С XIV века верой и правдой служил Отечеству род Головиных. Во времена старицкого князя Владимира невеста П. П. Головина, дочь Шигони-Поджогина, получила в приданое земли в Старицких краях — села Архангельское и Иваниши. Из этого рода вышел знаменитый адмирал, сподвижник Петра Великого Иван Михайлович Головин — прапрадед А. С. Пушкина. Иван Михайлович был любим царем, сопровождал его во время Азовских походов, был в свите Большого посольства в Голландии, вместе с царем учился корабельному делу. В селе Иваниши могилы рода Головиных — офицеров российского флота.
Со времен Петра наследственной была служба на флоте и для мужчин рода Панафидиных. До сего времени сохранился в Старице дом Панафидиных. В тяжелые для России дни они честно сражались в морских баталиях и отвагой и честью прославили себя и Отечество. Тринадцать офицеров дал флоту этот род. В военной кампании 1806—1809 годов на корабле “Рафаил” сражались братья Захар и Павел, и оба имели высокие боевые награды Отечества. Павел Иванович написал о сражениях книгу “Записки морского офицера”, переизданную в 1916 году. Сын Павла Ивановича — Иван (1817—1906) прослужил на Российском флоте более 40 лет, имел звание вице-адмирала, был награжден орденами Св. Александра Невского, Белого Орла, Св. Станислава 1-й степени, Владимира (всех степеней), Св. Анны с короной. Но наиболее известно имя Захара Ивановича Панафидина — участника морских сражений в русско-турецкой войне 1806—1812 годов и командира корабля “Бородино”, на котором в 1815—1828 годах он дважды обогнул земной шар, существенно, с открытием острова, уточнил карты Японского моря и Дальнего Востока. Этот остров был назван его именем.
В Центральном военно-морском архиве хранятся послужные списки братьев знаменитого адмирала Петра Егоровича Чистякова, уроженца села Каледино Старицкого уезда. Старший брат — Павел Егорович — контр-адмирал, которого на флоте называли Чистяков-второй, родился в 1790 году. Окончив морской кадетский корпус, служил на фрегате “Венус”. Участвовал в сражениях с турецким флотом при взятии крепости Тенедоса, при Дарданеллах и у Афонской горы. В 1827 году за изобретение передвижного телеграфа награжден бриллиантовым перстнем. Командовал фрегатом “Елизавета”, гребной флотилией, кораблем “Смоленск”. В 1839 году произведен в контр-адмиралы с назначением командующим второй бригадой Третьей флотской дивизии. В 1840—1841 годах состоял членом особого комитета по обороне портов. Награжден орденами: Св. Владимира 4-й степени, Св. Георгия, Св. Станислава 2-й степени, Св. Владимира 3-й степени. Имел четырех сыновей и двух дочерей.
Петр Егорович Чистяков родился в 1792 году, гардемарином плавал в Средиземном море, участвовал в трех сражениях против турок, в 1812—1814 годах мичманом плавал в Северном море и через Ла-Манш. В 1825 году, командуя кораблем “Елена”, совершил плавание из Кронштадта вокруг мыса Доброй Надежды к Русской Америке, был назначен ее правителем и управлял до 1831 года. Изучал жизнь и обычаи алеутов, о которых написал книгу. В 1828 году практически закрепил за Россией Южно-Курильские острова. Выйдя в отставку, возвратился в родовое Каледино, возле Старицы, где и нашел последний приют и покой.
Младший из братьев Чистяковых — Николай — по окончании корпуса плавал на корабле “Смелый”, в 1817 году произведен в лейтенанты и служил на корабле “Три Иерарха”, но в 1819 году неожиданно умер.
