Помоги проекту - поделись книгой:
Остатки дуаньцев уцелели лишь потому, что Ши Ху решил объявить себя покровителем китайского населения, а поскольку сяньбийцы в Дуани давно перемешались с китайцами, то они все воспользовались объявленной милостью. Но это вызвало конфликт с Муюном Хуаном, который уклонился от переговоров о разделе захваченных земель. Огромная и не потрепанная в боях армия Младшей Чжао двинулась на Маньчжурию. 36 крепостей открыли ей ворота.
Как многие жестокие люди, Муюн Хуан не был храбр. Он хотел было бежать на север, но его полководцы организовали сопротивление противнику. Чжаосцы дошли до столицы Муюнов и осадили ее, но после десяти дней блокады огромная хунно-китайская армия, испытывая недостаток в продовольствии, была вынуждена начать отступление. Сяньбийцы погнались за отступавшими. Около 30 тыс. хуннов пали в бою, уцелевшие бежали, а сдавшиеся в плен были обезглавлены. Только Жань Минь отвел свой отряд без потерь.
Тогда вышел из леса дуаньский царь и послал к обоим противникам предложения своей покорности. Оба приняли их благосклонно и прислали ему в помощь войска. Кого-то одного надо было предпочесть, но это значило предать другого. Сяньбийцы предали хуннов. Чжаосцы шли, не приняв мер предосторожности, поэтому были застигнуты сяньбийцами врасплох и разбиты. Но дуаньский царь не выиграл ничего. Муюн Хуан обвинил его в интригах и казнил.
В 340 г. огромное хуннское войско и речной флот вторглись в сяньбийские земли[163]. Театром войны стал Хэбэй. Муюн Хуан, не принимая боя, обошел хуннов с юга и ударил на запад в Гичжоу, где были сосредоточены запасы провианта наступающей армии. Все склады были сожжены, и хуннам пришлось спешно отступать. Тактика обеих армий показывает, что сяньбийцы сохранили степной метод войны — действия мобильными отрядами, а хунны перешли к китайской системе — использованию численного перевеса при строгой организации и снабжении со складов. Империя Чжао с каждым годом становилась более китайской, нежели хуннской.
Одержанная победа позволила Муюну Хуану перенести свою столицу еще южнее, в город Лунчэн (ныне — Чжаоянсянь в Хэбэе)[164], а в 341 г. цзиньский император признал Муюна Хуана ваном царства Янь. Это укрепило позиции Муюнов на юго-западе и позволило им перенести агрессию на восток.
В 342 г. два сяньбийских войска вторглись в Когурё. Одно из них отвлекло на себя когурёзские войска, другое перешло через трудные горные перевалы, одержало победу в бою и после короткой осады взяло столицу. Когурёзский царь бежал, оставив свою страну на разграбление. Муюн Хуан не счел нужным оккупировать разоренные земли. Он ограничился тем, что получил от когурёзского царя признание зависимости, и удалился с огромной добычей. Когурё было обессилено и более не опасно для сяньбийцев.
Затем наступила очередь Юйвэни. Прибывший туда из Дуани царевич Муюн Хань не встретил доверия юйвэньцев. Тогда он симулировал сумасшествие и, пользуясь свободой, предоставляемой, по местным обычаям, душевнобольным, бродил по стране, тщательно ее изучая. Покончив с этим делом, он предложил своему брату Муюну Хуану свои услуги для покорения страны, его приютившей. Можно называть это предательством, можно патриотизмом, но для нас важно другое: колоссальная, неукротимая энергия Муюна, направленная на возвышение своей страны, даже вопреки собственным политическим симпатиям, ибо с братом он не ладил.
Муюн Хуан принял брата и сделал его полководцем и советником. В походе на Когурё Муюн Хань командовал авангардом одной из армий. В 344 г.[165] он повел войска на Юйвэнь, которая привлекла на свою сторону беглых воинов из разбитого Когурё. Во главе юйвэньских войск стоял кореец, опытный и храбрый воин. Муюн Хань вызвал его на поединок и убил, получив при этом тяжелую рану. Этот поединок решил исход сражения: юйвэньцы были разбиты, их столица сдалась, и держава перестала существовать, а народ пополнил войска победителя[166].
Вся честь этой победы принадлежала Муюну Ханю, который после поединка долго болел. Завистливый и подозрительный Муюн Хуан обвинил его в участии в заговоре и приказал кончить жизнь самоубийством.
Муюн Хуан скончался в 348 г., оставив своему сыну Муюну Цзюню престол, организованную державу, сильную армию и широкую программу дальнейших завоеваний. Мечтой его было покорение Китая и образование империи, подобной Хань. К этой цели он стремился неуклонно: перешагнул через трупы двух братьев, попрал старинные обычаи, беспощадно рубил головы подозреваемых в недовольстве подданных и пленных. Главным препятствием на пути к господству Муюнов было хуннское государство Чжао, против которого муюнские советники решили начать превентивную войну[167]. В ближайшие годы должно было выясниться, кто победит: окитаенные хунны или окитаенные сяньби.
Однако характер китаизации в Младшей Чжао и державе Муюнов был принципиально различен. Муюны жили в своей стране, и ляодунские китайцы составляли среди них незначительное меньшинство. Муюны заимствовали у Китая приемы администрирования, образование, технику и ремесло. Они привлекали к себе образованных китайцев, используя их в качестве консультантов и специалистов. Китайцам жилось хорошо, и они служили царству Янь так же верно, как служили бы империи Цзинь, живи они на юге. Муюны объединили под своей властью всю Маньчжурию, благодаря чему их войско усилилось за счет подчиненных народов, близких им по происхождению и культуре. А в империи Младшая Чжао все было наоборот. Даже богатство страны и многочисленность населения скорее деморализовали, нежели усиливали власть бывших хуннских кулов и их вождя Ши Ху. Но события приняли оборот, неожиданный для обеих сторон.
Китайцы — народ терпеливый, но все-таки сколько же можно терпеть? Безумная роскошь двора, неудачные походы, травля зверей на возделанных полях и растущая буддийская община — все это вместе стоило дорого. А платить приходилось китайцам-труженикам. Однако тяжелая жизнь большинству людей кажется лучше мучительной смерти, а китайское население Младшей Чжао видело перед собой только эти две возможности. Поэтому в империи Ши Ху стояла обманчивая тишина. Только в 345 г. с окраины подул ветерок.
В благодатных оазисах у подножия Наньшаня еще с ханьского времени поселились китайцы. Сначала это были переселенцы из Шэньси, бывшие подданные царства Цинь (IV–III века до н. э.), т. е. самые отважные и неукротимые воины Китая. Дети и внуки переселенцев в условиях пограничной беспокойной жизни еще более отшлифовали военные навыки предков и не утратили их доблести. Хуннские завоевания отрезали их страну от метрополии, но хунны не пытались захватить крепости Западного Ганьсу. Впрочем, и наньшаньские китайцы не стремились стать жертвами хуннских стрел и формально согласились считать себя подданными сначала Хань (с 313 г.), а затем Младшей Чжао.
Так бы оно и продолжалось, если бы новые затеи Ши Ху не оказались каплей, переполнившей чашу. В 345 г. он решил построить грандиозный дворец в Лояне (для чего было мобилизовано 400 тыс. рабочих), разбить вокруг него охотничий парк, с указанием, что браконьеров будут рубить на куски, и увеличить свою женскую гвардию еще на 30 тыс. девушек, лишив их права на семейное счастье. Именно мобилизация женщин показалась китайцам особенно тягостной и оскорбительной. Этот момент счел для себя удобным правитель Наньшаня. Он отделил свою область от Младшей Чжао и подчинился, разумеется, номинально, Восточной Цзинь как вице-король царства Лян.
Ши Ху не раздумывая двинул на подавление восстания 80-тысячную армию. Но это была не хуннская армия: офицеры и солдаты ее были набраны из местного населения и сражались как умели и хотели, т. е. плохо. В 347 г. полководец Ма Цзю взял несколько крепостей, был разбит и отступил, потеряв половину армии. Лянцы преследовали и вторично разбили чжаосцев (хуннами их называть нельзя), причем не помогли даже подкрепления, присланные Ши Ху. Последний дал кампании такую оценку: «Через эту страну мы вошли в Китай, через нее же придет наша гибель»[168].
Он оказался прав. В 349 г. аналогичное восстание поднял Лян Ду, военный комендант области, лежащей в верхнем течении реки Хань (в Шэньси). У него не было таких закаленных воинов, какими полнилось царство Лян, но ему помог сам Ши Ху. Разгромив в 338 г. Дуань, Ши Ху приказал расселить пленных «на севере Китая, вплоть до реки Хань»[169]. Он рассчитывал создать из них боеспособное пополнение для своей слабеющей армии, но не учел порядков в собственной стране. Мобилизованные дуаньцы подверглись такому издевательству со стороны правителя области Юнчжоу (на стыке Шэньси и Ганьсу), что Лян Ду без труда подговорил одного из них, Се Ду-чжэна, организовать восстание[170]. Усилившись за счет сяньбийцев, Лян Ду взял Чанъань, разбил под Синьанем (в Хэнани) войско принца Ши Бао и повел наступление на Лоян. К восстанию примкнули толпы крестьян, которые с обычным для китайских историков преувеличением назывались в источнике «стотысячным войском». У стен Лояна Лян Ду вторично одержал победу и двинулся на столицу. Престол Ши Ху зашатался.
Выручка пришла с запада. Против сяньбийско-китайского блока выступили ди и кяны. Старый тибетец Яо И-чжун привел в Е восемь тыс. всадников и потребовал, чтобы император принял его. Ши Ху был предельно вежлив с тибетским вождем, выслушал его советы по управлению государством, поучения, хулу на принцев. Терпению изверга можно было позавидовать. Под конец аудиенции он подарил Яо И-чжуну доспехи и коня. Яо, не поблагодарив, вскочил в седло, поскакал галопом, принял командование над остатками разбитой армии и под Лояном разгромил войско Лян Ду; сам Лян Ду был убит, а его «стотысячная армия» рассеялась.
Это была последняя удача Ши Ху. Измученный волнениями, он тяжело заболел. Возник вопрос о назначении наследника. Как всегда, были высказаны разные мнения: либо назначить одного из старших сыновей императора, имеющих авторитет в войсках, — «мудрого» Ши Цзуня или «смелого» Ши Биня, либо малолетнего Ши Ши за благородство его происхождения.
Хунны всегда придавали большое значение аристократизму. Когда дочь Лю Яо попала в плен, Ши Ху сделал ее своей женой. Он ее очень любил, и она родила ему сына, которого полководец Чжан Чай предложил в наследники престола. Соперник Чжан Чая и Ши Ши, принц Ши Бинь, пользовался симпатиями офицеров, находившихся под его командованием. Эти офицеры вошли в покои больного императора и потребовали передачи государственной печати своему командиру — самому способному полководцу из сыновей Ши Ху. Чжан Чай не растерялся: он заявил, что Ши Бинь пьян, и, пока сына разыскивали, чтобы привести к отцу, подослал к Ши Биню убийцу. Почти в те же часы скончался Ши Ху, также, видимо, не без посторонней помощи. «Аристократическая партия» победила: Ши Ши стал императором, его мать — регентшей, а Чжан Чай — фактическим правителем империи. Ши Цзунь спасся благодаря тому, что своевременно покинул столицу.
При режиме военной деспотии, а именно такой режим установили Ши Лэ и Ши Ху, не армия зависит от правительства, а наоборот. Как только уцелевший принц, «мудрый» Ши Цзунь, обратился к командованию армии, Яо И-чжун и Ши Минь (Жань Минь) стали на его сторону. Войско вступило в столицу, арестовало правительство и возвело на престол Ши Цзуня. Чжан Чай был казнен немедленно, а Ши Ши и его мать после церемонии «лишения степеней достоинства»[171]. Благодарный Ши Цзунь назначил Ши Миня (Жань Миня) главнокомандующим.
И вот тут мы подошли к порогу истинной трагедии, а то, что было раньше, можно охарактеризовать, скажем, как направляющие детали. И в самом деле так: восстания, заговоры, братоубийства, перевороты бывали в Китае часто, но то, к чему это привело, такое и там рассматривалось как нечто экстраординарное. Поэтому расскажем подробнее о герое дня — полководце Жань Мине. Он был приемыш-китаец, воспитанный и усыновленный Ши Ху, подарившим ему свою родовую фамилию. Мальчик оказался способным и к военному делу, и к придворным интригам, но, как мы увидим, он никогда не забывал своего истинного происхождения. Живя в хуннской семье и командуя хуннскими воинами, Жань Минь стремился к власти, желая отомстить дикарям, покорившим его народ. Став главнокомандующим, он предложил императору назначить его наследником престола в обход собственного сына. Ши Цзунь отказал и в ответ на дерзкое поведение своего генерала подумывал о предании его суду. Но у Жань Миня были шпионы, выдавшие ему замыслы государя. Тогда Жань Минь, надев шлем, вошел во дворец, убил императора и наследника, поставил другого принца императором, а себя назначил маршалом[172]. И все это без малейшего сопротивления со стороны окружающих! Как это могло случиться?
Со следующим императором, Ши Цзянем, произошло то же самое через 103 дня, но его Жань Минь не убил, а заключил в темницу. Вскоре он издал прокламацию, весьма краткую, но выразительную: «Те, кто за меня, оставайтесь со мной. Те, кто против меня, пусть уходят куда хотят!»[173]. И тогда китайцы стеклись в столицу, а хунны поспешно покинули ее.
В этом и кроется объяснение. За Жань Минем была сила симпатии побежденного, но непокоренного народа. Он мог свергать императоров, потому что придворная знать и дворцовые слуги китайского происхождения стояли за него. Их не нужно было вовлекать в заговоры, посвящать в секреты, подкупать — они и так делали что могли, лишь бы насолить хуннам. И когда сила национального гнева подняла на престол Жань Миня, он пошел навстречу воле народа и приказал перебить всех хуннов в своем государстве. Приказ выполнялся с такой охотой, что «при сем убийстве погибло множество китайцев с возвышенными носами»[174]. Короче говоря, это был открытый геноцид, по сравнению с которым хуннский террор — детская забава. Хунны убивали много, но сначала они это делали ради своей свободы и справедливости, потом — для обеспечения благополучия созданного ими государства, под конец — для водворения порядка в восставших областях. Все эти поводы подходят под понятие самозащиты и были вызваны стечением обстоятельств. Китайцы же в 350 г. убивали ради убийства иноплеменников, т. е. людей, не похожих на них. Чем бы ни был вызван расизм, он оказался доминантой событий и повлек за собой последствия, которые не могли предусмотреть ослепленные яростью сторонники Жань Миня.
Несмотря на то, что только в стенах столицы было убито более 200 тыс. хуннов, а общее число истребленных в стране неизвестно, нашлись хунны не только уцелевшие, но и способные организовать сопротивление. Воеводы Ши Ци, Ши Кунь и др. подняли хуннские полки против узурпатора. Жань Минь ответил на это казнью 28 членов фамилии Ши, той самой семьи, которая приютила бедного сироту, воспитала его и возвысила. Теперь он отказался, конечно, от фамилии Ши, которую носил всю жизнь, и объявил себя основателем династии Вэй, под властью которой для «варваров» нет места нигде, кроме как в могиле. Одновременно он направил в Южный Китай послание: «Племена ху взбунтовались на Срединной равнине, ныне мы уже наказываем их и могли бы совместно покорить, если Вы пришлете войско»[175].
Разумеется, правительство Восточной Цзинь согласилось на совместные действия против «варваров». Однако полководец Инь Хао, занятый устройством военных поселений в Цзяньси, нашел достаточно поводов для проволочек и оставил Жань Миня без поддержки. А хуннский полководец Ши Чжи укрепился в крепости Сянго и обратился за помощью к Муюну Цзюню. На его сторону стал престарелый тибетский вождь Яо И-чжун, доверивший командование тибетской конницей своему храброму и талантливому сыну Яо Сяну. А на западной окраине империи дисский вождь Фу Хун поднял свое племя для защиты свергнутой династии (350 г.).
Но все эти разбросанные отряды численно уступали 300-тысячной армии Жань Миня, пользовавшейся сочувствием китайского населения страны и имевшей в своем распоряжении арсеналы, провиантские склады и крепости. Только безысходное отчаяние толкало уцелевших хуннов на сопротивление.
Первый удар попытались нанести хунны. Они напали на столицу Е… и потерпели полное поражение. Развивая успех, Жань Минь в начале 351 г. осадил Сянго. Ши Чжи успел послать посла к Муюну Цзюню с обещанием передать тому имперскую печать за спасение крепости (передача печати означала безоговорочное подчинение).
Муюн Цзюнь и его советники давно уже присматривались к состоянию Северного Китая. Уже в 348 г. при дворе Великого шаньюя велись речи о целесообразности превентивной войны против Младшей Чжао, а события 349–350 гг. подтвердили эту точку зрения. В 349 г. осторожный Муюн Цзюнь заключил союз с царством Лян и подготовил 200-тысячную армию, хорошо обученную и дисциплинированную. В 350 г. эта армия заняла город Гичэн (Пекин), создав тем самым плацдарм для будущего наступления. Муюн Цзюнь перенес столицу из Лунчэна в приобретенный Гичэн, чтобы удобнее следить за ходом событий. В 351 г. отряд сяньбийцев двинулся на выручку крепости Сянго.
Но пока Муюны медленно разворачивались, инициативу захватил старый тибетец Яо И-чжун. Он послал войско своего сына Яо Сяна на соединение с хуннским вождем Ши Кунем, приказав снять осаду с Сянго и принести ему голову Жань Миня, «бесчеловечного и несправедливого негодяя, загасившего благодетельный род Ши»[176]. Эта точка зрения диаметрально противоположна китайской, рассматривающей Жань Миня как героя. Обе они одинаково неосновательны и характеризуют не историческую закономерность, а накал страстей, который сам по себе лишь следствие хода событий, логически вытекающих друг из друга. Использовав для завоевания власти принцип расового геноцида, Жань Минь разжег такой пожар ненависти, который уже не мог погаснуть.
Жань Минь своевременно получил сведения о наступлении тибетского и хуннского отрядов и выслал против них заслоны, которые были тут же сметены. Тогда он решил лично идти на врага, несмотря на совет одного из воевод не снимать осады Сянго, а занять оборонительную позицию и дождаться момента, удобного для удара. На его решение повлиял гороскоп, составленный придворным астрологом: «Венера (звезда убийств) вошла в созвездие Плеяд, значит, наступило время, чтобы покончить с хуннами»[177]. Однако, как часто бывает, положение звезд дало неожиданные результаты. Войско Жань Миня застигло противников в момент их соединения и готовилось дать бой, когда на горизонте появились дымовые сигналы подходивших к месту сражения сяньбийских войск. Этого, пока еще морального, воздействия оказалось достаточно, чтобы в китайской армии началась паника. Комбинированный трехсторонний удар тибетцев, сяньбийцев и хуннов довершил дело. Жань Минь успел убежать и прибыл в Е в сопровождении нескольких всадников. Третья часть огромной армии полегла на поле битвы. Так что можно считать, что Венера с Плеядами совершили свое дело, хотя китайцам целесообразнее было смотреть не на небо, а вокруг себя.
Как только слух о поражении Жань Миня разнесся по стране, иноземцы, сосланные на поселение в разные области империи, отправились по домам. Не имея запасов пищи, они грабили и убивали где могли; китайцы, защищаясь, убивали их, а в результате шло опустошение страны. Возник голод, появилась чума, поля некому было засеять. Ветер бедствия летел над Северным Китаем.
Однако Жань Минь со свойственной ему энергией собрал новую армию из остатков прежней. И когда хуннский вождь Лю Сянь явился с войском к стенам столицы, Жань Минь разбил его столь основательно, что 30 тыс. хуннских воинов остались на поле боя. Лю Сянь вступил в переговоры с Жань Минем, обещал ему уговорить Ши Чжи подчиниться, а когда это не удалось, убил последнего и вступил на престол в Сянго. В следующем 352 г. Жань Минь захватил Сянго. Под предлогом возмездия за цареубийство и предательство он казнил Лю Сяня и разрушил последнюю столицу хуннов, а остаток населения вывел в Е. Затем он двинулся на восток навстречу сяньбийцам. Однако Муюн Ко сумел перехватить инициативу и занял Сянго.
Жань Минь попробовал отступить к Чанъани, но сяньбийцы преследовали его по пятам, и превосходная китайская пехота не могла оторваться от легкой конницы кочевников. Зато китайская латная конница сминала в открытом бою сяньбийцев, применявших традиционную тактику кочевников, позволявшую им изматывать превосходящие силы противника: не отражать натиск, а рассыпаться. Поэтому силы были при прочих равных условиях равны.
Окруженные сяньбийцами, войска Жань Миня окопались на выгодной позиции около Лянтая и отбили десять атак, поразив противника яростью, с которой они бросались в бой. В войске Муюнов возник ропот, и многие предлагали оставить попытки добить китайскую армию. Тогда Муюн Ко применил обычный для кочевников стратегический прием. Он отвел основные силы армии и позволил Жань Миню начать отступление, оставив лишь 5 тыс. всадников, чтобы тревожить противника. Как только китайцы вышли из окопов, сяньбийцы стали осыпать их стрелами. Чтобы прикрыть свою пехоту, Жань Минь поставил конницу на фланги, что, впрочем, не мешало сяньбийцам возобновлять нападения и задерживать движение колонны. Когда же китайское войско достигло равнины, оно натолкнулось на готовую к бою армию Муюна Ко. Началась бойня[178].
Жань Минь проявил в этом бою отменную храбрость. Держа в правой руке боевой топор, а в левой — укрюк, он бросился в сечу, стремясь прорвать линию нападавших. Муюн Ко приказал отряду отборной конницы связать седла железной цепью и окружить Жань Миня[179]. Тот прорвал цепь и ускакал, но его израненный конь пал, и тут его скрутили. Доставленный пред очи Великого шаньюя Муюна Цзюня, Жань Минь был обезглавлен.
Немедленно после победы сяньбийские войска двинулись на столицу — город Е, но там заранее подготовились к обороне. Сяньбийцы блокировали город, положение которого было безнадежно, поскольку прочие полководцы и правители областей к тому времени уже капитулировали[180]. В осажденном городе Е возник голод, началось людоедство. В первую очередь были съедены женщины из гарема Ши Ху, а за ними другие женщины и дети. Сяньбийцы готовы были начать штурм, но город успел сдаться. Сяньбийское командование проявило великодушие, оставив сдавшегося коменданта крепости правителем города. После блестящей победы, которая казалась окончательной, Муюн Цзюнь принял императорский титул и сказал послу от империи Цзинь, прибывшему из Нанкина: «По возвращении донесите вашему Сыну Неба, что Срединное государство, по неимению человека, избрало меня быть императором»[181].
Новая империя, получившая название Янь[182], тоже была полукитайской. С 357 г. ее столицей стал город Е.
Период истории, начавшийся в 304 г., закончился в 352 г. Этнос хуннских кулов, сначала обеспечивший победу своей аристократии, а затем расправившийся с ней, перестал существовать. В 353 г. господство над Срединной равниной делили сяньбийцы и тибетцы, находившиеся в тесном союзе. Истребив хуннов, китайцы не выиграли ничего. Даже попытка южан освободить родину от иноземного ига кончилась плачевно. Инь Хао, выжидавший результата событий в Цзянси, безучастно смотрел на гибель Жань Миня. Его 70-тысячная армия стояла у Шоучуня до 353 г., а затем была разбита тибетской конницей Яо Сяна. Долина Хуанхэ была окончательно потеряна для империи Цзинь.
Но можно ли утверждать, что этот результат полувековой истории, равно ужасный для хуннов и китайцев, был предопределен расстановкой сил, предшествовавшей развороту событий? Не была ли кем-то из вождей и полководцев допущена ошибка, из-за которой погибла целая ветвь хуннского народа и попали в неволю две трети народа китайского? Или просто сочетание случайных событий обрекло миллионы людей на бессмысленное кровопролитие[183], не допуская другого выхода? Тут место для разных мнений, и право исследователя обосновывать то, которое кажется ему истинным.
Вспомним беседу хуннского старейшины Лю Сюаня с вернувшимся в родное кочевье блестящим принцем Лю Юанем в 304 г. Оба считали, что воевать надо, но за что и против чего? Лю Юань хотел создать династию и создал ее, поссорившись с кочевниками и не помирившись с китайцами. С того момента, когда он вступил на свой путь, возврата, а следовательно и спасения, быть не могло. Тесное общение столь непохожих по манере поведения этносов, как хунны и китайцы, создавало постоянную неуверенность в последствиях любых поступков и в том, как они будут восприняты, для каждого члена создавшегося общества.
Эта «непохожесть» проявлялась в мелочах, нюансах поведения, но ведь вся жизнь человека, и судьба этноса, и даже в какой-то мере участь государства складываются из множества трудноуловимых моментов неосознанных реакций, называемых стереотипами поведения. Например, Жань Минь убивал принцев фамилии Ши во имя Великого Китая, и все китайцы поныне благословляют его[184].А вот тибетец Яо И-чжун воспринял поступки Жань Миня не как патриотизм, а как бессовестное предательство, и когда его сын Яо Сян, одержав победу, не принес ему голову Жань Миня, успевшего убежать, отец приказал дать ему сотню розог[185]. С его этической позиции, убийство предателя было важнее, нежели победа над армией врага.
Уж как беспощадна была война между Ши Лэ и Лю Яо! Все сыновья последнего погибли. Но дочь Лю Яо, захваченная в плен, не только не была убита, а стала любимой женой Ши Ху, ибо женщины в хуннских кочевьях были неприкосновенны при самых жестоких распрях. Зато в китайских дворцах женщин бросали в тюрьмы на голодную смерть или замучивали пытками.
Таких примеров можно привести много, но смысл их в том, что сопряжение двух разных стереотипов этнического поведения создало совершенно нежизнеспособное общество-химеру. Поэтому ответственность за разорение Северного Китая и гибель южных хуннов следует возложить на Лю Юаня, который, увлекшись гуманистическими иллюзиями, не ведал, что творил.
Пожалуй, более прав был Лю Сюань, предлагавший войти в союз с сяньбийцами, отвоевать у Китая нужную хуннам территорию и создать там подобие державы Хунну, какой она была до подчинения империи Хань. Именно по этому пути пошли хуннские князья Ордоса, оставшиеся после 350 г. последними представителями хуннской культуры, смертный час которой еще не пробил.
Но последними ли? Ведь сяньбийцы-муюны остались кочевым народом, объединили вокруг себя родственных им юйвэньских татабов, киданей и остатки дуаньских ухуаней. Китайцев они привлекали с разбором, использовали их как специалистов и отнюдь им не подчинялись. Захваченные земли с китайским населением были не слишком обширны и опустошены за время войн настолько, что внутри Китая на местах покинутых пашен образовались пастбища. Население муюнской империи Янь исчислялось всего в 2 460 тыс. семейств[186], т. е. составляло около 45 % населения империи Цзинь перед ее гибелью. При этом значительная часть кочевого населения империи Янь жила в Маньчжурии и с китайцами общалась мало. Племена несли тяжелую военную службу, китайцы — не менее тяжелые трудовые повинности; принцы царствующего дома дрожали за свою жизнь, ибо Муюны злоупотребляли братоубийством даже по тем временам. Короче говоря, и эта программа не принесла счастья народам, а симпатии масс имеют в политических интригах и военных столкновениях немалое значение.
Поэтому все обитатели Срединной равнины мечтали о правительстве справедливом, твердом и благосклонном равно к китайцам и к инородцам. Как ни странно, и этот вариант нашел свое воплощение, хотя последствия его было невозможно предугадать.
V. Накал
Муюн Цзюнь и его советники были трезвыми политиками. Несмотря на заявленные претензии на господство над всем Китаем, они оккупировали столько земель, сколько могли удержать без особого напряжения, а именно Шаньси и Шаньдун. Южные китайцы, несмотря на понесенные ими поражения, получили возможность вернуть себе Хэнань, а в Шэньси возникло новое царство. Чтобы понять, как это случилось, вернемся на несколько лет назад.
Начнем с того, что аллювиальная равнина лессового плато представляется путешественнику холмистой, а то и горной страной. Лесс легко поддается эрозии, и поэтому долины рек и овраги врезаны в плато на глубину 200–500 м, а так как люди живут около воды, то склоны кажутся им горами. Можно сказать, что это горный рельеф с обратным знаком, т. е. врезанный в землю.
Помимо того, в Шэньси имеются островные горные хребты, а на юге — широтный хребет Циньлин, покрытые широколиственными лесами[187]. При ярко выраженной зональности — от густых лесов, через степи, до пустынь Ордоса — эта область представляет исключительное разнообразие ландшафтов в тесном сочетании и переплетении, что отразилось на судьбах народов, ее населявших[188].
В IV веке местное население этой прекрасной страны еще не было поглощено китайцами. Народ, который мы называем тангутами, хотя и не составлял большинства населения, но жил своим бытом, храня древние традиции. В 312 г.[189] к ним прибавилось много тибетцев, сменивших нагорья Амдо на благодатные побережья реки Вэй, а вслед за тем, во время хуннского владычества, в тех краях поселилось немало степных кочевников — хуннов и сяньбийцев.
Эти последние, плохо относясь к оседлым китайцам, не распространяли своей неприязни на оседлых тангутов. В то время, когда правительство Ши Ху потеряло популярность, военный престиж и область Лян, они подумали прежде всего о себе и вскоре объединились вокруг тангутского старейшины Пу Хуна, умножив его дотоле небольшие силы.
Вспомним, что китайско-сяньбийское восстание Лян Ду было разгромлено тибетскими полками Яо И-чжуна. Помощником последнего был тангут (ди) Пу Хун, также предпочитавший тиранию хуннов «свободе», полученной из рук китайцев. За заслуги в борьбе против мятежников Ши Ху сделал Пу Хуна правителем долины Вэй (в Шэньси). Жань Минь, стремясь избавиться от командиров-инородцев, вызвал Пу Хуна в столицу, но тот понял, что сулит ему такая поездка, и предпочел восстание. Разбив преданного династии Ши тибетского вождя Яо Сяна и объявив себя сторонником династии Цзинь, Пу Хун в 350 г. принял двойной титул: шаньюй — для кочевников и царь династии Цинь — для оседлых подданных. Название династии было выбрано с толком: истые китайцы считали древнее царство Цинь наполовину жунским и вообще «варварским». Взять его за образец означало для тангутов заявить свое право на превосходство и освятить его традицией, для китайцев одиозной. Следовательно, мир с империей Цзинь был исключен. Но поскольку древнее царство Цинь объединило в III веке до н. э. Китай, то в названии крылась и программа действий. Используя насыщенность Шэньси воинственными и решительными людьми, тангуты хотели добиться такого положения, при котором все народы подчинились бы одной цели — завоеванию Китая и Великой степи и созданию страны, в которой можно было бы жить всем, ибо за время господства Жань Миня расовый принцип потерял популярность. Иначе говоря, тангуты приняли на себя миссию упорядочения Северного Китая и преследовали эту цель неуклонно в течение сорока лет.
По совету гадателя Пу Хун сменил родовое имя на Фу, но это не спасло его от беды. Бывший воевода Младшей Чжао, разжалованный за неудачную войну с Лян, Ма Цзю отравил Фу Хуна, но был казнен его сыном, вступившим на престол под именем Фу Цзяня I в 351 г.
Используя развал Младшей Чжао, Фу Цзянь I овладел Чанъанью и утвердил в этом славном городе столицу новой империи. Но тут ему пришлось столкнуться с китайцами, увидевшими в этом повод для войны, так как, по их воззрениям, в Поднебесной мог быть только один император.
Царство Лян в предгорьях Наньшаня потрясали обычные для тех времен цареубийства[190], благодаря чему оно было для тангутов неопасно. Но из Южного Китая в 354 г. пришла сильная армия, которую восторженно приветствовало китайское население Шэньси. Однако нехватка продовольствия и стойкость тангутов, засевших в чанъаньской цитадели, заставили китайского полководца Хуань Вэня начать отступление[191]. Тангутские войска преследовали китайцев, и во время отступления погиб наследный принц, любимый сын Фу Цзяня, храбрый и способный полководец. Это была слишком дорогая плата за победу. Следующий по возрасту царевич, Фу Шэн, родился слепым на один глаз, и сознание своего уродства сделало его грубым и жестоким пьяницей. Дед и отец не любили его, и он сполна выместил свои обиды на их приближенных по вступлении на престол в 356 г., для начала казнив свыше пятисот вельмож и слуг своего отца[192]. Его братьев спасло лишь очередное нападение врагов, на войну с которыми они отправились. В бою было больше надежд уцелеть, чем при дворе.
На этот раз против тангутов выступили тибетцы. Престарелый герой Яо И-чжун, умирая, в 352 г. завещал своему сыну Яо Сяну подчиниться империи Цзинь, что тот и выполнил. Однако с китайцами он не ужился и передался Муюну Цзюню, назначившему его правителем Хэнани. Там он пробыл недолго, потому что его враг, главнокомандующий южнокитайскими войсками Хуань Вэнь, в 356 г. начал наступление на север. При Ишуй (около Лояна) тибетцы потерпели поражение и, покинув фронт бежали на северо-запад, благодаря чему Хуань Вэнь занял Лоян восстановил там гробницы цзиньских императоров и возвращаясь домой, оставил сильный гарнизон. Сяньбиицы укрылись за водной преградой Хуанхэ. Для Китая это был огромный моральный успех, ради которого Хуань Вэнь пожертвовал надеждой отвоевать Шэньси, куда направился Яо Сян с 50 тыс. семей «из хуннов, кянов (тибетцев) и китайцев»[193].
Но ему и тут не повезло. Князь Фу Цзянь разбил его пестрое воинство, а самого, взяв в плен, казнил. Его брат Яо Чан подчинился тангутскому князю и впоследствии, участвуя в походах, заслужил княжеское достоинство; приведенный им народ был расселен в Шэньси.
Князь побеждал, а император свирепствовал в столице, сдирая у опальных приближенных кожу с лица. Но тангуты IV века не для того завоевали свободу, чтобы безропотно давать себя убивать озлобленному калеке. В 357 г. царевичи Фу Фа и Фу Цзянь были предупреждены дамой, которую любил Фу Шэн, что завтра их казнят. Ночью они вошли во дворец в сопровождении вооруженной стражи, нашли Фу Шэна мертвецки пьяным и, к общему удовольствию, зарезали его[194].
Благородный Фу Фа уступил престол младшему брату, ставшему Фу Цзянем II. Однако тот оказался истым хранителем древних традиций Цинь: он казнил своего брата. После этого создание новой империи было оформлено, назначен наследник и намечено направление политики — завоевание Китая. Недовольные тангутские князья в 367 г. попробовали протестовать, но были подавлены и заплатили жизнью за протест[195]. После этого Фу Цзянь II стал не только императором, но и действительным самодержцем.
Как рассматривать это новое государство? Китайцы считали его варварским, но Фу Цзянь и его окружение, естественно, держались противоположного мнения. Когда в 360 г. две орды, сяньбийская и ухуаньская, предложили Фу Цзяню свою покорность в обмен за разрешение поселиться в его владениях, циньские советники заявили царю, что «кочевники имеют лица людей, но сердца животных». С ними, бесчеловечными и некультурными, нельзя якобы иметь дело[196]. Под давлением приближенных, считавших себя носителями культуры, Фу Цзянь выпроводил гостей за северную границу, которой была та же Китайская стена или, точнее, ее руины. Это повлекло за собой последствия, важные не только для империи Цинь, но и для всех ее соседей. Попытка воплощения в жизнь древнего идеала — лучшее средство для самообмана, но не для обмана окружающих. Китайское население Шэньси все равно не считало тангутов своими; степняки убедились, что Фу Цзянь им не друг. После потери потенциальных союзников у тангутов осталась только их военная доблесть, и они начали разговаривать «с позиции силы», как некогда воины царства Цинь.
Тангутам весьма благоприятствовало, что их наиболее опасный соперник — сяньбийская империя Янь — была вынуждена искать союза с Цинь. В 360 г. умер Муюн Цзюнь, оставив престол молодому сыну Муюну Вэю. Последний имел мудрого руководителя, Муюна Ко, руководившего империей и правильно понявшего необходимость объединения с тангутами против Южного Китая. В 362 г. сяньбийцы перешли Хуанхэ, бывшую пограничной рекой, но китайский главнокомандующий Хуань Вэнь заставил их отступить[197].
Положение сяньбийской империи стало тяжелым, ибо достаточно было южным китайцам форсировать Хуанхэ, и население Хэбэя помогло бы им выгнать варваров из Срединной равнины. Поэтому сяньбийцы собрались с силами и в 365 г. вернули себе Лоян.
Развивая успех, сяньбийская конница Муюна Чуя очистила от цзиньских войск Шаньдун и дошла в 366 г. до реки Хуай. В 369 г. Хуань Вэнь попытался организовать контрнаступление, но при Фаньтоу (в Хэнани) китайцы были разбиты наголову сяньбийцами. Вслед за тем подошли тангуты и тоже одержали победу над отступавшими силами южных китайцев. Злополучный Хуань Вэнь сжег флотилию, заведенную им на реке Хуай, и поспешил убраться на юг. Река Хуай снова стала границей между «варварским» и национальным Китаем.
Но если военная сила и союз с Муюнами позволили Фу Цзяню II решить проблему юга, то совсем иное сочетание обстоятельств сложилось на севере. Там было, с одной стороны, легче, с другой — сложнее.
На севере Шэньси граничит с Ордосом, где в IV веке жили хунны, не ушедшие с Лю Юанем на завоевание Китая и не погибшие там от лукавого Жань Миня. Эти хунны управлялись другой ветвью рода древних шаньюев, отделившейся от китаизированной главной линии еще в начале III века. В отличие от своих двоюродных братьев ордосские хунны породнились с табгачами, так что в IV веке в жилах их князей текло немало табгачской крови, как, впрочем, и у табгачей оказалось немало крови хуннской[198].
Китаизация этих хуннов коснулась минимально, так как именно они в конце III века дважды пытались поднять восстание и, потерпев поражение, стали к Китаю в положение «родственников убитых», а, по понятиям родового строя, это исключало дальнейшие контакты.
С точки зрения этнологии, в ордосских хуннах мы видим второй вариант развития этноса, тот самый, который был предложен как путь восстановления независимой державы старейшиной Лю Сюанем и отвергнут князем Лю Юанем. Они сохранили большую часть своих кочевых традиций, наладили дружеские отношения с соседями — табгачами и тангутами и, юридически подчинившись последним, сохранили автономию и культуру. У ордосских хуннов, как и у их предков в эпоху расцвета державы, кочевой быт и родовой строй были в полной силе. В источнике[199] перечислено 19 родов, причем «все имели свои стойбища и не смешивались». Знатные фамилии те же: Хуянь, Бу (Сюйбу), Лань и Цяо (Циолин). Они по-прежнему держат и передают наследственно, т. е. в пределах рода, старые хуннские должности. Род Сюйбу владеет должностью жичжо. Род Лань — должностью цзюйкюев, а род Цяо — должностью данху, а также новыми должностями — духоу, чэянь. О положении рода Хуянь нет данных, и это понятно: ведущая часть этого рода откочевала на запад еще в 93 г. Поэтому в среде южных хуннов род Хуянь места в иерархии не имел.
На этом кончается сходство, а различие не менее знаменательно. Оказывается, что шаньюи теперь избираются исключительно из рода Тугэ, который находится в списке «простых» родов. Высшие чины государства носят титулы, по старой традиции обязательно дублирующиеся: Сянь-ван, восточный и западный; Или-ван, восточный и западный (титулы включают китайский термин «ван»); остальные князья тоже попарно: Юйлу, Цзянь-шан, Шофан, Дулу, Сяньбу, Аньло — всего 16 чинов. Все должности замещались родственниками шаньюев, т. е. фактическая власть принадлежала одному роду Тугэ. Итак, мы наблюдаем сосуществование старой и новой знати и замену союза родов гегемонией одного рода. Кроме этих двух чиновных систем были еще менее почетные посты, связанные с выполнением конкретных заданий, иначе говоря, имелось служилое сословие. Надо полагать, что старая знать была оттеснена от управления и довольствовалась титулатурой, иначе откуда бы взяться стольким новым чиновным должностям.
Территория, находившаяся во владении хуннов, включала не только Ордос, но и прилегающие к нему с востока равнины Шаньси и на западе — склоны хребта Алашань. В интересующее нас время хунны имели двух вождей: в самом Ордосе правил Лю Вэйчэнь, а в Шаньси — его двоюродный брат Лю Кужэнь, находившиеся в тесной дружбе, а народ составляли «люди смелые, любившие бунтовать»[200].
И все-таки, хотя общественная организация ордосских хуннов была достаточно гибкой, территория — обширной, географическое положение — удачным (ибо войны проходили южнее), долгое время они серьезной силой не являлись. В засушливую эпоху II–III веков пустыни Ордоса, несмотря на близость огибавшей их реки, могли прокормить лишь ничтожное число кочевников, да и то скудно. Нужные им дожди выпадали южнее и угрожали лессовой стране Шэньси наводнениями[201]. Но к середине IV века положение изменилось. Тихоокеанские муссоны, подобно атлантическим циклонам, сменили путь своего прохождения[202]. Они принесли животворную атмосферную влагу, до тех пор изливавшуюся на сибирскую тайгу и на истоки притоков буйной реки Хуанхэ, в просторы Великой степи[203]. Изголодавшаяся земля ответила на это быстро. Зазеленели дотоле сухие степи, кусты тамариска начали связывать барханы, ягнята нагуливали жир на нежных весенних травах, кони перестали страдать от бескормицы, а хунны, оказавшись хозяевами упавшего с неба изобилия, ощутили себя снова могучим народом. В 361 г. Лю Вэйчэнь принял к себе изгнанных Фу Цзянем сяньбийцев и ухуаней, порвал с тангутами и заключил союз с ханом табгачей Шеигянем.
Однако не меньший экономический подъем по тем же причинам выпал на долю табгачей, отделенных от хуннов только рекой Хуанхэ. Если до середины IV века эти храбрые воины еле-еле переживали тяжелые зимы и жаркие летние месяцы, то теперь и они набрали силу, благодаря которой хан Шеигянь стал считать себя не союзником, а повелителем Лю Вэйчэня. Последний не ужился со своим полудиким повелителем и в 365 г. восстал. В 367 г. Шеигянь пошел войной на Лю Вэйчэня. Их разделяла Хуанхэ, шел осенний ледоход, и Лю Вэйчэнь, оставаясь в Ордосе как в крепости, считал себя в безопасности. Шеигянь приказал бросать на плывущие льдины фашины из тростника. Лед сперся и вскоре окреп. Табгачи перешли реку Хуанхэ как по мосту. Не ожидавший появления врага Лю Вэйчэнь бежал к тангутам, а Ордос остался за табгачами.
Происшедшие события могли бы вынудить Фу Цзяня к активным действиям на северной границе, если бы его внимание не было сосредоточено на южной окраине империи вплоть до 369 г. Хан Шеигянь получил передышку, но не мог использовать ее, потому что потерял тыл. Пока засуха сжигала берега Орхона и Селенги, а пустыня тянула свои желтые пальцы к Хангаю и Хэнтею, табгачский хан считал себя обладателем этих пустых земель. Но как только благодатный дождь превратил пустыню в цветущую степь, в ней проявили себя сильные и смелые люди, отказавшие в повиновении чужому хану. Это были жужани.
Широко распространенная точка зрения, что народ (этнос) — это группа людей, связанная родством или происхождением, языком и культурой, на наш взгляд, правильна только отчасти. При возникновении этноса эти черты обычно отсутствуют, а появляются позже, когда разноплеменная и разноязычная масса спаивается в тесный коллектив, роднится друг с другом, беседует на общепринятом языке и в процессе совместной жизни вырабатывает навыки, становящиеся затем культурной традицией. Так, по легенде, сложились римляне, которых не было до Ромула, и так же, уже по истории, возникли турки-османы и сикхи. Мы не всегда можем проследить этногенез того или иного народа до момента его возникновения, но когда нам это удается, мы всегда наталкиваемся на тот факт, что этническая целостность возникла в результате сочетания событий истории.
Жужани — народ, возникший буквально на глазах историков Центральной Азии. Это осколки разбитых табгачами сяньбийских и хуннских родов. Те, кому посчастливилось спастись от жестокого врага, нашли себе убежище в бескрайней Монгольской равнине и постепенно сжились между собой настолько, что к концу IV века организовались в орду и превратились в самостоятельный этнос[204].
Основателем их орды считается дезертир из китайской армии Югюлюй, собравший вокруг себя около сотни подобных ему беглецов. Эта группа стала центром объединения разноплеменных и разноязычных людей, связанных только исторической судьбой.
За 30 лет у них сменилось пять предводителей[205], но к 390 г. жужаньская орда охватывала уже всю Халху и была враждебна растущему могуществу табгачей[206]
Несколько позже, во второй половине IV века, в Степь потянулись племена
Телеские племена были очень нужны жужаням, но жужаньская орда была совсем не нужна телесцам. Жужани сложились из тех людей, которые избегали изнурительного труда. Дети их предпочли вообще заменить нелегкий труд пастуха добыванием дани. Телесцы привыкли к труду скотовода. Они хотели пасти свой скот и никому ничего не платить.
Сообразно этим склонностям сложились политические системы обоих народов: жужани слились в орду, чтобы с помощью военной мощи жить за счет соседей. Телеуты[208] оставались слабо связанной конфедерацией племен, но всеми силами отстаивали свою независимость. Этим двум народам табгачи уступили свою родину — северные степи. Это обязывало их найти новую — на юге, но они натолкнулись на тангутов.
В 367 г. во всех трех государствах, располагавшихся на берегах Хуанхэ, произошли столь коренные перемены, что этот год можно назвать переломным. Хунны поссорились с табгачами, и Лю Вэйчэнь бросился в объятия Фу Цзяня, умножив в царстве Цинь число инородцев; тангутские князья возражали против политики царя, и после их казни собственно тангутский элемент потерял в империи Цинь изрядную долю значения; в сяньбийской империи Янь скончался мудрый и опытный «наставник царя», т. е. глава правительства Муюн Ко, покровитель талантливого полководца принца Муюна Чуя. «Наставником» царя стал завистливый и недалекий Муюн Пин. Императрица-мать, ненавидящая Муюна Чуя, вместе с правителем решила избавиться от своего лучшего полководца. Муюн Чуй, вовремя предупрежденный доброжелателями о готовящемся покушении на его жизнь, бежал к Фу Цзяню II, который, надо сказать, принял его радушно.
Для Муюнов это была большая потеря, вызванная исключительно завистью, злобой и глупостью лиц, в то время стоявших у власти. Вступила в силу закономерность хода событий. Как лавина, она набирала силу постепенно и сметала все на своем пути, пока не уляжется в глубокой долине, на трупах людей и животных, потеряв инерцию толчка, произведенного либо по мудрому расчету, либо по легкомысленному порыву — лавине это безразлично.
Конец 369 г. был как нельзя более удачным моментом для замыслов Фу Цзяня II. Муюн Пин был не только завистлив, но и жаден. Он собрал огромное, поистине несметное богатство, облагая налогом воду в источниках, но при этом не платил жалования солдатам. Естественно, что те не хотели отдавать за этого скупердяя жизнь.
Циньские войска под командой способного полководца Ван Мэна одним ударом взяли Лоян. Затем, в начале 370 г., они ночной атакой уничтожили укрепленный лагерь сяньбийцев и сожгли в нем склады с военным снаряжением. Яньский император Муюн Вэй приказал распределить богатства своего «наставника» между воинами и после этого двинул армию на тангутов. Поздно! Энтузиазм тангутского патриотизма был выше стимула денежных наград. Сяньбийцев смела атака тангутов, и Муюн Пин в одиночестве бежал с поля боя в крепость Е, которую тангуты немедля осадили. Так как в тангутских войсках была крепка дисциплина и строго запрещен грабеж, девятимиллионное[209] китайское население Хэбэя вернулось к мирным занятиям, предоставив сяньбийцев их участи.
Муюн Вэй и Муюн Пин бежали, покинув крепость, к себе на родину, а Фу Цзянь II, явившийся в Е, ввел Муюна Чуя в царский дворец, из которого тот был некогда изгнан своими соплеменниками. На этом кончилась война. Муюн Вэй не нашел поддержки на родине. Ему пришлось защищать свою жизнь от разбойничьих шаек, и спасло его только то, что тангуты взяли его в плен. Фу Цзянь принял юного пленника милостиво и поселил его вместе с другими пленными сяньбийцами в еще не восстановленной полностью Чанъани, чтобы они служили своему благородному победителю. После этой громкой победы царства Лян и Тогон признали себя вассалами империи Цинь[210].
Схватка тибетского яка с сяньбийским тигром весьма благоприятствовала китайскому дракону, но этот неуклюжий ящер опять все прозевал. Вместо того чтобы быстро двинуть войска на север, Хуан Вэнь провел 370 г. в бездействии, а в 371 г. произвел государственный переворот, сменил императора, стал регентом и пробыл в этой должности до смерти, наступившей в 373 г. За эти три года Фу Цзянь реорганизовал свою армию, пополнил ее сяньбийцами и сам начал наступление на китайцев.
В 373 г. тангуты пересекли хребет Циньлин и захватили Сычуань. Этим они обезопасили свою южную границу. В 376 г. одним ударом было завоевано царство Лян, примыкавшее к тангутским землям с запада. В тот же год храбрый табгачский хан Шеигянь был убит своим побочным сыном, истребившим заодно всех своих братьев. От этой жуткой резни был спасен только малолетний внук Шеигяня — Гуй. Воспользовавшись замешательством в ставке табгачей, Лю Вэйчэнь привел в нее тангутские войска, которые казнили убийцу, но одновременно прикончили и самостоятельность табгачского ханства. Степь была административно разделена на восточную (от Ордоса) и западную (Ордос и Алашань) части, управление которыми было доверено хуннским князьям: восток — Лю Кужэню, а запад — Лю Вэйчэню, верным союзникам тангутского царя, или, что то же, императора Цинь. Успехи тангутского оружия так поразили воображение современников, что даже корейские царства Когурё и Силла[211] прислали в Чанъань послов с дарами, которые, по китайскому церемониалу, были приняты как дань. Объединение Северного Китая, на горе китайским патриотам, закончилось образованием еще одного инородческого царства!
В то двадцатилетие, когда тангутские войска на всех границах шли от победы к победе, внутри страны царил мир и расцветала культура. Однако и то и это таило в себе ростки грядущих бед, пожалуй, в большей мере, нежели к тому вело неумеренное расширение пределов империи Цинь. Впрочем, как мы увидим, оба процесса были взаимосвязаны, и связь эта была однозначна.
Поделиться книгой: