Лука Ди ФУЛЬВИО, Ной БОЙД, Найджел МАККЕРИ, Дж. П. ДЕЛЕЙНИ, Вэл МАКДЕРМИД
ЧУЧЕЛЬНИК
(антология)
ЧУЧЕЛЬНИК(роман)
Ранним воскресным утром Чучельник выходит на свою обычную еженедельную охоту. Одержимый влечением к смерти, он испытывает ни с чем не сравнимое наслаждение, убивая зверей и птиц, из которых затем делает чучела.Но в это утро на его пути оказываются люди, и он совершает тройное убийство, открывая при этом неведомую ему прежде сторону собственной натуры…Поимка маньяка, собирающего кровавый пазл из частей тел своих жертв, становится для старшего инспектора полиции Джакомо Амальди личным крестовым походом. Поиски убийцы ведут в прошлое, к событиям 35-летней давности, когда в муниципальном сиротском приюте случился странный и страшный пожар, зловещие отблески которого до сих пор преследуют сознание Чучельника…
Глава 1Дорога, которой он ходил каждое воскресенье уже много лет, была скользкой и ухабистой. Утренняя изморось покрыла и чудом уцелевшую посередине узкую полоску травы, и две небольшие тропки с осыпающимися краями. Мошка вскарабкалась на стебелек, вытянувшийся повыше других, в надежде, что утреннее солнце высушит ее прежде, чем она успеет расправить крылья. При появлении человека одни живые твари делали неуклюжие попытки обратиться в бегство, другие просто сжимались в комочек. Но тяжелые непромокаемые ботинки слепо впечатывали в землю или в грязь тех, кто совершил неосторожный прыжок.Мир только начинал просыпаться, и человек, пользуясь всеобщим полусонным дурманом, захватывал врасплох воробьев, кроликов, ежей и прочих мелких тварей.В то утро он даже взял с собой ружье. Официально сезон охоты открылся десять дней назад. Несмотря на то, что человек стремился сохранить своих жертв неповрежденными, соблазн выпустить пулю-другую был слишком велик. Вид крови действовал на него возбуждающе, укрепляюще. Прерванный полет птицы, напряженный миг тишины после отдачи ружья, падение животного, разом лишившегося своей резвости, несколько метров пробега по инерции кролика или, если повезет, лисицы, эхом отдающийся крик, в котором боль мешается с удивлением, — все это повергало его в нездоровое блаженство. Он прикрывал глаза, ожидая глухого удара о землю или всплеска воды, раздувал ноздри, чтобы втянуть запах насильственной смерти, и думал: «Ну вот, свершилось».Увлечение таксидермией пришло к нему уже в зрелые годы, но он тут же признал его краеугольным камнем своего существования, не проявившейся до сих пор отличительной чертой своей натуры. Два этапа его ремесла — охота на зверя и последующее изготовление чучела — приводили в гармоничное сочетание садистские наклонности и страсть к искуплению вины.Он шел, опустив голову, а силки и капканы, которые он нес за спиной в мешке, создавали звенящее музыкальное сопровождение его шагам, призванное ударять в барабанные перепонки его жертв запоздалым предупреждением. Смысл его становился ясен жертве, лишь когда она погружалась во тьму небытия. Четкий и ясный облик охотника отпечатывался на сетчатке и пропадал вместе с гаснущим светом в глазах. Ни одна из этих тварей не могла подать сигнал себе подобным: человек не давал им времени на это. Он убивал их молниеносно. Прежде, в самом начале своей эпопеи, он просто ловил зверушек и расправлялся с ними дома, но отсрочка убийства не приносила ему такого удовлетворения. Стиснуть в кулаке соловья, прилипшего к ветке, которую предварительно смазал клеем, ощутить дрожащее тепло маленького тельца и одним быстрым движением свернуть тонкую шейку, почувствовать, как мгновенно деревенеют лапки, вытягиваются и безвольно опадают крылышки, становясь еще более беззащитными, чем при жизни, — что может сравниться с этим наслаждением? В начальный миг трупного окоченения очередной жертвы все существо охотника пронизывал мощный поток любви. Он будто становился единым целым с этой тварью, с тем, кто она есть, вернее, кем была. Он ласкал их, давал им имена, разговаривал с ними. Быть может, потому он так преуспел в изготовлении чучел: он тем самым воздавал им должное, общался с ними, любил их. Видел свое лицо в их серых, помутневших глазах, делился с ними сокровенными мыслями. И мир таким образом подлаживался под его видение и восприятие. Беседы со смертью примиряли его с жизнью.А сознание вины было томным и чувственным.В тот день, после получаса ходьбы под аккомпанемент собственных шагов и скрежета ржавого железа, что он тащил на себе, как бесценное сокровище, охотник заприметил можжевеловый куст, как нельзя лучше подходящий для засады. Он срезал путь по лугу, подошел к колючему растению, осмотрел его, выбирая наиболее удобные ветки, и сбросил на землю свои железяки. Затем ружье. Из серого военного рюкзака вытащил прозрачную, герметично закрытую банку. Внутри переливалась густая клейкая жидкость янтарного цвета, с неохотой повинуясь закону всемирного тяготения, подобно нарочитой медлительности его мыслей. Он поставил банку на ясеневый пень, поросший грибами, и вновь начал рыться в рюкзаке. Из бокового кармана извлек обернутую пленкой плоскую, заскорузлую кисть. Ее он тоже положил на пень, после чего закрыл рюкзак. Вновь осмотрел ветки можжевельника, попробовал их на прочность; сквозь колючки заглянул вглубь куста, проверяя, нет ли там гнезд, и уселся на землю.Ткань брюк мгновенно пропиталась влагой. Вдоволь надышавшись утренней свежестью, он приступил к охоте. Как только он поднялся на ноги, выражение его лица изменилось, глаза сверкнули азартом.— Вот сейчас… — сказал он вслух.Тело сотрясала дрожь возбуждения, фантазия разыгралась в предвкушении жертвенного изобилия, рот наполнился слюной, чувственное наслаждение было сродни боли.Он стряхнул кисть, открыл банку и начал аккуратно обмазывать выбранные ветки, стараясь, чтобы клей ложился ровным слоем. Закончив, переключился на пень, который на несколько минут ослепительно засверкал. Затем клей начал подсыхать и стал обманчиво матовым. Несмотря на то, что в изготовлении клеев он достиг большого мастерства, научился делать клей практически без запаха, охотник все же выудил из кармана зеленой куртки горсть пузырьков с маслами и эссенциями. Прочел надписи на каждом, выбрал два, остальные опустил в карман, отвинтил пробочки и обрызгал ветки маслом шиповника, а пень — мускусной эссенцией. Он не был уверен, что в том есть большая необходимость, но эти действия были частью ритуального обряда и не меньшим стимулом, чем сама охота.Из другого мешка, поярче, похожего на хозяйственную сумку, он вытащил заржавленную жестяную коробочку с дождевыми червями. Двух червей приклеил хвостиками к пню — так, чтобы они извивались и легче было их заметить; остальных распределил по веткам можжевелового куста. Потом закрыл крышку и почистил поверхность указательным пальцем. Потерев указательный палец о большой, почувствовал их липкость. Вытер пальцы о пиджак, понюхал: никакого запаха. Вновь убрал коробочку в мешок и достал оттуда ломоть черствого хлеба. Раскрошил и посыпал землю вокруг. Наконец с довольным видом огляделся, подхватил рюкзак с капканами для зайцев и мышей-полевок и закинул его за спину вместе с цветным мешком и ружьем, после чего направился к густому кустарнику метрах в пятнадцати от своей ловушки. Отличный наблюдательный пункт. Там он замаскируется.Для охоты, конечно, было бы продуктивнее усеять весь лес такими ловушками, но тогда он не сможет наблюдать панику пойманного зверька. А ведь главное наслаждение в присутствии, в этой мысли: «Вот оно. Сейчас все случится. И я здесь». Вот почему он предпочитал вернуться домой со скудной добычей и заняться ею самолично, соблюдая очередность, дабы увидеть и запомнить, как они себя вели, как реагировали, как пытались бежать, какой страх отражался в их глазах при его приближении. Как истинный драматург, он создавал общий сюжет, который потом расширялся с каждой мизансценой. Некоторые жертвы (чаще это были пичужки) умирали от разрыва сердца.Этих он не жаловал, поскольку они лишали его наслаждения и власти над их жизнью и смертью.Выйдя на опушку леса, он обернулся. Расстояние вычислено идеально. Острым ножом он проредил густоту ветвей и полукругом разложил их на земле меж двух высоких прямоствольных тополей. Аккуратно поставил на землю мешки, а ружье прислонил к гладкому стволу дерева. Затем проверил, чтобы солнце не попадало на металлические части: отблески могли испугать или насторожить добычу. Стянул куртку и сложил ее в несколько раз, чтобы помягче было сидеть, уселся и стал ждать.Капля клея попала ему на правую брючину. Отломив веточку, охотник стал постукивать себя по ноге. Попадая на клей, кора слегка прилипала к штанине, но он тут же отрывал ее. Ткань брюк тянулась за веткой, затем с едва слышным треском отлеплялась и вновь опадала на колено. Свои манипуляции он повторял до тех пор, пока клей не высох и не перестал его развлекать. Тогда он помассировал это место левым мизинцем. Тем, что осталось от левого мизинца. С тех пор, как ампутировали две фаланги, ему приходилось постоянно массировать обрубок, который часто и неприятно затекал, особенно от холода и влажности. Наконец человек протер глаза и с любопытством выглянул наружу сквозь листву.Это место он хорошо знал с детства. Шорох за спиной оторвал его от нахлынувших воспоминаний. Он обернулся.Поджарая охотничья собака, сделав стойку и раздувая ноздри, тянула к нему свою морду. Когда-то ему посчастливилось взять пса. Он назвал его Гомером, поскольку стеклянные глаза не удались, помутнели. Но одной собаки вполне достаточно для его коллекции: это слишком громоздкое животное. Он резко взмахнул рукой, и пес, залаяв, развернулся и умчался прочь. Спустя какое-то время вдали послышались шаги хозяина. Видимо, тот направлялся к реке по берегу канала. В тех местах водилось много зайцев, иной раз попадались и фазаны, привольно разгуливавшие среди корней в поисках сочных червячков. Извилистые корни, разрастаясь, загребали в свои прожорливые пасти гладкую речную гальку, образуя насыпи и небольшие плотины, бывшие в детстве его владениями. Он любил пересыпать камушки из ладони в ладонь, бросать их по воде, и они много раз подпрыгивали, прежде чем пойти ко дну, или метать остроконечные, смертельные снаряды в серых и зеленых ящериц, убивая их наповал. Он, единственный зритель, аплодировал жукам-оленям, ведущим жестокие бои в брачный сезон, когда те, грозно размахивая разветвленными усами, стремительно, со страшным треском таранили друг друга. В тщетной надежде, что к его одинокой маленькой тени рано или поздно присоединится другая, он склонялся над потерпевшим поражение, которого тут же облепляли муравьи и обгладывали подчистую, до белого скелета. Он подбирал эти останки, выкладывал на подоконнике своей комнаты или на столешнице и давал им имена, довольствуясь этой безмолвной компанией.Мощное колебание воздуха снова притянуло его взгляд к ловушке. Белая цапля — великолепный экземпляр — покружила немного в воздухе и опустилась на землю. Птица плавно поводила длинной изогнутой шеей. В это время года цапли показывались редко, так как охотники, разочарованные долгим бесплодным днем, частенько довольствовались и этой несъедобной добычей. Вот цапли и не рисковали покидать свои гнезда на верхушках тополей и лишь к вечеру слетали вниз за лягушкой или червячком.А эта цапля, видно, здорово проголодалась, поскольку начала шарить по земле длинным желтым клювом, подхватывая хлебные крошки. Чуть погодя она заметила на пне двух дождевых червей. Темные тонкие лапы, осторожно переступая, приближались к трухлявому пню. Птица еще раз огляделась и ухватила первого червяка. Тот удлинился едва ли не вдвое, с одной стороны растянутый птичьим клювом, с другой — удерживаемый прочным клеем. Когда цапля выпустила его, червяк скрутился, как пружина. Во взгляде птицы отразилось недоумение. Она сомкнула клюв на втором червячке, сперва потянула осторожно, поминутно оглядываясь, потом настойчивей. Червяк разорвался. Цапля застыла в неподвижности со свешивающимся из клюва на сторону обрывком; круглые глаза смотрели все настороженней. Сглотнув полчервяка, птица набросилась на вторую половину, но клей держал ее крепко. И тогда цапля раскинула крылья.Человек внимательно рассматривал длинные и прямые маховые перья: их легко сохранить в целости, но они слишком тяжелы, чтобы удержать положение, задуманное чучельником.Птица вспорхнула вверх и обрушилась на пень, видимо решив, что с лету подхватить добычу будет удобнее. Но едва приземлилась, клей намертво сковал ей лапы. Цапля испуганно задергалась, замахала крыльями.— Вперед, — приказал себе охотник и, выскочив из укрытия, бросился к добыче, понимая, что медлить нельзя.Объятая ужасом птица, удерживая равновесие на крыльях, отрывала от пня то одну, то другую ногу и тут же снова увязала в клее. Тонкая шея раздувалась от страшного, раздирающего горло клекота.Меньше метра отделяло чучельника от добычи, когда невероятным усилием могучих крыльев цапля оторвалась от пня и взмыла в воздух. Через мгновение она уже скрылась в густой кроне.Человек поглядел на обрывок червя и с яростью вдавил его в трухлявый пень сапогом. Контуры каблука отпечатались в клее.Метр. Один метр. Он видел, как от страха раздувается зад цапли, ощущал в воздухе запах ее экскрементов. А теперь от всего этого остались лишь половина червяка и серо-белое пятно помета на земле. Охотничий азарт уступил место слепой ярости. Он попытался взять себя в руки, восстановить дыхание. Рухнув ничком в еще влажную от росы траву, раскинул руки. Мшисто-грибной дух наполнил его легкие. Он окунул пальцы в траву, чувствуя, как мокрые песчинки забиваются под ногти. Так он лежал до тех пор, пока не успокоился. Наконец поднялся на ноги и пошел в свое укрытие. Взял куртку, вытащил из жестяной коробочки еще одного червяка и прилепил его к пню. Отпечатки ног цапли и его каблука постепенно затягивались. Он пощупал пальцем клей — еще липкий. Второй червяк был почти неподвижен. Охотник пошевелил его пальцем, и тот снова начал извиваться. Человека пробрала дрожь. Свитер был весь мокрый. Вернувшись в укрытие, он натянул куртку, но она тоже промокла, и ему пришлось терпеть ледяную дрожь.Ждать он умел. Ни разу еще не возвращался домой без добычи. И в это утро кто-нибудь да испустит дух у него в руках.Но гнев после недавнего происшествия еще не до конца унялся. И в укрытии разгорелся с новой силой. От него свело судорогой ноги. Он стал молотить по ним кулаками. Потом рывком вскочил. Надо подвигаться. Свое снаряжение он оставил в кустах и вышел на тропинку. Но, сделав несколько шагов, решил вернуться за ружьем. Дымное солнце лениво рассеивало свет по отсыревшему за ночь ландшафту.Он дошел до берега канала, питавшего рисовые поля и гидроэлектростанцию, и оглядел бетонные плотины. На потрескавшейся обвязке стояла и нюхала воздух крыса. Он прицелился в нее, готовясь спустить курок. Мишень доступная, но ведь свалится в воду. Он снова закинул ружье за спину. Крыса, лишь теперь заметив опасность, порскнула по обвязке, потеряла равновесие и бухнулась в канал. Немного проплыла, высунув нос из воды и оставляя за собой две небольшие параллельные волны на мутной глади канала. Охотник метнул в крысу камень, и та ушла под воду.Сапоги снова зашуршали по гальке. Тропа вдали расширялась, сворачивала направо к небольшому озерцу, вернее, лужице, окруженной камышом. Только теперь он заметил в грязи следы шин. Должно быть, очередной ленивый охотник. Возле этой лужи он нередко видел припаркованные машины. Дальше уже не проедешь: заросшая травой тропинка истончалась и ныряла в воду. Ускорив шаг, он через некоторое время утвердился в своей догадке: на лужайке стояла синяя малолитражка с заржавленными крыльями и живописно помятой дверцей. Он с любопытством осмотрел ее. Что-то не то было в этой машине. Ни на ковриках, ни на педалях, ни на старой, усеянной шерстью тряпке сзади, предназначенной, разумеется, для собаки, грязи не было. К тому же — что самое странное — на заднее сиденье брошена женская сумка. Приложив к глазам руки наподобие лошадиных шор, он заглянул внутрь сквозь бликующее стекло. Сумка черная, узорчатой кожи с латунной застежкой и короткой ручкой. С такой сумкой можно выйти в город, не боясь запачкать, и помещаются туда в лучшем случае косметика и кошелек. А за городом она едва ли может пригодиться. И потом, женщины не любят охоту. Женщину здесь редко встретишь, особенно в такой час. Хотя сиденье отодвинуто слишком далеко от руля. Если это не великанша, за рулем сидел мужчина. Молодой, судя по стереомагнитоле, неосмотрительно оставленной в гнезде, и множеству дисков, в беспорядке впихнутых в открытый «бардачок». К тому же родной рычаг переключения владелец поменял на шикарный, как на спортивных машинах. Присмотревшись хорошенько, охотник заметил в углу на заднем сиденье открытый бархатный футляр с прорезью для кольца внутри. Крышку футляра ему было трудно разглядеть, но по нескольким золоченым буквам он понял, что футляр — из ювелирной лавки ближнего городка. Рядом с футляром белела визитная карточка и грубо вырезанное из картона красное сердечко. На нем ручкой написана дата — нынешнее воскресенье. Он обошел малолитражку кругом, сменив пункт наблюдения. В отделении на дверце углядел пачку презервативов. Через приоткрытое окошко понюхал воздух в салоне. Пахло табаком и женскими духами. Табак, скорее всего, сигарный, что подтвердила пепельница, в которой не было окурков, а пепел был более плотный, чем от сигарет. Духи он опознать не смог — сладковатый, фруктовый аромат, с легкой примесью ванили и туберозы. Впрочем, запах духов явно задавлен запахом никотина. Тут его внимание привлек какой-то проблеск возле ручника. В позолоченном рифленом цилиндрике отражался луч солнца — губная помада.И в эту помаду, вернее, в то, что она ему навеяла, человек погрузился целиком. Ему представились женские губы, алые, блестящие, четко очерченные косметическим средством. Он вообразил, как другие губы прижимаются к ним. От этого прикосновения помада размазывается, выходит из берегов, тает, растворяясь в мужской слюне… Да, это мужчина, но он ему не интересен… а с ним женщина… со страстной поволокой в глазах… подбородок вымазан неестественной алой краской. Мужчина высвобождается из объятий и проводит пальцем по ее губам. Власть. Презрение. Влечение. Размазанная помада вокруг рта. Глаза женщины полузакрыты, как у слегка наклоненной куклы. Искривленный рот кажется кровавой раной.Человек резко выпрямился. Стиснул челюсти. Прищуренные глаза наполнились слезами, послышался тихий скрежет зубов.— Нет, — прошептал он. — Нет.И со всей силы двинул ногой по вмятине на дверце. Грохот нестерпимо ударил по ушам, и охотник бросился бежать. Укрылся в камышах, окружавших озерцо. Рука судорожно сжала ружье. Прерывистое женское дыханье терзало ему барабанные перепонки. Он уронил ружье, зажал уши ладонями, хотя и понимал, что это бессмысленно: развратное дыханье исходило из самых грязных глубин нутра.Но, к его удивлению, всхлипы стихли.И тут же включился разум. Все чувства охотника обострились. Насторожившись, он свел шумы к минимуму. И стал вслушиваться. Дыхание вновь зашелестело, порой перемежаясь пронзительными стонами, без предупреждения выплеснутыми в воздух и тут же стихающими до приглушенного вздоха. Напрягши слух, он различил другой стон, почти что вой, глухой, вязкий. Съежившись в своем укрытии, он попытался определить направление звуков. Кажется, они доносились справа. Надо повернуться. Он медленно и осторожно повернулся и раздвинул камыши. За ними обнаружились доски — мостик, переброшенный через лужицу. Еще дальше он, вытянув шею, увидел, что доски упираются в два крепких столба, уходящих в воду. В воздухе болтались полусгнившие веревки. Такого сооружения он раньше не видел. Взгляд задержался на каком-то ярком пятне. Край одеяла или пледа. Ничего больше не видно. Да, скорее плед с шотландским клетчатым рисунком. Зеленый. Вот из-под него и доносятся стоны. Чтобы картина стала полной, ему надо выдвинуться вперед и переместиться вправо. Он поднял ружье и, стараясь не наделать шума, подхлестываемый неудержимым любопытством, стал прокладывать себе путь сквозь заросли. Мохнатые соцветия покачивались в такт его продвижению. С каждым шагом азарт и решимость нарастали.Неосмотрительная парочка, подумал он. Не прекратили своего похабного занятия, даже когда он ударил по дверце машины. Берег вдруг резко оборвался, и охотник шмякнулся лицом в тину. Кряхтя поднялся, весь перемазанный и порядком струхнувший.Любовники, ошалев, глядели на него.Охотник, верно, бросился бы бежать, если б на той стороне помоста из камышей не выглянуло еще одно лицо с седыми, редкими волосенками, прилипшими ко лбу. Правой рукой зритель вцепился в молнию брюк. В этом жалком старике охотник увидел свое отражение. И услышал голос из прошлого, властный, пугающий.Сжимая ружье, он прошел по стоячей воде, не спеша поднялся на мостик и очутился в нескольких метрах от парочки.Парень при его приближении вскочил, брюки сползли до колен, рубашка и свитер задрались до подмышек. Взору незваного гостя предстала белая беззащитная плоть. Женщина, вся голая, прижалась к любовнику, прикрывая лобок.Подойдя совсем близко, охотник открыл огонь.Пуля, просвистев в воздухе, раскрыла розой грудь женщины и вонзилась в живот парню. Выстрел отбросил его далеко назад. Женщина визжала, обеими руками прижимая к себе отстреленный кусок мяса.Охотник прошел мимо, даже не взглянув на нее.Окаменев от ужаса, старик осознал, что ружье нацелено в него. Когда он догадался бежать, было уже поздно. Пуля опрокинула его наземь, ударив в бедро. Не успел он подняться, как охотник вытащил два новых патрона из кармана куртки и перезарядил ружье.Женщина все вопила и пыталась приставить на место грудь, вертясь из стороны в сторону, как перед зеркалом.Охотник настиг старика, из последних сил пытавшегося отползти, и ногой перевернул его. Высохшая, пергаментная рука все еще впивалась в ткань брюк вокруг молнии. Охотник приставил к ней ствол и спустил курок. От отдачи сам чуть не потерял равновесие. Старик вздернул культю и затих. Струя крови ударила ему в лицо, залив глаза. Молнии больше не было; на ее месте образовался бурлящий кратер.Вторая пуля попала ему прямо в сердце.Тогда охотник повернулся к женщине, которая продолжала вопить.Шаткий помост был залит кровью. Охотник положил ружье, вытащил нож, вырезал из шотландского пледа полосу и заткнул ею рану. Затем приподнял грудь, большую, мягкую, пристроил лоскут изуродованной плоти на место, отрезал еще одну полоску и, обмотав грудь, завязал узлом на спине. Она была даже не женщина, а совсем девчонка, от силы лет восемнадцать. Пухлые губы. Подбородок вымазан помадой. Кровь выплескивалась из груди в заданном сердцем ритме, змеилась по животу и терялась средь лобковых зарослей, таких же белокурых, как волосы на голове. Он прижал ее к себе, и она мало-помалу затихла. Вокруг воцарилась странная тишина.Совсем успокоив девчонку, он раскроил ей череп прикладом ружья.На обратном пути, отчищая грязь и кровь, он забыл о своем снаряжении, а не то увидел бы великолепного махаона, по недомыслию опустившегося на ясеневый пень, намазанный клеем. Собака, остановившись неподалеку, с любопытством разглядывала трепещущие желтые с прожилками крылья. При каждом хлопке открывались ярко-красные глазки. Собака склоняла голову то на одну, то на другую сторону и подвывала. Потом поскребла по пню лапой, приглашая махаона поиграть.Со стороны рисовых полей донесся свист хозяина.Собака чуть помедлила и бросилась бежать, забыв о бабочке, которой все же удалось вспорхнуть в воздух.Во второй раз за этот день его ловушка не сработала.
Глава 2Без четверти шесть запыхтела кофеварка. Джакомо Амальди убавил огонь — пусть темная, тягучая жидкость медленно поднимается по металлической трубочке, наполняя кухню благословенным ароматом. Кофейное бормотанье стихло. Амальди выключил газ и налил себе кофе в большую чашку. Подсластил, плеснул молока. Потом раздвинул на окне выцветшие, посеревшие занавески. Первый глоток сделал с закрытыми глазами. В горле разлилась приятная теплота. Тогда он открыл глаза неопределенного цвета — что-то между золотисто-желтым и темным, бархатисто-чайным. Разрез глаз удлиненный, как будто с прищуром. Глаза слишком чувствительные к свету, зато хорошо видящие во тьме. Кошачьи глаза.Город за окном был еще не виден, но в воздухе уже ощущалась капризная нервозность понедельника. Редкие прохожие, то и дело поглядывая на часы, поднимались по белой лестнице меж двух садиков. Подходили к конной статуе, оглядывались кругом, на миг разворачивали свернутую в трубку газету, пробегали глазами по заголовкам и, фыркнув, двигались дальше. Но улица пока была неподвижна. Скоро ее огласят автомобильные гудки, вибрация моторов, людская ругань.Знакомый грохот мусоровоза что-то запаздывал. Ну да, первый день бастуют мусорщики. Муниципальные служащие объявили войну мэру и асессорам.Джакомо Амальди не вникал в суть конфликта. Столь же мало его интересовал новый дом в престижном районе, за который ему еще выплачивать и выплачивать; хорошо хоть, налоги скостили как госслужащему. Квартиру он выбрал и купил по инерции, а может — как ему стало ясно, когда он обустроился, — чтобы выполнить обещание. Давнее и уже бессмысленное. Дом был хорош: высокие потолки, широкие окна, из которых, несмотря на ремонт, сильно сквозило, толстые стены, отгородившие его от соседей и внешнего шума, массивные дубовые двери, косяки с инкрустацией. Квартира слишком велика для одного. Спальня, столовая, просторная кухня, гостиная, кабинет, две ванные. В одну, которая была гораздо лучше оборудована, чем в том доме, где он вырос, Джакомо зашел всего один раз — когда осматривал квартиру перед покупкой.Собственно, выбрал он ее из-за обилия света. Поскольку много лет назад, когда был совсем еще молод, он пообещал кое-кому много света.Переезд занял у него несколько месяцев. Он как будто с мясом отрывал себя от убогой однокомнатной квартиры, где холил свое одиночество без малого пятнадцать лет. Но в конце концов знакомая дизайнер по интерьерам — тридцатилетняя дама с огненно-рыжими волосами и мощной грудью — вызвалась привести квартиру в пристойный вид. Сказала, что денег не возьмет. В гостиной еще шел ремонт, когда они очутились в одной постели. Начался один из множества кратких, неохотных романов — без страстей, без всплесков. Амальди стягивал брюки и зарывался в ее рот, в ее плоть меж потных от летней жары ягодиц, в ее объемные груди и в свое прошлое. Женщины его чувствовали — это было всегда — и не требовали того, чего он был не способен им дать. Потом роман закончился так же, как и начался, — без обид, без сожалений. А вместе с ним закончился и ремонт. Стены были окрашены в нежно-апельсиновый цвет, что независимо от времени суток создавало в квартире иллюзию заката. Два раскладных дивана были задрапированы тканью мягкого зеленого цвета, приглашавшего к отдыху. Из старой двери сеновала был вырезан низкий столик, на пол настелили безупречный ламинат, сверху положили китайский ковер, который, как заверила дизайнер, был выгодным приобретением и еще более выгодным капиталовложением. Стены скрылись под картинами, гравюрами и полками, сплошь уставленными книгами по искусству, романами и безделушками, но не дешевыми стекляшками, а подлинным антиквариатом. Среди них была статуэтка негра в ливрее, который с улыбкой протягивал руку, куда во время оно добрые сограждане клали монетки, и, если нажать на невидимый рычажок, лакей сжимал кулак и, не переставая улыбаться, прятал подаяние в карман, якобы для несчастных черных рабов. Антикварными было и помятое медное переговорное устройство, принадлежавшее бог весть какой трансатлантической компании, и рыбьи скелеты, и странные хоботные животные, напоминавшие увеличенных поросят святого Антония, и немыслимые водные растения — предки то ли анемонов, то ли каракатиц, и две вырезанные из дерева конские головы, прежде украшавшие какую-то экзотическую колонну, и древние аптечные склянки, и прочая ерундистика, которую Амальди не удостаивал и взглядом. В остальном же квартира была пуста. Конец романа поставил точку под украшением интерьера. Правда, в спальне имелись кровать, тумбочка, на которую Амальди поставил будильник, и кресло, куда сваливал одежду. В кабинете был гардероб, где кучей громоздились майки, носки, мятые костюмы и ботинки. В столовой — ничего, если не считать двух так и не распечатанных, покрытых пылью коробок; на кухне два стула и стол, за которым хозяин ел и работал. В гостиной с потолка свисала стильная люстра из кованого железа и стекла, а по углам располагалась высокотехнологичная подсветка; в прочих помещениях голыми лампочками освещались начерно оштукатуренные стены: маляры так и не дождались, когда хозяин остановится на каком-либо цвете. Амальди редко выходил в гостиную, а уж на удобные диваны и вовсе не садился. Двустворчатая дверь с панелями матового стекла почти все время оставалась закрытой.Единственное, что Амальди сделал по собственной инициативе, так это повесил на кухне страшенные выцветшие занавески в мелкий цветочек. После смерти родителей он с этими нейлоновыми занавесками не расставался — все-таки единственное воспоминание о детстве. Он хорошо помнил, как отец однажды вернулся домой и повесил эти занавески в их с матерью спальне — чтоб соседи не подсматривали. А еще ему в память запал отцовский фокус: отец поднес волосатую руку к краю занавески, и густые черные волосы вдруг встали дыбом, из них едва искры не посыпались. Вот такое синтетическое чудо.— Прислушайся, — сказал ему отец, — от них треск идет, как из плохо настроенного радио.Вспомнив об этом, Амальди ласково коснулся занавески рукой.Затем допил свой кофе, быстро принял душ, оделся и вышел. Кивнул привратнице и спустился по гранитным ступеням на круглую площадь с фонтаном. Мазнул взглядом по зданию муниципального театра и свернул направо. Длинный портик еще не был забит машинами, на что Амальди и рассчитывал. Он чуть замедлил шаг, проходя мимо старинного бара, куда захаживал еще король, а потом и президенты, и дошел до развалин оперного театра, разбомбленного в войну — у городских властей так руки и не дошли его отреставрировать. Затем прошагал по улице мимо отеля, где обычно останавливались актеры и музыканты, и вышел на бульвар, плавно спускавшийся к морю. Слева от него по склизким, оббитым ступенькам можно спуститься в старые, нищие кварталы. Амальди скривил губы в подобии улыбки. Единственная неизбывная черта старого города — это лень, сказал он себе. Как знамя. Кошки, собаки, мужчины, женщины вечно чем-нибудь заняты, но делают все, как во сне. Равно как и волны в гавани, пенные, зажатые бетонными причалами, вроде и бурлят, но как-то неохотно. Амальди сам вырос в бедном доме близ гавани. Запах гниющей рыбы из мусорных ящиков смешивался с вонью кошачьей мочи, нефтяной гари, бензина. Вся эта адская смесь тем не менее не могла побить запаха моря. Отец, возвращаясь домой к вечеру, приносил в дом и запах, и вонь. Они прилипали к его бесформенной робе, забивались в пропитанные потом морщины, в складки кожи, под мощные лопатки.Патрульная машина коротко посигналила Амальди.— Вас подбросить? — спросил один из двоих молоденьких полицейских.Амальди отрицательно махнул рукой.— Мы с дежурства, спать, — сообщил второй.Опустив голову, Амальди пошел дальше по городу, как будто унося с собой все, что знал о нем, все испытанные чувства, и ничем не желая поделиться с ближним.Тридцать семь лет. Старший инспектор полиции, и наверняка пойдет дальше. Чиновники не раз пытались встать с ним на дружескую ногу, предвкушая пользу такой дружбы, но он был непреклонен, никому не доверялся и умел обходить подводные камни бюрократии и политики. Со всеми поддерживал ровные, душевные отношения, не давая им стать задушевными.Он поглядел на часы: половина седьмого. Еще десять минут, и он преодолеет отрезок пути до участка и до казенного стола, положенного старшему инспектору. Он часто тщетно клялся себе избавиться от устоявшихся привычек, ибо они мешают его миссии. Когда что-то входит в привычку, правда жизни становится все более размытой и ты погружаешься в непролазную трясину. Но мечтать о том, чтобы обойти эту трясину, наивно, поскольку она всюду — на полу и на тротуаре, дома и на службе. И даже в море. В тридцать семь лет он вдруг почувствовал страшную усталость. Ноги подкашивались, будто он долго, выбиваясь из сил, бежал за чем-то, что рядом, у него под рукой, а не ухватишь. Как запах моря в гавани, словно бы сохранившийся лишь для создания у бедняков из старого города иллюзии прибрежной жизни, хотя все вокруг мерзость, трясина, от которой будто невзначай пахнёт соленой волной, и ты еще острее ощутишь горечь утраты. Устав бежать, он впервые оглянулся и понял, что попал в незнакомые места, заблудился и не может вернуться к прежней жизни. Есть лишь одна надежда. Его миссия. Неопределимая, как запах моря.Он вырос на грязной улице старого города, пристанище воров и проституток, грузчиков и добрых домохозяек, там, где добро и зло, справедливость и обман сожительствовали в убогих стенах, бесстрастно созерцающих противоречивую натуру своих обитателей и с одинаковым равнодушием защищающих одних от дождя и ветра, других от кредиторов и полиции. В этом нищем и сером мирке, который солнце обогревало разве что в полдень, когда, стоя в зените, умудрялось пробиться сквозь нагромождение ветхих строений, Амальди с первого взгляда влюбился в белокурую девочку, такую чистую, такую сияющую… А повзрослев, она обрела еще более властную красоту: безупречный овал лица без всякой косметики, темная родинка за правым ухом, синие глаза в обрамлении черных ресниц и единственная легко определимая черта, донельзя возбуждавшая его, — тонкая талия, совсем непригодная для деторождения, зато позволявшая ей двигаться с такой невыразимой грацией в толпе дородных матрон, которые, встречаясь одна с другой на припортовых улочках, бочком протискивали друг мимо друга свои могучие бедра. А еще грудь — главное из ее достоинств. Большая, но не слишком, упругая, но не каменная, мягкая, но не рыхлая, высокая, но не вздернутая кверху, будто на нитке подвешена. Грудь, опровергавшая закон всемирного тяготения радостным подскоком — по любой причине: и от приятного известия, и при виде аппетитного блюда. Еще в детстве Амальди решил убежать с нею в светлый дом, завоевать право вырваться на просторные, обдуваемые свежим ветром, обсаженные деревьями улицы. Только ради нее дал он себе такое обещание.Вот здесь на тротуаре трещина, которую он хорошо знает; после нее через несколько метров ему сворачивать направо, пересекать бульвар и подниматься вверх по короткой тупиковой улочке. Там его гнездо, его контора, его окно в мир. Логичней было бы пойти по правой стороне, чтобы два раза не переходить дорогу. Он чувствовал, как улица, словно глубокий ров, слишком уж решительно отделяла его от воображаемой границы старого города, и потому предпочитал держаться левой стороны, чтобы пройти по этой границе. По сути, граница не определялась резкой переменой архитектурного обличья, а исходила скорее из людского отношения к ней. Он подметил, что люди, выходя из старого города, лишь поставив ногу на тротуар, на миг останавливались, порой даже одним движением ладони отряхивали одежду или обшлага брюк и с преувеличенным шумом переводили дыхание, как после долгого апноэ.[1] И так было с жителями старого и нового города, с богатыми и бедными — со всеми.Амальди нажал кнопку домофона. Сонный полицейский в приемной окинул рассеянным взглядом лицо старшего инспектора на экране, подсвеченное зеленоватым светом автоматически загорающейся лампочки, открыл внешний замок, дождался, когда он защелкнется, и отворил бронированную дверь. Амальди не глядя поднял руку и прошел мимо. Дежурный не потрудился ответить: какой смысл здороваться с тем, кто тебя не видит?Под стон никогда не смазываемых дверей лифта инспектор оглядел себя в зеркале. Изрезанный морщинами лоб, белесые брови, почти сросшиеся у переносицы, тонкие, но вечно раздутые ноздри, впалые щеки под выдающимися скулами, уголки рта опущены вниз. Попробовал улыбнуться, чтобы немного разгладить морщины, и показался себе похожим на марионетку со стеклянными глазами. И отвернулся от своего отражения. Он слишком хорошо знал эту маску, эту жесткую гримасу; такая же была у него и в детстве, когда он, засунув руки в карманы, шастал по закоулкам старого города. Эта застывшая на лице мрачная решимость означает, что парень не завянет, пробьется в жизни, как говорили грузчики в порту, когда он приносил отцу обед. Так оно и вышло, ему еще есть куда расти.Звякнул колокольчик: шестой этаж. Лифт с легким толчком остановился, раздвинулись двери, и Амальди вступил в спертую от табачного дыма атмосферу ночного дежурства. В мусорной корзине слева от лифта сразу же заметил торчащий уголок журнала. Засунув руку в прорезь, вытащил его. Порнография, конечно. Раскрыв журнал наугад, увидел молодую женщину с целлюлитными бедрами и остроконечными грудями, в одном кухонном переднике. Она лукаво прихватила зубами огурец, принимая письмо от почтальона. На следующей странице этот же огурец торчал у нее из промежности, а почтальон со спущенными штанами жадно уплетал блюдо макарон, в то время как женщина присосалась к его вздыбленному члену. Далее на развороте красовались две фотографии: на первой еще один мужчина, по всей вероятности муж, глядел, как почтальон поливает спермой волосы жены, а та трет себе грудь пропитанным эротическими ароматами огурцом; а на второй почтальон засадил вновь воскресший член в зад мужу, а довольная жена приканчивает макароны, недоеденные ее случайным любовником.— Просвещаешься?Амальди не вздрогнул, как сделал бы всякий на его месте, и не почувствовал себя пристыженным, как всякий интеллигентный человек, застигнутый за постыдным занятием; ему и в голову не пришло спрятать журнал за спину.— Привет, Никола, — спокойно отозвался он. — Не хочешь салат себе сделать? — И показал сотруднику фото с огурцом.Тот хохотнул.Этого сорокадевятилетнего помощника Амальди звали Никола Фрезе. Низенький, коренастый, он очень не любил разговаривать, стоя рядом с такими высокими типами, как его начальник. Если поблизости не оказывалось стула, он всегда находил предлог закруглить разговор и ретироваться. Потому его редко видели на официальных церемониях, когда все начальство выстраивалось в ряд перед репортерами.— Дела у меня, — бросил он и устремился по коридору. — Если понадоблюсь — я в архиве. Неужели, кроме нас двоих, никто здесь не работает?Амальди наблюдал, как он удаляется, с достоинством выпятив грудь и едва ли не на пуантах. Странно было видеть, как этот плотный коротышка шествует балетным шагом. Впрочем, нелепого впечатления он не производил. Инспектор немного повертел в руках журнал и опустил его обратно в корзину.Его кабинет был открыт, но спертый запах не выветрился. Он закрыл дверь и распахнул одну створку окна. Холодный и влажный воздух стал смешиваться с дымом. Постепенно вонь порта и выхлопных газов брала верх над никотином. «Слабое утешение», — сказал он себе. Но для него это дело привычное — утешиться чем придется и жить дальше.На видном месте посреди стола, в окружении писем (скорее всего, жители уже начали писать бесполезные жалобы на забастовку мусорщиков) он увидел факс с наклейкой и надписью красным маркером «СРОЧНО».Первая строка, набранная жирным шрифтом, гласила «ПРОСЬБА ОКАЗАТЬ СОДЕЙСТВИЕ». Микроскопические буковки второй строки содержали наименование просителя. Факс поступил из ближнего провинциального городка, находившегося вне его юрисдикции.Рядом с факсом на желтом листке его почерком было написано имя недавно обратившейся к нему девушки. Девушка с большими грудями, длинными стройными ногами и нежными руками, которые дрожали, когда она подписывала свое заявление. Серые глаза пронизывали его насквозь, не затрагивая душу. Что-то в этих глазах вызвало в нем желание открыться и впустить ее сострадание внутрь. Но лишь на миг. Потом он вновь стал самим собой.— В окрестностях обнаружены три трупа, — начал он читать вслух, поднеся к глазам факс. — Двое мужчин убиты из огнестрельного оружия… и женщина… — Тут Амальди понизил голос. — Грудь… — у него перехватило дыхание, — … изуродована и… — Он отложил листок и прикрыл глаза.Знакомое чувство, нечто среднее между страхом и возбуждением. Он продолжил читать, уже про себя. В рапорте приводилось краткое описание места тройного убийства, происшедшего накануне, в воскресенье, тип оружия и примерное время смерти. Трупы опознаны: жених и невеста из близлежащей деревни и похотливый старик, не раз привлекавшийся за непристойные действия. В конце рапорта приписка дипломатичным слогом ответственного комиссара: он просил содействия всех соседних округов в радиусе пятидесяти километров. Простая формальность, и не более того. На первом этапе расследования обычно стучатся во все двери. Амальди быстро подсчитал в уме. Сейчас по меньшей мере десять начальников в окрестных округах прочли послание и отправили его в корзину для бумаг. Скорее всего, тот, кто проводит расследование, ничего другого и не ждет.Амальди машинально отряхнул отворот пиджака. Потом сложил бумагу и оставил ее на столе. Не выбросил. После чего снял трубку внутреннего телефона и набрал номер. Подождал. Никакого отклика. И лишь тогда вспомнил, что Фрезе в архиве. Снова набрал номер. Дождался ответа и сказал в трубку:— Зайди ко мне.Несколько секунд спустя послышался торопливый стук костяшек в дверь, и в кабинет вошел Фрезе. Он не стал ждать приглашения садиться, а сразу плюхнулся в вертящееся кресло перед столом.— Читал? — спросил инспектор, показывая ему факс.— Да, — кивнул Фрезе. — Ты ведь знаешь, какой зануда и педант этот Яфиско. Ксерокопию мне сделал. Но я свою копию уже спровадил в мусор… Кстати, нам бы надо на какое-то время придумать эвфемизмы для слов «мусор» и «помойка».— Не говори, — вздохнул Амальди. — Вот, полюбуйся. — И он указал на кипу протестующих писем.Фрезе хмыкнул.— Что, весело тебе?— Ретивые граждане призывают на помощь кавалерию?— Ну да. И это только начало.— Нам эта забастовка боком выйдет.— Будем надеяться, что нет.— Будем, — скептически отозвался помощник, — а она все равно выйдет боком.— Давай не будем суетиться, пока не вышла.— И впрямь. Так зачем звал?Фрезе вскочил, сгреб со стола пачку писем и засунул в корзину, придавив сверху ногой.— Что думаешь про факс? — спросил Амальди.— Ничего не думаю. Вернее, думаю, что не наша это забота. У нас своих по горло. И ради бога, забудь ты свой… — Он запнулся и побагровел (завестись ему ничего не стоило).— …пунктик? — закончил за него Амальди.— Пошел ты, Джакомо! Я все понимаю, но нельзя же…— Все, хватит. Больше ни слова. — Амальди не заводился никогда, он неизменно оставался холоден как лед, но не любил, когда ему что-то повторяли дважды.Фрезе снова уселся.Инспектор молчал. Фрезе не был его другом. Разговоры их исчерпывались работой, они никогда не проводили вместе вечера и никогда не обсуждали личную жизнь. Но личная жизнь Фрезе была ему хорошо известна. Он носил эту жизнь на груди, ею провонял весь участок. Вонь скорее душевного, нежели телесного свойства, вонь от неряшливого, сидячего образа жизни, внутренняя вонь, которую не вытравить постоянными кутежами, поскольку они тоже стали частью этого застоя. Запахи пота, грязи, жира и дыма, которые наслаиваются друг на друга и по отдельности неразличимы, но вместе обволакивают и пачкают все твое существо.— Послушай, — начал Фрезе, меняя тему, — ты ведь местный. Помнишь пожар в сиротском приюте?— В каком приюте?Амальди прищурился. Ему трудно было сосредоточиться, отвлечься от скопища мыслей, нахлынувших на него прямо с утра. Он понимал, что подумали люди, нашедшие женщину, о которой сообщалось в факсе. Он все помнил. Тело, как мешок…— В каком приюте? — встряхнулся он.— В муниципальном приюте, в том, что сгорел много лет назад… Да неужто не помнишь? Приют-то у нас один.— Ну да, — кивнул Амальди. — Муниципальный приют. Тот, что сгорел.— Тот самый.— Да, помню.Если Фрезе ему не друг, кого можно считать его другом? Где его друзья? Объясняя Фрезе, что никак не может помнить пожар, потому что тогда только родился, хотя слышал про него, поскольку много лет у всех на устах были обугленные трупы сирот, монахиня, что как из пушки вылетела из окна третьего этажа и, уже мертвая, корчилась на тротуаре в языках пламени, словно святая или ведьма на костре, — втолковывая все это Фрезе, Амальди продолжал думать о своих друзьях. Старых, из порта, которых навещал время от времени. Сослуживцы отца, грузчики, что и без грузов уж давно еле ноги волочат. Но и тех нельзя назвать его друзьями. Он уходил от них в таком же угнетенном состоянии, как и перед приходом.— …Ну, это поверхностное впечатление, — продолжал Фрезе. — Я завел об этом речь просто так, думаю, вдруг ты помнишь некоторые любопытные подробности.— Нет.— Ладно… Если что всплывет, я дам тебе знать, идет?— Идет.— Но чтобы положить страховой договор под сукно, мне нужна твоя подпись.— Какой страховой договор?— Джакомо, о чем ты думаешь? — изумился Фрезе.— Ни о чем. Какой страховой договор?Фрезе несколько секунд сверлил его глазами, пытаясь проникнуть за ледяную оболочку. Да, у него миссия. За глаза его даже прозвали Крестоносцем. Но в этой глыбе льда движений души не разглядишь. Никто не знал, что на уме у блестящего инспектора Амальди, и никто не решался подойти к нему поближе. Поговаривали, что именно эта холодность — причина всех его успехов. Но Фрезе был уверен, что рано или поздно лед треснет.— Прогорела страховая компания, содержавшая приют, — начал объяснять он. — Уже эта, новая. Документация о банкротстве в двух экземплярах приложена к делу о приюте. И поскольку при пожаре были жертвы, дело передали нам, а не в муниципалитет. Но было это лет тридцать пять назад. Я понятно излагаю?Амальди кивнул.— Вот мне и нужна твоя подпись, поскольку дело…— Какое дело?— Ну, не дело, не цепляйся к словам. Страховой договор, я хотел сказать. Его передали тебе.— Зачем?— Откуда мне знать? Кому-то надо было его передать? Бюрократия. Вот он и попал к тебе, а не к кому-либо иному.— Ладно. Что дальше?— Все. Тебе надо подписать, чтоб сдать его в архив.— А ты тут при чем? Почему мне архивариус не принес его на подпись?— Он приходил, но не застал тебя на месте и стал мне плешь проедать. Но если хочешь сам с ним пообщаться — пожалуйста. Ты знаешь, где у нас архив.— Никола, хватит антраша передо мной выделывать. Я должен просто подписать или что-нибудь еще?— Не знаю, есть ли там что еще… — Фрезе не любил сразу переходить к сути дела.Ему все театр, подумал Амальди, всю пьесу должен прочесть, пока не дойдет до финала. Пространные рассуждения, не связанные меж собой фразы, которые как бы внезапно обрывают логическую нить и призваны нагнетать напряжение. Загадки, экивоки, больше напоминающие финансовые выкладки, нежели разговор двух нормальных людей. Амальди не любил лирических отступлений, он привык сразу переходить к фактам и разделываться с ними как можно быстрее, дабы не увязнуть в словесной трясине, и все же невольно восхищался стилем Фрезе. Была в нем этакая плутовская оригинальность, порой фальшивая, но весьма своеобычная. А неординарные личности импонировали Амальди. Ведь именно благодаря своему уму и неординарности — качествам, которые он больше всего ценил в ближнем, — удалось ему выбраться из гетто старого города. Благодаря этим качествам он пробил себе дорогу, хотя и шишек на этом пути ему досталось больше, чем многим коллегам и подчиненным.— Ну так что?Фрезе дернул себя за пук черных наэлектризованных волос, торчавший из одной ноздри.— Обрезаешь, обрезаешь, а они еще больше кустятся.Амальди беспомощно тряхнул головой.— А если выдрать? Не пробовал?— Нет. Не пробовал.— Попробуй, потом расскажешь. Ну так что?— Ну так вот, вроде бы документов не хватает. На папке список без расшифровки: номер один, номер два и так далее… Но первого, к примеру, нет. Однако не написано, что в нем — показания, акт о закрытии дела или свидетельство о смерти… Понятно? Документы под номерами один, восемь, шестнадцать, семнадцать и восемнадцать в папке отсутствуют. Пяти документов не хватает.— И все? — нетерпеливо перебил Амальди.— Говорю же — не знаю, все или нет. Если что всплывет, я тебе доложу.— Что должно всплыть?— А я знаю? — Фрезе широко развел руками, открыв под мышками застарелые пятна пота. — Я только подумал: не дело это, когда не хватает документов. Вот и все.— Документов тридцатипятилетней давности?Наступила тишина. Обоим больше нечего было сказать. Да и к тому, что было сказано, Амальди не больно прислушивался.— И то, — изрек Фрезе.— И то, — подхватил Амальди, с легкой завистью подумав о подчиненном, чье шутовство на грани мошенничества нередко срывает бурные аплодисменты всей труппы. Мелкие услуги, сделки, поблажки торговцам, предпринимателям, стукачам. В общем, ничего противозаконного. Однако благодаря всему этому Фрезе каждый вечер приглашен на очередную пирушку, всюду встречен улыбками, и даже по рации ему анекдоты рассказывают. Чего с ним, Амальди, не случается никогда.Фрезе опять начал подниматься.— Ах да, забыл!— Что?— Ты знаешь Айяччио?— Кого?— Айяччио. Нашего агента.— Из новых, что ли?— Да нет, из старых.— Не знаю. В лицо, может быть… А что?— В больнице лежит. Рак. Притом неоперабельный, и это в пятьдесят два-то года. — Он уставился на Амальди, как будто начальник был в состоянии дальше развивать эту тему, но, видя, что тот молчит, продолжил: — Надо бы комиссару его навестить, но ему недосуг, и он меня попросил перепоручить эту скорбную миссию тебе.— Мне? — Амальди не утерпел и вскочил на ноги.— Да, да, тебе… Визит милосердия… печальный долг… Надо бедняге дать понять, что мы все одна семья… Утешить его как-то. Я передал, а ты поступай как знаешь, — заключил Фрезе и в мгновение ока выскользнул за дверь.Оставшись один, Амальди подошел к окну. Холодно. Не пойдет он навещать умирающего, которого в глаза не видел. Как можно ему такое поручить? Он рассеянно обвел взглядом внешний мир. Магазины уже подняли жалюзи, покупатели так и снуют туда-сюда. Перед главным входом маячит полицейский фургон, рядом современная караульная будка с пуленепробиваемыми стеклами. Возле нее стоят и болтают двое полицейских в бронежилетах, как положено по уставу. За домами напротив ничего не видно, но он знает, что там порт. Сердце города. Он повернулся к столу и снова взял в руки желтый листок, на котором написано имя девушки с большой грудью. На бланке заявления на неизвестных злоумышленников есть и ее адрес. Он отлично знал этот переулок в старом городе, и ему не составило труда вообразить ветхую, изъеденную мышами и сыростью калитку, которую она каждое утро изо всех сил толкает обеими руками, преодолевая сопротивление ржавых пружин. Этими нервными и тонкими ручками, которые так дрожали, когда она подписывала заявление, что его так и подмывало взять их в свои, унять дрожь, согреть.Он хотел было скомкать и выбросить листок в корзину, но удержался, сам не понимая почему. Вместо этого положил его в ящик, на самое дно, под груду бумаг — полежит да и забудется. И листок, и девушка.И принялся за работу. За свою миссию. Снял трубку и набрал номер другого участка. Чтобы разобрать его, пришлось поднести к самым глазам смазанный факс.Что-то в этом тройном убийстве касается его лично. И той причины, по которой он пошел служить в полицию.
Глава 3Внушительная светлая постройка, отделанная квадратными гранитными плитами, с широкими окнами, похожими скорее на больничные, чем на университетские, выросла перед ним, как это бывало каждый вторник. И лишь тогда профессору Авильдсену удалось выбросить из головы мрачные мысли по поводу забастовки мусорщиков, одолевавшие его всю дорогу от виллы до городского центра. Темно-зеленые контейнеры в кузовах машин были переполнены, напоминая вывихнутые, не закрывающиеся челюсти. Нестерпимо видеть город, брошенный на произвол судьбы, на бесстыдное зарастание отбросами. «Что-то дико непристойное есть в этих язвах», — сверлила мозг навязчивая мысль, и, додумав ее до конца, он опять возвращался к ней, не в силах найти выход из лабиринта.Но, поднимаясь по лестнице к группкам студентов, которые, сгрудившись на площадке, курили, обменивались телефонами, как будто перед расставанием навеки, профессор немного оживился.Он шел по хитросплетению пропыленных коридоров, слушая неясный гомон своего курса; шум становился все отчетливее по мере приближения к двустворчатой, исчерканной посланиями двери красного дерева, и профессор уже предвкушал момент, когда створки захлопнутся, как врата его царства, и оставят внешний мир снаружи. Что ему теперь до забастовки мусорщиков? Аудитория освобождала его не только от мусорных куч, но и от самого себя. Прежде чем преодолеть последнюю пядь, отделявшую его от блаженства, он глубоко вдохнул и открыл в улыбке белоснежные зубы. И затем вступил в святая святых. Толпа студентов понемногу угомонилась и стала рассаживаться.Курносый толстяк со свинячьими глазками и зубами грызуна затаил дыхание. Несколько минут назад, когда в аудитории еще никого не было, он начертал на некогда черной, а со временем выцветшей доске вереницу похабных слов. Они не были обращены к профессору. Его жертва сидела в первом ряду. Толстяк заметил смущение, с которым жертва бросила на него мимолетный взгляд. И, представляя себе ее мысли, почувствовал, как вмиг натянулась ткань трусов внизу живота.Студенты лукаво глядели на профессора, пока тот со своим кожаным кейсом взбирался на кафедру на фоне той похабной словесной вереницы. Веселый шумок пронесся по рядам амфитеатра. Профессор обернулся, подобрал с пола обломок мела и четким, разборчивым, почти детским почерком вывел на доске четыре еще более хлестких слова — по два на каждую створку доски. Потом отступил на шаг, как бы обозревая общую картину, и, удовлетворенно кивнув, обернулся к студентам с торжествующей улыбкой. Мел будто ненароком выскользнул у него из рук, но подошва безжалостно, с противным скрипом раздавила его, и улыбка потухла, канула в небытие вместе с погибшим мелом.— Ну что, — вымолвил он ледяным голосом, в котором не было ни грана спокойствия, — я выдержал экзамен? Умею я изъясняться на вашем языке?После минутного замешательства первые ряды начали подхихикивать, за ними потянулись остальные, чьи смешки напоминали чиханье с натугой заводящегося мотора. «Так оно и есть, — подумал профессор Авильдсен, — мотор. Единый не отлаженный механизм. Туманная область».Лишь одна девушка в первом ряду даже не улыбнулась.— А теперь нам предстоит выяснить, — продолжал профессор, — способны ли вы усвоить мой язык.Первая лекция курса антропологии. Пробный шар, призванный установить, настроено ли их сознание на предмет, который он преподает. Не на него самого, конечно. Он всегда держит нужную дистанцию. Никакой доверительности. Выделить кого-то одного из стада, признать его отличным от других, запомнить его биографические данные — нет, он никому не позволит задержаться в своей памяти. Все, чему он учит, что пророчит, должно вывести их из туманной области и оставить. А дальше пусть каждый идет своим путем. Один.Несмотря на полную погруженность в свои мысли, он подметил близорукий взгляд девушки в первом ряду. Он ее знает. У профессора Авильдсена отменная память на лица. Ей только-только стукнуло двадцать; пепельные волосы, распущенные по худеньким плечам, высокая, стройная, длинные ноги-ходули, быть может, чересчур длинные, недаром она то и дело закидывает одну на другую, закручивает их спиралью, что противоречит тезису о жестком строении костей. Руки тоже длинные, но не такие беспокойные. Они лежат на пластиковой столешнице, и лишь изредка одна невзначай, словно лаская, касается другой, скользит по прямой линии пальца, пробует на ощупь мягкие бугорки на ладони, как будто эти руки принадлежат разным людям, как будто одна — ее, девушки, а вторая — ее любовника. Профессор Авильдсен на мгновение задержал на ней взгляд, отметил мягкий изгиб спины, скользнул по груди, прикрытой свободной, чересчур свободной курткой. И вспомнил. Он видел ее в больнице, в сестринском халате, больше месяца назад.Затем обвел взглядом переполненную аудиторию. Пора начинать.Девушка в свою очередь ощутила горячий прилив крови к щекам, когда встретилась глазами с профессором, который ради нее на несколько секунд задержал лекцию. Неужели понял, что похабные слова на доске обращены к ней? И потому бросил вызов амфитеатру? Хотел показать ей, как надо бороться? Этот блестящий, настойчивый взгляд вывел ее из прострации, вернул к действительности. Она нажала клавишу диктофона, и пленка начала крутиться, впитывая голос антрополога. Она нацепила очки на прямой носик и еще больше сощурилась. Многие студентки были тайно влюблены в профессора Авильдсена, в его зеленые, блестящие глаза, похожие на двух скарабеев, в его яркие, всегда чуть приоткрытые, по-детски пухлые губы, в точеный орлиный нос, в редкую темно-рыжую бородку, составлявшую контраст с каштановыми волосами. Девиц можно понять. Ее тоже завораживал этот одухотворенный человек, бесспорно выделяющийся из толпы. Словно стоящий на пьедестале. Такой неприступный, такой непохожий на других университетских профессоров. Но она, в отличие от сокурсниц, понимала, что ее завораживает личность, а не человек.Она еще раз смерила досадливым взглядом толстяка, сидевшего неподалеку, который продолжал коситься на нее, думая, что она этого не замечает. Ей вспомнились пять писем и десяток мерзких телефонных звонков, полученных в последнее время. Те же гнусные слова, что и на доске. Потому-то она и поняла, что они обращены к ней. В ярости и отчаянии она пошла и написала заявление в полицию. Заявление на анонима, хотя она с самого начала догадывалась, что это он, мерзкий толстяк, не сводящий с нее сальных свинячьих глазок и при этом облизывающий свои крысиные зубы. От этих взглядов хотелось отмыться — не так, как на улице, когда кто-нибудь свистит ей вслед и отпускает забористые замечания. Возможно, потому что те замечания и тот свист невидимы, безличны. Они скорее обращены к типу внешности, чем к конкретному человеку. К женщинам вообще, а не к ней лично. То, что они относятся к ней, а не к другой девчонке, — чистая случайность. А на письмах написаны ее имя и фамилия, ее адрес, номер дома по ее улице, и, прежде чем говорить гадости в трубку, он узнал номер телефона — ее, а не кого-либо другого, — это избирательная, нацеленная травля. Преднамеренная. Этот маньяк не всех женщин вообще удостоил своим вниманием, а именно ее. И от этого Джудитта Черутти ощущает в душе бессильную ярость и какую-то скверну. Она плотнее запахнула куртку, пряча под ней большую, рано развившуюся грудь, на которую пялятся все кому не лень и из-за которой она себя ненавидит.— Болезнь, — вещал тем временем профессор, — есть средоточие антропологии. Моей антропологии. Антропологии, которую вам придется, поднатужившись, усвоить. Великая, благородная Болезнь, которую иногда мы будем называть Страхом. Страх и Болезнь — синонимы в вашем новом словаре. Как, собственно говоря, и Неведомое. Неведомое — это наша Судьба. Судьба и Неведомое — вот еще два антропологических синонима. Болезнь… Страх… Неведомое… Судьба… Попробуйте разделить их. Не получится. Единственная наша ясная цель — это Смерть. Все остальное суть Болезнь, Страх, Судьба, Неведомое. Синонимы. А Смерть — их антоним. Смерть — это конец сознания. Конец Болезни. Конечная остановка агонии, которую мы упорно называем Жизнью. Если вы постигнете эту истину, антропология развернется перед вами, как красная ковровая дорожка, по которой вы пройдете, не боясь оступиться и сделать ложный шаг. По этой дорожке мы с вами пойдем, ни на миг не сворачивая с нее. Почему?.. Да потому, что поймем вслед за Гёте, что все видимое является только аллегорией, она одна имеет ценность и смысл для человека. Разве не это мы все ищем? И дикари, и технари?! Ценность и смысл.Профессор Авильдсен все более воодушевлялся, заражая своим пылом застывшую в напряженной тишине аудиторию, а Джудитта никак не могла избавиться от гнетущего чувства. Теперь уже не только из-за косых взглядов похабника, но из-за слов профессора. Вернее, из-за того, что крылось за ними. Его видение мира. Выходит, в осознании жизни коренится врожденная болезнь, о которой толкует профессор. А может быть, не только в этом дело? Может быть, ее тревожит нечто скрытое в душе самого профессора Авильдсена? Что-то исходит из его нутра и разливается в воздухе. Резкий щелчок диктофона оторвал ее от смутных мыслей. Она вытащила кассету и перевернула ее. Потом снова нажала клавишу записи. Письма и звонки без достаточного основания ввели в действие защитный механизм. Джудитта устыдилась своих мыслей о профессоре Авильдсене и сосредоточилась на лекции. Экзамен по антропологии станет ее цветком в петлице, она очень надеется получить высший балл. Этот курс знаменит не только странными теориями профессора, но и количеством студентов, которых он заваливает на каждой сессии. Снисхождения от профессора Авильдсена не жди. Он весьма оригинально трактует предмет, и бедные студенты после многочисленных пересдач готовы Бога молить за низший балл, только б не исключили. Но Джудитта себе этого не позволит. Чтобы пробить дорогу в жизни, она должна быть первой во всем.— Болезнь столь же глубоко укоренилась в человеческом существе, сколь и Смерть, — развивал свою мысль профессор. — Это сигнал трубы перед последней битвой… Или, если вам не нравятся громкие метафоры, звонок в дверь. Смерть стоит за дверью лишь до тех пор, пока держатся замки, засовы и петли. Следовательно, изучая человека, мы изучаем Смерть. Мне надо от вас, чтобы вы окунулись в этот темный омут. Когда вы поймете, что выбраться из него невозможно, только тогда сможете поучаствовать в великом пиршестве всех народов.Профессор Авильдсен спустился с кафедры и пошел по центральному проходу. Поднялся по ступенькам, глядя прямо перед собой в стену, заляпанную грязными ладонями студентов. Те поворачивали головы ему вслед, ставили локти на столешницы, роняли книги, бормотали извинения. Счет шел на секунды. Двадцать семь ступенек. Ступенька в секунду. Он чувствовал свою власть. Когда дошел до площадки, вытянул руки, уперся ладонями в стену и театрально свесил голову набок.— Подобно тому, как материальный мир есть лишь сцена, и на ней разворачивается игра первобытных образов, которые становятся аллегориями, — вновь заговорил он голосом чревовещателя, повернувшись к аудитории спиной, — точно так же и физическое тело — сцена, где играют образы сознания.Тут он обернулся.— Физическая болезнь — это лишь внешнее проявление насильственного, ожесточенного воспевания «Я» в противовес «Оно». Способ помнить не о Смерти… а о своей смерти. После меня метаморфозы продолжаются, жизнь Творенья продолжается… но жизнь Творенья, а не моя жизнь! На этом основаны многие антропологические теории, которые я опровергаю. Они берут некую область и проповедуют: архетипы, тема предков… Нет! Знаете, где гнездится воображаемая и обожествляемая социальная природа человека? В Болезни. Болезнь — это клей. Он объединяет нас, превращает в общность, чтобы мой страх стал твоим страхом и его страхом. Но это обман. Страх остается моим, болезнь остается моей, и я продолжаю воспевать, навлекать, изгонять ее. Больной… — Дальше он говорил, скандируя каждое слово, спускаясь вниз по ступенькам к щиту своей кафедры. — Больной не есть невинная жертва несовершенства природы… он проводник, агент самой Болезни.Авильдсен нацелил палец в блондинистого парня в третьем ряду.— Вот чего я хочу от тебя… — палец переместился на другого, — и от тебя… — на девушку, — и от тебя, — и еще на десятерых, — и от тебя, от тебя, от тебя…Он опять подошел к студентам, схватил одну девицу за руку, рывком поднял ее. От неожиданности девица истерично захохотала. Профессор дождался, когда смех жертвы утихнет, и провозгласил, глядя на нее в упор:— Вот чего я хочу от тебя. — И резко развернул ее к амфитеатру.В глазах студентов была та же странная жестокость, что и у профессора. Девушка уже не имела сил сопротивляться.— Вот чего я хочу от тебя, — повторил он, не сводя с нее глаз. — Выйди из стада. В тебе живут святой и убийца, болван и мудрец. Будь единственной. Сожги свою деревню и живи одна.Как только он ослабил хватку, бледная студентка мешком рухнула на скамью.— Зачем вам знать обычаи племени тораджа, что на острове Сулавеси, индейцев оттава, малагасийцев сакалава, народа турик с берегов реки Барам на Борнео? Зачем вам это знать, — тут голос его стал страдальческим, — если вы по-прежнему живете в деревне и заражаете своей болезнью всех? К чему механически заучивать бессмысленную информацию? Наша работа сродни работе вселенского психоаналитика, пользующего миллионы и миллионы пациентов, великое множество в прошлом и единицы в настоящем, кое-кто из них жив, но большинство уже мертвы. Психоаналитика, чья цель не спасти своих пациентов, но исцелить самого себя посредством их болезней.Профессор вернулся на кафедру, взял свой кожаный кейс и открыл на обозрение студентам.— Он пуст, — сказал Авильдсен и в подтверждение своих слов потряс его, словно вытряхивая пустоту. — Пуст. То же самое вы получите от меня, если не сумеете вникнуть.Последнее утверждение вызвало в аудитории растерянный ропот. Профессор Авильдсен взглянул на часы. Прошло сорок две минуты.— Больше ничего не имею вам сообщить.Он закрыл кейс, пригладил волосы и, молча пройдя по залу, распахнул створки красного дерева. Перед ним простирались темные коридоры. В тот день он не мог, как обычно, сразу вернуться домой. Нынче ректор пригласил его дать одну из множества бесплатных консультаций, за которыми то и дело обращался в частном порядке, как коллекционер. Маски, ритуальная и бытовая утварь, одежда, рисунки аборигенов. Хлам без всякой ценности, без истории, без смысла, и притом приобретенный на средства университета, как подозревал Авильдсен.— Профессор, — послышался сзади робкий девичий голос.Погруженный в свои мысли, он его не расслышал.Джудитта остановилась, глядя, как фигура профессора скрывается в полумраке коридора. Она хотела попросить у него список дополнительной литературы. Но он так и не обернулся. Она не стала его догонять и вернулась в аудиторию. Собрала книги, листы для заметок, ручки, карандаши, резинку, маркер. Потом заметила, что кассета на диктофоне все еще крутится. Она точно помнила, что выключила его.— Ну? Как тебе лекция? Тоже станешь на Авильдсена слюни пускать? — небрежно спросил толстяк, проходя мимо.Джудитта испепелила его взглядом и отвернулась.Толстяк ухмыльнулся, достал из кармана тужурки сверток пропахшей луком пергаментной бумаги, развернул и принялся с упоением поедать принесенный из дома бутерброд. Покончив с завтраком, он облизнул губы и выпустил изо рта струйку слюны в предчувствии прыжка в пустоту. Отер слюну и, выходя, намеренно задел локтем грудь поравнявшейся с ним брюнетки. Затем сунул руку в карман брюк и, ощупывая свое хозяйство, направился в туалет.На улице солнце, еще не поднявшееся выше шпиля, прорвало громаду черных, набухших ненастьем туч и ударило прямо в глаза Джудитте, когда она вышла из дверей университета. Щурясь, она оглянулась — слава богу, толстяк не потащился за ней, — затем достала из рюкзака в яркую полоску пакет молока, алюминиевое блюдечко и бутылочку с соской. Быстро свернула за угол, перегнулась через невысокий парапет, огораживавший вечно замусоренный банками из-под пива и окурками газон, и, улыбаясь, за шкирку вытащила оттуда крошечного рыжего котенка. Поглаживая и прижимая его к себе, уселась на парапет, наполнила бутылочку молоком и поднесла резиновую соску к розовым губкам котенка. Тот поморщился, чихнул, приоткрыл ротик, обнажив белоснежные остренькие зубки, и тут же присосался к заменителю матери, блаженно прикрыв гноящиеся глазки. Джудитта легонько почесывала котенка пальцем между маленькими ушками и улыбалась студентам, остановившимся полюбоваться на эту сцену.Она постоянно заботилась о животных и о людях. Это был ее дар. Потому три раза в неделю она добровольно дежурила в городской больнице, помогала сестрам делать несложную работу и развлекала больных, в основном стариков. Ее это нисколько не обременяло, и делала она это отнюдь не из чувства долга. Больные не внушали ей ни смущения, ни отвращения, и она часто говорила себе, что, возможно, потому этим и занимается.Котенок, утолив первый голод, начал сосать размереннее и мурлыкать. Тут Джудитта услышала шорох за спиной; откуда-то вынырнула тощая, облезлая черно-рыжая кошка и стала тереться об ее ноги. Девушка вылила оставшееся молоко в блюдечко и поставила его перед матерью, которая, благодарно облизнувшись, принялась лакать, лишь изредка поглядывая на детеныша.Спустя несколько минут профессор Авильдсен, закончив беседу с ректором и отсоветовав ему покупать очередной, явно фальшивый фетиш, вышел на улицу. Если ритуал прибытия в университет требовал непременного подъема по центральной лестнице, то на обратном пути профессор предпочитал, выйдя за стеклянную дверь, тут же сворачивать направо, стряхивая всю свою харизму, дабы остаться незамеченным. Льстивые улыбки и беспредметные разговоры студентов, искавших его милостей, претили ему.— До свиданья, профессор Авильдсен.Услышав свое имя, он раздраженно обернулся.— Да, до свиданья, — пробормотал он, неопределенно кивнув в сторону Джудитты.Но тут вдруг заметил вымазанного молоком котенка, который шаловливо поигрывал коричневатой соской, прижатой к груди студентки. Профессор Авильдсен почувствовал приступ тошноты и бегом припустил по лестнице. Перебежав дорогу, он привалился к своей машине и тяжело перевел дыхание.Джудитта провожала его взглядом. Котенок заворочался, пытаясь высвободиться из рук. Девушка положила его в норку за парапетом, погладила мать, не удостоившую ее вниманием, закинула на плечо рюкзак и встала.Профессор Авильдсен все стоял возле машины и пытался унять дурноту. Но невольно глаза его остановились на девушке, которая спускалась по лестнице. Под расстегнутой курткой, на каждой ступеньке медленно и плавно вздымалась и опускалась налитая грудь. Профессор глубоко вдохнул — один, два, три раза. Голова кружилась, его мутило, ноздри заполнил тошнотворный запах. Он согнулся пополам. Потом, прерывисто дыша и ничего не видя от слез, застилавших глаза, он открыл дверцу машины и включил зажигание.Джудитта уже спустилась по лестнице и глянула через дорогу. Какой-то человек, ухватившись за крышу машины, то и дело сгибался и выпрямлялся, снова исчезал и опять выныривал. Его шатало из стороны в сторону. Девушка узнала профессора Авильдсена. Повинуясь своему милосердному призванию, Джудитта бросилась через дорогу. Но не успела: он уже отъехал. Среди мусора, который нынче никто и не думал убирать, на тротуаре расползалось желтоватое пенное пятно.— Свежая блевотина, — прокомментировал за ее спиной толстяк и громко заржал.
Глава 4У полицейского Аугусто Айяччио пересохло во рту. Он протянул руку к тумбочке и, взяв стакан с водой, сделал несколько глотков. На минуту стало легче, потом сухость появилась снова. Он протер уголки губ большим и указательным пальцами и вновь вытянулся на постели. Жесткие простыни напомнили детство, и ему стало не по себе. Воспоминания о детстве никогда не доставляли ему удовольствия.Больничные стены были выкрашены зеленоватой краской примерно на высоту двух метров, дальше шла побелка. На уровне спинок двух стульев для посетителей к стене была прилеплена прозрачная пленка. Окно справа выходило на городскую улицу, что тянулась до самого порта, и на ней уже скопились горы мешков с мусором, которые никто не вывозил. Красноватые отблески рассвета, разбудившие его, становились все ярче в прорезях жалюзи, выкрашенных, как и стены, в зеленый цвет. Слева от кровати высилась капельница с физраствором, рядом тумбочка, верхний ящик которой был пуст, а в нижнем лежали утка и тапочки. За ними была дверь в длинный коридор, по которому то и дело сновали, цокая каблучками, сестры и шаркали шлепанцами больные.— Ангиография, особенно боковые снимки, показала сглаженность формы каротидного синуса, то есть внутричерепной части сонной артерии, а также деформацию канала зрительного нерва, — объяснял ему замглавврача, словно повторяя заученный урок.Войдя в комнату, доктор обмахивался какой-то папкой (Айяччио понял, что это его история болезни). В этом помахивании ему почудился укор, как будто сведения, содержавшиеся в истории болезни, были достойны порицания. Таким же укоризненным тоном доктор спросил полицейского, правда ли, что у него не имеется ни одного родственника, и, получив утвердительный ответ, развел руками, сокрушенно вздохнул, придвинул к кровати стол и после паузы, сопровождавшейся неодобрительным покачиванием головы, объявил:— Видите ли, вы ставите нас в крайне сложное положение. Как правило, больному мы сообщаем лишь то, что предписано врачебным уставом, а родственникам говорим уже все как есть, ибо решение в данном случае за ними. Надеюсь, вы поймете нас правильно…Далее последовала длинная, вымученная речь, полная оборотов типа «видите ли», «при всем желании», «положение воистину серьезное», «как ни горько» и сводившаяся к тому, что кого-то они должны поставить в известность, а поскольку в целом мире о нем позаботиться некому, придется ему самому выслушать правду без оговорок. Это вопрос нравственно-этический, но иного решения он не имеет. Тут врач поднялся, вновь обретя жизненный тонус и как бы великодушно прощая больному то, что тот вынудил персонал больницы иметь дело с полутрупом. Вновь приставил стул к стене и стоя вытащил из папки медицинское заключение.— Синьор… — (быстрый взгляд на обложку) — Айяччио… у вас опухоль теменно-височной доли, точнее говоря, глиобластома. Весьма обширная… и запущенная. Нейрохирургическое вмешательство исключено, поскольку полностью удалить опухоль не представляется возможным.Айяччио внимательно слушал, кивал, пытался внятно отвечать на вопросы, хотя весь этот разговор казался ему бредом. А тем временем туман, который стоял в голове уже две недели, с тех пор как на ежегодной, обязательной для всех агентов диспансеризации ему поставили диагноз, начинал рассеиваться. В памяти всплыло растерянное лицо военврача, что осматривал его первым. Он то и дело облизывал губы, словно пытаясь вытянуть из воздуха слова, которые не шли с языка. Потом повторные осмотры, анализы, консилиумы и, наконец, госпитализация. Айяччио все это время как будто был без сознания. Окружающие предметы и лица были размыты, бесцветны. Жизнь приостановилась. И вдруг, в то время как замглавврача сыпал терминами «внутривенно», «глюкоза», «сульфат магния», «рентгенотерапия», до Айяччио дошло, что речь идет о нем самом. Он вытянул шею, пытаясь приблизить ухо к груди и уловить страх в учащенном биении сердца. Но все было спокойно. Даже дыхание.Теперь он один. Сквозь жалюзи пробивается яркий свет, рисуя глубокие солнечные борозды на стене. Айяччио уперся в нее пустым, потухшим взглядом.— За что? — спросил он вслух.Этот вопрос, заданный с той же самой интонацией, он слышал всякий раз, когда сообщал матери о гибели сына, жене о гибели мужа. Тот же трагический, всегда одинаковый тон. Отчаяние, которое иначе выразить невозможно.Веки отяжелели и просили покоя, но усталость казалась ему чем-то потусторонним. Он закрыл глаза и вознамерился поспать. Сон всегда служил ему отличным лекарством. Но с недавних пор сон вместо умиротворенного убежища стал ареной громогласной и утомляющей борьбы. Когда-то мысли не останавливались у него в мозгу поговорить, а были безмолвными прохожими, не оставлявшими после себя даже эха и забытыми в миг их зарождения. А теперь все образы его прошлой, настоящей и, как ни странно, даже будущей жизни маячили в зеркале сознания, любуясь собой, вертясь перед ним, как девчонка, примеряющая новое платье. Странное, неподвластное ему ощущение упорядоченности всего окружающего казалось обоснованным, заманчивым и даже лестным. Мир стал другим, туман рассеивался.— За что?Не слишком успешная карьера Айяччио (в пятьдесят два года, на пороге пенсии, он все еще был рядовым полицейским) объяснялась тем, что был он небольшого ума, сам это хорошо понимал и повторял не раз, притом не с упрямой жестокостью тюремщика, а с жалобной непосредственностью хронического неудачника. Он стерпелся с этим фактом, оставившим где-то на дне души затаенную обиду юности, когда еще на что-то надеялся. Почти тридцать лет он прожил в меблированной комнате на третьем этаже ветхого дома, выходившего окнами на гавань. Айяччио состарился вместе с этой комнатой и мелочной вдовой-домовладелицей. За столько лет соседства они ни разу не поужинали вместе. В духовке Айяччио, приходя с дежурства, находил две тарелки (а то и одну) с убогой, едва теплой едой, алюминиевые вилку и нож, ложку, если на ужин был суп, а на столе полстакана кисловатого красного вина. Все это он нес к себе в комнату, медленно ступая, чтоб не зажигать тусклую лампочку в коридоре. В комнате он редко открывал окно, не желая впускать уличный шум. Жизнь он прожил, почти не замечая ее, прошел по ней на цыпочках, словно это была не его жизнь, но и не чужая, а нечто, от чего нельзя устраниться, но что можно воспринять с ленивой отчужденностью. Если от стены отклеивался кусок обоев, он, не слишком торопясь, примерно в течение недели, снова прилеплял его клеем, будучи уверен, что это временно, что со дня на день обои отойдут где-нибудь в другом месте и надо будет снова приклеивать их — не потому, что это нужно лично ему, а потому, что просто надо, это на его месте сделал бы всякий. И так — заплата на заплате — провел он последние тридцать лет.— За что? — снова спросил он и откинул душившее его одеяло.Айяччио не был бродягой и скитальцем, напротив, с виду он был завзятый домосед, но все его существо было словно с корнем вырвано из земли, из жизни. Ни город, ни улица, ни бар, ни его комната фактически ему не принадлежали, и никто не мог бы сказать, что в каком-то определенном месте у него есть хоть что-то свое. Этот мир — не его мир, и сам он не от мира сего. Он жил на обочине и довольствовался отбросами. Но этого никогда не ощущал, разве что сейчас.Дверь с едва заметным колебанием воздуха отворилась и затворилась.Айяччио повернул голову, в облике вошедшего ему почудилось что-то знакомое, утешительное. Он слабо улыбнулся. Человек молча подошел к постели и уставился на него холодным, испытующим взглядом.— Болит? — спросил он наконец, нацелив указательный палец ему в висок.Айяччио неохотно кивнул.— Я профессор Чивита, — сказал тот, натянув на лицо приветливую мину. — Главврач и заведующий отделением.Айяччио как следует присмотрелся к нему. Вот бы все врачи были так одеты — без всяких халатов, просто в пиджаках. У профессора Чивиты был вид обыкновенного посетителя, быть может, даже друга. Айяччио снова уловил в облике что-то знакомое и улыбнулся.Потом профессор Чивита заговорил, все так же вполголоса, но постепенно одушевляясь, подкрепляя жестами образы и понятия, представшие перед Айяччио как живые. Врач воспользовался весьма интересной, по его словам, метафорой: сравнил человеческое тело с государством. С этой точки зрения, объяснил он, можно утверждать, что как государство требует от каждой частицы, то есть человека, определенного поведения во имя сохранения целого, так и человек желает, чтобы все органы способствовали сохранению его жизни. А органы в свою очередь повелевают клеткам исполнять свой долг. В этой иерархии всякий индивид есть противоречие между его личной жизнью и подчинением интересам высшего порядка. Всякая сложная структура, как человек, так и государство, заботится о том, чтобы все части его разделяли общую идею и служили ей. Если непригодность некоторых еще можно терпеть, то допустить революцию — непозволительная роскошь. Бунтующие клетки не просто отказываются сотрудничать, но и подрывают деятельность всех элементов, с которыми соприкасаются. И эта революция не имеет иной цели, кроме как истощить плодородие всей почвы. Это фанатики, террористы, которые после многолетнего сотрудничества вдруг возомнили о себе неизвестно что и утратили гражданское самосознание. В какой-то момент они начали следовать своим личным целям, не заботясь об общих. Сравнение с революцией более чем уместно и со стратегической точки зрения, поскольку клетки могут множиться двумя путями: инфильтрацией с пренебрежением всех морфологических границ и установлением собственных опорных пунктов, называемых метастазами. Единственный выход у государства — подавить мятеж в самом зародыше… Последовала пауза, и Айяччио показалось, что профессор взял ее, чтобы улыбнуться.— Однако в вашем случае мы, увы, безнадежно опоздали.Судя по всему, он о чем-то напряженно думал. Затем поглядел на Айяччио в упор. Ощущение родства уступило место непонятной неловкости.— Вы должны быть готовы к тому… что находитесь в завершающей… конечной… стадии заболевания. Такого рода опухоли вызывают изменения интеллекта и эпилептические припадки. Вам предстоит пережить немало неприятных обонятельных и вкусовых ощущений, а также зрительных и слуховых галлюцинаций. Возможны также серьезные расстройства сознания, чувство нереальности, наваждения, тревожащие картины прошлого, сны наяву. Все это может быть очень болезненно… — Профессор опять выдержал паузу, с тем чтобы пациент как следует прочувствовал слово «болезненно». — Случаются и более странные вещи… Был у меня пациент, которого я лечил на дому… У себя дома, где прожил более сорока лет, он забивался в угол гостиной и плакал, как ребенок. От страха. В полном смысле слова, как ребенок. И знаете почему? — (Улыбка.) — Забыл дорогу в спальню… в свою собственную спальню… Вы понимаете, что вам грозит?— Понимаю.— Это хорошо. Это очень хорошо, — произнес он после долгой, гнетущей паузы.И, не добавив больше ни слова, направился к двери, открыл ее, выглянул в коридор, посмотрев сперва налево, потом направо, и вышел так же бесшумно, как появился.Айяччио повернулся спиной к двери. Он вновь остался один.— Тебе надо поспать, — с трудом выговорил он вслух.Но заранее знал, что не уснет. Напротив, он бодр, все реакции обострились, как будто в предчувствии опасности. Он сел, взял с тумбочки стакан с водой, отпил глоток, опять поставил. Увидел на тумбочке очки и переложил их в ящик. Пальцы наткнулись на листок бумаги с его именем и фамилией, написанными много раз. Когда он мог это написать? Две первые «А» имени и фамилии были написаны со строчной буквы. Временами нажим пера становился таким сильным, что прорывал лист.Какая-то страшная сила шевельнулась в голове, как будто черепные кости готовы были надломиться и выпустить наружу опухоль, заполонившую мозг, вместе с самим мозгом.
Глава 5Молодая докторша подошла к антикварному столику вишневого дерева, открыла ящик, достала капельницу, установила ее и без церемоний ввела иглу в сизую раздутую вену старухи. Проверила, регулярно ли капает жидкость, и, довольная своей работой, обернулась к хозяину дома.— Ну вот, обед подан, — шутливо заявила она, откинув прядь волос, что постоянно падала на ее миндалевидные глаза. — Со стола сами уберете?— Да, конечно.— Когда вытащите иголку, помассируйте немного вену. Так лучше усваивается, поверьте моему опыту.— Да, конечно.Затем она достала из сумочки стопку бланков и протянула хозяину.— Распишитесь, пожалуйста.Тот поставил закорючку на больничном бланке и вернул докторше стопку.— Я провожу вас, — сказал он и двинулся к массивной дубовой двери.Докторша последовала за ним, но без обычной резвости, а наблюдая сзади за хозяином и как будто оттягивая неприятный, но неизбежный разговор.Комната с примыкающей ванной, еще одна спальня, гостиная и кухня на втором этаже трехэтажной виллы XVII века хорошо протоплены; все окна выходят на юг, на залив. В остальном доме, начиная с веранды за литыми чугунными перилами у входа, царили сырость и холод. Ставни вечно закрыты, свет едва просачивается сквозь них. Все комнаты третьего и первого этажа заперты на ключ. Внешний вид виллы ничем не обнаруживает внутреннего упадка. Сорок лет назад изначальная отделка помещений сильно пострадала от помещавшегося здесь сиротского приюта. Ремонт, произведенный на стесненные средства, поставил под угрозу несущие стены. Теперь, когда приюта уже не было, в комнатах там и сям поставили крепежные штанги. Эти темные стальные столбы как бы разбили все пространство на воображаемые уровни, вынудив обитателей блуждать по странным лабиринтам, чтобы пройти из одного помещения в смежное.Запах формалина, кислоты, гниющей плоти забивался в щели и отравлял воздух.Докторша, выходя, сморщила нос, но два-три раза пришлось все-таки вдохнуть вонь. При этом она бросила многозначительный взгляд на хозяина виллы. Тот не отреагировал, разве что ускорил шаг и распахнул дверь, которая в былые времена запиралась только на ночь. Свет ворвался внутрь, отчего заиграли, заискрились светлые прожилки на желтом, очень ценном мраморе пола. Оба синхронно прикрыли глаза ладонями. Четыре ступени, спускавшиеся от входной двери, были с обеих сторон вмурованы в стену. На первой ступеньке хозяин остановился закрыть дверь и подумал о своей ошибке.— Послушайте, — заговорила докторша, — не хочу обнадеживать вас перспективой улучшения, но не кажется ли вам, что лучше было бы поместить ее в специально оборудованную клинику? Дело в том…— Мне было интересно выслушать ваше мнение, доктор, — перебил ее мужчина.— Дело в том… — продолжила она, не дав себя сбить, хотя и несколько опешив, — что это не только мое мнение. Я разговаривала с главврачом и психологом… Вашей матери, безусловно, требуется специализированный уход.— Я подумаю. Спасибо.— Погодите, не закрывайте.Женщина вновь взбежала по ступенькам, явно вознамерившись высказать ему свое мнение до конца.Мужчина заметил, что в уголке ее губ размазалась помада.— Кстати, подвернулся счастливый случай. Через несколько дней у нас освобождается палата с телевизором, телефоном, кондиционером…— Меня это не интересует.— Но послушайте, я говорю со слов главного врача, а он сказал, что в подобных обстоятельствах необходима решимость. Вы уж меня простите, но ваш дом… вернее, даже вилла… не совсем подходящее место для больного в таком состоянии, в котором находится ваша матушка. Санитарный инспектор — если кто-то вдруг вздумал бы доложить ему, — возможно, счел бы своим долгом госпитализировать ее насильственным путем, учитывая аварийное состояние… Прошу меня простить.У докторши была привычка возбужденно облизывать языком правый уголок рта, и мужчина понял, почему помада там смазалась.— Подумайте о матери, — примирительным тоном продолжила врач. — Даже если вы наймете ей постоянную сиделку, могут возникнуть ситуации, когда самая квалифицированная сиделка не справится… К тому же психическое состояние больной — основной фактор выздоровления… Не упустите случая. Палата превосходная, уверяю вас. А вы сможете навещать матушку, когда захотите, в любое время… Что скажете?Человек, не моргнув глазом, проглотил угрозу насчет санинспектора. Лишь сердце слегка сжалось, но снаружи этого не разглядишь. Месяц назад, когда он внезапно остался один в доме (мать с припадком увезли в больницу), он сперва почувствовал радость свободы. Но ощущение неминуемой угрозы, смешанное с вонью чучел, мгновенно распространилось по всем комнатам. Он слышал эту угрозу темной ночью, свернувшись на кровати калачиком, как ребенок. Слышал, как она входит к нему в спальню, забирается под одеяло, проникает между ног и уютно располагается в его беззащитном чреве. Ощущение опасности было приятным, таким приятным, что он, забывая о последствиях, вытягивал руку, чтобы приласкать ее, а она в ответ кусала его за палец. В конце концов он не выдержал, примчался в больницу, оформил бумагу о выписке под свою ответственность и забрал мать домой. И в первую же ночь серые глаза матери, не доставшиеся ему в наследство, глаза, в которых все видели один только ледяной холод, а на самом деле они были просто благородно непроницаемы, — ночь напролет эти неподвижные глаза бдительно охраняли его, не подпуская к нему страх и связанное с ним наслаждение.— И когда надо решить? — спросить он.— Палата освобождается в субботу. Мы можем положить синьору в воскресенье утром, — ответила докторша. — Я рада, что вы все-таки задумались. Поверьте, это для ее же блага.— Да, конечно.— А мы с вами увидимся сегодня вечером.— До свиданья.— До свиданья.— Не забудьте помассировать вену. Всего хорошего. — Порывшись в кармане, докторша со звоном вытащила связку ключей.Машину она оставила на усыпанной гравием площадке за воротами; когда-то эту площадку обступали низкие заросли лавра. Теперь растения, предоставленные сами себе, в беспорядке устремились к небу, словно состязаясь, кто быстрее, и утратили изначальную грацию, взращенную опытным садовником.Человек закрыл дверь, и в холле вновь воцарился полумрак. Сквозь маленькое оконце без ставен он провожал взглядом докторшу, скрытый искусной вязью чугунной решетки. Женщина, перед тем как отъехать, поглядела в зеркало заднего обзора, увидела размазанную помаду и вытерла ее бумажной салфеткой. Затем достала из сумки блестящий золоченый цилиндрик и, открыв его, поправила макияж. И только потом тронула с места машину. Человек почувствовал дрожь во всем теле.Он поднялся по лестнице в то крыло виллы, которое они с матерью еще со времен сиротского приюта облюбовали для жилья. Предки с потускневших полотен словно подмигивали ему. Узорная ковровая дорожка некрасиво морщилась на ступеньках. Перила уже не были сверкающими; гуммилак во многих местах вытерся или вздулся, образовав пузыри, которые, как фурункулы, разрывались от первого прикосновения.Мать ожидала его на привычном месте, с введенной в вену капельницей, неподвижно застывшая в кресле с атласной обивкой — оно всегда было у нее любимым. Но она не станет ждать вечно, если верить докторше. Она вернется в белоснежную больничную палату, где ее будут окружать заботливые и опытные — не в пример ему — сестры и врачи. Глаза старухи будут по давней привычке клеймить его за никчемность, за неприспособленность, которую он и сам в себе ощущал. Сверля, они напомнили сыну о его слабости, а слабость возрадовалась, потому что никто ее больше не мог скрыть.Он вошел в комнату. В полутьме мать казалась моложе. Такой, какой он помнил ее с детства. Сухощавое, скуластое лицо, подтянутая, почти мальчишеская фигура, но ничто в этом облике не заставляло предположить, что женщина задержалась в детстве дольше положенного срока. Ему показалось, что зрачки матери чуть шевельнулись, когда он покашливанием дал о себе знать. И все. Она сидела неподвижно, как кукла. Он оперся сзади на спинку кресла, обняв атлас и вишневое дерево, как будто обнимая ее. Никогда не было меж ними такой близости. Она считала прикосновения вульгарными, поскольку они напоминали ей о муже. Кресло чуть-чуть отклонилось назад. Веки старухи сомкнулись, и редкие ресницы, на которые сын никогда не забывал накладывать тушь, затрепетали. Он выпустил кресло из объятий, опять поставив его на четыре ножки. Глаза матери открылись, хотя и не без труда. Ну точно, кукла!Тогда сын взял стул и маленькую подставку для письма и подвинул их вплотную к матери. На подставку положил кипу листов и книг и начал заниматься под стеклянным, бесстрастным взглядом старухи.— Мама, — произнес он, оторвав глаза от книг, — тебе лучше вернуться в больницу.И вновь едва уловимое, но грозное движение глаз. Казалось, от него завибрировал воздух, потому что выдержать взгляд матери он не смог. Глаза его перебегали от резиновой трубочки с иглой, введенной в лиловую вену, к подвешенному над креслом флакону. Туда-сюда. Туда-сюда.Неясные черты матери уменьшались, не теряя своего грозного вида в воображении сына, где она, наоборот, разрослась до размеров гипсовой куклы, которую хорошо помнили оба, хотя у той были пухлые пальцы, белокурые кудряшки, обрамлявшие плоское, невыразительное лицо, бархатное платье, из-под которого выглядывала тонкая полоска кружев. Некогда эта гипсовая кукла занимала кресло матери, как будто сберегая ей место, пока та хлопотала об устройстве сиротского приюта. А потом, вечером, после ужина кукла сидела на коленях усталой женщины, словно была единственной ее радостью в жизни. Жестокая кукла бдительно сторожила его, когда он делал уроки или стоял наказанный в углу за какой-нибудь проступок или за то, что подглядывал в окно за сиротами, мечтая поиграть с ними… «Так тебе и надо, — говорила кукла своими стеклянными голубыми глазами. — Мама любит гипсовых кукол, а ты из плоти и крови». У мамы было много дел и не хватало времени присматривать за ним. «Я вижу тебя ее глазами. Остерегайся шалить, она мне все расскажет», — говорила мать и сажала куклу на его стол. Та сидела, широко расставив ноги, так что видны были ее кружевные трусики; а стоило ее наклонить, стеклянные глаза томно закрывались. Но он так боялся куклы, что долгое время даже не решался коснуться ее, хотя ему очень хотелось выбросить ее в окно, шмякнуть об пол, истоптать ногами в мелкую пыль. Но стоило этой мысли зародиться у него в голове, он тут же шарахался от нее: а вдруг кукла узнает, вдруг вычислит его мысли и тут же доложит матери о его дурных наклонностях. Он изо всех сил гнал эти мысли из головы, чтоб, не дай бог, мать совсем его не разлюбила. Это грешные мысли, нельзя так думать. И веки гипсовой куклы, воровки чужих мыслей, утвердительно смыкались — хлоп, хлоп, хлоп!«Она тебе все докладывала», — подумал он и по старой привычке потер обрубок левого мизинца, хотя сейчас тот не предупреждал его противным, назойливым покалыванием, к которому он притерпелся за долгие годы. В душе он знал, что кукла доносила на него. Куклы, они такие.— Я тебя оставлю ненадолго, — сказал он старухе, поднимаясь.Он не мог больше выносить ее взгляда, застывшего, устремленного на него, где бы он ни находился. Он боялся, что теперь она еще лучше читает его мысли, став неподвижной, как кукла, такой же суровой и такой же беспомощной, так же нелепо раскидывающей ноги, когда он укладывает ее в кровать, и так же показывающей трусы, и веки у нее так же смыкаются, и кожа холодная и скользкая, как гипс, и соски, отвердевшие от старости, топорщат ночную рубашку, и его глаза точно так же прикованы к ним, как сорок лет назад.— Я скоро вернусь, — сказал он.Флакон капельницы наполовину опустел.— Я скоро.Слегка пошатываясь от непреодолимой слабости, он вышел из комнаты в холодный коридор. Дортуар был на третьем этаже. Теперь, когда сиротский приют прекратил свое существование, все ржавые кровати занимали по одному, по два чучела животных, которым человек дал имена и с которыми проводил много времени, стараясь, чтобы мать не заметила. Животные говорили с ним на языке сирот, у каждого в прошлом была трогательная история, и все без исключения целый день ждали, когда же он придет поиграть с ними. За старыми часами с маятником был тайник для ключа. Человек достал его и поднялся по лестнице. Чучела ждали его, чтобы утешить — так, как никто и никогда в жизни.В те дни они рассказали ему новую историю, указали новый путь. Свет. Тонкую красную полоску. Они его не осуждали, не считали пакостником. Если идти на ту красную полоску, ему откроется удивительная картина. Картина спасения.Ощущая в душе искреннюю признательность, он отпер дверь.
Глава 6Отключив пейджер, старший инспектор Джакомо Амальди свернул в один из темных городских закоулков. Ему нужно было побыть одному. Подумать.— Я устал, — сказал он в то утро помощнику Фрезе и сам удивился, до чего же это верно.Под ногами мокро, скользко, полно мусора. Но забастовка мусорщиков ни при чем. В старом городе всегда грязь. Чтоб не упасть в нее, он держался за стены домов, и под его руками крошилась, отваливаясь, штукатурка — «тальк бедняков», как ее величают в гавани. Средь бела дня здесь царит мрак, и в этом мраке он остановился перед дверью, выкрашенной в зеленый цвет, с латунным кольцом, висящим косо и уныло, будто оно хотело упасть, да раздумало. Он прижался лбом к этой двери, ища нечто утерянное, утраченное и боясь этой вдруг нахлынувшей усталости, что ложилась тенью на его миссию. Изнутри послышались шаги, и дверь отворилась. Амальди застыл, словно увидев перед собой призрак.— Меня ищешь, дорогой? — спросила проститутка, которой на вид было никак не меньше пятидесяти.Выходивший от нее клиент виновато склонил голову, пробормотал что-то в знак приветствия и ретировался.— Нет, я… — начал было Амальди.— Робеешь? — подмигнула женщина. — Заходи, заходи, кофейку выпьем и еще кой-чего.Инспектор вошел в дом, еще более темный, чем переулок.— Ты уж потерпи, мой сладкий, — продолжала женщина, запахивая нейлоновый халат. — Я пока кофе не выпью — не человек. Не возражаешь?— Нет, — сказал Амальди.— Ну и умница. Вон туда проходи. — Она указала ему на крохотную комнату без окон.Амальди уселся в кресло, обитое потертым зеленым бархатом. Вытер о подлокотник руку, вымазанную штукатуркой. Комната скорей напоминала нужник, узкий и тесный; здесь, помимо кресла, поместился еще только один стул. В полумраке пахло мужским нетерпением. Под ногами, на вздыбившемся тут и там линолеуме валялся растрепанный журнал. Он не стал за ним нагибаться. Только глубоко вдохнул этот запах, отдававший латексом презервативов и стимулирующим кремом. Запах любви… Проститутку он видит впервые, а дом знакомый. И запах тот же самый, он сразу его почувствовал, как вошел. За двадцать лет не выветрился.— Вот и я, — объявила с порога проститутка.Амальди поднялся.— Извините. Это недоразумение.— То есть? — Женщина вмиг приняла боевую стойку.— Просто я знал одного человека, который здесь жил много лет назад.— Шлюху?Женщина распахнула халат и профессиональным жестом предъявила посетителю красный лифчик с отделанными кружевом дырками вокруг сосков. Потом улыбнулась, зачерпнула ложечку кофе, поднесла ко рту и с шумом втянула в себя. Потом этой же ложкой указала себе между ног. Трусы на ней тоже были красные, с удобным разрезом в нужном месте.— Я хотел только посмотреть дом, — сказал Амальди.— Импотент? — перешла в наступление проститутка.— Я пойду. Извините. Что вам со мной время терять?— Педик, что ль? — заорала вслед хозяйка.Амальди не ответил и лишь ускорил шаг, чтобы побыстрее отстраниться от вдруг нахлынувшей боли. Но чем острей была боль, тем сильнее он себя чувствовал. Перед ним снова открывался путь. Он думал, что утратил его навсегда. И тут он пустился бегом, точно так же, как несколько месяцев назад, когда в мозгу назойливо зазвенел вопрос, на который ему не хотелось отвечать, но теперь он, кажется, сможет ответить. Он еще раз воскресил так и не захороненное тело. Вот зачем он приходил в старый город. Чтоб открыть то, что ему уже было известно. Уж конечно, не для того, чтобы удовлетворить похоть со старой шлюхой. Неизгладимая боль двадцатилетней давности вселила в него уверенность. Нет, он ничего не забудет. Он поклялся себе, что не забудет. И пусть сослуживцы величают его Крестоносцем. Да, он не такой, как они. Он пришел в полицию не зарабатывать на жизнь. Это его миссия.На демаркационной линии между старым городом и кварталами, пригодными для жизни, он остановился, не заметив, что стоит прямо на выходе из магазина. Оттуда вышли двое, налетев на него. Он не обратил внимания. Услышал их извинения, но не ответил, а снова тронулся в путь.— Чего они добиваются? — проговорил один из них. — Это же шантаж в чистом виде.— Мне наплевать, чего они добиваются. Главное — прекратили бы эту сволочную забастовку, — отвечал второй и со злобой поддал ногой мешок мусора.Амальди оглянулся. Слов уже не было слышно, он только видел, как они возмущенно жестикулируют. Мешок вылетел на середину улицы и был раздавлен колесами автомобиля. Водитель тоже принялся яростно жестикулировать, один в своей кабине.Инспектор шел, опустив голову, словно таранил клубившийся перед ним воздух. Ум его напряженно работал. Подняв глаза, он увидел новый квартал. Большие дома, лишенные прошлого, запахов, сожалений и злобы. По изначальному замыслу все дома должны были строиться из белого туфа. Но спустя несколько десятилетий оказалось, что белый камень весьма непрактичен, и его стали постепенно заменять серым — не темно-серым, в котором есть индивидуальность, а светлым, словно бы выцветшим или даже бесцветным; серым, который пропускает свет, не отражая его, апатичным, безвольным, бездушным серым. Таким же представлялся весь мир старшему инспектору Джакомо Амальди. Да и люди тоже. Не живые и не мертвые. Копошатся чего-то, ни во что не вкладывая душу. Город-фикция, без горячего биения сердца. Живет, отсчитывая дни по инерции. Все варятся в собственном соку. Размеренно и бездумно.Вон там, метрах в трехстах от него здание больницы. В одной из ее палат умирает от рака полицейский. Утешить, дать ему почувствовать, что он член единой большой семьи, показать, что начальство принимает его трагедию близко к сердцу, — это надлежало сделать Джакомо Амальди, хотя он того полицейского в глаза не видел. И даже имени его не помнит.Больница выделялась в гуще прочих зданий. Внушительная, аляповатая, все из того же белого, потрескавшегося пористого камня, с широким навесом над входом. Поверх навеса огромные буквы, ночью загорающиеся неоновым светом. Амальди развернулся и усталой походкой двинулся в противоположную сторону. Не для того он пошел служить в полицию, чтоб утешать неизлечимо больных. Его дело — выслеживать и ловить убийц-маньяков. Такова его миссия. Все эти двадцать лет ничем иным он не занимался, хотя поневоле и делал вид, что карманники и угонщики интересуют его не меньше. Его мишенью были убийцы женщин. Потому-то он и спрятал в ящик письменного стола факс, где сообщалось о «Бойне на рисовых полях», как уже успели окрестить тройное убийство газетчики. Он почуял маньяка и был почти уверен, что не ошибся.Местная полиция решила, что это сведение счетов, что у кого-то был зуб на вуайера, который имел судимости и вращался в далеко не респектабельных кругах. За что и поплатился. По другим предположениям, девицу с женихом накрыл ревнивый бывший жених и прикончил в приступе бешенства. Но Амальди не сомневался, что обе версии никуда не годятся. Нельзя было полностью исключить преднамеренность и то, что убийца был знаком с жертвами, но ни сведение счетов, ни ревность тут ни при чем. Он не видел места преступления, но, получив от тамошнего следователя подробный протокол осмотра (под тем предлогом, что надо сопоставить его с вымышленным случаем), удостоверился в своих догадках. В пользу преднамеренности говорило оружие. Калибр патронов был крупнее обычного. Охотник отстреливал дичь не для поживы, а напоказ. Убитая из такого ружья дичь вроде зайца или птицы превратилась бы в бесформенное кровавое месиво. Иными словами, никакой он не охотник. Чутье подсказывало Амальди, что данный случай — нечто вроде генеральной репетиции. Этому человеку нравится и хочется убивать. Первым выстрелом он отстрелил девушке грудь и убил парня. Сразу, наповал. В воде нашли гильзу. Ясно, что парень вовсе не интересовал убийцу, стало быть, ревность как мотив отпадает. Потом он нацелился на старика. Старик получил три раны. Судя по всему, смертельная — в сердце — была последней. Тут Амальди был согласен с выводами экспертизы. Первый выстрел угодил старику в бедро. Кровавый след свидетельствовал о том, что он пытался спастись и растянулся на траве, когда его ранили. Но убили его не как свидетеля убийства парня, иначе убийца выстрелил бы сразу в сердце — и все. А он помедлил, видимо, привлеченный чем-то; думая об этом, перезарядил ружье и только потом выстрелил еще два раза. То, что выстрелил он в пах (и с близкого расстояния, согласно баллистической экспертизе), свидетельствовало о холодной и рассчитанной ярости. О намерении ликвидировать эту часть стариковского тела. Возможно, она показалась ему непристойной. Версия о сведении счетов основывалась именно на этой подробности и на первый взгляд выглядела убедительно. К тому же у старика была отстрелена кисть. По убеждению местной полиции, кисть он потерял при попытке инстинктивно защитить пах в момент выстрела. Амальди все взвесил и пришел к выводу, что дело обстояло несколько иначе. Убийца, бесспорно, садист. Но какова бы ни была динамика убийства, версия сведения счетов пока держится. Видимо, старик привлек внимание убийцы, и всю свою ярость он направил на него. По какой причине — старший инспектор пока не мог себе представить.Амальди вновь пытался утром завязать об этом разговор с Фрезе. Но заместитель был принципиальным противником подобных интерлюдий. Каждый должен заниматься своим делом — вот его философия. Инспектору даже показалось, что помощник отмахнулся от этой темы в тревоге за него, Амальди. Хотя они и не друзья, но Фрезе знает его лучше, чем кто бы то ни было. Никому другому Амальди бы такого не спустил. Ведь это не навязчивая идея, а его призвание. Миссия, обет, натура. Хотя он, будучи дипломированным психологом, определил бы подобное поведение не иначе как навязчивую идею и порекомендовал бы временно отстранить такого человека от работы. И это наверняка было бы ошибкой. Что можно понять из досье или из нескольких встреч? По официальным данным, такие поступки входят в категорию неадекватного поведения, но адекватность — понятие абстрактное, эфемерный результат оценки статистических данных. Человека можно оценивать только вне сравнения с другими, в его неповторимой индивидуальности, ставшей продуктом пережитого опыта, ведь сочетаний бесчисленное множество. Да, он знает: это опасные рассуждения. Их можно распространить и на маньяков, за которыми он охотится. Но различие очевидно: он никогда намеренно не причинял зла ближнему. Если не считать того парня, который подкарауливал женщин в подъездах и насиловал. Амальди прострелил ему колено, когда тот напал на седьмую жертву. Колено, а не череп, как ему хотелось. Парень остался калекой. С тех пор Амальди никогда не носил при себе оружия. Но едва ли многим пришлось пережить то, что пережил он. Увидеть, как твоя женщина превратилась в мешок с мусором.Он с усилием выбрался из трясины этих мыслей и зашагал в контору. Даже пейджер не забыл включить. Он возвращался к «Бойне на рисовых полях». Видимо, убийцу подхлестнуло что-то связанное со стариком. Он почувствовал настоятельную необходимость уничтожить его. Эта необходимость порой коренится в прошлом, но не всегда. Возможно, он религиозный фанатик. Мотивов может быть множество, но только не сведение счетов. Амальди убедился в этом, обдумывая то, что произошло дальше. Убийца вернулся к раненной в грудь женщине. Ее кровь не тянулась дальше помоста, значит, девица осталась на месте. Не пыталась убежать. Почему? Потеряла сознание? Маловероятно, судя по обнаруженному в крови содержанию адреналина. А может быть, окаменела от страха при виде раны. Так или иначе, она позволила убийце подойти совсем близко. Знала его? Не исключено. Не пыталась убежать, потому что знала. Амальди подозревал, что это не так, но на первых порах ничего нельзя сбрасывать со счетов. Да и вообще, не в этом дело. Его внимание было приковано не к самой бойне. Каждый день убивают десятки человек. Но этот маньяк (мысленно Амальди уже не называл его иначе) перевязал ей рану. Причем аккуратно, сперва очистил и приложил тампон. Эксперты нашли обрывок одеяла, запачканный кровью и ошметками соска. Убийца приставил его на место отстреленной груди и сделал это прежде, чем проломить ей череп тяжелым, тупым предметом. Отчего не застрелил ее, как тех двоих? Ведь это намного удобнее. Кончились патроны? Едва ли. Не успевал? Тоже маловероятно — убийца располагал временем. Время для этого человека и для всего мира остановилось, пока он не приставил грудь на место. Из этого Амальди и заключил, что он невменяем. Иными словами, он — случайно или намеренно — проявил свой характер. Большинство людей убеждены, что безумие проявляется в самой жестокости, но гораздо чаще происходит обратное. Приступ бешенства, доводящий до убийства, может с легкостью случиться у любого. Психика человека не способна до бесконечности сдерживать его животные инстинкты и сопротивляться природной агрессивности. Каждый может совершить убийство. И даже устроить бойню. В сущности, тот же самый порыв побуждает человека выброситься из окна. А вот стремление навести порядок — это уже знак, от которого у всякого полицейского волосы должны вставать дыбом. Убийца приставил на место грудь женщины. Тут начинается обратный отсчет. И прорастают ростки болезни. Организм заражен, и нет противоядия, способного купировать болезнь. Человек складывает детальки, забывая о трупах, и будет этим заниматься на протяжении многих лет. Он запомнит лишь это действие, милосердное по своей сути, запомнит то, как восстановил женскую грудь. И как знать, куда это приведет его в дальнейшем.— А он точно еще будет? — услышал он женский голос, когда, по обыкновению опустив голову, проходил через бронированную дверь комиссариата. — У меня скоро лекция в университете… Ах, здравствуйте, инспектор.Амальди повернул голову и сощурился в полутьму приемной. Девушку он узнал сразу, еще до того, как она вышла в холодный неоновый круг из темного угла, призванного обескураживать зануд и жалобщиков. И тут же вспомнил имя, несколько дней назад написанное на желтом листке. Джудитта протянула ему руку как раз в тот момент, когда инспектор мысленно обозревал все оставленные убийцей улики на теле жертвы. Пальцевые отпечатки, перемазанные темно-красной липкой кровью. И у Амальди не хватило духу подать ей руку. С неудовольствием он отметил, что улыбка сползла с лица девушки. Но в этот момент он не посмел прикоснуться к ней, как будто его прикосновение могло осквернить ее. Разве можно после таких мыслей прикоснуться к кому бы то ни было?!Джудитта ждала его уже час с лишним, несмотря на неоднократные попытки дежурного отговорить ее. Ждала, ерзала на неудобном стуле, пытаясь спрятать под него длинные ноги, хотя дежурный все равно то и дело косился на них. Долгое ожидание утомило и взбесило ее, вместо того чтоб успокоить. Она стискивала руки, пыталась читать сперва книгу, потом журнал, чтобы убить время, но там, куда ее усадили, было слишком темно. Наконец, порывшись в рюкзаке в поисках неизвестно чего, она наткнулась на шероховатую поверхность диктофона и слишком резко выдернула руки, чем на миг отвлекла полицейского за стеклом от созерцания ее ног. Джудитта натянуто улыбнулась ему и снова почувствовала себя нечистой, что еще больше ее взбесило.Вчера она пришла домой, села за стол и включила диктофон, чтобы еще раз прослушать лекцию и сделать для себя заметки. Но в конце, когда она, помнится, выключила запись, пленка вдруг опять зашуршала. И мерзкий шепот стал повторять непристойности, которые, если верить ему, скоро станут явью. Джудитта окаменела, у нее не было сил даже выключить эту пакость. И она дослушала все до конца, пока кассета сама не остановилась. Противный голос до сих пор отдавался у нее в ушах, не оборвался, даже когда она легла спать, свернувшись калачиком на своем старом диване-кровати, который она могла разложить только после того, как отец закончит смотреть телевизор. Сон уже начал подкрадываться к ней под выкрики пьяниц в закоулках старого города, как вдруг Джудитта вспомнила про инспектора полиции, которому несколько дней назад отнесла заявление на неизвестных подонков и который ее успокоил, хотя и не пообещал ничего определенного. Ее поразило выражение его лица. Суровое, решительное. Даже, пожалуй, угрюмое, если присмотреться. Несмотря на кое-где пробивающуюся седину, Джудитта подметила в нем что-то детское. Молчаливый, серьезный ребенок, на которого всегда можно положиться. Почему-то у Джудитты возникло ощущение, что ему хочется взять ее руки в свои. Она не стала бы противиться. Ему она доверилась бы без стеснения и без страха почувствовать себя оскверненной.— Я недавно подала вам заявление насчет домогательств, — сказала она.А он, хотя и не подал ей руки, тут же отозвался:— Я вас помню, Джудитта Черутти. — Амальди постарался дружески ей улыбнуться. — Вы извините, задумался. Что я могу для вас сделать?Джудитту согрело это «я», такое личное, такое неофициальное. Она внимательно вгляделась в его лицо и нашла его привлекательным. Решительный подбородок, светлые брови, прямой, резко очерченный нос, такие же резкие скулы, обтянутые загорелой кожей.Светлые глаза неопределенного цвета в окружении темных глазниц, наполовину прикрытые веками, придавали ему вид усталого, избитого боксера, и взгляд их был задумчиво-отстраненный. Джудитта почувствовала, что краснеет. Да, бесспорно, привлекательная внешность. Она продолжала мысленно оценивать его, даже когда он любезным жестом указал ей дорогу к лифту, но при этом старательно избегал как-нибудь ненароком прикоснуться к ней. Движения у него были мягкие, кошачьи. Высокая мускулистая фигура вызывала ощущение, что он способен именно по-кошачьи втиснуться в узкое пространство, если надо будет, к примеру, уйти от погони или преследовать преступника. Все движения его были мягки, почти ленивы, но чувствовалось, что под этой внешней вялостью скрываются стальные мышцы, жилы и сухожилия, способные мгновенно натянуться как струна для преодоления препятствия или для удара. Он двигался совсем бесшумно, даже кожаные ботинки не скрипели. Как будто скользил по поверхности, ничем не выказывая своей власти. Притворялся рассеянным, будучи все время начеку.Джудитта взглянула на его руку — проверить наличие обручального кольца — и на миг даже остановилась, загипнотизированная тонкой, нервной, но отнюдь не женственной рукой, полной силы, но не внушающей тревоги. Она искала в этой руке каких-либо указаний на личную жизнь инспектора Джакомо Амальди и совсем забыла о том, что ненавидит лифты, особенно такие современные, тесные и удушливые, как этот.— Проходите, пожалуйста. — Амальди указал ей на вертящееся кресло перед письменным столом. Усадив ее, сам зашел за стол и тоже уселся.Краска так и не сошла с лица девушки. Стеснительная, должно быть. И красивая. Амальди она нравилась. Его почему-то сразу потянуло к ней, что случалось редко. Но сейчас, оказавшись с ней лицом к лицу в холодной тесноте своего кабинета, он подумал, что это, верно, от усталости. «И вовсе она тебе не нравится, — сказал он себе, — просто захотелось расслабиться хоть на миг, отдохнуть от нескончаемой гонки за твоей болью, за твоими обещаниями. Эта девушка — отвлекающий маневр, придуманный тобою, чтобы остановиться».— Рассказывайте все сначала, — официальным тоном проговорил он.Рассказывая, Джудитта отметила в нем и то, что ей не понравилось. Он уже не был защитником, каким показался ей во время первой случайной встречи. И куда-то вдруг исчезла вся любезность, которую он оказывал ей по дороге в кабинет. Он как-то сразу охладел. Быстро свернув свой рассказ, она встала.— Простите, что беспокою вас по таким мелочам…Амальди вскочил.— Сядьте, пожалуйста.Джудитта снова села и опять нашла его, прежнего. Разглядела за ледком в глазах что-то теплое, детское, трогательное. Она поставила локти на стол и чуть подалась вперед, сократив разделявшее их расстояние.Амальди придвинул стул поближе к столу и тоже как бы ненароком оперся локтями о стол. Теперь и они сами, и руки их были совсем близко друг от друга, всего в нескольких сантиметрах.— А это не могло случиться где-то в другом месте? — спросил инспектор.— Нет. На фоне слышны голоса студентов. Они обсуждают лекцию.— Ну да…Джудитта считала себя неплохим психологом. Вот и сейчас она инстинктивно почувствовала, что инспектор Амальди не из тех, кто может не заметить голосов на заднем плане. Полицейские просто притворяются рассеянными, чтобы подхлестнуть память свидетеля. И все же ей хотелось верить, что они говорят об этом маньяке, чтобы еще немного побыть вместе. Ей не хочется уходить, а ему — отпускать ее.— Значит, кто-то из студентов мог видеть, как он записывал свое послание.— Да. — Джудитта с сожалением отметила, что, если они быстро разыщут подонка, все на этом и закончится. — Мог… Но после лекции всегда такая суматоха.— И все же есть смысл попробовать.«Какие у нее свежие, пухлые губы», — думал Амальди. Они красиво смотрелись в улыбке. И зубы крупные, белые, ему такие всегда нравились. На верхней губе чуть заметные морщинки, с годами они станут глубже. Он представил себе, каковы они на вкус. В его воображении Джудитта смеялась, щурила еще больше свои серые близорукие глаза такой необычной, удлиненной формы; из-за век кажется, что они печальные, но это не так. Ему вдруг почудилось, что она придвинула руки чуть ближе, и он резко выпрямился.Как раз в этот момент в дверь постучали, и Фрезе, не дожидаясь разрешения войти, просунул голову в кабинет и обронил:— А-а, явился.Джудитта тоже выпрямилась в вертящемся кресле.— Помешал? — Фрезе смерил девушку оценивающим взглядом.— Нет, — сказала она.— Нет, — сказал Амальди, поднимаясь.— Ох, извините. — Джудитта смутилась, сообразив, что отвечать на этот вопрос положено инспектору, а уж никак не ей.Она встала. Фрезе доходил ей до плеча, поэтому проворно шагнул назад.— Ладно, — сказал ей Амальди, — я расследую это дело и сообщу вам.— Я оставлю вам домашний телефон… если нужно.— Он должен быть в вашем заявлении. А впрочем, напишите.— У вас есть ручка?Фрезе протянул ей ручку, не сводя глаз с Амальди. Инспектор избегал встречаться с ним взглядом.— На чем записать?Амальди пододвинул ей все тот же блок желтой бумаги. Джудитта, написав номер, не подала руки ни ему, ни Фрезе.— До свиданья, — произнесла она, обращаясь к обоим, и ушла.— Подожди меня, — бросил Амальди помощнику и, черкнув что-то на другом желтом листочке, быстро вышел из кабинета.На площадке перед лифтом он ее не нашел. Но, услышав шаги на лестнице, перегнулся через перила и увидел длинные ноги.— Синьорина Черутти!В лестничном пролете показалась ее голова. Прямые волосы струились вниз, в пустоту. Амальди спустился к ней.— Если что, вы можете мне звонить. Вот это прямой, в кабинет, это пейджер… а это личный, то есть домашний. Пейджер я иногда отключаю, так что…— Спасибо, — сказала девушка, и Амальди показалось, что она легонько погладила листок.— До свиданья.— До свиданья.Амальди протянул ей руку.Джудитта пожала ее и благодарно улыбнулась. Она почему-то подумала, что этот жест стоил ему невероятных усилий.«Какая нежная, теплая рука», — подумал Амальди и, круто повернувшись, стал подниматься по лестнице.А Джудитта пошла вниз, улыбаясь.— С каких это пор старший инспектор занимается такой ерундой? — спросил Фрезе, как только Амальди переступил порог кабинета. — Хотя такую грудь ерундой не назовешь.— У тебя что-то срочное? — перебил его начальник.Фрезе тряхнул головой, развел руками и с блаженным стоном плюхнулся в вертящееся кресло.— Какое блаженство! Еще чувствуется тепло этой попки!Амальди обдал его ледяным взглядом.— Ну?— Я нашел один из недостающих документов по сиротскому приюту. И знаешь где? В личном деле Аугусто Айяччио.— Кого? — рассеянно переспросил Амальди, до сих пор не в силах опомниться от своего поступка.Дать домашний телефон незнакомой девице, возможно, истеричке, которая теперь изведет его рассказами о новых подвигах онаниста.— Айяччио. Того беднягу, что умирает от рака… Кстати, ты его навестил?— Да, — соврал Амальди.
Глава 7— Не приходил? — спросил Фрезе у Айяччио. — Ты точно помнишь?— Да.— А вчера?— Нет.Фрезе почесал в затылке, потом заученным движением отряхнул пиджак и почистил ногти.— У тебя перхоть есть?— Чего нет, того нет.— Черт! Прости, Айяччио, — буркнул Фрезе.— Да ничего.— Нет, правда, прости, я дурак. — Он с досадой ударил себя кулаком по толстой ляжке и поднялся с больничного стула.— Говорю вам, ничего.— Давай на «ты».— Ладно.Фрезе отошел к окну и попытался сменить тему:— Неплохой отсюда вид.— Да уж. Особенно хорошо видно, как растет гора мусора.— Море, Айяччио, отсюда видно море.— Это не море, а портовая помойка.— Так ведь вода не из канализации. Мусор море приносит.— Вы замечали, как заманчиво выглядит жареная курица в витрине? Золотистая корочка, лоснящаяся от жира, запах розмарина, вокруг хрустящая картошка… Замечали?— На «ты», Айяччио.— А наутро она в мешке для мусора. Хрящи, выцветшая кожа, кости с налипшим на них мясом… тошнотворный запах… Вы бы ни за что на свете до нее не дотронулись, верно? Как по-вашему, это одна и та же курица?— На «ты», черт тебя возьми!Айяччио повернулся спиной к окну, выходящему в мир, которого он никогда не понимал, для которого с рожденья был чужим. В палате воцарилась тишина. Фрезе пришел спросить его, как мог недостающий документ из папки сиротского приюта оказаться в его досье. Но на разъяснения не очень надеялся. Хотя странно, как тот документ попал в личное дело сироты. Единственного сироты в полицейском управлении, насколько ему известно. Сироты, который вырос именно в этом приюте и уцелел на том самом пожаре. Но откуда это может быть известно Айяччио? Фрезе видел перед собой еще сильную спину человека, в пятьдесят два года приговоренного к смерти. Айяччио всего на три года старше него. «Бывает», — сказал себе Фрезе, как только узнал о его несчастье. Но смотреть этому человеку в глаза — дело иное. Быть может, он вовсе и не насчет документа пришел, а просто посмотреть в глаза смерти, которой так боялся. Да, это совсем другое дело. А сам Айяччио уже не тот, каким он его помнил. Не тот, каким предстает в личном деле. Не тот Айяччио, которого он часто встречал в коридорах полицейского участка, уже не тот вялый, ко всему равнодушный агент с припухшими глазами, с которым они иногда вместе обедали.— Я устал, — сказал Айяччио. — Устал и озяб.— Накройся одеялом. Тебе помочь?Не дожидаясь ответа, Фрезе подошел к кровати и хорошенько укрыл его. И заметил в вороте пижамы лиловое пятно, растекшееся по всей шее. Как язык. Ожог, давний, страшный ожог.Айяччио закрыл глаза. Он думал о случившемся утром. Вытянувшись на постели, он приходил в себя, выныривая из кошмарного водоворота, куда его погрузили ударные дозы принятых лекарств. Казалось, язык у него стал толще и неповоротливей. Во рту было горько. Сильно болели мышцы шеи. Сколько он проспал? Кряхтя, он приподнялся и сел на постели. Развел руки в стороны, несколько раз сжал и разжал кулаки. Дыхание сбилось, он растерянно водил глазами, как пассажир скорого поезда, глядя в окошко. «Ну вот, — подумал он, — смотрю на себя со стороны». Но кто он такой и где находится — этого понять не мог. Голова как будто раздулась, мысли множились, увеличивая объем мозга, так что кости с трудом удерживали его в черепной коробке. Он понял, что это болезнь, и все встало на свои места: Айяччио осознал, что болен раком и что в этой больничной палате ему суждено умереть.Он открыл глаза. Увидел, что Фрезе неотрывно смотрит на него, и слезы сами собой, без спросу покатились из глаз. Они оставляли бороздки на щеках и обжигали губы солью. Вдруг в ноздри ему ударил запах ладана, и он стал прислушиваться — не читают ли рядом молитвы, может, из церкви пришли благословлять больницу?В палату вошла медсестра. С ее приходом запах усилился и воздух стал дымным.— Как дела, синьор Айяччио? — спросила белокурая сестра, остановившись на пороге и улыбнувшись Фрезе.— Почему так пахнет ладаном? — поинтересовался Айяччио.Сестра принюхалась; в глазах ее мелькнула тревожная мысль, и она тут же перевела их на Фрезе. Всего один мимолетный взгляд, но Айяччио заметил его. Ладан рассеялся. Воздух снова был чист и прозрачен. Фрезе и сестра смотрели на него заботливо и сочувственно. «Обонятельные галлюцинации, — вспомнил Айяччио. — Господи Боже мой!»Впервые его болезнь дала себя знать.— Я пошутил, — сказал он белокурой хорошенькой медсестре в халатике, плотно обтягивающем грудь.Та улыбнулась.— Все нормально.Несколько секунд она изучала его, прячась за сочувственной улыбкой, потом кинула взгляд на Фрезе и вышла за дверь.— Я пошутил, — шепотом повторил Айяччио.И внутренне сжался от стыда и боли.В восемнадцать лет Айяччио первый раз почуял запах ладана, а в двадцать — последний. С тех пор он ни разу не был в церкви. Даже забыл, что на свете есть и церкви, и ладан. Если б хоть он умел молиться! Но он потому и ушел из семинарии, что не был ни дураком, ни святым, чтобы посвятить себя Богу. Все это было ему недоступно.Теперь перед ним проплывало его прошлое в свете нового озарения, нового источника энергии — той самой болезни, что медленно разрушает его. И Айяччио обозревал это прошлое без боли и тревоги, а с грустной отстраненностью. Мысли, как не связанные друг с другом лучи, осеняли его и пропадали во мраке будущего. Ненужные мысли, которые за всю жизнь ни разу не приходили ему в голову. Скоро от него ничего не останется, и они будут жить сами по себе.— Мне пора, — сказал Фрезе, взглянув на часы и отставляя стул на место, к стене. — Береги себя. Я еще зайду.Айяччио кивнул и проводил его глазами до двери. Она открылась и закрылась. Он снова один. Но взгляд по-прежнему прикован к двери. В полутьме палаты ему почудилась какая-то маленькая черная точка. Он никак не мог ее разглядеть получше. Поискал очки в ящике тумбочки. Понял, что это муха. До нее было метра четыре. Немыслимо, что на таком расстоянии он узрел муху, однако она была там. Муха передними лапками терла большие глаза. Потом прозрачные крылышки затрепетали. Айяччио рывком сел. Кое-как дотащился до двери и распахнул ее. Муха, жужжа, вылетела.— И вправду муха, — удивленно проговорил он. — Муха сидела на стене в четырех метрах от меня.Он привалился к двери, пытаясь обрести равновесие. Снова просчитал расстояние. Четыре неверных шага до постели. Не удовлетворившись этим, сделал четыре шага назад, к двери. Запах ладана вновь защекотал ему ноздри; его замутило. Он повернулся к кровати, не глядя ни на что в отдельности. Ноздри его расширялись, впитывая воображаемый запах, и тут он заметил, что наволочка на подушке вся сморщилась, на ней проступали холмы и впадины, и на некоторые даже ложилась тень мусорной кучи за окном. Абсурд. У него никогда не было такого острого зрения, даже в детстве. Айяччио протер глаза и ущипнул себя за щеку. Может быть, это сон? Нет. Еще четыре шага, и он забрался под одеяло. Среди волн ладана он чуял опасность. Неведомую опасность, которая, по-видимому, исходила от него самого.Пристраивая голову на подушку, он кожей головы, под волосяным покровом ощущал складки наволочки. Жесткие складки, по крайней мере, так ему казалось. Он на миг смежил веки и увидел их: всего девять. Три из них были сами в мелких морщинках. Белый цвет застил зрение, но ему тем не менее удавалось различить все оттенки серого по краям подушки, а также отражающийся на ней зеленоватый оттенок стены. Если продолжить наблюдение, вероятно, он рассмотрит основу и уток хлопковой ткани.Он открыл глаза и стал испуганно озираться. Сердце бешено билось, и нечем было дышать. Он зашарил по тумбочке в поисках воды. Что с ним? Может, его чем-то опоили? Рука наткнулась на гладкую стеклянную поверхность, и стакан начал падать. Но падал он до странного медленно; вероятно, поэтому Айяччио успел повернуться на другой бок и подхватить стакан в нескольких сантиметрах от пола. Железной хваткой. Вода выплеснулась на мраморный пол и рассыпалась на множество мелких брызг, окативших его лицо. Айяччио не переменил неудобной позы, пока не заболела спина. Тогда он поднялся, выпил то, что оставалось в стакане, и поставил его обратно на тумбочку. Грохот стекла по белому пластику эхом раскатился в палате. Он услышал, как стены впитывают вибрацию, выталкивая ее в коридор.На него снова нахлынул страх, силы вдруг покинули тело, ему показалось, что он теряет сознание. Он вытянулся на постели и стал глядеть в потолок, остерегаясь сосредоточить на чем-либо внимание. Хватит с него этих откровений.— Помогите, — прошептал Айяччио.Постепенно скованность во всем теле отступила. Может, все-таки удастся заснуть? Ему почудилось, что снова открылась дверь, но он не придал этому значения. В голове что-то пульсировало, унося его далеко отсюда. Сознание затуманилось, хотя еще несколько минут назад все чувства были обострены до предела. Во рту ощущался странный привкус. Привкус воды. Сладковатый, неестественный. Краем уха он услышал какой-то шорох. К сонму теней добавилась еще одна. Он попробовал открыть глаза, но веки были тяжелые, словно приклеенные. Темнота, в которую он погрузился, стала плотной, почти осязаемой. И он плыл в этой темноте. Нет, не плыл, а просто покачивался, отдавшись на волю течения, медленного и плавного, без единой волны. Потом вдруг взорвались краски. Яркие, слепящие полосы. Они проходили рядом, не затрагивая его. Он ощутил холод, как будто был голый. Слабость. И голос, который виделся ему в темноте красными звуковыми волнами, начал говорить — сначала тихо, потом резко и отрывисто, потом снова тихо. Он был такой далекий, что Айяччио не смог разобрать ни одного слова. Лишь знакомое жужжанье, как будто это был голос его мыслей. Второе «я», говорившее с ним, но не способное к общению. Холод усиливался. Но мышцы на него не реагировали. Он даже не дрожал. Вдруг ему показалось, что по телу ползают муравьи. Нет, не муравьи, а животные покрупнее. То тяжелые, то почти невесомые. Все они оставляли после себя холодный и влажный след. И запах их дико раздражал ноздри. Быть может, улитки. Быстрые улитки. А голос все не унимался.Через час в палату вошла сестра и увидела, что он лежит на кровати, одеяло на полу, пижамная куртка расстегнута.На восковой груди было выведено:«аУгуСТо аЙяЧчИо»Больной был без сознания, но рука его крепко сжимала красный фломастер.
Глава 8Человек в седьмой раз пронесся по проспекту параллельно воскресному людскому потоку, ползущему под портиками. Дело было к вечеру. Свет все больше тускнел, вычерчивая длинные тонкие тени, в которых уже проглядывали сиреневые тона близящегося вечера.Скоро стемнеет. Это ему на руку, так как у него назначена встреча. Согласно плану.Утром он перевез мать в светлую палату городской больницы. Понаблюдал за беготней врачей и сестер, нанюхался прилипчивого запаха лекарств и хлорки, подметил в глазах больных страдание и страх перед смертью, что раздражало его донельзя. Но сразу уйти он не мог: нельзя привлекать к себе внимание неадекватным поведением. Сознание грандиозности своего замысла побуждало его остерегаться. Перед ним, как мечтала мать, открывается блестящее будущее. Многолетнее одиночество будет вознаграждено. Правда, цена той награде — его анонимность. Он должен научиться быть невидимкой. Случайным прохожим. Несмотря на свою исключительность. Поэтому, усевшись в уголке палаты, он до конца отыграл свою роль: расспрашивал врачей, терпел их апломб и профессиональную снисходительность. И даже в какой-то мере был им за это благодарен, поскольку они неосознанно позволяли ему почувствовать себя мелким, незначительным, бестолковым. В этом и состоит величие его замысла: весь мир должен служить его цели. Всего час спустя он был в полной боевой готовности. По больничным коридорам и отделениям передвигался уверенно, как будто следуя мысленной карте, и при этом никто его не замечал, никто не удостаивал взглядом. Он скользил вдоль стен, как тень. Спустился на первый этаж, вошел в операционную, порывшись в шкафчиках, быстро нашел то, что ему нужно. Скальпель, пилу, жирные хирургические карандаши, кривую иглу. Все это он сложил в холщовую сумку вместе с рыболовными крючками, мотком пеньковой веревки, катушкой нейлоновой лески и зеленой бархатной тесьмой. Сумку он спрятал под пальто из тяжелого колючего сукна, не слишком элегантное, но вполне добротное. В кармане пальто нащупал плотный картонный конверт, где хранились три засушенных листика.Он чувствовал себя непобедимым за своей новой маской человека из толпы. Шел к выходу спокойно, как обычный посетитель, чуть сгорбив плечи, как будто унося на них боль за родственника или друга. Дойдя до двери, оглянулся, привлеченный убожеством вестибюля, и стал изучать его, словно видел впервые. С обеих сторон два небольших зала ожидания. Кресла и диваны обиты коричневатым кожзаменителем, на каждом подлокотнике большая пуговица, под которую забран дерматин. Черные столики из матового пластика. На столешницах кипы старых растрепанных журналов. От двух остались только обложки. В зале справа чудом сохранился ковер с загнутыми кверху углами. Он подошел и опустился в кресло. Под пальто негромко звякнули хирургические инструменты.Прямо перед ним размещалась внушительная стойка темно-зеленого мрамора с черными и желтыми прожилками. Из-за нее выглядывала сестра. Человек пригляделся к ней. На вид лет пятьдесят; редкие сальные волосы цвета соломы с отросшими черными корнями, перехваченные бледно-голубой резинкой под цвет, вернее, под бесцветность пустых глаз. Пальцы заученным жестом теребят ручку; длинные, заостренные ногти покрыты серебристым лаком. Отвечая на телефонный звонок, она то и дело бросает взгляд на свои ногти. Наверняка где-нибудь в укромном месте у нее хранится набор пилочек, щипчиков, бутылочек с лаками и ацетоном. Человек полной грудью вдохнул человеческий запах этой обители слез. Все, от чего он до сих пор отказывался, все, что мать ему строго-настрого запрещала, в это утро стало его второй натурой. Он закрыл глаза и притворился, что задремал. А сам сосредоточился на том, чтобы слышать шумы, вдыхать больничные запахи, вникать в обрывки разговоров, большая часть которых посвящена забастовке мусорщиков. Когда он вновь открыл глаза, то образ постороннего человека уже был доведен до совершенства.Тогда он встал и ушел.Из багажника машины он вытащил бесформенный сверток сантиметров тридцати в диаметре и чуть меньше метра длиной. Оберточная бумага противно заскрипела, когда он сунул этот сверток себе под мышку. Затем пешком отправился в город.Чудесное превращение состоялось, теперь он стал невидимым и наслаждался вновь обретенной свободой. Теперь никто не укажет на него пальцем, никто не заклеймит позором, и он может свободно перемещаться в людской реке, которая не впадает в море. Теперь можно. В ожидании сумерек, которые его замысел озарит ярким светом. Никому из людского потока и в ум не придет, что разворачивается вокруг него, никто не видит болезнь так, как видит ее он: выпущенной на городские улицы, притаившейся среди холмов мусора, танцующей на развалинах оперного театра, блуждающей в темных закоулках. Никто ее не замечает, потому что болезнь хитра, она умеет прятаться от людского глаза на самом виду, шагая с ними плечом к плечу, как полноправный член общества. И делая свое дело — заражая ближнего, распространяясь, не думая про добро и зло, ведь и в том, и в другом случае цель у нее одна — помочь ему свершить свою судьбу.Отныне жизнь его — не что иное, как карандаш в руке художника. Она пряма и проста, как больничный коридор. Остается пройти ее до конца. Это лишь вопрос времени. Причем время, которое он рассчитывает из чисто практических соображений, скорее относится не к нему, а к другим. К тем или к той, кому оно выносит приговор. А для него оно течет медленно и в то же время быстро, поскольку шаг наступающих сумерек неумолим. Медленно — потому что решение принято, а значит, замысел, считай, осуществился, по крайней мере, осуществился в главном: в принятии решения. В понимании величия своих целей. И потому спешить ему некуда. А быстро — потому что какой-то уголок его сознания сопротивляется принятому решению, и это сопротивление приближает его к моменту истины, к действию, как таковому. Быстрота и медлительность уживаются в мозгу, подчиняясь ощущению собственной неподвижности, как будто не он идет по улице, а город скользит у него под ногами.И, скользя, город и судьба подвели к нему антикварный магазин.Он увидел ее впервые тридцать два года назад, когда она была юной продавщицей, но уже пользовалась доверием благородных семейств города, а он был мальчишкой двенадцати лет. Мать принимала ее на первом этаже виллы. Он слышал, как они мило беседовали, но в интонациях обеих женщин уловил подспудное напряжение. Это разожгло его любопытство, и он стал подслушивать. Антикварша хищным взглядом оценивала драгоценности, ходила по комнатам, рассматривала предметы обстановки. Хозяйка дома решила негласно избавиться от своих сокровищ. А он следил за ними, спрятавшись в тени. Они попадались ему на глаза лишь временами, поскольку он боялся себя обнаружить, но шаги их доносились отчетливо. Нервные, отрывистые — матери и томные, нарочито ленивые — антикварши. Когда осмотр закончился, обе снова заперлись в комнате на первом этаже, подальше от вездесущих ушей монахинь. Продавщица назвала цену каждого предмета, даже не заглядывая в список, составленный хозяйкой дома. Он из ниши на лестничной площадке между первым и вторым этажом, прячась за чугунной решеткой, увенчанной бронзовым купидоном, видел, как потемнело лицо матери и глаза превратились в щелочки. Она ничего не сказала антикварше, торговаться не стала. Когда мальчишка вырос, он понял, что жалкие гроши, предложенные матери антикваршей, были ценой за негласность. Все печати, все фамильные гербы следовало вытравить. Все следы сделки будут уничтожены, и никто ничего не узнает, заверила антикварша. Плата за молчание. Распрощавшись, обе женщины преобразились. Мать была в бешенстве. А молодая антикварша расточала улыбки направо и налево, довольная выгодной сделкой. У нее были платиновые волосы с двумя вульгарными завлекалочками и пышным начесом на макушке, похожим на ком сахарной ваты. Поднявшись, она одернула узкую юбку цвета морской волны, едва доходившую до колен, послюнила указательный палец, потерла его о большой и наклонилась, чтобы зафиксировать поехавшую петлю на чулке. Когда она наклонилась, в квадратном вырезе розовой кофточки без рукавов показалась бледная мягкая грудь. Затем женщина натянула короткий жакетик того же цвета, что и юбка, открыла маленькую жесткую сумочку, вокруг ручки которой был завязан шарфик, вытащила чековую книжку и выписала чек на сумму, причитающуюся хозяйке дома. Не сдержав приступа эйфории, она шагнула к синьоре Каскарино с явным намерением поцеловать ее в щеку, но мать проворно отступила и указала антикварше на выход. У той был рыхлый, обвисший зад, несмотря на молодость. Видя, как он колышется под тканью обтягивающей юбки, мальчик почувствовал колотье в левом мизинце. От недавно наложенных швов кровь застаивалась, и распухший желтоватый обрубок болезненно пульсировал. Но распространение инфекции удалось остановить.Спустя тридцать два года человек-невидимка вошел в антикварную лавку. Улицы постепенно пустели. Магазины закрывались. Люди торопились домой, ужинать. Он спрятался за буфетом XIX века, вдыхая запах воска, и бесшумно опустил на пол мешок. Минут десять стоял неподвижно, едва дыша. Биение сердца глухо отдавалось в голове, но было ровным, ритмично отсчитывало медленно уходящие, неумолимые секунды.В тот день он в последний раз понаблюдал, как она передвигается за стеклом витрины, среди нагромождения пыльной мебели. Не замечая окутывающих его выхлопных газов и дыма окраинных фабрик, он зачарованно смотрел на округлые руки с мясистыми пальцами. Тридцать два года назад эти пальцы пожимали худую руку его матери и выписывали чек на имя синьоры Каскарино. Теперь на этих сосисках красовались старинные золотые перстни, доставшиеся ей неизвестно от какой нуждающейся семьи. Теперь ей пятьдесят два года, а волосы все такие же платиновые, как тогда, с теми же завитками, и кожа такая же светлая, почти прозрачная, и те же глупые, стеклянные глаза. Она была одна и деловито суетилась в тесноте своей лавки. Видимо, близкая старость тревожит ее, поскольку она то и дело глядится в зеркало то гардероба, то трюмо. С годами такие женщины, как правило, позволяют себе толстеть, должно быть, им кажется, что от этого натягивается кожа и морщины не так заметны. А зад обвис еще больше.Он долго выслеживал ее, сам не зная зачем. Пока наконец не постиг роль этой женщины в своем грандиозном замысле. Со дня его поездки за город прошла неделя. Неделя озарений. Неделя, давшая ему понять, что нет ничего случайного в его судьбе. Каждое событие логически связано с предыдущим и последующим, и эта цепь подводит его к свершению того, что ему предначертано не месяц и не день назад, а с рождения. И все его существо, его плоть и кровь призваны вывести его к этой цели, на этот единственно верный путь. Лишь пройдя его до конца, он вынырнет из темного, зловонного колодца, чтобы стать еще чище, еще сильнее, чтобы утвердиться в собственном одиночестве.Он услышал, как антикварша опускает жалюзи на окнах лавки, как, пыхтя, возится с засовами, и представил себе грудь, выглядывающую в вырезе блузки, как тогда. Он дождался, когда она погасит свет, и вышел из своего укрытия.То ли женщина увидела в полутьме лицо покупателя, который много лет назад приобрел у нее одну очень ценную вещь, то ли нет. Но когда он подошел к ней почти вплотную, она не могла не заметить странного блеска в его глазах. И тут же поняла, что будет дальше, попятилась, выставила навстречу убийце пухлые руки с накрашенными ногтями. Попыталась было убежать, да некуда и где взять силы? Человек тут же настиг ее. Он тоже не бежал, хотя и знал, что при необходимости смог бы. Он схватил ее и развернул к себе. Несколько секунд они потоптались на месте, крепко обнявшись, как в неуклюжем танце: он прижимал ее к себе, она пыталась его оттолкнуть. Они наступали друг другу на ноги, пока наконец ее ноги не оторвались от пола вместе с телом, которое тяжело плюхнулось на какую-то старинную тумбу.— Сидеть! — приказал он разинутому в немом крике рту и сведенным в спазме ужаса мышцам.После чего спокойно снял со стены алебарду XVII века с заржавленным топором в форме лилии.
Глава 9— Вопрос, который нам необходимо прояснить во время наших лекций, — вещал профессор Авильдсен, не обращаясь ни к кому в отдельности, а к аудитории в целом, как всегда переполненной, — состоит в безусловной аналогии запаха святости и зловония распада.Джудитта Черутти уже включила диктофон. С первого ряда она углядела раздутый кейс профессора Авильдсена. Сегодня он уже не был пуст, как на прошлой лекции. Он наклонился и щелкнул замком, но ничего не достал. Как будто решил проветрить содержимое, мелькнула у Джудитты мысль. Во время этой паузы Джудитта инстинктивно покосилась на толстяка. Тот сидел на обычном месте и смотрел на нее исподлобья. И Джудитта приняла решение. Она не позволит себя запугивать. Старший инспектор Джакомо Амальди вселил в нее уверенность. Полиция примет меры. А если не примет, она примет их сама. Терпеть больше не станет. Нечего этому противному толстяку отравлять ей жизнь. Она была уверена, что это он ее донимает, но ей посоветовали не упоминать об этом в заявлении, поскольку клевета карается по закону. Чтобы указать на кого-либо пальцем, нужны конкретные доказательства. Но это, конечно, он. В его свинячьих глазках, толстом языке, который непрестанно облизывал кроличьи передние зубы, Джудитта ловила садистское удовлетворение. Ему хочется, чтобы она знала и боялась его. Но хватит с нее. Пора дать ему понять, что хватит. И она послала ему взгляд, полный отвращения и презрения.— Путь, на который мы с вами вступаем, вся неведомая область между святостью и греховностью, — продолжал профессор Авильдсен жреческим голосом, — иначе говоря, все присущее Добру и Злу в абсолюте, приведет нас к открытию души. Нет, вы не откроете христианскую, буддистскую или магометанскую душу. Душу, о которой говорю я, можно объять, убить, любить, выпить, съесть, вырвать с корнем или посадить, украсть и подарить. Это душа народов, всех народов, это их жизнь.Его жизнь словно заключалась в этой аудитории, поневоле наполненной слушателями, которые не представляли для него ни малейшего интереса. Ему претили слащавые откровения коллег на заседаниях кафедры, когда те вспоминали имена лучших студентов спустя долгие годы. Порой эти лучшие становились их аспирантами и ассистентами, или, во всяком случае, преподаватели бдительно следили за их карьерой. Профессор Авильдсен не чувствовал привязанности ни к одному из своих студентов, он сознательно забывал, вернее, заставлял себя не запоминать ни имен, ни лиц, ни биографий. Он был сосредоточен только на себе, на своей высокой одухотворенности, на способности гипнотизировать стадо молодых людей. Их эмоции, их восхищение нужны были ему постольку, поскольку являлись питательной средой его души. Он жадно впитывал их, не вдаваясь в подробности чужой жизни. Они были не более чем отражением его чистой науки, его ума, его гордости самим собой.— У нас на Западе принято определять три средоточия духа, которые соответствуют троим посвященным или философам — называйте, как хотите, — которые революционными методами преобразовали земной путь человека. Сердце, или Христос, — это любовь. Голова, или Маркс, — это разум. Гениталии, или Фрейд, — это наша чувственная связь с прошлым… Прошлое, которое психологи помещают в наших родителей. — Тут в голосе его послышалась едва заметная нотка досады. — Но весь этот удивительный путь призван раскрыть нам то, для чего предыдущим поколениям понадобились века, то, что существует независимо от нашего понимания. Народы Земли несут это в себе как дар или проклятие с начала времен. Эту тройную истину они обожествляют, обставляя теми или иными ритуалами.Джудитта пристально смотрела на профессора. Чем-то притягивал и одновременно отталкивал ее этот одухотворенный человек, с такой непринужденностью державший в ладони сокровенную душу всех народов. Как будто он хозяин их жизни, тогда как инспектор Амальди — всего лишь охранник. При мысли о нем Джудитта невольно улыбнулась.— Начнем с головы. Почему с головы? Потому что сердце для нас, людей Запада, — слишком далекое воспоминание. Наша цивилизация много веков намеренно старалась похоронить его и вытравить эту память. С другой стороны, гениталии — сравнительно недавнее наше приобретение, и пока мы склонны путать их с сердцем, по которому естественным образом тоскуем. Из этой тоски и происходит культ секса как некоего суррогата.Джудитта не считала себя сексуально озабоченной, как многие ее сверстницы; лишь иногда ее охватывала растерянность, и она прятала свой страх под напускной дерзостью. Ту же двойственность она ощущала, с одной стороны, в нежелании вмешиваться в чужую жизнь, а с другой — в призвании помогать людям. Конечно, она не в силах облегчить их боль, но благодаря своему дару она чувствовала чужие беды как собственные. К ней можно было с успехом применить характеристику, данную Антони Бёрджессом Шекспиру. Когда она впервые попалась ей, Джудитта сразу узнала в ней себя и записала в дневник, в органайзер, в компьютер. Определение гласило: «Он подмечает мелочи жизни и умеет читать по лицам, как близорукий, которому свойственно не смотреть, а всматриваться». Вот и ее умение видеть было необычным — порой преувеличенным, порой атрофированным. Она привыкла к близким контактам, как будто на все смотрела сквозь увеличительное стекло; а то, что было вдали, расплывалось в тумане — и контуры, и краски, и формы. Джудитта умела оценивать только детали, общая картина была ей недоступна. Стоило предмету или человеку перейти некую воображаемую грань ее близорукости, как объект мгновенно обретал жизнь, под оболочкой проступала сущность. И тогда девушку охватывал невиданный энтузиазм, и она уже не могла противиться соблазну дойти до конца, раскрыть мир во всей его полноте. Жизнь ее была подчинена законам дедукции, а не индукции. Она то и дело добавляла к мозаике очередной кусочек, до недавних пор скрытый от нее, и так, постепенно накапливая личный опыт, составляла общее представление о мире. Такой подход развил в ней два качества: фантазию, восполнявшую ограниченность поля зрения, и интуицию, научившую не поддаваться на обман формы, внешнего вида. Всматриваясь, она научилась чувствовать.И потому, хотя была очарована профессором Авильдсеном, как прочие студентки, Джудитта чувствовала, что надо избегать близких контактов с ним.— Поэтому анализ сердца и гениталий мы пока отложим и займемся головой — великим святотатством, родиной науки и прогресса, самым уютным гнездом нашей полубожественной природы.Профессор Авильдсен опять скрылся за кафедрой, чтобы извлечь из кейса цилиндрик сантиметров примерно тридцати в длину и ширину. Керамический белый цилиндрик по форме напоминал перевернутый ночной горшок, но Джудитте он почему-то показался бабой на чайник, возможно, из-за торчавшей сверху оцинкованной ручки. А может, из-за подставки, более широкой, чем основание цилиндра, к которой были приделаны две защелки.Студенты заинтересованно вытягивали шеи, но профессор и не думал открывать странный сосуд и показывать его содержимое.— Но голова… — Авильдсен видел перед собой десятки голов разных форм с глазами, обращенными только на него, — голова является также контейнером души… Вспомним Декарта, который помещал ее в центр мозга, в хорошо защищенный и недоступный гипофиз… Или Платона, согласно которому сферическая форма головы сопоставима с мирозданием. Это микрокосм. Если можно так выразиться, начало всех начал, явленный нам дух. Или вспомним маори, для которых голова вождя была столь священна, что если даже сам он касался ее пальцами, то обязан был тут же поднести их к носу, дабы вдохнуть запах святости, впитанный пальцами, и таким образом вернуть его по принадлежности.Очень медленно профессор Авильдсен поднял руку, запустил ее в волосы, взъерошил их, а затем поднес пальцы к носу и глубоко вдохнул. Безотказно действующая пантомима, видимо, не раз испытанная за годы преподавания. Студенты засмеялись. Многие стали повторять его жесты, и зал наполнился свистом воздуха, втянутого в ноздри от освященных перстов. Никто уже не смотрел на керамический цилиндр. Когда оживление немного утихло, профессор вновь заговорил:— А когда умирает алаке, вождь абеокутов в Западной Африке, самый уважаемый человек в деревне отрезает ему голову и на блюде подносит ее новому вождю.Двумя быстрыми движениями профессор отстегнул защелки и приподнял цилиндр. Какая-то девчонка издала придушенный смешок. Ребята перестали нюхать подушечки пальцев. На блюде стояла красная квадратная подставка с мумифицированной головой. Очень маленькой, высохшей, табачного цвета, с длинными редкими волосами, почти безгубым ртом, оскаленными в ухмылке зубами и двумя выпуклыми шарами черных, невероятно выразительных глаз.— Голова становится фетишем, — продолжал профессор, наслаждаясь вторым театральным эффектом, составившим разительный контраст первому и выразившимся в напряженной тишине зала. — Личный фетиш нового повелителя, который тем не менее обязан воздать почести старому, жить по его указке, выстраивать свое существование по образу его головы.Взяв блюдо с опасно балансирующей головой и держа его на вытянутых руках на уровне груди, Авильдсен благоговейно, как жрец, свесил свою голову и пошел по залу. Девушки оборачивались ему вслед, парни напускали на себя небрежный вид, но старались поскорее отвести глаза от мумифицированной головы.Когда он проходил мимо нее, Джудитта поймала взгляд профессора, и ей показалось, что глаза его светятся затаенным торжеством. Человек и голова оставляли за собой шлейф запахов плесени и ароматического масла, — более точно Джудитта определить не смогла.Завершив шествие, профессор вернулся на кафедру и возложил на столешницу фетиш. При этом волосы мумии лишь еле заметно взметнулись, не иначе, были сделаны из пакли. Затем он поставил на место цилиндр и мучительно медленно защелкнул замки. Голова скрылась из вида, но Авильдсен чувствовал, что она не перестала внушать аудитории страх. Оставь он ее открытой до конца лекции, глаза студентов привыкли бы к морщинистой, потрескавшейся коже, к пакляным волосам, к тяжелым, будто сделанным из папье-маше векам. А прикрытая, она материализовалась в их сознании, приобретя фантастические черты, каковых в действительности не имела. Теперь она виделась каждому во всем своем устрашающем величии, каждый создал для себя мысленный образ, затрагивавший самые слабые струны сознания.— Однако вследствие смерти близкого человека или какого-либо стихийного бедствия даже простые члены общины могут стать табуированными. Они не имеют права дотрагиваться до собственной головы, им запрещено даже подносить ко рту пальцы с пищей, и они вынуждены, подобно собакам, опускаться на колени, нагибаясь к миске с едой, которую выносят им за околицу. Отчего? Мои коллеги дают немало объяснений этому факту, и на различных научных симпозиумах каждый ожесточенно отстаивает свою точку зрения. Но истина… истина, которую вы должны усвоить, состоит в том, что первобытный человек обладает абсолютной мудростью. Мыслям, зафиксированным в той или иной форме, в деревню хода нет. Взбаламученным мыслям человека поставлена преграда. Призраки? Идеи? Не важно, как их называть. Но это мысли, идущие из головы к рукам, а от рук с пищей распространяющиеся по всему телу. Отравляющие его. Дикарь, как нам угодно его величать, несравненно честнее нас. Он знает, что на некоторые мысли налагается табу… — Авильдсен обвел взглядом слушателей и добавил страдальческим голосом: — Что их нельзя впускать в голову.Джудитта слушала очень внимательно. Не только ловила каждое слово, но и вникала в то, что за ними, что внутри их. Профессор Авильдсен теперь как будто говорил с кем-то одним, кого он хорошо знает. Она обернулась, ища того, к кому обращался лектор, но лица студентов показались ей какими-то безнадежно однообразными.— Но тогда почему эти табу касаются и вождя? Почему он тоже не может дотрагиваться до головы? Почему не может есть сам, а его непременно должны кормить? В чем смысл такой унификации? Никто не может подняться выше своей головы. Почему? Почему у повелителя та же участь, что и у всех? Почему та же изоляция, та же отчужденность касается и божка? Разница между повелителем и подданными, разница между святым и грешником, разница между калекой и здоровым, сильным человеком, разница между вождем и простым соплеменником сводится к одному и тому же практикуемому обряду. Почему? Святость и грех… Один появляется на свет от самого света. Потому он вождь. Другой темен и живет в сумраке. Почему? — Он уперся взглядом в одного студента. — Почему? — В другого студента и возвысил голос. — Почему? — Еще в одного и выкрикнул на высокой драматической ноте: — Почему? — Потом вдруг рухнул на стул в первый раз за всю лекцию, оперся руками о стол кафедры и спрятал лицо в ладонях.Все молчали. Девушек пробирала дрожь.— Человек появился на земле много миллионов лет назад, — заговорил профессор Авильдсен, не меняя позы. Глубокий голос упал почти до шепота, словно рассказывая страшную сказку. — Как? Каким образом он появился? В чем его отличие от животного? Разумеется, не в том, что он ходит на двух ногах… не в том, что сделал копье… не в том, что добыл огонь… не в том, что расписал стены пещеры, в которой жил. А в чем же? — Он медленно поднял голову и сомкнул руки под подбородком в молитвенном жесте. — Я знаю, в чем. И вы знаете. — Голос стал тягучим, гипнотическим. — Вы испытывали то же чувство, что и ваш прародитель, что и примат, вынужденный покинуть царство животных. Помните? — В голосе слышались подспудные вибрации. — Помните темную ночь без единого шороха, долгую ночь, что застигла вас без сна в постели, посреди невообразимого одиночества, скованных страхом? Помните Голоса? — Пауза, глаза, глядящие в никуда. — Голоса. — Еще одна долгая пауза. — В тот миг, в той темноте вы были вынуждены осознать свое отличие от животных. От того ночного шепота. — Он очень долго молчал. Зрачки настойчиво сверлили вызванный им самим сумрак. — Обезьяна… ваша праматерь… миллионы лет назад была беззащитным детенышем… таким, как вы. Она лежала на подстилке — не такой, как ваша постель, но эта разница несущественна. Тьма вокруг нее вдруг наполнилась Голосами, монотонными, навязчивыми, одинаковыми. Голосами, что повествуют о течении Времени. Все наше прошлое без этих Голосов было бы лишь утешительным, но бесцветным наброском, лишенным четких линий и перспективы. Оно было таким же, как у ваших родителей-обезьян, которым доступно лишь примитивное, эмпирическое знание. Огонь жжется, больше не суну в него лапу. Но детеныш обезьяны в темной ночи открыл Время, а Время явило детенышу кошмар: Завтра. И детеныш вышел из своей стаи, так как понял, что всякое завтра приходит после всякого сегодня и несет с собой те же самые тревожные Голоса. Завтра еще не пришло, но мы уже узнаем его по страшному предчувствию. Время измеримо, но не ведомо нам. Голоса открыли детенышу многое, но не всё. Неуправляемое знание. Неуправляемое знание становится мясом. Мясо и мысли о нем. Жизнь превращается для детеныша в ненавистный, неудержимый поток, он помнит его истоки, представляет его устье, но не может управлять течением. Детеныш хотел лишь осуществить свои желания. Но призраки греха и наслажденья, пустоглазые призраки, не умерщвленные, поскольку не рождались в стае обезьян до той ночи, призраки, противостоящие природе, инстинкту, до той поры безобидно клубились в темноте и безмолвно глядели им в лица, не выходя на свет, эфемерные и усталые — не от какой-либо деятельности, а от вечной несбыточной надежды на существование, в тот самый миг, когда детеныш осознал себя человеком… проявились… и вырвали его из стаи. Он родился. В результате аберрации. В результате Болезни. От Голосов, шепчущих в ночи родился Повелитель Обезьян.По залу пронесся озадаченный шумок.— Он не такой, как все. И когда он заразил всю стаю, когда каждая особь уподобилась ему, подхватила его болезнь, вот тогда и появилась деревня. Но Голоса не насытились. Они открыли детенышу другой ужас. На сей раз днем. И тогда на свет от самого света появился Повелитель Людей.Профессор взял в руки книгу. Полистал ее и нашел нужный ему отрывок.— Один из основных постулатов дзен-буддизма гласит: «Свет и тень противоречат друг другу, но зависят друг от друга, как движения правой ноги зависят от движения левой». Потому что так было угодно Голосам, звучащим в голове человеческого детеныша. Потому что повелевает не Бог, а подчиняется не божок.Профессор Авильдсен захлопнул книгу, положил ее в кейс, левой рукой приподнял на несколько сантиметров белый керамический цилиндр, только чтобы еще раз привлечь внимание студентов к его содержимому. Потом приник ухом к цилиндру, напряженно послушал и произнес:— Потому что есть только Голоса.Аудиторию будто передернуло.— Лекция окончена. В следующий раз мы поговорим о таких народах, как виндеси, или племенах, обитающих близ устья Ванигелы в Новой Гвинее, о толалаки с острова Сулавеси, об аборигенах бонток-игорот с филиппинского острова Лусон, аборигенах Борнео и островов Тимор и Пелелиу. — Он уперся указательным пальцем в темя и прочертил на нем круг, водя против часовой стрелки. — Об охотниках за головами.Потом положил в кейс цилиндр и быстро исчез за двойными дверями аудитории.Джудитта, как все остальные студенты, впитывала речь профессора в гипнотическом трансе. Когда он вышел, у нее возникло ощущение, будто она очнулась от страшного, колдовского сна. Какое-то время все сидели, словно оболваненные, потом послышались первые слова, смешки, все как будто радовались тому, что они до сих пор здесь, в этой жизни. Джудитта собрала вещи и вышла на воздух. В руках у нее опять были соска и мисочка. Она услышала мяуканье и подняла глаза. Котенок сидел на руках у толстяка, который, осклабившись, показывал ей свои длинные крысиные зубы.— Не трогай его, — сказала Джудитта.Толстяк, продолжая ухмыляться, протянул ей котенка и умудрился тыльной стороной ладони придавить ее грудь. Не помня себя от бешенства, она изо всех сил ударила его ногой в голень. Толстяк завопил и потерял равновесие. Испуганный котенок вонзил коготки в руку Джудитты. Студенты оглядывались на них.— Сука, — прошипел толстяк и захромал вниз по лестнице.Джудитта уселась на парапет, поглаживая котенка, который нервно вертел тонким хвостиком. Ей хотелось плакать, но она сдержалась, глотая слезы и чувствуя во рту соленый привкус. Потом открыла записную книжку и пальцем провела по имени Амальди, чьи телефоны переписала красивым почерком на отдельной странице, посвященной только ему.Она чувствовала себя глупой девчонкой.
Глава 10Когда старший инспектор Джакомо Амальди с черного хода вошел в лавку, запах там стоял невыносимый. Помощник протянул ему бумажную салфетку, пропитанную одеколоном. Но Амальди помотал головой. Ведь запах — неотъемлемый атрибут места преступления. Воск, плесень, старинное дерево, пыль, машинное масло для смазывания шарниров и ржавых дверных петель. Кровь. Он заметил краем глаза, как Фрезе схватил за локоть молодого врача-криминалиста, который порывался подойти к нему. Не знал, должно быть, что он ни с кем не говорит, пока не составит первое, самое существенное представление.Помещение было длинным и узким, загроможденным мебелью без всякого порядка и системы. Похоже скорее на лавку старьевщика, чем на антикварный магазин. Кое-что показалось ему красивым и ценным, кое-что — просто старым хламом. Его внимание привлекла коллекция оружия разных эпох на деревянном стенде. Он подошел поближе. Оружие все в пыли. Двустволка, ручной гранатомет, палица, арбалет. Только с алебарды стерта пыль. Ручка темного дерева блестела, а топорик, хоть и заржавленный, но чистый. На продажу оружия, даже старинного, нужно разрешение. Пусть помощники это проверят. В лавке огромное количество зеркал. Отшлифованных, потрескавшихся, затуманенных от времени. Амальди увидел свое всегдашнее отражение — серьезное, решительное. Лампы дневного света делали морщины резче и подчеркивали синяки под глазами. Волосы казались светлее.Перед входом в лавку сердце забилось учащенно, и, как всегда, появилось желание повернуться и убежать. Всегда одно и то же. Как-то раз он ужинал с актрисой местного театра. До постели дело так и не дошло: актриса своей непрерывной болтовней о себе лишила его всякого любопытства. Но ужин остался в памяти, потому что актриса поведала ему, что всякий раз перед выходом на сцену она испытывает один и тот же страх: забыть текст роли. Но потом переступает грань между реальностью и вымыслом, чувствует на лице слепящий свет рампы и забывает о своих страхах. То же самое происходило с Амальди, когда он выступал из-за кулис повседневности на сцену преступления, ограниченную лентами полицейского ограждения в красную и белую полоску. Он становился холоднее льда, забывал, что у него есть сердце, и блестяще играл свою роль. Это два разных мира. И правила одного в другом неприемлемы.Он промерял шагами всю лавку. Дойдя до опущенной занавески, остановился, приставил палец к переносице, уперся взглядом в пол, ощущая внутри полнейшую пустоту, и вошел. Вдохнул исходящий оттуда запах крови. И только потом посмотрел.Женщина улыбалась, глядя широко раскрытыми глазами, устремленными в никуда. Она сидела на антикварном письменном столе, столешница которого была обтянута потертой кожей. Ноги безвольно свисают вниз, не доставая сантиметров сорока до пола. Чулки цвета парного мяса аккуратными валиками спущены до лодыжек. Коричневое шерстяное платье взрезано от горловины до живота, глубокая рана заткнута тряпками для вытирания пыли. На полу кровавая лужица, натекшая со стола, но уже подернутая тонкой, матовой, морщинистой пленкой. Амальди сразу заметил след ботинка, но не обернулся к Фрезе. Он еще не закончил осмотр. На коленях у женщины оба рукава шерстяного платья. Не грубо оторванные в пылу схватки, а выпоротые терпеливо, стежок за стежком. И это еще не все. Далеко не все. Руки убитой блестят и пахнут чем-то похожим на гуммилак. В суставы локтей и запястий вставлены хорошо смазанные стальные шарниры.А сами руки деревянные, светлого дерева с еле заметными прожилками.Женщина протягивала эти руки к Амальди, как будто хотела его обнять. В этом положении их удерживали две длинные нейлоновые лески, примотанные к завитушке старинного буфета, что громоздился напротив стола. Ничего подобного Амальди в жизни не видел.Когда он обернулся, Фрезе стоял наготове у него за спиной. Они старались не смотреть в глаза друг другу, боясь поймать в них выражение ужаса. Оба разом заговорили, чтобы обуздать его, причем старались, чтобы тон был как можно отстраненнее.— Знаешь, почему она улыбается? — спросил Фрезе, указывая на труп карманным фонариком. — Рыболовные крючки. Два рыболовных крючка в уголках губ, с нейлоновой леской, завязанной бантиком на затылке. Простенько и со вкусом.Амальди заметил металлические крючки в уголках растянутых губ.— А глаза так широко раскрыты, потому что он приклеил веки замазкой. Должно быть, быстросохнущая, потом экспертиза покажет.Амальди снова опустил глаза в пол, к следу в кровавой лужице. Потом покосился на Фрезе, но тот помотал головой.— Новичок. Не пойму, отчего на такие случаи нам не выделяют команду из одних профессионалов. Ты бы потолковал об этом с комиссаром… К счастью, мы успели все отснять до того, как этот болван наступил в лужу. Я услал его домой, пока он новых бед не натворил.Амальди молча кивнул.— И вот еще что, — добавил Фрезе, показывая на зеленую бархатную ленточку шириной в пять сантиметров на шее женщины. Ручкой он приподнял край ворота, открыв какой-то знак, нарисованный коричневым жирным карандашом. — Он очертил правильный круг… по всей шее, видишь? — Чтобы начальнику было лучше видно, Фрезе подался вперед, но не удержал равновесия, и ручка оставила чернильный след на шее женщины. — Черт возьми!Все еще оттягивая ворот, он послюнил палец свободной руки и вытер свою закорючку. Кожа от трения не покраснела, как было бы у живой.— Команда из одних профессионалов? — заметил Амальди.— Да ладно, — ничуть не смутился Фрезе, вытирая палец о куртку. — Ничего такого страшного.— Ну да. Все под контролем.— Не рассказывай никому, а?— Нем, как могила. Хотя если эксперты найдут у нее на шее образец твоей слюны, вменить убийство больше будет некому.— Спасибо.— Не за что.— И потом, обрати внимание… — сказал Фрезе и слегка потянул за две нейлоновые нити, тянувшиеся к буфету. Руки покойницы задергались. К деревянным конечностям были прибиты два лоскута светлой тяжелой материи. — Мастерская портняжная работа, — прокомментировал он, приподняв платье на плече.Ткань пришита к коже толстой темной ниткой. Никто из двоих не обмолвился о настоящих руках женщины.— Пойдем отсюда, — сказал Амальди и повернулся спиной к антикварше, которая все улыбалась ему, раскрыв объятия. — Хватит с меня.Группа экспертов, которая должна была снимать отпечатки, собирать и оформлять вещдоки, а также люди с пылесосами, похожие на обычных уборщиков, дожидались у входа. Все молчали. Полицейские упорно смотрели в пол. Молодой медик был бледен и напуган. Увидев в дверях Амальди, он подошел к нему с поднятым кверху пальцем.— После, — грубо бросил Амальди и прошел мимо.Врач постоял еще немного, держа палец, как древко без знамени, затем, хотя и находился на улице, поднес к носу надушенную салфетку. Потянувшиеся в лавку полицейские бесцеремонно толкали его с двух сторон.— Ты на машине? — спросил Фрезе.— Нет.— Что, пешком пришел?— Да, пешком.— А моя вон там, — доложил Фрезе и двинулся к ней.Амальди бросил взгляд на толпу, собравшуюся у входа в тупик. Полицейский в форме, стоя у ограждения, натянутого между домами, с трудом сдерживал их натиск. Амальди поднял глаза кверху: из всех окон таращились любопытные.— Какое зрелище! — сказал Фрезе и открыл дверцу машины.Амальди зашел справа и уселся. Тупик оканчивался невысоким забором — не более метра. Если выглянуть за него, уровнем пониже тянулась улица, поэтому тупик казался недостроенным мостом, который собирались перебросить на балкон здания напротив.— Люди уже не утруждают себя сносить вниз мусор, — услышал он свой голос.В зеркало заднего вида он поглядел, как помощник вытаскивает мешок с мусором из багажника.— Бросают из окон — и все дела! — прокричал в ответ Фрезе, глядя на людей в окнах. — Кому на голову упадет, тому и упадет. — Побагровев от ярости, он шваркнул мешок на землю, и оттуда послышался перезвон банок и бутылок.— С городским мусором разобраться не можете, — откликнулся голос из толпы. — Где уж вам убийцу поймать!— Вы и есть мусор в этом городе! — завопил Фрезе и погрозил толпе кулаком.Амальди отворил дверцу со стороны водителя.— Хватит базарить, поехали, — сухо бросил он.Разъяренный Фрезе забрался в машину и включил зажигание. Он стал выезжать задним ходом, погудев полицейскому у ограждения. Тот приподнял ленту и сделал толпе знак расступиться. Но люди не сдвинулись ни на миллиметр. Полицейский расталкивал их, но они переходили на другую сторону тупика и занимали прежние позиции, отвоевывая каждый сантиметр.— Ты видал? Это же стадо! — буркнул Фрезе. — Раньше меня сюда сбежались. А рожи-то какие довольные. Наконец что-то случилось в их жизни. Хоть и дерьмище — им все в радость! Первый прискакал и позвал мамашу, тетку, друзей, родню… Вот они все. Видал, сколько их тут? Семьдесят, восемьдесят баранов — а как же, всем охота поглядеть на труп. Прочь с дороги! — заорал он в окошко, прибавляя газу.Толпа со всхлипами и проклятиями вжалась в стену. Колеса прошли почти впритирку к телам. Серый день вдруг осветила фотовспышка.— Поехали к морю? — предложил Фрезе.Амальди молча кивнул.Покинув исторический центр, они без единого слова покатили по безликим кварталам. Как только дома стали редеть и дорога пошла на подъем, Фрезе открыл окно и во всю полноту легких глотнул холодного воздуха. Амальди поежился.— Холодно?Амальди не ответил.— Куда поедем, выбирай.Под ними плескалось пенное море в обрамлении серых скал с редкими, гнущимися под ветром деревьями и сельскими домиками на крутых склонах.Амальди смотрел прямо перед собой, забыв о времени и погрузившись в свои мысли. Ему вспомнилось, с каким трудом он проворачивал педали, продвигаясь по этой дороге с девушкой, которая с серьезной решимостью смотрела вперед и время от времени вытирала ему платком вспотевший лоб. Скоро она подставит морскому воздуху и его ласкам свою щедрую грудь и упругие ягодицы, уставшие от жесткой рамы велосипеда.— Остановимся здесь, — сказал Фрезе, притормаживая.— Нет, подальше. Еще два-три витка — и увидишь тропинку, что сворачивает влево. Там растет огромная сосна. По крайней мере, росла лет двадцать назад.Трепетные чувства, которым не суждено вырасти и состариться.— Так я подвеску разобью, — проворчал Фрезе, накручивая руль при объезде рытвин и камней.— Тут недалеко. Видишь вон ту площадку?Машина, в последний раз подпрыгнув, остановилась. Море выглядело угрюмым и взбаламученным. Когда Фрезе выключил двигатель, оба услышали свист ветра.— Где ты витаешь? — спросил Фрезе.Амальди обернулся к своему спутнику и одарил его невеселой улыбкой. В тот далекий день в этих местах сияло солнце и было тепло.— Когда ты думаешь о женщине, — проговорил Фрезе, развернув газету, — тебе что первое приходит в голову — грудь или то, что промеж ног?— Чего?— Нет, ничего. Здесь в газете тест напечатан. — Он швырнул газету на заднее сиденье. — Если верить этим умникам, такие типы, как я, думают прежде о грудях, потому что они — я то есть — великовозрастные недоумки с комплексом маменькиных сынков.— Нет у меня комплекса маменькина сынка, — рассеянно отозвался Амальди.— Значит, ты тоже о грудях думаешь?— Да.— Вот и я говорю: все эти тесты — чушь собачья, — заключил Фрезе и вышел из машины.Амальди машинально последовал его примеру. Оба остановились на краю утеса. Фрезе приподнялся на цыпочках и отодвинулся подальше от шефа. Слишком уж он высокий. Коротышка совершил два оборота вокруг собственной оси, потом указал пальцем на средневековую постройку.— Это что, вилла Каскарино?— Да, — ответил Амальди, не оборачиваясь.В тот день они с девушкой расстелили на земле утащенное из дома одеяло и улеглись на нем. Сперва им не хватало смелости даже поцеловаться. Лежали, как чужие. Потом она робко погладила его по щеке и потянулась к нему всем телом.— Странно, правда? — проговорил Фрезе, вытянув обе руки по направлению к вилле.— Да, — сказал Амальди.— Ты понял, о чем я?— Да.— Странно, правда же? Вся папка… там ведь много детишек погибло, и монахини… а материалы дела разбросаны по всему архиву. Найдем ли, нет — неизвестно. Из документа, который я нашел, ничего не поймешь. Карты какие-то, планы… А на обороте подпись архитектора и дата, за три месяца до пожара. Притом это не просто план реставрации, они решили все внутренние перегородки ломать. На одном листе написано «Трапезная». Какого черта делать трапезную в частном доме?— Во всех богадельнях есть трапезные.— Ну да, и я так подумал. А Дортуар Один и Дортуар Два — тоже бывают в богадельнях? Представь, что престарелые спят в одной комнате и пугают друг друга своим храпом?— Ты когда-нибудь бывал в богадельне? Для бедного люда?— Нет, постой. Ведь эта вилла — исторический памятник… Положим, ты хозяин такой виллы и хочешь на ней заработать… Всем известно, что синьора Каскарино вконец разорилась, прежде чем устроить на вилле приют… Так вот, если хочешь заработать, то предоставишь помещение богатым старикам, а не нищим и не сиротам. Потому вместо Дортуара Один и Дортуара Два ты устроишь там много отдельных комнат… Если, конечно…— Что?— Если, конечно, заранее не знаешь, что муниципальный приют сгорит и мэр отвалит тебе кучу денег на восстановление. По сути, это выгодно обеим сторонам.Амальди медленно повернулся лицом к вилле Каскарино. Розовая постройка, поражавшая изяществом архитектурных форм, четко выделялась на фоне свинцово-серого неба. Амальди поддал камешек мыском ботинка.— Нет у тебя ничего конкретного.— Сам знаю. — Фрезе помолчал. — Но, как говорится, дыма без огня не бывает. — Он втянул в себя воздух и продолжил, понизив голос: — Инспектор, который в свое время вел расследование, теперь стал нашим мэром. — Еще одна пауза. — А мэр у нас — человек глубоко порядочный… Во всяком случае, я всегда считал его таким.Амальди не знал, что сказать. Без сомнения, Фрезе с самого начала знал имя инспектора, проводившего следственные действия. Знал, но молчал до тех пор, пока не нащупал нить. Теперь они оба его знают.— Пока не будет железных доказательств, — возразил он помощнику, — я тебя прикрывать не стану, учти.— Хорошо, — кивнул Фрезе.Значит, можно действовать.Амальди снова погрузился в воспоминания. Смотрел на залив, вдыхал запах моря. Потом взгляд его устремился вверх по склону. Метров двести низкой растительности и скал, исхлестанных волнами, а на полпути между кромкой воды и вершиной проходит железная дорога. Колоссальное сооружение. Пути искусно проложены человеком по узенькой полоске земли.В тот день они стали бросать с утеса камешки, ну точно как дети. Собственно, в шестнадцать лет они и были еще дети.— Что ж, вернемся к настоящему, — вдруг сказал он.— К настоящему? — переспросил Фрезе, скорее обращаясь к себе (уж он-то своего начальника знал лучше, чем кто бы то ни было). — Судя по всему, ты не выбросил из головы «Бойню на рисовых полях».— Ну и что? — раздраженно спросил Амальди.— Ничего. Слово «настоящее» в твоих устах звучит как-то странно.— При чем тут «Бойня на рисовых полях»?— Я знаю, почему ты ей занимаешься. Не веришь в ревность, месть и прочую хрень. Прочел про несчастную девчонку и решил, что с ней поработал маньяк.— А если и так? — Амальди уже справился со своим раздражением.— А если так, то это не имеет никакого отношения к настоящему. Если так, то это не какой-то отвлеченный маньяк, а все тот же, верно?Амальди и бровью не повел.— Это прошлое, а не настоящее, — нахохлился Фрезе. — Все мы знаем твою историю.Инспектор вдруг очнулся от долгой, вынужденной спячки, но не позволил этому ощущению отразиться на лице.— Нет. Ничего вы не знаете.Он повернулся спиной к Фрезе, размеренным шагом дошел до машины и уселся на капот. Медленно поднял руку и поманил к себе помощника.— Иди сюда.Он держал спину прямо, как будто никакой груз не давил ему на плечи, черты лица были неестественно расслабленны, а взгляд устремлен куда-то за горизонт. Когда Фрезе подошел и сел рядом, Амальди заговорил спокойно и ровно, даже, пожалуй, добродушно. Ритм его речи, отметил про себя Фрезе, соответствует нормальной беседе — ни акцентов, ни взлетов и падений, ни пулеметного стрекота, ни пауз. Речь текла, как широкая река без подводных камней и воронок, ряби и пенных барашков, контрастируя с дикой жестокостью, о которой он рассказывал, бесчувственная к страстям, которые должна была будить. Амальди словно излагал чужую повесть, с тем равнодушием, какое испытываешь к постороннему. Как магнитофонная запись, снова подумал Фрезе. И сам инспектор — не более чем магнитофон, механическое устройство. Неподвижная поза, глаза ни разу не обратились к собеседнику, руки не шелохнутся, безжизненно покоятся на коленях, дыхание свободное и размеренное. Фрезе был совершенно уверен, что сердце шефа в эту минуту тоже бьется ритмично, как метроном.Окончив рассказ, Амальди умолк с той же непринужденностью, с какой начал свой рассказ.— Ну вот и все, — сказал он, впервые поглядев на Фрезе, и даже улыбнулся, хотя глаза были по-прежнему пусты. Потом снова перевел взгляд за горизонт.Фрезе промолчал. Оба застыли в неподвижности. Холодный ветер кружил пыль и гнул редкие травинки. Вскоре и он утих, и воцарилась тишина. Такая неестественная тишина, что Фрезе, глядя на море внизу, даже представить не мог шума волн, разбивавшихся о скалы. Как будто весь мир вдруг разом онемел.И эту безмятежную тишину внезапно разорвал неудержимый стон, от которого даже машина завибрировала. Фрезе не обернулся к Амальди. Через несколько вздохов стон повторился. Скорее даже не стон, а рвотный позыв. На сей раз Фрезе не утерпел и покосился на шефа. Смотреть на него было страшно. Фрезе еще никогда не видел у начальника столь дикого, отталкивающего лица. Оно было похоже на корчащуюся в языках пламени маску. Амальди снова содрогнулся, как будто от внутреннего землетрясения. Толчки следовали один за другим с ужасающей регулярностью родовых схваток. Между ними Амальди тяжело и натужно дышал. Фрезе не знал, что делать. Он только смотрел на инспектора краешком глаза и видел, как мучительно тот борется с этим приступом и терпит поражение.Наконец Амальди обмяк, плотина была прорвана, стены пошатнулись, фундамент провис. Из горла, разомкнув конвульсивно сжатые губы, вырвался клекот. Амальди прижал ко рту ладони в тщетной попытке удержать крик, задавить его. Но крик выплеснулся сперва из глаз, потом из нутра, потом из самих рук, поставивших ему преграду. Он кричал на выдохе и на вдохе. Хриплый, леденящий кровь, бесконечный крик. Хотя и едва озвученный, как будто кричать можно шепотом.И Фрезе понял, что Амальди в слезах ищет спасенья.Только на закате они сели в машину и включили печку.— Как ее звали? — спросил Амальди вновь обретенным голосом.— Вивиана Юстич, пятидесяти пяти лет, незамужняя, хозяйка дома, имела лицензию на торговлю антиквариатом, пользовалась доверием благородных семейств, поскольку умела хранить тайны. Торговля шла у нее неплохо.Амальди слушал и кивал. Глаза у него были красные, а на подбородке застыли белые разводы слюны.— Спасибо, — сказал он.
Глава 11В ту ночь, сунув под мышку папку с делом, старший инспектор Джакомо Амальди вернулся в антикварную лавку, один. Всякий детектив знает, что преступление надо раскрывать по горячим следам, и первые часы очень много значат для поимки преступника. А он в эти часы рассказывал Фрезе давнюю историю о призраке, который не находит покоя. Он до сих пор еще никому ее не рассказывал. Даже психологам на курсах усовершенствования в Академии. Та история и подвигла его пойти служить в полицию и окончить психологический факультет. Тема диплома «Аберрантное поведение и убийства на сексуальной почве. Анализ личностных отклонений по материалам следственных действий». Но никому ни слова с тех самых пор. И вдруг его захлестнул поток чувств, приведший к беззастенчивой истерике. Горячие слезы на ледяных щеках в мертвенном свете заката. Только теперь, по прошествии часов, он понял, что наконец-то произнес надгробную речь, которую с непонятным эгоизмом носил в себе столько лет. Быть может, он лишь теперь похоронил истерзанное тело и позволил упокоиться душе. Но сейчас не время думать о себе, не время спрашивать, станет ли этот жест освобождением или превратит его самого в неприкаянного призрака. Не время подводить итоги, взвешивать прошлую жизнь и проводить параллели с будущим. Эти размышления придется отложить на потом.Сейчас он должен всего себя посвятить Вивиане Юстич. Так велит долг.Усевшись на низкий сундук, он раскрыл тоненькую папку, которая с каждым днем будет становиться все толще, и включил фонарик. Человека, что последним видел антикваршу в живых, они пока не нашли. Это, верно, был покупатель. Или просто кто-то заглянул в лавку во время воскресной прогулки, принялся рыться в старом хламе и наверняка забыл бы лицо антикварши, если б не увидел его наутро, когда за завтраком или в офисе раскрыл газету. Увидев фотографию, он, вероятно, примет этот случай близко к сердцу, почувствует свою сопричастность смерти. Быть может, это заденет его, станет для него темой рассказов в кругу друзей. И уж конечно, он явится в полицию. В этом сомнений нет.Весть, приведшую к обнаружению трупа, сообщил им некто Жоакин Бока, иностранец, имевший несколько приводов не слишком серьезного свойства — за проституцию и трансвестизм. Сексуальные отклонения, зависть к женщинам, особенно преуспевающим, порой доводят до насилия и даже до убийства. Но Жоакин Бока был простой потаскун, отнюдь не маньяк. Скорее всего, детство он провел в нищете и часто подвергался насилию, но тем не менее психопатом не стал. Амальди допрашивал его, и тот хнычущим голосом сообщил все, что знал по этому делу.В воскресенье вечером Жоакин позвонил в домофон жертвы. У них было назначено романтическое свидание. По его словам, антикварша подобрала его на улице, подкормила и сделала своим любовником. Жоакин Бока не был педерастом по призванию: он любил женщин, но зарабатывал, продавая себя мужчинам. В тот день он встречался с клиентом, чтоб немного подработать, а вечером, когда жертва не ответила на его звонок, решил, что она его выследила. Он пошел и напился с горя в баре, куда захаживали в основном гомосексуалисты. Несколько свидетелей подтвердили, что видели его там. В понедельник утром он отсыпался, отходил от перепоя, однако несколько раз позвонил антикварше, но никто ему не ответил. После обеда, посыпав главу пеплом, отправился в лавку. Опущенные жалюзи его насторожили: работа у его благодетельницы всегда была на первом месте. Если ей надо было уехать на оценку товара, она оставляла вместо себя подругу. Подруга на допросе заявила, что с пятницы не имела от Вивианы Юстич никаких известий. Жоакин Бока дождался вечера и вновь пошел на квартиру антикварши. Долго звонил в домофон, но так и не получил ответа. Тогда он в первый раз позвонил в полицию заявить об исчезновении антикварши, но не назвал себя. Звонок зарегистрировали, но никаких мер не воспоследовало. В полиции не торопятся действовать по анонимным звонкам. Утром во вторник лавка была все еще закрыта. Судьбе было угодно, чтобы заявление Жоакина принял агент, знакомый с Вивианой Юстич, иначе ее труп не был бы обнаружен еще бог знает сколько дней. Полицейский немного расширил свой обычный обход и заглянул в переулок с обратной стороны лавки. Увидев торчащий в замке сломанный ключ и красную надпись на двери, он тут же вызвал опергруппу. С помощью слесаря они вошли в помещение и застали там тихий ужас. Несколько соседей обратили внимание на красную надпись, но подумали, что это дело рук малолетних вандалов. Рассматривая фото двери с увеличенной надписью, Амальди неодобрительно качал головой: люди не видят того, чего видеть не хотят.«viSitA intEriOra teRRae reCtificanDO iNvEnies OcCuLtUm lapIdEm», — гласила странная надпись.Первоначальный вариант перевода был таков: «Спустись во чрево земное и, поискав, найдешь оккультный камень».Над надписью был нарисован стилизованный ангел, державший в правой руке лук, а в левой — направленную вверх стрелу. Над острием стрелы был нарисован кружочек. В начале и в конце фразы обнаружились отпечатки довольно маленьких рук — левой и правой. Когда полицейский обнаружил надпись и отпечатки, они показались ему почти черными, но эксперты сразу установили, что чернилами послужила кровь. Чтобы подтвердить соответствие крови жертвы, нужна была более длительная экспертиза, но на этот счет ни у кого не возникало сомнений. Едва ли убийца (в том, что надпись оставлена убийцей, тоже никто не сомневался) стал бы добывать другую кровь, когда у него под рукой ее было целое море. Вдобавок полиции совершенно ясно, что убийство носит преднамеренный характер. Случайность и аффект полностью исключаются.Соседи не видели, чтобы кто-либо входил или выходил из лавки.Больше всего заинтриговало Амальди то, что убийца пошел на такой огромный риск. Написать фразу, нарисовать ангела и оставить отпечатки ладоней — дело не одной минуты. Но, должно быть, он все заранее просчитал и предусмотрел. Надпись была частью кошмарного обрядового зрелища в лавке. Только если в лавке он был один, то в переулке его запросто могли увидеть. Даже если он делал свое дело под покровом ночи (как оно, скорее всего, и было), все равно это большой риск. Из первых анализов явствовало, что он писал и рисовал так, чтобы не оставить отпечатков. Но каким образом? Макал пальцы в лужицу, образовавшуюся у ног Вивианы Юстич, и возвращался в лавку всякий раз, как у него кончались чернила? Или сразу набрал крови в какую-нибудь посудину? Амальди содрогнулся, подумав об импровизированной чернильнице. Отпечатки ладоней свидетельствовали в пользу самой дикой версии. Он уже распорядился собрать все отпечатки в лавке и в квартире антикварши. Возможно ли, чтобы убийца, который писал и рисовал в перчатках, оставил подобную подпись? Нет, едва ли. И возможно ли, чтобы у него были такие маленькие женские руки, хотя все остальное подразумевало, что орудовал мужчина? Тоже вряд ли. Логичнее всего предположить, что он начертал свое послание руками убитой, перепачканными в ее собственной крови. Убийца ампутировал их и унес с собой как трофей, заменив подходящими по размеру конечностями деревянной куклы.Амальди вышел в переулок и оглядел дверь. Слесарь сработал довольно чисто, но в замке и на стене тем не менее остались следы его инструментов. Амальди представил себе, каково это — рисовать отрубленными конечностями и оставлять их отпечатки. Еще одна опасная операция: любой, заметив ее, поднял бы тревогу. Однако в ту ночь в доме напротив не нашлось ни одного человека, которого бы мучила бессонница и он курил, стоя у окна, выходящего в переулок. Убийца вознагражден за свою дерзость. Волею судеб он стал невидимкой. О том, куда он дел руки, Амальди пока не думал, но подчиненным поручил на всякий случай пошарить в окрестностях. Работа, прямо скажем, трудоемкая. Правда, ее облегчает то, что муниципальные служащие не перейдут им дорогу: забастовка мусорщиков продолжается. Амальди попросил комиссара связаться с муниципалитетом и заручиться помощью хотя бы в этом вопросе. Но профсоюзы были тверды: ни один мешок не будет вывезен до окончания забастовки. Борьба за рабочее дело важнее отрубленных рук убитой. Что ж, если убийца бросил руки в мусорный контейнер, они сами их найдут.Но чутье ему подсказывало, что он не избавился от рук. Сколько времени потрачено, чтобы заполучить их, не для того с таким старанием отпиливал их убийца, чтобы потом выбросить. Патологоанатом утверждает, что кожу он надрезал скальпелем, предварительно проведя жирным карандашом линию отреза. Он добрался до плечевого сустава, перерезал сухожилия и аккуратно вывинтил руки, так что даже царапин на кости не осталось. Затем не менее аккуратно пришил на их место искусственные конечности, хотя они были негнущиеся и тяжелые. Проверил прочность стежков. Он же не мог знать, когда обнаружат труп, и не мог допустить, чтобы время свело на нет все его старания. И о рукавах платья позаботился. Талантливый хирург, искусный портной. Профессиональный мясник.Амальди вернулся в лавку. Убийца хотел расчленить жертву? Всю, целиком? Ему не хватило времени? Маловероятно. От антикварши ему нужны были только руки. Для чего — поди знай. Он был знаком с нею? Как и когда он проник в лавку? Через черный ход, когда хозяйка опустила жалюзи? Скорее всего, так. Он был с ней знаком, постучал в дверь, и она его впустила. А может, поджидал в засаде и, когда она вышла, втолкнул обратно в лавку. Следов борьбы они не обнаружили, но убийца вполне мог их уничтожить. Орудие убийства — алебарда. Амальди предполагал, что убийца отчистил ее, не чтобы замести следы, а из любви к порядку. По всему выходит, что убили ее там, где был найден труп. Но как же он добился полной ее неподвижности? Следов веревок на трупе нет, на черепе никаких повреждений, кроме небольшого синяка. От такого удара едва ли можно потерять сознание.Амальди покружил по магазину без видимой цели, просто пытаясь составить себе представление о характере Вивианы Юстич. Антикварша была незаурядной личностью. Много лет назад ей каким-то образом удалось снискать доверие знатных семейств города, и те, желая по той или иной причине избавиться от фамильной ценности, обращались именно к ней. Антикварша тщательно удаляла все печати и гербы, а также документацию о совершенной сделке. В ее амбарных книгах не было никаких записей ни о поступлении, ни о сбыте. По сути дела, сделки эти следовало считать незаконными. Но для привлечения ее к ответственности не было никаких оснований. Она никогда в жизни не была замужем. Для удовлетворения плотских потребностей содержала молодого трансвестита. Потребности, видимо, были весьма специфического толка. Причем не обязательно извращенного. Не исключено, что ее возбуждало сознание собственной власти, признательность облагодетельствованного ею существа. Чего еще было ждать от парня этой пятидесятипятилетней уродливой толстухе?Амальди заглянул под стол, на котором она сидела. Кровь испарилась, оставив на полу темное пятно. Столешница обтянута кожей, по бокам две тумбы, в каждой по три ящика. Он пошарил под правым нижним. Дерево шероховатое. Занозил палец, выдернул занозу и пососал ранку. Потом точно так же пошарил под левой тумбой. И, едва просунув руку вглубь, тут же нащупал их. Они зашуршали от его прикосновения. Тогда Амальди поднялся, отодвинул письменный стол от стены, чуть наклонил его и посветил фонариком на дно тумбы. К дну несколькими канцелярскими кнопками были пришпилены три высохших листка.Амальди подошел к телефону, и на шестом звонке Фрезе взял трубку.— Спишь?— Со мной это иногда бывает.На фоне его голоса Амальди расслышал сонный женский.— Извини.— Да ничего.— Я кое-что нашел. Но один тут не справлюсь.— Ты где?— В антикварном магазине.— Сейчас пришлю кого-нибудь.— Хорошо.— Что, паршиво сработали?— Не то слово.— Чудненько.Через двадцать минут прибыла та же группа, которая обыскивала магазин. Двое новичков, которым Фрезе явно намылил шею, вошли сутулясь и затравленно озираясь. Самого Фрезе с ними не было. Остался в тепле досыпать со своей женщиной. Амальди не произнес ни слова. Он только провел агентов к столу и показал им свою находку. Они сначала сфотографировали дно письменного стола, потом осторожно разложили кнопки и листки в пронумерованные мешочки.— Обыщите все заново, — ледяным тоном выразил Амальди свое неодобрение, перед тем как выйти.Дома на автоответчике было два сообщения. Первое безмолвное. Второе было оставлено несколько минут спустя.— Инспектор Амальди, это Джудитта Черутти, — огласил пустую квартиру искаженный голос девушки. — Я только хотела… поблагодарить вас. Ничего не случилось, не беспокойтесь. Я только хотела… вы были очень любезны, и я хочу сказать спасибо. Больше не было ни писем, ни звонков, но главным образом меня порадовал сам разговор с вами. Я чувствую себя намного спокойнее. Вот и все. Надеюсь, я вас не потревожила. Это Джудитта Черутти, или я уже представилась?Амальди страшно устал. Может, он и похоронил своего призрака, но еще не был готов к повседневным играм. Он еще не знал, кто он теперь и кем хочет стать. Не знал, что ждет его впереди — новая жизнь или тьма. Ничто. Он устал. Поэтому просто принял горячий душ и, протерев запотевшее зеркало, посмотрел на себя. Но ничего не увидел. Ничего, кроме распаренного тела. Перед тем как лечь в постель, еще раз прослушал запись сообщений. Первое послание безмолвное. Потом голос девушки:— Инспектор Амальди, это Джудитта Черутти. Я только хотела… поблагодарить вас. Ничего не случилось, не беспокойтесь. Я только хотела… вы были очень любезны, и я хочу сказать спасибо. Больше не было ни писем, ни звонков, но главным образом меня порадовал сам разговор с вами. Я чувствую себя намного спокойнее. Вот и все. Надеюсь, я вас не потревожила. Это Джудитта Черутти, или я уже представилась?Амальди перемотал пленку и прослушал первое, безмолвное послание Джудитты. Потом выключил автоответчик. И медленно в полной тишине провалился в сон.
Глава 12Человек вновь очутился на краю пропасти, разделявшей старый и новый город. Этот неизменный маршрут он совершал каждую среду, оканчивая его в глубине улицы, которую можно было считать основной артерией, ведущей в старый город. Не широкая, но и не узкая, не осклизлая, начиналась она вполне невинно, на той же площади, что и главный городской проспект. Спускалась довольно плавно меж добротных магазинов, до блеска начищенных баров, красочных газетных киосков. Потом упиралась в площадку, забитую до отказа машинами. И здесь того, кто вознамерился ехать дальше, ожидал полный контраст с идеальной респектабельностью улицы. Архитектурный облик радикально менялся, и многие невольно оборачивались назад, словно не веря, что попали в совершенно иную действительность. От площадки отходили три переулка, пропитанных неистребимым запахом плесени и гниения старого города. Как на детском рисунке, ни один из переулков не выдерживал прямизны линий и лишь по идее служил продолжением улицы. Вне всяких законов логики три переулка продвигались вперед с невероятными изломами. Происшедшую метаморфозу подкрепляли и здешние лавки: витрины, не то чтобы грязные, не то чтобы пустые, выглядели как-то неопрятно и всем своим видом внушали потребителям мысль о режиме разумной экономии; выставленные в них товары казались вылинявшими. По-видимому, их форма и цвет изначально не отличались от товаров на Корсо, но в здешнем запустении поневоле приобрели убогий и неряшливый вид.Человек направился по одному из трех переулков. Он тут же замедлил шаг и глубоко вдохнул, как будто хотел полной мерой прочувствовать погружение. Старые рыбаки уверяют, что до сих пор чуют запах моря. А детям и невдомек, что оно еще существует. Больше всего человека возбуждал вид валявшихся под ногами презервативов, насыщавших атмосферу химической и человеческой вонью. В очередной раз углядев на земле презерватив, он давил его каблуком и с наслаждением вслушивался в звук, напоминавший шипение слюны меж стиснутых зубов.Он дошел до бара, куда наведывался каждую среду в один и тот же послеобеденный час. Хозяин, едва завидев его, расставил складной стул перед столиком, покрытым выцветшей клеенкой в красно-белую клетку, вытер ее мокрой тряпкой и, пока человек усаживался, вернулся к стойке, чтоб налить ему стакан молока. Поставив стакан перед посетителем, он мгновенно ретировался.А посетитель уперся взглядом в здание на углу двух переулков, метрах в двадцати от него. Никаких секретов для обозревателя оно не таило, он даже мысленным взором мог воссоздать его во всех подробностях, что часто и делал. Розовые обои в красную полоску; на стенах две потемневшие от сырости гравюры; красный фонарь, свисающий с низкого потолка; тумбочка светлого дерева справа от двуспальной кровати с засаленным изголовьем (зимой эту кровать накрывают стеганым одеялом из цветастого атласа), под кроватью навалены журналы — частью светские, частью порнографические.В ассортименте этой лавки было лишь одно наименование, да и то с годами поистрепалось. Продавщицу и одновременно товар звали Кларой, ей уже перевалило за пятьдесят.Человек увидел ее впервые несколько лет назад. Попалась ему как-то в журнале статья о проституции. Большинство профессионалок, согласно той статье, выбрали это ремесло скорее по психологическим, нежели по экономическим соображениям. В детстве женщины такого рода, утверждали двое ученых, проводивших изыскания, подверглись действительному либо мнимому сексуальному насилию в лоне семьи. В результате множества интервью выявилось общее навязчивое стремление взять в свои руки инициативу во взрослой половой жизни. Психика проституток — будь то совсем молодые или уже зрелые профессионалки — характеризуется смешением сексуальных пристрастий с пережитым в детстве позором. Наслаждение и стыд неразрывно сплетены в их повседневной жизни, и в результате наблюдается любопытное сочетание нежности и грубости, растерянности и дерзкой бесшабашности. Самое древнее ремесло на свете позволяет успешно примирить воспоминания о страшном унижении и ощущение власти над окружающими, которого им так не хватало в детстве.Этот научный анализ привел человека в восторг. Ему была так близка эта насущная необходимость достичь гармонии между болью и наслаждением, эта противоречивая тяга к страсти и самоуничижению, как будто лишь в бесчисленных повтореньях этой схемы он мог реализовать и утвердить свою целостность. С тех пор у него вошло в привычку углубляться в закоулки старого города и наблюдать, а порой «интервьюировать» проституток, выясняя, вправду ли они пережили в детстве упомянутое насилие. Он внушал себе, что относится к ним почти с любовью, если душе его доступно такое чувство.Но это было давно, когда он еще блуждал во тьме, когда его еще не посетило озарение. Теперь же, когда он наконец нашел свой путь, свою судьбу, когда сделал первый шаг и утвердился в мысли, что способен довести до конца великий замысел, для которого пришел в этот мир, проститутки перестали его интересовать. Он уже мог смотреть на них без внутренней дрожи, от которой на лбу выступал холодный пот и которая потом несколько дней заставляла его вспоминать эту сладкую пытку. Теперь они — ничто. Он уравнял их с прочими существами низшего порядка и даже начал ненавидеть за наглость, за беспардонное стремление стать с ним на одну ногу.Но Клара выделялась из толпы этих женщин. Такая же шлюха, как все, и все же иная. За ней он признавал право сыграть роль в его замысле. Второстепенную роль. Роль посланницы, проходную, но все же роль. В ней он с первого взгляда почувствовал некую тонкость, отличавшую ее от товарок. Она была не столь вульгарна, и даже в том, как она закидывала ногу на ногу, ему чудилась какая-то целомудренная стыдливость. Она словно стеснялась выставлять напоказ свой истрепанный, грошовый товар. Принимая клиента, Клара, в отличие от прочих, смотрела на него ласково и сострадательно, никогда не совала нос туда, куда не следовало, никогда не осуждала явных пороков; в ее глазах ни разу не мелькнуло презрение, напротив, она была готова понять, принять, приласкать очередную болящую душу. Настоящая шлюха, думал он, знает, что нужно мужчинам, которые, поколение за поколением, стремятся почувствовать себя мужчинами и утолить голод без душевного надрыва. Они ходят именно к ней, потому что перед ней не страшно обнажить все свои язвы: горб, раздвоенный пенис, когтистые копыта, козью шерсть на груди и на спине, выкаченные змеиные глаза и хвост крючком. Им хотелось ранить, убить, унизить и в то же время почувствовать себя в блаженном покое и безопасности. Им нужна была не столько женская плоть, сколько сосуд, колодец, куда можно пролить крокодиловы слезы, способные отравить любой водоем, замутить самую хрустальную воду.Он же пришел сюда по иной причине. И совсем по иной причине отдает дать уважения Кларе. Для него она не плоть и не колодец. Скорее уж, река. Ни о чем не ведающая река, избранница его светлой участи, призванная перенести драгоценную и опасную сущность, искать которую ему уже не нужно.Эта сущность держит в кулаке страшную тайну человека.— Вы довольны? — спросил за спиной хозяин бара.Человек оторвал взгляд от витрины, в которой предлагала себя Клара.— Да, спасибо.— Слыхали про забастовку мусорщиков? — Хозяин стоял у его столика, перекинув через руку серое и влажное посудное полотенце.— Да, что-то слышал.— И что говорят?— Полагаю, говорят, что это свинство.— И то. Всякий, у кого есть голова на плечах, должен считать это свинством, верно ведь?— Да. Иначе, как свинством, и не назовешь.— Свинство, самое точное слово.— Да, свинство.— Свинство. Но, с другой стороны, не все ли свинство в этом мире?— Да. Пожалуй, вы правы.— Так можно ли к общему свинству добавлять еще большее свинство?— Куда уж больше.— Некуда, — вздохнул тот. — А что делать?— Да.— Полностью с вами согласен, — тряхнул головой хозяин и огляделся. — С вашего разрешения, пойду. Дела.— Извольте.Хозяин повернулся на каблуках и направился к кассе.— Достойный господин, — поделился он своим мнением с прыщавым юнцом, стоявшим за стойкой. — Сразу видно — из культурных.Прыщавый рассеянно кивнул.Со сладкой дрожью, холодившей позвоночник, человек вернулся к созерцанию Клары. Хозяин не узнал его. Маска случайного прохожего действовала отлично. Ничтожный человечишка не разглядел нового света, изливавшегося из его души. Именно этот свет научил его говорить на их языке, на грубом языке толпы. Он вновь ощутил себя непобедимым и улыбнулся Кларе. При желании он и ее мог бы взять, как антикваршу. Никто его не видел. Даже когда он писал на двери уведомление. Новый свет охранял его, делая невидимкой. Никто не обратил на него внимания, когда он шел домой со своим окровавленным трофеем. Да, если б он только захотел, он мог бы взять и Клару. Но уведомление было обращено не ей. Клара — лишь ни о чем не ведающее подспорье в его замысле. Ей он сохранит жизнь в благодарность за то, что она сделала.Это случилось четыре года назад, в сумерках, незадолго до аварии, парализовавшей мать. Смакуя молоко, чистое, чувственное молоко, содержавшее в себе всю необходимую информацию плюс питание и секс, человек наблюдал за Кларой. Смотрел, как она принимает клиентов, как с томной грацией подходит к окну и опускает жалюзи, мысленно фиксировал и хронометрировал наслаждение, которое проститутка расточает всем, не делая различий. Но в тот вечер он впервые подметил на лице Клары гримасу страха. Вся уверенность и властность ее профессии улетучилась при появлении клиента, которого он прежде не видел. Вернее, сразу не узнал. Но кожей почувствовал в нем что-то знакомое, то, что мы всегда чувствуем при виде человека, с первого взгляда внушающего нам восхищение или отвращение. Но потом, перед тем как опустились жалюзи, луч фонаря осветил знакомое лицо. Прошло много лет, он как будто явился из другой жизни, но на миг их взгляды встретились, и человека словно отбросило в прошлое: он увидел мальчишку, показывающего на него пальцем. И тут же узнал, вспомнил имя и фамилию того сироты, что уцелел при пожаре с единственной целью истязать его, почувствовал, как глаза налились слезами жгучей, не растраченной за много лет ярости. Когда враг его ушел, человек увидел Клару в углу комнаты, в туго запахнутом атласном халатике, со скрещенными на груди руками, утратившими твердость ногами, заострившимся носом и раздутыми ноздрями, хватающими воздух. Он понял, что Клара тоже была жертвой сироты. Сидя в баре, физически недостижимый для врага, человек тем не менее подумал, что теперь ему нет спасенья: враг явился из прошлого, чтобы опять преследовать и мучить его. Потому что они с Кларой — его жертвы.— Простите, — опять послышался за спиной голос хозяина, ворвавшийся в его мысли и заставивший его вздрогнуть. — Мне пора закрывать.— Что? Ах да, конечно… пора закрывать…— Уж извините.— Да, пожалуйста. — Он поднялся, бросил на столик купюру и тяжело заковылял к выходу.— А как же молоко? — донесся ему вслед голос хозяина.Но человек его не услышал. Ставя ноги одну перед другой, он шел вверх по крутому и ухабистому, как речное русло, переулку. Одолев подъем, оглянулся. Свет в окне Клары медленно тускнел. Все встало на свои места. Улица расстилалась перед ним ровной полосой, дома низко кланялись ему, небо темнело, перед тем как вспыхнуть новыми огнями.По дороге в больницу он вновь перемалывал в уме ту старую историю. Никто не заметил, как он вошел в палату матери, сел у кровати, на которой неподвижная старуха сверлила потолок стеклянными глазами, ампутированным мизинцем погладил краешек простыни. Обрубок свело судорогой — не сильной, а приятно болезненной.«Я не трону тебя, мама, не бойся», — мысленно произнес он совсем детским голосом.Потом взял лист бумаги и стал с какой-то одержимостью выводить на нем имя сироты, которое не стерлось в памяти за тридцать два года. Он написал его столько раз, что на листке совсем не осталось белого пространства.— Добрый вечер, — послышался за спиной женский голос.Человек обернулся.— Видите, насколько тут лучше вашей маме? — с улыбкой проговорила молодая докторша.Человек еще не видел ее в халате. К ним домой она всегда являлась без халата. В белом она показалась ему более миловидной. Пока, наклонившись над старухой, она сосредоточенно слушала пациентку, он успел внимательно ее рассмотреть. Сильные точеные ноги. Кожа даже под чулками не производит впечатления нежной. Наверняка волосатая. А у волосатых женщин кожа всегда грубее.Докторша поднялась, повесила на шею фонендоскоп, уперлась рукой в бок и выпятила грудь. Устала. Это он прочитал по глазам.— Целый день на ногах? — спросил он.— Что? — не поняла женщина.— Представляю, как болят у вас ноги в конце дня.— Да. Тромбофлебит у врачей — такая же профессиональная болезнь, как у официантов, — ответила она со смешком.— Сочувствую вам.— Хм… спасибо… — смутилась докторша.— Вам надо лечь и поднять ноги кверху, чтобы восстановить кровообращение.— Знаю… Я так и делаю.— Дома?— Да. Вечером.— Хорошо. О ногах надо заботиться.Докторша не нашлась что ответить.— Тем более о таких красивых, — добавил он.Женщина почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, и нервно облизнула уголок рта.Человек заметил, что губы у нее не накрашены.Она снова улыбнулась, на сей раз немного застенчиво, склонив голову, и чуть слышно сказала:— Спасибо.Она признавала, что он красив, хотя в его обществе всегда чувствовала себя неуютно. Впрочем, в последнее время он как-то изменился. Стал не таким надменным, более душевным. Даже ноги ее заметил.— Вам кто-нибудь подкладывает подушку под колени?— Что?— Кто приподнимает вам ноги и кладет их на мягкую подушку вечером, у вас дома?Женщина опять вспыхнула. Взгляд его сделался таким настойчивым, чуть ли не лихорадочным. Он хочет знать, свободна ли она? Можно ли за ней поухаживать?— Никто… — с бьющимся сердцем ответила она.— Жаль.
Глава 13Джудитта увидела, как мать, шаркая ногами, прошла на кухню с дымящейся тарелкой супа. Потом услышала, как та поставила ее в духовку.— Отец не придет ужинать, — сказала женщина с легкой обидой. — Для разнообразия.— Мама, у него это вроде отпуска, — попыталась разрядить обстановку Джудитта, поглаживая в убогой гостиной спинку кресла, в котором всегда сидел отец.С тех пор как мусорщики объявили забастовку, сотрудник городской службы поддержания чистоты перестал приходить домой к ужину. Все вечера просиживал в баре или в остерии с друзьями.— Не обидишься, солнышко? — спросил он в первый раз у дочери, а не у жены.И Джудитта благословила его.— Хотя бы предупреждал не в последнюю минуту, — продолжала ворчать мать из кухни, пропахшей запахом дешевой, купленной в порту рыбы.Пол в кухне покрыт вытертым линолеумом в коричневых ромбах, по стенам в беспорядке тянутся почерневшие провода. Темная кухня освещена тусклым светом, сочащимся из-за матового стекла двери. За этой дверью как будто нависла над пустотой двора ванная с унитазом без крышки, хромированной сушкой для полотенец, заржавленной луковицей душа и пластмассовым биде, задвинутым за ненадобностью под раковину. Холодная, продуваемая сквозняками ванная не гарантирует сохранности интимных тайн.— Честно говоря, неприятно, когда на тебя смотрят, как на прислугу, — снова завела свою нуду мать, когда Джудитта появилась на кухне по дороге в ванную. — Звонит в семь часов, когда все уже готово… Смотри не нарвись на такого, ведь все мужчины…Окончания фразы Джудитта уже не слышала. Вода с шумом обрушилась на нее, залив обшарпанный пол. Впрочем, эти речи она слышала сто раз. Отец далеко не идеальный муж, Джудитта и сама это понимала. И глухое ворчанье матери, ее постоянные предупреждения, ее неверие в будущее и отвращение к жизни были ей понятны. Но отец он любящий, внимательный, во всем ее поддерживает, гордится ею. Всегда расспрашивает ее о делах, всем интересуется. Увидит, как она склонилась над книгами, обязательно с гордостью улыбнется и скажет: «Вот как мне повезло. С такой дочерью мне бояться нечего». Потом погладит ее по голове и добавит: «Будь счастлива, Джудитта. А если вдруг что — сразу ко мне». Отец — ее надежная гавань, за ним она как за каменной стеной. Еще в лицее, стоило кому-нибудь из учителей пожаловаться на Джудитту, отец, человек без особого образования и культуры, тут же закатывал рукава и разбивал все обвинения в пух и прах. По ночам она иногда видела, как он, сидя на диване, тайком берет ее учебники и восхищенно вертит их в своих заскорузлых руках. Как же ему хочется, чтобы она стала ученой женщиной. И ведь ни разу ни словом не обмолвился о своих жертвах, о том, с каким трудом он копит деньги на ее образование. Джудитта закрыла кран и натянула халат.— …Прежде всего смотри, чтоб рукам воли не давали. Они думают, что все женщины стелиться перед ними готовы. Твой отец поначалу тоже так думал. Но я стояла насмерть. Пока не женился, ничего ему не обломилось. А мне и подавно. Вот ведь жизнь какая. Весь день строчишь на машинке, а толку чуть… Но я хоть замужем. Знала б ты, скольких несчастных девчонок я перевидала, которые скатились на самое дно, оттого что позволяли мужчинам руки распускать…Гул фена не дал матери закончить очередную тираду. Высушив волосы, Джудитта прошла в родительскую спальню, достала из шкафа простенькое платьице, тронула тушью ресницы, чуть подкрасила губы светлой помадой. Когда вернулась в гостиную, мать сидела перед телевизором. В толстых стеклах очков отражалось происходившее на экране. Близорукостью Джудитта пошла в мать. Отец настоял, чтобы она показалась окулисту, и тот прописал ей контактные линзы, чтоб не ходить постоянно в очках. Мать, по обыкновению, принялась ворчать, что она не понимает, как это можно вставить стекло в глаз, но по тому, с каким ожесточением мать терла натруженную очками переносицу, Джудитта поняла: злится, что отец о ней никогда так не заботился. Трудно быть дочкой их обоих.— Ты купила, что я велела? — окликнула Джудитту мать, не отрываясь от телевизора.— Я сейчас иду, мама.— Но ужин готов.— Это недолго. Только до галантереи и обратно. Но если хочешь есть, начинай без меня.— Вечно одна, и ужинаю, и обедаю. Ты стала такая же, как твой отец.Джудитта, еле сдерживая раздражение, направилась к двери, но устыдилась, вернулась обратно и поцеловала мать в макушку.Та не отреагировала.На улице двое ребятишек бегали между горами мусора. В старом городе эти горы — привычное зрелище, забастовка мусорщиков не внесла в картину ничего нового. Джудитта машинально сунула руку в карман — проверить список, составленный матерью, и зашагала по направлению к порту. Иголки, нитки, тесьма, флизелин, плечики. Как хорошо, что отец дал ей возможность учиться, уж она не подведет ни его, ни себя. Ни за что не станет портнихой-надомницей с вечно распухшими, исколотыми пальцами и слабеющими от шитья глазами.Возле галантереи, где у матери был открытый счет, который она оплачивала в конце месяца, был бар, откуда несло прокисшим вином. Внутри слышались хриплые голоса грузчиков, которые, даже окончательно надорвав спину, доживали свой век близ порта. Вдруг в дверях бара Джудитта заметила знакомую, не вписывающуюся в этот пейзаж фигуру.— Инспектор! — радостно окликнула она.Джакомо Амальди неохотно обернулся, но, увидев ее, заулыбался.— Джудитта…— Что вас занесло в наши края?— Пришел друзей проведать. — И, отвечая на ее удивленный взгляд, пояснил: — Я родился и вырос в двух шагах отсюда.Он обвел рукой весь старый город, это нищее гетто, густонаселенный крольчатник с его дымными остериями, развешанным на веревках бельем, запахом рыбы и плесени и облупившимися, в желтых потеках сырости фасадами домов.— Скучаете по родным местам? — не поверила Джудитта.— Вы тоже будете скучать, когда выберетесь отсюда.— Нет, вряд ли.— И правильно. Главное — не упустить время. — Он обернулся к старику, держащему в огромных лапищах стакан вина и уставившемуся на него пустыми глазами, которые прятались в глубоких морщинах лба и щек. — А то докатишься вот до чего. Надо скорей выбираться отсюда, чтоб не застрять навечно. Был тут один старый грузчик и вдруг однажды выиграл кучу денег в лотерею. Все твердил, что купит себе хороший дом в пригороде и заживет достойной жизнью. Но так и просидел в этом баре, угощая всех подряд.— А потом?— Умер от цирроза печени. Столько было денег, а он даже на хорошее вино не тратился — глушил эту дрянь.— Грустно.— Как все в старом городе, Джудитта. Потому вам надо скорей выбираться отсюда.— Я пытаюсь.— Хорошо… А сюда зачем?— Мама поручила купить кое-что.— Тогда не буду вас задерживать. — Амальди насупился и засунул руки в карманы.Джудитте тоже стало неловко. Опустив голову, она чертила на земле восьмерки мыском туфли, но не уходила. Амальди молчал.— Тогда до свиданья, — наконец выдавила из себя девушка и, натянуто улыбнувшись ему, направилась в галантерею.— До свиданья, — пробормотал Амальди.Он стоял и смотрел ей вслед. Потом подошел поближе к витрине галантереи. Джудитта разговаривала с продавщицей. Гладкие волосы блестели в лампах дневного света, тонкие руки изящно взлетали. Амальди потянуло войти внутрь и еще немного послушать ее голос. Но он сдержался и хотел уже уходить, как вдруг Джудитта увидела его сквозь стекло витрины и послала ему удивленную, счастливую улыбку.— Вам не нужна ленточка для волос? — со смехом сказала она, подойдя к открытой двери.— Какой цвет посоветуете?— Голубой, конечно. Для мальчика же.Продавщица окликнула ее из глубины лавки, но Джудитта не двинулась с места.— Составите мне компанию за ужином? — спросил Амальди, чувствуя, как сердце ухнуло куда-то в пропасть.— Когда?— Сейчас.Джудитта снова улыбнулась.— Да. — И вернулась в магазин.Амальди увидел, как она позвонила кому-то, оставила какую-то бумажку продавщице и вышла.— А покупки? — спросил он.— Завтра утром. Время терпит. Мама все вечера посвящает наркотику.— Какому?— Телевизору.Амальди засмеялся. Они медленно двинулись по улице бок о бок, но не касаясь друг друга. Обменивались пустыми, любезными, неловкими фразами. Потом пошли молча. Миновали первую тратторию, вторую, с двух сторон обогнули пьяного и снова улыбнулись друг другу.— У нас был стол на металлических ножках, — неожиданно громко заговорил Амальди. — Когда я болел и к нам приходил доктор, мать доставала из буфета облупленный поднос и подавала ему чай с двумя рогаликами. Почему-то в доме у нас круглый год были салфетки с нарисованными веточками омелы, красными ягодами и надписью «С Рождеством».Джудитта весело рассмеялась.Впервые в жизни с каким-то отчаянным облегчением Амальди признался себе, что всей душой ненавидит старый город, и подхватил смех Джудитты. Потом взял ее за руку и спросил:— Где будем ужинать?— Там, где можно перейти на «ты», — выпалила Джудитта.Амальди огляделся. Откуда-то из глубины переулка доносились возбужденные голоса и звон посуды.— Тогда нам нужен кабак, — кивнул Амальди и потянул Джудитту на этот шум.Они уселись в углу за столик, накрытый бумажной скатертью. Старый тощий официант с глубоко запавшими, слезящимися глазами начал неторопливо сервировать стол. То и дело из кухни слышался крик: «Амедео!» Старик безутешно разводил руками и так тихо бормотал «иду», что едва ли сам себя слышал. Закончив сервировку, он удалился с той же медлительностью и через несколько минут принес им корочки меню. Амальди и Джудитта заказали без промедления и, когда официант снова уполз, в унисон расхохотались.— Я прослушал твое сообщение, — сказал Амальди. — Прости, что не перезвонил.— У тебя же сейчас запарка… Я читала в газете.— Да.Официант вернулся, с достоинством поставил перед ними две пустые тарелки и опять ушел.— Я читала, что ты занимаешься этим ужасом.— Да.— Зачем?— Затем, что это моя работа.— Нет… Зачем они это делают?— Зачем? В священном писании… — Он осекся, постучал солонкой по ладони, взял короткую паузу, чтобы выиграть время. Всю мысль сразу не сформулируешь, можно выдать лишь обрывок, дистиллят своей неотвязной боли. И после перерыва заговорил уже другим голосом: — В священном писании по криминальной психологии говорится, что основная проблема этих личностей состоит в отсутствии человеческих привязанностей. Как будто душа их чем-то обделена. Как будто их зрение и рассудок способны видеть лишь одну сторону человеческой природы. Но эту сторону они видят под микроскопом, в мельчайших подробностях. А другая сторона, которая им неведома, на которой они не способны сосредоточиться, но смутно ощущают, что она есть, превращается для них в нечто грозное, устрашающее. И эту темную сторону они ненавидят, перенося свою ненависть на ее обладателей.Дальше он, помрачнев, продолжил уже мысленно. Этот тип людей совершает разрушительные набеги и привыкает любить насилие, потому что одна лишь жестокость способна вызвать в их душе чувство, похожее на любовь.— Но ответа на вопрос «зачем» нет. Либо есть, но он недоступен нашему пониманию.— Не надо было мне заводить об этом речь, — смущенно пробормотала Джудитта, видя, как резко изменилось его настроение.— Ничего. Спасибо, что не спросила, приходилось ли мне убивать.— Я бы наверняка спросила, если б ты меня не опередил, — улыбнулась Джудитта.Амальди ответил ей отстраненным взглядом, как будто не услышал последних слов. Он думал о том, что не готов и, наверное, никогда не будет готов к этим светским разговорам. Не надо было приглашать ее на ужин. Только станет питать напрасные иллюзии. Ему же нечего ей предложить. Он незаметно дотянулся до пейджера и нажал на звонок. Потом состроил досадливую гримасу, поднялся и пошел к телефону. И через минуту вернулся в надетой на лицо маске сожаления.Официант уже принес им еду.— Прости, Джудитта. Вызывают на службу. Такая у нас жизнь. Ужин придется перенести. Пойдем, я провожу тебя до дому.Они шли быстро, намного быстрей, чем сюда. Возле дома Амальди сухо и торопливо простился. Девушка изо всех сил скрывала свое огорчение, но Амальди живо представил себе, как она поднимается к себе в квартиру, как на Голгофу, и, может быть, даже плачет. Представил себе ее сразу подурневшее лицо и вспомнил мать. Когда врач после осмотра спрашивал, можно ли зайти в ванную, ее лицо тоже дурнело. От унижения. И сам он ненавидел доктора за то, что перед его приходом мать вынуждена причесываться, наводить красоту, доставать из буфета чашку и чистую салфетку, за то, что никогда в жизни ей не доведется отремонтировать кухню и ванную и вытравить оттуда запахи помойки и уборной. А заодно он ненавидел и отца, который вынудил мать жить в этом доме. Он замечал, что косметика уже не помогает матери стать красивее, что лицо ее расплывается и черты тускнеют, что одежда снашивается, чайные чашки бьются, а вместе с ними и жизнь разбивается на тысячу осколков. Если б можно было заказать гигантский вал грязи и похоронить под ним весь старый город вместе с его обитателями, он бы это сделал. И сейчас его сжигала та застарелая ненависть.Он поднял глаза к окнам третьего этажа. Увидел, как в них зажегся свет. Видимо, это комната Джудитты. «Но Джудитта не такая, как моя мать», — мысленно заключил он. И не в том причина его ненависти. И не доктор тому виной, он-то просто хотел руки помыть, а такие безнадежно похожие друг на друга ванные, как у них, видел каждый день. И не в нищете уборных дело, и не в запахе помойки. А в нем самом. В детективе средней руки, который бежит от всех и вся так, что перехватывает дыхание и ноги не держат. В нем, трусливом звере, который давно забыл, почему и от кого бежит.Он бы и сейчас бросился бежать без оглядки, да испугался, что Джудитта, выглянув в окно, услышит, как старый город смеется над ним.
Глава 14— Короче, на встрече с мэром, где ты, кстати, должен был выступить… Между нами говоря, квестор живьем бы тебя сжег при первом удобном случае, — разглагольствовал Фрезе.— А это зачем у меня на столе? — перебил его Амальди, размахивая папкой неопределенно-розового цвета, захватанной по краям пальцами, с надписью в центре печатными буквами:«АУГУСТО АЙЯЧЧИО»— Я же говорил, что комиссар поручил Айяччио тебе. Надо подписать ордер на покрытие больничных расходов. Он там, внутри. Первая страница.Амальди открыл папку и поставил подпись на странице.— Если хочешь, можешь посмотреть анкету. Хотя смотреть особо нечего. Все равно что чистый лист. Бедняга. Хороший, в общем-то, парень. Ничего героического не совершил, но и гнусностей за ним не водилось. Не бездельник, исполнительный, хотя…Хотя, подумал Амальди, и пользы от него никакой, ни рыба ни мясо. Настолько пустой человек, что непонятно, зачем родился на свет. Ему такие встречались на каждом шагу — вроде все при них, но словно не человек, а набросок, эскиз человека, сделанный карандашом, без цвета и формы.— Хотя… Да нет, он славный малый, — заключил Фрезе, видимо решив не углублять эту тему.Пока Амальди пробегал глазами личное дело агента, его помощник вытащил из внутреннего кармана куртки конверт с надписью «А. Айяччио» и положил на стол.— Словом, совещание ни к чему не пришло, как оно всегда и бывает на встрече с профсоюзниками, — снова начал прерванный отчет Фрезе. — Все несли какую-то галиматью, лишь бы показать, что у нас полное единство взглядов, как вдруг кто-то… Кто?.. Не помню… Но этот кто-то громко назвал одну фамилию. А поскольку мне эта фамилия недавно попадалась, я ее тут же вспомнил… Посмотри сам в графе «отчество». Там есть адрес приюта, а также имя, то самое, которое я услышал на совещании, имя того дворника, что нашел Айяччио в куче мусора, когда было ему от роду несколько часов. Я обернулся и понял, что это не может быть тот дворник, ведь ему тогда было лет пятьдесят… но все же подошел и спросил, не родня ли он тому дворнику. Выяснилось, что этот профсоюзник — его сын. Скотина, доложу тебе, первостатейная, тот профсоюзник, уж этот рук мусором не запачкает, а про отца говорит с этаким презрением, как будто папаша и сам — мешок с мусором… Но это ладно, я рассказываю ему про Айяччио, про его беду, говорю, хотел бы, дескать, с папашей потолковать… не затем, чтоб выведать у него что-нибудь — что он может мне рассказать?.. А так, сам не знаю зачем — прямо-таки привратница, а не полицейский… В общем, спросил у него, где искать его отца. А этот засранец профсоюзник мне и говорит, что папаша помер в прошлом году в такой богадельне, куда бы я, честно говоря, собаку не отдал, хотя поглядеть на него, мог бы и раскошелиться на что получше. Тем более — с помощью профсоюза… Может, он в золоте и не купается, но все же… Ты как думаешь? Отец ведь все-таки…Амальди отложил папку и стал разглядывать фотокопию надписи, обнаруженной на двери антикварной лавки. Наверняка в этих прописных и строчных буквах кроется ответ. Не случайно все это. Убийца ничего случайно не делает.А Фрезе все не унимался:— И еще я узнал подробности, которые в деле не отражены. Профсоюзник Айяччио в глаза не видел и не знает, каков он из себя. Но по его словам, отец в последние дни только о нем и говорил, знаешь, как у старых маразматиков бывает? Зациклятся на чем-нибудь и все разговоры к этому сводят… Я сколько раз таких встречал. А ты?.. Говоришь ему про хлеб с колбасой, а он тебе в ответ: «Кстати, помнится мне…» — и расскажет такое, что к хлебу с колбасой никаким боком не приложишь. А ты стоишь, дурак дураком, и думаешь: при чем же тут хлеб с колбасой? Да ни при чем, конечно…«viSitA intEriOra teRRae rectificanDO iNvEnies OcCuLtUm lapIdEm»S, A, E, O, R, R, D, O, N, E, О, C, L, U, I, EШестнадцать прописных и сорок строчных.— Так о чем бишь я?.. Ах да. В личном деле нет подлинной истории Аугусто Айяччио, если можно так ее назвать. А история очень грустная и трогательная. Ей-богу. Очень грустная и трогательная история. Такую не всякий день услышишь… Это письмо отец написал неблагодарному скоту, а тот передал его мне. И вот, читая письмо…Амальди поднял глаза от фотокопии.— Да, я его читал, — подтвердил Фрезе. — В общем-то, понятно, почему этот гад так злобствует на папашу — ревнует. Старик больше думал про Айяччио, чем про него, родного сына. Один твой кровный сын, а другой найденыш, которого ты больше никогда не видал, но со временем создал себе идеальный образ и к тому же изводишься от чувства вины… Надо бы отнести его Айяччио, — заключил Фрезе с такой интонацией, как будто на этом намерен поставить точку.«Так, теперь будет апофеоз», — подумал Амальди.— Ну и что там за история? — спросил он вслух, в надежде, что помощник закруглится побыстрее.Его нисколько не интересовала «грустная и трогательная» история, но, как ни странно, болтовня Фрезе помогала ему думать. Быть может, с прописных начинаются слова, которые надо сложить из строчных?— История Айяччио? — переспросил Фрезе, изогнув бровь. — Подлинная история Айяччио? Ну так слушай. Где его нашел дворник? Известно где — в мусоре. А точнее? В коробке из-под обуви. Метет он, значит, двор на рассвете и вдруг слышит детский плач. Представь себе такую сцену. Остановился дворник и думает: «Не будь я с пьяных глаз, поклялся бы, что это ребенок плачет». Пожимает плечами, берется снова за метлу, за вилы, начинает разгребать кучу дерьма, что перед ним… И опять слышит плач. «Ей-богу, ребенок орет!» — думает дворник. Оглядывается — женщин с колясками пока не видать. А ребенок плачет. «Что за напасть?» — наверняка сказал дворник, а может, и чего покруче завернул. И вдруг видит коробку из-под обуви, а на коробке надпись «Магазин А. Айяччио. Шикарная обувь». Вот и снес он ту коробку монашкам, а те назвали найденыша Аугусто — так они расшифровали инициал — Айяччио, потому что имя это ему, считай, жизнь спасло. Ну разве не трогательно?— Да уж. — (И здесь расшифровывать пришлось.)И вдруг Амальди, как ужаленный, вскочил и распахнул окно, как будто из кабинета выкачали весь кислород. В мозгу снова зашевелилось неотступное желание сбежать, скрыться, вырвать с корнем все трогательные истории, которыми с такой жадностью питается мир, словно людям жизни нет без этой вязкой трясины сильных чувств, словно чувствами можно играть без всякого риска.— Поганая твоя история, а не трогательная! — рявкнул он на помощника. — Что в ней трогательного? Назвать брошенного матерью ребенка именем преуспевающего дельца — это садизм и больше ничего! Помни, мол, что матери у тебя нет, что вместо матери у тебя коробка из-под обуви! А письмо? Что он пишет в письме?— Усыновить его хотел.— Не смей отдавать письмо Айяччио. — Амальди обернулся к помощнику, наставив на него палец, как пистолет. — Не смей! Он умирает от рака, не хватало ему в конце жизни второй раз остаться сиротой. Оставьте вы его в покое, и ты, и комиссар… — Он опять повернулся к Фрезе спиной и добавил почти шепотом: — Дайте человеку умереть спокойно.— Ты навестил его? — спросил Фрезе после паузы.— Нет.— Почему?— Я не знаю, что ему говорить. Ведь он, в общем…— Посредственность?Амальди по-прежнему глядел в окно, стоя к нему спиной.— Я и сам боюсь посредственности, — тихо сказал Фрезе. — Посредственность, она хуже рака, верно?— Да.— Хорошо тем говорить, кто не болен. Мы ведь с тобой не больны.— Нет. Мы не больны.— Тебе надо его навестить.— Вот возьмем убийцу, тогда…— Еще возьмем ли. И будет ли жив Айяччио.Амальди, не отрываясь, глядел в окно. На улице стоял оглушительный грохот. Когда он обернулся, Фрезе уже ушел. А на столе больше не было ни письма, ни личного дела агента Айяччио. Была только фотокопия фразы, которую оставил им убийца. «Спустись во чрево земное и, поискав, найдешь оккультный камень». Амальди казалось, что послание обращено к нему лично. Быть может, он воспользовался трагедией, чтобы возвыситься? Белокурая девушка, которой он пообещал дом, наполненный светом, умерла, чтобы он мог занять свое нынешнее положение и в тридцать семь лет стать одиноким и неприкасаемым? Она смеялась, любила, подверглась насилию и истекла кровью, только чтобы он теперь стал хозяином жизни? Какое право он имел воспользоваться ею даже не как знаменем в крестовом походе, а как щитом?Он уселся за стол и нарезал шестнадцать бумажек. На каждой написал по одной прописной букве послания и начал составлять их вместе. КЛОН… РОК… УРОН…Захотелось позвонить Джудитте и все рассказать ей. Но с чего начать?РЕЗОН ДОМА… Чепуха. ОКО.Наконец он поднялся, засунул фотокопию и бумажки в карман куртки и вышел. Надо с кем-нибудь поговорить.Только очутившись перед больницей, он осознал, что говорить будет с агентом Аугусто Айяччио. «Нелепость», — сказал он себе и, постучав, вошел в палату 423.Перед ним у окна стоял согбенный старик с узловатыми руками и мозолистыми, искривленными, словно от тяжелого бремени, ногами. Айяччио был так похож на его отца, что Амальди даже показалось, будто он учуял отцовский запах. Это ощущение ноздрям внушили глаза, а глазам — память. На него повеяло по́том прошлого от этого старика, потому что в пятьдесят два года Айяччио стал стариком и провонял по́том, точь-в-точь как его отец. Как видно, у Айяччио и у его отца вместо крови по жилам тек пот, и были они из одной породы вечно усталых людей.— Смотрите, — тусклым голосом произнес одетый в пижаму агент и пригласил посетителя стать с ним рядом.Амальди подошел и заставил себя посмотреть туда, куда указывал Айяччио, за окно.Под беспорядочно сваленной грудой мешков с мусором пряталось что-то зловещее и таинственное, что-то погребенное под почерневшими овощами, забродившими фруктами, обглоданными костями. Агент Айяччио из окна больничной палаты каждый день наблюдал рост этой горы, изучал ее, смотрел, как сначала стыдливо и воровато, а теперь уже с вызовом и какой-то залихватской дерзостью швыряли люди в эту кучу свои отбросы.— Смрад идет сюда, и ничем его не вытравить, — сказал он, словно продолжая начатый разговор. — Не иначе, весь город заболел со мной вместе. Это ужасно, у меня обострились все чувства.Он обернулся к Амальди и дыхнул ему прямо в лицо. Потом сделал несколько неверных шагов, ухватился за спинку кровати и стал укладываться. Босые ноги шаркнули по шершавым плиткам пола.— Устал, — продолжал Айяччио, говоря с самим собой. — Устал и мерзну все время. — Он забрался под одеяло и закрыл глаза.Амальди стоял и смотрел на него. «Я тоже», — хотелось ему сказать.Но вдруг Айяччио вздрогнул, очнулся и уставился на посетителя:— Вы кто?Амальди взял у стены один из двух стульев и перенес его поближе к кровати. Потом положил свою руку на руку больного поверх одеяла и ответил:— Старший инспектор Джакомо Амальди. — И замолчал, не зная, что говорить дальше.— Мне страшно, — сказал Айяччио. Глаза его блестели от боли и озноба. Он смотрел сквозь потолок куда-то в небо, а может, и выше, сквозь темные тучи, за которыми играют молнии, готовые в любую минуту вырваться, поразить его огненной стрелой, завладеть его разлагающимся телом. — Страшно мне.Амальди чуть сильнее сжал его руку и окончательно понял, что говорить ему нечего. Можно только слушать.— Вы чувствуете запах ладана? — испытующе спросил Айяччио.— Нет. — Амальди понюхал воздух.— Нет?— Нет.— Ну и ладно. Я просто хотел удостовериться… Да… хотел удостовериться… Знаете, сестра…Он не закончил фразы, голос оборвался. А с ним оборвалась и абсурдная надежда. Под воротом пижамы виднелось лиловое, лоснящееся пятно ожога, про которое упоминал Фрезе. Оно было похоже на язык.Когда Айяччио снова заговорил, взгляд его устремился еще дальше, так далеко, что Амальди даже не мог вникнуть в смысл его слов, точно они вместе со взглядом уносились куда-то в заоблачные выси.— Вчера навестила меня вдова, хозяйка дома… то есть комнаты. У меня не дом, а комната, прямо напротив девятого причала. Принесла мне пирожных, спрашивала, как тут со мной обращаются, хорошо ли кормят, рассказывала, чем ее кормили здесь, когда аппендицит вырезали… Несоленый бульон и жидкие кашки… Сказала, что я ей вроде сына, и хотя мы ни разу за все годы за одним столом не сидели, она все равно почитала меня как родного… — Он еле заметно улыбнулся. — Потом спросила, не могу ли я заплатить ей сейчас, а то я уже за неделю задолжал, она понимает мои заботы, но у нее и своих по горло, потому и пришла сюда, в больницу… И еще… она спросила: «Что с комнатой думаете делать? Вернетесь еще или, может, ваши вещи в чемодан сложить? Я сложу, только скажите, мне не трудно… Если не думаете возвращаться, так, может, я сразу комнату и сдам?» Так она мне сказала. Меня, который ей вроде сына, попросила комнату освободить.Потом Айяччио снова будто очнулся и посмотрел Амальди прямо в глаза. Выпростал руку из-под одеяла и потянулся к его руке. Амальди подумал, что когда-то эта рука была сильной, а теперь стала вялой и шершавой. Теперь она безвольно покоится в его пальцах, и он должен ее удержать.— Мне нужна твоя помощь, Айяччио, — сказал он вдруг.Больной просиял. Приподнявшись, сел на постели. И даже бледность будто пропала.— Я всему научусь, я умею и люблю учиться, — взволнованно заговорил он. — Меня все интересует, и я учусь этому легко и быстро. Знаете, что у меня? Глиобластома. Вам известно, что опухоль — по-латыни tumor — означает еще и «гордость»… а рак — по-латыни cancer — происходит от греческого Καρκι̃νος. Вам пригодится эта наука?— Да.— Я много читаю. И все понимаю… Таково преимущество моей болезни.— Преимущество?— Я сказал «преимущество»?— Да.— Неужели преимущество?— Да.— «Преимущество» — плохое слово. Но точное. — Глаза больного подернулись слезами. — Да, преимущество моей болезни. Именно так. Вы меня понимаете или считаете за сумасшедшего?— Понимаю.— А мне кажется, я сумасшедший. Галлюцинации, личностные мутации… Профессор Чивита мне все подробно объяснил. Я могу даже забыть, где утка, и обмочиться, пока ищу ее по всей палате… — В голосе послышалась злоба: — Он мне все рассказывает, до мельчайших подробностей. И как будто веселится, описывая мою медленную смерть. — Айяччио запрокинул голову и втянул воздух в ноздри. — Ладан. Подумать только, я хотел стать священником. Сперва священником, потом полицейским… бессмыслица. По-вашему, не бессмыслица? Нет, бессмыслица. Нет никакого смысла в том, что мой мозг способен теперь постичь вещи, которые мне за пятьдесят лет и в голову не приходили. Какой смысл в том, что я чувствую запах ладана?..Амальди посетило странное, но очень сильное чувство. Страшное и вместе с тем приятное. Точно так же, должно быть, страшно и приятно было этому никчемному человеку открывать глубины ума. Он еще крепче стиснул руку Айяччио.— Помоги мне разгадать загадку, — сказал Амальди. Улыбка у Айяччио была совсем детская.Но тут в дверь постучали, и вошел человек в белом халате, на вид лет шестидесяти, маленький, коренастый, совершенно лысый, с неприятно равнодушным выражением лица. Следом за ним вошли трое молодых врачей.— Я главврач, профессор Чивита, — объявил он с порога. — Простите, что до сих пор не осмотрел вас, но я был на симпозиуме и только сегодня вернулся.Амальди почувствовал, как мгновенно напрягся Айяччио. Глаза его затуманились, а рот открылся, словно в беззвучном крике. Влажные губы с засохшей в уголках слюной казались совсем бескровными. Он лихорадочно затряс головой.— Это не он… Нет, это не он… Не он… — Обеими руками Айяччио вцепился в грудь Амальди и встряхнул его.Профессор Чивита, нимало не обескураженный, обратил к Амальди формально-сочувственную улыбку и, сделав знак ассистенту, закатал больному рукав.— Я не сумасшедший, — лепетал Айяччио.— Спокойно, — сказал профессор Чивита и без колебаний всадил в мышцу пациента шприц. — Сейчас вам станет лучше.Айяччио, вцепившийся в пиджак Амальди, даже не шелохнулся.— Я не сумасшедший, — повторил он, потом наконец ослабил хватку и откинулся на подушки, словно из него выкачали весь воздух.— Ну что, полегчало? — поинтересовался профессор Чивита.Возведенные к потолку глаза Айяччио остекленели.
