К счастью, офицер на этот раз беспрекословно повалился на снег, а точнее, на лед — под ним оказалась замерзшая лужа. Вероятно, дошло до сознания, чем здесь пахнет: часовой действительно пальнет в него, если он воспротивится приказу.
Однако мороз брал свое. Заместитель начальника штаба (это был он) в первую минуту только мычал про себя что-то невнятное. А потом стал угрожать, мол, расстреляет часового “стервеца” за то, что он держит его на льду.
Шульгин, хоть и не из робких, был тоже не в лучшем состоянии. Он узнал офицера, но чувствовал свою правоту. Пароль — это все!.. Так инструктировали. Если его не называют, то часовой обязан задержать нарушителя — кто бы oн ни был. Пусть даже сам Сталин, Верховный Главнокомандующий. И ему нет скидки. Так инструктировали нас командиры.
Шульгин выжидал... Вот-вот должна была подойти смена. Караульное помещение недалеко, почти рядом.
Офицер штаба тем временем перестал угрожать. Теперь он всячески просил и умолял часового пощадить, ведь замерзнет ни за что ни про что... Тут Шульгина словно озарило, что человек и вправду пропадет на морозе и надо что-то предпринимать, не ждать смену.
Взволнованно, стараясь быть строгим, Шульгин крикнул:
— Лежать! Я выстрелю в воздух! Подыму людей!
И он выстрелил вверх. Выстрел прокатился эхом в морозной ночи.
Сразу выскочили из комнат сонные офицеры. Прибежали из караула дежурный старший лейтенант и двое солдат. Выяснив причину стрельбы, начальник караула сразу же заступился за часового. Может быть, в пользу моего напарника сыграло то, что был он активным комсомольцем. Может...
В общем, все обошлось. Старались замять этот случай. И замяли... Только командир нашего отделения с веселым напуском промолвил:
— Ну и Шульгин! Укокошил бы майора запросто!.. Молодец! Пусть знает, как по бабам шляться по ночам...
Наступил вечер, когда после нескольких коротких привалов сделали, наконец, большой. Подвезли кухню. Солдаты отвязали котелки и стали получать свою обычную норму горячей пшенной каши.
Дядя Костя, как всегда, в телогрейке, высоких валенках, в шапке с завязанными назад ушами, привычно запускал свой черпак в дымящийся котел и тут же вытаскивал, не наполнив его и наполовину, опускал в круглый котелок каждому подходившему по очереди. Норма cтpoгая...
А если у кого не было своей посудины, то с кем-нибудь договаривались и получали на двоих в одном котелке. Конечно, это создавало некоторые неудобства. Знаю по себе... Не всегда был со мной котелок, как и у многих молодых солдат. Какой еще подвернется напарник. А то, бывало, наворачивает он здоровенной ложищей суп-баланду, а ты своей мелкой ложкой ничего не почерпнешь. А выловить из той “гущи” нечего.
Всякое бывало. Особенно в запасном полку... Некоторые солдаты умудрялись сделать ложку такой, какой им хотелось. Меня же иногда просили пробить отверстие в самом верху ручки. Лучший способ проделать дырку — выстрелом из автомата. Чтобы не было больших задир в металле, я ставил такую ложку вертикально в рогатину ствола дерева и на расстоянии четырех, четырех с половиной метров простреливал ручку ложки вверху, посередине. А хозяин ее, довольный, потом продевал через отверстие цепочку и подвязывал ложку к ремню, чтобы она была постоянно с ним.
Для себя подобное я никогда не делал. Да и ложка у меня была самая обычная, алюминиевая или деревянная.
Но были и добрые души. Как-то, помню, в маршевой роте рано утром, еще затемно, приготовлен был завтрак, а котелка у меня нет. И, видя это, старый солдат-фронтовик предложил свой — на двоих. И хотя и ложка была у него большая, самодельная, он ни капельки не злоупотреблял ею. Наоборот, старался, чтоб и мне что-то попадало. А варево было... считай, одна жижа. Но вкусной казалась. Получили тогда сразу и пайку хлеба. Сырой весь. Не из чистой муки. Чуть придавишь пальцами, и лепи из нее всяких коников, как из хорошей глины. Но и он нам казался необыкновенным...
— Лучше всякого пирожного, — сказал старый солдат, наслаждаясь хлебом вместе со мной...
Рота наступает
М ы сидели в блиндаже с полковым разведчиком Владимиром Новиковым.
Время было свободное, и от нечего делать я стал черкать карандашом по тетрадной обложке. Так, без всякой охоты. Но потом появилось желание, и на рисунке получилось море, а посередине парусное судно. Вокруг сплошные тучи... На другой стороне обложки нарисовал руссского витязя в схватке со свирепым львом. Увлекся, кое-где поправляя.
— Не мечтал учиться, стать художником? — спросил Владимир.
— Мечтал...
— Да... Мой младший братенок увлекался тоже... Все думали, что ему быть художником... Но...
Владимир не договорил. Я заметил, как дернулся его рот... щека... Пересилив себя, он сказал:
— Погиб братенок в блокаду... И отец... И мать... И сестренка... Попали под вражескую бомбежку... рыли окопы... Остался один.
Я не знал, как поступить в эту минуту, что сказать, но Владимир махнул рукою:
— Ладно! Ближе к делу. Беру тебя в разведку. Я говорил с вашим ротным. Он разрешил. Как стемнеет, за тобой придет связной. Готовься. Отдохни малость.
Я был настолько ошарашен, что сразу ничего не мог ответить. Хотя Владимир и говорил мне о разведке.
В это время в блиндаж вошел командир взвода. Он приветливо поздоровался с Владимиром и просил его задержаться, попить вместе чайку.
Было ясно, что взводный был знаком с Владимиром и, безусловно, уважал его. Я и раньше замечал: где бы Владимир ни появился, его всегда принимали как лучшего друга.
Разведчик поблагодарил взводного, но задерживаться не стал. Ему нужно было явиться в штаб полка. Только и успел сказать, что берет меня в напарники.
Когда Владимир ушел, командир взвода сказал:
— Таких, как Новиков, в дивизии раз-два и обчелся. Если берет тебя в разведку, значит, пришелся ты ему по душе.
— Вы знаете Владимира? — спросил я взводного.
— Ну как не знать... Вместе были в дивизионной разведке. Он замещал командира роты по строевой части. Имел звание лейтенанта. Заступился за своего подчиненного, который ни в чем не был виноват. Просто обозвал одну стерву по-русски, а она была ППЖ офицера-особиста.
Парня посадили на “губу”. А дальше намеревались устроить показательный суд. Новиков вмешался. И пошло... И поехало... Вплоть до дуэльной схватки с тем особистом...
Новикова разжаловали, исключили из партии, но, как сильного, смелого разведчика, не решились отправить в штрафбат, перевели в полковую разведку рядовым.
— Не думал, что такое личное горе у Владимира... Все погибли... — сказал я.
— Да... Все. Но он, насколько я знаю, никогда никому не жаловался. Вот такой он...
В разведке
М ы пересекли просеку, где только что прошли вpaги. Внезапно навстречу
потянуло смолистым дымом и каким-то варевом... Видно, немцы неплохо здесь обжились.
Мы круто изменили направление и шли медленно, часто останавливаясь. Впереди между стволами заметили солдатские шалаши. Как же так? Шли... шли... И на тебе — нарвались на логово врагов. Надо уходить! Уходить немедля! Но непонятная тишина нас удерживала.
Лагерь казался мертвым... Никакого человеческого духа... А что если шалаши пустуют, как это бывало у нас? И блеснула дерзкая мысль занять какой-либо шалаш.
Мы бесшумно поползли к строениям. По распоряжению Владимира я заглянул внутрь самого крайнего из них — никого. Заглянул в другой, в третий. Никого.
И вот мы оба в шалаше. Даже не верится, что так все обернулось. Радоваться нам? Или... Но как бы там ни было, а все-таки куда приятнее сидеть на мягкой хвое, отдышаться наконец.
— Это саперы кому-то приготовили... Может, вчера, — сдержанно произнес Владимир.
Шалаши были сделаны на совесть, с уже привычной для нас немецкой аккуратностью — плотно подогнанные тонкие стволы сосен, а сверху хвойные ветки, устланные в два, а то и в три слоя. Обилие хвои и внутри. Зарыться бы в нее, пользуясь моментом! Но мы ни на миг не забывали, где находимся, и лишь позволили себе перекусить. Как-никак, а со вчерашнего дня не дотрагивались до еды.
С жадностью навалились на тушенку. Еще банку, не начатую, оставили про запас. Не забыли и про наркомовские сто граммов. Выпили, и как-то стало веселее на душе. Особенно мне, еще не искушенному в этом.
Владимир определил на карте место, где мы находились, этот шалашный лагерь. Сейчас надо было сориентироваться, как начинать отсюда свой отход.
— Мы не так уж далеко от болота, — сказал он. — Но от места, где выходили на сушу, мы отошли порядочно. Вот оно, — Владимир показал сломанным прутиком на карте. — А вот здесь мы шли...
— Но теперь там немцы, — прошептал я.
— К сожалению, места “наши” враг обживает. Нам пробиваться только по этому ельнику, — он показал его на карте. — Там фрицев нет наверняка, потому что полное бездорожье и глушь.
— А нам это как раз и надо, — промолвил я, глядя на карту, где темно-зеленым пятном был отмечен ельник. — И до дoма совсем чепуха расстояние...
— Все это так, — с горечью сказал Владимир. — Но как мы будем одолевать топи теперь? Вот вопрос... К спасительному “мосту” нам не пробиться. Ну, впрочем, еще будет время подумать. А сейчас, — Владимир посмотрел на часы и почему-то на компас и тихо сказал: — Давай немного поспим. Сначала ты, Алеш. А я подежурю.
Я возразил, что лучше бы ему самому вздремнуть и набраться сил. Но Владимир недовольно глянул на меня, и я понял, что вопрос этот исчерпан.
Я прилег на хвойные ветки. Не сразу смог заснуть — разные думы лезли в голову. Но усталость брала свое, и сон одолел.
Не знаю, сколько я спал. Владимир разбудил меня резким толчком в спину. В то же мгновение до моего слуха донесся шум моторов, немецкие голоса. Я увидел Владимира. Он целиком был поглощен всем тем, что делалось там, на поляне, следя неотступно через щель входного полога. Я мигом оказaлcя рядом.
— Фрицы!.. — прошептал он. — Три машины... — И горько вздохнул: — Завязать бой — все равно с ними не справимся. Сейчас они выгрузятся и после команды займут шалаши. Но мы не дадим себя ухлопать, как куропаток. Мы перехватим инициативу. Мы ведь тоже “фрицы”... разведчики. Главное — спокойствие. Алеш!.. Я выхожу первым. Ты — за мной. Я — господин обер-фельдфебель. Ты — рядовой Ганс... Тебя мучает больной зуб. Держись одной рукой за щеку. Другой — за автомат. И следуй за мной. Нам надо представиться первыми.
И, отряхнувшись и поправив автомат, он, как ни в чем не бывало, быстро приподнял входной полог и шагнул навстречу немцам. Я — следом за ним. Свободно держась и как бы приветствуя по-фронтовому, он тут же небрежно выбросил руку вперед и произнес:
— Хайль!
И с улыбкой добавил:
— Вас заждались, гренадеры!.. Наконец-то! А нам, разведчикам, приказано покинуть эти великолепные домики. Да и к тому же у моего Ганса зубы разболелись чертовски. В санчасть надо бы.
И, не давая опомниться и сказать хотя бы слово возбужденным немцам, он в мгновение, на ходу, достал портсигар и повернулся ко мне:
— Пойдем, Ганс!
Но в этот момент подскочил близко находившийся унтер-офицер с белесыми глазами и бабьим голосом пропищал:
— Господин обер-фельдфебель, разрешите, если можно. Я вижу у вас сигареты итальянской фабрики. Не то что наши. Куда уж за вами, разведчиками?..
— Что вы?! Господин унтер-офицер! С удовольствием угощу вас!
И Владимир любезно протянул одной рукой приоткрытый портсигар:
— Пожалуйста.