На Старицкой земле, как видно из писцовых книг XVI века, в селе Борыково Иверовской волости, жило большое семейство Казнаковых. Из этого рода вышли генералы и морские офицеры. В 1834 году родился Николай Иванович Казнаков — адмирал флота. Его послужной список говорит сам за себя: начальник штаба Черноморского флота, командующий флотом, командующий и военный губернатор Кронштадта. Последние годы он провел на родине, умер в 1906 году, похоронен в ограде церкви села Борыково.
С XVI века несли службу Отечеству Корниловы из села Рясни, в котором родился и знаменитый адмирал Владимир Алексеевич. А его отец Алексей Михайлович (1760—1843) почти три десятилетия прослужил на флоте, закончил службу сенатором, тайным советником. Им написаны книги о флоте. Своим детям он дал прекрасное образование. Сын Александр окончил Царскосельский лицей (учился вместе с Пушкиным), стал сенатором. А Владимир Алексеевич, известный адмирал, был человеком высокой культуры, образованнейшим офицером России. Он ученик адмирала М. П. Лазарева, друг П. С. Нахимова, организатор обороны Севастополя. А еще в этом славном роду был племянник Владимира Алексеевича — контр-адмирал Алексей Александрович Корнилов — участник Синопского сражения, защитник Севастополя. Он участвовал в гидрографической описи Дальневосточных морей, его именем названа бухта на северо-восточном берегу Корейского полуострова.
С XVII века служил Отечеству древний род Лутковских. За службу им были пожалованы поместья в Тверской губернии. Село Никольское в Старицком уезде принадлежало Петру Степановичу Лутковскому (род. в 1800 г.). Его послужной список от командира морского корпуса до адмирала. Плавал на многих кораблях — фрегатах “Орел”, “Диана” и др. По Высочайшему повелению 23-летний Лутковский назначен начальником Иркутского адмиралтейства, командиром Байкальской флотилии. Затем снова командовал кораблями, награжден орденами и жалован ценными подарками, имел патент почетного члена Санкт-Петербургского яхт-клуба. В 1857 году назначен членом комиссии по делу гибели корабля “Лефорт”. В 1858 году произведен в вице-адмиралы с назначением в члены морского генерал-аудиториата. С 1867 года полный адмирал, член Главного военно-морского суда. Умер в 1882 году.
Не менее знаменит и Феопемпт Степанович Лутковский. Он был в экипаже шлюпа “Камчатка” при плаваниях под командой Головина и Толубеева. В 1828 году участвовал во взятии Анапы. Состоял в распоряжении русского посольства при Оттоманской Порте, затем в Греции при начальнике отряда контр-адмирале Рикорде. Был помощником генерал-лейтенанта Муравьева в Египте, составил описание рейдов и гаваней Александрии и флота турецкого и египетского. Был помощником адмирал-интенданта Васильева, генерал-адмирала великого князя Константина, сопровождал Его Величество во время плаваний по Балтийскому морю. В 1848 году Ф. С. Лутковский назначен инспектором морского министерства, в 1849-м произведен в контр-адмиралы. В семье Лутковских служили флоту России еще два брата: Нил и Ардальон — оба морские офицеры. А. С. Лутковский совершил кругосветное плавание под командованием Головина.
Старинное село Перевитино Старицкого уезда принадлежало генерал-лейтенанту В. Ф. Раллю, участнику Крымской войны (1853—1856). Из этого дворянского рода вышел известный деятель русского и советского флота вице-адмирал Юрий Федорович Ралль (1890—1948). Участник Первой мировой, гражданской и Великой Отечественной войн, командующий Кронштадтским оборонительным районом. “Опытный моряк, он превосходно знал Балтику, сражался здесь с самого начала войны. Всегда можно положиться на его распорядительность и решительность...” — так писал о нем Главком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов. В послевоенные годы Ю. Ф. Ралль был начальником кафедры надводных кораблей Военно-морской академии. Им написано и опубликовано около пятидесяти научных трудов. Он владел тремя европейскими языками. За храбрость и мужество Ю. Ф. Ралль был награжден многими орденами и медалями России и Советского Союза. В числе немногих награжденных в годы Великой Отечественной войны орденами Нахимова 1-й степени и Ушакова 2-й степени был и Юрий Федорович Ралль.
