Проклятая книга

Ди ощутил знакомую жгучую жажду нового познания. Возможность общаться с миром духов открывала перед ним совершенно новые горизонты.

Ты думаешь, я смогу встречаться с душами умерших мудрецов? — спрашивал он своего нового друга.

Кардан хохотал, разбрызгивая слюну.

— Ты — дурак! — кричал он. — Все знают умерших мудрецов, но разве эти мудрецы знают нынешних глупцов?

— Я мог бы их принудить, — сказал Ди. — Или приманить.

Тебе нужен знакомый дух… А для чего тебе умершие мудрецы? — спрашивал Кардан.

— Я спросил бы Пифагора кое-что о его теории чисел… Кое-что из того, что осталось неизвестным. Возможно, создатель этой теории мог бы объяснить…

Неожиданно Кардан замер и затрясся. Глаза его закатились и побелели.

— Он здесь! — прошептал он сквозь стиснутые зубы.

— Пифагор? — изумился Ди.

— Выпить…

Ди влил в судорожно сведенный рот приятеля несколько капель вина. Кардан перевел дыхание, обтерся ладонью и сердито уставился на своего собеседника.

— Ты разозлил моего духа! — выговорил он с укоризной. — Ты просто дурак! Пифагор не станет с тобой разговаривать! — Кардан сжал кулак и поднес его к своему носу, внимательно рассмотрел, а затем без предупреждения двинул Ди по скуле. — Вот тебе!

Он встал и быстро побежал к выходу, но у порога остановился и крикнул:

— Составь гороскоп Мэри! Понял? Мэри!

И выскочил вон под проливной дождь. В Лондоне в те дни часто шли дожди.

И Ди вернулся к себе, чтобы поразмыслить над увиденным и услышанным.

Он научился пропускать мимо ушей бессвязные угрозы и оскорбления, отпускаемые Карданом. В этом потоке неприятных речей всегда проскальзывала нотка рационального, и Ди ухватывался за нее как за кончик нити и начинал тянуть, разматывая длинный сложный клубок.

«Мэри», сказал Кардан. Что он имел в виду?

Что сообщил ему дух? Почему Кардан так разозлился?

Неожиданно Ди понял, что Кардан вовсе не был зол. Его друг-колдун испугался. Знакомый дух открыл ему нечто, от чего у Кардана мороз пробежал по коже.

Сообразив это, Ди покрылся испариной. Несомненно, Кардан намекал ему на какую-то грядущую неприятность. И «Мэри» была ключом ко всему.

Есть только одна Мэри, подумал Ди. Это — Мария Тюдор, старшая дочь Генриха Восьмого, сестра правящего короля-подростка Эдуарда.

Мария была дочерью первой жены Генриха. Наполовину испанка. Ревностная католичка. Некрасивая, стареющая. Джон Ди видел ее несколько раз, когда бывал при дворе, навещая своего знатного покровителя, герцога Нортумберлендского, одного из главных советников юного короля Эдуарда.

И Ди стал думать о Марии. У нее странное лицо. Он закрыл глаза и начал вызывать в памяти облик старшей дочери Генриха. Он умел так делать. Постепенно Мария появилась перед его внутренним взором как живая. И неожиданно Ди понял, что странного было в ее лице.

У смертельно больных людей в чертах появляется обреченность. Эта обреченность остается незаметной для тех, кто наблюдает их каждый день — для слуг, родственников, близких друзей. Незаметно ее и за блеском королевского величия. Но для зоркого взора стороннего наблюдателя — особенно если этот сторонний наблюдатель занимается магией, — все открыто.

И Ди занялся гороскопом Марии Тюдор.

А потом сделал собственные выводы… и отправился с ними к младшей сестре, Елизавете.

Юная дочь Анны Болейн, знаменитой королевы, которую Генрих Восьмой казнил за несуществующую супружескую измену, жила в Вудстоке под стражей.

Это была рыжеволосая худенькая девушка, которая предпочитала чтение любому другому занятию. Ее считали странной и, в принципе, не очень опасной. Во всяком случае, не способной сплести серьезную интригу. Однако она была дочерью Анны Болейн, которая в своей время вынудила короля жениться на себе, разведясь с примерной супругой-католичкой (матерью Марии Тюдор). И еще у Анны Болейн была шестипалая рука, а это что-нибудь да значит. Многие всерьез полагали, что королева Анна была ведьмой. Поговаривали, будто после казни шестипалая рука Анны Болейн пропала…

В общем, Елизавету следовало держать под надзором. И принцесса жила почти как узница, однако внешне все выглядело так, будто она ничуть этим не тяготилась.

Ей разрешили принять астролога Джона Ди. Елизавете было любопытно. Ди предстал перед ней — молодой, с блуждающим от волнения взглядом, одетый бедно и небрежно (за учеными занятиями ему всегда было недосуг заняться собственной внешностью). Елизавета в те годы тоже не была щеголихой, одевалась скромно, почти монашески. Никто не подозревал, какое железное терпение скрывается под маской смиренницы, какая тяга к роскоши и развлечениям таится в плоской, затянутой в строгую одежду груди. И уж мало кто мог предположить, что маленькая Бет превратится в самую умную, самую хитрую, самую дальновидную и великолепную королеву в истории Англии — и пройдет еще много лет, прежде чем родится ей подобная.

Возможно, только один человек увидел это еще в годы правления Эдуарда Шестого. И этот человек пал к хорошеньким ножкам принцессы и протянул ей гороскоп.

Елизавета с интересом взяла, развернула, вчиталась в цифры и значки. Она немного разбиралась в этом, однако не слишком. Магия не входила в сферу ее интересов. В отличие от Джона Ди, принцесса Елизавета Тюдор изучала только те вещи, которые, как она знала, были ей необходимы. Беспорядочное чтение никогда не отличало ее интеллектуальные поиски.

— Поясните, — велела принцесса и тряхнула великолепными рыжими волосами.

Ди даже зажмурился на миг. Елизавета заметила это и чуть улыбнулась — благосклонно.

— Мадам, — пробормотал Джон Ди, — из составленного мною гороскопа явствует, что ваша сестра… простите, мадам… но леди Мария скоро умрет…

— На троне, если я не ошибаюсь, до сих пор мой брат, Эдуард, — напомнила Елизавета.

Ди заплакал.

— Мой покровитель, мой добрый патрон и государь его величество король Эдуард тоже скоро умрет, — сказал он, не вставая с колен.

Елизавету тронуло это искреннее горе.

— Поднимитесь, — мягко проговорила она. — Терпеть не могу разговаривать с людьми, которые ниже меня ростом.

И она горделиво вскинула голову.

Ди поспешно вскочил. Его колени были выпачканы глиной, но он даже не заметил этого.

— Поверьте, ваше высочество, предстоящие смерти печалят меня! — торопливо сказал он. — Я от души люблю моего государя…

— Я тоже люблю Эдуарда, — задумчиво молвила Елизавета. — Однако вы правы. Мой брат нездоров. Очень жаль, он добрый юноша с хорошими задатками…

— Леди Мария… — продолжал Ди сбивчиво. — Она католичка… Мне это бы очень хорошо подходило…

— Вы католик? — удивилась Елизавета. Светлые, почти бесцветные брови поднялись, лоб пошел крохотными морщинками. В молодости она могла позволить себе эту гримаску, но очень быстро отказалась от нее. У нее была белая кожа, тонкая и сухая, которую нельзя тревожить лишний раз, чтобы морщины не остались на всю жизнь.

— Да, мадам, я католик, — сказал Ди. — Поэтому королева-католичка для меня… очень хороша… Но мадам Мария обречена на смерть… естественную — не будет никакого заговора, только болезнь… Я заранее скорблю… Однако, мадам, в вашем гороскопе отчетливо видно, что вы будете великой королевой Англии. И я заблаговременно припадаю к вашим стопам, дабы, взойдя на престол, вы вспомнили о скромном астрологе, который увидел вашу грядущую блестящую судьбу начертанной между звезд.

— Ступайте, — молвила будущая королева.

И Ди удалился.

Оставалось ждать. И ждать оставалось недолго.

Мария Тюдор взошла на престол, и начались кровавые расправы над протестантами. Респектабельные господа расставались с жизнью и имуществом. Джон Ди не покидал королевского двора. Он непрерывно наблюдал за звездным небом и высчитывал что-то на своих таблицах. Но раз за разом видел в них одно и то же — «кровавая Мэри» скоро расстанется с жизнью. Болезнь.

— Казни? — говорил друг Ди Джером Кардан. Он взмахнул рукой так неловко, что пиво расплескалось из его кружки по одежде самого Кардана и его собеседника. — Ах, эти казни! О, этот дым костров! Тебе нравится дым костров, Ди? — Он стремительно нагнулся через стол и протянул к Ди толстые губы, сложив их трубочкой. — Жирный, сытный, вонючий, удушливый дым костров, на которых сгорают жирные, сытые, вонючие протестанты? А? Ты читал этого шотландца, протестантского проповедника Джона Нокса?

Ди молчал. Конечно, запрещенное сочинение Нокса под названием «Первый трубный глас против безбожного правления женщины» попадался ему в руки. Нокс метил в Марию Тюдор — «Иезавель Англии».

«Допустить женщину к власти над королевством или городом противно природе и оскорбительно для Бога! — вещал Нокс (читая, Ди так и слышал хорошо поставленный „трубный глас“ проповедника, надрывающийся на перекрестках и площадях маленьких английских городков, под пристальными, смущенными и ошарашенными взорами слушающих горожан). — Природа предписывает женщинам быть слабыми, хрупкими, нетерпеливыми, немощными и глупыми. Опыт же показывает, что они также изменчивы, непостоянны, жестоки, лишены способности давать советы. Там, где правит женщина, предпочтение будет отдано суете — перед добродетелью, честолюбию — перед умеренностью и скромностью, а жадность как мать всех пороков неизбежно будет попирать порядок и справедливость…»

Народ Англии не слишком-то жаловал Марию Тюдор, Марию Католичку. Во время ее коронации среди символических картин ее встречала нарисованная фигура короля Генриха, держащего в руках Библию.

Внешне все выглядело вроде бы благопристойно, но вся беда заключалась в том, что Библия короля Генриха была переведена на английский и являлась протестантской (и, следовательно, роковым образом отличалась от той, которую почитала его дочь-королева, латинской, католической). По счастью, чье-то бдительное око усмотрело эту неуместную деталь. Библию спешно замазали и намалевали сверху перчатки. Однако во время встреч с народом королева Мария всегда опасалась какой-нибудь оскорбительной или страшной выходки.

Кардан все говорил и говорил. Слова излетали из его уст неудержимым потоком, как будто обретали собственное бытие. Иногда Джону казалось, что он даже может различать их — крохотных крылатых грязнуль, похожих на мух, что целым роем вырываются из-за частокола зубов и разлетаются вокруг головы Кардана, а затем их уносит ветром и рассеивает по округе.

Совсем близко от себя Джон Ди видел гниловатые зубы Кардана и его обветренные, в вечных болячках губы. Он подумал о Елизавете, тонкой стройной красавице, такой чистой, такой юной. Она тоже женщина — и к тому же протестантка. Как и ее мать, Анна Болейн. Анну считали ведьмой. Анна заставила Генриха Восьмого порвать отношения с папой Римским, объявить себя, короля Англии, главой английской Церкви. Что творится сейчас в хорошенькой головке рыжеволосого отродья Анны Болейн?

Кардан как будто прочел его мысли.

— Бет? — взревел он. — Бет и глазом не моргнет, если ее заставят перейти в католичество! Ты был у нее с гороскопом?

— Да, — сказал Ди.

— Бет знает, что ей нужно пережить смерть сестры. Больше — ничего. Когда кровавая Мэри присоединится к своей сверхблагочестивой матери и своему развратному отцу, на престол взойдет рыжая Бет. Увидишь! Я — уже вижу!

Он протянул волосатую руку и схватил что-то невидимое в воздухе. Джону Ди показалось, будто он слышит, как кто-то вскрикнул. Но, возможно, ему это лишь почудилось. С Карданом никогда не знаешь наверняка. Он действительно встречается со своим духом и может иногда прикасаться к нему. И с каждым днем Кардан делается все безумнее, все истеричнее. И вот теперь он хохотал и тряс головой, а слезы градом катились по его щекам…

Если за принцессу Бет, за Пеликана, можно было не беспокоиться, то за самого Джона Ди следовало бы поволноваться. Мария Тюдор велела арестовать астролога, который предрек ей смерть и королевскую власть — ее младшей сестре. Джон Ди оказался в Тауэре. Ему предъявили обвинение в магическом покушении на жизнь ее величества. Он все отрицал и в ужасе ждал пыток.

Однако пыток все не было. Пока Мария Тюдор сжигала на кострах протестантов, ей мало было дела до колдунов. Колдуны были оставлены напоследок.

И время для них так и не пришло. Мария умерла.

* * *

Елизавета избрала для своей коронационной процессии 16 января 1559 года. Это было радостное время года. Только что отшумели веселые рождественские недели с их непременными яблочными пирогами и домашними застольями, когда домовитые хозяева праздновали пришествие Спасителя на землю в кругу семьи, а щедрые сельские сквайры и вельможи накрывали обильные столы для соседей и бедняков. Эль и вино текло рекой под пение рождественских песенок и пляски ряженых, прославлявших шутовского короля Непослушания, который въезжал в города и селения, устраивая повсюду веселую кутерьму. Когда все утихло, оставив в сердцах светлую радость, а умы подданных настроились на более серьезный лад, королева приготовила им еще одно празднество — ее собственное пришествие в Англию. Далеко не такое скромное, как рождение в яслях младенца Христа.

Праздник коронации растягивался на два дня.

Елизавета отправилась в Тауэр по реке. Под звуки флейт и лютен длинные, устланные малиновым бархатом королевские баржи с загнутыми, как у гондол, носами медленно плыли от дворца Уайтхолл вниз по Темзе. Серебро и золото костюмов придворных дам и щеголей соседствовали с багряными мантиями кавалеров ордена Подвязки и полосатыми одеждами джентльментов-пенсионеров. В огнях фейерверков баржи казались фантастическими цветами, брошенными в суровые серые воды реки. Итальянский посол, которому не раз случалось видеть подобные зрелища под южным небом Адриатики, признавал, что по размаху церемония ничуть не уступала знаменитому венецианскому празднику — обручению дожа с морем.

Ворота Тауэра распахнулись, и из них медленно выехала процессия, в которой участвовали тысячи людей. Открывали ее королевские посыльные и гонцы; за ними — сержант, начальник караулов королевских покоев, и джентльмен-квартирьер. Следом шли слуги, джентльмены-привратники, сквайры из личной охраны и олдермены Лондона. Затем наступал черед государственных чиновников — капелланов и клерков Тайного совета, секретарей Большой и Малой печати, судебных приставов и судей, хранителя свитков… Их сменял цвет английского дворянства, рыцари и пэры, бароны и прелаты Церкви. За ними следовали высшие должностные лица королевского двора и государства, послы, придворные… И наконец появилась она.

На массивном помосте, который везли два сильных мула, под великолепным балдахином восседала на троне королева Елизавета в золотом платье и парчовой мантии, подбитой горностаем. За повозкой королевы гордо выступали два скакуна — белый, покрытый попоной, Для нее, а рядом — вороной, на котором восседал ее верный конюший (и, как поговаривали, любовник) Роберт Дадли. За ними стражники, алебардщики, пэрессы верхом, фрейлины в повозках, напоминавших корзины с цветами… и снова стража. Все это помпезное зрелище сопровождалось громом канонады и звуками оркестров.

Королеве было двадцать пять лет, но выглядела она едва ли на семнадцать. Юная, тонкая и изящная, с молочно-белой кожей, неземным, отрешенным взглядом и легкой затаенной полуулыбкой. Многим в толпе казалось, что корона и горностаевая мантия слишком тяжелы для этой девушки и ей суждено долго оставаться прилежной ученицей в школе государственного управления, постигая секреты власти у искушенных советников. Как они ошибались! Ошиблись все — включая членов королевского совета. Даже они не подозревали, что перед ними — гениальная актриса с врожденным трагическим темпераментом и потрясающим «чувством зала».

На морозе, среди легких снежинок, ее обычно бледное лицо раскраснелось; она была оживленной, а совсем не царственно-неприступной и весьма непосредственно реагировала на крики толпы и пожелания счастливого правления.

Около одной из церквей от имени всего Сити ее приветствовал ребенок, обратившийся к ней со стихами, написанными ткачом, столяром и мастером по кузнечным мехам. Вирши изобиловали рассуждениями о том, что «настал триумф преданных», «неправда изгнана», а «верные сердца наполняются радостью, когда слышат ее счастливое имя». В Сити не скрывали протестантских симпатий и надежд на скорое восстановление реформированной религии. Королева выслушала вирши подчеркнуто внимательно. Она даже шикнула на тех, кто мешал ей своим шумом. Ее лицо выражало радость и нежность по отношению к ребенку, и это тоже не осталось незамеченным.

В другом месте города ее встречали огромной конструкцией — чем-то вроде башни с воротами в три этажа. Это аллегорическое сооружение называлось «Объединение домов Ланкастеров и Иорков». В нижнем ярусе располагались фигуры королей, в том числе — Анны Болейн. (Обе руки покойной королевы, матери королевы нынешней, были показаны с пятью пальцами — ни намека на колдовство!). Венчала пирамиду фигура самой Елизаветы.

На площади у зернового рынка королеву ожидало еще одно зрелище — четыре фигуры, олицетворявшие добродетели истинного правителя: Религия, Любовь к подданным, Мудрость и Справедливость. Эти аллегории попирали свои противоположности: Безверие, Ненависть к людям, Глупость и Несправедливость.

Какой-то старик плакал, Королева милостиво обратилась к нему:

— Надеюсь, это к радости?

Он прошамкал:

— Помните… старого короля… Генриха?

Она улыбнулась. Сравнение с отцом льстило ей.

Ее величество покинула Сити, сопровождаемая Стариком-Временем, его Дочерью-Истиной, еще одной аллегорической фигурой (на сей раз ее изображали в образе библейской Деборы — судьи и восстановительницы Дома Израилева) и двумя большими фигурами сказочных пеликанов.

О, эти белые пеликаны, которые, чтобы спасти птенцов от голодной смерти, вырывают куски мяса из собственной груди! Вот образ, который выбрала для себя королева, обрученная не с мужчиной, но с Англией, королева-девственница.

* * *

Джон Ди стоял в толпе, восторженно приветствовавшей новую королеву. По ее приказу он был освобожден от тюрьмы. Выйдя на свободу, Ди узнал, что Кардан умер. Точнее — покончил с собой. Бросился в Темзу с моста. Для этого он даже заплатил мостовую пошлину. Дал деньги и при этом хохотал, как будто его щекотали. Он скакал всю дорогу до середины моста на одной ноге и размахивал руками, как будто пытался взлететь. А потом — никто не успел даже понять, что происходит, — перепрыгнул через ограждение и пропал в темной воде…

Ди точно знал, во всяком случае, одно: если он научится беседовать с душами умерших, то вызывать для разговора душу Джерома Кардана он не станет. Даже живой Кардан был достаточно сумасшедшим; а каким он сделается после добровольной смерти — этого не известно никому, и Ди не дерзал пытаться выяснять подобные вещи.

К тому же, если говорить совсем уж честно, это было ему неинтересно.

По своему обыкновению Елизавета запомнила астролога, который являлся к ней со странными речами. Она вообще никогда не забывала людей, которые могли впоследствии принести пользу — ей самой и Англии. Время от времени Джон Ди предлагал ей расчеты, которые показывали благоприятные и неблагоприятные дни для проведения различных мероприятий. Он также воспользовался некоторыми шпионскими данными и рассчитал гороскопы для всех возможных женихов королевы Англии — как и многие, Ди обманывался, предполагая, что Елизавета намерена выйти замуж.

Ее величество быстро охладела к астрологическим упражнениям Джона Ди. Мистика была ей чужда. Она была политиком прежде всего. Поэтому Елизавета Английская принимала высокоученого астролога, выслушивала некоторые из его идей, а затем отправляла с каким-либо поручением — чаще всего это касалось сбора информации, как политического свойства, так и технического: Ди изучал технические новинки и новые технологии, а потом представлял королеве отчеты и однажды сам сконструировал механического скарабея, который сам побежал по столу. Елизавета взвизгнула, как девчонка, при виде этого дива, но затем все поняла и рассмеялась. Она умела признавать свои ошибки и первая веселилась, допустив неловкость.

— Вы изумительны! — объявила юная королева, переводя дыхание. Теперь у нее больше не было вида полумонашки, погруженной лишь в книги и размышления. Теперь она украшала себя кружевами и жемчугом.

— К услугам вашего величества, — поклонился Ди. Он начал было развивать идею о том, как с помощью благосклонных духов отыскивать зарытые сокровища — что, несомненно, должно принести пользу государству. Кроме того, он собирался предвосхищать планы врагов Англии при помощи астрологии.

Однако королева не верила в эти планы. Во всяком случае, если и верила, то не настолько, чтобы финансировать их.

И Ди уехал в Антверпен — собирать скучную для него (и необходимую для королевы) информацию о настроениях, которые сейчас господствуют в Нидерландах.

* * *

Торговец старыми книгами, разложивший свои товар на берегу канала, сразу привлек внимание Ди. Рваное одеяло было расстелено прямо на влажной траве. Поверх были навалены книги. Небрежно, кучей, как будто их сбросили с телеги.

Сам торговец тоже имел весьма неприглядный вид. Это был тощий старичок с трясущейся головой. Длинные серые волосы редкими прядями свисали с висков, как будто кто-то небрежно приклеил их к совершенно лысой голове. Одетый в лохмотья, постоянно шмыгающий носом, этот человек неприветливо глядел на покупателя, когда тот приблизился, сел на корточки и начал осторожно переворачивать фолиант за фолиантом.

Книги были в ужасном состоянии. Многие из них — поедены мышами, загажены и покрыты плесенью, а одна или две сгнили почти полностью.