Помоги проекту - поделись книгой:
Люся открыла ей дверь тут же, как только она коснулась кнопки звонка, будто за дверью ждала. В прихожей стоял запах съестного, просто до головокружения умопомрачительный. Соня поневоле потянула носом, сглотнула голодную слюну.
– Сонечка! Ну где вы так долго ходите? Я жду, жду, уже волноваться начала… Раздевайтесь скорее, мойте руки, я вас кормить буду! Я щей наварила таких замечательных, с мозговой косточкой! Сейчас подогрею…
Щи оказались действительно замечательные. Жирные, наваристые. Вдобавок ко всему в тарелке красовался большой кусок мяса, что было для Сони совсем уж непривычно. Томочка так неэкономно никогда не поступала, чтоб в супе мясо оставлять. Она его сначала отваривала, потом вытаскивала и делала из него второе блюдо, а на бульоне уж потом щи варила. Получался полноценный обед, два в одном, как говорится. А эта Люся, видно, в кухонной экономии вовсе не сильна…
– Вкусно… – вежливо проговорила Соня, с удовольствием расправляясь и со щами, и с мясом. – Очень вкусно, спасибо.
– Да кушайте на здоровье… Сейчас еще и чаю попьем с тортиком…
Люся уселась напротив нее, подперев по-бабьи щеку рукой. И вовсе она была не страшная. Лицо как лицо… Никакое, в общем. Как чистый лист бумаги. Обыкновенная женщина. Добрая, наверное, раз так от души ее кормит. А она, дурочка, испугалась, весь день куксилась от всяких нехороших мыслей…
– Может, добавки хотите, Сонечка? Вы ешьте, ешьте! Вон какая вы худенькая – кожа да кости! Что ж ваша сестренка вас не кормит совсем…
– Томочка-то?
– Ну да. Томочка.
– Ну почему же? Кормит…
– То-то я смотрю, как кормит… У девчонки совсем холодильник пустой!
– Ну, во-первых, я не девчонка уже. Мне двадцать восемь лет – какая же девчонка? Пора и самой о себе заботиться!
– Сколько? Двадцать восемь? – удивленно распахнула на нее глаза Люся. – Надо же, а не дашь совсем… Выглядите, как десятиклассница… Вот я и подумала сразу – чего ж это такую девчонку совсем одну сюда жить отправили? Да еще и на птичьих правах…
– Отчего же – на птичьих? – осторожно улыбнулась Соня. – Вовсе и не на птичьих. Анна Илларионовна эту квартиру Томочке завещала…
– Ну да, ну да… Вы мне уже говорили. Но ведь завещание, насколько я понимаю, еще не вступило в силу?
– Ну и что? Не вступило, так вступит. Какая разница?
Все-таки на пользу ей пошла процедура самовоспитания, проведенная там, на скамейке, – быстро пробежала довольная мысль у Сони в голове. Вишь, как отвечает! Коротко, уверенно – знай, мол, наших! Вот может же она, когда захочет!
– Да нет, что вы, я же просто так спросила… – потупилась Люся. – Я не к тому…
– А вы с Анной Илларионовной как-то общались раньше? – воодушевленная приступом смелости, спросила Соня. – Она вроде говорила, что у нее никого из родственников не осталось…
– Ну, не так чтобы особенно общались, знаете… У нее с моей бабушкой какая-то ссора была давняя, и Анна Илларионовна все связи сразу оборвала. Вроде как и прокляла даже. Ну да что теперь об этом говорить? И говорить нечего. Я, когда сюда ехала, думала их помирить, а оно вон как вышло. Опоздала я, значит.
– Обидно вам, наверное, да?
– В каком смысле – обидно? Из-за квартиры, что ли?
– Ну… И из-за квартиры тоже… Если б не завещание, то вы бы как родственница могли претендовать…
– Ну, чего теперь об этом толковать, Сонечка? Что сделано, то сделано. Мне вот другое странно – как же все-таки ваша сестра вас сюда одну жить отправила? А она сама что, и не появляется здесь?
– Нет… Не появляется… – грустно подтвердила Соня. – Она вообще сказала – живи теперь как хочешь, привыкай к самостоятельности… И не звони, говорит, и не приезжай ко мне! Я все для тебя, говорит, сделала, что могла! Дай и мне пожить…
– Ничего себе! – участливо ахнула Люся. – Так прямо и сказала? Ничего себе… Какая она у вас жестокая, однако!