В годы Великой Отечественной войны крестьянский сын Федор Степанович Октябрьский (настоящая фамилия Иванов) был командующим Черноморским флотом. Он родился вблизи Старицы, в селе Лукошино, в 1899 году. Прошел трудовой путь от кочегара до адмирала, командующего флотом. Удостоен звания Героя Советского Союза, награжден многими орденами и медалями. Его жизнь оборвалась в 1969 году, похоронен в Севастополе.
И еще связан со Старицей контр-адмирал Владислав Александрович Мерзляков, который рос на этой земле, учился в школе села Берново, в доме, где у Вульфов частенько бывали Пушкин, Грибоедов и многие славные люди России. В. А. Мерзляков окончил Военно-морскую академию, служил на Тихоокеанском флоте, совершил на подводных лодках ряд дальних походов, командовал отрядом кораблей в плавании из Севастополя до Владивостока. Участник Великой Отечественной войны, имеет правительственные награды.
Более тридцати человек, уроженцев Старицы, несут ныне вахты на флотах Родины. А из Рясненского округа (родины В. А. Корнилова) с 1941-го по 1977 год ушли на флотскую службу Отечеству более 250 человек.
Вот такая она, Тверская, Старицкая земля — малая Родина многих матросов, старшин, офицеров и адмиралов.
...В 1942 году в Балтийском море в боевом походе погибла подводная лодка. Вместе с ней погиб штурман-лейтенант флота поэт Алексей Лебедев, словами которого хочу закончить эту статью:
Превыше мелочных забот,
Над горестями небольшими
Встает немеркнущее имя,
В котором жизнь и сердце, — Флот.
г. Мурманск
Н.Большакова • На поле сражения за Россию (Наш современник N8 2001)
Надежда Большакова
НА ПОЛЕ СРАЖЕНИЯ ЗА РОССИЮ
Еще в Славянском Ходе в 1997 году я взяла у него интервью. Он читал мне свои стихи, а я обещала написать о нем очерк как о поэте. Но за три года так и не собралась. После Славянского Хода мы с Дмитрием Михайловичем Балашовым встречались еще несколько раз: на Съезде писателей России и у него на квартире в Новгороде, где я опять записывала его размышления в 1999 году, наконец, совсем недавно в Петрозаводске в июне 2000-го. Было много откровенных, доверительных разговоров, в которых он не боялся раскрыться передо мной человеком ранимым, переживающим за свою семью, детей, за недописанные книги, говорившим о любви к женщине... Но самой большой болью и заботой его была, конечно, Россия. Когда он говорил о ней, то горячился, не подбирая слов и выражений, называл все своими именами. Частенько в ход пускал и крепкое русское словцо. С запозданием, но я все же хочу написать эти заметки о большом писателе и друге, каковым я его считала для себя.
— Дмитрий Михайлович, что будет с Россией?
— Как-то мы, ученики, окружили Льва Николаевича Гумилева и спросили о том же. Он ответил: “Будущее нельзя предсказать, еще не совершены поступки, которые его определят”. Тогда я понял, эта та самая красная черта свободы воли, когда мы можем все. Когда же мы умрем, историки будут изучать то, что произошло, находить какие-то закономерности и говорить: мол, не могло быть иначе. А я говорю, могло быть как угодно. Все зависит от нас самих, от совершения поступков. Просто каждый человек должен понимать, что у него обязательно в жизни есть звездный час или звездные часы, когда от него зависит судьба нации. Бывает так, что и от простого человека это зависит, только надо не упустить момент. Надо отказаться от идеи предопределения, идущей еще от Ветхого завета, которой нас кормят все время под видом то фрейдизма, то марксизма, то еще чего-то. Нет идеи предопределения, есть свобода, данная нам Господом Иисусом Христом. Свобода воли осуществляется, пока мы живы и творим. И надо просто не упускать это время, не говорить о том, что все само происходит. Ничего не происходит “само”, все рукотворно, все делается людьми. Это наша величайшая надежда, наше величайшее спасение, страшный дар — нам. И если нам дана свобода воли, то и Господь нас за шиворот вытаскивать не будет. Мы должны сами вылезти. Ну, почему мы в жизни можем совершать какие-то гадости или неправильные поступки и никак не можем от них отказаться, пойти на попятную. Проклятие это наше и главный грех. Что такое покаяние? Передумывание — в точном переводе. Надо передумать свои поступки. Осмыслить и решать уже то, что потребно.
