Стена Плача (повести и рассказы)

Но это – не забывайте о маме – только полбеды.

Дед Марины, в прошлом белый офицер, докатился с Добровольческой армией до Чехии. Из множества дорог, живо описанных Толстым и иже, он выбрал далеко не худшую, сменив мундир офицера на сюртук студента Пражского университета, в стенах которого он и познакомился с княгиней Ольгой, будущей бабушкой Марины. Естественно, они поженились и в двадцать четвертом произвели на свет Марининого отца. Тот, как принято, получил два высших образования, произвел двух дочерей, а когда Хрущёв предложил старой эмиграции возвратиться на Родину, то захотелось вдруг отцу Марины, никогда не видевшему России, вернуться на берега свои…

Теперь вы поняли, что Марина не просто русская, а внучка белого офицера и дочь весьма сомнительных родителей.

Как заикнуться маме ещё раз о женитьбе – уму непостижимо! Ослушаться? Да как вы могли такое произнести?! Разве Мальчик не знает, как она забегала все годы ему дорогу, обе руки подкладывая под трамвай. Нет, нет и ещё раз нет! Видеть её слёзы – скорей самому захлебнуться в них.

Но чтобы Мальчик не колебался, чтобы не было у него сомнений в решительности мамочкиных слов, твёрдо защищающей кровное право на выбор достойной невестки, через день, не оставляя никаких шансов на возможный компромисс, – лаконичная телеграмма в деканат: «Волнуюсь молчанием Вылетаю пятницу Заклинаю Мама». И с интервалом в два часа, не давая опомниться, нокаутирующая вторая: «Срочно позвони домой Не делай глупостей Мамы сердечный приступ Целую Лена».

Две упавшие на стол замдекана неразорвавшиеся бомбы буквально вырвали его с лекции. Гневные крики возмущённой женщины: «Немедленно звони домой! Как ты можешь так волновать мать!» – окончательно разрушили хлипкую оборону. Когда по срочному тарифу он сумел дозвониться до Одессы и услышать взволнованные голоса живых ещё мамы и сестры, секундантам его было впору выбрасывать белое полотенце.

– Мамочка, успокойся. Как твоё здоровье?

– Я не желаю тебя знать! Ты обещаешь мне её оставить?

– Но ты ведь её не знаешь.

– И знать не хочу! Я для того тебя растила, чтобы ты мою жизнь укорачивал?

– Мама, как ты себя чувствуешь?

– Моим врагам! Я знать ничего не желаю! Ты должен её оставить! Ты мне обещаешь?

– Подожди… Дай я тебе всё объясню…

– Нечего мне объяснять! Ты что, хочешь моей смерти? Ты должен её оставить! Ты мне обещаешь?

– Да, но…

– Ты дал мне слово. Я из-за тебя все ночи не сплю! Мне стыдно людям в глаза смотреть!

– Мама, успокойся. Всё будет хорошо!

– Моё здоровьё не блещет. Лене через месяц рожать, а у неё из-за волнений с тобой болит живот. Мне всё это надо? Ты подумал о нас? Ты подумал, что будет, если у неё из-за тебя будет выкидыш? Счастье, что папа умер и этого не слышит! Не дай бог дожить до такого!

– Мамочка, не волнуйся, я никогда не женюсь.

– Ты мне обещаешь с ней расстаться? Я могу не прилетать?

– Я же тебе уже сказал. Занимайся Леной. Ей скоро рожать.

– Сыночка, ты дал мне слово. Возьми себя в руки. Будь мужчиной. Я все дни сижу на корвалоле. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю и хочу видеть тебя счастливым. Но только в Одессе и с нашей девочкой.

Кто посмел бы после такого разговора огорчить маму? Причинить её истерзанному сердцу лишнюю боль?

И с детства образцово-показательный Мальчик, остудив в маминых слезах пылкое мужское сердце, мужественно выполнил сыновний долг, невнятно пробормотав недоумевающей Марине, что мама… через год он должен уезжать… он обещал… у сестры болит живот…

Сестринский живот Марину окончательно доконал, ибо со времён Второго Храма не было ещё в мире более веского аргумента в пользу рассторжения двух сердец.

Слёзы Марины остались за кадром. Как и то, что она ему сказала. Не судьба…

***

Прошёл год. И как в том анекдоте, произошла в семье его японская трагедия. Совершенно неожиданно для Марины он принёс ей в день рождения двадцать одну чайную розу, неизвестно где найденную им в февральском Новосибирске.

Через два месяца несостоявшаяся княгиня Одоевская перешла на более благозвучную для столбового дворянства фамилию Нисензон.

А ещё через несколько лет, когда танкист Нисензон вернулся после Ливанской войны, она родила ему двух близнецов. Девочка, вылитая бабка, княгиня Одоевская, так и получила её имя – Ольга, а мальчик в честь одесского деда назван Моше.

И хоть по закону они и не стопроцентные евреи, и не российские князья, оба – а им только по двенадцать – рвутся в армию и только в элитные войска. Они хотят быть десантниками. Ну чем не трагедия?

Ах, если бы мама знала об этом!

Но она, так никогда и не простив его, благословила их брак и умерла через полгода от инфаркта. В честь нее и названа первая дочь – Голдой.

Нужна мне ваша фаршированная рыба

– Не обещайте деве юной любови вечной на земле… – пропел над Изиным ухом хриплый голос.

– Что? Что такое? – Изя встрепенулся и резко обернулся.

– Ося развёлся с Мусей, – отступив на шаг, осведомил его низенький старичок, несмотря на сентябрскую теплынь, одетый в габардиновое пальто и галоши.

– А… – недоуменно начал Изя, но старичок опередил его вопросы и галантно представился:

– Хуна Абович Камердинер, отец Муси Тенинбаум…

– Да, но вы ведь… – стал припоминать Изя и запнулся.

– Да-да, ты прав, – обрадовался старичок тем, что его не забыли, – в пятьдесят четвертом, через месяц после Мусиного замужества, я попал под трамвай.

– Да… – подтвердил в замешательстве Изя.

Старика он абсолютно не помнил, разве что видел на Осиной свадьбе, а затем присутствовал на похоронах… Но ведь это было Бог знает когда, лет тридцать назад… Нет больше, быстро стал подсчитывать он.

– Я тогда не сам попал под трамвай. Меня толкнули, – затараторил старичок. – Не иначе как компаньон, с которым держал я артель по ремонту мебели, решил списать таким образом свои долги.

– Но… это что за цирк? – осторожно возмутился Изя, подозревая, что некто решил подшутить и совершить чудовищную мистификацию.

– Я пришёл мстить за свою единственную дочь. И как тень отца Гамлета, буду повсюду преследовать негодяя, – объявил о своих намерениях старичок. – Шутка ли, мужику за пятьдесят, а он завёл молодую любовницу и оставил жену, с которой в счастье и согласии прожил тридцать лет с копейками!

С этими словами старичок испарился, дабы Изя мог убедиться, что он действительно «тень отца Гамлета», а затем объявился за его спиной, небрежно постучав тросточкой по Изиному плечу.

– Ну что, удостоверился, Фома неверующий? – усмехнулся старичок. – Хуна Абович не так прост, как вы думаете.

Изя осторожно осмотрелся, но, похоже, никто из прохожих, а встреча произошла на достаточно людном проспекте Мира, ничего удивительного не увидел. Как будто и не было никаких мистификаций и перелётов.

– Что ты замолк? – вновь постучал тростью по Изиному плечу старичок. – Я ведь недаром именно к тебе обратился.

Изя недоумевающе «проглотил» и эту фразу, ожидая кульминационной развязки: если призраки и появляются, то не просто так…

– То, что ты с Осей уже несколько лет не общаешься, я знаю… Слухи и наверх дошли. Но… у тебя ведь тоже дочь?

– Да, Регина, – подтвердил Изя.

– Я к тому и говорю. Будь осторожен. Муж её… Ты ведь выдал её недавно замуж?

– Да, – только и смог пролепетать Изя, пораженный осведомленностью старичка.

– Он хоть и еврей, но не нравится мне. Большой швыцэр. Как и мой зятек. Смотри, чтобы и тебе не пришлось стать на путь мщенья.

Хуна Абович отошел на шаг, покачал головой и, кривляясь, гнусно пропел: «И как ни сладок мир подлунный, лежит тревога на челе. Не обещайте деве юной любови вечной на земле», – после чего помахал ручкой и исчез.

– Регина, доченька… – Изя схватился за сердце, опустился медленно на колено и неловко согнув ногу, повалился боком на асфальт…

* * *

Мы очень быстро, я бы даже сказал поспешно оказались в центре комнаты, на дверях которой написано мелом: «Восьмидесятые годы. Вторая половина». Позднее, для острастки на дверях повесят табличку: «Россия. Двадцатый век. Входить осторожно». Но это будет позже, когда историки и архивариусы проделают свою рутинную работу – задокументируют, пронумеруют и скрепят печатями события и факты. А пока порядок не установлен и обывателям дозволено многое, воспользуемся случаем и прошмыгнём в комнату, «1986 год».

* * *

Февраль. После этих слов так и хочется сказать: «Достать чернил и плакать».

Ибо не успел петух прокукарекать три раза, как Регина собралась замуж. Конечно, двадцать четыре года – не тот возраст, когда надо куда-то спешить, но если появился мальчик из приличной еврейской семьи, то почему бы его не взять? Тем более что летом Славик заканчивает Киевский институт инженеров гражданской авиации. А то, что он работает простым электриком на Школьном аэродроме, ему только в плюс – дурака не валяет и труда не боится. Нет, нет, таких женихов надо брать обеими руками и не задумываться.

Всё это Слава Львовна ненавязчиво пояснила Регине, для верности добавив, что если она и дальше будет перебирать харчами, то в результате останется старой девой. Как Роза, из тринадцатой квартиры. Переспелая ягода годится лишь на вино.

– Брала бы лучше пример с Дины, Осиной дочки, которая хоть и моложе тебя на три месяца, а уже год как замужем за зубным техником. А довод, что у жениха нос с горбинкой и он немного сутулится, спрячь в карман. Для семейной жизни нос не самое главное. Нечего привередничать… Ты тоже, – и тут бабушка для пользы дела слукавила, – неписаная красавица.

Регина колебалась, сравнивая Славика с другим претендентом, преподавателем курсов иностранных языков, который настолько нравился Шелле и Изе, что когда приходил в дом, неизменно получал приглашение остаться на обед. До тех пор, пока не признался, что женат, имеет двухлетнего сына, но ради брака с Регишей намерен подать на развод.

Суббота, 22 февраля 1986 года. Всевышний, как обычно, в этот день отдыхал, иначе бракосочетание отменил бы. Или перенес на другой день.

Не стыдясь слез, Изя протирал платком глаза и с грустью глядел на ликующих жену и дочь: как ни старался он отложить свадьбу хотя бы до майских торжеств – им приспичило ко Дню Советской Армии.

Свадьба, как и похороны, – время, когда собирается вся семья.

Даже если с соседями и друзьями наберется человек семьдесят, впоследствии обе стороны будут утверждать, что гостей было не менее ста, особо гордясь звонком дяди Яши из Нью-Йорка и тети Фриды из Чикаго, ибо с ними, то есть с их семьями, если бы они сидели за столом, было бы все сто пятьдесят.

– Но что делать? – рассуждала мама Славика. – Когда мы так разбросаны по свету! Зато Сёмочка, какой молодец, позвонил кому-то в Израиле, и мне занесли десять долларов… Что с ними делать, ума не приложу. Если их найдут, это же уголовное дело. Найти бы кому продать… Доллар, говорят, идёт один к пяти. Десятка – не бог весть какие деньги, но Сёме они легко не достаются. И если он сумел их от себя оторвать, то это о чём-то говорит. У вас нет, случайно, надёжного покупателя? – заговорщически поинтересовалась она напоследок, и тяжело вздохнула, услышав в ответ: «А кому эти доллары нужны?». – Да, вы правы. Я тоже так считаю. С ними кашу не сваришь.

Свадьба. К ней готовятся с трёх сторон. Третья, наиболее многочисленная, названная Славиком “массовка”, предпочитает в день свадьбы только лёгкий завтрак.

– Ты не очень наедайся, – напоминает Муся Тенинбаум Осе, как только открывает он утром холодильник, – не забудь, что вечером мы идём к Изе на свадьбу.

Бьюсь об заклад: подобную фразу в этот день повторяют во многих семьях, понимая, что большую часть денег, выделенных на свадебный подарок, необходимо в тот же вечер отъесть.

Мужей, дабы у них не случился голодный обморок, осторожно подкармливают бутербродами и поят сладким чаем. Они мужественно переносят лишения и, дорвавшись до стола, лихорадочно заполняют ёмкости…

Свадьба… Кроме вкрапленных в тосты двух ещё не забытых в народе слов «нахыс» и «лэхаим», о том, что она еврейская, говорит не многое. Разве что тихо плачет в центре стола Слава Львовна: «Я уже могу спокойно лечь и умереть, если дожила до этого счастливого дня», – принимая, как должное, возражения Регины: «Бабуля, тебе ещё надо женить правнуков», и оркестр срывается временами на не одобряемые властями «Семь сорок».

– Ты можешь достать оцинкованные трубы? – доброжелательно улыбаясь, Ося подошёл к присевшему отдохнуть жениху. – Я – Регинин дядя, – для верности добавил он и обнял счастливчика за плечо.

– Славик, – машинально протянул тот руку, с трудом восстанавливая дыхание.

Ося пожал ее и продолжил:

– Раз у тебя появилась семья, ты должен уметь крутиться.