– Нет, что вы! Она вовсе не жестокая! Тут… другое. Она же нас с младшей сестренкой одна растила, и замуж из-за нас не вышла, вот ей и хочется теперь для себя пожить. Но ведь она такое право имеет, правда? Она же действительно все для нас сделала! И даже квартиру вот…
– А каким образом она эту квартиру, как вы говорите, для вас сделала? Почему именно ей тетя ее завещала?
– Так она, Томочка, социальный работник! Она сначала по службе с вашей тетей познакомилась, а потом… Потом просто так помогала… И я тоже к Анне Илларионовне каждый день почти ездила…
– Что ж… Понятно… Теперь мне все понятно… – задумчиво произнесла Люся.
Соне вдруг стало нехорошо. Почувствовалось вдруг задним умом, что сболтнула она этой женщине лишнего, разоткровенничалась ни с того ни с сего. Вот что у нее за натура такая дурацкая – покормили, поговорили с ней ласково, и открылась сразу, и разболталась не в меру…
– А давайте-ка мы с вами чай будем пить, Сонечка! – словно почуяв ее смятение, весело проговорила Люся. – Напьемся чаю да и спать ляжем. Утро вечера мудренее! Вам завтра на работу?
– Ну да… На работу… Но после обеда я уже дома буду!
– Хорошо. Тогда ключи пусть у меня остаются? Можно? Я все равно раньше вас приду!
– Хорошо… Пусть остаются… Конечно же…
Ей казалось, что голова у нее пухлая, огромная и очень шумная. Отчего так больно, так гулко шумит в голове, словно кто-то молотит руками по раскаленному барабану? И как он туда поместился, интересно, барабан этот… Надо глаза открыть. Напрячься и разлепить, наконец, веки. Иначе она от этих бухающих ударов с ума сойдет…
Тамара с трудом разлепила глаза, долго всматривалась в непонятный узор, бегущий волнами из-под век в разные стороны. Какие-то серенькие за витушки-клубочки на розовом фоне. До боли знакомые. Что это? О господи, да это же новый палас, по которому она давеча ползала, любовно расстилала по полу, разглаживая замявшиеся складки… Странно, почему этот его рисунок снова так близко? Серенький с розовым? Прямо перед глазами? Она что, так до сих пор и ползает по нему на коленках? Нет, это же вчера еще было…
Дернув головой, она ударилась затылком обо что-то твердое, застонала от боли. Барабан в голове тут же ускорил свой сумасшедший ритм, поднимая горячую пыль, и она вырвалась наружу, разметалась перед глазами красными искрами. Однако вскоре рассеялась, пропустив через себя первую здравую мысль – что-то не так, что-то случилось с ней очень страшное…
Опираясь на дрожащие руки, она села, с удивлением уставилась на свисающий прямо перед глазами угол белоснежной скатерти. Стало быть, она о ножку стола сейчас ударилась. Понятно. Стало быть, на полу лежала. Около стола. Между прочим, накрытого стола. Вон краешек синей тарелки виднеется, а рядом с ней зеленый бокал толстого стекла стоит… Надо же – зеленое с синим… Совсем не сочетаются цвета… Совсем не сочетаются…
Мысль о «несочетании» цветов странным образом упорно ввинчивалась в голову, словно была тем самым ключиком, который должен открыть дверь во временно попорченную память. Что ж, раз должен был, то и открыл. Вспомнилось ей все тут же в мельчайших подробностях. Красиво накрытый стол, красивый приветливый мужикашка Артемий, с удовольствием жующий ее котлетки, красивые и душевные слова, отлетающие от него ловкими мячиками и попадающие прямо в цель, то бишь в ее дурную головушку… А потом еще было шампанское. Да, было шампанское! Он как-то его еще обозвал смешно… Она его выпила, и… И дальше уже ничего не помнит…
В очень нехорошем предчувствии она с трудом поднялась, грузно осела на стул, огляделась. Сколько она вот так, на полу пролежала? Вроде за окном уже светло… Уже утро, что ли? Ну да… Мужикашка приходил вечером – она это точно помнит. Стало быть, сейчас утро, раз за окном светло.