Глава 15— Здравствуйте, доктор, — сказал человек, выходя из темной зоны мусорных мешков.Молодая женщина, обвешанная покупками, без энтузиазма обернулась на голос. Но, узнав человека в свете фонаря, она вздрогнула и разулыбалась. Потом сообразила, что не следует выказывать чрезмерную радость оттого, что увидела его в этот темный и одинокий вечер, похожий на все ее вечера. Человек мягкими шагами преодолел разделявшее их пространство. Словно скользил, а не шел. Горящие глаза вонзились в нее, не выпуская. Его будто сжигал внутренний огонь.— Какими судьбами? — произнесла докторша, машинально облизнув уголок рта.— Убиваю время, — печально ответил он. — Не хочется возвращаться в огромный холодный дом, особенно теперь, когда там пусто.Женщина сочувственно покивала.— А вы? — спросил человек.— Я здесь живу. — Она кивнула на здание, перед которым они стояли.— В самом деле?— Да.— Какое совпадение.— Что?Человек ответил не сразу.— Пройди я здесь чуть раньше или чуть позже, и не встретил бы вас.Докторша опустила глаза.— Вы верите в судьбу или в случай? — продолжал он. — Я заметил, что все люди делятся на две группы. Одни бесцельно плывут по течению, как обломки, положившись на случай, натыкаясь на камни. Другие следуют определенному замыслу и знают цену каждому событию. Их никогда не разобьет о скалы, потому что они плывут заданным курсом и не покоряются судьбе так слепо, как первые. Вы из их числа?Женщина спросила себя, всегда ли у него был такой гипнотический голос.— Я верю в судьбу, — ответила она.Человек улыбнулся.— Не странно ли, что два почти незнакомых человека вдруг открывают друг другу душу на тротуаре, в дождливый и печальный вечер? — Голос его становился все теплее и как будто обволакивал ее. — Вы ничего не знаете обо мне, я — о вас, и тем не менее мы готовы поведать друг другу самые сокровенные тайны… Такое нечасто случается, верно?— Да, — прошептала она.— Да, — серьезно подтвердил он. — Вы последуете моему совету?Женщина вопросительно посмотрела на него.— Позаботитесь нынче о своих ногах?Она залилась румянцем, как тогда, в палате.— Впрочем, я вас задерживаю, — сказал он, вмиг разрушив колдовское очарование. — Сумки, верно, тяжелые. Прошу меня простить. Был очень рад повидать вас.— Я тоже. — Докторша набрала полную грудь воздуха и вдруг почувствовала себя глупой и неуклюжей, как школьница. — Но едва ли это случайность.Ей показалось, что он как-то напрягся. Скрипнул объемистый бумажный пакет, который он держал под мышкой. Лицо окаменело.— Судьба, — поспешно добавила она.Он сразу обмяк.— Судьба… да. Хотите я помогу вам донести все это до квартиры? — И он протянул к ней левую руку.Только теперь докторша заметила, что на его мизинце не хватает двух фаланг; от пальца остался один обрубок, желтый и мозолистый. Поднимаясь в лифте, оба молчали. На пятом этаже столкнулись с жильцом, выводившим прогуливать собаку.— Добрый вечер, — поздоровался тот, а его пес приветливо завилял хвостом.Женщина ответила, а человек наклонился погладить собаку, хотя обе руки у него были заняты сумками. Он не сказал ни слова, пока не убедился, что сосед уже не может услышать его голос.— Вот здесь я живу, — смущенно сообщила докторша перед дверью в квартиру.— Ждете кого-нибудь?Она помотала головой.— Я бы мог приготовить вам ужин и подложить подушку под ноги.У женщины сильно забилось сердце. Уже давно мужчины не бывали у нее дома. Она медлила с ответом.— Вы правы, — помолчав, сказал он. — Извините, я поставил вас в неловкое положение… Глупая бестактность… Прошу вас, не думайте, что я неверно истолковал вашу профессиональную любезность.— Нет… — Голос у нее вышел какой-то неприятный, скрежещущий. — Нет, я бы тоже не возражала… если вас устроит разогретый ужин… и не смутит мой бедлам.Человек улыбнулся.— Проходите, — сказала докторша и повернулась к нему спиной, скорее ощущая, чем слыша сзади мягкие, кошачьи шаги. — Это вы меня извините за ребячество. Просто я…— Ни слова больше, — перебил ее человек, опуская пакеты на пол. — Слова ни к чему. — И положил ей руку на плечо.Докторша обернулась в полной уверенности, что сейчас он ее поцелует.— Я помогу вам снять пальто, — сказал он вместо этого.— Выпьете чего-нибудь? Садитесь. И подождите меня минутку, я только умоюсь.Глаза настойчиво, с дерзкой чувственностью ощупали ее всю. «Он имеет власть надо мной», — подумала женщина. Было приятно подчиняться этой власти.Она прошла в ванную, вымыла руки, ополоснула лицо. Когда овладела собой, осмелилась взглянуть в зеркало. Осунувшееся лицо, жидкие волосы показались ей почти красивыми. Она улыбнулась своему отражению и зарделась от своего невинного кокетства. Выйдя из ванной, увидела, что он по-прежнему стоит посреди гостиной.Стоит и робко осматривается. Взгляд тотчас выхватил старое, бесформенное кресло перед телевизором. Зато белоснежный диван выглядел вполне добротно. Когда вышла женщина, он взял ее за руку, свежую и приятно влажную, подвел к креслу и, не говоря ни слова, усадил в него. Пододвинул к креслу низкий журнальный столик, положил на него подушку с дивана, опустился на колени перед женщиной и, прежде чем снять с нее туфли, предупредил:— Прошу вас, не сопротивляйтесь. — Затем осторожно положил ее ноги на подушку, вдохнул запах ее чулок. — Кухня там?Женщина слабо кивнула. И столь же слабой была ее попытка подняться. Но она покорилась твердой руке, прижавшей к подушке ее ноги. Ее внимание снова привлек обрубок мизинца. От его прикосновения по телу прошла дрожь. Как врач, она знала, что этот обрубок почти атрофировался. Тяпни его за мизинец — он ничего не почувствует. Но изуродованная фаланга, ставшая неодушевленным предметом, способна доставлять наслаждение, ничего не ощущая.— Повар из меня неважный. Надеюсь, вы не слишком требовательны, — произнес он вставая.— Нет, — уронила она, поглощенная своими мыслями об этой нелепой ситуации, о собственной податливости, о подспудном томлении, которое вызывает в ней присутствие мужчины, внезапно ворвавшегося в ее жизнь. Ей отчаянно захотелось отдаться этому потоку, быть втянутой в этот омут. Пусть ее убаюкивают звон посуды и журчанье воды, отдаленно, словно сквозь вату, доносящиеся с кухни. Женщина закрыла глаза.А человек тем временем вытащил продукты, нашел в шкафчике тарелки и вилки, поставил разогревать приготовленные макароны. Из сумки, стоящей рядом с его здоровенным пакетом, достал две свечки и белый конвертик, который тут же спрятал в карман брюк. Время от времени он бросал взгляд на женщину, что сидела вполоборота к нему, положив на столик свои сильные ноги. Тело неподвижно, расслабленно. Он ни разу не окликнул ее. У тишины был свой отчетливый голос, который теперь работал вместе с ним и на него. В этой напряженной тишине внутренний голос человека возвестил следующий шаг лучезарного замысла, воспел его. Пока он хлопотал вокруг плиты, перед ним разворачивалась вся его жизнь. Он раскладывал по полочкам беспорядочные обломки прошлого, когда еще верил в случай, а не в судьбу. Когда был одиноким страдальцем. Вспомнилось детство, его комната, единственный свой угол в огромном доме, раскуроченном архитекторами и рабочими для превращения в сиротский приют. Он сидел в этой комнате, когда снаружи послышался жалобный скрип гравия во дворе. Подойдя к окну, он приложил к холодному стеклу ладонь, потом лоб, нос, губы и прижался к нему всем телом в надежде, что холод стекла проникнет внутрь и заморозит, выстудит всю его муку. Если бы тот холод мог дать ему легкую смерть, чтобы глаза его не видели того, что видели. Вереница сирот показалась ему нашествием заразной саранчи. Минувшей ночью грусть составила ему компанию, но при виде сирот она рассеялась, уступив место жгучей, беспричинной ненависти. Потом он вспомнил материну куклу, кружева под юбкой, мягкие сборки бархата под негнущейся гипсовой грудью. Суровая, но беззащитная, как мать после постигшего ее несчастья. И вспомнил день четырехлетней давности, когда он начал выслеживать сироту из прошлого. Сироту, которого сдала ему Клара-избранница, Клара-проститутка.— Спасибо, — громко сказал он своей судьбе.— Что?— Ш-ш-ш…Человек выглянул из кухни проверить, как там женщина. Она сидела неподвижно. Два дня он выслеживал и изучал эту женщину, расшифровывая ее обыденную, одинокую жизнь. На кухонном столе он зажег две свечи и тщательно накрыл стол, следя за тем, чтобы ножи лежали за вилками и чтобы ни один прибор не нарушал безупречного квадрата, в который был вписан круг тарелки. На тарелки выложил порции макарон, вытер все пятнышки, аккуратными треугольничками сложил бумажные салфетки и, когда, оглядев стол, остался доволен, вытащил из кармана конвертик. Белый порошок без запаха он подмешал в порцию хозяйки, проверил идеальное расположение тарелки и, глубоко вздохнув, торжественно объявил:— Ужин на столе!Войдя в гостиную, он подал женщине руку, помогая ей подняться.Свет в кухне был погашен. Стол и вся обстановка слегка колебались в пламени свечей.Женщина сжала его руку.— Я нашел их в ящике и зажег без спросу. Тень часто позволяет нам увидеть то, чего не видно на свету.— Не помню, чтобы у меня были свечи.— Случается. Садитесь.Он налил ей вина и сел напротив.— Со мной никогда не случалось… Вы, верно, считаете меня… — начала было женщина, блестя глазами. — Не знаю, как сказать… — И смущенно засмеялась.Человек знаком велел ей замолчать, протянул через стол руку и задержал в нескольких миллиметрах от ее щеки. Плавным движением очертил овал ее лица, плеча, руки, не касаясь их. И только добравшись до кисти, мягко, одними подушечками обвел тыльную сторону ладони и контуры пальцев.— К чему слова? — повторил он шепотом. — Разве мы еще не все сказали друг другу?Потом поднялся, переставил свой стул рядом со стулом хозяйки, намотал на вилку макароны и поднес к ненакрашенным губам.— Позвольте мне…Женщина открыла рот, не отрывая от него глаз. Сжала губы и, торопливо прожевав, проглотила, после того как он деликатно вытащил вилку.— Почему? — спросила она.— Потому что вы позаботились о моей матери.— Только поэтому?— И еще потому, что мне нужны ваши ноги.Женщина больше ничего не сказала, пока он не скормил ей всю тарелку. Закончив, достал платок и вытер ей рот с такой нежностью, какой женщина не знала в своей жизни. Его лицо было совсем близко. Покорно подставляя губы мужским пальцам, она ощущала на щеке его теплое дыхание. Он уронил платок. Ее глаза были полузакрыты.— Как кукла, — шепнул он ей на ухо.Женщина снова открыла глаза и попросила:— Поцелуйте меня.— Нет, — улыбнулся он с огромной нежностью. — Уже нет времени.В полусне женщина увидела, как он встал, поднял с пола свои вещи, следя за ней взглядом, полным любви и заботы. Ощущая внутри странную, томящую тяжесть, она смотрела, как он достает из сумки инструменты и неторопливо раскладывает их на столешнице. Узнала среди них скальпель и хирургическую пилу. Страшный спазм в желудке насквозь пронзил ее тело. Она выпрямилась на стуле, пытаясь вздохнуть, но легкие не расширялись. Они горели, и вся она горела в огне ужаса. Человек начал разворачивать пакет. Нет, в его взгляде не было любви, только забота. Боль внезапно прекратилась, как будто под наркозом. Парализованная, она не могла даже моргнуть. Кислород в легких был на исходе. Человек закончил разворачивать пакет, и ей предстали две деревянные ноги, соединенные металлическим штифтом. На коленях и щиколотках шарниры. Деревянные ступни безжизненно свисают вниз; поверх них нарисованы красные балетные туфли.Больше женщина ничего не видела. Она погрузилась в черное безмолвие. Навечно.Человек помассировал обрубок мизинца. Многие считают его анемичным, возможно, из-за внешнего вида. Но это не так. Напротив, это самый чувствительный из его органов. Незаживающий шрам обеспечивает его душе прямой контакт со всем миром. В желтой и мозолистой уцелевшей фаланге сконцентрирована вся боль его существования.Он провел мизинцем по искаженному лицу лечащего врача его матери, обрубок спустился к шее, затем еще ниже, к ложбинке меж грудей, не касаясь их, пробежался по животу и, наконец, зацепил край юбки и приподнял его для первого осмотра.
Глава 16ЗАКОН… КУРАРЕ… НЕОН. Джакомо Амальди резко выпрямился на стуле. Он все пытался придать какой-то смысл мешанине прописных букв из послания убийцы.ОРАКУЛ, ЗАРОК, ЗЛАК, ЛУНА, КЛАДЕЗЬ, ОКЛАД, АРЛЕКИН, НАРОД, ДУРАК, ЛАК, ОКЕАН, КЛИН. И даже составлял какие-то бессмысленные фразы. КОД РОКА. ЗЛОДЕЙ УНИКУМ. КРЕН ЛУКА. КРИК РОДА.— Муть какая, — пробурчал он. — А ты чего накомбинировал?Фрезе поднял от стола красное, вспотевшее от натуги лицо.— РАД, КАК ЗАД, — прочел он.— И все?— Нет. — Помощник поднес к глазам лист бумаги. — ЗАД — КЛАД или РОЗУ В ЗАД. А вот мой шедевр, правда, кое-какие буквы пришлось добавить или повторить. ЭТО НЕ ЗАД, А УЛЕТ.— Едва ли преступник имел это в виду. Зато комбинация интересна для анализа твоей личности.— Думаешь?— Вне всяких сомнений. Навязчивая мономания.— Из-за пристрастия к слову «зад»?— Именно.— Не скажи, есть еще вариант: НЕ УКРАДИ РУКИ.— Превосходно.— Все это глупости, Джакомо. Скорей всего, он просто воду мутит. Или написал наобум.— Не наобум. Он ничего не делает наобум. И листочки к столу пришпилены не наобум. Не знаю, зачем он их прикрепил, но и листочки, и прописные, и строчные буквы входят в какой-то его план. Возможно, этот план имеет смысл только для него, но в нем нет ничего случайного. И воду мутить он не думает. Он нас не боится. Он осуществляет свои планы спокойно, не поддаваясь панике, в мельчайших деталях. Он не импровизатор.Фрезе тряхнул головой, поднимаясь. Заправил выбившуюся рубаху в брюки.— Нам только этого сирокко не хватало, — изрек он.Амальди непонимающе глянул на него.— Сирокко — теплый ветер, — объяснил Фрезе. — Чувствуешь, как воняют отбросы на улице?— А-а… да.— По прогнозам, такая погода продержится несколько дней. Одна надежда, что синоптики ошиблись. В этой вони жить невозможно.— По правде говоря, я ее и не заметил, — отозвался Амальди. — Это вонь старого города. Там ею пропахли все улицы, вся гавань, все дома. Все мы выросли с этой вонью, все, кто родились в старом городе… И привыкли не замечать ее.— Вам везет, — заметил Фрезе.— Да, везенье то еще.— Ходят слухи, что городские власти хотят кому-то отдать подряд на вывоз мусора, пока кризис не кончится.— Меня вызывал мэр. Спрашивал, что я думаю об этом нарушении конституционных норм.— Хрен с ней, с конституцией! — огрызнулся Фрезе. — Ты что ему ответил?— А ты бы что ответил?Фрезе нахмурился.— Беспорядков, конечно, не избежать.— То-то и оно. Уж лучше вонь, чем городская смута.— Значит, мешки с мусором будут постепенно выживать нас из города, — пробормотал Фрезе.— Кажется, мэр остался мною недоволен.Фрезе тем временем представлял себе ночи сидячих забастовок, костры на площадях, кошмарные дни, заполненные разгоном толп и охраной штрейкбрехеров.— Ты все еще возишься с пожаром в сиротском приюте? — поинтересовался Амальди.— Да, а что?— Я, когда был в муниципалитете, — начал Амальди ничего не выражающим тоном, уставясь в запотелое окно, — подкинул мэру тему приюта.Фрезе насторожился.— Спросил его про пожар.— А он?— Покачал головой и сказал: «Неприятное дело, даже трагическое, если мне память не изменяет». И тут же свернул аудиенцию.— Если память не изменяет?!— Да, и ни словом не обмолвился о том, что именно он вел расследование. Странно, тебе не кажется?— Я всегда считал его честным человеком, — сказал Фрезе, а про себя добавил: «Не отступайся, Никола, копай».— Я тоже.— Но кто из нас без греха, верно?— И от ошибок никто не застрахован.— Пойду в архив, — решил Фрезе. — Потрясу еще Пескьеру.— Кого?— Старшего архивариуса.Амальди кивнул.— Мне сегодня звонил Айяччио, — тоже как бы невзначай заметил Фрезе. — Это правда, что ты просил его помочь?— Я не знал, о чем с ним говорить. Вот и подумал: если его занять чем-нибудь, может, это немного отвлечет его от того, что с ним творится.— Хороший ты человек все-таки, — констатировал Фрезе.— Только не надо ему давать оперативную информацию. А то он порой бывает не в себе. Сестра мне рассказала, что как-то в бессознательном состоянии он вывел свой автограф маркером на голой груди. Но он клянется, что не сам это написал. Еще он слышит голоса, чувствует запах ладана. Когда я был у него, в палату зашел главврач, так Айяччио вдруг начал вопить, что это не он, что Чивита — кажется, так его зовут — совсем другой человек… Жаль беднягу.— Я тоже подметил кое-какие странности. В историю с убийством его лучше не посвящать. Попрошу-ка я его вспомнить все про сиротский приют. Если буду нужен, я в архиве. — И Фрезе вышел из кабинета.Оставшись один, Амальди перечитал записку, которую нашел утром на столе. Ему звонила Джудитта. Но не домой. На автоответчике никаких сообщений не было. Скоро она бросит эту затею. Чем скорей, тем лучше для нее. Глухое раздражение заставило его вскочить на ноги. Нельзя же всех переселить из старого города. Не его это дело. Он ни у кого ничего не просил. На что она, собственно, претендует? Что он поселит ее у себя? Вытащит с той помойки только потому, что она хороша собой? Только потому, что они раза два пофлиртовали друг с другом? Он скомкал записку и с яростью швырнул ее в мусорную корзину.Надо сосредоточиться на убийце. Он знал антикваршу?.. Почему выбрал именно ее? Какая может быть связь между этими людьми? Бывшие любовники? Она ему изменила? На этот счет никаких данных, никаких следов сексуального насилия, под ногтями жертвы ничего не обнаружено. Тупик. Орудие преступления — алебарда; смертельная рана в живот. Удар нанесен с огромной силой — такой, что лезвие топорика врубилось в позвоночник, пройдя всю брюшную полость. Такой удар мог нанести только мужчина. Удаление конечностей произведено скальпелем. Швы сделаны не простыми швейными нитками, а толстой, крученой льняной нитью, и узлы завязаны хирургическим способом. В каком-то заключении патологоанатома ему попалась эта нить: такой пользуются чучельники. Он что, чучельник? Надо проверить. Не так уж много их осталось. Если он не любитель. А если любитель?.. Тогда надо опросить поставщиков. Но ведут ли они учет? Следы могли остаться, только если он потребовал счет. Довольно трудно вообразить серийного убийцу, который представляет в налоговую счета за орудия своих ритуальных убийств. А если он заказывает доставку наложенным платежом? Тогда тоже можно выяснить имена. Попробовать стоит, но Амальди особо не надеялся. Его противник следует совсем иной логике.На основе знаний, полученных в университете, он определил убийцу как типичного шизофреника с пережитой историей насилия. Но все это теории, болтовня. Банальность. По той же логике, узкая длинная лавка могла представиться ему символом женской матки. В психологии для всего есть своя символика. И совпадений не бывает. Амальди хорошо помнил, что им внушали с первой же лекции. Психолог не приемлет случайностей, не интересуется совпадениями, поскольку любому совпадению есть логическое объяснение. «Даже если феномен, как таковой, смысла не имеет, его могут наделить смыслом те, кто наблюдают, делают выводы, изучают причины и следствия». Это часто повторял профессор, и в данном случае он бы наверняка заключил: «Таким образом, для нас помещение лавки должно символизировать матку». А от матки неизбежен переход к матери. Любимой, ненавидимой, почти наверняка желанной. А вдобавок — к матери-убийце либо потенциальной убийце. Потому что убивать учатся с колыбели. Он убил антикваршу, чтобы убить мать. Вне всяких сомнений, именно такова логика психолога-криминалиста, а он, Амальди, и есть психолог-криминалист. Убив мать, маньяк символически убил самого себя. Коль скоро он убийца и никем иным себя не мыслит. А где он это сделал? В лавке, которая, кстати говоря, похожа на матку, где находится он, еще не рожденный. Каждый психопат имеет четкое представление о добре и зле, совершенно непостижимое, нелогичное с точки зрения так называемых нормальных людей. Подсознательно больной жаждет оздоровления и пытается преодолеть болезнь самыми радикальными способами. Если отвлечься от этих способов, его поведение можно даже назвать героическим. Для полиции и наблюдателей главное действующее лицо — больной, а для него, больного, — сама болезнь. Противостояние болезни, как правило, имеет человеконенавистническую природу, больной ведет с нею непримиримый диалог, слышит ее голос, чувствует ее характер, наделяет одушевленными чертами, как сожителя, бросает ей вызов, провоцирует ее, стремится утвердить свое господство над нею. Больной и болезнь, так сказать, вырывают друг у друга руль и в итоге не справляются с управлением, теряют самоконтроль. А что такое в данном случае самоконтроль, как не отчаянная попытка самоутверждения? У кого больше прав на существование, у меня или у болезни? Порой это вызывает жалость окружающих. Как в случае с Айяччио. Но Айяччио, обретя провидение вместе с болезнью, все же не убивал антикваршу, не ампутировал ей руки, не втыкал в губы рыболовные крючки, не приклеивал веки и не писал посланий на латыни кровью своей жертвы.Убийца — человек образованный и немолодой, это очевидно. Чтобы так обставить убийство, нужен определенный культурный багаж, который накапливается с течением времени. Но все это опять-таки болтовня, думал Амальди, болтовня, которая может привести к разгадке, но не иначе, как постфактум. Подобно тому как искусствовед может часами объяснять художнику, что именно тот хотел изобразить, но никакой искусствовед не способен представить себе еще не написанную картину, не говоря уж о том, чтобы написать ее.Одно можно сказать с полной определенностью: психопат, прежде чем дойти до такого, должен прослушать не один семинар по теории и практике извращения. Вот единственно надежная отправная точка. Красная линия. Амальди решил поискать другие, менее изощренные преступления, имеющие нечто общее с убийством Вивианы Юстич. Скажем, убийства животных. Почти все маньяки тренируются на животных. Хотя вскрыть эти случаи еще труднее.Телефонный звонок вернул Амальди к действительности.— Вас спрашивает синьорина Черутти, — отчеканил голос в трубке.— Меня нет.— Она говорит, что дело крайне важное.Да, видимо, она так легко не отступится.— Соедините! — рявкнул он.Ничего, он заставит ее отступиться.— Джакомо…— Синьорина Черутти, у меня очень много работы. Так что, прошу вас…Молчание в трубке. Вот и хорошо. Значит, дошло.— Синьорина Черутти?Прерывистое дыхание. Сдавленный всхлип.— Он… он мне…— Кто — он? — ледяным тоном спросил Амальди.— …прислал посылку.— Кто прислал вам посылку?За отчаянными всхлипами он с трудом разбирал слова.— А в посылке…Опять рыдания. Нет, она плачет не из-за него.— …в посылке…— Что в посылке, Джудитта? — смягчился Амальди.— Котенок.— Какой котенок?— Двухмесячный… За что он его?.. Котенок-то чем ему помешал?— Ты где, Джудитта?— Дома.— Ты не одна?— Одна.— Жди меня.— Хорошо.— Не бойся, я скоро.Амальди схватил куртку и выбежал из кабинета. В коридоре столкнулся с Фрезе.— Я не ошибся, посмотри… — взволнованно начал тот.— Сейчас не могу, — отрывисто бросил Амальди, не останавливаясь.Фрезе пошел за ним к лифту.— Что стряслось?— Убили котенка.— Что?— Потом.Двери лифта еще не раздвинулись до конца, но Амальди уже вскочил в кабину.— Как будет время — посмотри. — Фрезе протянул ему какие-то листки. — Это копии, не страшно, если потеряешь. Я не ошибся, — повторил он.Амальди взял листки и не глядя сунул в карман. Как только он ступил за порог, на него налетел сирокко. Инспектор ногой отшвырнул валяющийся у ворот мешок с мусором, потом перешел улицу и вступил в старый город с единственной мыслью в голове: «Не хочу, чтобы Джудитта плакала одна».
Глава 17Двое полицейских, что взяли его прямо в университете, на всем пути в комиссариат не потрудились ничего объяснить. Не вполне законные методы, но так распорядился старший инспектор Амальди: подозреваемый должен быть доставлен в комиссариат в состоянии паники, а ничто так не пугает, как молчание в машине, мчащейся по городским улицам с включенной сиреной. Прибыв на место, полицейские, потрясая пистолетами, выдернули его с заднего сиденья, почти волоком притащили на третий этаж и втолкнули в какую-то пустую комнату. Стол посреди нее был привинчен ножками к полу, равно как и два стула. Один из его конвоиров указал ему на стул и спрятал в кобуру пистолет.— Я… мне… мне надо… надо в туалет, — залепетал толстяк, обливаясь потом.— Имя и фамилия.— Макс Пескьера.— Макс? — брезгливо сморщился полицейский и переглянулся с напарником.— Так только педерастов зовут, — прокомментировал второй.— Массимо, — поправился толстяк.— Ты голубой?— Нет.— Вздумал нам яйца крутить?— Смотри у меня, педрила!— Да нет… я…— Так как тебя звать — Массимо или Макс?— Массимо.— А почему сказал «Макс»? Пошутить решил?— Нет. Мне в туалет надо.— Массимо, а фамилия как?— Массимо Пескьера.— Пескьера? А не врешь? Может, и фамилия не Пескьера, как имя не Макс?— Нет, фамилия — Пескьера… Массимо Пескьера… Мне надо…— Ты эти шутки брось, жирная свинья!— Ему бы на диету сесть, а он нам яйца крутит.— Я не кручу вам яйца.— Яйца? Он сказал — яйца?— Он еще будет про наши яйца рассуждать, пидор хренов!— Вытри морду, Макс, когда с полицией разговариваешь.— Можно мне…— Так как тебя звать?— Массимо Пескьера! — Толстяк ткнулся лицом в стол и заплакал.Полицейский грубо встряхнул его.— Сиди как следует!Жирные щеки толстяка были залиты слезами, свинячьи глазки покраснели и еще больше заплыли.— Пожалуйста, отпустите меня в туалет! — Рукавом тужурки он утер слюну на подбородке.Полицейские, больше не взглянув на него, вышли из комнаты. В коридоре их ожидал Фрезе.— Спекся, — доложил ему первый.— Еще малость помаринуем, — сказал Фрезе. — Сейчас Амальди подойдет.— Ему в туалет надо.— Потерпит.— А если обделается?— Ну и чего? — напустился на него Фрезе. — Ты что, так уважаешь труд уборщиц?— Нет, но…— Ступай к нему. Сколько раз говорил: задержанных оставлять нельзя! Если учинит над собой что, ты отвечать будешь.Полицейский поспешно вернулся в кабинет.— Как его зовут? — спросил Фрезе у второго.— Массимо Пескьера.— Пескьера?.. Как нашего, что ли?— Кого?— Архивариуса, болван! Ступай спроси у него, не родственник ли. — И, глядя вслед полицейскому, неуверенно двинувшемуся по коридору, заорал: — Смотри не заблудись!Затем, приподнявшись на цыпочках, Фрезе глянул в застекленное окошко на двери. Парню на вид лет двадцать, может, чуть больше. Жирный, коротко стриженный, свинячьи глазки, зубы, как у грызуна. Нет, на маньяка явно не тянет. Просто озабоченный. Уродцу в таком возрасте жить несладко, это Фрезе по опыту знал. Правда, сам он в молодости никого не донимал похабными телефонными звонками. У него хватало ума оттягиваться с проститутками. И уж тем более не убивал беззащитных животных, чтобы произвести впечатление на девушку.— Нашел способ, ублюдок! — буркнул Фрезе себе под нос.Он принялся расхаживать по коридору, заложив руки за спину и опустив голову. Еще больше его раздражало поведение Амальди, который ни с того ни с сего начал заниматься такой мелочью, когда на них висит опасный маньяк. Разве что у него личный интерес к этой девице. За все годы, что Фрезе знал его, такого с шефом еще не случалось. В тот раз, когда он видел их вместе, что-то мелькнуло в его глазах, и от Фрезе это не укрылось. Любой другой может так смотреть на женщину без всяких последствий, но только не Амальди. Красивая была бы пара, подумал Фрезе и улыбнулся с легкой грустью: уж ему-то нечего и мечтать о такой красотке, если, конечно, она не продается посреди улицы. Но те, что продаются, не в счет. Амальди и в голову не приходит, какой он счастливчик. Такая девушка запросто могла бы вытащить его из глубокого и темного омута, в котором он пребывает уже немало лет. А Фрезе первый порадовался бы за него.— Что, мой племянник? — окликнул его усталый голос.Фрезе обернулся на приближавшегося к нему архивариуса. Тучный, переваливается, как пингвин, свинячьи глазки и два желтых зуба в прорези не закрывающегося рта. Наследственные черты очевидны.— Не знаю. Иди посмотри. — И Фрезе указал ему на окошко для наблюдений на двери.— Дерьмо собачье! — проворчал архивариус и тут же спохватился, слегка порозовев: — Виноват. Он, Липучка… Чего натворил? За что его взяли?Фрезе рассказал ему про телефонные звонки, письма и мертвого котенка в картонной коробке с приложенной анонимной запиской.— Так это он, Липучка?— Есть такое подозрение. Почему ты его зовешь Липучкой?— Сестры моей сынок. Она вдова, живет на пенсию от мужа и подрабатывает кое-где. У меня своей семьи нет, и я ей помогаю, по мере возможности… Где вдове взять средств, чтоб выучить парня сперва в лицее, потом в университете… Он, вообще-то, парень способный, но денег нужна пропасть. У сестры никого нет, кроме него, а у меня — никого, кроме них, так что…— Липучка, — напомнил Фрезе.— Да, Липучка. Мы его так прозвали, потому что он с детства лип к каждому, кто ему ласковое слово скажет.— Хочешь, сперва ты с ним поговори? — предложил Фрезе.— Спасибо, — сказал архивариус и распахнул дверь.Фрезе кивнул охраннику, чтоб вышел. Перед тем как закрыть дверь, увидел, как юный толстяк вскочил со стула, обливаясь слезами.— Дядя!Архивариус нацелил в него палец и завопил:— Сядь на место! Убью паршивца!Фрезе захлопнул дверь и подглядывать не стал.В этот момент из лифта вышел Амальди. Глаза его были обведены темными кругами усталости.Накануне, подходя к двери Джудитты, он с неохотой признался себе, что эта девушка задела его за живое. Прежде за ним такого не водилось, чтоб он срывался с места, терял над собой контроль, приказывал задерживать подозреваемого без достаточных оснований. А тут, перед ее дверью, остановился на секунду — перевести дух. Собственные чувства пугали его. Страшно даже подумать, что его цель, его миссия вдруг отойдут на второй план перед этим неведомым. Потом он позвонил в домофон, услышал страдальческий голос Джудитты, и все опасения рассеялись. Когда он в последний раз проявлял заботу о живом человеке?.. Щелкнул замок домофона. Едва Амальди вошел в подъезд, на него тут же накатила липкая вонь его детства. Он машинально вытянул руку, чтобы смахнуть паутину, как всегда делал мальчишкой. Джудитта ждала его на лестничной площадке и, когда он подошел, опять разразилась слезами. Он неловко обнял ее, из последних сил сдерживая бушевавшие в груди чувства. Потом они вошли в квартиру. Пока он добирался, домой успела вернуться мать, рано поблекшая женщина, изможденная не столько работой, сколько разочарованием в жизни. В ее облике он не нашел никакого сходства с Джудиттой. Видимо, сходства не было и в ее молодости, когда она еще питала какие-то надежды. В ее присутствии Амальди обрел уверенность, которую постоянно терял наедине с Джудиттой. Он торопливо осмотрел картонную коробку, где покоился спаленный котенок. От вида обугленного тельца с треснувшим черепом и несколькими косточками, нелепо торчавшими из бесформенной массы, его замутило. Он отвернулся и стал читать похабную анонимную записку. Писал ее, безусловно, не маньяк. Опыт и чутье подсказывали Амальди, что впереди намного более ужасающие зрелища. А этому эпизоду он не придал бы значения, если б не Джудитта. И от такой мысли ему опять стало не по себе. Мать, шаркая по полу шлепанцами, поставила перед ними две чашки кофе и, пожурив дочь за поведение и внешний вид, удалилась на кухню.— Не бери в голову, — сказал ей Амальди, за что был одарен благодарным взглядом.Вскоре пришел отец Джудитты, уже извещенный о происшедшем. Красивый мужчина с горделивой осанкой и мягкими, деликатными манерами. Он шагнул к дочери, обнял ее, стал шептать ей в волосы что-то утешительное и не выпустил из объятий, пока та сама не высвободилась. А гостя он, вероятно, и не удостоил бы вниманием, если б Джудитта не представила их друг другу. Роста ее отец был такого же, как Амальди, худощавый, резковатый, но без излишней нервозности. Светлые глаза и волосы как будто компенсировали недостаток солнца в квартире. Одет он был бедно, и от него явственно пахло вином, и тем не менее держался с достоинством. Именно он накрыл крышкой картонную коробку, поставленную на обеденный стол. Ни мать, ни Амальди не проявили такой заботы о чувствах девушки, а он спокойно взял коробку и, не привлекая к себе внимания, вынес в другую комнату. Амальди не мог не оценить этот жест. Он вскоре распрощался, сказав, что коробку заберет с собой как вещественное доказательство, и заверив Джудитту, что положит конец этой истории. Отец нагнал его у двери и, протянув на прощанье руку, поблагодарил за дочь. В глазах ни тени ревности, аффектации, угодливости. Видимо, считал в порядке вещей, что глава отдела особо тяжких преступлений готов отставить все дела, лишь бы обеспечить душевный покой его сокровища.— Синьор, — сказал он, понизив голос, — я слышал, вы обращались в муниципалитет насчет помощи… в поисках… рук той бедняжки и получили отказ. Мне очень жаль.Больше он ничего не добавил, не склонил головы, не предложил добровольную помощь, не стал сетовать на несправедливость судьбы. Просто выразил сожаление. Амальди понял, что это вполне искренне и никак не связано с Джудиттой. Он поблагодарил его за сочувствие, и на обратном пути перед глазами у него стояло испуганное, страдальческое лицо девушки, которой улыбка была гораздо больше к лицу. В зажатой под мышкой картонной коробке при каждом его шаге глухо перекатывались скорбные останки.В то утро он взял коробку с собой на службу, пообещав себе, что заставит садиста сожрать ее вместе с содержимым.— Это племянник Пескьеры, архивариуса, — сообщил ему Фрезе. — Он сейчас там, с ним.Амальди тряхнул головой и поставил коробку на пол. Фрезе внимательно посмотрел на нее.— Ты проглядел мои фотокопии? — спросил помощник.— Какие фотокопии? Ох ты… — Амальди засунул руку в карман и вытащил измятые листочки. — Нет, забыл. Что это?— Разделы А, В и С документа о пожаре в сиротском приюте, обозначенного в описи под номером один. Так что у нас теперь есть первый и семнадцатый. Протокол первого допроса архитектора, который перестраивал виллу. Синьора Каскарино заказала ему перестроить виллу под приют за четыре месяца до пожара. Месяц у него ушел на составление проекта, потом начались работы. По словам архитектора, женщина очень торопилась. После пожара он явился и дал показания, запротоколированные под номером Один А. — Фрезе помахал листочком перед носом у Амальди. — Далее следует Один В — опрос синьоры Каскарино, которая все отрицает. Она якобы заказывала не приют, а пансион. Суровая женщина, как я понял, читая между строк. В конце она добавила, что архитектор добивался ее милостей и, получив отказ, из мести пытается ее опорочить… Каково?— Пансион — это похоже на правду.— Да, и я подумал. Но тогда к чему приплетать сюда месть воздыхателя?— Может, так оно и было.— Все может быть. Но послушай вот что… — Он взял другой листок и приготовился читать. — Значит, так: «Этот человечишка…» Хорошее начало, а? «Этот человечишка полагает, что мое вдовство и моя стесненность в средствах дают ему право претендовать на меня. Я бы раздавила его, как червя, когда бы не торопилась закончить ремонтные работы». Видал, какое высокомерие?— Она знатная дама.— Но мы все же не в Средние века живем. Ей мало добиться своего, ей надо втоптать человека в грязь, «раздавить его, как червя».— Что дальше?— Один С. Перекрестный допрос архитектора. Не стану всего читать, но досталось ему крепко. А ее допрашивали в белых перчатках. В конце концов бедняга не выдержал — сказал, что, возможно, ошибся, возможно, синьора Каскарино действительно имела в виду пансион, а не приют… Словом, пошел на попятный. Но категорически отрицал, что когда-либо строил ей куры.— Ты пристрастен, Никола. Я лично ничего странного во всем этом не нахожу.— Не скажи, тут очень много странного. Вначале я нахожу один из документов в личном досье Айяччио, нашего агента, который, кстати сказать, воспитывался в сиротском приюте, пережил пожар и вместе с другими уцелевшими переселился на виллу Каскарино. Совпадение? Дело Айяччио завели, когда он поступил к нам, то есть десять лет спустя после пожара. Как мог туда попасть этот документ? Его подшили позже. Но когда? Дело обновляется по мере продвижения по службе. Я его достал, чтобы посмотреть, что у Айяччио со страховкой, и вдруг нахожу там проект реконструкции. Но ведь его мог взять кто угодно, стало быть, резонно предположить, что документ подшили в папку недавно. Далее: документ номер один, о котором я тебе толкую, был в деле Фарбхани. Помнишь ее? Индианка, что пришила топором мужа и сына, а сама отравилась газом и взорвала полдома. Дело сдано в архив два года назад. Вопрос: как мог туда попасть документ тридцатипятилетней давности? Ответ: кто-то подложил его туда.— Зачем?— То-то и оно. Главная странность именно в этом. Допустим, кому-то не надо, чтобы в деле о приюте был протокол допроса архитектора. Тогда почему просто не уничтожить бумагу? Зачем помещать ее в случайную папку? Он же должен понимать, что рано или поздно какой-нибудь болван вроде меня наткнется на нее и станет копать. Почему же он ограничился тем, что припрятал документы? Как будто, положившись на судьбу, хотел, чтобы его поймали.Дверь комнаты для допросов открылась. Архивариус Пескьера вышел с опущенной головой, сосредоточенно потирая кисть. А через дверь Амальди и Фрезе увидели толстяка; тот по-прежнему сидел на стуле, прикладывал к носу окровавленный платок и плакал.— Все признает, — удрученно заговорил его дядя. — Это он звонил и записки посылал… Говорит, влюбился, а она даже не глядит на него.— Знаешь, сколько девушек на меня даже не глядят? — поинтересовался Фрезе. — Однако…— Да, да, конечно. — Архивариус так и не поднял головы. — Но ведь он мой племянник, я его с пеленок нянчил. Единственный сын моей сестры. — Маленькие глазки затуманились слезами, чересчур длинные зубы вонзились в нижнюю губу.— А котенок? — ничего не выражающим тоном спросил Амальди.Пескьера затряс головой и скривил рот в слабом подобии улыбки.— Не настоящий это котенок… Она после занятий всегда котенка молоком кормит. Вот он взял плюшевого кота — детскую свою игрушку, внутрь вставил череп, кости, кусочки мяса от кролика, что мать готовила в воскресенье, облил бензином и поджег. Липучка не садист… дурак просто. Настоящего котенка он забрал к себе домой, кормит его, ухаживает. Только шерстки немного состриг, чтоб обгорелый был на настоящего похож. — Он наконец поднял голову и с мольбой взглянул на Амальди. — Что ему будет?Амальди немного подумал и уже другими глазами поглядел на картонную коробку у своих ног.— Девушка в своем заявлении имен не называла, хотя и подозревает, что это твой племянник… как выяснилось, не без оснований. Если ей сообщить, что котенок жив, может, она смягчится и заберет заявление. И тогда… — Он взглянул на Фрезе. — Ты как думаешь?— А телефонные звонки, травля?..— Если мать узнает, ее удар хватит, — горестно сообщил архивариус. — Я ему пригрозил, что убью, если такое повторится.— А что Липучка? — поинтересовался Фрезе.— Поверил. Я до сих пор его ни разу пальцем не тронул. А рука у меня тяжелая.Фрезе повернулся к Амальди.— Я вот что думаю насчет сиротского приюта… У Пескьеры полно работы. Ему помощник не помешает. В архиве пыли, как в шахте. Вот и пускай поглотает ее в наказание. Будет у дядьки на глазах, тот ему мозги прочистит. Как по-твоему?У архивариуса даже лицо просветлело.— Но смотри, чтобы твой племянник работал на совесть. А то, не дай бог, дойдет до комиссара, тогда всем нам несдобровать.— Спасибо, инспектор. Я его пошлю к девушке домой с букетом — прощенья просить.— Не надо никаких букетов, — сказал Фрезе, и Амальди согласно кивнул. — Лучше ты с ним пойди в форме и заранее предупреди ее.— Да, конечно, — закивал Пескьера.— И вот еще что: сводил бы ты его в бордель. Все лучше, чем ничего, — посоветовал Фрезе и заглянул в комнату. — Липучка, проваливай, пока цел.Все так же прижимая к носу платок, толстяк потащился за дядюшкой по коридору. Амальди и Фрезе поглядели им вслед и заметили, что у парня мокрые штаны и за ним шлейфом тянется крепкий запах мочи.— Он просился в туалет? — спросил Амальди у охранника.— Да, но…— Вот как ты труд уборщиц уважаешь? — не дал ему договорить Фрезе. — Бери ведро, тряпку и сам отмывай там все. И коробку заодно выброси. Идем отсюда.Он потянул Амальди за руку, но, не успев дойти до лифта, они услышали, как охранник с грохотом ударил ботинком в стену.— Любишь ты над нижними чинами измываться, — заметил Амальди, догадавшись, как было дело.— Ничего, им полезно. Пускай ушами не хлопают, а то какой-нибудь скот быстро всадит им нож под ребра.— Тебе бы комиссаром быть, — искренне восхитился Амальди.— Да пошел ты! — сердито отозвался Фрезе.
Глава 18Засунув руки в карманы, старший инспектор Джакомо Амальди быстро шел по улице и поглядывал по сторонам. Положение с мусором в городе становилось необратимым, но пока его чудовищный смысл не доходил до муниципальных властей. Из различных участков поступали тревожные сигналы. Один знакомый, встретив его в квестуре, поведал, что по районам стихийно формируются отряды, которые, вооружившись рогатками, обрезами и камнями, ведут беспощадную охоту на бродячих котов, собак и крыс. Причем устраивают настоящие побоища, а потом выставляют трупы на всеобщее обозрение как трофеи. Амальди спросил его, не собираются ли мэрия или полицейское управление что-либо предпринять, но знакомый покачал головой и состроил мину, понятную каждому полицейскому: она означала, что чиновники и политики только тогда решатся сделать первый шаг, когда будет слишком поздно. Хаос уже охватил все административные звенья, никто не желал брать на себя ответственность, и только чудо могло теперь утихомирить страсти. Накануне Амальди прочел интервью одного психолога, который оправдывал истребление животных, считая его вполне нормальной реакцией цивилизованных граждан. Мало того — выдвигал концепцию, показавшуюся Амальди бредовой: якобы в ненависти к существам, пользующимся ситуацией, которая людям доставляет один дискомфорт, ничего противоестественного нет. Методичное, организованное истребление бродячих тварей психолог возводил в ранг некоего катарсиса.С момента объявления забастовки минуло шестнадцать дней. Амальди, приближаясь к месту своего назначения, подсчитал, что в жилых кварталах, где дома по большей части пятиэтажные и ниже, предназначенные для обитания не более двух десятков семей, из каждого дома вынесено в среднем триста двадцать мешков мусора. Если учесть, что домов на одной улице от пятидесяти до ста, рассуждал он про себя, то на каждой улице скопилось от шестнадцати до тридцати двух тысяч мешков. А десятиэтажный дом с его шестьюдесятью семьями за это время изрыгнул примерно тысячу мешков — стало быть, на одну улицу приходится от пятидесяти до ста тысяч мешков. Подсчеты отвлекали и успокаивали нервы. Так он и дошел до университета.Общее же количество мусорных мешков в городе подсчитать совершенно невозможно.Когда под колесами проехавшей машины хрустнул и рассыпался по асфальту очередной мешок, Амальди пришел к неутешительному выводу о конечности пространства. Или люди, или мусор, заключил он. И положение внезапно утратило большую часть своего драматизма.Подойдя к университетской лестнице, он огляделся и сразу выделил его в толпе студентов. Не столько даже по возрасту, столько по строгому облику, добротному пальто, кожаному кейсу в левой руке и нетерпеливо-брезгливой гримасе на лице. Прежде чем поприветствовать его, Амальди быстро взглянул на часы.— Добрый день, профессор Авильдсен. По-моему, я не опоздал?Вместо ответа профессор протянул ему руку в кожаной перчатке. Амальди он не понравился уже по телефону, когда они договаривались о встрече. Тот крайне сухим тоном объявил, что чрезвычайно занят и может уделить ему лишь минуту-другую на ступенях перед входом, по окончании лекции. Амальди не стал спрашивать, почему они не могут увидеться в закрытом помещении. Очевидно, профессор счел, что на улице беседу легче провести в ускоренном темпе.— Спасибо, что согласились уделить мне время.Эту фразу он постарался произнести как можно любезнее, ибо знал: в своей области профессор — общепризнанное светило, что ему и нужно.Ответом на любезность была мимолетная, формальная улыбка.— Давайте сразу к делу, — произнес Авильдсен, почти не разжимая губ.— Слушаюсь. — Амальди извлек из кармана фотокопию надписи, оставленной убийцей на двери антикварной лавки.Он не стал уточнять, что слова были написаны кровью — газеты уже осветили кошмарное происшествие во всех подробностях, но никто из экспертов не знал происхождения фразы. Кто-то высказал предположение, что это библейский стих, поскольку маньякам не чужды наваждения религиозного толка.Профессор Авильдсен взял фотокопию в руки и долго рассматривал, еле заметно покачивая головой.— Это ВИТРИОЛ, «купорос» по-латыни, — наконец изрек он.— Как, простите?— Начальные буквы слов составляют аббревиатуру ВИТРИОЛ, и ученые условились для краткости называть фразу так. Это знаменитая формула алхимиков, в которую вместилась вся их доктрина. Данный вариант принадлежит Курту Селигмену, однако он не самый достоверный. Лично я предпочитаю классическую версию: «Visita interiora terrae rectificando invenies… operae lapidem», а не «occultum lapidem». То есть «камень Творенья», а не «оккультный камень». Правда, звучит несколько мелодраматично, но инициалы, если вы изволили заметить, те же самые. Вам объяснить, что это значит?— Да, будьте так добры.— Это их девиз, возвещающий пришествие метаморфоз, возвращение к самому естеству человека. Я понятно выразился?— Честно говоря, нет.— Вы знаете, кто такие алхимики?— Более или менее. Впрочем, дальше превращения свинца в золото я не пошел.— А дальше в конечном счете и некуда. Этот девиз является синтезом операций на самых разных уровнях превращений… как металлов, так и человеческого существа. В последнем случае символика несколько глубже. Алхимик преобразует самого себя, отталкиваясь от своих предрассудков, от своего невежества. Для этого необходимо глубокое познание своей сущности вплоть до открытия в себе имманентной, преобразующей, божественной силы. Каков бы ни был текст, символика остается все той же. В наиболее совершенной версии «rectificando» переводится как «дистиллируя». Но результат от этого не меняется.Двое студентов, проходя мимо, почтительно поздоровались. Профессор Авильдсен сделал вид, что не заметил их.— А рисунок вы можете как-то прокомментировать?— У алхимиков это символ купороса. Надеюсь, это все? Я, кажется, упомянул, что очень спешу.— И последнее, профессор. Но только я прошу вас этого не обнародовать. Пока мы держим это в секрете.Авильдсен не выказал ни малейшей заинтересованности, он продолжал мерить Амальди все тем же ледяным взглядом.— Ближе к делу, пожалуйста.— Да-да. — Амальди не засуетился и не утратил спокойствия. — Мы обнаружили три засушенных листа на месте… — он сделал неопределенный жест, как будто затруднялся в формулировке, — на месте…— …преступления. Что дальше?— Я хотел спросить, не наводят ли они вас на какую-либо мысль.— Листья?— Да, сухие листья.— Синьор… прошу прощенья, запамятовал фамилию.— Амальди. Инспектор Амальди.— Синьор Амальди, за листьями стоит богатейшая символика. Что вам сказать? На Дальнем Востоке листья — аллегория счастья и процветания. Это могло бы вас устроить? Листья присутствуют во всех весенних обрядах. Русский леший, английский Зеленый Джек, Троицын Увалень из швейцарского города Фрикталь… Однако все это праздничные символы.— И ничего другого вам в голову не приходит?— Вот так, навскидку — нет.— Профессор, зверски убита женщина…— Только, пожалуйста, без проповедей, — перебил его Авильдсен. — Расследование — ваше бремя, а не мое. Этот номер у вас не пройдет.Амальди изо всех сил сдерживал душившую его ярость.— И все же, профессор, я вас очень прошу…— На некоторых островах Ост-Индии бытует поверье, что, ударив больного по лицу листьями определенных растений, можно вылечить эпилепсию. Листья потом выбрасывают. Шаманы и сами эпилептики верят, что болезнь переходит в листья. Однако это целительная практика. Аборигены острова Ниас охотятся на кабанов, выкапывая ямы и соответствующим образом их маскируя. Когда охотники вытаскивают жертву из ямы, ей протирают спину девятью листиками, опавшими с ближних деревьев, надеясь, что в эту же ловушку попадутся еще девять диких свиней. Это гомеопатический принцип: как листья падают с дерева, так и свиньи падают в яму. Сколько у вас листьев?— Три.— Трижды три — девять, больше никаких ассоциаций я не усматриваю. — Профессор взглянул на Амальди с иронической усмешкой. — Разве что ваш охотник удовлетворится… тремя свиньями.— И последнее…— По-моему, последнее уже было.— Вы, должно быть, заметили, что во фразе… в ВИТРИОЛ… несколько прописных букв. Что это может значить?— Анаграмма?— По-видимому. Но мы не можем ее разгадать.— Я вам сочувствую. — И профессор, не прощаясь, удалился.Амальди смотрел, как он подходит к своей машине. Группка студентов бросилась расчищать для него улицу от мусорных мешков: смеясь, они раскидывали их ногами в разные стороны. И только тут Амальди сообразил, что профессор так и не вернул ему фотокопию, а попросту уронил ее на землю. Амальди поднял ее и стал искать глазами Джудитту. Она сидела на парапете, окаймлявшем лестницу, и, по обыкновению, кормила кота.— Хорош, верно? — сказала ему Джудитта, когда он подошел.— Кот?— Профессор Авильдсен, — рассмеялась она.— Приятно слышать твой смех, — сказал Амальди, избегая давать оценку профессору. Внутри у него до сих пор все вибрировало от гнева.— Это мать того котенка, — сообщила Джудитта, поглаживая кошку между ушей. — Кстати, я ходила его навестить и познакомилась с дядей и мамой… Макса. Он немножко обкорнал малыша, но ничего, шерстка отрастет… На него жалко смотреть… На Макса, а не на котенка. Но я даже не смогла заставить себя назвать его по имени. Нехорошо, конечно, но он мне все равно противен.— Естественно.— Котенку у них будет хорошо… Мать Макса очень милая женщина… такая одинокая. Рыжик составит ей компанию. Макс тоже, в общем-то, одинок.— Это не оправдание.— Да, конечно. — Джудитта взяла его за руку. — Спасибо, Джакомо.Амальди напрягся и вдруг почувствовал, что ярость улетучилась.— Можно проводить тебя домой?— Я в больницу. Сегодня у меня дежурство.Джудитта встала, и руки их разомкнулись. Кошка томно потянулась, глядя на них. По дороге разговор вертелся вокруг мусорной забастовки; когда тема была исчерпана, оба замолчали. Несмотря на городской шум, Амальди явственно ощущал окутавший их кокон тишины, скорее даже не кокон, не вату, а стеклянный колокол. И в этой благословенной тишине он протянул руку и с нежностью коснулся руки Джудитты. Потом сжал посильнее. Девушка ответила пожатием и тоже не сказала ни слова. Так они и продолжали путь. Когда за домами показались внушительные контуры больницы, и он, и она перенеслись куда-то очень далеко от города, а все их чувства, мысли, слова угнездились в сплетении пальцев, ни на секунду не прекративших безмолвный диалог.Амальди перешел улицу и потянул Джудитту по крутому осклизлому спуску в старый город. Они свернули за угол и оказались в темном закоулке, под двумя почти соприкасающимися балконами. Амальди остановился. Джудитта опустила глаза, глубоко вздохнула и, словно погружаясь в омут, медленно подставила ему губы. Он стал разглаживать мелкие морщинки на ее верхней губе, как делал уже не раз в воображении. Джудитта улыбнулась сквозь туман в глазах, потом закрыла их и привстала на цыпочки. Рука Амальди скользнула по ее волосам, погладила ухо, обхватила затылок. Он привлек ее к себе и поцеловал долгим поцелуем, забыв свою вечную настороженность, полностью отдавшись влажному, причмокивающему знакомству губ и языков, точно так же, как перед этим — соприкосновению пальцев. Наконец они оторвались друг от друга, но еще долго не открывали глаз, как будто ощупью двигаясь в поглотившей их кромешной тьме. Близость полуоткрытых губ, прерывистое дыхание, напоминающее гортанный клекот, у Амальди и едва слышное, шелестящее у Джудитты… Наконец оба отдышались и открыли глаза. Смущенно улыбнулись друг другу, пока еще не в силах постичь этой внезапно обретенной близости. Второй поцелуй был нежнее, словно хрупкий мостик, перекинутый меж двух миров. И на сей раз оба избавились от скованности и робости. Даже улыбки были им уже не нужны, они просто смотрели в глаза друг другу — изучающе, как первооткрыватели, распахнувшие закрытые для большинства двери. И руки слепо блуждали по телам и лицам, исследуя мельчайшие складки и извивы, нарушая, казалось бы, неприступные границы. Пальцы вновь сплетались и расплетались; в какой-то момент Джудитта ощупала ладонью свое лицо, словно удивляясь тому, как изменилось оно от его прикосновений. Амальди же ощущал во рту ее дыхание, как свое, оно проникало вглубь, и от него, дрожа, подгибались колени. Поцелуи следовали один за другим, томные, неторопливые, заряженные желанием; он покрывал ими ее глаза, губы, щеки и в то же время успевал подставлять лицо ее поцелуям.Потом Джудитта взяла его за руку и решительно провела ею по своему телу, преодолевая сопротивление ткани; потом чуть выгнула спину, чтобы впечатать свою мягкую и упругую грудь в ладонь Амальди. От этой быстрой ласки все его тело болезненно содрогнулось. Он с силой прижал ее к себе и услышал, как воздух с шумом вырывается из ее легких.— А как же больница? — прошептал он ей в ухо.— Завтра, — выдохнула она и снова принялась целовать его.Но Амальди вдруг высвободился из объятий, опустил голову и поддал ногой какой-то камень. Потом жестко схватил ее лицо в ладони, и в глазах его метнулось что-то темное, дикое.— Но ты… еще не все знаешь.Сердце Джудитты ухнуло куда-то вниз, в ноги.— Ты женат?— Да.Она похолодела.— На покойнице.Амальди сел на ступеньку из сырого серого камня, сжал голову руками, взлохматил волосы. Несколько мгновений спустя он поднял глаза на Джудитту и раскрыл ей объятия. Но его движение было таким замедленным и натужным, словно на плечи ему разом взвалили все мешки с кофе, которые перетаскал в порту его отец, и вдобавок весь груз прожитых лет. Джудитта шагнула к нему. Потянув за руку, он усадил ее к себе на колени. Потом зарылся лицом в ее волосы и начал рассказывать свою историю:— Помнишь, в той забегаловке ты спросила «зачем», а я подумал, что ты спрашиваешь, зачем я пошел служить в полицию?Джудитта молча кивнула. Амальди не видел ее, только почувствовал медленный наклон головы.— Тогда я тебе ответил, что у меня такая работа. Но не только в этом дело. Я уже второй раз за неделю рассказываю эту историю, а прежде никому ее не рассказывал. Это очень страшная история, Джудитта, и лучше бы тебе ее не знать.Джудитта высвободила одну руку и обхватила его за шею.И Амальди начал говорить. Уже не так бесстрастно и монотонно, как рассказывал Фрезе. Слезы полились из глаз еще до первого слова, без всхлипов и конвульсий, а с легкостью, как из кровоточащей раны. Амальди и не думал их сдерживать. Он рассказывал о светловолосой девушке с большой грудью, о девушке, которую любил и которую обещал поселить в доме, наполненном светом, подальше от старого города. Он рассказывал об их планах, о ее матери, что занималась проституцией, об их первой и единственной близости на скале над морем, когда они были двумя неопытными, неуклюжими подростками. Рассказал про тот день, когда он бродил по закоулкам старого города, мечтая о любви и о слиянии тел — и то и другое он открыл для себя одновременно. Рассказал о темной улочке, забитой мешками с мусором, куда заглянул, привлеченный скоплением народа.— Сначала я увидел старуху. Мы стояли с ней плечом к плечу, и я слышал, как она бормочет молитву. Я много раз слышал, как эту молитву читают старухи в старом городе, греясь в случайно проникшем туда лучике солнца. Голос этой старухи напоминал ритмичные и монотонные голоса женщин, слышанные в детстве, и плеск волн в гавани, и скрежет тачек, которые толкают перед собой снующие по пристани грузчики… Все эти звуки… И еще в этих звуках был ужас и дикое отчаяние… и смирение, которое я ненавижу больше всего на свете… Помню, как плакал какой-то полицейский — здоровенный, толстый детина стоял и тихо плакал… Потом все звуки заглушил вопль женщины. Она расталкивала толпу, а люди хватали ее за руки и уговаривали не смотреть. Но полицейский не вмешался, он стоял там, как будто совсем без сил, и ронял слезы… И тогда я протиснулся сквозь толпу, хотя и понимал, что этого делать не надо… Да, по прошествии стольких лет могу точно сказать: я заранее знал… что там увижу… что там увижу.Амальди зажмурился и увидел толпу, обступившую черное нагромождение мусорных мешков.— …Как мешок. Тело было как мешок, Джудитта… Ее превратили в мешок с мусором… и бросили там, в переулке… словно мусор… убийца свалил ее, словно она мусор… отбросы… а не человек… Это была уже не она… Светлые волосы были ее… но это была не она, Джудитта… И никогда уже не станет ею… это тело, как мешок…Он не стал рассказывать о черном слое запекшейся крови, похожем на поблескивающий пластик, о глазах, устремленных в никуда, в свинцовое, удушливое небо старого города. Не рассказал он и о том, как убийца взрезал ей то место, где несколько дней назад ее девственность была нарушена сверстником на утесе, прикрытом утащенным из дома одеялом, после того как они умчались из дома на велосипеде.— Ей было всего шестнадцать… И неизвестно, кто убил ее, кто бросил там, в переулке, среди мешков с мусором…Амальди подозревал, что это был кто-то из клиентов ее матери, которая с того дня перестала заниматься проституцией, поскольку в этом уже не было необходимости.— Вот почему я выбрал эту работу… Я занимаюсь убийствами… потому что не могу забыть, не могу смириться.Амальди поднял голову, повернул к себе лицо Джудитты, приблизил его к своим покрасневшим глазам.— Я должен был тебе сказать… ты должна это знать, Джудитта. Я такой… и вряд ли когда-нибудь стану другим. Я обречен ловить того, кто… Я обречен копаться в мусоре… Я должен был тебе это сказать… потому что не знаю, смогу ли когда-нибудь похоронить ее… и сделать счастливой тебя…Джудитта вытерла ему слезы, пригладила волосы, расправила ворот рубашки.В этот момент из подъезда за их спиной вышла старуха, вся в черном, в толстых чулках и стоптанных башмаках, и вскрикнула, едва не налетев на них.— Хоть бы скамейку себе нашли, бесстыдники! — заорала она, едва оправившись от испуга и воинственно размахивая хозяйственной сумкой.Бормоча извинения, Амальди и Джудитта торопливо встали и заспешили прочь. Девушка так и не выпустила его руку. Какое-то время они шли молча, потом она вдруг спросила:— Когда ты смотришь на меня, то думаешь о ней?Амальди замедлил шаг.— Нет.— Покажи мне тот переулок.Поймав удивленный взгляд Амальди, она добавила:— Я не боюсь.
Глава 19Наутро Джудитта вышла из дома и увидела в почтовом ящике конверт с ее именем, но без фамилии. Она помедлила, прежде чем вытащить его: сразу вспомнились похабные послания. Но потом она разглядела на конверте штамп комиссариата и поняла, что письмо от Джакомо Амальди. Прижав его к груди, она стала вскрывать конверт. Но передумала, взглянула на часы и быстро пошла по направлению к больнице — отрабатывать за вчерашний прогул. Письмо она прочтет потом, надо уметь сдерживать свое любопытство. Как в любовной игре, она продлит пытку, отчего наслаждение станет еще острее.Пока выбиралась из темных переулков на просторный бульвар, где издали видно здание больницы, Джудитта вспоминала вчерашний день. Свое волнение, объятия, удивительный вкус его губ, горячащее кровь прикосновение его рук. Но больше всего думала она об убитой девушке. О том переулке, которым ходила десятки раз, не подозревая, что именно он стал сценой ужасающей трагедии. Переулок вдруг сделался опасным, как призрак зла, который пробудился к жизни, оттого что его история была поведана новым зрителям. Такие истории неподвластны давности лет, они остаются в настоящем, они живут, хотя речь в них идет о мертвых. Неожиданно для себя Джудитта подумала, что Амальди не достался бы ей, если б ту девушку не убили. В той другой, параллельной истории Амальди был счастливо женат и не стал бы менять ход событий в ее жизни. И вероятно, толстяк безнаказанно продолжал бы изводить ее своими приставаниями, пока бы ему самому это не наскучило. В той потусторонней истории Амальди не обнимал и не целовал бы ее. Но и в этой истории Джудитта постоянно чувствовала рядом с Амальди присутствие светловолосой девушки. Она жива. И никогда не умрет. Джудитта вдруг подумала, что так и не знает, как ее звали. Амальди ни разу не назвал ее по имени. Если б назвал, подумала Джудитта, жертва стала бы реальной и ушла бы в прошлое. И может быть, тогда Амальди смирился бы с этим.А до тех пор Джудитте придется жить бок о бок со скорбным призраком. К такому выводу пришла она, переступив порог больницы и направляясь к помещению, где переодевались сестры. Ничего, она не жалуется, ради Амальди она готова на все. Потому что в такого человека может запросто влюбиться, если уже не влюбилась, отметила она с улыбкой.— Мы нынче в хорошем настроении, — заметила пожилая монахиня, столкнувшись с нею в коридоре первого этажа.— Добрый день, матушка, — сияя, ответила Джудитта и погладила в кармане еще не вскрытое письмо от Амальди. — Мне, как всегда, палаты обходить или есть что-нибудь срочное?Монахиня остановилась и немного подумала.— Спроси у старшей сестры, она совсем с ног сбилась. Докторша Дерузико не вышла нынче на работу. Но если будет время, загляни к синьоре Лете, в сто сорок четвертую. Господь судил ей тяжкую ночь. Кишечник… С утра не в себе… Синьора Лете, конечно, а не Господь. — Монашка стыдливо хихикнула своей остроте и поковыляла дальше на старческих ногах.Старшая сестра, однако, не поддержала пожелания монахини. Приступ ипохондрии из-за ночного расстройства желудка может подождать. Первым делом надо вынести утки и помочь больным с гигиеническими процедурами.— Наши святоши все думают, будто они в монастыре, где до здорового тела никому нет дела, — ворчала сестра. — Мы в больнице лечим телесные, а не душевные недуги. И никак им это в голову не вобьешь.Джудитта улыбнулась. Этот извечный спор, видно, так никогда и не разрешится, хотя монашки — прекрасные сестры и больница не может себе позволить отказаться от их бескорыстных услуг. Старшей сестре это известно лучше, чем кому бы то ни было. Но, как она поведала однажды Джудитте, в полемике соль жизни.— Будешь обходить палаты, сделай милость, собери у больных мусор в один мешок и снеси к мусоросборнику. Мы должны быть особенно внимательны к гигиене во время этой забастовки. Свой мусор мы сжигаем сами, но нельзя терять бдительность. Знаешь, где мусоросборник?— Да, я один раз там была.— Хорошо. А теперь давай, трудись, вольнонаемная, — добавила сестра с оттенком пренебрежения. — Между прочим, вольнонаемные находятся на перепутье между монашками и сестрами. Так что смотри, в какую сторону тебя понесет. В монастыре тебе твои прекрасные волосы живо обстригут и заставят отказаться от кучи прочих удовольствий… Намек поняла?— Да, — рассеянно ответила Джудитта и, все еще ощущая на губах вкус поцелуев Амальди, поднесла руку к губам.— Ну нет! — простонала старшая сестра. — Влюбленная волонтерка еще хуже монашки!— Кто хуже монашки? — переспросила старая монахиня, появляясь на пороге.— Никто, матушка, — отрезала старшая сестра и воздела руки к небу. — Хуже монашки никого нет!— Когда Господь, Спаситель наш, попросит замолвить за тебя словечко, я запечатаю себе уста, и пускай Он отправит тебя в свой личный мусоросжигатель, — со смехом отпарировала монахиня, подняв кверху узловатый палец.Джудитта, зная, что этой перепалке не будет конца, направилась к двери.— Вот достойный образец христианского смирения, — уже за порогом услышала она реплику сестры.— Господь милостив к невестам своим. Я прочту розарий раз-другой, Он меня и простит, а тебя, будь уверена, голубушка, отправит в геенну огненную.Джудитта к этим пререканиям давно привыкла, а сегодня ей тем более было не до них, но она знала, что они прекрасно поднимают настроение больным. Приступив к делам, она за два часа убрала три палаты и покатила по коридору скрипучую тележку с огромным мусорным мешком. Спустилась в полуподвал, куда, кроме персонала, никто не заглядывал, поэтому все здесь так разительно отличалось от прочих больничных помещений. Темные стены, низкие потолки, по стенам тянутся трубы и провода, покрытые многолетним слоем пыли. В коридорах навалены поломанные, заржавленные шкафчики и табуретки. Освещение скудное: неоновые трубки частично перегорели, частично мигают. Джудитта то и дело переходила из слабо освещенной зоны в зону тьмы, чувствуя не то чтобы страх, а какой-то неуют. Она была здесь только один раз, да и то не одна, а с сестрой, и с трудом вспомнила, где нужно свернуть направо. Свернув, расслышала глухое гуденье мусоросжигательной печи, — выходит, не ошиблась. Рокот становился громче и уже перекрывал скрип тележки. Дойдя до железной двери, она распахнула ее, и в лицо ударила горячая влажная волна. Печь находилась в просторном помещении, где пахло затхлостью и керосином.— Есть тут кто-нибудь? — робко позвала Джудитта.Ответа не последовало. Только грозный гул печи в полутьме, прорезаемой огненными сполохами.— Кто живой есть? — повторила она, уже погромче. Потом стащила с тележки мешок и спустилась по трем ступенькам к еще одной двери, за которой находилась уже сама печь. Она волочила тяжелый мешок и чувствовала, что жар становится все нестерпимее. Перед чугунной дверцей печи она помедлила, потом потрогала ручку — не жжется ли.— Стой! — раздался сзади надтреснутый голос.Джудитта вздрогнула и обернулась. Откуда-то из темноты вынырнул человек, показавшийся ей великаном. Он приближался, застегивая молнию на штанах.— Вот он, вот он я! Отлить ходил, сестричка.Подойдя, он без видимых усилий подхватил здоровенный мешок, покрутил его в воздухе, ловко завязал узлом и отбросил на гору других мешков, ожидавших своей очереди.— Новенькая, что ль? — сказал верзила, отирая пот со лба. — Сперва прокоптись хорошенько, потом уж дверцу отворяй. Или не знаешь, что, когда зверюга кушает, к нему лучше не соваться, а то вся кожа враз сойдет. А кому отвечать? Мне отвечать, уволят без выходного пособия. — Он поглядел на грудь Джудитты, туго обтянутую больничным халатом. — Вон сколько мясца спалить могла. — И хрипло засмеялся.Джудитта скрестила руки на груди и повернулась уходить, но лапища человека тяжело легла ей на плечо.— Ты прости меня, сестричка. Сразу видно, что новенькая. Другие-то никогда не прочь со мной пошутить.— Отпустите меня, — пронзительно выкрикнула Джудитта.— А иная и не только на словах…Джудитта вырвалась и бросилась к двери. Сзади опять послышался хриплый смех.— Да шучу, красавица. Я пошутить люблю. Целый день один в этой норе торчишь, так и со скуки помереть недолго.Не помня себя, Джудитта взлетела по трем ступенькам и бросилась бежать по коридору. Но внезапно погас свет. Не сбавляя скорости, девушка больно ударилась о валявшуюся в коридоре старую тумбочку, и тишину разорвал оглушительный скрежет металла. Что-то острое кольнуло под ребра сквозь ткань халата. А издали аккомпанементом ее боли все звучал хриплый, надрывный смех. Джудитта стала продвигаться ощупью. Через секунду неоновые трубки, помигав, снова засветились.— Доброго дня тебе, сестричка! — крикнул вслед омерзительный голос.Джудитта остановилась перевести дух только в холле первого этажа. Сердце билось, как бешеное, и в горле пересохло. Она полезла в карман за платком и нащупала письмо Амальди. Она так до сих пор и не удосужилась его прочесть. Стиснув конверт в пальцах, сказала себе, что настало время сделать перерыв. Огляделась и увидела, что навстречу, опустив голову, идет старшая сестра. Если они встретятся, та наверняка придумает ей какое-нибудь срочное задание. И Джудитта юркнула в подвернувшуюся кстати дверь туалета. Лучше всего, пожалуй, прочесть письмо в 112-й палате, где лежит та парализованная синьора. Открывая дверь, девушка почувствовала легкий укол совести.В палате полутьма, шторы опущены. На тумбочке горит маленький ночник. К кровати придвинут стул.— Здравствуйте, синьора Каскарино, — сказала Джудитта, не ожидая ни ответа, ни даже кивка.Она подошла к кровати, поправила одеяло, коснулась рукой гладкого лба. В ледяных глазах старухи ничего не отразилось. На подставке с другой стороны кровати висел флакон капельницы, от которого отходила трубка с иглой, вставленной в лиловую вену. Джудитта внимательно вгляделась в каменное лицо больной, не внушавшее ни симпатии, ни сострадания. Над жесткой линией верхней губы укреплен запотевший пластиковый респиратор. Мембранный компрессор аппарата искусственного дыхания ритмично вздувается и опадает.— Как себя чувствуете сегодня? — спросила Джудитта. — Давайте я немного посижу с вами.Она уселась на стул возле кровати, чуть повернула к себе ночник и достала из кармана письмо Амальди. Прежде чем углубиться в чтение, опять взглянула в лицо старухи. Потом развернула листок.«Джудитта, сначала я хотел попросить тебя дать мне время, но это было бы обманом. Я не хочу давать тебе напрасных надежд и не хочу тебя связывать»Джудитте показалось, что сердце вмиг перестало биться и вся кровь оледенела в жилах. Руки ее слегка дрожали, когда она перечитывала начало письма, которое с утра носила в кармане, думая, что оно любовное.«Джудитта, сначала я хотел попросить тебя дать мне время, но это было бы обманом. Я не хочу давать тебе напрасных надежд и не хочу тебя связывать. Я хотел попросить дать мне время, но не могу этого сделать, потому что твое время и мое время отсчитано не одинаковыми секундами и минутами. Твое время вводит тебя в юность, мое — приближает меня к старости. Да, Джудитта, я чувствую себя стариком, которого состарило жестокое наваждение. Вся моя жизнь уместилась в один миг, и я слишком часто проживаю его снова и снова, чтобы мне удалось быстро его забыть. Возможно, я когда-нибудь забуду его, и это случится во многом благодаря тебе. Но все равно мое время не смыкается с твоим. Ты не задумывалась о том, как странно и противоречиво люди переживают отмеренное им время? Молодые, у которых все впереди, вечно торопятся, бегут, старики или рано состарившиеся вроде меня растрачивают по капле, не в силах насладиться оставшимися им мгновениями. Некоторые называют это мудростью жизни, но на самом деле это усталость и скука. Я знаю, ты бы согласилась ждать со всей щедростью юности. Но кто знает, сколько это продлится? Имею ли я право заставлять тебя растрачивать свою жизнь, как в старости, когда ждешь неизвестно чего, когда больше нечего ждать? Я устал, у меня нет сил, Джудитта. Не жди меня. На тот первый, ранний ужас наслоилось много всего, и я не знаю, сколько еще это продлится. Я одинокий упрямец, а мой призрак еще упрямее меня. Ты видела его в переулке? Слышала его стоны? Да, он жив, тот призрак. Он только начал собираться на покой. На это ушло двадцать лет. А сколько еще времени ему потребуется, чтобы осуществить свое решение? Отпусти меня, Джудитта. Поверь, я не забуду тебя, и если когда-нибудь вернусь к жизни, это будет твоя заслуга. Но отпусти. Не ищи больше встреч, и я не буду их искать. Дж.»Джудитта держала перед глазами листок, пока буквы не начали расплываться. В ушах настойчиво звучал голос Амальди: «Не ищи больше встреч, и я не буду их искать». Она долго сидела неподвижно, слезы капали на листок, смывая слова. Рядом так же неподвижно полулежала старуха. Казалось, единственным одушевленным существом в палате был аппарат искусственного дыхания. Внутри у Джудитты что-то оборвалось, как будто острым лезвием прошлись по внутренностям. Время тоже застыло в неподвижности; в палату никто не входил. Время, которого не отпустил ей Амальди, словно она не хозяйка своей жизни, словно не вправе сама решать, как ей жить. В гневе, мгновенно вытеснившем боль, она скомкала письмо и бросила его на пол.И тут расслышала какой-то шорох за спиной.Из тени в самом углу палаты, возле двери, выступил силуэт и сделал шаг по направлению к девушке.— Вы? — вскочила Джудитта, узнав его.— Синьорина, — произнес он своим особенным мягким голосом, в котором слышался лязг металла, и в знак приветствия коснулся ее руки на уровне локтя.Когда он убирал руку, Джудитта вдруг заметила, что левый мизинец у него ампутирован. Глядя на желтый обрубок, она испытала одновременно сострадание и отвращение. Увечье как бы снимало с этого человека ореол и делало его более человечным.— Я еще на лекции подумал, что вы и есть та сестра, которая добровольно ухаживает за моей матушкой, — улыбнулся профессор Авильдсен.— Вы сын этой несчастной синьоры? — удивилась Джудитта и сделала быстрое, неловкое движение, пытаясь утереть слезы.— Да… увы. — В голосе прозвучало что-то фальшивое, двусмысленное.— Но у вас разные фамилии.— Мать вычеркнула из памяти все, что напоминало ей о ненавистном и… постылом муже. Простым росчерком нотариусова пера. Формально я тоже не Авильдсен. Я именуюсь так разве что… по привычке.— Простите, я не знала…— Даже не зная… вы тем не менее отдаете больным душу. Это делает вам честь.— Спасибо.— Нет, не благодарите. Древнекитайский мыслитель Ян Чжу учит: «Кто творит добро не ради славы, так или иначе удостоится ее. Сама по себе слава не ищет награды, однако со славою непременно придет и награда. Награда сама по себе чужда борения, но в конечном итоге борьбы не избежать. Посему, благородные души, остерегайтесь творить добро». — Он впился в нее взглядом. — А вы… готовы бороться?Джудитту обжег этот пристальный взгляд. Она поежилась под халатом.Из кармана пиджака профессор Авильдсен вдруг вытащил шелковый платок и левой рукой утер ей слезы. Вместе с мягким прикосновением шелковой ткани Джудитта ощутила, как мозолистый обрубок царапнул ей щеку.— Вы плакали, — констатировал он.Джудитта смутилась.— Неприятное ощущение. Мне тоже случается плакать от боли. Это повелось еще с детства. — Профессор Авильдсен перевел глаза на мать, по-прежнему неподвижно возлежавшую на кровати. — А вот она… никогда. Ни разу в жизни она не плакала. Сильная женщина. Очень сильная.Джудитта отодвинулась, и рука профессора с шелковым платком застыла в воздухе. Помедлив, он протянул ей платок.— Высморкайтесь.Внутренне сжавшись от боли и от его голоса, она поднесла к носу платок.— Оставьте его себе.— Спасибо…Профессор наклонился и поднял с полу скомканное письмо Амальди.— Я выброшу его… Ни к чему вам больше страдать.Джудитта хотела возразить, забрать письмо, чтобы потом перечитать его еще раз, но не смогла произнести ни слова.— Вы интересуетесь антропологией?— Очень.— Я рад. Надеюсь, на предстоящей сессии вы будете на высоте положения. Вы ведь у нас отличница.— Откуда вы знаете?— Я слежу за вами… Джудитта. — Он слабо улыбнулся ей и тут же вышел, оставив ее в темном лабиринте боли.А рядом в том же ритме раздувался и сжимался компрессор аппарата искусственного дыхания, чем-то похожий на охрипшую гармошку.
Глава 20Стол, над которым склонился профессор Авильдсен, был залит темной липкой кровью. Запах в лаборатории стоял непереносимый. Наглухо закрытые окна удерживали его внутри, а влажность усиливала. Сосредоточенно работая, профессор с болезненной тоской вспоминал прошлую жизнь, в который раз бередя открытую рану своего появления на свет. Затерявшись в хитросплетении воспоминаний и чувств, он сам не заметил, как заплакал. Черные слезы неизбывной вины бороздили щеки и терялись в рыжеватой бородке. Он всегда знал, а теперь лишний раз убедился, в чем заключается его самая страшная слабость. Но лишь теперь, обретя свой славный замысел, обретя настоящее, которое служило оправданием темному прошлому и пророчило лучезарное будущее, у него хватало сил взглянуть в глаза судьбе.Он сделал два небольших надреза в верхней части правой ноги, изъятой у доктора Дерузико, — один с наружной, другой с внутренней стороны бедра. Потом аккуратно скальпелем отделил кожу от мяса. Внимательно осмотрел обнаженную мышцу и бедренный сустав, потом крепко ухватился за кожу и потянул ее на себя. Лаборатория огласилась неприятным звуком, как при отлипании клейкой ленты. Но не прошло и нескольких минут, как эпидермис слез, точно чулок, вывернувшись наизнанку без единого разрыва. Профессор тщательно отчистил кровавую ткань от налипших кусочков мяса, вывернул на лицевую сторону и намазал смесью квасцов, мышьяка и мыла для смягчения и сохранности. Потом вытащил закрепленную в тисках красную ногу и проделал аналогичную операцию с левой. Туго набив кожу обеих ног паклей, или, как выражаются бальзамировщики, «натянув шкуру», он поставил ноги сушиться под мощную инфракрасную лампу в ожидании последующего монтажа. Затем с лупой в руках тщательно обследовал каждый квадратный сантиметр эпидермиса и отметил, что с момента ампутации ног волосяной покров вырос на несколько миллиметров. Для укрепления волосяных луковиц он смочил кожу губкой, обмакнутой в специально приготовленный раствор.Ожидая, когда изделие высохнет, сделал замеры. Как всякий хороший бальзамировщик, Авильдсен фиксировал размеры деталей в свежем виде. Сопоставил данные со своими записями, проверяя, нет ли сжатия или растяжки, как произошло с руками антикварши, и, убедившись, что размеры совпадают, облегченно вздохнул. Как он и предвидел, у доктора Дерузико, которая насыщала питательными веществами кровь его матери, а он тем временем исподволь разглядывал ее, кожа оказалась прочнее, чем у антикварши. Погрубее, быть может, зато более пригодная для изготовления чучел.Профессор Авильдсен досадливо посмотрел на руки, в готовом виде ставшие короче сантиметров на пятнадцать. Неприятности начались уже при «натягивании шкуры». Эпидермис порвался в нескольких местах и теперь вульгарно блестел от клея там, где пришлось накладывать заплаты. Последующее дубление лишь частично законсервировало его. К тому же на этапе набивки и монтажа чересчур тонкая кожа пошла морщинами. Профессор Авильдсен взял руку антикварши и погладил себя по щеке. Ощущение было мягким, бархатным. Он почувствовал дрожь и устранился от дальнейших ласк. Глаза его снова увлажнились, а пальцы правой руки инстинктивно нашли обрубок левого мизинца и стали успокаивающе его массировать. Он покачал руку антикварши, удовлетворенно отметив, что шарниры сработаны превосходно. И пястный, и локтевой, и плечевой. После чего опять принялся массировать то, что осталось от мизинца, — маленький желтый бугорок, средоточие боли и наслаждения, в которое умещается весь его мир.Профессор Авильдсен вернулся в детство, будто втянутый в мутный омут. Но теперь он уже не боится утонуть в нем, потому что у него есть замысел, его грандиозный замысел. Вспомнил куклу матери, такую суровую и такую беспомощную. Подумал о матери, что лежит сейчас на пропахшей хлоркой больничной постели, такая же недвижимо суровая и такая же беспомощная, как та гипсовая кукла. «Ты стала такой же, как она», — мысленно сказал он матери и передернулся от застарелого страха. Некогда эта кукла занимала кресло матери в ее отсутствие. Пухлые пальцы, белокурые кудряшки, обрамлявшие плоское, невыразительное лицо, бархатное платье, из-под которого выглядывала тонкая полоска кружев, и гладкое, скользкое гипсовое тело. Жестокая кукла бдительно сторожила его, когда он делал уроки или стоял в углу, наказанный за какой-нибудь проступок или даже за нечистые мысли. Сверля его своими стеклянными голубыми глазами, чтобы потом все доложить матери, кукла сидела, широко расставив ноги, так что видны были ее кружевные трусики; а стоило ее наклонить, стеклянные глаза куклы, воровки мыслей, томно закрывались, закрывались, закрывались…Он вспомнил тот случай, когда, склонившись над каким-то художественным альбомом, впился глазами в купидона, сжимавшего двумя пальцами сосок женщины, откуда капало молоко, поливая весь мир, и тогда будущий профессор впервые почувствовал, что маленький белый столбик плоти у него между ног живет собственной жизнью, может сам подниматься, выпирая из-под хлопковых трусов и даже пытаясь расстегнуть пуговицы брюк. Скорее из любопытства, чем сознательно, он выпустил непонятное существо на волю и стал наблюдать за ним. Было в нем что-то странное, забавное, наполнявшее душу каким-то новым восторгом. Он положил руки по бокам своего пульсирующего открытия, готовый схватить его, если оно вдруг задумает сбежать. Но напрасно он боялся. Никуда его хозяйство не сбежало и, коли на то пошло, оказалось не таким уж самостоятельным. Оно трепетало на воздухе, как невысказанная мольба; обладатель чувствовал: от него что-то требуется, но еще не знал — что. Да, это была грустная, манящая, немного нудная и настойчивая мольба. Просившая выхода, помощи, но не умеющая объясниться. Он долго, в оцепенении наблюдал за происходящим, потом снова вперил взгляд во взволновавшую его картину и заметил, что белое, будто обсыпанное тальком тело женщины напоминает куклу, а сам он похож на купидона — те же медные отблески в волосах, те же длинные тонкие пальцы, тот же затуманенный взгляд. И тогда, по странной ассоциации мыслей, он сжал двумя пальцами свой чахлый детский членик. От простого соприкосновения плоти с плотью произошло чудо. Сквозь полуопущенные веки он увидел, как две молочно-белые капли — точь-в-точь как те, что сочились из груди женщины на картине, — испачкали его пальцы. Всего одно мгновение. А кукла наблюдала за ним. Он почувствовал, что не только пальцы, но и весь он стал грязный, липкий. Кукла все видела. И вдруг он в первый раз в жизни прикоснулся к ней, толкнул ее. Капля молока прилипла к бархатному платью. Он принялся изо всех сил оттирать пятно, уже не боясь дотронуться, вертя ее так и эдак. Рука почувствовала выпуклость бюста под мягкой тканью. Такой же негнущийся нарост обнаружился с другой стороны груди. Он ощупывал эти наросты снова и снова, пока не накрутил себе еще одну эрекцию. Два липких пальца, а потом и вся пятерня сомкнулись вокруг пениса, другая рука тем временем терла микроскопический кукольный сосок. И опять все повторилось, опять он увидел все из-под век, отяжелевших от странного томления. Умом он понимал, что кукла выдаст его, что все куклы — его враги, и как бы томно ни опускала она веки, кукла никогда не станет его сообщницей. Однако они вместе пережили наслаждение. Кукла слезла со стола и стала помогать ему своими крошечными гипсовыми ручками и гладкими жесткими ляжками. Вскоре от его молока бархатное платье стало жестким под стать ее соскам.Когда мать отворила дверь комнаты, кукла с воплем шарахнулась от него, упала на пол, гипсовые ноги откололись, обнажив непристойно рваные кружевные трусики, один глаз вылез из орбиты, безупречно белый лоб под белокурыми кудряшками потрескался, а одна уцелевшая рука обвиняюще указывала вверх, на него. Мать бережно подняла ее с пола. Он удивился, что из кукольных ран не сочится кровь, а потом заметил, что под гипсом кукла набита паклей. Тысячи свалянных нитей составляли душу предавшей его куклы.Инфракрасный луч погас, и профессор Авильдсен вынырнул из омута воспоминаний. Подошел к изготовленным ногам, погладил их. На сей раз операция прошла удачно. Он вытряхнул паклю, взял со стола два легких, хорошо смазанных металлических шарнира и приставил их на уровне коленей и щиколоток. Затем ловко набил ноги новой, чистой паклей, а металлические суставы замазал пластилином, который, безусловно, предпочитал жесткому и слишком хрупкому гипсу. Пластилиновым нашлепкам он придал форму мышц. Чтобы надежно вставить арматуру, пришлось сделать небольшой надрез под коленом, который он потом зашил тонкой, но прочной льняной ниткой. И наконец он прилепил кожу к слою пластилина, придав ей нужную форму, как будто делая массаж ног доктору Дерузико. С бесконечной нежностью. С любовью. С самозабвением. С искусством опытного любовника.Со своими выпотрошенными животными профессор Авильдсен возвращался в детство. Казалось, вся его жизнь была лишь чучелом жизни. Ничего компрометирующего. Бесподобная имитация жизни. Сны-чучела. Воспоминания-чучела. Чувства-чучела. Никаких опасных желаний, а если не удавалось почувствовать себя счастливым, то счастье вполне заменяло чучело покоя.Но с тех пор, как он постиг свой грандиозный замысел, вынашиваемый в душе с детства, профессор Авильдсен обрел себя. Душа его больше не набита паклей, не скована металлической арматурой, не зашита льняными нитками. Теперь он свободен. Оглаживая ноги доктора Дерузико, проверяя работу шарниров, пробуя натяжение «шкуры», он сокрушался, что много лет назад не встретил никого, кто был бы так же влюблен в свою работу и обладал столь же тонким врожденным эстетизмом. Будь у той монахини, что зашивала ему мизинец, та же страсть в душе, его обрубок не выглядел бы так отталкивающе и грубо. Он провел этим обрубком по внутренней поверхности бедра-чучела и ощутил в паху дрожь, теплую, как рана, обволакивающую, как любовная ласка. Опасную, как гипсовая кукла.Мать, подобрав с полу обломки куклы, почувствовав их липкость, устремила взгляд на сына. И в его глазах — прежде расстегнутых штанов и перемазанных рук — усмотрела грязь и стыд. Она знаком велела ему встать со стула, подвела к гардеробу, поставила перед зеркальной створкой и показала убогому его убожество. И ребенок увидел себя, свои руки, непристойно сомкнутые вокруг сморщенного пениса.Вспоминая ту сцену, профессор Авильдсен содрогнулся от рвотного позыва. Ему вспомнился старый похабник, которого он застиг на рисовых полях в воскресенье, три недели назад, когда уготованный ему судьбой замысел начал разворачиваться в голове с неимоверной быстротой, как будто все эти годы ждал только знака, окрика, чтобы очнуться и начать действовать.Мать встряхнула его, оторвала руки от причинного места, застегнула ему штаны, стараясь не запачкаться. Потом привела в темную комнату, где садовник хранил свой инвентарь, что-то долго, лихорадочно искала и наконец нашла. Проволоку и десять колышков — по одному на каждый палец, виновный в подобном кощунстве. Она примотала колышки к пальцам, очень туго, так что проволока впивалась в кожу, потом вышла из комнаты, погасила свет и заперла его внутри. Он кричал, умолял о пощаде, бил в дверь распухшими, окровавленными пальцами. Потом начал тихо выть и кусать проволоку.Профессор Авильдсен встряхнулся. Каждый день, а чаще ночью, в нескольких сантиметрах от залитого слезами лица он видел ту запертую дверь, ту перегородку, которую мать воздвигла меж ними навсегда. После того как застегнула ему штаны. После того как прикоснулась к нему напоследок.Но однажды пришли Голоса, чтобы утешить его. И с тех пор не покидали. С тех пор его одиночество перестало быть безысходным.Ребенок провел ночь, запертый в мастерской садовника. Лишь наутро мать отперла дверь. Пальцы совсем не болели.Голоса научили его терпеть боль.Но когда его освободили от проволоки, оказалось, что в левый мизинец занесена инфекция, образовался инфильтрат, и через неделю врачу, приехавшему осматривать сирот, пришлось его ампутировать. Мать сказала, что он поранился случайно. Потом сестра-монахиня грубо зашила рану. Но ребенок уже стал нечувствителен к боли.В приступе ярости профессор Авильдсен поднял к небу ногу доктора Дерузико, размахивая ею, как оружием. Потом отложил ногу и упал на колени. Прижал к груди обрубок мизинца, прикрывая его другой рукой от мировой боли, которая до сих пор проникала в эту незарубцевавшуюся рану. Профессор стал ритмично биться лбом о край окровавленного стола. Но не от физической боли, которая была ему не страшна.Голоса, все чаще уводившие его во тьму, научили его переносить любую боль и превращать ее в наслаждение.
Глава 21— А запах бензина помнишь? — спросил Фрезе.Аугусто Айяччио лежал на постели. Два черных провала глазниц на изжелта-бледном лице, всклоченные волосы, обтянутый кожей скелет вместо еще недавно могучего тела. Он посмотрел на Фрезе отсутствующим взглядом.— Бензина?— Да, я нашел заключение экспертизы. Якобы это был поджог.Архивариус Пескьера и его племянник Липучка нашли третий и четвертый недостающие документы. Номера шестнадцать и восемь. Восьмой был первым рапортом пожарной команды, где уже выдвигалась версия поджога. А шестнадцатый был официальным подтверждением эксперта, который точно указывал очаг возгорания, использованные горючие материалы и пути распространения огня по муниципальному сиротскому приюту. Поскольку поджог был произведен в заселенном здании, он квалифицировался как предумышленное убийство.Фрезе подался вперед, так что стул под ним жалобно заскрипел. Протянув руку, легонько потряс Айяччио за плечо. Больной словно очнулся и пробормотал:— Пожар…— Да, пожар, — подтвердил Фрезе.— Пожар… — с усилием повторил Айяччио.И принялся рассказывать про задымленные помещения, про запах бензина, отчего, верно, приют и загорелся, о бестолковой суетне детишек, пытавшихся спасти свои жалкие пожитки, о толстой монахине, которая носилась по приюту в поисках журнала с перечнем сирот, как будто главное ее дело состояло в том, чтобы удостоверить личность детей. Он давно уже вычеркнул из памяти хор отчаянных детских воплей, как вдруг эта звуковая дорожка опять вернулась к нему.— Знаете, я ведь только теперь подумал об этом… странно. Самые маленькие плакали, как обычно, как при падении или от голода. Понимаете, о чем я?.. Как будто у плача есть свой язык, подчиняющийся правилам грамматики…— Ты мне про запах бензина, поподробней, — перебил его Фрезе, сидевший как на иголках.— Бензина? — пробормотал Айяччио, не отрываясь от абстрактных рассуждений, которые теперь составляли его мир, куда уже не было доступа практическим соображениям, вопросам по существу, житейским мелочам. — Бензина?— Ты сказал, что помнишь запах бензина, — допытывался Фрезе. — Откуда в сиротском приюте бензин? Как он там оказался?— Бензин? Ах да, бензин… — Голос Айяччио так ослабел, что Фрезе пришлось еще ближе придвинуться к нему. — Бензин… запах бензина… — монотонно повторял он, а сам вспоминал, как лежал тогда в больнице и не мог спать, потому что повязки прилипали к ожогам, вызывая дикую боль, а все только и говорили, что про необъяснимый запах бензина.Никто не сомневался, что поджог был намеренным, только причина оставалась непонятной. Прошлое проносилось перед невидящим взором полицейского, обретая такие живые и яркие краски, запахи, подробности, которые трудно даже назвать воспоминаниями. Скорее, это похоже на выход из комы.— Бензин… бензин все помнят… вспыхивающие багровым огнем полосы бензина… взрывы… бензин…Больше он ничего не мог произнести — образы накатывали слишком стремительно, и слова не поспевали за ними. Но он, конечно, помнил переселение в новый приют с огромным садом, помнил широкие, покрытые свежей росой листья, которые сироты прикладывали к заживающим ранам. Помнил аллею, усыпанную белым гравием, и то, как на нее будто накатила медленная волна грязи, когда они прошли по ней в своей коричневой форме из грубой ткани. Помнил расписные потолки, изображавшие героев и прекрасных женщин, помнил мальчика, что подглядывал за ними из окна первого этажа, прячась за шторой. Краски смешивались, менялись, складывались в новые сцены, и Айяччио помнил, как тыкал пальцем в окно, где стоял тот мальчик, и кричал: «Вон он! Вон он! Вон он!» — пока монахиня не отвесила ему подзатыльник. Но этого он не мог рассказать Фрезе, который все время тормошил его, звал назад, в больничную палату, где ему суждено умереть. Айяччио понял это и стал сопротивляться.— Так что же бензин, Айяччио? Вспоминай про бензин. Ты знал, что синьора Каскарино вконец разорилась? Вы говорили об этом? Вы знали, что муж ее отдал концы в объятиях шлюхи и растратил все фамильное состояние? Айяччио! Айяччио, ты меня слышишь?Дверь отворилась, и вошла сестра.— Все в порядке, — заверил ее Фрезе и, дождавшись, когда она закроет дверь, снова схватил Айяччио за плечо и стал звать его, правда немного приглушив голос: — Айяччио… Айяччио.Больной обратил к нему затуманенный лекарствами взгляд. Нельзя было говорить о пожаре в новом приюте, сообщил он. Им запретили. За это наказывали строже, чем за прочие проступки. Слово «бензин» вообще было вычеркнуто из их словаря. Потом перед глазами возник образ «синьоры» — так ее все называли. Светлый. Живой. Айяччио во все глаза глядел на женщину, приютившую их, и только теперь понимал, что она была злая, жестокая.— Она убить могла, — сказал он.— Кто? Кто? — раздался откуда-то издалека голос Фрезе.Айяччио почувствовал на лице его дыхание и улыбнулся.— Видел бы ты, как она измывалась над сыном… над сыном… убить его была готова. А говорила, что он одаренный мальчик, что он далеко пойдет… И мы ей верили, потому что он и правда был особенный… Но она бы его убила, да, точно бы убила, если б он не оправдал ее ожиданий.Фрезе поправил ему подушку и пощупал лоб. Холодный. Очень холодный. Он собрался уходить, но тут Айяччио вдруг схватил его за руку.— А знаешь, я видел его.— Кого? — безнадежно спросил Фрезе.Лицо Айяччио по-прежнему хранило утомленное выражение, но глаза как-то сразу прояснились.— Я пошел в подвал, — заговорил он спокойным и осмысленным голосом. — За дровами. Я был больше. Сильнее. И видел его всего одно мгновение. А он такой юркий, тощий, с мышиной мордой. Он не видел меня. Верно, только слышал. Услышал и убежал куда-то. И тут же дым, пламя. Я только тогда понял, откуда шел тот запах. Весь подвал был залит бензином. Я кинулся наверх, но все случилось в одно мгновение. Стулья, столы, занавески, кровати… все вмиг вспыхнуло. Но я его видел…— Кого? — затаив дыхание, спросил Фрезе.— …и узнал.— Кого, Айяччио? — настаивал Фрезе, боясь, что миг просветленья сейчас пройдет.— Когда мы прибыли в новый приют, я увидел мальчика в окне первого этажа. А позади мальчика увидел того, из подвала. Он был одет, как садовник, и в руках держал секатор… Юркий, тощий, с мышиной ухмылкой… И я завопил: «Вон он! Вон он!» Мне дали подзатыльник. Окно открылось… но его там уже не было. Он сбежал. Остался только мальчик. Очень хорошенький, но с несчастным, перекошенным от страха личиком. Вышла мать, схватила его, потащила, швырнула прямо на гравий. Потом подняла за шиворот и пригрозила, что запрет в темной комнате и оставит без ужина…— А что садовник?— …Это был не он, не мальчик… Тень смерти… — Глаза Айяччио снова устремились куда-то вдаль. — Человек огня, человек пожара… тень смерти за спиной мальчика… Такой хорошенький, такой испуганный мальчик… а за его спиной тень огня и смерти.Фрезе открытой ладонью шлепнул его по щеке.Айяччио посмотрел на него и грустно улыбнулся.— Больше я его не видел. В тот день видел только машину, которая забирала каких-то людей из сторожки. Но его не видел. Может, он сидел в машине. Может, был уже далеко. А через несколько дней я увидел синьору, она разговаривала с какой-то парой: он молодой, жена еще моложе. Синьора наняла его садовником, они поселились в сторожке. Она сказала, что раньше у нее не было садовника… Мне сказала…— Ты с ней говорил?— Нет, она сама со мной говорила. Начальница ей сказала про меня: вроде бы я что-то видел и надо об этом рассказать в полиции… Тогда синьора вызвала меня к себе в кабинет и сказала… сказала… Я всю жизнь дураком прожил… круглым дураком… Она мне сказала, что никого я не мог видеть… что в полиции меня сочтут недоумком и я опозорю там и ее, и монашек… и тогда они закроют приют, а меня с другими сиротами бросят в сырой, вонючий подвал… Она сказала, что мне все это приснилось… И я поверил: не иначе, приснилось… — Айяччио покачал головой. — Но мне не приснилось… и лже-Чивита мне не приснился… Это он написал у меня на груди… А я… я не сумасшедший. — Он пристально уставился на Фрезе. — Я не…Айяччио запнулся, глаза подернулись усталостью и мукой. Он обвел взглядом палату в полной уверенности, что голос — если он вновь обретет голос — прозвучит глухо и безнадежно. Он плотно сжал губы. Как не хочется, чтобы в ушах отдавался голос умирающего. Айяччио опять огляделся, пытаясь припомнить свои недавние откровения, но они уже начали разбиваться об стены палаты, как будто были из тонкого стекла.— Ладно, успокойся, — сказал Фрезе. — Успокойся. Ты мне очень помог.— Правда?Фрезе кивнул, и ему показалось, что черты больного разгладились, лицо просветлело.— Ты отлично поработал, — добавил он.— Правда? — еще раз спросил больной.— Да, правда.Айяччио улыбнулся. Совсем по-детски.— Старший инспектор хочет поручить тебе еще одно задание.— Старший инспектор Амальди?— Да, Амальди.— Он мне говорил. Я помню…— Вот и хорошо.— Амальди?.. Работать по делу?— Да. — Фрезе положил на кровать конверт. — Это латинская фраза. Ее написал убийца. Нам ее перевели, мы знаем, что это девиз алхимиков. Но это не важно. В этой фразе одни буквы прописные, другие строчные. Мы думаем, что в них заключено какое-то послание убийцы, обращенное к нам. Но как ни бьемся, ни хрена понять не можем. Помоги.Айяччио взял в руки конверт — бережно, как драгоценность.— Я?— Ты, агент Айяччио.С невероятным усилием Айяччио приподнялся на постели и обхватил руками шею Фрезе. Они обнялись, крепко, по-мужски, и оба почувствовали внутри звенящую, подбитую страхом пустоту.Когда через четверть часа в палату зашла сестра — напомнить, что время посещений заканчивается, — они еще не разомкнули объятий. Айяччио, когда Фрезе укладывал его обратно на подушку, уже позабыл, зачем прижался к груди сослуживца. Взгляд у него был сонный и отсутствующий. Как у пришельца из иного мира. Но рука по-прежнему держала конверт с загадочным посланием убийцы.Выйдя в коридор, Фрезе постоял немного с сестрой, расспрашивая, может ли мозговая опухоль обострить ум. Сестра, польщенная тем, что к ней обращаются за консультацией, была не подготовлена к таким сложным вопросам, потому ответила уклончиво. Фрезе понял и оставил эту тему.— Вы не видели, чтобы к нему в палату заходил кто-то из посторонних, кроме меня и того, другого инспектора полиции?— Красавчика-то этого? — переспросила сестра.Фрезе согласно тряхнул головой. Стало быть, Амальди — красавчик, а он — не красавчик.— Да, заходил раза два или три… очень деликатный человек. Ходит так, как будто не хочет, чтоб его видели… Все время озирается.— Два-три раза? Вы не путаете?— Нет, что вы… Раза два я его точно видела. Видный такой мужчина… Высокий, хорошо одет, с бородкой.— С бородкой?— Разве у вашего инспектора нет бородки?Фрезе пожал плечами.— Вы можете описать его подробно?— Ну да, могу… Высокий… метр восемьдесят, наверное, худой, широкоплечий. И с бородкой… А что, разве…— Нет, ничего, продолжайте. Какая бородка?— Короткая такая, ухоженная, на шею не заходит… Шатен, стрижен не очень коротко. И глаза такие острые, с прищуром. Светлые… зеленовато-карие, ореховые, пожалуй. Да, ореховые… Нос очень красивой, благородной формы, орлиный, как говорится… Яркие пухлые губы, как у женщины. Красавчик, уж вы мне поверьте.— Да-да, я верю.— Один только у него изъян… Хотя я всегда считала, что изъяны…— Какой изъян? — ухватился за особую примету Фрезе.— Так вот, я говорю, — продолжала сестра, досадуя, что ей не дали высказать ее глубокую мысль до конца, — небольшой изъян у привлекательного мужчины только подчеркивает его красоту, делает его человечнее или… как бы это сказать?..— Доступнее? — подсказал Фрезе, выгнув одну бровь.— Именно, доступнее! — закивала сестра, не уловив иронии.— Я понял. А теперь поведайте мне, что же это за изъян.— Палец. Одного пальца у него нет. Точнее говоря, мизинца. Хотя я, честно говоря, не пойму…— На какой руке?— А кто он, этот синьор?— Говори быстро, на какой руке, не то придушу!Сестра попятилась, раздумывая, то ли обидеться и гордо уйти, то ли помочь полиции. На вид коротышка довольно непригляден, а все ж таки полицейский.— На левой, — выдавила она наконец.— Ну?— Что — ну? — Сестра возмущенно поджала губы.— Откуда я знаю, что? Совсем пальца нет или култышка осталась и можно ею при желании в носу поковырять? Я ж его не видел!— Я заметила, как он поглаживал этим мизинцем дверь синьора… агента Айяччио, прежде чем войти. Сама я была вон там, в подсобке. — Она повернулась и показала на дверь в нескольких метрах от них. — Услыхала шаги, испугалась, что старшая сестра нагрянула… — Она запнулась и покраснела.— Ну вот что, — торопливо заговорил Фрезе, — мне наплевать, с кем ты там уединилась, чтобы… уж не знаю… сигаретку выкурить. Ты давай ближе к делу.— Я выглянула и увидела его.— Он поглаживал дверь?— Странно, правда же? Но он поглаживал дверь, точно живого человека. И поглаживал этим мизинцем… то есть…— Обрубком?— Да, обрубком.— Выходит, от пальца все же что-то осталось?— Да, по-моему, первая фаланга.— По-твоему?— Нет, точно, первая фаланга.Фрезе вздохнул. Он уже выяснил все, что ему нужно. Однако странно, что Айяччио ни словом не упомянул про этого посетителя.— А больше никого не видела?— Синьора заходила… Пожилая. По виду, из бедных.Это, верно, домохозяйка, про нее Айяччио рассказывал Амальди.— Спасибо, дорогая. Извини за резкость.— Какую резкость? Я никакой резкости не заметила, — фыркнула сестра и удалилась, гордо вскинув голову.Фрезе еще немного постоял в коридоре, огляделся, приложил ухо к двери палаты. Услышав голос Айяччио, приоткрыл дверь и просунул голову внутрь. Айяччио повернулся к нему.— Это ты? — Голос был тягучий, бредовый.Фрезе сразу понял, что больной не в себе. Глаза Айяччио были закрыты, к тому же он так и не привык называть его на «ты».— Да, — ответил он и вошел.— Ты не профессор Чивита.— Нет, — откликнулся Фрезе, подыгрывая ему.— Уведомление принес?— Да.Айяччио съежился под одеялом от страха. Фрезе подошел поближе и услышал шепот. Он приподнял одеяло и прислушался. Айяччио тихо молился, прося Бога дать покой его душе. В одной руке у него был листок с фразой убийцы, в другой — карандаш. Фрезе осторожно вытащил листок из пальцев больного и взглянул на него. Под напечатанной на машинке фразой Айяччио написал свое имя и фамилию по той же системе, что и убийца. Одни буквы прописные, другие строчные. Чем это объяснить — непонятно. Прописными он сделал буквы У, С, Т, Й, Ч, И. Фрезе подумал, что, может быть, это связано с «УСТойчивыми» воспоминаниями о пожаре в приюте. Они действительно оказались устойчивыми, как и ожоги, оставившие свой вечный след.В палату вошла сестра с подносом. На подносе Фрезе разглядел термометр, стакан с водой, несколько разноцветных таблеток и шприц, положенный на пропитанную спиртом ватку.— Опять вы? Вы же вроде уходить собирались?— Нет, пожалуйста, не надо, — простонал с постели Айяччио.Сестра поставила поднос на тумбочку и с воинственным видом повернулась к Фрезе.— Что вы его мучаете? Не видите, как ему плохо?Фрезе не счел нужным оправдываться.— Это ты нашла у Айяччио на груди ту надпись?— Да, а что?— Смотри. — Он показал ей листок. — Так было написано?— Да. Имя и фамилия.— Нет, смотри как следует. Видишь, одни буквы большие, другие маленькие.— По-моему, именно так. Только я теперь не скажу, какие были большие, а какие маленькие… Разве все упомнишь.— Но на первый взгляд так?Сестра кивнула.— Ты ангел, — сказал ей Фрезе. — Присматривай тут за моим другом.Он бросился вон из палаты и припустил вниз по лестнице. Своими открытиями он должен срочно поделиться с Амальди.
Глава 22— Может, и правда, — втолковывал Фрезе шефу, — может, и правда, он сам не писал на груди эту надпись… Только не говори, что прописные и строчные — это случайность, совпадение.Амальди низко склонился над листком. Шесть прописных букв. Он взял другой лист и выписал их. Его внимание сразу привлекло «Й». Если соединить его с «У», получится «Ю». Остальное просто.— Он сказал «уведомление»? — Амальди вскинул голову и уставился на помощника.Тот кивнул.Амальди, не говоря больше ни слова, написал буквы в нужном порядке и показал Фрезе решение ребуса.— Й, У, С, Т, И, Ч, — по буквам прочел Фрезе. — Юстич. Вивиана Юстич, антикварша. Проклятье!— Уведомление о чем? О смерти Вивианы Юстич? Надпись на груди Айяччио появилась прежде, чем ее убили, верно?— Все равно это не мог быть Айяччио.— Нет. Но это не случайно.Двое полицейских немного помолчали, ища ассоциации, ключ от потайной двери. Амальди сосредоточился на фразе, скопированной с двери антикварши.— Стало быть, эти буквы составляют имя.— Стало быть, — эхом откликнулся Фрезе.— Да, имя. Но на сей раз расшифровать его будет потруднее.— Если это и впрямь уведомление, то мы расшифруем его только после того, как он нанесет новый удар.Амальди испепелил помощника взглядом, понимая, что тот прав.— Что делать будем? — спросил Фрезе.Амальди не ответил. Глаза его остановились на высокой стопке бумаг, и что-то в ней вдруг привлекло его внимание. Как будто прозвучал сигнал тревоги. Он сделал Фрезе знак молчать, пододвинул к себе стопку и начал быстро перебирать ее. Ну вот и появилась ниточка. Рассматривать каждую бумажку не имеет смысла, когда ему попадется нужная, он узнает ее с первого взгляда. Прошло минут пять, прежде чем его указательный палец уперся в один из документов.— Я так и знал!— Что?— Еще одно совпадение, — сообщил Амальди и протянул бумагу Фрезе. — Заключение экспертизы о «Бойне на рисовых полях». Я затребовал его, чтобы… Ну, ты сам знаешь, зачем. Нам повезло. Теперь надо закрепить успех. Ты понял?— Что?— Там список вещдоков, найденных в окрестностях места преступления. Обнаруженные на них отпечатки совпали. Прочти.— «Пять капканов разного размера, металлических и деревянных»…— Дальше читай, описания можешь пропустить.— «Три банки резинового клея… два мешка, один цветастый, другой… Содержимое… черви для наживки, шнуры, шапка, перчатки, два ножа, катушка ниток».— Стоп, — перебил Амальди. — Прочти примечание.Фрезе опустил глаза в конец страницы.— Черт! «Нитка крученая, льняная, как правило, используется для изготовления чучел». Мать моя!— Той же самой ниткой он пришил руки антикварше. Специальная нить из арсенала чучельников. Ну что? Он или нет?Фрезе поскреб в затылке.— Но дело-то не наше!— И не заикайся даже! — рявкнул Амальди.— Он начал там…— …а продолжает здесь. Там все вышло случайно. Там он охотился на зверей, а не на людей. Люди под горячую руку попали. Он действовал грязно, беспорядочно… однако тот случай открыл ему глаза. Девушка с забинтованной грудью… Отстрелил, приставил на место и понял, в чем его предназначение. Там была роковая случайность, но больше он не станет полагаться на случай. Теперь он не оставляет отпечатков и оформляет преступление как ритуал, как сценическое действо… Мало того — он посылает уведомление. Не нам, а будущей жертве.Снова на несколько секунд воцарилась тишина.— Дай задание экспертам. Пусть попробуют составить имя.— Да имя может быть какое угодно.— Знаю! И все же пусть попробуют. — Амальди секунду подумал. — Скажи им, что это может быть не только фамилия, как в случае с Вивианой Юстич, для фамилии шестнадцати букв многовато. Возможно, теперь он сделал анаграмму из имени и фамилии, чтобы усложнить нам задачу. Первым делом пусть поищут все женские имена, которые можно составить из этих шестнадцати букв. Предположим, что его больное место — женщины… или женщина. Стало быть, женские имена. А из оставшихся букв пускай составляют и выписывают фамилии. Возможно, при сличении обоих списков и выявится настоящее имя.— Но комбинаций может быть великое множество.— И что ты предлагаешь? Сидеть сложа руки? Ждать, когда он убьет еще кого-нибудь?— Нет, конечно. Я пошел. — И Фрезе выскочил за дверь.Амальди слушал его торопливые шаги в коридоре и был уверен, что, несмотря на свой скептицизм, Фрезе засадит за работу всех агентов и экспертов участка. Остается разрешить вопрос Айяччио. Какое отношение имеет он к убийце? Что их связывает? Амальди натянул куртку и отправился в больницу. Время посещений прошло, но в случае чего он воспользуется своей властью.Выйдя на улицу, он машинально отметил, что ситуация с мусором все более выходит из-под контроля. Опасения сил правопорядка сбывались с невиданной быстротой. За каких-нибудь двадцать дней все улицы — от главной до распоследнего тупика — были забиты центнерами отбросов. С первых дней забастовки никто из горожан не стал прислушиваться к призывам мэра разумнее относиться к отходам. Напротив, жители восприняли это как некий вызов. На черных, желтых, голубых пластиковых пакетах, на сломанных стульях и пришедших в негодность холодильниках они будто писали большими буквами: «Поглядим, что вы теперь скажете, поглядим!» — и с удовольствием наваливали мусор на мусор. И никому даже в голову не пришло, что эти кучи протеста способны парализовать весь город. Единственные, кто мог мысленно взвесить двух-, трех-, семи-, десятидневные отбросы, — сами бастующие мусорщики. Но они предостережений не высказывали. «Этого мы и добиваемся. Пусть все увидят, насколько важна наша работа». Но, скорее всего, они тоже не предвидели, что мусор, скопившийся за двадцать дней, схватит и их за глотку железной рукой. По прошествии трех недель весь город, как один человек, спускался утром на улицу и не верил глазам своим при виде этого зловонного океана. Если поначалу торговцы еще пытались как-то расчистить тротуар перед входом в свои магазины и, поборов брезгливость, отволакивали эту мерзость в боковые улочки, то спустя неделю махнули рукой. Мусорные контейнеры были забиты до отказа; машины давили мусор, валяющийся на мостовых, тем самым усиливая вонь; граждане собирались возле своих домов, на своих улицах и ожесточенно охраняли свою территорию от чужого мусора. За первоначальным несознательным и наплевательским отношением последовали настоящие провокации. Весь город был в ярости. Стоило горожанам заприметить кого-то с мешком в руках, они в лучшем случае провожали его враждебными взглядами и оскорбительными репликами. Но порой имели место и яростные стычки, рукоприкладство. Те, что помоложе и посильней, вначале отстаивали свою зону, а теперь уже шли в наемники. Вооруженная палками и цепями «мусорная гвардия» охраняла дома, кварталы, а то и целые улицы. После первых сенсационных репортажей, занявших не одну газетную полосу, многие поняли преимущества охранных зон и, опасаясь эпидемий, начали организовывать собственные отряды народной милиции. Силы правопорядка не заметили или недооценили это, а когда спохватились, было уже поздно. Как ни парадоксально, семьи, из которых вышли первые наемники, теперь были вынуждены платить другим наемникам за охрану их зоны. Круг постепенно сужался, и город оказался поделен на гарнизоны и свободные островки. Человеческий ум, как известно, неистощим в поисках лазеек и весьма неповоротлив в радикальном решении проблем. Таким образом, «война отбросов», как теперь ее называли, приняла новый оборот. Наемники за особое вознаграждение вызывались переправить мусор в другие охраняемые зоны. Отряды смельчаков брали напрокат грузовик, днем набивали его мусором, а под покровом ночи на полной скорости прорывали вражеский заслон и усеивали поле боя вонючими, гниющими снарядами. Но почему-то никто, или почти никто, не потрудился проехать несколько лишних километров и спокойно вывалить мусор в море или в поле. Психологи посвящали статьи анализу врожденной склонности человека к войне и тем самым популяризировали эту склонность. Пускаясь в увлекательное исследование тайников души, глубин подсознания, они находили в повальной ярости людей мотивы освобождения, возвращения к истокам, но ни одному аналитику так и не удалось подвести научную базу под число раненых, которое к концу забастовки перевалило за три сотни. В разгар кризиса один журналист написал: «ГОРОД ОБЕЗУМЕЛ» — и добавить к этому было нечего. Арестованные на допросах единодушно заявляли одно и то же, как будто действовали по написанному кем-то сценарию. Все настаивали на том, что городская герилья оправдана необходимостью выживания. А вывезти мусор за город или, скажем, сжечь — по их словам, означало потворствовать бездействию и безответственности властей. Так или иначе, в законной и незаконной борьбе граждан, в действиях наемников, в партизанских методах «войны отбросов» проявлялась братская солидарность народа, выступившего единым фронтом против коррумпированного государства.Амальди вернулся в комиссариат и взял машину; ходить по улицам без сопровождения стало небезопасно. Его физиономия теперь постоянно мелькает на телеэкране и на страницах газет в связи с убийством антикварши. «Обезумевший город» наверняка кроет его последними словами, и Амальди сейчас вовсе не улыбалось встречаться с его представителями лицом к лицу. Когда машина подъехала, он велел шоферу отвезти его в больницу, а там припарковаться где-нибудь на стоянке, не слишком бросаясь в глаза.— Переходим на осадное положение? — съязвил подчиненный.— Не строй из себя героя, — посоветовал ему Амальди. — Тебе еще назад меня везти.У входа ему преградила путь сестра, напомнив, что время посещений миновало.Амальди предъявил удостоверение.— Ну и что? — осведомилась женщина, приняв боевую стойку.— Стреляйте, — бросил Амальди и, обойдя ее, направился к лифтам.Сестра покачала головой, вернулась на свой пост и продолжила полировать ногти.В ожидании лифта Амальди поглядел в обе стороны длинного больничного коридора и сразу узнал ее. Длинные ноги под больничным халатом, рассыпавшиеся по плечам волосы. Болезненно кольнуло сердце, захотелось отвернуться, спрятаться. Письмо, которое он ей написал, было, по сути, признанием в любви. «В любви и в трусости», — мысленно поправил он. В любви — потому что хотел избавить ее от страданий. В трусости — поскольку не был уверен, что найдет в себе силы вернуться к жизни.Джудитта кивнула проходившей мимо женщине и направилась к двери. На миг Амальди увидел ее лицо. Красные глаза, безжизненно повисшие волосы, и все лицо какое-то потухшее, словно свет обходил ее стороной. Сердце у Амальди опять защемило, и он даже сделал шаг, чтобы броситься к ней, обнять, утешить. Но тут перед ним открылись двери лифта, Амальди отвлекся, а когда снова глянул в коридор, Джудитты уже не было. Он шагнул в лифт, нажал кнопку четвертого этажа и пробормотал:— Джудитта.На четвертом этаже лифт, дернувшись, остановился. Амальди вышел в коридор и повернул направо. В широком коридоре прохаживались больные и сновали сестры в белых халатах. Почти у всех в зубах сигарета.Возле пепельницы с вывешенной над ней табличкой «Не курить» столпилось больше всего народу. Лица изможденные, желтые. Высокие двустворчатые двери, утопленные в массивных стенах, вели в большие палаты. В глубине коридор пересекался с другим коридором, поуже и потемней; там располагались одноместные. Амальди дошел до 423-й, постучал и открыл дверь, не дожидаясь ответа. Разобранная кровать Айяччио была пуста.— Вам кого? — спросил женский голос у него за спиной.— Я к агенту Айяччио.— Сейчас не приемные часы, — заметила сестра.— Знаю. Но я по срочному делу.— Распорядок для всех один.— Полиция. — Амальди показал ей удостоверение. — Где Айяччио?— В рентгеновском. А мне надо прибрать в палате. Если будете ждать, так это час, не меньше. А в рентгеновский не пускают даже полицейских, — с торжествующим видом сообщила она.Амальди обвел глазами палату. Она изменилась, с тех пор как он был здесь в прошлый раз, словно впитала в себя черты Айяччио. На кровати навалены книги, в рамочки двух безликих эстампов вставлены журнальные вырезки, на стене жирным карандашом выведены какие-то цифры, и даже солнечного света как будто больше просачивается сквозь планки жалюзи. Здесь явно обитает человек действия, а не больной, обреченно и смиренно ждущий смерти. Фрезе ему об этом не доложил. Амальди вопросительно глянул на сестру, которая ждала его ухода, уперев руки в крутые бока.— Он сказал, что вы все оплатите. Что вы одна большая семья.— Так и сказал? — улыбнулся Амальди.— Да. А еще добавил: «Если что-либо вас не устраивает, можете меня убить».Амальди сделал серьезное лицо.— И правда.— Хороший человек. Такой терпеливый.— Да.Амальди повернулся уходить и только тогда увидел пришпиленные к двери фотографии, с одним и тем же сюжетом и фоном; на каждой отпечатаны дата и время.— Я сама ходила покупать ему фотоаппарат. Он непременно хотел, чтоб с моментальными снимками…Амальди подошел рассмотреть снимки вблизи. Они были сделаны с интервалом в несколько часов. Как будто Айяччио вел учет происходившим с ним изменениям. Видимо, сравнивал их, вычерчивая в уме диаграмму своего прогрессирующего умирания. Жуткое зрелище. Впрочем, его можно понять.— Каждый уходящий час очень важен для синьора Айяччио, — грустно сказала сзади сестра. — Часы теперь для него равны дням.«Какой-никакой, а способ продлить жизнь», — подумал Амальди и вышел, не обернувшись.На первом этаже он немного постоял, глядя в коридор, где до этого видел Джудитту, потом опустил голову и побрел к выходу из больницы.
Глава 23Профессор Авильдсен сообщил ректору, что отправляется в длительное путешествие и на этот семестр ему надо будет подыскать замену. Как он и предвидел, ректор разразился гневной тирадой на высоких, визгливых нотах, но стоило пообещать ему несколько ценных экземпляров для его коллекции, как глава университета мигом утихомирился и дал свое благословение. Авильдсен даже не ожидал, что ректора будет так легко подкупить. Не успел он до конца высказать свое предложение, как тот завилял хвостом, словно собака, которой показали кость. Они сошлись на фетише, фигурировавшем в обрядах некоего вымершего племени, и мумифицированной руке вождя, с помощью которой деревенские шаманы излечивают половое бессилие земляков.Выйдя за порог университета, профессор представил себе, какое применение ректор найдет обещанным трофеям. Не иначе, старик из последних сил старается соответствовать молодой жене. А может, еще надеется произвести на свет наследника? Он презрительно усмехнулся. Как приятно, что университет ему больше не нужен. Конец фиглярству. Надев маску человека из толпы, он вполне может сойти со сцены в зал и притвориться одним из зрителей. Его судьба, его замысел позволяют ему это. Он ничем не рискует. Он один из них. Один из сирот.Усевшись в машину, Авильдсен отправился в центр города, безжалостно давя мусорные пакеты, устилавшие дорожное полотно. Ему нужно провернуть одно дело, прежде чем он полностью посвятит себя своему замыслу. Он должен вручить подарок.Профессор припарковался в положенном месте и дальше пошел пешком, вдыхая по пути липкий запах человечины. Шел быстрым шагом и мысленно переживал события последних насыщенных недель. «Бойня на рисовых полях», как окрестили ее охочие до мелодрам газетчики, стала для него знаком, указующим путь.Вернувшись после той охоты на виллу, он сразу прошел в дортуар к своим животным. Обнял пса Гомера, чьи стеклянные глаза вышли не совсем удачно, вслушался в их успокаивающие голоса, ища внутреннего равновесия, гармонии. Но воздуху не хватало, и дурнота все усиливалась.— Кто ты? — завопил он, воздевая руки к потрескавшемуся потолку и сам не зная, к кому взывает — к недомоганию или к самому себе.Потом нервозной походкой подошел к своему рабочему столу. Пятна крови стали отделяться от безнадежно испорченной столешницы и липнуть к нему — одно, два, три и все остальные накинулись на него, испещрили руки и одежду; он отшатнулся от стола, отталкивал их, уклоняясь от этих мерзких объятий, но они жалили его, словно кровососы или щупальца хищной твари. Охваченный паникой, он споткнулся и упал на пол.— Довольно! Скажи, кто… — Но он не смог закончить фразу из-за прилива желчи, заполнившей рот.Авильдсен выплюнул эту мерзкую горечь, закашлялся, в полной уверенности, что сейчас задохнется. Но, как ни странно, продышался. И наконец на ватных ногах поднялся с пола, почувствовал слезы на глазах и внезапно все понял.Он начал с груди женщины, той груди, которую прилепил обратно, словно повинуясь чьему-то приказу. Как только приставил грудь на место, девица сразу перестала вопить и стала покорной. В тот миг он почувствовал, что любит ее, и теперь жалел, что не взял с собой. Дома он бы окружил ее нежной заботой, как своих животных. Она была красива, теперь он вспомнил. В первые дни тот эпизод преследовал его, как навязчивый кошмар, приходивший в память порциями, точно вспышки стробоскопа. Фигуры то приближались, то отдалялись, то судорожными рывками падали на землю. Хаос. И озарение. Та девица явилась ему во сне, показала безупречный шов на груди, откуда не просачивалось ни единой капли крови, и поблагодарила его. «Ты починил меня», — сказала она. Вначале он не понял, что она хочет сказать. Но девица явилась опять, взрезала шов на груди и показала, что внутри у нее пакля. «Мне теперь совсем не больно». Пакля. Пакля в груди, где прежде были плоть и кровь. Пакля — вот в чем секрет. Столько лет разгадка была у него под рукой, а он не понимал. Мать может умереть спокойно, с гордостью за сына. Теперь он получил ответ на все вопросы и выполнит свое высокое предназначение.В инциденте, если его можно так называть, явила себя рука Провидения, думал профессор Авильдсен, сворачивая в переулок. Оно просветило его, озарило его путь. Все было под рукой, а он не разглядел. С ума сойти! Столько лет! Столько лет во мраке, страхе и недвижимости! Но в том и состоит смысл бытия, что озарение снисходит на тебя внезапно. А что такое видения, как не замаскированная дверь в небо, к твоей судьбе, к твоей природе, которая раскрывается случайно и впускает тебя в мир правильных измерений, упорядоченный, гармоничный, а не перевернутый вверх тормашками? Как мало нужно для достижения вселенского порядка! И стоит установить его, все сразу встанет на свои места. «Счета сходятся», — как говорила одна служанка, проверяя чеки и сдачу. Наконец-то и его счет сошелся. Это приятно.Он сотрет вечный укор, который читает в глазах матери.Приближаясь к цели, профессор Авильдсен прервал свои размышления. Ему пришлось ждать почти два часа, хоронясь в темноте, прежде чем проститутка Клара заперла свою лавочку, чтобы удовлетворить очередного клиента. Тогда он выскользнул из укрытия и просунул в прорезь жалюзи конверт. Затем вернулся в тень и снова стал ждать, когда Клара обнаружит послание. Видя, как ее клиент, на выходе заметив конверт, вытаскивает его и подает Кларе, Авильдсен досадливо сморщился. Он не хотел, чтобы его касались и оскверняли чужие пальцы, потому проводил удаляющегося клиента взглядом, полным ненависти.«Я мог бы взять тебя за то, что ты сделал», — сказал он про себя, и эта мысль его успокоила.Он переключил внимание на Клару. Проститутка вскрыла конверт с привычным скучающим видом. С тупым выражением человека, которому нечего ждать. Послание было кратким и резким. Дар заключен не в форме, а в содержании.«Твой тюремщик, Аугусто Айяччио, при смерти. Раковая опухоль мозга — его расплата за причиненные нам муки. Зрелищем можно насладиться еще несколько дней в палате № 423 городской больницы»Без подписи.Клара перечитала послание несколько раз. Скучающее выражение слетело с ее лица, черты сжались, заострились. Обеими руками она прижала письмо к груди.Профессор Авильдсен затрепетал от радости. Четыре года назад она подарила ему Айяччио, заставив воскресить прошлое. Теперь он принес ей в дар его смерть. И обещание свободы.Он думал о детстве, вспоминал свою комнату, единственный свой угол в огромном доме, по которому некогда блуждал беспрепятственно, пока архитекторы, рабочие и мать не раскурочили его для превращения в сиротский приют. Он сидел в этой комнате, когда снаружи послышался жалобный скрип гравия во дворе. Подойдя к окну, он приложил к холодному стеклу ладонь, потом лоб, нос, губы и прижался к нему всем телом в надежде, что холод стекла проникнет внутрь и заморозит, выстудит всю его муку. Если бы тот холод мог дать ему легкую смерть, чтобы глаза его не видели того, что видели. Вереница сирот показалась ему нашествием заразной саранчи. Тогда-то они и встретились впервые. В середине группы шел парень, которому на вид можно было дать и шестнадцать, и семнадцать. Во всяком случае, тогда он показался ему огромным и волосатым, как горилла. Парень внезапно поднял глаза и увидел его за наглухо забитым стеклом. Он застыл, по меньшей мере на пядь возвышаясь над другими головами; длинные руки неуклюже свисали по бокам вырубленного из камня тела. Взгляд его был неподвижен и не выражал ни удивления, ни даже любопытства. А строй сирот (точнее, половина строя) огибал его с двух сторон; никто по его примеру не поднял глаз, и никто его не задел. Когда все его обошли, самый высокий парень в строю, по-прежнему запрокинув голову, присоединился к движению. Так и не вышел из строя, с горечью подумал профессор Авильдсен.Такова была их первая встреча.И уже тогда ребенок почувствовал свою обнаженную беззащитность под этим пристальным взглядом. Потом мать повела их в дом, а он спустился в сад и стал наблюдать за ними через другое, неплотно притворенное окно. Он слышал их голоса, ловил запахи их тел, видел не прикрытые бедной одежонкой ожоги. Некоторые дети тяжело опирались на деревянные костыли, некоторые то и дело жаловались на боль. Вблизи ожоги производили еще более сильное впечатление, было видно, что они не только сизые или желтоватые, но и лоснящиеся, словно покрытые слизью.Какой-то мальчишка облизал лопнувший волдырь и плюнул на него. А великан, стоя рядом с ним, негромко засмеялся, и комнаты не откликнулись эхом на этот слабый смех. И тем не менее монахиня окликнула его, чтобы сделать внушение. Парень шагнул вперед. Его имя отпечаталось в памяти у притаившегося за окном ребенка. Аугусто Айяччио. Он еще не знал, зачем ему это имя, но то и дело повторял его, чтобы не забыть. Шептал его ночью, как молитву, представляя себе кожу, лопающуюся в огне, запах горелого мяса (хотя тогда еще не знал, как оно пахнет), волдыри, вздувающиеся на маленьких тельцах, стоны, визг, давку у выхода, запечатанного плотным облаком удушливого дыма. Великий, безымянный страх поселился тогда в его душе. Но страх не перед образами, нарисованными его фантазией, нет, страх перед чем-то иным, невообразимым. Он смотрел на мать, и ему чудилось, что сполохи недавнего пожара до сих пор сверкают в ее ледяных глазах. Верно, мать была права: он и впрямь испорченный ребенок, потому что его посещают непозволительные мысли.И вдруг сирота Аугусто Айяччио поднял руку и указал на него. «Вон он! Вон он! Вон он!» — слышались из дома надрывные крики. Что было дальше — не имеет значения. Главное — в тот день ребенок понял, что Аугусто Айяччио умеет читать его грешные, нечистые мысли. Что он знает его тайну. И на всю жизнь образ Аугусто Айяччио стал для него укором и пыткой. Каин и Авель. Святой и грешник. Аугусто Айяччио — его наваждение. Его великий страх. Повелитель его кошмаров.Аугусто Айяччио распознал его видения пожара. Угадал, о ком он думает. И проведал, что это недозволенные мысли.Поэтому смерть — недостаточная кара для него. Три недели назад Голоса поведали профессору Авильдсену суть великого замысла, который он призван исполнить. Они же подсказали ему, как сделать так, чтобы Аугусто Айяччио умолк навсегда. Он станет головой. Головой с зашитым ртом.Профессор Авильдсен повернулся к Кларе, но ее уже не было. Она удалилась в свою лавку, торговать протухшей плотью.
Глава 24Тело обнаружил на рассвете рыбак.— Он удил вон с того утеса, — объяснял Фрезе. — Старик пенсионер, не настоящий рыбак. Сразу, говорит, ее заметил, но думал, она загорает на солнышке.— На рассвете? — спросил Амальди.— Через час дождь пошел, и старик собрался уходить. Поглядел и увидел, что женщина… труп… не шевелится.— Надо же, какой наблюдательный.— Старый он, Джакомо. Котелок уже не варит. И все же спустился сюда, чтоб спросить, не нужна ли ей помощь.Амальди снова глянул на труп. Женщина сидела в шезлонге. Темные очки, косынка на голове, рубашка, завязанная узлом на животе, шорты. Два воткнутых в песок колышка поддерживали на весу ноги, разведенные в стороны. Поза довольно вызывающая, словно приглашение к сексу, а может быть (это пришло в голову Амальди из-за колышков), женщина на осмотре у гинеколога. Стык деревянных ног не виден за тканью шорт, но Амальди уже сообщили, что они крепятся к металлическому стержню, пронизывающему всю брюшную полость убитой. Обрывки кожи, мяса и сухожилий аккуратно подрезаны и подшиты.— Деревянные ноги, металлические шарниры. Как видно, ноги от той же куклы, которая одолжила руки антикварше, — заключил Фрезе.— Надо думать. Пусть эксперты установят.— Да, конечно.— Как это никто до сих пор не выяснил, откуда эти конечности?— От куклы.— А кукла? Она откуда?— Такую куклу найти не просто. Хоть она и старинная, ни один антиквар в городе в глаза такой не видел.Амальди в который раз обошел труп.— Загорать в такой позе? — снова завелся он.— Говорят тебе, Джакомо, старый он. Что ты на него ополчился? Ну, сообщил бы он на час раньше, что бы это нам дало? Она уж дня три-четыре, как мертва.Амальди согласно покивал. Труп весь раздут. Орды бактерий и микроорганизмов уже давно делают свое дело. Он нагнулся и осмотрел песок под шезлонгом.— Ничего, ни капли крови, — сказал Фрезе. — Ее убили не здесь.— Кожа синюшная. Либо разложение, либо яд.— Да, врач предполагает, что она была отравлена. После вскрытия он скажет точнее.— Тот, что в прошлый раз? — спросил Амальди.— Кто?— Врач.— Да.— Молодой?— Он самый.— Многообещающее начало карьеры… Где он?— Отлучился на минутку.— Как проблюется, скажи, что я хочу с ним поговорить. Не сейчас. Завтра. После вскрытия.— Хорошо.— Снимки, отпечатки — все сделано?— Да. Но отпечатков нет.— Пусть забирают, — сказал Амальди, заметив на утесе группку зевак с биноклями. — Ты хозяину пляжа позвонил?— Сейчас подъедет. Зимой он работает тренером в бассейне. По телефону мне сказал, что не был тут с конца прошлого сезона.— А шезлонг?— Убийца взломал кабинку. Там замок на соплях держался.— Ему это место знакомо. Импровизаций он не любит. Работал, видимо, ночью. Попробуй выяснить, не заметил ли кто здесь припаркованную машину суток трое назад. Хотя надежды мало.— Я уже послал двоих ребят по окрестным виллам. Как только закончим, думаю заскочить на виллу Каскарино, она тут недалеко… Может, заодно и про пожар что-нибудь выведаю у старухи.Амальди не ответил.— А вот это ему зачем? — повысив голос, осведомился он. — Та же ленточка на шее. Те же карандашные отметки.— Тот же бархат, того же цвета, тот же мягкий карандаш.— Зачем это ему? — снова спросил Амальди. — Отрезает руки, ноги, заменяет их деревянными, от куклы. Шьет льняной ниткой, возможно, чучельных дел мастер. Выходит, руки и ноги ему нужны…— …чтоб сделать новую куклу, — закончил Фрезе.— Именно. И все же что-то не вписывается. То ли он сам не знает… Мне надо подумать. Но что-то не вписывается.Фрезе больше не прерывал его. Нельзя прерывать ход мысли сыщика. Порой ничего не значащие слова могут дать толчок.— На первый взгляд не хватает двух деталей. Уведомления и листочков. Верно говорю? — продолжал Амальди.Фрезе кивнул.— Надо выяснить, кто она. Возможно, убийство совершено у нее дома или в магазине, если у нее тоже магазин. Тогда и уведомление, и листья должны быть там.— А как будем опознавать?— По предыдущему уведомлению какие-нибудь сдвиги есть?— Ребята работают.— Может, кто заявил о пропаже. Надо сравнить имена со списком пропавших лиц за последнюю неделю. Едва ли их так уж много. Если повезет, мы… — Он осекся и посмотрел на Фрезе. — Я сказал «повезет»?— Хреновая у нас работа, Джакомо. Вот тебе лишнее подтверждение.Амальди отошел, не сказав больше ни слова. Ноги увязали в песке. Внезапно он обернулся к помощнику, и голос его сорвался на крик:— И ни одного следа не оставил?— Нет. Все подчистил. — Фрезе кивнул на грабли у подножия бетонной лестницы, поднимающейся к шоссе.Амальди побрел дальше. Все мысли его были об убийце. Надо как можно скорее опознать убитую и выяснить, что связывало ее с антикваршей. Чтобы опередить его, необходимо прежде всего понять, как он выбирает жертв. Главное — разгадать его замысел, прежде чем он успеет довести его до конца. Дойдя до грабель, которыми маньяк заметал следы, Амальди снова остановился и поглядел вверх. Убийца одолел около ста ступенек, с трупом на плечах, потом метров двадцать по песку, потом взломал кабинку, вытащил шезлонг и поставил мизансцену. Потом нашел грабли и принялся рыхлить песок. Изрядно устал, должно быть. К тому же работал ночью, в темноте, значит, имел при себе фонарик. Неужели и теперь никто ничего не видел?Амальди помахал своему водителю и велел отвезти себя в город. Ему надо подумать.В кабинете он прежде всего убрал все со стола, чтобы перед ним была чистая поверхность. Заметив пятнышко, оттер его платком. Джудитта… Еще одна мысль, не покидающая его. Пытаясь отрешиться, он изо всех сил надраивал столешницу. Потом уселся и мысленно расположил события в хронологическом порядке. Вначале «Бойня на рисовых полях». Достал папку с материалами того первого, случайного дела и положил ее на стол. Быстро пробежал глазами всю имеющуюся информацию. Двое мужчин и одна женщина. На одного из мужчин, старого вуайера, набросился со зверским ожесточением. Второго прикончил сразу, выстрелом в живот. Вероятно, убийца едва заметил его. Просто отшвырнул ногой в сторону, как камень, мешающий пройти. Потом женщина. Ей он проломил череп, после того как приставил на место изуродованную грудь. В тот раз он наделал неимоверное количество ошибок. Грубых ошибок. Его отпечатки повсюду, главным образом на трупе девицы. Отпечатки окровавленных рук. Но ни в одном архиве их нет. Это подтверждает не только версию об убийстве в состоянии аффекта, но и общественное положение убийцы. Такая изощренная жестокость свидетельствует о высоком уровне социальной защиты и культуры. Будь он нищ и необразован, его болезнь открылась бы намного раньше. У него попросту не было бы средств бороться с нею. А этот маньяк долгие годы подавлял ее, отсрочивал неизбежное. Возможно, нашел себе суррогат в виде охоты на животных. Ружье было заряжено крупнокалиберными патронами, предназначенными, чтобы не просто свалить, но искромсать жертву. Есть одна особенность и в отпечатках. По заключению экспертов, у этого человека изувечен мизинец на левой руке. Только один отпечаток это подтверждает, но подтверждает достаточно убедительно. Кровь служит отличными чернилами и редко лжет.Вторая ошибка: он оставил свое охотничье снаряжение неподалеку от места тройного убийства. Следовательно, был вне себя, не контролировал своих действий. Не иначе, посягнул на человека впервые, потерял «девственность» на рисовых полях. Оставленные вещи пока не позволяют добраться до него, но льняная нить — материал довольно редкий. Возможно, это след. Со стеклянных банок эксперты тоже сняли немало четких отпечатков, и они совпадают с оставленными на теле девушки. Там имеются отпечатки почти всех пальцев, как правой, так и левой руки. Всего девять. Не хватает левого мизинца. Вот еще одно доказательство его увечья. При тщательном осмотре места были обнаружены следы клея на одном из ближайших пней. Стало быть, рассуждал Амальди, он практикует два типа охоты. Бойню из ружья ради чистого наслаждения, которое испытывает, обмакивая пальцы в кровь. И более изысканное убийство, требующее целости и сохранности жертв. Второе, видимо, связано с его работой чучельника. Но поиски в этом направлении результатов не дали. Ни в округе «рисовых полей», ни здесь, в городе. Чучельников осталось мало, все древние старики с неопровержимыми алиби. Скорее всего, он дилетант. Дилетант с наклонностями садиста.Амальди закрыл папку и вернулся к хронологии событий. Следующим было убийство антикварши. Он достал другую папку и положил рядом с первой на отчищенный до блеска стол. Вивиана Юстич.— Нет! — вслух возразил он себе. — Нет… сперва Айяччио. Сперва он написал уведомление на груди Айяччио.Амальди нашел листок, на котором Айяччио переписал свое имя и фамилию точно так же, как это сделал убийца, и положил его между «Бойней на рисовых полях» и убийством антикварши. Потом, застыв неподвижно, стал размышлять. Почему Айяччио? Айяччио — явный диссонанс. Амальди припомнил подробности биографии умирающего агента: подкидыш, найден дворником в мусоре; дворника мучает совесть; сын дворника злится и ревнует; Айяччио попадает в приют; приют горит; Айяччио получает ожоги; Айяччио видит поджигателя… Достоверно?.. И потом встречает его на вилле Каскарино, куда переезжает приют. Достоверно? После приюта Айяччио поступает в семинарию. Потом идет служить в полицию. Все.Нет, не все. У Айяччио обнаруживают опухоль мозга, и он попадает в больницу. Не такая уж он популярная личность, не из тех, о ком пишут в газетах. Выходит, тот, кто написал ему на груди уведомление, либо регулярно посещает больницу и выбрал его наобум, либо знал раньше, знал, что с ним случилось и где он находится. А может быть, и то и другое вместе: регулярно посещает больницу и знал Айяччио раньше. Никаких наобум, убийца ничего не делает наобум. Даже «Бойня на рисовых полях» — пусть непреднамеренная, пусть в состоянии аффекта — не лишена своей логики, своего замысла. Ничего он не делает наобум… иными словами, знал Айяччио раньше и выбрал, поскольку Айяччио что-то для него значит… Тогда… Амальди долго сверлил взглядом лист, на котором агент Айяччио написал свое имя и фамилию.— Тогда, — продолжил он вслух, — Айяччио предшествует «Бойне на рисовых полях»! — И переложил листок на край стола, на первое место.Айяччио, «Бойня на рисовых полях», Вивиана Юстич и неизвестная на пляже. Но и в этом случае что-то не вписывается. Амальди вновь освободил стол, еще раз отполировал его и начал сначала. Теперь он рассматривал два убийства, связь которых не подлежит сомнению. Антикварши и неизвестной. Руки и ноги. Он делает человеческую куклу? Логично. Но если б только это, он мог бы выбрать жертв просто по эстетическому принципу. Красивые руки, красивые ноги. По крайней мере, на его взгляд. Это осложнило бы шансы полиции в раскрытии его замысла и определении следующей жертвы. Будем надеяться, что женщины связаны чем-то иным. Айяччио?.. Надо выяснить, не связаны ли обе жертвы с Айяччио.На чистом листе бумаги Амальди поставил первым пунктом: «Почему Аяйччио? Связь с жертвами?»Нет, все-таки чего-то не хватает для полноты картины. Амальди закрыл глаза и представил себе оба трупа. Руки, ноги, зазывные позы деревянных конечностей; антикварша раскрывает объятия, неизвестная приглашает к сексу. Театр. Представление. Первая убита алебардой, вторая, вероятно, отравлена. Первая мизансцена разработана лучше. Возможно, это объясняется тем, что режиссер работал в закрытом помещении, не подвергаясь риску. Рисковал он только с уведомлением, с ВИТРИОЛ алхимиков, о котором ему поведал надменный профессор Авильдсен. Во втором же случае убийца был вынужден торопиться. Пляж — открытое место, а в темноте он едва ли смог бы обойтись без фонарика. Или, может быть, по мере того, как он приближается к цели, театр начинает надоедать ему. Но какова его цель?Если он делает куклу, чего ему еще не хватает? Туловища и головы. Всего четыре детали. Руки у него есть, ноги тоже, остались туловище и голова. Четыре детали, четыре вылазки. Четыре вылазки, четыре уведомления. Первое оставлено на груди Айяччио, второе — на двери антикварши, третье, когда они опознают труп, скорее всего, найдут в помещении, где произошло убийство. Но успеют ли вовремя вычислить третью жертву? Амальди был почти уверен, что все намеченные жертвы женского пола. В преступлениях такого рода всегда есть сексуальный подтекст. Убийца зациклен на сексе и на власти.«Разве что ваш охотник удовлетворится… тремя свиньями», — сказал профессор Авильдсен, толкуя послание убийцы, заключенное в трех сухих листиках. Счет сходится. Первая свинья — Вивиана Юстич. Вторая — неизвестная на пляже. Третья — туловище и четвертая — голова, а может быть, наоборот. Таким образом, замысел вырисовывается несколько яснее. Тогда охотник должен быть очень образованным человеком. Кому известны обычаи далекого дикого племени? Ученому. Сколько человек, помимо профессора Авильдсена, могут обладать такой информацией и использовать ее для постановки своего спектакля?«Расспросить Авильдсена», — пометил себе Амальди вторым пунктом, хотя в душе все восставало против новой встречи с профессором.Вернемся к трупам. Кардинальных различий меж ними нет. Деревянные конечности. Выстроенная мизансцена. Символика: доступность, похоть, приглашение, эротика. Сексуальные стимулы выставлены на обозрение, «приставлены к месту». И перечеркнуты смертью. То есть уже не опасны?«Что еще?» — спросил он себя.Тут же вспомнил бархатную ленточку и отметины мягкого карандаша.Вот что не вписывается!Амальди почувствовал учащенное биение сердца. Он близок, это несомненно. Но к чему близок?И сам себе ответил: «К его видению».Карандашом он обозначил у первой жертвы место головы, а не ног и не туловища, хотя их ему тоже не хватало. У второй жертвы он также не пометил недостающее туловище. Знак поставлен только для головы, и этот он прикрыл бархатной ленточкой. Сексуальный, соблазнительный материал. Женский. Но почему только голова?«Близок к его ощущениям, — поправился Амальди. — К его… образу мысли».«Два замысла в одном», — черкнул он на листке.Убийца преследует два замысла в одном. Первый — сотворение человеческой куклы. Мотивация сексуальная, возможно, Эдипова. В прошлом насилие. Подавление. Высокая концепция Добра и Зла в их противостоянии. Жажда повелевать, раз и навсегда утвердить свою власть. Но второй замысел, до конца еще не оформленный в сознании убийцы, возможно присутствующий лишь на уровне подсознания, пожалуй, основная движущая сила его действий, связан с головой. Голова, отделенная от тела куклы. Голова, которой он хочет помешать думать? Слышать телесные послания? Его голова?— Поскольку мыслящая голова, — в третий раз повторил он вслух, почти скандируя, — мыслит о смерти.Несомненно, его послание имеет двойной смысл. Его голова мыслит о смерти. Но плохо то, что всякая голова мыслит о смерти. И надо положить конец этим мыслям. Надо убить смерть.— Элеонора Дерузико! — запыхавшись, выпалил с порога Фрезе. — Доктор Элеонора Дерузико. Врач городской больницы. Пять дней не появлялась на работе, и директор подал заявление о пропаже. Шестнадцать букв. Совпадают с буквами уведомления. Ты был прав. В точку попал.— Та же больница, где лежит Айяччио?— Да.— Значит, Айяччио — это след.
Глава 25Джакомо Амальди и Никола Фрезе укрылись за машиной от града камней и бутылок, которыми засыпали стражей порядка разъяренные граждане. Еще один жизненный виток. Народ устал от партизанской войны кварталов и отдельных улиц и, как по команде, высыпал на улицы. Никто не заявлял о демонстрации протеста, не было никаких организаторов и вдохновителей. Просто город почувствовал, что мусор вот-вот задушит его, и, как обезумевший конь, весь в мыле, взвился на дыбы.— Если не остановить их, они перебьют друг друга! — завопил Фрезе, перекрикивая гул.Амальди высунулся из-за машины и поглядел на толпу. Полицейские со щитами и баллонами слезоточивого газа безуспешно пытались разогнать демонстрантов.— Пошли, — сказал он.Фрезе последовал за ним, прикрывая голову от летящих камней.Они свернули в безлюдную улочку и направились к дому доктора Элеоноры Дерузико. Визит к Айяччио ничего не дал. Состояние больного резко ухудшилось. На него было страшно смотреть. Говорил он только о запахе ладана. Поняв, что ничего из него не выжмешь, Амальди и Фрезе с тяжелым сердцем ушли из больницы и нарвались на разъяренную толпу. Теперь они шли быстро, почти вплотную к стенам домов, и все время оборачивались. В самом конце улицы дорогу им преградил какой-то верзила. Лацкан его пиджака был оторван, галстук сбился набок; он шел пошатываясь, хотя и не был пьян. Казалось, внутри у него пружина, которая никак не может разжаться. В руке он держал пистолет. Амальди и Фрезе остановились, как вкопанные. Он их заметил и направил на них оружие, но без всякой агрессивности, словно перст указующий.— Ну что? — спросил верзила, будто продолжая начатый разговор. — Вы нашли хоть одного?Фрезе помотал головой; Амальди отмалчивался.— Неужели никого?Верзила подошел к ним вплотную; дуло пистолета почти уперлось Амальди в солнечное сплетение. У человека были красные безумные глаза; в уголках губ запеклась слюна.— Спрятал бы ты свою пушку, а? — посоветовал Фрезе.Амальди отметил, что в голосе помощника нет ни грана страха, а у него самого ноги стали ватные, когда верзила тупо взглянул на пистолет и поднес его к глазам.— Ни одного? — повторил он, опуская руку.— Ни одного, — эхом откликнулся Фрезе. — Нам всем надо передохнуть малость, а потом уж продолжим охоту. Договорились?Глаза незнакомца сверкнули. Он был выше Фрезе чуть ли не на две головы. Амальди не знал, что делать. Фрезе поднял руку и с трудом дотянулся до плеча верзилы. Тот вздрогнул, как будто его ударило током. Фрезе посильнее сжал его плечо. Верзила снова стал размахивать пистолетом в воздухе, не в силах выдавить ни слова. Глаза его наполнились слезами. Фрезе легко вырвал у него оружие, вслед за этим здоровяк мешком рухнул на тротуар, пополнив кучу мусора.— Домой пора, — сказал ему Фрезе. — Ты где живешь? Давай мы тебя проводим.Но верзила только поводил головой из стороны в сторону, а потом затих, неподвижным взором уставившись на отбросы.— Ну, ну, вставай, — приговаривал Фрезе, — иди домой. — Непонятно как, он умудрился поставить толстяка на ноги, шлепнул его по щеке. — Слышишь меня? Дома небось заждались.Человек затряс головой.— Вот и молодец. Адрес помнишь?Верзила кивнул.— Глянь, в каком ты виде. — Фрезе одернул на нем пиджак, поправил сбившийся галстук. — Что жена скажет? Не хотел бы я оказаться на твоем месте.На губах незнакомца появилась слабая улыбка.— Ступай, — повторил Фрезе и похлопал его по спине, как вьючного осла. И тот, как осел, послушно побрел к себе в хлев.Они провожали его взглядами, пока он не свернул за угол, и только тогда продолжили путь. Несколько минут протекло в молчании. Амальди стыдился своей паники; наверняка Фрезе ее заметил.— Спасибо, — наконец прервал молчание шеф.— Не я, так ты бы его образумил, — великодушно отозвался заместитель.— Нет, — качнул головой Амальди. — Я сам разума лишился.Он шагал с опущенной головой, переживая недавнюю сцену и все еще чувствуя дуло пистолета у солнечного сплетения. Страх и собственное бессилие будто придавили его к земле. Великий и бесценный ум выдал короткое замыкание. Такой неудержимой, безоглядной ненависти к самому себе он еще не испытывал. Когда надо было показать жетоны двоим охранникам у двери в квартиру убитой докторши, Амальди вдруг приложил руку к сердцу, будто извиняясь за то, что забыл дома удостоверение.— Мать моя! — охнул Фрезе, стоя на пороге.Уже от входной двери была видна огромная лужа крови на кухонном полу.Амальди отлепил руку от груди и стал самим собой — сыщиком, не упускающим из виду ни одной детали. С ходу включился в личное единоборство с убийцей и вновь обрел кошачью мягкость движений.— Они были знакомы. Она его впустила, как видно, доверяла полностью, — сказал он помощнику.Фрезе кивнул и молча указал пальцем на стену. Амальди, проследив за его взглядом, увидел надпись и проронил:— Уведомление.Они подошли поближе. Надпись гласила:«Чистое и непорочное благочестие пред богом и отцем есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира.[2]святой Джакомо»— Это что еще за хрень? — недоумевал Фрезе.Амальди покачал головой.— Странно, — произнес он после паузы, словно говоря с самим собой. — Как правило, маньяки раз от разу упрощают свои послания, делают их все более понятными. Им хочется, чтобы преследователи постигли все величие их ума. Они вовлекают тебя в свой замысел. Ты объективная сторона, в некотором роде гарантия их уверенности… Ты реальность, и к этой реальности они жаждут приобщиться…— Только две прописные, — заметил Фрезе. — Ч и Д. По-моему, они и написаны пожирнее, как будто он обвел их два раза. Но Ч стоит в начале фразы, она и должна быть прописной, а Джакомо — имя собственное. Приятно читать собственное имя, написанное кровью?— Это не мое имя. Это святой Иаков.— Ну да. А почему он его подчеркнул?— Давай думать. Ч и Д, только две буквы. Это не случайно. Иначе он бы написал «богом» и «отцем» с прописных… и «святой» тоже, поскольку он идет после точки. Ч и Д…— Инициалы будущей жертвы. Сукин сын понимает, что мы разгадали его ребус, и не желает подставляться.— Нет… не в этом дело. Тут что-то другое.— Что?— Не знаю… Будем думать… Листья. Давай искать сухие листья. Где он их спрятал? Представим, что он… заставляет нас искать клад. — Амальди натянул латексные перчатки и начал обследовать кухню.Фрезе отправился на поиски в гостиную.Минут десять сыщики вытаскивали посуду, заглядывали под шкафы, рылись в подушках, обшаривали ванную и другие уголки квартиры, но тут же ставили все на место.— Джакомо, — вдруг позвал Фрезе с дрожью в голосе.Амальди уловил эту дрожь, хотя и был далеко, в спальне. Он тут же вышел и увидел Фрезе с конвертом и письмом в одной руке и двумя засушенными листиками в другой. Амальди узнал письмо, еще не взяв его в руки.— Извини, я прочел, — сообщил Фрезе. — Вот почему он подчеркнул… твое имя.«Джудитта, сначала я хотел попросить тебя дать мне время…»— Там, внутри… — забормотал Амальди, — листья были там… в письме?Фрезе кивнул.Амальди упал в кресло, расстегнул ворот рубашки. Ему не хватало воздуха. Да, единоборство действительно стало личным. Как много лет назад. Как в тот первый раз.— Кто ж он, этот скот, Джакомо?Но может быть, теперь он еще успеет вмешаться. Амальди вскочил.— Ч — это Черутти, а Д — Джудитта. Надо ее предупредить, — сказал Амальди и кинулся к телефону.Он позвонил в справочную узнать домашний телефон Джудитты. Пока набирал номер, горло сдавило узлом. Синьора Черутти сказала, что у Джудитты нынче дежурство в больнице.— Синьора, прошу вас, когда она вернется, скажите, чтоб сидела дома и никому не открывала. Даже знакомым. — Не вдаваясь в объяснения, он повесил трубку.Потом снова позвонил в справочную, где ему дали несколько телефонов больницы. Но везде, как назло, было занято.— Посылай наряд, — бросил он Фрезе. — А сам сиди и дозванивайся. Скажи, чтоб задержали ее. Я иду туда.Больше не взглянув на помощника, он вылетел из квартиры и помчался в больницу.
Глава 26В полумраке палаты профессор Авильдсен посмотрел на часы. Ждать осталось недолго. Старуха лежала на постели, обратив неподвижные глаза к потолку. В вену введена игла капельницы, уже ставшая привычной, как старческий нарост, как бородавка. В торчащей из носа пластмассовой трубочке то и дело возникают два пузырька воздуха. Все как всегда, но профессор Авильдсен смотрел на мать и не узнавал. Глаза старухи закатились под лоб, были видны одни белки, как два неисписанных листа бумаги.— Мама, — пробормотал он детским голосом.Синьора Каскарино не отозвалась. Под одеялом вырисовывались разведенные ноги, как две горные цепи, обступившие плодородную долину, что дала ему жизнь. Где кукла? Где наказания? Куда девались ледяные глаза, которые всегда все знали, все видели, которые просвечивали ему все нутро, вычищая оттуда накопившуюся скверну?— Тебе бы присмотреть за мной… — продолжил он.Мехи аппарата искусственного дыхания раздувались и опадали в навечно заданном ритме.— Мама, в чем же мы ошиблись?Услышав свой детский голосок, он сам удивился, и в сердце его произошел какой-то надлом, как будто голос имеет свойство вышибать не только слезу, но и наглухо запертую дверь. В порыве нежности он протянул руку к инертной руке матери и стиснул ее. Кости пальцев под тонкой кожей похрустывали, точно игральные в бархатном мешочке. Теперь мать уже не сможет уклониться от его ласк.Профессор Авильдсен внутренне содрогнулся. Подобный оборот никогда не приходил ему в голову, а ведь это так логично. Что, если мать не полностью парализована, как считают все вокруг, подумал он, хватаясь за последнюю иллюзию, а только притворяется, позволяя окружающим делать с ней то, чего иначе никогда бы не допустила. Все прочие мысли улетучились из головы в тот миг, когда профессор Авильдсен вновь почувствовал себя ребенком и понял, что эта женщина принадлежит ему, что она доступна его ласкам, его любви. Точь-в-точь как это было когда-то с куклой.Пальцы мужчины скользнули вверх по старческой руке, добрались до плеча. Он отдернул руку и взглянул матери в глаза. Никакой реакции. Ритм аппарата не изменился. Она не устраняется. Она позволяет себя ласкать и даже не останавливает на нем своих ледяных, полных немого укора глаз. Тогда он протянул руку к ягодицам; они были твердокаменными под мягкой плотью его подушечек. Он поднял руку и посмотрел на нее: почти такая же, как в детстве, изящная, нежно-розовая, с неглубокими линиями, избороздившими ладонь. Мизинец только что ампутировали; швы натягивают кожу, не желающую зарубцовываться. Он просунул руку под одеяло. Ягодицы без покровов показались ему еще тверже, и он продвинул руку чуть выше, к податливой мякоти у входа в чрево, в плодородную долину, давшую ему жизнь. Снова взглянул в белые глаза матери. Слепая, как пес Гомер… Веки профессора сомкнулись.Он по-прежнему видел себя в детстве. Видел свою руку, листающую страницу художественного альбома. Он один в своей комнате, изолирован от всех, потому что мать первой заметила, разгадала его страшную, извращенную натуру. Он носит в себе эту гниль, это болезненное зловоние, постоянно готовое вырваться наружу и отравить все вокруг. Мать давно увидала на его челе это Каиново клеймо, этот перст Божий. Страницы книги скользили между пальцев, одна за другой, гладкие, блестящие, красочные, хотя он не различал красок. Потом появилась она, кукла, Ева, женщина, окропляющая Землю густыми молочными каплями, что обильно сочились из ее соска. А сосок доили розовые пальцы — его, сына, убийцы.Рука профессора, ласкавшая старческий низ живота, вдруг судорожно сжалась. Он задохнулся от рвотного позыва, открыл глаза и сквозь пелену слез увидел глаза матери, белые, безжизненные, чистые, как лист бумаги, на котором он готов написать последнюю похабщину. Сжатая в кулак рука под одеялом показалась алчущим зверем, раковой опухолью. Профессор оцепенел, не в силах ни отрешиться от собственной руки, ни вытащить ее из-под одеяла. Он в ужасе смотрел на ее контуры, словно в надежде добиться от этой неподвижности хоть какого-нибудь отклика. Наверное, он бы просидел так целую вечность, если бы в мозгу не появился новый образ. Ему вспомнилось, что женщина держала в одной руке яблоко, символ первородного греха, а в другой — стрелу, направленную в спину купидона.Он со злостью выдернул руку. Голова наполнилась гуденьем Голосов, которые поведали ему, что женщина — убийца, что она убила бы ребенка, если б могла, если б он не успел отпрянуть. Профессор зажал руками уши, чтобы оборвать этот внутренний гул, и разинул рот в беззвучном крике. Когда наконец ему удалось восстановить тишину, из глаз свободно хлынули слезы.Зрачки матери по-прежнему сверлили пустоту. Профессор Авильдсен поднес руку ко рту и выплюнул на обрубок мизинца пенный сгусток слюны. Потом провел изуродованной фалангой под левым глазом матери и оставил сгусток в уголке глаза, наподобие слезы.— Ты так и не научила меня молиться, мама.Старуха не откликнулась.Профессор Авильдсен снова взглянул на часы.— А теперь мне пора, — сухо сказал он и поднялся.Выходя из палаты, он не обернулся. За этой дверью он опять стал новым человеком. Человеком из толпы. Человеком, которому необходимо довести до завершения свой грандиозный замысел. Он дошел до машины, уселся на водительское сиденье, поправил зеркало заднего обзора и стал ждать. Прошло всего несколько минут, и она появилась. Он пропустил ее вперед и включил зажигание. Бросив последний взгляд в зеркало, заметил знакомую фигуру, торопливо, локтями пробивающую себе путь через толпу.— Святой Иаков, — с улыбкой проговорил профессор и тронул машину с места.Он медленно ехал по заваленной мусорными мешками улице и прибавил газ как раз вовремя, чтобы оказаться у перекрестка, на котором Джудитта должна была перейти улицу. Резко затормозив, он привлек к себе ее внимание. Девушка посмотрела, узнала его и улыбнулась.— Вас подвезти?Джудитта медлила с ответом.— Сегодня одной ходить по улицам небезопасно. Город обезумел.Сзади ему посигналили.— Скорей садитесь, а то меня разорвут на куски.Джудитта снова улыбнулась и кивнула. Профессор Авильдсен открыл дверцу, и девушка села рядом с ним, втянув в машину длинные стройные ноги. Он не удостоил их взглядом. Ноги у него уже есть. И руки. Теперь ему нужно туловище.— Куда ехать?— Мне — домой. Я живу…— Я знаю, где вы живете, — перебил он ее, не отводя глаз от дороги.Джудитта насторожилась. По спине пробежал неприятный холодок.— Я позволил себе спросить ваш адрес в больнице. По-моему, матушке становится легче, когда вы к ней заходите. Не могу объяснить, как я это понял, вероятно, чисто подсознательно… Не сочтите меня сумасшедшим… но мне так хочется скрасить ей последние минуты жизни… И я на всякий случай узнал ваш адрес. Надеюсь, вы меня простите.Джудитта устыдилась своего страха.— Как ваша мама?— Сегодня вдруг заплакала. — Он взглянул на нее. — Этого с ней никогда не случалось.— Сочувствую вам.— Напротив. Я этому очень рад. Думаю, что и она тоже.Они какое-то время помолчали, потом Джудитта заметила, что он едет вовсе не в сторону ее дома.— Вы меня извините, Джудитта, мне надо заехать в одно место буквально на минуту, а потом я отвезу вас домой, — сказал профессор Авильдсен, прочитав ее мысли. — Вы не против?— Нет… конечно, — смешалась она, но смутная тревога уже не покидала ее.Он поехал дальше, что-то напевая, и в конце концов свернул на темную, пустынную улицу в районе порта. Остановил машину, огляделся по сторонам. Затем достал из-под сиденья маленький прозрачный пакетик, в котором лежало что-то похожее на платок. Профессор Авильдсен вскрыл пакетик, и воздух в салоне мгновенно наполнился резким запахом.— Это минутное дело, Джудитта, — сказал он угрожающим тоном и быстро прижал к ее рту и носу влажную салфетку.Джудитта стала извиваться, размахивать руками, но спустя секунду движения сделались замедленными, и она безвольно обмякла на сиденье. Профессор Авильдсен поправил прядь волос, упавшую ей на глаза, одернул юбку, обнажившую бедра, пристегнул пассажирку ремнем безопасности и продолжил путь.
Глава 27Амальди сидел в своем кабинете и смотрел на город. Измученная забастовкой толпа все еще вопила и метала камни посреди улицы. Но сознание Амальди окунулось в омут давнего ужаса, который повторяется снова. В больницу он приехал слишком поздно. Домой Джудитта не добралась. Дежурная сестра сказала, что она несколько минут назад попрощалась и ушла. С тех пор никто о ней известий не имел.Значит, по дороге домой убийце удалось захватить ее. И времени, чтоб ее спасти, крайне мало. Если они опять опоздают, то через несколько дней найдут ее обезображенные останки.— Давай думать, — сказал он Фрезе.Потом одним яростным движением смахнул на пол все, что загромождало столешницу. Дикое отчаянное бешенство росло внутри, не давая сосредоточиться. Он выложил на стол папки дел и открыл их одну за другой.— Что-то мы упустили.Фрезе придвинулся к нему вместе с креслом.— Где он мог видеть Джудитту? — озвучил Амальди вопрос, который про себя уже повторял десятки раз. — В университете, в больнице. Да мало ли где он мог ее видеть. Но попробуем сузить круг. Университет и больница. Скорей всего, в больнице. Доктор Дерузико работала в больнице. Джудитта работала… работает… в той же больнице… Выясни у кого-нибудь, не обращалась ли в эту больницу антикварша. Была на осмотре либо лежала…Фрезе поднялся и на несколько минут вышел из кабинета. Перед глазами Амальди смыкались две картины. Девушка, превратившаяся в мешок двадцать лет назад. И вот теперь Джудитта. А он посередине, он пытается развести руками эти два образа, которые вот-вот сольются в один. Он завис в пустоте и не знает, как из нее выбраться.— Теперь или никогда! — воскликнул он, глядя на вошедшего Фрезе.— Выясняют, — проронил тот.— Так. Больница. Доктор Дерузико впустила его в дом, выходит, он знал ее. Что говорит сосед, который их встретил?— Да ничего. — Фрезе полистал одну из папок. — Вот. Мужчина, возможно с бородой, лица он не разглядел… Под мышкой большой пакет, в руках сумки с продуктами.— В большом пакете были деревянные ноги.— Не исключено.— А про куклу ничего?— Ничего.— Он ее отравил. Судмедэксперт говорит, что перед смертью она поела. Значит, они ужинали вместе. Были друзьями. Любовниками. В больнице ничего не удалось выяснить?— Полный мрак.— Я написал Джудитте письмо уже после того, как доктор Дерузико была убита. Значит, убийца забрал с собой ключи от квартиры, потом вернулся и оставил послание, так?Фрезе кивнул.— Письмо было смято. Должно быть, Джудитта прочла его, скомкала и бросила. — Амальди провел рукой по лицу. — Не напиши я этого письма, может, она была бы жива.— Не городи ерунды.— Не могу выбросить из головы, — мрачно отозвался Амальди.— Давай лучше ответим на другой вопрос. Этот гад тебя тоже знает. Письмо ты подписал двумя буквами. Либо он знал, что это ты, либо Джудитта ему сказала. Но так или иначе, уведомление подписано: «святой Джакомо», причем имя подчеркнуто. По-моему, тут двух мнений быть не может.— Да.— Что мы знаем о нем? Пожалуй, самое подробное описание дала нам сестра из палаты Айяччио. Красивый, высокий, на вид лет сорок, бородка и этот хренов мизинец. Тот самый тип из «Бойни на рисовых полях», это ясно. Ранее не судим, в архивах его отпечатков не обнаружено. Приводов тоже не имел. Господин Никто. Воспитанный, образованный. Подумай. Ты в последнее время встречал такого?Амальди покачал головой.— Не припомню. Ампутированный мизинец я бы не забыл… Но если он сунул руку в карман, так я его и не видел… Нет. Снова, начнем снова. Айяччио. Убийца написал у него на груди уведомление, но не убил. Почему Айяччио?— Потому что этот сучонок баб любит, а Айяччио — мужик. Потому что надо с чего-то начинать… потому что… Да откуда мне знать, почему?! — взорвался Фрезе и хрястнул кулаком по столу.Документы разлетелись, папки сдвинулись. Амальди методично и задумчиво привел их в порядок.— Нет, этого мало, — качнул он головой. — Он выбрал Айяччио не случайно. Иначе написал бы на стене — и все. А он пришел к нему в палату, прикинулся врачом, главным врачом… терзал беднягу дотошным описанием его болезни… Айяччио утверждает, что слово «уведомление» подсказал ему голос… Видимо, его голос, убийцы. Он выбрал Айяччио, потому что с ним связано начало его истории, его кошмара. Ты предупредил охранника у палаты, что дело опасное? Он вооружен?— Да, он парень бывалый. Мы его санитаром переодели.— Он вооружен?— Вооружен, Джакомо, конечно вооружен, успокойся.— В последнем уведомлении речь идет о сиротах. Как уж там?.. — Амальди взял со стола фотографию надписи. — Вот.«Чистое и непорочное благочестие пред богом и отцем есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира.святой Джакомо»Вдовы и сироты. Это уже конкретнее. Предыдущее послание чересчур туманно. «Чрево земное», куда надо спуститься — это, видимо, его чрево, где угнездилась болезнь. А может, лекарство… «Оккультный камень». Он же подставляется… что-то хочет нам подсказать. Слишком далеко зашел, неужто надоела анонимность? Чувствует себя непобедимым… Бросает вызов. «Призирать сирот и вдов»… Сирота — возможно, Айяччио… Садовник? Айяччио говорит, что узнал в садовнике с виллы Каскарино поджигателя сиротского приюта, так?— Да. Но можно ли полагаться на память Айяччио? Ты же видел его. Запах ладана слышит, заговаривается… и день ото дня все хуже.— Не придирайся к нему, Никола, — перебил его Амальди. — Больше у нас ничего нет. Надеюсь, хоть эта ниточка куда-нибудь выведет.— Тридцать пять лет прошло. Этот садовник — теперь уже глубокий старик. Откуда у него силы донести труп докторши до пляжа? Да и сестра сказала — лет сорок…— Я не говорю, что это он. Может, сын…— Сын садовника пишет послания по-латыни, цитирует святого Иакова, знает все про алхимиков и про обряды племени, которое находится хрен знает где?— Если садовник поджег приют, то не сам, а по заказу. Как думаешь, кто заказчик? Чем садовнику сироты помешали? И случайно ли его исчезновение с виллы Каскарино? По-твоему, его просто уволили, сказав «спасибо»? Нет. Либо убили, либо щедро оплатили его услуги.— И на эти деньги сын садовника поступил в университет? Ты к этому ведешь?— Наш убийца перетерпел много насилия. Что-то в жизни сделало его таким… Хотя нет. Не сделало. Он уже был таким, а насилие — реальное или вымышленное — стало толчком к развитию болезни… Вот почему он ищет «оккультный камень»… Надо установить фамилию этого садовника. — Амальди запустил руку в волосы. — Судя по типу личности, он скорее рос с матерью, чем с отцом. Знаки, которые он оставляет, свидетельствуют о неизжитом Эдиповом комплексе… Впрочем… впрочем, психология не всегда бьет в десятку. — Он несколько секунд помолчал. — Однако он упоминает сирот и вдов. Сирота — Айяччио… или он сам. А вдова…— Если разрабатывать версию пожара и садовника, то единственная вдова в нашем списке — синьора Каскарино.— Ты ездил к ней?— Да, говорил с сыном. Он мне даже не открыл, сказал, что из душа вылез. Но на пляже ночью он ничего такого не видел… А мать… Мать моя! Старуха ведь тоже в этой проклятой больнице! Полный паралич, говорить не может. По крайней мере, так мне сказал синьор Каскарино, ее сын… — Фрезе снял трубку телефона и набрал номер.Пока он отдавал распоряжение подчиненным съездить в больницу и удостовериться, действительно ли там лежит синьора Каскарино, Амальди изо всех сил старался не допустить совмещения образов Джудитты и девушки, которую он любил двадцать лет назад и которую бросили в переулке, как мешок с мусором. Он вскочил со стула и подошел к окну. Захотелось спуститься на улицу и обежать весь город с криком «Джудитта!» в безумной надежде, что она его услышит. Нет, надо держать себя в руках, надо сосредоточиться на той информации, которой он располагает. Если и есть шанс ее спасти, то он здесь, в бумагах, разложенных на столе, и в его умении расшифровать их. Он повернулся и опять сел за стол. Коллега из округа «Бойни на рисовых полях» дал ему имена всех подозреваемых, проходящих по делу, и список покупателей лавок, где продается льняная нить. Поиск в городе оказался безрезультатным. Теперь созданная в свете новых событий группа обрабатывала полученные списки.— Где они сидят? — спросил он у Фрезе.— В архиве.— Пошли. Я с ума сойду, сидя здесь.Они вышли из кабинета и двинулись по коридору — Амальди широкой, размашистой походкой, Фрезе мелкими, нервными шажками, едва поспевая за начальником.— Где? — повторил Амальди, ступив за порог комнаты с надписью «Архив».Фрезе усмехнулся. Амальди не дает себе труда заглядывать в архив, все нужное доставляют ему в кабинет, или он по телефону приказывает главному архивариусу провести необходимые изыскания.— В курилке, должно быть, — сказал Фрезе и повел туда шефа.— В курилке?— Так ребята называют читальный зал, где есть столы и стулья. Простым агентам ведь не дадут документы на вынос, как старшему инспектору. Вот они и сидят, читают в курилке. Там есть кофейный автомат и курить можно.Амальди и правда ничего не знал про порядки в архиве. Следуя за Фрезе, он обнаружил неимоверное количество смежных комнат, с пола до потолка уставленных стеллажами, которые ломятся от более или менее толстых папок. Даже все окна загорожены стеллажами. В одной из комнат Фрезе остановился и широким жестом обвел дела.— Здесь мы проводим поиски пропавших документов по сиротскому приюту. Все, что нам попалось, было сосредоточено в этом отсеке. Будь они разбросаны по всему архиву, нам бы жизни не хватило.Амальди оглядел стопки папок, разложенные прямо на полу.— Действуем методом исключения, — продолжал Фрезе тоном экскурсовода. — Все недостающие документы обнаружились тут. Думаю, это свидетельствует о том, что злоумышленник хотел, чтобы их рано или поздно отыскали.— А что, разве у нас нет компьютера? — спросил ошарашенный Амальди.— Недавние дела есть в компьютере, но по каждому делу все равно бумаги накапливаются, и их подшивают обычным способом. Ну, вроде копии. Постепенно мы вводим в компьютер и дела прошлых лет, но до полной компьютеризации еще далеко. Даже если все граждане вдруг отрастят крылышки и станут святыми, на то, чтобы представить в электронном виде все наши прошлые грехи, уйдет не меньше ста лет… А мне тут нравится. — (По его тону Амальди понял, что он не шутит.) — Ведь это не просто место хранения документов. Сам архив и есть документ. Все они тут, голубчики, — и жертвы, и палачи, и добрые, и злые, и полицейские, и воры. — Со смешком он двинулся дальше.Амальди дошел за ним до убогой комнатушки без окон. Она была освещена одной свисающей с потолка лампочкой, правда очень яркой. За длинным столом сидели четверо молодых полицейских. Амальди никого из них в лицо не знал, но все четверо при виде его вскочили и вытянулись по стойке «смирно». Он сделал им знак продолжать работу, поздоровался с главным архивариусом Пескьерой и с его племянником — толстяком, донимавшим Джудитту.— Помнишь его? — спросил Фрезе. — Массимо, сокращенно Макс, по кличке Липучка.— Да, конечно. — Амальди натянуто улыбнулся парню и оттащил в сторону Фрезе. — Он что, до сих пор здесь?— Смышленый парень оказался, — ответил помощник. — Он здесь в своей стихии. Чутье — дай бог каждому. Он и нашел нам недостающие документы.— Так ведь это дело об убийстве первой степени.— Знаешь, Джакомо, все оперативники в архиве либо спят, либо мечтают о сиськах и задницах. Им действия подавай. А он нацепит очки на нос и читает, читает — ни единой запятой не пропустит. Призвание, видно, у него такое — в бумажках копаться. Тут, доложу тебе, особый талант нужен. В жизни он урод вонючий, а здесь царь и бог. Пока те четверо вместе проверят десять дел, он один пятьдесят обработает. А людей мы больше выделить не можем. Весь состав улицы патрулирует. Так что этот жиртрест нам очень кстати.Амальди развел руками и посмотрел на заваленный бумагами стол. Список персонала больницы, список больных, список покупателей льняных ниток и других материалов для чучельного ремесла в городе и такой же список, поступивший из округа, где все началось с «Бойни на рисовых полях», да плюс список разных лиц, так или иначе попавших под подозрение. Что и говорить, работы не на один час.А часов-то у них и нет, с внутренней дрожью подумал Амальди.— Нашли что-нибудь? — спросил он.Четверо парней покачали головами. Глаза у них были сонные, опухшие. Главный архивариус взглянул на племянника и кивком разрешил ему говорить.— Я… тут вот… — покраснев, залепетал Массимо, — да… это… вроде бы…— Липучка, твою мать, если нашел, давай докладывай по всей форме, — напустился на него Фрезе.Толстяк из красного стал лиловым и прикусил нижнюю губу своими крысиными зубами, потом сглотнул слюну и перевел дух. Амальди заметил, что за спиной он прячет жирную обертку, видно с бутербродом.— У меня список… магазинов… и фабрика, где производят льняную нить… их почему-то не включили… в расследование.— Что?! — рявкнул Фрезе. — То есть как — не включили?— Пусть договорит, — оборвал его Амальди. — Ну и что?— А еще я, по вашему совету, господин инспектор, пополнил список фирмами, которые в настоящее время не функционируют, — уже более складно продолжал толстяк. — Я имею в виду те, которые свернули свою деятельность.— Короче, Липучка.— Ну так вот, я просмотрел данные за последние пять лет и нашел шесть магазинов и фабрику, которых теперь уже нет. Мне удалось добыть их отчетность, и всплыли два имени… два человека, которые приобрели оптовые партии льняной веревки. Первая партия была приобретена три года назад. Вторая в прошлом году, перед самой ликвидацией.— Имена! Чьи имена? Сотрудников больницы? — задыхаясь, спросил Амальди.— Нет. Совпадений с вашим списком я не обнаружил.— Да говори по существу, не то придушу на месте! — заорал Фрезе.— Да… Однако имена очень странные. Один — Алаке. Второй — Абеокут. Они не просто странные, но и подозрительные, потому что… — Массимо запнулся и глянул на четверых полицейских в форме.— Давай, не робей, — подбодрил его Фрезе. — Что в них такого подозрительного?— Ну, алаке — это вождь племени абеокутов… Я слышал эти имена на лекции по антропологии и запомнил. — Парень еще раз покосился на четверку агентов и, как будто извиняясь, добавил: — Чистая случайность.— Ничего не пойму, — опять вмешался Фрезе. — Кому он нужен, твой вождь? Что ты хочешь нам доказать? Что среди вождей тоже бывают чучельники?— Продолжай, парень. — Амальди подошел и положил ему руку на плечо.— Это фальшивые имена, по крайней мере, я думаю, что они фальшивые. Попадись мне одно из них, я бы, может, и внимания не обратил, но оба сразу — это… как бы сказать…— Липа, — подсказал Амальди.— Вот именно. Я проверил адрес, по которому доставили товар. Не только нитки, много всего. Дубильные вещества, стерильную паклю, разные консерванты и так далее. И оба адреса совпали… то есть один. Один и тот же адрес для обоих имен. — Он взял со стола листок с адресом.— Зацепили! Мы его зацепили! — воскликнул Фрезе. — Как бы его ни звали, это он!— Посмотрите адрес, — сказал Массимо, протягивая Фрезе листок.— Вилла Каскарино!— Только номер дома другой, — продолжал толстяк, не обращая внимания на разочарованное лицо Фрезе. — Я посмотрел в справочнике. Это номер дома сторожа виллы Каскарино.— Садовника, — прошептал Амальди.— Или его сына! — вновь возбудился Фрезе. — Если у него нет мизинца, ему крышка.— Едем, быстро! — И Амальди бросился вон из комнаты.Фрезе проворно обогнал его, а то еще заплутает в архивном лабиринте.— Две патрульные группы, подбери парней покрепче, — на бегу распорядился Амальди. Сердце его отчаянно билось, наполняясь надеждой. — Остальных на радиосвязь.— И хрен с ней, с забастовкой! — подхватил Фрезе.— Постойте! — закричал им вслед Массимо. — Подождите!Амальди придержал двери лифта.— Вы сказали, что у преступника нет мизинца?— Да. И что? — нетерпеливо спросил Фрезе.— Профессор Авильдсен. У него нет мизинца.Амальди и Фрезе переглянулись, не видя связи.— Алаке, абеокуты… я от него слышал эти названия, на его лекции.— Ты хорошо потрудился, Липучка, а теперь не мешай. Человек, которого мы ищем…— Так ведь он и есть сын синьоры Каскарино!
Глава 28Через час после похищения Джудитта очнулась. Ее сильно мутило, и голова была будто налита свинцом. Девушка попыталась встать, но что-то ее удерживало. Она с трудом пошевелила затекшими пальцами и поняла, что ее руки к чему-то прикручены. Тогда она приподняла голову, несмотря на боль, и увидела, что лежит на какой-то доске, причем ноги тоже закреплены намертво. От ужаса она хотела завопить, но рвотный позыв сковал мышцы живота, и противная кислая жидкость едва не задушила ее.— Ты испачкала блузку, Джудитта, — сказал профессор Авильдсен и вытер ей рот влажной салфеткой. — Не дергайся, это бесполезно. Если будешь кричать, мне придется заткнуть ворохом тряпок твой хорошенький ротик, и ты задохнешься. Ты ведь не хочешь этого, правда?Джудитта онемела от страха.— Что же ты не отвечаешь преподавателю, Джудитта? Это невежливо. Не можешь говорить, хотя бы объяснись жестами. Ты не хочешь, чтобы я заткнул тебе рот, не хочешь захлебнуться рвотной массой?Джудитта закрыла глаза и помотала головой.— Да, это неприятная смерть. Ты тоже так думаешь?Джудитта кивнула и заплакала.Профессор Авильдсен смочил обрубок мизинца ее слезой, поднес его ко рту и пососал.— Обожаю соленое. Но злоупотреблять нельзя. Ты знаешь, что от соли повышается давление? — Он весело засмеялся.— Ради бога…— Ты не ответила на мой вопрос. Ты знаешь, что от соли повышается давление?Джудитта кивнула.— Ты способная ученица. Надо провести с тобой дополнительное занятие. Да, ты заслужила это. Что бы ты хотела узнать перед смертью?У Джудитты вырвался жалобный стон. Профессор Авильдсен нежно погладил ее по щеке.— Но сначала я должен сделать кое-какие дела. — С этими словами он удалился.Спокойные, размеренные шаги отдавались в просторном, пропитанном жуткой вонью помещении. Он подошел к зеркалу, протер его от пыли. Его отражение сияло торжествующей улыбкой, как бы говорившей, что путь свободен и никаких препятствий больше не предвидится. Превращение началось. Он взял ножницы и начал состригать бородку. Закончив, подошел к раковине, умылся, намазал лицо пеной для бритья. Тщательно побрился, помассировал чистую, мягкую кожу щек. Совсем детское лицо, с удовлетворением отметил он. Яркие пухлые губы, зеленые глаза, как два живых скарабея, тонкий орлиный нос.— Тебя можно принять за девушку, — сказал он своему отражению.И снова направился к Джудитте. Улыбаясь ей, просунул ножницы под ткань блузки и начал резать. Почувствовал жесткость лифчика и усилил нажим. Когда ткань поддалась, замычал от удовольствия.— Тебе придется чуть-чуть потерпеть холод, Джудитта, — шепнул он ей на ухо, прежде чем положить ножницы.Он отбросил отрезанный лоскут, обнажив половину ее туловища. Джудитта тихо плакала. У нее была белая, будто присыпанная тальком кожа. Большая мягкая грудь с нежно-розовым соском, освободившись от лифчика, раскрылась, как мясистый цветок. Профессор Авильдсен немного полюбовался ею. Потом ущипнул кожу большим и указательным пальцами и потянул кверху.— У тебя удивительно эластичная кожа, — похвалил он.И опять отошел. Джудитта услышала, как он открывает дверцу шкафа. Когда вернулся, девушка сквозь туман слез разглядела у него в руках что-то похожее на труп.— Ты первая, кому я показываю мою невесту, — сказал профессор Авильдсен. — Она тебе нравится?Джудитта свернула голову набок. Вначале увидела деревянную голову в белом парике. Глаза куклы то открывались, то закрывались. Голова крепилась к туловищу, тоже деревянному, большим металлическим штифтом. Две большие бархатные груди цвета сырого мяса уныло свисали вниз. Профессор провел рукой этой куклы в человеческий рост по лицу Джудитты. От этого жесткого и вместе с тем нежного прикосновения у девушки перехватило горло. Она поняла, что это за рука.— Ради бога… — из последних сил прошептала она.— Ты должна гордиться, Джудитта. — Профессор Авильдсен поднес палец к губам, делая ей знак молчать. — Другим я не оказал подобной чести. Это большой раритет. Кукла восемнадцатого века. Мы и впрямь не изобрели ничего нового. Быть может, это не тема для беседы с молодой девушкой, но должен тебе сказать, что эта кукла предназначалась для… как бы попристойней выразиться?.. Словом, эта кукла могла заменить жену. Ты меня понимаешь?Джудитта молчала, скованная страхом.— Она подбита бархатом… внутри… подбита бархатом. Но знаешь, что самое забавное? Знаешь?— Умоляю вас…— Джудитта, я задал тебе вопрос, — продолжал он мелодичным голосом, в котором слышались металлические нотки. — Знаешь, что самое забавное?Девушка помотала головой.— А хочешь знать?Она кивнула.— Хорошо. Так и быть, я тебе скажу. Самое забавное то, что куклу мне продала та же самая дама, которая потом подарила мне вот эти руки. — И он пошевелил чучельными руками антикварши.Джудитта отвернулась в другую сторону, туда, где ее нагота была еще прикрыта взрезанной блузкой.— Она ее называла «моя девочка». Все время твердила, что «ее девочка» такая же «мягкая и теплая», как она сама. Эта грязная женщина и меня думала утащить в грязь вместе со своей девочкой. Но ничего у нее не вышло. Я ее спас. Как спас доктора Дерузико из городской больницы. Ты знала ее?Джудитта сжала кулаки.— Она подарила мне свои сильные ноги. Видишь, я их уже прикрепил.Он заставил куклу походить. Джудитта заметила, что на ногах у нее красные балетные туфли.— А теперь я спасу и тебя, Джудитта, и ты в благодарность подаришь мне кое-что свое. Вот, прочти, что написано у этой милой дамы над пупком.Профессор Авильдсен поднес прямо к ее глазам живот деревянной куклы.Джудитта прочла свое имя, написанное карандашом, и дико взвыла. Человек положил куклу на пол и, размахнувшись, нанес удар в зубы своей жертве.— Твое лицо мне ни к чему, Джудитта, — продолжал он тем же спокойным голосом. — Следовательно, ты рискуешь испытать сильную боль, прежде чем я тебя спасу. Это зависит только от тебя. Ты меня поняла?Джудитта кивнула, ощущая во рту терпкий привкус крови.— Вот и хорошо. Я знал, что на тебя можно положиться.Человек поднял с пола куклу и положил ее рядом с Джудиттой. Деревянная голова теперь покоилась на вытянутой руке студентки.— Как приятно смотреть на вас вместе, — мечтательно произнес профессор Авильдсен. — Скоро вы станете еще ближе друг другу. Будете… вместе.Улыбнувшись, он провел рукой по ее лбу, вытер платком разбитую губу и начал неторопливо стягивать с нее вторую половину блузки.Как только Авильдсен обнажил грудную клетку, лицо его вдруг исказилось гримасой ужаса, и он поспешно прикрыл туловище остатками кофточки. Потом зажмурил глаза и тяжело, прерывисто задышал. Джудитта видела, что его бьет дрожь и на лбу выступил пот.Но приступ вскоре прошел. Профессор открыл глаза и опять отбросил ткань. Джудитта чувствовала, что у него трясутся руки. Он раздел ее донага, долго со страхом смотрел на тело своей жертвы, потом отошел к заляпанному кровью рабочему столу и вернулся с лупой. В гробовом молчании он стал изучать небольшой участок на коже девушки, при этом качал головой и бормотал непонятные слова. Потом ткнул пальцем в точку, которую рассматривал. Джудитта поморщилась от боли и поняла, что внимание профессора Авильдсена приковано к ее ранке — она несколько дней назад поранилась о железную тумбочку в подвале, когда в страхе убегала от смотрителя мусоросжигательной печи.— Я так не могу! — воскликнул профессор Авильдсен и затряс головой. — Не могу, она попорчена! — Он посмотрел на Джудитту. — Ты попорчена! — с бешеной злобой закричал он прямо ей в лицо. — Придется ждать, когда рана затянется. Ты все погубила, — заключил он скорбным тоном.Он отошел подальше. Джудитта услышала глухой стук, как будто он рухнул на пол. Очень долго ничего не было слышно. Наконец, когда дневной свет совсем перестал сочиться сквозь матовое окошко, она отважилась его окликнуть:— Профессор… Профессор… послушайте…И вдруг услышала из дальнего угла темницы отчаянные, сдавленные всхлипы.Он плакал, как ребенок.
Глава 29Все ее звали Кларой. Фамилии не знал никто. Самые маленькие жители в краткий срок чистоты и невинности, отпущенный им старым городом, слыша разговоры взрослых, искренне думали, что ее фамилия «Лапутана».Толпа демонстрантов позволила себе передышку. Народ, запрудивший улицы с требованием выдать им головы мусорщиков и отцов города, возвращался к своим повседневным занятиям. Яркие желтые, голубые, розовые мешки с мусором и разноцветные отбросы, раскиданные по мостовым и тротуарам, постепенно утрачивали натуральные краски, покрываясь пылью, грязью, водой мутного дождя, осадком от выхлопных газов, становясь такими же серыми, как пасмурный день, как свинцовое небо. Казалось, безжизненный дневной свет появляется вместе с зарей лишь в силу привычки, без всякой цели и, следуя той же привычке, пропадает на закате.После обеда Клара — что случалось с нею крайне редко — не стала поднимать жалюзи лавочки и выставлять напоказ свое обширное, гостеприимное ложе. Не стала надевать чулки с подвязками и цветастый атласный халат, зазывно распахивающийся на груди и ниже пояса. Она оделась не столь вызывающе: непрозрачные чулки дымчато-серого цвета, туфли на низком каблуке, черный приталенный жакет с фальшивыми перламутровыми пуговицами, юбка с небольшим разрезом сзади, а сверху пальто, едва прикрывающее колени, тоже черное с бархатным воротничком. В руки взяла черную сумочку с жесткой ручкой и позолоченной застежкой в виде бантика. Направляясь к границе старого города по заваленным отбросами улочкам, она чувствовала себя так же неловко, как если бы добропорядочную домохозяйку вдруг посадили на ее кровать. Встречные приветствовали Клару с легкой оторопью: во-первых, не сразу узнавали, во-вторых, терялись от ее непривычного вида. Никто не спрашивал, куда она идет. Если женщина в трауре, все и так ясно, кому надо выслушивать скорбные подробности?Выйдя из старого города, Клара замешалась в толпу, во всем похожая на женщин, отправившихся за покупками или по другим делам. Многие мужчины оборачивались ей вслед, невзирая на возраст и на то, что красавицей ее уж никак не назовешь. К этому она привыкла с детства. Похотливые взгляды мужчин стали частью ее бытия, как воскресные колокола или гудки пароходов, покидающих гавань.Родилась Клара в деревне и выросла в доме, где жили четыре крестьянские семьи. Она сбежала оттуда в день, когда ей стукнуло шестнадцать, и осела в грязном приморском городе, который тут же заграбастал ее и пристроил к ремеслу, не предоставив возможности выбора. Этому ремеслу она обучилась быстро и обрела в нем ту душевную гармонию, которой ей так не хватало на свежем воздухе, среди простых, но высоконравственных людей. Она почти сразу поняла, что клиенты выбирают проститутку не по внешним данным, а по тем обещаниям, какие дает доступная женщина одним только своим видом. Клара эти обещания всегда сдерживала. Она была в своем роде актрисой, а ее клиенты — драматургами, приходящими убедиться, насколько верно переданы дух и буква их пьесы. От Клары исходили тепло и нежность, и мужчины умели это ценить. Она стала музой слабосильных, неудовлетворенных, стеснительных, слезливых мужчин, которым нужны внимание и участие. Садисты ей никогда не попадались. Счастливой Клара себя не считала, но жизнью была вполне довольна. Она ничего не ждала от будущего именно потому, что в прошлом обошлась без великих потрясений.Но однажды вечером к ней заглянул Айяччио.У него был, если можно так выразиться, дефект внутреннего зрения. Он не видел того, что для нескольких поколений мужчин было фактом и данностью. Он не понял, что мужчины-насильники ходят к кому угодно, только не к Кларе, что в ней нет ни той порочности, которую возбуждает грубое насилие, ни той чистоты, которую можно осквернить. В тот вечер четыре года назад Айяччио забрел к Кларе случайно и случайно же, повинуясь какому-то непонятному порыву, изнасиловал ее. Быть может, именно благодаря своему дефекту Айяччио сумел, как никто другой, соприкоснуться с истинной ее натурой. Сам-то он этого не почувствовал, а Клара почувствовала как нельзя лучше и с тех пор каждый день боялась и надеялась, что он опять придет насиловать ее.Потому-то она пешком через весь город добралась до больницы, где, как ей сообщили в той странной записке, умирает от рака Айяччио. Она сочла, что траурный наряд более всего подходит для визита к умирающему, для того чтобы отпраздновать смерть насилия. В глубине души Клара подозревала, что записку написал ей сам Айяччио.— Родственница? — спросила ее дежурная сестра в онкологии.— Да, — без колебаний ответила Клара.— Уже поздно.— Ну пожалуйста!— Четыреста двадцать третья палата, — сообщила сестра, все еще колеблясь. — Только еще пустит ли вас тот поли… тот санитар, что сидит у его двери.— Послушайте, — сказала Клара, коснувшись ее руки, — а нельзя так сделать, чтоб нас не беспокоили, ну, скажем, часок?Сестра сразу сообразила, какое «родство» связывает посетительницу с больным, и снисходительно улыбнулась.— Подождите здесь, — сказала она.Потом пошепталась о чем-то с могучим человеком, караулившим у двери палаты. Тот вначале замотал головой, но потом смилостивился и знаком велел ей подойти.— Виноват, — слегка смутившись, пробасил он, — но я должен… вас обыскать.Клара улыбнулась, протянула ему сумочку и раскинула руки. Переодетый полицейский не слишком грубо ощупал ее, потом кивнул и отошел от двери на несколько шагов.— Я закрою вас, — заговорщически шепнула сестра. — А после нажмете кнопку вызова.Клара закрыла глаза в знак согласия. Войдя в палату, услышала за дверью звон связки ключей и, не обернувшись, затворила дверь. Когда ключ повернулся в замке, сердце ее забилось быстрее. Она в ловушке, наедине со своим мучителем, под холодным, неумолимым неоновым светом, льющимся с потолка.— Тебя и не узнать, — раздался с кровати едва слышный голос Айяччио.Он попробовал сесть, но руки не слушались. Пальцы невольно сжались в кулаки под простыней.Клара ничего не сказала. Она подошла к больному и наклонилась над ним. Потом сняла пальто, бросила его на стул. Туда же швырнула сумочку, и она свалилась на пол.— Чего ты вдруг пришла? Кто тебе сообщил? Фрезе?— Нет.— Жалеешь меня?— Нет.— А что же тогда?— Захотелось посмотреть, как ты помираешь, — беззлобно сказала Клара.— А-а, — протянул Айяччио тоненьким голоском и чуть сморщил в улыбке пергаментное лицо.— Не ожидал? — спросила одетая в траур проститутка.— Нет. — Айяччио закашлялся.— Правда?— Да.— Хоть каешься… теперь?— Нет. — Потемневшее в преддверии смерти лицо Айяччио как будто немножко просветлело, но это могли бы заметить только любящие его. — За себя — нет, не каюсь. Разве что за тебя. Я наконец-то понял, какая ты. А мне теперь что толку каяться. — Взгляд его унесся далеко. — Я уж не тот… больше не смогу…— Что верно, то верно. Не сможешь, — сказала она, безуспешно пытаясь найти мстительную интонацию.Глаза Айяччио совсем затуманились.Клара откинула одеяло, потом села на краешек кровати и начала расстегивать ему пижамную куртку. Расстегнув, грубо перевернула его сначала на один бок, потом на другой и сдернула рукава. Какое-то время рассматривала большой, во всю спину, темно-красный ожог, даже обвела его контуры ногтями, не царапая, но и не лаская. Снова перевернула на спину, расстегнула две пуговицы пижамных штанов, заметив на них желтое пятно, и ловко стащила, обнажив исхудавшие ноги. Штаны, пролетев по воздуху, опустились на черное пальто с бархатным воротничком. Глаза Клары опять заскользили по голому, старому и больному телу мужчины. Совсем беспомощный. Теперь уж ему при всем желании не изнасиловать ее. Ноги вон какие тощие; колени на их фоне кажутся раздутыми, огромными. Сморщенная кожа еле-еле удерживает кости скелета. Клара нагнулась и положила голову ему на живот, послушала идущее оттуда бурчанье. Скосила глаза на рыжий клок своих волос, разметавшийся по вонючему и сморщенному члену, наклонилась и поцеловала его естество. Айяччио не смотрел на нее; выражение его глаз трудно было расшифровать, они как будто вобрали в себя все прошлое, настоящее и будущее.— А может, сумеешь? — спросила она, поднявшись, и быстро стащила чулки вместе с трусами, задрала юбку над пухлыми подушками ягодиц.Айяччио не отозвался и не перевел на нее глаз.— Знаешь, — продолжала она, забираясь на него верхом и начиная елозить по тощему телу, — зашел ко мне как-то один профессор из университета. «Хочу, — говорит, — интервью у тебя взять про твою личную жизнь». На вид вполне приличный господин, денег предложил, ну, я и согласилась. Сам из себя красавец, культурный, с бородкой. Но странный какой-то, таким доверяться нельзя. Чем-то на меня похож… Да нет, глупости… Так вот, этот профессор… — Клара поглядела себе между ног. — Так-таки и не сможешь?.. Ну ничего, ты слушай… Профессор этот мне сказал, что я, дескать, в проститутки пошла, потому что захотела сама управлять сексом… Я-то думала, что просто на жизнь зарабатываю, так ему и сказала, а он свое: нет, мол, тебе власть нужна, а не деньги. И чтобы мне доказать, привел один пример. Это, говорит, просто для примера, выдумка такая. Вроде как меня какой-то человек держит в заложницах. Так и сказал — «в заложницах». И так горько это сказал, с такой злобой, словно его самого кто в заложниках держит… Тут я и подумала, что мы с ним похожи. Я все спорила, и тогда он принялся рассказывать про того человека, как выглядит, как ходит — все в подробностях описал. И представляешь — в точности твой портрет нарисовал, ну в точности. Я было подумала, что он тебя знает… хотя откуда?.. Но он потом сказал, что человек тот — священник, в церкви служит.Аяйччио слегка пошевелился.— Ага, проняло малость? — с удовлетворением заметила Клара. — Ну вот… Больше я того профессора не видала, но часто вспоминаю… Нет, не про него, а про то, что он говорил. Про власть. Может, оно и неплохо управлять, а? Не сексом, конечно, а жизнью или человеком… Ты никогда про это не думал?Айяччио посмотрел на нее. Она улыбнулась и расстегнула черный жакет, выпустив на волю большие, выпирающие из лифчика груди. Больной хотел протянуть к ним руку, но ее свело судорогой. Пальцы скрючились. Клара взяла руку, помассировала и приложила к груди. Грудь плавно колыхалась от ее движений — взад, вперед. Она выпустила его руку, и та застыла на груди, уцепившись за край лифчика.— Видишь, как мы с тобой ролями поменялись? — заключила Клара. — Теперь ты не можешь мне противиться.— Да…— Нет, не можешь, — вздохнула она и опять посмотрела себе между ног, таких сильных, полных жизни, по контрасту с его костлявыми, полумертвыми.Она чуть приподнялась и увидела свои красные дряблые губы; они напоминали петушиную бородку, прикрытую поредевшими волосами. Потом взяла в руку его вялый пенис и, обхватив пальцами головку, с трудом, но все же ввела в промежность. Продолжая елозить по нему, почувствовала слабый теплый отклик, дошедший бог весть из каких глубин.А сама тем временем вспоминала день, когда сбежала из дома, день ее рожденья, день похорон ее отца. Вспомнила комнату, погруженную в полумрак, плотно закрытые ставни; день был сырой, ненастный. Отец лежал на кровати. Справа на тумбочке догорала свеча. Больше в комнате никого не было, только они с отцом. Клара сидела на плетеном стуле, который жалобно поскрипывал при каждом ее движении. Соломенное сиденье больно кололо зад. Еще не старый, сильный человек лежал на кровати, скрестив руки на голой груди. Грудь широкая, волосатая. На нем были только шерстяные кальсоны, из которых торчали грязные ноги с черными ногтями. На полу у кровати валялся неаккуратно завернутый, перевязанный бечевкой пакет. Она знала, что в том пакете. Длинное, широкое платье: по кремовому полю разбросаны васильки и незабудки. Это платье она видела на ярмарке. Доживи отец до дня рожденья, велел бы ей развернуть пакет и сказал бы: «Моей красавице, чтоб стала еще красивей». Но он не дожил и теперь лежит на кровати, не шелохнется; руки, способные удержать бешеного быка за кольцо в ноздре, теперь бессильно скрещены на груди; под кальсонами, там, где смыкаются ноги, топорщится жалкий бугорок. Клара уже не помнила, отчего он умер. За порогом темной комнаты слышался тихий плач матери и шепот сестры, утешающей ее. Потом вдруг зазвучали незнакомые мужские голоса, и Клару бросило в пот. Она увидела себя со стороны, наедине с полуголым отцом, в этой темной комнате. Ей стало страшно. Она бросилась к шкафу, вытащила оттуда праздничный отцовский костюм, белую рубашку, узкий черный галстук, носки, остроносые ботинки с подковками и быстро, дрожащими руками обрядила отца. Когда мать с другими вошли в комнату, Клара безмятежно стояла у открытого окна, а покойник лежал на кровати при полном параде, готовый к положению во гроб.Пока его хоронили, она сбежала.— Нет, — сказала Клара Айяччио, — не можешь… не можешь… не можешь…Она приоткрыла рот — не широко, с какой-то странной стыдливостью. Дыхание прервалось на долю секунды. Клара зажмурила глаза, но не погрузилась до конца в черную бездну забвенья, испытав лишь тень наслаждения, чистого и робкого, как в девичестве. И все же горячая волна исторглась из ее чрева и затерялась в жестких черных волосах Айяччио.Клара поглядела на его руку, сжимающую край лифчика, отцепила ее и вытянула вдоль изможденного тела. Потом неторопливо застегнула жакет. Встала, натянула трусы и чулки, одернула юбку.— Холодно тебе? — спросила она у больного.Он слабо помотал головой.Клара накрыла его одеялом, пижаму надевать не стала. Затем повернулась к стулу, взяла пальто с бархатным воротничком и накинула на плечи. Наклонившись, подняла сумочку, похлопала по ней, стряхивая матовый слой пыли.Айяччио смотрел, как скрывается под юбкой, распирая швы и молнию, ее мощный зад, как светлеет ткань чулок, вмещая белые сильные ляжки.«Надо бы сказать тебе спасибо, — подумал он, — но у меня нет слов. Все слова умирают вместе со мной».Клара подергала дверь и тут же вспомнила, что их заперли в этом дезинфицированном гробу.— До звонка достанешь? — не оборачиваясь, спросила она.— Да.Как долго тянутся минуты, подумала она, точно целая жизнь. Только теперь она поняла, что способна любить и что любовь совсем не такая, как пишут в книгах, она гораздо сильнее и молчаливее. А может, каждому дается та любовь, какую он ищет и какую заслужил. Иной раз и представить себе не можешь, что такая бывает.Светленькая медсестра, открыв дверь, прочла в глазах Клары страшную боль. Клара скрестила руки на груди, как мертвая; на одной руке нелепо болталась сумочка на жесткой ручке, с застежкой в виде бантика. Женщина с такой силой притиснула к груди руки, будто зажимала кровоточащую рану. Сестра невольно опустила глаза и стала с преувеличенным вниманием разглядывать плитки пола.Проходя мимо, Клара пробормотала что-то и медленно побрела по коридору.Айяччио знал, что больше не увидит ее.— Что она сказала? — спросил он у сестры.— По-моему, она спросила: «Может, еще как-нибудь?..» Могло так быть?— Нет, — ответил Айяччио Кларе, чувствуя, с какой жестокостью жизнь покидает его тело.— Ну, значит, я не расслышала, — пробормотала сестра и закрыла дверь.
Глава 30Выделенный Амальди патруль на выходе из комиссариата обступила вооруженная толпа в два десятка человек. Амальди на миг застыл в воротах. Шумное сборище вдруг притихло, переключив внимание на вновь прибывшего.— Если тотчас разойдетесь, обещаю, вам ничего не будет! — заорал Фрезе в мегафон, который вырвал у неповоротливого подчиненного. — Манифестация окончена! Ступайте все по домам!В этот момент зажглись уличные фонари. Льющийся сверху искусственный свет грубо перекроил лица демонстрантов, подчеркнув морщины и прочие дефекты, которые только что были скрыты милосердными шафрановыми сумерками. В неоновом свете грозно заискрились камни и железяки. Толпа оживилась. Зазвучал хор протестующих возгласов, похожий на рокот реки, прорвавшей плотину.Амальди был по-прежнему одержим двумя страшными образами, ограничившими все его существование. Девушка, похожая на мешок. Начало. Джудитта. Конец. Через несколько километров, отделяющих его от виллы Каскарино, он узнает, потерял ли Джудитту так же, как давнюю любовь своей юности. Если да, значит, он и себя потерял. Тогда ему незачем жить. Тогда жизнь превратится в один кошмарный сон. Если он все-таки выживет.Краткая пауза перед прыжком, подумал он. Пора выбираться из трясины.Приподняв край пиджака Фрезе, он выхватил у него из-за пояса пистолет и шагнул вперед. Амальди вспомнил, что этот пистолет они утром реквизировали у обезумевшего верзилы, и пальнул в воздух. Раз. Другой. Третий.— По машинам, — приказал он растерявшимся патрульным (несколько человек даже упали наземь, услышав выстрелы).Рокот моторов, заполнивший узкую улочку, поднимался в мрачное небо. Толпа быстро рассеялась. Фрезе молча уселся рядом с Амальди. На лице его было написано безграничное преклонение перед шефом.— Сирену, педаль в пол, — бросил Амальди водителю.Полицейский, сидевший рядом с шофером, обернулся и, разинув рот, уставился на старшего инспектора.— Смотри вперед и не выступай, — пригрозил ему Фрезе.Пока машины перебирались через кучи мусора, никто не произнес ни слова. Ближе к окраине города фонари начали редеть, затем дорога погрузилась в кромешную тьму.В этой тьме воздух салона будто сгустился; казалось, тревогу можно пощупать пальцами.— Успеем, — подбодрил его Фрезе.Амальди взглянул на него и вымученно улыбнулся.— Да.Потом отвернулся к окошку и стал, не видя, смотреть на темную массу моря под ними.— А я к нему за консультацией обращался, — произнес Амальди, словно продолжая свои рассуждения вслух. — Он был в перчатках. Я не видел мизинца.— Кто же мог подумать… — проворно подхватил Фрезе.— «Разве что ваш охотник удовлетворится тремя свиньями…»— Что? — не понял Фрезе.— Он и есть охотник. Он отлично знал, что означают три засушенных листа. И знал, сколько жертв ему еще потребуется. А со мной в кошки-мышки играл… — Амальди поднес руку к глазам, чтобы прогнать видение двух убитых, изуродованных женщин. — Он их назвал свиньями… Для него они свиньи.— Возьмем, — заверил его Фрезе. — Спасем твою Джудитту.— Должно быть, в тот день он меня видел вместе с ней. Так что это я показал ему ее… помог сделать выбор.— Кончай, Джакомо. Сам же говоришь, он все обдумал заранее. Это простое совпадение.— Совпадение… — пробормотал Амальди, а про себя подумал, что двадцать лет назад полюбил девушку, которой суждено было погибнуть от руки маньяка, и вот теперь история повторяется. Это не совпадение, это виток. Внешний или внутренний. — Выключи сирену, — сказал он водителю.Тот повиновался, и задняя машина тут же последовала их примеру.— Сообщи группе прикрытия.Полицейский передал приказание по рации.— Может, табельный возьмешь? — спросил Фрезе, кивнув на конфискованное оружие, которое шеф все еще держал в руке.Амальди, казалось, забыл о пистолете. Он разжал пальцы, и пистолет соскользнул на сиденье. Помощник взял его и сунул в карман на спинке водительского сиденья. Тем временем они въехали на территорию виллы (ворота были сорваны с петель).— Мы на месте, — сказал Фрезе и хлопнул обоих полицейских по плечам. — Быть начеку.Дом был окутан тьмой. Его громада нависла над полицейскими, когда те вылезли из машин, стараясь осторожно ступать по гравию. Один из них тронул за локоть Фрезе и кивнул на окно третьего этажа.Сквозь закрытые ставни пробивался слабый свет.Фрезе тут же указал на него шефу.— Вторая группа где? — прошептал тот.— Подъезжает к воротам.Амальди наклонил голову и сделал знак двоим полицейским обойти дом сзади и быть на связи. Вместе с остальными он направился к входу. Задерживая дыхание, они поднялись по четырем порфировым ступенькам. Амальди уперся ладонью в деревянную дверь и слегка надавил, опуская ручку. Потом повернулся к стоящему рядом парню и покачал головой. Заперто на ключ. Полицейский сбегал к машине и притащил тяжелый железный таран. Амальди отодвинулся, уступая место второму агенту, который тоже ухватился за таран.— Как войдем, ты направо, ты налево, — распорядился Фрезе. — Остальные с нами по лестнице. В случае чего стреляйте. Клал я на этого сукина сына. Нам девушку спасти надо. Ясно?Четверо полицейских кивнули. Те двое, у кого руки были не заняты тараном, вытащили пистолеты.— Может, все-таки возьмешь, а, Джакомо?Амальди мотнул головой и поднял руку, чтобы подать сигнал. В ночной тишине было что-то ненатуральное. Взмах руки — и таран со страшным грохотом врубился в дверь, высадив ее с первого удара. Шестеро влетели в холл и осветили его фонариками. Амальди бросился к лестнице, за ним двое с пистолетами; замыкал вереницу, отстав на несколько ступенек, Фрезе.Амальди ни о чем не думал, когда через две ступеньки бежал по лестнице. Все его мышцы были напряжены до предела. Несколько метров, отделявших его от Джудитты, показались километрами. На втором этаже в ноздри им ударил запах гниющего мяса; Амальди едва не задохнулся.— Наверх! — закричал он, не останавливаясь.Плечом он выломал дверь, из-под которой пробивалась полоска света. И тут же бросился ничком на пол. Двое агентов на коленях навели стволы.Что-то шевельнулось справа от них.К ним подалась какая-то тень, слабо подсвеченная фонариком. Один из полицейских выстрелил, и сраженная фигура покатилась по полу.— Не стрелять! — завопил Амальди, вскакивая.Зрелище, представшее им в свете электрических фонариков, леденило кровь. Большой зал — метров двадцать в длину и около шести в ширину — освещала единственная настольная лампа в глубине помещения. В тусклых лучах этой лампы чуть поблескивала запекшаяся кровь на столешнице.— Не стрелять, — повторил Амальди; глаза его постепенно привыкали к темноте.Молодые агенты с отвисшими челюстями озирали тридцать пять поставленных в ряд односпальных кроватей с голыми матрасами. На каждом по одному, по два разместились чучела животных; их стеклянные глаза сверкали, как живые, впитывая свет фонариков. Выстрел полицейского поразил собаку. Амальди посветил на нее и увидел, что в пулевом отверстии торчит клок дымящейся пакли. Серая шерсть тоже была частично опалена. Толстые лапы чучела торчали кверху, пасть была оскалена, и с пола на них таращились мутные зрачки.— Никого не нашли? — прогудел Фрезе в лестничный пролет.— Нет, — в один голос отозвались агенты с первого этажа.Амальди без сил рухнул на кровать.Ласка с птенцом в зубах — один из шедевров профессора Авильдсена — подпрыгнула, потеряла равновесие и опрокинулась на пол, не выпустив добычу.Амальди подхватил ее и с яростью швырнул в стену.От удара шарик цветного стекла, заменявший животному глаз, вылетел и покатился по полу в гробовой тишине, постепенно замедляя движение, подобно механической игрушке, у которой кончается завод.Амальди встал с кровати, подошел к окну, распахнул его, уперся руками в подоконник, а глазами — в ночь. Вдали нездоровым светом мерцали огни города.— Где ты? — взвыл он, выплеснув все отчаяние в этом вое.Снизу, со двора ему отозвалось бесполезное карканье портативных раций.
Глава 31— Последняя лекция, — объявил профессор Авильдсен.Слезы бесследно испарились, будто не он совсем недавно рыдал безутешно, как ребенок. Взяв скальпель, он проверил остроту лезвия и удивился, не узнав своего отражения в блестящей металлической поверхности. Но двойник тут же вернул ему улыбку, тонкую, как остро отточенное лезвие. Профессор Авильдсен отложил инструмент и сосредоточился на теме лекции, одновременно намечая мягким карандашом линию отреза на шее своей жертвы.— Ты тоже слышишь Голоса? — прошептал он. — Все мы их слышим. Все до единого. И знаешь, почему? Потому что Голоса не могут обойтись без нас. Потому что сами говорить не умеют. Что такое голос без надлежащего инструментария? Что такое голос без легких? Без дыхания? Без губ, языка и зубов, которые модулируют его? Без всего этого голос был бы неразумным блеяньем, нарушающим тишину. И что такое сильный, грудной, богатый обертонами голос, если никто ему не внемлет? Энциклопедия, выпущенная за миллионы лет до того, как человек встал на задние лапы. Абсурд… — Он погладил искаженное болью лицо жертвы, заглянул ей в глаза, впитывая муку, от которой ничего не останется, едва она утратит трепет живой плоти. — Приходилось тебе слышать, что вьючное животное порой бунтует против жестокости хозяина? Вот так и человек. Стоит ему бросить вызов Голосам, он перевернет весь мир и оставит их ни с чем… оставит пожинать плоды собственного бессилия. Сведет к состоянию выкидыша, призрака. «Лежи здесь, смерть: тебя мертвец хоронит». Постигаешь? Заткнуть рот сиренам, которые оскверняют наш слух и манят разбиться о скалы. Голосам, понуждающим нас в гордыне своей встать на две лапы, распрямить хребет. Гордыня впоследствии будет именоваться Сознанием. Сознание распахнет врата иллюзии Власти над природой. А Власть оплатит услуги двухголовой шлюхи — Желания и Чувства…Черная, зловонная куча желаний, поверженных, растоптанных чувств, огромная куча, которую он носил внутри в перевернутом виде и тщился увидеть ее вершину сквозь наслоения нечистот, — глушила голос, уподобляя его чревовещаниям пророка вселенского зла.Профессор Авильдсен за краешек приподнял простыню, прикрывающую тело жертвы, чтобы насладиться ее беспомощностью. Все больше возбуждаясь, он подумал, что готов жадно выпить эту боль. Насытиться ею. Пожалуй, это зрелище способно утолить его голод и жажду, хотя и не навечно.— Мы вверили мир Голосам. — Слова вырывались наружу, похожие на гортанный клекот. — Это было давно, в эру первородного греха, когда на свет появился первый человек… Ему, чтобы родиться, пришлось отречься… от матери… от вдовы… Чтобы родиться, человек должен был явить миру ее первозданную наготу… развенчать, ославить ту, что дала ему жизнь… — (Театральные слезы.) — А для чего? — (Театральный смех.) — Для того, чтобы стать… первым сиротой на свете.Он скрючился на полу в изножье кровати, на которой была распластана его жертва. Дотянулся до скальпеля и сделал надрез на своей ладони, задумчиво наблюдая, как кровь медленно сочится из раны. Несколько минут спустя он поднялся и начал снова и снова любовно оглаживать лицо жертвы, пока ее щеки не обагрились алым румянцем.— Боль есть последнее звено этой цепи. Последний дар Голосов. Именно боль, ее незамутненный источник, является квинтэссенцией нашей жизни. Кристально чистая боль от столкновения жажды жизни со смертью — наше единственное оправдание и наш приговор… наша великая тайна… Ты это понимаешь, не так ли?Жертва не ответила.— Боль — это не болезнь и не страх, порожденный болезнью. Боль намного чище и благороднее. Это саван, в который мы облачаемся перед смертью. Томление души… и ее право на существование. Мука — вот высшее творение Голосов, самая глубокая вершина перевернутой горы. Так мыслит человек… Потому и не сопротивляется Голосам. Обрекая себя на муки, человек тщится искупить свою вину… в том, что предал мать, в том, что отрекся от нее… в том, что дал простор недозволенным мыслям. Причина страдания есть грех… но чей грех? — Углубляясь в лабиринт своего безумия, профессор Авильдсен все яростнее размахивал скальпелем. — Ева согрешила… И первородный грех укоренился среди нас. Стал привычным, наследственным, усвоенным от матери. Мать… казнит сына за грех, не присущий сыну. Она лишает его милости и казнит в силу самой своей природы. — С диким стоном он взрезал шрам на желтом мозолистом обрубке мизинца. — Он, агнец невинный, уже грешен и нечист, оттого что был зачат в грехе. И коль скоро сын есть продолжение матери, он изначально обречен, наследственно порочен. Так от гниющей, и грешной, и больной плоти рождается новая жизнь, чтобы продолжить бесконечный порочный круг. Так злые духи, демоны овладевают человеком и тиранят его, преграждая ему путь к золотому веку творцов, к раю земному.Профессор Авильдсен, задохнувшись, умолк и жадно присосался к кровоточащему обрубку. Когда он снова заговорил, голос его понизился почти до шепота.— Но избранным Голоса уготовили лучезарную участь, указав путь к изничтожению Боли, к очищению мира. Этим избранникам Голоса вдохнули в душу все ответы, научив их, как избавиться от первородного греха, дав возможность вернуться вспять. Начать сначала. С тем чтобы не отрекаться от матери… от вдовы. Голоса поведали им, как вернуть мать в ее первозданное, безгрешное состояние. Всякая сущность изначально чиста… Голоса диктуют этим избранным законы мира, находят для них достойную мать и достойную жену. — Блаженно томный взгляд профессора Авильдсена устремился в создаваемое им сказочное будущее, к человеческой кукле, которую он возьмет в жены.Внешние шумы не беспокоили его. Он знал, что уже близок к цели и теперь никто его не остановит. Замысел вот-вот осуществится.— Новая… совершенная Мать, — шептал он в ухо жертве. — Непорочная… милостивая… доступная. — Он обвел пальцем карандашную линию надреза и произнес итоговым тоном: — Голоса ответили на мои вопросы. Вопросам я всегда предпочитал ответы. Причем не только ошеломляющие ответы на абсолютные вопросы, но даже утешительную теплоту банальных ответов на самые волнующие, самые глубокие вопросы. Хаосу я предпочитаю геометрию. В этом суть бесценного дара Голосов избранникам. Они восстанавливают порядок и дают объяснения. Диктуют ответы. Пусть небезупречные, но неизменно открывающие путь к достижению цели. Они устраняют все вопросы. Заставляют их умолкнуть. — Профессор Авильдсен торжественно опустился на колени и раскинул руки, как будто подставляя грудь всем ветрам. — Усмиряют буйство стихий. Слышишь? Вслушайся… Стихает ветер… унимается земная дрожь… океан безмятежно спокоен… огонь уже не жжет, он укротил свой вечный голод… — Лектор вытянулся на полу, как усталый воин после битвы. — Слышишь?.. Вслушайся… Вот она. Благословенная тишь. Вслушайся… Разве она не прекрасна? Разве не в ней наше спасение?Профессор долго оставался распростертым на полу, отдавшись своим галлюцинациям.— Голоса объяснили мне: подобно тому, как перекладываешь на чужие плечи тяжелую вязанку дров… точно так же можно переложить тяжкое бремя своей боли и бед в чужую душу. — Он поднял голову, с трудом встал с пола и всем телом подался к жертве, чтобы она прочувствовала обращенное к ней послание. — Свалить… бремя… своих мук… на плечи… другого… человека… — отчеканил он. — Возможно ли?.. — Он крепко сжал скальпель и утопил лезвие в плоти своей жертвы. — Скоро мы это узнаем, — произнес он, склонившись над работой и уже предвкушая, как утолит его жажду благословенный поток из артерии, которую он готовился взрезать.
Глава 32— Стоп, — вдруг приказал Амальди водителю, нарушив гробовое молчание в салоне машины.Полицейский припарковался под козырьком городской больницы.— Вызывай все подразделения, — сказал он Фрезе, открывая дверцу. — Надо найти, где он прячется… и держит Джудитту. — Он в упор поглядел на помощника. — Ты и сам понимаешь, времени у нас нет.Фрезе молча кивнул. Он уже отдал по рации соответствующий приказ. Хоть и с опозданием, но охота на человека началась. Простая учетная запись перевернула всю логику расследования. Две фамилии. Один человек. Казалось бы, разгадка лежала на поверхности. Теперь профессору Авильдсену не скрыться. Но надо найти его, прежде чем он убьет свою жертву.— Я еще раз попробую потрясти Айяччио, — добавил Амальди, уже выйдя из машины. — Как знать, вдруг попаду на миг просветления, вдруг он что-нибудь вспомнит и… — Окончание фразы повисло в воздухе.И так же подвешены все их надежды.Фрезе захлопнул дверцу и тронул за плечо водителя. Машина растворилась в ночи.На другой стороне улицы в куче отбросов рылся бродяга, явно надеясь найти клад. Увидев Амальди, он сгорбился и потрусил прочь.Амальди окинул взглядом серый силуэт больницы. Главный вход заперт и окутан тьмой. Светились только окошки в крыле «скорой помощи».— Да вы знаете, который час? — возмутилась сестра, видя, как он быстрым шагом направляется к коридору, ведущему в главный корпус.— Спокойно, — ледяным голосом ответил Амальди и предъявил удостоверение.Проходя по темному, пустынному вестибюлю, он бросил взгляд в коридор, где несколько дней назад в последний раз видел Джудитту в больничном халате. Сразу вспомнились ее покрасневшие глаза и потухшее лицо. Если б он не сдержал своего порыва броситься к ней, обнять, утешить, возможно, все обернулось бы иначе. Потом Амальди почему-то представил свое жилище со свисающими с потолка голыми лампочками и нераспечатанными коробами, и ему отчаянно захотелось привести его в божеский вид. Для Джудитты. Ради нее он готов обжить свой дом. Должно быть, своей человеческой конкретностью эта мысль ранила его сильнее прочих.Лифт остановился на четвертом этаже, и Амальди уверенно сказал себе, что ничего не ждет от Айяччио. Ему надо просто найти место, где можно спокойно подумать, а главное — укрыться от звонков родителей Джудитты, потому что он не знает, что им отвечать и чем утешить.Он нажал ручку и бесшумно вошел в палату № 423, думая, что Айяччио спит.Спиной к нему, склонившись над постелью, монахиня шептала что-то неразборчивое.Амальди остановился, собираясь с мыслями.Монахиня, судя по всему, не заметила вторжения. Ее тихое бормотанье продолжало уютно и размеренно оглашать комнату.Амальди почувствовал, как эта молитвенная кантилена вовлекает его в свой круг, успокаивая издерганные нервы. В ней было нечто умиротворенное и гипнотическое, а монахиня показалась ему больше похожей на сказительницу. Не разбирая слов, Амальди окунулся в музыку, от которой мягко расслаблялись мышцы ног, живота, плеч, как будто кукольник, дергающий его за ниточки, вдруг отвлекся, ослабил хватку. Он поймал себя на том, что старается не дышать, чтобы, не дай бог, не нарушить этого тихого розария в ритме детской считалочки. В отуманенном сознании всплывали образы детства, уводя его прочь от действительности. Давние знакомые образы, навеянные молитвенной колыбельной, постепенно вытесняли жуткое напряжение последних недель.И вдруг монахиня застыла. Не просто сделала паузу, а словно бы осеклась. Разорвала ритм. Хотя и едва слышно. Надрыв был не столько в голосе, сколько во всей ее позе, в судорожно сжавшихся плечах. Мгновение. Доля секунды.Амальди не зафиксировал его как реальное явление, как факт, который можно изложить в словах. Нет, это было просто смутное и неприятное ощущение нарушенного обряда. Какой-то ошибки. Осечки.Туман в голове рассеивался медленно и неохотно, но все же краешком сознания он отметил, что у двери палаты не было охранника. Нахлынувшие образы мешали, удерживали его, не давали сосредоточиться, но он уже говорил себе, что очень уж высока и массивна фигура этой монахини. Сказал и шагнул к ней, все еще повинуясь не воле, а инстинкту. Слово, предназначенное монахине, застряло в горле. Шаг. Другой. Глаза пока не различали всех атрибутов сцены, и тем не менее он оглянулся, словно почуяв что-то за спиной, словно уже зная.В углу комнаты, справа от распахнутой двери громоздилось безжизненное тело охранника, переодетого санитаром. Разорванный халат. Пятно крови, расплывшееся по белой ткани.Колыбельная в ушах Амальди зазвучала негромким, но грозным рыком. Очень уж высока и массивна, думал он, делая новый шаг вперед еще без четкого плана в голове. Он был готов ко всему, только не к этому больному, истерзанному взгляду, который обратила на него монахиня.— У него нет для меня крови, — сказала она так, будто огромный замок рухнул и обратился в пыль у нее на глазах.Амальди не был готов прочесть такое детское огорчение на знакомом лице. Потом он увидел скальпель и медленно отступил, надеясь найти у убитого охранника пистолет.— У него нет для меня крови, — повторил мужской голос.Амальди узнал его, несмотря на то, что он сбрил бороду и помолодел. Детское лицо. Или девичье. Глаза их встретились. У Амальди прищуренные, как будто неожиданность ослепила его. У профессора Авильдсена широко распахнутые навстречу незваному гостю.— У него нет для меня крови, — твердил он, сжимая в кулаке скальпель так крепко, что побелели костяшки.— Успокойтесь, профессор Авильдсен, — сказал Амальди, пытаясь совладать с голосом и понимая, что уже не успеет добраться до пистолета убитого охранника. — Сдавайтесь… Все кончено… Все кончено.— Нет… нет… нет… — без перерыва повторял убийца, отчаянно мотая головой. — Нет… нет… нет…Амальди напряг мышцы, изготовился отразить нападение. Страха нет, как нет и спешки. Вот он, перед ним. После стольких кошмарных лет призрак, убивший всех женщин мира, здесь, перед ним. Конец истории. И в том, и в другом мире. Амальди чувствовал, как мир воцаряется и в его душе.— Все кончено, — повторил Амальди, но уже самому себе.Профессор Авильдсен, словно почувствовав передышку, перестал трясти головой, и в глазах его проглянуло что-то новое. Он опустил правую руку со скальпелем и левой показал Амальди на тело Айяччио.Амальди увидел обрубок мизинца. Кровь из него капала на простыню.— Почему Айяччио? — спросил он.Профессор Авильдсен погладил лицо сироты, мучителя всей его жизни, и скорбно улыбнулся.— Он мертв.Амальди стоял, не двигаясь. Опять появилась надежда схватить пистолет охранника, пока профессор отвлекся.— Он мертв, — повторил убийца.— Все кончено. Положите скальпель и поднимите руки, — сказал Амальди.Глаза Авильдсена стали жесткими, на щеках задергались желваки.— Мертв! — выкрикнул он, делая шаг к Амальди и размахивая скальпелем. — Понимаете вы это или нет?Амальди сжал кулаки, но профессор Авильдсен быстро успокоился и как будто укрылся в одному ему понятном мире.— Он уже был мертв, — объяснил он отстраненным голосом и положил левую руку на холодный лоб Айяччио. — Он уже был мертв. — И провел пальцем по разрезу на шее.Амальди увидел края этого разреза. Почти белые. Почти сухие.— Нет крови, — детским голосом приговаривал профессор Авильдсен. — Он мертв. Он уже был мертв, когда… — Он замотал головой, глаза подернулись слезами. — Уже был мертв, когда… Он должен был отдать мне голову. Она моя… его голова моя. — Профессор пристально посмотрел на Амальди. Большим и указательным пальцами прихватил край раны и оттянул вверх. — У него уже нет для меня крови… Видите? — пожаловался он, словно считая Амальди сообщником, единомышленником.Амальди рванулся вперед, чтобы перехватить скальпель.Профессор Авильдсен краем глаза уловил этот рывок и наугад нанес удар. Лезвие прорезало куртку на плече. Амальди ощутил жгучую боль, и тут же тепло стало разливаться по всей руке. Он метнулся вбок, обогнул Авильдсена и, оступившись, рухнул прямо на тело Айяччио. В ноздри ударил запах мяса пополам со спиртом. Он увидел карандашную линию на шее мертвого, а за кроватью, на полу, деревянную голову куклы с закрывающимися глазами, в нелепом белокуром парике. Амальди поднял ногу, пытаясь перевернуться и восстановить равновесие, но еще один удар взрезал ткань брюк, и лезвие вонзилось в ягодицу. Амальди взвыл от боли. Профессор Авильдсен, оскалив зубы, провел скальпелем по ноге. Амальди услышал скрежет металла о кость и подумал, что сейчас потеряет сознание. Боль ослепила его, и в следующее мгновение скальпель был уже у него на горле.Все, подумал он, удивляясь своему спокойствию и ясности ума. Он полностью отдавал себе отчет, что путь его окончен и скоро все кошмары вытекут из него вместе с кровью. С полной уверенностью он сказал себе, что проиграл, и смирился.Профессор Авильдсен смотрел ему в глаза, явно не узнавая.— Ты тоже умер? — спросил он детским голоском, чуть ослабив нажим лезвия.Это отрезвило Амальди. Желание жить одержало верх. Он изо всех сил нанес противнику удар коленом в живот. Поднимаясь, увернулся от нового удара, вцепился Авильдсену в плечи и швырнул его на кровать. Скальпель с глухим, зловещим шипеньем вонзился в тело агента Айяччио.Амальди метнулся к мертвому охраннику и стал шарить у него под халатом. За спиной слышалось натужное дыхание убийцы. Нащупал пистолет, молясь о том, чтобы в стволе оказался патрон и чтобы оружие было снято с предохранителя. Он выстрелил, не оборачиваясь. Наугад.Вспышка. Грохот.Сдавленный стон.Где-то вдали послышались возбужденные голоса.Как в тумане, он увидел, что монахиня выронила скальпель и поднесла обе руки к животу, к прорехе в черном одеянии.Профессор Авильдсен сделал еще несколько шагов по направлению к нему и удивленно развел руками, показывая кровавую рану.— Кровь… — произнес он и рухнул на колени.Сознание Амальди мутилось. Он смотрел, как монахиня забирает у него пистолет, и даже пальцем не шевельнул. Ему казалось, что он плывет по волнам сна, густого и темного, как кровь, заливающая ему плечо, ногу, шею. Еще горячий ствол уперся ему в лоб.— Где… она? — с трудом проговорил Амальди. — Где Джудитта?Монахиня склонила голову набок, как собака. В глазах недоумение смертельно раненного животного. Губы скривились в детской улыбке.— Мама… — пробормотал профессор Авильдсен, стягивая с головы капюшон.Амальди заметил, что он обрит наголо и на черепе несколько глубоких царапин.— Мама, — повторил он слабым, жалобным голосом, как ребенок, который никак не добьется отклика взрослых, — ты тоже чувствуешь запах… ладана?Амальди еще сильнее прижался лбом к дырке ствола.— Где Джудитта? Говори или стреляй.— Мама… ладан… Понюхай. Это запах ладана, правда?.. Мама…— Стреляй! Стреляй! — крикнул Амальди, проваливаясь в черную пропасть, на дне которой ласково и спокойно улыбалась Джудитта.Голоса в коридоре звучали все так же отдаленно.— Ты так и не научила меня молиться… мама…Амальди услышал выстрел.И больше ничего.
Глава 33Очнувшись, он из всех лиц первым узнал Фрезе.— Джакомо! Джакомо! Слышишь меня?Амальди сощурился, чтобы получше его разглядеть. Потом почувствовал руки санитаров, пытавшихся его поднять. Хотел сказать что-то, но голос увяз в горле, и он только махнул рукой санитарам, чтоб не трогали его. Закрыл глаза, припоминая, и тут же открыл. Рядом с ним лежала монахиня; череп ее был расколот пулей. Он ухватился за Фрезе и глазами задал ему вопрос, который голос отказался озвучивать.— Ты про Джудитту? — догадался помощник. — Я как раз хотел тебе сказать, что не все потеряно.Амальди улыбнулся и почувствовал, как жизнь возвращается в его тело.— По… шли… — выдавил он из себя, силясь подняться. Слезы облегчения снова застилали ему глаза. — Нет… я с вами… Я… тоже… по… еду.Фрезе покосился на врача, осматривавшего раны Амальди. Тот покачал головой.— Куда ты поедешь? — усомнился Фреде. — На тебя смотреть страшно.— Помоги, — процедил Амальди, снова пытаясь встать на ноги.Фрезе протянул ему руку, другой сделав знак доктору помолчать.— Но сперва пускай тебя перевяжут.— Не… надо.— Нет, надо. Ты будто с бойни сбежал. Всю машину мне загваздаешь.Амальди нашел в себе силы усмехнуться.— На носилки его, — распорядился врач, — и вниз, в операционную.На пути в операционную Амальди слышал только топот ног санитаров, громкий, бухающий в барабанные перепонки, заглушающий все остальные больничные звуки. Лампы с потолка то ослепляли его, то пропадали, погружая в темноту, то снова били по глазам. Три раза. Тремя волнами. Три зоны света, три — тьмы. Врач прижимал тампон к его располосованному бедру, пытаясь остановить кровотечение, санитары делали то же самое с ранами на плече и на шее.Амальди не замечал их усилий, поскольку снова переживал сцену схватки с монахиней. Вспомнил, как она наносила ему удары скальпелем, как потом приставила ко лбу ствол. Двери лифта захлопнулись с грохотом, напоминающим выстрел. Но он не умер. И с Джудиттой не все потеряно, как сказал Фрезе. Он поискал помощника глазами. Лицо у Фрезе было напряженное. Амальди изо всех сил боролся с желанием махнуть рукой, смириться. Раненую ляжку он не чувствовал, зато боль спустилась к колену и ниже и не давала ему дышать.Лифт наконец остановился, открылись двери, на носилках его пронесли сквозь строй любопытного персонала и больных, которых с трудом сдерживали полицейские. Амальди устало закрыл глаза. Холодный воздух на улице немного привел его в чувство.— Ну что, выдержишь? — спросил Фрезе, подавая ему куртку.Амальди кивнул и начал медленно подниматься. Двое подчиненных помогли ему натянуть куртку и усадили в машину. Фрезе сел рядом.— Где? — чуть слышно спросил Амальди, едва машина тронулась.— В порту, — ответил Фрезе. — Липучка опять нам помог. Этот парень — просто уникум. Он нашел последний документ. Завещание синьоры Каскарино… вдовы Авильдсена. Документ за номером восемнадцать. Она оставляет все городу, главным образом виллу. Распорядилась устроить там центр детской ожоговой терапии. Прикинь? Ожоговой терапии, сука старая! Сперва спалить, потом вылечить!— Где?— В списке ее имущества есть лавка, принадлежавшая семье Каскарино с тех пор, как они торговали рыбой. Лавка в порту… Мы надеемся, что Джудитту он запер там. — Он глянул в глаза шефу. — Она там, Джакомо. Наверняка там.Амальди мысленно согласился с ним. Скорее всего, она там. Но надо еще убедиться, что она жива. А шансов почти никаких. Иначе зачем бы Авильдсену переходить к следующей жертве? Он хотел обезглавить Айяччио, а это значит, что ему не хватало головы. Последней детали. Выходит, туловище он уже заполучил.В салоне машины, мчащейся с включенной сиреной по заваленным отбросами улицам, повисла зловещая тишина. Амальди высунулся в окошко и глубоко вдохнул, отчего проснулась боль в ноге.— Это не столько завещание, — снова заговорил Фрезе, пытаясь разрядить гнетущую атмосферу, — сколько признание синьоры Каскарино и свидетеля, подписавшего документ.Амальди повернулся к нему.— Инспектора, который вел следствие по делу о пожаре. Нашего нынешнего мэра, — шепнул он на ухо Амальди, чтобы не услышали двое нижних чинов на переднем сиденье.Слабость мешала Амальди как следует поставить вопрос. Он лишь слегка пошевелил рукой.— Что тебе сказать, Джакомо? — все так же вполголоса продолжал Фрезе. — Он завизировал пункт, в котором синьора Каскарино подтверждает, что это завещание является неоспоримым и не может утратить юридическую силу. Оно было составлено в день закрытия дела. Какие тут могут быть вопросы?Амальди покачал головой.— Зачем?— Не знаю. Он же не какой-нибудь придурок, а инспектор, значит, должен был понимать, что его подпись равносильна признанию.— Зачем?— Боюсь, нам придется ему задать этот вопрос.Амальди положил ему руку на колено.— Это твое дело, — сказал он. — Твоя и слава.— Честно говоря, я мог бы прожить и без этой кучи дерьма.Амальди кивнул и стал смотреть на дорогу. Она уже шла под уклон, к порту. Еще несколько сот метров, и он узнает, суждено ли было другой девушке стать мешком.Фрезе почувствовал его страх.— Держись, Джакомо. Так или иначе, ты его взял.— Не я его взял, — сказал Амальди, вспоминая монахиню, лежащую на полу больничной палаты. — Айяччио… был уже мертв. Так уж нам повезло. Мне и Айяччио.Фрезе покивал и подумал об убитом охраннике, которому не так повезло.— Зачем? — в свою очередь спросил он.Амальди пожал плечами. Едва ли теперь удастся получить ответ на эти вопросы.Машина остановилась. Водитель выключил сирену. Фары осветили пустынную площадку, засыпанную мешками с мусором, как и весь город. Открывая дверцу, Амальди подумал, что его кошмар, начавшийся среди мусора двадцать лет назад, среди мусора же и закончится.— Вон она, — сказал Фрезе, показывая на заржавленный ставень. — Подожди меня здесь.— Нет, — сказал Амальди и крепко взял его за локоть. — Я сам.Он вышел из машины и, уже не чувствуя боли, приволакивая раненую ногу, пошел к лавке.— Джудитта! — крикнул он, молотя кулаками по ржавому железу, пока полицейские возились с замком. — Джудитта! — завопил он снова (непонятно, откуда силы взялись). — Джудитта!Амальди не мог сдерживаться; на пределе своих возможностей он орал и громыхал железом. Вот сейчас весь мир обрушится на него и погребет под обломками. Он не мог больше оттягивать этот момент. Железный ставень наконец поднялся со странным, зловещим скрипом.— Джудитта! — еще раз крикнул Амальди, врываясь в помещение.Старый светильник неохотно освещал полупустое пространство. В центре его стоял верстак, некое подобие алтаря. На нем неподвижно лежала голая, распятая Джудитта. Раскинутые руки приторочены к верстаку кожаными ремнями, ноги связаны грубой пеньковой веревкой. Волосы разметались по металлической поверхности верстака. Рядом с ней еще одно тело, если его можно назвать телом. Две человеческие руки. Две человеческие ноги. Деревянное туловище. Головы нет.Амальди подошел. Все внутри сжалось в комок. Увидел кровь на ее лице. И вдруг Джудитта повернула к нему голову.Сердце едва не выскочило из груди. Бормоча бессвязные фразы, он распутал ремни, развязал веревку, прикрыл ее тело своей окровавленной курткой. Джудитта вся посинела от холода, от обезвоживания и была почти без сознания.— «Скорую»! — хрипло выкрикнул он, оборачиваясь к Фрезе.— Уже едет, — ответил заместитель и поднял палец, приглашая послушать вой сирены.Амальди обхватил Джудитту и стал покрывать поцелуями ее лицо и разбитую губу.Девушка медленно приходила в себя. Наконец встретилась взглядом с Амальди. Она не поняла, что он ей говорит, но увидела, что он весь в крови. С трудом подняв руку, погладила кровавую полосу на шее. Казалось, они снова узнают друг друга по ранам.Джудитта разомкнула пересохшие губы.— Молчи, — сказал Амальди и улыбнулся ей.Их слезы, проливаясь, смешивались и смывали кровь.Двое полицейских, подхватив ее с двух сторон, помогли ей добраться до двери. Фрезе подставил дружеское плечо шефу. Джудитта еле волочила ноги и все время оборачивалась на Амальди. А тот ковылял к выходу, пытаясь ее догнать. Несмотря на слабость, оба смеялись.Когда ее сажали в машину, Джудитта вдруг заметила Макса Пескьеру и нахмурилась. Парень состроил жалобную, виноватую гримасу.— Это он тебя спас, — пробормотал Амальди, усаживаясь рядом с ней.Джудитта откинулась на сиденье. Почувствовала, как игла входит в вену и внутрь вливается теплая, немного щиплющая жидкость. Потом к лицу ей поднесли респиратор, и сразу навалилась усталость, закружилась голова от притока кислорода. Джудитта шевельнула рукой, и Амальди тут же стиснул ее руку в своей. Она взглянула на него и поняла, что любит.— Прости, — сказал он.Или ей просто почудилось?.. Но это не важно. Теперь уже все не важно.Джудитта отняла от лица респиратор и прошептала:— Не уходи от меня.Амальди едва заметно кивнул и прикрыл глаза.— Ты смирился?Он наклонился к ней и без тени улыбки коснулся губами ее губ. Потом вернул на место маску и приложил палец к губам.Джудитта позволила заунывному вою сирены себя убаюкать.Ее руку Амальди так и не выпустил.
Глава 34Водитель вскочил в кабину грузовика и повернул ключ в зажигании. По уму, надо бы аккумулятор подзарядить. Но мотор со второй попытки заурчал, закашлял и выплюнул сгусток черного дыма.— Поехали! — радостно завопил водитель в окошко и махнул напарнику.Тот еще дверь не успел закрыть, забравшись в кабину, как здоровенный грузовик рванул вперед.— Торопятся, — сказал Фрезе Максу Пескьере и пристроился в хвост колонны мусоровозов, выходящей из парка на окраине.На перекрестке все они рассыпались по разным направлениям; каждый сопровождала полицейская машина. Из предосторожности в первый день нормальной жизни мусорщикам обеспечили охрану. Происшествия минувшего месяца оставили след в памяти горожан. Мусорщикам поневоле приходилось опасаться за собственную шкуру.Но Фрезе был уверен, что этот день станет днем всеобщего ликования. Позевывая, он следовал за машиной номер «135-57» по еще пустынным полутемным улицам.Водитель огромного мусоровоза ехал быстро, но, не отрываясь от дороги, успевал любовно погладить то слишком жесткий рычаг переключения, который столько раз крыл последними словами, то грязное, потрескавшееся сиденье, то ласково провести подошвами по скользким педалям. Прошел ровно месяц с тех пор, как он в последний раз садился в кабину старого дребезжащего грузовика, и даже не представлял себе, что может так соскучиться по этой груде железа.— Липучка, ты знаешь, кто это? — лукаво улыбнулся Фрезе сидевшему рядом толстяку.Макс Пескьера помотал головой. Ему хотелось есть, и он еще с удовольствием повалялся бы в постели, но начальство решило, что этот эскорт тоже входит в программу его перевоспитания. Дядюшка уговорил Фрезе взять его с собой.— Папаша твоей сисястой зазнобы, — объяснил Фрезе. — Ну, Джудитты, не понимаешь, что ли?Макс поежился и покраснел.Фрезе загоготал и хлопнул себя ладонью по толстой короткой ляжке.Водитель грузовика посматривал на полицейскую машину в зеркало заднего вида. Он сам попросил, чтобы ему выделили участок в старом городе. Хотелось начать со своего дома, с домов своих друзей и знакомых, хотелось, чтобы детишки старого города первыми выбежали поиграть на улицу. Он открыл окно, высунул руку и поприветствовал сопровождающую его машину.Фрезе помигал ему фарами и два раза посигналил. Они въезжали на территорию старого города.— А ты молодец, Липучка, — похвалил он. — Хорошо поработал.Макс благодарно улыбнулся.— Жаль только, что нельзя тебя в наградные списки включить. Ты вполне это заслужил.— Спасибо.— Чего спасибо? Так и есть, заслужил.— Все равно спасибо.Фрезе внимательно поглядел на него.— Вообще-то, я не должен тебе говорить, но уж ладно… Только смотри, — и он грозно нацелил палец в лицо парню, — если кому хоть полслова, я тебе эти крысиные зубы выбью и проглотить заставлю.Липучка согласно кивнул.— Ну так вот… был я у мэра.Макс навострил уши.— Поставил его в известность… в частном, так сказать, порядке… и о том, что мы выяснили про пожар в приюте… и о завещании…— А он?— А чего ему делать, когда я его, как говорится, к стенке припер? То, чего и следовало ожидать, верно?— Ну да.— А вот и нет.— Что, отпирался?— Он меня обнял.— В каком смысле?— Обнял, говорю! В самом прямом! Ты что, дурак, Липучка? Никогда никого не обнимал?— Нет… то есть да… то есть…— Он обрадовался.И Фрезе рассказал парню, как полицейский, которому поручили вести расследование, сразу понял, что пожар подстроен, и подстроен синьорой Каскарино. Он доложил вышестоящему начальству, начальство связалось с бывшим мэром и…— Политика, Липучка, политика… На инспектора надавили, дело замяли. — Фрезе покачал головой и подробно изложил Максу, как власти решили, вместо того чтобы разоблачить убийцу, договориться с нею полюбовно. — Шантаж, по сути дела. Мол, мы тебя привлекать не станем, а ты за это оставишь нам все свое имущество. Раз уж ты одних детишек изжарила, так пусть другим получше живется. Красиво, а?Макс, казалось, лишился дара речи.— Между прочим, с юридической точки зрения завещание потеряет силу, если вся эта история выплывет наружу. То есть этот маньяк, ее сын, мог бы его опротестовать, как может любой другой родственник старой хрычовки.— И что?— Что, что… Тут опять вступают в действие политические игры. Завещание было в руках у мэра. Он его хранил с того самого дня, когда было закрыто дело. Как-то раз, во время визита в комиссариат, он заявил, что хочет заглянуть в архив. Попросил у твоего дядюшки дело о пожаре. В молодости он сам начинал архивариусом и архив знал как свои пять пальцев… Улучил момент и раскидал документы по разным папкам. За Айяччио он следил… Чувство вины, сам понимаешь. Он за всеми следил, кто уцелел после пожара. Чувствовал себя обязанным. В полицию Айяччио взяли именно по его рекомендации, бедняга даже не подозревал об этом. — Фрезе надолго замолчал, припоминая серое, осунувшееся лицо мэра и восковые черты Айяччио, обезображенные скальпелем. — Когда мэр узнал про мозговую опухоль Айяччио, он воспринял это как знак судьбы… Чем больше мерзостей творим, тем чаще судьбу вспоминаем… Короче, старик решил искупить свою вину и сам устроил так, чтоб мы напали на след… Совесть, понимаешь, замучила… Он не назвал имен тех, кто на него давил, но и так нетрудно догадаться. Тогдашний мэр в конце срока поддержал кандидатуру комиссара, а нашего друга инспектора перевели в комиссары. А потом пришел его черед занять кресло мэра. Все просто, как видишь.— Выходит, пришел ваш черед баллотироваться, — заметил Макс.— Во всяком случае, я наверняка получу повышение, если мы раскрутим это дело.— И вы согласитесь?— А кто сказал, что мы будем его раскручивать?Макс взглянул на Фрезе с недоумением.— Ты пойми, Липучка, меня же подставляют. Мэр хочет заплатить по счетам тридцать пять лет спустя. И знаешь, чем это кончится? И его, и синьору Каскарино осудят, но сажать не станут, по разным причинам. Старуха, кстати, вот-вот концы отдаст. Потом какая-нибудь седьмая вода на киселе опротестует завещание, и детского ожогового центра не будет. Подставляют меня, Липучка. Если я добьюсь пересмотра дела, ни к чему это не приведет. Как всегда. А если стану молчать в тряпочку…— …то, как и я, в наградной список не попадете, — закончил за него Макс.— Да. Такова жизнь.Парень долго молчал, размышляя. Машина тем временем приближалась к порту, к сердцу старого города.— Для того меня сегодня дядя и отрядил с вами? Это мне урок?— Не исключено, — ответил Фрезе.— Дядя тоже помнит мэра?— Что он, совсем без мозгов, твой дядя? Конечно, помнит. Уж как-нибудь два на два помножить сумеет.— Выходит, он тоже в курсе этой истории?— Хорошему полицейскому необязательно точно знать. Достаточно себе представить. Мы довольствуемся малым.На это Макс ничего не сказал. Он смотрел вперед, наблюдая, как мусоровоз притормаживает перед въездом в узкую улочку, круто спускающуюся к погрузочно-разгрузочной площадке порта. Башенный кран, как железный часовой, ввинчивался в просветленное небо. Люд старого города, узнав об окончании забастовки, все воскресенье сносил на ту площадку мусор с окрестных улиц, чтобы мусорщикам было удобнее работать. Отбросов набралась высоченная гора. Величавый памятник людским нечистотам. За краном и торговыми судами на причале проглядывалось море. Илистое и вонючее в гавани, и пенное, неукротимое, свободно плескавшееся между волнорезами и горизонтом. По другую сторону площадки, там, где лепились друг к другу убогие дома, собралась толпа зевак.При виде грузовика они возбужденно загомонили.— Будем надеяться, до побоища не дойдет, — с тревогой в голосе проговорил Фрезе.После трудного спуска мусоровоз, пыхтя, остановился.— Ждут, — улыбнулся отец Джудитты и со всей силы вдавил кулак в клаксон.Толпа разразилась аплодисментами.Фрезе, вцепившийся в руль, облегченно вздохнул и на радостях включил мигалку.Но зрители не обратили внимания на его жест; все глаза были прикованы к мусоровозу.Отец Джудитты вылез из кабины и дернул рычаг, открывающий верх кузова. Потом помахал крошечной точке в кабине крана. Металлическая птица повернула шею к горе мусора и раскрыла клюв. Стальные челюсти впились в живую плоть отбросов, сомкнулись и, теряя куски, вывалили первую порцию в чрево мусоровоза, который тут же начал ее жевать и переваривать. Отец Джудитты подошел к толпе и каждому пожал руку: в старом городе у него незнакомых нет. Потом, запрокинув голову, посмотрел на квадратный серый силуэт на фоне многоцветья домишек.Фрезе, вылезая из машины, проследил за его взглядом. На больницу смотрит. Небось и Джудитта с Амальди сейчас любуются этим зрелищем из окна.Макс тоже наблюдал за тем, как мрачные серые контуры озаряются светом нового дня.— Я еще кое-что выяснил… насчет того дела… о пожаре, — неожиданно сообщил он.Фрезе так и застыл, разинув рот и поставив одну ногу на землю.— Думаю… это не так уж важно… просто любопытный факт… что-то вроде шарады.Фрезе резко повернулся и шлепнул парня по заднице. При этом что-то громко и противно зашуршало.— Что у тебя в заднем кармане?— Бутерброд, — смущенно пробормотал Макс.— Ну ты и обжора, Липучка, — покачал головой Фрезе. — Давай, колись, что ты там выяснил! Не тяни кота за хвост.— Я… это… Если вместо номеров документов подставить буквы алфавита, то получится… К примеру, номер семнадцать — это буква П, так? Номер шестнадцать — О. Номер восемь — Ж. Номер один — А. Номер восемнадцать — Р. Составляем вместе все эти буквы и получается ПОЖАР… Вот.Фрезе не находил слов.— Как думаете, мэр сделал это нарочно?Фрезе секунду подумал.— Да нет. Думаю, если мы ему скажем, он опять увидит в этом перст судьбы.— А на самом деле?..— А на самом деле простая случайность, — заявил Фрезе, вылезая из машины. — Я вижу, ты, Липучка, жаден не только до жратвы, но и до знаний. За что и люблю. Пойдем, представлю тебя, — сказал он и направился к мусоровозу.Парень сначала проверил, не слишком ли пострадал его бутерброд от шлепка Фрезе, а потом, сутулясь, поплелся за начальником.— По меньшей мере двадцать ездок нужно, — говорил отец Джудитты. — Но я бы и тысячу сделал, лишь бы увидеть город чистым.Его напарник покивал, впрочем, без особого энтузиазма.— Словно грязевой ураган прошел, — развивал свою мысль отец Джудитты. — Страшно подумать, до чего люди доходят. До смертоубийства… — Он осекся, съежился от этого слова и вновь поглядел в сторону больницы.— Ей надо отдохнуть. Все забудется, — сказал Фрезе, угадав его мысли. — Главное — жива.Мусорщик кивнул и с трудом проглотил комок в горле.— Да, жива моя Джудитта, — подтвердил он. Потом заметил Макса и шагнул к нему.Липучка побледнел и попятился.— Две недели назад я бы тебя придушил, не задумываясь, — сказал мусорщик. — Но мне все рассказали. Я знаю, что в спасении моей дочери есть и твоя заслуга. — С этими словами он стянул грязную, заскорузлую рукавицу с правой руки.Макс инстинктивно заслонился локтем.— Спасибо тебе, парень, — торжественно добавил синьор Черутти.Под смех Фрезе Макс робко пожал руку отца Джудитты. Он почувствовал, что все взгляды устремлены на него, и вспотел от смущения.— Теперь у Джудитты есть высокопоставленный защитник в полиции, — сообщил ему Фрезе, — так что если снова позволишь себе всякие глупости — это, как минимум, пять лет принудительных работ.Мусорщик захохотал. Фрезе вторил ему, довольный своей остротой. Макс из бледного сделался пунцовым.— И ты смейся, когда старшим по званию весело, — приказал ему Фрезе, — а то при всех получишь пинка под зад.Парень растянул в улыбке дрожащие губы.Крановщик посигналил мусорщикам свысока.Отец Джудитты глянул на измеритель в кабине мусоровоза.— Еще два ковша, — сообщил он в передатчик и повернулся к Фрезе. — Эта забастовка — словно язва на теле города. — И он кивнул на уменьшающуюся гору отбросов.— Нет. Мы не напрасно боролись. Теперь люди будут знать, кто мы такие, — возразил второй мусорщик с гордостью в голосе.— Думаешь? — усомнился Фрезе.В душе он был уверен, что память о проклятом месяце будет недолговечной. Люди живут настоящим. Прошлое быстро забывается. Особенно коротка людская память на несчастья. Скоро они выбросят из головы профессора Авильдсена и связанный с ним ужас. Вероятно, и Амальди с Джудиттой про него забудут. Вдвоем.Небо вдруг потемнело, и мощный раскат заткнул глотку грохочущему крану. Спустя мгновение пошел дождь. Не тихий и унылый, какие бывают осенью, а настоящий, ливневый, весенний. Юная гроза надвигалась гигантскими шагами; дождь вмиг вымочил до нитки ликующую толпу. Никому и в голову не пришло проклинать так некстати разверзшиеся хляби. И не более чем через пять минут непоседливая гроза промчалась.Фрезе сперва посмотрел на постепенно светлеющее море, потом на город. Небо очистилось, умылось, и город вдруг вспыхнул оранжевыми, желтыми, горчичными, красными пятнами крыш. Как-то сразу посвежели окрестные горы, едва начавшие одеваться в зелень. Вот и рухнули мрачные стены театра, подумал Фрезе, скоро вонь выветрится, растворится в огромном мире. Как бы в подтверждение его мыслей, с моря налетел легкий бриз, пахнуло солью и водорослями. У кого хорошее обоняние, тот непременно учует эту благодать и позволит ей разогнать тяжелые тучи воспоминаний. А вместе с ними и жестокая, бесстрастная болезнь притаится в засаде и будет ждать другого случая — кто знает где, кто знает когда. Притаится и будет ждать дуновенья, движенья воздуха, чтобы насытить его злом и равнодушием, согласно одной ей ведомым резонам.— Глянь, еще подъезжают. — Фрезе указал Максу на два мусоровоза, один за другим выруливавших из-за угла.Веселье возле горы нечистот продолжалось. Детишки приплясывали вокруг и со смехом толкали на нее друг друга. Полная рыжеволосая женщина в черном отделилась от толпы и направилась к мусоровозу. В руке она держала голубой мешок.— Можно? — спросила она, кивнув на грузовик.Фрезе взглядом раздел пышные формы и с томной галантностью улыбнулся женщине.— Как вас зовут, прекрасная синьора?— Клара.— Позвольте вам помочь, Клара?— Да нет, уж я сама.Она ловко перебросила мешок через грязный борт мусоровоза и, плавно покачивая бедрами, направилась обратно в толпу, которая встретила ее аплодисментами.— Мать моя, до чего прекрасен наш город! — восхитился Фрезе, не отрывая глаз от внушительного зада Клары. Клары-проститутки. Клары — вдовы Айяччио.Лука Ди Фульвио
КАМЕНЩИК(роман)
Снова и снова при загадочных обстоятельствах гибнут преступники, которых не сумело привлечь к ответственности ФБР.Кто стоит за этими убийствами? Террористическая группировка, цель которой — дискредитировать спецслужбы? Или более прагматичные и циничные люди, планирующие нажиться на своих «акциях»?Репутация ФБР — под угрозой. Самые опытные сотрудники, отправленные на поиски убийц, погибли. И тогда замдиректора ФБР Кейт Бэннон решает: если правила больше не работают — значит, надо обратиться к тому, кто играет БЕЗ ПРАВИЛ.Его зовут Стив Вэйл. Его с позором уволили из ФБР много лет назад. Но он — по-прежнему лучший из лучших!..
ПрологСжимая пистолет, Майкл Стилсон поправил накладное ухо — единственную свою маскировку — и задался вопросом: как он, христианин, утвердившийся в вере после выпавших на его долю испытаний, согласился участвовать в ограблении банка?Год назад он был настолько убежден в своем религиозном обращении, что, представ перед Иллинойсским советом по условно-досрочному освобождению, умиротворился душой. Попросил называть его просто Майклом — именем, испускавшим, как ему казалось, мягкое евангелическое сияние, — потому что тюрьма стала для него дорогой в Дамаск, проехав по которой Савл преобразился в Павла. Пребывание в тюрьме, объяснил он сидевшим перед ним истуканам, явилось спасением. Без заточения он не обрел бы Бога — пустота прежней, незадавшейся жизни привела его к трехлетней отсидке за подделку документов.Теперь он думал, не помогло ли ему выжить обретение Бога. Как-никак ухо ему отрезал заключенный по прозвищу Нам в первую же неделю пребывания в тюрьме, не оставив сомнений в сложности самостоятельного выживания. Хотя Нам никогда не служил в армии, ухо Стилсона было третьим, отрезанным за три года. Как ни обыскивали камеру Нама после каждого инцидента, ушей ни разу не обнаружили, и это — главным образом из-за тяги заключенных к вымыслу — породило слухи, будто Нам поедает уши, исполняя ритуал, к которому пристрастился во Вьетнаме.В течение месяца Микки обрел Бога. Когда рана зажила, он обнаружил в искривленном обрубке некоторую пользу. Часть заключенных в предостережение остальным демонстрировали татуировки или шрамы, а у Стилсона не было уха — целого уха! — чем не могли похвастаться даже чемпионы-тяжеловесы.Стилсон с отвращением отнял руку от накладного уха. Может, он и тюремный христианин, но сейчас это не имело значения. Ему хотелось поверить, что вооруженное ограбление требует переоценки его веры, но в действительности желание это было вызвано окружившими банк полицейскими. С чего он взял, будто способен стать настоящим грабителем банков? Черт возьми, даже подделывателем документов он был никудышным!Он выглянул из окна, проверяя, не приблизились ли полицейские, но те по-прежнему лежали на багажниках и капотах своих машин с оружием наготове, видимо, ожидая малейшего повода, чтобы открыть огонь. На безопасном расстоянии позади них виднелись спутниковые тарелки передвижных телестанций — значит, дело будет доведено до конца.Стилсона и его партнера Джона Ронсона одолела жадность. Грабеж банковских кассиров перестал их удовлетворять. Они решили, что, если возьмут сейф, добыча окажется вдвое, даже втрое больше. Идея принадлежала Ронсону; собственно, он настоял на ней. Микки согласился, поскольку Ронсон был докой по этой части — если срок, отбытый за грабеж банка, можно считать знанием дела.Стилсон вновь нервно коснулся искусственного уха. Надеть его Микки заставил Ронсон.— Ты что, не смотришь телевизор? Технологий у фараонов хватает. Стоит только поискать по компьютеру одноухих осужденных, и тебя возьмут. А раз возьмут тебя — не обижайся, Микки, — возьмут и меня.Поэтому они отправились в магазин маскарадных костюмов и купили полдюжины накладных ушей, стараясь подобрать их под цвет кожи Стилсона. Кроме того, ему пришлось отрастить длинные волосы, чтобы замаскировать бесцветную леску, удерживающую искусственное ухо. Ронсон полагал, что подделка неплохо смотрится; Стилсон же был уверен, что выглядит смехотворно.Микки встал на цыпочки и посмотрел через стойку, где Ронсон перекладывал пачки денег из сейфа в обнадеживающе большую спортивную сумку. Высокий и тощий Ронсон полгода назад вышел из тюрьмы штата в Джольете, получив условно-досрочное освобождение и отбыв треть двадцатилетнего срока за попытку убийства и вооруженного ограбления банка. Обвинение в попытке убийства явилось следствием перестрелки с полицейскими. Сдался он, лишь когда у него кончились патроны.Во время ограблений Стилсон должен был держать под прицелом клиентов и служащих, Ронсон же перескакивал через стойку и очищал выдвижные ящики кассиров. Но пока Ронсон заставлял управляющего открыть сейф, по беззвучному сигналу тревоги прибыл первый полицейский автомобиль. Все тут же догадались о возросшей опасности насилия и послушно легли ничком, стараясь не привлекать к себе внимания.— Как будем уходить? — крикнул Стилсон через стойку.— Всему свое время, — ответил Ронсон, продолжая набивать сумку деньгами.— Как ты можешь думать о деньгах?— Если выйдем отсюда, нам потребуется каждый цент.Застегнув молнию на сумке, Ронсон перебросил ее через стойку и, перепрыгнув, рывком поднял пожилую женщину.— Нет-нет, пожалуйста, не надо!— Заткнись, старая шлюха. Ты уже достаточно пожила.Он подтолкнул ее к входной двери, бросив Стилсону:— Держи всех под прицелом.Стилсон не мог отрицать, что наслаждался властью во время грабежей. И почему-то присутствие полицейских усиливало удовольствие. Демонстрируя солидарность с напарником, он отступил на два шага и медленно повел пистолетом из стороны в сторону. И тут заметил человека, лежавшего возле кулера. Его желтые рабочие брюки и сапоги были покрыты цементной пылью. Линялая черная тенниска облегала массивные плечи. Он один не опустил голову, дерзко наблюдая за вооруженным бандитом.Одноухому грабителю банков было невдомек, что этот человек анализирует каждое его движение и быстроту реакции. На его взгляд, Стилсон не обладал ни физической мощью, ни способностью внушать страх. Единственную угрозу представлял пистолет в руке, который он сжимал слишком крепко.«Ты больше не носишь оружие, приятель, — напомнил себе человек, продолжая глядеть на Стилсона. — В следующий раз наблюдай тайком».— Чего уставился? — спросил Стилсон.Человек язвительно искривил рот и что-то произнес одними губами. Стилсон, решив, что не расслышал, поднял руку к резиновому уху, проверяя, не закрывает ли оно слуховой канал. И только тут догадался — человек понял, что оно накладное, и дразнит его.— По-твоему, это смешно?На сей раз человек громко произнес:— Я сказал, что наблюдаю за тобой, дабы не ошибиться при опознании.Стилсон метнулся к нему и вытянул руку с черным пистолетом, стараясь не слишком приближаться.— Спятил? Ты, какой-то работяга!— Каменщик.— Что?— Я каменщик.Стилсон сделал еще полшага вперед и поднял пистолет на уровень глаз.— Так вот, недоумок, сейчас ты сменишь род занятий. Станешь либо лизателем пола, либо донором мозга. Выбирай.Каменщик медленно опустил голову.«В следующий раз, приятель, наблюдай тайком».Ронсон, прикрываясь заложницей, открыл входную дверь настолько, чтобы женщину было видно, и приказал полицейским убираться, а также удалить снайперов, хотя не видел ни единого. Едва он договорил, как по громкоговорителю обоим бандитам предложили сдаться. Ронсон взвел курок пистолета и приставил дуло к голове женщины.— Даю вам пять минут, потом открываю огонь, а первой пристрелю эту старую корову. Ясно?Стилсон, толком не расслышав его слова, вернулся на прежнее место, чтобы быть в курсе происходящего. Но за спиной раздались странные звуки, словно плеснула вода.Кулер!Он развернулся к каменщику, который стремительно надвигался на него, держа перед собой почти полную пятигаллоновую бутыль.Стилсон выстрелил.Бутыль разлетелась, вода поглотила ударную силу пули. Каменщик, в мгновение ока преодолев расстояние до грабителя, схватил ствол пистолета и отработанным движением вывернул его до предела. Стилсон, охнув, выпустил оружие и тут же получил удар рукояткой в висок.Каменщик сгреб Стилсона в охапку и без особого напряжения выбросил в одно из окон. Под дождем стеклянных осколков тот проехал по тротуару и остался лежать без сознания. Резиновое ухо, на мгновение зависнув в воздухе, упало ему на грудь.Ронсон, толкнув женщину обратно в помещение банка, громко спросил Стилсона, куда он стрелял. И в этот момент дуло отнятого у Стилсона пистолета прижалось к его горлу.Ронсон замер.— Сделай одолжение — угомонись…Ронсону не раз приходилось слышать в тюрьме подобный кипящий яростью тон; этот человек мог убить его. Он бросил пистолет и, когда каменщик нагнулся за ним, кинулся к разбитому окну, но тот схватил его. Ронсон повернулся и со всей силы ударил противника в челюсть, но это не возымело никакого действия. Каменщик ответил прямым справа, голова грабителя запрокинулась, ноги подогнулись. А в следующее мгновение Ронсон вылетел в соседнее окно.Снаружи один из репортеров крикнул оператору:— Заснял обоих?— Да. Прекрасный полет!Входная дверь распахнулась, и заложники ринулись наружу, спеша затеряться в толпе. Полицейские уже надевали на бандитов наручники, а отряд спецназа устремился в банк, чтобы обезвредить оставшихся грабителей. Но там было пусто.Полицейские в мегафон попросили заложников вернуться. Все они говорили одно и то же: грабителей обезоружил человек в желтых рабочих брюках и черной рубашке. Когда детективы попросили показать его, свидетели с удивлением обнаружили, что каменщик исчез.
Глава 1Отбросив полотенце, Конни Лисандер критически осмотрела себя в зеркале, стараясь быть объективной, совершенно объективной. Она покрутилась в обе стороны, напрягая мышцы живота, и с горечью констатировала, что некогда подтянутая фигура утратила свою элегантность. Пятнадцать лет назад она работала репортером в местной телепрограмме «Недостойные Голливуда», где смаковались подробности многочисленных оплошностей некоронованных королей киноиндустрии. В течение трех лет, пока программа выходила в эфир, рейтинг у Конни был выше среднего. Она понимала, что своей популярностью обязана главным образом фигуре и одежде. После закрытия программы она мало работала. Менеджеры винили ее в «однотипности», сравнивая с репортерами бульварных газет. Она меняла одно место за другим и наконец вышла замуж. Через два года последовал развод, и Конни дала себе слово вернуться на телевидение любой ценой.Она открыла дверь на веранду. Лос-Анджелес Конни любила прежде всего за погоду. Постоянное тепло бодрило ее, не то что в детстве, в сыром, мучительном унынии Сиэтла у залива Пьюджет-Саунд. Солнечные дни постоянно напоминали, что жизнь прекрасна. Даже архитектура Южной Калифорнии отражала этот климат. Двери комнат, кухонь и ванных распахивались навстречу солнцу, впуская его внутрь.Легкий ветерок принес аромат цветов из ее садика. И Конни уловила запах кофе, хотя не пила его уже три месяца, придерживаясь нового режима, а соседей не было в городе. Может, это просто скрытое желание? Не выпить ли чашечку кофе без кофеина? Это ничему не повредит.Конни снова подошла к зеркалу, размышляя, не вернут ли более напряженные физические упражнения былую привлекательность ее фигуре, но не стала лукавить. Она вгляделась в свое лицо. Пластическая операция не такая простая процедура, как представляется. На эту удочку уже никого не поймаешь. Слишком многие, теряя привлекательность, ложатся под нож хирурга. И вероятно, подтянув кожу один раз, процедуру придется повторять и повторять, покуда не уподобишься таким же комичным старухам с огромным ртом и выпученными глазами.Конни наклонилась к зеркалу и указательными пальцами подняла кожу над ушами. Нижняя часть лица стала выглядеть лучше, хотя дряблая шея почти не изменилась. Она уже устала комбинировать свитера, шарфы и высокие воротники, скрывая свой возраст. Пожалуй, пора все же подумать о пластике.Агент Конни стал получать гораздо больше телефонных звонков после ее разоблачительного материала о ФБР и федеральной прокуратуре в Лос-Анджелесе. Собственно, это была идея менеджера, но, если вдуматься, материал весьма злободневный. И Голливуд не прочь лягнуть ФБР. Если Бюро и федеральная прокуратура беспорочны, почему она без труда раскрыла их грешки? Может, «беспорочны» не самое верное слово? Она сняла на пленку агентов и работников прокуратуры, выпивающих на работе, посещающих проституток, часами занимающихся в местных спортзалах. Кого-то из них уволили, так что материал принес пользу обществу. И коллеги явно оценили ее усилия, потому что ей теперь снова звонят.Конни отступила и положила руки на бедра.— Да, так я и сделаю, — громко сказала она, утверждаясь в своем решении, надела халат и вошла в спальню.Конни не замечала сидевшего в кресле мужчину, пока не увидела его в зеркале. Инстинктивно она запахнула халат на груди, повернулась.— Кто вы? — И заметила, что он в перчатках. В левой руке незнакомец держал картонный стакан с кофе. В правой был пистолет. Она плотнее запахнула халат. — Что вам нужно?— Разумеется, не это, — усмехнулся мужчина.Конни пытливо посмотрела ему в глаза, серые, мрачные. В них тлела ярость, не та, что вспыхивает на миг, а не сгорающая в течение жизни. Этот человек был явно опасен.Она успокаивающе опустила руки и мягко спросила:— Тогда чем могу быть полезна?— Меня привел сюда ваш материал о ФБР. Хорошо вы разделали эту организацию.— Все это правда.— Да, вы настоящая патриотка.Замечание вряд ли можно было счесть саркастическим. Голос человека звучал бесстрастно, без оскорбительных ноток.— Все это правда, — повторила она, словно вторичное оправдание лишало его последних сомнений.— Вы многим загубили карьеру, — сказал он. — Зато ваша, видимо, на подъеме.— Кто вы?— Человек, которому интересно узнать, почему вы ненавидите ФБР.Он произнес эту фразу тем же бесстрастным тоном, однако Конни почувствовала его напряжение.— Я… не испытываю ненависти к ФБР. Что вам все-таки нужно?Она украдкой взглянула на дверь, прикидывая расстояние и время, нужное ему для стрельбы.Он навел на нее дуло пистолета.— Сядьте на кровать.Конни поняла, что не успеет добежать до двери, и повиновалась.— Ладно, как скажете, — выдавив улыбку, произнесла она.Мужчина отпил глоток кофе.— Я здесь по той же причине — призвать ФБР к ответу.— Если мы хотим одного и того же, вы полагаете, что пистолет необходим?— К сожалению, да. Я здесь затем, чтобы с вашей помощью по-настоящему очернить ФБР.— Не понимаю. Каким образом?— Вы наверняка верите в то, что сделали. И разоблачение ФБР очень важно для благополучия страны. Что это нужно сделать любой ценой. Вы верите в это, так ведь?— Конечно.— Видите, мы хотим одного и того же. Только вам придется принести высшую жертву ради своего, или, лучше сказать, нашего дела.— Вы хотите меня убить?— Если не найдете способа убить меня. Но поскольку вооружен здесь только я, очень сомневаюсь, что вам это удастся.Склонив голову набок, она окинула его оценивающим взглядом.— Вы из ФБР, не так ли? Вас послали сюда, чтобы меня запугать. Вот в чем дело.Мужчина допил кофе и, не сводя с Конни глаз, поставил стакан на стоявший рядом стол.— Нет. Женщины вроде вас слишком неразумны, чтобы их запугивать.— Женщины вроде меня. Вы хотите сказать, что я стерва? — засмеялась она. — Это Голливуд, болван. Без стерв, участвующих во всех делах, главным экспортом этого города был бы обезжиренный йогурт. В устах такого, как вы, «стерва» — наивысший комплимент.— В таком случае вы королева.— Верно, черт возьми.Он снова усмехнулся и поднял пистолет.— Лично я выбрал бы другую эпитафию, но кто я такой, чтобы спорить с царственной особой?Мужчина выстрелил, пуля попала Конни в середину верхней губы. Она рухнула замертво, а гильза, описав в воздухе дугу, упала в картонный стакан. Незнакомец подошел к телу и положил ей на грудь синий листок бумаги. На нем было написано «Рубэйко пентад». Достав из кармана пластиковый пакет с тампоном, он обмакнул его в текущую из раны кровь. Потом вернулся к столу, опустил тампон в картонный стакан и закрыл его крышкой. Огляделся, проверяя, не осталось ли улик, сунул пистолет в кобуру под ветровкой и вышел.
Глава 2ФБР собиралось выплатить «Рубэйко пентад» миллион долларов. По крайней мере так должна была считать эта шайка. Агент Дэн Уэст направлялся в Портсмут, штат Нью-Гэмпшир. Ведя машину в восточном направлении, он пересек деревянный мост и увидел, как река скрывается из глаз, поворачивая к океану. Сумерки и теплый летний ветерок подчеркивали безмятежность приморского городка, и тем труднее было представить, что именно здесь прозвучит заключительный аккорд такого сложного и жестокого преступления.Впервые после Афганистана живот свело спазмом страха. Ничего подобного он не испытывал за три года службы в ФБР, проведенных в Бостоне в группе расследования беловоротничковых преступлений. Уэст пытался объяснить начальству, что ему, ранее служившему в морской пехоте, нужно что-то более рискованное, чем бесконечные колонки цифр, никак не желающих дважды складываться в одну и ту же сумму.Он проверил координаты на портативном приемнике ГСО[3] — они совпадали с указанными в письме вымогателей, — въехал на небольшую автостоянку и вылез из машины ФБР, массивной «краун-виктории», выбранной из-за своей заметности. Уэст нервозно потянулся, по рукам и ногам пробежала холодная дрожь. Неосвещенная вывеска над одноэтажным зданием свидетельствовала, что он в нужном месте.— Это действительно яхт-клуб «Киттери-Пойнт», — прошептал он в микрофон, приклеенный липкой лентой к груди, подтверждая свое местонахождение. Опасаясь, что «Пентад» может вести наблюдение за местом доставки, ФБР провело лишь спутниковое обследование указанных координат и сочло яхт-клуб вероятным пунктом.— Понял, — ответил один из десятка агентов, следовавших за ним на изрядном расстоянии с тех пор, как он вышел из федерального здания в Бостоне.Уэст облизнул губы. Вкус соленого воздуха напомнил о тренировках в морской пехоте, о том, что он способен справиться с любыми проблемами. Он должен был доставить деньги и уехать. Следовавшие за ним агенты займутся тем, кто попытается забрать их. Брезентовая сумка, которую он достал с заднего сиденья, формой и весом создавала впечатление, что там находится вся сумма в стодолларовых банкнотах, но в ней лежала всего тысяча долларов, достаточная, чтобы предъявить обвинение тому, кто ее возьмет.Хотя «Рубэйко пентад» представлялась местной группой политических террористов, требование миллиона долларов являлось вымогательством. А вымогательство, учили Дэна Уэста на курсах вновь набранных агентов, представляет собой запугивание с неизвестного расстояния. Жертва должна настолько бояться преступников, чтобы беспрекословно выполнить два условия: расстаться с деньгами и не обращаться к властям. У каждой стороны есть свои преимущества. Вымогатель неизвестен, а правоохранительным органам нужно только не терять из поля зрения деньги. Большинство дел заканчивается ничьей: преступник ничего не получает, а правоохранители не могут установить его личность. Неудачливый вымогатель остается на свободе, а ФБР частично оправдывает свои бюджетные затраты. Арест производится в тех редких случаях, когда вымогатель считает, будто нашел надежный способ забрать деньги.— Вот и все, что можно сказать о вымогательстве, — заключил инструктор. — Вариантов нет. Бюро существует уже столетие[4], и никто не нашел способа делать это иначе.Но шайка «Рубэйко пентад» изменила все. Убив месяц назад женщину-репортера из Голливуда, она потребовала миллион долларов для предотвращения очередного убийства. Новым в действиях «Пентад», помимо совершенного заранее преступления, было предъявление ультиматума непосредственно директору ФБР. На стороне Бюро при доставке денег вымогателям или похитителям людей всегда имелась некоторая неожиданность, но «Пентад» уничтожила это преимущество, загнав федералов в тупик. ФБР было велено не только выплатить деньги, но и передать их. Очевидно, шайка считала свой план настолько безупречным, что могла унизить Бюро и при этом скрыться с деньгами.Ясное нью-гэмпширское небо было усеяно звездами; вдали на северо-востоке висел полумесяц. Уэст огляделся в поисках указания, что делать дальше. Еще раз проверил координаты по ГСО. Они точно совпадали с имеющимися в инструкции. Вероятно, ему следует просто ждать. Он поставил сумку и достал копию письма с требованием.ФБРОчередное убийство предотвратит только ваше безоговорочное согласие с двумя нижеследующими условиями:1. Доставка миллиона долларов в стодолларовых купюрах 14 августа ровно в 21.42 в точку 43.072 С 70.546 3.2. Общественность или средства массовой информации не должны узнать о требовании денег.Если одно из условий будет нарушено, погибнет выбранный нами политический деятель. Вряд ли вы готовы полностью подчиниться, однако расхваленное на весь мир ФБР должно усвоить правила игры. В противном случае эта война унесет слишком много жизней и денег. Ни то ни другое нас нисколько не смущает.Если ФБР будет и впредь нарушать права граждан этой страны, деньги пойдут на финансирование более решительных мер, и ФБР понесет ответственность за массовые убийства.Позаботьтесь, чтобы ваш курьер был хорошим пловцом.«Рубэйко пентад».Уэст взглянул на часы. Почти девять тридцать. Времени оставалось мало.«Стало быть, вымогателям нужен хороший пловец», — подумал он и прошел по асфальтированной автостоянке за здание клуба. Поросший травой склон вел к реке Пискатаква. Перепрыгнув через ограду, он спустился к воде. Из здания доносилась негромкая музыка.В двадцати ярдах справа, в зарослях кустов, он увидел легкое зеленое свечение. На земле лежал черный брезент с фосфоресцирующей в темноте стрелой. «Пентад», видимо, положила его днем, когда краска не светилась. Стрела указывала в сторону здания на острове посреди реки, едва видневшегося в лунном свете. Это было большое белое строение, зубчатые башни по углам делали его похожим на средневековый замок.Уэст подумал, не предстоит ли ему переплыть реку шириной примерно в двести ярдов, и спросил в микрофон на груди:— Когда здесь низшая точка отлива?Непрерывный контроль за операцией велся из оперативного центра бостонского отделения ФБР.Через несколько минут прозвучал ответ:— В девять сорок две пополудни.Значит, придется переплывать реку. В инструкции было указано именно это время. Отлив, самое слабое течение. Под брезентом лежало снаряжение аквалангиста: баллон с воздухом, ласты и маска. На первый взгляд казалось, что баллон старого образца, но причина заключалась в ремнях крепления. Современные баллоны выпускают с жилетом на молнии или, в крайнем случае, со стегаными лямками, которые ныряльщики могут легко надевать и снимать. Здесь же были чрезмерно длинные черные нейлоновые ремни, зачем-то перекрещивающиеся, с множеством застежек, некоторые непонятно для чего утолщались. Явно неудобное снаряжение выглядело тем не менее функциональным. В маске лежал наручный компас, и Уэст пристегнул его на запястье. Объяснил по рации, что происходит.— Можете выяснить что-то о здании на острове? Похоже, я направляюсь туда.Он разделся до плавок. Требование «хорошего пловца» в письме было истолковано как желание «Пентад» нейтрализовать электронные приспособления ФБР, поэтому агент техслужбы положил непромокаемый пакет в боковой карман большой сумки с деньгами. Там же находился подводный фонарик и запечатанная воском кобура с короткоствольным «смит-вессоном».Было уже девять сорок. Надевая ласты, Уэст обнаружил внутри сложенный листок бумаги: «34» — и взглянул на компас: точно — тридцать четыре градуса.— Центр, похоже, они хотят, чтобы я плыл под водой прямо к этому зданию. Удалось выяснить, что оно собой представляет?— Мы связались с нашим агентом в Портсмуте. Он говорит, это военно-морская тюрьма столетней давности на острове Сиви. Закрыта тридцать лет назад. Теперь там охраняемая военно-морская верфь. У главных ворот мы уже выставили несколько групп наблюдения. Когда переплывешь реку, они будут на твоем берегу.— Только позаботьтесь, чтобы они меня не убили. Судя по записке, эти люди будут только рады, если мы не выполним их требования.Уэст снял с груди микрофон, уложил в непромокаемый пакет и, войдя в воду, глубоко вдохнул:— Ну, крутой парень, именно этого ты и хотел.Вода была холодной, но основной проблемой стала сумка фальшивых денег, весившая двадцать два фунта и тянувшая его глубже, чем бы хотелось. Иногда ему приходилось тащить ее по дну, глядя на компас. Мешала и странная конфигурация ремней крепления, врезавшихся в талию и плечи. Когда Уэст находился на середине реки, начался прилив, течение усилилось, и ему потребовалось больше получаса, чтобы достичь цели.Приближаясь к противоположному берегу, Уэст видел люминесцентный зеленый свет. Почувствовав, что дно повышается, он поставил сумку и вынырнул на поверхность, чтобы сориентироваться. Теперь он был близко к тюрьме. Может, слишком близко. В тени здание казалось черным. Вокруг царило безмолвие, и ему захотелось затаить дыхание, словно перед раненым животным, на которое случайно наткнулся, — напасть оно могло, лишь подманив к себе тех, кто считал его мертвым. Тюрьма тянулась вдоль всего острова на сотни футов, достигая в высоту по меньшей мере шести этажей. Значит, оставить сумку и предоставить действовать наблюдавшим агентам не получится. Похоже, он в одиночестве.Уэст нырнул, взял сумку и увидел, что зеленый свет исходит от двух люминесцентных трубок, прикрепленных к подводной стене замка. Подплыв ближе, он включил фонарик и обнаружил остатки металлической решетки, некогда закрывавшей отверстие, возможно, канализационное, поскольку тюрьма строилась в то время, когда реки считались естественным приемником отбросов. Подводный ход был узким, но Уэст мог через него протиснуться. Глубоко вдохнув, он втолкнул в отверстие сумку с деньгами и двинулся следом.Через несколько минут Уэст оказался в большом помещении с каменными стенами, пол которого представлял собой скальное основание. На стенах виднелись отметки — значит, во время прилива уровень воды поднимался здесь на три четверти. В верхнюю часть одной из стен были вделаны три толстых металлических кольца, к которым, вероятно, приковывали заключенных. Уэст подумал, что сто лет назад эту подземную камеру использовали для «перевоспитания» неподатливых узников: два прилива в день и впивающиеся в тело крабы — неплохой урок повиновения.Сняв ласты и маску, Уэст освободился от баллона с воздухом и достал пистолет.— Группы на этом канале, вы меня слышите? — сказал он, включив передатчик и прекрасно понимая, что через сотни тонн камня и бетона не пройдет ни один сигнал. — Кто-нибудь слышит меня? — сделал он еще попытку. Ответом была лишь мертвая тишина этой похожей на пещеру камеры.Он огляделся в поисках выхода и увидел люк в потолке над дальней стеной. Высота помещения составляла добрый десяток футов. Как же туда подняться?В свете фонарика Уэст обнаружил под люком вделанный в стену толстый ржавый крюк. В прыжке Уэст едва доставал до баскетбольного кольца, находящегося на высоте десяти футов. Крюк же казался таким коротким, что он в любом случае не сумел бы за него ухватиться. Он поискал, на что мог бы встать, но в камере были только его вещи.И тут его осенило — крепление баллона. Вот почему ремни такие длинные. Вымогатели не пожалели нейлона, чтобы он попробовал вылезти. Они надеялись, что ФБР не выдержит подобного испытания.Сняв ремень, Уэст прикинул его длину. Около девяти футов. «Надо же, — подумал он, — девять футов, чтобы подняться на десять и пролезть в люк. Притом с тяжелой сумкой». Стал припоминать морские узлы и нашел ответ.Придвинув баллон к стене, Уэст для устойчивости подсунул под него ласты — расстояние сократилось на фут. Сделав простую петлю посередине ремня, он завязал на конце затяжной узел и набросил его на крюк. Затем закрепил на нижнем конце сумку с деньгами и полез вверх.Начав взбираться по ремню, Уэст почувствовал, как устал от плавания, и подумал, не входило ли в план «Пентад» обессилить его. Если да, значит, по ту сторону люка его может ждать встреча с противником.Встав в сделанную на ремне петлю, Уэст распрямился, изо всей силы толкнул крышку люка, и та со стуком упала на пол, к которому была прикреплена. Он прислушался. Кругом по-прежнему царила тишина.В комнате, куда поднялся Уэст, было совершенно темно. Держа пистолет наготове, он включил фонарик, осветивший тюремную камеру площадью примерно двадцать на двадцать футов. Со стен осыпалась побелка, в сыром соленом воздухе стоял ее запах. Зная, какими красками пользовались на флоте тридцать лет назад, он не сомневался, что белила свинцовые. На полу возле крышки люка лежала старая, трухлявая лестница.В комнате была всего одна дверь, и, прежде чем открыть ее, Уэст выключил фонарик. Ржавые петли пронзительно заскрипели. За дверью тянулся узкий коридор. В те годы, видимо, считали, что матросу достаточно щели для перехода из отсека в отсек и деньги на эстетику тратить ни к чему. Вдали он увидел еще три люминесцентные трубки на толстой двери лестничной клетки с маленьким окошком, забранным армированным стеклом. Святящаяся стрела указывала острием вверх. Уэст вернулся и поднял сумку с деньгами.Если он поднимется выше, возможно, передатчик наконец заработает. Уэст приклеил его липкой лентой на поясницу, микрофон поднял к груди, прилепил на прежнее место и надел рубашку, чтобы скрыть его. Сунув остальное в сумку, он пошел к светящейся стрелке.Лестничная клетка оказалась еще уже, чем коридор. Вдоль ступенек шли металлические перила. Пол был усеян осыпавшейся краской, прилипшей к подошвам. Уэст выключил фонарик. Разумеется, вымогателям известно, что он идет, но не обязательно знать, где именно находится. В темноте он положил руку на перила и стал подниматься, останавливаясь на каждой площадке, включая фонарик и осматривая следующий марш. Он по-прежнему ничего не слышал, однако знал, что вымогатели рядом. И продолжал подъем.На каждом этаже Уэст дергал металлическую дверь, но все они были заперты. Смотровые окошки закрывала бумага, поэтому заглянуть внутрь он не мог.Дверь на последнем, восьмом этаже, если он сосчитал правильно, оказалась открытой. Уэст включил фонарик и проверил оружие. Теперь он был на лестничной площадке с двумя дверями. Обе были заперты и вели в разные стороны. Между ними имелось узкое отверстие вентиляционной шахты глубиной восемь этажей. Громадность этой части тюрьмы поражала. На каждом этаже был мостик, ведущий к сотням камер. Под перилами он заметил еще одну светящуюся стрелку, на сей раз приклеенную к полу и указывающую на отверстие. Уэст заглянул в него, не касаясь старых перил. На полу этажом ниже стрелка вновь была направлена на лестничный проем. Он потрогал перила и с удивлением обнаружил, что они очень прочные. Внизу было темно, и луч фонарика туда не проникал. Уэст проверил, действует ли передатчик, но ответа не получил. Он выключил фонарик, прислушался и, внезапно ощутив окружавший его влажный холод, невольно поежился.Спускаться без веревки было рискованно, но до нижнего этажа не больше восьми футов. Девятифутовый ремень не позволит спуститься полностью из-за перил высотой четыре фута и узлов на обоих концах, поэтому он отвязал сумку и продел ремень через ручки. Потом перегнулся через перила и, раскачивая, опустил сумку на площадку внизу. Она мягко упала на бетонный пол.Уэст втянул ремень обратно и, привязав его к перилам, стал медленно спускаться. Достигнув конца ремня и едва касаясь перекладины пальцами ног, он разжал руки. Как только его вес переместился на перила седьмого этажа, послышался резкий звук разрывающегося металла. Вертикальные стойки, поддерживающие поперечину, были подпилены. Уэст попытался ухватиться за ремень, но безуспешно.Начав падать, Уэст ощутил прилив адреналина. И перевернулся в воздухе, надеясь ухватиться за перила шести оставшихся этажей. Но скорость падения росла, и задача становилась все сложнее. Он падал косо, и правая рука, коснувшись спасительной опоры, с отвратительным хрустом вышла из плечевого сустава, когда левая ухватилась за перила, остановив его полет.Слепящая боль пронзила тело. Не в силах подтянуться, Уэст посмотрел вниз. Фонарик свисал с безжизненно повисшей руки, выхватывая из темноты вентиляционную шахту. Внизу было еще три этажа. Мимо него что-то пролетело: он решил, что это перила, но потом увидел, как нарезанные и упакованные в пачки журнальные страницы рассыпались по полу первого этажа. За ними последовала сумка из-под денег, уже пустая. Уэст беспомощно смотрел на выпускающую перила левую руку, словно принадлежавшую кому-то другому.* * *Дэн Уэст не думал, что пролежал без сознания долго. Первым к его сознанию пробился звук шагов. Прибыла помощь.Но приближающиеся шаги были странно медленными и шел явно один человек. Уэст попытался оглядеться, но фонарик свалился с его запястья и лежал вне досягаемости, испуская маленький веер света в противоположную сторону. Пистолет оказался под ним, и правая сторона тела была парализована жгучей болью. Медленно, скрывая движение, он полез левой рукой за спину и включил спрятанный под одеждой магнитофон.Кто-то приблизился к нему сзади, молча постоял несколько секунд, потом обошел его и встал в луче фонарика. Превозмогая боль, Уэст безуспешно пытался разглядеть в темноте его лицо.— Хочешь меня видеть? — спросил тот свистящим шепотом, и Уэст осознал последствия своей опрометчивости. Человек поднял фонарик и осветил покрытое потом лицо агента. — Ты молод. Поэтому инстинкт самосохранения у тебя слаб. — Пожав плечами, он направил свет на себя. — Смотри.Уэст вгляделся в его лицо, стараясь запомнить. Оно было непримечательным, если не считать глаз — льдисто-серых, блестевших от удовольствия. Агент попытался дотянуться до кобуры вывихнутой рукой, но вымогатель отбросил ее пинком.— Говорят, прежние агенты были покрепче. Видимо, тебе очень больно.В надежде, что магнитофон не пострадал, Уэст, мучительно кривясь, сказал:— Ты наверняка хочешь назвать мне свою фамилию.— Какой тебе от этого прок?— Последнее удовлетворение, — с трудом рассмеялся Уэст. — Других, похоже, ждать не приходится.— А мне это зачем?— Разве не высшее проявление власти — полностью открыться противнику? Для таких, как ты, это, должно быть, подобно сексуальному наслаждению.Вымогатель подозрительно прищурился.— Для таких, как я? — удивленно прошипел он и достал черный пистолет. — Очень жаль, однако нельзя терять время. Думаю, группа наблюдения приближается.— Я надеялся, ты здесь задержишься. Позволишь этой группе увидеть тебя и, если повезет, застрелить.— Вот они, ошибки молодости — ты всерьез веришь, что остается надежда.Он вскинул пистолет и выстрелил Дэну Уэсту в правый висок. Грохот выстрела длился несколько секунд, и убийца закрыл глаза, словно пытаясь растянуть удовольствие.Когда звук утих, он с помощью фонаря нашел стреляную гильзу, подобрал ее и вышел в боковую дверь.
Глава 3Роберт Ласкер знал, что в Вашингтоне, округ Колумбия, самый простой способ свести свое служение обществу к некрологу из одной строчки — попасться на лжи в Белом доме, особенно если ты директор ФБР. Но только что он там лгал. Он уже не понимал, в чем заключается правда, и хотел ли бы, как директор ФБР, когда-нибудь ее узнать. Своему шоферу он сказал, что должен прояснить голову и вернется к себе пешком.Ласкер засунул руки в карманы и постарался не думать о встрече с сотрудником Белого дома, вызвавшим его в связи с убийствами, совершаемыми «Рубэйко пентад».— Погибли три известных человека, и ваше молчание возмущает средства массовой информации. Создается впечатление, будто вы что-то скрываете. Вам нужно сделать какое-нибудь заявление, — сказал сотрудник.Действительно, они кое-что скрывали, не только от общественности, а теперь и Белого дома, но и от большинства своих агентов. Ласкер, не раскрывая подробностей, сообщил сотруднику, что расследование дошло до критической точки и малейшая ошибка может повлечь за собой новые смерти. Администрация слишком боялась ответственности за очередные убийства, и служащий пошел на попятную — во всяком случае, на какое-то время.На самом деле у ФБР не появилось ни единой нити, ведущей к виновникам этих убийств, ни возможности их остановить.Двенадцать часов назад «Рубэйко пентад» заявила о своей новой жертве, Артуре Веллингтоне, известном на всю страну адвокате, яростно критиковавшем ФБР на многочисленных пресс-конференциях.Месяц назад в своем лос-анджелесском доме была убита женщина, в прошлом телерепортер. Через несколько дней у ФБР потребовали по почте миллион долларов. Когда агент Дэниел Уэст пытался доставить поддельные пачки денег, чтобы схватить вымогателей, его застрелили. Бюро под давлением «Пентад» скрыло причину смерти, объявив, что на стрельбище произошел несчастный случай.Недели две спустя Нельсон Лансинг, сенатор от штата Юта, соавтор книги о Руби-Ридж[5], утверждавший, что Бюро методично уничтожало членов семьи Рэнди Уивер, был застрелен членами организации «Рубэйко пентад», когда рано утром выходил из своего дома в Солт-Лейк-Сити. Неудивительно, что через несколько дней в ФБР пришло требование двух миллионов. Последовавшее дальше стало совершенной неожиданностью. В письме был указан агент, который должен доставить деньги, — Стэн Берток из лос-анджелесского отделения.По указанию вымогателей Берток, на сей раз с двумя миллионами настоящих долларов, вылетел в Финикс, где взял напрокат машину и отправился в четырехчасовую поездку до Лас-Вегаса. «Пентад» предупредила, чтобы он не пользовался самолетом ФБР, в очередной раз продемонстрировав свою осведомленность о методах работы Бюро. Предписанный маршрут не был задействован коммерческой авиацией, поэтому любой самолет легко удалось бы засечь. К тому же на плоской местности каждая едущая следом машина была бы видна за много миль. Поэтому Бюро воспользовалось электронной аппаратурой, установив сигнализаторы ГСО в машине и в сумке с деньгами. Кроме того, Берток получил сотовый телефон с дополнительными средствами глобального ориентирования. Через два с половиной часа машина, как показали все три ГСО, остановилась. Опасаясь обнаружения, агенты, наблюдавшие за движением Бертока, выехали почти через час. На указанном месте они обнаружили пакет из-под гамбургеров, в котором были два сигнализатора и сотовый телефон. Берток, машина и сумка с двумя миллионами долларов исчезли. Двенадцать часов спустя взятый напрокат автомобиль был обнаружен в аэропорту Лас-Вегаса.Ласкер продолжал путь к зданию имени Дж. Эдгара Гувера, стараясь идти помедленней. Погода стояла превосходная, и он остановился, глядя вслед двум привлекательным женщинам.Когда накануне вечером «Пентад» объявила о своей четвертой жертве, трудно было поверить, что исчезнувшие два миллиона долларов находятся у них. Если же они не получили этих денег, значит, Стэн Берток только что стал еще одним американским миллионером. Следовательно, ФБР вскоре получит очередной ультиматум для предотвращения пятого убийства.Вопиющее предательство агента усугубило нечто еще более ужасное. Всего несколько часов назад в лаборатории обнаружили, что все четыре жертвы, в том числе и Дэн Уэст, были застрелены из одного и того же оружия — сорокакалиберного «глока» двадцать второй модели. Этот пистолет состоял на вооружении ФБР и входил в экипировку Бертока. И если предположить, что в оперативной группе существовал «крот», значит, Берток сам мог совершить убийства, дабы подготовить передачу денег.При мысли об изобретательности «Пентад» Ласкер невольно покачал головой. Все действия этой организации против ФБР тщательно планировались, особенно выбор жертв. Это были не просто известные личности, их смерть привлекала внимание всей страны; кроме того, убийства совершались в Калифорнии, в Юте, в Питсбурге, поэтому никто и нигде не находился в безопасности. И пожалуй, самое главное — у каждой жертвы имелся конфликт с ФБР, и Бюро приходилось тратить время, оправдываясь и планируя окольные пути расследования, чтобы избежать обвинений в очередном провале. Поскольку общественность не знала истинной причины убийств, на вопрос, кто же уничтожает «врагов ФБР», как их теперь именовали средства массовой информации, не существовало точного ответа.Больше всего сбивало с толку стремление «Пентад» максимально затруднить доставку денег. Казалось, эти люди хотели, чтобы ФБР потерпело неудачу, — именно это предположил один из психологов Бюро.— Главный их мотив, — сказал он, — опозорить ФБР. При этом убийство они считают просто-напросто средством для достижения цели. Возможно, им даже не нужны деньги. Некоторые люди самоутверждаются, уничтожая определенные структуры. Обретают силу, подавляя чужую мощь. Обычно это делается через судебные процессы. Но легальные каналы не производят того эффекта, на который рассчитывают эти люди. И хотя их методы большинство сочтут трусливыми, они видят себя великими невоспетыми героями, одерживая верх над организацией, которую американцы ошибочно считают неустрашимой. Чем чаше они достигают цели, тем доблестнее себя ощущают. И тем глупее выглядим мы. Хотят ли они получить деньги? В итоге, очевидно, да. Алчность нельзя сбрасывать со счетов. Но не станут спешить с их получением, пока побеждают нас в этих схватках. Уэйко[6] и Руби-Ридж, очевидно, служат оправданием их действий. За эти инциденты никто из ФБР не был наказан, поэтому они сами осуществляют возмездие. Если Берток и впрямь оказался вором и похитил деньги, они не могли желать ничего лучшего. Это подтверждает их уверенность в продажности ФБР. И со временем они откроют миру, что деньги забрал Берток. Опять-таки чтобы унизить нас: в Бюро есть бесчестные агенты, и оно их покрывает. Что в настоящее время мы и делаем.Ласкер знал: вне зависимости от того, кто руководит этим делом — «Пентад», агент Берток или оба вместе, — у ФБР нет возможности их преследовать. То, что ФБР убивает своих врагов и взваливает вину на вымышленную группу террористов, — абсолютная нелепость, но информация о «Глоке-22», который Бюро выдало Бертоку, стала общеизвестной и говорила сама за себя.На месте каждого преступления на груди жертвы оставляли записку с одними и теми же словами — «Рубэйко пентад». Поскольку слово «Пентад» означает группу из пяти человек, журналисты делали вывод, что убийства совершает местная ячейка террористов. А «Рубэйко», по их мнению, представляет собой соединение названий «Руби-Ридж» и «Уэйко» — несмываемых два пятна на репутации ФБР, особенно для наиболее радикальных антиправительственных групп, большинство которых рассматривают Бюро как первоочередную мишень для критики.Стараясь придать этому делу еще большую сенсационность, пресса сделала привлекательное для читателей умозаключение: каждая из трех известных жертв из-за своих личных конфликтов с Бюро может рассматриваться как его враг. Однако вместе предположения составляли парадокс. Если «Рубэйко пентад» совершала убийства, чтобы спасти мир от ФБР, с какой стати убивать людей, разделяющих ее взгляды?Из-за требования денег Ласкер сперва предположил, что это просто очередное вымогательство под другим соусом, и делом именно так и занимались: террористы — это обычные вымогатели, какая бы риторика ни сопровождала их ультиматумы. Но когда они бросили стодолларовые купюры возле тела Дэна Уэста, их мечты разжиться деньгами внезапно превратились в нечто более зловещее. Будь эти люди настоящими террористами, существовал бы, как они и предупреждали в первом письме, особый цинизм в идее использовать тайком выплаченные деньги ФБР для совершения массовых убийств, и общественность ни за что не простила бы этого Бюро.
