноречива: “Духовный учитель православного “талибанства” митрополит Иоанн (Снычев), вдохновитель гонений на сторонников церковных реформ, был убежденным антисемитом, верил в подлинность протоколов сионских мудрецов, в мировой заговор против России и Православия — оплота подлинной борьбы против антихриста и сатаны”. Уже почти десять лет прошло со дня кончины святителя Иоанна, а еретики-русофобы всё никак не могут утишить свою к нему непримиримую ненависть. Значит, есть причины.

Понятно и то, что самые яростные проклятия вызывает у расстриги память о И.Сталине. Не станем здесь сколько-нибудь подробно рассматривать глубочайший исторический сюжет: Сталин и Православная церковь. Отметим лишь, что в злобе своей наш расстрига и тут невольно проговорился. Он охотно рассказывает, как при хрущевском погроме в начале шестидесятых годов была закрыта половина приходов, столько-то монастырей и семинарий. Верно. А кто их незадолго перед тем вернул из бездны, дал окрепнуть и пустить животворящие ростки? Ясно кто, но тем большую ненависть Сталин вызывает у космополитов-русофобов.

Теперь у нас их осталось, слава Богу, немного, и если бы не богатая долларовая подпитка, исчезли бы совсем. Но пока они стараются изо всех сил своих адовых.

 

Сергей Семанов