Больными, ничего толком не видящими глазами она снова обежала комнату, равнодушно отмечая слегка потрепанный ее вид – ящики комода сдвинуты со своих мест, дверцы шкафа открыты, постельное белье, сложенное прежде аккуратными крахмальными стопочками, некрасиво вздыбилось и будто перемешалось в непривычном глазу беспорядке. Потом взгляд ее упал на открытую коробку, брошенную около дивана, и сердце вздрогнуло, зашлось в тоске от дурного предчувствия…
Впрочем, это было уже не предчувствие. Сердцу не хотелось верить, конечно, оно и понятно… А голова уже все поняла. Коробка-то была та самая. Неприметная, заветная коробка из-под сапог, в которой она много лет хранила свои сбережения. Ей казалось, так ловко хранила… Сверху в той коробке были клубочки да лоскуточки всякие, откроешь – не на чем глазу остановиться. И снизу тоже были лоскутки. А в середине… В середине коробки был старый трикотажный чулок, в котором завернута была толстенькая такая пачечка тысячных бумажек – все одна к одной гладенькие, новенькие, желтой резиночкой перехваченные. Она еще посмеивалась сама над собой, выуживая коробку палкой из самого дальнего угла под диваном, чтоб очередную бумажку туда положить – вот, мол, храню деньги не в банке, а в чулке… Так вроде надежнее… Банк лопнуть может, а чулок чулком и останется…
Нечего было и вставать со стула, чтоб удостовериться в очевидном. И как это он нашел, где она деньги прячет? Даже и в коробке ничего не разрыл, сволочь… Все лоскутки да узелки сверху так и лежат, и никого своей наивностью не обманули…
Боль потери вдруг вызрела наконец, проникла в самую сердцевину сознания, и она схватилась за горло, раскрыла глаза от ужаса. Боже мой, столько лет бумажка к бумажке, тысяча к тысяче на черный день… Сколько нервов, сколько экономии в эти бумажки вложено, только она одна знает!
Господи, даже слез нет. Лишь отчаянная мысль бьется в больной голове – надо же что-то делать, надо же срочно что-то делать! В милицию звонить, вот что…
Быстро подскочив со стула, она тут же осела назад – тело совсем не слушалось. Непривычным было тело, чужим. Слабым, раздавленным, как хлебный мякиш. Однако со второй попытки все же встать удалось, и даже получилось добрести кое-как в прихожую, снять трубку с телефона и набрать короткий двухзначный номер.
– Алё… Это милиция? Меня обокрали… Приезжайте, пожалуйста…
Голос был дряблым, хриплым, тонюсеньким – не ее совсем голос. Каждое слово отзывалось болью в голове, и она даже не сразу поняла, чего от нее добиваются на том конце трубки.
– А… Да-да, адрес… Погодите, сейчас соображу… Не, не ограбление… А может, и ограбление, откуда ж я знаю? Приезжайте, сами все увидите…
Приехали быстро. Уже через двадцать минут дверной звонок забухтел требовательно и сердито, вошли двое, уставились на нее спокойно-выжидательно.
– Ну? Что у вас, гражданочка? – спросил первый, коренастенький такой, с крепкими прокуренными зубами. – Рассказывайте все по порядку.
– Так меня обокрали… Деньги взяли, сто шестьдесят тысяч рублей…
– А при каких обстоятельствах? Дверь вроде не взломана…
– Не. Не взломана. Он сам вошел.
– Как это – сам? То есть вы кого-то сами впустили?
– Ну да. Впустила.
– И дальше что? Впустили, и дальше что?
– Так ничего… Вон за стол сели, я кормить его начала…
– Кого – кормить? Грабителя кормить?
– Да нет же! Вы не поняли! Я ж тогда не знала, то он грабитель! Я сама его позвала… Ну, в гости, значит… Он позвонил, я и позвала…
– Так это ваш знакомый, что ли? – вступил в разговор другой, высокий и хмурый.
– Нет. Не знакомый. Ну, то есть… Как бы это сказать? Я накануне объявление в газету дала, что, мол, желаю познакомиться с целью создания семьи…
Приехавшие коротко переглянулись и окинули ее любопытными мужскими взглядами, будто хотели оценить ее шансы на создание семьи. Потом коренастый протянул участливо:
– Что ж, тогда с вами все понятно, гражданочка… Что ж вы так неосмотрительно желаете познакомиться? Да еще и объявление дали? Можно сказать, сами своими руками жулика в дом завлекли…
В другой раз как-то поосторожнее знакомьтесь! Где у вас деньги-то были?
– Да вон, в коробке из-под обуви…
– А он вам винцо налил, пока вы на кухню бегали?
– Ага… Я за котлетами пошла, прихожу, уж и налито вон в бокальчике было…
– Понятно. А как вы себя чувствуете? Может, вам врача вызвать?
– Да нет, ничего. Я сама отойду. Я баба крепкая. Вы мне лучше деньги мои…
– Ну, с этим потруднее будет. С этим, можно сказать, вообще большая проблема. Это вряд ли, честно вам скажу. Хотя… Вы здесь, на столе, ничего не трогали? Он из какого бокала пил?