— Ну, хорошо, с идеей предопределения мне все ясно, но какой-то выход из того, что уже произошло, должен же быть?
— Нужно, чтобы народ знал, что у нас происходит. Нации, чтобы жить, необходимо иметь национально мыслящее правительство. Если такового правительства нация не имеет, она может медленно или скоро погибнуть. Это азбука истории. Так было всегда и так будет. Я за русский национализм! За то, чтобы о русских перестали вытирать ноги, плевать в лицо, чтоб перестали Россию обкрадывать, чтоб мой народ перестали превращать в нищих и в спившуюся сволочь. Я за великую Россию. Мне важно, чтобы мое правительство защищало народ. Чтобы были таможенные пошлины на иностранные товары, чтобы сырье от нас вывозили за полную стоимость, а не так, как вывозят. Надоел грабеж России. Я бы половину нашего правительства выставил из страны. Оттуда кричите на Россию, что хотите, но сидеть здесь, жить за счет России и гадить на Россию — это не позволительно. Никакая нормальная нация этого не позволяет нигде. Попробуй жить в Америке и написать против нее, да двух слов не скажешь, как тебя тут же укоротят. И так в любой стране, и это нормально. А если ненавидишь страну, уезжай в ту, которую навидишь. Патриотизм — это обязанность. В какой-то момент приходится защищать родину с оружием в руках и голову класть. А голов у человека не две, так я считаю, он не может иметь и две национальности.
Страна расплачивается за то состояние упадка, которое наступает при конце развития этноса. Все вроде идет хорошо: процветает культура, искусство, процветают науки, но нет энергии, нет сил. Что мы и видим сейчас. Разделение страны. Простите, кто бы позволил в средние века отделять куски Русского государства? Миллионы русских людей сегодня оказались за пределами России. Разве это нормально? Давайте Америке предложим отделить Техас, Флориду, еще десяток штатов. Предложим Франции отделить Прованс и Бретань. Германии, Англии... Ведь и разговора об этом быть не может. Речь идет о том, чтобы разделить Сербию, разделить Россию. То же состояние было в России после правления Владимира. Мы всё сваливаем на то, что монголов тогда было полмиллиона, — чушь собачья. Всех монголов, то есть дееспособного мужского населения, которое могло воевать, тогда было 11 туменов — 110 тысяч человек. Из них 60 ушли завоевывать Китай и завоевывали его полвека. А те, что остались — ушли на Запад. Они разгромили Хорезмский султанат (20 миллионов жителей), разгромили Россию, в которой было от трех до пяти миллионов, и так далее. Дело было не в количестве, а в качестве. Историей доказано, что никто никогда количеством войска не побеждал. Войско побеждает духом, талантливым руководством, маневренностью, силой огня. Монгольские луки на 400 метров сохраняли убойную силу, пробивали рыцарские доспехи, а вообще стрела, выпущенная из монгольского лука, летела на расстояние до километра. Монгольские кони могли скакать максимально облегченные 35 километров. Европейские лошади скачут 3—5 километров максимум. У монголов был гениальный полководец Субедей. А что у России? Раздробленность, междоусобицы... Точно такая же картина, как в нынешнее время... Вот о чем стоит нам думать.
Историю всегда создавали только пассионарии, которые строили храмы, возводили города, побеждали в войнах, переплывали океаны... В России первым таковым пассионарием был Александр Невский, который спас ее от полного уничтожения.
Пассионарность — это не что иное, как человеческая энергия. Если ее у человека нет, он ничего не сделает. Нет ее у народа, народ бессилен. Это очень хорошо понимали христианские подвижники, еще первых эпох христианства. Они говорили: “О, если бы он был холоден или горяч”.
Сегодня разговор идет об уничтожении России физически, уничтожении русского народа. Что с этого получит западный мир? Ничего! Потому что в случае гибели России земли ее захватят азиаты. И вот тогда хваленому Западу придется иметь дело с Китаем, а это гораздо серьезнее наших милых россиян. Мы с петровских времен свернули голову на поклонение Западу, а у китайцев этого нет. Они сотрут западную цивилизацию и глазом не моргнут. Ведь из каждой причины есть свое следствие, и надо хоть немножко думать об этом.
1995 год. Мурманск празднует десятый Праздник славянской письменности и культуры. В гостинице мы с Николаем Колычевым ждем, когда секретарь Мурманской писательской организации Виталий Семенович Маслов познакомит нас с великим Балашовым. Но проходит с назначенного времени час, второй, третий... Мы с Колей сидим на полу, на ковровой дорожке и мирно беседуем. Он потягивает из бутылки пиво, я ем банан. В это время распахивается дверь гостиничного номера и выходит небольшого росточка седой человек с цепким проницательным взглядом, а за ним появляется и Виталий Семенович с московским журналистом Владимиром Бондаренко. Мы, словно ужаленные, вскакиваем и приветствуем гостей. Быстро откланявшись, ухожу в свой номер. Разве я могла в тот момент как следует рассмотреть Дмитрия Михайловича? Запомнился только его небольшой рост, так как в своем воображении я рисовала русского писателя-историка подобным былинному новгородскому богатырю Василию Буслаеву. Только на второй день в научной библиотеке, где проходил “круглый стол”, как следует и смогла рассмотреть знаменитого романиста. Седой как лунь, а лицо почти без морщин. Быстро и весело реагирует на юмор, смеется заразительно, по-мальчишески хулигански прищуривая при этом свои небесно-голубые озорные глаза. Весь “круглый стол” я сидела напротив и не спускала с него влюбленных глаз.
Затем дорогих гостей мы принимали уже в Союзе писателей, где я дарила им подарки. Дмитрию Михайловичу — из кристаллов сделанный саамский чум. Вручила, поцеловала в щеку. Он лукаво улыбнулся и, весело поглядывая на всех, сказал: “Нет уж, это я должен целовать вас за подарок, и не мимоходом, а как полагается русскому мужику: крепко, в самые уста”. Обнял и поцеловал. Ну, конечно же, все наши писатели зааплодировали ему, а я, смущенная таким поворотом дела, спрятала в своих руках горящие огнем щеки. После вечера в Союзе мне общаться с ним уже было легко. В разговорах со мной он нисколько не кичился своей знаменитостью. Несмотря на седины, тут же предложил перейти в общении на “ты”. Хотя в письмах мы обращались на “вы” да и, начиная разговор, после долгой разлуки тоже говорили друг другу “вы”, и только перебросившись несколькими фразами, переходили на “ты”.
Он рассказывал о своей жизни, о любви... И судили его, и не однажды хотели убить. Я спросила: “А не боишься, что кто-нибудь все же решится на это?” Ответил: “Наивно будет думать, что этого может не произойти. Слишком неудобный для многих человек”. И затем добавил: “Если так случится, я погибну, как многие мои герои, на поле сражения за Россию. Это лучше, чем немощность в старости”.
В 1996 Маслов с Тимофеевым предложили мне написать заявление в Союз писателей, но тут же предупредили, что я должна к собранию, на котором будут рассматривать мое дело, предоставить три рекомендации: одну мог дать кто-нибудь из своих, но две должны быть от писателей других Союзов. Я написала Дмитрию Михайловичу и послала ему книгу своих сказок. Маслов, узнав об этом, сказал: “Когда Дмитрию Михайловичу заниматься твоей рекомендацией?” Посоветовал написать Айпину, но от Еремея Даниловича весточки так и не пришло, а вот Дмитрий Михайлович откликнулся. Виталий Семенович прочел письмо Балашова и, удивляясь, произнес: “Ну и счастливая ты, Надежда, коль рекомендацию в Союз писателей от самого Балашова получила. Помни это и не подведи его”. А мне в письме Дмитрий Михайлович писал: “Здравствуйте, Надежда! Проглядел вашу книгу с некоторым страхом — придраться есть к чему. Следовало бы над каждой сказкой посидеть, но это уже не для критики, а для дела. Рекомендацию вам даю, дерзайте! Будете впредь писать — старайтесь не впадать в умиление и в сентиментализм. И то и другое для настоящей литературы плохо. Даже у Достоевского плохо, а уж это — гигант! Писать надо жестче...”
В Петрозаводске на 60-летии журнала “Север” у нас с ним была последняя встреча. Он выглядел очень подавленным, усталым. Сказал, что в июле собирается поехать на машине по древнерусским городам, чтобы затем завершить работу над романом, предложил и мне с ним отправиться в это путешествие, но я отказалась. У меня отпуск начинался только с 1 августа. Затем от Олега Назаровича Тихонова узнала: Дмитрий Михайлович попал на машине в аварию, но, слава Богу, без сильных травм. Из ГАИ сообщили, якобы заснул за рулем. Я тогда поверила в это. Жара стояла под сорок градусов, выехал Балашов из Петрозаводска в полдень, так как с утра его мучили корреспонденты, записывая интервью для радио и телевидения, может, и на самом деле разморило, но теперь стали возникать сомнения...
Черт ли ладил мне быть героем,
Черт ли гнал на исходе лет
С новым ветром уплыть под Трою,
Ведь в герои набора нет.
Дома тишь, виноградная лоза
Оплетает узорный вход,
Дома мир, белорунные козы,
Молоко и гемецкий мед,
Дома ты, о всегда дорогая,
Что когда-то я брал на бою,
А теперь без тебя я не чаю
Всю осеннюю пору свою.
Дай мне груди — усладу ночи,
Ярких губ не отцветший цвет,
Прошепчи мне, смежая очи:
Ведь в герои набора нет.
Я тебя осторожно укрою
Драгоценной седонской фатой.
Без меня уплывет под Трою
Храбрецов шлемоблещущих рой.
Потихоньку подступит старость,
И откроется в кружеве лет,
Что одно мне твердить осталось,
Мол, в герои набора нет.
Ты уснешь, бесконечно красивый,
Драгоценный подарок земли,
Но стоят в глубине залива
Полумесяцем корабли.
Спи, родная, я вновь достану
Свой пернатый шелом и щит,
Что меня под Приамовым станом
От крылатой беды защитит.
Спи, покорная древним заветам,
Твердым шагом гоплитам вослед
Я уйду к кораблям до света,
Ведь в герои набора нет!
Когда мы Славянским Ходом приехали в Минск и собрались в комнате Маслова, Виталий Семенович предложил почитать стихи, свои или чужие, не важно. Читали, конечно же: Дмитрий Ермолаев и Коржов, Викдан Синицын, Виктор Тимофеев, Маслов, и вдруг слово взял Дмитрий Михайлович. Он сказал, что тоже пишет стихи, но никому их не показывает, а так душа порой горит кому-нибудь почитать. И получив добро, доверяя нам самое сокровенное, начал читать:
Через треснувший камень плит
Ты, потомок, склони колена.
Время Цезарей говорит
На истертом темени плит,
Где империя неизменна
И латинский голос звучит...
Я часто спрашивала Дмитрия Михайловича: как он пишет? Почему стал писать именно исторические романы?
— У меня была цель. Так как исторические труды читают единицы, я решил в романах вернуть русскому народу его историю, потому и размахнулся на государей, аж до Смутного времени.
...Судьба писателя вещь относительная. Я живу от романа к роману. И каждая появляющаяся книга укрепляла меня. Оказывалось, что она нужна, она имеет своего читателя. Ведь писатель делается читателем. Читателя нет — нет и писателя. Сейчас сотворена страшная вещь: убит читатель и, соответственно, убит русский писатель. Дело в том, что наша литература совершенно исключительное явление в литературе мировой. Наша литература учительная, содержательная, которая будит, зовет на разрешение каких-то вопросов. Она меньше всего развлекательная. Запад же за эти годы выработал тип литературы чисто отдохновенно-развлекательный. В этом слабость и однодневность западной литературы.
В данном смысле я как бы повторяю Карамзина, не то, что он пишет, не его точку зрения, а его задачу. Я хочу в своих романах дать представление об истории Московской Руси. У меня столько не сделано, что надо еще полвека, а где их наскрести, эти годы-то? Когда я понял, что мне уже семьдесят, я струсил. И тогда кинулся в морское четырехмесячное путешествие на “Седове”, а затем и в Славянский Ход. Может, мне всего-то осталось жить ничего. Если бы мне удалось написать еще два столетия, больше того, что я уже написал, если бы мне это удалось, то, пожалуй, тогда я мог бы считать, что моя жизнь прожита не зря.
В семьдесят лет уже нужно думать о смене. Погаснет ли свеча, или ее кто-то поддержит и понесет по жизни дальше. В Славянском Ходе я увидел, что такие люди есть. А это значит, что мы можем надеяться на возрождение страны, народа, России и всего славянства, которое с ней связано.
Но дописать роман писателю не дали, оборвав его жизнь подлым убийством. Его духовная сила была столь велика, что просто на испуг такого человека не возьмешь. Помню выступление Дмитрия Михайловича в Минском университете в 1997 году. Гневную речь по поводу правящего тогда правительства России. И затем незамедлительную телеграмму МИДа, в которой говорилось: “Остановите Балашова!”
Черные тучи в последнее время все сильнее сгущались над его головой. Ждать, что он вот-вот умрет от старости, врагам Балашова не приходилось. В свои 72 года писатель оставался крепким, подвижным и дерзким. Казалось, старость обходила его стороной. И по неведомой случайности или по ведомой закономерности убийство свершилось в ночь с 16 на 17 июля 2000 года. Ровно день в день десять лет назад ушел из жизни другой великий русский писатель и тоже историк Валентин Пикуль. А для нас, участников Славянского Хода, это была уже третья потеря. Сначала пришло сообщение из Болгарии, что умер Старозагорский митрополит Панкратий, на приеме у которого мы с Дмитрием Михайловичем сидели рядом и принимали из рук владыки красное монастырское вино. Затем скорбная весть о смерти Бориса Степановича Романова, который по приезде нас в Новгород организовал в городе все встречи и сам провел замечательную экскурсию по новгородским раскопам. Не прошло трех лет, новое известие, уже более страшное, — убийство Дмитрия Михайловича Балашова.
Мне дожить от татарских шатров до бугра,
И дерзят по дорогам лихие ветра,
И коню в ожерелья, роняя узду,
Я гоню и теряю по каплям руду.
Конь храпит, и бегучая зыблется твердь,
В настигающем топоте близится смерть.
Надо мной перевернутой чашей закат,
И в бунгальские степи текут облака,
И в бунгальские степи уходят пути,
И от посвиста злого уже не уйти.
Так встречай меня, небо, багряной рекой,
За бугром, где ковыль, тишина и покой.
