Журнал Наш Современник №8 (2002)

Александр Сегень • Национальные особенности тургеневской охоты (К 150-летию выхода "Записок охотника") (Наш современник N8 2002)

Александр Сегень

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ ТУРГЕНЕВСКОЙ ОХОТЫ

(К 150-летию выхода “Записок охотника”)

 

Эпоху 1848—1855 годов в России либеральная интеллигенция с ненавистью обозвала “мрачным семилетием”. Что же так не нравилось ей в эти годы и что стало милым ее сердцу после 1855 года?

В 1848 году во Франции разразилась новая буржуазная революция. Наученные историческим опытом, власти России не могли ждать от этих событий ничего лучшего, нежели вторжения новых наполеонов и всей Западной Европы в наши пределы. Вот почему, в отличие от своего романтического брата Александра I, куда более бдительный государь Николай I мгновенно взялся принимать охранительные меры для будущего спасения Отечества. В России наступил период реакции. В последнем слове принято искать отрицательный смысл. Хотя никто не назовет отвратительным желание больного выздороветь, а ведь такое желание есть вполне здравая реакция организма на болезнь.

События в Европе развивались именно так, как и предугадывалось. Четыре года революционная болезнь развивалась, а в 1852 году появился новый Наполеон — Наполеон III. Здесь можно было бы применить избитую и глупую фразу о том, что в истории все происходит дважды: сначала в виде трагедии, потом в виде фарса. Известно, что современники воспринимали третьего Наполеона как смешную карикатуру на первого. Но хорош же этот фарс, если он повлек за собой такие неисчислимые жертвы и разрушения, если пролиты были такие моря крови!

И, конечно же, как часто бывает в истории, бешенство Европы, пометавшись средь тесных стен Старого Света, потекло лавиною воевать на просторах Родины нашей. Видя, что одним туркам невозможно справиться с Россией, что турецкий флот уничтожен в Синопской битве, старушка Европа осерчала на Русь и вся пошла на нас войною — и англичане, и французы, и доселе верные Николаю I австрияки, и итальянцы Сардинского королевства, и вся прочая. Общие события Крымской войны нам всем хорошо известны. В отличие от 1812 года, России не удалось осрамить Европу и вышвырнуть нелюбимых гостей за свои пределы. В целом, война была нами проиграна, пришлось заключать тяжелый Парижский мирный договор.

Русский народ, к радости либеральной интеллигенции, потерял более полумиллиона жизней. С подписанием унизительного для России договора кончился и период “мрачного семилетия”, либеральная сволочь ликовала. Но и Европа не имела более сил и средств продолжать войну, развивая успех. Союзники потратили все деньги, да и людей своих положили немало: турки — 400 тысяч, французы и англичане вместе — 120 тысяч.

В эти годы цензура в России, бесспорно, свирепствовала. Но это был необходимый карантин, какой объявляется во всяком учреждении при угрозе смертельной заразы. Только в ельцинской России возможно было такое, что страна воюет, а средства массовой информации целиком и полностью помогают противнику. Тогда о подобном сумасшествии, слава Богу, никто и помыслить не мог. Конечно, полная свобода действий, предоставленная цензуре, имела и свои отрицательные стороны. Вместе с водой выплескивали ребенка.

Попали под этот жернов и тургеневские “Записки охотника”. Первый рассказ “Хорь и Калиныч” вышел в журнале “Современник”, недавно перешедшем в руки Некрасова, в 1847 году. Затем один за другим стали выходить новые и новые рассказы из этого цикла, но весной 1848 года, с началом революции во Франции, их печатанье осторожная цензура прекратила на год. Возобнов­лено оно было уже в 1849 году.

В апреле этого года в Петербурге попали под арест 123 члена демократи­ческого общества разночинной молодежи, возглавляемого Михаилом Бута­шевичем-Петрашевским. Сии новые “декабристы”, подпитываемые из Европы идейками и деньгами, оказались за решеткой не после большой войны, а на сей раз — до нее. Из них 22 человека были осуждены военным судом, 21 человек приговорен к расстрелу, который в день казни заменили каторгой и арестантскими ротами. Среди них оказался и человек, вошедший в литературу одновременно с Тургеневым. “Бедные люди” Достоевского впервые появились в 1846 году, незадолго до выхода первого номера некрасовского “Современника” с рассказом “Хорь и Калиныч”. Судьба распорядилась так, что в дальнейшем два великих русских писателя станут полными анта­гонистами, и в “Бесах” Достоевский выведет Тургенева в карикатурном образе барина-революционера Кармазинова.

Но еще более карикатурно изобразил Тургенев людей, подобных петрашевцам, в рассказе из “Записок охотника” “Гамлет Щигровского уезда”. Здесь — полная отповедь демократическому разночинству. Образ мелкого демократишки, которому и хочется в Наполеоны, и колется от сознания своей бездарности и мелкоты.

“Я говорю по-французски не хуже вас, а по-немецки даже лучше... Я три года провел за границей... Я Гегеля изучил, милостивый государь, знаю Гете наизусть; сверх того, я долго был влюблен в дочь германского профессора и женился дома на чахоточной барышне, лысой, но весьма замечательной личности. Стало быть, я вашего поля ягода; я не степняк, как вы полагаете... Я тоже заеден рефлексией, и непосредственного нет во мне ничего”. Вся трагедия этого человечка состоит в том, что по молодости лет он хотел быть оригинальным, считая оригинальность высочайшим человеческим качеством, но с возрастом его все больше и больше удручает осознание того, что оригинальности в нем никакой и нету.

И вот он попадает в кружок. Петрашевцы, напомню, тоже объединялись в кружки. Герой тургеневского рассказа, в отличие от молодого Достоевского, не попал под арест, не испытал всех ужасов приговора к смертной казни, замененной на казнь гражданскую. Да и в отношении персонажа “Гамлета Щигровского уезда” к кружкам, кажется, единственный раз и выразилась его оригинальность, о которой он так страстно мечтал всю жизнь. Именно в его уста хитроумный Тургенев вложил весь яд обличения “кружковства”:

“Кружок — да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с “затаенными” мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и любви, а перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, — да и о чем говорят! В кружке процветает хитростное красноречие; в кружке наблюдают друг за другом не хуже полицейских чиновников... О кружок! Ты не кружок: ты — заколдованный круг, в котором погиб не один порядочный человек!”

Все это Достоевский широко и сильно разовьет в своем романе “Бесы” — черной карикатуре на все либерально- и радикально-демократическое движение в России середины XIX века.

С “Гамлета Щигровского уезда” начинается возобновление печатания “Записок охотника” в журнале у Некрасова. Не исключено, что цензоры увидели в рассказе сатиру на либералов. А следом за ним в “Современнике” появился и лучший, на мой взгляд, из рассказов “Записок охотника” — “Чертопханов и Недопюскин”, как бы предварительно завершающий галерею образов и характеров, выписанных во всей книге.

В конце 40-х и начале 50-х годов русская литература продолжала жить под знаком Гоголя. Не случайно критики, оценивая “Записки охотника”, прежде всего следили, “подбирает ли Тургенев крохи за Гоголем”, или не подбирает. И каждый на свой лад отмечал — нет, не подбирает, идет своим путем. И все же нельзя не заметить главной особенности первого произведения Тургенева — ружье охотника здесь такой же предлог для путешествия по русским типам, как чичиковские мертвые души.

И действительно! Человек, впервые бравший в руки сборник, вышедший в 1852 году, читал на обложке: “Записки охотника”. И если он не читал журнал “Современник”, то наивно полагал найти здесь описания всяких любопытных охотничьих случаев. Но позвольте! Где же здесь охота? Где захватывающие дух описания медвежьей или волчьей травли, где рекордные охотничьи трофеи, где, наконец, знаменитое охотничье “хотите верьте, хотите — нет”?

Возьмем-ка и мы книгу Тургенева с таким прицелом. Рассказ первый — “Хорь и Калиныч”. Про охоту ничего, кроме слов: “В качестве охотника посещая Жиздринский уезд, сошелся я в поле...” Рассказ второй — “Ермолай и мельничиха”. Начинается уж точно про охоту: “Вечером мы с охотником Ермолаем отправились на “тягу”... Но, может быть, не все мои читатели знают, что такое тяга. Слушайте же, господа”. Вот оно! И на первых страницах и впрямь идет рассказ о том, что такое тяга. Но потом и до самого конца — вновь о судьбах человеческих, и лишь в финале: “Стадо диких уток со свистом промчалось над нами, и мы слышали, как оно спустилось на реку недалеко от нас. Уже совсем стемнело и начинало холодать; в роще звучно щелкал соловей. Мы зарылись в сено и заснули”. И так далее, из рассказа в рассказ охота дается лишь несколькими штришками, для затравочки.

Гончаров, обожавший “Записки охотника”, написал однажды: “Да, Тургенев — трубадур (пожалуй, первый), странствующий с ружьем и лирой по селам, полям, поющий природу сельскую, любовь — в песнях, и отражающий видимую ему жизнь — в легендах, балладах, но не в эпосе”. Но Гончаров не добавил, что ружье рассказчику нужно лишь для отвода глаз, чтоб не ходить с одной только лирой, чтоб не подумали: “Вот, дурак какой-то, шатается по окрестностям, пялится да расспрашивает, а потом черканет в книженцию, а мы расхлебывай!” Нет — у него ружье, он охотится, а о судьбах человеческих вызнаёт так только, невзначай.

Но и судьбы он изучает не из праздного любопытства, не ради того, чтобы представить нам паноптикум, с назидательными историями и восклицанием: “Гляньте, чего только на белом свете не бывает!” В “Мертвых душах” Гоголь открыл нам традицию самоизучения, самоосознания — что такое мы, русские, каков наш национальный характер, чем мы отличаемся от других народов, и почему Господь выделяет нас среди иных. В чем наша оригинальность?

Великий Пушкин в “Рославлеве” совершает открытие: русский может быть европофилом, галломаном, может знать французский язык лучше, чем свой родной, может восторгаться западной культурой... Но когда эта западная культура придет к нам, чтобы завоевать нас и уничтожить нашу культуру, тот же самый галломан и западник вдруг превращается опять в русского медведя, не желающего видеть европейских крыс в своей берлоге. Он способен и саму берлогу свою — Москву свою — сжечь вместе с крысами, только бы не потерять свою особенную и неповторимую суть. (Не случайно ведь некоторые склонны искать корень слова “Москва” в одном из угро-финских языков, где оно означало “медвежью берлогу” или “медведицу”.)

Гоголь совершает свое открытие. В “Мертвых душах” он показывает, что русский, в отличие от немца, может быть и таким, и таким, и эдаким. Немца, при всем его разнообразии видов, роднит всегда одно — рациональность во всех проявлениях. Русский же, даже если он считает себя рациональным, на самом деле иррационален, как “скопидомная” Коробочка, “хозяйственный” Собакевич или “бережливый” Плюшкин. Ну а если он абсурден, то абсурден на всю катушку, как Манилов или Ноздрев.

В те годы, когда стали выходить рассказы Тургенева, Гоголь уже успел ужаснуться той сатире, которую он возвел на русское общество, ужаснуться тому, что его литературой могут и не преминут воспользоваться враги России, жаждущие лишь одного — обличать и обличать нашу Родину, но не для улучшения русской жизни, а полного ее истребления. И вдруг, увидев себя в сонме этих мерзавцев пред лицом Страшного суда, великий художник впал в отчаяние и искал скорейшего спасения в молитвенном обращении к Богу. И можно представить себе его еще большее отчаяние, когда ужесточившаяся цензура кромсала его “Выбранные места из переписки с друзьями”, будто это была такая же пропаганда революции, как писания Герцена и Огарева, а не призывы к ошалевшей части русского общества: “Опомнитесь!”

Но ведь и цензоров можно понять. Кто такой был Гоголь доселе? Друг вольнодумцев, прославленный ими как обличитель маразма русской действительности, огромную часть своей жизни проведший вне пределов Отечества и неизвестно еще, с какой сволочью там общавшийся. Он обратился к Православию? Это надо еще проверить. Быть может, это ловкий ход. Быть может, он и в Православие решил внедрить свои вольности, свои сатиры и свои оригинальные мнения, рождаемые свободной от устоев личностью. Вот чего боялись цензоры, с недоверием относясь к последним произведениям Гоголя. В этом была трагедия и Николая Васильевича, и всего нашего общества того времени.

“Записки охотника” во многих рассказах — тоже сатирическое произве­дение. Можно сказать, в большинстве. Но, используя прием из “Мертвых душ” — странствия человека в пределах одной российской губернии, Иван Сергеевич совершенно по-своему подает все разнообразие русского человека. Он и смеется над ним, но и любуется. И самые лучшие рассказы в “Записках охотника” хороши именно тем смешением комичного и трогательного, в котором личность человека то унижается, то возвеличивается. Причем и то и другое — чисто по-русски.

До чего же хорош конец рассказа “Однодворец Овсянников”, когда беседа автора со своим персонажем внезапно оканчивается тем, что открылась дверь и вошел француз Лежёнь. Барабанщик армии Наполеона, сей типичный представитель Европы с ликованием и высоко поднятой головой входил в оставленную Кутузовым Москву, а на обратном пути попал в плен к смоленским мужичкам, которые своеобразно вознамерились окрестить его в Православную веру — то бишь втолкнуть его в прорубь. Лежень “не мог согласиться на их предложение и в свою очередь начал убеждать смоленских мужичков, на французском диалекте, отпустить его в Орлеан... Но мужички, вероятно по незнанию географического положения города Орлеана, продолжали предлагать ему подводное путешествие вниз по течению извилистой речки Гнилотерки и уже стали поощрять его легкими толчками в шейные и спинные позвонки”.

Тут мимо проезжал помещик. Он полюбопытствовал, чем это заняты мужички у проруби. “А францюзя топим, батюшка”, — спокойно отвечали те. На призывы Леженя спасти его помещик бессердечно отвечал: “С двунадесятью язык на Россию шел, Москву сжег, окаянный, крест с Ивана Великого стащил, а теперь — мусье, мусье! А теперь и хвост поджал! Поделом вору и мука... Пошел, Филька-а!” И быть бы Лежёню утоплену, если б помещик вдруг не вспомнил, что ему нужен учитель музыки для детишек. Спросив у француза, умеет ли тот музицировать, он получает уверения, что да, умеет, берет его с собой, но дома оказывается, что барабанщик Лежень и по фортепьянам умеет лишь барабанить без толку.

“— Жуэ же, жуэ же! — повторял помещик. (То есть “играй же, играй же!”)

С отчаянием ударил бедняк по клавишам, словно по барабану заиграл, как попало... “Я так и думал, — рассказывал он потом, — что мой спаситель схватит меня за ворот и выбросит вон из дому”. Но, к крайнему изумлению невольного импровизатора, помещик, погодя немного, одобрительно потрепал его по плечу. “Хорошо, хорошо, — промолвил он, — вижу, что знаешь; поди теперь отдохни”.

Европеец, увидев обман, в таком случае что бы сделал? Прогнал бы и впрямь обманщика в три шеи, а там его бы вновь поймали да и утопили бы во второй раз непременно. Но русский человек, однажды дав спасение, назад его не берет. Лежень приживается и живет себе дальше в России припеваючи, женится, поступает на службу, выходит в дворяне. Потрясающе!..

И совсем на иную ступень возвышает русского человека Тургенев в рассказе “Чертопханов и Недопюскин”. Казалось, вновь ирония, в очередной раз нам предлагается то добродушно, а то едко посмеяться над нашей же, нелепой, но милой природой характера. Весьма небогатый помещик Чертопханов и его приживала, совсем никчемный и неимущий помещичек Недопюскин. И тот и другой описаны в самых комичных чертах. Да и фамильички — одна другой похлеще. Первый — то ли черта пихает, то ли черт его пихает. Во всяком случае, и то и другое угадывается в характере —  можно сказать, это подобие Ноздрева, но только в своем, совершенно особенном роде. “Его побаивались, потому что горячка он был страшная и со второго слова предлагал резаться на ножах”. “Неслыханно дерзко обращался со всеми, даже с установленными властями: я, мол, столбовой дворянин. Раз чуть-чуть не застрелил станового, вошедшего к нему в комнату с картузом на голове. “И при всем том душа в нем была добрая, даже великая по-своему: несправедливости, притеснения он вчуже не выносил: за мужиков своих стоял горой. “Как? — говорил он, неистово стуча по собственной голове, —  моих трогать, моих? Да не будь я Чертопханов...”

Недопюскин — совсем жалок. “Пюс” (puce) — по-французски “блоха”. Пюска. Но он даже не блоха, он — недоблоха, недопюска. Хотя, в то же время, звучит в фамилии и что-то милое, ведь недопесок — молодой песец, забавный и пушистый зверек.

Оказавшись у них в гостях, рассказчик постепенно узнает их историю. Жизнь и того и другого. И мы уже видим хоть и потешных, хоть и нелепых, но уже — людей. И вот дело доходит до рассказа о том, как Недопюскин поселился у Чертопханова. До этого он бывал шутом то у одного, то у другого помещика. И один из благодетелей, умирая, взял да и приписал ради смеха в завещании: “А Зёзе (Тихону тож) Недопюскину предоставляю в вечное и потомственное владение благоприобретенную мною деревню Бесселендеевку”. (Даже в названии — насмешка: деревня без селендея, то есть без своего чудака, шута и егозы.)

Собравшиеся родственники по достоинству оценили шутку: “Хохот собранья превратился в густой и слитый рев. Деревня Бесселендеевка состояла всего из двадцати двух душ крестьян; никто о ней не сожалел сильно, так почему же, при случае, не потешиться?” Но нашелся один наследник, Ростислав Адамович Штоппель, которому и Бесселендеевку жаль стало отдавать какому-то никчемному Недопюскину. И Штоппель начал унижать его своими издевательскими и высокомерными насмешками, тем самым давая понять собравшимся, что не видать тому Бесселендеевки. Внезапно за Недопюскина вступается Чертопханов, тоже оказавшийся одним из наследников.

“Г-н Штоппель быстро обернулся и, увидев человека бедно одетого, неказистого, вполголоса спросил у соседа (осторожность никогда не мешает):

— Кто это?

— Чертопханов, не важная птица, — отвечал ему тот на ухо.

Ростислав Адамыч принял надменный вид.

— А вы что за командир? — проговорил он в нос и прищурил глаза. — Вы что за птица, позвольте спросить?

Чертопханов вспыхнул, как порох от искры. Бешенство захватило его дыхание.

— Дз-дз-дз-дз, — зашипел он, словно удавленный, и вдруг загремел: — кто я? Кто я? Я Пантелей Чертопханов, столбовой дворянин, мой прапращур царю служил, а ты кто?

Ростислав Адамыч побледнел и шагнул назад. Он не ожидал такого отпора.

— Я птица, я, я птица... О, о, о!..

Чертопханов ринулся вперед; Штоппель отскочил в большом волнении, гости бросились навстречу раздраженному помещику.

— Стреляться, стреляться, сейчас стреляться через платок! — кричал рассвирепевший Пантелей, — или проси извинения у меня, да и у него...”

Посрамленный и перепуганный Штоппель просит прощения, Бесселен­деевка достается Недопюскину, а Чертопханов с этого дня навечно берет его под свое покровительство.

Казалось бы, тут окончить эту забавную повесть, но Тургенев совсем неожиданно заканчивает рассказ появлением прекрасной цыганки Маши, которая на правах жены живет у Чертопханова. И тут начинается праздник, веселье, пенье, пляска, кутеж... Как здорово!.. Как хорошо оказаться вдруг в обществе Маши, Чертопханова и Недопюскина!..

Рассказ “Чертопханов и Недопюскин” тоже появился в “Современнике” в 1849 году. Далее, уже готовя к печати отдельное издание сборника, Иван Сергеевич один за другим пишет новые шедевры “Записок охотника” — рассказы “Лес и степь”, “Бежин луг”, “Касьян с Красивой Мечи”, “Два помещика”, “Певцы”, “Свидание”.

В начале 1852 года сборник подготовлен к печати. Этот год начинается страшным событием — смертью Гоголя, ставшей трагедией для всех русских писателей, и прежде всего для Тургенева, который лишь за четыре месяца до этого, 20 октября 1851 года, успел познакомиться с Николаем Васильевичем.

18 марта цензор князь В. В. Львов подписал разрешение на издание “Записок охотника”. В мае книга уже отпечатана, но в связи с арестом автора выход в свет еще ненадолго задерживается. Наконец, дело доходит до самого государя. И Николай, вместо того, чтобы запретить книгу, увольняет со службы цензора Львова, а “Записки охотника” наконец-то поступают в продажу. Русские характеры, написанные Тургеневым, идут к русскому читателю.

В том же году на арену отечественной литературы выйдет еще один гений. В некрасовском же “Современнике” появится повесть Льва Толстого “Детство”. Осмысление русского характера, начатое Пушкиным, Гоголем и Тургеневым, перейдет в новое качество — загадку русской души станет разгадывать жанр семейной повести и семейного романа. А в это время Гончаров совершает свое путешествие на фрегате “Паллада” и, описывая путешествие, познает, что такое русский характер на фоне всего мира. И в это же время Достоевский томится на каторге, изучая русского человека “в страшных пропастях Земли”.

Все это было ровно 150 лет тому назад...

Михаил Назаров • Закон об экстремизме и "Шулхан арух" (Наш современник N8 2002)

Михаил НАЗАРОВ

Закон об экстремизме

и “Шулхан арух”

 

Сейчас “мировой закулисой” (в терминологии И. А. Ильина) начат явный поворот от демократии либеральной , выполнившей в Новое время свою задачу по разложению большинства традиционных национальных государств, к демо­кратии тоталитарной , которая вместо терпимости к остаткам христианских духовных ценностей старого мира объявляет “единственно верной нормой” замену их ценностями материальными в подконтрольном денежном выражении. Этот глобальный поворот наталкивается все же на сопротивление и поэтому нуждается в соответствующих принудительных и карательных мерах против несогласных.

В июне 2002 года стало известно о двух таких очередных мерах: одна была принята в США, другая в России. И поскольку нынешний правящий слой РФ стремится встроиться в американский “новый мировой порядок”, оба эти решения можно рассматривать в некоторой взаимосвязи, хотя и на разных уровнях.

Правительство США сообщило о создании в системе своих спецслужб новой структуры (численностью 170 000 человек с годовым бюджетом 37 млрд дол­ларов), предназначенной для координации усилий разных ведомств, а также — для внесудебного физического уничтожения террористов по всему миру , то есть для убийства лиц, неугодных “мировой закулисе” (раньше такие операции ЦРУ скрывало, теперь не нуждается в этом: достаточно объявить кого-то “терро­ристом”). Это стало новым шагом в глобальной войне “против терроризма”, объяв­ленной после терактов 11 сентября 2001 года, которые развязали США руки для силового подчинения всей планеты. Уже тогда во многих демокра­тических странах были приняты законы, облегчающие слежку, превентивные аресты, электронное прослушивание, отмену тайны банковских вкладов; были введены меры политической цензуры в демократических СМИ вплоть до закрытия в Интернете сайтов, “распространяющих пропаганду ненависти”. То есть были значительно расширены внесудебные репрессии спецслужб против собственных граждан.

В  этом же месяце Государственной думой РФ был принят подобный закон “О борьбе с экстремистской деятельностью”, разработанный правительством РФ еще при Ельцине и форсированный администрацией президента Путина. Закон вроде бы дублирует действующие статьи Уголовного кодекса РФ (ст. 282 о “раз­жигании национальной розни”, которая предусматривает наказание по суду), лишь несколько ужесточая формулировки, но имеет и важную особенность: он предна­значен для немедленных превентивных внесудебных расправ над “экстре­мистами”, которых еще до судебного разбирательства будут объявлять таковыми и карать по решению чрезвычайных комиссий , создаваемых для этого властями РФ.

При этом нельзя не видеть, что под экстремистами нынешний правящий слой понимает прежде всего русских патриотов, хотя и очень разных, но решающихся на сопротивление антирусской (и по духу, и по плодам) власти — такая направ­ленность закона очевидна из всей кампании по его проталкиванию. До сих пор власти не обращали внимания на проявление антирусского и антиправославного экстремизма со стороны политических деятелей, демократических СМИ, этнических преступных группировок и влиятельных религиозных групп, — а все внимание годами концентрировалось на “русском фашизме”, в котором на радио “Свобода” обвинялась даже Русская Православная Церковь.

Примечательно, что в РФ, как и в Америке, принятию этого закона предшест­вовала странная череда терактов и “преступлений русских скинхэдов и национа­листов”. Помимо рыночных драк с кавказцами, “русские националисты” зачем-то устраивали ночные нацистско-языческие ритуалы вокруг костров, предоставив съемку еврейским СМИ (потом эти кадры обошли все мировые телеканалы); избивали служащих африканских посольств (как будто африканцы разрушили и разграбили Россию, стали олигархами, захватили СМИ и разлагают народ...). Ряд послов получили угрожающие письма, что вызвало их коллективный демарш с протестом против растущего “русского экстремизма”, — то есть подключенная “международная общественность” тоже потребовала принятия мер. В день обсуждения в Госдуме закона об экстремизме был показан пo телевидению даже “рояль в кустах”: тайники с ракетными снарядами у взлетно-посадочных коридоров правительственного аэропорта “Внуково-2” (странно, что на них не было скин­хэдовских значков, свастик или надписей “Смерть жидам”...)

А три дня спустя — именно напротив здания Госдумы! — разразился небывалый в Москве погром центральной улицы “фашиствующими футбольными фанатами-националистами” (так их назвали в СМИ) якобы в связи с проигрышем российской команды в Японии. Хотя очевидцы свидетельствуют, что беспорядки были начаты небольшой агрессивной группкой еще в перерыве при нулевом счете, когда на огромном экране были в виде рекламы провокационно показаны погромные действия иностранных фанатов (для возбуждения толпы?). Причем всем бросилось в глаза, что именно в этот день предвидимых футбольных эмоций во всей Москве оказалось необычно мало милиции...

Вся эта цепь экстремистских событий и совпадение в них времени и места слишком необычны, чтобы быть стихийными. Это подозрение особенно подкреп­ляется кампанией СМИ, которые с радостной дрожью подбирают малейшие факты “национал-патриотического” экстремизма и раскручивают их на опережение, соответствующими прогнозами провокационно формируя поведение потен­циальных экстремистов. Например, торчащие уши закулисных манипуляторов выдает дружная неестественная истерия в основном еврейских редакторов, телеведущих и владельцев СМИ, пугавших страну “грядущими погромами” в день рождения Гитлера и явно стремившихся спровоцировать погромы — чего, к их разочарованию, не произошло (в 1988 году точно так же раскручивались мифи­ческие “погромы в связи с 1000-летием Крещения Руси”). Затем все телеэкраны обошла денежная купюра с надписью “Смерть жидам!”, создавая впечатление, что по стране массово ходят такие деньги, — хотя для демонстрации достаточно было изготовить одну-единственную. Не раз демонстрировались свастики на еврейских могилах — хотя это многократно разоблаченный в разных странах еврейский прием для требования контрмер против “антисемитизма”. В эту же категорию, скорее всего, можно отнести и заминированный плакат “Смерть жидам!” на правительственной трассе у Внуково (неужели устанавливавшие его “русские националисты” не понимали, что наиболее вероятным устранителем плаката по долгу службы будет сотрудник правоохранительных органов, скорее всего, не “жид”?).

 Примечательно и то, что, несмотря на нагнетаемую антиэкстремистскую кампанию, глава президентской администрации Волошин, который как еврей ранее никогда не был замечен в симпатиях к русским националистам, решил финансировать сразу несколько их организаций за государственный счет*. И, похоже, не только для того, чтобы распылить патриотический электорат на будущих выборах, но и чтобы, по образцу взаимоотношений Уолл-стрита и Гитлера в 1930-е годы, вскормить полезных идиотов со свастикой и аббревиатурой “СС” (вождя этой новой патриотической структуры, слепленной из остатков РНЕ, Волошин даже принял в Кремле, о чем было сообщено по телевидению и в газете “Версия”, № 5, 2002 г). Вскормить — для удара по ним и заодно по всему патриотическому движению.

Даже в демократических кругах об этом говорится как о само собой разумеющемся сценарии, как это признает профессор психологии МГУ А. Асмолов: “Мы четко приближаемся к очень интересному варианту развития России. Я бы назвал его вариантом либеральной диктатуры... Множество сценариев необходимо властям как раз для того, чтобы эту диктатуру оправдать. Согласитесь, вряд ли можно предположить, что либерализм охватит нашу с вами жизнь сам по себе в такой стране, как Россия. Чтобы появилась диктатура, властям нужны серьезные очаги сопротивления. Чтобы сказать: у нас есть противники, есть враги”. И это при том, что — “Мы не имеем сегодня жесткого национализма или национал-патриотизма на уровне страны по имени Россия”! (“Новая газета”, 22—24.4.2002).

Сейчас мы не знаем, кто конкретно организует и поощряет выходки экстре­мистов: помимо президентской администрации, это могут быть и подчиненные ей какие-то отделы государственных спецслужб (наподобие тех, что курировали “Память”, РНЕ и т. п.); это могут быть также “Бейтар” или иностранные спецслужбы — или сложное сочетание всех этил сил, как это уже проявилось в сентябре-октябре 1993 года в искусственно спровоцированном “мятеже” защитников Белого дома для расправы над ними. Это частый прием неправедной власти для развязывания себе рук и “оправданного удара” по противнику (какими были и поджог рейхстага, и Перл-Харбор, и нападение Ирака на Кувейт, и “массовые убийства мирных жителей сербами” в Боснии и Косово). И поскольку нынешний правящий слой РФ в 1993 году уже наглядно доказал, что способен на такой прием, — неуди­вительны широко распространенные подозрения в его причастности как к загадочным взрывам жилых домов, так и к нынешнему “всплеску экстремизма”.

Поэтому, на фоне всех этих тревожных фактов, русские патриоты должны подумать об обороне, — такова и главная цель нашей статьи: предотвратить нагнетающееся еврейско-демократическое применение понятия “экстремизма” к русскому православному патриотизму, в котором только и заключается спасение России, в том числе от любого вида экстремизма. А лучшая оборона в данном случае — это разоблачение противника с использованием его самопризнаний и давления на него с помощью его же собственного “законодательного” оружия. В том числе и с помощью данного закона.

Мы не знаем, какие окончательные формулировки останутся в его тексте в результате последнего чтения, но знаем, что большинство депутатов Госдумы подконтрольны президентской администрации, поэтому существенных изменений законопроекта ожидать не приходится. В любом случае, власть будет пользоваться этим законом столь же произвольно, как и другими своими законами. Так что мы вполне можем обратиться уже сейчас к имеющемуся тексту законопроекта, который имеет собственное важное значение, ибо выдает подлинные цели президент­ской администрации, достичь которых она будет стремиться всеми средствами.

Проанализируем этот текст с юридической, политической и духовной точек зрения. Начнем же с того, что в нем понимается под экстремизмом.

 

Суть закона “О борьбе

с экстремистской деятельностью”

 

Приведем несколько цитат из законопроекта:

“Экстремизм — это признание допустимости, возможности и желательности применения насилия либо совершения иных общественно опасных деяний в целях достижения политической власти, нарушения прав и свобод человека и граж­данина, незаконного изменения конституционного строя, нарушения суверенитета и территориальной целостности Российской Федерации, а равно наделения незаконными преимуществами либо подавления отдельных лиц (групп населения) по признаку (признакам) расы, национальности, языка, отношения к религии или убеждений” (ст. 1)...

“Экстремистская деятельность — это деятельность политических партий, общественных и религиозных объединений, иных организаций, средств массовой информации, должностных лиц и граждан, включающая в себя организацию, планирование, подготовку и реализацию общественно опасных деяний” (пере­численных выше), “в том числе возбуждение национальной, расовой или рели­гиоз­ной вражды, а также публичные призывы к совершению в указанных целях общественно опасных деяний”.

В число “экстремистских материалов” включаются не только “официальные документы общественных, религиозных объединений”, но и “публикации в средствах массовой информации, произведения литературы и искусства, символика и иная информация, запечатленная на материальных, в том числе электронных носителях информации” (ст. 1). Допускается иметь такой экстре­мистский материал “в единственном экземпляре для личного пользования” (ст. 7.2) в ознакомительных целях без права размножения или передачи кому-либо. Не допускаются экстремистские высказывания “при проведении дискуссий и обсуждений на сайтах в информационно-телекоммуникационных сетях общего пользования... Лицо, являющееся администратором (модератором) либо провайдером сайта, обязано незамедлительно принимать меры к удалению с сайта такой информации” (ст. 8.2).

В параллельном законопроекте “О запрещении нацистской символики и литературы” запрещается “передача указанных предметов другим лицам любым способом (продажа, дарение, обмен и т. п.); демонстрация... указанных предметов, делающие ее доступной для других лиц”. Разрешается лишь их воспроизведение “в публикациях, фильмах и других материалах, осуждающих нацизм либо излагающих исторические события”, когда это “не направлено на пропаганду идей нацизма”.

Кто же наделен полномочиями определять, что является экстремизмом и пропагандой нацизма, а что нет? В конечном счете — суд. Но в законопроекте таковыми (и сразу же репрессивными) полномочиями наделены — еще до суда — также “федеральные органы государственной власти” и “органы местного самоуправления”, а главным образом — “координирующие” их деятельность специально создаваемые “комиссии по борьбе с экстремизмом на федеральном и региональном уровнях ”. То есть создается некий аналог печально известных чрезвы­чайных комиссий, руководствовавшихся революционной совестью и классовым чутьем.

“Установление наличия в информационной продукции” наиболее очевидных видов экстремистских материалов (описываемых весьма расплывчато) “осуществляется федеральной комиссией по борьбе с экстремизмом”. Комиссия “ежегодно формирует федеральный список экстремистских материалов , утверждаемый указом Президента РФ... Федеральный список экстремистских материалов подлежит опубликованию в средствах массовой информации... Лица, виновные в незаконном изготовлении, распространении, хранении с целью дальнейшего распространения указанных материалов, привлекаются к установленной законом ответственности” (ст. 10) — еще без судебно доказанной точности и правомерности самого списка. “При федеральной комиссии по борьбе с экстремизмом формируется Банк данных по борьбе с экстремизмом . Информация для формирования Банка данных предоставляется федеральными органами исполнительной власти, осуществляющими борьбу с экстремизмом, и органами прокуратуры” (ст. 12). Пополняться он будет сведениями из разных источников, поскольку для борьбы с экстремизмом применяется “сочетание гласных и негласных методов” (ст. 2.4), то есть шпионских, стукаческих и провокаторских.

Итак, на основании таких методов и личных мнений членов антиэкстре­мистских комиссий (формировать их состав власть будет соответственно своим целям), а затем на основании их черных списков еще до суда “деятельность общественного (религиозного) объединения может быть приостановлена органом, осуществляющим [его] регистрацию, а относительно незарегистриро­ванных общественных (религиозных) объединений — прокурором с момента установления факта осуществления им экстремистской деятельности до дня вступления в законную силу соответствующего решения суда” (ст. 5.4).

Для последующего же судебного запрещения общественного (религиозного) объединения достаточно, если экстремистские высказывания допустит какой-то его член (ст. 5.2). Запрет выносится тотальный: он включает в себя “запрет на возобновление деятельности, в том числе под другим наименованием и (или) в другой организационно-правовой форме, а также на создание организаций-правопреемников и (или) продолжателей; ликвидацию любых созданным им [запрещенным объединением] организаций независимо от их организационно-правовой формы. Имущество запрещенных организаций... подлежит конфискации и обращается в доход государства” (ст. 5.5—6).

Аналогичную ликвидацию законопроект предписывает в отношении к редак­циям СМИ и даже к любым чисто коммерческим организациям (то есть спонсорам) “независимо от их организационно-правовой формы”: если “ хотя бы одно структурное подразделение, филиал или представительство осуществ­ляло ( содействовало в осуществлении) экстремистской деятельности с ведома хотя бы одного из руководящих органов (руководителей) организации”; если какой-то работник организации допустил проявление экстремизма, “используя финансовые, материально-технические и иные возможности организации с ведома хотя бы одного из ее руководящих органов (руководителей) ... имущество организации... подлежит конфискации и обращается в доход государства” (ст. 6.1—4).

В соответствии с принятием Закона об экстремизме вносятся ужесточения и дополнения в законы “Об общественных объединениях” и в Уголовный кодекс РФ (ст. 282 и др.). Участие в запрещенной организации может быть наказано лишением свободы до трех лет; возобновление организации или СМИ “под другим наименованием, совершенное учредителем, издателем, главным редактором либо журналистом”, — до пяти лет; те же деяния, совершенные лицом с использованием своего служебного положения — наказываются “лишением свободы на срок от трех до восьми лет”.

Для наглядности проиллюстрируем этот президентский законопроект таким примером. Член какой-либо общественной организации высказывает свое личное сомнение в законности существующего конституционного строя и сомнение в возможности его изменения законным путем, на этом основании признает “допустимость” его изменения путем неконституционным как остающимся “последним средством” (в соответствии с преамбулой Всеобщей декларации прав человека ООН, где оговаривается даже вынужденное “восстание против угнетения и тирании”) и помещает это выска­зывание в дискуссии на каком-нибудь интернетовском сайте. На основании закона об экстремизме:

— этот человек будет зачислен в “экстремисты” и внесен в соответствующий Банк данных, доступ к которому имеет любой государственный чиновник или милиционер на улице — с соответствующими последствиями (в зависимости от ситуации);

— если кто-то из пользователей интернета скопировал с указанного дискус­сион­ного сайта данное экстремистское мнение и послал его другу или просто сохранил с целью пересылки — он также зачисляется в экстремисты и в феде­ральный Банк данных с теми же последствиями;

— если владелец сайта незамедлительно не уберет с него “экстремистское” высказывание, к нему могут быть применены аналогичные меры с ликвидацией всего сайта (это обязывает владельца вводить предварительную цензуру и развязывает ему руки для произвольного пресечения информационного обмена своих клиентов);

— если руководство организации, членом которой состоит данный участник интернет-дискуссии, немедленно не отмежуется от него (а всегда ли можно “немедленно” узнать о высказанном кем-то личном мнении?), в экстремисты зачисляется вся организация и деятельность ее приостанавливается до судебного разбирательства;

— если человек участвовал в данной интернет-дискуссии со своего рабочего места в коммерческой фирме с ведома хотя бы одного из ее руководителей — фирма может быть закрыта, а ее имущество конфисковано государством; тем более, если будет установлен факт перечисления денег фирмой на счет какой-либо организации, которую сочтут “экстремистской”;

— с учетом упомянутых в законе “негласных методов” всю эту цепочку карательных мер может спровоцировать в любой патриотической организации или на любом поддерживающем ее коммерческом предприятии один-единст­венный засланный провокатор, который будет утверждать на суде, что действовал “с ведома” одного из руководителей;

— при нынешней скорости вхождения РФ в “мировое сообщество” и участии в глобальной “антитеррористической” войне доступ к созданному Банку данных об “экстремистах” получат чиновники иностранных посольств в РФ (тогда “экстремисту” можно забыть о получении виз для паломничества по святым местам за границей), полицейские во всех странах (с возможностью арестовать “экстремиста” по любому подозрению), не говоря уже о созданной в США спецслужбе по физическому уничтожению экстремистов.