– Да брось ты, Паша… – стрельнул недовольным глазом в товарища тот, который повыше. – Чего он, идиот, что ли? Взял и специально для тебя пальчики свои на бокале оставил?
– Да ладно… Давай уж проверим для очистки совести. Да и в протокол что-то писать все равно надо… – И, обращаясь уже к Тамаре, проговорил весело: – Протокол будем писать, гражданочка? Показывайте, где нам присесть! Может, на кухне? Пойдемте-ка мы с вами на кухню, а товарищ мой в комнате пока поработает…
– Значит, не найдете вы его все-таки? – убито поплелась за ним Тамара на кухню. – Он видный из себя такой, вежливый, в костюме с галстуком, его Артемий зовут…
– Артемий, говорите? – поднял он на нее смешливые глаза, крепко усаживаясь на стуле и кладя на кухонный стол черную коленкоровую папку. – Ишь, имя-то какое звучное придумал… Артемий, главное…
Через час они, напившись чаю и съев предложенные Тамарой котлеты, засобирались уйти. Она вывела под диктовку коренастого в конце заполненной его аккуратным угловатым почерком бумаги, что «со слов моих записано верно», поставила закорючку подписи. Уже в дверях спросила с надеждой:
– Так, может, найдете вы его, Артемия этого, а?
– Все может быть, гражданочка. Все может быть. Постараемся. Мы вас потом вызовем повесткой, ждите…
Проводив гостей, она вернулась на кухню, села у окна. Ломота в теле понемногу отпускала, но легче не становилось. Все не верилось как-то, что могло произойти с ней такое. Будто в душу плюнули, ей-богу. Так старалась, обои новые клеила, посуду красивую доставала… Фу, противно-то как!
В прихожей зазвонил телефон, она поднялась, взяла трубку, выдохнула в нее обреченно:
– Да…
– Это ты, что ль, объявление в газету написала? Про то, как познакомиться желаешь?
Голос на том конце провода был простецким, немного хамоватым даже. Тамара напряглась, сжала трубку вмиг похолодевшими пальцами, спросила грубо:
– А что?
– Да ничего… Вот, звоню, раз желаешь…
– Ага! Звонишь, значит, дрянь такая! Может, еще и в гости напроситься хочешь? Что, тоже домашних котлеток захотелось, да?
– Эй, ты чё… – обиженно протянул мужской голос на том конце провода. – Каких таких котлеток? Ты чё мне хамишь-то? Сама объявление дала и хамит…
– Да отстаньте вы все от меня! Понятно? Отстаньте! Сволочи! Ничего я уже не хочу! Сыта по горло!
– Во дает… Ненормальная, что ли? Я ж по-хорошему хотел, чтоб познакомиться…
– А может, тебе еще и адрес свой домашний назвать? И рассказать в подробностях, где деньги лежат? Ишь, наплодилось вас, подлецов-халявщиков, на чужое рот разевать! А фигу с маслом не хочешь?
Она с остервенением впечатала трубку в пластиковый рычаг и даже придавила ее сверху рукой, будто трубка была в чем виновата. Странно, но отчего-то стало чуть легче. Вернувшись на кухню, она налила себе чаю, уселась перед дымящейся чашкой и наконец заплакала. Будто прорвало ее. Прав, прав этот милиционер, упрекнувший ее в неосторожности, – совсем от радости голову потеряла! Но как ее не потерять, если столько лет она этого часа ждала? Мечтала, готовилась, отказывала себе во всем… А судьба вот взяла да посмеялась над ней. И второй раз, наверное, так же посмеялась – вполне мог второй раз нормальный мужикашка позвонить… Не все ж такие, поди, как этот жулик Артемий? А она его послала куда подальше…
Когда телефон зазвонил снова, она вздрогнула, вытерла рукой мокрые щеки, собралась внутренне. Прокашлялась на всякий случай, вежливо про говорила-пропела в трубку:
– Да… Слушаю вас…
– Так я все равно не понял… – обескураженно пробасил в трубку давешний мужской голос. – Ты чё взбеленилась так? Тебя обидел кто, да?
– Да. Обидел. Очень сильно обидел, – неожиданно для себя вдруг пожаловалась Тамара. – Так обидел, что чуть жива осталась…
– Да ты чё? Ну ничего, бывает… А то скажи, я ему накостыляю пойду! Хочешь?
– Да нет, спасибо… – грустно рассмеялась она в трубку, польщенная неожиданным заступничеством. – Спасибо, конечно, за заботу…
– Ну, не хочешь, как хочешь. Тогда давай просто прогуляемся на воздухе.
Поделиться книгой: