Алексей КАЛУГИН

Время — назад!: Фантастические рассказы.

СОДЕРЖАНИЕ

ПЕРВАЯ МАРСИАНСКАЯ

Рождество рядового Берковица. Рассказ

Колдун. Рассказ

Рассвет потерянных душ. Рассказ

Побочный эффект. Рассказ

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

Больше хороших новостей. Рассказ

Только один день. Рассказ

Поделись со мной своей печалью. Рассказ

Реквием по мечте. Рассказ

Большая литература. Рассказ

Империя подставилась под удар. Рассказ

РУКА ОБ РУКУ

Голова-комод. Рассказ

В саду. Рассказ

Разлученные. Рассказ

Завтра, вчера, всегда. Рассказ

Свой Марс. Рассказ

Смысл жизни по Юрию Семецкому. Рассказ

Сезон открыт. Рассказ

ВОЗДАЯНИЕ

Убирайтесь вон из моих снов! Рассказ

Время — назад! Рассказ

А у нас — декаданс! Рассказ

Советник по культуре. Рассказ

Старики. Рассказ

РЕФЛЕКСИЯ

Синдром Лазаря. Рассказ

Крылья над миром. Рассказ

Срывающий Маски. Рассказ

Лжец. Рассказ

ПЕРВАЯ МАРСИАНСКАЯ

Рождество рядового БерковицаМне казалось, что я умер. Черт возьми, это было совсем не так уж плохо, как может показаться живым. В особенности человеку, которому ни разу не довелось побывать на нашей передней линии обороны в тот момент, когда трагги ведут массированный артобстрел.Мне казалось, что умерли все.Я — это уж само собой. А также командир нашего расчета лейтенант Шнырин и двое моих приятелей — рядовые Динелли и Берковиц, — с которыми мы вот уже пятую неделю сидели в грязной, вонючей песчаной яме, рядом со здоровенным стальным монстром, из которого мы время от времени, выполняя приказы командования, палили куда-то в небо. Весь расчет строился на том, что наши снаряды непременно угодят в окопы траггов. Возможно, так оно и было. Да только нам об этом ничего не было известно. Мы предпочитали не высовываться за бруствер. Так было проще — война превращалась в набор рутинных действий, которые каждый из нас должен был совершать.Так продолжалось до тех пор, пока шальной снаряд траггов, пролетевший по какой-то совершенно немыслимой траектории, не взорвался, зарывшись в заднюю стенку нашего окопа.Наибольшее удовольствие мне доставляло полное безмолвие, присущее, как оказалось, потустороннему миру. Тишина на войне — сама по себе вещь почти немыслимая. Все время вокруг тебя что-нибудь грохочет, стреляет или взрывается. На худой конец, командир орет как оглашенный, пытаясь перекричать треск статических помех в надежде, что его доклад будет услышан на командном пункте. В такие минуты у меня порою возникали сомнения, есть вообще кто живой на противоположном конце линии связи или же лейтенант просто бросает слова в пустоту, дабы убедить себя и нас, что командование о нас пока еще не забыло?Нет, конечно же, о нас не забывали. Доставка провианта, воды, почты и — что самое главное! — боеприпасов осуществлялась бесперебойно. Незадолго до накрывшего нас взрыва с той стороны песчаной пустыни, которую мы отчаянно обороняли, к окопу подъехал радиоуправляемый автокар и свалил на землю груду алюминиевых ящиков. Ко всеобщей радости, среди стандартных маркированных контейнеров оказался и мешок с почтой.Разбросав в сторону ворох газет, которые давно уже никто не читал, мы выгребли из мешка письма. Три письма лейтенанту Шнырину, одно — мне и по два Динелли и Берковицу.Последнему, помимо писем, предназначалась еще и небольшая картонная коробка.— Это от мамы, — благоговейным полушепотом сообщил Берковиц, взяв в руки посылку.Мы все затаив дыхание наблюдали, как он открывал коробку. Словно надеялись, что сейчас произойдет чудо.Но чуда не произошло. В коробке находился торт домашней выпечки, от которого за то время, пока посылка проходила по всем инстанциям армейской почты, а затем летела с Земли на Марс, остались только сухие, как камень, бесформенные и местами заплесневевшие куски. Берковиц попытался было погрызть один из них, размочив предварительно в кружке с горячим чаем, но, едва только попробовав то, что получилось, выплюнул и закинул коробку в дальний угол окопа, где у нас находилась мусорная куча.Но предварительно Берковиц достал из коробки пару красных шерстяных носков ручной вязки. С ними-то за время доставки ничего не случилось.Натянув один из носков на руку, Берковиц сначала понюхал его, а затем, чуть наклонив голову, медленно провел им по грязной, заросшей недельной шетиной щеке.Неожиданно выражение лица Берковица изменилось. Он быстро сдернул носок с руки. В руке, зажатая между средним и указательным пальцами, осталась небольшая прямоугольная открытка, на которой была изображена наряженная елка.— Это что еще такое? — удивленно посмотрел на открытку лейтенант.Берковиц перевернул небольшой глянцевый прямоугольник и прочитал текст на обратной стороне открытки.— Поздравление с Рождеством, — сказал он.И его тонкие губы расплылись в счастливой улыбке.— С Рождеством? — удивленно переспросил я. — Разве уже был Новый год?— У вас, русских, все не как у людей, — усмехнувшись, махнул на меня рукой Динелли. — Рождество приходит на неделю раньше Нового года.— Да ну? — недоверчиво посмотрел я на Динелли: итальянец был мастером на всевозможные розыгрыши.— Точно, — кивком подтвердил его слова лейтенант Шнырин. — У католиков Рождество наступает на неделю раньше Нового года.— Слушай, а ты разве не еврей? — спросил я у Берковица.— Еврей, — кивнул тот.— Так какой же ты в таком случае католик?— А я и не говорю, что католик.— Разве у евреев тоже бывает Рождество?— Рождество давно уже стало для всех праздником, не имеющим никакого отношения к религии, — ответил Берковиц, — Это что-то вроде подготовки к празднованию Нового года.— Где же в таком случае официальное поздравление от командования? — поинтересовался Динелли.— Откуда мне знать? — пожал плечами лейтенант. — Кто-нибудь вообще-то знает, какое сегодня число?Ответить ему не смог никто.С того момента, как мы десантировались на Марс, время для нас перестало существовать. Оно исчезло неизвестно куда: то ли оказалось разорванным в клочья воющими, словно бешеные псы, снарядами траггов, то ли растворилось в нашем собственном тягостном ожидании очередного артобстрела. Наверное, и красноватые марсианские сумерки также не способствовали быстрой и безболезненной адаптации к новому режиму смены дня и ночи. Хотя, скорее всего, все дело было в том, что после недельного пребывания в окопах всем нам стало до такой степени омерзительно и одновременно безразлично все, что происходило вокруг, что мы подсознательно перестали обращать внимание на ход времени. В конце концов, не все ли равно, как долго ты просидишь в грязном, вонючем окопе, питаясь просроченными консервами, вызывающими не столько чувство насыщения, сколько мучительную изжогу, и запивая их абсолютно безвкусной коричневатой бурдой, которую в зависимости от того, что значилось на этикетке, мы называли то чаем, то кофе, если в конечном итоге всех нас ожидал один и тот же подарок — случайно залетевший в окоп вражеский снаряд.Случайно, потому что конкретно в наш или в чей-то другой окоп трагги, конечно же, не целились. Они просто молотили наугад по нашей территории. А мы отвечали им тем же.Такая война могла продолжаться до бесконечности.Но вот из-за чего она, собственно, началась, мы, те, кто вот уже без малого два месяца сидит, зарываясь все глубже в красноватый марсианский песок, скорее всего, никогда уже не узнаем. Войну начинают президенты и стоящие за их спинами генералы. Нам же, простым рядовым, сержантам, как, впрочем, и младшим офицерам вроде командира нашего артиллерийского расчета лейтенанта Шнырина, предоставляется только право геройски погибнуть на этой войне. Если полистать газеты, которые мы давно уже не читаем, то на страницах, где речь идет о боевых действиях, можно найти списки особо отличившихся и получивших за это высокие правительственные награды солдат, а рядом — описания совершенных ими подвигов. Возможно, на Земле кто-то и принимает эти сводки за чистую монету, но мы-то отлично знаем, чего они стоят. Человека разорвало на куски снарядом траггов, когда он вылез из окопа, чтобы, спустив штаны, посидеть спокойно на корточках пару минут в стороне от всех, а в газете напишут, что он геройски погиб во время боевой операции, до конца исполнив свой воинский долг.Тупая, бестолковая война.Наверное, все было бы не так ужасно, если бы каждый из нас мог четко представить себе, ради чего мы сражаемся и гибнем на планете, до которой прежде никому на Земле не было дела.На идее колонизации Марса был поставлен большой и жирный крест лет десять назад, после того как очередная попытка отыскать запасы воды завершилась неудачей. Вода на Марсе была, но не в тех количествах, какие требовались для того, чтобы колонисты могли начать полномасштабную хозяйственную деятельность. А может быть, нам просто не удалось ее найти. Какая разница. Суть в том, что Международная организация стратегического планирования, заслушав очередной доклад представителя Комитета по аэронавтике и исследованиям космического пространства, вынесла вердикт, что деньги налогоплательщиков, вкладываемые в изучение Марса, расходуются понапрасну. Все. Программе исследования и освоения планет Солнечной системы пришел конец. Предназначенные для нее средства были направлены в иное, более перспективное русло.На Марсе продолжали работать две или три геологические экспедиции. Но все это была рутина. Мы просто обозначили свое присутствие на Марсе, а вовсе не пытались отыскать пути к потенциальным богатствам почти не исследованной планеты. С теми скудными средствами, что имелись в распоряжении организаций, занимавшихся изучением красной планеты, они не имели практически никаких шансов сделать открытие, которое смогло бы вновь привлечь к нему внимание общественности.На Марсе работала еще и археологическая экспедиция, организованная на средства некоего богатого мецената, который надеялся отыскать под красными песками следы пребывания инопланетян и тем самым обессмертить свое имя. Насколько мне известно, результаты трехлетней работы экспедиции нельзя было назвать хотя бы обнадеживающими.О Марсе вспомнили вновь, только когда появились трагги.Наверное, сегодня восстановить первоначальную цепочку событий, приведших в конечном итоге к войне, не сможет никто. Быть может, только траггам известно, как все произошло на самом деле. Мы же, как всегда, стали жертвами собственной политики секретности, которая, естественно, оправдывалась исключительно интересами национальной безопасности.Говорят, как только в Межгосударственный совет Земли поступило первое сообщение о приближении к границам Солнечной системы флотилии инопланетных кораблей, на всю информацию, касающуюся данного факта, был наложен гриф строжайшей секретности. Посовещавшись, члены совета пришли к выводу, что сообщение подобного рода, переданное через средства массовой информации, непременно вызовет вспышку панических настроений среди населения. А потому, чтобы избежать утечки информации, все астрофизические лаборатории были переведены на военное положение. Служащим было запрещено покидать прилегающие к обсерваториям территории, обнесенные колючей проволокой и контролируемые войсками особого назначения, а поговорить по телефону с родственниками они могли только через процессорный фильтр, который мгновенно обрывал связь, как только улавливал одно из нескольких тысяч заложенных в его памяти ключевых слов, произносить которые строжайшим образом запрещалось. Все лабораторные компьютеры, естественно, были отключены от Всеобщей коммуникационной сети, что также создало определенные проблемы для исследователей космоса.Но, несмотря на ухищрения тех, кто хотел все сохранить в секрете, информация о кораблях инопланетян каким-то образом все же просочилась во внешний мир. Слухи распространялись со скоростью лесного пожара, а сообщения информационных агентств, старательно опровергающие их, только подливали масла в огонь. Кстати, никто не знает, откуда появилось само название инопланетян. Траггами их стали называть задолго до того, как глава Межгосударственного совета объявил о том, что над Землей нависла угроза инопланетного вторжения. Берковиц говорил, что траггами называли инопланетян в одном из старых фантастических телесериалов. Не знаю, я такого сериала не помню.Кто проводил переговоры с траггами, какие вопросы на них обсуждались и каковы были их результаты, также до сих пор хранится в тайне. Официальное заявление о прибытии звездного флота пришельцев было сделано только после того, как трагги высадились на Марсе. И сводилось оно к тому, что мы должны — да нет, не должны, а просто-таки обязаны! — дать отпор инопланетным агрессорам, вторгшимся на нашу территорию! Каковой было решено считать всю Солнечную систему. Официальная пропаганда уверяла, что трагги избрали Марс в качестве своей военной базы. — Основной же их целью, вне всяких сомнений, является Земля, удар по которой они нанесут сразу после того, как закрепятся на соседней планете. Ну а мы, само собой, не могли допустить подобного и должны были начать бить врага на его, то есть на нашей, территории. Короче: не отдадим врагу родного Марса!Мне с самого начала все эти заявления казались несусветной глупостью. Ни один корабль траггов даже не пересек орбиту Марса, чтобы хотя бы попытаться приблизиться к Земле. Учитывая то, что Земля не имела никакой орбитальной системы безопасности, корабли траггов без боя могли занять господствующее положение в околоземном пространстве. После этого ни один корабль землян попросту не смог бы даже выйти на орбиту.Но вместо этого трагги высадились на Марсе. А это означало, что им был нужен именно Марс, а не Земля.Берковиц — парень башковитый. Честно признаться, когда речь заходит о вторжении траггов, я склонен в большей степени верить его догадкам, которые сам он называет аналитической реконструкцией цепочки событий, приведших к известным нам результатам, нежели заявлениям официальной пропаганды, забывшей обвинить траггов разве что только в том, что во время своих религиозных церемоний они приносят в жертву человеческих младенцев.В соответствии с версией Берковица трагги не имели никаких агрессивных намерений. Они путешествовали в космосе в поисках пригодной для жизни планеты. Возможных причин, заставивших траггов покинуть родную планету, Берковиц называл с десяток, начиная с экологической катастрофы и заканчивая бегством инакомыслящих из мира, которым правил некий безумный диктатор. Марс показался траггам вполне подходящей планетой для основания новой колонии. А поскольку планета была необитаемой, они предъявили на нее свои права.Планету, осваивать которую у нас не было ни желания, ни средств, заняли чужаки. Мы же вместо того, чтобы подумать, какую совместную пользу можно из этого извлечь, принялись с ревом колотить себя кулаками в грудь, подобно своим первобытным предкам. Мол, самим нам Марс задаром не нужен, но с чужаками все равно делиться не станем!Хотя, скорее всего, все дело было не в уязвленном самолюбии землян, а в каком-нибудь невероятно хитроумном политике, который попытался сдать Марс траггам в аренду на таких кабальных условиях, что его без долгих разговоров просто выставили за дверь. Ну а он, естественно, дабы не ударить в грязь лицом, объяснил подобные действия траггов их злонамеренностью и природной агрессивностью.Что бы там ни произошло на самом деле, привело все это к тому, что грузовые космические корабли, которые в свое время предполагалось использовать для колонизации Марса, были выведены в космос с трюмами, загруженными автоматическими посадочными модулями, под завязку набитыми солдатами и боевой техникой.И вот теперь мы четверо — я, лейтенант Шнырин, рядовой Динелли и рядовой Берковиц — сидим в вонючей яме, именуемой окопом, и любуемся блестящей металлической конструкцией, способной время от времени выбрасывать снаряды в сторону позиции траггов. Нам кажется, что мы сидим здесь уже целую вечность, что про нас давно уже все забыли, а автокар, подвозящий к окопу боеприпасы и провиант, работает в автоматическом режиме и будет кататься туда-сюда, от склада к передовой, до тех пор, пока шестеренки на его гусеницах не сотрутся от красноватого марсианского песка, обладающего потрясающей способностью набиваться во все щели.Мы давно и безнадежно потеряли счет дням. Поэтому, когда лейтенант Шнырин спросил, не знает ли кто, какое сегодня число, никто не смог ответить.На мой взгляд, сегодняшняя дата не имела никакого значения. Точно так же, как и день недели. А Берковиц с присущим ему висельническим юмором заметил, что для человека важны только две даты — те, которые будут выбиты на его могильной плите.Но лейтенант почему-то решил, что нужно непременно выяснить, какое сегодня число. С этой целью он подошел к дальней стенке окопа и, присев на корточки, принялся перебирать доставленные с почтой газеты.— Какая разница. — Берковиц присел на ящик со снарядами и, откинув голову назад, так что каска уперлась в стенку окопа, посмотрел на багровое небо, расчерченное длинными полосами коричневатых облаков. — Сегодня Рождество, потому что я получил поздравление с праздником.— Католическое или православное? — попытался пошутить Динелли.— Оба сразу, — совершенно серьезно ответил ему Берковиц, по-прежнему не отрывая взгляда от коричневых марсианских облаков. — Оба сразу, друг мой. И если ты скажешь, что такого не бывает, я отвечу тебе, что жизнь — это сон, который неожиданно превратился для всех нас в горячечный бред.Я сидел у орудийного лафета и, скрестив руки на поднятых коленях, угрюмо смотрел в землю. Мне было абсолютно все равно, какой сегодня день и что за праздник на него упал. Я хотел пива и ни на секунду не мог отвлечься от этого идиотского и совершенно невыполнимого желания.— Вот! Нашел! — радостно воскликнул лейтенант Шнырин, вскинув над головой руку с зажатым в кулаке газетным листом.И в этот момент все мы услышали нарастающий вой снаряда, летящего в нашу сторону.На войне одиночный снаряд всегда кажется страшнее массированного артобстрела. Эффект чисто психологический — слушая приближающийся вой летящего снаряда, который с каждой секундой становится все громче и пронзительнее, думаешь, что он непременно упадет именно в твой окоп. Понимаешь, что все это глупость, и все равно замираешь в ожидании неминуемого взрыва.Так и в тот раз мы все замерли: я — возле пушечного лафета, Берковиц — на ящике со снарядами, с запрокинутой к небу головой, Динелли — сидя на корточках, с недокуренной сигаретой, которую он держал между большим и указательным пальцами, и лейтенант Шнырин — с мятой газетой в кулаке.Все.Больше я ничего не запомнил.Даже разрыва снаряда, угодившего-таки в наш окоп и в одно мгновение превратившегося в столб песка и пламени, взметнувшийся вверх — к красноватым марсианским небесам.Сколько продолжалось небытие, наступившее вслед за этим, я не имею понятия.Потом я услышал непрерывный высокочастотный писк, издаваемый зуммером полевого радиотелефона.Какое-то время я продолжал лежать, пытаясь не обращать внимания на посторонние звуки. Я был мертв, и никто не имел права беспокоить меня. Даже сам Господь Бог... Или кто там у них на Небесах встречает вновь прибывших?.. Я заслужил свое право на покой...Но писк зуммера был настолько омерзительным, что даже мертвого мог поднять из могилы.Что уж говорить обо мне.Я поднялся на четвереньки и потряс головой, стряхивая песок с каски. Сплюнув несколько раз, я очистил от песка рот. Если забыть о том, что голова раскалывалась от зверской боли, в остальном я был в полном порядке.Радиотелефон пищал где-то совсем рядом.Постояв какое-то время неподвижно не четвереньках, я понял, что если не заставлю его умолкнуть, то голова моя точно лопнет от наполнявшей ее и делавшейся с каждой минутой все плотнее пульсирующей боли.Протянув руку на звук, я на ощупь отыскал телефонную трубку.— Слушаю, — прохрипел я в микрофон.— Отделение сорок два дробь девятьсот четырнадцать! — проорал мне в ухо голос, такой же раздражающе-мерзкий, как и телефонный зуммер.Непроизвольным движением я отвел руку с зажатой в ней телефонной трубкой в сторону.Пронзительный голос штабного офицера ввинчивался в ухо, словно сверло, причиняя почти физическое страдание. И это при том, что в воздухе на все голоса завывали сотни летящих снарядов и еще примерно такое же их число разрывалось с диким грохотом, вспахивая скудную марсианскую почву. Быть может, политая кровью погибших солдат, она когда-нибудь станет плодородной?— Отделение сорок два дробь девятьсот четырнадцать?! — снова проорала трубка, на этот раз с вопросительными интонациями.— Да, — ответил я, осторожно поднеся трубку к уху.— Кто у телефона?— Сержант Антипов.— Сержант! Немедленно передайте трубку командиру отделения!— Сейчас, — буркнул я в трубку и огляделся по сторонам, ища взглядом лейтенанта Шнырина.Только сейчас увидев, во что превратился наш окоп, я вспомнил о взрыве.Снаряд траггов разворотил заднюю стенку окопа, точно в том месте, где находился лейтенант Шнырин. Взорвался он, уже глубоко зарывшись в песок. К тому же снаряд, скорее всего, был не осколочный, а кумулятивный — края пробитой им воронки были покрыты слоем спекшегося песка, похожего на мутное стекло. То ли этот снаряд случайно оказался в обойме у артиллеристов-траггов, то ли они рассчитывали поразить цель посерьезнее нашего окопа — кто его знает? Чудом можно было назвать и то, что не сдетонировали находившиеся неподалеку от эпицентра взрыва ящики со снарядами. Как бы то ни было, только совокупность всех этих факторов спасла от смерти меня. А также Берковица с Динелли, которые сидели среди кучи пустых ящиков из-под снарядов, полузасыпанные песком, и обалдело хлопали глазами.А вот от лейтенанта Шнырина ничего не осталось. То есть вообще ничего. Даже кровавых пятен на песке. Так что если наше командование все еще продолжает отправлять своих погибших солдат на Землю, а не перешло на более дешевый и рациональный способ захоронения здесь же, в марсианских песках, то жена Шнырина, о которой он без конца вспоминал, получит пустой гроб, покрытый двумя флагами: Российским и Организации Объединенных Наций.Зато пушка наша была в полном порядке. Разве что несколько съехала влево. Хотя вполне вероятно, что мне это только казалось — зрение все еще было расфокусировано.Я снова взял в руку телефонную трубку.— Сожалею, но лейтенант Шнырин подойти к телефону не может.— Что значит «не может»?! — Трубка, словно живая, едва не выскочила у меня из руки, пытаясь как можно ближе к оригиналу воспроизвести праведное возмущение вибрирующего в ней голоса.— Не может, потому что его нет, — спокойно ответил я.Спокойно, потому что мне было абсолютно наплевать на то, какое впечатление это произведет на штабного офицера. Злиться он мог сколько угодно, а вот сделать со мной не мог ничего. Худшего места, чем то, где я находился в настоящий момент, придумать было просто невозможно. Во всяком случае, моя фантазия была в этом плане бессильна. Вокруг нашего окопа рвались снаряды траггов, и каждый из них мог оказаться для меня последним. Так же, как и для лейтенанта Шнырина.— Как это нет?! Почему командира отделения нет на месте?! — продолжала между тем вопить телефонная трубка.— Потому что он убит прямым попаданием снаряда, — все так же спокойно ответил я. И на всякий случай уточнил: — Вражеского снаряда.Телефонная трубка на мгновение умолкла.— Орудие цело? — спросила она уже более спокойно через несколько секунд.Вот же подлец! Что бы сначала поинтересоваться, нет ли у нас других потерь? Так нет же, его в первую очередь интересует, уцелела ли пушка!— А что ему будет? — с затаенной злостью ответил я. — Оно же железное.Мой сарказм остался непонятым.— Сержант Антипов! Принимайте командование отделением!.. — И только сейчас он подумал о том, что, кроме меня, в отделении могло больше никого не остаться. Хотя волновали его опять-таки не судьбы конкретных людей, а вопрос, сумею ли я один справиться с орудием. — Сколько человек у вас в отделении?— Вместе со мной трое, — ответил я, глядя на то, как, словно внезапно ожившие древние чудовища, тяжело и медленно выбираются из-под песка Динелли и Берковиц.— Приказ: немедленно открыть огонь по неприятелю! Записывайте координаты цели, сержант!— Записываю. — Прижав трубку к уху плечом, я достал из кармана блокнот и авторучку.— Два-четырнадцать-икс-икс-эль!.. Повторите!— Два-четырнадцать-икс-икс-эль, — послушно повторил я.— Выполняйте!— У меня есть опасения, что орудийный прицел сбит...— Выполняйте приказание, сержант!В трубке раздались частые гудки отбоя.Я удивленно посмотрел на микрофон трубки. С человеком я разговаривал или с компьютером, запрограммированным на скорейшее уничтожение собственных боеприпасов?Секунду помедлив, я кинул трубку в песок.— Целы? — спросил я, обращаясь к Берковицу и Динелли.— Вроде как, — не очень уверенно ответил мне итальянец.Берковиц в это время стоял на четвереньках и обеими руками разгребал кучу осыпавшегося в окоп песка.— Чего он там ищет? — спросил я у Динелли. Тот молча пожал плечами.— Берковиц!— Есть! Нашел!Берковиц вскочил на ноги, радостно размахивая парой красных носков.— Ну ты и тип, Берковиц!Я раздраженно сплюнул в песок. Тут нужно было хором молиться всем нашим богам, прося и в следующий раз оставить нас в живых, а он в песке роется, ищет носки, которые, быть может, и не наденет ни разу в жизни.— А что с лейтенантом? — спросил Динелли, глядя на воронку со спекшимся по краям песком, словно сам не понимал, что произошло с командиром.Я молча скрестил руки.Берковиц сдвинул каску на лоб и поскреб грязными ногтями стриженый затылок.— Зато мы теперь можем быть спокойны, — произнес он едва ли не радостно. — В соответствии с теорией вероятности снаряды дважды в одну воронку не попадают.— Да иди ты со своей теорией, — махнул на него рукой Динелли. — Все дело не в математике, а в судьбе — кому что на роду написано.— Ты серьезно в это веришь? — удивленно посмотрел на Динелли Берковиц.— Я ни во что не верю! — с раздражением ответил тот. — Я просто хочу остаться живым! — Он перевел на меня свой взгляд, который показался мне почти безумным. — Что передали из штаба?— Велели открыть огонь по неприятелю, — безразличным тоном ответил я.Мне и в самом деле было все равно. Я не верил в то, что если грохот нашей пушки присоединится к нескончаемой артиллерийской канонаде, то это как-то скажется на ходе боевых действий. На чем это могло отразиться, так разве что только на моей головной боли.— Ну так что? — непонимающим взглядом посмотрел на меня Динелли. — Мы будем стрелять или не будем стрелять?— Не вижу причин не выстрелить, — без особого энтузиазма отозвался я и сунул в руки Динелли блокнот с координатами цели.Пока Динелли наводил прицел, мы с Берковицем подтащили к пушке пять ящиков со снарядами. Обойма и без того была полной, мы делали это только ради того, чтобы чем-то занять себя. Иначе можно было просто сойти с ума от нескончаемого грохота взрывающихся снарядов.После этого я присел на ящик и закурил, глядя на то, как возится с прицелом Динелли.Берковиц не курил. Он присел на ящик рядом со мной, вытащив из-за пазухи свои красные носки, и, расстелив на коленке, стал нежно, словно котенка, поглаживать их.— Готово! — сообщил Динелли, выпрямив спину.После того как прицел был наведен, а обойма заряжена, командиру отделения только и оставалось, что опустить вниз пусковой рычаг. Что я и сделал не хуже, чем лейтенант Шнырин.Пушка вздрогнула, как будто почувствовав жизнь в своих металлических сочленениях, и принялась один за другим выплевывать снаряды в заданном направлении.Вот и все. Больше нам делать нечего. По крайней мере до тех пор, пока обойма не опустеет. Или пока снаряд траггов снова не угодит в наш окоп.Мы сидели в своем окопе, не видя ничего, кроме кусочка багрового неба, затянутого коричневыми облаками. Трагги могли начать решительное наступление и взять штурмом нашу линию обороны, а мы бы все так же продолжали посылать снаряды неизвестно куда.Если бы я был верующим, то молился. А так только смолил одну сигарету за другой. До войны я так много не курил, просто дымил за компанию с другими. Теперь же курево было единственным спасением от бессмысленного и бесконечного ожидания конца. Конца очередного артобстрела, конца всей этой проклятущей войны или собственного конца.Пушка не расстреляла еще и половины обоймы, когда произошло то, что в соответствии с теорией вероятности, в которую безоговорочно верил Берковиц, случиться не могло.Еще один снаряд траггов упал в наш окоп, угодив на этот раз точно в его середину.Это был конец.Конец для нас всех.Конец, который почему-то не спешил наступить.Мы все трое замерли в оцепенении, глядя на черную железную болванку, торчащую из песка почти вертикально.Казалось, время остановилось.Мы, как три идиота, сидим и смотрим на снаряд, который должен нас убить, но по непонятной причине не делал этого. И только легкая, едва заметная струйка сизого дымка, поднимающаяся от черного цилиндрического тела, упавшего откуда-то с небес и зарывшегося в песок, с непреложной определенностью свидетельствует о том, что все происходит в обычном временном режиме.Динелли сдавленно зашипел, когда истлевшая до фильтра сигарета обожгла ему пальцы. Но даже после этого он не отшвырнул, как обычно, окурок в сторону, а плюнул на него и аккуратно положил на край ящика.Берковиц медленно провел языком по сухим губам.Я снова услышал грохот нашей пушки, продолжавшей все это время посылать снаряды в сторону врага.— Ну, и что нам делать с этим подарком? — едва слышным шепотом произнес Динелли.При этом взгляд его оставался прикованным к черному цилиндрическому предмету, который постороннему человеку, не знающему, что за угрозу он в себе таит, не внушил бы ни малейшего опасения.Очень осторожно, словно боялся, что малейшее сотрясение воздуха может стать причиной взрыва, я пожал плечами.Берковиц же отреагировал на слова Динелли совершенно неожиданным образом. Он порывисто вскочил на ноги и, крутанув головой, словно филин, посмотрел сначала на Динелли, затем на меня. На лице его сияла невообразимо счастливая улыбка. Я бы, наверное, мог так обрадоваться, только прочитав приказ о своей демобилизации.— Это подарок! — радостно сообщил нам Берковиц. — Вы что, забыли? Сегодня же Рождество!— Ты чокнулся, Берковиц? — с тоской посмотрел на идиотски-счастливое лицо солдата Динелли.— Вы сомневаетесь?..Берковиц метнулся к неразорвавшемуся снаряду и упал возле него на колени.Динелли испуганно отпрыгнул за орудийный лафет. —Я тоже невольно подался было назад, но, упершись спиной в стенку окопа, замер на месте.— Остановись, Берковиц, — сдавленно прохрипел я. — Что ты делаешь?Берковиц как будто не услышал моих слов. Обхватив снаряд обеими руками, он попытался вытащить его из песка. После того как это ему не удалось, Берковиц принялся, как собака, руками рыть песок вокруг железной болванки. Энтузиазму его можно было только позавидовать. Если забыть о том, что от малейшего неловкого движения снаряд мог взорваться.Я посмотрел на Динелли, надеясь, что он подскажет мне, как я должен поступить в данной ситуации. Ведь, как ни крути, я был командиром отделения.Итальянец сидел на лафете пушки, судорожно вцепившись руками в металлическую опору и машинально втягивая голову в плечи всякий раз, когда орудие выплевывало в небо очередной снаряд. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что толку от него сейчас не больше, чем от того же Берковица. Динелли наблюдал за действиями нашего третьего приятеля с таким видом, словно от их конечного итога зависела не сама его жизнь, а огромная сумма наличных, которую он поставил на кон. Что-то должно было основательно сдвинуться в голове у человека, чтобы вполне естественный страх превратился в азарт игрока: чет-нечет, красное-черное, рванет — не рванет.Снаряды в обойме закончились. Если мы собирались продолжать стрельбу, пушку следовало перезарядить. Но о выполнении приказа штаба сейчас никто не думал. Берковиц сосредоточенно продолжал рыть песок вокруг снаряда. Динелли следил за ним, застыв в напряженном ожидании, — теперь он даже голову в плечи перестал втягивать. А я тупо глядел на двух идиотов и никак не мог решить, что же мне делать: заключить пари с Динелли или помочь Берковицу?Навалившись на снаряд плечом, Берковиц повалил его не песок.— Готово! — с чувством выполненного долга тяжело выдохнул он.После этого Берковиц сел на песок и радостно посмотрел на нас с Динелли.Динелли осторожно приблизился к черному металлическому цилиндру и присел на корточки. Внимательно осмотрев снаряд, он все так же осторожно протянул руку и перекатил его на другую сторону.— Болванка, — сообщил он, посмотрев на меня из-под края съехавшей на глаза каски. — Ни заряда, ни взрывателя.— А я вам что говорил! — торжествующе воскликнул Берковиц.— А что ты нам говорил? — спросил я у него.— Это подарок! — Берковиц хлопнул ладонью по боку все еще теплого снаряда-пустышки. — Подарок, посланный нам на Рождество!— И кто же нам его послал? — мрачно поинтересовался Динелли.— Трагги! — все тем же радостным голосом возвестил Берковиц.— Кто?! — в один голос воскликнули мы с Динелли.— Трагги, — спокойно повторил Берковиц. Он посмотрел на меня, словно надеялся, что я пойму его скорее, чем Динелли. — Трагги, так же, как и мы, не хотят воевать. Им не нужна эта ужасная война. Они сражаются только потому, что дальше им уже некуда лететь. Им нужен Марс, а для нас он до сих пор не представлял никакого интереса. Так чего же ради мы убиваем друг друга?— Это ты только сейчас придумал? — с сарказмом поинтересовался Динелли.— Да какая разница, — слегка поморщившись, отмахнулся Берковиц. — Главное то, что этим холостым выстрелом трагги дают нам понять, что хотят прекратить бессмысленную, никому не нужную бойню. Они прислали нам болванку в качестве подарка на Рождество и надеются на то, что мы ответим им тем же!— Не факт, что сегодня Рождество, — мрачно заметил Динелли. — Лейтенант так и не успел сказать, что он там отыскал в газетах. А теперь нет ни его, ни газет.— Да? А что ты на это скажешь?! — Берковиц с победоносным видом выдернул из-за пазухи пару красных носков.— Скажу, что это носки, которые ты сегодня получил с почтой, — криво усмехнулся Динелли.— Верно, — коротко кивнул Берковиц. — И это значит, что сегодня Рождество.Сказав это, он внезапно вскочил на ноги и кинулся к пушке.Мы с Динелли не сразу сообразили, что он задумал.— Ты куда собрался, Берковиц? — удивленно спросил я. Потом у меня мелькнула мысль, что ему приспичило по нужде, и я добавил: — Неужели не можешь дождаться конца обстрела?— Если обстрел прекратится, меня прихлопнет кто-нибудь из наших снайперов, — не оборачиваясь, ответил Берковиц.— Что?Берковиц ухватился рукой за металлическую скобу и начал карабкаться вверх по стволу пушки.— Я к траггам, — сообщил он как бы между прочим. — Должны же мы когда-нибудь посмотреть друг другу в глаза.Я тут же вскочил на ноги.— Ты в своем уме?!. Рядовой Берковиц, назад!..Динелли среагировал на слова Берковица куда быстрее меня. Перепрыгнув через лафет, он ухватил Берковица за ногу в тот момент, когда тот уже навалился грудью на бруствер.Я поспешил Динелли на помощь, но опоздал.Свободной ногой Берковиц заехал Динелли по каске, и тот, выпустив его ногу, сел на песок.Перекатившись через бруствер, Берковиц вскочил на ноги и побежал в направлении позиции траггов.— Назад, Берковиц! — заорал я что было силы, высунув голову из окопа. — Убьют же, идиот!— Без толку. — Рядом с моей головой возникла голова рядового Динелли. — Он, должно быть, и в самом деле свихнулся. — Сделав паузу, Динелли посмотрел на меня и, как бы извиняясь за что-то, добавил: — Так же, как и все мы здесь.Вокруг на десятки голосов, словно бешеные демоны, вырвавшиеся наконец на свободу, выли снаряды. От их нескончаемых разрывов сама земля, казалось, вставала на дыбы. И сквозь этот ад, не замечая того, что происходило вокруг, шел человек.Рядовой Берковиц шел в направлении позиций траггов, словно знаменем размахивая над головой своими красными носками. А мы с Динелли смотрели ему вслед до тех пор, пока фигура Берковица не скрылась за пеленой стелющегося над землей черного дыма. И за все это время рядом с ним не разорвался ни единый снаряд.Окажутся ли наши снаряды так же милосердны к нему, как и снаряды траггов?Я опустился на край снарядного ящика.Рядом со мной присел Динелли.Достав из кармана мятую пачку сигарет, он молча протянул ее мне. Я машинально взял сигарету и сунул в рот. Динелли щелкнул зажигалкой. Мы по очереди прикурили от красноватого язычка пламени и, привалившись спинами к стенке окопа, одновременно выпустили из легких дым.Снова заверещал радиотелефон.Я подцепил трубку носком ботинка и откинул ее в дальний конец окопа — туда, где нашел свой конец лейтенант Шнырин. Если кто-то в штабе непременно желает передать нам очередной бессмысленный приказ, он сможет сделать это, только если сам явится сюда.А мы с Динелли будем сидеть на ящике со снарядами, молча курить и ждать возвращения рядового Берковица. Ведь сегодня как-никак Рождество, а значит, может случиться любое чудо.

КолдунВзвод попал под массированный обстрел вражеской артиллерии, когда, казалось, ничто не предвещало беды. Колдун стоял по щиколотку в жидкой грязи, заполнявшей дно ирригационного рва, и, прижав локтем приклад автомата, пытался прикурить. Задача была непростая — ветер продувал ров, как аэродинамическую трубу. Колдун старался прикрыть ладонью трепещущий язычок пламени зажигалки, но огонек гас прежде, чем он успевал поднести его к сигарете.— Бросай курить, Колдун...Шедший следом за Колдуном рядовой Оглин встал к ветру спиной, давая приятелю возможность спокойно прикурить. И в этот момент на позициях траггов отрывисто рявкнула гаубица. Снаряд разорвался на краю рва, метрах в двадцати от того места, где остановились Оглин и Колдун. Осколком, вошедшим точно под срез шлема, Оглину снесло половину черепа. Теплые брызги крови хлестнули Колдуна по лицу. А Оглин еще какое-то время стоял и смотрел на него мертвыми глазами, в которых уже не было ничего: ни усталости, ни боли, ни сожаления.Ночью небо на Марсе никогда не бывает абсолютно черным. Во тьме, накрывающей марсианскую пустыню, всегда присутствуют едва уловимые оттенки багрового цвета. А в те часы, когда над горизонтом поднимается Фобос, небо делается похожим на засохшую лужу крови. Прежде чем снаряды обрушились на взвод сержанта Вирана, небо расцвело сполохами желто-зеленых огней, а воздух наполнился пронзительным воем, словно множество бэншей слетелись в одно место, чтобы возвестить о гибели людей. Снаряды, что использовали во время ночных обстрелов трагги, в полете трассировали и издавали жуткие воющие звуки, от которых закладывало уши и кровь, казалось, закипала в жилах. Полковые химики утверждали, что это было связано с особенностью состава взрывчатой смеси, используемой в снарядах. Но те, кому хотя бы раз довелось побывать под ночным обстрелом, сходились во мнении, что таким образом трагги пытались оказывать на противника психологическое давление — днем ведь они никогда не использовали бэнши.Трагги били по рву прямой наводкой, так, словно точно знали, где залег третий взвод разведроты землян. Сержант Виран даже не пытался отдавать приказы — в диком грохоте и вое их все равно бы никто не услышал. Теперь каждый сам должен был думать о спасении. Хотя о каком спасении могла идти речь — выжить в мясорубке, в которую за считаные секунды превратился ирригационный ров, казавшийся прежде надежным укрытием, было невозможно.Колдун упал на грудь рядом с рядовым Оглином и, ткнувшись лицом в жидкую грязь, уже в который раз подумал о том, что трудно придумать что-либо более глупое, чем ирригационный ров на Марсе. Человеческая психика порою выкидывает удивительные фокусы. Вот и сейчас, лежа на дне ирригационного рва, Колдун слышал не звуки рвущихся снарядов, а то, как шипят в воде кусочки раскаленного докрасна металла, как шлепаются рядом в жидкую грязь осколки, один из которых в конце концов должен был убить его.Пара осколков щелкнули по бронекирасе на спине Колдуна — недостаточно крупные, чтобы пробить металлокерамический щит — почти эфемерную перегородку, отделяющую слабое человеческое тело от смерти, со свистом рассекающей воздух. И еще он слышал крики... Или ему только казалось, что он слышит отчаянные голоса?— Колдун!.. Где ты, Колдун?..— Помоги, Колдун!..— Да сделай же хоть что-нибудь, Колдун!..Колдуном он стал, оказавшись на Марсе. А прежде его звали Олег Николаевич Неверов. Когда трагги высадили десант на Марс и Межгосударственный совет Земли выступил с заявлением о начале войны с инопланетными захватчиками, он вместе с сотнями таких же молодых парней, знавших о войне только из книг и видеофильмов, побежал на мобилизационный пункт. Все они тогда, в первые дни конфликта, были уверены, что война продлится всего несколько дней. Ну, самое большее — пару недель. Этого срока, по оценкам доморощенных экспертов, было достаточно для того, чтобы лихо, в стиле старых добрых фантастических фильмов, расправиться с космическими агрессорами и с гордостью победителей вернуться домой, где героев с нетерпением будут ждать млеющие от восторга подруги. Естественно, никому не хотелось упускать такой возможности: война с инопланетянами — это будет почище летнего лагеря в первобытных джунглях на Борнео.Однако большинство парней, явившихся по зову совести на мобилизационные пункты, получали назначение в части тылового обеспечения, расположенные на Луне и орбитальных станциях. Те, кто попал в подразделения, базирующиеся на Фобосе и Деймосе, считали, что им уже повезло: до района боевых действий было, можно сказать, рукой подать. И только считаные единицы были направлены в действующую армию. Поэтому Олег сначала даже не понял, что произошло, когда в руках у него оказалось приписное свидетельство, в соответствии с которым он поступал в распоряжение командира четвертой разведроты мобильной пехоты, принимающей непосредственное участие в боевых действиях на поверхности Марса. Решающую роль в этом сыграло то, что пару лет назад Олег ради спортивного интереса прошел курс выживания в экстремальных условиях, по окончании которого заработал двадцать пять призовых баллов — для новичка фантастический результат — и получил специальность фельдшера с правом работать в полевых условиях.Вот так обычно все и происходит в жизни: ты сам даже не думаешь, чем обернется тот или иной твой поступок, а на нитке судьбы уже завязывается узелок, который в нужный момент непременно зацепится за заусенец на ногте старой мойры.Узнав, что до отправки в действующую армию нужно еще пройти месячный курс общевойсковой подготовки, Олег приуныл: война с траггами могла закончиться прежде, чем он успеет принять участие хотя бы в одном сражении. Но вопреки восторженным ожиданиям патриотов и бодрым заверениям Объединенного Генерального штаба Земли война на Марсе приняла затяжной позиционный характер. Так что спустя означенный месяц Неверов с группой счастливых новобранцев высадился на Марсе. И в тот же день всех их раскидали по разным подразделениям: кого в штаб, кого на передовую.Армейская казарма оказалась новым миром, не похожим ни на что, с чем прежде приходилось сталкиваться Олегу. Здесь царили свои порядки и законы, которые далеко не всегда совпадали с правилами общевойскового устава. Единственный новобранец в роте, Олег чувствовал себя пацаном среди ветеранов, которым уже не раз доводилось побывать под обстрелом. Рядом не было знакомых, которые могли бы подтвердить, что Олег Неверов действительно хороший парень, поэтому самоутверждаться и завоевывать авторитет среди новых товарищей приходилось самому.Собственно, никто в роте не имел ничего против новичка — на него просто не обращали внимания до тех пор, пока он не был нужен. Во время боевых рейдов или тренировок Олег действовал вместе со всеми, но в казарме он неизменно оказывался один, в стороне от других, окруженный странной, пугающей его пустотой.Сломать барьер отчуждения помог случай. Еще в школе Олег увлекся искусством фокуса. Не теми новомодными иллюзионными шоу, для постановки которых требуется невероятно сложное и невообразимо дорогое техническое оснащение, а на первый взгляд совершенно элементарными приемами, что, будучи доведенными до виртуозного автоматизма, способны заставить зрителей поверить в то, что артист на самом деле способен творить чудеса. Конечно, свободный полет под куполом театра или прогулка по языкам пламени выглядит куда более эффектно, чем исчезающая между пальцами монетка. Но, глядя на яркий постановочный трюк, искушенный зритель, конечно же, понимает, что здесь не обошлось без долгой подготовительной работы и сотни ассистентов, задействованных в представлении. Он не столько ощущает прикосновение к чему-то чудесному и почти непостижимому, сколько пытается угадать, где именно спрятана сложная система зеркал, которая помогает трюкачу оставаться живым после того, как его распиливают на четыре части. Когда же человек видит, как меж пальцев фокусника исчезает монета, которую он сам же ему вручил, или карта совершенно непостижимым образом меняет масть, он не может понять, каким образом это происходит, потому что маг не пользуется ничем, кроме своих рук с закатанными по локоть рукавами. Как можно понять то, чему невозможно найти объяснение? Человек не желает самому себе признаться в том, что его ловко обманули, а потому предпочитает верить в то, что сверхъестественное порою все же может иметь место в жизни. Подлинное чудо — это обман, который происходит в пяти сантиметрах от кончика носа наблюдателя, в тот неизмеримо короткий отрезок времени, когда он на мгновение смыкает ресницы.То, что умел Олег, было неплохо только для любителя. Но, к удивлению самого артиста, простейшие трюки с исчезающим карандашом, с фотографией, порванной надвое и вдруг оказавшейся целой, или с бумажным цветком, внезапно сгорающим во вспышке ослепительно яркого пламени — описание их можно найти в любом пособии для начинающих престидижитаторов, — приводившие некогда в восторг его одноклассников, пришлись по вкусу и сослуживцам. Возможно, потому, что в окопах развлечения по большей части все одни и те же. Или, может быть, солдатам хотелось хотя бы ненадолго забыть о том, почему они здесь, и вновь почувствовать себя мальчишками, готовыми разевать от восхищения рты, наблюдая за манипуляциями ловкого фокусника, которого пока еще никому не удавалось поймать с картой, спрятанной в рукаве. Как бы там ни было, продемонстрировав однажды свой талант, Неверов вскоре стал любимцем всей роты. А после того, как Длинный Баррет в шестой раз попытавшись засечь тот момент, когда яйцо, что сжимал в кулаке Олег, оказывалось у него в кармане брюк, и вновь потерпев неудачу, дружески хлопнул фокусника по плечу и сказал:— Да ты, парень, колдун, — к Неверову навсегда пристало это прозвище.Радуясь успеху, Колдун не собирался останавливаться на достигнутом. Отправляя домой видеописьмо, он попросил родителей переслать ему весь магический инвентарь и книги, по которым он когда-то изучал мастерство иллюзиониста, аккуратно упакованные в коробку, они вот уже несколько лет пылились на полке в чулане. В ожидании посылки Олег каждую свободную минуту тренировал пальцы, а получив ее, поверг всех в изумление внезапно открывшейся у него способностью читать мысли.Как-то раз, когда, возвращаясь после ночного рейда с территории, занятой траггами, взвод уже на рассвете угодил на свое же минное поле и рядового Гесса в клочья разнесло противопехотной миной, младший сержант Молинари, замерший с поднятой левой ногой, которую он теперь не решался опустить на землю, посмотрел на стоявшего рядом с ним Колдуна и, оскалившись, точно взалкавший крови вампир, прошипел сквозь зубы:— Ну что, Колдун, что теперь делать будем? Может быть, прочитаешь какое-нибудь заклинание? Если что и может нас сейчас спасти, так только чудо...Колдун на мгновение прикусил нижнюю губу, а затем уверенно шагнул вперед.— Стой! — крикнул вслед ему лейтенант Маневич, командовавший взводом до того, как его место занял сержант Виран.Но Колдун продолжал идти вперед, словно и не слышал окрик командира.— За ним! След в след! — быстро приказал остальным лейтенант.Колдун и сам не мог объяснить, с чего вдруг у него появилась уверенность в том, что он сумеет вывести взвод с минного поля. Как и все остальные, Колдун понимал, что с минуты на минуту трагги накроют их минометным огнем. Но в отличие от Неверова другие не видели той надежды, что всего на мгновение блеснула в глазах Молинари, когда он, как бы в шутку, обратился к Колдуну за помощью.После этого случая в роте на Колдуна стали посматривать как-то по-особому. Не то чтобы все сразу вдруг уверовали в его чудодейственные способности, но нет-нет да и обратится кто-нибудь к Колдуну с вопросом вроде:— Эй, Колдун, чем завтра рейд закончится?А Колдун, усмехнувшись, глянет на багровое небо Марса, придаст лицу выражение глубокомысленной задумчивости, а затем возьмет да подкинет ногтем монету, которая, долетев до верхней точки своей траектории, вдруг растворится в воздухе.— Все будет нормально, — спокойно ответит Колдун солдату.А тот облегченно вздохнет и пойдет рассказывать приятелям о том, что Колдун обещал на завтра удачный день. Еще раз бойцы третьего взвода имели возможность убедиться, что в фокусах Колдуна присутствовало нечто большее, чем простая ловкость рук, когда рота ввязалась в бой на территории противника. Штурм позиций траггов, предпринятый по приказу командования, захлебнулся после первых же десяти минут боя. Поспешное отступление землян едва не переросло в паническое бегство. Разведрота удерживала траггов до прибытия вертолетов эвакуационной группы. В том бою осколок снаряда пробил щиток на спине лейтенанта Маневича. Колдун подбежал к упавшему навзничь лейтенанту и принялся снимать с него бронекирасу, чтобы попытаться остановить кровотечение.— Что с лейтенантом? — спросил оказавшийся рядом сержант Виран.— Пока не знаю, — ответил Колдун. — Помоги снять кирасу.Лейтенант был без сознания. Вдвоем Колдун и Виран стянули с него бронекирасу. Майка под кирасой была насквозь пропитана кровью. Алая кровь пульсирующими толчками вытекала из широкой рваной раны на пояснице лейтенанта, и было ее так много, что сомнений быть не могло: у лейтенанта разорвана почка. Колдун выдернул из ранца чистое полотенце, сложил его в несколько раз, прижал к ране на спине лейтенанта и наложил сверху плотную давящую повязку. Это было все, что он мог сделать в условиях, когда вокруг рвались снаряды, а воздух со свистом рассекали пули траггов, которые, казалось, вели обстрел одновременно со всех сторон.— Ну?.. — посмотрел Виран на Колдуна.— Принимай командование взводом, сержант, — ответил тот. — Лейтенант, можно сказать, уже покойник. Если в ближайшие пять-десять минут не прибудут вертолеты эвакуационной команды...Колдун не закончил начатую фразу. Оба они одновременно услышали слабый, но вполне отчетливый стрекот летящих вертолетов.— Колдун... — Лейтенант пришел в себя и смотрел на солдата широко раскрытыми, полными боли и какой-то совершенно непередаваемой предсмертной печали глазами. — Что со мной, Колдун?..— Все будет в порядке, лейтенант, — попытался успокоить его Колдун. — Вертолеты эвакуационной команды уже на подлете...— Эвакуационная команда? — Лейтенант посмотрел на Колдуна, а затем на Вирана так, словно подозревал их в том, что они замыслили убить его. — Мы разве не победили?— Нет. — Сержант устало качнул головой, но все же нашел в себе силы ободряюще улыбнуться смертельно раненному командиру: — У нас еще будет шанс свести с траггами счеты, лейтенант.— К черту! — Лейтенант рывком поднялся на ноги, схватил валявшийся на земле автомат и передернул затвор. — Никто не уйдет отсюда, пока мы не убьем последнего трагга!..В майке, мокрой от крови, с автоматом наперевес, матерясь на чем свет стоит, лейтенант Маневич побежал по направлению к окопам, в которых засели трагги. Колдун и, Виран догнали лейтенанта и вдвоем с трудом повалили раненого на землю. Лейтенант еще пытался сопротивляться, но к тому времени, когда вертолеты эвакуационной команды опустились на землю и в них начали загружать раненых, Маневич затих и только едва слышно бормотал что-то сквозь бред.Уже после возвращения в расположение части, приняв душ и переодевшись, сержант Виран рассказывал своим приятелям, что никогда прежде не видел, чтобы человек с проникающим ранением брюшной полости, потерявший больше половины всей крови, мог подняться на ноги, да еще и драться с таким ожесточением, что двое здоровых мужиков с трудом с ним справились.— И все это произошло после того, как Колдун наложил на него свою руку, — добавлял он, многозначительно подняв указательный палец. И после небольшой паузы: — Я не берусь утверждать, что Колдун действительно способен творить чудеса. Но, скажу вам честно, парни, нам здорово повезло, что он оказался в нашем взводе. Рота в этом бою только убитыми потеряла треть личного состава. А у нас во взводе — лейтенант Маневич, да еще двоих слегка зацепило.Слушая сержанта Вирана, остальные согласно кивали. Да и не один Виран видел, как вскочил на ноги и снова ринулся в бой командир, умерший в вертолете эвакуационной команды, не долетев до госпиталя.Колдун стал талисманом третьего взвода, гарантирующим удачу в бою. Со временем во взводе установилась традиция — перед выходом на задание Колдун клал нагрудный щиток своей бронекирасы на табурет, и каждый солдат взвода, включая нового командира, проходя мимо, непременно касался его кончиками пальцев левой руки. Исполняя этот ритуал, никто, скорее всего, не верил всерьез в то, что прикосновение к холодной, помятой металлокерамике бронекирасы Колдуна может спасти ему жизнь. Но в бою каждый солдат готов свято уверовать в любую чертовщину, если только она была на его стороне.Что было истинной причиной тому — присутствие Колдуна или просто удача, но только взводу под командованием сержанта Вирана постоянно везло. Везло самым фантастическим образом. До тех пор, пока они не забрались в этот чертов ирригационный ров.Задача, поставленная перед взводом, казалась невероятно простой. Всего-то и нужно было, что под прикрытием ночи добраться до ирригационного рва, проходящего метрах в трехстах от оборонительного рубежа землян. Затем, спустившись в ров, солдаты должны были максимально близко подобраться к позициям траггов, установить пусковые кассеты с сигнальными ракетами, служившими ориентиром для наведения орудий во время артобстрела, и так же тихо и незаметно вернуться назад. Никому не было известно, кто отрыл этот ров и откуда бралась вода, заполнявшая его слоем в пять-шесть сантиметров. Но сам по себе факт существования ирригационного рва на Марсе, где вода была слишком дорога для того, чтобы просто так сливать ее в водоотвод, казался настолько противоречащим элементарному здравому смыслу, что в душе у Колдуна зародилось неосознанное беспокойство, а может быть, и предчувствие чего-то недоброго, едва он ступил в жидкую грязь на дне рва.Сержант Виран только усмехнулся, кода Колдун поделился с ним своими опасениями.— Брось, Колдун, все будет нормально. Дело-то плевое — быстренько сбегаем туда-обратно и через пару часов будем в казарме чай с лимоном пить.Все шло гладко до тех пор, пока со стороны окопов траггов не взлетела зеленая ракета и по тому месту, где находился взвод, не начала бить прямой наводкой вражеская артиллерия. Что это было — трагическая случайность, фатальное невезение или же траггам каким-то образом стало известно о приближении противника, — теперь уже не имело значения. В одно мгновение ирригационный ров превратился в преддверие ада. Сине-зеленые трассы завывающих на сотни голосов бэншей исполосовали ночное небо, превратив его в дикую сюрреалистическую картину. Казалось, не осталось ни пяди земли, на которую не упал бы осколок снаряда, а воздух был пропитан смертью, точно губка влагой. Растерянность и замешательство первой минуты прошли, и Колдун, чуть приподнявшись на локтях, глянул по сторонам. Он успел увидеть только шлем рядового Оглина, наполненный какой-то странной серо-бурой массой, когда его снова вдавил в грязь налетевший на него Молинари. Рывком перевернув Колдуна на спину, Молинари, брызжа слюной, заорал ему в лицо:— Дьявол, Колдун!.. Мы же все здесь сдохнем!.. Взгляд у Молинари был совершенно безумный.Трудно было даже предположить, что он может сделать в следующую секунду — то ли схватит автомат и начнет палить во все, что попало, то ли сядет на корточки, прижмется спиной к стенке рва и, обхватив голову руками, тупо завоет.— Нужно уходить! — крикнул Колдун и попытался вырваться из рук Молинари.Но тот снова швырнул Колдуна в грязь и уселся на него верхом.— Сделай что-нибудь, Колдун!.. Я прошу тебя!.. Я хочу выбраться отсюда!.. Помоги же мне остаться живым, гад паршивый!..— Нужно уходить! — крикнул в ответ Колдун. — Где Виран?— Убит!.. Все убиты!..— Прекрати орать! Нужно собрать тех, кто остался, И уходить!Неожиданно Молинари схватил автомат и ткнул ствол Колдуну в шею.— Не думай, что сможешь уйти один, — прошипел он сквозь зубы. — Или ты вытащишь меня отсюда, или я пристрелю тебя!.. Будь ты проклят, Колдун. — Лицо Молинари исказила жалобная гримаса, как будто он собирался заплакать. — Дьявол, ты же можешь это сделать!..— Ты свихнулся, Молинари, — негромко произнес Колдун. — Что я могу?..Тело Молинари судорожно дернулось и упало на Колдуна.— Молинари!..Упершись в плечо солдата, Колдун скинул его с себя и поднялся на четвереньки. Молинари лежал на спине, раскинув руки в стороны. Лицо его было перемазано то ли грязью, то ли кровью, а глаза слепо смотрели вверх, на мелькание удивительного калейдоскопа, в который превратили ночное небо бэнши траггов.Наклонившись к лицу Молинари, Колдун уловил едва различимое дыхание.— Виран! — крикнул он, встав на колени. — Сержант Виран!Никто ему не ответил. Ни единый голос. Вокруг рвались снаряды, и люди, залегшие на дне ирригационного рва, могли просто не слышать крик Колдуна. Но Колдун об этом даже не подумал. Он почувствовал, как на него накатывает волна дикого, животного ужаса. В единый миг у него перехватило дыхание — так, будто его бросили в прорубь с ледяной водой. Он один находился под обстрелом траггов, и все летевшие снаряды были нацелены только в него. Один в целом мире, во всей Вселенной, которая тоже погибнет, если его жизнь оборвется. В этот момент Колдун понял, как можно сойти с ума от страха. Неконтролируемый первобытный ужас наполнял каждую клеточку его тела и рвался наружу. Упав на четвереньки, Колдун запрокинул голову к жидкому, растекающемуся, словно бурый кисель, небу и заорал во весь голос.Когда крик оборвался, Колдун начал действовать. Не думая ни о чем, он делал то, что подсказывал инстинкт. Накинув на шею ремень автомата, он подполз к Молинари и взвалил его на спину. Поясным ремнем связав кисти рук Молинари у себя под шеей, Колдун пополз по дну ирригационного рва в ту сторону, откуда пришел взвод.Он полз, пока не выбрался из-под обстрела. Но и после этого он продолжал упорно двигаться вперед. Наверное, он уже не понимал, что ему удалось спастись. Понятие жизни в его отупевшем и не воспринимающем никаких внешних раздражителей сознании оказалось накрепко связано с представлением о движении, о том, что нужно во что бы то ни стало передвигать ноги и руки в жидкой грязи, заполняющей дно неизвестно кем и чего ради отрытого ирригационного рва. Он полз до тех пор, пока силы не оставили его. Рухнув в грязь, Колдун провалился в беспамятство, которое только и спасло его психику от окончательного распада.Колдун пришел в себя спустя двое суток на больничной койке. Его нашли солдаты, посланные на поиски пропавшего взвода сержанта Вирана. То, что из всего взвода в живых остался один Колдун, не получивший к тому же ни единой царапины, породило новую волну разговоров о его фантастическом везении. О чем никто не стал рассказывать Колдуну, так это о том, что тело рядового Молинари, которого Колдун тащил на спине, послужило ему живым щитом. Когда их нашли, привязанных друг к другу поясным ремнем, весь спинной щиток бронекирасы Молинари был иссечен осколками. Если бы Колдун попытался выбраться из-под обстрела один, оставив Молинари там, где его ранило, все эти осколки достались бы ему.Спустя неделю Колдун выписался из госпиталя. Командование представило Колдуна к награждению орденом «За мужество в бою» и предоставило ему двухнедельный отпуск. Орден Колдун убрал на самое дно своего походного ранца, и никто никогда не видел, чтобы он когда-нибудь доставал его. Он даже не пробил дырочку под орден на своем парадном кителе. А от отпуска Колдун отказался — изъявил желание сразу вернуться в строй. Единственное, о чем он попросил, чтобы его перевели в другую часть.Для всех так и осталось загадкой, куда исчезли его реквизит фокусника и книги об искусстве иллюзии, — когда Колдун прибыл на новое место службы, в мотострелковую часть, базирующуюся в зоне Большой Марсианской пустыни, ничего этого у него при себе не было. И никогда больше Колдун не развлекал сослуживцев фокусами. Даже свой любимый трюк с окурком сигареты, исчезающим в кулаке, Колдун больше никогда не проделывал, — теперь, докурив сигарету до самого фильтра, он бросал окурок на землю и старательно вдавливал его носком ботинка в сухой марсианский песок. Колдун надеялся, что на новом месте он снова сможет стать Олегом Неверовым, от которого никто не станет ждать чуда.Но на войне вести порой разносятся быстрее, чем тот, о ком в них идет речь, перемещается с места на место. Начальник штаба, которому Олег вручил документы о переводе, с интересом посмотрел на бойца, после чего вроде как в шутку заметил:— Ну, вот и Колдун прибыл.К тому времени все в части были уже осведомлены о том, что к ним переводится сам Колдун. Теперь он навсегда стал Колдуном — иначе его не называл даже командир батальона. И то, что из последнего рейда, кроме него, ни один не вернулся живым, ни для кого уже не имело значения. Как-то раз, собираясь в рейд, Колдун заметил, что солдат, проходивший мимо табурета, на котором он разложил свое снаряжение, как бы случайно коснулся кончиками пальцев нагрудного щитка его бронекирасы. Колдун стал наблюдать внимательнее и увидел, как то же самое проделали остальные бойцы, с которыми ему предстояло идти на задание. Тогда Колдун сел на пол и, прижав ладони к лицу, заплакал. Потому что он точно знал, что никого из них не сможет спасти.

Рассвет потерянных душМое имя Николай Михалкин. Возраст — двадцать пять лет. Звание — рядовой. Я знаю, что мой рассказ записывается на диктофон, и не возражаю против этого. На войне я год и три месяца. Я из тех, кого здесь, на Марсе, называют «вторым выводком».Когда Межгосударственный совет Земли сделал заявление о том, что трагги высадились на Марсе, и призвал дать решительный отпор космическим агрессорам, мне только исполнилось двадцать два. И хотя у меня не было никакой военной специальности, я заодно с другими молодыми оболтусами, мечтавшими оказаться среди тех, кто как следует наподдаст траггам под зад коленом, рванул на мобилизационный пункт.Можете представить, каково было мое разочарование, когда меня на полгода отправили в подготовительный лагерь. Мне казалось, я не успею получить свою долю славы как участник Первой Марсианской Войны, которая как пить дать закончится, пока я буду изучать военно-строевой устав, основы тактики боя и устройство многоцелевой винтовки пехотинца «ВП-45», Однако, когда по прошествии шести месяцев взамен красных лычек курсанта я получил темно-зеленые пластиковые погоны рядового мобильной пехоты, война с траггами не закончилась, а лишь перешла в затяжную стадию позиционных боев. Земляне и трагги регулярно обменивались ударами, то занимая, то вновь сдавая противнику не представлявшие стратегического интереса позиции, но как те, так и другие старались избегать решительных действий. Линия фронта была похожа на закрепленную с двух концов веревку, небрежно брошенную на карту Марса, — смещаясь то в одну сторону, то в другую, она меняла форму, но не длину. По прибытии на Марс я был определен в четвертую роту батальона мобильной пехоты номер 905-В, где и проходил службу в дальнейшем. Во взводе я оказался единственным необстрелянным новичком. Остальным уже не однажды приходилось участвовать в боях с траггами. Многие ребята давно отработали свой контракт, но почему-то, вместо того чтобы ввернуться на Землю, остались на Марсе. На вопрос, почему они так поступили, никто во взводе не смог ответить мне ничего вразумительного. Когда я спросил об этом капрала Монтекку, сидевшего в окопах с первого дня войны, он в ответ состроил совершенно невообразимую гримасу и, с тоской посмотрев на меня, сказал:— Если прослужишь с мое, тогда и сам поймешь. А если нет...Не закончив фразу, Монтекка махнул рукой и перевел разговор на другую тему. Для того чтобы освоиться во взводе и изучить нюансы, о которых нет ни слова в общевойсковом уставе, но которые должен знать каждый, кто хочет выжить в бою, мне не потребовалось много времени. К моменту первой боевой операции я чувствовал себя так же уверенно, как и остальные. Это была уже третья попытка взять под контроль левый берег Красного Песчаного моря, на котором окопались трагги. Как и две предыдущие, закончилась она неудачей. Наша рота потеряла в том бою трех человек убитыми и тринадцать ранеными. Было бы больше, не дай ротный приказ отступать, не дожидаясь, когда к такому же решению придут штабные генералы, наблюдавшие за боем через спутниковую систему слежения...Но вы ведь не это хотите от меня услышать. Вас интересует последний бой нашей роты за высоту 3-Х-3. Бой, после которого четвертой роты батальона мобильной пехоты номер 905-В не стало...Впрочем, не стало ее еще до начала боя, хотя никто не хочет в это верить. Ладно, давайте обо всем по порядку. Я расскажу то, что знаю. То, что видел своими глазами. А уж вам потом решать, верить мне или нет. Я, конечно, понимаю... А, ладно. Высота 3-Х-3, превращенная траггами в мощный, хорошо защищенный оборонительный рубеж, находилась в пяти километрах от наших позиций. При том, что это была единственная доминирующая высота на сотню километров вокруг, позиция у траггов была великолепная. Имея превосходный обзор, они могли бы обстреливать наши окопы самонаводящимися снарядами из ручных ракетных установок. После четырех-пяти часов такого обстрела личному составу роты пришлось бы либо отступить, либо геройски погибнуть на позициях. Находясь в низине, мы не имели возможности контратаковать позиции траггов. Любая брошенная в бой группа была бы уничтожена еще на подходах к высоте.Система защиты от спутникового слежения у траггов не хуже нашей, поэтому, не имея представления о расположении позиций противника на высоте, мы смогли бы ответить им только огнем вслепую. Но, как ни странно, засевшие на высоте 3-Х-3 трагги не проявляли никаких агрессивных намерений. А у нас и подавно не было желания их цеплять, поскольку мы прекрасно понимали, чем это для нас закончится. Само собой, подобное мирное сосуществование в зоне боевых действий долго продолжаться не могло. К исходу третьего месяца с того дня, как наша рота заняла позиции на подходе к высоте 3-Х-3, Генеральный штаб решил, что пора покончить с господствующим положением траггов на данном участке фронта. Двадцать четвертого февраля по земному календарю мы получили приказ занять высоту. Конечно же, командование спустило нам план предстоящей операции, который, как всегда, был гениально прост. В три часа двенадцать минут по местному времени, сразу после захода Фобоса, мы должны были покинуть окопы и под прикрытием темноты незаметно подобраться к занятой траггами высоте. Особую прелесть предстоящей операции придавало то, что в соответствии с планом Генштаба мы должны были застать траггов врасплох и штурмом овладеть вершиной занятого противником холма. А из этого следовало, что нам предстояло атаковать хорошо укрепленные оборонительные рубежи противника без предварительной артподготовки. Ввязавшись же в бой, мы могли рассчитывать на поддержку артиллерии, только вызвав огонь на себя. Вряд ли в роте нашелся хотя бы один человек, который отнесся пусть не с восторгом, так хотя бы с одобрением к идее атаковать высоту ночью. Но, как известно, приказы в армии отдаются не с тем, чтобы их обсуждали. Поэтому, нравилось нам это или нет, мы начали готовиться к предстоящей операции. Командир назначил проведение операции на ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта. Почему он принял такое решение, не знаю. Быть может, он лучше всех нас понимал, что ничем хорошим этот ночной штурм высоты закончиться не может, а потому хотел дать нам пару лишних дней для того...Ну, чтобы сделать то, что каждый считал нужным. Странная атмосфера воцарилась в эти дни в нашем подразделении. Явственно ощущалось все возрастающее напряжение, которое временами, казалось, начинало звенеть, как туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Но при этом присутствовала и какая-то необычайная умиротворенность. Мелкие стычки и выяснения отношений неизбежны в любом коллективе, в особенности если люди на протяжении месяцев живут бок о бок друг с другом. Так вот у нас в роте за последние дни подобные явления сошли на нет. Все стали удивительно приветливы и, я бы даже сказал, предупредительны по отношению друг к другу. Не знаю, быть может, все мы в душе уже чувствовали, что истекают последние часы, отведенные нам для жизни. Но, как бы там ни было, вслух об этом никто даже не заикнулся. В ночь на первое марта мы сидели в окопах, облаченные в теплоизоляционные маскхалаты, которые должны были обмануть инфравизоры траггов. Как сейчас помню, слева от меня, прижавшись спиной к стенке окопа, сидел на корточках рядовой Стерцов, справа примостился капрал Монтекка. В небо то и дело взлетали разноцветные сигнальные ракеты, и отблески их плясали на складках отливающих серебром маскировочных халатов. Я тогда еще подумал, что эти огоньки наведут на нас траггов не хуже инфравизоров. Но вслух я этого не сказал, прекрасно понимая, что не один я такой умный. Докурив сигарету, Монтекка бросил окурок на землю, раздавил его каблуком и скосил хитрый взгляд на нас со Стерцовым.— Знаете, парни, что лично мне больше всего не нравится в нашем обмундировании? — спросил он, постучав согнутыми пальцами по бронекирасе, надетой под маскхалат.Стерцов поправил пластиковое забрало на шлеме и мрачно мыкнул:— Ну?— То, что под бронекирасу невозможно просунуть руку, чтобы грудь почесать! — радостно сообщил Монтекка и расхохотался над своей плоской шуткой.Мне было совсем не смешно, но, дабы не обидеть Монтекку, я криво усмехнулся. В клипсе, закрепленной на мочке левого уха, прозвучала команда ротного:— Приготовились!Я посмотрел на часы. Было ровно десять минут четвертого. Приподнявшись, я выглянул из окопа. Фобос уже закатился за горизонт, но прежде, чем отдать команду покинуть окоп, ротный все же дожидался назначенного времени.— Ну, парни, — Монтекка приложил обе руки к краям забрала своего шлема и очень аккуратно опустил его на лицо, — что передать богу, если я увижу его первым? — Это была дежурная шутка, которую Монтекка всякий раз выдавал перед боем.Четыре часа одиннадцать минут. Я провел рукой по затвору винтовки и погладил указательным пальцем спусковой крючок. Затем поправил на груди ремень закрепленной на спине ручной ракетной установки. Четыре часа двенадцать минут.— Вперед, — тихо и удивительно спокойно прозвучал в клипсе голос ротного.— Вперед, — одними губами повторил следом за ним Стерцов.— Вперед, так вперед, — усмехнулся Монтекка. — Хотя лично я...Не закончив, по обыкновению, фразу, он первым полез из окопа. Пока мы короткими перебежками добирались до подножия высоты, я думал только об отсветах сигнальных ракет на наших маскировочных халатах. Быть может, командованию было известно о траггах больше, чем нам, простым рядовым этой бессмысленной войны, но меня не оставляла мысль о том, что трагги могут обнаружить наше передвижение, использовав вместо инфракрасного сканирования обычный визуальный контроль за местностью. Высота 3-Х-3 представляла собой высокий холм из марсианского песчаника с пологим склоном. Попытки взять высоту предпринимались и прежде, до того, как нашу роту перевели на новые позиции, — склон был изрыт глубокими воронками, оставленными реактивными снарядами ближнего радиуса действия. Когда прозвучал приказ остановиться, я скатился в одну из таких воронок. Рядом со мной съехал вниз сержант Диманский. А следом за ним, прямо мне на голову свалился все тот же Монтекка.— Извини, Ник, — улыбнулся Монтекка, хлопнув меня по плечу. — В темноте чуть было не принял тебя за трагга.Это была еще одна из дурацких шуточек капрала Монтекки. На внутренней поверхности лицевого щитка у каждого из нас имелся небольшой экранчик встроенного инфравизора. С его помощью трагга можно было четко отличить от землянина, потому что на его скафандре имелось пять точек, неизменно фиксируемых инфравизором. Впрочем, известно нам это было только по учебным видеофильмам, в которых трагги воспроизведены с помощью компьютерной графики. Что собой представляет трагг в реальности, не знает никто...То есть я хотел сказать, что лично я не встречал человека, который видел трагга, живого или мертвого, на расстоянии ближе пяти-шести километров от себя.— Оружие к бою! — прозвучал приказ ротного.— Ну, трагги, держитесь! — Монтекка театральным движением передернул затвор винтовки. — Монтекка идет!Я снял винтовку с предохранителя и ослабил зажим на ремне ракетной установки, чтобы в любой момент можно было легко сбросить ее со спины. Последнего инструктажа перед боем не было. О чем было говорить, если никто не знал, что ожидает нас на вершине холма? Задача, стоявшая перед нами, и без того была яснее ясного: уничтожить противника, занять его позицию и удерживать ее до подхода подкрепления. Короткая команда:— Вперед! — и мы полезли вверх по склону. Молча. Стиснув зубы. Держа пальцы на спусковых крючках винтовок и готовые стрелять, как только в поле зрения появится враг...Дальнейшее я помню не очень ясно. Отдельные события мешаются, наплывают друг на друга... Как я ни стараюсь, мне не удается точно восстановить, в какой последовательности они происходили. Сейчас, когда я все это вспоминаю, мне почему-то кажется, что траггам заранее было известно о нашем приближении. Но они ждали до последнего... Нет, не для того, чтобы подпустить нас ближе и расстрелять в упор, — они давали нам возможность одуматься и уйти. Почему я так думаю?.. Не знаю...Вернее, не могу этого объяснить. Чтобы понять, откуда берутся подобные мысли, нужно самому испытать то странное ощущение, которое возникает где-то в районе солнечного сплетения в тот момент, когда ты сидишь на дне глубокой воронки из плотного марсианского песчаника, а темнота, окружающая тебя со всех сторон, настолько плотная, что, кажется, ты один в целом мире. И в то же время ты отчетливо понимаешь, что всего лишь один неуловимо короткий миг отделяет тебя от шквала огня, когда каждая пуля, каждый снаряд, выпущенный врагом, будет нацелен именно в тебя. Чему у меня точно нет объяснения, так это тому тупому упорству, с которым мы лезли на занятую траггами высоту, надеясь непонятно на что — каждому в роте с самого начала было ясно, что штурмом высоту не взять. Мы добрались, наверное, до середины склона, когда небо вспыхнуло ослепительными огнями запущенных траггами осветительных ракет. На ровном, пологом склоне холма мы были как на ладони. Трагги били по нам почти в упор, загоняя в воронки от взрывов, где потом добивали прицельными ударами самонаводящихся мини-ракет. Казалось, врата ада разверзлись пред нами. Я видел, как очередь из крупнокалиберного пулемета разорвала серебристую ткань маскхалата на груди Монтекки и разворотила его бронекирасу. Монтекка согнулся пополам, уперся стволом винтовки в песок и нажал на спусковой крючок. Отдачей его отбросило назад. Он упал на спину и так и остался лежать. Сержанту Диманскому самонаводящийся снаряд угодил в правое плечо, оторвав руку вместе с зажатой в ней винтовкой. Диманский лежал на песке и что-то бессвязно орал, истекая кровью. В тот момент я был счастлив, что дымчатое затемнение лицевого щитка на шлеме не позволяло мне увидеть его лицо.— Отходить!.. Немедленно всем отходить назад!.. — надрывно орал в самое ухо голос ротного.Но какое там! Трагги отрезали нам путь к отступлению стеной минометного огня. Я стоял на месте, держа винтовку в отведенной в сторону руке. Продолжать двигаться вперед было так же бессмысленно, как и отступать. И впереди, и сзади была смерть. Я находился в самом центре огненного водоворота, в котором умирали мои товарищи. Я стоял и ждал, когда же настанет мой черед. Мною овладело состояние, похожее на ступор. Не знаю, чем это объяснить, но ни одна пуля даже не оцарапала мою бронекирасу.— Отход!.. — Голос ротного в наушнике оборвался. Вместо него я услышал странный булькающий звук, возникающий, когда через узкое отверстие продавливают очень густую жидкость. Я глянул по сторонам и не увидел ни одного живого человека. Только трупы в серебристых маскхалатах, блестящих и переливающихся всеми оттенками горящих в небе цветов, разбросанные повсюду, точно сломанные ветки деревьев после ураганного ветра. И еще я увидел выступающий из песка скальный обломок, невесть откуда взявшийся здесь. Это было единственное укрытие, и, мгновенно придя в себя, я кинулся к нему. Это было похоже на чудо, но у самого основания камня имелась небольшая, полузасыпанная песком ниша — только-только одному втиснуться. Расстегнув ремень на груди, я скинул со спины уже никому не нужную ракетную установку, бросил винтовку и, упав на колени, принялся обеими руками выгребать из каменной ниши песок. Как только освободилось пространство, достаточное для того, чтобы в него мог влезть человек, я лег на песок и боком протиснулся в нишу. Я знал: командованию известно, что я еще жив, — имплантированный биодатчик на левом плече продолжал посылать сигналы на контрольное табло командного пункта. Но глупо было думать, что ради спасения одного человека в бой бросят еще одну роту. Я надеялся лишь на то, что обстрел вскоре прекратится, я просижу в укрытии день, а когда вновь наступит ночь, ползком доберусь до своих окопов. Я лежал на спине, видя перед собой только трещины в камне, и старался не думать об усеянном трупами склоне холма. Поймите меня правильно — я не испытываю суеверного страха перед мертвецами. Но те, что лежали сейчас на сухом красноватом марсианском песке, впитывающем кровь, точно губка, были не просто мертвыми телами, а моими товарищами, которые всего несколько минут назад были живы...Стрельба и разрывы снарядов не умолкали ни на секунду. Казалось, трагги поставили перед собой цель не оставить на склоне холма ни одного сантиметра, не нашпигованного сталью и свинцом. Если бы дело происходило на Земле, я бы сказал, что трагги решили уничтожить все живое в окрестностях занятой ими высоты. Но на Марсе нет ничего живого, кроме двух вражеских армий, методично уничтожающих друг друга. Не знаю, как долго это продолжалось. Я не смотрел на часы, предоставив времени возможность течь независимо от моего восприятия действительности. Рассвет еще не наступил — это я могу сказать с уверенностью. Склоны холма освещали только ракеты, запущенные траггами. Но их было так много, что на несколько километров вокруг было светло как днем. Только свет этот был мертвенно-бледным. Все, что попадало под него, словно теряло объем, превращаясь в плоскую фигурку, вырезанную из картона, позади которой стелилась длинная, черная как смоль тень. Я не сразу обратил внимание на то, что отсвет горевших в небе искусственных огней приобрел зеленоватый оттенок, который со временем становился все более плотным и насыщенным.Выглянув из своего убежища, я посмотрел на небо, рассчитывая увидеть запущенный траггами поисковый зонд. Но увидел я марсианское сияние. Я знаю, что с точки зрения ученых никакого марсианского сияния в природе не существует. Явлений, подобных тем, что на Земле называют северным сиянием, на Марсе наблюдать нельзя в силу особенностей марсианской атмосферы. А все разговоры о марсианском сиянии врастают корнями в армейский фольклор. До случая на склоне холма, обозначенного на штабных картах как «высота 3-Х-3», я тоже так считал. Но теперь уже никто не сможет убедить меня в том, что истории о марсианском сиянии, которые можно услышать в любой казарме, — это пустые россказни. Я собственными глазами видел в багровом предрассветном небе всполохи зеленых огней, похожие на широкие, неровные полосы. Пусть ученые ломают головы над природой этого загадочного явления, мне же достаточно просто знать, что марсианское сияние существует. Полосы зеленых огней в небесах сплетались в столь удивительные картины, что я невольно засмотрелся на них. И не сразу заметил человека в серебристом маскировочном халате, медленно поднимающегося вверх по склону всего в десяти-двенадцати метрах от моего убежища. Он шел не спеша, размеренно переставляя ноги. На плече у него лежала штурмовая винтовка, которую он придерживал за автоматическую часть. Вне всяких сомнений, это был кто-то из нашей роты. На какое-то время я растерялся, не зная, что делать. Я был уверен, что, кроме меня, никого не осталось в живых. И вдруг я вижу человека, идущего вперед и не обращающего никакого внимания на пули, рвущие воздух вокруг него. Вне всяких сомнений, он был в состоянии шока или же оказался контужен настолько сильно, что перестал понимать, где находится.Замешательство мое длилось недолго. Перевернувшись на живот, я ползком выбрался из служившей мне укрытием каменной щели и приготовился подняться на ноги, чтобы догнать бедолагу и повалить его на землю. Но то, что я увидел, заставило меня так и замереть в неудобном положении полуприседа. По склону холма шел не один человек, а не меньше десятка. Все они были одеты в отливающие зелеными огнями серебристые маскхалаты, и все, как один, направлялись в сторону укреплений траггов. И с каждой минутой их становилось все больше. Потому что все новые и новые мертвецы поднимались с земли, вылезали из воронок, куда их сбросило взрывной волной, и, как предписывал приказ, который они не смогли выполнить При жизни, шли на приступ высоты 3-Х-3. Они все были мертвы. Все до единого. Мимо меня прошел Диманский с оторванной правой рукой. Винтовку он держал левой и стрелял, не целясь, от пояса.Я видел Монтекку в развороченной пулеметной очередью бронекирасе. Остановившись в двух шагах от меня, он поднял с земли брошенную мною ракетную установку. Опустившись на одно колено, Монтекка положил пусковой блок на плечо и сделал по позициям траггов два залпа спаренными ракетами. В мою сторону Монтекка даже не посмотрел. Бросив использованную пусковую установку на землю, он вновь закинул винтовку на плечо и продолжил свой марш. Я видел, как самонаводящийся снаряд попал в грудь Степки Тромина и, пробив бронекирасу, взорвался под ней. Вывернутые наружу рваные края трехслойного бронепластика побелели от жара. А Тромин, отброшенный ударом назад, вновь поднялся на ноги, своим обычным широким движением отряхнул песок с колен и, положив винтовку на сгиб левого плеча, как ни в чем не бывало зашагал вверх по склону. Как-то раз мы с ребятами смеха ради выстрелили пулей со смещенным центром тяжести в уложенный в каску кочан капусты. Всего одна пуля нашинковала кочан лучше любого повара-профессионала. На моих глазах такая же пуля пробила лицевой щиток шлема Марка Эдлера из второго взвода. Мутный пластик щитка, на котором осталось только одно небольшое отверстие с разбегающейся паутиной трещин, сделался темно-коричневым из-за залепившей его изнутри кровавой массы. Можете представить себе, во что превратилась голова Марка? А он даже не остановился — шел вперед, продолжая стрелять короткими, расчетливыми очередями. Так что не говорите мне, что это все только мои бредовые фантазии и на самом деле ребята из моей роты не были мертвы, когда предприняли вторую попытку взять штурмом высоту 3-Х-3. Каждый из них был мертвее всех тех покойников, каких мне только довелось повидать. И все же они продолжали подниматься вверх по склону проклятого холма. Что послужило причиной тому, что мертвые восстали и начали новый бой, я не знаю. Могу только предположить, что виной всему марсианское сияние. Почему? Да потому, что с точки зрения здравого смысла марсианское сияние — это такой же бред, как и живые мертвецы. Но, как бы там ни было, то, что не удалось сделать живым, смогли сделать мертвые — четвертая рота взяла высоту 3-Х-3. И все то время, пока продолжался бой на склоне занятого траггами холма, небо над нами освещали зеленые всполохи марсианского сияния. Должно быть, вскоре и траггам стало ясно, что против них сражается не обычный противник.Встречный огонь начал слабеть. А к тому времени, когда передовая линия мертвецов достигла вершины холма, стрельба и вовсе прекратилась. Поднявшись на холм вслед за ребятами, я не увидел ни одного трагга — ни живого, ни мертвого. Наверное, они отступили, когда поняли, что удержать высоту не удастся. Добравшись до вершины, мертвецы остановились. Они стояли, как столбы, опустив стволы винтовок к земле, и, запрокинув головы, глядели на изумрудные всполохи марсианского сияния, полыхавшего в багровом предрассветном небе. Рядовой Монтекка, рядом с которым я остановился, стянул с головы каску и, посмотрев на меня, оскалил в улыбке неровные, желтые от курева зубы. Лицо его вполне могло бы сойти за лицо живого, если бы не странно вытаращенные глаза с застывшим, остекленевшим взглядом.— Мы сделали это, Ник, — чуть хрипловатым, деревянным, абсолютно не своим голосом произнес Монтекка.Я облизнул языком пересохшие губы, не зная, что ответить. Что я мог сказать солдату, который даже мертвый до конца выполнил свой долг? В тот самый момент, когда мне почти удалось найти нужные слова, из-за горизонта выскользнул первый луч восходящего солнца. Зеленые сполохи на небе стали тускнеть и гаснуть. Мертвые один за другим падали на землю, словно подрубленные деревья. Монтекка упал у моих ног, зарывшись лицом в песок. Я сел там же, где стоял, обхватил колени руками и заплакал. Вот, собственно, и все, что я могу вам рассказать. Об остальном куда лучше расскажут ребята из второй роты, занявшие высоту 3-Х-3 после того, как мы выбили с нее траггов.Я понимаю, что моя история на первый взгляд, на второй, да и на третий тоже представляется полнейшим бредом. Но запросите данные с контрольного табло командного пункта. Там вам подтвердят, что по показаниям биодатчиков все бойцы четвертой роты, за исключением меня одного, были мертвы спустя десять минут после начала боя. Что же получается? Я один выбил траггов с хорошо укрепленных позиций? А потом собрал всех мертвых ребят и перетащил их на вершину холма? Если вас и эти доводы не убеждают, то поговорите с медиками, проводившими вскрытия тел. У каждого из мертвых бойцов четвертой роты не одно, а несколько ранений, несовместимых с жизнью. Как такое могло случиться? Впрочем, как хотите. Со мной разговаривали уже три комиссии, и ни одну из них мне не удалось убедить в своей правоте. Все дело в том, что вы просто не хотите мне поверить. Боитесь, что ли. Скорее всего, меня признают тихопомешанным, демобилизуют и со всеми почестями, полагающимися кавалеру ордену Славы, отправят на Землю. Так, наверное, будет даже лучше. Мне опостылела война, которой не видно конца.Вы все здесь в высоких чинах. Ну так ответьте же Мне, из-за чего все это началось? Почему мы не можем договориться с траггами мирным путем? Чего не можем поделить? Марс? Так он же был нам не нужен до тех пор, пока не появились трагги!.. Все, я закончил. Не смотрите на меня так, господин полковник.Мое преимущество в том, что, как сумасшедший, я могу говорить все, что вздумается. Что вы еще хотите узнать?.. Что я хотел сказать Монтекке? Извините, господин полковник, но этого я не скажу. Живые не должны знать, о чем разговаривают мертвые.

Побочный эффектК тому времени, когда Николай Ерко оказался на Марсе, в составе 12-й пехотной роты, державшей оборону в районе Сырого провала, энтузиазм первых недель войны давно сошел на нет. Все, от генерала до рядового, понимали, что война с высадившимися на Марсе пришельцами приняла затяжной характер и на скорую победу рассчитывать не приходится. Реки добровольцев, в начале войны несшие свои бурные воды на мобилизационные пункты, измельчали, превратились вначале в тоненькие ручейки, а вскоре и вовсе иссякли. Ну а поскольку армия несла потери не только в технике, но и в живой силе, вместе с выпускниками военных академий, большинство из которых мечтали не столько о боевой славе, сколько об удачной карьере и спокойной службе в каком-нибудь тихом, уютном, пусть даже захолустном уголке на Земле, на Марс начали отправлять «специалистов военных профессий».Придумавший столь емкое определение представитель Генштаба, вне всяких сомнений, был гением. Причислить к «специалистам военной профессии» можно было любого, все зависело от широты властных полномочий и воображения того, кто принимал решение. А после двух месяцев в подготовительном лагере, расположенном в климатической зоне, максимально соответствующей марсианской пустыне, даже знаток древнероманских языков готов был признать себя годным к несению строевой службы.В свои двадцать два года Николай Ерко был неплохим специалистом в области адаптационной коррекции компьютерных программ. Поэтому, получив извещение о призыве на воинскую службу, он не стал, подобно другим, бегать по инстанциям, доказывая, что в отношении его допущена ужасная ошибка и что он куда полезнее обществу как программист, нежели как боевая единица. Он был уверен, что на Марсе будет заниматься тем же, чем и на Земле, — подгонять новые программы под конкретные требования пользователей. Ну а то, что на какое-то время его работодателем станет Министерство безопасности и обороны, казалось Ерко непринципиальным. Зато после года, проведенного в штабе Марсианской группировки, он мог без проблем устроиться на работу в лучшую фирму, занимавшуюся разработкой программного обеспечения, — какой администратор рискнет отказать ветерану Первой Марсианской войны?Пройдя двухмесячную подготовку в Каракумах, Ерко с легким сердцем закинул свой вещмешок в грузовой отсек челнока, доставившего новобранцев на окололунную орбиту. Там молодым бойцам пришлось перебраться в грузовой отсек старенького «Урала», где было не так комфортно, как в челноке, но все равно весело. Семь тяжеловесных и неповоротливых «Уралов» в свое время обеспечивали снабжение немногочисленной марсианской колонии, пришедшей в упадок и запустение задолго до вторжения траггов.В Марсопорте новобранцев разделили на группы и развели по десантным ботам.Николай не сразу понял, куда угодил. Даже после того, как бот приземлился и вместо бетонного покрытия летного поля Ерко ступил на крупный, чуть красноватый, сыпучий марсианский песок, он все еще надеялся на лучшее.Сырой провал по форме напоминал лунный цирк диаметром в три с лишним километра и глубиною более ста пятидесяти метров. Центральную его часть заполняла непроходимая топь зыбучих песков. Позиции противников располагались по разные стороны провала, прикрытые невысокой каменной грядой, тянущейся по окружности кратера. Противостояние продолжалось без малого восемь месяцев. Попытка форсировать зыбучие пески на дне кратера была заранее обречена на провал. Фланговый маневр также не мог принести удачу: чтобы добраться до позиции противника в обход каменной гряды, штурмовому отряду пришлось бы пройти не менее пятисот метров по гладкой как стол равнине. Противники то и дело обменивались артиллерийскими ударами, но дальше этого дело обычно не шло. Если одна из сторон и предпринимала какое-то активное действие, то это была не массированная атака, а, скорее, попытка прощупать тот или иной участок обороны противника, который казался уязвимее других.Спустившись с песчаной возвышенности, новобранцы увидели казармы, собранные на скорую руку из металлопластиковых щитов. В подобных условиях трудно было рассчитывать даже на минимум бытовых удобств. Солдаты спали в гамаках, подвешенных в три ряда в длинном, узком помещении казармы. Днем гамаки убирали, и спальное помещение превращалось в огромную бытовку, где каждый занимался своим делом. Чтобы создать хотя бы иллюзию уединения, солдаты использовали самодельные раздвижные ширмы.Ситуация вокруг Сырого провала не устраивала никого из вновь прибывших: ни тех, кто всерьез рассчитывал покрыть свои пока еще чистые погоны боевой славой, ни тех, кто надеялся отсидеться в тихом уголке, чтобы потом, вернувшись на Землю, с гордым видом рассказывать о подвигах, о доблести, о славе. Они были не первыми, кто испытал острое разочарование, увидев Сырой провал. Но, как и многие другие до них, новички вскоре привыкли к жизни в постоянном ожидании неизвестно чего, под истеричный вой вражеских снарядов, которые не зря окрестили бэншами.Уяснив, что корректировщик компьютерных программ в Сыром провале не нужен, Ерко не сказать чтобы очень уж расстроился. Он просто потерял всякий интерес к тому, что происходило вокруг. Николай исправно выполнял свои служебные обязанности, а в свободное время сидел на табурете в углу, вперив взгляд в неровные складки металлопластика на потолке. Прекрасно понимая, что изменить что-либо не в его силах, он просто ждал. Ждал, когда всему этому придет конец. Война превратилась для него в один изматывающе длинный день, наполненный воем бэншей, грохотом близких разрывов снарядов, криками командиров, отдающих приказы, руганью солдат, пытающихся их выполнять, и опустошающей душу тишиной, когда внезапно наступало затишье и начинало казаться, будто весь мир провалился в бездонный ужас безмолвия.Единственным, что выводило Ерко из себя, был мелкий красноватый песок, лезущий во все щели, забивающийся в каждую складку. Укладываясь спать, он подолгу тряс свой спальный мешок в тщетной надежде избавиться от песка. Николай дергал спальник за углы с такой силой, что, казалось, тонкая теплоизоляционная синтетика вот-вот с треском разорвется посередине. И все равно едва только Ерко ложился в гамак, ему начинало казаться, что мелкий красный песок засыпает его тело. Сначала он пытался смахнуть его с себя. Но песка становилось все больше. Он лип к влажной коже, вызывая нестерпимый зуд, набивался в волосы, лез в нос, в рот, в уши...Обычно именно в этот момент Ерко вздрагивал и просыпался. Какое-то время он лежал неподвижно, глядя в темноту. Ему казалось, что он все еще ощущает мучительное удушье, не в силах выплюнуть забивший горло песок. Николай проводил влажной ладонью по спальнику, чтобы удостовериться, что на нем нет песка. Только после этого он натягивал край спальника до подбородка и закрывал глаза. Но вместе с обволакивающей сознание дремой возвращался кошмар, в котором Ерко видел себя погребенным под слоем марсианского песка.В иную ночь таких приступов бывало три, а то и четыре. Наутро Ерко вылезал из гамака совершенно разбитый, с отекшими от бессонницы веками.Он никому не рассказывал о своей проблеме со сном. Даже когда на третьем месяце его службы в роту наведался полковой психолог, Ерко не стал ни на что жаловаться. Он не верил в то, что врач был в состоянии понять, что с ним происходит, а значит, и помочь ему он не мог.* * *«Шах» — так, бог уж знает, по какой причине, солдаты Сырого провала прозвали легкий галлюциноген, который буквально витал в воздухе в окрестностях казармы. Для того чтобы собрать его, достаточно было под вечер расстелить на земле, где-нибудь поближе к краю провала, махровое полотенце. Через несколько часов на ворсинках оседала мельчайшая пыль, вместе с потоками нагретого за день воздуха поднимавшаяся со дна кратера. Пыль нужно было аккуратно перенести в небольшую емкость, залить водой и как следует потрясти минут десять-пятнадцать. Затем следовал нехитрый химический процесс с использованием общедоступных реактивов, включавший в себя экстракцию с последующим выпариванием. Сухой осадок, оставшийся на дне емкости,собирали на полимерные фильтры для респираторов. Это и был «шах» — в чистом виде.Начинающий биолог, волею случая, судьбы или кого-то из старших офицеров оказавшийся в свое время в составе 12-й роты, высказал гипотезу, объясняющую удивительные свойства пыли, поднимающейся из кратера. Все дело было в осевших на ней микроспорах серого марсианского лишайника, росшего среди зыбучих песков на дне провала. Споры содержали в себе химическое вещество с трехэтажным названием, которое, воздействуя на лобные доли мозга, вызывало причудливые видения. Теория была любопытная, но заниматься ее доказательством под огнем противника никто не собирался. Солдатам было достаточно того, что «шах» давал возможность быстро и без видимого ущерба для психики расслабиться, забыть о войне, о траггах, о марсианской пустыне и о самом Сыром провале. Действие стандартной дозы «шаха» продолжалось не больше минуты, но человеку казалось, что он несколько часов пробыл в волшебном иллюзорном мире. И, что самое главное, галлюцинации никогда не перерастали в кошмар. Мир видений, в которые погружался человек, принявший «шах», был на удивление безопасен и светел.В районе Сырого провала «шах» принимал каждый, будь то рядовой, сержант или офицер. Что толку сидеть в четырех стенах, пялясь в экран, по которому в сотый раз крутят старую комедию, способную вызвать усмешку разве что только у клинического идиота, если можно в один миг перенестись в райский сад с цветущими миндальными деревьями, под которыми на восточных коврах восседают пышнотелые гурии?За пять месяцев службы Николай Ерко так ни разу и не сподобился попробовать «шах». Причиной тому были вовсе не высокие моральные принципы, которым стремился следовать рядовой Ерко, и не приверженность ортодоксальной религии, запрещающей своим адептам принимать какие бы то ни было психостимуляторы. Причина была проста, но одновременно и труднообъяснима. Марсианский песок внушал Ерко почти физиологическое отвращение. Ему было омерзительно простое прикосновение к коже поднятого внезапным порывом ветра песка, поэтому даже в ясную погоду, выходя в дозор, он непременно надевал пылезащитную маску. «Шах» же в его представлении был неразрывно связан с марсианским песком. Принять его было равносильно тому, что впустить в себя частицу марсианской пустыне, позволить ей овладеть собственным сознанием, растворить человеческую личность, подчинить ее себе, сделать частью бескрайнего песчаного моря, способного поглотить все и вся. От одной только мысли об этом Ерко испытывал мучительный приступ тошноты.Как случилось, что однажды Ерко все же попробовал «шах»? Трудно сказать. Тем более что к настоящему моменту в живых не осталось никого, кто мог бы об этом рассказать.Возможно, все произошло именно так, как происходит многое в этом мире, — само собой.Той ночью на участке, что патрулировал взвод рядового Ерко, трагги предприняли неожиданную попытку прорваться в тыл противника. Завязавшийся бой длился всего двадцать минут и закончился, как обычно, с ничейным результатом.Потери четвертого взвода составили пятеро раненых. У двоих ранения были настолько серьезными, что их той же ночью десантным ботом переправили в тыл.В казарму бойцы вернулись в подавленном состоянии.Можно сколько угодно убеждать себя в том, что потерянная нога или рука — это не проблема. Через месяц-другой хирург пришьет на место культи новенькую конечность, выращенную из твоих же собственных клеток. И сделают это так ловко, что даже шрама не останется. Но на душе от этого почему-то легче не становится. Особенно когда вновь и вновь вспоминаешь лежащего не носилках приятеля, с которым пару часов назад играл в трик-трак и едва не поругался из-за какого-то пустяка, а вместо правой руки у него окровавленные лохмотья. И снова видишь, словно наяву, его бледное, перекошенное страшной гримасой лицо с судорожно дергающимися губами, которые как будто пытаются что-то сказать.Само собой, в дело пошел «шах».Ерко занял свое обычное место на табурете в углу. Он и сам не заметил, как в руку ему кто-то сунул обрывок фильтра с «шахом». Автоматическим движением, не думая о том, что он делает, Ерко положил кусочек полимера на язык и плотно прижал его к верхнему небу.Препарат начал действовать, едва только Ерко сглотнул набежавшую под язык слюну.Вначале все окружавшие Николая предметы и фигуры людей сделались плоскими, словно вырезанными из картона. Контуры их приобрели необычайную четкость, сделались рельефными, как будто по ним были протянуты плетеные серебристые галуны. Затем предметы начали терять привычные очертания. Прямые линии превращались в волнистые либо изламывались под острым углом в самом неожиданном месте. Вскоре в замысловатом переплетении серебристых линий, спиралей и петель уже невозможно было распознать ни один из предметов. Откуда-то сверху и чуть слева ударил сноп яркого белого света. Но свет был не настоящий — примерно так изображают художники комиксов пучок света, прорвавшийся сквозь тучи, — плоская белая полоса, расширяющаяся книзу. И все же это был свет. Сверкающие серебристые нити, вплывая в него, начинали сиять и переливаться, подобно чешуе рыбы, только что выдернутой из воды. Не в силах отвести взгляд в сторону, Ерко, как зачарованный, наблюдал за причудливой игрой света.Поначалу он не мог понять, чем именно завораживало его это зрелище, но спустя какое-то время Николаю стало казаться, что в сплетении серебряных линий скрыт некий тайный смысл, который он вот-вот сумеет понять. Но в тот самый миг, когда он вплотную подошел к постижению истины, белый свет распался на спектральные полосы, закрутившиеся, точно радужный смерч. Самым удивительным было то, что при огромной скорости вращения смерча цвета его не сливались и даже не смазывались, а по-прежнему оставались четкими и яркими. Одновременно со всех сторон раздались звуки, похожие на мелодичный перезвон крошечных хрустальных колокольцев. Звуки были на удивление чистые, почти прозрачные, они подолгу плыли в разноцветном пространстве, сталкиваясь и накладываясь друг на друга, то усиливаясь, то затухая. А радужная гамма расплывающихся в пространстве цветов раскачивалась в такт их колебаниям. В какой-то момент Ерко показалось, что он чувствует, как его тело тоже раскачивается в ритме колебания звуковых волн и вторящему им пульсированию света. Но уже в следующую секунду он понял, что этого не может быть по той простой причине, что у него не было тела. Как ни странно, открытие это вовсе не повергло Ерко в ужас. Напротив, возможность существования вне собственного тела показалась ему довольно увлекательной и даже в чем-то забавной. Он еще не решил, каким образом мог бы использовать эту внезапно открывшуюся удивительную способность, когда радужный смерч начал стремительно смещаться в направлении центральной точки наполненного цветами и звуками пространства. Достигнув заданного места, он быстрым, неуловимым для взгляда движением изменил плоскость вращения. Перед Ерко разверзлась гигантская разноцветная воронка, засасывающая в себя все, что ее окружало, — радужные пятна, похожие на мазки акварели, звуковые линии, размывающие цвета, серебристые нити, создававшие некогда контуры предметов.Почувствовав, что его также влечет в направлении центра воронки, Ерко даже в этот миг не испытал страха. Все происходящее казалось не более чем забавным приключением, которое непременно удачно закончится. Воронка вращалась все быстрее. Звуки хрустальных колокольцев заполняли собой все свободное пространство. Ерко почувствовал легкое головокружение, как после бокала доброго вина, которое было скорее приятным, нежели раздражающим. Он не понимал, что с ним происходит, куда влечет его разноцветный водоворот, — ему это было абсолютно безразлично. Пусть мельница цветов и звуков перемелет то, что от него осталось. Он готов был превратиться в рассыпанные по пространству песчинки, в пыль, в прах, в ничто. Ему казалось, в мире нет ничего приятнее состояния полной растворенности в океане звуков и цветов, что сам по себе был целым миром, который только нужно было понять. Понять? Зачем? Разве для того, чтобы получить удовольствие от куска хорошо прожаренного мяса, нужно знать формулы входящих в него химических элементов и суть процессов, что происходили в нем, когда оно шкварчало на огне? Покинуть мир, уйти от всего, что тебя раздражает, — вот в чем истинное счастье. Уснуть и видеть сны. Но только чтобы в этих снах не было красной марсианской пустыни и лезущего во все щели песка...Песок...Почувствовав, как скрипит на зубах песок, Ерко вдруг понял, насколько иллюзорны его надежды на вечное блаженство в пространстве им же созданного мира. Небытие мечтаний, помноженное на небытие фантазий. Небытие в квадрате, которое не может привести ни к чему, кроме как к самым потаенным глубинам небытия. А то, что он видел сейчас, было не что иное, как небытие, вывернутое наизнанку, — радужная подложка, удерживающая на себе толстый, плотный слой мрака ночных кошмаров, в которых нет ничего, кроме песка.Ерко не увидел, а скорее почувствовал, как мир вокруг него начал меняться. Цвета сделались как будто чуть более плотными, а в звуках хрустальных колокольцев послышалось едва различимое металлическое звяканье. Ерко не потребовалось много времени для того, чтобы сообразить, что инородным предметом, вносящим диссонанс в гармонию созданного им мира, является не кто иной, как он сам. Легкий, беспечный, радужный мир отторгал его, не желая воспринимать мучившие его страхи и сомнения — для них здесь не было места.Ерко не стал противиться. Радужная карусель закрутилась еще быстрее, а позвякивание колокольцев сделалось радостнее и громче. Вопреки всем законам физики Николая повлекло на периферию водоворота, края которого тянулись вверх, подобно гребню волны. Ерко на удивление легко взлетел вверх по почти отвесному склону, перевалил через край воронки и, даже не подумав за что-нибудь уцепиться, сорвался в пустоту.На одно мгновение глаза ему обожгла ослепительно-яркая вспышка, в центре которой мелькнуло что-то очень знакомое. Изображение отпечаталось в мозгу, но Ерко не успел понять, что это было, потому что прямо перед ним возникла оскаленная морда омерзительного монстра, покрытая топорщащейся сине-зеленой чешуей, из-под которой сочилась вонючая фиолетовая слизь. Большие навыкате глаза с желтыми склерами и вертикальным разрезом зрачков смотрели холодно и равнодушно. Нижняя челюсть чудовища выпирала вперед, выставляя напоказ торчащие в разные стороны кривые, желтые, конусообразные зубы, промеж которых застряли красноватые волокна мяса, что монстр, должно быть, не так давно жевал.Чудовище протянуло когтистую трехпалую лапу, положило ее Ерко на плечо и, дохнув в лицо кислым смрадом, отчетливо произнесло:— Ну, как?Ерко рванулся в сторону.Он едва не упал, но его подхватили под руки и снова усадили на табурет.— Ты чего скачешь? — прищурил узкие глаза Мияги. Ерко быстро провел ладонью по лицу, стирая остатки морока.Обведя взглядом стоявших вокруг него солдат, Ерко попытался улыбнуться:— Все в порядке...Почувствовав, что ему что-то мешает говорить, он провел ногтем по языку и снял с него тоненькую полимерную пленку фильтра.Мияги с сомнением покачал головой. Ему не понравилась реакция Ерко на «шах» — не успел положить фильтр на язык, как тут же чуть с табурета не свалился.Но остальным до этого не было дела. Им не терпелось услышать рассказ Ерко о том, где он побывал. Реакция на «шах» у каждого своя, во многом зависящая от богатства воображения и темперамента, потому и рассказ о видениях, навеянных галлюциногеном, зачастую не менее интересен, чем полет в иллюзорный мир. А особые знатоки «шаха» утверждали, что при желании и некотором навыке можно, приняв дозу, оказаться в том мире, рассказ о котором запал в память.— Давай, Ерко, рассказывай, — в предвкушении оскалился рядовой Дрожкин.— Не тяни, — поддакнул кто-то другой.Ерко сделал жест рукой, давая понять, что ему нужно сосредоточиться.На самом деле он просто не знал, о чем рассказывать. О разноцветных звуках и звоне хрустальных колокольчиков? Глупо. Об оскаленной морде чудовища, что увидел он, выходя из транса? Не поверят, потому что под «шахом» никто прежде не видел кошмаров. Так о чем же тогда?Вспышка.Ерко прикрыл глаза, стараясь припомнить, что он увидел в ослепительном свете, уже почти свалившись за край радужной воронки?Он поднял руку и указал на ширму, отгораживающую угол казарменного помещения.— Там сейчас играют в карты, — медленно, как будто все еще сомневаясь, правильно ли он поступает, произнес Ерко.— Ну и что? — усмехнулся Дрожкин. — Там все время играют.— Я был там.Мияги озадаченно сдвинул брови.— Где? — переспросил Дрожкин.— За ширмой.— Во время транса? — спросил Мияги. Ерко кивнул.— Ну?.. — Дрожкин сначала посмотрел на Ерко, затем на Мияги, словно решая, чье объяснение будет лучше.— У сержанта Котто на руках три короля, — быстрой скороговоркой, словно отрезая себе дорогу назад, заговорил Ерко. — Он уверен, что выиграет, но все равно проиграет, потому что...Ширма с треском отлетела в сторону.Взглядам всех собравшихся предстал сержант Котто в расстегнутой куртке. Вид у него был мрачнее тучи грозовой, готовой обрушить на землю не дождь, так град.— Дьявол, — процедил сквозь зубы Котто. Обведя взглядом солдат, он протянул узкую ладонь с тонкими, длинными, как у скрипача, пальцами.— «Шах»!Сразу несколько человек с разных сторон протянули ему по кусочку фильтра.Схватив один из них, Котто хотел было уже прилепить его к языку, но Мияги ловко поймал сержанта за запястье.— Я понимаю, что вы не в настроении, сержант, — по-восточному мягко, дипломатично улыбнулся Мияги. — Поэтому не стану вас долго задерживать. Ответьте только на вопрос: вы проиграли?— Ну? — Прозвучало это «ну» так, что его вполне можно было принять за утвердительный ответ.— При этом на руках у вас были три короля? Брови сержанта удивленно поползли вверх.— Какого черта?.. — недоумевающе пробормотал он.— Три короля? — повторил вопрос Мияги, хотя и без того было ясно, что так оно и есть.— Ну?..Мияги перевел взгляд на Ерко, сидевшего с потерянным выражением лица.— Я видел, как вы играли в карты, — упавшим голосом произнес Ерко.Сержант Котто приподнял подбородок и поскреб ногтями шею.— Что дальше?Разговор, в котором он ровным счетом ничего не понимал, не вызывал у сержанта ни малейшего интереса.— Вы неверно поняли, сержант, — покачал головой Мияги. — Ерко не подглядывал за вами. Он узнал, какие карты у вас на руках, когда находился под «шахом».Котто скосил на Мияги недоверчивый взгляд.— Никогда не слышал, чтобы от «шаха» прорезался дар ясновидения.— И тем не менее... — Мияги развел руками, давая понять, что не может дать объяснение данному факту.— Как это у тебя получилось? — спросил Котто у Ерко.— Сам не знаю, — растерянно пожал плечами Николай. — Я увидел картинку... Как моментальный снимок. Я даже не сразу понял, что именно видел.Последняя фраза прозвучала как извинение.— Ты видел мои карты, как будто стоял у меня за спиной?Стараясь сосредоточиться, Ерко сдавил пальцами переносицу.— Ты еще сказал, что хотя сержант Котто уверен, что выиграет, он все равно проиграет, — напомнил Мияги.— Верно... — Ерко на секунду запнулся. — Потому что у капрала Старогина на руках был стрит, начинающийся с трефовой семерки.Сержант Котто наконец-то с интересом посмотрел на рассказывающего странные вещи рядового.— Ты видел карты всех игроков?— Нет, — взмахнул рукой Ерко. — Я не видел карт. Я вдруг... — Николай внезапно умолк, как будто что-то почувствовал или понял что-то, чего пока еще не мог выразить словами. Продолжив, он говорил очень медленно, словно боясь по ошибке произнести неверное слово. — Я видел картину одновременно со всех возможных точек наблюдения. — Ерко дернул головой, словно отгоняя назойливую муху. — Сам не пойму, как это может быть. Но я могу в мельчайших деталях описать любого человека и каждый предмет, что находились в тот момент за ширмой.— Держи. — Котто протянул Ерко кусочек полимерного фильтра, который все это время держал зажатым между большим и указательным пальцами. — Я пойду туда. — Сержант указал на ширму, которую кто-то уже поставил на место. — И выложу на стол три карты. А ты примешь «шах» и попытаешься их увидеть.— Нет, — качнул головой Ерко. — Я больше не стану принимать «шах».— В чем проблема-то? — сбоку подскочил к Николаю Дрожкин. — «Шах» сколько ни глотай, мозги на сторону не съедут! Интересно ведь, как это у тебя получается?— Интересно, но...Ерко вспомнил ужасное чудовище, которое встретил, выходя из транса, и ему сделалось не по себе.— Нет!— Если у него нестандартная реакция на «шах», то возможны нежелательные побочные эффекты, — не очень уверенно поддержал Николая Мияги.Но его никто не услышал. Всем было любопытно, сможет ли Ерко угадать три карты, что собирался выложить на стол Котто. Это была просто игра и не более того. К тому же каждый из присутствующих был уверен, что с человеком, принявшим марсианское зелье, ничего страшного случиться не может. Во всяком случае, прежде таких случаев не наблюдалось.— Я не стану принимать «шах», — медленно, как будто вдавливая каждое слово в плотный слой застывшего воска, произнес Ерко.Котто усмехнулся одними губами и отвернулся в сторону. С его губ слетело только одно слово:— Трепло. — И обращался он вроде как вовсе не к Ерко.— Да кончай ты, Ерко, — недовольно поморщился Дрожкин. — Чего ломаешься перед своими ребятами? А то мы тебя не знаем.Ерко вскинул голову и глазами поймал взгляд Дрожкина.— Ты хочешь сказать, что знаешь меня? Взгляд Дрожкина тут же скользнул в сторону.— Старая история с флейтой, — усмехнулся Ерко.Котто непонимающе посмотрел на Мияги:— При чем здесь флейта?Мияги сделал успокаивающий жест рукой, мол, все в порядке.Ерко поднял руку и с усмешкой посмотрел на зажатый меж пальцев кусочек полимера.В конце концов, на этот раз чудовище могло и не появиться.— Раскладывайте карты, сержант.Сержант Котто скрылся за ширмой и тут же крикнул:— Готово!Должно быть, выдернул из рассыпанной колоды три первые попавшиеся карты.Ерко положил на язык кусочек полимера и, дернув подбородком, сглотнул слюну.Он вновь оказался в радужном мире, наполненном звоном хрустальных колокольцев. На этот раз ему не потребовалось много времени, чтобы освоиться на месте. Осознанным усилием воли Ерко сначала собрал все краски и звуки в тугой жгут, а затем, едва разноцветный тяж начал расширяться кверху, развернул его в горизонтальной плоскости, превратив в воронку. Бросившись в центр радужного вихря, Ерко позволил водовороту затянуть себя. Но, почувствовав, что краски начинают смазываться, а звуки тянутся, словно при чуть замедленном воспроизведении записи, он нацелился на срез воронки. Его быстро вынесло к краю водоворота, и он легко перемахнул через невысокий приступок. Падая в пустоте, Ерко отметил ярую вспышку, но, как и в первый раз, не успел заметить, что за изображение находилось в ее центре. Николай уже приготовился выйти из транса, но следом за первой вспышкой последовала еще одна.Ерко не успел удивиться. Как только сознание его отметило вторую вспышку, он увидел перед собой оскаленные морды чудовищ. На этот раз монстров было трое. И это были не существа, похожие на доисторических ящеров, а подлинно инфернальные создания, чьим единственным назначением являлось внушать ужас всему сущему.Ерко полностью отдавал себе отчет в том, что отвратительные существа порождены его собственной фантазией, но от этого адские твари не становились менее ужасными. И в довершение всего, вместо того чтобы исчезнуть, чудовища стали надвигаться на него с трех разных сторон.Ерко знал, что за спиной у него находится еще одна омерзительная тварь. Бежать было некуда. Но вместо парализующего волю ужаса Николай почувствовал прилив безумной злости. Сознание его взорвалось, подобно огненному шару. Дикая, первобытная ярость, о существовании которой Ерко даже не подозревал, вырвалась наружу, смяв в грязный комок все остальные мысли и чувства.* * *Набросившись на рядового Дрожкина, Ерко опрокинул его на спину и вцепился пальцами в горло. От неожиданности и испуга Дрожкин даже не закричал, а протяжно завыл.Услышав вой Дрожкина, все дружно бросились к нему на выручку. Но в этом уже не было необходимости. Отпустив Дрожкина, Ерко быстро поднялся на ноги и растерянно посмотрел на обступивших его солдат, пытаясь понять, что произошло.— Ты что! — истошно заорал все еще лежавший на спине Дрожкин. — Сдурел совсем!Оттолкнув протянутую кем-то руку, он вскочил на ноги, отбежал в сторону и с обиженным видом уселся на табурет.— Что? — растерянно произнес Ерко.Ответить ему никто не успел. Из-за ширмы выглянул сержант Котто с картами в руке.— Ну? — хитро прищурившись, посмотрел он на Ерко.Пытаясь вспомнить, что было в центре вспышки, мелькнувшей перед глазами после того, как он сорвался с края воронки, Ерко на секунду прикрыл веки.— Тройка червей, семерка пик и трефовый туз, — сказал он и, посмотрев на Котто, добавил: — Карты лежали на столе рубашками вверх.Воспоминание о мерзких тварях, поджидавших его у выхода, на время отошло в глубину подсознания.Сержант кинул на табурет три карты — те самые, что назвал Ерко.— Как это у тебя получается?— Не знаю, — пожал плечами солдат.— Карты действительно лежали рубашками вверх? — спросил у сержанта Мияги.— Для чистоты эксперимента, — ответил Котто. — Я и сам не знал, какие карты выкладываю на стол.— Там было что-то еще. — Ерко приложил пальцы ко лбу и прикрыл глаза.— Где? — удивленно посмотрел на него сержант.— Там... — рассеянно ответил Ерко. — Во время транса... Был второй стоп-кадр...Котто хотел было что-то спросить, но Мияги жестом заставил его умолкнуть. И сержант подчинился.Ерко, казалось, не замечал ничего, что происходило вокруг. Лицо его было прикрыто ладонью, на шее нервно подрагивала жилка. Он пытался отыскать в своем подсознании стоп-кадр, запечатлевшийся во второй вспышке, сопровождавшей его падение в пустоту. И, когда ему это удалось, плечи Ерко расслабленно обвисли, рука, закрывавшая лицо, упала на колено, а на губах появилась едва заметная усталая улыбка.— Я видел командира части, — сказал он. — Он сейчас в штабном блоке, в своей комнате.— Чем он занимается? — спросил Котто.— Вы мне не поверите, сержант. — Улыбка на губах Ерко сделалась более ясной. — Полковник рассматривает журнал с голыми девочками. И, по-моему, получает от этого удовольствие.Казарма едва не взорвалась от хохота. Образ полковника Остринского: высокий и сухой, словно щепка, с провалившимися щеками и острым носом, кончик которого едва не упирался в нижнюю губу, всегда подтянутый и неизменно чопорный, — никак не вязался с представлением о человеке, рассматривающем фотографии обнаженных девиц и жадно сглатывающем слюну.— Признайся, ты это придумал? — отсмеявшись, спросил у Ерко сержант.Николай даже не улыбнулся.— Нет, я видел это.— Ну, проверить-то мы все равно не можем, — развел руками сержант.— Однако штабной блок находится в ста метрах от казармы. — Мияги задумчиво потер двумя пальцами переносицу. — Одно дело — заглянуть за ширму, рядом с которой находишься, и совсем другое — переместить свое сознание на сотню метров.— По мне, так никакой разницы, — подумав, покачал головой сержант.Мияги ничего не ответил, хотя по всему было видно, что он остался при своем мнении.— Что произошло, когда я выходил из транса? — спросил Ерко, вспомнив о призрачных чудовищах и о том, что пришел в себя, сидя верхом на истошно вопящем Дрожкине.— Что? — Дрожкин сорвался с места, готовясь высказать все, что накипело. — Да ты же меня чуть!..— Все в порядке. — Сержант Котто хлопнул Дрожкина по плечу и глянул на него так, что солдат умолк на полуслове. — Все в порядке, — повторил он, улыбнувшись Ерко. — Ты поднялся на ноги прежде, чем вся дурь из головы вышла, тебя немного занесло, и ты сбил с ног ДрожКина.Котто еще раз хлопнул Дрожкина по плечу, вроде как по-дружески. Словно ожидая удара, рядовой испуганно втянул голову в плечи.Котто чуть сильнее надавил на плечо Дрожкина. Сообразив, что от него требовалось, рядовой сел на табурет.— Слушай, а как далеко ты можешь заглянуть? — снова обратился к Ерко сержант.— Не знаю, — немного смущенно улыбнулся Николай. — Я сегодня первый раз попробовал «шах». Даже не ожидал, что так получится.— Надо бы это проверить, — сказал Котто.— Нет, — отрицательно качнул головой Ерко. — Я больше «шах» в рот не возьму.— Почему? — строго посмотрел на него сержант. Ерко прикусил губу. Рассказывать о монстрах, что поджидали его на выходе из транса, было глупо. А какие еще доводы он мог привести?— Мне это не доставляет никакого удовольствия, — сказал он.— Чудак, — усмехнулся Котто. — Дело не в удовольствии, а в том, что твои способности наверняка можно использовать с пользой для дела.Ерко недовольно поморщился.— Для какого дела?— Пока еще не знаю, — честно признался Котто.* * *Что чувствует человек, способный на то, что недоступно никому другому? Наверное, все зависит от самого человека. Ерко вначале почувствовал растерянность и недоумение. Он не мог поверить в то, что под действием «шаха» его сознание действительно способно удивительнейшим образом нарушать законы пространства и времени. Должно быть, именно желание убедиться в том, что все его сверхъестественные способности — это только невероятное совпадение, помноженное на причудливую игру воображения, которое заставляет верить в невозможное, подтолкнуло его к тому, чтобы снова попробовать «шах».На этот раз эксперимент проходил под строгим наблюдением рядового Мияги, сержанта Котто и еще полутора десятка заинтересованных свидетелей. Задача, которую поставил перед собой Ерко, казалась невыполнимо сложной. Он попросил Мияги подняться на каменный гребень, тянущийся по краю Сырого провала, и кинуть вниз, как можно дальше, на самое дно котловины монету, которую Ерко собирался отыскать мысленным взором.И ему это удалось. Хватило одной дозы «шаха», чтобы вновь скатиться по радужному водовороту, сорваться за край и в момент падения увидеть яркую вспышку стоп-кадра, запечатлевшего монету достоинством в два евро, вставшую на ребро и почти наполовину ушедшую в песок на дне котловины.Ерко пришел в себя, лежа на полу. Руки и ноги его были растянуты в стороны и прижаты к полу. В грудь давило колено сержанта Котто, куртка которого была разодрана так, словно по ней полоснул когтями огромный хищный зверь.— Очнулся, — как будто с облегчением выдохнул Котто.— Что произошло?Ерко дернулся, пытаясь освободиться.Помедлив несколько секунд, сержант Котто убрал колено с груди Ерко и знаком велел остальным отпустить его.Николай сел и растерянно посмотрел по сторонам.Выражения лиц тех, кто окружал его, были настолько разными, что, глядя на них, трудно было что-либо понять. Один только Дрожкин насмешливо ухмылялся.— Ты что-нибудь помнишь? — спросил Мияги.— Что я должен помнить? — недоумевающе посмотрел на него Николай.— Ты набросился на сержанта с такой злостью, будто собирался разорвать ему горло. Мы все вместе с трудом смогли остановить тебя. Ты был похож на дикого зверя.— На бешеного зверя. — Котто одернул на себе порванную куртку. — Между прочим, куртку ты ногтями располосовал.Ерко удивленно посмотрел на свою руку, совсем не похожую на лапу хищника, и попытался вспомнить, что произошло после того, как он увидел стоп-кадр со вставшей на ребро монетой. Никаких визуальных образов. Только воспоминание. Воспоминание о страхе. О диком, животном ужасе, вырвавшемся из черных глубин подсознания. Это было куда страшнее тех монстров, что в прошлый раз пытались преградить ему путь на выходе из транса. Как будто он вдруг натолкнулся на то, что несло с собой мучительную и неминуемую гибель... Нет, то, что поджидало его на выходе из транса, как раз и было самой смертью. Он должен был умереть. Либо слиться со смертью в единое целое, чтобы самому стать смертью.Ужас пронзил тело, словно ледяная игла. Между лопаток, щекоча, побежали капли пота. Не давая сделать вдох, грудь сдавил упругий обруч. Ерко чувствовал смерть внутри себя. Только чья это была смерть, он пока не знал.— Ты не приходил в себя полторы минуты. — В голосе Мияги звучала неподдельная тревога.Опершись рукой о пол, Ерко медленно поднялся на ноги. Казалось, каждое движение давалось ему с неимоверным трудом. Он словно преодолевал сопротивление колоссальной, совершенно немыслимой в условиях Марса силы тяжести.— Что это значит? — спросил он, глядя в пол.— Какой-то побочный эффект. — Мияги пожал плечами, поскольку совершенно не был уверен в том, что говорил.— А как насчет монеты? — спросил Дрожкин, по-прежнему продолжая глупо ухмыляться. — Ты ее видел?Ерко даже не взглянул в сторону того, кто задал вопрос.— Два евро.Мияги тихо языком цокнул — удивленно, а может быть, восхищенно.— К черту все, — отчаявшись привести в порядок разорванную куртку, сержант Котто сорвал ее и, скомкав, кинул в угол. — Не знаю, что с тобой происходит под «шахом», Ерко, но лучше никогда больше его не пробуй.— Да, — согласился Мияги. — Трудно сказать, к чему все это может привести.Ерко молча кивнул. Он был уверен, что больше никогда не положит на язык кусочек фильтра, пропитанного «шахом». Он не хотел снова встречаться лицом к лицу со смертью, потому что знал, что смерть сильнее его. Несоизмеримо сильнее и коварнее. В борьбе с ней у него не было ни малейшего шанса на победу.* * *И все же Николаю пришлось снова попробовать «шах». И не один раз.Каким-то образом об удивительных способностях рядового Ерко стало известно полковнику Остринскому. Сержант Котто подозревал, что это Дрожкин постарался, но прямых доказательств у него не было.Убедившись в том, что под воздействием «шаха» Ерко действительно может видеть то, что недоступно взору, полковник Остринский решил использовать удивительную способность рядового с целью сбора разведданных. Достоверная информация о системе обороны траггов дала возможность нанести внезапный удар именно на том участке, где противник менее всего этого ожидал.Война на Марсе давно зашла в тупик, из которого, казалось, не существовало иного выхода, кроме переговоров с противником. Но командование такой вариант не устраивал. Война должна была закончиться полной и безоговорочной победой землян. В противном случае все то, что происходило на Марсе на протяжении последних двух лет, теряло какой-либо смысл. Даже если бы удалось выбить траггов из зоны Сырого провала, вряд ли эта победа серьезно повлияла бы на дальнейший ход боевых действий, но она была необходима для поддержания духа армии землян. И полковник Остринский полагал, что ради этого стоило рискнуть. Его не пугало то, что буйство, в которое впадал Ерко на выходе из транса, от раза к разу становилось все более неистовым и продолжительным. В целях безопасности полковник приказал Ерко надевать наручники перед тем, как он примет «шах». Коме того, на сеансах ясновидения, которые теперь проходили в кабинете Остринского, присутствовали четверо солдат, удерживавшие Ерко, когда он впадал в буйство. По мнению полковника, приступы бешенства Ерко не стоили того, чтобы обращать на них внимание.После них парень быстро приходил в себя. А то, что чувствовал он себя после сеансов ясновидения разбитым и подавленным, так это можно было просто не замечать — любая работа отнимает силы. Серьезная проблема заключалась в том, что во время транса Ерко видел лишь небольшой фрагмент территории, на которую мысленно пытался проникнуть. Только на то, чтобы отыскать основной рубеж обороны траггов, у него ушло девять сеансов. А сколько еще «шаха» нужно будет проглотить для того, чтобы в конце концов собрать законченную картину из тех разрозненных фрагментов, что ему удавалось увидеть? По сути, у Ерко не было выбора — откажись он от предложения полковника Остринского, и оно легко трансформировалось бы в форму приказа. Но, если вначале он с внутренним содроганием клал на язык пропитанный «шахом» кусочек фильтра, заранее представляя себе тот невообразимый ужас, у которого не было ни формы, ни названия, что непременно будет поджидать его на выходе из транса, то со временем он стал чувствовать только злость. Злость помогала ему вырваться из холодных когтей виртуальной смерти, которая не желала отпускать его назад, в реальный мир. Но она же и не давала ему становиться самим собой после выхода из транса.Со временем погружение в транс превратилось для Ерко в некое подобие состязания, в вызов, который он уже по нескольку раз на дню бросал тому ужасу, что поджидал его за краем радужного водоворота, до центра которого он так ни разу и не сумел добраться. Ужас рвал его душу на части, выворачивал наизнанку, скручивал, мял и топтал, превращая в нечто совершенно непотребное.Порой, глядя на свое отражение в зеркало, Ерко ловил себя на мысли о том, что человек, которого он видит по ту сторону стекла, незнаком ему. Когда-то очень давно он его знал. Но сейчас Ерко не мог даже имени его назвать.Все это было похоже на галлюциногенный бред, продолжающийся наяву.* * *Эксперименты с «шахом» и попытками рядового Ерко мысленно проникнуть за оборонительные рубежи траггов продолжались одиннадцать дней. На двенадцатый день случилось то, что до сих пор с ужасом вспоминают в командовании Марсианской группировки.Днем внезапно оборвалась спутниковая связь с 12-й пехотной ротой под командованием полковника Остринского. В семь часов вечера к месту дислокации роты был выслан десантный бот с группой быстрого реагирования на борту.Бот приземлился на выровненной площадке перед штабным блоком. Войдя в корпус, десантники обнаружили шесть трупов, среди которых было и тело полковника Остринского. Насколько можно было судить при беглом осмотре, все шестеро были убиты без применения оружия — ни колотых, ни огнестрельных ран. У одного из солдат был вырван глаз и пробито дно глазницы, у другого разорван живот, у третьего проломлена грудная клетка. У полковника Остринского была вырвана гортань. Остальные также имели различные травматические повреждения, несовместимые с жизнью. При этом в комнате отсутствовали признаки борьбы. Мебель и вещи стояли на своих местах, лишь только стул был опрокинут. Глядя на все это, можно было подумать, что шестеро взрослых мужчин были убиты одновременно, не успев даже понять, что происходит.Продолжив осмотр штабного блока, десантники обнаружили еще два тела. Это были офицеры, убитые точно так же, как и остальные, без применения оружия.Не отыскав в штабном блоке ни единой живой души, десантники направились в казарменный корпус.Картина, которая предстала их глазам, когда они вошли в казарму, была поистине ужасна. Помещение было завалено трупами, лежавшими в жутких, неестественных позах. У многих мертвых были оторваны конечности и свернуты шеи. А в центре всего этого побоища, на крошечном свободном от трупов участке пола, с ног до головы перемазанный кровью, сидел на табурете рядовой Ерко. Глаза его были закрыты, руки лежали на согнутых коленях, а тело слегка раскачивалось из стороны в сторону. Ерко находился в состоянии транса, и все попытки десантников вернуть его в реальность не увенчались успехом.Официальная комиссия, занимавшаяся расследованием гибели 12-й роты, в итоге списала все на траггов. Что было невообразимо глупо, поскольку существовал целый ряд вопросов, на которые так и не удалось дать вразумительных ответов. Ну, например, почему, уничтожив всю роту, трагги оставили в живых Ерко? Почему, захватив позицию землян, трагги вместо того, чтобы закрепиться на ней, снова ушли? И, наконец, почему все земляне были убиты голыми руками? Те же, кто видел трупы в казарме, так и просто головами качали. Десантники, первыми обнаружившие мертвых, говорили, что невозможно себя представить, кто бы мог это сделать. Люди были убиты с ужасающей своей бессмысленностью жестокостью, на которую даже дикий зверь не способен.Что на самом деле произошло в расположении 12-й роты, по сей день остается загадкой. Потому что некому об этом рассказать. Ерко провел два месяца в гарнизонном госпитале. Командование не спешило отправлять его на Землю, дожидаясь, когда уляжется шум вокруг чудовищно нелепой гибели 12-й роты. Ерко не реагировал ни на какие внешние раздражители. Время от времени губы его начинали шевелиться, как будто он пытался что-то сказать, но при этом с них не слетало ни звука. Никаких проявлений агрессии с его стороны зафиксировано не было. Напротив, он был беспомощен, как новорожденный младенец, требующий постоянного присмотра.В конце концов командование приняло решение замять потихоньку это дело. Получив звание сержанта и орден «За заслуги перед Отечеством», Ерко отбыл на Землю, где был помещен в закрытый санаторий для высших чинов Министерства безопасности и обороны.Ерко не знал, что происходит вокруг него. Сидя на кровати с закрытыми глазами, он наблюдал за завораживающим вращением радужного водоворота. Он не хотел возвращаться в реальный мир, у врат которого стояла смерть. Однажды он уже попытался убить смерть, а в результате... Нет, он даже думать об этом не желал!

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

Больше хороших новостейУтром Семен Сергеевич Вакулин проснулся раньше обычного — нынче должны были принести свежий номер «Хороших новостей». На часах было без четверти семь, почтальон же еще ни разу не приходил раньше восьми. Семен Сергеевич еще пару минут полежал, глядя в потолок, затем тяжело вздохнул, откинул одеяло и, кряхтя, поднялся на ноги. Накинув старый, протершийся на локтях едва не до дыр халат, Семен Сергеевич прошел на кухню, наполнил водой чайник и поставил его на плиту, после чего направился в ванную. Дверь в ванную Семен Сергеевич оставил открытой и воду пустил тоненькой струйкой, чтобы было слышно, если вдруг позвонят в дверь. Однако, пока он умывался, долгожданный звонок так и не прозвучал. Заваривая чай в стакане, Семен Сергеевич бросил в кипяток всего несколько крупинок заварки — чая в банке оставалось на донышке, а что за новости принесет сегодня почтальон, неизвестно. Случалось, хороших новостей не хватало и на куда более необходимые вещи, нежели чай. Так что приходилось экономить. Разорвав пакетик из грубой оберточной бумаги, Семен Сергеевич высыпал в тарелку горсть серого порошка и залил его кипятком. Получившаяся овсяная каша как по виду, так и на вкус напоминала крахмальный клейстер, но на завтрак вполне годилась. Тем более что и выбирать-то особенно было не из чего. Позавтракав, Семен Сергеевич вымыл тарелку, вернулся в комнату и включил старенький черно-белый телевизор. Собственно, рано утром смотреть по телевизору было нечего, но нужно же было как-то убить время до прихода почтальона. Оставив без внимания утреннюю зарядку, познавательный рассказ о том, как происходит деление амебы, и фрагменты балета незабвенного Петра Ильича Чайковского, Семен Сергеевич остановил свой выбор на фильме «Подвиг разведчика» — наблюдать за бессмысленным мельканием черно-белых фигур на экране было все же интереснее, чем следить за мучительно медленным передвижением минутной стрелки по циферблату будильника.Звонок в дверь оторвал Семена Сергеевича от телевизора в тот самый момент, когда начался эпизод, который больше всего ему нравился, — советский разведчик Федотов, находясь в фашистском тылу, только-только взялся за создание предприятия по скупке свиной щетины, которая в скором времени, по его прикидкам, должна была превратиться в золото. Забыв о щетине и о разведчике, который был уже близок к тому, чтобы совершить свой обозначенный в названии фильма подвиг, Семен Сергеевич схватил со стола приготовленные еще с вечера паспорт и пенсионное удостоверение и кинулся к двери.— Доброе утро, — строго глянул на него из-под блестящего козырька голубой форменной фуражки почтальон.— Здравствуйте, — почтительно улыбнулся Семен Сергеевич парнишке, которому было чуть больше двадцати.Почтальон посмотрел на номер квартиры, словно сомневался, туда ли он зашел, после чего заглянул в книгу доставки.— Семен Сергеевич Вакулин? — снова глянул он на хозяина.— Да, — торопливо кивнул Семен Сергеевич и, не дожидаясь дополнительных вопросов, протянул паспорт и пенсионное удостоверение.Процедура получения «Хороших новостей» была ему хорошо знакома — вот уже без малого пять лет, как Семен Сергеевич ушел на заслуженный отдых и стал получать специальную ежемесячную газету для пенсионеров. Да и парнишка, разносивший газеты не первый месяц, должен был уже запомнить Вакулина в лицо, но тем не менее каждый раз делал вид, что видит его впервые. Семен Сергеевич был на него не в обиде — понятное дело, работа ответственная, — но почему-то всякий раз, когда почтальон брал в руки его документы и начинал сличать их с теми данными, что значились в книге доставки, Семену Сергеевичу казалось, что на этот раз он непременно найдет какое-нибудь несоответствие, которого на самом-то деле быть не могло, поскольку «Хорошие новости» Семен Сергеевич получал на абсолютно законных основаниях.Проверив документы, почтальон вернул их владельцу.— Распишитесь, — приказным тоном произнес он, протянув Семену Сергеевичу раскрытую книгу доставки, в которой галочкой было отмечено место, где пенсионер должен был поставить подпись.Взглянув на неразборчивую закорючку, нацарапанную Семеном Сергеевичем, почтальон неодобрительно качнул головой, но все же открыл сумку и вручил гражданину Вакулину причитавшуюся ему газету. Коротко козырнув на прощание — не из вежливости, а исключительно по долгу службы, — почтальон побежал вниз по лестнице.Тщетно стараясь унять дрожь волнения в руках, Семен Сергеевич аккуратно расстелил тонкую четырехполосную газету на столе. Пять лет назад, когда Семен Сергеевич только начал получать «Хорошие новости», газета была восьмиполосной. Но с тех пор многое переменилось. И, к сожалению, далеко не в лучшую сторону.Положив по правую руку от себя маникюрные ножницы, простой карандаш, прозрачный пластиковый трафарет размером с пол-ладони и официальный справочник, в котором были приведены как позитивные, так и негативные значения ключевых слов и словосочетаний вместе с их оценкой в баллах, Семен Сергеевич приступил к изучению газеты.На первой странице, как обычно, красовался портрет отца нации, настолько большой, что невозможно вырезать по трафарету даже улыбку. Фотоулыбка оценивалась в десять положительных баллов — не много, но хоть что-то, — а вот фрагмент улыбки не стоил ничего. Под портретом располагалось традиционное ежемесячное обращение отца нации к своему народу — буквы крупные, а строчки длинные. И так и эдак приложив прозрачный трафарет к тексту выступления, Семен Сергеевич убедился, что из него можно вырезать не более десяти-двенадцати слов, оцениваемых положительными баллами.Но зато Семену Сергеевичу удалось выловить превосходное словосочетание «выдающиеся успехи», которое оценивалось аж в пятьдесят пять баллов. Однако, » прежде чем резать газету, нужно было посмотреть, что напечатано на другой стороне листа, иначе окончательный баланс мог оказаться и со знаком минус.На второй полосе газеты была напечатана большая статья известного экономиста, который в целом позитивно оценивал наметившиеся сдвиги в российской экономике. Проблема заключалась в том, что, как и любой другой эксперт, экономист нередко использовал слова двойственного значения, которые в зависимости от контекста можно было оценить и как положительные, и как отрицательные. А вырезать из текста прямоугольный кусочек размером со стандартную игральную карту и при этом сохранить контекст, в котором было использовано то или иное слово, было практически невозможно. Так что, повозившись какое-то время с длинной, путаной и невероятно противоречивой статьей экономиста, Семен Сергеевич сделал из нее всего четыре вырезки, общая сумма положительных слов в которых едва дотягивала до ста баллов.Под статьей экономиста располагался большой военный репортаж. Фотографий, по счастью, было немного, всего две, но при этом ни одна из них не годилась для вырезки — слишком уж мрачные были лица и грустные глаза у запечатленных на них солдат. При взгляде на них тоска пробирала до самого сердца и как-то совсем не верилось в то, что, как утверждалкорреспондент, наши бойцы рвались в бой с ненавистным врагом, окончательная победа над которым была уже не за горами. Но в целом репортаж с мест боев был в высшей степени оптимистичным. Беда заключалась лишь в том, что корреспондент то и дело использовал слова «число потерь», «раненые», «выведенные из строя», «потери в живой силе», «жертвы бомбометания» и тому подобные. Естественно, колоссальные потери несли вооруженные бандформирования, а наши доблестные воины продолжали свое победоносное шествие по освобожденным территориям, не обращая внимания на то, что за спиной у них тлеют очаги новых восстаний. Но, как ни крутил Семен Сергеевич прозрачный пластиковый трафарет, ему так и не удавалось выбрать хоть несколько слов, из которых было бы ясно, кто кому нанес очередной сокрушительный удар. В конце концов ему пришлось делать вырезки, взяв за основу выступление отца нации и стараясь, чтобы слова-минусы из репортажа с театра военных действий не забивали слова-плюсы из речи главы государства.Закончив с первыми двумя полосами, Семен Сергеевич решил, что можно позволить себе немного отдохнуть, и сходил на кухню, чтобы заварить чай. На этот раз он сыпанул заварку в кружку щедрой рукой, и чай получился хотя и не ароматный, но достаточно темный для того, чтобы назвать его крепким. Выпив чаю с галетами, которые оказались настолько черствыми, что их невозможно было разжевать, не размочив предварительно в кипятке, Семен Сергеевич вновь взялся за «Хорошие новости». Впереди его ожидало самое приятное — третья и четвертая полосы газеты, на которых обычно не было ни слова о политике.Настроение Семена Сергеевича резко испортилось, едва только он увидел заголовок «Борьба с преступностью продолжается». Само собой, в статье речь шла о выдающихся достижениях органов правопорядка в деле искоренения преступности. Но опыт подсказывал Семену Сергеевичу, что искать слова-плюсы в статьях, посвященных криминалу, было бесполезной тратой времени. И все же он добросовестно просмотрел статью, чтобы еще раз убедиться в том, что ни одного дополнительного балла выловить из нее не удастся. А вот колонка, посвященная краеведению, астрологический прогноз и сводка погоды позволили Семену Сергеевичу сделать вырезок сразу на триста семьдесят пять баллов.Четвертую полосу занимали рекламные объявления и короткие заметки с информацией о театральных премьерах и вернисажах, так что на обратных сторонах вырезок, сделанных Семеном Сергеевичем с третьей полосы, набралось еще около трех десятков положительных баллов.Смахнув на пол изрезанную газету, Семен Сергеевич принялся сортировать вырезки, суммируя положительные баллы. К сожалению, на вырезках попадались и слова-минусы, но, подсчитав окончательный результат, Семен Сергеевич испытал небывалый прилив оптимизма. У него на руках имелось ровно семьсот тридцать два положительных балла! Это означало, что после уплаты двухсот сорока одного балла за жилье и вычета четырехсот тридцати баллов, которые следовало отложить на питание, у него оставался еще шестьдесят один балл! А поношенные, но все еще крепкие зимние ботинки, что давно уж присмотрел себе в магазине для малоимущих Семен Сергеевич, стоили ровно шестьдесят баллов!Семен Сергеевич в возбуждении провел ладонью по лбу, так, будто на нем выступила испарина. Переведя дух, он суетливо, совершая массу ненужных движений, собрал вырезки в стопку, вложил их между страницами паспорта и начал одеваться.Погода на улице была исключительно мерзкой. Видно, действительно что-то неладное происходило с природой: в середине декабря с неба сыпал мелкий дождик, а под ногами хлюпали лужи, на дне которых таился предательский лед. Довершали неприглядную картину кучи собачьего дерьма на асфальте, между которыми можно было пройти, только проявив мастерство незаурядного танцора. Но сегодня Семен Сергеевич ничего этого не замечал. До районной управы можно было добраться на автобусе, проехав две остановки, но автобусы ходили так редко, что Семен Сергеевич решил, что быстрее дойдет пешком. Он шел, втянув голову в плечи, запахнув старенькое, поношенное пальто и не вынимая руку из кармана, где у него лежали документы и вырезки из «Хороших новостей».У приемного окошка змеилась очередь человек в тридцать. Семен Сергеевич обреченно вздохнул и безропотно пристроился в хвост очереди.Очередь двигалась мучительно медленно. Каждый пенсионер задерживался у окошка по меньшей мере минут на десять, что-то терпеливо объясняя приемщице, а порою даже пытаясь в чем-то убедить девушку в окошке. Вначале Семену Сергеевичу было почти нестерпимо тоскливо стоять в конце очереди, которая, казалось, вообще не двигалась с места, но после того, как следом за ним пристроился хвост длиною не меньше той колонны людей, что стояла впереди, он несколько воспрянул духом. Уж если люди, стоявшие следом за ним, надеялись, что сегодня им удастся сдать свои вырезки из «Хороших новостей», то у него и подавно были все шансы добраться до заветного окошка прежде, чем на нем появится табличка с убийственной в своей прямоте надписью: «Прием закончен».Без четверти шесть, простояв на ногах без малого семь часов, Семен Сергеевич наконец-то смог заглянуть в окошко, за которым сидела приемщица — смурная девица неопределенного возраста с растрепанной прической и небрежно наложенным не в меру ярким макияжем, одетая в белую блузку и нестерпимо красную кофточку. Семен Сергеевич попытался приветливо улыбнуться приемщице, но, поскольку сил у него уже почти не оставалось, улыбка получилась несчастной и жалостливой, точно у нищего, протягивающего руку за подаянием.— Ну, давайте, что ли, — недовольно глянула на Семена Сергеевича приемщица.Семен Сергеевич торопливо сунул в окошко свое пенсионное удостоверение и паспорт, в который были вложены вырезки.Заглянув в пенсионное удостоверение и сверив номер паспорта, приемщица веером раскинула на столе перед собой вырезки и, вооружившись трафаретом, взялась за проверку. Семен Сергеевич с волнением наблюдал за происходящим. Он даже привстал на цыпочки, но ему все равно не было видно, какие цифры проворно набивает приемщица на клавиатуре стоявшего справа от нее калькулятора.Проверка заняла чуть больше двадцати минут.— Шестьсот пятьдесят два балла, — сообщила приемщица, возвращая Семену Сергеевичу документы.— Как? — Семену Сергеевичу показалось, что он ослышался.— Шестьсот пятьдесят два балла, — повторила приемщица и принялась отсчитывать торговые купоны.— Простите, — доверительно наклонился к окошку Семен Сергеевич. — Но, по моим подсчетам, выходит семьсот тридцать два...— Считайте правильно, — решительно прервала его приемщица.— Но я все тщательно проверил...Приемщица посмотрела на Семена Сергеевича так, словно он нахально пытался заглянуть ей под юбку.— Вы что, думаете, я ваши баллы себе в карман положила? — с вызовом спросила она.— Нет! — Семен Сергеевич с праведным возмущением отмел саму возможность каких-либо злоупотреблений со стороны приемщицы. — Конечно же, нет! Но все же, — заискивающе улыбнулся он, — быть может, вы еще раз проверите?— Вы видели, какая очередь за вами? — с укоризной посмотрела на Семена Сергеевича приемщица.— Совершенно верно, гражданин, — заворочался за спиной у Семена Сергеевича старичок в старой болоньевой куртке и драном заячьем треухе. — Не задерживайте очередь. Девушка знает свое дело.Следом за стариком зароптали и другие люди из очереди.— Я все понимаю, — снова обратился к приемщице Семен Сергеевич. — Но все же... Разница получается в восемьдесят баллов...— А я здесь при чем? — не глядя на Семена Сергеевича, пожала плечами приемщица.Отсчитав купонов на сумму в шестьсот пятьдесят два балла, она выложила перед Семеном Сергеевичем несколько разноцветных бумажек с портретами Пушкина, Достоевского, Чехова и Толстого.Зажав купоны в кулак, Семен Сергеевич все же не торопился отходить от окошка.— Ну, в чем там у вас дело, гражданин? — снова завозился за спиною Семена Сергеевича дед в заячьем треухе. — Можно подумать, вы один купоны получаете!— Простите, — вновь обратился к приемщице Семен Сергеевич. — Но, может быть, вы объясните мне, как получилось, что мы с вами по-разному подсчитали количество баллов на моих вырезках?Приемщица вздохнула устало и безнадежно.— Для оценки слов вы пользовались официальным справочником, выпущенным в марте этого года?— Конечно, — заверил приемщицу Семен Сергеевич.Приемщица достала из стола брошюру и показала ее Семену Сергеевичу.— Это дополнение к официальному справочнику, выпущенное две недели назад, — объяснила она. — В соответствии с ним балльная оценка пятисот тридцати трех слов изменена.— И как же теперь? — растерянно развел руками Семен Сергеевич.Приемщица снова вздохнула.— Десять купонов за брошюру.Семен Сергеевич по-прежнему пребывал в состоянии глубочайшей растерянности. Почти не понимая, что делает, он протянул приемщице красную бумажку с портретом Достоевского. Получив в обмен брошюру с дополнениями к официальному справочнику, он сунул ее в карман и, запахнув пальто, вышел на улицу.Медленно передвигаясь по скользкому, грязному асфальту, Семен Сергеевич пытался подсчитать в уме, сумеет ли он с оставшимися шестьюстами сорока двумя купонами дожить до следующего выпуска «Хороших новостей». Он понимал, что изменения в официальный справочник были внесены вовсе не потому, что правительство хотело таким образом ущемить интересы граждан. Страна переживала сложный переходный период. И в том, что он тянулся уже не первое десятилетие, не было ничьей вины. Как говорил в своем последнем обращении к дояркам и скотницам отец нации, «лучше трудное, связанное с лишениями и жертвами движение вперед, чем бесконечное и бессмысленное топтание на месте». Семен Сергеевич был согласен с отцом нации. Он был готов идти на жертвы. Но только что он мог сделать для своей страны, если купонов, которые он получил сегодня в районной управе, могло хватить на месяц только при том условии, если он полностью откажется от сахара, а цены на остальные продукты питания не взлетят вверх так же стремительно, как это случилось в начале осени? И, кроме того, ему нужны были зимние ботинки. Пусть не новые, но такие, в которые снег не набивался бы через расползшиеся швы. Ботинки стоили шестьдесят купонов, которых у Семена Сергеевича не было.Семен Сергеевич протяжно, с прискорбием вздохнул. Он понимал ситуацию, а потому не роптал. Нынче всем было нелегко. И не было смысла искать виноватых, поскольку вина за то, что происходило в стране, в равной мере лежала на всех: как на тех, кто бездарно руководил ею, так и на тех, кто безропотно соглашался со всем, что они творили. Что оставалось Семену Сергеевичу Вакулину, сжимавшему в кулаке тоненькую пачку разноцветных бумажек, которые, как он верил, должны были помочь ему протянуть еще один месяц? Только надеяться на то, что в следующем месяце в газете будет больше хороших новостей и он наконец-то сможет набрать столь необходимые ему баллы, чтобы купить зимние ботинки. Пусть не новые, но еще крепкие.

Только один деньОтыскав прореху в неплотно задернутых шторах, солнечный луч скользнул в комнату. Сначала он коснулся сухих, чуть приоткрытых губ человека в синей линялой майке и черных спортивных брюках с широкими белыми полосами по бокам, спавшего на кровати. Корнилыч во сне разлепил губы, провел по ним языком и что-то невнятно пробормотал. Луч поднялся выше и пощекотал ему кончик носа. Корнилыч поморщился и взмахнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. Луч скользнул по задубевшей коже щеки, оживить чувствительность которой у него не было ни малейшего шанса. Наконец ему с трудом удалось протиснуться между опухшими веками и ущипнуть спавшего за глаз. Корнилыч оглушительно чихнул, потер глаз кулаком, с трудом разлепил веки и, приподнявшись на локте, огляделся по сторонам.— Порядок, я дома.Сев на кровати, Корнилыч поставил босые ноги на грязный, затоптанный линолеум. Глубоко вздохнув, он медленно выпустил воздух из груди и, как собака, вылезшая из воды, потряс головой. Голова отозвалась привычной тупой болью. Корнилыч поскреб ногтями дремучую щетину на щеке. Он даже и пытаться не стал найти что-нибудь на опохмел — не имел привычки оставлять заначку на утро, — а сразу же потопал на кухню.Напившись вдоволь холодной воды из-под крана, Корнилыч провел мокрыми руками по волосам, зачесывая их назад, и посмотрел в окно. Надеясь отыскать какую-нибудь мелочь, оставшуюся после вчерашнего, он запустил обе руки в карманы брюк и принялся сосредоточенно перебирать пальцами неровные швы. Занятый этим важным и нужным делом, Корнилыч одновременно имел возможность любоваться крышами родного Ярска, благо жил он на самом верхнем этаже девятиэтажного дома.Высоких домов в Ярске было немного — все больше двух— и трехэтажные деревянные бараки, выстроенные еще после войны, да стандартные серые пятиэтажки, похожие на отбракованные каменщиком, плохо обожженные, потрескавшиеся кирпичи. Конечно, имелись в Ярске и своя библиотека, и пара кинотеатров, и рынок, и несколько больших универсальных магазинов, и гостиница, и даже непонятное заведение с чудным названием «Клуб Романтиков», в которое Корнилыч, опасаясь подвоха, никогда не заглядывал. Главными достопримечательностями Ярска были оперный театр, выстроенный в конце семидесятых по спецпроекту, и огромная, в три человеческих роста, голова вождя, вырезанная из черного гранита, до сих пор стоявшая перед зданием бывшего горкома. И все же, несмотря на это, Ярск, как и любой другой заштатный провинциальный городок, был сер, скучен и невзрачен.Но это только в центре. Нужно было лишь немного отойти в сторону от асфальтовых дорог и вытоптанных газонов, чтобы оказаться в удивительном мире народных сказок. На окраине Ярска каждый домик, от первого бревна до последней черепицы на крыше, был выстроен руками хозяев. Впитав их пот и тепло, дома сделались похожи на своих жильцов, как бывают похожи на хозяев собаки, — этот злобно скалится на проходящих мимо высоким частоколом забора и щелкает тяжелыми воротами с тремя засовами и пятью замками, а тот приветливо, как дворняга хвостом, машет флюгером в виде петушка, взлетевшего на крышу.Имелись в Ярске и свои легенды, до которых по непонятным причинам пока еще не добрались этнографы и фольклористы. Одна из них была связана со старым монастырем. В первые годы советской власти новое партийное руководство города решило приспособить монастырь под склад только что открывшейся в Ярске фабрики по изготовлению шляпок для гвоздей. Когда работы по преобразования монастыря в склад только-только начались, один особо дерзкий и решительный комсомолец из бригады маляров полез на маковку монастырской церкви, чтобы скинуть с нее крест. Не меньше полусотни жителей Ярска, собравшихся у стен монастыря, видели, как, добравшись до самого верха, комсомолец-маляр вдруг ни с того ни с сего раскинул руки в стороны и камнем полетел вниз. Но, что самое удивительное, хлопнувшись оземь, парень как ни в чем не бывало поднялся на ноги — сверзившись с самой верхотуры церковного купола, он не только не убился, как полагалось бы по всем существующим законам и правилам, но даже не ушибся.Как рассказал парень собравшимся вокруг него перепуганным работникам, взобравшись на церковный купол, увидел он, что на перекладине креста сидит древний-древний дед ростом не выше семилетнего мальчонки, с длинными седыми волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком, и такой же длинной, но черного цвета бородой, конец которой был заплетен в тугую косицу. Одет был старик в алую рубаху в крупный белый горох и синие широченные штаны, а на ногах имел новенькие лыковые лапоточки. Сидит, значит, этот дедок на самом краю перекладины креста, помахивает себе ногами в лапоточках, и вроде как даже дела ему никакого нет до того, что внизу происходит. Но, увидев забравшегося на церковь маляра, дед сделал сердитое лицо и, погрозив комсомольцу пальцем, лишь одно только слово и произнес: «Отнюдь!» Тут-то парень и ахнулся вниз.После этого случая работы в монастыре были временно приостановлены, а из областного центра была вызвана авторитетная комиссия. В состав комиссии входили дипломированные специалисты, которые должны были дать конкретное заключение по поводу произошедшего. И хотя раздавались голоса скептиков, утверждавших, что, мол, накануне того, как свалиться с купола церкви, маляр-комсомолец всю ночь с приятелями брагой надирался, комиссия пришла к выводу, что в старом Ярском монастыре действительно имеют место паранормальные явления. Что, впрочем, нисколько не мешает переоборудованию монастырских помещений под склад готовой продукции шляпкогвоздевой фабрики. Однако желающих лезть на купол церкви, чтобы скинуть с него крест, больше не нашлось, поэтому так и простоял склад Ярской шляпкогвоздевой фабрики под крестом без малого семьдесят лет, пока в соответствии с новой линией партии и правительства, все члены которого внезапно ощутили в душе своей пламень истинной веры, не был вновь преобразован в действующую церковь.Корнилыч любил свой город. Когда он сидел на нуле, то мог часами глядеть из окна на знакомые крыши, и это в какой-то мере смягчало тяжесть похмелья.Вдоволь налюбовавшись крышами родного Ярска и еще разок хлебнув водицы из-под крана, Корнилыч собрал в сетку штук пять пустых винно-водочных посудин и одну невесть откуда взявшуюся бутылку из-под «Боржоми» и, спустившись на три этажа вниз, позвонил в квартиру, где проживал его хороший приятель Иосиф Моисеевич Хван — в тяжелые времена у него всегда можно было перехватить червончик-другой до зарплаты.К несчастью, дверь открыла жена Хвана, по непонятной причине недолюбливавшая Корнилыча. Несмотря на то что Корнилыч вовремя успел спрятать за спину сетку со стеклотарой, жена Хвана подобно фурии взмахнула широкими рукавами красного, как пролетарское знамя, халата и с криком: «Неча тебе здесь делать! Пшел вон!» — захлопнула перед Корнилычем дверь.— Грубое, вульгарное чудовище, — с драматичным спокойствием произнес Корнилыч, обращаясь к обитой черным дерматином двери. — Мне невыносимо больно слышать подобные слова из уст дамы с высшим образованием. Увы, женщины, с их гипертрофированным эгоцентризмом, никогда не смогут понять мужчин, — заключил он, не спеша спускаясь по лестнице.Между вторым и третьим этажом Корнилыча обогнал невысокий лысоватый мужчина в очках. «Профессор» — так обычно именовал его про себя Корнилыч. Они нередко встречались на лестнице или возле подъезда, но никогда прежде даже не здоровались — Профессор, не замечая Корнилыча, пробегал мимо. Сегодня же Профессор, к величайшему удивлению Корнилыча, приветливо кивнул ему и, хитро улыбнувшись, спросил:— Тоже в магазин?— Туда, — растерянно ответил Корнилыч.— Ну-ну, — снова улыбнулся Профессор и прибавил шагу.Взглянув на Профессора со спины, Корнилыч удивился еще больше. Он привык видеть Профессора с чуть потертым, придающим солидность портфелем в руке. Сегодня же сосед размахивал двумя огромными пустыми хозяйственными сумками, а на плечах у него висел новехонький рюкзак, в который без труда вошел бы в сложенном виде целый туристический лагерь с байдарками и недельным запасом дров для костра.Выйдя из подъезда, Корнилыч даже присвистнул от удивления — улица, обычно в это время дня почти пустая, была похожа на тропу, проложенную зловредными домашними муравьями к сахарнице. Люди сновали из конца в конец, едва не налетая друг на друга. И каждый нес в руках необъятные хозяйственные сумки.Корнилыч задумчиво почесал затылок, размышляя: не праздник ли сегодня какой? Он хотел даже остановить кого-нибудь из прохожих и поинтересоваться причиной странного столпотворения, но вид у тех, кто пробегал мимо него, был столь озабоченный и серьезный, что Корнилыч постеснялся приставать к незнакомым людям с расспросами.Двигаясь вдоль улицы по направлению к универмагу, Корнилыч то и дело останавливался, пораженный странным видом прохожих. Сначала ему на глаза попалась женщина с двумя тяжеленными сумками в руках, которые она едва могла оторвать от земли. Но при этом она умудрялась удерживать под каждым локтем по батону сырокопченой колбасы. Женщина двигалась очень медленно, и вскоре ее обогнал неопрятного вида мужчина, также тащивший в каждой руке по сумке, но вдобавок еще и обернутый крест-накрест, точно революционный матрос пулеметными лентами, низками рулонов туалетной бумаги. Две женщины на краю тротуара зацепились сумками. Не говоря ни слова, они упорно тянули их каждая в свою сторону до тех пор, пока одна из сумок не лопнула по шву и все ее содержимое не посыпалось на асфальт. Битые яйца, спичечные коробки, акварельные краски, две бутылки шампанского, взорвавшиеся, точно фугасы времен Первой мировой, оловянные солдатики, синюшные куриные тушки — все смешалось в безобразную кучу. А хозяйка всего этого добра, вместо того чтобы попытаться хоть что-то спасти или уж, на худой конец, обругать как следует виновницу происшествия, бросила сверху разорванную сумку и заспешила дальше по своим делам.И у всех, буквально у каждого, кто встречался Корнилычу по пути, на лицах, в глазах, в жестах присутствовал какой-то пугающий бешеный азарт. Корнилыч не мог припомнить, когда в последний раз ему доводилось видеть своих сограждан столь возбужденными. Даже в былые времена, следуя в колонне первомайской демонстрации, но ожидая при этом не столько встречи лицом к лицу с городским партийным руководством, сколько гонца, посланного в магазин, мужики вели себя не в пример сдержаннее.Так и не сумев уразуметь причину столь странного поведения горожан, Корнилыч подошел к универмагу.Как обычно, первым делом Корнилыч заглянул на задний двор. У окошка приема стеклотары было подозрительно безлюдно. Борясь с дурными предчувствиями, Корнилыч подошел к закрытому окошку и застучал в него кулаком.— Эй, тетка! Открывай богадельню! Окошко так и осталось закрытым.Корнилыч застучал с удвоенной энергией. А что ему еще оставалось делать? Другого источника доходов, помимо лежавших в авоське пустых бугылок, у него на сегодняшний день не было.— Чо долбишься? Ополоумел совсем от радости? Корнилыч обернулся. За спиной у него стоял помятого вида мужичок в затасканном сером пиджачке.— Да бутылки сдать надо, — ответил Корнилыч, глядя не на мужика, а на запечатанные пробками из золотистой алюминиевой фольги горлышки водочных бутылок, высовывавшиеся из целлофанового пакета, бережно обеими руками прижатого к груди.— На кой ляд тебе эти бутылки, — усмехнулся мужичок. — Дуй в магазин, пока всю голубушку не растащили.Подмигнув Корнилычу, мужичок поудобнее перехватил ношу и зашагал дальше своею дорогой. Прикинув, что сдать посуду ему все равно не удастся, Корнилыч быстро догнал человека, который по всем параметрам не вызывал у него доверия.— Послушай, мил-человек, — обратился Корнилыч к мужичку, стараясь шагать с ним в ногу. — Я гляжу, на твоей улице нынче праздник. Так, может, разделишь свою радость с ближним?.. Одолжи десятку...Мужичок остановился и посмотрел на Корнилыча так, словно тот просил у него ключи от «Мерседеса».— Да ты что, дражайший, с Луны свалился?— В кризисное время живем, — смущенно потупился Корнилыч.— Да не о том я! — Мужичок чуть было не махнул на Корнилыча рукой, но вовремя вспомнил про пакет с бутылками. — Ты в магазин-то сегодня заходил?— Нет, — мотнул головой Корнилыч.— Ну так иди и бери! Чего хочешь, сколько хочешь — сегодня все, задарма!Склонив голову к плечу, Корнилыч посмотрел на мужичка с подозрением.— Неужто и взаправду ничего не знаешь? — недоверчиво прищурился мужичок.Корнилыч молча качнул головой из стороны в сторону.— Да уж какой день только об этом по телевизору и твердят!— Ну... — Корнилыч смущенно ковырнул носком ботинка асфальт. — Я телевизор-то почти и не смотрю... Разве что только фильм какой, чтобы без стрельбы и мордобоя...— Короче. — Мужичок слегка подкинул пакет, который уже начинал оттягивать ему руки. — Дело в следующем. Фракции коммунистов в Госдуме при поддержке аграриев удалось добиться права на проведение эксперимента в одном отдельно взятом городе. Они вроде как вознамерились доказать, что коммунистический образ жизни присущ нашему народу от природы. Как говаривал классик: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям». Не знаю, как уж они там выбирали город для энтого эксперимента, но в конечном счете остановились на нашем Ярске. Так что с сегодняшнего дня в нашем городе частичный коммунизм введен: на работу все еще ходить нужно, но зато в магазинах все задаром!— И надолго? — поинтересовался Корнилыч.— А черт его знает, — пожал плечами мужичок. — Говорят, что ежели эксперимент окажется удачным, то все время так жить будем. Но я так думаю, что эксперимент энтот закончится вместе с запасами продовольствия в магазинах. Так что народ времени почем зря не теряет и делает запасы впрок. И ты, мил-человек, от остальных не отставай — пользуйся, пока есть возможность.Кивнув на прощание, мужичок потопал дальше, оставив вконец растерявшегося Корнилыча в одиночестве.Корнилыч и верил, и не верил тому, что рассказал ему случайный собеседник с полной сумкой водки. С одной стороны, где это видано, чтобы все раздавали задаром? Если и были когда такие времена, так давно уж минули. С другой стороны, толпы людей с сумками на обычно весьма малолюдных улицах Ярска служили наглядным подтверждением того, что сказал мужичок.Прикинув и так и эдак и решив, что ежели мужичок и подшутил над ним, то в магазине, глядишь, встретится кто-нибудь знакомый, Корнилыч направился к центральному входу в гастрономический отдел.У входа творилось нечто невообразимое. Огромная толпа народу пыталась втиснуться в переполненный, как автобус в час пик, магазин. Другая, ничуть не меньшая толпа, состоявшая из тех, кто уже успел отовариться, старалась выбраться наружу, чтобы скорее растащить по домам то, что с боем удалось урвать, и вернуться за новой партией дармовщины. Тротуар возле магазина был завален рассыпанными, затоптанными, никому не нужными продуктами: буханками хлеба, лопнувшими пакетами молока, расколотыми яйцами, побитыми яблоками и апельсинами, измятыми банками консервов... Корнилыч осторожно пристроился с краю толпы, рвущейся в магазин. Людская круговерть подхватила его, смяла, закрутила, затянула, и неожиданно для себя самого Корнилыч оказался в самом центре клокочущей человеческой массы. Ноги постоянно обо что-то спотыкались, скользили в лужах пролитого на асфальт масла, и для того, чтобы устоять, Корнилычу приходилось отчаянно работать локтями. Крики, ругань, возмущенные возгласы тех, кого уж слишком сильно прижали, забивали уши.Не меньше получаса месился Корнилыч в этой людской мясорубке, прежде чем оказался внутри магазина.Происходившее на улице уже казалось Корнилычу диким, но на то, что творилось в самом магазине, было просто страшно глядеть. Снаружи существовали только два противоположно направленных потока, а здесь каждый рвался в свою сторону, ожесточенно и безжалостно отпихивая соседей локтями. Роняя на пол то, что уже успели схватить, люди лезли к следующему отделу. Большая часть продуктов не попадала в необъятные хозяйственные сумки точно с цепи сорвавшихся потребителей, а оказывалась на полу, растоптанная и превращенная в нечто уже совершенно несъедобное.Вначале Корнилыч еще пытался как-то сориентироваться и двигаться в одну определенную сторону. Но очень скоро, уразумев всю тщетность этих попыток, он отдался на волю людским потокам, швырявшим его из одной стороны в другую.В конце концов судьба улыбнулась Корнилычу: очередной шквал вынес его прямо к прилавку винно-водочного отдела. Правда, к этому времени Корнилыч уже потерял в людском столпотворении авоську с так и не сданными пустыми бутылками, но это была не та потеря, о которой стоило скорбеть. О какой-либо очередности получения товара не могло быть и речи. Измученная продавщица в сбившемся на сторону голубом берете со страхом в глазах хватала бутылки из ящиков, которые подтаскивали ей двое взмыленных грузчиков, и кидала их в алчно тянущиеся к ней руки. Изогнувшись, словно заправский акробат, Корнилыч протянул руку и тоже ухватил себе бутылку «Столичной» местного розлива.Основная задача была выполнена. Теперь нужно было думать о том, чтобы, не потеряв драгоценную бутылку, выбраться из этой винно-водочной мышеловки.— Чего скромничаешь, батя? — бесцеремонно ткнул Корнилыча в бок незнакомый парень. — Бери больше, не стесняйся! Сегодня каждому — по потребностям!У парня на шее висел объемистый баул, уже наполовину заполненный, а он, весело улыбаясь, продолжал кидать в него все новые и новые бутылки, которые передавал ему напарник, уцепившийся одной рукой за прилавок и не обращавший никакого внимания на то, какой отборной матерщиной крыли его те, кому он перекрыл доступ к неиссякаемому источнику спиртного.Корнилыч ничего не стал отвечать жизнерадостному парню, который, похоже, всерьез вознамерился затариться водкой на всю оставшуюся жизнь. Зажав свою единственную бутылку в поднятой высоко над головой руке, Корнилыч начал пробираться к выходу.Обратный путь занял у Корнилыча не меньше часа. Из дверей магазина он вывалился истерзанный и измученный, хватая воздух широко раскрытым ртом, словно рыба, штормом выброшенная на берег. Пот лил с него пятью ручьями, а рука, державшая бутылку, затекла и онемела. Но зато по пути Корнилычу посчастливилось прихватить брошенный кем-то на столике батон колбасы.Толпа у магазина продолжала бесноваться. Был уже второй час дня, но нечего было и пытаться закрыть магазин на обеденный перерыв — народ этого не понял бы и не одобрил.Придя домой, Корнилыч выпил водки, закусил ее отличной сырокопченой колбаской, какой ему давно уже не доводилось пробовать, и мирно улегся спать. Он не видел, как продолжал бурлить обезумевший Ярск, как обозленная толпа била витрины в опустевших к вечеру магазинах и переворачивала ларьки, в которых не осталось ничего, кроме оберточной бумаги и целлофановых пакетов.На следующий день все магазины в Ярске были закрыты, а на улицы города вышли усиленные наряды милиции и дворников.Лишь спустя неделю наименее пострадавшие из торговых точек города вновь открыли свои двери для посетителей. Но теперь все товары отпускались в них только за наличный расчет. Эксперимент в Ярске был признан неудавшимся. Хотя, конечно, с какой стороны посмотреть.

Поделись со мной своей печальюСычев выбежал из метро, едва не сбив зазевавшегося на выходе пенсионера, тащившего за собой сумку на колесиках.— Сори, — привычно бросил Сычев, даже не глянув на недовольно бухтевшего старика.Сычев никуда не опаздывал, он просто привык жить в ритме, заметно опережавшем тот, что принимали за норму другие. Подобно капельке ртути, он сам и мысли его все время находились в движении. Если он и замирал на секунду, то лишь для того, чтобы мгновенно оценить ситуацию и начать действовать с утроенной энергией. О, энергии ему было не занимать! В свои сорок пять Александр Викторович Сычев выглядел от силы на тридцать три. Рот его был полон здоровых, крепких зубов, блестевших, как в рекламе зубной пасты, в густых волосах не было даже намека на седину. Походка — быстрая и пружинистая, как у победителя велогонки «Тур де Франс», улыбка — жизнерадостная и оптимистичная, словно у героя боевика в конце фильма, когда он уверен, что живых врагов у него уже не осталось. Карьере Сычева многие могли позавидовать, хотя сам Александр Викторович считал, что все самое главное у него еще впереди. И в личной жизни все было в порядке. Сычев не был женат, но не потому, что женщины его не интересовали. Александр Викторович полагал, что к браку следует относиться, как к покупке машины, — сначала посмотреть, на чем другие ездят, оценить достоинства и недостатки всех доступных моделей и только после этого обзаводиться своей.А возникает вопрос: почему такой человек, как Александр Викторович Сычев, ездит на метро? Ответ прост, хотя для многих и не очевиден, — да потому, что это именно Александр Викторович Сычев, а не кто-то другой. Утром, в час пик, добраться на машине до офиса, расположенного в центре Москвы, в районе Чистопрудного бульвара, — задача почти безнадежная. Какой-нибудь надменный сноб будет упорно сидеть в застрявшей в пробке машине, изнемогая от духоты, пока его организм пропитывается ядом выхлопных газов. Но Сычев не из таких! На метро получается в два раза быстрее и куда как спокойнее. Связь — вот она, в кармане пиджака. А шофер с утра пораньше машину к офису уже подогнал. Время для Сычева стоит на втором месте. На первом — здоровье. Проехав утром семь станций на метро, он выигрывал как в первом, так и во втором.На Чистых Прудах — обычная картина. Какой-то жлоб оставил машину на трамвайных путях, превратив кольцо конечной остановки в тупик. Вереница блокированных трамваев выстроилась, должно быть, вдоль всего бульвара. Трамваи звенят надрывно, толпа народа, собравшаяся на остановке, на все лады ругается. Кто-то уже пинает злосчастную машину, но пока еще очень осторожно, а значит, дело не скоро сдвинется с мертвой точки.Сычев только усмехнулся, глядя на всю эту бессмысленную суету. Жара такая, что к полудню асфальт плавиться начнет, а они еще и заводят себя с утра пораньше. В каком состоянии вернутся они вечером домой? Сил хватит разве что только на то, чтобы упасть на диван и тупо уставиться в телевизор. А у Александра Викторовича рабочий день раньше полуночи не заканчивается. Покончив с делами, он садится еще книжку какую новую полистать. Честно признаться, большого удовольствия от чтения он не получает, но любит быть, что называется, в курсе, чтобы иметь собственное мнение — может пригодиться, если вдруг на какой-нибудь неофициальной встрече или во время банкета зайдет речь о модной книжке очередного кумира временами читающей публики.Странный, скажете, человек этот Сычев? Ну а кто нынче не странен?Перебежав трамвайную линию между двумя застрявшими трамваями, Александр Викторович вышел на Чистопрудный бульвар. Пройтись в тени лип — одно удовольствие. Жаль, мало осталось в Москве таких замечательных мест, как это. Сычев посмотрел на проблески ясного голубого неба, мелькающие сквозь листву, и улыбнулся, радуясь жизни.Но не успел Александр Викторович отойти от трамвайной линии, как из-за памятника Грибоедову наперерез ему, прихрамывая, вывалилась скособоченная фигура с протянутой рукой.— Поделись... — услышал Сычев профессионально поставленный скулеж опытного попрошайки.Александр Викторович нищим не подавал. Не потому, что был черств и жаден, а по принципиальным соображениям. Сычев ненавидел хитрецов, надеявшихся прожить за чужой счет. Вот бабульки в метро, торгующие всякой мелочью с рук, те честно пытались заработать себе на жизнь. Встречая таких старушек, Александр Викторович непременно покупал у них газеты, которые не читал, или карманный календарик со схемой метро, который ему был ни к чему. А этот — Александр Викторович окинул быстрым взглядом приставшего к нему попрошайку — молодой еще мужик, не старше самого Сычева. А помыть его, почистить да приодеть, так, может, еще и помоложе окажется. Нет, просто так, Христа ради Сычев даже рубль в протянутую ладонь не кинет.— Бог подаст, — пообещал нищему Александр Викторович и, чтобы не коснуться нечаянно локтем этого человекообразного существа, сделал шаг в сторону.Но попрошайка с неожиданным проворством кинулся следом за Сычевым и ухватил его за руку, в которой Александр Викторович держал «дипломат».— Поделись, — снова жалостливо загундосил оборванец. — Поделись со мной своей печалью.Когда смысл просьбы дошел до сознания Сычева, Александр Викторович остановился и, недоуменно склонив голову к плечу, посмотрел на попрошайку.— Простите, что вы хотите? — спросил он, сделав при этом движение локтем, стиснутым грязными пальцами.На сухих, потрескавшихся губах нищего появилась заискивающая улыбка.— Поделись со мной своей печалью, — повторил попрошайка.Убедившись, что не ослышался, Александр Викторович слегка приподнял левую бровь. Случай был необычный, но интересный скорее психиатру, нежели деловому человеку.— Извините, — сказал Александр Викторович. — Я спешу.Дернув рукой, Сычев вырвал локоть из пальцев нищего — пятен на рукаве светло-серого пиджака, по счастью, не осталось, оставалось надеяться, что и зараза никакая не пристала, — и быстро зашагал по гравиевой дорожке. Но нищий и не думал отставать — припадая на левую ногу, заковылял следом.— Послушай, — нудно трендел попрошайка, держась на полшага позади Александра Викторовича. — Я же тебе помочь хочу... Отдай мне свои печали... Самому же на душе легче станет... А?.. Ну, чо тебе стоит?..— Не валяйте дурака, уважаемый, — не замедляя шага, недовольно поморщился Сычев. — Какие еще печали, если вам нужны деньги! Ведь так?Александр Викторович быстро глянул через плечо в тайной надежде, что преследователь исчез.— Не так, — дернул подбородком нищий. — Деньги мне не нужны.— Да ну? — сделал вид, что удивился, Александр Викторович. — Извините, но ваш внешний вид не свидетельствует о достатке.Нищий окинул взглядом свой костюм, вполне традиционный для попрошаек всего мира. Вид у него при этом был такой, будто его совершенно необоснованно обвинили в нечистоплотности.— Так разве ж в этом дело? — снова посмотрел он на Сычева. — Разве ж наряды определяют суть человеческую? По делам! — Грязный указательный палец нищего взлетел к небесам. — По делам судить следует!— Делом вам действительно стоило бы заняться, — по-своему интерпретировал слова нищего Александр Викторович. — Работать нужно, уважаемый! — Сычев бросил на преследователя быстрый взгляд через плечо. — Работать, а не попрошайничать! Вам сколько лет?Сычев и сам не понял, с чего вдруг задал вопрос своему странному спутнику? Какое ему было дело до грязного попрошайки? Но ведь спросил же почему-то.— Да какое это имеет значение. — Нищий шмыгнул носом и утерся драным рукавом.— А может быть, вы неизлечимо больны? — снова непонятно с чего вдруг поинтересовался Александр Викторович.Прежде чем ответить, нищий задумался. Серьезно задумался. Он словно бы прислушивался к тому, что происходило в его организме, желая убедиться, что с ним все в порядке.— Да нет, — на ходу пожал он плечами, — на здоровье не жалуюсь.— А с ногой у вас что? Вы ведь хромаете.— А, — махнул рукой нищий, — отсидел.Сычев вдруг остановился и повернулся назад, так что попрошайка едва не налетел на него.— И вам не стыдно? — с укоризной спросил Александр Викторович.— А чо? — не понял оборванец.— Не стыдно ли вам, здоровому и пока еще не старому мужчине, попрошайничать?— Ну, дак, чо поделаешь, — вроде как с сожалением, даже развел руками попрошайка. — Печаль, она ведь на улице не валяется. Выспрашивать приходится.— То есть выпрашивать, — поправил нищего Александр Викторович.— Не, — неожиданно лукаво улыбнулся тот. — Именно что выспрашивать. О своих печалях человек должен сам рассказать.Александр Викторович перекинул «дипломат» из одной руки в другую.— То есть вы хотите сказать, деньги вам не нужны? Попрошайка смущенно почесал заросший щетиной острый подбородок.— Ну, ежели мелочь какую подкинешь, так я не откажусь, — признался он.— Все ясно, — саркастически усмехнулся Сычев.Разговор о печалях был всего лишь вступлением, артистической преамбулой перед тем, как начать клянчить деньги, как и полагается профессиональному нищему. Ох, лучше бы он сразу перешел к делу. Конечно, и в этом случае денег от Сычева он бы не получил, но тогда у Александра Викторовича хотя бы вера в добропорядочность московских нищих сохранилась.— Не, ты меня не понял! — Попрошайка и не думал оставлять Александра Викторовича в покое — бежал следом и пытался за рукав ухватить. — Ежели не хочешь, так денег можешь не давать! Но только расскажи мне о своих печалях!— Я похож на человека, изнуренного печалью? — усмехнулся Сычев.— Нет. Поэтому я к тебе и подошел.Заявление попрошайки было лишено какой-либо логики, что заставило Александра Викторовича вновь взглянуть на него с интересом.— Ты выглядишь молодцом, — улыбнулся Сычеву нищий. — Сразу видно, ни с кем своими печалями не делишься, все в себе держишь.Александр Викторович хмыкнул — слова оборванца были не лишены смысла. Надо же, знаток человеческих душ из подворотни.— А с чего вы решили, что вам я о своих печалях расскажу? — Вопрос был задан не просто так — Сычеву на самом деле вдруг стало интересно, что ответит на него попрошайка.— Так что ж, — усмехнулся нищий. — Ты меня не знаешь, я тебя тоже — встретились да разбежались. Вроде как и не было ничего. А на душе легче станет.Ох, ну и философ!— Вам-то это зачем?— Ну... — Попрошайка замялся, как будто не знал, что ответить. — Работа у меня вроде как такая.— Что за работа?— Людские печали собирать, — ответил нищий, глядя при этом куда-то в сторону.— Ну, нет, — усмехнулся Сычев. — Со мной у тебя этот номер не пройдет. — Незаметно для себя он перешел в общении с нищим на «ты», звучащее снисходительно и немного покровительственно.— Чего? — вполне искренне удивился попрошайка.— Я, значит, исповедуюсь тебе, после чего делаю скромный взнос на развитие дела. Что, угадал?— Нет, — покачал головой оборванец.— Что же ты хочешь?— Услышать о твоих печалях.— Отвяжись, а? — с тоской посмотрел на нищего Сычев. — Такой день хороший... Жарко только... А тут ты. — Александр Викторович удрученно вздохнул. — Как будто вокруг других людей нет. Видишь же, несговорчивый я.— А ежели я тебе всю правду расскажу? — прищурился нищий.Не хитро, нет! Скорее оценивающе. Попрошайка смотрел на Александра Викторовича так, словно хотел понять, поймет ли Сычев то, что он собирался ему поведать.— О чем? — спросил Александр Викторович.Он уже почти бежал по дорожке бульвара — нужно только поскорее добраться до офиса, а там уж охрана остановит навязчивого попрошайку.— О том, на что мне чужие печали, — ответил на вопрос Сычева нищий.Александр Викторович промолчал — пустой был разговор. Солнечное настроение, с которым Сычев вышел из метро, улетучилось, как не бывало. А это значило, что теперь Александру Викторовичу придется минут сорок приводить в порядок мысли и чувства — как минимум три чашки кофе потребуется, прежде чем он сможет включиться в работу. Вот именно после таких встреч начинаешь понимать, почему люди предпочитают ездить на машинах.— Слушай. — Попрошайка изловчился-таки и поймал Сычева за рукав. — Ты про Вечного Жида слыхал?Александр Викторович дернул рукой, пытаясь вырваться, но пальцы оборванца, точно крючья, вцепились в ткань.— При чем тут Вечный Жид? — Недовольно глянул он на нищего.— Так это ж он меня научил печали собирать!Александр Викторович чувствовал, как в душе у него поднимается волна раздражения, готовая все смести на своем пути. Он и не помнил даже, когда в последний раз испытывал что-то подобное, а потому и не мог понять, нравится ему это или нет.— Слушай, слушай! — дважды дернул Сычева за рукав оборванец, тащившийся следом, точно буй. — Ты ведь ничего не знаешь. Там ведь все не так на самом деле было!Сычеву стало ясно, что к нему пристал сумасшедший. Как-то от него надо было избавиться. Но как? Александр Викторович озирался по сторонам в надежде увидеть либо милиционера либо прохожего, к которому можно было бы обратиться за помощью. Но, как назло, мимо только старушки с авоськами семенили да детвора неразумная бегала. Решившись на отчаянный шаг, Александр Викторович сунул руку во внутренний карман пиджака, собираясь достать бумажник.Попрошайка верно истолковал жест Сычева. Но вместо того, чтобы обрадоваться, всем своим тщедушным телом повис у него на локте, не давая рукой двинуть.— Да не нужны мне твои деньги, понимаешь? — закричал он едва ли не со злобой. — Мне печали твои нужны!Александр Викторович остановился, провел ладонью по взмокшему лбу и, запрокинув голову, посмотрел на ослепительно голубое, раскаленное солнцем небо.— Понимаешь, — талдычил свое повисший на локте нищий, — Агасфер, он ведь не проклят был за то, что Христа со своего порога прогнал. Нет, он, наоборот, ему отдохнуть предложил и чашку воды подал. А потом сказал: «Поделись со мной своей печалью, Назаретянин». И Христос начал рассказывать. Говорил он недолго, минут пятнадцать. Потом поднялся, взвалил на спину свой крест и дальше пошел. А сосудом его печали стал Агасфер. И столько печали поведал Иисус Агасферу, что понял тот: нельзя ему более оставаться дома, а следует идти по свету, чтобы продолжить собирать людские печали — те, что Назаретянин взять не успел.— Ну что ты несешь? — с тоской произнес Александр Викторович и вновь предпринял попытку освободиться.— Нет, нет, ты дослушай, — не отпустил его нищий. — Не проклятие, а печаль делает человека бессмертным. Поэтому и стал Агасфер Вечным Жидом, обреченным до скончания веков скитаться по белу свету и выспрашивать у людей печали.— А ты-то здесь при чем? — устало спросил Сычев. — Ты ведь, надеюсь, не Агасфер?— Не, — мотнул головой оборванец. — Я с Агасфером в 1802-м под Рязанью встретился.— Ага, — энергично кивнул Александр Викторович. — И сколько же тебе сейчас лет?— Про то не ведаю, — безразлично усмехнулся нищий. — Не считаю я своих годков. Потому что, покуда в мире есть печаль, смерть мне не грозит.— Все? — посмотрел на попрошайку Александр Викторович.— А твоя история? — удивленно воззрился на него тот. — Ты же обещал мне о своих печалях рассказать!— Ничего я тебе не обещал! — Сычев изо всех сил дернул рукой, в которую, точно клещ, впиявился оборванец.Нищий мотнулся из стороны в сторону, едва устоял на ногах, но хватку грязных пальцев не ослабил.— А как же...Сычев понял, что уладить дело миром уже не удастся. Тем более что ему оставалось только дорогу перейти, а там — офис родной и охранники у дверей. Вот пусть охранники с этим нищим и разбираются. А уж куда они его решат определить — в милицию или в психушку, — Александру Викторовичу было все равно.— Поделись со мной своей печалью, — снова жалобно заскулил оборванец.Волоча за собой попрошайку, Сычев ринулся через дорогу.Он не увидел мчавшуюся прямо на него машину, не услышал взвизгнувшие тормоза, не почувствовал боли от удара. Просто мир внезапно перевернулся вверх тормашками. На секунду Александр Викторович увидел прямо над собой небо, похожее на обрывок голубого шелка, а затем провалился во тьму. В небытие.* * *Когда Сычев пришел в себя, он не сразу вспомнил, что произошло. Он не знал, где находится, поэтому боялся открывать глаза. Прошло какое-то время. Александр Викторович был не в состоянии хотя бы примерно определить, как долго он лежал с закрытыми глазами. Быть может, он снова потерял сознание? Если так, то в чувства его привели голоса. Два голоса, звучавшие так тихо, что Сычев не все слова мог разобрать.— ...травмы, несовместимые с жизнью...— ...перелом основания... в поясничном отделе...— ...может быть, день-другой еще...— ...а толку что? Все равно ведь не вытянем...Слушая голоса, Александр Викторович вспоминал, что произошло. Сначала к нему привязался сумасшедший нищий, уверявший, что он друг Агасфера. А потом... Потом его сбила машина... Выходит, речь идет о нем?Только сейчас Сычев вдруг с ужасом понял, что не чувствует своего тела. Что это, последствия анестезии или паралич?Голоса стихли, растворившись в пустоте. И только тогда Сычев рискнул открыть глаза. Сначала он увидел только мутный сероватый свет. Сообразив, что это слезы набежали на глаза, Александр Викторович несколько раз энергично сморгнул. Теперь он мог видеть больничную палату со стенами, выложенными белым кафелем, и одним большим окном, нижняя половина которого была замазана белой краской. Краем глаза Александр Викторович увидел стеллажи с многочисленными приборами, к которым он был подключен.Реанимация...Не имея возможности повернуть голову, Сычев скосил глаза в другую сторону. На стульчике у окошка сидела пожилая санитарка. Сложив морщинистые руки на коленях, она с грустью смотрела на больного.Сычев шевельнул губами.— Лежи, милый, лежи, — тут же наклонилась к нему санитарка. — Пить тебе сейчас все равно нельзя.Александр Викторович дернул щекой, давая понять, что просит не о том. Он пытался объяснить, что ему надо, но пластиковая трубка, вставленная в рот, мешала двигать языком. Пару раз ему все же удалось издать слабое нечленораздельное мычание.— Ну, что ж ты такой беспокойный, — с тихой укоризной произнесла санитарка.Она протянула руку, чтобы поправить трубку, которую Сычеву все же удалось сдвинуть с места, и на секунду освободила ему язык.— Поделись... — едва слышно выдохнул Александр Викторович.— Чего? — Санитарка наклонилась еще ниже, пытаясь разобрать, что говорит больной.— Поделись... — с трудом выдавил из горла Александр Викторович. — Поделись со мной... своей печалью...Санитарка удивленно смотрела на Александра Викторовича.Добрая женщина, она не понимала, о чем он ее просил.

Реквием по мечтеНа гробе решили не экономить — заказали самый дорогой. Темно-коричневый, с красноватым отливом, лакированный, блестящая медная окантовка и уголки в виде нераспустившихся лилий, широкие, основательные ручки — такие и на парадную дверь какого-нибудь государственного учреждения приделать не грех, — нежно-розовая атласная обивка внутри, крышка двухсекционная. Хотя последнее, наверное, было уже совершенно лишним.В пятницу, ровно в полдень, гроб был доставлен на кладбище. Пустой. Ребята из похоронной компании все сделали как надо. Четверо в черном, с непокрытыми головами, аккуратно вытащили гроб через задние дверцы тускло отсвечивающего черным лаком катафалка с красиво собранными шторками на окнах, подхватили за ручки и, плавно ступая, понесли к уже вырытой могиле. Погода была по-осеннему пасмурной, накрапывал мелкий холодный дождик, то и дело порывами налетал режущий, точно бритва, ветер, но парни из похоронной конторы словно не замечали ничего. Они шли ровно, скорбно склонив головы, ни один из них ни разу не оступился и не сбился с шага.Возле могилы гроб поставили на заранее подготовленные бруски — не хотелось пачкать красивую вещь в грязи. Хотя в конечном счете туда, в эту размытую дождем серо-коричневую грязь, гроб должен был уйти. Но уже не пустым.Все взрослые жители города собрались у могилы. Места хватило всем, благо, похороны решили устроить не на кладбище, а на пустыре в пяти километрах от городской черты. Добраться сюда, не имея личного транспорта, было непросто, но городской глава распорядился выделить дюжину автобусов, которые начиная с девяти утра свозили людей к месту предстоящей церемонии. Даже немногочисленные городские бомжи и трое алкашей, загремевшие прошлой ночью в вытрезвитель, были доставлены под конвоем милиции.Что и говорить, городок был небольшой.Поэтому вдвойне странно, что так и не удалось выяснить, какой залетный ветер занес в город идею похорон. Просто вдруг пошли по городу разговоры, что есть, есть способ раз и навсегда избавиться от жалкого существования. И, как оказывается, совсем несложно обеспечить себе сытую, достойную жизнь, без постоянно грызущих мозг мыслей о завтрашнем дне, о невыплаченной зарплате и ворах во власти, а заодно и спокойную старость без болезней и тоски об ушедших днях, никак не зависящую от издевательски низкой пенсии. И всего-то для этого требовалось — похоронить свои мечты. Но так, чтобы все разом. Ежели хоть один житель города оставит мечту при себе, то ничего не получится.Городскому главе стали приходить письма с предложением организовать всеобщие похороны мечты. Сначала — по одному-два в день, потом — десятками. Последним доводом, убедившим городского главу в том, что пора действовать, стал трехдневный пикет жителей города под лозунгом «Похороним мечты вместе», проведенный у стен городского собрания. В конце концов, подумал городской глава, что мы теряем? Получится — замечательно, не получится — все останется как есть. А народ успокоится. И он официально назначил день похорон, на которые должны были явиться все совершеннолетние жители города. Каждому вменялось в обязанность аккуратно, разборчивым почерком записать, а еще лучше напечатать на листе бумаги свою самую сокровенную мечту. Дети и те, кто по причине болезни не могли явиться на похороны самолично, должны были передать листки с записанными на них мечтами старшим членам семей или, на худой конец, отправляющимся на похороны соседям.Большинство жителей города явились на место похорон загодя. В ожидании начала действа мужчины сумрачно курили. Женщины стояли небольшими группками и о чем-то негромко переговаривались.Когда парни из похоронной конторы поставили гроб на приготовленное для него место, толпа начала уплотняться, сжимаясь широким кольцом вокруг разверстого зева черной, кажущейся бездонной могилы.Из стоявшей неподалеку машины вышел референт городского главы и раскрыл большой черный зонт. Следом за ним, сразу под зонт, выбрался из машины и сам городской глава. Посмотрев под ноги, на раскисшую землю, он недовольно качнул головой и, шагая широко, стараясь не запачкать в грязи блестящие ботинки, направился к гробу.Люди расступились, пропуская городского главу вперед.Остановившись возле гроба, городской глава сложил руки внизу живота и скорбно склонил голову. Постояв так минуты две, он сделал рукой знак, повинуясь которому могильщики открыли одну половину крышки гроба.Пак! пак! пак! — захлопали капли по розовому атласу обивки, оставляя после себя темные пятна.Городской глава недовольно глянул на могильщика и еще раз махнул рукой. Могильщик быстро сообразил, в чем дело, и открыл вторую половину крышки гроба.Городской глава поднял голову и медленным, тяжелым взглядом обвел своих сограждан.— Ну что ж, — слегка развел он руками. — Полагаю, все знают, по какому поводу мы тут собрались? — Пауза. Тишина. — Тогда начинаем.Референт передал зонт одному из могильщиков, а сам раскрыл папку со списочным составом жителей города.— Начинаем с Красногвардейской улицы! — громко произнес он. — Дом номер один!В толпе возникло какое-то движение. Но к гробу так никто и не вышел.Подождав минуты две, референт снова заглянул в список.— Квартира номер один! Сысоев Виктор Вениаминович!К гробу подошел высокий худой мужчина в сером плаще.— Это моя жена, — сказал он, указав на женщину, которую держал за руку.Референт кивнул и сделал отметку в бумагах.— Дома остались сын Алексей семи лет и мать-пенсионерка, Сысоева Галина Романовна.Референт снова кивнул и поставил на бумаге еще две галочки.Сысоев достал из кармана три тетрадных странички, сложенные вдвое, показал их референту, положил на дно гроба и тут же, развернувшись, зашагал прочь. Следом за ним, кинув в гроб бумагу, побежала жена.Дальше дело пошло быстрее. Народ потянулся к могиле. Казалось, каждый хотел поскорее избавиться от принесенных с собой записок. Люди торопливо называли свои фамилии, кидали бумаги в гроб и уходили.Через три часа гроб наполнился ворохом бумаг с мечтами жителей города. По указанию городского главы один из могильщиков взял лопату и примял бумаги, чтобы, не приведи случай, какую из них ветер бы не унес.Без трех минут девять референт закрыл папку, достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист белой ксероксной бумаги, перегнул ее еще раз и положил в гроб, доверху наполненный мечтами горожан. Обернувшись, референт сделал знак городскому главе, оставшемуся последним, не положившим свою мечту в гроб.Городской глава принялся сосредоточенно рыться в карманах. Нужный листок бумаги отыскался в заднем кармане брюк. Городской глава развернул его, внимательно, как докладную записку, прочитал то, что было написано, одобрительно кивнул, сложил и передал референту, который и переправил мечту городского главы в гроб.Городской глава посмотрел на раскрытый гроб с мокнущей кучей бумаги, на референта, сосредоточенно кашлянул в кулак.— Кто-нибудь хочет что-то сказать? — обратился он к жителям города.— А чего говорить-то? — ответил ему одинокий голос. — И так все ясно.— Дожили, — негромко всхлипнула стоявшая у самого гроба старушка и кончиком платка вытерла слезу в уголке глаза.— Закрывайте, — махнул рукой городской глава.Могильщики знали свое дело. Закрыв крышку гроба, они протянули под ним веревки и аккуратно опустили на дно могилы. Никто даже не услышал, как гроб плюхнулся в набравшуюся в яме воду. Вытянув веревки, могильщики взялись за лопаты, и на крышку гроба полетели комья сырой земли.— А что насчет надгробья? — негромко спросил у городского главы референт.— Что? — непонимающе посмотрел на него городской глава.— Надгробье. — Референт натянуто улыбнулся. — Никто ничего не говорил о надгробье. Или просто крест поставим?— Совсем сдурел? — зло глянул на референта городской глава и по лужам и грязи, не выбирая дороги, зашагал к автомобилю.Замешкавшийся на секунду могильщик с зонтом кинулся следом за ним.Начали потихоньку расходиться и жители города. Кто-то занимал места в автобусах, но большинство, несмотря на слякоть и дождь, пешком направились в сторону города. Люди не хотели ни о чем говорить друг с другом, даже в глаза старались не смотреть. А как же иначе, ведь они все вместе похоронили свои мечты.Виктор Вениаминович Сысоев пришел домой один. Жена сказала, что ей нужно забежать в магазин, но Сысоев полагал, что она хотела, чтобы муж первым встретил взгляды сына и матери. Она сама, придя домой чуть позже, тихохонько, мышкой проскользнет на кухню и примется там что-то мыть и чистить, как будто другого времени для этого не было.Войдя в прихожую, Сысоев снял мокрый плащ, встряхнул его и повесил на вешалку. Снял грязные ботинки.Из комнаты вышла мать.— Ну как там?— Нормально, — глядя на дверцу встроенного шкафа, ответил Сысоев.Мать что-то неразборчиво забормотала, перекрестилась пару раз и скрылась в комнате. Дверь закрыла.Сысоев осторожно приоткрыл дверь другой комнаты.Сын сидел за письменным столом, спиной к двери.— Алеша, — полушепотом позвал сына Виктор Вениаминович.Сын обернулся. Бледное вытянутое лицо, нос приплюснутый, уши торчат в разные стороны, взгляд серьезный. Весь в отца.Виктор Вениаминович вошел в комнату и тихо прикрыл за собой дверь.— Чем занимаешься?— Уроки делаю.— Ну и как?Алексей пожал плечами. Странный вопрос. Такой только взрослый задать может.Виктор Вениаминович подошел к сыну, положил руку ему на плечи и протянул сложенный листок бумаги.— Держи, — произнес он совсем тихо. Алексей удивленно посмотрел на отца.— Держи, держи. — Виктор Вениаминович потряс зажатой между пальцев бумажкой и натужно улыбнулся.Алексей взял бумагу, развернул, прочитал то, что было на ней написано, и поднял взгляд на отца. Недоумение и радость слились воедино, придав удивительное сияние серым, обычно совершенно невыразительным глазам мальчика.— Но ведь каждый должен был похоронить свою мечту, — шепотом произнес он.— Я тоже поначалу так думал, — кивнул отец. — А после решил: а ну его... — Виктор Вениаминович рубанул рукой воздух. Потом глубоко вздохнул и подмигнул сыну: — А велосипед мы тебе к весне справим. — И уверенно добавил: — Не проблема.Проблем у Виктора Вениаминовича было столько, что лучше и не вспоминать. И до весны еще нужно было дожить.

Большая литератураЧуть приоткрывается дверь, и в кабинет заглядывает посетитель.— Разрешите? — неуверенно спрашивает он.На вид посетителю лет тридцать с небольшим. У него узкое, с запавшими щеками лицо, длинный крючковатый нос, маленькие, широко расставленные глаза, кажущиеся большими и выразительными из-за толстых линз очков, острый подбородок и кривой рот. Темные жидковатые волосы гладко зачесаны назад. Одет он в давно уже не новый серый костюм. Из рукавов пиджака, что не достают до запястий, высовываются обтрепанные манжеты темно-зеленой рубашки, ворот которой стягивает тугой узел странного цвета галстука. В руках у посетителя черный потертый портфель с двумя замками, вроде тех, с которыми когда-то ходили в школу.— Разрешите? — снова повторяет он, слегка стукнув при этом костяшками пальцев по двери.— Заходи, — не поднимая головы от рукописи, что лежит перед ним на столе, рукой сигналит редактор.Папки с рукописями лежат в помещении повсюду: на столе, на стульях, на подоконнике, на шкафу, на процессорном блоке компьютера и просто на полу. Нагнувшись, можно увидеть, что под столом у редактора тоже папки с рукописями, на одну из которых, самую толстую, он для удобства поставил ноги. Редактор чуть полноват и немного сутул — следствие сидячей работы. Но очков он вопреки ожиданиям не носит. Маленький, чуть вздернутый вверх носик придает лицу выражение исключительного добродушия и даже некоторой благости.Прижав указательным пальцем строку, на которой он остановился, редактор поднимает взгляд на посетителя.— Ну, что там у тебя? — по-свойски осведомляется он, хотя видит стоящего перед ним человека впервые.— У меня роман, — несколько напряженным голосом произносит посетитель.— Ну, ясное дело, что не картошка, — отпускает дежурную шутку редактор. — Садись, — взглядом указывает он на заваленный рукописями стул.— А-а... — Посетитель протягивает руку к папкам, лежащим на предложенном ему стуле.— Да сбрось их на пол, — пренебрежительно машет рукой редактор. — Это все труха.Посетитель аккуратно перекладывает папки на пол и осторожно, словно боится, что ножки под ним подломятся, присаживается на самый краешек стула. Портфель он ставит на колени.Редактор окидывает посетителя оценивающим взглядом.— Писатель, — выносит он свой вердикт. Посетитель быстро кивает, подтверждая догадку.— Публикаций, естественно, нет, — продолжает изображать из себя ясновидящего редактор.Посетитель отрицательно трясет головой из стороны в сторону.— Ясно. — Всем своим видом редактор показывает, что на иное и не рассчитывал, но при этом лицо его продолжает лучиться дружелюбием. Совершенно неожиданно он переходит на «вы». — И что же вы нам принесли?— Роман, — глупо хлопнув глазами, повторяет посетитель.— Ну, это мы уже выяснили, — коротко кивает редактор. — Что за роман?Прежде чем начать говорить, посетитель откашливается.— Это история из современной жизни. Немного странная и загадочная, с элементами мистики и психологического детектива. Действия начинаются...— Секундочку, — перебивает редактор. — Прежде всего, под кого вы работаете?— Что значит «под кого»? — удивленно переспрашивает посетитель.— Я имел в виду, с какой программой?Видя взгляд по-прежнему ничего не понимающего посетителя, редактор еще раз переформулирует свой вопрос:— Чьи произведения вы продолжаете?— Это мой собственный роман! — едва ли не с возмущением повышает голос посетитель.— Само собой, — не спорит с ним редактор. — Но что-то же послужило первоосновой для его написания?— Естественно! Мои впечатления от того, что я вижу каждый день, выходя на улицу!— Так. — Редактор откидывается на спинку стула. — Я, кажется, начинаю понимать, в чем дело. Вы написали оригинальный роман?— Ну да, — растерянно произносит посетитель. — Во всяком случае, мне хотелось бы на это надеяться...— В таком случае вы можете отнести свой роман домой, кинуть под стол и использовать в качестве подставки для ног, — говорит, не дослушав его до конца, редактор. — Вот как я, — добавляет он, топнув ногой по папке с чьей-то рукописью.— Вы даже не взглянете на него? — растерянно спрашивает посетитель.— Дорогой мой. — Редактор наваливается грудью на стол и снова переходит в общении с посетителем на «ты». — Я не хочу попусту тратить время. Даже если ты написал гениальное произведение, какое появляется раз в сто лет, я не смогу его напечатать.— Но почему?!— Потому что литература подобного рода в настоящее время остается невостребованной.— Что значит «литература подобного рода»?! Вы ведь даже не видели мой роман!— А зачем мне на него глядеть? Я и без того знаю, что читателям нужно не это.— Что же им нужно?— В последнее время снова пошел спрос на классиков.— Но одновременно с переизданием классики...Редактор поднимает руку, останавливая поток слов, готовый вырваться из огорошенного и одновременно с этим возмущенного автора.— Читатели требуют продолжений классических произведений. Причем написанных в стиле оригинала и в полном соответствии с классическими канонами.— Я допускаю, что возможно придумать продолжение «Одиссеи». Но написать его в точности как Гомер невозможно! — уверенно заявляет автор.— А вот тут ты ошибаешься, — спокойно возражает редактор. — Я на днях держал в руках рукопись под названием «Одиссей разгневанный». И, уверяю тебя, никто бы не отличил стиль, которым она написана, от стиля старика Гомера. Рукопись была отклонена по причине изобилия чрезмерно откровенных эротических сцен. Мы все же респектабельное издательство и предлагаем читателю не бульварное чтиво, а большую литературу.— Но в таком случае талант вашего безымянного стихотворца должен быть сопоставим с гением Гомера.— Да при чем здесь гений, — строит пренебрежительную гримасу редактор. — Ты что, никогда не слышал об авторских программах?— Что-то слышал краем уха, — смущенно поводит плечом автор. — Признаться, я не слишком хорошо разбираюсь в компьютерах. Для меня это всего лишь продвинутая пишущая машинка.— Да здесь и не надо ни в чем разбираться, — машет рукой редактор. — Любой программист сделает тебе такую программу за пару недель. Ну, естественно, придется заплатить. Сумма зависит от сложности текстов того автора, под которого ты собираешься работать. Вот и вся премудрость. После этого ты пишешь продолжение одного из произведений выбранного автора и прогоняешь текст через авторскую программу, которая и доводит стиль до заданного оригинала.— А как же авторские права? — растерянно разводит руками автор.— Ты думаешь, Федор Михайлович Достоевский стал бы претендовать на авторство романа «Преступление после наказания», в котором живописуются похождения Раскольникова, отмотавшего срок на каторге, вернувшегося в Питер и превратившегося в серийного убийцу-психопата, с топором в руках охотящегося на несчастных старушек? — усмехается редактор. — Все права, естественно, остаются за автором, написавшим первоначальный текст. Но на обложке книги мы ставим две фамилии.— И что, — с удивлением интересуется автор, — подобные опусы пользуются спросом?— Ты, дорогой мой, должно быть, давно в книжные магазины не заходил, — сне меньшим удивлением смотрит на него редактор. — Сейчас это самый модный вид литературы. Новые книги расхватываются с прилавков, как горячие пирожки. Последним нашим бестселлером стал роман «Нос и уши».— Тоже про маньяка?— Авантюрно-исторический роман. Продолжение гоголевского «Носа».— А до других частей тела еще не дошли? — осведомляется автор.— Пока еще нет, — не уловив сарказма в словах собеседника, вполне серьезно отвечает редактор. — Но, судя по тому, каким спросом пользуется книга, можно предположить, что автор возьмется за продолжение. Какой же дурак станет выпускать из рук золотую нить?— А какие еще авторы, помимо Достоевского и Гоголя, пользуются спросом?— Да практически все, что входят в школьную программу по литературе. Для читателя ведь что главное — знакомое имя на обложке. Какая-нибудь растолстевшая до безобразия к сорока годам домохозяйка, может быть, никогда прежде книгу Пушкина в руках не держала, а теперь она едет в метро и чинно листает томик любовного романа в стихах «Страсть Онегина». Потому что, с одной стороны, это именно тот тип литературы, к которому она питает пристрастие, а с другой — солидно и респектабельно. Пушкин — это вам не Чейз и не Маринина — избави бог! — какая-нибудь. Вот, взгляните, например. — Редактор проводит рукой вдоль полки, на которой ровным рядом выстроились толстые тома с золотым тиснением на переплете. — Двадцатипятитомное продолжение «Войны и мира». Мощнейшая историческая хроника. Судьба многочисленных потомков Болконских и Безуховых прослеживается до наших дней. Напряженный сюжет, динамичный стиль изложения, невероятно запутанная интрига, калейдоскоп образов и нравов нескольких исторических эпох... — Редактор запинается, рука его повисает в воздухе. — Короче, это нужно читать. Чтобы заинтересовать вас, могу сказать, что Сталин, по версии автора, оказывается внуком Анатоля Курагина, порожденным на свет его внебрачным сыном, принимавшим участие в экспедиции, целью которой являлись поиски в диких монгольских степях легендарной лошади Пржевальского. А вот сиквел романа того же самого Льва Толстого «Анна Каренина» получился исключительно неудачным. Судьба искалеченной паровозом женщины, коротающей век в доме престарелых и в перерывах между медицинскими процедурами вспоминающей свои былые любовные похождения, к сожалению, не вызвала интереса у наших современников. Поэтому мы решили остановиться на одной книге.— А кто из зарубежных авторов пользуется популярностью? — интересуется посетитель.— На первом месте, вне всяких сомнений, Уильям Шекспир! — с пафосом произносит редактор. — Этот гений вне конкуренции. У нас под его маркой работают сразу три автора.— Естественно, Ромео и Джульетта остались живы?— Конечно. Но на мнимой смерти их злоключения не закончились.— Ну, с этими-то детишками мне все более или менее ясно. Выпили вместо яда снотворного и одурачили всех своих многочисленных родственничков. А каким образом вам удалось оживить, скажем, Отелло? Или мавр все же умер безвозвратно?— Как выяснил один из наших авторов, — с интригующей улыбкой на устах сообщает редактор, — у Отелло был брат-близнец, который как раз и убил Дездемону, узнав о ее неверности Отелло, а затем покончил с собой, дабы таким образом смыть позор с фамильного герба и спасти жизнь брату. Отелло еще в детстве вытащил двойняшку из бурной реки, когда бедняга уже почти утонул, и с тех пор тот только и ждал случая, чтобы отдать жизнь за брата. С новым появлением в Венеции Отелло, которого все считают мертвым, происходит масса забавнейших коллизий. Мы определили жанр романа как ироничный детектив.— А как сложилась дальнейшая судьба Датского королевства?— Вот! — Редактор с гордостью кладет ладонь на рукопись, которая лежит перед ним на столе. — Только вчера автор принес. Называется «Гамлет жив!».— Жив?— Ну конечно, жив! Через верных друзей принц заблаговременно узнал о сговоре своего преступного дядюшки с Лаэртом и принял перед дуэлью антидот, который и спас ему жизнь. Его мнимая смерть была всего лишь продолжением той хитроумной игры, что вел он на протяжении всей первой книги. На мой взгляд, получилось весьма убедительно. Стильный исторический боевик! Кровищи больше, чем в оригинальной вещи Шекспира! Став правителем Датского королевства, Гамлет объединяет свои силы с войсками принца Фортинбраса, затем закалывает последнего отравленным кинжалом и ведет свою непобедимую армию на Британию, громя по дороге Норвегию, Швецию и Францию. Я пока еще не дочитал до конца, но во второй части романа на арене появляются и Гильденстерн с Розенкранцем.— Но Гильденстерн и Розенкранц мертвы, — замечает автор.— Разве? — удивленно смотрит на него редактор.— Вне всяких сомнений, — заверяет его автор. — Оба казнены английским королем.— Хм. — Редактор берет в руку карандаш и делает пометку на полях рукописи. — Нужно будет сделать замечание автору... А ты, как я вижу, человек начитанный.— Да кое-что успел прочитать до того, как сам взялся за роман, — смущенно улыбается автор.— Знаешь что, друг мой. — Редактор снова подается вперед и переходит на доверительный тон. — Послушай доброго совета. Закинь ты свой роман куда подальше, все равно тебе нигде не удастся его пристроить. По крайней мере до тех пор, пока не пройдет спрос на новую классику. А судя по тому, что сейчас происходит на книжном рынке, случится это не скоро. Если хочешь, можешь сделать на пробу какой-нибудь сиквел. Приноси — почитаем. А там — посмотрим.— Что же мне, тоже под Шекспира работать? — недовольно сдвигает брови автор.— Нет, для Шекспира трех человек вполне достаточно. У нас и без него полно неохваченных классиков. — Редактор выуживает из вороха бумаг на столе четвертушку стандартного листа. — Вот. Мне отдел маркетинга составил списочек авторов, книги которых в школьную программу не входят, но тем не менее пользуются спросом среди определенных групп читателей. Маркес, например. Какой роман у него самый популярный, знаешь?— «Сто лет одиночества».— Точно, — быстро заглянув в шпаргалку, подтверждает редактор. — Ну так сядь за компьютер и напиши «Еще сто лет одиночества».— Нет, — отрицательно дергает подбородком автор.— А что так?— Я — не Маркес.— Не беда. У меня в списке имен много, глядишь, и подберешь что-нибудь для себя: Джеймс Джойс, Франц Кафка, Герман Мелвилл, Кобо Абэ, Владимир Набоков... Большая, понимаешь, литература!

Империя подставилась под ударСторонникам просвещенноймонархии посвящаетсяДон Хуан Криптозоев, первый бессмертный император земли русской, сидел в своем рабочем кабинете в Спасской башне Московского Кремля и думал о том, как бы ему половчее эдак обустроить Россию.Вступив на престол полгода назад, император первым делом велел перенести кабинет из Теремного дворца в Спасскую башню, предварительно обшив ее изнутри мамонтовой костью. Мамонтовая оказалась дешевле слоновой, да и веяло от нее чем-то своим — родным, исконно русским. Старая шутка о родине слонов, рассказанная подрядчиком-турком, показалась Дону Хуану не просто глупой, а оскорбительной для национального самосознания россиян. И Криптозоев велел пригласить другого подрядчика, из местных. Когда же и тот начал разговор с экскурса в палеозоологию, у Дона Хуана впервые возникло подозрение, что все в этой стране не так просто, как поначалу кажется. Приглашение Дона Хуана Криптозоева на российский престол стало последним звеном в длинной цепи закулисных интриг, ловко провернутых союзом бессмертных. Решающую роль сыграли неограниченные капиталы, имевшиеся в распоряжении союза, и тайные досье, собранные на всех мало-мальски значимых политических деятелей современности. Где надо было — подмазали, где требовалось — надавили, и вот вам, пожалуйста, — виват, император!И что с того, что всю свою сознательную, впрочем, так же, как и бессознательную, жизнь Дон Хуан прожил в Перу и по-русски говорил с заметным акцентом, присущим каждому высокогорному инке? Что с того, что ни один из Крипотозоевых, принадлежавших к пяти последним поколениям этого славного рода, в жилах которых перемешалась кровь трех рас и сорока пяти наций, ни разу не ставил ногу на серый, потрескавшийся асфальт своей исторической родины? Зато бессмертным удалось установить, что один из исторических корешков рода Криптозоевых по линии троюродной бабки надежно уходил в российскую землю. Вот только где именно он в эту землю врос, точно установить не удалось — примерно где-то между Салехардом и Биробиджаном. Ну а кроме всего прочего, русским и прежде случалось приглашать варягов на царствование. И молодцы! Нужно же уметь соизмерять свои силы и способности с теми задачами, что предстоит решать!Сказать по чести, нынешним русским император был на фиг не нужен. Но, с другой стороны, им также было совершенно по фигу, кто станет поздравлять их с Новым годом — президент или император. К тому же президенты успели уже порядком всех утомить своими несбыточными обещаниями, а император, глядишь, еще и насмешит чем. Правда, подданные Дона Хуана Криптозоева пока еще не знали, что избавиться от императора будет потруднее, чем закатить импичмент президенту. Но не все же сразу! Как те же русские говорят: стерпится — слюбится. Другой вариант той же поговорки — «любовь зла, полюбишь и козла», — по счастью, не был знаком Криптозоеву.Естественно, планы бессмертных не ограничивались одной Россией. Император должен был объединить под своей десницей народы Земли, а затем устремить взор на просторы Вселенной, дабы... Ну, что там насчет «дабы», пока еще никто толком не знал. Но полагали бессмертные, что при контакте с братьями по разуму имперский дух непременно сыграет решающую роль. Что привело их к столь странному и в высшей степени спорному выводу, без труда мог бы объяснить любой сельский психоаналитик. Либидо — это для тех, кто с пушками, как с цацками, носится и машины длиннее автобуса покупает. С имперской же идеей, овладевшей душами и мозгами бессмертных, дело куда проще обстояло. Еще не догадались? Правильно, нечего было в детстве «Звездные войны» по десять раз смотреть!Да, кстати, то, что члены тайного международного союза любителей монархии в России именовали себя бессмертными, ровным счетом ничего не значило. Жили они, сколько им и было отведено природой, плюс еще десяток-другой лет — это уж кому как повезет — за счет особых стараний лечащих врачей, использования новейших достижений медицины и регулярного посещения бальнеологических курортов. Особой популярностью пользовались у бессмертных роботизированные инвалидные корсеты на нейроприводах, позволявшие не только по дому без посторонней помощи перемещаться, но даже рюмку ко рту поднести, не расплескав. И все же на Подлинное бессмертие это, согласитесь, не тянет.Ну, и хватит о бессмертных! Речь, в конце концов, идет не о молодящихся старперах, а о судьбе России!План бессмертных был гениально прост. Им даже самим казалось странным, что прежде такое никому не приходило в голову. Всякому добропорядочному гражданину полагается что? Экономическое процветание родины обеспечивать, а мужик русский заместо этого то рубаху на груди дерет от тоски невнятной, то собачек в пруду топит от широты душевной. Экономика в России как была, так и по сей день остается продуктом вторичной перегонки, а ректификат — это душа русская, дикая и непонятная. Вот почему, едва взойдя на российский, престол, Дон Хуан Криптозоев взялся штудировать русских классиков от литературы. Потому что кто ж еще лучше писателя может понять душу русскую, мятущуюся и не находящую покоя? А вот вопрос вроде того, с какого это вдруг недосыпу бессмертные решили, что проблема души является для России первостепенной, у Криптозоева почему-то возникло. Не иначе, как капля русской крови взыграла да по венам забегала.И не так много книжек пришлось пролистать Дону Хуану для того, чтобы уяснить, что в России две главные проблемы — дороги и дураки. Недолго думая, Криптозоев издал два императорских указа, которые должны были кардинально изменить жизнь на подведомственной ему территории.Первым император повелевал незамедлительно начать строительство дорог, которые должны были пересечь вдоль и поперек всю Россию. Далее, цитата по тексту: «... дабы всякой цивилизованный фермер мог бы, када ему вздумается, сесть в свой автомобиль и домчать на нем хоть до самого стольного града, Москвой именуемого, с пути не сбившись и рессоры на автомобиле не поломавши!»Второй указ повелевал в корне изменить систему как высшего, так и среднего образования, построить в каждой деревне по библиотеке, а в каждом селе — по театру и накинуть на всю необъятную территорию России сеть Интернета. Далее по тексту: «... дабы всякой дурак мог понять, в чем причина его невежества, и тут же искоренить ея, а умный человек сделался бы еще во сто крат умнее и поражал бы своим разумом и сообразительностью как соседей, окрест него обитающих, так и гостей заграничных, шо непременно по поводу наших успехов любопытствовать стануть».Подписав надлежащим образом оформленные указы, Криптозоев посчитал, что основная его миссия на том окончена. Как император, он сделал все от него зависящее для того, чтобы держава его могла двигаться вперед семимильными шагами, и теперь ему оставалось только сидеть и результатов радостных ждать. Обо всем остальном должны были позаботиться бессмертные, которые, едва лишь прознав об открытии, сделанном Доном Хуаном, тотчас же двинули свои безграничные капиталы в требуемом направлении. Надо сказать, капиталы эти были немалые и уже не раз пускались на дело свержения нежелательных режимов в тех или иных странах, после чего новое марионеточное правительство прилагало все усилия к возврату не только вложенных инвестиций, но и заранее оговоренных процентов. Каковы были процентные ставки на капиталы, инвестированные в Россию, известно было лишь Криптозоеву и его деловым партнерам в инвалидных корсетах. Самом собой, обе договаривающиеся стороны предпочитали о том помалкивать.Дон Хуан отдыхал в своих императорских покоях, время от времени поглядывая в телевизор, неизменно радовавший его бравурными сообщениями о том, как вся страна в едином порыве ринулась выполнять императорские указы, дабы проложить себе торный путь в светлое будущее.Раз, а то и два в неделю заглядывал к императору референт — парнишка из местных, но башковитый. Иваном звали. Ох и полюбился же этот Ванюшка Дону Хуану! В смысле — понравился. Ну, то есть ничего такого, что не могут позволить себе двое взрослых мужчин, не вызвав при этом общественного порицания.Бывало, скажет император референту: — А спой-ка, Ванюша!И тот непременно споет. Да как споет! Ежели веселую песню, так Дон Хуан подпевать возьмется, хотя и слов не знает, а ежели грустную, так Криптозоев опустит свою буйную головушку и слезу украдкой рукавом смахивать станет.А скажет император референту:— Пляши, Ванюша!И тот сей же час в пляс пустится. Хошь — под музыку, хошь — сам чего насвистит.И что особливо Дону Хуану в Иване нравилось, так это то, что референт ему все время добрые вести приносил: дороги строятся, сеть интернетовская плетется, интеллект народонаселения растет не по дням, а по часам, ну а подданные, само собой, ликуют да императора славят.И все шло хорошо до тех пор, пока однажды не явился Иван к императору понурый. Да такой понурый, точно дом у него сгорел, жена ушла к соседу, машину бандюки угнали, а любимого шпица душегубцы-народники, по примеру великого немого, с камнем на шее в воду метнули.— Что за беда-кручина у тебя, Ванюша? — спрашивает император.А референт руками грустно так разводит: в одной руке папочка красная зажата, в другой — авторучка «паркер» с орлом Российским да вензелем императорским.— Кончились, — говорит, — заемы, что твои зарубежные инвесторы в будущее процветание Российской империи вложили.Дон Хуан Криптозоев так и подскочил на своем императорском троне.— Как так? — кричит. — Мы все до цента, до копейки то есть, подсчитали! Не могло денег не хватить!— Не могло, — снова скорбно разводит руками Иван-референт. — А все одно — не хватило!— А много ли, — спрашивает император, — дел сделано, что моими указами намечены были?— Много, — уверенно кивнул в ответ референт. Но прежде, чем продолжить, для солидности все же в папочку заглянул. — Ровно наполовину все Ваши императорские наказы выполнены.Дон Хуан снова на трон сел, голову рукой подпер — призадумался. Конечно, плохо, что всех дел до конца не сделали. Но, ежели с другого боку взглянуть, так прежде в России и до половины дела доводить не умели.— Где, — спрашивает Дон Хуан, — мой министр финансов?— Нету, — отвечает Иван.— Как так нету? — удивляется император.— А вот так, — отвечает ему Иван. — Нету — и все тут. Был, говорят, да весь вышел.Император брови недоуменно сводит.— И куда ж это он вышел?— А шут его знает, — безразлично пожимает плечами референт. — Может быть, в Швейцарию, а может быть, к Вам на родину, Ваше императорское величество, в Америку Латинскую, стало быть.Последнее Иван сказал, понятное дело, только затем, чтобы императору польстить. Да только император на то внимания совсем не обратил.— А где премьер-министр? — спрашивает.— Тоже вышел, — с улыбкой отвечает референт. — Этот, по слухам, — в Бразилию лыжи навострил.— Выходит, воры они! — возмущенно взмахнул скипетром император.— Ну, отчего ж сразу воры? — Иван вроде как даже обиделся за соотечественников. — Просто работа у людей такая — все при деньгах да при деньгах. Тут, знаете ли, Ваше величество, у кого хошь крышу снесет. Рано или поздно, конечно.Что и говорить, умел Иван-референт императора утешить.— А Дума чем занимается? — спрашивает Дон Хуан. А Иван про себя смекает: «Ну, раз уж про Думу речь завел, знать, точно присмирел».— Дума, — отвечает референт, — как ей и полагается, думает.— О чем? — спрашивает император.— Про то, — разводит руками референт, — мне неведомо.— Но сами-то думцы знают, о чем думают? — вновь начинает волноваться Криптозоев..— Полагаю, что нет, — качает головой Иван, но не скорбно, а вроде как даже весело, чем вводит императора в полнейшее непонимание. — Сами поглядите, Ваше величество, — указывает Иван на телевизор, что как раз репортаж из Думы показывает. — Ежели б они знали, о чем думают, так давно бы все уже решили и по домам разбежались, чай семья да дети у каждого. А раз все еще сидят, выходит, думу думают.— Логично, — подумав, согласился император. После чего с тревогой в голосе спросил: — А народ как?Настроения в народе более всего беспокоили Дона Хана. Что, если народ не поймет причин, а потому и не одобрит задержку в ходе реформ?— Народ безмолвствует, — успокоил императора референт.Облегченно вздохнув, велел Криптозоев Ивану нового премьера подыскать, а заодно и министра финансов, да чтоб таких, у которых голова на плечах крепко сидит! — и принялся своим бессмертным приятелям названивать да мейлы раскидывать, чтобы, значит, дополнительные инвестиции присылали.Бессмертные, само собой, по первому делу удивились. После орать принялись, да все насчет того, что лишних денег у них, мол, нет. Врали, конечно, — цену себе набивали. Но Криптозоев, поднаторев малость на императорской-то должности, конкретно заявил бессмертным, что коней на переправе не меняют и раз уж взялись за реформы, то нужно вести их до конца. Каким бы он ни был. Конец то есть. Бессмертные затылки плешивые поскребли и поняли, что, как тут ни крути, — прав Криптозоев. Деньги в развитие Российской империи вложены уже немалые, и, не доведя дело до конца — в смысле до логического конца, — назад их не воротишь.И снова потекли в Россию инвестиции.И снова сидел в своем императорском кресле Дон Хуан Криптозоев, счастливый и довольный, смотрел телевизор и радовался тому, как, точно розовый куст по весне, расцветает под его чуткой и любящей дланью Россия.И снова пел песни да плясал для императора Иван-референт. До тех пор, пока не пришло время сообщить вседержителю, что инвестиции снова закончились.— Быть того не может! — в ярости подскочил на месте император. — В прошлый раз ты говорил, что все дела наполовину сделаны. После чего мне инвесторы еще столько же денег дали, что и вначале. Значит, до конца хватить должно было! Иван даже глазом не моргнул.— Верно, — соглашается. — Да только с прошлого раза времени вдвое меньше прошло, нежели От начала работ до середины.— И что с того? — не понял император.— А то, — отвечает ему референт, заглядывая для блезиру в папочку. — Ежели те же деньги в два раза быстрее кончились, следовательно, и дел сделано вдвое меньше.Такая логика была Дону Хуану не по зубам.Спросил император на всякий случай про премьера с министром финансов и был ничуть не удивлен, узнав, что оба сгинули невесть куда.А Дума, как ей и полагалось, думала.А народ — безмолвствовал.— Скажи мне честно, Иван, — жалобно посмотрел Дон Хуан на референта. — Какая часть намеченных работ выполнена и много ли еще осталось недоделок?Пожалел Иван Криптозоева и с последней прямотой ему ответил:— Ничего, Ваше императорское величество, не сделано. Дороги даже и не начинали ровнять. А дураки... — Референт улыбнулся — не то с сожалением, не то лукаво. — Что ж с ними сделаешь, Ваше величество, с дураками-то? Дурак, ведь он как солнце — всем светит.Император вначале призадумался над словами референта, а после грустно вздохнул.— Ну а мне-то теперь что делать? Ведь не дадут же мне жизни инвесторы бессмертные, чума их забери!— Ну, Ваше величество, — с искренним подобострастием посмотрел на Дона Хуана Иван, — не волен я вам советы давать. Вы император — вам и решать. Но если бы меня кто спросил...Сделав театральную паузу, референт уставился на мышь, что шебуршилась в дальнем углу императорских покоев.От охватившего его возбуждения Криптозоев аж затрясся весь.— Говори, Иван, говори!— Видите ли, какое дело, Ваше величество, — рассудительно начал Иван, — у нас в России правители обычно плохо кончают. Особливо императоры. Кто на бомбе подорвется, кого свои же приближенные втихаря ночью, придушат, а кого и пристрелят попросту. Нет, вначале их, понятное дело, все любят!..Референт хотел еще что-то добавить к сказанному, но император его уже не слушал.— Так что ж мне-то делать?! — взвопил благим матом Дон Хуан.Прежде чем ответить, Иван вздохнул озабоченно и окинул императора оценивающим взглядом — как будто «мерс» подержанный покупал.— Я так полагаю, Ваша величество, — неторопливо начал референт, — что для императора, так же, как и для спортсмена, главное — вовремя уйти.— Куда? — в отчаянии заломил руки Криптозоев.— Мир велик, — загадочно улыбнулся референт и, подойдя к занимавшей полстены карте мира, ткнул пальцем в один из тихоокеанских островов. — Сюда, к примеру. Чем плохое место?Дон Хуан взглянул на указанный островок, и в голове его мелькнула предательская, а может, совсем наоборот — спасительная мысль: «А в самом деле, почему бы и нет?.. »— Но как? — вновь обратился император к своему верному референту.— А вот тут уж, Ваше величество, как говорится, не извольте беспокоиться, — улыбнулся Иван. — Для такого случая у нас в России свое, что называется, ноу-хау имеется!Сказал это Иван и распахнул перед Криптозоевым платяной шкаф. А там, где прежде рубашки атласные, фраки да мундиры с позументами красовались, в которых император олигархов местных да послов заграничных принимал, висит только одно платье женское. Нежно-голубое, с оболочками и воротничком кружевным, крестиком вышитым. Взглянул на это платье Дон Хуан Криптозоев и понял, что иного пути у него нет.— Спасибо, — расчувствованно шмыгнул носом Дон Хуан и, не тратя время попусту, начал переодеваться.— Да не за что, — ласково улыбнулся Иван, глядя на то, как ловко натягивает на себя женское платье Криптозоев — будто всю жизнь лишь такую одежку и носил.Так и пропал невесть куда первый бессмертный император России.А второго уже не было. Кому ни предлагали, все отвечают:— Дураков нет!А в России Дона Хуана долго еще вспоминали. Все судили да рядили, удалось бы Криптозоеву Россию обустроить, подойди он к проблеме с другого конца. Ну, скажем, начни он не дороги строить да с дураками счеты сводить, а, скажем, олигархов мочить где ни попадя? Мнения на сей счет разделились.

РУКА ОБ РУКУ

Голова-комодНе помню точно, где я впервые прочитал о том, что человек не в состоянии осознанно контролировать более трех важных дел одновременно. Возможно, это был какой-то научно-популярный журнал, из тех, что сейчас уже не издаются, — я нашел его на даче и, прежде чем бросить в костер на растопку, удосужился прочитать страницу. Даже не прочитать, а просто скользнуть взглядом.Но мысль-то какая! Сногсшибательная!Если ты пытаешься удержать в голове более трех дел одновременно, то ни в одном из них успеха не достигнешь!Боже, когда я узнал об этом, я сразу понял, в чем причина всех моих неудач, — нужен строгий контроль за тем, что творится в голове. Сортировка нужна. Контроль и учет.Но, когда я рассказал об этом открытии двум-трем своим приятелям, меня на смех подняли.«Ты че, — говорят, — какой учет в голове? В голове как был кавардак, так он навечно там и останется! Голова — это штука такая, в которую без молотка и зубила лучше не соваться!»Ладно, думаю, попробую сам разобраться.Сел в кресло, телик выключил и задумался. Крепко задумался. Мыслей в голове бродит много, а что с ними делать?..Вот и я поначалу не знал!Не знал до тех пор, пока не понял, что все дело не в мыслях, а в самой голове. Голова должна быть организована соответствующим образом, чтобы в ней всегда был порядок. Пусть не идеальный, но такой, в котором я сам мог бы без труда разобраться. А собственно, кому еще в моей голове порядок наводить, как не мне? Как я скажу, так и будет!Вначале я попробовал организовать в своей голове систему учета на манер папки с досье, проложенной закладками, на каждой из которых указана соответствующая тема. Получилось красиво. Но пользоваться такой системой оказалось неудобно. Для того чтобы найти нужный раздел, приходилось порой пролистывать больше половины объема всей папки. А в ней чего только нет: и домашние дела, и работа, и отдых, и развлечения, и газета, прочитанная накануне, и фильм, что посмотрел пару дней назад, и рекламный щит, попавшийся на глаза утром по дороге на работу, ну и, естественно, кое-что интимно-личное.И тогда мне в голову пришла великолепнейшая мысль. Комод — вот идеальное приспособление для хранения самой разнообразной информации! Множество выдвигающихся ящичков, на каждом из которых указана тема — аккуратно, коротко и ясно. Можно одним взглядом окинуть все ящички и легко найти тот, что требуется.Боже мой, знал бы кто, какое облегчение я испытал после того, как впервые опробовал этот метод. Создав систему памяти-комода, я мог пользоваться только теми данными, которые мне были действительно необходимы в данный момент. Прочая же информация лежала себе спокойно в отведенных для нее ящичках, ожидая своего часа.Я входил в кабинет шефа и автоматически открывал ящичек с пометкой «Шеф», после чего четко и ясно излагал ему суть дела, которым занимался в настоящее время. Если же у него возникали вопросы по одному из прошлых дел, я тут же заглядывал в большую секцию с надписью «Архив» и быстро находил ящичек, на котором была проставлена соответствующая дата.Я встречался со своей девушкой и аккуратно приоткрывал ящичек, на котором большими ярко-красными буквами было красиво выведено «МОЯ ДЕВУШКА». После этого мне оставалось только говорить ей то, что она хотела услышать. Она улыбалась, и я был рад.А в голове у меня при этом было пусто, как в предутреннем небе, когда едва проснувшиеся пичуги только еще перебирают перышки на крыльях и негромко попискивают, пробуя голос. Вся информация была разложена по полочкам.Я заходил в магазин и открывал ящичек с пометкой «Покупки». И не было случая, чтобы я что-то забыл купить или допустил ошибку, рассчитываясь с кассиром, — в моем комоде имелся крошечный ящичек с пометкой «Калькулятор».Я больше не забывал ни про чьи дни рождения. Я никуда не опаздывал. Я помнил обо всех назначенных встречах. Я всегда был на высоте, поскольку имел в своем комоде персональные ящички на каждого, с кем мне хотя бы однажды доводилось встречаться, и в них я аккуратно укладывал все те крупицы информации, что мне удавалось собрать. Для того чтобы узнать, в каком ключе строить беседу с тем или иным человеком, мне достаточно было просто заглянуть в соответствующий ящичек. Я оправдывал все самые высокие ожидания, что возлагали на меня друзья, родные, клиенты и, что, пожалуй, самое главное, — шеф. Я был лучше всех.А в голове у меня было пусто, как в пересохшем колодце. Вся мысли и чувства были рассортированы и упакованы по своим ящичкам.Чтобы принять какое-то решение, мне не приходилось задумываться даже на секунду. Ящички моей памяти-комода выскакивали сами собой по мере того, как в них возникала необходимость.Но со временем я начал замечать некоторые странности.Как-то раз, обсуждая с шефом новое дело, я неожиданно для себя сказал: «Все будет так, как ты пожелаешь, дорогая». В другой раз, беседуя со старым другом, я ни с того ни с сего заявил, что не желаю больше иметь дел с таким проходимцем, как он. Ну а то, что я выдал однажды во время любовного свидания, попросту выходило за рамки всяких представлений о приличии. Прежде я даже и вообразить не мог, что способен использовать столь дикие формы словосочетания. Хотя в моем комоде имелся ящичек с пометкой «Ненормативная лексика. / Только для особых случаев».Так, решил я, должно быть, все дело в том, что какие-то материалы оказались в не предназначенных для них ящичках. Что ж, в любом хозяйстве рано или поздно приходится наводить порядок. Видимо, пришла пора и мне разобраться в своем комоде.Я взял недельный отпуск и уехал на дачу. Семь дней я не включал телевизор, не читал газет и ни с кем не разговаривал. Я был занят ревизией содержимого своей памяти-комода.К ужасу своему, я обнаружил, что в ящиках комода скопилось столько материалов, что годы ушли бы лишь на то, чтобы бегло просмотреть их все. Но главная проблема заключалась даже не в этом, а в том, что, глядя на некоторые ящички, я уже не мог вспомнить, что в них хранится и для чего я вообще когда-то их завел. «Собачья шерсть», «Хрустальная коза», «Бухта слез», «Снежный призрак». Что, скажите на милость, может находиться в ящичках с подобными надписями? Признаюсь, мне даже заглядывать в них было страшно.К исходу недели мне так и не удалось разобраться в своем хозяйстве. Хуже того, пытаясь разложить все по местам, я окончательно все перепутал. И, как результат, отказала автоматическая система открытия требуемых ящичков.Я пребывал в состоянии полнейшей потерянности, поскольку сам уже не мог контролировать процессы, происходящие в моей памяти-комоде. Я не имел представления о том, что за информация выскочит в следующую секунду из того или иного ящичка. Но мне пора было возвращаться в город, где меня ждали моя работа, мой шеф, моя жена... Простите, это ошибка: у меня нет и никогда не было жены.Единственное, что я сделал, прежде чем покинуть дачный домик и вновь окунуться в реальный мир, который теперь пугал меня, почти как геенна огненная, — это внимательнейшим образом просмотрел все ящички, дабы убедиться, что ни на одном из них нет бирки с надписью «Суицид». Хотя, конечно, это было слабым утешением — я перевернул все с ног на голову в своем комоде, и мысль о самоубийстве могла оказаться в самом неожиданном месте.После того как рухнула система, которую я считал непосрамимой... — то есть я хотел сказать непогрешимой, — жизнь моя покатилась под откос. И самым ужасным было вовсе не то, что я путал имена своих знакомых, номера телефонов и автобусные маршруты. И не то, что на меня стали странно посматривать те, кто прежде встречал с неизменной улыбкой. И даже не то, что после того, как я завалил пару беспроигрышных дел, шеф усадил меня за обшарпанный стол в дальней комнате офиса, где я должен был заниматься забыванием старых комплиментов... Простите, подшиванием старых документов. Весь ужас заключался в том, что я начал терять чувство реальности. Ткань бытия вокруг меня рвалась в клочья. Да и дней связующая нить также оказалась до безобразия непрочной. Я не знал, сколько ангелов может разместиться на кончике иглы. Не понимал, чем Империя Солнца отличается от Страны Советов. Недоумевал, чего ради Лютер запустил в Дьявола чернильницу. Я даже не помнил, что было прежде: курица или яйцо?.. Или, может быть, петух?А кто затеял охоту на снарка? И, собственно, что собой представляет этот самый снарк? Что в нем ценного: шкура, жир, спермацет?..Пытаясь удержаться на грани реальности, хотя бы в пределах того, чтобы стороннему наблюдателю казалось, что со мной все в порядке, я стал прилагать все усилия к тому, чтобы не позволять ящичкам моего комода открываться самопроизвольно. Я внимательно следил за комодом и, как только в ответ на какой-то внешний разрыхлитель... раздражитель тот или иной ящичек пытался выскользнуть из своей ячейки, я тут же подхватывал его и быстро задвигал на место. Занятие это требовало огромной сосредоточенности и отнимало так много времени, что я почти не обращал внимания на то, что происходило вокруг. В итоге одни начали считать меня мрачным мизантропом, другие — самовлюбленным кретином.Случалось, что, когда выскакивало одновременно несколько ящичков, я не успевал все их подхватить. И тогда их содержимое рассыпалось и перемешивалось. В такие моменты я сам себя боялся. А со стороны то, что творилось со мной, должно было выглядеть и вовсе полнейшей дичью. Конечности мои начинали совершать непроизвольные, абсолютно не согласованные между собой движения, смахивающие на пляску куклы-марионетки, зависшей в руках вусмерть пьяного кукловода. Выражения лица сменяли одно другое со скоростью, которой позавидовал бы профессиональный мим. А сопровождением всей этой невиданной клоунаде служил бурный поток из разорванных фраз и бессмысленного набора слов, удержать который я был не в состоянии. Стараясь как можно скорее положить конец этому безумию, я хватал все, что подворачивалось под руку, и заталкивал в ящики, уже не пытаясь разобраться, соответствует ли содержимое маркировке.Однажды, когда, оставшись в одиночестве, я в очередной раз предпринял заранее обреченную на провал попытку навести в комоде хотя бы какую-то видимость порядка, я обнаружил в ящике с маркировкой «Рабочий стол» раздавленный окурок. Окурок никак не мог принадлежать мне, поскольку я вообще не курю. Откуда же он появился в моем «Рабочем столе»? Так и не найдя ответа на этот вопрос, я кинул окурок в ящичек с названием «Хлам» и постарался забыть о нем.Но оказалось, что это было только начало. На следующий день я нашел в ящичке «Планы на будущее» — даже в сложившейся весьма непростой ситуации я внимательно следил за его содержимым — старый черепаховый гребень с тремя сломанными зубьями и клочком грязных седых волос. Вид у гребня был омерзительный. И, наверное, не имеет смысла говорить о том, что прежде я его никогда не видел.Уже через неделю, какой бы ящичек комода я ни открыл, меня почти наверняка ожидал неприятный сюрприз в виде выдавленного тюбика зубной пасты, разжеванной зубочистки, сломанной искусственной челюсти, грязного носового платка, нестиранных носков или чего-то еще в том же роде. В ящичке «Парковое хозяйство» я как-то раз обнаружил презерватив, к счастью, неиспользованный. В ящичке «Досуг» несколько документов слиплись из-за жвачки, которую кто-то в него выплюнул. А на бумаги в ящичке «Комплексные проблемы» кто-то и вовсе помочился.Создавалось впечатление, что окружающие меня люди приспособились использовать мою память в качестве мусорной корзины. И чем дальше, тем больше всевозможного мусора и никому не нужных, использованных вещей летело в ящички моего комода. И что мне было с этим делать? Выкинуть их было некуда, а чем больше ящичков я отводил под хлам, тем быстрее превращался из интеллектуала в мусорщика. Я попытался было прятать мусор под нужными мне материалами, но это привело к тому, что спустя какое-то время я уже и сам не мог разобраться, что в комоде действительно принадлежит мне, а что было подкинуто.Я все больше теряю связь с растительностью... Или с действительностью?.. И виновата в этом моя исключительность... Или же относительность?.. Поправьте меня, если я не прав, — сам я уже почти ничего не понимаю...Пробуждаясь в предрассветной мгле, пытаюсь отыскать в себе жгучее чувство надежды, но обнаруживаю лишь горький осадок сна... Нет, это не мои слова. Просто снова выскочил ящичек в правом верхнем углу комода, на котором написаны только две буквы «ОЭ».Кто бы мне сказал, что это означает?

В садуГалинаПервого января вся наша старая школьная компания собралась у Сыроедовых. Помимо наступившего наконец нового года была еще одна немаловажная причина для встречи: Галине, младшей дочери Анатолия и Марины, исполнилось два года. Случается, что дети рождаются в первый день нового года. А бывает, что и в лишний день високосного.Сама малышка плохо понимала, что происходит. Что это за суета вокруг нее, елки и праздничного стола? Впереди у Галки была бесконечная жизнь, и даты для нее еще не имели значения. Но, как бы там ни было, с ролью именинницы девчушка справлялась отлично. Одетая в роскошное темно-синее платье, с огромным голубым бантом на голове, Галина с чрезвычайно серьезным видом восседала на диване и время от времени благосклонно наклоняла кукольную головку, принимая очередной подарок.Когда подошла моя очередь возложить подношение к ногам маленькой богини, я вручил Галине куклу размером с нее саму, погладил по головке и шутки ради, подмигнув сидевшему рядом с дочерью отцу, спросил:— Ну как, Галочка, расскажешь нам, старикам, что чувствует девочка, когда ей исполняется два года?Галя очень серьезно посмотрела на меня большими карими глазами и ничего не ответила. Она вообще очень мало говорила. И только отдельные слова, не пытаясь связать их в осмысленные фразы. Все, что ей требовалось, Галя могла прекрасно объяснить жестами. В этом не было никакой патологии, просто девочка пока еще не видела вокруг себя ничего настолько важного, чтобы начать пользоваться всеми возможностями вербальной семантики. Толик так просто уверял всех, что чем позже ребенок начинает говорить, тем он умнее. Вот и на этот раз многозначительно-безмолвный ответ Галины на мой ничего не значащий вопрос привел Сыроедова в полнейший восторг. Толик громко засмеялся и, приобняв за плечи, прижал к себе дочку.— Понял. — Я улыбнулся и поднял руки, признавая свое поражение. — Но у меня есть еще один очень хитрый вопрос. — Я наклонился и таинственным полушепотом спросил у внимательно смотревшей на меня девочки: — А помнишь ли, Галя, где ты была, когда тебя с нами не было?И тут, к нашему с Толиком изумлению, Галина отчетливо и ясно произнесла:— Я была в саду.Причем сказано это было с таким серьезным видом, что оба мы на какое-то время обомлели.— Что ты сказала? — придя в себя, тут же спросил у дочери Сыроедов.Но в этот вечер Галина не сказала больше ни слова.АнтонСейчас трудно представить, что было время, когда имя Анатолия Сыроедова мало кому о чем-то говорило. А теперь...Наверное, и у вас во внутреннем кармане пиджака лежит миниатюрный приборчик со странным названием «Бодо». Да кто сейчас без него обходится? А помните, что творилось, когда запускали в серийное производство первую модель ауросканера Сыроедова? Представители серьезных академических кругов высказывали опасения, что под воздействием сыроедовского прибора в психоэмоциональном состоянии человека могут произойти необратимые изменения, которые непременно приведут к зависимости сродни наркотической. В конце концов было введено ограничение на использование ауросканеров лицами, не достигшими совершеннолетия. Сыроедов только посмеивался над противниками использования «Бодо», и, как показало время, прав оказался он.Кстати, название «Бодо» придумал Анатолий. Знаете, что значит это слово? Нет-нет, я имею в виду не официальную версию, гласящую, что слово «Бодо» имеет санскритский корень. Да будет вам известно, слово «Бодо» ровным счетом ничего не значит. Это было первое слово, произнесенное первенцем Сыроедова Антоном. Вот и все.Сыроедов любил повторять, что самые интересные идеи приходят ему в голову, когда он счастлив. Он действительно был очень счастливым человеком. И вопреки расхожему мнению ему страшно нравилась его смешная фамилия. Он даже пытался докопаться до ее исторических корней, но потерпел неудачу, вдрызг разругавшись со специалистом по генеалогии, доказывавшим ему, что «Сыроедов» — это значит «поедающий что-то в сыром виде». Сам Анатолий Михайлович Сыроедов был уверен, что правильная смысловая трактовка его фамилии сводится к словосочетанию «поедающий сыр».И еще Анатолий очень любил своих детей, которых называл не иначе, как соавторами всех научных разработок, сделавших имя Сыроедова известным каждому на планете Земля. Свою знаменитую систему сканирования ауры Сыроедов придумал на второй день после рождения Антона. Так, во всяком случае, утверждал сам Анатолий Михайлович.Придумал-то он ее, может быть, и за полчаса, но доработка прибора заняла около двух лет, притом что на Сыроедова работал научный отдел численностью в тридцать одну штатную единицу. Зато по окончании работы это была уже не просто система сканирования ауры, а сканер-корректировщик — знаменитый «Бодо-1».Как вы, должно быть, знаете, ауросканер Сыроедова снимает ряд физических показателей, определяющих психоэмоциональное состояние человека, и при необходимости слегка изменяет их. Ну, то есть если вам так плохо, что и жизнь не мила, «Бодо-1» чуть-чуть приподнимет вам настроение. Ровно настолько, чтобы вы перестали думать о суициде и сосредоточились на мысли о том, как это вы дошли до жизни такой. И все это в полностью автоматическом режиме, так что пользователь чаше всего ничего и не замечает. Просто была и исчезла вдруг засевшая в сердце заноза. Вроде как сама собой. А может быть, потому что день сегодня необычайно солнечный. Ну как можно грустить в такой день!Кстати, сыроедовский прибор также мог понизить градус выходящего за рамки приличия безудержного веселья. Но превратить радость в печаль или, наоборот, заставить забыть о горе «Бодо-1» был не в состоянии. Производители ограничили возможности ауросканера все по той же простой причине — неизвестно было, к каким последствиям может привести активное использование сыроедовского прибора. Позже, лет через пять, когда стало ясно, что все опасения напрасны, диапазон возможностей «Бодо» нового поколения с двухзначным серийным номером был значительно расширен.ДарьяК тому времени, когда, почитай каждый совершеннолетний житель Земли обзавелся миниатюрным ауросканером Сыроедова, сам Анатолий Михайлович уже работал над новым проектом.Вопрос, который поставил перед собой Сыроедов, нельзя было назвать оригинальным, но и к разряду простых он также не относился. Анатолий решил выяснить, что нужно человеку для счастья. Вот так, не больше и не меньше.А в семействе Сыроедовых вновь произошло пополнение — родилась дочка Даша. И Толик все свое внимание сосредоточил на младенце. Но наблюдал он за Дарьей не только как заботливый отец, но и как заинтересованный исследователь.И, как ни странно, Сыроедов быстро решил поставленную задачу. Впрочем, странным это может показаться только тем, кто не знал Анатолия так же хорошо, как мы, его старые друзья. Уж нам-то было точно известно, что ежели Сыроедов поставит перед собой какую-то цель, то непременно своего добьется. Одни из нас считают Толика гением, для которого в принципе не существует неразрешимых задач. Другие уверены, что Сыроедов настолько умен, что никогда не возьмется за задачу, не имеющую решения. Какого мнения придерживаюсь лично я? Извините, но вам я это не скажу.Одним словом, через полтора года Сыроедов получил универсальную формулу счастья: человек счастлив, когда получает то, чего у него нет, но что ему очень хочется. Скажете, это очевидно? Почему же только Сыроедов смог додуматься до такой простой вещи? Вот то-то и оно!Открытие свое Анатолий сделал, наблюдая за маленькой Дашей. Малышка тянула ручки ко всему, что ей казалось привлекательным, и начинала плакать, если достать желанный предмет не удавалось. Но стоило дать ей в руку погремушку, которая в данный момент была для нее самой необходимой вещью во Вселенной, как девочка тотчас же, забыв о слезах, счастливо улыбалась.Сыроедов внес необходимые изменения в очередную серийную модификацию «Бодо». Новый ауросканер обладал способностью давать импульс, воздействующий на периферийную нервную систему. В результате возникала цепная реакция нейроимпульсов, приводившая к тому, что даже законченный мизантроп вспоминал о том, как счастлив был он в детстве. В реальности продолжительность импульса была настолько короткой, что, как правило, человек не успевал ничего почувствовать, но при этом его психоэмоциональное состояние становилось более устойчивым, а взгляд на жизнь куда как оптимистичнее. Теперь он уже не взрывался лишь от того, что в переполненном транспорте кто-то наступил ему на ногу.Особо следует сказать о том, что импульс счастья, который ежедневно испытывает на себе каждый из нас, поскольку он и по сей день используется в приборах класса «Бодо», является записью нейроимпульсов дочери Сыроедова Даши в момент, когда девочка получила свой первый леденец на палочке.ГалинаТеперь самое время вернуться к началу истории.Странного ответа Галины на мой вопрос никто, кроме нас с Толиком, не слышал. Сколько мы ни бились, пытаясь разговорить девочку, она молчала и смотрела на нас с Сыроедовым взглядом, не просящим о снисхождении, а скорее насмешливым. Во всяком случае, так нам тогда казалось.Честно говоря, я не был склонен придавать большого значения словам двухлетней девочки, мне было просто любопытно, сможет ли Галя развить тему сада, в котором она якобы гуляла до своего рождения. Но не таков был Сыроедов.— Она что-то знает, — сказал мне Толик, когда мы наконец оставили Галину в покое и сели вместе с остальными за стол.— Что она может знать? — улыбнулся я, давая понять, что понял шутку.— Она помнит то место, где находилась до своего рождения, — убежденно прижал ладонь к столу Толик.— Брось, — насмешливо поморщился я. — К этому нельзя относиться серьезно.— Ты никогда не обращал внимание на то, какой умный, сосредоточенный взгляд у младенцев? — спросил Анатолий.Я задумался. Своих детей у меня не было, а чужих малышей я видел не так часто, чтобы всерьез заняться изучением того, что таилось в глубине их глаз. Честно говоря, я вообще считал, что у всех малышей выражение лица крайне глупое.— У большинства младенцев взгляд проживших долгую жизнь стариков, — склонившись к моему плечу, продолжал возбужденно шептать Сыроедов. — Потому что им известно такое!.. — Анатолий сделал жест руками, пытаясь показать то, чего не мог выразить словами. — Они знают все о жизни и смерти. Они знают, куда мы уйдем, когда покинем этот мир. Но они не могут ничего рассказать, потому что не умеют говорить. А к тому времени, когда они обретают дар речь, успевают все забыть. В этом и заключается ирония — мы живем, не помня своего прошлого и не зная, что произойдет с нами в будущем. Галя — это тот редкий случай, когда ребенок уже может что-то сказать и при этом еще что-то помнит из прошлой жизни.— Ты хочешь узнать, кем была Галя в прошлой жизни? — попытался пошутить я.— Нет, — отрицательно качнул головой Сыроедов. — Я хочу увидеть Рай!— Рай? — удивленно посмотрел я на Анатолия.— Ну да, — кивнул Толик. — Ты же слышал, Галина сказана, что была в саду.— Ты полагаешь, это был райский сад?— Ну а что же еще?— Не знаю... Может быть, это только ее фантазия?— Возможно, — согласился Анатолий. — Она просто не знала, как назвать то место, воспоминания о котором сохранились в ее памяти, поэтому и назвала его садом. Рай — это чисто условное понятие. Речь идет о месте, в котором пребывает сознание человека между двумя земными воплощениями.— Нирвана, — подсказал я.— Точно, — кивнул Сыроедов. — Галя не знакома с этим понятием, вот и начала рассказывать о саде.— Но, если следовать твоей логике, Галина забудет свой волшебный сад прежде, чем сможет рассказать о нем что-то внятное.— А я и не собираюсь ждать, — хитро улыбнулся Сыроедов. — Помнишь Лешкины рассказы про сны об армии?Еще бы не помнить! Лешка рассказывал, что после того, как он отслужил срочную, ему еще лет десять снились кошмары, в которых его по второму, а то и по третьему разу забирали в армию. Рассказчиком Лешка был гениальным, поэтому даже если эти сны казались ему самому кошмарами, то мы, слушая их пересказ, хохотали до упаду.— А при чем здесь Лешка? — не понял я.— При том, что Галка тоже видит свой сад во сне, — убежденно заявил Сыроедов.— Ну, допустим, видит, — не стал спорить я. — Но рассказать-то она о нем не может.— Зато я могу его увидеть.Я посмотрел на Анатолия, пытаясь понять, не шутит ли он? Да нет, как будто Сыроедов был абсолютно серьезен.— Как? — только и спросил я.— С помощью системы записи нейроимпульсов, которую я использовал, чтобы зафиксировать моменты счастья Дарьи, — объяснил Сыроедов. — Я сделаю запись сегодня же ночью. Потом останется только создать систему декодирования изображения, чтобы каждый смог увидеть Рай или Нирвану — то место, воспоминание о котором живет в каждом из нас до тех пор, пока мы не включаемся полностью в нашу земную жизнь.— Зачем? — поинтересовался я, накладывая себе в тарелку фирменный сыроедовский салат: судак, яблоки, свежие огурцы, яйца и майонез.Вопрос мой удивил Анатолия так, что он даже жевать перестал.— Что значит «зачем»? — Сыроедов положил на край тарелки вилку с наколотым на нее маринованным грибком. — Ты сам разве не хочешь увидеть Рай?— Не знаю, — пожал я плечами. — Вообще-то я атеист.— Я имею в виду не библейский Рай, — уточнил Сыроедов, — а то место, где пребывает наше сознание, ожидая нового телесного воплощения. Говоря другими словами, мы получим доступ к иному, более совершенному носителю информации. И это даст нам возможность по-новому взглянуть на мир и на свое место в нем.— А нам это нужно? — спросил я, решив до конца отыграть взятую на себя роль скептика.— Человек станет поистине свободным, только когда избавится от страха смерти.— Ты боишься смерти?— Нет, но многих этот страх преследует всю жизнь.— Возможно, — согласился я.— Я хочу заглянуть в сад, который видела Галка, — настойчиво повторил Анатолий.Я только плечами пожал — спорить с Сыроедовым бесполезно. Да и есть хотелось.СыроедовА вот теперь я расскажу о том, чего уж точно не знает никто, кроме меня.Сыроедов добился своего быстрее, чем рассчитывал. Да и странно бы было, если бы у Толика Сыроедова что-то вдруг не получилось. В ходе работы Анатолий решил, что создание декодера, позволяющего увидеть чужой сон на экране, займет слишком много времени, поэтому для начала он решил разработать систему, транслирующую запись донорского сна непосредственно в мозг реципиента. В этом, скажу я вам, весь Анатолий Сыроедов: то, что для других стало бы эпохальным открытием, — для Толика всего лишь вынужденная задержка в пути. Он непременно хотел добиться того, чтобы каждый смог увидеть картину райского сада на большом экране. И он непременно добился бы своего, если бы вдруг не решил остановиться. Можете такое представить — Сыроедов сказал себе «стоп»?Анатолий позвонил мне поздно вечером, около полуночи, и спросил, не могу ли я к нему подъехать. Голос у Сыроедова был такой, что я сразу подумал, не случилось ли чего. «Нет-нет, — заверил меня Анатолий, — просто нужно поговорить».Сыроедов был не из тех, кто в полночь приглашает гостей только затем, чтобы поговорить. Я понял, что нужно ехать.Сыроедов открыл дверь квартиры еще до того, как я поднялся на этаж.— Тихо, — сказал он шепотом. — Семейство спит.Я снял обувь в прихожей, и мы прошли в кабинет Анатолия.В комнате горела только настольная лампа рядом с компьютером. На экране какой-то график — четыре разноцветные синусоиды то переплетались, то разбегались в разные стороны. Анатолий сел на стул и, ткнув пальцем в клавишу, отключил дисплей.— Я сделал это, — произнес он шепотом, глядя на ослепший экран.— Что? — спросил я, хотя уже догадывался, о чем идет речь.Толик посмотрел на меня и улыбнулся жалобно, как будто прося извинения за то, что натворил.— Я заглянул в Галкин сон.— Ты видел сад, о котором она упомянула в день своего рождения?— Сад. — Сыроедов усмехнулся как-то странно, в совершенно несвойственной для него манере. — Она назвала это место садом, потому что не знала других слов.— А что это на самом деле?Сыроедов откинулся на спинку стула и закрыл глаза. То ли свет от настольной лампы изменил черты его лица, то ли Сыроедов и впрямь осунулся за то время, что мы не виделись?Анатолий всегда был худощавым. Но сейчас щеки его ввалились, тонкая кожа обтянула выступившие скулы, глаза запали, нос заострился. Так и тянуло сказать: как у покойника.Анатолий молчал. Я ждал, понимая, что если он сразу не ответил на мой вопрос, значит, на то есть причины.— Сначала я решил, что это ошибка, — все так же тихо, не открывая глаз, произнес Сыроедов. Если поначалу я думал, что Толик говорит шепотом, боясь разбудить спящую в соседней комнате жену, то теперь я понял, что он просто не может говорить громче из-за перехватившего горло спазма. — Я даже готов был смириться с тем, что у Гали какое-то серьезное психическое отклонение. Но я провел серию контрольных опытов. — Сыроедов чуть приоткрыл глаза и посмотрел на меня, как будто через щелку в ширме. — Я просмотрел сны пятидесяти трех детей обоего пола в возрасте от полутора месяцев до двух с половиной лет. Все они видят во сне одно и то же место. То, что Галка назвала садом. И чем младше ребенок, тем ярче образ. Когда я посмотрел сон полуторамесячной девочки, я понял, что если загляну глубже, то не смогу вернуться назад. — Анатолий обескураженно развел руками. Он попытался улыбнуться, но левую щеку свела судорога, и улыбка превратилась в уродливую гримасу. Толик прижал щеку ладонью. — Наверное, я бы сошел с ума, — прошептал он едва слышно, как будто глотая готовые вырваться рыдания.Выкатившаяся из-под века слеза скользнула по щеке, оставив влажный след.— Постой! — Я наклонил голову и провел пальцами по бровям. — Я не понял, о каком безумии идет речь? Что-то не так с транслятором?— Что-то не так со всеми нами. — Анатолий наклонил голову и спрятал лицо в ладонях. — Что-то не так с нашими представлениями о Рае и Аде, о добре и зле. — Он резко вскинул голову и посмотрел на меня. От его взгляда у меня мурашки по спине побежали. Так мог смотреть только человек, побывавший по ту сторону жизни и смерти и лишь каким-то чудом сумевший вернуться назад. Глядя на него, можно было подумать, что он не понимает, где он находится и что с ним происходит. — Возможно, мы выбрали себе не того бога.— Как это «не того»? — с трудом выдавил я из себя. Сыроедов как будто и не услышал меня.— Я видел то место, которое Галка назвала садом, — продолжал он, глядя мимо меня в пространство. — Чем-то оно действительно похоже на сад. Наверное, своей упорядоченной планировкой. Но это не райский сад. Нет. — Анатолий затряс головой так, будто пытался вытрясти забравшихся в волосы муравьев. — Это место — средоточие кошмара и боли. Когда ты находишься там, ужас становится главным и единственным смыслом твоего существования. Я не могу рассказать о том, что происходит в этом саду, потому что в человеческом языке нет для этого слов. Но поверь мне. — Сыроедов неожиданно крепко схватил меня за запястье. — Поверь!— Я тебе верю, — попытался успокоить я Анатолия. — Но, если это только ночной кошмар...— Ты ничего не понял, — не дослушав, снова с ожесточением каким-то затряс головой Сыроедов. — Это не ночной кошмар, а реальность, от которой все мы бежим, но которая все равно рано или поздно всех нас поглотит. Мы привыкли считать, что наша жизнь на земле наполнена страданиями, но чем больше мы будем страдать здесь, тем большую радость обретем после смерти в ином мире. На самом деле все не так. Совсем не так. Мы уже живем в Раю. Не знаю уж, за какие заслуги мы сюда попадаем, но только никому не дано вечно наслаждаться прелестями Рая. Приходит срок, и мы должны вернуться.— Куда? — спросил я так тихо, что сам себя не услышал.Должно быть, Сыроедов угадал мой вопрос.— Не знаю, — устало пожал он плечами. — Да и какое это имеет значение:— Верно, — кивнул я.Минут десять мы сидели молча. Я пытался осознать смысл услышанного. Сыроедов был жутко напуган, никогда прежде я не видел его в столь подавленном состоянии. И это служило лучшим подтверждением того, что ко всему им сказанному следовало отнестись с полной серьезностью. С другой стороны, сад, который попытался, но так и не смог описать Сыроедов, оставался для меня полнейшей абстракцией, не способной не то что напугать, а хотя бы вселить беспокойство в душу.Ну хорошо, теперь я знаю, что после смерти меня, да и не меня даже, а только душу мою, которая неизвестно что собой представляет, — ожидают вечные страдания. Или не вечные, а только до следующего земного воплощения?.. Хорошо, пусть будут вечные — все равно я не знаю, когда произойдет очередная реинкарнация. Может быть, для этого нужно сделать что-то героическое, — так я до геройских подвигов не охоч. Но все это будет потом. Конкретно — неизвестно когда. Так что это меняет в моей нынешней жизни? Подумав как следует, я пришел к выводу, что совершенно ничего.— И что ты обо всем этом думаешь? — прервал молчание Анатолий.— Не знаю, — качнул я головой. — Честное слово, не знаю.Сыроедов почесал ногтем переносицу.— Но ведь что-то нужно делать? Я приподнял бровь.— Зачем?— Ну, как же... — Сыроедов умолк, не закончив фразу.Кажется, он начал думать так же, как я.— Помнишь, ты сам как-то сказал, что дети знают больше, чем взрослые, только вот говорить не умеют?— Да-да, — быстро кивнул Анатолий.Он пытался, но все еще не мог ухватить нить моей мысли.— Мы должны учиться у детей.— Чему?— Тому, что они умеют лучше всего. Забывать.— Забывать... — Анатолий выпрямил спину, закинул правую руку за спинку стула, левую положил на затылок. — Забывать, — повторил он еще раз. — А знаешь, друг мой, — произнес он вдруг совершенно другим, уверенным и ясным голосом, — только что ты сделал гениальное открытие.— Да неужели? — улыбнулся я.Меня радовало не столько то, что Сыроедов назвал меня гением — а в его устах это была действительно похвала, а не насмешка, — сколько то, что я видел — Толик возвращается в свое обычное состояние.— Да-да, — дважды уверенно кивнул Сыроедов. — Ты первый понял, в чем заключается истинное счастье человека. Да и всего человечества в целом.— Честно говоря, я этого и сейчас не понимаю, — признался я. — А в чем оно? — В умении забывать.ГалинаАнатолий Михайлович поступил так, как сказал, — никого, кроме меня, он не посвятил в результаты своих исследований. Впервые в жизни Сыроедов официально признал, что потерпел поражение и работа, которой он занимался, ни к чему не привела.Но, что самое главное, со временем Анатолий как будто и правда сумел забыть о том, что видел в таинственном саду детских снов. Возможно, порой он видел его уже в собственном ночном кошмаре, но кому из нас не снятся дурные сны? Запомните: что бы вам ни приснилось — не придавайте этому значения.Прошли годы. Дети Сыроедовых выросли. Младшая, Галина, занялась ландшафтным дизайном и достигла на этом поприще немалых успехов. Нередко ее можно увидеть по телевидению. Вот только фамилию она сменила, сочтя ее неблагозвучной для представителя мира искусства. Состоятельные клиенты, среди которых немало знаменитостей, стоят к ней в очереди. Наверное, Галина действительно понимает толк в своей работе и вкладывает в нее всю душу. Но почему-то, когда я вхожу в любой из спроектированных Галкой садов, меня охватывает необъяснимое чувство какой-то древней, подсознательной жути. И появляется болезненное ощущение, как будто я пытаюсь что-то вспомнить и никак не могу.

РазлученныеОна выходит из третьего подъезда дома, что напротив. Каждый день в восемь—пятнадцать или минутой позже. Если, конечно, день не выходной. Летом на ней узкие темно-синие джинсы и пестрая майка. Если на улице прохладно, то еще и жакет, обычно светло-серый. Осенью, когда идет дождь, в руке ее зонт, коричневый с разводами, похожими на рисунок акварелью по мокрой бумаге. Зимой на ней синее пальто. Если очень холодно, то пятнистая шуба, натуральная, но не новая, поношенная. На голове — платок, реже — серый берет.Он наблюдает за ней из окна своей квартиры. Он не может понять, чем она так привлекает его. Не сказать, что она ослепительно красива — в толпе такая не бросается в глаза. И уже не молода — нет в ней того ослепительного очарования юности, что заставляет закрыть глаза на внешние изъяны. Он не знает о ней ничего, даже имени. Но все равно каждое утро он стоит у окна и смотрит, как она выходит из своего подъезда.Догадывается ли она о том, что он за ней наблюдает?Он провожает ее взглядом, пока она идет по узкой асфальтированной дорожке между домами. И только когда она сворачивает за угол соседнего дома, он хватает сумку и выбегает за дверь. Он так же, как и все, торопится на работу.Так происходит изо дня в день, с заведенным однообразием. Он хочет познакомиться с ней, узнать ее ближе, но почему-то не решается выйти на улицу чуть раньше, чтобы встретиться с ней и заговорить. И причиной тому вовсе не чрезмерная застенчивость. Он умеет знакомиться с девушками, у него никогда не было с этим проблем. Но встречи с ней он боится, хотя и сам не может понять почему. Его удерживает что-то на подсознательном уровне. Все должно идти своим чередом, говорит он себе. И, как ни странно, эти слова успокаивают его. Он не понимает, в чем тут дело, но чувствует, что поступает верно.Но однажды происходит нечто странное. В восемь—пятнадцать он, как обычно, подходит к окну и ждет ее появления. Но ее нет. Проходит минута. Другая. Дверь подъезда открывается, и из него вываливается толстая тётка в безумно-красной кофте, с двумя кошелками в руках.Он понимает, что происходит что-то неладное. Но у него нет времени на то, чтобы разобраться, в чем дело. Он опаздывает на работу.Он хватает со стула приготовленную с вечера сумку и, хлопнув дверью, выбегает на лестницу. Сбежав до первого этажа, он выбегает из подъезда и на всякий случай быстро оглядывается по сторонам. Дорожка между домами пуста. Ее нигде не видно.Он быстро идет по направлению к автобусной остановке.Свернув за угол дома, он видит, как к остановке подъезжает автобус.Подхватив сумку под мышку, он бежит и успевает точно к тому моменту, когда последний из ожидавших на остановке влезает в автобус через заднюю дверь. Чуть поднадавив на спину пассажира, оказавшегося перед ним, он тоже втискивается в переполненный автобус.Народу в автобусе так много, что он не стоит, а почти висит на задней подножке, цепляясь кончиками пальцев за поручень.Через две остановки в автобусе становится чуть свободнее. Он проталкивается на заднюю площадку, занимает место у окна и пытается достать из кармана талончик, чтобы оплатить проезд.— Простите, — слышит он у себя за спиной. — Вы не пробьете талончик?Он оборачивается и видит ее.Впервые он видит ее так близко. У нее небольшое круглое лицо с мягкими линиями подбородка и скул. Широко расставленные карие глаза, не очень правильной формы нос. Губы не совсем обычной формы — верхняя поджата, а нижняя немного оттопырена, — потрескавшиеся, как у ребенка, без следов помады. Темные волосы со стрижкой каре.Это именно тот случай, которого он так долго ждал. Все происходит само собой, без какого-либо участия с его стороны. Поток времени каким-то непостижимым образом свел их вместе.Она протягивает ему талончик и снова просит:— Пробейте, пожалуйста.Ну да, конечно, у него же за спиной компостер. Но прежде чем взять из ее рук мятый клочок бумаги, следует что-то сказать. Что-нибудь такое, что сразу заставит ее обратить на него внимание.Он не успевает ничего придумать. Что-то непостижимое происходит с миром вокруг него. На один миг все, что его окружает: пассажиры, заполнившие заднюю площадку автобуса, окрашенные в мерзкий красно-коричневый цвет поручни, деревья, мелькающие за окнами, и ее лицо — превращается в яркое разноцветное пятно.Такое можно увидеть на цветном фотоснимке, сделанном в тот момент, когда камера с уже открытым объективом резко дернулась в сторону. Или в кино, когда пленка начинает прокручиваться с такой скоростью, что удается различить лишь дрожащие очертания неподвижных предметов.Когда он приходит в себя, ее уже рядом нет.Автобус останавливается и открывает двери.Выглянув в окно, он вдруг понимает, что это его остановка, до которой, как он полагал, ехать еще минут десять. Он с извинениями начинает проталкиваться к выходу, стараясь не слушать брань, летящую ему в спину.Он успевает выпрыгнуть из автобуса за секунду до того, как двери захлопываются. Стоя на остановке, он непонимающе смотрит по сторонам.Все вокруг такое же, как и прежде, но ему почему-то кажется, что мир неуловимо изменился. Что произошло? Как случилось, что он не успел заметить, когда она вышла из автобуса?Эти вопросы не дают ему покоя целый день. Он размышляет над ними на работе, сидя за столом и механически перекладывая бумаги, в автобусе по дороге домой и дома, сидя на диване и тупо глядя в телевизор, показывающий очередное шоу для имбецилов.Он не может найти ответа.Вернувшись вечером домой, она продолжает думать о том странном парне в автобусе, которого она попросила пробить талончик. Он посмотрел на нее и замер на месте. Он не делал вид, что не замечает ее и не слышит ее слов, обращенных к нему. С ним действительно произошло что-то очень странное. Он стоял неподвижно, словно манекен. Лицо его окаменело. И даже глаза не моргали. А его невидящий взор был устремлен туда, где стояла она до того, как ее оттеснили в сторону.Кто-то другой взял из ее руки талончик и прокомпостировал его. Она машинально поблагодарила, но продолжала при этом смотреть на странного парня, замершего у окна.Доехав до своей остановки, она вышла. А он так и остался стоять на месте.Когда она, оглянувшись, последний раз взглянула на него через оконное стекло, ей показалось, что он хочет ей что-то сказать, но не может решиться. Но, конечно же, это не могло стать объяснением его необычного состояния.В мире происходило нечто странное. Но пока еще она не может понять, какое она имеет к этому отношение.На следующий день все приходит в норму.Она выходит из подъезда в положенное время. Он провожает ее взглядом, хватает приготовленную с вечера сумку и выбегает на улицу. Он даже не пытается ее догнать.В автобусе она все время смотрит по сторонам, но так и не замечает того странного парня, на которого обратила внимание вчера. И от этого на душе у нее делается легко. Она вновь чувствует себя спокойно и уверенно. Как всегда.Неделю все идет в соответствии с заведенными правилами. Ни он, ни она не пытаются нарушить порядок вещей, установленный самим мирозданием. Они находятся на грани понимания того, что должно произойти, но пока не рискуют даже заглянуть за нее.Однажды он решает, что далее так продолжаться не может.Он занимает место у окна, уже держа в руках приготовленную с вечера сумку. И, едва лишь дверь подъезда, из которого должна появиться она, приоткрывается, он бросается к двери.Он с размаха хлопает дверью и даже на секунду не задерживается, чтобы убедиться, что замок защелкнулся. Это уже не имеет никакого значения. Он бежит вниз по лестнице, придерживаясь рукой за перила, перепрыгивая сразу через две ступени.Вылетев из подъезда, он видит ее, идущую в сторону автобусной остановки. Она не прошла еще и половины пути до угла соседнего дома, и у него есть возможность догнать ее, прежде чем она исчезнет из виду.Закинув сумку на плечо, он бросается следом за ней.В пяти шагах от угла дома он ее догоняет.Переходя с бега на шаг, он делает пару глубоких вдохов, чтобы дыхание выровнялось.Он уже знает, как следует начать разговор. Сначала он извинится за то, как неучтиво вел себя в автобусе, когда она попросила его пробить талончик. Это было неделю назад, но почему-то у него даже не возникает сомнений в том, что она помнит это странное происшествие... Впрочем, в разговоре его лучше назвать забавным. Ну а потом он представится, она назовет свое имя, он поинтересуется, где она работает, и разговор завяжется сам собой.Но он успевает произнести только одно слово:— Извините...Она оборачивается. На губах ее появляется улыбка. Скорее — приветливая. Вне всяких сомнений, она его узнала.Но прежде, чем он успевает продолжить начатую фразу, она замирает на месте. Не останавливается, а именно замирает. Ее правая нога вынесена немного вперед и не касается асфальта даже каблуком. Кажется, что все тело при этом опирается только на левую ногу. Но в таком положении, да еще при том, что тело ее развернуто вполоборота назад, невозможно устоять более одной-двух секунд.Он внимательно смотрит на нее и замечает множество других странностей. Прядка темных волос, отлетевшая в сторону в тот момент, когда она обернулась на звук его голоса, так и осталась висеть в воздухе. На лице застыла странная полуулыбка, которой не найти определения, поскольку это не окончательная фаза, а лишь промежуточная стадия начавшегося мимического движения. Глаза ее похожи на тонкие полупрозрачные пластинки стекла, в которых невозможно уловить никакое выражение.Происходящее пугает его настолько, что он не знает, что делать. В растерянности он оглядывается по сторонам. Мир вокруг него тот же, что и всегда. Ловя дуновения легкого ветерка, вяло шевелится листва на деревьях. В траве снуют воробьи. Всякий раз, когда один из них что-то находит, поднимается жуткий гам — находкой желают овладеть все его находящиеся поблизости собратья. Где-то неподалеку хлопает дверь подъезда. На третьем этаже в доме напротив женщина распахивает окно. Яркий солнечный лучик, отразившийся от стекла, заставляет его чуть отвести голову в сторону.— Игорек! — громко кричит женщина. — Домой!Должно быть, из распахнутого окна тянет запахом подгоревших котлет.Он снова смотрит на нее.Она неподвижно стоит в прежнем положении. И даже выражение ее лица не изменилось ни на йоту.Он протягивает руку, желая коснуться ее, но тут же отдергивает. Он испытывает непонятный страх. Ему кажется, что если он коснется ее, то произойдет нечто непоправимое. Быть может, она упадет, словно потерявшая опору кукла. Или рассыплется в прах. Даже подумать об этом жутко.Но что-то ведь нужно делать!Он снова быстро смотрит по сторонам. Поблизости не видно ни одного человека. Даже женщина, звавшая не так давно спрятавшегося неизвестно где Игорька, исчезла, захлопнула окно.Ему страшно оставить ее одну. Но одновременно он испытывает ужас от того, что каждая минута промедления может оказаться для нее роковой. Нужно немедленно позвать на помощь! Нужен кто-то, кто сможет понять, что происходит!Он бросается в сторону автобусной остановки, где непременно должны быть люди.Пробежав несколько шагов, он сворачивает за угол. Впереди он видит небольшой стеклянный павильончик автобусной остановки, рядом с которым стоят люди — человек десять, — ожидающие автобуса.Неожиданно он останавливается, словно налетев на невидимую стену. Он живо представляет себе, как подбегает к автобусной обстановке и взахлеб начинает рассказывать опаздывающим на работу людям о том, что за углом дома на дорожке стоит девушка, на его глазах превратившаяся в застывшую статую. Что они подумают о нем? Ответить на этот вопрос довольно просто. А что он сам думает о себе? Уверен ли он в том, что видел? Не пригрезилась ли ему застывшая девушка? Разве такое возможно?Нет, прежде чем бежать на остановку и поднимать шум, нужно убедиться в том, что все обстоит именно так, как он себе это представляет.Он разворачивается и бежит назад.Выбежав из-за угла дома, он видит дорожку, ведущую к двум расположенным напротив друг друга подъездам, в котором живут он и она. На дорожке никого нет.Он в растерянности смотрит по сторонам. Девушки, которую он оставил здесь полминуты назад, нигде не видно.Он проводит ладонью по лбу. Ладонь становится влажной от пота. День обещает быть жарким.Идя по асфальтовой дорожке к остановке, она слышит у себя за спиной быстрые шаги. Она незаметно оглядывается. Ее догоняет тот самый странный парень, что ровно неделю назад, лишь взглянув на нее, превратился в изваяние. Ей интересно, что с ним произойдет на этот раз, и она замедляет шаг. Он догоняет ее.— Извините... — слышит она у себя за спиной и тотчас же, не дожидаясь продолжения, оборачивается.Она видит немного растерянное лицо парня и хочет ободряюще улыбнуться ему. Но в тот же миг мир вокруг теряет резкость и превращается в импрессионистское полотно, которое пытаешься рассмотреть со слишком близкого расстояния. Ни одного четкого предмета, лишь цветные пятна и расплывающиеся контуры, за которыми можно только угадать серые громады домов. Небо выглядит так, словно это неровная голубоватая глазурь, на которую смотришь, сидя внутри праздничного пирога. И тишина. Неестественная, лишенная жизни, не похожая ни на что тишина.Это странное состояние длится всего одно мгновение. Когда она, тряхнув головой, приходит в себя, парня рядом с ней уже нет. Она немного удивлена тем, что произошло и что он исчез столь внезапно.Оттянув манжет, она бросает взгляд на часы. Время диктует свои правила игры — она уже почти опаздывает.Каблучки ее туфель дробно стучат по асфальту, выбивая ритм Вселенной. Она торопится на автобусную остановку.Он пытается найти разумное объяснение тому, что происходит, но ничего обнадеживающего в голову не приходит. Он уверен, что не бредит и не страдает галлюцинациями. Он действительно видел и ощущал то, что происходило в моменты встречи с ней. И только с ней. Больше нигде и никогда с ним не случалось ничего подобного.Он думает о том, что только вместе они могут разобраться в странных явлениях, сопровождающих их встречи. Но он снова лишь наблюдает за ней издали, не рискуя подойти и заговорить. Он старается подметить что-то необычное в ее внешнем виде, в поведении, в манере двигаться — что-то такое, что не присуще другим людям. Но ничего этого нет. Только он один почему-то выделил ее из огромной людской массы. И никто более в целом мире не знает о том, что происходит между ними.Он приходит к выводу, что самый простой способ решить все проблемы — поговорить с ней по телефону.Достать ее телефонный номер оказывается не так сложно. Достаточно поговорить со старушками, усаживающимися под вечер на скамейке возле подъезда.Да, они знают молодую симпатичную девушку. Она живет на седьмом этаже. Переехала не так давно, с полгода назад. А прежде там жила другая женщина, уже в летах. Кем ей доводится девушка, они не знают. Но зато знают, как звали прежнюю хозяйку квартиры. Номер телефона?.. Бабушки переглядываются между собой. Затем внимательно рассматривают молодого человека, словно пытаются понять, можно ли ему доверять. Бабушка в вишневом кримпленовом платье поднимается со скамейки и, сказав: «Погоди», скрывается в подъезде. Вишневая старушка возвращается минут через пять и вручает ему клочок бумаги, на которой карандашом написан телефонный номер.Ей известно о том, что он собирается позвонить.Старушки не преминули сообщить о приятном молодом человеке, справлявшемся о ней, и она сразу догадалась, кто это был. Теперь каждый вечер, вернувшись с работы, она с нетерпением ждет его звонка. Ей интересно: кто этот парень, каждая встреча с которым заканчивается самым непостижимым образом?Ее влечет к нему, словно ребенка к коробке, в которой, как ему достоверно известно, находится нечто совершенно необыкновенное, но вот что именно, он пока еще не знает, и взрослые до срока запретили ему даже заглядывать под крышку. Но он не звонит.Сидя у окна, он мнет в руке клочок бумажки, на которой записан ее телефонный номер. Он не может решиться снять трубку телефона. Что-то останавливает его. Какая-то сила, которая, как он начинает понимать, находится не в нем самом, а где-то вовне.Она подходит к окну и, отдернув штору, пытается угадать окно, из которого он смотрит на нее.Он видит ее в окне, срывает трубку с телефонного аппарата и начинает торопливо нажимать кнопки. Ему не нужно заглядывать в шпаргалку: номер он помнит наизусть.В трубке раздается длинный гудок свободной линии.Один, другой, третий...Он стоит у окна, держа возле уха телефонную трубку, из которой доносятся пустые, бесконечно длинные гудки, и смотрит на нее. Она так же неподвижно стоит у окна, придерживая рукой край шторы, как будто и не слышит звонка надрывающегося у нее за спиной телефона. Или же он звонит не ей? Старушка, сообщившая номер телефона, могла ошибиться.Десятый, одиннадцатый, двенадцатый звонок...Он начинает терять терпение. Хотя пока все еще на что-то надеется. Непонятно только, на что именно. Она по-прежнему стоит у окна. Если бы она слышала звонок телефона и хотела на него ответить, то давно бы уже сделала это.Она смотрит на окна противоположного дома, пытаясь угадать, за каким из них находится он. Она не может понять, почему он не звонит?Неожиданно за спиной у нее раздается длинная, кажущаяся оглушительно громкой в пустой квартире трель телефонного звонка. Она бросается в коридор, где на тумбочке возле вешалки стоит телефонный аппарат.Еще до того, как долгая тишина сменяется вторым звонком, она срывает с телефонного аппарата трубку.— Алло!..Двадцать третий, двадцать четвертый, двадцать пятый звонок...Ждать далее не имеет смысла.Он отворачивается от окна и кладет трубку на рычаг.Он разочарован. Наверное, он уже никогда не станет предпринимать новых попыток заговорить с ней.— Алло!..Она слышит в трубке частые прерывистые гудки отбоя.Она медленно кладет трубку на рычаг.Какое-то время она стоит на месте, глядя на умолкший телефонный аппарат.Затем она подходит к окну и плотно задергивает шторы.В очередной раз две галактики счастливо разошлись, едва избежав столкновения. Для того, чтобы предотвратить гибель тысячи миров, кому-то пришлось потрудиться. В конечном итоге вмешательство на низшем уровне межличностных отношений привело к изменениям законов небесной механики высшего порядка. И теперь положение временно стабилизировалось.В свое время наиболее прозорливые из людей поняли, что все в мире находится в тесной взаимосвязи и расположение звезд и планет влияет на каждого из них, определяя не только характер, но и судьбу. Но почему-то никому не пришла в голову мысль о том, что существует и обратная зависимость. Хотя, казалось бы, это очевидно.Выбирать всегда нелегко. Но разве не стоят миллиарды спасенных жизней судеб двух человек, которым не суждено быть вместе?Она сидит в кресле, глядя на экран включенного телевизора. Движущиеся по нему фигуры представляются ей бесплотными тенями, чей нескончаемый безумный танец лишен всякого смысла.Она ждет звонка.Он берет телефонную трубку и снова набирает номер.

Завтра, вчера, всегдаСтранник не помнил начала, как не помнит никто из живущих минуты своего рождения. Не знал он ничего и о том, кто и по какой причине обрек его на вечное скитание по бесконечной дороге времени. Что это — дар или наказание? Или, может быть, просто игра случая? Глупая шутка судьбы? Но, если так, что такое судьба? Кто или что стоит за этим словом? Есть ли хоть какой смысл в том, что перед его всегда широко открытыми, как будто чему-то удивленными глазами проходит вся история человечества?Когда? Кто? Зачем? Почему? Кто? Когда?..Все эти вопросы возникли, чтобы больше уже никогда не отпускать, позже, когда Странник в полной мере осознал свою уникальность, свою непохожесть на остальных, на тех, кто окружал его, жил рядом, говорил на понятном ему языке, рос, старился и исчезал, уходя во тьму, в небытие.Какое невероятно огромное количество синонимов придумано для слова «смерть», думал Странник. Казалось бы, почему не называть вещь своим именем? Тем более что и слово само по себе, без привязки к тому, что оно значит, вовсе не плохое — мягкое, перекатывающееся между языком и небом, словно переспелая ягода черники, вот-вот готовая лопнуть. Но нет же, для обозначения такого простого и ясного понятия появлялись и появляются все новые и новые эвфемизмы, как будто, изменив имя, можно обмануть и саму смерть, старуху с косой — почему именно старуха? и отчего с косой, а не, к примеру, с топором? да мало ли еще существует способов и средств лишения жизни, — или черного всадника на вороном коне, — все те же вопросы.Пытаться обмануть смерть — все равно что надеяться обмануть время. Смерть — любая, даже если она приходит до срока — порождена временем. Это уж Странник знал точно. Сколько раз он сам пробовал обмануть время, пока не понял всю тщетность таких попыток. Скорее всего, эти игры были просто ребячеством, чем-то вроде юношеской пробы сил. Но это было давно.Давно, недавно — Странник всегда улыбался, когда произносил или слышал эти слова. Для него они не имели смысла. Недавно превращается в давно с той же неумолимой предопределенностью, с какой день переходит в ночь, сегодня — в завтра. Значение имеет только последовательность, в которой происходят события.Странник видел все начиная с рождения Мира. Он не стремился запоминать даты. Зачастую от того или иного события, изменившего ход мировой истории, у него в памяти оставался всего лишь один яркий образ: взмах руки, тень на стене, чей-то разорванный криком рот, слово, брошенное мимолетом в толпе. Но даже так, пропуская мир сквозь свои ощущения, как через крупное сито, вылавливая только то, что просто невозможно упустить, Странник чувствовал, как его память превращается в огромную, бездонную могилу, в которую пласт за пластом ложатся миллионы жизней.Он знал, что переживет всех — всех до последнего в этом Мире. Нет, до предпоследнего, потому что последним будет он сам. И что произойдет тогда? Где закончится и закончится ли когда-нибудь его путь? Есть ли конец у того, что не имело начала?Стремясь найти ответ, Странник ускорял шаг по дороге времени. Это было единственное, что он мог сделать. Он шел все быстрее, а ему казалось, что картина Мира вокруг него тоже ускоряет свой бег. Люди дергали руками и ногами, как марионетки в руках сумасшедшего кукольника, механизмы давились выплевываемыми клубами дыма и пара и взрывались, не выдерживая напряжения, война превращалась в одну нестерпимо яркую вспышку, проглатывающую целую страну. И не было этому конца.Странник бежал, а мимо него проносился яркий цветной гобелен с бессмысленным, неразборчивым узором. И когда все краски на нем слились в одну, когда прекратилось раздражающее мелькание света и тьмы, Странник понял, что ему никогда не достичь конца дороги времени. У него оставался последний шанс попытаться найти ответы на мучающие его вопросы — он должен вернуться к началу.Странник остановился. И в тот же миг что-то с силой толкнуло его в спину — так, что ему пришлось сделать несколько шагов вперед, чтобы удержаться на ногах. Он снова остановился, и вновь повторился толчок. На этот раз толчок не был неожиданностью, и Странник устоял на месте. Но сила, давившая в спину, становилась все сильнее — время влекло Странника за собой помимо его воли. Чтобы ослабить все возрастающий напор времени, Странник сначала опустился на колени, потом лег на дорогу плашмя. И все равно всей поверхностью вжавшегося в дорожную пыль тела Странник чувствовал, как время медленно, но все так же неумолимо тащит его за собой.Оттолкнувшись локтями, Странник развернулся лицом назад и поднялся на ноги. Страшный удар в грудь, от которого оборвалось дыхание, опрокинул его на спину. Но он снова поднялся и, по-бычьи выставив голову вперед, сделал шаг назад. Оказалось, что до начала пути было, не так далеко — всего один шаг. И, сделав его, Странник наконец понял, кем он был. Но последняя мысль его потонула в неудержимом водовороте времени.Страннику показалось, что тело его взорвалось, но на самом деле время, замкнувшись в кольцо, свернулось вокруг него в невероятно тугую спираль, сжимавшуюся все туже и плотнее, до тех пор, пока не превратилось в ничто.Невозможно было понять, как долго это длилось, поскольку времени не существовало. Следовательно, можно сказать, что в тот же самый миг в месте, где исчезли Странник и время, родился, разлился и затопил все вокруг новый временной поток.И снова была дорога времени.И опять по ней шел Странник, ищущий ответы на еще не заданные вопросы.

Свой МарсОсталось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время? Человечество оказалось на краю гибели. Лучшие сыны Земли, первыми принявшие бой с инопланетными захватчиками, пали смертью героев...Махрюта недовольно поморщился.— Слушай, кончай, а?Паренек тщедушного телосложения, сидевший по другую сторону костерка, умолк на полуслове, сжался в комок и испуганно посмотрел на Махрюту.— Кончай, — повторил Махрюта, на этот раз почти ласково. Приподняв голову, он всей пятерней почесал шею под торчащей во все стороны сивой бородой. — Надоело.Парень втянул голову в плечи и спрятал руки в рукава черного драпового полупальто. Вид у одежки был такой, точно служила она уже не первому хозяину, но все равно пальтишко оставалось добротным и, должно быть, теплым. С завистью глядя на пальто своего случайного компаньона, Махрюта поежился от пробиравшего ночного холода и плотнее запахнул старый армейский бушлат с оторванным воротником и прожженной на локте дырой. Без бушлата хана бы ему была. А ведь на прошлой недели чуть не проиграл его в карты Рябому.— Ты чего все бубнишь-то? — беззлобно поинтересовался Махрюта у парня. — Все войны у тебя какие-то да чудовища. Ты, часом, не спятил, а?— Я писатель, — тихо ответил парень.— А, ну тады понятно. — Махрюта степенно огладил ладонью бороду. — Не иначе как фантаст?Парень уставился на Махрюту удивленно.— Как вы догадались?— Тю! — усмехнулся Махрюта. — Да вашего брату знаешь скока туточки побывало? И не сосчитать! Только те, другие, дородные все были. А ты субтильный какой-то. И одежка у тебя потасканная.Махрюта подозрительно прищурился.— Я — начинающий, — смущенно признался парень.— А, ну тады другой разговор, — кивнул Махрюта. — Начинающему завсегда нелегко.Парень испуганно посмотрел по сторонам, как будто только сейчас понял, что оказался в совершенно незнакомом месте.— Где мы?Вокруг только тьма одна, лишь крошечная площадка, освещенная огнем чахлого костерка.— На Марсе, — произнес Махрюта так, словно не было в этом ничего необычного.— На Марсе? — растерянно повторил следом за ним парень.— Ну да, на Марсе.Махрюта взял лежавшую на камне палку и поворошил ею костер. К темном небу взлетел сноп рыжих искр.— Нет, — нервно дернул подбородком парень. — Этого не может быть.— А ты туда глянь. — Махрюта обугленным концом палки указал на небо. — Вишь, две луны. Одна — Фобос зовется, другая — Деймос. Ты на Земле когда-нибудь такое видал, а?Парень запрокинул голову и удивленно разинул рот.— Но этого не может быть, — произнес он, точно заклинание, которое могло вернуть его домой.Махрюта усмехнулся и поправил на голове вылинявший заячий треух.— Марс — безжизненная планета, — с надеждой посмотрел на Махрюту парень.Прежде чем что-то сказать в ответ, Махрюта вытянул из кармана носовой платок в крупную синюю клетку и, подхватив за ручку закопченный котелок, снял его с огня.— Ты Брэдбери читал? — спросил он у парня.— Кого? — переспросил тот.— Рэя Брэдбери, — повторил Махрюта, доставая из-за пояса алюминиевую ложку. — «Марсианские хроники».Парень отрицательно покачал головой.— Да ну? — Махрюта озадаченно почесал ложкой затылок. — Выходит, ты чукча?— В каком смысле? — не понял парень.— В том смысле, что чукча не читатель, чукча — писатель, — сказал Махрюта и рассмеялся.Парень обиженно засопел.Откуда-то из-за спины Махрюта достал две алюминиевые миски.— Кашу будешь?Парень с сомнением посмотрел на котелок, заполненный серой комковатой массой.— Какая каша? — поинтересовался он.— Вестимо какая, — усмехнулся Махрюта. — Марсианская! Другой у нас не бывает.Парень еще раз заглянул в котелок и отрицательно качнул головой.— Ну как знаешь.Махрюта отставил одну миску в сторону, а в другую перелил половину содержимого котелка. Поставив миску на колени, он принялся с аппетитом уписывать марсианскую кашу.— Это действительно Марс? — осторожно спросил парень.— Ясный перец, — кивнул Махрюта.Парень глянул на небо. Две луны — факт, от которого просто так не отмахнешься.— И здесь живут люди?— А то кто ж еще? — усмехнулся Махрюта.— Марс. — Парень повозил руками в пыли вокруг себя. — Почему же об этом никто не знает?— Кому надо, тот знает, — веско заметил Махрюта. Но парень, похоже, ничего не понял, поэтому Махрюта счел нужным добавить:— Все дело в том, что у каждого свой Марс. Брэдбери почитай.— Откуда на Марсе люди? — недоумевающе развел руками писатель. — Как они сюда попали?— Кто как.— А вы сами как здесь оказались?Махрюта хмыкнул как-то совсем уж неопределенной, качнул головой — ну дурак! кто же ему скажет, как на Марсе оказался?! — и снова принялся за кашу.— А как вас зовут?Махрюта недовольно сдвинул брови.— Я же у тебя имени не спрашиваю.— А я и не скрываю.— Помалкивай лучше. — Махрюта облизал ложку и сунул ее за пояс. — Сам-то помнишь, как сюда попал, а?Парень озадаченно прикусил губу.— Вот то-то и оно. Сперва подумай, а опосля уж спрашивай.— И что же, мы здесь навсегда? — осторожно поинтересовался парень.— Ты — нет, — уверенно заявил Махрюта.— Почему вы так думаете?— Не твой это Марс. — Махрюта снова поворошил палкой костер. — По ошибке ты здесь оказался. Видать, одежка тебя подвела.Парень непонимающе посмотрел на свое пальтецо, но ничего не сказал. Он снова ничего не понял, а Махрюта не стал объяснять.— Скоро домой вернешься, — только и сказал он.— Когда? — тут же спросил парень.— Почем я знаю? — пожал плечами Махрюта. — Как время твое выйдет, так и вернешься.Парень быстро глянул по сторонам.— Потерял чего, а? — насторожился Махрюта.— Мне ведь никто не поверит, что я был на Марсе.— Вестимо дело, не поверят, — согласился Махрюта.— Но как же так? — растерянно посмотрел на него парень. — Я ведь еще здесь. Значит, могу захватить с собой доказательства! Дайте мне что-нибудь! — умоляюще протянул он руку.— Каши хочешь? — спросил Махрюта. — Марсианская.Парень с сомнением посмотрел на котелок с кашей. В черном небе вспыхнула яркая зеленая звезда.— Смотри, — указал палкой на звезду Махрюта. — Это за тобой.Парень затравленно огляделся по сторонам. Не найдя ничего лучшего, он схватил с земли первый попавшийся камень и сунул его в карман пальто.Махрюта неодобрительно цокнул языком. Не спеша поднявшись на ноги, он отошел во тьму, чтобы набрать веток для костра, который уже почти прогорел. Когда он вернулся, парня возле костра не было. Только черное поношенное полупальто лежало в двух шагах от костра.Махрюта кинул ветки в костер. Ногой отодвинув в сторону котелок с недоеденной кашей, он снял бушлат, аккуратно свернул его и положил на землю. Подобрав пальто, оставленное фантастом, Махрюта пару раз встряхнул его, чтобы выгнать чужой дух, придирчиво оглядел со всех сторон и только после этого надел. Обнова сидела на нем как влитая. Одобрительно хмыкнув, Махрюта застегнул пальто на все пуговицы. Пошарив в карманах, он нашел горстку мелочи, грязный носовой платок, спички, мятую полупустую пачку «Золотой Явы» и бурый ноздреватый камень — кусок марсианского грунта. Сигареты и спички Махрюта сунул обратно в карман. А деньги кинул в темноту — кому они нужны на Марсе!

Смысл жизни по Юрию Семецкому(Утерянная глава из романа «Полет мотылька»)Предгрозовая тьма накрыла город, будто плотным верблюжьим одеялом укутала. Время только к полудню, а кажется, ночь подступила к порогу.Таисия притаилась за чахлым кустиком боярышника. Днем сюда даже ребятишки, решившие в прятки поиграть, не залезали, но в темноте вряд ли кто обратит внимание на застывшую неподвижно девушку. Зная о том, что скоро начнется дождь — да не просто дождь, ливень! о таком еще долго вспоминать будут! — Таисия заранее надела легкий полипластиковый плащ до колен, естественно, черного цвета, и капюшон на голову накинула. Девушка едва заметно шевелила губами, не то шептала что-то неслышно, не то беззвучно напевала. Мотор стоявшего возле подъезда черного «Мерседеса» уже заведен, а значит, ждать оставалась недолго. Девушка осторожно поглядывала по сторонам, но тот, кого она надеялась увидеть раньше других, все не появлялся. Знать бы еще, с какой стороны он покажется!Быстрой уверенной походкой из подъезда вышел человек. В тусклом свете фонаря лица его не было видно, но и без того ясно — Калихин. Геннадий Павлович Калихин собственной персоной. А кто же еще, если не он? Стоявший у машины капитан службы охраны предупредительно распахнул дверцу. Калихин на ходу пригнул голову и нырнул на заднее сиденье.Минута, другая, третья...Люди в машине о чем-то разговаривали.Наконец свет в салоне погас, и машина рванула с места.Таисия ждала этот момент и все равно так и не смогла понять, откуда выскочил Семецкий. Как он оказался прямо перед машиной? Казалось, старик материализовался из воздуха, точно привидение. Но на этом его сходство с призраком заканчивалось. В ярком свете фар Таисия отчетливо видела, как старик раскинул в стороны руки, в ужасе разинул рот и грохнулся на капот машины. Ей даже показалось, что она услышала глухой удар, когда Семецкий головой ткнулся в лобовое стекло «Мерседеса». Стекло, как ни странно, осталось цело.Омерзительно заскрипели тормоза, и машина замерла на месте.В небе прогрохотал гром, огромная изломанная молния разорвала черные тучи. Первые крупные капли дождя застучали по капюшону прячущейся за кустом девушки.Из машины выскочил водитель, как будто его пинком оттуда вышибли. Обхватив тело старика за пояс, он начал стаскивать его с капота. Стащить-то он его стащил, но вот что дальше делать, судя по растерянному виду, не знал. Так и стоял, поддерживая бездыханное тело под мышки, пока из машины не раздался командирский рык:— Хватит там возиться! Брось его! Поехали! Водитель оттащил тело старика в сторону, положилна землю и быстро вернулся в машину. Таисия видела, как, сев на прежнее место, шофер провел ладонью по мокрому лицу. У нее самой лицо было сухим, но девушка неосознанно повторила жест сидевшего в машине человека. Зачем? Быть может, пыталась почувствовать то же, что и он.— Поехали! — рявкнул кто-то находившийся в машине, не иначе, как сам полковник Рыпин.Машина сорвалась с места, блеснула мокрой крышей в свете фонаря и скрылась за поворотом.Девушка посмотрела на часы. Сколько все это заняло времени? Минуту? Или чуть больше?Дождь становился сильней, вода заливалась за края капюшона.Таисия бросилась к тому месту, где лежал Семецкий. Она должна была убедиться, что на этот-то раз он точно умер. Ноги скользили по мокрой земле. Выбежав на тротуар, девушка замерла в немом изумлении. Семецкий сидел на неровно уложенном бордюрном камне и вроде как в задумчивости почесывал затылок.Такого просто не могло быть!Она знала...Она была в этом уверена!А старик между тем приподнял голову и посмотрел в ее сторону. Удивительным было уже то, что в кромешной тьме, когда не видно даже деревьев за пределами желтых кругов, очерченных на мокрой мостовой тусклыми уличными фонарями, Таисия видела едва ли не каждую заполненную водой морщинку на лине Семецкого и улыбку — добрую, всепрощающую улыбку, появившуюся на лице старика, когда он махнул ей рукой:— Ну, иди сюда...Таисия сделала шаг вперед, осторожно, как будто боясь, что асфальт под ногой враз превратится в грязь болотную, и вдруг сорвалась с места, побежала к сидевшему на бордюре старику, которому, конечно же, требовалась помощь.— Ты чего это, девонька — удивленно посмотрел на Таисию Семецкий, когда та принялась ощупывать его, спеша отыскать переломы и вывихи.— Не беспокойтесь, Юрий Михайлович, — не прерывая своего занятия, постаралась успокоить старика девушка. — Все будет хорошо. Я помогу вам добраться до квартиры, и мы вызовем «Скорую». Вы можете подняться на ноги?— А что ж. — Семецкий на удивление легко встал. Только сейчас Таисия обратила внимание на то, чтона лице у него не было ни ссадин, ни кровоподтеков. Хотя должны бы быть после того, как старик лицом въехал в лобовое стекло «Мерседеса».Девушка попыталась поддержать старика под локоть, но Семецкий сам галантно подхватил ее под руку и повел к подъезду.— Видала, как меня машина сбила? — как будто даже с гордостью спросил Семецкий, пока они поднимались на третий этаж.— Да, — коротко кивнула девушка.— Здорово получилось, — довольно улыбнулся Семецкий. И, требуя подтверждения, обратился к своей спутнице: — Так ведь?— Конечно, — снова кивнула вконец растерявшаяся Таисия.А сама подумала: быть может, у старика шок? Вот и несет ахинею всякую. И боли пока не чувствует. Что ж, вполне приемлемое объяснение, если нет лучшего.— Ты сама-то откуда взялась? — спросил Семецкий. Сначала Таисия хотела ответить что-нибудь вродетого, что случайно, мол, проходила мимо, увидела, как машина сбила старика, и решила, что ему может потребоваться помощь. Но потом подумала: а какого черта? В конце концов, она уже назвала его по имени-отчеству. А значит, ни о каком «просто так» и речи быть не могло. Хотя если старик, как о нем рассказывают соседи, полный маразматик... Ну, тогда ему и вовсе все равно.— Я сотворила этот мир. — Голос девушки прозвучал спокойно, вполне обыденно, ничего, мол, особенного.К величайшему удивлению Таисии, заявление, которое должно было повергнуть в немое как минимум изумление всякого здравомыслящего человека, ничуть не удивило Семецкого.— Ну, тогда все ясно, — улыбнулся старик. — А то я все думаю, отчего последнее время помехи так и прут?Теперь пришел черед Таисии удивляться. И она сделала все как следует — подняла брови и в недоумении уставилась на старика.— Какие еще помехи?— Ну, например, дождь сегодня я не заказывал, — недовольно махнул кистью руки Юрий Михайлович. — Я хотел, чтобы все произошло при ярком солнечном свете, дабы ни у кого уже не осталось сомнений, что я наконец отдал богу душу.— Зачем? — растерянно спросила Таисия. Старик по-отечески ласково посмотрел на девушку и вставил ключ в замочную скважину.— Как звать-то тебя, девонька?— Таисия.— Ну а меня ты знаешь. — Семецкий повернул ключ в замке и широко распахнул дверь. — Прошу!Таисия переступила порог и оказалась в длинном полутемном коридоре огромной коммунальной квартиры. Большая часть выходящих в коридор дверей приоткрыта любопытными соседями.— Знакомься, Таичка. — Семецкий широко взмахнул рукой. — Эта милая толстушка — Венера Марсовна Одина. Тот худой тип с кастрюлькой в руках — Марк Захарович Шпет, штатный стукач. Дальше по коридору из-за двери высовывается всклокоченная голова старика Потемкина — гнуснейшего типа. Напротив него выглядывает из своей комнаты Сивкин, единственный счастливый обладатель телевизора в нашей квартире. — Закончив представлять соседей, Семецкий посмотрел на гостью. — Впрочем, ты всех их, наверное, знаешь?— Да, — согласилась девушка. — Только Венеру Марсовну представляла иначе.Венера Марсовна улыбнулась так, будто ей сказали комплимент.Таисия откинула на спину капюшон и тряхнула влажными волосами.— Блондиночка, — удовлетворенно прошамкал беззубым ртом Потемкин.— Кем же она вам приходится, Юрий Михайлович? — поинтересовался Шпет.— А не твое собачье дело, — мило улыбнулся в ответ Семецкий. — Мало тебе, что Калихина сдал?Марк Захарович демонстративно хлопнул дверью.— Ну, пойдем, пойдем. — Семецкий запустил руку под плащ, который Таисия расстегнула, обвил рукой талию девушки и повлек ее в направлении своей комнаты.Посмотрев на Семецкого, Таисия с удивлением отметила, что выглядит он уже не таким старым, как на улице. Морщины на лице остались, но кожа уже не свисает мятыми складками, мешки под глазами сделались меньше, и на мокрой лысине, которую Семецкий то и дело вытирал ладонью, проклюнулся легкий пушок.Поворот ключа — и девушка оказалась в крохотной комнатушке, выглядевшей именно так, как и должно выглядеть жилище одинокого старика. Кое-как застеленная узкая панцирная кровать, тумбочка с кучей лекарств и недопитым стаканом воды, покосившийся столик, два табурета, стул у стены, на спинке которого висят пиджак и брюки — должно быть, костюм для особых случаев, — в воздухе плотный, застоявшийся запах нестираных носков, прокисшего молока и лекарств.— Выходит, ты тоже сновидец? Таисия обернулась.Человек, стоявший у нее за спиной, вне всяких сомнений, был Семецкий. Только этот Семецкий лет на тридцать моложе того, которого несколько минут назад на улице сбила машина. Его даже и стариком-то не назовешь — лет пятьдесят, не больше.— Я вопрос задал, — напомнил Семецкий.— Нет, — растерянно качнула головой Таисия. — У меня другая методика.— Ясно.Семецкий шагнул в сторону. Рядом с ним была стена, но он шел так, словно ее не существовало. И стена исчезла. Крохотная комнатушка превратилась в веранду небольшого, уютного, картинно милого патио. Ухоженный садик с фонтанчиком в центре окружала невысокая глинобитная стена. В ослепительно-голубом небе — цвет показался Таисии немного неестественным — висели легкие белые облачка, похожие почему-то на ангельские крылышки. Воздух пронзительно чист и напоен волшебными ароматами, для которых даже опытный парфюмер не смог бы подобрать названия. Над цветами порхали огромные, с крыльями размером с ладонь, переливающиеся всеми мыслимыми и немыслимыми цветами бабочки. Сад заливал солнечный свет, но веранда пряталась в тени высокой черепичной крыши. И, как ни странно, на веранде не то что не было жарко, а, напротив, ощущалась даже легкая прохлада.Таисия поняла, что она уже ничего не понимает.— Прошу вас, сеньорита.Семецкий, молодой красавец, одетый в костюм понимающего толк в хороших вещах кабальеро, предлагал девушке плетеное кресло. Рядом находился стол с фруктами и прохладительными напитками. Таисия сделала шаг, почувствовала шелест материи и, глянув вниз, увидела длинный подол белого кружевного платья. На кисти левой руки у нее висел сложенный веер. И она готова была поклясться, что в волосах у нее высокий резной гребень. Поднимать руку, чтобы проверить свою догадку, Таисия не стала, дабы не выставлять себя полной дурой. Она подошла к столу, не очень умело подобрала подол платья и села.Семецкий улыбнулся, рукой отвел в сторону короткую шпагу на левом боку и опустился в кресло напротив.— Квас? Пепси? Кола? Боржоми? — предложил он даме.— Для начала — объяснения, — ответила Таисия. Семецкий снова улыбнулся — все та же открытая и полностью обезоруживающая улыбка.— Это структура сна восьмого порядка.Чтобы скрыть растерянность, Таисия не спеша сняла с руки веер и положила его на краешек стола.— Чей же это сон?— Мой. — Семецкий как будто удивился даже. — Чей же еще?— Насколько мне известно, теорией многомерных снов занимался ваш сосед, Геннадий Павлович Калихин. Тот самый, которого увезла сбившая вас машина. И, кстати, он был уверен, что опасно проникать даже в структуру сна четвертого порядка — есть риск остаться там навсегда.Семецкий поставил на большое блюдо огромный ананас, и роскошный фрукт сам собой распался на дольки, как будто невидимый, но очень ловкий лакей несколько раз ножом взмахнул. Взяв сочную дольку, Семецкий откусил кусочек золотистой мякоти.— В созданной мною структуре сна четвертого порядка Калихин действительно открыл все основополагающие законы теории многомерных снов. За это его в конце концов и упекли в охранку.— Насколько мне известно, полковник Рыпин собирается использовать Калихина в собственных целях.— Бог с ним, — беспечно махнул рукой Семецкий. — Пусть использует.— То есть как это «пусть»! — взвилась Таисия. — Весь ваш мир летит в тартарары, а вы говорите «пусть»?Слушая девушку, Семецкий невозмутимо доедал дольку ананаса. Когда же она завершила свою гневную тираду, он положил корочку на тарелочку и аккуратно вытер руки белоснежной салфеточкой.— Мой мир, — как ты можешь заметить, дорогая, никуда не летит. Напротив, он на удивление стабилен и спокоен. Смею тебя заверить, Таичка, я, как никто другой, уверен в завтрашнем дне. И знаешь почему?Семецкий сделал паузу, давая Таисии возможность задать вопрос. Но девушка обиженно молчала. Тогда Семецкий взял в руки большую, янтарного цвета и так же, как янтарь, кажущуюся почти прозрачной грушу и стал неторопливо срезать с нее ножом кожицу. Очистив грушу, он положил ее на тарелку, нарезал дольками и, отложив в сторону нож, взял в руку двузубую серебряную вилочку. Отправив в рот первый кусочек янтарной груши, Юрий Михайлович блаженно зажмурился.— Так почему же? — спросила Таисия.Прежде чем ответить, Семецкий наколол на вилочку другую дольку груши.— Потому что теорию многомерного сна создал никакой не Калихин, а ваш покорный слуга.Юрий Михайлович вновь умолк, чтобы насладиться изысканным вкусом.— Так ничего и не поняла? — спросил он, взглянув на притихшую девушку.Та только головой качнула из стороны в сторону.— Я открыл многомерную структуру сна. — Сказав это, Семецкий непринужденно взмахнул кончиками пальцев — это, мол, ерунда, подожди, еще и не такое услышишь. — Я на практике доказал, что число структур сна, вложенных одна в другую, наподобие матрешки, бесконечно огромно. Я первым выдвинул и теоретически обосновал гипотезу, что любой мир, в том числе и тот, который все мы прежде считали единственно реально существующим, есть не что иное, как чей-то сон. А следовательно, для того чтобы мир был таким, каким тебе хочется его видеть, достаточно научиться управлять своим сном. Как легко догадаться, из структуры сна высшего порядка можно управлять структурами сна более низкого порядка. Калихин полагает, что совершил прорыв, добравшись до структуры сна четвертого порядка, я же сижу себе преспокойно в восьмой и только посмеиваюсь над ним. А знаешь почему?Таисия уже знала, что тянуть время не имеет смысла, а потому сразу спросила:— Почему?Семецкий придал лицу таинственное выражение. В этот миг на лице его появились и почти мгновенно исчезли тонкие усики и острая бородка испанского гранда.— Потому что на самом-то деле никакой Калихин не сновидец. И, более того, ни бельмеса не смыслит в теории многомерных снов. Вся известная тебе история Калихина — сплошное надувательство. Вернее, сложная, многоходовая партия, задуманная и аккуратно разыгранная мною. Я в отличие от Калихина живенько смекнул, какие системы и ведомства заинтересуются в первую очередь моим открытием.— И подставили вместо себя Калихина, — закончила Таисия.И прищурилась. Недобро.— Ошибаешься, дорогая. — Семецкий щелкнул пальцами и окинул взглядом стол. На этот раз ничто не привлекло его внимание, и он, откинувшись на спинку кресла, сложил руки на груди. — Я всего лишь создал структуру сна четвертого порядка, которую все задействованные в ней лица с легкостью приняли как единственно возможную реальность. Знаешь почему? — На этот раз Семецкий ответил на вопрос, не дожидаясь, когда его повторит девушка: — Потому что их это устраивает!Юрий Михайлович описал рукой широкий круг — Таисии почему-то показалось, что он хотел таким образом земной шар изобразить, — и звонко щелкнул пальцами.— Я ведь и тебя обманул. — Подавшись вперед, Семецкий поставил локоть на край стола и прищурился лукаво, ну прямо не сновидец какой-нибудь, а вождь мирового пролетариата! — Признайся, обманул ведь?Девушка сочла за лучшее промолчать.— Собственно, я все это затеял не ради развлечения. Для того, чтобы охранка меня из виду потеряла. Теперь полковник Рыпин уверен, что ему нужен именно Калихин. Сам Геннадий Павлович тоже считает себя мастером сновидения. А Семецкий — старый, выживший из ума маразматик, живущий на нищенскую пенсию, — кому он, спрашивается, нужен?— А что будет, когда Рыпин поймет, что Калихин ничего не смыслит в теории многомерных снов? — спросила Таисия.Вид живописно разложенных на столе фруктов наконец-то возымел на нее действие. Девушка потянулась к свешивающейся с блюда, как на картинах Рубенса, виноградной грозди и отщипнула пару ягодок, одну из которых тут же кинула в рот. Вкус у винограда оказался просто изумительный, никогда прежде Таисия не пробовала такого. Казалось, будто не виноградину зубами раскусила, а глоток домашнего «Саперави» сделала.— Полковник Рыпин никогда ничего не поймет, — с уверенностью заявил Семецкий. — Он будет с восторгом слушать всю ту чушь, что станет нести Калихин, и, быть может, ему даже удастся воплотить в жизнь что-то из этих бредней. Но прыгнуть выше головы он не сможет, как бы ни старался. И даже я здесь ни при чем — менталитет у него такой, полковничий. На всякий случай я все же хотел разыграть комедию с собственной смертью. Но не выходит ничего, хоть ты тресни! — Семецкий в сердцах звонко хлопнул себя по обтянутому черными панталонами бедру. — Сегодня, между прочим, была уже третья попытка. Все время находится кто-то, кто после смерти видит меня живым. Да, видно, есть здесь какая-то недоработка.— А о Калихине вы подумали? — Таисия сорвала с виноградной грозди еще несколько ягодок и сделала это с таким видом, будто жемчужины, украшавшие темно-синее болеро Семецкого, обрывала. — Вы ведь жизнь человеку сломали!— Ай-яй-яй! — насмешливо покачал головой Юрий Михайлович. — Какой же негодяй этот Семецкий! Только о себе и думает! — Взмахнув рукой, Семецкий прямо из воздуха поймал пинтовый стакан с эмблемой пива «Гиннесс», под завязку наполненный кофейно-темным напитком, и аккуратно поставил его на стол. — А ты знаешь, дорогуша, кем был этот Калихин прежде? До того, как я за него взялся? — Он сделал глоток пива, довольно причмокнул губами и усмехнулся, посмотрев на растерянное лицо девушки. — Вот то-то и оно, что не знаешь. А коли так, лучше помолчи. — Семецкий тяжело вздохнул и удрученно головой покачал. — Эх, молодежь... Все бы вам только рубить сплеча да резать по живому.Если Таисия и смутилась, то лишь самую малость.— И ради чего все это? Чтобы сидеть здесь? — Взмахом руки девушка отметила сразу и садик, и фонтанчик, и прилегающую к нему тенистую веранду. — В тенечке? Фрукты трескать да пивко попивать?— Между прочим, я это для тебя устроил. Не нравится, пожалуйста.Семецкий щелкнул пальцами, и они очутились в темной подворотне. Оба одеты в ужасающего вида лохмотья. Таисия к тому же еще и босой оказалась, а земля под голыми пятками холодная, между прочим. Сидели они на обрывках гофрированного картона, столом служил перевернутый ящик, газеткой застеленный. На газетке — початая бутылка водки, два мятых пластиковых стаканчика и селедочный хвост. В довершение всего воняло в подворотне отвратно — сгнившим мусором да мочой.— Ну! — Семецкий с бодрым видом поднял стакан. — Вздрогнем, Тайка!Девушка поняла, что еще минута — и она расплачется. Семецкий тоже это понял и сделал все как было.Оказавшись за столом с фруктами, Таисия тут же схватила большой спелый персик и впилась зубами в сладкую сочную мякоть.— Ну как? — осторожно поинтересовался кабальеро Семецкий.Рот девушки был набит спелой мякотью персика, наверное, именно поэтому она только головой мотнула. Хотя не исключено, что ей просто нечего было сказать. Ежику маленькому понятно, что куда приятнее сидеть на тенистой веранде в миленьком патио в обществе галантного кавалера, нежели пить водку в вонючей подворотне в компании с не проспавшимся как следует после вчерашней попойки бомжом.— Вот и я о том же, — кивнул Семецкий, верно истолковавший вполне красноречивое молчание девушки. — Эх! — Юрий Михайлович вытянул ноги, закинул руки за голову и, блаженно прищурившись, посмотрел на небо.— Скажите, — осторожно обратилась к хозяину Таисия. — Вы что же, так и собираетесь прожить всю жизнь?— Как это «так»? — не понял Семецкий.— Во сне?— Ну а что ж тут поделаешь, — развел руками Семецкий, впрочем, без особого сожаления, — если жизнь — это сон. А ежели так... Слыхала историю про Чжуанцзы, которому приснилось, что он стал мотыльком? Как по-твоему, кем лучше оказаться — Чжуанцзы, которому снится, что он мотылек, или мотыльком, которому снится, что он Чжуанцзы?Таисия не очень поняла вопрос, но все же ответила:— Я бы предпочла остаться человеком.— А по-моему, что одно, что другое — никакой разницы. — Семецкий, казалось, вот-вот рассмеется.— И все же у жизни должен быть какой-то смысл, — продолжала копать в прежнем направлении девушка.— Само собой, — согласился Юрий Михайлович.И снова сделал паузу. Так что стало ясно: сам-то он этот пресловутый смысл давно уже постиг.— Так в чем же он? — спросила полушепотом девушка.Прежде чем ответить, Семецкий приосанился, одернул на себе болеро, сделал глоток пива и провел пальцем по губам.— Видишь ли, дорогая моя, жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно стыдно за сны, которые тебе снятся.И все.И ни слова больше.Таисии казалось, что она вот-вот поймет, что хотел сказать ей Семецкий, но — тщетно! — понимание ускользало, подобно угрю, когда пытаешься поймать его в мутной воде, — только пальцы по чешуе скользят.Семецкий посмотрел на мучительно прикусившую губу девушку и одарил ее улыбкой бодхисатвы.— Попробуй редиску, — предложил он.Таисия машинально глянула на стол, где было все, что только душа могла возжелать. Не было только редиски. И в этот миг на нее снизошло просветление. И поняла она, что есть Дао. Но не произнесла она ни слова и впредь никому о том не говорила. Потому что Дао, выраженное словами, — это уже фигня какая-то, а не Дао.

Сезон открытКнига, внешне почти не отличавшаяся от десятков других, стоявших рядом, корешок к корешку, на полке магазина, привлекла мое внимание по нескольким причинам. Во-первых, хотя я и стараюсь следить за тем, что происходит в современной отечественной фантастике, имя автора было мне незнакомо. Во-вторых, название романа казалось слишком длинным по сравнению с привычными заголовками из двух слов, сразу же дающими ясное представление о том, что за книгу ты взял в руки, — «Духи Войны», «Тень Дракона», «Хозяева Канализации», «Штангенциркуль Прораба». Именно в таком написании — оба слова с большой буквы. На искушенного читателя сей грамматический выверт, на первый взгляд совершенно бессмысленный, производит сильное впечатление. В-третьих, книгу выпустило издательство «Новая космогония». Не могу сказать, что все прочитанные мною книги названного издательства были бесспорными шедеврами, однако в отличие от многих других «Новая космогония» находится в постоянном поиске, за которым, как мне кажется, стоит вовсе не стремление объять необъятное, а всего лишь желание представить на суд читателей нечто отличное от продукта массового потребления. В конце концов, книга — это не аспирин, и совсем не обязательно хвататься за нее всякий раз, как засвербит в затылке.А вот обложка у книги была вполне традиционная — огромный экран компьютерного монитора, из которого вылезает диковатого вида тип с жуткой улыбкой, с головой выдающей очередного претендента на наследство славного клана Потрошителей.Впрочем, компьютер имеет самое непосредственное отношение к сюжету романа Семена Горохова «Сезон охоты на литературных критиков», о котором и пойдет речь.Роман начинается неспешно, размеренно и спокойно. В первой главе детально — на мой взгляд, так даже слишком подробно — описывается один вполне обычный день из жизни Ивана Петровича Стрелкина, который, как можно понять, как раз и является главным героем повествования. Утром Иван Петрович просыпается, идет в туалет, чистит зубы, принимает душ, бреется, готовит себе на завтрак яичницу, которая у него изо дня в день непременно подгорает... И так далее в том же духе. Все эти бытописания были бы невообразимо скучными, если бы их не перемежали внутренние монологи героя, которые резко контрастируют с теми привычными, заученными почти до автоматизма движениями, что он при этом совершает. Оказывается, что по профессии Иван Петрович — писатель, вполне успешный в коммерческом плане, но жаждущий при этом еще и официального признания своего литературного таланта. А признания-то все нет и нет, хотя новые книги выходят с завидным постоянством. Иван Петрович уверен в том, что немалая доля ответственности за то лежит на литературных критиках, которые ну никак не желают принимать всерьез его творческие потуги. Временами он даже склоняется к мысли, что существует некий заговор литературных критиков, поставивших перед собой цель погубить его творческую карьеру. Душевные муки Ивана Петровича описаны с удивительной психологической глубиной и пониманием сути проблемы. Порой даже возникает вопрос: не скрывается ли сам автор за образом столь ярко представленного нам лирического героя?Под вечер писатель Стрелкин оказывается в небольшом кафе, куда частенько заглядывают как литераторы, так и критики. Вот тут-то как раз и начинает затягиваться тугой сюжетный узел. Иван Петрович подсаживается к столику, за которым уже устроились трое знакомых ему писателей, и между ними завязывается разговор, предметом которого является сидящий в другом конце зала критик Планов. Постепенно беседа переходит на тему критики как таковой, выясняется, что у каждого из литераторов имеются свои обиды на представителей сей славной профессии, все грустно головами кивают, прикладываются в очередной раз к кружкам с пивом, как вдруг...Да, вот она, сакраментальная фраза «как вдруг», после которой что-то непременно должно случиться. Не отступает от канонов и Семен Горохов. Вдруг писатель Лебядкин под большим секретом сообщает своим приятелям, что в Интернете существует некий сайт, на котором размещены коротенькие резюме на каждого из ныне здравствующих литературных критиков. Каждый заглянувший на сайт имеет право бросить черный или белый шар в корзину того или иного критика, но только один. Критик, набравший определенное количество черных шаров, не погашенных белыми, исчезает с сайта. И одновременно исчезает из жизни. Просто исчезает—и все. Куда, как — никому не известно. В качестве примера Лебядкин приводит имена двух известных критиков, которые уже месяца три как в воду канули. Естественно, никто не воспринимает рассказ Лебядкина всерьез, но тот упорно стоит на своем и в конце концов предлагает провести эксперимент, суть которого заключается в том, что сегодня, по возвращении домой, каждый из приятелей должен зайти на указанный сайт и кинуть черный шар, ну, скажем, тому же критику Планову — дружеских чувств к нему не испытывает никто.Иван Петрович вспоминает об этом разговоре только на следующее утро. Его разбирает любопытство, он достает из кармана бумажку с адресом и входит в Интернет. Найденный сайт оказывается именно таким, как и описывал его Лебядкин. Иван Петрович находит страничку, посвященную критику Планову, и ничтоже сумняшеся отмечает курсором ячейку, в которой нарисован черный шар. Страница критика Планова исчезает с сайта.Умело отвлекая внимание читателя на мелкие, незначительные детали, автор заставляет его так же, как и своего героя, поверить в то, что вся эта история с сайтом не более чем глупая шутка. Тем неожиданнее оказывается известие о том, что критик Планов и в самом деле исчез.С этого места стиль изложения резко меняется, становится более динамичным и жестким. Автор, прежде предлагавший фразы длиной в абзац, начинает работать короткими, рублеными предложениями. История приобретает характер психологического триллера с элементами детектива.Исчезновения следуют одно за другим. Обиженные писатели спешат наказать своих обидчиков, бросая черные шары в их корзины на сайте. Но пропадают уже не только критики — в Интернете появился аналогичный сайт, посвященный авторам. Однако свято место пусто не бывает, и на смену исчезнувшим деятелям стило и клавиатуры невесть откуда являются новые. Вскоре процесс приобретает лавинообразный характер: авторы стремятся избавиться от критиков, критики же стараются как можно скорее изничтожить всех авторов. И лишь немногие пытаются разобраться в том, что происходит и как вообще подобное стало возможно. Не стану пересказывать историю поисков истины, дабы не лишать читателя удовольствия самому разобраться во всех хитросплетениях сюжета. Скажу только, что именно эта часть романа является самой интересной и наиболее тщательно прописанной. Умело ведя детективную линию, автор при этом не забывает и о взаимоотношениях писателей и критиков, с чего, собственно, и начался роман. Все их взаимные упреки автор — полагаю, не без лукавства — сопровождает цитированием как тех, так и других. И получается, что одни других стоят. Вот лишь несколько примеров из богатой коллекции ярких цитат, приведенных в тексте романа.«Прекрасный, чарующий образ красавицы-женщины в полном расцвете пышной, лучезарной красоты и молодости встает перед нами. Ярким пламенем горит ее любовь, пока не омраченная ничем, и легко уходит она от мужа и сына, вся поглощенная могучим чувством. А затем наступает реакция, пышный цвет любви вянет, и молодая женщина кончает жизнь на полотне железной дороги, под поездом, изуродовавшим ее прекрасное тело, полное кипучей жизни».«Роман мельчает и распадается, если все его органы не признают в качестве ядра неразрывный скелет, присутствие которого заметно в самых беспорядочных движениях, которые они себе позволяют, и который всегда — посредством вьющейся вглубь и вширь арабески — заставляет их признавать его тайное владычество».Так изъясняются критики из романа Горохова.А вот так пишут сочинители:«Подойдя к воротам, я, не обнаружив никаких признаков приспособлений для стука в дверь, просто забарабанил в нее кулаком. Затем, на всякий случай, несколько раз добавил пару ударов ногой».«Те скудные запасы воздуха, что удалось набрать выдохшимся в погоне легким, застряли у нее в горле вместе с криком».«Следователь отдела внутренних дел был поднят практически с постели, в которую он уже собирался улечься».«Опознание трупа затрудняется сильно обезображенной головой».«Сон этот был профессиональный, с рождения никем не обладаемый».Что и говорить, фразы одна другой краше. К тому же в ремарке автор замечает, что все приведенные в тексте цитаты не придуманы, а взяты из опубликованных книги статей. И, как ни грустно сие звучит, я готов поверить.Развязка детективной истории далеко не оригинальна. Первым до истины добирается, понятное дело, наш герой — Иван Петрович Стрелкин. Как оказывается, Интернет дает возможность осуществлять связь не только между странами и континентами, но и между параллельными мирами. В одном из миров, представляющем собой почти точную копию нашего, как раз и родилась идея создавать сайты, на которых все заинтересованные лица могли бы оценить профессиональную деятельность практически любого совершеннолетнего гражданина. Человек, перебравший лимит отрицательных отзывов, оказывается выброшенным в параллельный мир. Впрочем, у неудачников всегда есть выбор — подобравшись вплотную к критической отметке, можно сменить профессию и попытаться все начать заново. Увы, обитатели параллельного мира не подозревали, что изобретенная ими система выбраковки непрофессионалов будет действовать в обе стороны. Фактически получалось, что два параллельных мира занимались тем, что в режиме «он-лайн» перекачивали друг другу бездарных писателей и никуда не годных критиков.Концовка романа оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, кажется, что автор устал от собственного текста и попросту оборвал историю, не доведя ее до логического завершения. Но в то же время можно предположить, что конец намеренно оставлен открытым. Дело ведь не только в писателях и критиках. Посмотрите внимательно вокруг, дорогие читатели. Неужели мало у нас представителей других профессий, занимающихся не в пример более серьезной и ответственной деятельностью, которые сами не понимают, что творят? Так, может быть, стоит как следует покопаться в Интернете, глядишь, и отыщется нужный сайт!

ВОЗДАЯНИЕ

Убирайтесь вон из моих снов!Три шага — Беггер уперся в каменную стену. Поворот, три шага назад — снова стена. Ровные каменные блоки длиной в локоть и высотой с ладонь, скрепленные цементным раствором. Беггер приложил ладонь к стене. Ощущение прикосновения к холодному, неровному, как будто вытесанному вручную камню было до неправдоподобия реальным. Едва не крича от ужаса, Беггер обхватил голову руками, прижался спиной к стене и медленно сполз по ней на пол. Он находился внутри каменного куба. При желании можно было вообразить, что ходишь по стене. Или по потолку — без разницы. От одной только мысли о том, как легко мир переворачивается с ног на голову, можно было сойти с ума. Беггер не знал, как долго он здесь находился, — время утратило привычный смысл, превратилось в ничего не значащее слово, звучавшее как шуршание старой газеты. И он понятия не имел, выберется ли отсюда когда-нибудь.Услышав звук за спиной — тихий, как будто коготок по стене скребет, — Беггер обернулся. На стене появилась дверь с изогнутой, подобно знаку интеграла, ручкой. Беггер протянул руку, но прежде, чем он успел ухватиться за ручку, дверь отворилась сама. В узком дверном проеме стоял незнакомый Беггеру мужчина. На вид — лет сорок или, может быть, чуть больше. Невысокого роста, с узкими плечами и впалой грудью — типичный городской житель, ни разу в жизни не выбиравшийся за пределы мегаполиса. Черные, лоснящиеся, словно набриолиненные, волосы гладко зачесаны назад. Одет в модные широкие брюки болотного цвета, выглядевшие так, будто их часа два старательно топтали, и коричневую рубашку с короткими рукавами. Беггер вдруг вспомнил, что сам он голый, и, стыдливо поджав плечи, сложил руки внизу живота. Стоявший в дверях человек сделал вид, что не заметил смущения Беггера. Или ему это действительно было безразлично.— Максим Беггер? — Негромкий голос уверенного в себе человека.Вопрос прозвучал глупо — можно было подумать, что в каменном узилище томятся человек десять. Беггер молча протянул вперед руку с контрольным пи-компом. Незнакомец провел сверху своей рукой — на запястье шикарный пи-комп серии «Спирит» с иридиевым браслетом. Взглянув на табло, незнакомец удовлетворенно кивнул.— Сонинспектор Виктор Сотиков. Я буду вести ваше дело, гражданин Беггер.Сонинспектор сделал шаг назад, что следовало расценивать как предложение выйти из камеры.Никогда еще Беггер не видел такого невыразительного лица, как у явившегося по его душу сонинспектора.— Я голый. — Беггер развел руки в стороны, дабы сонинспектор мог убедиться в том, что так оно и есть.— Выходите, Беггер, ваш сон контролируется с моего пи-компа.Едва сонинспектор произнес это, как узкий, неудобный воротничок сдавил Беггеру горло. Беггер поднял руки и, насколько это было возможно, окинул себя взглядом. На нем был узкий серый комбинезон без карманов, без каких-либо застежек, без швов. На ногах — пластиковые шлепанцы. Стандартная униформа, предусмотренная для задержанных, — Беггер видел такое в кино.Из-за неудобной одежды и сваливающихся с ног шлепанцев шаги получались до смешного маленькими. По сути, Беггер не шел, а семенил, точно спешащая на свидание гейша. Когда он переступил порог, сонинспектор уже сидел за столом.Это была та же самая комната, в которой Беггера допрашивали, перед тем как голым кинуть в каменный склеп. Только стены ее, прежде темно-синие, приобрели салатовый оттенок — должно быть, этот цвет нравился Сотикову. Беггер посмотрел назад — дверь, через которую он покинул едва не лишившую его рассудка камеру, исчезла. Комната, в которой он сейчас находился, если и была похожа на тюремное помещение, то самую малость. А если не обращать внимания на отсутствие окон и дверей, так и вовсе комната как комната.Просеменив к столу, Беггер присел на краешек стула с узкой металлической спинкой.Сонинспектор раскрыл электронный блокнот и включил запись. Каждое движение Сотикова было неторопливо и обстоятельно.— Итак, гражданин Беггер, вам предъявлено обвинение в незаконном использовании программы имитатора сна, разработанной компанией «Макросон».— Это чудовищная ошибка! — протестующе взмахнул рукой Беггер. Но голос его при этом звучал так, будто он оправдывался. — Я приобрел лицензионную программу в салоне «Макросон». Обычно я вообще не пользуюсь имитаторами. Видите ли, моя работа...— Стоп! — поднял руку сонинспектор.Беггер и сам почувствовал, что его понесло, — после нескольких часов, проведенных в камере наедине с собственными мыслями, ему необходимо было выговориться.Сотиков аккуратно сложил руки на столе и слегка подался вперед.— Я хочу понять ваши мотивы, Беггер.— Для начала Вам придется поверить в то, что я невиновен! — выпалил Беггер, прежде чем успел подумать, что ссориться с сонинспектором не в его интересах.Сотиков даже глазом не моргнул — поди пойми, что у него на уме.— Хорошо, допустим, вы невиновны. Расскажите, что произошло на самом деле.* * *Все в этой жизни имеет в основе своей глупейшее стечение обстоятельств, только понимаешь это чаще всего, когда изменить что-либо уже невозможно. Почему именно в этот день Беггер решил зайти в салон «Макросон», на который прежде внимания не обращал? Быть может, потому, что на улице было темно и сыро, небеса уже который день с бессмысленным упорством кропили городской асфальт, легкий китайский зонтик сломался, когда Беггер выходил из такси, и настроение у него от этого было пресквернейшее, а за дверями салона горел яркий свет, отражавшийся в стеклах, и зеленели оранжерейные олеандры? Или потому, что уже третью ночь Беггеру приходилось в качестве консультанта обслуживать во сне переговоры представителя родной корпорации «Хаммер» с хитрым японцем Такеши, упорно не желавшим продавать свой более чем скромный заводик на Курилах, штамповавший хард-диски, не уступавшие по качеству хаммеровским? Сегодня по просьбе Такеши переговоры были отложены на два дня. Персональный пи-комп Беггера был забит гигабайтами информации, которую ему необходимо было изучить к началу следующего раунда переговоров с японцем. Но этим можно было заняться и завтра, а сегодня Беггер хотел отдохнуть. И в кои-то веки по-настоящему выспаться.Зонтик, не спасший его от дождя, Беггер сунул в круглую корзину, которая тут же тихо заурчала, переключившись в режим сушки. Расстегнув короткий темно-синий плащ, Беггер как следует его встряхнул. Стеклянная дверь у него за спиной покрылась мелкими капельками дождевой влаги.— Мерзкая погодка, — сказал вместо приветствия стоявший за прилавком паренек лет девятнадцати в желтой форменной жилетке, под которой больше ничего не было.Вид у парня был не более странный, чем у любого из его сверстников, — три кольца в мочке левого уха и одно в правой ноздре, волосы, подстриженные ежиком и выкрашенные в три цвета — желтый, зеленый и темно-пурпурный, — жиденькая козлиная бородка, оплетенные причудливыми узорами татуировок запястья. Одним словом, обычный парень, озабоченный трудноразрешимой в его возрасте проблемой самоидентификации. Беггер еще раз встряхнул плащ, провел ладонью по влажным волосам и подошел к прилавку.— Готов предложить вам все, что у нас есть. — Парень лениво махнул рукой в сторону высокого застекленного стенда. Полки были заставлены маленькими квадратными коробочками с плавающими над ними яркими голографическими картинками. — Показать каталог с демоверсиями?— Я хочу отдохнуть, — устало улыбнулся Беггер.— На работе выматываетесь, — с пониманием прищурился парень.— Да, вроде того, — согласился Беггер.— Тогда это для вас. — Парень, не глядя, снял с полки коробочку и со стуком припечатал ее к прилавку.Над коробкой, всколыхнув воздух, воспарило перекошенное ужасом лицо в синеватой дымке.— Что это? — неприязненно поморщился Беггер.— Отличный сон! — Продавец щелкнул ногтем по пластиковому кубику. — Я сам им пользуюсь, когда нужно расслабиться. Всю ночь будете измываться над своим начальником. Утречком проснетесь счастливым, как младенец.— Мне это не подходит, — натянуто улыбнулся Беггер.— Взгляните на демку, — предложил продавец.— Мой непосредственный начальник — компьютерный узел «Хаммер-202».— Ну и что! — продолжал гнуть свое парень. — Вы только представьте себя, как заискрятся его контакты, когда вы опрокинете на него ведро воды! Он будет молить вас о пощаде, а вы...— Нет! — Беггер тихонько стукнул ладонью по прилавку.Этого оказалось достаточно для того, чтобы парень убрал имитатор сна, которым собирался порадовать клиента.— Что же вы хотите? Корриду, восхождение на Эверест, сражение с космическими пришельцами? Или, может быть, — продавец положил локоть на прилавок, подался вперед и перешел на доверительный полутон, — вы любитель пикантных снов? Могу предложить такое, чего вам никогда прежде видеть не доводилось. От порно до стафф. Качество гарантировано.— Мне нужен красивый, спокойный сон, — объяснил продавцу Беггер.Продавец посмотрел сначала на ладонь Беггера, лежавшую на прилавке, затем перевел взгляд на его лицо. Судя по всему, парень не сомневался, что клиент что-то от него скрывает.— Вы уверены, что именно это вам нужно?— Да, — ответил Беггер.— Хорошо, — сказал парень и нырнул под прилавок. Через минуту он выложил перед покупателем пять коробок, выглядевших крайне невзрачно — голографические этикетки сели настолько, что превратились в тусклые, плоские картинки.— Предупреждаю сразу, это неликвид. — Продавец поднял указательный палец и строго посмотрел на Беггера. — Зато отдам со скидкой.— Что здесь? — Двумя пальцами Беггер взял со стола одну из коробок.— «Пустыня ночью», «Морской прибой», «Крики чаек», «Утро в сосновом бору» и «Лесное озеро».— Можно взглянуть?— Что именно?— «Лесное озеро».— Увы, демоверсия не предусмотрена. Но в анонсе сказано, что в ясный солнечный день вы посетите чудесное лесное озеро, на берегу которого сможете сполна насладиться купанием, рыбалкой и одиночеством. Клев гарантируется.— Я беру это, — уверенно кивнул Беггер.— Да? — с сомнением посмотрел на него продавец.— Какие-то проблемы? — поднял бровь Беггер.— Никаких, — качнул головой парень. — Мне нужен только идентификационный код вашего пи-компа.Беггер дернул вверх рукав плаща и протянул продавцу левую руку с узким серебряным браслетом на запястье. Парень, не глядя, провел ручкой-сканером над пи-компом Беггер. На кассовом аппарате загорелась контрольная ячейка.— Поздравляю, — равнодушным голосом произнес продавец. — За вами не числится никаких правонарушений, и вы имеете право приобретать лицензионную продукцию компании «Макросон».— Я в этом ни секунды не сомневался, — так же невыразительно улыбнулся в ответ Беггер.— Минимальный срок проката семь дней. — Парень надавил несколько клавиш на кассовом аппарате и пропустил коробку имитатора через регистрационное окошко. — Готово! — Он снова положил пластиковый кубик на прилавок. — Здесь, — палец продавца ткнулся в голографическую марку, — указаны дата и время окончания срока договора. Если захотите продлить договор, сделайте это до истечения указанного срока. Ваш счет. — Парень указал на цифру, горевшую в контрольной ячейке кассового аппарата.Сумма, предъявленная к оплате, приятно удивила Беггера, и он с готовностью положил на прилавок руку с браслетом пи-компа.Продавец ловко взмахнул сканером, и требуемая сумма тут же перетекла с банковского счета Максима Беггера на счет компании «Макросон».— Спасибо за покупку. — Продавец улыбнулся, на этот раз вполне искренне, и протянул Беггеру коробочку с имитатором сна. — Честно говоря, я был уверен, что никогда не продам это старье. Заходите еще.* * *— Прежде вы никогда не пользовались имитаторами сна «Макросон»?— Нет, обычно я пользуюсь стандартным стимулятором.— Сон без сновидений, — с пониманием наклонил голову сонинспектор.— Не совсем так, — поправил его Беггер. — Нередко во сне мне приходится участвовать в конференциях и совещаниях, проводимых руководством «Хаммера».— Вы не думаете, что вам продали пиратскую копию программы?— Меня трудно обмануть, — невольно улыбнулся Беггер. — Я консультант по лицензированию продукции.* * *На вечер у Беггера было запланировано с десяток дел из персонального списка рабочих заданий с грифом первостепенной важности. Но, не справившись и с половиной, Беггер понял, что остальное придется оставить на завтра. Назначенный врачом корпорации стимулятор эффективно боролся со сном, но накопившаяся усталость все равно делала голову тяжелой, а мысли — вялыми и до безобразия примитивными. Отключив стационарный комп, Беггер взял лежавший на углу стола пластиковый кубик с имитатором сна «Лесное озеро». Сорвав контрольный ярлык, Беггер открыл коробку. В неглубокой ячейке под крышкой лежал чип, по форме похожий на рисовое зерно. Беггер поднес чип к приемному окошку персонального пи-ком-па. Мигнул зеленый световой код опознания. Чип выскользнул из ячейки и исчез внутри пи-компа.— Программа имитатора сна «Лесное озеро» активирована, — сообщил бархатистый женский голос. Беггер сам выбрал голос для персонального пи-компа, похожий на голос главной героини мемори-сериала «Если».Инъекция тан-блокатора — иначе после стимулятора не уснешь. Двойная доза — в пределах предписаний врача. Беггер гордился тем, что никогда, ни разу в жизни не пользовался запрещенными препаратами — ни для того, чтобы расслабиться, ни для того, чтоб повысить работоспособность. Всем, что ему удалось добиться — место консультанта в корпорации «Хаммер», квартира в престижном районе Санта-Москвы, счет в банке, — Беггер был обязан только себе самому, собственному характеру, воле и целеустремленности. Даже имплантат у него был всего один — митральный клапан со встроенным водителем сердечных ритмов. Но этим мог похвастаться едва ли не каждый второй житель любого мегаполиса. Что поделаешь, жизнь такая: все время на нервах, каждую секунду на пределе. Врач сказал, что либо имплантат ставить, либо через год-другой сердце менять. Уже на сегодняшний день Беггер не просто обеспечил себе безбедную старость, но и в случае необходимости мог оплатить операцию по трансплантации органов — у жителей мегаполисов частенько отказывает не только сердце, но и печень, реже — легкие.Тан-блокатор начал действовать раньше обычного — сказывалась многодневная усталость. Беггер едва успел раздеться и добраться до постели. Как он забрался под одеяло, Беггер уже не помнил.* * *— Вы часто принимаете стимуляторы?— Не чаще других.— Препараты, которые вы используете, вам выдает врач корпорации?— Врач мне их назначает. Покупаю препараты я сам.— Где именно?— В автоматическом аптечном киоске на сорок седьмом этаже административного корпуса «Хаммер».— Надеюсь, рецептурная карточка у вас в порядке?— У меня нет рецептурной карточки. Я не принимаю сильнодействующие препараты.— Хорошо, — кивнул сонинспектор. — Продолжайте.* * *Было тепло, но не жарко. Легкий ветерок приятно обдувал кожу. Беггер с наслаждением сделал глубокий вдох. Немного странно было не чувствовать застоявшуюся вонь автомобильных выхлопов и дезинфекционной смеси, которой в мегаполисе обрабатывали мостовые. Быть может, именно потому запах хвои показался Беггеру слишком резким.— Комп, — позвал он негромко.— Простите, геноссе Беггер, но в данный момент вы можете общаться только с программой имитатора сна «Лесное озеро», разработанной корпорацией «Макросов».Голос был незнакомый, но не раздражающий, можно даже сказать, приятный. Легко было представить себе человека, которому он мог принадлежать, — мужчина лет тридцати пяти, высокий, сухощавый, непременно светловолосый, с едва заметной доброй улыбкой на губах.— Как мне к тебе обращаться? — спросил Беггер.— Как вам будет угодно, геноссе Беггер. Можете называть меня просто «программа». Или, если хотите, придумайте мне имя.Э, нет! На такую простую уловку Беггера не поймать! Дежурный трюк распространителей комп-программ — заставить клиента поверить в то, что он имеет дело не просто с упорядоченным набором электрических импульсов, а с личностью, такой же, как он сам, только лишенной телесной оболочки. С программой-другом расстаться куда труднее, чем с программой-слугой. Беггеру доводилось слышать истории о людях, которые настолько привязывались к своим комп-программам, что, когда те в конце концов выходили из строя, оплакивали их, точно близких родственников. А как-то раз он самолично видел в ночном выпуске ньюсов какого-то богатого чудака, устроившего пышные похороны своей комп-программе, в течение двенадцати лет исправно выполнявшей обязанности его секретаря. Или, может быть, секретарши? А впрочем, какая разница.— Послушай, программа, мне кажется, запах хвои в воздухе слишком резкий.— А сейчас?Беггер потянул носом воздух. Запах хвои сделался едва различим. Теперь в воздухе преобладал запах нагретой солнцем травы.— Теперь то, что надо, — одобрительно кивнул Беггер.— Как я понимаю, вы впервые воспользовались программой имитатора сна «Лесное озеро»?— Верно.— В таком случае позвольте поблагодарить вас за то, что вы выбрали имитатор сна именно нашей марки. Мы уверены, вы не окажетесь разочарованы. Продукция компании «Макросон» отвечает самым высоким требованиям, предъявляемым к имитаторам сна. Вот уже без малого полвека...— Хватит, — недовольно поморщился Беггер. — Рекламные тексты я и сам могу сочинять.— Хорошо, — на удивление легко согласилась программа. — Будем считать, что вы уже ознакомлены с вводным разделом. Перейдем к делу. Вы хотите сразу оказаться на берегу озера или же для начала прогуляетесь по лесу?— Хочу на берег.— Выполнено.И Беггер оказался на берегу.Прозрачная, чуть зеленоватая гладь озера простиралась до горизонта. Ветерок нагонял на песчаный берег легкую волну, заставлявшую шуршать камыши. Ослепительную голубизну неба оттеняли белые облачка, похожие на легкие полупрозрачные мазки акварели. Чуть в стороне от пустынного пляжа стояли купы высокого кустарника с длинными, пригибающимися к земле ветвями и узкими стреловидными листьями, имевшими с оборотной стороны едва заметный серебристый оттенок. А за кустами поднималась стена леса. Беггер был не силен в ботанике, а потому не смог вспомнить название хвойных деревьев с высокими прямыми стволами и развесистыми кронами.— Показать другие варианты пейзажа? — спросила программа.— Не нужно, — сделал отрицательный жест рукой Беггер и невольно улыбнулся.Он уже не жалел о том, что зашел в салон «Макросон» и купил именно этот имитатор. Беггер не помнил, когда в последний раз, будь то в реальной жизни или во сне, он испытывал такой же покой и умиротворение, что и сейчас. Никаких забот и волнений. Никакой спешки. Никого рядом. Только он один. И лесное озеро. Его озеро.— Быть может, немного оживить пейзаж? — предложила программа.— В каком смысле? — не понял Беггер.— Ну, например, птицы над озером или люди где-то вдали на берегу.— К черту людей и птиц!— Понятно. Погода вас устраивает?— Вполне.— Сохранить данный вариант сна? — Да.— Выполнено. Вы, часом, не нудист?— А тебе что за дело? — осадил не в меру любопытную программу Беггер.— Одежда вам нужна?Беггеру показалось или в голосе виртуального менеджера и в самом деле прозвучали нотки обиды?— Шорты, майка и плавки.— Выполнено. Как насчет корзинки для пикника?— Не нужно.— Холодные напитки?— Нет.— Рыбачить будете?— Не сейчас.— Какие-нибудь особые пожелания?— Меня все устраивает, — сказал Беггер и улыбнулся.— В таком случае я перехожу в режим ожидания. Если понадоблюсь, позовите. Приятного отдыха, геноссе Беггер.— Спасибо, — машинально ответил Беггер, с запоздалой досадой подумав о том, что поблагодарил не человека, а программу, которая всего лишь выполняла заложенные в ней функции.Стянув майку через голову, Беггер кинул ее на песок. Туда же полетели шорты. Подумав, Беггер снял и плавки — в конце концов, это был его сон, в котором никого, кроме него, нет. Так чего же стесняться? Сделав два шага вперед, Беггер осторожно потрогал воду ногой. Вода была что надо — не холодная, а в меру прохладная. Для того чтобы зайти в воду по пояс, Беггеру пришлось пройти метра три. Опустив в воду руки, Беггер прищурился, посмотрел на сияющее в небе солнце и счастливо улыбнулся. А потом нырнул.Беггер не помнил точно, когда в последний раз был в бассейне, — года полтора назад, а то и больше. Но он знал, что умеет плавать, и, вынырнув, действительно поплыл — сначала брассом, затем перешел на кроль. Не менее получаса Беггер плыл вперед, не чувствуя ни усталости, ни даже легкой одышки. Он не знал, как далеко заплыл, — противоположный берег озера по-прежнему сливался с линией горизонта, а оглядываться назад Беггер не хотел. Когда же ему надоело плыть, он перевернулся на спину и, раскинув руки в стороны, лег на воду. Беггер лежал, зажмурив глаза, и улыбался. В голове не было ни единой мысли, и это приводило Беггера в полнейший восторг.Обратный путь показался Беггеру чуть длиннее. Должно быть, имитатор сна уловил его скрытое желание и создал иллюзию усталости. Почувствовав дно, Беггер встал на ноги. Вода доходила ему до груди. Откинув назад мокрые волосы, Беггер провел ладонями по лицу. Когда же он убрал руки, то увидел сидевшего на берегу человека. И мало того, незнакомец приветливо помахал ему рукой.— Программа, — позвал Беггер.— Слушаю вас, геноссе Беггер, — тут же отозвался знакомый голос.— Я же сказал, никаких людей.— Ваше желание выполнено.— Да? А кто же тогда машет мне с берега рукой?— На берегу никого нет.Голос программы был настолько уверенный, что Беггер не сразу нашел, что ответить.— На берегу сидит человек. — Вот и все, что смог он сказать.— На берегу никого нет, — с прежней непоколебимой уверенностью в своей правоте повторила программа.— Но я вижу его!— На берегу никого нет.Человек на берегу поднялся на ноги и снова махнул Беггеру рукой.— Эй! — крикнул он. — Кончайте этот пустой разговор! Вы ничего не добьетесь от своей программы! Для нее меня не существует!— Кто вы такой? — не двигаясь с места, спросил у незнакомца Беггер.— Вам удобно так разговаривать? — Человек на берегу картинно развел руками. — Выходите из воды!— Я могу перейти в режим ожидания? — спросила программа.В принципе, можно было прямо сейчас дать отбой и покинуть сон, в котором происходило что-то непонятное. Но что могло случиться с человеком во сне? Скорее всего, обосновавшийся на берегу незнакомец был следствием сбоя программы — видно, не зря продавец отдал Беггеру имитатор сна со скидкой, знал, что товар с брачком.— Да, — ответил на вопрос программы Беггер и зашагал к берегу.Незнакомец на берегу был невысокого роста и тщедушного телосложения. Узкое лицо, наверное, неплохо бы смотрелось в профиль, но анфас оно было похоже на недоделанную африканскую маску. Одет он был в полуспортивный костюм цвета хаки — брюки и рубашка с короткими рукавами.Когда уровень воды опустился до пояса, Беггер остановился, вспомнив, что на нем нет плавок. Чувствовал он себя при этом ужасно глупо. Человек, смотревший на него с берега, был всего лишь иллюзией. Стесняться его присутствия было просто глупо. Беггер прекрасно это понимал, но все равно ничего не мог с собой поделать. Незнакомец быстро смекнул, в чем проблема. Подцепив пальцем плавки Беггера, он широко размахнулся и с криком:— Держите! — кинул их в воду.Выловив плавки из воды, Беггер натянул их и только после этого вышел на берег.— Добрый день, — улыбнулся незнакомец.Беггер машинально кивнул и сел на песок. На руке незнакомца не было браслета с персональным пи-ком-пом, что лишний раз подтверждало тот факт, что он не был человеком.— У вас хороший сон, — сказал незнакомец, присаживаясь рядом. — Я давно искал что-то подобное.Беггер недовольно поморщился.— Как вас зовут?— Слушай, — в упор посмотрел на незнакомца Беггер. — Ты что, запрограммирован на дружескую беседу?— Запрограммирован? — Незнакомец удивленно приподнял бровь.Беггер обреченно вздохнул и растянулся на песке. Сначала он раскинул руки в стороны, затем положил их под голову. И закрыл глаза. Но даже так он чувствовал присутствие чужака, вносившее резкий диссонанс в его замечательный сон. А незнакомец к тому же не собирался молчать.— Вы знаете, в последнее время я все чаще встречаю очень агрессивные сны. Насилие во сне становится обычным явлением. — Беггер услышал, как незнакомец негромко хмыкнул. — Как будто в жизни его недостает.Это было уже просто смешно!— В жизни, говоришь? — Повернувшись в сторону собеседника, не имевшего представления о том, что такое деликатность, Беггер приподнялся на локте. — А знаешь ли ты, что такое жизнь?Лицо незнакомца приобрело озадаченное выражение.— Мне кажется, я не совсем вас понимаю.— Вот и прекрасно, — снова раскинулся на теплом песке Беггер. — Поверь мне на слово, лучшее, что ты можешь сделать, — это убраться из моего сна.— Но мне здесь нравится, — как будто даже с обидой произнес незнакомец. — Что вам, жалко, если я посижу рядом?— Лучше, если ты посидишь на другом берегу озера, — буркнул недовольно Беггер.— Другого берега у озера нет, — с упреком произнес незнакомец. — Это ведь сон.— Мой сон, — уточнил Беггер.На это незнакомец ничего не ответил.Выждав какое-то время, Беггер — приоткрыл один глаз.Надежда на то, что незваный гость убрался восвояси, или что там происходит с программами, когда они переходят в режим ожидания, — не оправдалась. Незнакомец по-прежнему сидел на песке неподалеку от Беггера, обхватив колени руками, и пристально смотрел вдаль, туда, где воды иллюзорного озера стекали за линию горизонта.— Глупо покупать сны, вам не кажется? — спросил он, не глядя на того, к кому обращался.Беггер насторожился: подобное заявление можно было расценить как антирекламу. Даже для «кривой» программы это было слишком, а Беггер между тем был уверен, что купил доброкачественный лицензионный товар.Словно угадав мысли Беггера, незнакомец посмотрел на него и улыбнулся.— Я не компонент программы, созданный для того, чтобы скрасить ваше одиночество на берегу этого живописного озера. Я такой же человек, как и вы, который в данный момент спит и видит сон. Можете называть меня Игорем, хотя, предупреждаю, это не мое настоящее имя. А как вас зовут?— У тебя нет пи-компа, — сказал Беггер, проигнорировав вопрос.Игорь вроде как удивленно посмотрел на свои запястья.— В самом деле нет. А зачем он мне?— Чтобы увидеть сон, необходим пи-комп и имитатор сна, — уверенно заявил Беггер.— Вы ошибаетесь, — возразил Игорь. — Достаточно просто уснуть.— Не морочь мне голову, — недовольно поморщился Беггер.— Даже и не думал. — Лицо Игоря обиженно вытянулось. — Вы же видите, я перед вами и у меня нет пи-компа.— Это какой-то трюк? — недоверчиво прищурилсяБеггер.— Вовсе нет, — качнул головой Игорь. — Вы сами можете сделать то же самое. Попробуйте, снимите браслет.— И что тогда?— Вы сможете видеть сны без имитаторов.— Какой в этом смысл? — пренебрежительно дернул плечом Беггер. — Меня и так все устраивает в этом сне. — После паузы он добавил: — Все, кроме незваных гостей.Игорь как будто не услышал едкое замечание.— А какой смысл платить за то, что и без того ваше? — спросил он.— Что значит мое? — Разговор захватил Беггера помимо воли, и он сел на песке, сложив ноги крест-накрест. — Этот сон разработан корпорацией «Макросон».— А вы уверены, что этот сон не был у вас украден? — Игорь прищурился лукаво, точно опытный искуситель. — Прежде людям не нужны были имитаторы для того, чтобы совершать путешествия во сне. А теперь без имитатора никто заснуть не может.— Прежде жизнь была куда как спокойнее, — усмехнулся Беггер. — А теперь мы все на стимуляторах сидим.— И кто же нас на них посадил?Это уже называлось провокацией. Беггер понял, что если ответит на вопрос, то выдаст такую крамолу, о которой и думать не хотелось.— Слушай, шел бы ты отсюда, — сказал он примирительным тоном. — Нравится тебе это или нет, но это мой сон, я за него деньги заплатил.— А как насчет того, чтобы поделиться с ближним? — задал еще один коварный вопрос Игорь.— А как насчет того, чтобы оставить ближнего в покое? — парировал Беггер, уже не пытаясь скрыть раздражение.— Можно я хотя бы окунусь разок? — попросил Игорь.— Если ты такой умный, так создай себе такое же озеро и купайся в нем, сколько влезет, — ответил не без ехидства Беггер.— Это не так просто, как может показаться, — с серьезным видом покачал головой Игорь.— Тренируйся, — с усмешкой посоветовал Беггер. — Или купи имитатор сна.— Нет, — покачал головой Игорь. — Я уж лучше так как-нибудь.— Ну, как знаешь. — Беггер зажмурил глаза и запрокинул голову, подставляя солнцу лицо. Конечно, во сне не загоришь, но все равно приятно.Игорь вздохнул и поднялся на ноги.— Ну, так я пошел, — сказал он, посмотрев сверху вниз на Беггера.— Ступай, — ответил тот.Человек, назвавшийся Игорем, зашагал в сторону кустов. Пару раз он обернулся, как будто надеялся, что Беггер передумает и позовет его назад. Не дойдя трех-четырех шагов до ближайшей купы, человек растаял в воздухе.* * *— Вы встречали его в реальной жизни? — спросил сонинспектор Сотиков.— Никогда, — уверенно качнул головой Беггер.— И у вас нет никаких предположений?.. Сонинспектор помахал в воздухе пальцами — мол, давай выкладывай все, что у тебя на уме.— Нет, — снова качнул головой Беггер.— Ну, хорошо, — улыбнулся одними губами Сотиков. — Что было дальше?— На следующую ночь этот тип снова появился в моем сне. Я сидел с удочкой на берегу, а он неслышно сзади подкрался. Черт! Я от неожиданности чуть в воду не свалился.— Как он объяснил свой новый визит?— Так же, как и накануне. Мол, я давно уже странствую по снам, но не видел прежде такой красоты, как у вас здесь. Позвольте-де, я тут на бережку посижу, мешать не стану. Я, само собой, возмутился. — Мимикой в сопровождении короткого взмаха кистей рук Беггер попытался изобразить свое возмущение.И умолк.— Ну? — выжидающе посмотрел на него сонинспектор.Беггер, как пристыженный школьник, опустил взгляд.— И он остался, — произнес он едва слышно.— То есть вы пытались выгнать незнакомца из своего сна, но у вас ничего не получилось — он остался вопреки вашему желанию, — по-своему описал ситуацию Сотиков.— Да! — с готовностью согласился с предложенной формулировкой Беггер. — Да, именно так все и произошло!— Что было потом?— Я продолжал удить рыбу, а он сидел у меня за спиной.— О чем вы говорили?— Да в общем-то ни о чем, — снова замялся Беггер.— Гражданин Беггер, — строго постучал пальцем по столу Сотиков. — Я жду от вас ясных ответов.— Игорь рассказывал о снах, в которых ему довелось побывать, — глядя в пол, угрюмо произнес Беггер. — Говорил, что лицензионные имитаторы сна — это барахло. А мой сон уникальный, не похожий на то, что обычно выпускает «Макросон». Говорил, что видел пару самодельных снов: один был совершенно омерзительный, а другой ему понравился. Тот, что понравился, был похож на игру, в которой сновидец перевоплощается в средневекового поэта, чтобы принять участие к турнире лириков.— Он не говорил о координатах самодельных снов? — перебил Беггера сонинспектор.— Нет, — качнул головой Беггер. — А разве у снов есть координаты?— Но ведь как-то ваш приятель их находит. Сотиков едва заметно улыбнулся.Беггеру улыбка сонинспектора не понравилась — она определенно свидетельствовала о том, что Сотиков не верил тому, что рассказывал задержанный.Беггер тяжело вздохнул.— Каким образом человек, назвавшийся Игорем, попадает в чужие сны? — задал новый вопрос Сотиков.— Не знаю, — пожал плечами Беггер. — Он уверял, что достаточно снять браслет с пи-компом, чтобы оказаться, где пожелаешь.— И вы попробовали сделать это? — Вопрос был задан таким тоном, будто сонинспектор не сомневался в том, что получит утвердительный ответ.— Нет! — протестующе взмахнул руками Беггер. — Я никогда не снимаю браслет!— Так. — Сонинспектор откинулся на спинку стула и в задумчивости приложил палец к подбородку. — Вы можете припомнить еще какие-то подробности вашего разговора с неизвестным?Беггер отрицательно качнул головой.— Он рассказывал что-нибудь о себе? О том, где он работает, где живет? Может быть, упоминал кого-то из членов семьи? Или говорил о болезнях? Вы понимаете, гражданин Беггер, что если мы не найдем этого человека, то отвечать за совершенные им преступления придется вам?— Нет, он ничего не говорил о себе. — Беггер с сожалением развел руками. — Все его разговоры сводились к тому, что компании, торгующие снами, крадут у человека его законное право спать и видеть сны. А для того чтобы стать свободными, нам достаточно всего лишь снять браслеты с пи-компами.Сонинспектор с сомнением прикусил губу.— Трудно представить себе человека без пи-компа.— У Игоря браслета не было.— Да, но виделись-то вы с ним только во сне. Если этот тип умеет контролировать сновидения, то он мог заставить вас видеть то, чего нет, или не видеть то, что существует в действительности.— Ну, я не знаю, — неуверенно протянул Беггер.— Хорошо, переходим к третьему дню. Точнее, к третьей ночи.— Когда на третью ночь я вновь оказался на берегу озера, Игорь уже ждал меня там.— Он именно вас ждал? — уточнил Сотиков.— Да нет, наверное. Он просто сидел на берегу и кидал в воду камни.— Зачем?— Не знаю. Просто так...Инспектор хмыкнул как-то очень уж подозрительно и сделал пометку в блокноте.— Я слушаю вас, Беггер.— Я купался, а Игорь сидел на берегу, — неуверенно промямлил Беггер.— Вы уже не пытались его прогнать?— Я сказал, что хочу побыть один. Игорь ответил, что скоро мне представится такая возможность.Сонинспектор удивленно приподнял бровь.— Что он имел в виду?— Не знаю, — качнул головой Беггер. — Когда я вышел из воды, он снова начал уговаривать меня попробовать снять браслет и самому скомпоновать пространство сна. Он говорил, что это страшно интересно. Потом он вдруг сказал: «Смотрите-ка, за вами пришли». Я обернулся и увидел сонполицейских. Когда я снова посмотрел на то место, где сидел Игорь, его там уже не было. Сонполицейские заявили, что я нарушил лицензионное право корпорации «Макросон», сняли у меня с руки браслет с пи-компом и нацепили это. — Беггер продемонстрировал Сотикову запястье с надетым на него контрольным браслетом. — Меня доставили в эту комнату, сняли показания и засунули в камеру. Вот и вся история.— Ой ли, гражданин Беггер? — с сомнением прищурился сонинспектор.— Я рассказал вам все, — развел руками Беггер.— А как насчет трупа в кустах?* * *Это было все то же лесное озеро. Только теперь все вокруг казалось неживым — замершим, застывшим, мертвым. Небо было затянуто серыми тучами, из которых того и гляди хлынет дождь. Вода в озере, отражавшая помрачневшее небо, казалась темно-коричневой. Трава полегла, как будто ее ветром прибило к земле. Холодно не было, но Беггер все равно зябко поежился.— Сюда, гражданин Беггер. — Сотиков щелкнул пальцами, подзывая арестованного, точно дрессированного шпица.Рядом с сонинспектором стояли трое сонполицейских. В отличие от Сотикова сонполицейские были одеты по полной форме — малиново-алые, в сверкающих заклепках, галунах и позументах, как на рекламных экранах. Узкие полузабрала из дымчатого пластика скрывали лица стражей порядка зоны сна.Сотиков сделал знак рукой, и один из сонполицейских развел в стороны гибкие, достающие до земли ветви кустарника, рядом с которым все они стояли. Беггер провел языком по пересохшим губам.Казалось, лежавший в кустах человек уснул, уткнувшись лицом в землю. В позе его не было ничего противоестественного, следов крови на одежде Беггер тоже не увидел.— Посмотрите внимательно, гражданин Беггер. — Сонинспектор сделал приглашающий жест рукой. — Вам знаком этот человек?— Он одет, как Игорь, — едва слышно ответил Беггер.— Но это не он?— Я не вижу лица.— Подойдите ближе.Починяясь приказу, Беггер сделал шаг вперед. Тело, лежавшее в кустах, внушало ему страх. Он боялся, что это действительно тот самый тип, по вине которого он попал в передрягу.— Ближе.Беггер еще на полшага приблизился к просвету в кустах.Сонполицейский присел на корточки и схватил мертвеца за волосы.Беггер отшатнулся назад — ему показалось, что мертвец смотрит на него остекленевшими глазами.— Это он?— Да, — судорожно дернул головой Беггер.По знаку Сотикова сонполицейский опустил голову Игоря и, убрав руку, позволил веткам кустарника сомкнуться над мертвым телом. Заложив руки за спину, Сотиков задумчиво прошелся вдоль берега. Он шел медленно, внимательно глядя под ноги, словно надеялся найти неопровержимые улики, подтверждающие причастность Беггера к преступлению. Отойдя шагов на десять, сонинспектор обернулся.— Вы понимаете, что это значит? — спросил он, обращаясь к арестованному.Беггер растерянно развел руками.— Это значит, гражданин Беггер, — сонинспектор сделал три шага вперед, снова остановился и грустно вздохнул, — это значит, что теперь вы обвиняетесь еще и в убийстве.На какое-то время Беггер потерял дар речи. Он не мог поверить в то, что сонинспектор Сотиков говорит серьезно. Обвинение в незаконном использовании продукции «Макросна» было, мягко говоря, весьма сомнительным. Беггер только в первый момент растерялся — а кто бы не растерялся, оказавшись голым в каменном склепе? — теперь же он не сомневался в том, что адвокаты «Хаммера» без труда докажут его невиновность, а то еще и потребуют компенсацию, подсчитав, сколько денег потеряла корпорация из-за того, что одному из ее ведущих сотрудников не дали выспаться. Но обвинение в убийстве во сне — это же полный абсурд! Собравшись с мыслями, Беггер кашлянул в кулак.— Если я правильно понял, меня обвиняют в том, что в моем сне оказался мертвый человек? — спросил он у сонинспектора, стараясь, чтобы в голосе была слышна легкая насмешка.Сотиков сделал еще два шага вперед и снова остановился.— Вы знаете, что такое психоанализ, гражданин Беггер?— Не настолько хорошо, чтобы зарабатывать этим себе на жизнь, — попытался пошутить Беггер.— Суть в том, что любой предмет или образ, рождающийся во сне, является отражением либо реальных событий, либо мыслей, терзающих сновидца. То есть, — шаг вперед, — если в вашем сне появился труп, — шаг, — значит, вы либо на самом деле кого-то убили, — два шага вперед, и сонинспектор Сотиков оказался рядом с Беггером, — либо замышляете убийство.Пауза.— Чушь! — возмущенно взмахнул руками Беггер. — Я не собираюсь никого убивать! И уж точно пока еще никого не прикончил!Впервые на лице сонинспектора появилось выражение, похожее на сожаление.— Как бы там ни было, гражданин Беггер, я должен задержать вас до полного выяснения всех обстоятельств дела.— И как долго это продлится?— Трудно так сразу сказать, — пожал плечами сонинспектор. — Мы пока не знаем ни личности убитого, ни мотивов преступления. А вот подозреваемый у нас есть.Уточнять, о ком идет речь, Сотиков не счел нужным. Беггер не поднял возмущенный крик только потому, что сонинспектор все же казался ему разумным человеком. А два разумных человека, понятное дело, всегда могут договориться.— Послушайте, господин Сотиков...— Называйте меня сонинспектором. — Хорошо, сонинспектор, вы ведь понимаете, что я не могу остаться в зоне сна на все то время, что будет продолжаться расследование. Да и какой в этом смысл? Вам известен идентификационный код моего пи-компа. Полагаете, я могу скрыться? — Беггер усмехнулся, дабы показать, насколько абсурдно подобное предположение.— Сожалею, гражданин Беггер. — Вопреки заявлению на лице сонинспектора не отразилось даже намека на сожаление или хотя бы сочувствие. — Но вам придется остаться.* * *Все происходившее казалось Беггеру абсурдистской пьесой, в которой только он один не знал своей роли. Сон-радость, сон-мечта превратился в ночной кошмар. Отдых у живописного лесного озера обернулся тюремной камерой. Каменный куб размером три на три шага, в котором нет ни окон, ни дверей, нет ни верха, ни низа, нет цветов, нет звуков, нет запахов, нет времени — есть только ограниченный объем пространства. Да и тот иллюзорный. Чтобы удостовериться в том, что он сам пока еще не превратился в чей-то сон — в навязчивое видение, от которого невозможно избавиться, в мерзкого призрака, что является из тьмы, — Беггер время от времени проводил ладонью по камням. Камни были прохладные и шершавые на ощупь.Иллюзия реальности избавляла от желания отдаться во власть безумия — в условиях, когда истина растекалась, подобно пролитому на ковер киселю, лишь тотальный бред мог предложить свой извращенный вариант свободы. В зоне сна время не имело значения. Его здесь попросту не существовало. Сон мог растягивать секунды, как полоску латекса, превращая их в часы, но мог и годы спрессовать в минуты. Без пи-компа Беггер не мог определить, что происходит с реальным временем. Сонинспектор Сотиков заверил Беггера, что следствие бедует закончено прежде, чем в реальности наступит рассвет. В ответ Беггер только усмехнулся — в Санта-Москве рассвет — условное понятие. Гигантский мегаполис круглые сутки погружен в серый полумрак. Солнце жителям Санта-Москвы заменяет сияние рекламных щитов, а огни подвесных магистралей при желании можно ночью принимать за звезды. Беггер каждый день просыпался в семь утра, но не оттого, что за окном становилось светло, а потому, что запрограммированный на год вперед пи-комп делал ему инъекцию стимулятора, чтобы, проснувшись, человек чувствовал себя бодрым и веселым. День — это отрезок времени между утренней инъекцией стимулятора и вечерней инъекцией тан-блокатора. Ночь — это либо еще одна сонконференция, либо черный провал беспамятства.Альтернативный вариант — имитация сна, иллюзия сновидения, созданная группой сценаристов, художников и программистов. Сон-обман, сон-ловушка, из которого порой совсем не просто выбраться.Беггер в отчаянии ударил кулаком по каменному полу. Он и сам не помнил, как забился в угол, где и сидел теперь, скрестив ноги. Чтобы покончить со всем этим наваждением, необходимо вернуться в реальность. Нужно во что бы то ни стало проснуться! Беггера всего трясло, когда он представлял себя лежащим на кровати с закрытыми глазами, похожим на труп, что видел он в кустах на береге лесного озера. Он спит, не зная, что происходит. А время идет. Время идет, черт возьми, что бы ни говорил сонинспектор Сотиков! В половине девятого Беггеру необходимо быть на рабочем месте. На десять утра назначен новый раунд переговоров с Такеши, и страшно даже представить, что произойдет, если в нужное время он не подключится к своему рабочему компу. Который сейчас час? Беггер готов был отдать все, что угодно — хоть полцарства, которого у него не было, хоть пять лет жизни из тех, что у него еще остались, — лишь за то, чтобы узнать, что сейчас показывают часы там, в реальном мире. По каменной стене, на которую тупо пялился Беггер, пробежала мелкая рябь. Тонкие полоски раствора, разделявшие камни в кладке, утратили четкость, поплыли, изменяя углы пересечения горизонтальных и вертикальных линий. Прежде, когда сонинспектор открывал дверь в камеру, ничего подобного не происходило. Беггер уперся ладонями в пол и поджал ноги, готовясь вскочить. Вот только бежать все равно было некуда, поэтому он продолжал сидеть на полу, плотно прижав к камням босые ступни. Стена изогнулась, вздулась огромным сюрреалистическим пузырем, который едва не расплющил Беггера о другую стену. Беггер не мог понять, почему он до сих пор не кричит, не зовет на помощь. И вдруг все разом стало на свои места. Камера снова превратилась в правильный куб, сложенный из каменных блоков. Только теперь в камере находились двое. Беггер сидел на полу, а у противоположной стены стоял человек, которого он знал под именем Игорь. И одет он был так же, как во время их встреч у озера. Или когда Беггер видел его лежащим мертвым в кустах. Дернув подбородком, Беггер судорожно сглотнул. Он не знал, прилично ли первым обращаться с вопросом к ожившему мертвецу? Игорь окинул быстрым взглядом узилище и недовольно цокнул языком.— Да уж, приятным это место не назовешь, — изрек он многозначительно. — И блокировка здесь хорошая, — добавил он, обращаясь на этот раз непосредственно к Беггеру. — Потребовалось время, чтобы отыскать вас.— Я видел твой труп, — невпопад ляпнул Беггер.— Ага, — с безразличным видом кивнул Игорь. — Вы больше смотрите, вам здесь еще и не такое покажут.Беггер озадаченно сдвинул брови. Конечно, он понимал, что имел в виду Игорь, но согласиться с тем, что тебя дурачат, точно подопытного гамадрила, оказалось не так-то просто.— Геноссе Беггер...По всей видимости, Игорь хотел что-то объяснить, но Беггер перебил его:— Откуда ты знаешь мое имя?— А как, по-вашему, я вас нашел? Заглянул в досье сонполиции.— Вот так просто, взял и заглянул? — недоверчиво прищурился Беггер.— Вот так просто, — улыбнулся Игорь и исчез. — Что вы теперь скажете? — прозвучал из пустоты его голос.Беггер медленно поднялся на ноги и растерянно посмотрел по сторонам.— Не старайтесь, геноссе Беггер, вам меня не отыскать.Беггер резко повернулся в ту сторону, откуда прозвучал насмешливый голос его добровольного сокамерника, и снова ничего не увидел.— Весь фокус в том, что я стал невидимым, — сказал Игорь и материализовался прямо из воздуха слева от Беггера.— Значит, ты и трупом прикинуться можешь, — сделал вывод Беггер.А про себя подумал: «Черт возьми, как же жаль, что в камере нет двери! Сейчас бы позвать сонинспектора Сотикова, пусть бы разобрался с этим типом!»— Нет, — покачал головой Игорь. — Тело создали вы сами.Беггер озадаченно сдвинул брови.— Все очень просто, — объяснил Игорь. — Вам сказали, что на берегу озера в кустах лежит труп. Кого вы видели в своем сне на озере? Только меня. Вот вы и представили, что это я лежу мертвый в кустах. Сонполицейским был нужен мой портрет, и вы его точнехонько воспроизвели.— Ты пришел, чтобы сдаться?— Сдаться? — Брови Игоря изумленно взлетели едва ли не к середине лба. — Вы полагаете, мне следует добровольно согласиться на это? — Игорь обвел рукой стены камеры.— Рано или поздно тебя все равно поймают, — уверенно заявил Беггер.— Никогда, — не менее уверенно возразил Игорь.— У сонполицейских есть твой портрет.— Ну и что? — беспечно дернул плечом Игорь. — Они ни за что не смогут схватить меня во сне, потому что мои возможности на порядок превосходят имеющийся в их распоряжении набор технических уловок. Я могу сделаться невидимым, могу взлететь в воздух, могу пройти сквозь стену, могу нырнуть под воду и оставаться там, сколько пожелаю, могу... Во сне я могу все! Потому что это мой сон! А в реальности меня не найдут, потому что я никогда не беру с собой в зону сна пи-комп.— Как же ты потом находишь дорогу домой?Игорь наклонил голову к плечу и посмотрел на Беггера так, будто пытался понять, шутит он или говорит серьезно.— Для того чтобы попасть домой, мне достаточно проснуться, — Игорь усмехнулся — совсем не обидно, по-доброму — и качнул головой. — Геноссе Беггер, вы все время забываете о том, что мой сон не контролирует никто, кроме меня самого.— А сюда ты явился в поисках острых ощущений? — саркастически усмехнулся Беггер.— Да вроде бы нет. — Игорь окинул быстрым взглядом стены каземата, словно хотел убедиться, что не пропустил ничего достойного внимания. — Здесь нет ничего интересного. Вот ваш сон...— В моем сне ты уже успел напакостить! — резко перебил Игоря Беггер.— Ну зачем вы так? — обиделся Игорь. — Я не сделал ничего плохого, но все же чувствую себя немного виноватым перед вами. Поэтому я и пришел сюда, чтобы помочь вам выбраться из этого склепа. — Игорь наморщил нос и смешно почесал его кончик ногтем. — Если вы, конечно, хотите отсюда выбраться.Беггер сделал шаг в сторону, уперся в стену и положил на нее руки.— Который сейчас час? — спросил он. — Там, в реальности?— Собственно, я потому и пришел к вам, геноссе Беггер, что время на исходе. Сейчас без четверти семь...— Дьявол! — Беггер в сердцах ударил кулаком по стене, но даже боли не почувствовал.— Ровно в семь вы получите утреннюю инъекцию стимулятора, — продолжал, не обращая внимания на его возглас, Игорь. — Но проснуться не сможете, потому что контрольный браслет, который у вас на руке, удерживает ваше сознание в зоне сна. После этого ваш пи-комп передаст вызов на станцию «Скорой помощи». Поскольку вы человек не бедный, ваше тело поместят в криогенное хранилище, где оно будет находиться до тех пор, пока вы не вернетесь либо, — Игорь развел руками, — пока не закончатся деньги на вашем банковском счете. А разбирательство с сонполицией — вы уж поверьте моему опыту, геноссе Беггер, — может затянуться ой как надолго.— К черту сонполицию! — Беггер так энергично взмахнул руками, что Игорь сделал шаг назад.Спина Игоря коснулась стены. Очертания стены вновь поплыли, точно подтаявший на солнце воск, и тело Игоря начало медленно уходить в каменную кладку, как в зыбучий песок. Испугавшись, что Игорь совсем исчезнет, Беггер схватил его за руку и потянул на себя. Игорь качнулся вперед и, чтобы не упасть, уперся другой рукой Беггеру в грудь.— Не вздумай снова исчезнуть! — прикрикнул на него Беггер.— Все в порядке, — сделал успокаивающий жест рукой Игорь. — Иногда это происходит само собой.— Что «это»? — не понял Беггер.— Изменение структуры сна. Тот, кто пользуется имитатором, никогда с этим не сталкивается — программа удерживает структуру сна в стабильном состоянии.— К дьяволу структуру сна! — Беггер схватил Игоря за грудки и как следует встряхнул. — Если я сегодня не приду на переговоры с Такеши, меня вышибут с работы! Мой банковский счет будет закрыт! Что тогда будет с моим телом?— В течение двух суток его будут держать на системе искусственного жизнеобеспечения, — глядя в глаза Беггеру, с убийственным спокойствием ответил Игорь. — Если по истечении этого срока никто не предъявит своих прав на тело, оно будет утилизировано.— То есть как? — Беггер растерялся настолько, что выпустил рубашку Игоря из рук.Прежде чем ответить, Игорь одернул рубашку и постарался ладонью разгладить смятую ткань.— Очень просто, — сказал он. — Утилизируют, как мусор. Если вас интересуют детали, могу устроить вам во сне экскурсию на мусороперерабатывающий завод, что за южной окраиной Санта-Москвы. Кстати, он принадлежит корпорации «Хаммер», на которую вы работаете.Беггер дернулся в одну сторону, в другую. Отчаяние, охватившее его, не имело выхода. Стены, куда ни глянь, глухие каменные стены, о которые невозможно даже голову разбить!Игорь!Беггер развернулся на пятках и вновь оказался лицом к лицу со своим загадочным гостем.— Ты говорил, что знаешь, как отсюда выбраться!— Знаю, — подтвердил Игорь.— Куда?— Куда? — не понял Игорь.— Куда ты можешь меня вывести?— Да, в принципе, куда пожелаете.— Мне нужно домой.— Так нет ничего проще. Снимите контрольный браслет.Беггер посмотрел на запястье левой руки, перетянутое черной пластиковой полоской. Известное всем и каждому правило гласит: в зоне сна ни в коем случае нельзя снимать с руки пи-комп. Неделю назад Беггер ходил с подругой на премьеру кинобоевика: так там герой, потерявший персональный пи-комп, без малого два часа экранного времени пытался выбраться из жутких галлюциногенных дебрей сна. С другой стороны, Игорь ведь свободно перемещается по зоне сна без пи-компа. И, судя по тому, что даже сонполиция не может его поймать, получается это у него неплохо. Подцепив контрольный браслет пальцем, Беггер содрал его с запястья.— Бросьте его.Пластиковый ремешок полетел на пол.Беггер ждал, что произойдет — стены каземата рассыплются или в камеру вбежит разъяренный сонинспектор Сотиков, — что-то ведь непременно должно было произойти вслед за тем, как он снял контрольный браслет. Но не произошло ровным счетом ничего. Прошла минута, за ней потянулась другая, а Беггер с Игорем, как и прежде, находились внутри каменного куба.— И что теперь? — Голос у Беггера от волнения сделался чуть хрипловатым.— Теперь вы должны проснуться, — улыбнулся Игорь и быстро провел перед лицом Беггера раскрытой ладонью — словно повисшую в воздухе паутину снял.* * *Беггер сел на кровати и медленно провел ладонью по лицу. Налитое усталостью, точно ртутью, тело отказывалось повиноваться. Да и разум был не на высоте — голова тяжелая и гудит, как чугунный котел, по которому палкой колотят, — Беггер где-то встречал такое сравнение, но прежде представления не имел, что оно означает.Опершись руками о край кровати, Беггер попытался подняться на ноги, но пошатнулся и, чтобы не упасть, снова сел. Беггер почувствовал холод и дрожь в груди — никогда еще он не чувствовал себя так паршиво. Беггер посмотрел по сторонам, втайне надеясь, что привычная обстановка придаст ему силы. Но что-то случилось и со зрением — ясно и четко Беггер видел только тот предмет, на котором останавливался взгляд. Остальной интерьер комнаты при этом выглядел так, словно Беггер смотрел на него сквозь мутное, поцарапанное стекло. Контуры предметов изламывались и оплывали, подобно каменной кладке камеры в сонполиции перед тем, как появился Игорь. Беггер тяжело поднял руку и посмотрел на табло пи-компа. Без одной минуты семь. Так, теперь по крайней мере была ясна причина ужасного самочувствия — Беггер не помнил, когда в последний раз просыпался без предписанной врачом инъекции стимулятора. Нужно просто подождать — всего-то сорок секунд осталось.Беггер ничего не почувствовал, когда ровно в семь-ноль-ноль встроенный в пи-комп пневмошприц впрыснул под кожу пять промилле концентрированного стимулятора. Но спустя несколько секунд, когда кровь начала разносить молекулы стимулятора по организму, он ощутил прилив бодрости и оптимизма. Быть может, он и нарушил закон, самовольно сняв в зоне контрольный браслет, но сейчас он находился в реальном мире. И здесь адвокаты «Хаммера» как дважды два растолкуют сонполицейским, что задержание сотрудника корпорации Максима Беггера в зоне сна было незаконным.Беггер легко поднялся на ноги. Из ванной уже доносился звук льющейся воды — включился душ, настроенный на температуру, которую предпочитал по утрам Беггер. На кухне негромко пофыркивала автоматическая кофеварка. Беггер счастливо улыбнулся — он слышал знакомые звуки привычного мира.Первым делом Беггер достал из стола квадратную коробку и вытряхнул в нее рисовое зернышко имитатора сна. Коробку Беггер сунул в карман куртки, которую собирался надеть, — после совещания нужно будет зайти в юридический отдел «Хаммера», рассказать о том, что произошло.Завтракать Беггер не стал — не было аппетита. Приняв душ, он стоя выпил большую чашку крепкого кофе с таблеткой подсластителя — Беггер считал, что чашка правильно приготовленного кофе задает тон всему дню, — и начал одеваться.Неприятность поджидала на лифтовой площадке. Световое информационное табло извещало, что в связи с проведением ремонтных работ сегодня до полудня все шесть пассажирских лифтов опускаются вниз только до двенадцатого этажа. Беггер усмехнулся: по сравнению с тем, что произошло во сне, это было сущей ерундой. Пассажирские лифты выходили из строя с поразительной регулярностью — недели не проходило без ограничения движения на том или ином отрезке пути с первого этажа до сто тринадцатого. Можно было перейти на вторую лифтовую площадку, но за пользование грузовым лифтом придется доплачивать отдельно. Или воспользоваться расположенным на пятьдесят втором этаже переходом в соседний корпус. Но Беггер решил спуститься на лифте до двенадцатого этажа, а потом пройти пешком по лестнице: время у него в запасе имелось.Выйдя на двенадцатом этаже из лифта, Беггер прошел через небольшой холл, декорированный странного вида конструкциями, похожими на конусообразные решетчатые башенки. Точно такие же стояли на каждом этаже. Что они символизировали, не знал никто. Но поговаривали, что это антенны, служащие для приема и передачи кодированных нейронных сигналов. Это были всего лишь слухи, на которые Беггер старался не обращать внимания. Но всякий раз, проходя мимо странных башенок в холле, он посматривал на них с опаской.Свернув налево, Беггер вышел на лестницу.Высокие каменные ступени были на редкость неудобными: можно подумать, проектировщик был уверен в том, что по ним никто никогда не станет ходить. Чтобы не оступиться ненароком, приходилось все время придерживаться рукой за узкие перила. Спустившись до восьмого этажа, Беггер услышал шаги внизу, частые, как будто человек, поднимавшийся по лестнице, торопился. Беггер подумал, что бедолаге приходится куда трудней, чем ему, и даже приготовил пару добрых слов, чтобы ободрить незнакомца, которому предстояло преодолеть еще четыре лестничных пролета. Но слова прилипли к языку, когда Беггер увидел того, кто шел ему навстречу.Персонифицированное зло, укравшее у Беггера сон, и в реальности не желало оставить его в покое.— Я боялся, что опоздал. — Игорь тяжело вздохнул и ухватился рукой за перила.Беггер почувствовал, как в груди закипает бешенство, которое он не в состоянии контролировать. Для того чтобы привести гормоны в порядок, нужно было задействовать пи-комп и сделать инъекцию релаксанта. Но с некоторым удивлением Беггер понял, что не хочет этого делать.— Что тебе нужно?Беггер расставил ноги пошире, словно собирался защищать лестничную площадку от вторжения.— У нас проблемы. — Игорь начал подниматься по лестнице.— У нас? — саркастически усмехнулся Беггер. — Проблемы у тебя, приятель!— Вы не понимаете! — протестующе взмахнул рукой Игорь. — Вам не удалось выбраться из зоны сна!— Да? — изображая клинического идиота, Беггер покрутил головой по сторонам. — Неужели я все еще на берегу лесного озера? Или это камера предварительного заключения сонполиции?— Это сон, воспроизводящий знакомые вам образы реальности. — Игорь остановился на три ступени ниже Беггера. — И выбраться из него будет куда сложнее, чем из сонполиции.Беггер с тоской посмотрел на Игоря сверху вниз и сказал лишь одно слово.— Убирайся, — сказал без злобы, неагрессивно — просто попросил.Беггер и в самом деле хотел сейчас только одного: чтобы этот тип, на протяжении трех ночей не дававший ему покоя, исчез без следа и больше никогда не появлялся в его жизни. Но Игорь исчезать не собирался. Он смотрел на Беггера умоляющим взглядом, как пес, что не может понять, за что хозяин выгнал его из дома. Кипящая ярость ударила Беггеру в голову. Сознание заволокло красноватым туманом. В глазах помутилось: Беггер видел перед собой уже не человека, а существо, не имеющее имени, лживое, а потому опасное, от которого следует избавиться любой ценой. Беггер шагнул на ступеньку вниз.— Постойте! — Игорь прижал руку ладонью к стене, не давая ему пройти. — Поймите же, геноссе Беггер, вашими эмоциями манипулируют! Сейчас вы делаете не то, что сами хотите, а то, что от вас требуют!— Пропусти. — Беггер произнес это слово негромко, но уже с явной угрозой.— Снимите пи-комп, геноссе Беггер! Вы убедитесь, что все это только дурной сон!— С дороги!Беггер толкнул Игоря плечом, рассчитывая оттеснить его к перилам и пройти мимо. Но то ли толчок получился слишком сильным, то ли Игорь неудачно выбрал точку опоры, только нога его съехала со ступени. Пытаясь сохранить равновесие, Игорь взмахнул руками. Левая ладонь его скользнула по перилам, не успев зафиксироваться. Пальцы правой руки царапнули по куртке на груди Беггера. Понимая, что сейчас произойдет, Беггер попытался схватить Игоря за руку, но только воздух поймал в пригоршню. Словно в замедленном кино, он видел, как тело Игоря все сильнее отклоняется назад. Он видел, как округлились его глаза, как раскрылся перекошенный безмолвным криком рот. Беггер с ужасом глядел на то, как человек падает на спину, переворачивается через голову и катится вниз по ступеням, складываясь и выворачиваясь, словно внутри у него не было костей.На плошадке меж двух этажей тело Игоря безжизненно замерло, ткнувшись в угол, точно куль с тряпьем.Беггер почувствовал внезапную слабость. Голова закружилась, и, чтобы не упасть, он ухватился рукой за перила. Перед глазами все поплыло: Беггеру вновь начало казаться, что стены деформируются, а проход между ними то сжимается, то становится шире. Потом — Беггер понял, что сходит с ума, — из стен начали выходить люди. Двое человек в форме сонполицейских побежали вниз по лестнице, туда, где лежал Игорь. Двое других подхватили Беггера под руки и осторожно отвели его от края лестницы. Но Беггер еще успел увидеть, как те двое, что были внизу, перевернули тело Игоря на спину и защелкнули у него на запястьях наручники. Или же это были контрольные браслеты?На сцене появился знакомый персонаж — сонинспектор Сотиков.— Геноссе Беггер! — Сотиков по-дружески обнял его за плечи. — Мои поздравления!— Я не хотел, — едва слышно проговорил Беггер.— Разумеется, не хотели, — уверенно подтвердил сонинспектор. — Этот человек напал на вас, когда вы спускались по лестнице. Вы действовали строго в рамках допустимой самообороны. У нас множество свидетелей. — Широким жестом руки сонинспектор обвел свои подчиненных.— Это он, — взглядом указал на Игоря Беггер.— Я знаю, — снова кивнул сонинспектор. — Признаться, я до последнего не верил, что нам удастся его взять.— Нам? — Через плечо Сотикова Беггер глянул на лестницу, где двое сонполицейских укладывали на носилки безжизненное тело Игоря. — Он жив?— Конечно, жив, — даже не посмотрев назад, ответил сонинспектор. — Но от нас ему уже не уйти. Теперь мы контролируем его сон.— Сон? — изумленно уставился на сонинспектора Беггер. — Все это только сон?— Снимите браслет, геноссе Беггер.Беггер смотрел на Сотикова так, будто сонинспектор предлагал ему сделать харакири.— Смелее, геноссе, — видя нерешительность Беггера, подбодрил его Сотиков. — Вы сразу получите ответ на все свои вопросы.Не отводя взгляда от лица Сотикова — он все еще пытался понять, не шутит ли сонинспектор, — Беггер медленно поднял руку, расстегнул замок браслета и стянул его с руки. Серебристый браслет повис на указательном пальце. Беггер протянул его сонинспектору. Сотиков качнул головой из стороны в сторону. Беггер так и не успел понять, что означает сей жест.* * *Беггер находился в своей квартире. Он полулежал в кресле с откинутой назад спинкой, а напротив него, на стуле, загораживая спиной две трети настенного скрина, сидел сонинспектор Сотиков.— Как самочувствие, геноссе Беггер? — участливо поинтересовался Сотиков.Сонинспектор уже не был похож на оживший манекен.Беггер выпрямился в кресле и провел пальцами по лбу. На запястье блеснул серебряный браслет пи-ком-па. Беггер вспомнил все.Он действительно работал в корпорации «Хаммер», но не консультантом по лицензиям, а инспектором службы безопасности. В течение двух месяцев он пытался выследить чужака, то и дело мелькавшего среди приглашенных лиц на сонконференциях корпорации. Руководство подозревало, что это шпион конкурентов, а что еще было думать, если таинственному незнакомцу с удивительной легкостью удавалось обходить все секретные системы допуска, обеспечивающие безопасность сонконференций? Схватить чужака не удавалось — он исчезал так же внезапно, как и появлялся.— Он не шпион, — сказал Беггер. — Просто чудак, путешествующий по снам.Сотиков усмехнулся.— Я с ходу могу назвать с десяток статей Правового уложения о корпоративной деятельности, которые он нарушил.Беггер работал под прикрытием. Легенду ему придумали коллеги из сонполиции. Вместе они разработали план, который должен был вывести их на чужака. «Хаммер» хотел избавиться от потенциального шпиона, а сонполиция давно уже охотилась за наглецом, решившим, что ему дозволено видеть сны. Просто видеть, а не покупать их.— Кто он на самом деле? — спросил Беггер.— Этого мы пока не знаем, — пожал плечами Сотиков. — Теперь, когда его сознание заблокировано в зоне сна, нам остается только ждать.— Ждать чего? — не понял Беггер.— Когда его персональный пи-комп пошлет вызов на станцию «Скорой помощи».— Могу я с ним поговорить? Сотиков удивленно приподнял бровь.— Зачем?Беггер ответил не сразу. И не то, что хотел сказать вначале.— Может быть, он сознается, кто он такой. Какой смысл хитрить, если через несколько часов все и так станет ясно?— Он не отвечает на вопросы.Беггер встал и прошелся по комнате. Взял со стола коробку из-под имитатора сна, покрутил ее в руках и кинул на место.— Я был уверен, что все происходит в реальности.— На том и был построен расчет, — кивнул Сотиков. — Ты получил новейший имитатор сна, пока еще не поступивший в продажу, поэтому твой сон непременно должен был заинтересовать этого Игорька.— А может быть, и сейчас мы всего лишь видим сон? — задумчиво произнес Беггер.Решив, что приятель шутит, Сотиков усмехнулся.— Мне этот сон нравится. Я всю жизнь мечтал стать сонинспектором.— Серьезно? — удивленно посмотрел на него Беггер.— Абсолютно, — подтвердил Сотиков.— А что, если на самом деле ты всего лишь мойщик окон?— Что значит «на самом деле»? — непонимающе наморщил лоб сонинспектор.— В том сне, который кто-то другой считает реальностью.Сотиков озадаченно почесал за ухом.— Не пойму, куда ты клонишь?— Ты когда-нибудь снимал браслет с пи-компом? Сотиков машинально глянул на запястье, украшенное широким, с едва уловимым зеленоватым оттенком браслетом.— Нет. А зачем?— Ну, хотя бы для того, чтобы убедиться в том, что твоя жизнь — это не сон, сработанный в «Макросне».Сотиков криво усмехнулся.— Можно подумать, ты свой браслет снимал.— Нет, но собираюсь это сделать.— Когда?— Сейчас.Беггер подцепил ногтем замок браслета на руке.— Не делай этого, Максим.Беггеру только показалось или в голосе сонинспектора Сотикова в самом деле прозвучала угроза?Замок не желал открываться. Беггер выдернул ящик письменного стола, но там лежали только бумаги и информационные диски. Взгляд скользнул по столу. Найдя то, что требовалось, Беггер схватил коробку из-под имитатора сна и снял с нее крышку. Подцепив углом крышки замок, Беггер рванул его вверх. Сухо хрустнул треснувший пластик, но замок все же раскрылся. Беггер снял браслет и аккуратно положил его на угол стола. Последним, что увидел Беггер, было выражение благоговейного ужаса, застывшее на лице сонинспектора Сотикова.* * *Беггер сидел на берегу лесного озера с удочкой в руках. Клевало плохо, но Беггер не столько рыбачил, сколько любовался игрой солнечных бликов, скользящих по поверхности воды. А еще он ждал, когда придет Игорь. Для себя Беггер решил, что, если в течение трех дней Игорь не объявится, он сам отправится на его поиски.Тишина стояла такая, что казалось, будто в ушах звенит. Только тихо плескалась волна, набегавшая на песчаный берег. Вокруг не было ни души, и Беггер был этому безмерно рад. Пару раз к нему уже наведывались сонполицейские, но избавиться от них оказалось на удивлениепросто. Достаточно было прикрикнуть строгим голосом:— Убирайтесь вон из моих снов!И все.

Время — назад!26 июля 2005 года — вот когда все началось. Хотя какое это теперь имеет значение? Годы, месяцы, столетия — только слова. Слова, которые ничего не значат. Какой-то смысл пока еще имеют разве что только дни недели — надо же знать, когда идти на работу, а когда можно остаться дома. Хотя со мной уже пару раз такое случалось — прихожу в контору, как положено, в 8. 00 и упираюсь в запертую стеклянную дверь, из-за которой на меня непонимающе смотрит охранник. Я смущенно руками развожу — ну, ладно, мол, с кем не бывает, перепутал воскресенье с понедельником — и возвращаюсь домой. Но не успеваю я скинуть пиджак и распустить узел галстука, как раздается телефонный звонок: шеф интересуется, с чего это я вдруг решил сегодня работу задвинуть?Но дату — 26 июля 2005 года — я запомнил точно. Да и как тут забудешь, если в этот день у жены день рождения. Кому-нибудь доводилось забыть о дне рождения своей благоверной? Кто прошел через это хотя бы раз, меня поймет.Праздник мы отмечали скромно, по-домашнему. Из гостей — только мои родители и Наташка, институтская подруга жены. Середина лета, пора отпусков — Ольга, как ни старалась, не смогла собрать большую компанию.Я вообще не люблю дни рождения, в том числе и свой собственный, а уж когда их приходится отмечать в семейном кругу, для меня это не сказать чтобы полный кошмар, но тоска смертная — это точно. Я сидел в уголке дивана, держа на коленке блюдце с куском торта, и тупо пялился в телевизор. С экрана на меня так же бессмысленно таращилась зеленющая пучеглазая лягушка. Звук был выключен, поэтому я не мог слышать комментариев специалиста насчет того, чем сейчас занята земноводная. Но так было даже интереснее — глядя лягушке в глаза, я пытался угадать, что она обо мне думает.Из прихожей послышался приглушенный шорох, как будто кто-то в темноте пытался ногой нашарить тапочку.— Кто там? — удивленно посмотрела на меня жена.— Понятия не имею, — ответил я, не двигаясь с места.Можно подумать, это я приглашал гостей.— Ну так сходи и посмотри!Я посмотрел на жену. На лягушку, тоскливо глядевшую на меня с экрана телевизора. Снова на жену.— Ну? — Ольга покачала зажатой в руке вилкой, как будто примериваясь, как бы половчее ее в меня метнуть.Я подмигнул лягушке, которая, по слухам, вполне могла обернуться красной девицей, ежели ее поцеловать, тяжело, с неохотой поднялся на ноги и двинулся на выход.В прихожей, между дверью и вешалкой, стоял невысокий мужчина примерно моего возраста. У него было приятное, открытое лицо, которого я никогда прежде не видел, и редкие, зачесанные назад волосы соломенного цвета. Одет он был в костюм из серебристо-серой ткани, здорово смахивающей на пластиковую обертку для хрупких предметов. Левая пола широченного пиджака далеко заходит на правую сторону — три большие красные пуговицы пришиты почти что на боку. Под пиджаком — белая майка с узким, стянувшим горло воротником. Широкие складки брюк скрывают обувь на ногах.Одежда нового гостя показалась мне несколько странной, но не более того. Честно говоря, слово «мода» для меня ровным счетом ничего не значит. Кто знает, может быть, сейчас все цивилизованное человечество именно так и одевается? И, определенно, никто, кроме меня одного, не думает о том, например, что выйдет, если поцеловать зеленую лягушку.— Здравствуйте, — сказал незнакомец. — Меня зовут Сергей.— Очень приятно. — Я ногой подтолкнул ему тапки. Сергей посмотрел на серые шлепанцы так, будто понятия не имел, что с ними делать.И только тут до меня дошло, что гость, которого не иначе как Ольга пригласила, стоял передо мной в прихожей, в то время как дверь-то ему никто не открывал. Я озадаченно почесал подбородок.— Извините, — смущенно поджал плечи Сергей. — Я решил прямо так, без церемоний... По-родственному.— А вы случайно квартирой не ошиблись?Мне показалось, что я нашел самый простой выход из создавшейся ситуации. Хотя вопрос о том, откуда у незваного гостя ключ от нашей квартиры, по-прежнему оставался открытым.— Нет-нет, — протестующе затряс головой Сергей. — У меня вот, — он протянул мне небольшой продолговатый предмет, упакованный в блестящую темно-синюю оберточную бумагу, на которой то и дело вспыхивала россыпь разноцветных звезд, — подарочек для Ольги Николаевны.— Шурик! — очень вовремя послышался из комнаты крик жены. — Ну, что там?— Ничего! — громко отозвался я.Потому что и сам пока не мог понять, что происходит.— Вы вообще-то кто? — напрямую спросил я Сергея.— Родственник. — Улыбка Сергея сделалась вдвое шире и вчетверо дружелюбнее.Честные люди так не улыбаются.— Чей родственник? — спросил я. И задал наводящий вопрос: — Ольги Николаевны?— Нет, — тряхнул головой Сергей. — Ваш, Александр Прохорович.— Да?Родственников у меня было немного, а тех, с которыми я имел желание видеться хотя бы порой, можно было и вовсе по пальцам левой руки пересчитать. Сергей, определенно не входил в число как первых, так и вторых.— И кем же мы друг другу, — я показал пальцем сначала на Сергея, затем на себя, — доводимся?— Я ваш внук.Все ясно, парень не в себе.— Точнее, правнук в седьмом поколении.— То есть пра-пра-пра-пра-пра... — Я принялся пальцем отсчитывать демографические волны.— Совершенно верно, — прервал меня Сергей, когда я добрался только до пятого колена.Палец мой на секунду завис в воздухе, а затем, изменив положение, указал на Сергея.— Вы из будущего? — задал я вопрос, в принципе не требующий ответа.— Ну да, — радостно кивнул Сергей. — Из двадцать третьего века.— Понятно. — Я с беззаботным видом потер ладони.Гостю можно было вызывать психушку. Но, учитывая то, что он каким-то образом сумел проникнуть в запертую квартиру, для начала нужно было звать милицию. Вот только иметь дело с милицией мне ну никак не хотелось. Сергей производил впечатление законченного психа, но на жулика похож не был. Да и что это за жулик, который приходит на день рождения с подарком? Интересно, что там у него, подумал я, посмотрев на аккуратненький сверточек, что держал в руке Сергей.— Шурик!Терпеть не могу, когда она меня так называет!— Да, золотко?— Ну долго ты там еще?— Иду, уже иду!Я задумчиво посмотрел на Сергея: что же мне с ним делать? Сергей указал рукой на дверь в комнату, как будто это он приглашал меня пройти к остальным гостям.— И как же вы к нам прибыли? — спросил я у Сергея, чувствуя себя при этом полнейшим идиотом. — На машине времени? Или оседлав волну воспоминаний?— Машина времени — устаревшее понятие. Устройство, позволяющее путешествовать во времени, мы называем темпоральным модулятором.Сергей отдернул рукав пиджака и показал мне часы на широком металлическом браслете. Присмотревшись как следует, я убедился, что часы у Сергея не совсем обычные. Это были даже не совсем часы, а скорее миниатюрный дисплей. Впрочем, это еще не являлось подтверждением того, что владелец сего странного прибора прикупил его где-то в далеком будущем. В двадцать третьем веке — так он, кажется, сказал?Я скептически поджал губы.— И этого достаточно, чтобы перемещаться во времени?— Требуется еще базовый модулятор в точке, откуда вы начали свой путь и куда собираетесь вернуться. — Сергей тронул пальцем крошечную кнопку на устройстве, которое он называл темпоральным модулятором, и на дисплее загорелась тройка разноцветных индикаторов. Гость из будущего сосредоточенно сдвинул брови: — Нужно поторопиться.— В каком смысле? — не понял я.— Я хотел бы первым поздравить Ольгу Николаевну с днем рождения. — Сергей снова показал мне подарок в праздничной обертке с мигающими звездочками. — Я все же самый близкий ваш родственник в двадцать третьем веке.Сергей говорил настолько уверенно, что в какой-то момент я не то чтобы поверил ему, но начал уважать его убежденность.— А разве мы ждем новых гостей? — Я растерянно посмотрел на дверь.Вот, думаю, сейчас она распахнется, и в нашу крошечную прихожую ввалится толпа родственников, ни с одним из которых я доселе не был знаком.— Шурик!..В дверях появилась моя вечно недовольная жена. Увидев Сергея, она умолкла, так и не сказав всего, что собиралась. А лицо Сергея расплылось в глупой, блаженной улыбке.— Здравствуйте! — не произнес, а пропел он и протянул руки навстречу Ольге.По тому, как вытянулось лицо жены, я понял, что это не она пригласила Сергея на день рождения. Мне нравилось видеть выражение растерянности на лице Ольги, а потому, выдержав короткую паузу, я представил ей нашего нового гостя:— Знакомься, дорогая, это наш дальний родственник, Сергей... — Я посмотрел вопросительно на пришельца из будущего.— Сергей Нифонтович Пикаров, — представился тот и учтиво поклонился.Да, Пикаровы — это мы.— Сергей Нифонтович, — я по-дружески положил руку Сергею на плечо, — прибыл к нам из двадцать третьего века специально, чтобы поздравить тебя с днем рождения.На это заявление Ольга отреагировала совсем не так, как я ожидал. Лицо ее вновь приобрело присущее ему от природы недовольно-капризное выражение.— Долдоны, — понятное дело, она имело в виду нас с Сергеем. — Нашли время...Ольга не успела закончить начатую фразу. Рядом с вешалкой на секунду вспыхнул яркий свет, и в прихожей появился еще один человек. Мужчина лет сорока восьми, одетый в форму, отдаленно напоминавшую милицейскую, по-молодецки расправил плечи, провел согнутым пальцем по густым буденновским усам и, приложив ладонь к узенькому козырьку фуражки с мхатовской чайкой на месте кокарды, браво отрекомендовался:— Перетун Тердинович Пикаров, штабс-капитан левобережного полка по поддержанию правопорядка, — и скромно так добавил: — Год две тысячи триста сорок третий. Позвольте засвидетельствовать мое почтение.Лихо щелкнув каблуками, Перетун Тердинович подался всем корпусом вперед и протянул Ольге крошечную розовую сумочку на золотом шнурке. Ольга польщенно улыбнулась — подарки она любила. Тут и Сергей подсуетился со своим презентом. Понятное дело, после такого оба незваных гостя были приглашены к столу.Что удивительно, оба новоявленных родственничка сразу же очаровали моих родителей. При этом факт, что прибыли они черт-те знает из какого будущего, ничуть не смутил стариков. Отец с гордым видом заявил, что в Перетуне Тердиновиче сразу видна пикаровская порода, и тут же налил ему рюмку коньяку. А мать, поставив перед Сергеем блюдечко с куском торта, принялась наводить справки о будущих родственниках. Особенно ее интересовало, кто на ком женился и у кого сколько детей родилось. Ольге, казалось, вообще не было никакого дела до того, что за гости явились к ней на день рождения, — она с восторгом изучала подарки.Перетун подарил Ольге духи, аромат которых можно было изменять, поворачивая три тоненьких колечка на горлышке флакончика. Продолговатый предмет, что извлекла Ольга из свертка, преподнесенного Сергеем, был похож на сосульку, переливающуюся всеми цветами и время от время издающую мелодичные мурлыкающие звуки. Значительно позже я узнал, что с помощью этого нехитрого устройства можно задавать настроение как себе самому, так и друзьям, находящимся поблизости. По всей видимости, прежде чем вручить подарок имениннице, Сергей настроил его соответствующим образом, поэтому-то мы и приняли гостей из будущего едва ли не с распростертыми объятиями. Я, например, не считаю себя законченным мизантропом, но и альтруизин по утрам не принимаю.Несомненно, сыграл свою роль и интерес, который вызывали пришельцы из будущего. У меня, например, имелось к ним несколько любопытных вопросов, вот только вклиниться в разговор мне никак не удавалось.Грустно мне стало. Это ж надо, сижу за одним столом с людьми, видевшими своими глазами будущее, на которое все мы сейчас только еще планы строим, и вместо того, чтобы расспросить их о том, что у них там да как, слушаю, как они вместе с моими родителями перемывают косточки общим родственникам. И не заботит вроде как никого то, что все мы тут, можно сказать, по лезвию ножа ходим! Грянет какой-нибудь хроноклазм могучий — и всем нам кирдык!А по телевизору Хуан Терезе в сто первый раз в любви объясняется. Это даже без слов понятно — по лицам актеров, напряженным, будто у них трехдневный запор.И тут началось.Кто-то деликатно постучал в дверной косяк, и в комнату заглянула здоровеннейшая тетка. Я в жизни таких толстых не видел! Если в наше время едва ли не все страдают избыточным весом, то что же у них в будущем делается!— Здравствуйте. — Улыбается эта неимоверная толстуха во всю свою широченную физиономию. — Я ваша пра-пра... — это она персонально ко мне обращается, — и еще семь раз правнучатая племянница Серафима Ушкуйкина.— У нас в роду отродясь никаких Ушкуйкиных не было! — сказал, как отрубил, отец.— Так это я только по мужу Ушкуйкина, а в девичестве Ван-Кайзерова, — отвечает ему толстуха и быстро так семенит к столу, сует Ольге в руки разноцветный сверток: — С днем рождения, Ольга Николаевна! — И взглядом ищет, куда бы присесть.Чтобы усадить Ушкуйкину-Ван-Кайзерову, Ольга меня с дивана согнала. Я и обидеться толком не успел, как в комнату еще трое заходят. Причем один из них здорово на китайца смахивает, а другой — чистый негр.— А вы кто такие? — сурово посмотрел я на них.— Родственники, — отвечает негр. — Далекие потомки Александра Прохоровича Пикарова, каковому и желаем засвидетельствовать свое почтение.— А также жене его Ольге Николаевне, — добавил похожий на китайца.— Из двадцать третьего века, — с пониманием ухмыльнулся я.— Берите больше, — отвечает мне третий, как будто действительно чем-то на меня похожий. — Из двадцать седьмого.— Да ну! — У меня от удивления брови на лоб полезли. — Неужели и к. этому времени человечество все еще себя не угробило?— Человечество оказалось гораздо мудрее, чем думали о нем в прошлом, — назидательным тоном ответствовал мне негр. — Люди научились жить в мире, любви и согласии.— А также в гармонии с природой, — добавил похожий на китайца.— А на Марс-то слетали? — поинтересовался я. Меня в самом деле очень интересовала в то время проблема колонизации Марса.— Слетали, — сказал тот, что немножко на меня похож. — Да только ничего интересного там не нашли.— Так что можно было и не летать вовсе, — усмехнулся негр.— Позвольте! Позвольте! — закричал кто-то из прихожей. — Мы тоже хотим с родственниками повидаться!Смотрю, а в прихожей еще человек десять толкутся, никак не меньше! У нас квартира хоть и трехкомнатная, а все одно всех желающих вместить не может. Тем более что все гости непременно к имениннице протолкнуться желают.Пригласив первых трех прибывших располагаться у стола, я быстренько подскочил к двери и перекрыл проход остальным, уже вознамерившимся двинуться следом.— Господа, — говорю я им, — я, конечно, ни в коей мере не желаю ставить под сомнение вашу порядочность, и тем не менее приготовьте документики, пожалуйста! Путь вы проделали дальний, могли и заплутать, а мне тут, извиняюсь, чужая родня не нужна!Двое тут же испарились.«Ага, — подбодрил я себя, — так держать, Александр Прохорович!»— Тех, кто не может подтвердить свою принадлежность к славному роду Пикаровых, попрошу очистить помещение!— Но послушайте!.. — явно протестующе взмахнула рукой очень высокая, стройная дама с длинными черными волосами, зачесанными на правую сторону.— И слушать ничего не желаю! — не дал ей договорить я. — В конце концов, это частная квартира! Надеюсь, вы у себя в будущем не забыли, что такое право собственности?Похоже, что не забыли. Еще трое исчезли во вспышках яркого света. Но взамен им появились семеро новых. В прихожей уже толпилось столько народу, что страшно было подумать, что бы произошло, материализуйся здесь еще хотя бы один незваный гость.Народ побухтел, побухтел, но видят — деваться некуда, начали документы доставать. Я признавал только те из них, в которых мог ясно разобрать фамилию Пикаров или Пикарова. Пришлось отклонить четыре удостоверения личности, заполненные непонятной мне клинописью, и карточку водительских прав, набранную азбукой Брайля. От ворот поворот получили четверо низкорослых братьев с фамилией Пикар, которые почему-то называли меня «великим исследователем подводного мира» и пытались заговорить со мной по-французски.К тому времени, когда мне удалось навести относительный порядок в прихожей, в комнате уже негде было яблоку упасть. А новые гости все прибывали и прибывали. Становилось ясно, что бороться нужно не с внешними проявлениями болезни, а с ее причиной.Я протолкнулся в комнату, с трудом пролез между выстроившимися в очередь гостями, желавшими преподнести подарки моей жене, и едва не упал, получив от кого-то, должно быть, не признавшего хозяина, тычок в спину. Чтобы остановить движение, мне пришлось упереться руками в край обеденного стола, заваленного разноцветными пакетиками и грудами подарочной бумаги. Прямо напротив меня за столом сидел мой будущий потомок Сергей Пикаров. Откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, Сережа с интересом наблюдал за происходящим и, похоже, получал от этого немалое удовольствие. Из всех незваных гостей только он вызывал у меня хоть какое-то доверие. Быть может, потому, что явился первым.— Сергей!Потомок посмотрел на меня и улыбнулся. Без ехидства, вполне по-дружески.Если бы я попытался махнуть Сергею рукой, то тут же оказался бы поваленным на стол, поэтому я ограничился тем, что взглядом указал в сторону выхода. Родственничек меня понял, кивнул, поднялся со своего места, которое тут же заняла длинная и худая, как жердь, дама с волосами ядовито-желтого цвета и с палкой в руке, похожей не то на стек, не то на мундштук, и мы на пару начали пробираться в сторону прихожей.Народу в прихожей толпилось едва ли не больше, чем в комнате, но мне уже было не до них. Я точно знал, что мне нужно выбраться из квартиры, и никто не смел, не имел права вставать у меня на пути!Должно быть, гости из будущего правильно оценили состояние моего духа, потому что даже при той жуткой толкотне и неразберихе, что царили в прихожей, умудрились расступиться, чтобы освободить проход, по которому мы с Сергеем и добрались до входной двери.Вылетев из квартиры, я, не оглядываясь, побежал вниз по лестнице и, только оказавшись на улице, остановился, чтобы перевести дух.Следом за мной вышел из подъезда Сергей.Теплый летний вечер, солнце клонится к закату, легкий ветерок гладит щеку, из ближайших кустов несет мочой. Все как обычно. И только в квартире у меня жизнь перевернулась вверх тормашками. «Надо же, — я искоса глянул на Сергея, — родственнички из будущего. Хотя бы телеграмму дали, что ли, прежде чем заваливаться такой толпой».Дойдя до детской площадки, мы присели на край песочницы. Я достал из кармана смятую пачку сигарет и протянул ее гостю. Сергей сделал отрицательный жест рукой. Я вытянул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и блаженно затянулся. Ну вот, теперь можно подумать о том, что делать с незваными гостями.— Хорошо тут у вас! — произнес неожиданно Сергей.Я сначала на него удивленно посмотрел: не издевается ли? Потом по сторонам глянул. Знакомая картина — на земле грязь после вчерашнего дождя, под кустами мятые банки пивные да бутылки битые валяются, повсюду, куда ни глянь, кучки дерьма собачьего. Чего ж тут хорошего? Неужели в будущем и того хуже?Сергей, видно, угадал мой вопрос.— С экологией в будущем все в порядке, — успокоил он меня. — Но вот такого покоя и тишины у нас уже не найдешь.Ничего себе покой, подумал я, в десяти метрах Третье транспортное кольцо проходит! Но вслух ничего говорить не стал. Понятное дело, Сергею в начало двадцать первого века попасть — все равно что мне в деревню на недельку съездить, чтобы посидеть с удочкой на берегу речки, рыба в которой давно передохла из-за пластмассовой фабрики, сбрасывающей отходы тремя километрами выше по течению.— Вот сижу я здесь, — Сергей чуть приподнял руки, развел их в стороны и снова опустил на колени, — и понимаю: да, я здесь. Здесь и сейчас!— А что, бывает по-другому? — спросил я, хотя и не понимал, о чем говорит мой потомок.— Бывает, — удрученно наклонил голову Сергей. — Порой так закрутит... — Сергей сделал паузу, как будто нужные слова пытался отыскать, и безнадежно махнул рукой: —А...— Понимаю. — Я кинул окурок на землю и придавил его тапкой. — А не хочешь рассказать о том, что сейчас в моей квартире происходит?Сергей глянул на меня искоса и усмехнулся. Невесело.— Думаешь, только у тебя одного? В самом деле...Я приоткрыл рот и призадумался. В самом деле, если для путешествия в прошлое людям двадцать третьего века достаточно браслет с этим, как его, темпоральным модулятором на руку нацепить, то почему я думаю, что только ко мне одному гости нагрянули? Чем я такой особенный? Я посмотрел на окна дома и постарался представить, что сейчас происходило в каждой из квартир.— У тебя, конечно, гостей побольше, чем у других, — заметил Сергей. — День рождения жены — хороший повод, чтобы нанести визит, завести теплые, семейные отношения. Кстати, имей в виду: под шумок могут и чужаки затесаться, те, что своих родственников в прошлом отыскать не смогли.— Знаю, — кивнул я. — Уже нескольких выставил... Но почему именно сегодня? Почему вас раньше не было видно?— Потому что только сегодня был открыт свободный доступ к порталу в десятилетие две тысячи — две тысячи десять. С тобой, живущим в две тысячи одиннадцатом году, я уже знаком.— Правда? — спросил я, не найдя ничего лучшего.— А какой мне смысл врать? — пожал плечами Сергей.В самом деле.— И каждый может вот так запросто надеть на руку браслет с темпоральным модулятором и отправиться в прошлое?— Конечно, — кивнул Сергей. — У нас общество равных возможностей.— А как же проблемы со временем?— Какие проблемы? — не понял Сергей.— Ну, эти, как их. — Я пощелкал пальцами, вспоминая нужное слово. — Хроноклазмы!— Хроноклазмов не бывает, — уверенно заявил Сергей. — Это все фантасты выдумали.— Но если кто-то из вас, прибывших из будущего, попытается изменить прошлое...— Это невозможно, — не дослушав, перебил Сергей. — Прошлое и будущее существуют одновременно, а потому никак не могут воздействовать друг на друга.— Но тебя ведь не должно быть в нашем времени, — попытался возразить я.— Почему? — удивился Сергей. — Я ведь здесь.— То есть твое появление здесь было предопределено?— Можно и так сказать, — ушел от прямого ответа Сергей.— Выходит, — растерянно развел я руками, — все в этой жизни расписано заранее и у нас нет никакого выбора?— Это очень сложный философский вопрос, — покачал головой Сергей. — Ты не знаешь, что ждет тебя завтра или, скажем, через десять минут, поэтому стараешься просчитывать факторы, которые, как тебе кажется, определяют твое будущее, и даже пытаешься оказывать на них воздействие, с тем чтобы все устроилось наилучшим для тебя образом.— Но теперь-то я знаю, что это бессмысленно!— И что с того? — Сергей улыбнулся и махнул рукой. — Не бери в голову. Живи, как живешь, — так оно проще.— Ладно. — Я решительно хлопнул себя по коленкам. — Давай займемся более конкретным вопросом. Что делать с гостями? Если их не разогнать, они мне всю квартиру разнесут.— Просто попроси их удалиться, — посоветовал Сергей.— И они уйдут? — недоверчиво прищурился я.— Гости из будущего не имеют права навязывать свое общество хозяину. Но, имей в виду, они будут пользоваться любой возможностью для того, чтобы снова наведаться. Сегодня это был день рождения твоей жены. Завтра почти наверняка кто-нибудь явится, чтобы поздравить тебя с днем ассенизатора.— Нет такого дня, — машинально ответил я, думая на самом деле не об обделенных профессиональным праздником работниках народного хозяйства, а о том, как жить дальше.* * *Сергей оказался прав: гости из будущего пользовались любым предлогом, чтобы нанести новый визит. При этом каждый старался задержаться подольше. Ольге страшно нравились экзотические сувениры, с которыми являлись к нам в дом будущие родственники, и она принимала их в любое время и в любых количествах. У меня же от бесконечного мелькания незнакомых лиц голова шла кругом.С кем у меня действительно сложились добрые отношения, так это с Сергеем. Обычно он заглядывал ко мне ближе к вечеру, и мы подолгу сидели на кухне, попивая чай с экзотическими сладостями, которые мой потомок доставлял из будущего. Я, понятное дело, старался побольше узнать о прекрасном новом мире. Напрямую Сергей отвечать на мои вопросы не отказывался, но при этом умел так построить ответ, что он не содержал в себе никакой конкретики. Сережа, казалось, не прилагал к этому ни малейших усилий, как будто подобная манера выражать свои мысли была у него врожденной. Хотя кто его знает, быть может, подобный стиль общения присущ всем людям будущего?Из того немногого, что мне удалось из него вытянуть, было ясно, что человечество сумело создать счастливое и справедливое общество всеобщего благополучия и дожило до тридцать третьего века. Что Произошло потом, Сергей не знал. Или не хотел говорить.Да, а инопланетяне так и не прилетели.Спустя примерно полгода после моего знакомства с Сергеем и прочими новоявленными родственниками вокруг стали происходить очень странные события. Началось все с того, что как-то раз я купил завтрашнюю газету. Не сразу сообразив, в чем дело, я какое-то время стоял и тупо смотрел на первую полосу газеты, где под широкой шапкой было ясно написано: «Суббота». В то время, как календарь на моих часах утверждал, что сегодня пятница. Просмотрев внимательно весь ассортимент ежедневных изданий, представленный на лотке, я обнаружил, что при желании могу купить газеты, датированные любым из дней, начиная с прошлой среды и заканчивая будущим понедельником. Продавец при этом с тупым упорством твердил, что все газеты у него свежие. Когда же я поинтересовался у него, какой сегодня день недели, торговец озадаченно почесал затылок, после чего честно признался, что не помнит.Дальше — больше. Оказалось, что можно выйти из дома в восемь вечера и вернуться в пять утра того же дня. Порой выяснялось, что ты находился в двух-трех местах одновременно. А назначить встречу стало целой проблемой: если о месте можно было договориться, по-прежнему, без труда, то время предстояло угадывать. Время будто бы сошло с ума. Или же все население Земли внезапно стало жертвой неизвестной болезни, единственным проявлением которой являлось то, что человек полностью утрачивал способность ориентироваться во времени.— Да ничего страшного, — небрежно махнул рукой Сергей, когда я спросил его о том, что происходит. — Просто временная инверсия.— Ничего себе «просто»! — возмущенно воскликнул я. — Из-за этой твоей инверсии я пропустил уже два отборочных матча чемпионата мира!— Ну, значит, не судьба тебе было их увидеть, — вроде как успокоил меня Сергей.На вопрос о том, что послужило причиной временной инверсии и чем это может закончиться, Сергей ответил в характерной для него манере — невразумительно. Очень невразумительно. Невразумительнее, чем он делал это обычно, когда хотел уйти от ответа. По его словам получалось, что временная инверсия — это вполне предсказуемый, закономерный процесс, причины которого лежат в основах общей теории относительности и универсальной космогонии.Ответ показался мне неубедительным. Главным образом потому, что Сергей при этом старательно отводил глаза в сторону и крутил на руке браслет темпорального модулятора. Убедившись, что от неразумного потомка мне больше ничего не добиться, я решил предпринять собственное расследование, и когда Сережа в очередной раз оказался у меня на кухне, я вместо чая выставил на стол шесть бутылок пива. На всякий случай, если пиво не подействует, у меня была припасена еще и бутылка водки.Как истинный человек будущего, к выпивке мой потомок относился крайне отрицательно и всем напиткам предпочитал чай и квас. Но ради того, чтобы на лишних полчаса задержаться у меня в гостях, Сергей был готов на все. Поэтому, когда я разлил пиво по стаканам, он поморщился, но отказываться не стал.Однако хитрость моя сработала против меня. Я-то рассчитывал, что после бутылки-другой Сергей сделается более откровенным и менее острожным в высказываниях и, задавая нужные вопросы, я смогу проникнуть в суть происходящего. На деле же, не допив второй стакан, Сережа аккуратно сложил руки на столе, возложил на них голову и заснул сном праведника, которому не было никакого дела до проблемы временной инверсии.Первоначальный план с треском провалился, но, как бы там ни было, признавать свое поражение я не желал. В конце концов, кто я — тварь, во прахе растертая, или право имею? Доколе можно позволять потоку свихнувшегося времени тащить себя незнамо куда? Я не имел ничего против того, что мир катится ко всем чертям — какой смысл оспаривать то, что ты не в силах изменить! — я должен понимать суть происходящего. И ежели Сергей не желал по доброй воле поделиться со мной информацией, а выведать что-то хитростью не удалось, оставалось только полностью взять инициативу на себя.Придя к такому выводу, я понял, что Ницше непременно бы мной гордился. Дабы не растратить обретенную уверенность, я быстро, но аккуратно снял с запястья Сергея браслет темпорального модулятора, заменив его очень похожим браслетом с часами китайского производства.Я много раз видел, как пользуется темпоральным модулятором мой далекий потомок, а потому был уверен, что смогу повторить его нехитрые манипуляции. После того как я нажал небольшую плоскую кнопку на правой торцевой части корпуса темпорального модулятора, на дисплее загорелись два слова — «вход» и «выход». «Вход» — значит «туда», «выход» — соответственно «обратно»; для того чтобы понять это, не требовалось проявлять чудеса сообразительности. Я коснулся пальцем слова «выход», которое тотчас же оказалось заключено в красную рамочку. Рядом загорелось число — 2246, — год, из которого явился Сергей. Ну, и что теперь? Еще раз коснуться пальцем слова «выход»?Именно в тот момент, когда осталось сделать последний шаг — не шаг даже, а легкое движение пальцем, — я почувствовал сомнение. А что, если 2246 — не тот год, в который должен вернуться Сергей? Что, если темпоральный модулятор требует еще какой-то дополнительной настройки? Что, если, оказавшись в будущем, я не смогу вернуться назад? В общем, в один миг появилась целая куча вопросов, которые прежде я себе не задавал. Все еще не решаясь коснуться пальцем слова «выход» на дисплее, я с надеждой посмотрел на мирно посапывающего во сне Сергея. Проснулся бы ты, что ли, с грустью подумал я. Эдак ведь и конец света можно проспать, который, не ровен час, я тут скоро устрою. Потом я увидел недопитую бутылку пива и почувствовал страшную жажду. Прежде чем отправиться в далекое будущее, мне непременно нужно было сделать хотя бы один глоток, чтобы промочить горло. Иначе... Иначе я просто не смогу вымолвить ни слова, когда окажусь в толпе потомков.Я схватил со стола бутылку и сделал два торопливых глотка из горлышка. При этом совершенно неумышленно я зацепил донышком бутылки локоть Сергея. Но он и тогда не проснулся!Что ж, откладывать далее путешествие в будущее не имело смысла. Вернее, я не мог найти повод для того, чтобы отказаться от задуманного. А если так, мне оставалось только признаться в собственной трусости.Ну уж нет, сказал я себе, и палец мой, как боек на капсюль, упал на слово «выход».Яркая вспышка не ослепила меня, но заставила на секунду зажмуриться. Когда же я размежил веки, рядом не было ни кухонного стола со спящим на нем Сережей, ни стиральной машины, ни холодильника, ни электрической плиты... Одним словом, я был уже не у себя на кухне.Место, в котором я оказался, больше всего походило на кабину пассажирского лифта. Раздвижные двери, большое зеркало на противоположной стене, тусклый свет из-под мутного пластикового плафона. Не хватало только инструкции по пользованию и ряда кнопок с номерами этажей. Я посмотрел на табло темпорального модулятора. Теперь красной рамочкой было обведено число 2246. По всей видимости, это означало, что я прибыл на место. То бишь в будущее, о котором я много слышал, но мало что знал.Двери кабины плавно и беззвучно разошлись в стороны, открыв проход в ярко освещенное фойе. Дабы не выставлять себя полным идиотом, не знающим, как себя вести в зоне прибытия, я уверенно вышел на свет.Решение действовать по обстоятельствам, полагаясь на здравый смысл и интуицию, полностью себя оправдало. Фойе здорово смахивало на огромную привокзальную площадь. Ну а как вести себя на вокзале, известно, почитай, каждому: главное — не суетиться, не терять из виду свои вещи и следовать в том же направлении, куда перемещается основная масса людей. В обе стороны от того места, где я находился, тянулись длинные ряды кабинок, одну из которых я только что покинул. То и дело какая-то из кабинок открывалась, из нее выходил человек, мужчина или женщина, одетый в соответствии с модой двадцать третьего века, которая, по моим наблюдениям, представляла собой не что иное, как дикую мешанину всего, что попадалось под руку, и, не теряя времени, направлялся в дальний конец зала. Тут уж никаких сомнений быть не могло — мне нужно следовать в том же направлении.Люди шли, не глядя по сторонам, как будто каждый был занят своими, чрезвычайно важными не только для него, но и для всего человечества мыслями. Или, может быть, они стеснялись смотреть друг на друга? Не принято у них такое, в двадцать третьем-то веке? В любом случае мне это было только на руку. Я тоже изобразил задумчивость на лице и потопал в ту сторону, где, судя по всему, находился выход в город.Что удивительно, я только сейчас подумал о том, а что, собственно, я собираюсь увидеть? Что может подсказать мне причину странного, если не сказать более, ненормального поведения времени в моем родном двадцать первом веке? Почему-то раньше подобные вопросы не приходили мне в голову.Ну, что же делать, постарался успокоить я себя, в следующий раз буду умнее. А сейчас не поворачивать же, в самом деле, назад. Тем более что я уже почти дошел до места, где находился выход из зала ожидания для прибывающих из прошлого.У выхода были установлены красивые никелированные турникеты, выгораживающие узкие проходы, в которые и втягивалась публика, нахватавшаяся впечатлений в прошлом. В конце каждого прохода располагалась небольшая кабинка с прозрачными пластиковыми стенками, в которой сидела молодая девушка, одетая в светло-голубую, радующую глаз униформу. Что-то все это мне напоминает, подумал я, пристраиваясь в хвост ближайшей очереди, не то таможню в аэропорту, не то кассу в супермаркете.Девушки в униформе работали бойко, и очереди быстро продвигались вперед. Когда очередь передо мной сократилась до восьми человек, я смог как следует рассмотреть, что происходило на контрольно-пропускном пункте. Девушка-контролер о чем-то негромко спрашивала очередного подошедшего к ней клиента. Прибывший из прошлого протягивал руку с браслетом темпорального модулятора. Девушка проводила инфракрасным сканером над дисплеем и быстро, работая всеми десятью пальцами, вводила данные в находившийся рядом с ней, похожий на кассовый аппарат. После этого клиент получал небольшую пластиковую карточку вкупе с обворожительной улыбкой милой девушки, до которой ему уже не было никакого дела, и удалялся восвояси. Странный народ, ну как можно не обратить внимание на так мило улыбающуюся тебе красавицу? Да-да, именно тебе, а не тому, кто стоит в очереди следом за тобой. У нас, в двадцать первом, каждый второй мужик детородного возраста непременно бы попытался назначить такой симпатюльке свидание.— Я слушаю вас. — А, это она уже ко мне обращается.Светлые волосы, короткая стрижка, слегка вытянутое лицо. Вблизи девушка уже не казалась красавицей, но, черт возьми, она была очень, очень мила.Я улыбнулся во весь рот.— Как у нас сегодня с погодой?В глазах девушки недоумение. В самом деле растерялась или только делает вид, что не понимает, о чем я ее спрашиваю? Да и не спрашиваю даже, а совершенно откровенно заигрываю.— Я слушаю вас, — повторила девушка уже с несколько иными интонациями, делая нажим на каждое слово.— Вы скоро заканчиваете?Девушка растерянно глянула в конец очереди. Как будто хотела прикинуть, сколько еще клиентов ей нужно обслужить для того, чтобы получить значок «Отличник службы сервиса».— Я всего лишь хочу пригласить вас поужинать... Или позавтракать. Если хотите, можем пообедать... У нас сейчас утро или вечер?Секунду-другую девушка смотрела на меня непонимающим взглядом, затем откинула голову назад и рассмеялась так, будто я рассказал ей невообразимо смешной анекдот. Хихикнула и пожилая дама в маленькой плоской шляпке, украшенной плюмажем из страусовых перьев, стоявшая в очереди следом за мной.— Я сказал что-то смешное? — спросил я, глянув на модницу.Продолжая улыбаться, дама махнула на меня рукой.— Я слушаю вас, — вновь обратилась ко мне девушка в голубой униформе.— Нет, — покачал головой я. — Это я вас слушаю — вы ведь так ничего и не ответили на мое предложение.— Я оценила вашу шутку, — сказала девушка.— Шутку? — Я поднял брови, пытаясь выразить все сразу: удивление, возмущение, негодование, надежду. — Я приглашаю вас на свидание. Что в этом смешного?— Смешно то, как вы это делаете, — ответила девушка.— Хорошо, — не стал спорить я. — А по сути предложения?— По сути у нас с вами уже сейчас свидание.— Но я даже не знаю, как вас зовут.— Эйна, — представилась девушка.— Очень приятно, — улыбнулся я. — А меня зовут Александр. Можно просто Саша.— Вы из какого века прибыли, просто Саша? — спросила девушка, и я понял, что между нами возник контакт.— Из самого начала двадцать первого. — Я облокотился на стойку и подался вперед. — Знаете, Эйна, я мог бы рассказать вам много интересного об этом удивительном времени.— Покажите свой темпоральный модулятор, Саша.— Нет. — Я спрятал руку с браслетом за спину. — Сначала пообещайте, что мы непременно встретимся.— Если вы настаиваете...— Я настаиваю!— Хорошо. После шестьсот шестьдесят четвертого бита.— Что? — не понял я.— Моя смена заканчивается после шестьсот шестьдесят четвертого бита.— Ага, — медленно кивнул я, пытаясь понять, что бы это могло означать.— Можно встретиться в точке «зет—сорок восемь».— А где это?Эйна глянула на меня так, что я понял: девушке стоило большого труда, чтобы снова не рассмеяться.— Там же, где и всегда, — ответила она.— А какие-нибудь ориентиры рядом имеются? — вкрадчиво поинтересовался я. — Ну, в смысле, памятник искусства, музей, кафе?..Эйна наклонила голову и тихонько прыснула в кулак.— Еще один подобный вопрос, Саша, и я решу, что вы пытаетесь выставить меня дурочкой.— Ни в коем разе! — Я клятвенно прижал руку к сердцу.— Выходит, о встрече мы уже договорились. Осталось только уладить формальности.Эйна ловко поймала мою руку, которую я все еще держал на груди, прижала ее к стойке и махнула сканером над темпоральным модулятором.— Ого! — На это раз она была по-настоящему удивлена. — Триста двадцать два бита! Должно быть, у вас очень милые предки.— Предки что надо, — натянуто улыбнулся я, поскольку опять не понял, о чем идет речь.Эйна пробежалась пальцами по клавиатуре, выдернула из кассового аппарата пластиковую карточку и с улыбкой протянула ее мне.— Я рада, что мое первое впечатление о вас, Саша, оказалось ошибочным. Поначалу вы не производите впечатление серьезного человека.— А уж я-то как рад, — пробормотал я, вконец растерявшись.— Ну так не забудьте: точка «зет—сорок восемь», после шестьсот шестьдесят четвертого бита. — Эйна сунула карточку мне в руку. — До встречи, Саша.— До встречи, — обескураженно кивнул я, поскольку понятия не имел, где и когда вновь смогу увидеть приглянувшуюся мне девушку.Но задавать дальнейшие вопросы было совсем уж глупо.Обернувшись, я посмотрел на даму в шляпке со страусовыми перьями, которая, как и все остальные, старательно делала вид, что не замечает меня, и уныло поплелся к выходу. Надо же, подумал я, за все то время, что я пытался заигрывать с Эйной, никто, ни единый человек в очереди не начал возмущенно ворчать по поводу того, что я всех задерживаю. Все стояли и терпеливо ждали, когда я освобожу место у стойки. Что это — проявление фантастической выдержки или полнейшего безразличия ко всему, что происходит вокруг?Дверь из темного тонированного стекла отъехала в сторону прежде, чем я успел ее коснуться. Я сделал шаг вперед и замер, пораженный, на пороге. Мир, распахнувшийся предо мной, был нереален настолько, насколько только может быть нереальным реально существующий мир.Непонятно?Ясное дело, такое сразу и не вообразишь.Помните, одно время были популярны картинки, на первый взгляд представляющие собой совершенно бессмысленное нагромождение разноцветных пятен и штрихов. Для того чтобы увидеть спрятанное внутри этой мазни трехмерное изображение, нужно отнести рисунок на строго определенное расстояние от глаз и постараться максимально расфокусировать взгляд. Вспомнили? Теперь представьте, что такая вот картина, спрятанная среди хаотичного сочетания полупрозрачных мазков, нарисована не на бумаге, а на стекле. На огромном стекле, заслоняющем собой всю перспективу. И за этим стеклом стоит еще одно, с другой картинкой, но такое же огромное. За вторым — третье, за третьим — четвертое... И так до бесконечности. А хитроумная система подсветки выделяет одну картину за другой. Причем смена изображений происходит с такой скоростью, что вы не успеваете как следует рассмотреть ни одно из них.Ощущение, скажу я вам, не из приятных. Сначала появляется мысль, что ты оказался в месте, где собрались миражи со всего мира, и каждый старается продемонстрировать себя во всей красе. Высотные дома из стали и стекла, готические соборы с напряженно замершими на карнизах горгульями, цветущие вишневые сады, полуразрушенные мегалитические святилища — все плывет, сливается в одну совершенно бессмысленную картину, растворяется в пустоте и снова возникает. День мгновенно сменяет ночь, лето — зиму, дождь не успевает пролиться на землю, как солнце уже превращает его в легкую дымку, воспаряющую к облакам, из которых тотчас же начинает сыпать снег. Все меняется с такой быстротой, что взгляд не успевает ни за что уцепиться. Забавным это не кажется, потому что очень скоро ты начинаешь чувствовать головокружение, следом за которым появляется ощущение полной дезориентации в пространстве. Ты не можешь понять, где верх, а где низ, чтобы устоять на ногах, непременно нужно уцепиться рукой за какую-нибудь опору. Сердце начинает стучать, как сумасшедшее, в коленях возникает предательская дрожь, во рту сухо так, что, кажется, глоток воды застрянет.Мне каким-то образом удалось сделать шаг в сторону и прижаться спиной к стене здания. То и дело из дверей выходили люди и тут же исчезали в призрачном мареве. Изредка кто-то из них бросал взгляд в мою сторону. Но то ли они не замечали, в сколь бедственном положении я нахожусь, то ли им просто не было до меня дела, только ни один из них даже на секунду не задержался, чтобы спросить, не нужна ли мне помощь. Быть может, они и в самом деле не понимали, что со мной происходит? В отличие от меня они привыкли жить в мире постоянно изменяющейся реальности. Я же даже не мог думать о том, что за безумием охвачен мир будущего. На меня вдруг накатил приступ паники: что, если здание, в котором находятся кабинки для путешествия во времени, затеряется среди постоянно ускользающих образов иллюзорного мира? Как я тогда отыщу дорогу назад?Должно быть, в этот момент я все-таки закричал. Потому что непонятно откуда рядом со мной появились двое молодых ребят, одетые в голубую униформу, очень похожую на ту, что была на девушке, которой я назначил свидание. Только если Эйна в своей форме была похожа на стюардессу, то эти двое смахивали на санитаров из психушки. Сходство усиливалось тем, что на плечах у них, как погоны, были нашиты красные кресты.— Проблемы? — спросил один из них, заходя ко мне слева.— Да вроде того, — с трудом выговорил я.Другой встал прямо напротив и уставился мне в глаза, как будто решил заняться иридодиагностикой.Тот, что зашел слева, быстро схватил меня за запястье, поднял руку и что-то нажал на темпоральном модуляторе.— Только что прибыл, — сообщил он напарнику.— Двадцатый? — спросил тот.— Начало двадцать первого.Парень, изображавший из себя иридодиагноста, с пониманием кивнул.— Не можешь сориентироваться? — Это уже вопрос ко мне.Какое там сориентироваться, если я уже и говорить-то не мог. Вело меня непонятно куда со страшной силой, поэтому я только руками беспомощно развел.— Ясненько. — Парень заложил руки за спину. — Неинверсированное время — оно, понятное дело, затягивает.— Стабилизируй, — посоветовал мне другой.— Что? — прохрипел я.— Временной поток. — Как?Должно быть, вид у меня при этом был настолько растерянный, что парень невольно усмехнулся.— Ну и затянуло тебя, — с сочувствием покачал он головой.— Карточку активируй, — сказал другой.— Как?.. — это снова я сиплю.Стоявший слева от меня тяжело вздохнул и с тоской посмотрел на своего напарника. Тот ответил ему таким же выразительным взглядом, после чего выдернул из моих сведенных судорогой пальцев пластиковую карточку, что получил я на выходе из зала прибытия.— Ого! — вскинул он брови, едва взглянув на карточку. — Да ты у нас счастливчик!— Ну-у-у... — затянул я, не зная, что сказать по сути.— По мне, так лучше гиперинверсия, — сказал другой, — чем вот так, — подбородком указал он на меня, — с мозгами набекрень.— Ничего, — ободряюще улыбнулся мне санитар с наклонностями иридодиагноста. — Такое со многими случается. Скоро придешь в себя.Парень провел пальцем по краю карточки, и тотчас же сводившее меня с ума мерцание пейзажей прекратилось. Мы стояли у входа в высоченное, этажей в пятьдесят, здание, неловкое и кособокое, похожее на огромный комод. Рядом проходила трасса, по которой время от времени проносились похожие на жуков разноцветные машинки, настолько маленькие, что человеку, для того чтобы забраться внутрь, пришлось бы скорчиться, как зародышу. Хотя кто сказал, что это средства передвижения? Я ведь находился в будущем, а значит... Значит, мне пора возвращаться. Увидел я не так уж много и почти ничего из увиденного не понял. Но этого было достаточно для того, чтобы провести с Сергеем обстоятельную беседу.— Ну, теперь как себя ощущаешь? — спросил один из санитаров.— Отлично, — улыбнулся я.Я действительно быстро пришел в норму.— Сам до дома доберешься?— Конечно. — Еще одна бодрая улыбка.— Мы можем проводить.— Не стоит... Я что-то вам должен?Ребята в голубом непонимающе переглянулись.— Двадцать первый век, — произнес один из них серьезно, как диагноз.Другой так же серьезно и немного грустно склонил голову.— Мы просто выполняем свой долг, — сказал он и протянул мне карточку.* * *Когда я материализовался у себя на кухне, Сергей уже не спал. Потомок нервно бегал от окна к стиральной машине, хватал то, что попадалось под руку — вилку, нож, начатый батон хлеба, — и тут же снова кидал на стол.Ага, подумал я не без злорадства. А не фиг было мне голову морочить, мог бы и сам все рассказать! Хотя что именно означало это самое «все», я, признаться, и сам пока не понимал. Но тем не менее был уверен, что вся вина за мое несанкционированное вторжение в будущее лежит на моем не в меру скрытном потомке.Ни слова не говоря, Сергей подбежал ко мне, схватил за руку и сорвал браслет темпорального модулятора, чуть кожу с запястья не содрал.— Часы верни. — Я сел за стол и налил себе чашку остывшего чая.Сергей подтолкнул ко мне лежавшие на столе часы.Я посмотрел на циферблат — без четверти семь, скоро Ольга с работы вернется, снова гости нагрянут, — чайку отпил, посмотрел поверх края чашки на своего потомка и кинул перед ним на стол пластиковую карточку. Сергей, как таракана, прихлопнул карточку ладонью. И замер в напряженном ожидании. Понятное дело, хочет, чтобы я разговор начал. А что ж, и начну!— Та-ак во-от, значи-ит, ка-ак... — протянул я многозначительно и не менее многозначительно умолк.Пауза.— Мы хотим избежать паники. — Сергей смотрел не на меня, а в стол. — К временной инверсии можно привыкнуть... Мы же живем...— Не скажу, что очень весело, — ввернул я.— Нормально, — дернул плечом Сергей.— Что ж вы тогда все у нас ошиваетесь?— А как иначе? — Сергей бросил на меня быстрый взгляд и снова уставился в стол.— Ну, не знаю. — Я в задумчивости потер ладонью щеку. — Могли хотя бы предупредить... Можно же, наверное, как-то договориться...Я не знал, что еще сказать. Сергей был уверен, что мне известно все. Я же почти ничего не понимал. Но хотел узнать как можно больше. По возможности все.— Сережа, — наклонившись, я по-отечески положил ладонь на руку своего потомка, которой он все еще прижимал к столу пластиковую карточку, — давай-ка рассказывай все с самого начала. Тебе же самому после этого легче станет.Сергей тяжело вздохнул.Я крепче сжал руку, что должно было означать — не беспокойся, что бы ни случилось, я с тобой.— Чаю плесни, — попросил Сергей.Я быстренько организовал чай для двоих, после чего сел на табурет и подпер щеку ладонью, всем своим видом показывая, что готов слушать.Сергей сделал глоток крепкого чая, аккуратно поставил чашку на блюдечко и начал рассказывать.В начале тридцать второго века человечество столкнулось с серьезной проблемой: Солнце начало остывать, и на Земле того и гляди должен был начаться новый ледниковый период. Теоретически это должно было произойти значительно позже, но жизнь, как известно, вносит свои коррективы в любую теорию. Людям далекого будущего удалось найти выход из создавшейся ситуации. Использовав заряды некоего вещества, о существовании которого не то что в двадцать первом, но даже во вполне благополучном двадцать третьем веке людям знать не полагалось, наши потомки несколько подразогрели угасающее светило. Ну а чтобы совсем хорошо было, они переместили Землю на орбиту Венеры. Увы, после этого им уже не суждено было любоваться восходом Утренней звезды, потому что теперь Венера все время находилась по другую сторону старого, толстого Солнца.Казалось бы, все замечательно. Но, вмешавшись в систему космической механики, к созданию которой в незапамятном прошлом люди не имели, да и не могли иметь никакого отношения, наши многомудрые потомки что-то там не так повернули. Хотя, возможно, это было чистым совпадением. Люди как были муравьями на лугу мироздания, так ими и остались, просто именно в тот самый момент, когда они решили переустроить свой муравейник, Вселенная подошла к очередному плановому этапу своего развития. Одним словом, что бы ни послужило тому причиной, а к середине тридцать третьего века в районе Солнечной системы наметился острый дефицит времени.Не спрашивайте, как это могло произойти и что это означало на практике. Что я могу ответить, если даже мой потомок из двадцать третьего ничего толком в этом не понимал. Просто времени стало катастрофически не хватать. Ну а в соответствии с основополагающими законами физики с исчезновением времени должен был прийти конец и всей Вселенной, а следовательно, и человечеству, совсем неплохо, скажем прямо, в ней обосновавшемуся. Прикинув все «за» и «против», человечество решило, что Вселенную нужно спасать. Хотя бы для того, чтобы выжить самим. А поскольку к середине тридцать третьего века путешествие во времени стало обычным делом, время начали перекачивать из прошлого. Процесс этот получил название «ретарнинг».— Понятия не имею, как это осуществляется на практике, — ответил на мой незаданный вопрос Сергей. — Тридцать третий век все глубже вгрызается в прошлое, в результате чего различные временные зоны наслаиваются друг на друга.— Та самая временная инверсия? — спросил я.— Ну да, — кивнул потомок. — Ты же был в двадцать третьем, видел, что у нас там творится. Единственная возможность стабилизировать время, — Сергей поднял за угол лежавшую на столе пластиковую карточку и показал ее мне, — вот она. Сколько битов я наберу в прошлом, столько стабилизированного времени получу дома. Таким образом и осуществляется ретарнинг времени из прошлого в будущее, по цепочке, которая становится все длиннее.— И каждый может принять в этом участие?— Любой, кто в состоянии отыскать своих предков в открытом для свободного доступа прошлом.— Выходит, жируете за наш счет, — недобро скривился я. — А у нас между тем тоже временная инверсия поползла.— А что поделаешь, — развел руками Сергей. — Все мы сейчас работаем на будущее.— Разрушая при этом настоящее. — Я взглядом указал за окно, где на фоне соседней девятиэтажки проступал пока еще неясный контур какого-то готического собора из будущего.— Процесс ретарнинга будет уходить все дальше в прошлое.— Это как же? — подозрительно прищурился я. — Создадите у нас здесь перевалочную базу? Вроде той, что я видел у вас в двадцать третьем?— Не вроде, а точно такую же, — уточнил Сергей. — И не одну, а сотни. Чтобы вы могли отправиться в прошлое.Тут уж я, честное слово, растерялся.— Нам-то это зачем?— Чтобы обеспечить непрерывный процесс ретарнинга. Для вас будет открыт доступ в период с середины девятнадцатого до сорокового года двадцатого века. Глубже уйти в прошлое, используя базу в начале двадцать первого, технически невозможно, ближе — не рекомендуется, иначе можно встретить в прошлом себя самого.— И тогда — хроноклазм? — спросил я почти с надеждой.Мне почему-то страшно хотелось услышать какую-нибудь жуткую историю, приключившуюся с незадачливым путешественником во времени.— Исключено, — уверенно покачал головой мой потомок. — А вот серьезное нервное расстройство после встречи с самим собой заработать можно запросто.— Подумаешь, — непонимающе пожал плечами я. — Что тут такого?— Обычно представление человека о себе не соответствует тому, чем он является на самом деле.Я задумчиво постучал ложечкой по краю пустой чайной чашки. Нельзя не признать, что в словах Сергея присутствовал некий резон.— Ну хорошо. — Я положил ложечку на чашку, как мостик между прошлым и будущим. — Допустим, я отправлюсь в прошлое, чтобы встретиться с кем-то из своих предков, и тем самым поспособствую ретарнингу нескольких десятков часов...— Битов, — поправил Сергей. — В условиях временной инверсии удобнее измерять время в битах. В сутках тысяча битов. Один бит равен одной минуте и двадцати шести целым и четырем десятым секунды.— Хорошо, — не стал спорить я. — Доставлю я эти самые биты в свой двадцать первый век. Ты перегонишь их в двадцать третий. И так, по цепочке, до тридцать третьего века. Ну а дальше-то что? Не может же это продолжаться до бесконечности! Рано или поздно, Вселенной в любом случае каюк!— Ошибаешься, — покачал головой Сергей. — Если довести процесс ретарнинга до точки сингулярности, когда было создано пространство, вещество и интересующее нас в наибольшей степени время, будущее соединится с прошлым и временной поток вольется в свое обычное русло. Чтобы создать плацдармы для продвижения к моменту рождения Вселенной, уже сейчас запускаются зонды в далекое прошлое, когда ни людей, ни самой Земли еще не было.Я скептически поджал губу и помял пальцами подбородок. В космогонии я был не силен, но все же посчитал нужным высказать имевшиеся у меня сомнения:— А что, если не сработает?Лицо Сережи приобрело откровенно насмешливое выражение.— А что, у вас в последнее время много что срабатывает?— Верно, — не мог не согласиться я. — И ведь ничего, живем.* * *Что еще остается к этому добавить?Конечно, хотелось бы верить, что, пройдя через сингулярность, будущее в полном соответствии с разработанной в тридцать третьем веке теорией воссоединится с прошлым и нормальный ход времени будет восстановлен. А то, честно говоря, уже надоело то, что жена через день заявляет мне, будто завтра у нее снова день рождения. При этом у меня складывается впечатление, что временная инверсия здесь ни при чем, просто Ольге нравится получать подарки от родственников из будущего, которые валом валят, только их кликни.Еще до того, как начали появляться первые пункты лицензирования путешествия в прошлое, я успел основательно покопаться в своей родословной и обнаружил, что одним из моих предков был зажиточный московский булочник Степан Фомич Пикаров. Вот к нему-то я и собрался в гости. Не знаю, как примет меня Степан Фомич, но сувениры для него самого, его драгоценной супруги и трех их дочерей, старшей из которых четырнадцать, а младшей восемь, я уже приготовил — все китайского производства. Да, забыл сказать, речь идет о 1852 годе.Так что жду я не дождусь, когда получу свой собственный темпоральный модулятор. Наберу в гостях у булочника сотню-другую битов стабилизированного времени и махну тогда в будущее, в тот самый временной отрезок, когда встретил в зале прибытия симпатичную девушку по имени Эйна. Для такого дела Сережа обещал одолжить мне свой темпоральный модулятор.— Пусть весь мир летит в тартарары, но нельзя обмануть приглашенную на свидание девушку!Я об этом только подумать успел, а Сергей уже вслух произнес. Ну, что тут скажешь: родственные души.

А у нас — декаданс!Сначала я обратил внимание на то, что секретарша перестала подкрашивать волосы. Я спросил ее: почему?— Сейчас это модно, — ответила она, тряхнув темными волосами, перемежающимися серебристыми ниточками. — В продажу поступила специальная краска для волос, имитирующая седину.— Да? — Я озадаченно прикусил губу.Что дальше? Накладные бородавки? Тени, чтобы рисовать темные круги под глазами? Крем для образования морщин? Целлюлитные чулки? Обвисшие груди? Средство для скорейшего развития и поддержания импотенции?..Мои предположения в целом оказались верны. Прогуливаясь по улицам города, я все чаще встречал людей с осунувшимися лицами, с согбенными спинами, еле волочащих ноги, смотрящих вокруг усталым, ко всему безразличным взглядом. Налицо явные признаки старения. Хотя, как я полагал, большинство из них были более или менее искусной имитацией. В моду стала входить длиннополая, бесформенная одежда темных, депрессивных цветов. И палка! Не трость, изящно скользящая в руке, не стек, красиво прижатый согнутым локтем, а именно палка с изогнутой пластиковой ручкой и резиновым набалдашником, на которую следовало тяжело опираться при ходьбе, стала последним писком моды. Я ждал, что вскоре на улицах появятся люди на костылях и в инвалидных колясках.То же самое происходило и в других городах: население Земли катастрофически старело. По собственному желанию. Или, может быть, только хотело выглядеть состарившимся? Ведь даже подростки, чтобы не отстать от моды, делали волосы седыми, кожу морщинистой и поголовно обзаводились очками с толстыми линзами в уродливой пластиковой оправе.И это после того, как двадцать два года назад мы даровали людям бессмертие!Самое смешное, что открытый нами рецепт бессмертия оказался на удивление прост: для того чтобы жить вечно, нужно было всего лишь поверить в то, что это возможно. И все. Специально разработанные четырехмесячные курсы психологического тренинга позволили каждому землянину уверовать в собственное бессмертие; Молодые стали здоровее и энергичнее, старики начали молодеть.Все было прекрасно. Просто замечательно. И вдруг — неожиданный и мощный откат назад.В Москве был срочно собран совет гостей с Небута.Имея богатый опыт общения с представителями иных цивилизаций, мы сами называли себя гостями — так коренному населению планет, которые мы посещали, было проще воспринимать нас как равных.Но даже собравшись вместе, мы не смогли отыскать ответ на вопрос, что же происходит. Почему, получив от нас в подарок вечную молодость, земляне снова начинают заигрывать со смертью?А события между тем продолжали развиваться стремительно и неудержимо.В кафе и барах стала собираться странная публика. Вялые, уставшие, с выражением безволия на лицах, они сидели в клубах сигаретного дыма, пили абсент и с безразличным видом слушали поэтов, выпевающих или выкрикивающих бессвязные строчки, и стонущих, словно от боли, певцов с раскрашенными, как у клоунов, лицами.Все чаще на улицах стали встречаться процессии одетых в черное людей, медленно, со скорбно склоненными головами двигающихся за допотопными катафалками — и где их только откопали? — запряженными парой лошадей с черными плюмажами. Что это могло быть, если не имитацией похоронного процесса?Сканирование со спутников показывало, что на старых кладбищах стали появляться новые могилы. Тайно вскрыв пару таких могил, представители гостей с Небута обнаружили в них не трупы, а манекены.Моя секретарша, до недавнего времени молодая, привлекательная во всех отношениях девушка, стала похожа на старуху. Кожа у нее на лице сделалась морщинистой и дряблой, седые волосы она теперь собирала в пучок на затылке, одевалась в темно-коричневый, всегда плотно застегнутый жакет и темно-фиолетовую прямую юбку ниже колен и смотрела на меня через тяжелые стекла маленьких круглых очков в металлической оправе.— Что происходит? — спросил я у нее.Девушка-старуха посмотрела на меня непонимающе.— Почему вы хотите выглядеть старой и некрасивой? — уточнил я свой вопрос.Секретарша поджала сухие бледные губы и двумя пальцами поправила очки.— Время сейчас такое, — ответила она надтреснутым старческим голосом.— Какое время? — в отчаянии всплеснул я руками.— Декаданс. — Секретарша отвернулась и энергично застучала по клавишам допотопной пишущей машинки.Несколько минут я в задумчивости смотрел на ее омерзительный седой пучок, из которого во все стороны торчали плохо воткнутые шпильки. Затем пошел к себе в кабинет и сел писать статью «Что такое декаданс и как с этим бороться?».

Советник по культуреВы напрасно надели костюм из шейота. Мы здесь такие не носим. Вот такое начало. Не успел Николай Стверцов ступить на землю Нионы, как ему тут же сделали замечание. И кто? Шофер из посольства, приехавший за ним в космопорт. Ситуация — глупее не придумаешь.— А почему? — поинтересовался Стверцов, усаживаясь на заднее сиденье посольского лимузина.— Не принято, — коротко ответил шофер.— Странно, — начал было по привычке размышлять вслух Стверцов, но вовремя остановился. Советнику по культуре негоже высказывать свои сомнения шоферу.Хотя и в самом деле странно. Изделия из превосходно выделанной кожи — фирменное название «шейот» — являлись основным предметом товарообмена между Нионой и Землей. Неизвестно, что было тому причиной — уникальные свойства шкур инопланетных животных, шедших на изоговление шейота, или особенности технологии, используемой при выделке, — только любой доставленный с Нионы костюм облегал тело, все равно как вторая кожа. Даже у толстяков живот подтягивался и фигура становилась как будто стройнее. Выглядела одежда из шейота блестяще настолько, что ее невозможно было спутать ни с одним другим изделием из кожи. Лучшие модельеры мечтали поработать с шейотом, но все как один получили отказ — с Нионы поступала только готовая одежда. К этому следует добавить, что поставки с Нионы осуществлялись хотя и регулярно, но очень небольшими партиями, и сразу становилось ясно, почему модники и модницы на Земле за любые изделия из шейота выкладывали суммы, которые в иной ситуации они сами назвали бы немыслимыми, а может быть, и безумными. Собственно, именно поэтому Стверцов и облачился в костюм из шейота, дабы тем самым подчеркнуть связь Земли с Нионой и то, что лично он, новый советник по культуре при посольстве Земли Николай Стверцов, высоко ценит вклад нионцев в развитие добрососедских отношений и крайне...На этом мысль Стверцова оборвалась, потому что лимузин остановился возле главного посольского корпуса.Внешний вид посольства Стверцову понравился — добротная пятиэтажная постройка, неплохо имитирующая стиль позднего барокко. Все в порядке, если не брать в расчет, что все инопланетные посольства Земли были выдержаны в том же стиле. История обычная: кто-то когда-то, при не выясненных до конца обстоятельствах утвердил единый стандарт для посольских зданий, которого с тех пор неукоснительно придерживались. Барокко — это, конечно здорово, думал Стверцов, поднимаясь вслед за шофером по широкой мраморной лестнице, но для начала нужно бы выяснить, как воспринимают сей стиль аборигены. Тем более что на Нионе компактно проживают несколько этнических групп, отличающихся друг от друга как уровнем общественного развития, так и степенью влияния на культурную составляющую общественной жизни.Взвесив все «за» и «против», Стверцов все же решил явиться на первую встречу с послом в том же костюме из шейота, вызвавшем неодобрение шофера. В конце концов, шофер — это только шофер, а посол — личность во всех отношениях незаурядная. Можно даже сказать, легендарная. Ведь именно он, Джейк Бэрд, в свое время на переговорах с сидоннами сумел отстоять приоритет Земли в проекте «Восхождение» для Нионы. Чтобы понять, какую ошибку он допустил, Стверцову хватило пяти секунд — выражение лица посла не допускало вариантов толкования.— Простите... — начал неуверенно Стверцов.— Вас должны были предупредить насчет костюма, — перебил Бэрд.— Да, но...— Переоденьтесь!Бэрд заложил руки за спину и повернулся спиной к новому советнику по культуре, давая тем самым понять, что аудиенция будет продолжена лишь после того, как Стверцов выполнит распоряжение. Стверцов так же понял, что чем быстрее он снимет костюм из шейота, тем благотворнее это скажется на его дальнейшей карьере. Уже выбегая за дверь, Стверцов услышал голос посла:— На Нионе люди не носят одежду из шейота.* * *Когда, переодевшись, Стверцов вновь вошел в кабинет посла, Бэрд встретил его вопросом:— Какие из языков Нионы вы знаете?— Гаррапский, — замер на пороге Стверцов. Посол смотрел на новоявленного советника по культуре так, будто ждал продолжения.— Гаррапы являются доминирующей расой на Нионе. — Голос Стверцова прозвучал так, словно он оправдывался, хотя на самом деле никакой вины он за собой не чувствовал. — Я полагал, что главным образом с гаррапами мне и придется работать.— Придется, — подтвердил посол, после чего провел ладонью по коротко стриженному затылку.Стверцову показалось, что прозвучало это совсем уж как-то безрадостно. Казалось, Бэрд серьезно сомневается в способностях нового советника по культуре и общается с ним исключительно в силу служебной необходимости — ну что поделаешь, раз прислали такого! Хотя что значит «такого»? Да, у Стверцова не было опыта работы в инопланетных представительствах Земли, но ведь каждому приходится с чего-то начинать. Тот же Бэрд наверняка ведь не сразу стал послом. Так что же он теперь разговаривает со Стверцовым, будто с младенцем неразумным? Забыл, как сам начинал? А Николай Стверцов, между прочим, был первым в выпуске Дипакадемии.Чего действительно боялся Стверцов, так это того, что посол поднимет на него свой тяжелый взгляд и сразу поймет, что за мысли бродят в голосе советника по культуре. Но Бэрд продолжал говорить, низко опустив голову, как будто изучал взглядом причудливый орнамент годовых колец на гладко оструганной столешнице. Где он стол такой отыскал? Сколочен, будто вручную.— Помимо гаррапов на Нионе живут еще четыре гуманоидные расы...— Я в курсе.Слова слетели с языка быстрее, чем Стверцов успел подумать, что говорить-то как раз ничего не следовало. Посол методично выдавал информацию, которую считал нужным сообщить новому советнику по культуре, при этом его нисколько не интересовало мнение самого Стверцова на сей счет. Бэрд продолжал говорить, будто и не слышал реплики Николая. Даже бровью — тонко, будто кисточкой нарисованной — не повел. Или ему взаправду было все равно?— Для формирования первоначального этноса гаррапы были выбраны главным образом по причине их многочисленности. Кроме того, в силу своего военного превосходства гаррапы, скажем так, имели влияние на прочие расы. Гаррапов боялись, с ними предпочитали не конфликтовать. Впрочем, боятся их и сейчас, хотя времена, когда безумные, пьянеющие от запаха крови воины-кочевники, именующие себя гаррапами, совершали опустошительные набеги на своих оседлых соседей, остались, хочется верить, в прошлом. Первым этапом проекта «Восхождение» стал перевод гаррапов на оседлый образ жизни. Теперь они не грабят, а получают дань со своих соседей. Прочие же расы готовы платить гаррапам, лишь бы быть уверенными, что кочевники не вторгнутся вновь на их территорию. Казалось бы, чего проще, все договаривающиеся стороны получают то, что хотят, однако заключить такой договор удалось только при посредничестве нашей миссии. — Посол неожиданно поднял голову и пристально, так что Стверцов почувствовал себя словно лещ на сковороде, посмотрел в глаза советнику. — Знаете почему?— Нет, — качнул головой Стверцов.— Потому что гаррапам не верят. Все прочие расы — джаззиры, миккопы, шекконары и диммины — уверены, что гаррапы станут соблюдать условия перемирия лишь до тех пор, пока их устраивают условия договора, который сами гаррапы заключили с Землей.— Что предусматривают условия договора с гаррапами? — спросил Стверцов и по тому, как едва заметно наклонил голову посол, понял, что на этот раз вопрос пришелся к месту.— То, что мы признаем гаррапов высшей расой Нионы и все переговоры с представителями прочих рас ведем только при их посредничестве. Кроме того, именно гаррапы поставляют нам изделия из шейота. Гаррапы перешли на оседлый образ жизни и с нашей помощью возвели посреди серединных степей нечто, отдаленно напоминающее поселок городского типа, именуемый Даш-Шадун. Официально Даш-Шадун считается столицей Нионы. Кстати, — снова бросил взгляд на советника Бэрд, — как бы вы перевели название столицы?— Ну, — Стверцов на секунду замялся, — что-то вроде Катитесь-Все-К-Черту.— Верно, — согласился посол. — Если придерживаться рамок нормативной лексики, то примерно так оно и звучит. Одно это уже дает представление о том, как относятся к своим соседям гаррапы.— Быть может, — набравшись смелости, спросил Стверцов, — имеет смысл постепенно переносить акцент проекта на представителей других рас?— Не имеет, — качнул головой Бэрд. — Уровень развития у всех рас примерно одинаковый. За исключением шекконаров, которые по сей день живут небольшими племенами, скрываясь от врагов среди болот. Второй этап проекта восхождения Нионы заключается в объединении всех рас в единый суперэтнос, основой которого должны послужить гаррапы.Стверцов с сомнением поджал губы, что не осталось незамеченным.— Согласен с вами. — Посол вновь провел ладонью по затылку. — Не самый лучший путь. Но в условиях Нионы — единственно возможный. Пока мы лишь загнали межрасовые проблемы в дальний угол, но отнюдь не решили их. Период шаткого мира между расами продолжается чуть более четырех лет. И держится он исключительно на авторитете землян, выступающих гарантами мирного договора. Если, не приведи случай, наш авторитет пошатнется или, того хуже, по той или иной причине нам придется покинуть Ниону, здесь начнется настоящая бойня, война всех против всех.— Какие причины могут заставить нас покинуть Ниону? — удивленно приподнял бровь Стверцов.— Сидонны, — коротко ответил посол.Да, конечно, сидонны. Раса разумных ящерообразных, активно оспаривавшая в Сенате Галактической Лиги право землян заниматься проектом «Восхождение» для Нионы на том основании, что уровень развития цивилизации сидоннов превосходит земную на пятьдесят две универсальные единицы. Оставшись недовольными решением Сената, сидонны ждали малейшего повода, любого просчета со стороны дипломатической миссии Земли на Нионе, чтобы подать апелляцию.— Из-за сидоннов мы вынуждены работать в режиме постоянного цейтнота. Малейшее нарушение графика равносильно для нас потере контроля над проектом «Восхождение». Ключевым моментом второго этапа является приобщение четырех главенствующих рас Нионы к единым культурным традициям.— Четырех? — переспросил Стверцов. — Кого вы сбрасываете со счета?— Шекконаров, — ответил посол. — Шекконары не имеют мест компактного проживания, отдельные племена, состоящие главным образов из представителей двух-трех поколений одной семьи, всячески избегают встреч не только с чужаками, но даже с представителями своей расы. Поэтому эффективно работать с ними невозможно.— А что скажут на это сидонны? В соответствии с требованиями, предусмотренными Пактом о восхождении, проект должен быть рассчитан на предствителей всех рас и народов, обитающих на данной планете.Посол ответил не сразу. Сначала он медленно поднял голову, положил тяжелый подбородок на сложенные вместе ладони и посмотрел на Стверцова — не то с тоской, не то с жалостью.— Мне это известно, молодой человек, — устало вздохнул Бэрд. — Но также я знаю и то, что если нам не удастся реализовать на Нионе проект «Восхождение», то обитающие здесь гуманоиды — наши потенциальные союзники, окажутся под влиянием сидоннов. К чему это может привести — не мне вам рассказывать.Сказать по чести, Стверцов плохо представлял, к каким серьезным последствиям может привести переход проекта из рук землян в когтистые лапы сидоннов. Ну да, государственный престиж. Еще, как уже сказал посол, — потенциальные союзники. Военная база в малоосвоенном землянами секторе, понятное дело. Непонятно только, кто с кем в ближайшее время воевать собирается, — контролирующие сектор сидонны всегда были и остаются военными и стратегическими партнерами землян. Ну да ладно, куда ж мы без господ с аксельбантами. И все равно, где корень зла зарыт, непонятно.— Вам известны обязанности советника по культуре при инопланетных посольствах, работающих над проектом «Восхождение»?Стверцов озадаченно прикусил нижнюю губу. Ничего себе вопросец! С одной стороны, прост до смешного, с другой — поди угадай, какого ответа ждет посол. Ежели Бэрд взаправду решил устроить банальный экзамен вновь прибывшему советнику, значит, все то, что слышал о нем Стверцов, не более чем легенды, возросшие на почве всеобщего восхищения талантливым дипломатом.— Забудьте обо всех инструкциях и наставлениях, полученных перед отправкой, Николай. — Посол впервые обратился к Стверцову по имени. — Ситуация на Нионе требует новых, нетрадиционных подходов. У вас две недели на то, чтобы осмотреться и составить план необходимых мероприятий.— Простите. — Советник осторожно щелкнул пальцами.Левая бровь посла удивленно изогнулась.— Да. — Похоже, Бэрд полагал, что сказанное им в комментариях не нуждается.— О каких именно мероприятиях идет речь? Правая бровь посла приняла то же самое положение, что и левая.— Вы ничего не поняли? Серьезно? — Бэрд усмехнулся, как будто хотел дать понять, что оценил шутку Стверцова. — Как я уже сказал, нам предстоит создать на Нионе единый суперэтнос, в который войдут по крайней мере четыре из пяти рас. По-вашему, что их может объединить? Поскольку захват чужих территорий и насильственную ассимиляцию мы исключаем, остаются только единый язык, единая культура и единая экономика. Мы уже начали работать над созданием единой экономики системы. А языком и культурой придется заниматься вам, Стверцов.* * *От шофера Стверцов отказался — он и сам неплохо водил скайдер. А провожатого из гаррапов взять пришлось: Бэрд настоял.— Если с вами будет хотя бы один гаррап, я буду уверен, что вы в безопасности.— Гаррапы настолько честны и преданны? — поинтересовался Стверцов.— Нет, — усмехнулся посол. — Гаррапы алчны, коварны и лживы. Не по природе своей, а потому что у них эти качества считаются основой добродетели. Но сейчас гаррапы настолько заинтересованы в добрых отношениях с землянами, что не допустят, чтобы хотя бы с одним из нас приключилось несчастье. Выгоду свою они понимают не хуже других разумных существ.Представленный Стверцову гаррап-проводник произнес длинную фразу, которую Николай расценил как традиционное приветствие. Однако оказалось, что это было родовое имя гаррапа. Представив, как он будет обращаться к своему спутнику, Стверцов озадаченно прикусил губу. Гаррап же, похоже, только того и ждал. Опыт общения с землянами у гаррапа имелся, а потому он снисходительно похлопал советника по плечу, после чего разрешил называть себя просто Шуни. В переводе с гаррапского имя проводника звучало как Мозоль На Пятке.Между землянами и аборигенами Нионы существовали некоторые анатомические различия, но внешне гаррап почти не отличался от землянина, разве что только ростом чуть ниже и в плечах пошире. Лицо у Шуни было круглое, нос слегка приплюснут, глаза широко расставлены, нижняя губы отвислая. Прическу Шуни носил традиционную: волосы зачесаны назад и обрезаны на уровне плеч. Из одежды на проводнике был только жилет из шейота и здорово смахивающие на плавки короткие шортики из того же материала, поддерживаемые широченным ремнем со здоровенной медной бляхой. На ногах — обувка, смахивающая на мокасины, тоже кожаные, но уже не из шейота. Довершали костюм кожаные поручи, прошитые петельками, в каждую из которых была вставлена двадцатисантиметровая метательная стрелка. Но главным оружием Шуни был большой складной нож с широким изогнутым лезвием — гаррап носил его, заткнув за пояс.Две недели могут вместить в себя очень много, особенно если выбрать в качестве средства передвижения скайдер. Гаррап скайдера поначалу побаивался, но вскоре освоился и с интересом посматривал в приоткрытое оконце на проносящиеся под самым днищем вершины деревьев. В полный восторг приводила Шуни волна, что гнал перед собой скайдер во время движения над водной гладью. Зная гаррапский язык лишь по учебным пособиям, но не имея языковой практики, Стверцов опасался, что в общении с гаррапом могут возникнуть проблемы. Но оказалось, что Шуни неплохо объясняется по-русски. Коряво, путая безбожно падежи и времена, но все же понять, о чем идет речь, можно. Всю дорогу Шуни гнал байки о подвигах своих героических предков, при этом врал так, как не снилось даже ирландским сказителям. Поначалу слушать истории Шуни было забавно, когда же пошли повторы, Стверцов переключился на изучение документов, что прихватил с собой. Но все его попытки выстроить единую картину культурной составляющей в жизни аборигенов Нионы разбивались о факт, крепкий, как алмаз, — ни о какой культуре на Нионе и речи быть не могло.Все расы Нионы говорили на разных языках, но при этом ни у одной из них не было письменности. Даже договоры с землянами заключались в аудиоформате. Все культурное наследие обитателей Нионы сводится к устным историям вроде тех, что с большой охотой травил Шуни, так ведь это даже фольклором не назовешь. Казалось, прошлое нисколько не беспокоило аборигенов. «Что прошло, то ушло навсегда», — сказал советнику один из миккопов. А раз так, то и не заботился никто о том, чтобы оставить потомкам какие-то зримые напоминания о тех, кто жил до них. Убогость и бедность царили во всех селениях, где побывали Стверцов и Шуни. Когда каждый день приходится думать о еде, тут уже не до плясок, не до сказок вечером у костра. Правда, у джаззиров был музыкальный инструмент, похожий на примитивную свирель, да пользовались они им лишь для того, чтобы скот собирать. В селении димминов на глаза Стверцову попалась деревянная колода, которую он поначалу принял за тамтам, но не отходивший ни на шаг от советника Шуни объяснил, что на этой колоде женщины белье отбивают. Обратив внимание на то, что советник интересуется музыкальными инструментами, гаррап обещал по приезде в Даш-Шадун показать боевой рог. Стверцов не понял, что значит боевой рог? Шуни объяснил: в рог дуют, чтобы подстегнуть воинов, идущих в битву. Ну, то есть раньше дули, когда воевать приходилось, теперь же боевые рога в домах без дела по полкам лежат.Чем ближе был конец путешествия, тем понятнее становился Стверцову план Бэрда. В условиях полунищенского существования, когда людям не хватало порой самого необходимого, а властные структуры внутри общин были в лучшем случае только отмечены, но при этом не обладали ни малейшей возможностью осуществлять свои полномочия, ни о каком экономическом сотрудничестве между расами и речи быть не могло. Сильный забирал у слабого то, что ему было нужно, и хорошо еще, если при этом сильный понимал, что слабому все же стоит что-то оставить, иначе в следующий раз некого будет грабить, — вот и вся экономика. Но то, что ни одна из рас, как это ни прискорбно, не обладала даже минимальным культурным наследием, позволяло надеяться на то, что базисные элементы культуры, искусственно привнесенные извне, включая единые для всех рас язык и письменность, послужат основой для образования суперэтноса.Изучая рабочие файлы своего предшественника, покинувшего Ниону за неделю до прибытия нового советника, Стверцов обнаружил заготовку для универсального алфавита Нионы и общую программу для составления толкового словаря. Бегло просмотрев материалы, Стверцовпришелквыводу, чтобывший советник по культуре изначально пошел неверным путем. Для записи звуков традиционных нионских языков можно было использовать как кириллицу, так и латиницу, но составитель алфавита почему-то начал придумывать новые значки, которых Стверцов насчитал аж пятьдесят два. Словарь же должен был представлять собой жуткую мешанину из слов, используемых в четырех нионских языках — шекконарский язык, если таковой вообще существовал, оказался забыт, а в соответствии с предложенными правилами грамматики, упрощенными до полного примитива, фраза «Моя твоя не понимай» представлялась образцом красноречия. Одним словом, Стверцов пришел к выводу, что все наработки предшественника следует отправить в мусорную корзину и начинать работу заново.За десять дней стремительных перемещений с места на место Стверцов успел побывать на территориях обитания джаззиров, миккопов и димминов. Целый день ушел на обследование болотистой низменности, густо заросшей колючим кустарником и высокой, в рост человека, травой, похожей на тростник, в надежде отыскать представителей шекконаров. Шуни сразу заявил, — что ничего у них не выйдет, и оказался прав — им не удалось обнаружить даже следов присутствия человека.— Шекконар хитрый такой, — поглядывая в приоткрытое окно скайдера, качал головой Шуни. — Но все равно глупый.— Как это? — удивленно спрашивал Стверцов. — Хитрые, но глупые?— Так, так, — снова кивал Шуни. — Хитрый — умеет хорошо прятаться. Глупый — поймать легко. Приманка нужна.— Приманка? — еще больше удивлялся Стверцов.— Так, приманка. — Шуни запрокидывал голову назад и старательно скреб ногтями шею. Стверцов уже успел уяснить, что таким жестом гаррап выражал свое презрение к тому, о чем говорил. — Лучше — бралан. — Речь шла о домашних животных, стада которых пасли диммины. — Так, бралан — хорошо.— И что же нужно сделать с браланом?— Бралана надо затащить на топкое место, так. Чтобы он вылезти не мог. Бралан мекать начнет, так. Шекконар будет думать, бралан сам на болото пришел, и прибежит, чтобы мяса наесться. Много шекконаров прибежит бралана есть. Так. Шекконар мясо не жарит — сырым ест. Дикий совсем.И в самом деле дикие, озабоченно качал головой Стверцов. Видно, придется для шекконаров отдельную программу разрабатывать.* * *Визит в столицу гаррапов Даш-Шадун Стверцов намеренно отложил на конец путешествия. Поскольку гаррапы являлись доминирующей расой Нионы, нужно было вначале составить хотя бы самое общее представление об остальных. И это было правильно. Если бы Стверцов не видел соломенных шалашей джаззиров, задымленных землянок миккопов и сараев, в которых диммины спали вместе со своим скотом, если бы не помотался по болотам в поисках хитрых, но глупых шекконаров, то непременно бы назвал поселок гаррапов убогим. Как иначе назвать кучу домов, собранных из доставленных с Земли стандартных строительных панелей и раскиданных как попало на огромной площади? Невозможно было пройти от дома к дому, не провалившись по щиколотку в жидкую грязь, в которой копошились большие, с локоть длиной и в руку толщиной, белые черви. Стверцов знал, что черви эти насекомоядные, что-то вроде земных лягушек, и все равно старался обходить их стороной — уж очень напоминали они выросших до гигантских размеров опарышей.И все же это был поселок — первое увиденное Стверцовым на Нионе место компактного проживания большой группы людей. Удивило его только то, что, когда в сопровождении Шуни он шел по поселку, на глаза им попадались только мужчины. На вопрос советника о женской части населения гаррап с серьезным видом ответил, что женщинам нечего делать на улице, женщины должны дома сидеть и домашними делами заниматься.— А чем мужчины занимаются? — поинтересовался Стверцов.— Мужчина шейот выделывает, одежду из шейота шьет.— Такую, как на тебе? — спросил советник. Шуни глянул на свой кожаный жилет.— Не так, — отрицательно качнул он головой. — Одежду гаррапу женщина шьет, так. Мужчина шьет одежду, которую на Землю отправлять надо.Стверцову было известно, что земляне поставили на Ниону партию полностью автоматизированных швейных станков с программным управлением. Тому, кто обслуживал такие станки, оставалось только загрузить в приемное устройство несколько отрезков нужного материала требуемых размеров, нажать кнопку «пуск» и спустя какое-то время получить на выходе готовое изделие. И все равно Стверцову трудно было представить того же Шуни обслуживающим один из программируемых станков. Ничего не поделаешь — бремя цивилизованного человека. Хотя, конечно, глупо оценивать способности человека исходя из того, как он одет.— Прямо идем, — сообщил Стверцову Шуни, топая по луже. — Так.— Понимаю, — ответил советник.Лужу он постарался обойти, но влез при этом в грязь и едва не наступил на червяка.— Не так, — махнул рукой Шуни. — Не понимаешь. Прямо идем, — указал рукой на строение, такое же уродливое, как и все остальные, но заметно больших размеров.— Туда идем, — подсказал Стверцов.— Туда, — кивнул гаррап.— И что мы там увидим?— Хозяина. — Шуни посмотрел на советника и многозначительно воздел палец к небесам.— Хозяина, — повторил следом за ним Стверцов.— Так, — кивнул гаррап.— Хозяина чего?Шуни посмотрел на советника так, будто тот спросил, не умеет ли гаррап летать.— Хозяин, — раскинув руки в стороны, Шуни обвел ими окрестности. — Хозяин, так.— А... — понял наконец, о чем идет речь, Стверцов. — Вождь? — сообразив тут же, что слово это гаррапу, скорее всего, неизвестно, он спросил иначе: — Главный гаррап?— Так. — Шуни смачно цокнул языком. — Главный гаррап, — видно, ему понравилось такое определение, — давно тебя ждет.Итак, в первый же день пребывания в Даш-Шадуне Стверцову предстояло встретиться с главой гаррапов, по совместительству являющимся также и официальным представителем планеты Ниона. Что ж, советник по культуре к встрече был готов. Стверцов задал провожатому только один вопрос:— Как зовут главного гараппа?— Э-э-э. — Шуни устремил взгляд в серые небеса, готовые вот-вот окропить землю мелким дождем. — Сам тебе говорит. — Гаррап перевел взгляд на советника и добавил: — Так.* * *Дверь, ведущая в резиденцию гаррапского вождя, болталась на неумело закрепленных петлях. Зато за дверью, в небольшой прихожей, гостей поджидали трое здоровенных по местным меркам гаррапов, вооруженных широкими палашами с зазубренными на концах лезвиями. Посматривая с интересом на землянина, охранники перекинулись парой фраз на гаррап-ском с Шуни, которого они, судя по всему, хорошо знали, после чего гостям было позволено пройти дальше.Войдя следом за Шуни в комнату, Стверцов замер на пороге, не зная, что делать — ужаснуться или рассмеяться. Большая комната, в типовом доме выполнявшая роль гостиной, выглядела подобно юрте кочевника. Окна завешены тростниковыми циновками, по стенам оружие развешено, пол застелен звериными шкурами, в центре — обложенный камнями очаг, в потолке, как и положено, прорублено отверстие для дыма. Иллюзия присутствия в жилище воина-кочевника была бы полной, если бы не два инородных предмета — нежно-голубой холодильный шкаф на аккумуляторах и большой плоский телемонитор.— Так, гаррап-хозяин живет, как должен жить воин.Обернувшись на голос, Стверцов увидел улыбающегося гаррапа, ростом едва ему по плечо, с большой головой, росшей как будто прямо из плечей, и заметно выпирающим круглым животиком. Одет гаррапский вождь был так же, как и Шуни, — шорты, и жилет из шейота, вот только оружия у него не было.— Добрый день, — учтиво наклонил голову Стверцов. — Рад знакомству. Я новый советник по культуре при посольстве Земной Федерации на Нионе. Мое имя Николай Стверцов. Можете называть меня просто Ник.Слушая Стверцова, низкорослый гаррап то и дело кивал головой, как будто соглашаясь с тем, что он говорил.— Так, — еще раз кивнул он, когда советник закончил свою короткую речь. — Ник — понятно. Меня, — он ткнул себя большим пальцем в грудь, — Даш-Даш Катун. Так. — Гаррап усмехнулся. — Нужно очень простой имя, или землянин не запомнит.Шуни подобострастно засмеялся.Даш-Даш Катун глянул на проводника и что-то строго сказал по-гаррапски. Шуни кивнул и присел на корточки слева от двери.— Проходи, Ник, проходи.Улыбчивый Даш-Даш Катун учтиво взял Стверцова за локоть и повел к центру комнаты, где возле очага имелось несколько возвышений, покрытых шкурами различной расцветки.— Есть будешь, Ник?— Нет, — отказался Стверцов. — Спасибо.— Пить? У меня в холодильнике много разных банок. — Гаррап очень старательно, почти правильно выговаривал слова чужого языка. — Банки с напитками, так.Даш-Даш Катун подвел Стверцова к возвышению, покрытому пятнистой шкурой, и жестом предложил присаживаться.— Не так! Не так! — замахал он вдруг руками. — Ник должен пробовать шупук! Так!— Шупук? — переспросил Стверцов.— Шупук! — уверенно кивнул гаррап и указал на очаг.С краю очага, возле тлеющих углей стоял круглый котелок, до половины наполненный бурой жидкостью.— Гаррап пить шупук, — ткнул себя большим пальцем в грудь Даш-Даш Катун. — Ник тоже пить шупук. Так.Стверцов улыбнулся и согласно наклонил голову: шупук — значит, шупук. Ничего не поделаешь, придется попробовать.Даш-Даш Катун достал из-под шкур две глиняные чашки, зачерпнул одной из котелка и протянул Стверцову. Советник принял чашку из рук гаррапа и с большим сомнением заглянул в нее. По краю посудины тянулся широкий черный ободок — ясное дело, он не первый пользовался чашкой, которую после предыдущего употребления в лучшем случае только ополоснули.Зачерпнув и для себя чашку шупука из котелка, Даш-Даш Катун весело глянул на Стверцова.— Садись, Ник, садись! — махнул он свободной рукой и сам присел на возвышение, покрытое огненно-рыжей, не иначе как крашеной шкурой.Стверцов изобразил ответную улыбку, в знак благодарности наклонил голову и сел на предложенное место.— Ахш, шакаттак! — Даш-Даш Катун вскочил со своего места, кинул чашку с шупуком на разбросанные по полу шкуры и дважды радостно хлопнул в ладоши. — Сел! Так! Так! Сел!Не зная, что сказать, Стверцов смотрел на гаррапа в полнейшем недоумении. Может быть, ему тоже следовало кинуть чашку, вскочить на ноги и начать хлопать в ладоши?Даш-Даш Катун быстро успокоился, поднял с пола чашку, вновь зачерпнул себе шупука из котелка и уселся, скрестив ноги, на рыжую шкуру.— Нельзя сразу садиться на предложенное тебе место. — Гаррап сделал глоток из чашки и, глядя на советника, с укоризной покачал головой. — Не так!— Почему?Ствероцов понюхал шупук в чашке, что держал в руке. Пахло крепким травяным настоем.— Колючку могли положить.— Что за колючку?— Ахш! — Даш-Даш Катун запустил руку под шкуру и вытащил небольшую веточку с висевшими на ней тремя усеянными мелкими колючками плодами, каждый размером с горошину. — Сядешь на колючку — и все — готово, помирай. Так.— Ядовитая колючка? — догадался Стверцов.— Так, — кивнул гаррап. — Сильно ядовитая. Нет лечения, так. Только помирай.Стверцову сделалось немного не по себе.— Кто же станет мне ядовитую колючку подкладывать? — Он все же улыбнулся, чтобы показать, что воспринимает разговор всего лишь как шутку.— Ахш! — едва ли не с восторгом выдохнул гаррап. — Ты — большой человек, — указал он на советника. — Я, — ткнул себя пальцем в грудь, — большой человек, так. У большого человека всегда есть враги, так.— Но ты ведь тоже сел, не проверив свое место, — лукаво прищурился Стверцов.— Так у меня же — во!Даш-Даш Катун проворно вскочил на ноги, поставил чашку, расплескав шупук, кинул в нее колючку, повернулся к советнику задом, слегка наклонился и звучно хлопнул ладонью по обтянутым кожаными шортами ягодицам.Стверцов даже рот слегка приоткрыл от изумления: что сие должно было означать?— Смотреть! Смотреть!Даш-Даш Катун еще раз хлопнул себя по заду ладонью. А сидевший у двери Шуни восторженно цокнул.— Не понимаю, — покачал головой Стверцов.— Ахш, — разочарованно выдохнул Даш-Даш Катун. — Мой зад колючка не бояться, — сказал он и на этот раз постучал по заду костяшками пальцев.Услышав приглушенный стук, Стверцов наконец догадался, в чем дело:— Металлическая подкладка!— Так! — радостно кивнул гаррап. — Подкладка!— Так ведь неудобно же, наверное, — скептически поджал губы советник.— Неудобно, так, — согласился Даш-Даш Катун. — Зато живой!Сильный аргумент, с таким не поспоришь.Стверцов собрался с духом и попробовал шупук. Оказалось, ничего особенного, на чай из зверобоя похоже.— Почему ты не носить ничего? — спросил гаррап.— В каком смысле? — не понял Стверцов.— Ты не носишь шейот. — Даш-Даш Катун дернул за край жилета. — Шейот — хороший кожа, так?— Так, — согласился Стверцов.— Земляне за шейот много товар дают, так?— Так, — улыбнулся советник.— Э-э, — прищурившись, погрозил советнику пальцем Даш-Даш Катун. — Знаю, у тебя мало товар. Не мочь купить себе шейот, так?— Не совсем так, — вспомнив историю с костюмом из шейота, в котором он явился на первую встречу с послом, Стверцов слегка поморщился.— Э-э, — снова погрозил ему пальцем гаррап. — Так, так! Но Даш-Даш Катун тебе друг. Большой друг. Даш-Даш Катун подари тебе много вещей из шейота.— Спасибо, но...— Не говорить ничего, — махнул на советника рукой гаррап. — Даш-Даш Катун все понимать. Так.Гаррап запустил руку под шкуру, на которой сидел, и достал пару великолепных перчаток из шейота.— Вот. Гаррапы такой не надевать. Для земляне делаем. На, тебе дарю.Даш-Даш Катун протянул перчатки советнику.Отказываться было неудобно. Стверцов поднялся со своего места, сделал два шага вперед и с благодарной улыбкой принял из рук гаррапа перчатки.— Надень, — велел Даш-Даш Катун.Стверцов натянул перчатки. Мягкая кожа облегала кисть руки, как будто была ее частью.— Нравится, так? — спросил гаррап.— Нравится, — не стал отрицать Стверцов.В качестве ответного подарка Даш-Даш Катун получил пачку голографических открыток с видами моря и два видеочипа с записями автогонок. Пока гаррап перебирал открытки, то и дело восторженно цокая языком, а порой даже вскрикивая «Ахш!», в голове Стверцова родилась любопытная мысль. Раз уж он все равно оказался в Даш-Шадуне и раз уж они с Даш-Даш Катуном теперь друзья, почему бы не пролить свет на одну из тайн, свято хранимую от всех, кто не был напрямую связан с производством и поставкой на Землю одежды из шейота.— Даш-Даш Катун, ты можешь рассказать мне, как вы получаете шейот? — спросил он у гаррапа.— Хороший кожа, так, — кивнул Даш-Даш Катун, не отрывая взгляда от открыток.— Кожа животного? — задал новый вопрос советник.На этот раз гаррап удостоил его взгляда.— Животного. — Гаррап запрокинул голову и поскреб ногтями горло. — Животное, так!Сказав это, Даш-Даш Катун вдруг засмеялся. В унисон с ним рассмеялся и сидевший у двери Шуни.— Животное! — повернувшись в сторону Шуни, взмахнул рукой Даш-Даш Катун.— Животное! — весело кивнул в ответ Шуни.Стверцов посмотрел на руки, затянутые в шейот, сжал пальцы в кулаки и снова распрямил.— Наверное, для того, чтобы шейот получился такой мягкий и приятный на ощупь, применяется какая-то специальная обработка кожи?— Обработка?Даш-Даш Катун растерянно посмотрел на Шуни. Тот пожал плечам и сказал несколько слов по-гаррапски, из которых Стверцов понял только одно — «болото». Должно быть, речь идет о коже какого-то болотного животного, решил советник. Почему бы и нет? В свое время на земле была в моде крокодиловая кожа.— Ахш! — Даш-Даш Катун с досадой хлопнул в ладоши. — Не могу объяснять. Много слов не знать. Идти! — Как всегда порывисто, гаррап вскочил на ноги и замахал руками. — Идти! Так, сам все смотреть!А почему бы и нет, подумал Стверцов и следом за Даш-Даш Катуном направился к выходу. Перчатки из шейота так и остались у советника на руках, он их почти не чувствовал.В прихожей Даш-Даш Катун что-то крикнул одному из охранников, и тот стрелой вылетел за дверь.— Идти! — вновь махнул рукой советнику самый главный на планете гаррап и первым вышел на улицу.К некоторому удивлению Стверцова, охранники за ними не последовали. По-видимому, Даш-Даш Катун чувствовал себя спокойно на улицах своей столицы, а разговоры о заговорах недоброжелателей и отравленных колючках оставались только разговорами.По жидкой грязи Даш-Даш Катун шагал уверенно, Стверцов едва поспевал за гаррапом и разок непременно бы упал, не подставь ему руку вовремя оказавшийся рядом Шуни.Дом, в котором располагалась мастерская по выделке шейота, внешне ничем не отличался от остальных домов в поселке. Вход никто не охранял — должно быть, в отличие от землян гаррапы не делали тайны из процесса изготовления шейота. А может быть, просто пока еще не понимали, что такое эксклюзив. Еще в прихожей Стверцов почувствовал странный запах, для описания которого ему не удалось подобрать нужных слов. Запах казался знакомым и в то же время страшно чужим, он напоминал о чем-то далеком, почти забытом. Или, быть может, о том, что хотелось забыть? В комнате, куда они прошли из прихожей, запах сделался плотнее, насыщеннее, теперь он уже казался неприятным. Стверцов почувствовал, как плотный комок подкатывает к горлу, но, поскольку остальные не обращали на запах внимания, он притворился, что тоже не замечает его. На производственное помещение, даже на ремесленную мастерскую комната была не похожа. Почти в самом центре стояло громоздкое деревянное приспособление, отдаленно напоминающее гимнастический тренажер. Узкая, гладко оструганная доска, снабженная несколькими кожаными ремешками, крепилась в центре похожей на ворота рамы. Крепление было подвижным, центральная часть могла свободно перемещаться, подобно детским качелям: один конец — вверх, другой — вниз. Рядом со станком стоял небольшой деревянный столик. Накинутый кусок красной материи скрывал то, что лежало на столе. Пол комнаты покрывал плотный слой желтых, пахнущих смолой опилок — не иначе как только что насыпали, услыхав, что Даш-Даш Катун ведет в мастерскую землянина. Картину несколько оживляло солнышко, появившееся на небе после дождичка и теперь заглядывающее в комнату через квадратное оконце.— Ахш! — рявкнул во всю глотку вождь всех гаррапов.Тотчас же из другой комнаты вбежали двое его сограждан, оба почти голые, только передки кожаными фартуками прикрыты.— Смотреть? — глянул на землянина Даш-Даш Катун.— Так, — улыбнулся советник.Стверцова разбирало любопытство. И, что удивительно, он уже почти не чувствовал запаха, который поначалу показался ему едва ли не тошнотворным.— Приступайте, — сказал по-гаррапски Даш-Даш Катун, махнув рукой специалистам в кожаных фартуках.Стверцову определенно понравилось, как вели себя мастера, — оба спокойны и уверенны в себе, ни малейшего проявления подобострастия. А между прочим, посмотреть на их работу пришел не кто иной, как глава нации.Гаррапы в кожаных фартуках вышли из комнаты. Должно быть, за материалами пошли, догадался Стверцов. Не прошло и двух минут, как мастера вернулись. И не одни. Между ними шел совершенно голый человек с выбритой головой, ростом меньше самого низкорослого из гаррапов. Кожа цвета темной меди лоснилась, будто маслом смазанная. Вид у человека был цветущий, но глаза его испуганно бегали по сторонам. И руки были связаны в запястьях. Один из мастеров снял со стола покрывало, открыв взорам всех присутствующих набор хитроумных инструментов, похожих на те, к помощи которых прибегают врачи, когда им требуется проникнуть внутрь человеческого тела, и несколько баночек, наполненных растворами разных цветов. Взяв одну из банок, мастер вылил ее содержимое на доску, закрепленную в центре станка, и как следует растер тряпкой. Доска заблестела почти так же, как кожа связанного человека. Голый что-то быстро залопотал на непонятном Стверцову языке.— Что он говорит? — спросил советник у Шуни.— Не знаю, — с безразличным видом дернул плечом тот. — Если у шекконаров есть свой язык, так, знать, он на шекконарском и говорит.— Это шекконар? — с новым интересом посмотрел на голого человека Стверцов.— Так, — кивнул Шуни.— Что он тут делает?— Так, шейот делать, — ответил гаррап.— Шекконар будет делать шейот? — удивился сверх всякой меры Стверцов.— Шекконар будет делать шейот, — как эхо, повторил следом за ним Шуни.Даш-Даш Катун обернулся и строго погрозил пальцем двум болтунам.— Смотреть!Так вот оно в чем дело, прикусил губу Стверцов. Выходит, шейот делают шекконары, таинственные обитатели болот, которых гаррапы заставляют работать на себя.— Видить, какой толстый шекконар, — зашептал на ухо советнику Шуни. — Специально кормить, так. Долго кормить. Специальными маслами мазать.— А почему он голый? — так же тихо спросил Стверцов.— Так удобно, — ответил Шуни.Тем временем гаррапы в кожаных фартуках подхватили под руки голого шекконара, подвели его к станку И уложили на доску. Стверцову показалось, что шекконар пытался противиться этому, но то ли слаб он был совсем, то ли особого желания у него не было, только гаррапы легко положили его на доску. Пока один из гаррапов-мастеров прижимал шекконара к доске, другой быстро затянул на его щиколотках кожаные ремешки. Еще один ремешок обвил шекконару горло. После этого шекконару развязали руки и зафиксировали их в запястьях такими же кожаными ремешками.— Что происходит? — в полнейшей растерянности произнес Стверцов.Ему никто не ответил.Один из гаррапов-мастеров посмотрел на Даш-Даш Катуна. Отец нации благосклонно наклонил голову. Мастера взялись за доску, на которой был распят голый шекконар, повернули ее и зафиксировали в вертикальном положении. Тот, что стоял ближе к столу, взял в руку нож с длинным узким лезвием и одним уверенным движением сделал вертикальный надрез на левом запястье шекконара. Передав нож другому мастеру, он взял белую шерстяную нитку, ввел один ее. конец в надрезанную вену, а другой бросил в стоявший на полу горшок. Кровь из вскрытой вены потекла по нитке. Второй мастер проделал ту же самую операцию на правой руке шекконара. Бедняга-шекконар, казалось, не понимал, что происходит. Возможно, перед тем, как начать операцию, его опоили дурманящим настоем. Разинув рот, шекконар вытаращенными глазами тупо пялился перед собой. И вдруг заорал — громко, протяжно, с надрывом, — казалось, с криком этим жизнь уходит из его тела.— Что вы делаете! — закричал Стверцов, которому наконец стало ясно, что за роль была отведена шекконару в процессе изготовления шейота.— Так надо, — объяснил ему Шуни. — Надо сначала много крови выпустить. Но кожу надо сдирать, когда шекконар еще не помирать. Так, или шейот плохой выйдет.— Прекратите! — Стверцов рванулся было вперед, но на плечах у него повис Шуни. — Это же человек! Такой же, как и вы!— Не так, — с улыбкой посмотрел на Стверцова Даш-Даш Катун. — Не человек — шекконар.— Шекконар жить в болоте, — добавил Шуни. — Ходить голый и не уметь говорить.Не обращая внимания на шум, поднятый одним из зрителей, гаррапы-мастера продолжали заниматься своим делом возле привязанного к станку шекконара. Стверцов старался не смотреть в их сторону, боясь, что ему станет дурно.— Да вы все спятили! — Советник взмахнул рукой так, что непременно заехал бы по физиономии Даш-Даш Катуну, если бы тот вовремя не отклонился. — Шекконары — такие же люди, как и мы! Люди не должны убивать людей!— Ахш! — Даш-Даш Катун улыбался, похоже было, ему пришлась по душе горячность землянина. — Нельзя, говорить, убивать, — заговорщицки подмигнул он Шуни. — А одежду из шейота носить, значит, можно? Так?Стверцов с ужасом посмотрел на свои руки, затянутые в шейотовые перчатки, которые были так легки и удобны, что он совершенно про них забыл. Его передернуло от омерзения. Следовало немедленно стянуть перчатки с рук и кинуть на пол или лучше в лицо Даш-Даш Катуну, чтобы гаррап понял... Чтобы поняли все они... Снова закричал привязанный к станку шекконар, и Стверцов понял, что он ничего не сможет сделать, потому что сейчас потеряет сознание.* * *— Почему вы сразу не рассказали мне обо всем?! Посол посмотрел на ворвавшегося в его кабинетСтверцова и тихонько, почти неслышно похлопал ладонью по столу.— Присядь, сынок.Стверцов точно на невидимую стену налетел. Он ожидал всего, что угодно — упреков, оправданий, обещаний, угроз, — только не обращения «сынок».— Сядь, сядь, — повторил свой жест Бэрд. Стверцов тяжело выдохнул застоявшийся в легких воздух и почти без сил упал в кресло.— Вы должны были сразу обо всем мне рассказать, — произнес он с упреком. — А не укорять за то, что я надел костюм из шейота.— Да? — Губы посла скривились. Что сие означало, насмешку или презрение, поди разбери. — И что бы ты после этого сделал? Полагаю, умотал бы с Нионы первым же рейсом. Тебе нужно было время, чтобы не просто понять, а почувствовать, что представляет собой Ниона.— Мой предшественник...— Твой предшественник именно так и поступил, когда узнал, что собой представляет шейот.— Как? — Чтобы не смотреть на Бэрда, Николай прикрыл глаза ладонью. — Как вы могли такое допустить?Посол откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе.— Начнем с того, что не мы шейот придумали. Гаррапы занимались этим испокон веков. Я как-то раз поинтересовался у гаррапа-мастера, не приходилось ли ему выделывать кожу представителей других рас. Он пришел в ужас от самой мысли о том, что человеческую кожу можно использовать для изготовления одежды.— Но шекконары...— Шекконары для них — дикие звери, по причуде создателя имеющие человеческий облик. Причем так относятся к шекконарам не только гаррапы, но и представители других рас. И, если бы не те же гаррапы, шекконары давно бы вымерли. Эмпирическим путем гаррапы определили, какова должна быть оптимальная численность популяции шекконаров, и поддерживают ее на этом уровне. Во время отлова гаррапы редко когда забирают женщин и детей. А случается, гаррапы даже подкармливают умирающих на болоте с голоду шекконаров. Гаррапы заботятся о них, как хороший хозяин о скотине. И большего от них требовать невозможно.— Но сейчас этому можно положить конец. Посол наклонился, открыл боковой ящик стола и бросил на стол увесистый том толщиной в три пальца.— Можешь взять, почитать на досуге. Это договор, утвержденный Сенатом Галактической Лиги, в соответствии с которым Земная Федерация получила право заниматься проектом восхождения Нионы. Сенат вынес вердикт в пользу Земли лишь потому, что разумные обитатели Нионы являются гуманоидами, как и мы. Вторыми претендентами на возвышение Нионы были и остаются сидонны. Они тут же займут наше место, стоит лишь нам допустить малейшую оплошность. По требованию сидоннов данный договор, — указательный палец посла уперся в переплет книги, — включает квоты на товары, которые мы имеем право завозить на Ниону в качестве гуманитарной помощи. Сто пятьдесят три страницы мелким шрифтом. — Подцепив большим пальцем, Бэрд, не глядя, перелистнул страницы. — Они учли все, от памперсов до высокотехнологического оборудования. Любые поставки сверх оговоренных квот должны быть оплачены местным населением. Нарушение квот влечет за собой автоматическое расторжение договора. Вот так. — Посол ладонью припечатал толстый том к столу. — Если вести работу в рамках договора, то проект восхождения Нионы затянется на десятилетия, что также сработает на руку сидоннам. Со временем, когда аборигены Нионы начнут разработку полезных ископаемых, проблема будет снята. Но пока шейот является единственным товаром, пользующимся стабильно высоким спросом на всех территориях, подконтрольных Земной Федерации, в обмен на который мы можем на вполне законных основаниях завозить на Ниону все необходимое для проекта восхождения. — Бэрд развел руки в стороны. — У меня все.Стверцов задумчиво смотрел на книгу, лежавшую перед ним на столе.— И что теперь? — спросил он спустя какое-то время.— Теперь ты должен сделать свой выбор.— Выбор? — Стверцов горько усмехнулся. — Можно подумать, у меня есть выбор.Услышав такое, Бэрд несколько расслабился, хотя внешне это никак не проявилось. Предшественник Стверцова после такого же разговора тут же схватил лист бумаги и написал прошение об отставке, которое Бэрд тут же утвердил — ему не нужны были тайные диссиденты, и даже послушные исполнители послу были ни к чему, ему требовались единомышленники.— Землян на Нионе тридцать два человека. Включая тебя. После того как сбежал прежний советник по культуре, нам хотели вообще срезать эту должность. Ты сам видел Ниону и должен понимать, какова роль советника по культуре в проекте восхождения для этой планеты.— Это я понимаю, — наклонил голову Стверцов. — Мне не ясно другое...— Все свои сомнения пока оставь при себе, — прервал его Бэрд. — Я не смогу вот так запросто, разом их рассеять. Сомнения еще долго будут тебя мучить, независимо от того, останешься ты здесь или покинешь Ниону. Подумай лучше о том, что то, чем мы здесь занимаемся, — это не наша личная прихоть. Мы делаем это ради Земли, ради ее возвышения. И в конечном итоге ради тех же шекконаров, которые получат свободу лишь после того, как гаррапы смогут расплачиваться с нами не только шейотом.— А стоит ли оно того? — спросил едва слышно Стверцов.— Что? — не понял посол.— Все. — Советник по культуре сделал широкий жест руками. — Свобода, «Восхождение», Земля.Посол наклонил голову и провел пальцами по лбу.— Древняя дилемма. Универсального решения ее по сей день не существует. А гаррапы, насколько мне известно, пока даже не ставили перед собой такой вопрос. Между прочим, — из-под руки посмотрел он на советника по культуре, — хорошая тема для научной статьи. — И после паузы: — Что скажешь?— Я подумаю, — ответил Стверцов.Посол одобрительно улыбнулся — ему нравились рассудительные молодые люди. Но это был еще далеко не конец.

СтарикиВесть о смерти последнего старика принес Серега Завидов. Он прискакал черт-те в какую рань и заорал под окнами:— Димка! Вылезай! Старик Федот помер!— Чего орешь!.. Чего орешь-то, как оглашенный! — тут же прикрикнула на Серегу мать. — Дима весь вечер в кузне работал, лег уже за полночь.— Так а я что?.. Я тоже без дела не сижу! — отозвался Серега. — Мы с Семкой уже овец за реку отогнали!.. Разбудите Димку, тетя Лиза!.. Старик Федот помер!— Ну, помер и помер, что с того... Он на то и старик был. Помер — похороним. Рядом с остальными стариками.— Димка!.. Димка, вставай!..— О, ща я тебя жердиной-то!..Повезло Сереге, что отец вчера на дальнем пастбище заночевал. Отзвонился вечером по мобильнику, говорит, погода, мол, хорошая, гурлы на восток откочевали, чего мотаться туда-сюда. Мать только грозится, а отец уж точно огрел бы Серегу чем под руку подвернулось, разбуди он его в такую рань. Должно быть, знал Серега, что отца нет дома, поэтому и орал, не боясь, во всю свою дурацкую глотку. Но то, что он орал, действительно имело огромное значение. Во всяком случае, для нашей компании. Если Серега не выдумал все только ради того, чтобы вытянуть меня поутру из дому. С него станется.Спать хотелось невообразимо. Но я все же продрал глаза, поднялся с постели и, навалившись грудью на подоконник, выглянул в окно.— Димка! — пуще прежнего заорал, увидев меня, Серега. — Старик Федот помер!Серега, как обычно, на своей белой лошади верхом и без седла. Красуется. И ружьишка даже самого паршивого не прихватил. Ну да, чего с оружием возиться, если гурлы на восток откочевали. Да только дед мне рассказывал, что порой бродяги встречаются. Их то ли из племени выгнали, то ли они сами ушли из-за характера вреднючего, да только такие одиночки злее десяти других гурлов. Дед, конечно, любит приврать, но это он серьезно говорил. Так что без облегченного трассера, что мне отец на тринадцать лет подарил, я теперь никуда.— Слышал уже, — ответил я хрипловатым спросонья голосом.— От кого? — опешил Серега.— Да ты ж под окнами уже битых полчаса орешь. Насчет получаса я, конечно, загнул — думал, пустьСерега малость успокоится. Но он только сильней разошелся.— Выходи, Димка, ждать не станем! Я по дороге уже Николку кликнул. Он обещал за Мударом заскочить. На холме встречаемся.— Ладно, — говорю, — погоди чуток, сейчас выйду. Рубашку накинул, штаны натянул. Подошел к умывальнику, воды в лицо плеснул.Тут мать в дом вошла.— Куда, — спрашивает, — собрался? Будто не знает.— Надо, — степенно ответил я ей. — Старик последний умер.— И что с того? — Мать руки в боки. — Что, покойников никогда не видел?— Так то ж старик, — объясняю я ей. — Последний.— Димка! — снова донеслось со двора. — Давай скорее!— А сколько лет было Федоту? — спросил я у матери. Она призадумалась.— Ну, тебе сейчас пятнадцать, мне — тридцать восемь, деду нашему — шестьдесят девять... Получается, Федоту не меньше ста лет было.— Все, я побежал, — сказал я матери, схватил стоявший в углу трассер и выбежал на двор.Оседлать Часики — так мою гнедую лошадку звали — для меня дело двух минут. Я, как Серега, без седла ездить не люблю. Трассер в седельный чехол сунул и на двор выехал.— Ну, наконец собрался, — усмехнулся Серега. — Поехали. Мудар с Николкой заждались уже, поди.И мы поехали к холму.Серега хотел было лошадь в галоп пустить, но я его попридержал.— Погоди-ка, — говорю, — а с чего ты взял, что старик Федот помер?— Мы с Семкой решили сегодня путь срезать. — Семка — это старший брат Сереги, ему месяц назад двадцать четыре стукнуло. — Погнали стадо мимо Федотова поля. А старика-то не видно. — Серега многозначительно глянул на меня. — Ну, я Семке-то и говорю, не видно что-то старика. Семка для верности из пистолета в воздух пальнул. Минут пять ждали. Нету старика Федота. Ну а коли старик даже на выстрел не выглянул, значит, точно помер.Серега был прав. Старик Федот и прежде-то нелюдимым был, а последние лет пять так и вовсе свихнулся. Трассер из рук не выпускал. Как кого завидит, так бежит к ограде и ствол — вперед. Орет: «Пошли вон отсюда, вражьи дети! Это моя земля! Никого сюда не пущу!» Можно подумать, кому его ранчо нужно. Большое у старика ранчо, земля хорошая, кто спорит? Так вокруг такой земли столько, что за сотню лет не перепахать!— Может, не помер старик, а заболел? — предположил я.Серега усмехнулся.— Единственная болезнь, которая старика в постель уложит, смертью зовется. Ты помнишь, чтобы хоть кто-то из стариков болел?Тут он тоже прав был. К тому времени, когда я вырос настолько, что понимать начал, что вокруг происходит, стариков только двенадцать осталось. Когда приходила их пора, помирали тихо, а болеть не болели. Никогда. Когда-то стариков было двадцать четыре. И вот сегодня последний умер.— Это что ж получается? — спросил я у Сергея, сам удивленный мыслью, что пришла в голову. — Выходит, теперь мы сами по себе? Без стариков жить будем?— Выходит, так, — кивнул Серега. — Должно ж это было когда-то случиться.— Должно, — согласился я. — Но теперь, без стариков, мир станет другим?.. Или нет?— Для того мы и едем на ранчо старика Федота, чтобы понять, — с необычной для него серьезностью ответил Серега.Хотя вопрос-то был задан не ему. Это я так, вслух размышлять начал. Отец говорит, что ежели человек начинает разговаривать сам с собой, то добра от этого не жди.Мудар и Николка уже ждали нас на холме. Оба сидели на Николкином коньке. Старый конек, далеко на таком не уедешь. Не пойму, чего Николкин отец его в свое время на мясо не забил? Теперь-то поздно уже — не мясо, а одни жилы под кожей. У Николки на поясе в самодельной кожаной кобуре здоровенный пневмопистолет болтается. Игрушка, конечно, бьет всего метров на двадцать, но все равно оружие. Случись что, гурла отпугнуть можно.Николка уже весь на взводе. Сразу вопросы задавать начал. Что, мол, да как? Серега ему спокойно так отвечает, помер последний старик, а значит, мир входит в новую фазу. Вот прямо так и сказал! Мудар даже рот приоткрыл от изумления. А Серега будто и не заметил этого. Продолжает. Прежде чем думать, как дальше жить, нужно с наследием стариков разобраться. Ну а поскольку никому, кроме нас, до этого дела нет, выходит, нам и разбираться.Я как такое услышал, сразу подтянулся весь. Плечи расправил, грудь выпятил. Мы вчетвером и прежде нередко говорили на эту тему. Что, мол, умрет когда-то последний старик и нам придется брать жизнь в свои руки... Ну, что-то вроде этого. Но одно дело — просто думать о том, что когда-нибудь произойдет, и совсем другое — оказаться перед тем, что уже случилось. Все мы знаем, что рано или поздно умрем, а все равно не можем представить мир без себя в нем. Так же и мир без стариков представлялся нам прежде голой абстракцией. До тех пор, пока был жив хотя бы один из них.Сначала мы увидели два медленно ворочающих огромными лопастями ветряка, стоявшие рядом с домом старика Федота. От них электрогенератор заряжался. А к тому, что слева, еще и передатчик мобильной связи подвешен. Свой мобильник Федот давно уже куда-то закинул, но против передатчика на ветряке не возражал, понимал, что другим людям это нужно. Вообще-то, мужик он был неплохой. До того, как окончательно спятил и спрятался ото всех на своем ранчо. Чуть позже между опорами ветряков нарисовалась крыша дома. Потом — опоясывающая ранчо изгородь. Когда я еще был мальчишкой несмышленым, старик Федот отметил границы своих владений, вбив в землю вешки, разукрашенные черно-белыми полосами. А лет шесть назад старик протянул между вешками колючую поволоку. В два ряда.Мы подъехали к ограде.Тишина. В смысле никто на нас не заорал и не пригрозил пристрелить на месте всякого, кто рискнет пересечь границу ранчо.— Ну что? — вопросительно посмотрел на нас с Серегой Мудар.На Николку он посмотреть не мог, потому что тот сидел у него за спиной.— Помер старик, — уверенно заявил Серега.— Поехали к воротам, — сказал Николка.Вдоль изгороди мы доехали до широких ворот. Как у всех ворота — три длинные жердины, сшитые двумя перекрещивающимися досками. Мудар соскочил с лошади, чтобы открыть ворота. Снова садиться на лошадь позади Николки он уже не стал — до дома было рукой подать.В курятнике недовольно квохтали куры. В стойле мычала недоеная корова. Хряк издавал какие-то свои звуки.— Скотиной бы заняться надо, — сказал деловитый Мудар.— Давай, — мотнул головой Серега.Мудар улыбнулся и побежал на двор. Глядя ему вслед, я подумал, что Мудар боится входить в дом, где лежит покойник.Мы спешились и привязали лошадей. Серега первый забежал на крыльцо и толкнул дверь.— Заперто, — сообщил он обиженно.Николка подошел к окну и, ладонями прикрыв глаза от солнца, попытался заглянуть в дом. Ничего путного ему рассмотреть не удалось.— Ломай дверь, — велел я Сергею.Серега — парень крепкий. Отошел на шаг, ударил в дверь плечом и взвыл, ухватившись рукой за ушибленное место.— Вот зар-р-раза, — зло процедил он сквозь зубы.— У него там небось засов стальной, — сказал Николка.Можно было выбить окно, но делать это из нас троих ни один не захотел.Пошли через двор. По дороге перекинулись парой слов с Мударом, таскавшим скотине ведра с комбикормом. Присоединиться к нам Мудар отказался, сославшись на то, что работы много. Ну и ладно.Задняя дверь оказалась заперта изнутри на обычный крючок. Серега сбил его с одного удара. Пройдя через сени, мы вошли в комнату, большую часть которой занимала печь. Кроме нее, в комнате имелся еще платяной шкаф, стол, длинная скамья, холодильник и плита, рядом с которой стоял ящик с углем. Над столом висела большая картина, нарисованная стариком Германом. Его картины имелись во многих домах. На той, что мы увидели в доме старика Федота, был изображен длинный стол. За столом сидели бородатые, длинноволосые люди, одетые кто во что горазд. Ни одного знакомого лица. На переднем плане — сваленные грудой музыкальные инструменты. Я помню, старик Герман любил музыку. Он и нам с ребятами ее постоянно заводил. Но только очень уж странная была эта музыка. Ни хором попеть, ни потанцевать. А после смерти старика Германа старик Федот все его музыкальные чипы в коробку сгреб и к себе на ранчо уволок. Это, сказал он, старикам принадлежит, значит, у стариков и остаться должно.Серега приоткрыл дверь и осторожно заглянул в другую комнату.— Здесь он, — сдавленно прошептал Серега. После этого он почему-то не вошел в комнату, а сделал шаг назад и осторожно дверь прикрыл.— Ты чего? — удивленно посмотрел я на Сергея.Серега плечами смущенно пожал и в сторону отступил, вроде как предлагая мне или Николке первым зайти.Следуя Серегиному примеру, я чуть-чуть приоткрыл дверь и заглянул в соседнюю комнату. В комнате было два окна, закрытых жалюзи. На улице солнце светит, а здесь полумрак. И пахнет сыростью и еще чем-то противно-сладковатым. Первым делом я увидел большой офисный стол с загнутыми краями. На раскоряченную артритом букву «П» похож. На столе три больших компьютерных экрана. Тот, что слева, включен, время показывает — 7. 13. Рядом с экранами стопки бумаг, коробки с чипами, инструменты — отвертка, пассатижи. У стены трехъярусный стеллаж, забитый папками. Даже сверху несколько штук лежало. Возле другой стены стояла деревянная кровать. Наверное, старик Федот сам ее сколотил. Или кто-то по его просьбе сделал. Старик лежал на кровати поверх одеяла, одетый, как обычно, в синюю клетчатую рубашку с закатанными по локоть рукавами и вылинявший бледно-голубой полукомбинезон. На ногах тапочки домашние. Тело все вытянуто, как будто на станке для выделки шкур растянуто, руки на груди сложены. В такой позе не спят и не отдыхают. Ясное дело, номер старик.Я открыл дверь шире и вошел в комнату. Следом за мной вошел Николка, а потом уж и Сергей. Николка подошел к кровати, посмотрел на старика сверху вниз и двумя пальцами закрыл глаза, которыми тот бессмысленно пялился в потолок.— Так полагается, — зачем-то объяснил нам с Серегой Николка.А нам-то что? Сделал так сделал. Ну и ладно.— Старик-то недавно умер, — с видом знатока изрек Серега. — Сутки, не больше.Ну вот, еще один специалист по мертвецам объявился.— Слушайте, мы зачем сюда пришли?Серега с Николкой уставились на меня, будто и в самом деле не знали, что нам нужно в доме старика Федота.Я открыл шкаф, схватил первый попавшийся под руку кусок материи, то ли простынь, то ли шторы кусок, и кинул его Николке.— Накрой старика.Николка молча выполнил распоряжение.Теперь, когда старика не было видно, мы все почувствовали себя спокойнее. Как будто пришли в дом, в котором давно уже никто не живет. Николка уселся в кресло на колесиках, стоявшее возле стола с компьютерами. Такие кресла в общине никто не делал. Видно, старик Федот его из посадочного модуля вытащил и на колесики поставил. Ладно, пусть Николка компьютерными базами данных занимается, он в этом деле мастак, нам с Серегой сто очков вперед даст. Ну а мы пока в бумажных архивах стариков пороемся.Наверняка, то, что мы видели в комнате, было лишь малой толикой архива стариков. Старик-Федот собрал у себя дома документы всех умерших до него. Наверное, папками с бумагами и коробками с записанными мемори-чипами были забиты и подпол, и чердак. Для того чтобы со всем этим разобраться, требовалась уйма времени. Но ни один из нас даже не подумал о том, что мы беремся за непосильную работу. Мы не хотели знать всего, мы хотели узнать главное. И почему-то мы были уверены, что ответ на интересующий нас вопрос должен лежать на поверхности. Хотя, наверное, именно его прятал на своем ранчо старик Федот, к концу жизни дошедший до такого маразма, что начал кидаться с винтовкой на всякого, кто мимо проезжал.В нашей общине стариками принято было называть тех, кто первыми прибыл на планету. Первыми и последними. Остальные, и я в том числе, уже здесь родились. Никаких комплексов по сему поводу никто из нас не испытывал. Чего комплексовать-то? Это была наша планета. А Земля, с которой прилетели старики... Ну, что Земля? Да, нам постоянно — и старики, и родители — твердили, что Земля — наша родина. Хорошо, пусть так. Но какое мне дело до планеты, которую я видел только в документальных видеофильмах, что прихватили с собой с Земли старики? Самое смешное, что они, старики то есть, планету, на которой мы жили, тоже Землей назвали. Плохо у них, видно, было с фантазией. Попросили бы меня, я бы куда более красивое название придумал. А то — Земля. Пыль. Грязь. Прах. Я бы даже лошадь так не назвал. Свинью разве что только — хрюшка любит в грязи поваляться.Изначально стариков было двадцать четыре. На Землю, на нашу Землю, они прилетели шестьдесят семь лет назад. Прилетели с той, другой Земли, которую мы не знаем. Понятное дело, стариками они тогда еще небыли.В те времена, когда еще мои родители были детьми, старик Теодор, учивший их истории, записал мемори-чип, последовательно изложив события, приведшие стариков на нашу Землю. Мемори-чип старика Теодора вошел в общий курс истории, который позднее изучал и я вместе со своими сверстниками, представлявшими уже третье поколение родившихся на новой Земле. По мне, так в рассказе старика Теодора было слишком много патетики и маловато информации. Если верить ему, так все жители той, старой Земли как один были бесстрашными героями, готовыми совершать подвиги и жертвовать жизнью ради счастья и процветания родины. Ну и они сами, старики, были из той же славной когорты, поэтому, когда родина сказала «надо», они разом ответили: «Будет сделано». Суть же подвига, который потребовала от стариков та, другая Земля, заключалась в том, что на звездолете нового типа «Гауди» они должны были совершить подпространственный прыжок в направлении звездного скопления, называвшегося в официальных отчетах «Ахиллесова Пята». Конкретно их интересовала звезда Ку-Эм-15, возле которой, по оценкам земных астрономов, могла находиться планетарная система с планетой земного типа.С этого места начинаются непонятные моменты. Такое впечатление, что старик Теодор умышленно о чем-то умалчивает. Прежде я боялся спросить его об этом, а теперь и обратиться не к кому. Я так думаю, что Теодор, так же, как и прочие старики, хотел, чтобы у нас сложился светлый, ничем не замутненный образ далекой прародины, которую мы не знали, но должны были любить. Наверное, старики все еще верили, что когда-нибудь мы сможем туда вернуться. Они не понимали, что нам нужна не красивая сказка о старой Земле, а правдивая история о том, почему мы оказались здесь, почему о нас забыли, почему эта самая распрекрасная родина бросила нас.До старта звездолета «Гауди-11», на котором прилетели на нашу Землю старики, люди старой Земли осуществили всего только шесть запусков кораблей нового типа, перемещавшихся в подпространстве с использованием искусственно созданных червоточин. Два из них были беспилотными. О том, все ли запуски были удачными, старик Теодор умалчивал. И вот всего после шести пробных запусков старая Земля строит аж целую флотилию из четырнадцати звездолетов нового типа. У каждого экипажа своя цель — звезда с планетарной системой, в которой могут находиться планеты земного типа. Говоря иными словами, планеты, на которой могли бы жить люди. С чего вдруг такая спешка? Что происходило в то время на старой Земле? Быть может, все ее природные ресурсы были исчерпаны и планета находилась на грани гибели? Об этом старик Теодор опять же ничего не говорил. Зато в пользу апокалипсической версии свидетельствует тот факт, что, обнаружив подходящую для жизни планету, экипаж любого из «Гауди» должен был отправить на Землю автоматический зонд с соответствующей информацией. Сами же они должны были остаться на вновь открытой планете, основать на ней колонию и ждать новых поселенцев.Насколько можно понять из скомканного рассказа о предполетной подготовке, никто из экипажа «Гауди-11» никогда прежде не летал на звездолетах нового типа. Но зато все они были полны энтузиазма и желания послужить родине, которая доверила им... Ну, и дальше подобная чушь. Историю полета за пределы Солнечной системы старик Теодор живописал довольно подробно, но в ней нет ничего интересного. За орбитой Плутона экипаж «Гауди-11» создал червоточину, сориентированную на интересующее их звездное скопление. Подпространственный прыжок прошел успешно, что подняло настроение всему экипажу. Дело в том, что несовершенная система создания червоточин, которой был оборудован звездолет, позволяла лишь дважды совершить подпространственный переход. Туда и обратно. Если бы «Гауди-11» вышел из подпространства слишком далеко от намеченной цели, перед экипажем встала бы нелегкая дилемма — возвращаться назад либо повторить подпространственный прыжок в выбранном направлении. Надо думать, что, как истинные герои, они, скорее всего, выбрали бы второй вариант. Но тогда, в случае, если бы им не удалось обнаружить пригодную для колонизации планету, люди рисковали навсегда зависнуть в холодной космической пустоте, черт-те в какой дали от родной планеты. Честно признаться, у меня от одной только мысли об этом — звездолет, зависший в пустоте среди космического мрака, — начинают мурашки по спине ползать. Что тут поделаешь, по-видимому, я не герой. Именно поэтому мне трудно представить, как ведут себя настоящие герои вроде наших стариков, когда судьба смеется над ними. Ехидно, издевательски смеется.Как и предсказывали земные астрономы, исследователи обнаружили возле звезды Ку-Эм-15 планетарную систему. Но все семь планет системы были мертвы. Мертвы настолько, что не имело смысла высаживаться ни на одну из них, чтобы убедиться в очевидном. Миссия «Гауди-11» провалилась. И нашим старикам не оставалось ничего иного, как только совершить подпространственный прыжок в обратном направлении.По всей видимости, система создания червоточин была еще не слишком хорошо отработана. Выйдя из подпространства, экипаж «Гауди-11» увидел чужие звезды. Они не имели понятия, куда попали. Старая Земля пропала где-то в глубинах мироздания. И вот тут-то судьба преподнесла героям подарок: они обнаружили планетарную систему, состоящую из девяти планет, третья из которых не только имела кислород-азотную атмосферу, но и развитую биосферу. При том, что выбора у экипажа «Гауди-11» не было никакого, можно сказать, что им безумно повезло. Отправив в обратный путь автоматический зонд с отчетом об экспедиции, стрики высадились на планету и приступили к выполнению своей миссии.Смешно, но, запустив зонд практически в никуда, старики все как один верили, что он непременно долетит до старой Земли. Наверное, так им было легче смириться с неизбежным.На корабле стариков, так же, как и на всех остальных кораблях серии «Гауди», имелась криогенная камера, в которой хранились оплодотворенные яйцеклетки — будущие колонисты, — а также оборудование, необходимое для их развития и выращивания зародышей. Из четырехсот имевшихся на борту яйцеклеток родились триста сорок два младенца. Не все сразу, не в один день, но все равно, думаю, тогда старикам пришлось повозиться. Младенец — это ведь не овца, которую достаточно напоить да корм задать. Тем не менее ни один из младенцев не погиб. Один из этих искусственно рожденных детей был моим дедом, другая — моей бабушкой. Родители мои появились на свет уже естественным путем. Так же, как и я. В настоящее время наша община насчитывает уже более тысячи человек.Старики, конечно, сделали огромное дело. Для всех нас. Ну, начать хотя бы с того, что, если бы не они, я бы никогда не появился на свет. Странно даже представить себе такое: мир существует, а меня в нем нет. Но если с первым поколением рожденных на нашей Земле детей отношения у стариков были самые теплые, то уже следующие дети стали сторониться тех, кто прилетел на «Гауди-11». А мои сверстники и подавно смотрели на стариков, как на каких-то древних чудовищ. Нет, мы, несомненно, уважали их, внимательно слушали все, что они хотели нам сказать, но искренней привязанности к старикам ни у одного из нас не возникло. Только недавно, повзрослев, я, кажется, начал понимать, в чем тут была причина. Старики являлись для нас реликтами другого, чуждого нам мира. И наш мир они хотели переделать по-своему. Так, чтобы на нашей Земле все было так же, как на их прародине. Когда они, закатив глаза, вспоминали красоты старой Земли, мы не могли понять, чем же они восхищаются? Что на старой Земле было такого, чего нет у нас? Нам не нравилось — страшно не нравилось! — то, что, назвав нашу планету Землей, старики на этом не остановились. Всему вокруг они присваивали названия земных прототипов. Я понятия не имею, насколько похожи наши лошади на лошадей, обитающих на старой Земле, но старики назвали их лошадьми, и мы, следом за ними, повторяем это слово. То же самое относится к свиньям, овцам, курицам, гусям, мышам, волкам, елкам, березам, облакам... Да все, на что ни глянь, носит название, принятое на старой Земле! Единственным, что нам все же удалось отбить у стариков, были гурлы. Старики их тоже поначалу индейцами называли, но мы с ребятами быстро перешли на гурлов. Если гурлы сами себя так называли, так почему же мы должны называть их какими-то там индейцами?..И еще старики что-то скрывали от нас. Это сквозило во всем: во фразах, которые они внезапно обрывали, во взглядах, стыдливо отведенных в сторону или опущенных к земле. В том, как смотрели на нас старики, когда думали, что мы этого не замечаем, — с жалостью, как на безнадежно больных, которые еще не подозревают, что дни их сочтены. В том, что все, до последнего клочка бумаги, что оставалось в домах умерших стариков, старик Федот прятал у себя на ранчо. И охранял подступы к нему с трассером в руках. Три старика умерли в течение последних двух лет, и всякий раз старик Федот оказывался в доме покойника раньше, чем туда успевали забраться мы. И вот теперь у нас наконец-то появился шанс отыскать истину.— Черт раздери меня на четыре части!Если бы Серега выругался так при ком-то из старших, то одним подзатыльником точно не отделался бы.— Что там у тебя?— Смотри!Серега хлопнул на стол раскрытую папку. Вместе с другими бумагами в папку была подшита страница, вырванная из какого-то старого журнала. Текст, набранный мелким, убористым шрифтом и цветная фотография.— Лошадь, — сказал я.— Наша лошадь, — уточнил Сергей.— И что с того? — спросил Николка, который тоже повернулся, чтобы посмотреть, что нам удалось найти.— А то, что у нас в общине не выпускают журнала, из которого вырвана эта страница. Выходит, этот журнал был отпечатан еще на старой Земле.Я быстро пробежал глазами текст рядом с фотографией лошади. Серега был прав. В статье упоминались населенные пункты, которых не существовало на нашей Земле, и имена людей, которых я никогда не слышал.— Но это значит...Я умолк, не закончив фразу, потому что и сам еще не мог понять, что же это значит.— Ну? — вопросительно уставился на меня Серега.— Ищем дальше, — сказал я.Через полчаса в комнату осторожно заглянул Мудар. Бросив косяка в сторону кровати, на которой лежал мертвый старик, он подошел к столу, за которым работал Николка. К этому времени мы уже нашли столько всего: и фотографии, и газетные вырезки, и информационные файлы, и письма, которые писали старики своим друзьям и родственникам, оставшимся на старой Земле, письма, которые они никогда бы не смогли отправить, — что никаких сомнений быть не могло. Да и Николка отыскал в компьютере фрагменты бортового журнала «Гауди-11» и расчеты направления червоточины, которой воспользовался экипаж корабля, рассчитывая вернуться домой. Мы с Серегой в расчетах этих мало что понимали, но Николка, — он у нас голова! — поморщил нос, почесал затылок и сказал, что ошибки быть не может. Так что Мудар оставался среди нас единственным, кому пока еще была неизвестна тайна стариков. Но по нашим лицам Мудар сразу понял, что мы нашли то, что искали.— Ты и представить себе не можешь, что скрывали от нас старики, — хитро подмигнул Мудару Николка.— Не могу, — честно признался Мудар. — А что?— Мы на Земле.— Ну да, — кивнул Мудар, — на Земле. А то где же?— Нет, ты не понял, — замахал руками Сергей. — Мы на старой Земле.Мудар растерянно хлопнул глазами.— На той самой Земле, откуда прилетели старики, — уточнил я.— Ага, — только и сказал Мудар.Я мысленно поставил себя на его место и решил, что, пожалуй, тоже отказался бы принимать на веру подобное заявление.— Все дело в червоточинах, — приступил к обстоятельному объяснению Николка. Любил он это дело. — К моменту старта «Гауди-11» техника подпространст-венных переходов была еще плохо отработана. Во время одного из переходов произошел сбой. Вполне возможно, что уже после первого подпространственного прыжка «Гауди-11» оказался в иной Вселенной.— Как это в иной? — спросил Мудар.— Ты что, никогда не слышал теорию о множественности параллельных миров? — налетел на него Серега, который до прихода Мудара успел с помощью Николки обстоятельно разобраться в данном вопросе.— Слышал, — как-то не очень уверенно ответил Мудар.— Ну, вот в одну из таких параллельных Вселенных и угодил после прыжка «Гауди-11».— А после второго прыжка они переместились в третью Вселенную, — добавил я. — То есть «Гауди-11» вернулся назад, на Землю. Только это была уже другая Земля, с другой историей.— Сами-то старики это сразу поняли, — сказал Сергей. — Но договорились никому об этом не рассказывать.— Почему? — спросил Мудар.— Потому что сами они были родом со старой Земли, — ответил ему Николка.— Должно быть, они полагали, что нам будет легче жить, зная, что где-то очень далеко существует наша далекая прародина, — сказал Сергей. — И когда-нибудь оттуда непременно прилетят новые поселенцы.— Они думали, что таким образом передают нам свою миссию, — уточнил я.— Ага. — Мудар озадаченно почесал затылок. — И что нам теперь с этим делать?Мы все молча переглянулись. Вопрос, заданный Мударом, был гораздо серьезнее того, с которым мы пришли в дом к старику Федоту. Прежде мы хотели только удовлетворить свое любопытство, теперь же нам предстояло принять решение за всю общину.— Послушайте, — сказал Николка, — а ведь никому, кроме нас, нет дела до того, что прятал в своем доме старик Федот.— Ну и что? — посмотрел на него Сергей.Серега — тугодум. А вот я сразу понял, что хотел сказать Николка.— Выходит, что это все, — Николка сделал широкий жест рукой, указывая на компьютеры, на коробки с мемори-чипами, на стеллаж с папками с аккуратно подшитыми документами, на все, что еще могло быть спрятано в доме последнего старика, — это никому не нужно.— И что ты предлагаешь? — снова задал вопрос Серега.— Может, сжечь все это на фиг? — тихо произнес Мудар. — Мы живем на своей Земле, а то, что прятали от нас старики, — история чужого мира.— Который остался где-то в другой Вселенной, — добавил я..— У вас как с головами-то? — озадаченно посмотрел на нас с Мударом Николка. — Может, тогда и посадочный модуль, что у озера стоит, тоже взорвать? И кладбище стариков с землей сровнять? А с кораблем, что до сих пор на орбите висит, что делать прикажете?— Почему мы вообще должны все это от кого-то скрывать? — непонимающе развел руками Серега.— Потому что это никому не нужно, — сказал я. Мы спорили еще минут двадцать и в конце концов решили собрать все архивные материалы, что хранятся в доме старика Федота, и оттащить их в посадочный модуль. Николка сказал, что в модуле подходящие условия для долгосрочного хранения архивов. Вот пусть они там и лежат до тех пор, пока кому-то не понадобятся. Хотя мне так кажется, что никто ими заниматься не станет. Ну и что с того, что старики прилетели с другой планеты, находящейся в иной Вселенной? Мыто все родились здесь, на нашей Земле. Откуда тут взяться ностальгии!В кармане у меня заверещал мобильник. Звонила мать.— Дима, звонил отец, — быстро заговорила она. — Он собирается остаться на пастбище еще на пару дней. Хочет, чтобы и ты к нему подъехал.— Понял, мама, я ему перезвоню, — ответил я.— Не перезвоню, а немедленно отправляйся! — повысила голос мать.— Договорились. — Я решил, что лучше не спорить. — Ты знаешь, старик Федот действительно умер.— Ну и хорошо, — тут же ответила мать.— Почему хорошо? — удивился я.На этот раз ответ последовал не сразу. Должно быть, мать сама задумалась над тем, что сказала.— Не знаю даже, — произнесла она наконец. — Само как-то вырвалось... Но мы всегда будем помнить стариков.Конечно, мы будем их помнить. Вот только планету непременно назовем по-своему.

РЕФЛЕКСИЯ

Синдром ЛазаряМногое и другое сотворил Иисус:но если бы писать о том подробно,то, думаю, и самому мируне вместить бы написанных книг.От Иоанна. Святое благословение. Глава 21. Стих 25Живым не дано знать, что такое смерть, а для мертвых понимание этого уже не имеет значения. В смерти нет страдания. Точно так же, как не несет она с собой и избавления от страданий. В смерти нет ничего. Потому что смерть — это небытие. Но совсем не в том смысле, как понимают это живые. Небытие, дверь в которое открывает смерть, невозможно описать словами, потому что ТАМ не существует ни слов, ни образов, ни движения.Людям, стоящим у смертного одра друга или родственника, кажется, что они видят процесс умирания. На самом же деле смерть — это один бесконечно короткий миг, за который просто невозможно что-либо почувствовать или осознать. Смерть — это не переход к новой жизни, а разделительная черта, переступить которую никому и никогда не удастся, потому что в момент смерти даже само время превращается в ничто. В момент смерти человек оказывается в финальной точке, к которой движется мироздание, — после нее уже никогда ничего не будет. Едва лишь соприкоснувшись с ней, мысли, чувства, желание, которыми жил человек, в одно мгновение превращаются в АБСОЛЮТНОЕ НИЧТО.Так происходит со всеми. Так было и со мной. Я не знал о том, что умер, до тех пор, пока вдруг не услышал слова, обращенные ко мне:— Лазарь! Иди вон!Я не мог понять, откуда доносятся эти слова, потому что не знал, где нахожусь. Но голос, который произнес их, был столь требователен и такая властная сила звучала в нем, что я, помимо желания и воли, сделал попытку подняться. Сделать это оказалось невероятно трудно — я не чувствовал своего тела. Но зато теперь я знал, что был жив, хотя пока еще и не понимал, как это могло случиться, потому что вместе с осознанием собственного бытия ко мне вернулись и воспоминания.Я вспомнил о страшных болях в животе, мучивших меня на протяжении одиннадцати дней. На двенадцатый день я лег и уже не смог подняться. Сестры, Марфа и Мария, как могли старались облегчить мои страдания. Но мне уже ничто не могло помочь. Под вечер, за час до захода солнца, я умер.И вот теперь я снова осознавал себя живым. Но этого не могло быть.Я снова попытался подняться на ноги. На этот раз мне это удалось, но я почти не мог двигаться из-за пут, стягивающих мои ноги и руки. Глаза мои были открыты, но я видел только тусклый свет, и более ничего. Но зато я мог слышать. И слух мой улавливал приглушенные голоса людей. Преодолевая сопротивление пут, я медленно двинулся в том направлении, откуда доносились голоса.Я шел, и свет становился все ярче. Но я по-прежнему ничего не видел. Я чувствовал страх, потому что не знал, где нахожусь и что со мной происходит. Я был мертв. Я не мог видеть никакого света, не мог слышать ничьих голосов и уж подавно не мог двигаться.И вдруг голоса, которые по мере моего продвижения вперед становились все отчетливее, разом смолкли. Тишина была настолько глубокой, что мне показалось, будто я вновь провалился в вечное безмолвие.Внезапно тишину разорвал пронзительный женский крик, в котором слились воедино ужас и мистический экстаз.— Развяжите его, пусть идет! — властно приказал кому-то тот же голос, что позвал меня из Небытия.Я почувствовал несильные толчки с обеих сторон. Затем кто-то положил мне руку на затылок, требуя, чтобы я опустил голову. Как только я сделал это, с глаз моих спала пелена. Оказалось, что все это время мне не позволял видеть платок, которым обвязывают голову покойного. Несколько человек быстро освободили руки и ноги мои от погребальных простыней и, побросав их на землю, отошли в стороны.Я стоял у входа в пещеру. Рядом лежал большой камень, которым до того, как его откатили в сторону, был завален вход. Должно быть, это та самая пещера, в которой я был погребен. Вход в пещеру полукругом обступали люди. По большей части это были жители Вифании, моего родного селения. Но некоторых из них я видел впервые. Люди смотрели на меня, а я не мог понять, что выражают их лица — восторг или ужас. Радость я увидел только на лицах моих сестер, Марфы и Марии, которые молча плакали, утирая катящиеся по щекам слезы концами накинутых на плечи платков.Впереди толпы, всего в двух шагах от меня, стоял невысокого роста человек с рыжеватыми длинными волосами и небольшой бородкой, очерчивавшей его узкое лицо с выступающими скулами и длинным носом, на котором, словно маска, застыло выражение самодовольной гордости. Окинув меня взглядом, каким ваятель смотрит на законченную работу рук своих, он обернулся к тем, кто стоял за спиной у него, и, воздев правую руку к небу, громко и отчетливо произнес:— Не сказал ли я вам, что если будете веровать, то увидите славу Божию!Люди, один за другим, начали падать ниц.— Верую!.. Верую!.. — доносились восторженные, истерические крики со всех сторон.Я поднял голову и посмотрел на небо. Солнце находилось почти в зените, и ни единое облачко не отбрасывало на землю тени. Удивительным было то, что я не чувствовал тепла солнца и свет его не раздражал моих глаз. Я мог смотреть на солнце широко раскрытыми глазами, и даже слеза не затуманивала мне взгляд.— Лазарь!.. Лазарь!..Ко мне бежали сестры мои, Марфа и Мария.Улыбнувшись, я открыл им свои объятия, но в шаге от меня сестры остановились. На лицах их появилось выражение неуверенности и растерянности. Казалось, они не узнают во мне своего любимого брата. А губы Марии к тому же еще исказила едва приметная гримаса брезгливости. Приподняв руку, в которой у нее был зажат угол платка, Мария прикрыла материей низ своего лица.— Что?..Голос мой прозвучал хрипло, потому что во рту у меня не было ни капли слюны, а язык был похож на сухую, обсыпанную песком губку.Я откашлялся, пытаясь прочистить горло.— Что случилось? — произнес я уже куда более уверенно.— Его благодари! Его! — со слезами в голосе заголосила Мария. — Это он воскресил тебя! Славься, Сын Божий!Рыжеволосый обернулся и посмотрел на меня с надменной улыбкой.Да, теперь я узнал его. Это был Иисус из Назарета. Про него говорили разное. Одни называли его Господом и Сыном Божьим, который одним словом умел расположить к себе людей, излечивал прикосновением руки прокаженных и возвращал слепым зрение. Другие считали его лжецом и хитрым пройдохой, не способным ни на один вопрос дать ясный, вразумительный ответ.— Ты был мертв, Лазарь! — обратилась ко мне Марфа, так же, как и сестра, прикрывавшая рот и нос краем платка. — Четыре дня пролежал ты в погребальной пещере! И только он, Сын Божий, заставил тебя подняться из гроба и вновь сделал тебя живым!— Живым... — не зная, что сказать и как объяснить сестрам и всем остальным свое нынешнее состояние, я провел сухим языком по покрытым коростой губам.— Славься, Господи! — истово прокричала Марфа и, взмахнув руками, простерлась ниц в пыли у ног Назаретянина.Следом за ней упала на землю и Мария.Я опустил взгляд и посмотрел на свои руки. Они были покрыты синими и фиолетовыми пятнами, а ногти казались черными. Разве это руки живого человека?— Тебе следует вымыться, Лазарь, — с усмешкой заметил Назаретянин. — Погода нынче жаркая, а ты, как-никак, четыре дня пролежал мертвым. От тебя смердит. Даже сестры брезгуют к тебе прикоснуться.Сам я не чувствовал никакого запаха, но готов был поверить Назаретянину — за четыре дня протухнет любой кусок мяса, даже если прежде он назывался человеком.Должно быть, слова Назаретянина задели Марфу, потому что она тут же подбежала ко мне и, схватив за локоть, повлекла в сторону, где находился наш дом.— Пойдем, пойдем, Лазарь, — негромко приговаривала сестра. — Ты вымоешься, переоденешься в свежую одежду, и все снова будет как прежде...В последнем я как раз очень сильно сомневался. Но я молча следовал за сестрой, не решаясь ничего возразить. Да и что я мог сказать, если в отличие от меня она знать не знала, что такое смерть?* * *Прежде чем забраться в бадью с горячей водой, которую приготовили для меня сестры, я тщательнейшим образом осмотрел свое тело. Все оно было покрыто синими и фиолетовыми трупными пятнами. А на внутренних поверхностях бедер и внизу живота — в тех местах, где уже начался процесс разложения, — пятна имели зеленоватый оттенок.Наверное, лицо мое было покрыто такими же отвратительными пятнами. По счастью, медное зеркало, которое я взял с полки, придавало всему, что в нем отражалось, желто-коричневые тона. Единственное, что я мог сказать, взглянув на себя в зеркало, так только то, что вид у меня был осунувшийся: глаза запали, нос заострился, щеки обвисли.Забравшись в бадью, я не почувствовал прикосновения воды к своему телу. Я не мог сказать, насколько вода горячая, поскольку кожа моя вообще ничего не чувствовала. Возможно, это может показаться странным, но меня вовсе не пугала и даже не удивляла бесчувственность собственного тела. Я был мертв, а мертвый не должен ничего ощущать.Чтобы еще раз убедиться в том, что это не сон, я взял шило и, подняв над водой ногу с почерневшими ногтями, вонзил его в стопу. Острое шило проткнуло стопу насквозь, но при этом я не почувствовал ни малейшей боли, а из раны не появилось ни капли крови.Усмехнувшись, я воткнул шило в край бадьи и принялся мыться. В конце концов, если мне предстояло снова жить среди людей, то и выглядеть я должен был как человек, а не как живой мертвец.Поскольку я не мог чувствовать исходящий от меня запах гниения, я старательно тер себя мочалкой, снова и снова ныряя с головой в воду. Во время одного из таких погружений я с некоторым удивлением понял, что могу находиться под водой сколь угодно долгое время, потому что, как и всякий мертвец, не испытывал потребности дышать. Мне нужно было набрать воздуха в грудь только в тот момент, когда я собирался что-то сказать.Решив, что уже смыл с себя весь трупный запах, я попытался оттереть и пятна на коже. Я старательно тер мочалкой большое темно-синее пятно на левом предплечье до тех пор, пока с руки не начала слезать кожа.Выбравшись из бадьи, я обтер свое ужасное тело, оделся в приготовленные чистые одежды, перевязал руку полоской белой материи и, расчесав волосы, вышел к сестрам.По тому, как напряглись их лица и опустились уголки губ, я понял, что от меня по-прежнему смердит.— Ты превосходно выглядишь, Лазарь. — Губы Марии расплылись в натянутой улыбке. — Но...— Что?Не знаю, что увидела сестра в моих мертвых глазах, только лицо ее внезапно сделалось белым, как саван. Дернув подбородком, словно пытаясь проглотить застрявший в горле кусок, Мария опустила взгляд к полу.— Ты был мертв четыре дня, Лазарь, — тихо произнесла она.— Я и сейчас мертвый, — спокойно ответил я сестре. Мой голос скрипел и скрежетал, точно мельничные жернова, перетирающие крупный речной песок.— Нет-нет, — быстро затрясла головой Мария. — Иисус воскресил тебя к жизни.— Он заставил мой дух вернуться из Небытия, — возразил я сестре. — Но я по-прежнему мертв. — Я слегка развел руки в стороны. — И я не понимаю, зачем он это сделал.— Он совершил великое чудо, прославляющее Бога, Сыном которого он является, — ответила на мой вопрос Марфа.Взгляд ее при этом сиял так, словно в нем отражался тот самый Божественный Свет, о котором так много говорит Назаретянин.— Может быть. — Я решил не спорить с сестрами. — Но мне от этого не легче.— Иисус сказал, что тебе потребуется какое-то время для того, чтобы вернуться к обычной жизни, — сообщила мне Мария.— А он, часом, не сказал, когда от меня перестанет вонять? — с усмешкой поинтересовался я.— Иисус сказал, что мы должны верить, — смиренно склонила голову Мария.— Верить? — Я снова не сумел удержаться от усмешки. — Он считает, что если я буду верить, то мое тело перестанет гнить?— Ты снова жив, Лазарь...— Я по-прежнему мертв, сестра. Разве ты не чувствуешь, как от меня смердит?— Тебе просто нужно будет еще раз как следует помыться, — сказала. — А пока тебе поможет это. — Сестра протянула мне кувшинчик с благовониями.— Откуда это у тебя? — удивился я. — Благовония стоят немалых денег. Или за те четыре дня, что я был мертв, жизнь стала иной?— Эти благовония велел передать тебе Иисус, — сказала сестра. — Он знал, что первое время у тебя могут возникнуть проблемы.— Он всегда и обо всех проявляет заботу, — тут же добавила Мария.Я не стал спорить с сестрами. Просто скинул с плеч хитон и опустил его до пояса, позволив им умастить мое разлагающееся тело благовониями.После того как запахи лаванды, шафрана и мира заглушили вонь гниющей плоти, я снова надел хитон и сел к столу.— Ты, должно быть, ужасно голоден, — с доброй материнской улыбкой посмотрела на меня Марфа. — Ты ведь не ел четыре дня.В этом она ошибалась. Глядя на блюда, которые в нашей семье подавались на стол разве что только на Пасху, до которой оставалось еще шесть дней, я не испытывал ни малейшего желания что-либо съесть. Мертвые не нуждаются в пище.Чтобы не обидеть сестер, я проглотил пару маленьких кусочков маринованной рыбы и ломтик вареного мяса. Еда не доставляла мне удовольствия, поскольку я не чувствовал ее вкуса.Надеясь избавиться от сухости в горле, я выпил большую чашу воды с лимонным соком. Вернее, не выпил, а, запрокинув голову, влил воду себе в горло.Влага во рту держалась всего пару минут. После этого язык мой снова превратился в сухое мочало, а выпитая вода стала распирать живот с такой силой, что мне пришлось выйти на двор.Забежав за угол, я обхватил живот руками и согнулся пополам, почти коснувшись головой земли. Вода потекла из меня через рот и нос. Вместе с ней выскользнули и те кусочки пищи, что я проглотил.Освободив желудок, я вновь вернулся к сестрам.— Все в порядке? — спросила Мария.Я улыбнулся и присел к столу. Но ни есть, ни пить я уже не стал.— Сегодня жители Вифании готовят Иисусу вечерю, — сказала Мария. — Он хочет, чтобы и ты на ней присутствовал.— Я никуда не пойду, — покачал головой я.— Вечеря устраивается по случаю твоего воскрешения, — с укором посмотрела на меня сестра. — Если ты не явишься на нее, как после этого станем мы смотреть людям в глаза?В этом Мария была права. Мне-то, поскольку я был мертв, не было никакого дела до того, что станут думать и говорить обо мне люди. А сестрам жить среди них, даст Бог, еще не один год.— Хорошо, я приду на вечерю.* * *Перед тем как выйти из дома, сестры еще раз умастили мое тело благовониями. Стоя перед ними обнаженным по пояс, я обратил внимание на то, что трупные пятна на теле моем сделались еще больше и насыщеннее по цвету. Это означало, что вскоре никакими благовониями невозможно будет перебить мерзкий смрад, исходящий от разлагающейся плоти. Но сестрам я ничего говорить не стал. Пусть до времени тешат себя надеждой, что их умерший брат снова к ним вернулся.Вечеря была устроена в саду за селением, в котором росли смоквы и лимонные деревья. Когда мы с сестрами подошли к поляне, все приглашенные были уже на месте. Для обычных гостей на траве были расстелены вышитые покрывала. Назаретянину же с его учениками были постелены ковры. Вокруг поляны толпились простые люди, не приглашенные к столу. Среди них были как мои бывшие односельчане, так и жители близлежащих селений, которые, услышав о чуде, совершенном Назаретянином в Вифании, поспешили сюда, чтобы собственными глазами узреть восставшего из мертвых.Завидев нас, Назаретянин приподнялся на локте и призывно взмахнул рукой:— Иди сюда, Лазарь! Здесь для тебя оставлено место!— Иди, — тихо шепнула мне Мария. — Сын Божий зовет тебя.И снова я не стал спорить с сестрами. Оставив их, я подошел к тому месту, где возлежал на ковре Назаретянин. Поджав ноги, он освободил место, чтобы я смог присесть.— Ну, как ты себя чувствуешь, Лазарь? — улыбнувшись, негромко спросил он.— Как и должен чувствовать себя покойник, — так же тихо ответил я.Назаретянин усмехнулся и пригубил кубок, наполненный красным виноградным вином.— Зачем ты это сделал? — спросил я.— Во славу Божию, — ответил Назаретянин, поставив кубок на землю рядом с собой. — Я есмь воскресение и жизнь. Верующий в меня, если и умрет, оживет.— Но я-то в тебя не верю, — сказал я. Назаретянин даже бровью не повел.— Зато посмотри, сколько людей собралось здесь, чтобы взглянуть на тебя, — наклонившись ко мне, заговорщическим полушепотом произнес он. — И все они теперь уверуют в Сына Божьего.— И что с того?— Вера спасет людей.— Людям нужна не вера, а хлеб каждый день. Назаретянин хотел было что-то мне ответить, но, заметив, что в его сторону направляется сестра моя Мария, обратился к ней:— Что хочешь ты, женщина?Мария молча опустилась на колени и из кувшина, который находился у нее в руках, вылила на ноги Назаретянина не меньше фунта драгоценного мира, после чего, склонившись к самой земле, отерла ноги его своими густыми черными волосами.По воздуху поплыли волны благоухания, и народ, столпившийся вокруг поляны, на которой свершалась вечеря, восторженно загудел.— Это миро стоит не менее трехсот динариев! — вскочив на ноги, возмущенно закричал на Марию один из учеников Назаретянина, имя которому было Иуда Симонов Искариот. — Эти деньги можно было бы раздать нищим, умирающим от голода!— Оставь ее, — приказал Иуде Назаретянин. — Нищие всегда рядом с вами, а я — не всегда.С недовольным выражением на лице Иуда уселся на свое место.Представление было разыграно великолепно и, наверное, произвело должное впечатление на тех, кто наблюдал за всем происходящим со стороны. Да только мне доподлинно было известно, что те самые триста Динариев, на которые Мария купила миро, дал ей, достав из своего денежного ящика, тот самый Иуда Искариот, который теперь возмущался ее расточительностью.— Ешь, Лазарь. — Назаретянин пододвинул ко мне блюдо с жареной птицей, обсыпанной мелко нарубленной зеленью. — Курица приготовлена отменно — давно не ел ничего более вкусного.— Мертвому пища не нужна, — ответил ему я. Назаретянин даже и не подумал возражать.— Ну, тогда сделай хотя бы вид, что ешь, — сказал он. — Те, кто собрался здесь ради того, чтобы увидеть тебя, должны поверить в то, что ты по-настоящему воскрес.— А по-настоящему вернуть человека к жизни ты, конечно же, не в силах? — спросил я у Назаретянина.— Я есмь воскресение и жизнь... — снова начал он.— Это я уже слышал, — перебил его я. — Ответь на вопрос, который я тебе задал.— Я не вижу смысла в твоем вопросе, Лазарь, — покачал головой Назаретянин. — Ты ведь и сам знаешь, что такое смерть.— Знаю, — кивнул я.— Ну а раз так, не задавай глупых вопросов, а делай вид, что наслаждаешься вкусной едой. — Назаретянин отломил от курицы ногу и протянул ее мне. — Ешь.Что он точно умел, так это подчинять себе волю других людей. Мне еще многое хотелось ему сказать, но я покорно взял из его руки куриную ногу, к золотистой корочке которой пристали крошки зелени, и, оторвав зубами кусок мяса, принялся старательно его пережевывать.Назаретянин вновь поднял кубок с вином, отсалютовал им собравшимся вокруг поляны людям и, прежде чем выпить, громко произнес:— Всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовеки!— А как насчет смерти? — спросил я, бросив на пустую глиняную тарелку обглоданную куриную кость.— Что именно? — удивленно посмотрел на меня Назаретянин.— Ты можешь снова сделать меня мертвым?— Ты хочешь вновь умереть?— Я и так мертв.— В таком случае я не пойму, о чем ты просишь, — лукаво улыбнулся Назаретянин.— В словесных спорах ты, несомненно, сильнее меня, — язвительно улыбнулся я. — Но ты ведь прекрасно понимаешь, о чем я говорю, поэтому не уходи от ответа. Можешь ли ты вновь вернуть меня туда, откуда призвал?— Тебе не по вкусу земная жизнь? — изобразил удивление Назаретянин.— Жизнь нравилась мне, когда я был живым. Теперь, когда я мертв, я должен находиться там, где и положено находиться мертвому. Тело мое должно гнить в гробу, а сознание...— Душа, сын мой, — со всепрощающей отеческой улыбкой поправил меня Назаретянин.— Называй это как хочешь, — тряхнул головой я. — Но та часть меня, которая не подвержена тлению, после смерти должна пребывать там, где уже ничто не напоминает о жизни.— Я есмь воскресение и жизнь, — со значением произнес Назаретянин. Подняв указательный палец, он повторил это еще раз: — Воскресение и жизнь! Но отнюдь не смерть, Лазарь. Над смертью не властен никто.— Значит, ты не можешь снова сделать меня мертвым, — подытожил я.— Ты знаешь о смерти больше, чем любой другой, топчущий эту землю, Лазарь, — ласково улыбнулся мне Назаретянин.— Больше тебя? — недоверчиво прищурился я.— Я вообще ничего не знаю о смерти, — усмехнулся он. — И никогда не узнаю, потому что я бессмертен.— Ты в этом уверен?— Бог не может умереть. Я покину землю, когда Отец Мой Небесный призовет меня к себе. Но для меня это будет не смерть, а переход в иную ипостась.— А что делать мне?Назаретянин вложил мне в руку серебряный кубок и наполнил его красным вином из кувшина.— Пей вино, Лазарь, — сказал он. — Наслаждайся жизнью, пока у тебя имеется такая возможность.Голос Назаретянина был ласковым и даже как будто сочувственным, но слова его звучали для меня как издевка. Мне хотелось выплеснуть вино в лицо Назаретянину, но, встретившись со взглядом его блеклых серо-голубых глаз, в которых, казалось, навечно отпечаталась смертельная усталость и тоска, я послушно поднес кубок к губам и, запрокинув голову, влил вино в горло.— Вот и славно, — улыбнулся Назаретянин. — Вот и хорошо. Прими свои страдания, Лазарь, как бесценный дар, и уверуй всей душою в Меня и Отца Моего.— Ради чего я должен страдать? — спросил я.— Во имя моего торжества, — ответил Назаретянин. Если бы в глазах у меня были слезы, то сейчас они, наверное, потекли бы по щекам, потому что душа моя исполнилась не веры и благодати, а глубокой, щемящей жалости к человеку, сидевшему рядом со мной. Он обладал великой силой и властью над людьми, но не знал, кем она ему дана и с какой целью следует ее употребить. И это являлось для него источником постоянных душевных мук. Единственным выходом для него могла бы стать смерть. Он сам в нее не верил, но при этом она манила его к себе, восхищая и пугая одновременно. И ему была нужна не простая смерть, а смерть прилюдная, исполненная бесконечного страдания. Только так он рассчитывал обрести то, что искал, — покой и сознание того, что прожил жизнь не зря.— Почему именно я? Разве мало было вокруг других мертвецов?— Так случилось. — Голос Назаретянина прозвучал тускло и невыразительно.— Так случилось... — повторил я и усмехнулся.Он воскресил меня в надежде, что я смогу рассказать ему о смерти. Он хотел хоть что-нибудь узнать о ней прежде, чем окончательно свернуть на выбранный путь. Ему было страшно. Он боялся не столько самой смерти, сколько того, что смерть и для него, Сына Божьего, как он себя называл, может стать концом всего. Но, не решившись испытать себя смертью, он так и остался бы только тем, кем являлся сейчас, — странствующим искателем вечной истины, окруженным горсткой учеников.— Ты хочешь знать, что такое смерть? — спросил я у Назаретянина, глядя ему в глаза.Вместо того чтобы прямо ответить на мой вопрос, Назаретянин сделал неопределенный жест рукой. Тогда я встал и ушел.* * *Уже наступила ночь, и дорогу мне освещала только полная луна, висевшая в окружении россыпи звезд. Подняв голову к небу, я невольно залюбовался этим удивительным зрелищем. И именно поэтому не заметил человека, с ног до головы закутанного в темные одежды, метнувшегося ко мне из-за ствола старой сикоморы. Я только успел заметить, как блеснула в лунном свете сталь ножа с широким, чуть изогнутым лезвием, прежде чем оно вошло мне в живот.Прямо перед собой я видел лицо наемного убийцы, искаженное гримасой, которой невозможно было дать определения. Он знал, что сейчас я должен захрипеть и, обхватив руками распоротый живот, рухнуть на землю. Он с нетерпением ждал этого момента, чтобы убедиться в том, что работа выполнена, и одновременно боялся его, потому что считал, что каждая новая жертва ложится страшной тяжестью на его грешную душу. Он боялся самого момента умирания, думая, что вырвавшаяся на свободу душа невинно убиенного способна и его душу прихватить с собой в царство мертвых. Левый глаз у него был чуть прищурен, а в уголке правого застыла капелька влаги — казалось, убийца в любой момент готов расплакаться.Я видел нож, по рукоятку вошедший в мой живот, но при этом абсолютно ничего не чувствовал: ни боли, ни даже просто легкого зуда в пораженном месте.На лице убийцы появилось выражение удивления — жертва вела себя совсем не так, как ей было положено. Он дернул рукоятку ножа на себя, собираясь нанести новый удар, но я схватил его руку за запястье и держал, не позволяя вытащить лезвие ножа из раны.— Кто послал тебя? — тихо спросил я у убийцы. Лицо его исказила гримаса ужаса. Он рванулся изовсех сил, но хватка у меня была поистине мертвой. Однако лезвие ножа перерезало что-то у меня в животе, и на руку убийцы потекла бурая, вязкая и, как я полагал, омерзительно воняющая жижа. Глаза несчастного едва не вылезли из орбит. Опасаясь, что от ужаса он может закричать, я схватил его за горло и повалил на землю.— Кто послал тебя? — повторил я вопрос, приблизив свое лицо к лицу убийцы.— Каиафа... Первосвященник... — едва слышно просипел он.Я чуть ослабил хватку руки, сдавливающей наемному убийце горло.— Зачем?— Назаретянин... Первосвященники считают, что если он и дальше станет творить чудеса, то многие уверуют в него... И тогда придут римляне и овладеют местом этим и народом, его населяющим... Я отпустил убийцу и поднялся на ноги.— Иди, — взмахнул я рукой. — Иди к Каиафе, пославшему тебя, и скажи ему, что Лазарь мертв.Убийца приподнялся на локте и недоверчиво посмотрел на меня.— Иди! — снова взмахнул рукой я.Бедолага одним прыжком вскочил на ноги и, бросив нож, кинулся в заросли можжевельника.Я приложил руку к ране на животе. Из брюшной полости по-прежнему сочилась какая-то вязкая слизь. Оторвав край от полы хитона, я сложил материю в несколько раз и заткнул ею дыру в животе. После этого я подошел к сикоморе, положил правую руку на ее шершавый ствол и, наклонившись, очистил желудок от того, чем угощал меня Назаретянин.Утром следующего дня Мария сообщила мне, что Назаретянин покидает Вифанию, чтобы идти в Иерусалим. При этом сестра даже не вошла в мою комнату, только чуть приоткрыла дверь, из чего я сделал вывод, что тело мое смердит пуще прежнего.Вечером я лег в постель только для того, чтобы не тревожить лишний раз сестер. Но за всю ночь я не сомкнул глаз. Я не чувствовал усталости, и мне не нужен был сон. Я лежал, глядя в потолок, и ни о чем не думал. Мне казалось, что, если я сумею мысленно воспроизвести то состояние небытия, в котором я пребывал после смерти, то это даст мне возможность снова стать мертвым. Но, как я ни старался, у меня ничего не выходило. Я находился в странном состоянии: тело мое было мертво, и разум уже смирился с фактом моей смерти, но при этом мир живых людей, которому я уже не принадлежал, не отпускал меня. Воля Назаретянина, призвавшего меня из Небытия, закрыла от меня конечную точку, к которой стремится все сущее. Только ради того, чтобы продемонстрировать собравшимся вокруг него людям силу свою и могущество, он, не задумываясь, обрек меня на вечную жизнь и сопряженные с ней вечные страдания. Разве подобное достойно Сына Божьего?Одеваясь, я осмотрел себя, насколько это было возможно, и обнаружил, что на теле уже почти не осталось мест, свободных от трупных пятен. Левое предплечье, с которого вчера, принимая ванну, я содрал кожу, было мокрым от сукровицы, а из дырки на животе, заткнутой мокрой тряпкой, сочилась гнойная слизь. Когда же я извлек тряпичную пробку из раны, то края ее расползлись в стороны, и все содержимое брюшной полости едва не вывалилось на пол. Мне с трудом удалось затолкать скользкие петли кишок назад в живот. Снова засунув тряпку в рану, я еще для верности несколько раз обернул живот широкой полосой плотной материи. После этого я перевязал гниющую руку и, вылив на грудь и спину с полкувшина благовоний, что предусмотрительно поставили рядом с моей кроватью сестры, накинул на плечи чистый хитон. Кинув под кровать старую одежду, перемазанную бурой слизью, вытекшей из раны на животе, я вышел на улицу.Вдоль обочин дороги, ведущей в Иерусалим, толпились люди. Многие из них держали в руках пальмовые ветви и, как только на дороге показалась небольшая процессия, принялись махать ими, восклицая:— Осанна! Благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев!Процессию возглавлял сам Назаретянин, с гордым видом восседавший на молодом осле. Следом за ним шествовали его ученики, вид у которых был еще более надменный, чем у самого Назаретянина. Чтобы не привлекать к себе внимание, я встал в стороне от толпы, укрывшись за стволом финиковой пальмы.Приблизившись к людям, Назаретянин попридержал ослика и, воздев правую руку к небесам, громким, уверенным голосом возвестил:— Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плодов!Я не хотел говорить с Назаретянином, но, услыхав такое, не смог сдержаться.— И это говоришь ты?! — возмущенно воскликнул я, выходя из-за дерева. — Ты, который не позволил мне умереть?!Следует отдать Назаретянину должное, он ни на миг не потерял самообладания. Повернув голову в мою сторону, он улыбнулся так, словно непременно хотел увидеть меня прежде, чем покинуть Вифанию.— А, это ты, Лазарь! — громко, чтобы слова его могли слышать все собравшиеся, произнес он. — Рад, что ты пришел проводить меня.Я хотел ответить ему как подобает, но, взглянув в глаза Назаретянина, я увидел в них то, что не дано узреть никому из живых: он был уже отмечен смертью, и жить ему оставалось не больше недели. Еще я понял, что ему это известно и он страшно боится. Боится не самой смерти, а того, что будет после нее, — он ведь считал, что рожден для вечной жизни.Наклонившись, я положил гниющую ладонь на шею осла, на котором сидел Назаретянин, и тихо, дабы только он один мог меня услышать, спросил:— Ты хочешь знать, что такое смерть?— Да, — так же тихо ответил он.— Знай же, Назаретянин, — с усмешкой произнес я, — что во всех твоих историях о Рае и Аде нет ни капли правды. Не знаю, кто сочинил их и где ты сам их услышал, но только все это сплошное вранье, от первого слова до последнего. В смерти нет ни вечных страданий, ни вечного блаженства. Смерть — это НИЧТО. Абсолютное, всеобъемлющее НИЧТО, какое не может вообразить себе никто из живых. И даже твое воображение для этого слишком слабо.На губах Назаретянина появилась вымученная усмешка. Он хотел выглядеть уверенным, но его выдавали глаза, беспокойно бегавшие по сторонам.— Ты лжешь, Лазарь, — произнес он, по-птичьи склонив голову к плечу и глядя на меня чуть искоса. — Если бы твоя душа превратилась в Ничто, я не смог бы вернуть тебя к жизни.— Ты это называешь жизнью?Я поднес кисть левой руки к самому носу Назаретянина, дабы он мог почувствовать зловоние, исходящее от моей гниющей плоти, а затем сорвал с указательного пальца ноготь. Большая серая капля гноя упала на белый хитон Назаретянина. Но он даже не поморщился.— Плоть не есть дух, — ответил он мне.— Я напомню тебе это, когда твое собственное тело превратится в гниющие останки, — язвительно усмехнулся я.Но усмешка тотчас же сползла с моих синих губ, когда каким-то непостижимым образом я ощутил весь тот ужас, что гнездился в душе Назаретянина и которому он колоссальным усилием воли не позволял выйти наружу.— Ради чего все это? — тихо спросил я у него.— Не знаю, — едва заметно пожал плечами он.— Забудь о вечной жизни, Назаретянин, — быстро заговорил я, словно надеялся переубедить его. — Не ходи в Иерусалим. Оставь своих учеников, покинь тех, кто сейчас поет тебе осанну. Вернись в Назарет и займись плотницким ремеслом. Попробуй прожить хотя бы ту жизнь, которая была тебе дарована. Ты сам признался, что не властен над смертью, ну так и не ищи ее! Смерть придет к тебе сама.— Ты ошибаешься, Лазарь. — Назаретянин улыбнулся мне ласковой, всепрощающей улыбкой. — Все, что я делаю, делается во славу Отца Моего.— Неужели ты сам не понимаешь, насколько ты смешон, когда, сидя верхом на осле, принимаешь восторги нищих, размахивающих пальмовыми ветками? — удивленно качнул головой я.Назаретянин ничего не ответил. Тронув осла пятками, он поехал своей дорогой.— Постой! — окликнул я его. — А как же я? Что станет со мной?Назаретянин даже не обернулся. Он делал вид, что меня просто не существует. Он пытался убедить самого себя в том, что способен победить смерть, я же являлся отнюдь не живым, но мертвым доказательством того, что обмануть смерть невозможно, доказательством, которое он к тому же создал собственными руками. Мне было что сказать ему, но он не желал разговаривать со мной на равных. Он был до отвращения самоуверен. Приговорив меня к вечной жизни, он считал, что совершил благое дело, и уже никто в целом мире не мог переубедить его. Назаретянин уперто, словно осел, на котором он восседал с гордым видом, двигался навстречу собственной смерти.* * *После того как Назаретянин вместе со свитой, состоявшей из двенадцати его учеников и примкнувших к ним нищих, которые и без того собирались идти в Иерусалим, рассчитывая на щедрые пожертвования в дни празднования Пасхи, покинул Вифанию, я всерьез задумался над тем, что же мне теперь делать. По сути, он не оставил мне выхода. Мое тело, которого я по-прежнему не чувствовал, продолжало разлагаться. С пальцев ног и рук отваливались ногти, один за другим выпадали зубы, волосы вылезали клочьями, из трещин и язв на коже, а в особенности из дыры на животе, оставшейся после ножа наемного убийцы, сочилась зловонная слизь. Вокруг меня постоянно вились орды мух, и я страшно боялся, что в моем гниющем теле. заведутся червяки. Ежедневно я два, а то и три раза забирался в бадью с горячей водой и тер себя мочалкой. Но каждый раз после этого кожа с меня слезала клочьями. Чтобы хоть как-то остановить процесс распада, я стал забинтовывать всего себя полосами материи, пропитанными благовониями, которые покупали для меня сестры. Теперь без хитона я был похож на мумию.Душевные страдания, что я испытывал, наблюдая за распадом собственного тела, были куда ужаснее физической боли, которую ощущал бы на моем, месте живой человек.На третий день после воскрешения лицо мое превратилось в безобразную маску смерти. Нос и уши отвалились, губы распухли и обвисли, словно щупальца осьминога, глаза провалились, а веки прилипли к глазницам. Теперь я боялся выходить на улицу — люди принимали меня за прокаженного.За три дня до Пасхи я понял, что должен быть там, где умрет Назаретянин. Я должен взглянуть в его глаза перед смертью в тот момент, когда он наконец признает, что я был прав.Ничего не говоря сестрам, я покинул Вифанию. Мне пришлось обмотать бинтами не только свое тело, но и лицо, поскольку вид мой сделался столь ужасен, что пугал встречных. Провизия мне была не нужна, а потому я взял с собой только мешок с холстами, которые собирался порвать на бинты, и два небольших кувшинчика с благовониями.От Вифании до Иерусалима было рукой подать, но у меня путь занял почти полдня. Не пройдя и половины пути, я по неосторожности наступил на камень и упал. Закончилось это тем, что моя левая нога переломилась в коленном суставе. Мышцы и связки разорвались, и теперь кости соединяли только тоненькие волокна сухожилий. Чтобы продолжить путь, мне пришлось взять две длинные толстые палки и накрепко привязать их к ноге так, чтобы концами они упирались в землю. Теперь нога не гнулась в колене, и каждый шаг стоил мне огромных усилий, связанных с тем, чтобы удержать равновесие и снова не рухнуть на землю. Мимо меня проезжали повозки с людьми, спешившими в Иерусалим на празднование Пасхи, но никто из них даже и не подумал остановиться, чтобы посадить рядом с собой чудовищное существо, ковыляющее по обочине дороги, с трудом сохраняя равновесие, с руками, расставленными в стороны, и лицом, плотно обмотанным бинтами, так что оставалась только узенькая щелка для глаз, которых не было видно. Я их понимал, а потому и не осуждал. Но проклятия, которые я посылал Назаретянину, были ужасны. Если бы не мое отчаянное положение, я бы и сам, наверное, удивился, откуда во мне столько злобы и ненависти. Ведь я не собирался мстить Назаретянину. Я просто хотел, чтобы он наконец-то понял, что был не прав, считая возможной вечную жизнь, не облеченную в телесную форму. В конце концов, ошибаться может каждый, но только дурак не желает признавать собственных ошибок.Я медленно тащился по обочине дороги под лучами палящего солнца, в пыли проезжающих мимо повозок, от которой нормальный человек давно бы уже зашелся в кашле. Но мне все это было безразлично. Тело оставалось для меня той точкой в пространстве, к которой был привязан мой разум, и для того, чтобы оказаться в нужном месте, я должен был заставлять эти жалкие останки двигаться.Я шел очень медленно. Но поскольку ни жара, которая живым должна была казаться изнуряющей, ни дорожная пыль не мешали мне, у меня имелась возможность подумать о том, как изменился я после смерти. Кто я был прежде? Простой сельский житель, зарабатывающий на жизнь плетением корзин и прочим мелким ремеслом. После смерти я оставался все тем же Лазарем из Вифании, но при этом к моему сознанию добавилось что-то еще. Мне трудно выразить это ощущение словами. Казалось, я прожил не одну, а не меньше десятка жизней, сохранив всю мудрость, собранную в каждой из них. Разве мог бы прежний Лазарь на равных говорить с Назаретянином, который даже первосвященников ставил своими вопросами в тупик? Я же говорил как по писаному, не испытывая ни малейшего стеснения или замешательства. И при этом не просто повторял чьи-то слова, запавшие в память, — я высказывал собственные мысли и суждения, которых у прежнего Лазаря просто не могло быть. Кроме того, совсем недавно я открыл в себе удивительное свойство: в моей памяти всплывали образы того, что я никогда в жизни не видел. Это могли быть незнакомые мне лица людей или места, в которых я никогда не был. Меня это совершенно не пугало, только удивляло, и то не очень-то сильно. Я прекрасно понимал, что, прикоснувшись к Абсолютному Ничто, в котором помимо меня пребывали одновременно сознания миллионов и миллионов людей, чьи жизни оборвались прежде моей, я не мог остаться прежним. Я что-то перенял от них, они взяли у меня то, что было им интересно. А может, в момент пребывания в Небытии мы вообще были одним существом. Или единым разумом — так, наверное, будет точнее. Не знаю, доводилось ли кому прежде меня покидать Небытие, чтобы вернуться на землю в той или иной форме, сохранив при этом собственную индивидуальность, но то, что смерть одарила мой разум многими новыми свойствами и способностями, которыми я прежде не обладал, не подлежало никаким сомнениям. Более того, я был уверен, что при желании могу получать нужную мне информацию из любой точки Земного шара. Да, Земля, на которой мы живем, по форме похожа на шар, хотя кому-то, наверное, трудно в это поверить! Но пока я еще боялся пользоваться этими новыми для меня способностями. И, кроме того, в данный момент меня интересовал только один человек — Назаретянин. А о том, что сейчас он находится в Иерусалиме, мне было известно доподлинно.В Иерусалим я вошел уже в сумерках. К тому времени мой хитон весь пропитался дорожной пылью, а местами на нем виднелись темно-коричневые пятна гнилой слизи, проступившей даже сквозь бинты. Должно быть, и смрад от меня исходил омерзительнейший. А довершала картину торчащая в сторону сломанная в колене нога, на которую я опирался, словно на деревяшку, что привязывает к культе одноногий.Понимая, что в таком виде меня не пустят ни в одно мало-мальски приличное заведение, я направился к северной части города, где среди остовов домов, сгоревших во время пожара, случившегося с полгода назад, на ночь находили себе пристанище бездомные, нищие и прокаженные, днем промышляющие попрошайничеством на улицах Иерусалима.Но даже прокаженные, рядом с которыми я попытался пристроиться, потому что не боялся заразиться их страшной болезнью, погнали меня прочь, настолько страшное зловоние источало мое полуразложившееся тело. А может быть, они сразу почувствовали во мне чужака — человека не от мира сего. Как бы там ни было, но стоило мне только пристроиться у полуобвалившейся стены, как в меня тотчас же полетели камни и нечистоты, сопровождаемые угрозами разобраться со мной по-серьезному, если я тотчас же не уберусь отсюда.Спорить было бессмысленно — для меня уже не осталось места среди живых.Чтобы подняться на ноги, я оперся рукой о стену и потерял при этом два пальца — большой и указательный. Выбравшись из развалин, я забрался на кучу мусора — единственное место, откуда меня никто не гнал. Мне не требовались ни сон, ни отдых, но, выйдя на улицы Иерусалима до восхода солнца, я рисковал попасть в руки римских солдат, в ночное время следящих за порядком в городе. Евреям не запрещалось выходить ночью на улицы, но мой вид был настолько ужасен и дик, что непременно привлек бы к себе внимание стражи, за чем последовало бы дознание с целю выяснить, кто я такой и что делаю в Иерусалиме.Я лежал на куче гниющего мусора, сам похожий на сверток с разлагающимися останками человеческого тела, и смотрел в ночное небо, усыпанное мириадами звезд, каждая из которых являлась солнцем чужого мира, о которых людям на Земле пока еще ничего не было известно.Я знал обо всем, что происходило сейчас с Назаретянином, как будто, незримый, находился рядом с ним. Он уже твердо решил, что должен испытать себя смертью, и более не собирался это откладывать. И все же ему было мучительно страшно. Должно быть, именно поэтому на вечере, которую устроили его ученики на берегу Кедрона, Назаретянин вытворял Бог знает что. Все началось с того, что он принялся мыть ноги своим ученикам, а затем стал уговаривать их, чтобы они еще раз помыли ноги друг другу. Потом он начал сыпать предсказаниями о своей близкой смерти и грядущем воскрешении. Ученики смотрели на него широко открытыми от удивления глазами. Даже они, знавшие Назаретянина лучше других и повидавшие его в различных ситуациях, никогда прежде не видели его столь взвинченным и нервным.Наконец, не выдержав мучительного ожидания, Назаретянин подозвал к себе Иуду Искариота, якобы для того, чтобы угостить каким-то необычным соусом, и тихо, чтобы другие не слышали, велел ему отправляться к первосвященнику Каиафе и привести отряд воинов в Гефсиманский сад, расположенный на другом берегу Кедрона. На удивленный вопрос Иуды о том, для чего это нужно, он ответил, нервно дернув подбородком:— Делай, что тебе сказано, да поскорее!Бедный Иуда, не зная о том, что за судьба уготована ему самому, отправился выполнять приказание.А Назаретянин, совершенно потеряв от страха голову, стал нести полнейшую околесицу, то обвиняя своих учеников в предательстве, то обещая им вечную жизнь. При этом он много пил, что, в общем-то, было для него нехарактерно. После очередной кружки красного виноградного вина он вдруг заявил ученикам, что они пьют вовсе не вино, а кровь его. А затем, заставив учеников сжевать по куску хлеба, Назаретянин сообщил им, что только что они съели его плоть.Ученики уже и не знали, что думать. Молча переглядываясь между собой, они не решались перечить Учителю, но при этом явно начинали подозревать, что с ним не все в порядке.Должно быть, в конце концов Назаретянин и сам почувствовал, что на этот раз перегнул палку. Залпом допив последнюю кружку вина, он решительно поднялся на ноги и, ничего не сказав сотрапезникам, направился в сторону Гефсиманского сада. Ученики, все как один, кинулись за ним следом, не подозревая, что за сюрприз их ожидает.Иуда уже привел в назначенное место отряд воинов, которых сопровождали слуги первосвященников, освещавшие дорогу фонарями. Выйдя навстречу им, Назаретянин осведомился:— Кого ищете?— Иисуса из Назарета, — ответил ему один из воинов.Назаретянин с трудом сложил дрожащие губы в подобие ухмылки.— Ну, так это я и есть.Воины удивленно переглянулись.— Это он? — спросил один из воинов у Иуды. Иуда молча кивнул.Что любопытно, только один из учеников Назаретянина кинулся ему на помощь, когда воины начали вязать ему руки. Да и то напал он не на вооруженных солдат, а на слугу, у которого в руках был только фонарь. Итогом этого короткого вооруженного конфликта стало то, что слуга лишился правого уха, а Петр, увидев направленные на него копья, бросил меч на землю и поднял руки.Назаретянина сначала зачем-то отвели в дом к Анне, который приходился тестем первосвященнику Каиафе. Анна же велел доставить его в дом Каиафы, что и было незамедлительно исполнено. А уже от Каиафы Назаретянина повели в дом римского прокуратора Понтия Пилата.Пока происходили все эти совершенно бессмысленные перемещения арестованного из одного дома в другой, наступило утро. Мои соседи, прокаженные и профессиональные нищие, собрав свои скудные пожитки, отправились в город, чтобы зарабатывать себе на хлеб насущный. Я же направился к дому прокуратора, поскольку именно там должны были произойти дальнейшие события.Боясь повредить вторую ногу, двигался я очень осторожно, а потому добрался до места как раз к тому моменту, когда прокуратор Понтий Пилат вышел на балкон, чтобы объявить собравшимся на площади иудеям, кто из осужденных на смерть будет отпущен на свободу в честь праздника Пасхи. Следом за ним двое центурионов вывели на балкон Назаретянина со связанными за спиной руками.Я наблюдал за происходящим, притаившись за невысокой изгородью на краю площади. Ближайшие ко мне люди находились на расстоянии около десяти шагов от моего убежища, и все равно, когда ветер дул в их сторону, они с отвращением морщили носы и недоумевающе поглядывали по сторонам, пытаясь понять, откуда доносится такая мерзкая вонь.Сам Пилат уже успел побеседовать с Назаретянином и, выслушав несколько его глубокомысленных изречений, из которых ровным счетом ничего не понял, пришел к выводу, что имеет дело с тихопомешанным, не представляющим никакой угрозы для общества. Прокуратор даже проникся к нему сочувствием и, если бы не первосвященники, твердившие, что арестованный подстрекал людей к бунту, наверное, просто отпустил бы его. Ирод же, римский наместник, к которому обратился Пилат с просьбой решить судьбу несчастного сумасшедшего, не пожелал этим заниматься, переложив всю ответственность на прокуратора.— Ну что, — опершись на мраморный балконный парапет, обратился прокуратор к столпившимся на площади евреям, — хотите, отпущу вам в честь Пасхи Царя Иудейского?Толпа вначале недоуменно затихла, глядя на новоявленного Царя, а затем взорвалась возмущенными криками:— Не его! Нет! Не его!— Варраву! — крикнул кто-то. И толпа тотчас же подхватила:— Варраву! Варраву! Варраву!!!Не знаю, было ли известно тем, кто это кричал, что представлял собой тот самый Варрава. Я же, едва только услышав имя, получил полную информацию о названном человеке. Варрава выдавал себя за мятежника, выступавшего против римского господства, но по сути, являлся обычным разбойником, на совести которого было двенадцать загубленных жизней, из которых только три принадлежали римлянам.Пилата, похоже, удивило решение, принятое собравшимися. К тому же ему совершенно не хотелось отпускать на свободу Варраву, который, несомненно, тотчас же снова примется грабить и убивать. Взглянув на стоявшего рядом с ним Назаретянина, прокуратор решил, что сумасшедший выглядит недостаточно жалко, чтобы вызвать сострадание толпы, и велел центурионам привести приговоренного в надлежащий вид.Когда Назаретянина вновь вывели на балкон, хитон на нем покраснел от крови, а на голову его был возложен терновый венец.Странно, но я не почувствовал к нему ни малейшей жалости. Сейчас я бы многое отдал за то, чтобы моя плоть, подобно его, могла испытать хотя бы боль.— Ну, что теперь? — снова обратился к толпе Пилат. — Вам нужен ваш Царь?Собравшиеся на площади молча изучали стоявшего рядом с прокуратором Назаретянина. И тогда я поднялся во весь рост.— Распни его! — закричал я.Вернее, я хотел это крикнуть, но из моего горла, в котором было сухо, как в пустыне, вырвался только невнятный хрип. Но, должно быть, мой эмоциональный всплеск достиг тех, кто находился на площади.— Распни его, прокуратор! — крикнул горбатый старикашка, стоявший неподалеку от изгороди, за которой я прятался.— Распни! — поддержала его высокая черноволосая женщина, чем-то похожая на мою сестру Марфу.Затем раздалось еще несколько подобных криков с разных концов площади, и вскоре уже вся толпа, захлебываясь от восторга в предвкушении зрелища предстоящей казни, дружно орала:— Распни его! Распни!И мне казалось, что я кричу эти слова громче всех.Чтобы дать выход захлестывающим меня эмоциям, я вместе с очередным возгласом «Распни!» взмахнул над головой правой рукой. Заметив, как что-то упало к моим ногам, я удивленно глянул вниз. На земле лежала рука, обломившаяся в локте. Мое тело начало распадаться на куски. Но теперь это уже не имело никакого значения. Толпа требовала распять Назаретянина, а это означало, что я увижу, как он умрет, приколоченный гвоздями к кресту.— А, поступайте, как знаете! — в сердцах махнул рукой Понтий Пилат, покидая балкон.Толпа разразилась восторженными возгласами, как будто прокуратор объявил, что сегодня помилует всех приговоренных к смерти.Не прошло и получаса, как из ворот претории под охраной отряда центурионов вышли трое приговоренных к смерти, среди которых находился и Назаретянин. Каждый из троицы нес на себе свой крест. Но если разбойники неплохо справлялись с обязанностями каждого приговоренного к распятию, то Назаретянин под тяжестью креста едва передвигал ноги. Тогда двое центурионов выхватили из толпы какого-то крестьянина и возложили на него крест Назаретянина, чтобы он отнес его на Голгофу. Да, даже этого он не смог сделать сам.Процессия неспешно продвигалась к лобному месту, но на своих негнущихся ногах я все равно безнадежно от нее отстал. К тому времени, когда я взобрался на гору, все трое приговоренных уже были прибиты к крестам и им уже недолго оставалось ждать конца.Около девяти часов вечера на землю начали опускаться сумерки. Многие из тех, кто пришли посмотреть на казнь, уже разошлись по домам. На лобном месте оставались только центурионы, ученики Назаретянина, полтора десятка нищих и еще несколько человек из тех, у кого не было никаких других дел, как только смотреть на то, как мучаются умирающие.Крест, на котором был распят Назаретянин, стоял в центре, между крестами разбойников. Голова его безвольно свешивалась на грудь. Из ран на запястьях и голенях сочилась кровь. По всему телу ползали мухи и слепни. Я встал напротив его креста, широко расставив одеревеневшие ноги, и устремил на него взгляд.«Ну, что ты теперь скажешь, Назаретянин? — мысленно обратился я к нему, решив, что он уже умер. — Смог ли ты победить смерть?»Он не услышал меня, следовательно, все еще был жив. Что ж, я готов был подождать. Я-то уже был мертв, и впереди у меня была Вечность. Вечность, наполненная страданиями.«А ты мучился не более трех часов», — вновь обратился я к Назаретянину.И снова не услышал ответа.Небо заволокло черными предгрозовыми тучами, края которых были окрашены багровыми отсветами заходящего солнца. Дежурившие у крестов центурионы с опаской поглядывали на небо, боясь, что ливень хлынет еще до того, как распятые умрут, — поблизости не было даже деревца, под которым можно было укрыться от дождя.Вдруг тело Назаретянина содрогнулось так, словно он вознамерился сорваться с креста. Вскинув голову, Назаретянин открыл глаза и повел по сторонам мутным, ничего не видящим взором.— Посмотри на меня, Назаретянин, — едва слышно прошептал я и с такой силой стиснул оставшиеся зубы, что все они разом вывалились.Назаретянин снова вздрогнул и повернул голову в мою сторону. Наши взгляды встретились. Мое лицо было обмотано бинтами, но он узнал меня.«Ты сейчас умрешь», — мысленно обратился к нему я.«Я буду жить вечно», — ответил мне он.Он по-прежнему не желал признаваться в своих заблуждениях. Но уже то, что распятый услышал мой мысленный призыв, означало, что он уже находится на границе между жизнью и смертью. Он пока еще не видел всей глубины пропасти Небытия, в которую погружался, но уже и не принадлежал к числу живых.«Возьми меня с собой», — со скрытой надеждой обратился к нему я.«Ты знаешь, что это не в моих силах».«Ради чего все это?» — спросил я.«Во славу Отца Моего Небесного!»«Почему же Твой Отец оставил тебя, чтобы ты в муках умирал на кресте?»Назаретянин ничего не ответил, но я и без того понял, что заронил в его душу семя сомнения.Обратив взор к небу, он разлепил сухие, покрытые коростой губы и сдавленно прохрипел:— Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?..Это были его последние слова, произнеся которые, он уронил голову на грудь и испустил дух.Я так и не понял, рассчитывал ли он получить ответ на свой вопрос, обращенный в пустоту, или же, даже умирая, продолжал играть на публику?«Назаретянин, — мысленно позвал я. — Назаретянин... »Я хотел спросить его, что он теперь думает по поводу вечной жизни, но он не желал говорить со мной.Я вновь посмотрел на мертвое тело, прибитое к кресту. Жалкое зрелище. Человек не должен умирать подобным образом.Развернувшись, я заковылял прочь с лобного места — более меня здесь уже ничто не удерживало. Человек, считавший себя Богом, умер. И если даже перед смертью он не смог или, быть может, не пожелал даровать мне избавления, следовательно, никто в целом мире не был на это способен.Бог умер, а мир оставался прежним. Выходит, он ничего не значил для мира?.. Я особенно не заострял внимания на этом вопросе, потому что впереди у меня была вечность для того, чтобы обдумать его. Сейчас мне нужно было найти место, в котором вечность можно было переждать, не привлекая к себе постоянного внимания любопытствующих.Я направлялся в сторону пустыни. И хотя передвигался я невообразимо медленно, к утру ноги мои по щиколотку утопали в крупном желтом песке. Я упорно продолжал двигаться вперед, к самому центру раскаленного ада, не обращая внимания на то, как разматываются бинты, которые одни только и придавали моему сгнившему телу видимость формы.Когда то, что еще оставалось от моего тело, рухнуло на раскаленный песок и я понял, что уже не могу сдвинуться с места, я наконец успокоился. Я сделал все, что мог, и дальнейшее от меня не зависело.Проходили дни. Днем солнце иссушало остатки моей плоти, а ночью ее поедали выбиравшиеся из-под остывающего песка обитатели пустыни. Вскоре от моего тела остался только скелет. Для того чтобы и кости превратились в прах, потребовалось не одно десятилетие. Но даже после того, как ветер развеял пыль, в которую обратилось мое тело, я по-прежнему оставался прикованным к тому месту, где оно когда-то осталось лежать под палящими лучами солнца.Проходили века. Я научился пользоваться преимуществами своего нынешнего состояния. Теперь, оставаясь все время на одном и том же месте, я могу общаться с мертвыми и наблюдать за жизнью живых. Назаретянин так и не воскрес. Я неоднократно пытался поговорить с ним, но он не откликается, когда я зову его. Быть может, после смерти к нему все же пришло понимание того, что всю ту боль мира, которую он собирался взвалить на свои плечи, теперь приходится нести мне? Но даже если он и осознал это, то теперь был не в силах что-либо изменить. Назаретянин был мертв так же, как были мертвы миллионы и миллионы тех, кто умер до него. Даже он был не властен над смертью. К тому же этому миру не нужен живой Бог. С него довольно и сказки о Боге.Я же теперь могу надеяться снова стать собой только после того, как мир прекратит свое существование и все сущее рухнет в пучину Вечного Небытия. Я научился терпению и знаю, что дождусь того момента, когда я, единственный мертвец, способный наблюдать за происходящим со стороны, увижу конец этого мира.

Крылья над миромВсе, на сегодня хватит. — Базин сложил карту и бросил ее в бардачок. — Если бы не жара... Действуя одной рукой, Базин отвернул крышку с початой бутылки фанты и поднес ее ко рту. Теплая, выдохшаяся вода оказалась настолько мерзкой на вкус, что Базин едва не захлебнулся, попытавшись протолкнуть ее в пересохшее горло. Сплюнув воду за окно, Базин коротко и конкретно выругался.Солнце уже клонилось к закату, а растекшийся по земле зной, пользуясь полным безветрием, и не думал спадать. За целый день разъездов по пыльным проселкам малиновый «жигуль» Базина сделался почти серым, превратившись в раскаленную душегубку на колесах. Что такое адская жара, Базин себе уже представлял и теперь совсем не удивился бы, если откуда-нибудь из-под приборной панели показалась вдруг оскаленная мордочка бесенка.Базин был мужчиной плотного телосложения, немного полноватым. Выглядел он лет на тридцать пять, хотя на самом деле был чуть моложе. Работал он в московском академическом институте химического профиля. У начальства числился на хорошем счету, да и работа ему нравилась, вот если бы за нее еще и деньги платили... Ввиду полнейшего несоответствия институтской зарплаты ценам в магазинах приходилось искать альтернативные источники средств к существованию. Перепробовав несколько различных вариантов, Базин временно остановился на том, чем промышлял уже почти полгода. На неделе он занимался в своем институте химическим синтезом, а в выходные, оседлав старенький «жигуленок», отправлялся колесить по области. Имея при себе фиктивное удостоверение Всероссийского общества хранителей старины, он объезжал подмосковные деревни, скупая по дешевке у одиноких стариков и старух старые, теперь уже ненужные прежним хозяевам предметы быта. В Москве Базин, не забывая о собственной выгоде, перепродавал то, что удавалось добыть, знакомым умельцам, которые, подновив старую рухлядь и разукрасив ее в столь уважаемом иностранцами псевдорусском стиле, сдавали полученный товар перекупщикам, торгующим за валюту.Почти все, представляющее хоть какую-нибудь ценность, было вывезено из ближнего Подмосковья деятельными коммерсантами еще в первые годы Горбачевской перестройки, поэтому чаще всего Базину приходилось довольствоваться помятыми самоварами с потерянными краниками да деревянными сундуками с треснувшими крышками. Подлинные редкости почти не попадались. Самой большой удачей Базина была длинная широкая сабля без ножен с выгравированным на клинке тигром, за которую он полдня торговался с прижимистой бабулькой. Денег, полученных за саблю, хватило Базину на то, чтобы поставить на машину новый движок и сменить колеса.Но на этот раз Базин возвращался домой почти пустой, даже не объехав всех намеченных деревень. В багажнике у него лежали только старая некрашеная доска, которую старуха, продавшая ее, упорно называла прялкой, и две закопченные лампады, слой грязи на которых едва ли соответствовал их возрасту. С таким товаром хорошо бы хоть бензин окупить.Дорога влилась в деревеньку, пока еще не отмеченную на базинской карте. Базин недовольно поморщился. Он во всем любил порядок, но сегодня, решив из-за жары возвращаться кратчайшим путем, изменил намеченный маршрут.«Нет, сегодня я здесь останавливаться не буду», — решил Базин и тут же резко нажал на тормоз, увидев у дороги колодец.Чуть в стороне от колодезного сруба стоял дом, обнесенный невысокой изгородью. У калитки на скамье сидел дед в старом замызганном пиджаке, надетом на голое тело, синих тренировочных штанах, продранных на коленях, и кепке, давно уже потерявшей первоначальную форму.— День добрый, отец, — поприветствовал старика Базин, выбравшись из машины. — Водички дозволишь набрать?— А что ж, набери, не жалко, — ответил дед. Базин вылил фанту из пластиковой бутыли в канавуи подошел к колодцу.Из открытой двери сруба пахнуло освежающей прохладой. Базин от наслаждения зажмурился и, сняв ведро с крюка, опустил его на дно, где, едва видимая, неподвижно застыла темная холодная вода. Подняв полное ведро, Базин поставил его на край сруба, присел на корточки и долго пил через край, пока от студеной воды не заломило зубы. Потом он ополоснул бутылку, наполнил ее водой и плотно завернул крышку. Остатки воды из ведра Базин, наклонившись, вылил себе на шею, заранее предвкушая, как, когда он выпрямится, холодные струйки побегут вниз по позвоночнику.— Спасибо, отец, — сказал Базин, закрыв дверцу колодезного сруба.— А что же, на здоровье, — ответил дед. Возвращаяськмашине, Базинбросилбеглыйвзгляд на изгородь за спиной деда и едва не споткнулся на ровном месте.Сомлев на солнышке, совсем нюх потерял, мысленно выругал себя Базин.— Ну и жара сегодня, — сказал он, обращаясь к деду. — Не хочется даже снова в машину лезть — все равно что в печь.— Эт точно, — согласно кивнул старик.Базин подошел поближе, оперся согнутой рукой на калитку и завел пустой, ни к чему не обязывающий разговор о жаре, стоявшей уже целую неделю, о видах на урожай, о росте цен. Говорил главным образом сам Базин, а дед только время от времени вставлял свое: «А что ж... » или «Эт точно».Минут через пятнадцать Базин, как бы между прочим, ткнул носком туфли в столб, к которому была привязана калитка, заметив при этом:— Занятный столбик... Дед и глазом не повел.— А что же, неплохой.Столб был металлический, метра полтора в высоту и толщиной в руку. На гладкой матово-черной поверхности не было ни каверн, ни выбоин, ни каких-либо следов коррозии, только легкий сероватый налет, похожий на тонкий слой пыли. Верхний конец столба расширялся, образуя круглую горизонтальную площадку, на которой сидели три похожие на птиц существа, сделанные из того же материала. Одно из них, что располагалось в центре, размером с небольшую курицу, сидело в спокойной, расслабленной позе, располагающей к долгому, терпеливому ожиданию. Двое других, маленькие, чуть больше воробьев, застывшие у его ног с раскинутыми крыльями, вытянутыми змеиными шеями и злобно разинутыми длинными клювами, усыпанными мелкими, но, похоже, весьма острыми зубами, казалось, напротив, готовы в любой момент сорваться с места, взлететь и, издав пронзительный клекот, наброситься на выбранную жертву. Именно так представлялось Базину, когда он смотрел на этих странных существ, выполненных столь искусно, что у большой птицы заметны были вены на сложенных за спиной кожистых, как у летучей мыши, крыльях, мелкая, с острыми треугольными краями чешуя на изогнутой шее и маленький бездонный зрачок на дне выпуклого черного глаза.— Откуда такой? — глазами указал Базин на столб. — Сами сделали?— Не, на болоте нашел, — махнул рукой куда-то в сторону дед.— И не лень было тащить?— А что же не притащить, он же легкий совсем. Базин постучал по столбу костяшкой пальца, думаяуслышать отзвук внутренней полости.— Цельный.— А что ж, цельный. А все одно — легкий. Базин толкнул столб ладонью.— Глубоко врыт?— Не, — улыбнулся дед. — Сам стоит.— Не может быть.Базин снова толкнул столб, на этот раз посильнее.— Ты его вверх потяни, — посоветовал дед.Базин обхватил столб ладонями и дернул вверх. Столб легко оторвался от земли. И веса в нем действительно было не больше десяти килограмм.— Да, — только и смог сказать Базин, опустив столб на прежнее место.— А то ж, — усмехнулся дед.— Не продадите? — прямо в лоб задал вопрос Базин.От неожиданности дед на мгновение опешил. У него и в мыслях не было, что разговорчивый приезжий вдруг начнет торговать у него столб от забора. Тут главное не продешевить. Дед принялся задумчиво грызть толстый кривой ноготь на большом пальце, прикидывая, сколько можно запросить с чудака.— А на кой он тебе? — спросил дед, чтобы еще потянуть время.— Дверь в гараже подпирать, — ответил Базин первое, что пришло в голову.Дед понимающе покивал головой и принялся за обработку ногтя на следующем пальце.— Так как же, продадите?— А что ж... Хотя, сам понимаешь, вещь в хозяйстве нужная.Базин понял, что дело теперь только в цене. Если дать деду подумать еще немного, то он заломит за свой столб цену, за которую можно купить квартиру в Москве с видом на Мавзолей, и торговаться с ним тогда придется до позднего вечера, сбивая цену по рублю.— Сколько? — задал конкретный вопрос Базин. Дед посмотрел на обкусанный ноготь, сплюнул впыль под ногами и, сам удивляясь своему нахальству, ответил:— Три бутылки белой.— Идет, — с готовностью согласился Базин. — Деньгами возьмете?— Не, — решительно отказался дед. — Только натурой.Базин спорить не стал.— Магазин там, в начале деревни, недалеко, — напутствовал его дед, в одно мгновение ставший общительным и словоохотливым. — Но только он не работает. Зинка дома сидит, потому что в доме у нее товара больше, чем в магазине. Ты прямо к ней и езжай, ее дом через один после магазина. Сверху она берет по-божески, а вот торговаться с ней без толку, она какую цену назовет, на той и стоять будет до смерти.Без каких-либо проблем Базин отыскал Зинкин дом, вошел в контакт с хозяйкой и после недолгих переговоров приобрел три бутылки огненной воды, по сию пору являющейся универсальным эталоном стоимости любых видов товаров и услуг на всей территории по-прежнему огромной, хотя и несколько подсевшей на манер шагреневой кожи страны.Дед уже отвязал от столба проволоку, на которой висела калитка, и теперь стоял рядом, любовно оглаживая товар. Получив от Базина оговоренную плату, он моментально пропал из виду, слившись с природой.Базин без особого труда загрузил столб в машину, уложив его на пол возле заднего сиденья. Когда он уже сел за руль и повернул ключ, в окне рядом с ним возникла голова деда, непонятно как здесь оказавшегося.— Ты поаккуратнее с этими птичками, — таинственным шепотом произнес дед, проникновенно глядя на Базина и дыша ему в лицо свежим водочным духом. При этом он тыкал пальцем в сторону заднего сиденья, где лежал столб. — Одна из маленьких меня как-то раз чуть за палец не цапнула.— Хорошо, понял, — отмахнулся от него Базин.— Ну, как знаешь. — Дед отвалился от машины и раскинул руки в стороны, демонстрируя полную свою непричастность ни к чему на этом свете. — Как знаешь, теперь они твои.До дома Базин добрался только под вечер, с первыми сумерками. Машину он оставил прямо у подъезда, загнав на газон. Взвалив столб на плечо, Базин поднялся к себе на третий этаж, осторожно оглядываясь на поворотах лестницы, чтобы случайно не зацепить стену и не обломать какой-нибудь из птичек длинный клюв или уродливое крыло.Постелив на пол развернутую газету, Базин установил столб в центре комнаты. После этого он раздернул шторы, распахнул балконную дверь и приступил к изучению покупки.Столб, без всяких сомнений, был цельнометаллический, в чем Базин убедился, тщательно простукав его по всей длине. При этом вес его совершенно не соответствовал размеру. На столбе не было ни сварных швов, ни следов ковки, ни каких-либо дефектов литья. Вместе с украшающими его птицами и площадкой, на которой они сидели, столб составлял единое целое, неизвестно кем, когда, для чего и, главное, каким образом выполненное. Сами птицы, изображенные со скрупулезным вниманием к мельчайшим деталям, были скорее похожи на безобразную помесь летучих мышей с доисторическими крылатыми ящерами. Они были отвратительны. Отвратительны до такой ужасающей степени, что невольно вызывали восторг.Осмотрев столб еще раз, Базин обнаружил с нижней стороны круглой площадки, служившей насестом для уродцев, выпуклую пятиконечную звезду размером меньше ногтя. Похоже на заводское клеймо, — выходит, вещь не такая старая, как хотелось бы. Впрочем, убрать эту досадную помеху, скорее всего, не составит особого труда.Достав из стенного шкафа ящик с инструментами, Базин вооружился напильником. Придерживая столб рукой, он несколько раз, несильно нажимая, провел напильником по звезде. На черном металле не осталось ни малейшего следа. Базин ухватил напильник поудобнее и, плотно прижав его к едва ощутимой выпуклости, надавил покрепче. Напильник, взвизгнув, соскользнул в сторону. Рука Базина описала в воздухе зигзаг и проехалась костяшками сжатых в кулак пальцев по клюву одной из меньших по размеру птиц.— Да чтоб тебя!..Базин взмахнул рукой, стряхивая на пол выступившие из-под сбитой кожи большие темные капли крови. Отбросив напильник, он побежал в ванную и сунул разбитый кулак под струю холодной воды. Когда кровотечение остановилось, он смазал ссадины йодом и заклеил пластырем.Едва Базин вошел в комнату, как получил сильный и весьма болезненный удар в лоб. Отшатнувшись, он провел по лбу рукой и удивленно посмотрел на перемазанную кровью ладонь.Прямо над столбом вокруг трехрожковой люстры описывала круги одна из маленьких уродливых тварей, ожившая каким-то непостижимым образом. Другая, сидевшая пока еще на столбе, тоже размахивала крыльями, пытаясь взлететь.Кружащая в воздухе бестия издала хриплый, высокий, режущий уши клекот и бросилась в новую атаку на Базина. Базин вскинул руки, пытаясь защитить лицо, и, совершенно случайно угодив локтем в нападавшую птицу, отбросил ее под кровать.Растирая ладонью ушибленный локоть, Базин лихорадочно осмотрелся по сторонам в поисках хоть какого-нибудь оружия. Взгляд его упал на оставленный на полу напильник. Он бросился к нему, но в этот самый момент со столба сорвалась вторая тварь и на встречном движении впилась острым, раскрытым, как пинцет хирурга, клювом Базину в глаз.Взвыв от боли, Базин упал на колени. На карачках, опираясь одной рукой о пол, а другой пытаясь зажать хлещущую из пустой глазницы кровь, он пополз к открытому балкону, выкрикивая нечленораздельные призывы о помощи.Птицы опустились на спину своей жертве. Базина передернуло от ужаса и отвращения. Он упал на живот, пронзительно закричал и попытался вывернутой в локте рукой скинуть со спины ужасные создания. Птиц это нисколько не испугало. Одна из них затеяла возню с рукой, хватая ее за пальцы, вторая же в это время, неторопливо проследовав по спине, забралась Базину на шею и одним коротким и резким ударом вогнала клюв ему в затылок. Базин дернулся всем телом, захрипел и неподвижно вытянулся на полу. Из маленького, аккуратного отверстия в его черепе, пульсируя, лилась кровь.Обе птицы присели на краю образовавшейся красной лужицы и опустили в нее клювы. Вскоре животы их безобразно раздулись. Как насосавшиеся крови комары, они отвалились в сторону и, тяжело хлопая крыльями, с трудом поднялись в воздух; чтобы отнести свою ношу третьей, самой большой птице, все еще неподвижно сидящей на столбе. По очереди они влили ей в клюв принесенную кровь и полетели за новой порцией.Так повторилось четыре раза.Наконец большая птица едва заметно шевельнула крылом и щелкнула клювом. Глаза ее сверкнули холодным черным блеском, вобравшим в себя весь мрак безлунных ночей. Столб, на котором она сидела, стал стремительно сокращаться в размере, между тем как птица становилась все больше, вбирая в себя его объем. Когда ее когтистые, покрытые треугольной чешуей лапы коснулись пола, она вытянула длинную шею, растянув толстые кожаные складки, и осмотрелась по сторонам.Через открытую балконную дверь в помещение вместе с вечерней прохладой вливался серый сумрак, превращающийся в стелющийся по полу туман.Чудовище, опираясь на расставленные в стороны крылья, проковыляло к балкону, тяжело вспрыгнуло на перила и, раскинув в стороны огромные черные крылья, бросилось вниз. Не делая ни единого взмаха крыльев, увлекаемое потоком поднимающегося от земли теплого воздуха, оно стало быстро подниматься в чернеющее на глазах небо.На Земле наступила ночь.Шевельнувшись, Базин приподнял голову.

Срывающий МаскиНаверное, не станет преувеличением сказать, что не было в Подлунной империи человека, который не знал бы Ши Хуань-Ло. За пределами Подлунной слава его была не столь велика, хотя как-то раз знакомый купец в знак признательности подарил Ши Хуань-Ло свиток с его трактатом «Канон Империи», который сам Ши считал главным трудом всей своей жизни, переведенным на ламейский язык, а привез он этот свиток из самого Тмора. Простые же крестьяне и ремесленники, грамоте не обученные, понятия не имели о научном труде Ши Хуань-Ло, где он последовательно изложил правила, которым должен следовать всякий мудрый правитель, если он хочет, чтобы страна его процветала, казна богатела, а народ радовался, — простолюдины знали Ши под именем Срывающий Маски. Порой Ши Хуань-Ло ужасно расстраивался из-за того, что известность Срывающего Маски многократно превосходит славу философа, каковым он сам себя почитал в первую очередь, но, как бы там ни было, отнюдь не научные трактаты давали ему возможность жить, не зная нужды. Срывающий Маски мог бы позволить себе жить и в роскоши, но философ Ши Хуань-Ло никогда не забывал о том, что насыщение никогда не должно переходить в пресыщенность. А потому Ши Хуань-Ло вел тот образ жизни, который вполне соответствовал его творческой натуре. Имея возможность обосноваться в столице, Ши поселился в Саторе, небольшом городке на востоке, славящемся сливовыми садами, на цветение которых приезжали полюбоваться титулованные особы из самого Тартаканда, и соловьями, певшими так, как более нигде в Подлунной.Немногочисленные жители Сатора занимались по большей части виноделием и сыроварением — Ши Хуань-Ло любил как хороший сыр, так и доброе вино, — и лишь немногие из них знали, что в доме на окраине, с открытой верандой, выходящей на реку, живет не кто иной, как сам Срывающий Маски. Вместе с Ши Хуань-Ло в доме жили еще несколько человек — старуха-кухарка, слуга, прибирающийся в доме, садовник — совсем еще юный, но способный заткнуть за пояс многих признанных мастеров своего дела и слуга-телохранитель, сопровождавший Ши, когда мудрец отправлялся в путь. Последнее случалось нечасто. Большую часть года Ши Хуань-Ло проводил в своем доме. Весной он любовался цветущими сливами, летом слушал соловьиные трели, осенью смотрел на плывущие по реке листья, зимой сидел возле чугунной жаровни за столиком, на котором были аккуратно разложены листы рисовой бумаги и кисточки, а на углу стояла склянка с черной тушью. Свой милый дом Ши Хуань-Ло покидал два, редко три раза в год. Для того чтобы философ мог не думать о деньгах, их для него должен был зарабатывать мастер иного рода — Срывающий Маски. Потребности Ши Хуань-Ло, даже принимая в расчет его любовь к хорошему сыру и доброму вину, были не очень велики, а работа Срывающего Маски оплачивалась более чем щедро. Для того чтобы содержать дом в Саторе и слуг, к обществу которых он давно уже привык, Ши Хуань-Ло достаточно было бы выполнять обязанность Срывающего Маски не чаще одного раза в год. Но поскольку приглашали Срывающего Маски люди не только состоятельные, но к тому же еще и влиятельные, отказывать которым было не то чтобы неудобно, но, как бы это правильно сказать... Одним словом, понятно, почему Ши Хуань-Ло приходилось отправляться в дорогу несколько чаще, чем ему это хотелось бы.Вот и на этот раз, не успел год перевалить за половину, как явился в дом Ши Хуань-Ло посланник. И не от кого-нибудь, а от Первого министра самого Гудри-хана, Великого в своей милости и Ужасного в гневе правителя Подлунной империи. Когда посланник выбрил голову, Ши Хуань-Ло смог прочитать у него на затылке, что Срывающего Маской приглашают как можно скорее явиться ко двору императора. Ши Хуань-Ло и прежде приходилось бывать при дворе Гудри-хана, а однажды он даже по велению самого императора сорвал маску с одной из его жен, которую Великий подозревал в неверности. Но на этот раз работа предстояла куда серьезнее. Первый министр подозревал Военного министра в государственной измене, а Срывающему Маски предстояло подтвердить или опровергнуть его подозрения. Вот так — ни больше и ни меньше! Ох и не любил Ши Хуань-Ло дела, связанные с государственной властью. Конечно, не исключено, что у Первого министра имелись серьезные основания не доверять Военному министру, но, с другой стороны, он мог и попытаться оговорить своего коллегу, получившего большее, нежели он сам, влияние при дворе. А для верности — заручиться поддержкой Срывающего Маски, с решением которого никто спорить не дерзнет. Да, видеть Ши Хуань-Ло возжелал не сам Гудри-хан, следовательно, формально Срывающий Маски мог ответить отказом. Но для того чтобы поступить так, нужно было либо окончательно потерять рассудок, либо смириться с тем, что в скором времени придется потерять голову. Ши Хуань-Ло был человеком разумным, а потому собственноручно, дабы никто помимо него не смог ознакомиться с содержанием письма Первого министра, вымыл бритую голову посланника и начал собираться в дорогу.Ши Хуань-Ло покинул свой дом на рассвете. Дни стояли жаркие, и мудрец решил выстроить маршрут так, чтобы отправляться в путь еще до рассвета, днем пережидать самое пекло где-нибудь на берегу реки, в тени дикой сливы, а после снова ехать дотемна, чтобы заночевать на одном из постоялых дворов. С таким темпом движения Ши Хуань-Ло рассчитывал добраться до Тартаканда дней за пять, в крайнем случае за шесть. Сопровождали Ши Хуань-Ло посланник, доставивший письмо Первого министра, и слуга-телохранитель по имени Личи. Дороги Подлунной были в основном безопасными, но порой на них все же можно было встретить разбойников, для которых пропустить одинокого всадника — все равно что самому себе глотку перерезать. А бывало — крайне редко, но все же бывало, — что, собравшись в большую банду, эти душегубы и на караваны нападали. Но с Личи Ши Хуань-Ло ничего не боялся. О, этот Личи многого стоил! При себе Личи всегда носил два меча: один — засунутым за пояс, другой — в ножнах, привязанных к спине, но никто не видел, чтобы он хотя бы раз брал в руки оба одновременно. В том не было необходимости, поскольку и один меч в руке Личи сеял смерь с такой скоростью, что, казалось, не было в мире силы, способной его остановить. В прежние времена Личи был наемным убийцей из клана Жи, но знал об этом один Ши Хуань-Ло. Случилось так, что как-то раз получил Личи заказ на убийство некоего мудреца, живущего на окраине Сатора. Что ж, мудрец так мудрец. После того как Личи получал деньги за работу, для него уже не имело значения, кому следовало вырезать сердце — простому крестьянину или императорскому советнику. Но уже в Саторе, бродя по базарной площади меж лотков торговцев зеленью, Личи неожиданно для себя узнал, что ему предстоит убить не кого иного, как самого Срывающего Маски. И разобрало Личи любопытство — на что способен человек, о котором каких только чудес не рассказывают. Ночью, пробравшись никем не замеченный в спальню Ши Хуань-Ло, убийца осторожно разбудил свою жертву и вкратце рассказал мудрецу, кто он и зачем пришел. Ши Хуань-Ло даже бровью не повел.— Так что же? — спросил он негромко, чтобы не разбудить слуг. — Почему ты не сделал свое дело?— Сорви с меня маску, — сказал Личи так, что непонятно было, просьба это или требование.Срывающий Маски лишь улыбнулся одними губами и пальцами щелкнул. И в тот же миг Личи понял, что никогда не сможет убить мудреца, потому что по природе своей он не был убийцей, но, не подозревая о том, все прожитые годы носил маску наемного убийцы. Личи смущенно извинился перед Ши Хуань-Ло за то, что собирался сделать, и робко поинтересовался, не позволит ли ему мудрец остаться, дабы служить и защищать, а ежели получится, то и поучиться чему.— Обучен ли ты грамоте? — спросил у бывшего наемного убийцы Ши Хуань-Ло.— Да, мудрейший, — ответил Личи.— Тогда оставайся, — улыбнулся благосклонно Срывающий Маски.Лишь на четыре дня Личи покинул своего нового хозяина. Он вернулся к тому, от кого получил заказ на убийство Ши Хуань-Ло, и мечом, тем, что носил на спине, вспорол ему живот от диафрагмы до паха. Вот так.Первые три дня пути прошли именно так, как и запланировал Ши Хуань-Ло. Путники поднимались на рассвете, быстро съедали то, что уже было заранее приготовлено для них хозяином постоялого двора, и садились на лошадей. После шести часов пути они останавливались, расседлывали лошадей и ложились отдохнуть где-нибудь неподалеку от дороги. Около пяти часов вечера, когда жара спадала, путники обедали тем, что было у них с собой, и снова отправлялись в дорогу, чтобы не позже полуночи оказаться на новом постоялом дворе. В пути они не встретили ничего примечательного, но зато никто и не вставал у них на пути. Так что, можно сказать, путешествие складывалось удачно.На четвертый день около полудня путники свернули с дороги, пересекли полосу, заросшую бамбуком, и остановились на берегу реки. Посланник Первого министра расседлал лошадей, стреножил и отвел их к реке, чтобы напоить. Личи тем временем приготовил постель для хозяина. Улыбкой поблагодарив верного Личи, Ши Хуань-Ло улегся на расстеленное одеяло из верблюжьей шерсти, положил обе руки под щеку и закрыл глаза. Личи сел, скрестив ноги, неподалеку от мудреца. Он не собирался доверять покой господина посланнику, который хотя и был вооружен мечом, но мог им разве что только веток для костра нарубить.Тишина и покой наполняли воздух, негромкое журчание воды возле берега убаюкивало лучше любой колыбельной песни. Но стоило только Ши Хуань-Ло почувствовать прикосновения сна к своим векам, как где-то неподалеку раздалось пение. Кто-то, должно быть тоже решивший переждать полуденную жару на берегу реки, пел старую грустную песню о простаке, обманувшем хитреца, но так и не сумевшем извлечь из этого никакой выгоды. Пел он громко и неумело, а голос его звучал, как скрип несмазанной телеги, которую волокут по дороге два усталых вола. Ши Хуань-Ло недовольно поморщился и перевернулся на другой бок в надежде, что, допев песню — философ знал ее, она была длинная, — певец угомонится. Но как бы не так — спев последний куплет, певец, даже не сделав паузы, начал песню заново.Ши Хуань-Ло пробурчал что-то недовольно и сел на одеяле.Личи выжидающе посмотрел на хозяина.— Я не могу уснуть! — с обидой развел руками мудрец.Ши Хуань-Ло не отличался сварливым нравом, но при этом он имел хорошую привычку непременно доводить все начатое до логического завершения и, раз уж философ лег спать, значит, должен был как следует выспаться.Личи только взгляд бросил на присевшего в теньке посланника, а тот уже вскочил на ноги и побежал вниз по реке, туда, откуда доносилось протяжное, заунывное пение. Посланник ничего не знал о прошлом Личи, но, видимо, что-то в самой внешности слуги Срывающего Маски, в том, как он себя держал, верно подсказывало тартакандцу, что с ним лучше не спорить.Пробежав не более полторы сотни шагов, тартакандец оказался на небольшой полянке, одним краем смотревшей на реку, а со всех прочих сторон окруженной плакучими ивами, ветви которых стелились по земле, подобно родовым знаменам самых знатных семей Подлунной, что ложились к ногам Императора, когда в праздничный для всего народа день своего восхождения на престол Гудри-хан являл свой лучезарный лик подданным. На краю полянки, почти возле самой реки, сидел, скрестив ноги, старик. Странного вида старик — босой, одетый, не сказать, чтобы совсем уж в лохмотья, но и добротной его одежду также нельзя было назвать, на голове широкая соломенная шляпа, как у крестьян, работающих в поле. При этом ни у кого язык бы не повернулся назвать старика простолюдином, поскольку даже в поношенной одежде имел он вид благородный. Лицо у старика было худое, со впалыми щеками, широко расставленными глазами-щелками и маленьким приплюснутым носом. Две тоненькие ниточки седых усов свисали по краям рта, борода же была заплетена в тугую косицу.Заметив незнакомого человека, старик на полуслове оборвал заунывную песню, положил руки на колени и улыбнулся. Поначалу посланник решил, что перед ним безумец. За последнюю пару лет по Подлунной просто эпидемия какая-то прокатилась. Богатые, знатные люди непонятно с чего вдруг бросали свои дома и семьи и отправлялись странствовать по пыльным извилистым дорогам империи. Некоторые спустя какое-то время возвращались, а иные так и навсегда исчезали. Но когда старик посмотрел на посланника, тартакандец понял, что ошибся — не могло у безумца быть столь ясного и умного взора.— Кто ты, добрый человек? — спросил у посланника старик голосом, похожим на чириканье воробья, услышав который тартакандец почувствовал почему-то непонятное смущение.Хотя с чего бы вдруг?Для того чтобы вновь обрести уверенность, тартакандец приосанился.— Я личный посланник Первого министра Великого и Ужасного!О ужас! В самом конце фразы, как раз на слове «Ужасный», голос его сорвался на фальцет!Старик удивленно приподнял бровь.— Кого?Посланник решил было, что старик над ним смеется. Но нет, взгляд старого человека был чист и прозрачен — он и в самом деле хотел понять, о ком говорит собеседник.— Великого и Ужасного Гудри-хана! — торжественно провозгласил тартакандец. По счастью, на этот раз голос его прозвучал именно так, как и требовалось, — уверенно и внушительно. И все же на всякий случай, чтобы у старика не оставалось уже никаких вопросов, посланник добавил: — Властителя Подлунной империи — да продлятся безмерно его годы!— А-а. — Старик как будто был разочарован. — И что же делает здесь, в деревенской глуши, посланник Первого министра досточтимого Императора?— Я сопровождаю ко двору Императора одного мудреца из Сатора, — важно выпятил грудь тартакандец.— Неужели? — Теперь уже обе брови старика одновременно взлетели вверх. — Неужели ты отыскал в Саторе всего только одного мудреца?1ШРЕФЛЕКСИЯ371Старик определенно издевался над тартакандцем!— Вот что, старик. — Голос посланника приобрел угрожающее звучание. — До прибытия в Тартаканд я должен заботиться о покое и благополучии человека, которого сопровождаю. Твое пение мешает ему уснуть. Понимаешь? Так что, будь добр, не заводи свою песню заново.— Твоему господину хочется спать? — спросил старик.— Да, — кивнул в ответ посланник. Ши Хуань-Ло не был его господином, но сейчас это было неважно — тартакандец хотел поскорее закончить странный разговор со странным стариком. — Мы рано поднялись и долго были в пути. Моему господину нужен отдых.— Но мне хочется петь. — Старик развел руками. — Желание петь не более предосудительно, чем желание спать. Так что мы с твоим господином находимся в равных условиях.— Не думаю. — Посланник положил руку на рукоятку меча.Жест, по его мнению, был весьма красноречив, но старик даже бровью не повел.— Ты хочешь заставить меня молчать? — спросил он.— Если потребуется, — ответил посланник, в душе далеко не уверенный в том, что сможет пустить меч в дело.У тартакандца вновь появились сомнения в умственной полноценности старика, а, как известно, убить безумца — значит навлечь на себя лежавшее на нем проклятие богов.Старик усмехнулся, взялся двумя пальцами за кончик левого уса и покрутил его, как хозяйка крутит кончик нитки перед тем, как вставить его в иголку.— Ты слышишь, как течет река?Вопрос старика, не имеющий никакого отношения к тому, о чем они говорили, вновь поставил тартакандца в тупик. Он даже обернулся и посмотрел на воду. Река текла себе как ни в чем не бывало и негромко журчала при этом, точно сама с собой разговаривала.— Слышу, — прищурился тартакандец. — И что с того?— Попробуй заставить реку умолкнуть.Старик произнес это без тени улыбки, поэтому тартакандец при всем желании не смог отыскать в его словах насмешки. Тогда что же хотел сказать старик?А старик уже снова что-то напевал, негромко, но с явным удовольствием.Определенно пора было звать на помощь Личи.Но у посланника оставался еще один козырь. Тартакандец не хотел его использовать, но несговорчивый старик не оставил ему выбора.— Ты знаешь, кто тот человек, которому ты мешаешь уснуть? — спросил он таинственным полушепотом.— Откуда же мне это знать? — недоуменно развел руками старик. — Ты не назвал имени своего господина.— Мой господин — Срывающий Маски! Прозвучало это едва ли не более внушительно, чемтитул самого Гудри-хана. Но на старика и эта новость не произвела ни малейшего впечатления.— Тогда вернись к своему господину, — старик улыбнулся, немного лукаво, но совершенно по-доброму, — скажи, что прежде, чем срывать маски с других, следует проверить, на месте ли та, под которой прячешься сам.Посланник ничего не понял и потому решил препоручить дело Личи. В конце концов, Ши Хуань-Ло был его господином!— Ну что там? — недовольно проворчал мудрец, завидев возвращающегося тартакандца.А Личи только молча поднял указательный палец, как будто призывал прислушаться к заунывному песнопению, как и прежде плывущему над водной гладью.Посланник подробнейшим образом пересказал спутникам свой разговор с чудаковатым стариком.К его удивлению, Ши Хуань-Ло пришел в столь сильное возбуждение, что с трудом дослушал историю до конца, и едва только посланник умолк, как мудрец тут же вскочил на ноги.— Этот старик, которого ты счел безумным, на самом деле величайший из мудрецов, живущих как в самой Подлунной, так и за ее пределами! — воскликнул Ши Хуань-Ло и взмахнул над головой руками — иначе он просто не мог выразить обуревавшие его эмоции. — Великое счастье, что нам довелось с ним встретиться! Веди меня к нему! — Этот приказ был адресован не тартакандцу, а сидевшему на траве Личи. — Немедленно!Для Личи причуды хозяина, видно, были не в новинку. Он молча поднялся, молча указал тартакандцу на вещи: стереги! — и, отстав от хозяина ровно на два шага — предельное расстояние для того, чтобы успеть среагировать в случае внезапного нападения, будь то зверь или человек, — зашагал следом за Ши Хуань-Ло.Старик никуда не делся — сидел, как и прежде, на берегу реки и вместе с ней тянул бесконечную заунывную песню. Заметив новых гостей, он повернулся в их сторону, но первым говорить не стал.— Посланник передал мне твои слова, — сказал Ши Хуань-Ло.— Очень хорошо, — ответил старик и указал на траву, предлагая присаживаться.Ши Хуань-Ло сел, подогнув под себя ноги, а Личи остался стоять. На первый взгляд, старик не внушал опасения, но Личи знал, что именно таким приемом проще всего обмануть бдительность охранника. В былые времена он и сам нередко прикидывался нищим, а то и калекой.— Как твое имя? — спросил у старика Ши Хуань-Ло.— Спроси имя у реки, — ответил старик, улыбнувшись.— Полагаю, у реки есть имя, — возразил философ.— Ошибаешься, — качнул головой старик. — Имя есть только у ее берегов.Ши Хуань-Ло хмыкнул негромко — ему нравился ход мыслей незнакомца.— В таком случае и у твоей телесной оболочки должно быть имя, — сказал он. — Люди, с которыми ты встречаешься, должны как-то к тебе обращаться.— Люди называют меня Джи, — ответил старик.— Ты — Хао Джи! — хлопнул в ладоши Ши Хуань-Ло — будто муху прибил.— Может быть, и так, — хитро прищурился старик. — А может быть, и нет.— Ты не хочешь, чтобы тебя узнавали?— Я не хочу говорить о себе.— Но я все равно тебя узнал! Я догадался, кто ты, едва только посыльный передал мне твои слова!— Очень хорошо, — снова повторил Джи. Ши Хуань-Ло нетерпеливо заерзал на месте.— Я так о многом хочу тебя спросить, что даже не знаю, с чего начать! Я не готовился к этой встречи.— Я тоже, — кивнул, глядя на воду, Джи. — И вообще, это ведь ты Срывающий Маски, а я всего лишь старик, присевший на берегу реки, чтобы песни попеть. Извини меня.— За что? — удивился Ши Хаунь-Ло.— За то, что помешал тебе спать.— Ну, право же, — смутился философ. — Я ведь не знал...Старик повернул голову и внимательно посмотрел на Ши Хуань-Ло.— Ты глупо выглядишь без маски, — сказал он.— Я знаю, — не стал спорить философ. — Все мы глупо выглядим без своих масок.— Почему же ты срываешь маски с других? Философ беспомощно взмахнул руками, обеими одновременно.— Что? — сделал вид, что не понял, старик.— Так я зарабатываю себе на жизнь.— А-а, — всего-то и сказал Джи, но для Ши Хуань-Ло это было все равно что пощечина. — Ты знаешь, почему тебе удается срывать маски с людей?Философ обреченно вздохнул.— Потому что перед ними я сам надеваю маску Срывающего Маски.— А ты не так глуп, как кажется, — усмехнулся Джи.— Значит, — неожиданно подал голос стоявший за спиной хозяина Личи, — я снова могу стать тем, кем был прежде?— Если захочешь, — не глядя на Личи, безразлично махнул рукой Джи.Подумав, Личи качнул головой:— Не хочу.— Оставь нас, Личи, — попросил охранника Ши Хуань-Ло. — Со мной ничего не случится.Личи спорить не стал. Оставив философа и старика на полянке, он вернулся к тому месту, где его ожидал посланник.Тартакандцу не терпелось узнать, чем закончилась встреча со стариком. И почему вместе с Личи не вернулся Срывающий Маски? Но Личи ничего ему не сказал. Личи сел на траву, скрестив ноги, положил на колени меч, который носил за поясом, и погрузился в глубокую медитацию.Ши Хуань-Ло вернулся спустя час.— Собирайтесь! — коротко приказал он, взмахнув рукой.— Рано еще. — Удивленно глянув на философа, тартакандец перевел взгляд на Личи, надеясь у него найти поддержку.Но Личи уже седлал лошадей.Пока они собирались, никто больше не произнес ни слова. В полуденный зной молчали даже птицы. Только негромко пела река и над водами ее плыла заунывная песня старика Джи.Выехав на дорогу, Ши Хуань-Ло уверенно направил лошадь в сторону Сатора. Личи, словно и не заметив, что хозяин выбрал неверное направление, последовал за ним.— Почтеннейшие! — окликнул их посланник. — Тартаканд в другой стороне!— Мы возвращаемся в Сатор, — не оборачиваясь, ответил ему Личи.— Но как же так? — Лицо посланника изумленно вытянулось.Он догнал философа и попытался уговорить, его продолжить путь в Тартаканд, но даже самый сильный довод посланника — Первый министр будет очень, о-ч-чень недоволен! — не возымел ни малейшего действия на Ши Хуань-Ло. Мудрец, известный всей Подлунной под именем Срывающего Маски, ехал на лошади, глядя на линию горизонта, которая, как известно, есть не что иное, как одна из многих иллюзий, рисующих мир таким, каким мы привыкли его видеть, и мирно улыбался чему-то своему. Тартакандцу он казался похожим на старика, что тянул свою заунывную песню на берегу реки — просто так, потому что ему хотелось петь.Какое-то время посланник Первого министра ехал следом за Ши Хуань-Ло и Личи в надежде, что мудрец из Сатора, быть может, еще одумается, но, когда начало смеркаться, он повернул коня в сторону Тартаканда — иначе и к полуночи не добраться до постоялого двора. А в Тартаканде у него был дом, была семья. И служил он не Ши Хуань-Ло, а Первому министру Императора. Само собой, хозяин будет недоволен тем, что посланник вернулся один. Ну так что ж с того? Чай, не в первый раз.А Ши Хуань-Ло и Личи продолжали свой путь в молчании. Для того чтобы понять друг друга, им не требовалось слов. Так они и ехали, наемный убийца, который семь лет назад понял, что убийства — не лучший способ познания истины, и мудрец из Сатора, известный прежде под именем Срывающего Маски, который сегодня впервые сам остался без маски. А впереди расстилалась ночь.

ЛжецПоднимаясь на гору Откровения, Микша заранее думал о том, что бы такого рассказать согражданам о будущем. О птицах с огненными хвостами, что пожгут леса, он уже рассказывал. О пришествии Великого Змея — два раза. О Черном Коте, что проглотит луну, говорил. О летающих городах — тоже было. Нужно было что-то принципиально новое. Иначе сограждане могут разочароваться в его даре и найти другого Заглядывающего. Так уж принято у тольтеков: ежели Заглядывающий в будущее не может рассказать ничего интересного, значит, нужно его менять.Микше нравилось быть Заглядывающим. Работа, что и говорить, не пыльная. Всего-то и требуется, что два раза в год взойти на гору Откровения, посмотреть, как там оно, будущее, а после ярко, красиво и убедительно рассказать согражданам об увиденном. Куда как лучше, чем камни для дорог тесать. Опять-таки — уважение сограждан. Да и дамочки с интересом посматривают.Дар Заглядывающего обнаружил у Микши дед, потомственный шаман Кинатель. Он же и обучил Микшу нескольким нехитрым приемам, позволяющим заглянуть в будущее. Прежде всего, поднимаясь на гору Откровения, нужно пару-тройку грибов с фиолетовыми шляпками сжевать. Можно еще и рогатую жабу лизнуть, ежели по дороге встретится. На горе, выбирая место для процедуры, следует остановиться там, где из трещины бьет струя вонючего бесцветного газа. Ну а дальше все по наработанной схеме: садишься на землю, руки — в стороны, взгляд — в небеса, жизненная сила — в области пупка, сознание — в свободном полете. Сидишь и ждешь, когда растает пелена времени и ты получишь шанс заглянуть в будущее.Казалось бы, все просто. Да вот только у Микши так ни разу и не получилось заглянуть в будущее. Не желала пелена времени расступаться пред его внутренним взором. Ну хоть ты тресни — не желала! Вот и приходилось Микше, чтобы должности не лишиться, придумывать для сограждан истории, одну другой невероятнее, об удивительном и прекрасном будущем. И вот это как раз у Микши получалось замечательно: согражданам истории нравились, и Заглядывающего просили повторять их снова и снова.Дожевывая третий гриб, Микша взошел на вершину священной горы. После многих безуспешных попыток заставить пелену времени рассеяться Микша был уверен, что и на этот раз у него ничего не выйдет. И тем не менее он добросовестно выполнил все наставления деда, — в конце концов, это была его работа, за которую благодарные сограждане заботились о его благополучии.Микша запрокинул голову. Над ним было бездонное голубое небо. По небу плыли похожие на молочную пену облака, а на самом краю поля зрения, крестом раскинув крылья, нарезал широкие круги гриф, высматривающий падаль на земле. Микша обреченно вздохнул — до захода солнца ему не светило увидеть что-то более интересное, чем эта птица.И вдруг — шварк! — перед глазами Микши будто зеленая искра пролетела. Небо распалось надвое, раскрыв черную бездонную пустоту, из которой на Микшу хлынул поток образов, сплетающихся в причудливую картину будущего.У Микши перехватило дыхание, да так крепко, что он едва не задохнулся. Раскинув руки в стороны, Микша упал на спину. Призрачное видение будущего опустилось на него с черных небес и окутало, подобно кокону.Когда Микша пришел в себя, была уже глубокая ночь. Высоко в небе летел, все время оставаясь на одном месте, нарисованный звездами гриф.Сограждане ждали Микшу с нетерпением — Заглядывающий никогда не задерживался на горе Откровения до темноты. Едва завидев Микшу, они тут же подхватили его и на руки отнесли на центральную площадь, где горел огромный костер. Микшу усадили в свете костра, накинули ему на плечи одеяло, сунули в руку большую кружку с кукурузной брагой.Микша тяжело вздохнул, хлебнул браги и начал говорить.Он рассказывал про все, что видел, хотя и сам не понимал смысл увиденного. О стирающих все на своем пути полчищах воинов в железных шапках, у каждого из которых в руках имелась мечущая молнии палка. О нелепых, ползающих на брюхе железных зверях с длинными, изрыгающими пламя носами. О гигантских грифах, с воем проносящихся в небесах и в полете без числа мечущих яйца, что, падая на землю, уничтожали все живое вокруг. Об охваченных пламенем городах, в тысячу раз огромнее города тольтеков. О гигантском сером грибе, выросшем на далеком острове, смрадом своим убившем сотни тысяч людей и на долгие годы отравившем землю и воду вокруг.Когда Микша закончил рассказывать, воцарилось молчание. Слышно было, как угольки в костре потрескивают.— Мне стыдно за своего внука, — произнес негромко шаман Кинатель. — Несколько лет Микша, как истинный Заглядывающий, рассказывал нам о будущем. Но сегодня... — Старик с прискорбием развел руками. — Я не знаю, что случилось. Быть может, Микша утратил свой дар? Или высшие боги не позволили ему раздвинуть завесу будущего? Как бы там ни было, нам нужен новый Заглядывающий. Потому что, как ни больно мне в этом признаться, мой внук Микша — лжец и все, что мы услышали от него сегодня, не более, чем плод его фантазии.Сограждане одобрительно зашумели.Не давая Микше опомниться и хоть слово сказать в свою защиту, дед подхватил его под локоть и потащил за собой, прочь от залитой огнем площади.Когда они отошли достаточно далеко, чтобы чужие уши их не услышали, старик остановился.— Я думал, ты понял, в чем заключается работа Заглядывающего, — прошептал он.— Я видел все, о чем рассказал сегодня, — с обидой возразил Микша.—Ну и что, — пренебрежительно дернул плечом старик. — Я тоже видел это в молодости, когда был Заглядывающим. Но зачем об этом рассказывать?— Это будущее, — попытался возразить Микша.— Это не то будущее, которое мы ждем, — перебил его Кинатель. — А значит, и рассказывать о нем не стоит. — Дед улыбнулся и обнял внука за плечи. — Не поймут нас, Микша, не поймут... И, ты уж поверь мне, лжец — это еще не самое плохое слово, которым тебя могли назвать.