Белесый унтер-офицер взял две сигареты, благодарно кивая головой:
— Гут! Гут!..
Нашлись еще любители итальянского табака, и Владимир, участливо отнесясь к ним, щедро угощал, пока не осталось ни одной сигареты. Владимир присвистнул, сделав глупую гримасу, и хлопнул крышкой портсигара. Но тут же весело улыбнулся, кивнул на прощание “камрадам” и приказывающим тоном произнес:
— Торопитесь, Ганс! А то будет мне взбучка от начальства. Бедняга!.. Я сочувствую тебе... — И, напевая любимый мотив солдат “Лорен Лерн...”, уверенно зашагал по снегу.
Я же все время держался одной рукой за щеку, стараясь делать как можно более жалкий, болезненный вид, другой — за автомат. Переживал, в том числе и за походку, чтоб не выдала... Спиной чувствовал колкие взгляды врагов, с каждым мгновением ожидая всего...
Надо было скорее сматываться, пока между офицерами происходила некоторая заминка — кому где располагаться.
Перед нами была задача — определить верный маршрут. Судя по карте, и здесь встречались болота. В связи с этим фланги фронта могли то суживаться, то, наоборот, растягиваться. Но появилась и некоторая уверенность, что мы движемся к своим.
На пути стали попадаться воронки от снарядов, занесенные снегом блиндажи и окопы.
— Мы сейчас где-то на стыке дивизий, — сказал Владимир, взглянув на карту и компас.
Он не договорил. Внезапно где-то впереди послышались голоса, только нельзя было понять, чьи. Но вот сквозь завесу снега прорвалось матерное слово... И стало на душе отрадней — свои... Расстояние и снег, который не переставал падать, мешал уловить хоть какой-нибудь смысл в доносившейся речи. Но опять сквозь неразбериху слов — бесхитростный русский мат...
— Свои! Наконец-то! — радостно воскликнул Владимир.
И зaпах махорочного дыма был родным. Только она, русская махорка, и скорее всего елецкая, могла быть такой. Солдаты отличали ее аромат от запаха других табаков, тем более фрицевских сигарет.
Через минуту-другую голоса послышались отчетливее: двое наших людей переговаривались между собой время от времени. Мы ускорили шаг в надежде, что сейчас повстречаемся со своими.
Нам не пришлось долго ждать. Едва мы вышли на широкую просеку, как нас тут же окликнули не очень приветливым голосом:
— Хондэ хох!..
И вместе с этими словами щелкнули затворы автоматов. Этим было все сказано.
Мы в ту же секунду остановились, увидев, как и предполагали, двух своих вояк. Из-за налипшего снега не сразу paзглядели, кто они были по званию.
— Вы что, славяне?! — промолвил озадаченный Владимир. — Мы свои! Русские!
— Ах, так вы не фрицы! Вы власовцы! — грозно произнес один из патрулей и, смачно выругавшись, крикнул: — Бросай оружие!
— Да что на них смотреть, товарищ сержант! — враждебным голосом произнес его напарник. — В расход их, сук!..
Мы тут же бросили оружие наземь и подняли руки. Владимир попробовал убедить парней, что мы свои, русские, советские, как и они, никакие не власовцы, но в ответ получил крепкий подзатыльник.
— Будешь знать! Ишь зарядил: “Свои...” Предатель! — процедил сквозь зубы все тот же напарник.
Досталось и мне... Сержант приказал напарнику нас строго караулить, не спуская глаз, а он пока отлучится на несколько минут и передаст пост другим. Минут через двадцать сержант возвратился.
— С предателями нечего якшаться! — выпалил его напарник, оставаясь по-прежнему при своем мнении.
Мы поняли, что это была не просто угроза. Эти ребята могут запросто прихлопнуть... О том, что власовцы были среди немцев здесь, на Ленинградском фронте, знали все. И ни для кого не секрет, что дрались они, как черти. Неспроста патрульные всполошились. Форма немецких разведчиков в данном случае была особенно невыгодной. Все говорило о том, что мы настоящие власовцы — немецкие разведчики, наскочившие на советский патруль. А к изменникам Родины никакой не должно быть пощады, так считали фронтовики.