Глава 4Недавно назначенная вторым заместителем директора ФБР Кэт Бэннон раньше не бывала в директорском кабинете. И, дожидаясь вместе со своим начальником возвращения Боба Ласкера, Кэт воспользовалась возможностью внимательно осмотреть комнату. Простота убранства удивила ее. Кабинеты высшего руководства обычно напоминали маленькие музеи, стены их были увешаны грамотами, значками, фотографиями. Здесь же на столах и полках высились стопы документов, готовые вот-вот развалиться. Часть папок покрывал слой пыли, от которой чесалось в носу. На стене висела всего одна фотография. Очевидно, снимок был сделан из-за спины Ласкера во время слушания в сенате вопроса об утверждении его в должности. В центре фото сенатор с блестящей от пота лысиной сердито грозил пальцем кандидату на пост директора ФБР. Кэт улыбнулась, решив, что снимок висит над столом директора, дабы напоминать всем сюда пришедшим об ответственности Ласкера за все, что Бюро сделало или не смогло сделать.Дверь открылась, и появился директор.— Давно ждете?Ласкер устало опустился в кресло за своим столом и крепко потер глаза. С тех пор как начались убийства, спал он мало, а вызов в Белый дом лишил его последних сил.Рядом с Кэт сидел Дон Колкрик. В пятьдесят три года он занимал должность первого заместителя директора. Был он высоким, с тонкими руками и ногами. Волосы еще не начали седеть, и лицо его выглядело бы моложе, не будь правая скула заметно больше левой. Из-за этого казалось, будто он все время скептически усмехается, и подчиненные постоянно старались убедить его в своей искренности. Злоупотреблять этим козырем он научился уже давно. Однако Колкрик заметил, что на Кэт Бэннон сей прием практически не действует. И нашел единственный способ заставить ее считаться со своим положением — выбрал себе в заместители. Так он мог лично контролировать независимость Кэт, благодаря который она столь быстро выдвинулась.— Недолго, сэр, — ответил за обоих Колкрик. — Как дела?— Дон, меня вызывали в Белый дом, — напомнил Ласкер. — Так можно было бы спросить у Марии Антуанетты, достаточно ли остер нож гильотины. Кэт, как самочувствие?— Превосходно, сэр.— На Пенсильвания-авеню тысяча шестьсот[7] нами недовольны. Мне велено перестать заниматься ерундой и разобраться с этим делом. Слава Богу, преступники распоясались — теперь можно основательно взяться за расследование. Ну и ну… — Колкрик с Кэт украдкой переглянулись, пытаясь понять, не считает ли директор виновными их. — Будьте добры, сообщите хоть какие-то хорошие новости.Через несколько секунд Кэт заговорила:— В первый трех случаях убийца собрал гильзы. В нашем распоряжении оказались только пули, по которым можно опознать оружие, но вчера ночью они проявили небрежность. Возле трупа была обнаружена гильза сорокового калибра.— Так. Это и все хорошие новости? — спросил Ласкер. — Вы, конечно, лучше меня осведомлены в этом деле, но зачем собирать гильзы, если по пуле в теле можно опознать оружие?— Возможно, они надеялись, что пуля окажется настолько поврежденной, что ее не удастся идентифицировать. Они использовали пули с полым наконечником, которые гораздо сильнее деформируются, проходя через человеческое тело, — предположил Колкрик.— Видимо, так, — сказал Ласкер. — Что еще?— Не уверена, что это хорошая новость, — заколебалась Кэт. Ласкер вяло махнул рукой, давая знак продолжать. — Люди, которых я отправила в Лас-Вегас, не нашли следов скрывшегося оттуда Бертока.Ласкер посмотрел на женщину, которую многие мужчины в ФБР считали слишком красивой для агента. Она была высокой, со спортивной, но женственной фигурой. Лицо ее, обрамленное белокурыми волосами, выглядело бы наивным, если бы не тонкий двухдюймовый шрам на левой скуле, говоривший о готовности сражаться.— Кэт, не стану напоминать вам о секретности. Полагаю, вы призвали всех работающих по этому делу к соблюдению строгой конфиденциальности.— Да, сэр, я тщательно подбирала агентов.— Все хорошие разыскники?— Не особенно. Меня заботила только дисциплинированность. Относительно розыска — я знаю, что нужно делать, и читаю все рапорты, дабы убедиться в исполнении. Мне нужны те агенты, которые прежде всего умеют держать язык за зубами.— В нынешнем Бюро? Скажите, пожалуйста, как таких найти?Уголок ее рта сардонически приподнялся.— Я отобрала только заядлых карьеристов. Обещала, что, если они сделают работу хорошо, их фамилии появятся в приоритетном списке, но в случае малейшей утечки повышения в должности им не дождаться.Ласкер улыбнулся.— Похоже, мера надежная. Что еще? — взглянул он на Колкрика.Тот придвинул к нему по столу рапорт.— Это последний анализ записи с убийства Дэна Уэста. В расшифровке почти то же самое. Убийца говорил шепотом, чтобы нельзя было распознать его голос. По вашему предложению эту запись дали прослушать куратору Бертока в Лос-Анджелесе. Он не исключает, что это Берток, но и только.— А что с языком?Кэт протянула другой документ.— Психолингвисты говорят, что в нескольких фразах есть слова из жаргона ФБР, в частности «Бю» вместо «Бюро» и «группа наблюдения» вместо более употребительного «поддержка». И судя по тому, что убийца говорит «ты молод» и «прежние агенты Бю были покрепче», разговор носит оттенок поучения старшего агента младшему. Но этого недостаточно, чтобы сделать определенные выводы о личности убийцы.— Значит, ничто не говорит, что это не Берток.— К сожалению, нет, — сказал Колкрик.— Кажется, они знали обо всех наших намерениях при доставке денег в Нью-Гэмпшире. Для этого нужна информированность осведомленного сотрудника? — спросил директор.— Не обязательно, — ответила Кэт. — Пачки нарезанной бумаги вместо денег уже использовались, и об этом стало известно из показаний свидетелей в суде. Изначально преступники, видимо, планировали совершить два убийства, поскольку знали о подделке. Таким образом, они могли требовать два миллиона. К тому же теперь они вправе утверждать, что наша беспомощность привела не только ко второму убийству, но и к смерти агента ФБР. Не знаю, возможно, Берток опасался, что если доставит деньги, то кончит так же, как Дэн Уэст, а то и хуже. Может, поэтому и решил скрыться. Если он скрылся.— Если да, нам придется туго, когда это обнаружится, — заметил Ласкер. — Но сейчас промедление позволит нам расширить оперативное пространство.— Мы все равно должны найти его, — сказал Колкрик. — Поиски затрудняет тот факт, что мы ищем одного из наших агентов и не можем сообщить об этом даже своим. Плюс к тому он прекрасно осведомлен и располагает двумя миллионами долларов.Ласкер обдумал его слова.— Что нам известно об этой группе? Это действительно группа?— По опыту знаю, — ответила Кэт, — что вымогатель-одиночка, как правило, использует множественное число местоимений — например «мы», «нам», «наше». Таким образом он запугивает жертву, внушая ей, будто действует не один.— То есть, по-вашему, это может быть всего один человек?— Не исключаю этого.— Есть в наших досье что-то о «Пентад»?— Со времени первого убийства мы проверяли «Рубэйко пентад» всеми возможными способами, — ответил Колкрик. — Пока что нет ничего.— У нас полдюжины агентов исследуют досье, связанные с Уэйко и Руби-Ридж, — сказала Кэт. — Есть несколько версий, но малообещающих.— Давайте пока исходить из предположения, что Берток не причастен к убийствам. На каких основаниях выбрали именно его?— Он был оперативником, — пояснила Кэт, — работавшим по делам о вымогательстве. Преступники могли где-то сталкиваться с ним или прочесть его фамилию в газете. Возможно, это их очередная уловка с целью показать, будто они знают о наших делах больше, чем мы думаем.— Пока им это удается, — усмехнулся директор.— Это с самого начала могла быть операция Бертока, — заметил Колкрик. — Берток исчез вместе с деньгами, и то, что мы не учли такой возможности, — наш недосмотр.— Если это Берток, с какой стати ему пользоваться пистолетом, состоящим на вооружении ФБР? — спросила Кэт своего начальника.— На тот случай, если он попадется и предстанет перед судом. Тогда он сможет сказать: «При столь хорошо разработанном плане неужели бы у меня хватило глупости воспользоваться служебным оружием ФБР? Кто-то хочет убедить вас, будто убийства совершил агент». Если у нас возникают такие сомнения, то что уж говорить о присяжных. А в самую подходящую минуту он встанет и сдаст свое табельное оружие. «Вот выданный мне пистолет — проверьте серийный номер и проведите контрольные стрельбы». Это сведет обвинение на нет. И он получит только срок за присвоение двух миллионов долларов, что, согласитесь, сущий пустяк по сравнению с четырьмя убийствами.— Допустим, это так, но тогда из какого пистолета он убивал свои жертвы? — спросил директор.— Из второго, незарегистрированного «Глока-22», — пожал плечами Колкрик.— Нам известно, что пистолет у него не один? — уточнил директор.— Я проверяла его карточку: нет, второго не было, — ответила Кэт. — И он не говорил о нем в Бюро.— Дон, я не понимаю. Если Берток присвоил деньги, зачем ему это, последнее, убийство?— Сэр, если все это часть спланированной зашиты, еще одно убийство будет прямым доказательством того, что он не имел ко всему этому никакого отношения. Он только удрал с деньгами, и настоящим убийцам пришлось найти другую жертву и предъявить новое требование.Директор откинулся на спинку кресла.— Кто-нибудь хочет занять мою должность?Помолчав, Колкрик сказал:— Сегодня утром я кое-что получил из чикагского отделения. Думаю, это отвлечет вас на несколько минут. Показать?— Пожалуйста.Колкрик подошел к большому телевизору, стоявшему на угловом столе, и вставил цифровой видеодиск.— Возможно, вы видели это по общенациональным новостям недели две назад.На экране репортер с микрофоном в руке описывал ситуацию с заложниками в банке в одном из пригородов Чикаго. Затем камера сделала наезд на входную дверь, которую открыла испуганная женщина. Прячущийся за ней бандит приставил пистолет к ее виску. «Похоже, один из грабителей хочет вступить в переговоры», — сказал репортер. Как только бандит высказал свои требования и закрыл дверь, из банковского окна вылетел человек, проехал по тротуару и остался лежать без сознания.Оператор навел камеру на недвижимое тело, как вдруг из соседнего окна вылетел второй грабитель и приземлился по соседству, ошеломленный и безоружный. Клиенты и служащие стали выбегать из банка, а полицейские бросились надевать наручники на грабителей. Экран потемнел.— Что произошло? — спросил Ласкер.— По словам репортера, свидетели показали, что один из клиентов дождался, пока грабители отойдут друг от друга, обезоружил их поодиночке и выбросил из окна.— И кто же это?— Никто не знает. Он вышел вместе с остальными и скрылся в толпе. Полиция и телестудия просили его откликнуться, но безрезультатно.— Что может заставить человека уйти после такого поступка?— Не представляю, — ответил Колкрик. — Хотите посмотреть, как все произошло?— Конечно.— Из Чикаго мне прислали записи банковских камер видеонаблюдения. — Колкрик вставил другой видеодиск. — Это монтаж с трех различных камер. Начинается с того, как этот человек одолел первого грабителя. — На экране появились лежащие на полу клиенты. — Видите эту руку? Она принадлежит нашему парню. Наблюдайте за ней.— А что рядом? — спросила Кэт.— Кулер. Смотрите внимательно.Колкрик нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и диск замедлил вращение. Рука протянулась вверх, и ее обладатель, взяв бутыль из кулера, поднялся с пола. Появилось зернистое изображение его лица. Он поднял бутыль к груди, и тут бандит повернулся к нему и что-то выкрикнул. Но мужчина продолжал надвигаться на него, держа бутыль на уровне пистолетного дула. Грабитель выстрелил, бутыль разлетелась. Мужчина резко схватил ствол и вывернул его приемом, который Кэт и Колкрик десятки раз отрабатывали на занятиях по самообороне. Грабитель замахнулся, и мужчина ударил его пистолетом по голове. Потом без видимых усилий выбросил бедолагу в окно и тут же прижался к стене возле входной двери.— Это уже из второй камеры, — пояснил Колкрик. Экран на секунду замерцал; затем из-за угла появилась заложница, которую грабитель держал у парадной двери во время телерепортажа, а следом за ней второй бандит. Неизвестный мужчина вскинул руку, и дуло отнятого у первого грабителя пистолета уперлось второму в шею. После недолгого колебания тот бросил оружие и, когда мужчина за ним нагнулся, побежал. Но неизвестный нагнал его.Грабитель бросился на него с кулаками, но получил удар в лицо и последовал через второе окно за своим подельником. Подняв взгляд и поняв, что все заснято на пленку, мужчина отвернулся и стал выпроваживать заложников в дверь.Директор, явно довольный увиденным, заметил, что Кэт о чем-то сосредоточенно размышляет.— Не впечатлило, Кэт?Она взглянула на вновь замерцавший экран.— Нет, дело не в этом. Как он мог знать, что в бутыли достаточно воды, чтобы остановить пулю?— По-моему, он не знал, — ответил Колкрик.— Тогда с какой стати рисковал жизнью?— Видимо, он не в своем уме.— И до сих пор не установили, кто это? — спросил Ласкер.— Нет. В Чикаго хотят передать запись на местное телевидение. И прислали ее, чтобы получить разрешение.— Когда его опознают, сообщите мне. Любопытно узнать, почему он прячется от камеры.— Кажется, я его знаю, — сказала Кэт.— Вот как? — повернулся к ней директор.— Сэр, вы не обучались рукопашному бою, как мы, а этот человек отобрал пистолет у первого бандита фэбээровским приемом, отработанным нами десятки раз. Вот почему я догадалась. Волосы у него стали немного светлее, но, по-моему, это бывший агент Стив Вэйл. Я два года была в Детройте куратором отдела безопасности, а Вэйл занимался розыском скрывающихся от правосудия. И я совершенно уверена, что он жил в Чикаго.— Бывший?— Его уволили.— Не дали возможности подать в отставку?— Ему предоставили такой выбор, но он отказался, хотя и понимал, что его уволят.— И он может подать в суд?Кэт усмехнулась:— Пожалуй, я обрисовала его недостаточно верно. Вы судите о нем по опыту общения с другими людьми. Нет, он… как бы это выразиться помягче… непокорный.— Неприятный тип.— Не то слово. О нем говорили, будто он столько раз поступал безрассудно, во вред себе, что ему это даже стало нравиться.— Тогда почему его уволили? Явно не из-за недостатка смелости.— Он ненавидел, а вернее, ни во что не ставил начальство, во всяком случае некомпетентное. В увольнении Вэйла странно то, что он мог бы его предотвратить, уступив помощнику начальника отделения, который никому не нравился. Все началось, когда в Детройте застрелили полицейского при исполнении служебных обязанностей. Полиция не представляла, кто это сделал. У Вэйла всегда были замечательные осведомители. И он нашел местного жителя, который после недолгих, скажем так, уговоров назвал убийцу и сообщил Вэйлу, что оружие, из которого был убит полицейский, тот держит дома. Это своего рода подвиг — осведомитель, как оказалось, был двоюродным братом злодея. А поскольку убийство полицейского — федеральное преступление, ФБР предложило за выдачу убийцы награду в двадцать пять тысяч долларов. И хотя осведомитель не сдал бы двоюродного брата без Вэйла, он решил воспользоваться таким случаем и сообщил ту же информацию в ФБР по телефону. Одним из заместителей начальника отделения в то время был Кент Уилсон. Знаете его?— Понаслышке.— Тогда вы легко поверите остальному. Благодаря этому звонку Уилсон получил те же сведения, что и Вэйл, поскольку тот работал не в кабинете. Вэйла всегда привлекали, когда требовалось сделать что-то вопреки правилам. Самодовольный Уилсон вызвал его, зачитал полученную по телефону информацию и приказал добиться получения ордера на обыск в доме убийцы. Вэйл ушел, не сказав ни слова. Он уже начал действовать.Поскольку слова случайного осведомителя недостаточное основание для ордера на обыск, Вэйл вызвал своего источника, имеющего больше всего задокументированных показаний, посвятил его в переговоры с двоюродным братом убийцы и попросил выдать полученную информацию за собственную. Показания проверенного осведомителя сочли достаточным основанием для ордера на арест. Детройтские полицейские нашли пистолет, добились признания и в конце концов приговора.Уилсон попытался приписать себе заслугу за этот арест, но полицейское начальство Детройта заупрямилось, потому что Вэйл постоянно снабжал их сведениями, ведь убит был их человек. О хитрости с осведомителями он им не говорил. Они созвали пресс-конференцию и поставили все в заслугу Вэйлу.Самое поразительное, что Уилсон счел это происками Вэйла, позвонил в Управление профессиональной ответственности и заявил, что Вэйл фальсифицировал сведения для получения ордера на обыск. Совершенно не подумал, что это может обернуться против него.В ГПР Вэйлу сообщили, что Уилсон его сдал, и озвучили собственную версию происшедшего. Вэйл отказался отвечать на вопросы. Службисты нашли старого осведомителя, запугали его и даже пытались подкупить, но он не сдал Вэйла.— Невероятно. Почему же Вэйл не разоблачил Уилсона? Это не тот босс, которому стоит хранить верность.Кэт откинулась на спинку кресла.— Вэйла не так просто раскусить, но тут есть одно практическое соображение. Признай он, что сфальсифицировал показания, следовало бы сообщить об этом в прокуратуру штата, и ордер, признание и приговор оказались бы недействительными.— Значит, Вэйл пошел на увольнение, лишь бы убийца полицейского не оказался на свободе?— Думаю, причина не только в этом. Мне кажется, он возмущен нашей индифферентностью. Он даже не явился на последнюю беседу в ГПР, а это несоблюдение субординации.— Жаль, что мы лишились его.Кэт выдержала паузу.— Сэр, у Вэйла была репутация хорошей ищейки. Он занимался для детройтского отдела расследования убийств поиском лиц, скрывающихся от правосудия. Считалось, что если человек в бегах пятнадцать минут или пятнадцать лет, Вэйл найдет его. Как я уже сказала, мы не соприкасались по службе, но о Стиве Вэйле знали все. Хотя он был совершенно равнодушен к своей популярности. Я всегда думала, что это рисовка, пока не увидела, как он скрылся из банка.— Вы предлагаете привлечь его к этому делу?— Не думаю, что это хорошая мысль, — возразил Колкрик. — Людей у нас более чем достаточно. Нельзя допускать сюда штатского, если мы и от своих-то защититься не можем.— Для того чтобы найти Бертока, — сказала Кэт, — стоит позвать человека, который не должен, как все мы, ходить на цыпочках. Мы пока ничего не добились, а Вэйл умеет держать язык за зубами, это совершенно очевидно. Что нам терять?Директор включил телевизор и вновь посмотрел, как Вэйл обезоружил двух грабителей банка.— Кэт, как думаете, сможете привлечь его?— Я? Он презирает стоящих у власти мужчин. Какова, по-вашему, будет его реакция на женщину?— Пожалуй, вам следует это выяснить.
Глава 5Стив Вэйл налил в раствор воды и стал перемешивать его мастерком, время от времени пуская в ход острый конец, чтобы вода ушла поглубже. Полуденное солнце приятно грело затылок. Ночью шел дождь, и сырое чикагское утро было прохладным. Стив взял кирпич, покрыл его раствором и, плюхнув на место, постучал сверху ручкой мастерка, потом тыльной стороной ладони сгреб излишки и втер в образовавшийся стык. Убедившись, что кирпич лежит ровно, он потянулся за следующим.Лестница, по которой он влезал на плоскую крышу, начала ритмично постукивать о верхнюю часть стены. Кто-то поднимался. Очистив мастерок, он воткнул его в корыто с раствором и, глянув вниз, с удивлением увидел на лестнице женщину. Двигалась она быстро, ловко перебирая ступени. Брючный костюм и туфли на низком каблуке не мешали движению. Под пиджаком, на внешней стороне бедра, выпирал пистолет. Рядом с его грузовиком стоял четырехдверный седан — большая казенная машина, характерная своей неприметностью.Поднявшись по лестнице, Кэт Бэннон с удивлением увидела, что Вэйл, явно заинтересованный, ждет ее, прислонившись к трубе. Она отряхнула ладони от воображаемой пыли, приставшей к ним на лестнице, и внутренне собралась.— Привет! Я…— Кэт Бэннон.Вэйл пожал протянутую руку.— Откуда вы знаете?— Детройт.— Не думала, что вы меня вспомните. Честно говоря, я полагала, что вы не знали о моем существовании.— Знал.Он загадочно улыбнулся.— Несмотря на то что я была «девушкой с верхов»?Улыбка стала шире.— Несмотря на то.— По-моему, именно так обо мне думали большинство оперативников, — сказала она. — И, оглядываясь назад, не уверена, что они ошибались.— Это что же — мучительное признание с оттенком превосходства?— Хотя бы сделайте вид, что ошибались, будьте так любезны, — сказала Кэт. — И дело вовсе не в вашем приключении в банке в прошлом месяце, если вас это беспокоит.Она надеялась, что Вэйла удивит ее осведомленность о сорванном ограблении банка, однако его лицо сохранило непроницаемость, памятную ей еще по Детройту.— Меня это не беспокоит. Я знаю, что из Вашингтона не отправили бы человека только ради этого.— Откуда вы знаете, что я служу в главном управлении?— Пять лет назад вы были «девушкой с верхов», курировали ССБ. Я не следил за продвижением женщин по службе, но, думаю, теперь вы по крайней мере начальник отдела.— Как ни странно, меня назначили вторым заместителем директора.— Вот как, — произнес Вэйл. — Должно быть, вы замечательный агент. При вашей мучительной честности вы не приняли бы повышения только потому, что являетесь женщиной.Она удивленно на него посмотрела.— Послушайте, Стив, если вы демонстрируете, что можете быть сукиным сыном, то я это помню. Кроме того, от меня не так-то легко отделаться.Вэйл засмеялся.— Второй заместитель директора. И на крыше дома в Чикаго. Должно быть, во Дворце головоломок возникла серьезная проблема.— Есть одно дело, в котором мы хотим получить вашу помощь.— Дорогая, если вам не нужна кирпичная кладка, то вы опоздали.Кэт посмотрела на трубу и лежавшие возле нее инструменты.— Вы получили в Чикагском университете степень магистра по русской истории. Почему же работаете каменщиком?— А что в этом плохого? — притворно возмутился он.— Просто есть более легкие способы зарабатывать деньги, как вы считаете?— Совершенно верно. Происходит это примерно так. Сперва тебя увольняют, потом ты начинаешь ощущать голод. Все остальное понятно.— Я думала, вы подыщете что-нибудь более… кабинетное.— В детстве меня воспитывал отец. Вот почему я окончил колледж. И если собираетесь рыться в моем личном деле, пожалуйста, поймите все правильно. Степень у меня по советской истории. Это существенно, если то, что привело вас сюда, зависит от моей способности заглядывать в будущее. А это… — повел рукой Вэйл. — Как ни странно, мне нравится моя работа. Она ощутима. В ней есть нечто незыблемое — по крайней мере на протяжении человеческой жизни. Пригоршни глины превращаются в сложные постройки. К тому же в кабинетах слишком много боссов.— Значит, никогда не возьметесь за работу, где есть босс?— Босс есть всегда. Главное — не браться за работу, от которой нельзя отказаться. Особенно если боссы становятся невыносимыми, что, на мой взгляд, стало уже федеральным законом.— Значит, вы отказались служить в ФБР, невзлюбив босса?— По-моему, вы думали об этом гораздо больше, чем я.— Я пришла с предложением, от которого вы сможете отказаться в любой момент.Вэйл достал из корыта мастерок и взял кирпич.— Тогда считайте, что я отказался.— Я не находилась бы здесь, если бы мы действительно не нуждались в вашей помощи.— Уйдя из Бюро, я многое понял, в том числе, что ФБР никто по-настоящему не нужен.— Я потрясена. Вы храните обиду пять лет. Такую стойкость сейчас редко встретишь.— Благодарю, но это заслуга отца. Моим наследием было крайнее презрение. Оно вырабатывает стойкость.Вэйл снова начал перемешивать раствор.— Хотите получить письменное предложение? «Федеральное бюро расследований нуждается в особых способностях Стивена Ноа Вэйла».— Вы найдете кого-нибудь другого.— Я знаю о вас то, чего, возможно, не знаете даже вы сами, — подошла к нему Кэт.— О, прекрасно! Вот мы и дождались управленческой проницательности! Мне понадобятся письменные принадлежности?— Вы должны это сделать! — возмутилась она.Вэйл показал ей кирпич:— Я выполняю свою работу и никому ничего не должен.Кэт пристально посмотрела ему в лицо.— Господи, вы не понимаете, ведь так? Не понимаете, почему совершаете такие поступки. Почему не можете сказать мне «да».— Я говорю вам «нет».— Перестаньте на минуту быть таким уж Вэйлом.— Отчего это женщинам так трудно принять «нет»? От нас вы требуете принимать его сразу.— Знаете, почему вы помешали ограблению банка? — Вэйл, не обращая на нее внимания, нанес раствор и уложил сверху кирпич. — Потому что этого не мог сделать никто другой, — продолжала она. — Все остальные старательно ищут самоутверждения, а вы его избегаете. — Кэт улыбнулась. — А если вы жаждете отомстить, то разве не лучший вариант — заставить Бюро упрашивать вас решить проблему, с которой не может справиться вся королевская конница, вся королевская рать?Вэйл бросил на нее удивленный взгляд и вновь принялся укладывать кирпичи. Прошло полчаса. Кэт наблюдала за ним, сидя на краю крыши. Он экономил движения, как того требовала однообразная работа, но в его действиях было что-то интригующее: в том, как он клал кирпичи и безотчетно их выравнивал; как брал нужное количество раствора, не роняя его и не добавляя; в непрерывной плавности работы; в создании из прямоугольных кирпичей совершенно круглой трубы.Наблюдая за ним, Кэт понимала, что без нее он работал бы медленнее. Если работа такая уж увлекательная, то Вэйлу следовало полюбоваться итогом, завершая круг, но он сразу тянулся за новым кирпичом. И Кэт не понимала, злится ли он на нее или старается поскорее закончить, чтобы избавиться наконец от своей гостьи.Последний кирпич лег на место, Вэйл стряхнул с мастерка остатки раствора и обтер с обеих сторон о край деревянного корыта. Мастерок давно был чист, а он все тер его о доску.— Что именно нужно сделать?— Простите, мне запретили об этом говорить.— Кто запретил?— Директор.— Директор ФБР?— Он самый.— Интересно, что в отличие от меня не под силу одиннадцати тысячам агентов?— Прежде всего вы умеете оставаться в тени. Ограбление банка в прошлом месяце прекрасно показало, что вы не стремитесь увидеть свое имя в газетах.— А затем?— В Детройте у вас сложилась определенная репутация.— В каком смысле?— В смысле розыска людей.— Значит, вам нужно, чтобы я нашел человека и при этом никто не знал, что ФБР его ищет.— Дело несколько сложнее, но это главное, что нас заботит.— И что я получу помимо забытого самоутверждения?— Это вполне может стать предметом переговоров.— Вы говорите как второй заместитель директора или как женщина?Она слегка покраснела, и шрам на скуле побелел. Вэйл улыбнулся.— Пока что это достаточный ответ. Когда?— Я прилетела на самолете Бюро. Он ждет в аэропорту Мидуэй.Вэйл взял десятигаллоновое ведро и стал класть в него лопатой неиспользованный раствор.— Дайте мне полчаса, чтобы привести себя в порядок.Пикап Вэйла остановился возле его дома, казенная машина Кэт чуть позади. Он подошел к ней, когда она открыла дверцу.— Я постараюсь не задерживаться. Она вылезла из машины.— Можно позвонить по вашему телефону?— У вас нет сотового?— Я предпочла бы кабельный.— Гостей я не ждал.Кэт было любопытно заглянуть в частную жизнь Вэйла.— Обещаю держать глаза закрытыми.Вэйл открыл дверь и пропустил ее вперед. Маленькая квартирка не оправдывала ее ожиданий. Она значительно отличалась от остальной части здания. Стены покрывала некрашеная штукатурка. Трещины были тщательно заглажены мастерком. Зато полы из твердой древесины выглядели так, словно их недавно отполировали, доведя до блеска. Мебели было мало, на нескольких столах и полках стояло десятка два скульптур различных размеров, какие можно встретить на распродажах или в окраинных антикварных лавках. Все человеческие фигуры были безголовыми и, видимо, приобретались ради торса. Кэт стало любопытно, существовала ли иная причина.— Как видите, я всё еще работаю над стенами.На верстаке перед окном, куда падал дневной свет, стояло почти законченное изваяние мужского торса.— Вы один здесь живете?— Если хотите знать, моя ли это квартира, то да. И живу я один.Кэт подошла к глиняному торсу высотой два фута и внимательно его осмотрела. Верхняя часть с рельефными мышцами казалась завершенной. Она взглянула на другие работы, проверяя, совпадают ли они по стилю.— Другие не мои, если вас интересует это.— Вы продаете их или раздаете бесплатно?— Как ни странно, выбрасываю, закончив, или разбиваю, чтобы снова использовать материал.— Пробовали когда-нибудь продавать?— Они пока что недостаточно хороши.— Вот эта, по-моему, имеет возможность быть проданной.Вэйл снял тенниску.— Вот-вот, поэтому вы не работаете в Музее Гуггенхейма, а я каменщик. Пива?— Не откажусь.— Стакан?— Пожалуйста.Голос Кэт нравился Вэйлу. Он звучал задорно, но с некоторой приятной незавершенностью, и его хотелось услышать снова.— Не стараюсь подражать парням, пьющим из бутылки, но это бодрит.Вэйл дал ей стакан и отвернул пробку. Открыв свою бутылку, сделал долгий глоток из горлышка.Кэт снова осмотрела скульптуры.— А почему они без голов?Он снова отпил глоток. И Кэт впервые уловила нежелание отвечать на вопрос с присущей ему грубоватостью.— Я нахожу лица отвлекающими. Всегда стараюсь понять, о чем в это время думают натурщики и даже на каком языке. Возможно, изучение русского и чтение Толстого и Достоевского все эти годы оставили у меня глубокий след на всю жизнь. Кстати, я пытался лепить лица. Они выглядят словно из преисподней.Объяснение показалось ей отговоркой, в которую он сам не слишком верил. Вспомнив Детройт, Кэт подумала, не предпочитает ли он держать естественную дистанцию. Там все считали это своего рода продолжением его необъяснимой скромности. Озаренная своим открытием, она новыми глазами оглядела квартиру и не увидела ни телевизора, ни журналов, ни личных фотографий. Очевидно, он не допускал даже изображения лиц. Стало быть, главный вопрос — что его таким сделало?— Хотя вы не сказали «да» сразу, уговорить вас лететь в Вашингтон оказалось не так уж трудно.— Как видите, мой скульптурный бизнес идет неважно. А только что законченная работа была единственной, на которую я подрядился.Кэт снова почувствовала отговорку.— Знаете, если хотите вернуться в ФБР, это можно устроить.— Сейчас я ищу не постоянное место, просто иное.Она улыбнулась и кивнула.— Гарантирую, что эта работа будет иной.— Дайте мне пятнадцать минут. Телефон вон там.Кэт рассеянно глотнула пива, прислушиваясь к шуму воды в душе. Она стояла над незавершенной скульптурой, восхищаясь ее мужественностью. Мышцы плеча и верхней части руки казались нереалистично большими, но в этом ощущалась какая-то первобытная несокрушимость. Потом, сжав кулак, она помассировала костяшками пальцев ладонь, вспомнив силу пожатия мозолистой руки Вэйла. И легонько погладила статую, согревая ее своим теплом.
Глава 6Кэт надеялась, что в самолете сможет побольше узнать о Вэйле. Ей польстило, что он не забыл ее. Насколько она помнила, за полтора года службы в Детройте они ни разу не встретились взглядами. Тогда в чем же дело?Вэйл сел у окна, не спросив, какое место предпочитает Кэт, и тут же уснул. А проснулся, лишь когда шасси коснулись взлетной полосы в международном аэропорту имени Даллеса.— Почему вы так на меня смотрите? Я храпел?Кэт улыбнулась.— Нет, впервые за весь день вы были превосходным спутником.— Вам нравятся мужчины в бессознательном состоянии?— Мои мужчины? Можно подумать, я собираю скальпы.— Люди собиратели по природе. Обладание, власть. Разрушение чьей-то обороны. Мы все делаем это в той или иной форме. Это составная часть преследования.— Преследования? И что же мы преследуем?— Именно это мужчины… прошу прощения: мужчины и женщины — пытаются выяснить со времен Пифагора.— Пифагора?— Да, в Греции были философы до Сократа.— Пифагор как-то связан с треугольником?— С квадратом гипотенузы. Он считал, что душа бессмертна. Вы верите в бессмертие души? — спросил Вэйл.— Вторым заместителям директора не положено иметь души.— А собирать скальпы?— Как ни странно, это необходимость.Он подался к ней с шутливой заинтересованностью:— Скажите, второй заместитель директора Бэннон, возможность продвижения по службе — это все, что я для вас представляю?— Как вы сказали, каменщик, мы все что-то преследуем.Директор велел секретарше проводить Кэт и Вэйла к нему в кабинет, как только они появятся. Когда они вошли, Ласкер сидел за столом и подписывал бумаги. Дон Колкрик, стоя позади него, брал подписанные документы, мельком их проглядывая.Ласкер поднялся и протянул руку Вэйлу.— Стив, спасибо, что прилетели, причем незамедлительно. Это один из моих заместителей, Дон Кол- крик. — Вэйл пожал руку Ласкеру, и тот указал ему на кресло. — Вы освободили заложников весьма впечатляюще.— Казалось бы, грабитель со стажем не должен соваться в банк в пятницу во второй половине дня.Ласкер засмеялся.— Не могли бы вы разрешить наши недоумения? Почему вы ушли, когда все закончилось?— Я как-то об этом не думал. Но если мой уход всех удивил, особенно здесь, это достаточная награда.Ласкер взял папку, на обложке которой была напечатана фамилия Вэйла.— Это предостережение? В том случае, если решите помочь нам?— Думаю, прочитав мое личное дело, вы могли бы обойтись без этого вопроса.— Я начинаю понимать, почему вас уволили, — улыбнулся Ласкер.Вэйл засмеялся.— Не представляю иного результата. Это походило на крушение поезда — меня и Бюро сшибли лбами. Никто особенно не хотел этого, но и не позаботился предотвратить столкновение, и прежде всего я. Бюрократия должна исправлять ошибки, чтобы иметь возможность работать. Я и не подозревал, что кто-то обладает такой властью надо мной.— Значит, вы отказались сотрудничать с Управлением профессиональной ответственности, поскольку выдать заместителя начальника отделения некорректно?Вэйл повернулся к Кэт.— Кент Уилсон сейчас, видимо, где-то трудится начальником отделения?— В Сан-Диего.— Ага. По крайней мере его отправили в место со скверным климатом. — Он снова обратился к директору. — Скажем так: у меня были другие приоритеты.— Например, не позволить убийце полицейского выйти на свободу?На лице Вэйла появилось удивление, и Кэт ощутила легкое удовольствие, узнав о нем то, чего он, видимо, открывать не собирался.— Я полагал, наша встреча будет касаться более неотложной проблемы.— Прошу прощения. Здесь, чтобы уцелеть, нужна полная осведомленность. Кроме того — хоть я и знаю, что говорить вам об этом нет необходимости, — прошу вас не разглашать услышанное в этой комнате. — Вэйл кивнул. — Вам известно об убийствах людей, именующих себя «врагами ФБР».— При всем моем невнимании к новостям, пропустить это было бы трудно.— Тогда вы наверняка знаете, что ответственность за эти преступления берет на себя организация, именуемая «Рубэйко пентад». Они выглядят местной террористической группой, но при этом требуют больших денег за прекращение убийств.— С кого они требуют деньги?— С ФБР.— Наглости у них хоть отбавляй, верно? А вы скрываете это от общественности, потому что…— В их требованиях содержится условие, что, если мы предадим это гласности, они убьют еще одного видного человека. Оригинальная тактика. Поскольку мы не можем обнародовать их мотивы, создается впечатление, будто это у нас существуют скрытые планы и вот-вот раскроется обширный правительственный заговор. У нас просто связаны руки.— Понимаю, — произнес Вэйл. — Поскольку я здесь, очевидно, что-то не заладилось с передачей денег.— Они превратили ее в смертоносную полосу препятствий. Агента, который доставлял деньги, застрелили.— Надо полагать, реального миллиона не было.— Только тысяча долларов, они бросили их на месте.— Дали понять, что снова потребуют денег.— Да, конечно.— Существуют какие-то нити?— Дон, — сказал директор, — ты занимался этим делом.— Там был обнаружен акваланг, — заговорил Кол- крик. — Мы пытаемся узнать, откуда он взят, но это почти невозможно. А тюрьма находится на охраняемой военно-морской базе, и мы выясняем, кто имел туда доступ в последние два месяца. Там побывали тысячи людей, на это может уйти целая вечность.— Похоже, кто-то знает, как загрузить вас работой.— Полагаете, это пустая трата времени? — спросил Колкрик.— Вовсе нет. Никогда не знаешь, какая нить приведет к результатам. Но похоже, вымогатели выбрали эту базу, потому что чем сложнее доставка, тем больше времени уходит на розыск. Видимо, путать следы — их главное оружие. Такие нити требуют большого количества людей, но обычно никуда не ведут.— Они знают, как затруднить розыск, в этом нет никакого сомнения, — согласился Ласкер.— И что произошло со второй доставкой? — спросил Вэйл.— Кто говорил о второй доставке? — отрывисто произнес Колкрик.— О ней свидетельствуют второе и третье убийства, — ответил Вэйл. — Дон, я на вашей стороне, потому и нахожусь в этой комнате.— Стив, я должен извиниться за всех, — произнес Ласкер. — Я так требовал не допускать утечки, что все на этом помешались. Вы дали слово, и этого, разумеется, вполне достаточно. То, что я скажу сейчас, еще более секретно.Он сообщил о втором письме с требованием денег и роли Бертока в их доставке. Описал его маршрут, невозможность вести незаметную слежку и, наконец, исчезновение агента с двумя миллионами долларов.— Значит, вам нужно, чтобы я нашел Бертока?— Да. И не будем возражать, если обнаружите деньги.— Решение отпустить его с двумя миллионами было явно нелегким.— Когда пресса держит тебя в заложниках двадцать четыре часа в сутки и невозможно предотвратить очередное убийство, оно дается на удивление легко.Вэйл задумался. Кэт, подождав несколько секунд, заметила:— У вас наверняка возникло множество вопросов.— Таких, чтобы сейчас отнимать у кого-то время, нет. Очередного ультимативного письма вы пока не получали, так ведь?— Пока не получали, — подтвердил директор.— Цена, вероятно, поднимется. Полагаете, доставка будет такой же трудной?— Надеемся, что нет, — сказал директор. — Но не уверены.— Рассчитываем установить личности вымогателей, — добавил Колкрик.— Есть какие-то перспективные нити?Кэт и Колкрик промолчали.— Таких нет, — наконец сказал Ласкер.— Жаль, но мне это не помешает найти Бертока, хотя и не без труда.— Собственно говоря, эти две проблемы частично совпадают, — после недолгой паузы заговорил директор. — Все три жертвы и осуществлявший доставку агент были убиты из одного пистолета — «глока» двадцать второй модели. У Бертока был такой же.— Этих пистолетов в стране тысячи, — возразил Вэйл. — Почему вы думаете, что Берток может быть к этому причастен?— Преступники требовали, чтобы деньги доставил именно он, — явно знали, что Берток работал по вымогательствам. К тому же он исчез вместе с деньгами. Я, конечно, надеюсь, что Берток непричастен ко всему этому, но, честно говоря, твердой уверенности нет.— Если это он, к чему последнее убийство?— Теоретически, — заговорил Колкрик, — Берток должен был искать пути для защиты. Зачем убивать, если деньги уже у него? Но ведь он служит в правоохранительных органах. Не раз видел, как попадались преступники, считая себя в безопасности. Не такое уж сложное средство защиты. Три убийства или четыре, казнить его можно лишь раз.— Пожалуй, это реально, но только если человеку грозит серьезная опасность, однако с двумя миллионами долларов легко укрыться в надежном месте, — сказал Вэйл.— Итак, Стив, — спросил Ласкер, — вы нам поможете?— Если соглашусь, то потребую несколько условий.— Мы наверняка сможет их удовлетворить.Директор открыл ящик стола, достал «черную корочку» с золотистым значком ФБР и придвинул к нему.Вэйл раскрыл удостоверение и взглянул на собственную фотографию, сделанную во время учебы.— Трудно поверить, что когда-то я был… в штате.Он закрыл его и положил в карман пиджака.— Найдете Бертока или нет, я готов сделать это удостоверение постоянным, включая в стаж время, когда вы не находились на государственной службе.— За предложение спасибо, но, возможно, оно преждевременно. Я здесь не с целью выяснить, могу ли быть хорошим подчиненным. Знаю, что не могу. Ваше поручение трудновыполнимо, и методы, который я сочту необходимыми, со временем, вероятно, заставят вас пожалеть о своем решении.— Сейчас я готов пойти на этот риск.Вэйл улыбнулся:— Именно это говорил мне последний заместитель начальника отделения.Директор вымученно усмехнулся.— Хорошо, но если не хотите возвращаться на службу, мы должны будем вам заплатить. Что предпочтете — процент с обнаруженных денег или твердую сумму за нахождение Бертока?— Это возвращает нас к предварительным условиям. Первое — по ходу дела мне потребуется помощь действующих агентов. Если начальники отделений не сменились, им не понравится получать приказы от засланного нарушителя субординации. Поэтому мне нужен человек, которого бы эти типы боялись.— Вроде второго заместителя директора Бэннон? — спросил Ласкер.Вэйл взглянул на нее:— Как думаете, Кэт, сможете привести в дрожь тех, кого надо?Кэт почувствовала, что начинает краснеть, но скрыла смущение под саркастической улыбкой.— Похоже, получать приказы от засланного нарушителя субординации придется мне.— А второй пункт? — спросил директор.— Отказ от оплаты.Директор был в явном недоумении.— Не вижу в этом никакого смысла.Вэйл улыбнулся.— Если мне заплатят, кто-то рано или поздно сочтет меня служащим и начнет отдавать приказы. Мы все понимаем, что кончится этим. Нет, моя плата — ни от кого не зависеть. Может, когда мы завершим дело — если оно будет удачным, — я сложу затраченные часы, и вы заплатите мне повременно по ставке каменщика.— Тогда чем можно помешать вам своевольничать? — спросил Колкрик.— Полагаю, ничем.— Должен сказать, я был против привлечения вас к этому делу, — сообщил Колкрик. — Прошу прощения, но здесь и так достаточно неразберихи.— Дон, если будете столь же честным и дальше, мы уцелеем. Даже в этой неразберихе.— Почему же вы беретесь за такое дело, если не хотите ничего, кроме жалких грошей? — полюбопытствовал Ласкер.Вэйл взглянул на Кэт:— Очевидно, потому, что оно мне по силам.
Глава 7Вэйл сидел в гостиничном номере и читал материалы с экрана ноутбука, взятого у Кэт Бэннон. В него было загружено все по делу «Рубэйко пентад», в том числе фотографии с места преступления, лабораторные результаты и данные группы наблюдения. Для столь тайной операции количество собранного материала впечатляло. Когда он откусил еще кусок холодного гамбургера, послышался стук в дверь и вошла Кэт. Она была с портфелем, показывая, что ее визит официальный, однако переоделась в платье и туфли на высоких каблуках.— Привет, — сказала она и огляделась. — Как номер?— Вы видели мою квартиру, насколько же он должен быть хорош?— Отлично, отлично, — смущенно проговорила она. — Вам нужно еще что-нибудь?— Что вы предлагаете? — усмехнулся Вэйл.— Снаряжение, каменщик, снаряжение. Например, справочник агента или кастет.— Я не думаю о своем некрологе, но не хотел бы, чтобы там написали: «Он погиб, потому что сунулся с ноутбуком в перестрелку».— Хорошо, я принесу вам оружие и отвезу в тир попрактиковаться.— Думаете, для этого есть время?— Это нерушимое правило. Иначе могут последовать санкции.— Разве моя работа не заключается в том, чтобы нарушать правила?Чуть помолчав, Кэт сказала:— Хорошо, завтра привезу вам оружие. Я заказала самолет Бюро. Думаю, мы полетим в Лас-Вегас и попытаемся найти след Бертока.— Я полагал, в Лос-Анджелес.— Почему?— Точно не знаю. Назовите это наитием. И не считайте, что три игры «Щенят» с «Ловкачами»[8] на этой неделе как-то с ним связаны.На лице Вэйла появилось непроницаемое выражение, возникавшее, когда он не хотел отвечать на вопрос. Однако Кэт не сомневалась: его решение начать с Лос-Анджелеса не связано ни с бейсболом, ни с интуицией. Он нашел какой-то способ выследить Бертока, который никому не приходил в голову.— Знаете, будет гораздо проще, если мы не станем секретничать друг с другом, — заметила она.— В «Космо» пишут, что небольшая тайна не дает остыть отношениям.— На свете мало несомненных истин. То, что вы ни разу не читали «Космополитен», одна из них. Почему Лос-Анджелес?— Во-первых, это одно из самых далеких от вашего босса мест. Я знаю его тип, знаю свой тип. Мы все видели, как кончается этот фильм.— А во-вторых?— Простой счет. Сколько раз возникало в деле каждое из этих мест: Нью-Гэмпшир, Питсбург, Юта, Аризона и Лас-Вегас?— Все по разу.— А Лос-Анджелес?— Не знаю, около полудюжины?— Везде от первой жертвы до штемпелей на конвертах с требованием денег и Бертока. К тому же я хочу еще раз обыскать его квартиру.— Зачем?— Чаще всего агенты ошибаются, полагая, будто если что-то сделано, то сделано как надо.Кэт согласно кивнула.— А что нам известно о личной жизни Стэнли Бертока? — спросил Вэйл.— Его куратор считает, что он страдал от «двух дисфункций».— То есть?— Слишком много выпивки, слишком мало денег и две бывших жены. Он думает, что Берток, увидев возможность справиться со своими проблемами, воспользовался ею.— А как насчет психики?— Умный, но необщительный. Никаких друзей и не самый увлеченный на свете агент.— Однако ничто не объясняет, почему наша маленькая банда террористов выбрала этого человека для доставки денег. Если вымогатели настолько хорошо знали Бертока, разве не возникло бы у них опасения, что он может скрыться с деньгами?— Это возвращает нас к мысли, что он и «Пентад» одно и то же или по крайней мере связаны друг с другом.— Для столь хорошо спланированной операции это слишком уж бросается в глаза.— Не слышали, что безупречных преступлений не бывает?— Как ни жаль, преступлению не нужно быть безупречным, чтобы остаться нераскрытым.Объяснив Кэт, что до утра читал файл «Рубэйко пентад», Вэйл проспал весь полет до Лос-Анджелеса. Когда они приземлились на одну из взлетно-посадочных полос для правительственных самолетов, Кэт пришлось его разбудить. Сойдя по трапу в слепящий солнечный свет Южной Калифорнии, Вэйл невольно потянулся в приятном тепле. Небо было не таким голубым, как в Чикаго или даже Вашингтоне. На горизонте узкая полоска серо-оранжевой дымки отделяла его от земли.Футах в ста стоял темно-зеленый седан. К самолету шел мужественный человек лет тридцати в шитом на заказ летнем костюме. Его лицо светилось доброжелательностью, говорящей о принадлежности к управленческому персоналу. Подойдя к Кэт, он протянул руку:— Аллен Сэбейн.Кэт пожала протянутую ладонь и представила его Вэйлу. Мужчины обменялись рукопожатием. Темные волосы Сэбейна были аккуратно подстрижены, он привычно сутулился и слегка отворачивал лицо, пытаясь скрыть длинный острый нос. Он хотел было взять у Кэт сумку, но та с любезной улыбкой отказалась от помощи. Сэбейн указал на седан.— Эту машину мы взяли для вас напрокат на то время, пока будете здесь. В ней, как вы требовали, есть глобальная система ориентирования. Мы ввели в нее полный комплект карт Южной Калифорнии. С начальником отделения можно встретиться сегодня до полудня в любое время.— Хорошо, — сказала Кэт, — давайте покончим с этим. — И обратилась в Вэйлу: — Начальник здесь Марк Хилдебранд. Встречались когда-нибудь с ним?— Да вроде нет.— Когда я сказала ему по телефону, что мы вылетаем, он проявил некоторое местничество.— Местничество — это не так уж плохо. Может, действительно заботится о том, что происходит на его территории.— Вы раздражающе самоуверенны после сна.— Прошу прощения. Позвольте мне провести с ним несколько минут, и я буду в полном порядке.Они сели в машину — Кэт впереди, Вэйл сзади. Она дала ему «глок» двадцать второй модели в кобуре с двумя запасными обоймами. Потом протянула инструкцию по обращению с оружием и насмешливо поинтересовалась:— Надеюсь, вы знаете, как заряжается пистолет?— Могли бы дать его мне перед взлетом.— Вы спали. Кроме того, мне было любопытно, спросите ли вы о нем, и поскольку вы не прошли проверки, я не хотела, чтобы быстрое выхватывание отрабатывалось в самолете и мы с летчиком пали случайными жертвами.— Я постарался бы не застрелить вас. Не понимаю, зачем здесь нужна канцелярщина.Кэт вручила ему кредитную карточку и сотовый телефон.— Кстати, о канцелярщине. Мне не нужно за это расписываться?Кэт понизила голос:— Когда вы заявили директору, что ваше неповиновение лишь вопрос времени, я предпочла, чтобы эти вещи невозможно было связать с вами и, самое главное, с нами.— Иногда вы меня пугаете.— Если бы это было правдой…Они ехали на север. Движение было интенсивным, и пришлось несколько раз постоять в пробках. Как только дорога освобождалась, все неслись с максимальной скоростью. Вэйл заметил, что машины в превосходном состоянии — ни выцветшей окраски, ни ржавчины, ни даже грязи. Это был иной мир: чистое шоссе, обсаженное деревьями, люди, бегущие трусцой или едущие на велосипедах в минимуме одежды. Здесь, в Южной Калифорнии, все говорило о стремлении к вечной молодости?— Думаю, — заговорил Сэбейн, — меня отправили встречать вас, потому что я куратор Стэна Бертока. Во всяком случае, был его куратором. Так что начинайте разговор.Не успела Кэт открыть рот, как Вэйл произнес:— Был?— Ну, официально и остаюсь, однако очень сомневаюсь, что однажды утром Стэн войдет, сядет за свой стол и примется за работу.— Думаю, нет, — согласился Вэйл.— Расскажите о нем, — попросила Кэт.— Он был… не бог весть какой агент, по крайней мере с моей точки зрения. Мне приходилось внимательно наблюдать за его действиями. Берток сильно пил. Как-то вечером мне позвонили из полицейского управления — его задержали за вождение в нетрезвом виде. Пришлось ехать туда и отвозить его домой. Кроме того, у него были финансовые затруднения. Видимо, из-за двух бывших жен. И мне несколько раз звонили сборщики налогов.— Думаете, Берток скрылся с деньгами? — спросил Вэйл.— Не хочу обвинять его заочно, но если нет, то где он?— Значит, если он присвоил деньги, вас это не удивит? — уточнила Кэт.— Нет, пожалуй.— Как думаете, откуда «Пентад» узнала его фамилию?— Не представляю.Когда они приехали на место, Сэбейн пригласил их в кабинет начальника отделения.— Босс, это второй заместитель директора Кэт Бэннон и… прошу прощения?..— Стив Вэйл, — сказала Кэт, не дав ему ответить.Начальник отделения оказался высоким, подтянутым, с темным загаром и густыми светлыми волосами. На нем была синяя рубашка с белым воротничком. Манжеты, тоже белые, скрепляли большие золотые запонки.Сначала он протянул ладонь Кэт.— Марк Хилдебранд. Мы разговаривали по телефону. — Пожимая руку Вэйлу, он повторил свое имя. — Садитесь, пожалуйста.И велел Сэбейну поплотнее закрыть за собой дверь.Кэт заметила, как внимательно Вэйл разглядывает Хилдебранда.— Марк, спасибо, что позволили нам прилететь и возглавить эту операцию, — заговорила она. — Директор полностью доверяет вам и вашим подчиненным; просто розыск ведется по всей стране, и он считает, что лучше всего начать его отсюда.— Кэт, что именно я могу для вас сделать?— Нам нужно скрытно обыскать квартиру Стэна Бертока, — вмешался Вэйл.Хилдебранда удивила самоуверенная властность в его голосе. Он взглянул на Кэт, но та осталась невозмутимой.— Прошу прощения, Стив, вы не сказали, где служите. В ГСО?— Об этом можно только мечтать. Нет, я лишь оруженосец заместителя директора.Хилдебранд недоуменно уставился на Вэйла. Молчание нарушила Кэт:— Марк, есть какая-то проблема?— Нет, просто мы уже обыскивали эту квартиру — с ордером. И, по-моему, в данных обстоятельствах действовали единственно правильно. Не представляю, что может дать еще один обыск.— Давайте взглянем на это так, — предложил Вэйл. — Если мы ничего не обнаружим, вы скажете: «Я же вам говорил».— Вряд ли это ваши истинные мотивы, — сказал начальник отделения, все еще пытаясь определить источник властности Вэйла.— Марк, — произнесла Кэт, — мы информированы по этому делу гораздо больше, чем ваши агенты, и видим его под другим углом. Или, если угодно, назовите это недостатком воображения. Не думайте, что мы пытаемся вас перехитрить, но нам действительно нужно еще раз осмотреть квартиру Бертока.Кэт видела: Хилдебранд возмущался, что ему дают указания на его территории, и еще больше — невозможностью выбора. Вэйл не зря предчувствовал ожидающее его противодействие, особенно при своем откровенном отсутствии такта. Начальник отделения натянуто улыбнулся.— Нам может потребоваться тот же заместитель федерального прокурора, Тай Делсон.— Марк, — сказала Кэт, — я не должна говорить этого, но сейчас главное — не привлекать внимания прессы. Этому Делсону можно доверять?— Этой Делсон. Да, вполне. К сожалению, она вскоре оставит место заместителя федерального прокурора. Очень жаль, очень. Здешние агенты ее любят. Приглашают на вечеринки чаще, чем меня. Возможно, она часа через два выдаст вам ордер. Тай уже получила материалы с первого обыска и знает нужного судью, который в случае необходимости подпишет ордер.— Нам потребуются показания, заверенные под присягой, — напомнила Кэт.— Это она уже делала. Можете отправиться к ней сейчас?Кэт кивнула, и Хилдебранд поднял телефонную трубку.— Она у себя в кабинете, — сообщил он после краткого разговора.— Здесь есть хороший специалист по открыванию замков? — спросил Вэйл.— А что такое? — вскинулся начальник отделения, и Кэт поняла, что он будет противодействовать Вэйлу.— Мы хотим провести обыск тихо — возможно, ночью.— Дверь мы вам отопрем.Кэт с Вэйлом поднялись, и Вэйл пожал руку начальнику отделения.— Марк, спасибо за помощь. Я буду держать вас в курсе наших дел.Когда они вышли из кабинета, Кэт сказала:— Господи, как при таком обращении с руководством вам удалось прослужить три года?
Глава 8Тай Делсон предложила Кэт и Вэйлу стулья в своем тесном кабинете. Несмотря на высокие окна, свет исходил только от маленькой бронзовой лампы на ее столе. Заместитель федерального прокурора была стройной, длинное черное платье доходило до щиколоток. Лицо симметрично обрамляли темно-каштановые, коротко остриженные волосы. Кожу можно было бы назвать безупречной, если бы не призрачная бледность. Вэйл счел не лучшим выбором красно-коричневую губную помаду. Она была одной из тех редких женщин, которых очки делают более привлекательными. Чрезмерно подведенные глаза, увеличенные линзами, казались слишком большими, как у невинных, но обездоленных детей с полотен Кина. В них светился живой ум, притушенный какой-то легкой нервозностью. Однако голос звучал совершенно уверенно, исключая сомнения, будто ей может недостать упорства в соблюдении законов, необходимого, чтобы отправлять мужчин и женщин в федеральную тюрьму.Вэйл заметил на ее стене взятое в рамку высказывание Мартина Лютера: «Всякая ложь, подкрепленная семикратно, становится похожей на правду».— Не припоминаю, чтобы видел такое раньше.— Наша работа основана на лжи, — пояснила Тай. — Полицейские лгут подозреваемым, добиваясь признания, адвокаты лгут присяжным… потому что им за это платят.— А обвинители?— Мы самые большие лжецы. Твердим себе, будто играем важную роль, — ответила она. — Прошу прощения. Я понимаю, как цинично это звучит. Именно поэтому и ухожу из федеральной прокуратуры. Собираюсь стать адвокатом по делам о недвижимости, где ложь не только допустима, но и доходна.Вместо того чтобы сесть за свой стол, Тай взобралась на подоконник и поставила ноги на сиденье стула. Вэйл оценил, что женщина, достигшая высокого положения заместителя федерального прокурора, не держится официально с теми, кто обратился к ней за помощью. Она приподняла фрамугу, зажгла сигарету без фильтра и глубоко затянулась; бумага липла к ее тонким губам с удивительной чувственностью.— Знаю, знаю, в федеральных зданиях не курят. Простите мой единственный порок. Ладно, единственный, в котором признаюсь. — Она чуть смущенно улыбнулась. — Значит, вам нужен еще один ордер на обыск квартиры Стэна Бертока. Я не ошибусь, предположив, что его поиски не увенчались успехом?— Не ошибетесь, — сказал а-Кэт. — И мы хотим войти туда после полуночи.— Для этого нужны серьезные основания. Я получила результаты прежнего обыска. Что именно следует указать целью нового?— Два миллиона наличными, — ответил Вэйл.Тай засмеялась с эротичной хрипловатостью — очевидно, следствием ее «единственного порока».— Славно. Что-то подсказывает мне, что даже Стэн Берток более осторожен.— Стало быть, вы с ним знакомы, — предположил Вэйл.— Мы работали вместе по нескольким делам.— Какого вы о нем мнения?— Не знаю, насколько верными могут быть мои суждения задним числом.— Никто не ведет записей. Мы только стараемся его найти, — сказал Вэйл.— Справедливо. Так вот, он казался замкнутым, словно думал о каких-то мрачных делах. Всегда был нервозным… нет, не то слово. Скорее, готовым взорваться. Возможно, депрессивным. На вечеринках сидел в углу и налегал на выпивку. Если кто-нибудь пытался удержать его от поездки домой на своей машине, лез в драку. У него была репутация горького пьяницы, но, думаю, причина крылась глубже.Слово «депрессивный» Вэйл счел профессиональным и заинтересовался, откуда ей известны психологические термины.— Вас удивило, когда он исчез вместе с деньгами?— Честно говоря, меня больше удивило, что он принял это задание не протестуя. Как-никак последнего агента застрелили, верно? Стэн не был человеком команды. И определенно не искал наград.— Значит, вы не удивились, что он скрылся с деньгами?— Вы уверены, что это так?— То есть «невиновен, пока не доказано обратное»?— Скорее, «как только предоставите доказательства, с удовольствием его повешу», но в настоящий момент…— Он умен?— Настолько, чтобы скрываться от вас или чтобы организовать вымогательство?— И то и другое.Она посмотрела Вэйлу в глаза и понизила голос:— Не знаю, насколько трудно от вас скрыться, но если сравнивать его с остальными здешними агентами, особой проблемы ему бы это не составило.Когда Вэйл улыбнулся на эти слова, подала голос Кэт:— А вымогательство?— Работая здесь, я поняла, что нельзя недооценивать способность мужчины ко злу. Даже хорошего мужчины.— А женщины? — поинтересовался Вэйл.Тай криво усмехнулась:— По сравнению с женщинами мужчины всего-навсего дилетанты.— Как насчет того, чтобы стать убийцей? — спросила Кэт. — Он был достаточно зол?— Пресса старается создать впечатление, будто к этим убийствам могут быть причастны агенты, но такова уж нынешняя журналистика. Мне трудно поверить, что кто-то из агентов способен пойти на это. Однако всякий раз, когда попадается серийный убийца, его ближайший сосед неизменно говорит в новостях, какой он хороший человек. Вам именно поэтому нужен ордер на обыск? Чтобы найти доказательства убийств?— Мы не исключаем никаких возможностей. Если что-то упустим, с нас потом снимут головы, — заметила Кэт. — Особенно учитывая, что деятельность «врагов ФБР» набирает силу.— Если вы намерены собрать улики, которые можно использовать в процессе по делу об убийствах, основания для выдачи ордера на обыск должны быть безупречными. Это первый юридический шаг к данной цели и, как таковой, должен быть тщательно продуман. Имея это в виду, какими вы располагаете доказательствами, указывающими на причастность агента Бертока к этим убийствам?— Если оставить предположения, — ответил Вэйл, — единственная связь — пистолет той же марки, что использовался при убийствах, как и у тысячи других агентов.— То есть, — подытожила Тай, — у вас ничего нет.— Нам говорили, — сказал Вэйл, — что «ничего» обычно не представляет для вас проблемы.Она последний раз затянулась сигаретой и щелчком выбросила окурок в окно.— Давайте все упростим. Мы ни в чем не обвиняем Бертока. Полагаю, у него были определенные, выданные ему вещи — удостоверение, пистолет, наручники. Поскольку он не выполнил задание и его местонахождение неизвестно, правительство хочет возвратить свою собственность. Возможно, после исчезновения он вернулся в свою квартиру и оставил эти вещи там.— Впечатляюще. Вы ничем не располагаете — и на тебе: получаете ордер на обыск. Приятно для разнообразия иметь юридического чародея на своей стороне, — произнес Вэйл.— Я пробуду на должности еще около месяца, поэтому о превышении полномочий говорить не станем.Только имейте в виду: это не чародейство, а просто фокус, защищенный корпоративным правилом.— Каким?— Ни в коем случае не раскрывать, как это сделано.— Поверьте, никто не способен лучше хранить секреты фокусников, чем агенты ФБР, — заверила Кэт.— Отлично, — сказала Тай. — Поэтому все признанное существенным для обыска квартиры пропавшего агента будет приемлемо в суде при условии, что вы не выйдете за установленные ордером рамки.— То есть? — спросила Кэт.— Если вы ищете автомобиль, заглядывать в ящики туалетного столика нельзя.— Документы могут находиться где угодно, — возразила Кэт.— Издержки производства, — пожала плечами Тай.— Значит, у нас все в порядке? — уточнил Вэйл.— Есть одна небольшая проблема. Поскольку цель обыска совершенно обыденная и квартира, очевидно, пуста, оснований для входа туда ночью нет. Но есть предложение: солнце всходит примерно в половине шестого — в это время большинство обитателей соседних квартир спят непробудным сном.Единственным звуком в тускло освещенном коридоре было звяканье отмычек Тома Демика, колдовавшего возле двери Стэнли Бертока. Вэйла удивила внешность агента техслужбы, когда их представили друг другу. Его волосы и окладистая борода были совершенно седыми, и выглядел он гораздо старше пятидесяти. Вэйл предположил, что, поскольку Демик — коренастый, с нависшим над ремнем брюхом — не соответствовал предвзятому мнению об агенте, проводящем тайные операции, это создавало ему превосходное прикрытие в случае помехи. Руки Демика, особенно пальцы, были толстыми и короткими, как у рыбака не в первом поколении или представителя другой профессии, где требуется сила, а не ловкость и быстрота. Однако работал он четко, не делая лишних движений. Меньше чем через три минуты Демик распрямился и вопросительно взглянул на Кэт. Она жестом поблагодарила его, и он пошел к автостоянке позади дома.Вэйл открыл дверь и скользнул внутрь. Кэт последовала за ним и, пока он запирал замок, положила копию ордера на шаткий кухонный стол. У нее имелась и копия первого ордера на обыск, проведенный лос-анджелесскими агентами полторы недели назад.Квартира с одной спальней была обставлена скудно, и хотя ее обитатель отсутствовал уже давно, в воздухе стоял едкий запах сигаретного дыма. На столе возле потертого дивана находился автоответчик; рядом с ним — пепельница с полудюжиной окурков. Кэт дала Вэйлу пару перчаток для обыска.Хотя огонек не мигал, на дисплее автоответчика были указаны три сообщения, прослушанных, но не стертых. Вэйл включил «воспроизведение»: одна из бывших жен Бертока негодовала, что алименты опять своевременно не поступили. Во втором сообщении она же требовала, чтобы он немедленно отозвался. В третьем некий Джош просил ему перезвонить.— Видимо, это его брат из Миннесоты, — сказала Кэт.Вэйл взял переносную телефонную трубку, нажал на оборотной стороне кнопку «входящие звонки» и просмотрел номера.— Междугородний телефонный код шестьсот двенадцать. Это может быть Миннесота?— Видимо, да, — ответила Кэт. — Брата допрашивали, и мы раз в неделю проверяем, на всякий случай, его междугородние переговоры.Вэйл достал записную книжку и внес оставшиеся без ответа номера.— Это любопытно. Известно, в какое время исчез Берток?— Точно нет. Не думаю, что кто-то засек конкретную минуту, когда машина перестала двигаться. Около трех часов дня семнадцатого числа.— В день доставки было много входящих звонков, все с одного номера. Похоже, звонили примерно каждые четверть часа. Последний был сделан в два тридцать восемь. Сообщений звонивший не оставлял.Кэт подошла к Вэйлу:— Какой это номер?— Код триста десять… погодите, кажется, я его уже видел. — Он пролистал записную книжку. — Это сотовый телефон, который Бертоку дали в дорогу, а он оставил его вместе с сигнализатором местонахождения. Он звонил по собственному номеру.— Проверял, нет ли сообщений.— Думаю, это обычное дело — ему наскучило вести машину, или он нервничал в связи с предстоящим.— Звонить каждые четверть часа — обычное дело? — Кэт взглянула на Вэйла, и тот пожал плечами. — Предположим, Берток собирался похитить деньги. Возможно, его частые звонки как-то связаны с планами скрыться.— Возможно.Кэт вернулась на кухню, чтобы осмотреть содержимое выдвижных ящиков, а Вэйл продолжал переписывать номера. Закончив, она спросила:— У вас все?— Полный порядок. Давайте обыщем спальню. В девяти случаях из десяти улики находятся там.— Звучит очень уж по-фрейдистски.— Кто больше Фрейда знал, как люди прячут секреты?Они вошли в маленькую спальню. Пока Вэйл заглядывал под матрацы, Кэт обыскала узкий комод.— Я займусь ванной, — сказал Вэйл и, отодвинув занавес душевой, проверил содержимое аптечки. Там оказались только бритвенные принадлежности, зубная паста и аспирин. Раковина была встроена в белый туалетный шкафчик. Он открыл единственную дверцу, увидел, что там пусто, но обратил внимание на боковую панель. Легкие серые мазки у стены напоминали слезы, оставленные кончиками пальцев. Отодвинув шкафчик Дюймов на шесть, он обнаружил в открывшейся полости перехваченную резинкой папку. Вэйл прошел в спальню, сел и раскрыл ее.— Что это? — спросила Кэт.— Улики. Очевидно, Фрейд ошибался.Внутри оказалось больше десятка документов. Перебирая их, Вэйл достал металлическую печать и блокнот с голубой бумагой и передал его Кэт. Она раскрыла обложку — записей не оказалось, но две трети верхнего листа были аккуратно оторваны.— Господи, — произнесла Кэт, глядя на блокнот.— Что такое?Она показала Вэйлу оборванный лист.— Вы были правы насчет повторного обыска.Размер, цвет и текстура голубой писчей бумагибыли идентичны тем аккуратно оторванным листкам, на которых «Пентад» писала письма. Кэт взглянула на Вэйла, продолжавшего методично перебирать документы. Она привыкла не ждать от него реакции, но поразилась, что даже эта улика как будто нисколько его не взволновала.Верхние четыре листа представляли собой бланки заявлений для получения американского паспорта. Дальше шло свидетельство о рождении из Флориды. Имя наверху старательно вытравили и вместо него впечатали «Рубен Аснар». Под этим документом лежало три копии, на которых благодаря умелому использованию копировальной машины не осталось даже следа подделки. Вэйл ощупал печать, вытисненную внизу страницы, и поднял ее к свету, чтобы прочесть рельефные буквы. Перевернув один из документов, он прижал к свободному месту металлическую печать и сказал:— Я так и думал. Это печать не штата Флорида, а государственного нотариуса округа Лос-Анджелес. Если не приглядываться, можно счесть это подлинным заверенным документом. — В папке имелось еще полдесятка копий свидетельства о рождении и заявление на получение водительских прав штата Флорида с адресом в Майами. — Задолго до вылета в Финикс Берток узнал о доставке?— Точно не знаю, — ответила Кэт, — может, дня за два. Хватило бы этого срока для сбора всех документов?— Думаю, да, если есть нужные люди. Такие знакомства имеют почти все агенты, работающие по уголовным делам.— Лаборатория сможет установить, использовалась ли для писем эта голубая бумага, — сказала Кэт. Вэйл снова не отреагировал. — Как думаете, почему он выбрал Майами?— У него два миллиона в стодолларовых банкнотах, и он знает, что серийные номера переписаны. Ему нужно отмыть эти деньги. Учитывая торговлю наркотиками в Майами, не такой уж странный тип сделки. Плюс к тому Майами — ворота в Карибское море. Каймановы острова, Панама, Багамские острова, Нидерландские, Антильские и полдюжины других государств, специализирующихся на отмывании денег и содействии американцам в уклонении от налогов. При секретности банковских законов и интересах каждого государства не допускать Соединенные Штаты в свой бизнес это весьма вероятное место назначения.— Похоже на след, который мы искали. Вы как будто не особенно ему рады.— Мы нашли несколько листов бумаги, и только.— Простите мое волнение, но если бы вы занимались этим делом с самого начала, наше открытие произвело бы на вас впечатление второго пришествия Христа, — сказала Кэт. — Мы здесь закончили? Мне нужно связаться с майамским отделением в связи с нашей находкой.— Не могли бы вы упаковать все, пока я осмотрю напоследок квартиру? — спросил Вэйл. — Хочу проверить все ниши и щели.Кэт сняла с подушки наволочку и стала аккуратно складывать в нее улики.— Смотрите, кто стал оруженосцем.Вэйл улыбнулся.— Слухи о смерти мужского шовинизма сильно преувеличены. Полагаю, вы отправите наши находки в лабораторию.— Непременно. Чем займетесь вы?— Постараюсь добиться разрешения прокуратуры на подключение перьевого самописца к телефону Бертока, на тот случай если он снова позвонит в ожидании сообщений.Кэт не думала об использовании этого устройства, способного записать все переговоры по данному аппарату, в том числе входящие звонки, по которым можно определить местонахождение абонента.— А если такого разрешения не дадут?— Тогда обойдусь без него.* * *— Нашли какую-нибудь собственность Бюро? — спросила Тай Делсон.— Слушайте, — сказал Вэйл, — будет гораздо проще, если мы станем разговаривать без обиняков.— Значит, хотите узнать, откровенная ли я девушка?— Пожалуй.— Знаете, Стив, почему юристы соблюдают правила? Не потому, что верят в них, — собственно говоря, их самая большая слабость заключается в том, что правила к ним не очень-то применимы. Просто они видели многих попавшихся из-за того, что их не соблюдали. Я придерживаюсь взгляда, что в какую-то минуту своей жизни каждый социопат мечтает учиться на юридическом факультете. И к сожалению, слишком многие его оканчивают.— Вы называете себя социопатом?— Мы все социопаты. Единственная разница — мы контролируем социопатию или она нас. Это я к тому, что мне не нужно все время соблюдать правила. И я могу хранить секреты, если это для пользы дела, но вместе с тем не хочу, чтобы меня выдавал человек, который берет на себя обязательство соблюдать лояльность, а потом падает в обморок при виде собственной крови.— Мое взаимодействие со вторым заместителем директора не означает, что я могу быть таким.— Насколько я вас знаю, вы не похожи на других агентов, с которыми я сотрудничала. Явно пренебрегаете протоколом, словно работаете не для правительства. Давно вы этим занимаетесь?Вэйл взглянул на часы:— То есть не впервые ведете розыск.— Я был агентом. Несколько лет назад.— А теперь вас снова взяли на службу?— Более или менее. Только для этого дела.— Вы, должно быть, тот еще фрукт. Что вас делает таким незаменимым?— Я не падаю в обморок при виде собственной крови.Тай засмеялась.— Похоже, мы заключили отличную сделку. Что вы нашли в квартире Бертока?Вэйл рассказал ей о спрятанной папке с документами на имя Рубена Аснара.— Выбор этого имени удачен для Майами. Оно может быть испанским или еще какого-то непонятного происхождения, поскольку не похож Берток на латиноамериканца.— Мы обнаружили еще одну возможную нить. Входящие звонки на его телефон. Перед тем как с ним потеряли контакт во время доставки, он звонил в свою квартиру по сотовому. Похоже, проверял, нет ли сообщений.— Не представляете каких?— Учитывая майамские документы, мы полагаем, что это касается путешествия или некоего контакта для отмывания денег. Но наши догадки не обязательно надежные.— То есть вы считаете его виновным?— Советник, мы сделали все, что могли.— Трудно поверить, будто за всем этим стоит один агент.— Мы открыты альтернативным версиям, — сказал Вэйл.— Я понимаю, улики накапливаются, но все же…— В любом случае следует найти Бертока. Я подумал о подключении перьевого самописца к его телефону. Если он звонил, ожидая каких-то важных сообщений, то может позвонить снова, и тогда мы сумеем его выследить. Надежды мало, но пока больше ничего нет.— Вы и впрямь давно ушли из Бюро — перьевые самописцы требуют кучи бумаг и серьезного основания. И с каждым разом становится все хуже. По-моему, вы способны найти альтернативный вариант.— Хорошо, этого разговора у нас не было.— Стив, вы забыли? Я умею держать язык за зубами.— Я стараюсь свести список к минимуму.— Какой список?— Озаглавленный «Упомянутые в обвинительном акте».Когда Вэйл вернулся в отделение ФБР, его направили в комнату, выделенную на время пребывания Кэт в Лос-Анджелесе. Через закрытую дверь он слышал, как она говорит по телефону. Дважды постучав, Вэйл вошел.— Да, сэр, он только что появился. Я вам перезвоню. — Кэт положила трубку. — Это директор. Они снова получили письмо с требованием…В ее глазах мелькнуло беспокойство.— И что?— Три миллиона долларов. Он хочет, чтобы деньги доставили вы.
Глава 9Кэт отошла в сторону, не желая показывать, что наблюдает за Вэйлом. Они находились в отделе расследования тяжких преступлений лос-анджелесского отделения ФБР. Том Демик, агент техслужбы, так ловко открывший дверь квартиры Бертока, приклеивал липкой лентой провод микрофона к его обнаженной груди. Вэйл бросил на нее взгляд и закатил глаза, намекая, что изобретательная «Пентад» уже начала отсчет времени. Она любезно улыбнулась в ответ, пытаясь уловить в его лице и непроизвольных жестах какие-то признаки страха. Теперь он опустил руки, а Демик прикреплял ему рацию сзади на талии. Вэйл был совершенно спокоен. Кэт вспомнила, как его попросили доставить деньги, а он, хотя Уэст погиб, а Берток исчез, не выказал ни удивления, ни опасения, словно ожидал этого задания.— Подключил перьевой самописец к телефону Бертока? — негромко спросил он у Демика.— Уже работает. Я проверяю его максимально часто. Вас нужно извещать обо всех звонках, если только это не брат и бывшая жена, так ведь?Дверь резко открылась. Начальник отделения Марк Хилдебранд вошел и шагнул в сторону, пропуская помощника директора Дона Колкрика. Кэт и Вэйл переглянулись. Никто не ожидал его визита.Следом появились еще трое, в том числе женщина. Она держала одну из ручек большой брезентовой сумки. Другую сжимал крепко сложенный рослый мужчина. На обоих были костюмы, скрывавшие пистолеты в плечевой кобуре и запасные обоймы. Очевидно, в сумке находилось три миллиона.Третий был старше их, почти лысый, в широких брюках и рубашке с короткими рукавами. Он держался уверенно и нес большой портфель из коричневой кожи. Демик представил всех, пока Вэйл надевал и застегивал рубашку. Старшего, оказавшегося агентом техслужбы из главного управления, он назвал просто «Боб».— Вы осуществляете доставку? — спросил тот Вэйла.Вэйл взглянул на атлетически сложенного агента, потом на Колкрика.— Если только заместителю директора не известно что-то такое, о чем я не знаю.— Доставку осуществляете вы, Стив. Но, честно говоря, мне ведомо кое-что еще. — Колкрик достал из кармана пиджака лист бумаги. — В лаборатории исследовали не только блокнот, который вы с Кэт обнаружили в ванной Бертока, но и оборванный край, полностью совпавший с последним письмом «Пентад».— Значит, это все-таки Берток, — сказала Кэт.— Почти наверняка.— Стало быть, деньги — это просто способ схватить его, — констатировал Вэйл.— Вы можете придумать лучший? — осведомился Колкрик.— Значит, взяв Бертока, мы сможем связаться с прессой? — спросила Кэт.— Директор, будучи в прошлом федеральным судьей, не хочет ничего принимать на веру. Если мы обнародуем эту сенсационную новость, «Пентад» может убить кого-то еще, дабы сохранить свою репутацию. При условии, что за Бертоком существует какая-то «Пентад». Кроме того, вымогатели конкретно указывают, что произойдет при несоблюдении их условий. Но давайте об этом не думать, пока не упрячем его за решетку. — Колкрик протянул Вэйлу листок бумаги. — Это копия для вас.ФБРАлчность вашего агента все осложнила, поэтому возникли непредвиденные расходы. Если не доставите 3 м., сумма возрастет до 5 м., и вы получите еще два трупа. Выбраны два видных журналиста из округа Колумбия. Как и прежде, в случае огласки писать об этом станут на два человека меньше.34.344 С 118.5113 в 19.17 2 сентября. Ищите под.Никаких пистолетов. Никаких сотовых телефонов.«Рубэйко пентад».— Значит, я должен доставить все три миллиона? — уточнил Вэйл.— Да, поскольку, директор не хочет идти на риск. Доставьте деньги, а прикрывающие вас агенты займутся Бертоком.Вэйл взглянул на атлета из техслужбы главного управления и кивнул на его портфель:— Есть там что-нибудь для меня?— После всего случившегося нам нужна предельная осторожность. Передатчик, который вы получили, оснащен блоком глобального позиционирования, но я привез для вас два устройства, на тот случай если эти люди попытаются вывести его из строя. В первый раз для его нейтрализации они использовали реку. Кто знает, что будет теперь. — Боб достал из портфеля нечто похожее на бумажник. — Это тоже передатчик ГСО, совершенно новый, микротехнологичный и водонепроницаемый. Если вас обыщут, на вид и на ощупь он неотличим от бумажника. Будет постоянно показывать, где вы находитесь. — Вэйл достал свой бумажник, отдал его Кэт и положил передатчик в задний карман. — Для сумки с деньгами мы использовали брезент из-за его толщины. На дне есть поперечный шов, там спрятан другой передатчик ГСО с такой же микротехнологией, что и в бумажнике. Он даже тоньше, поскольку кожа для его маскировки не нужна. И поскольку сумка весит почти семьдесят фунтов, будем надеяться, что бандиты не станут ее переворачивать, дабы осмотреть дно.Боб достал из портфеля подводный фонарик, нож с обычным лезвием, такой же длины пилкой и монокуляр ночного видения.— Для чего нож? — осведомился Вэйл.— Это оружие на крайний случай. В письме сказано — никаких пистолетов. Мы решили дать вам нож с пилкой — как знать, с чем придется столкнуться. Он создан для армейских подразделений спецназа.Вэйл включил и выключил фонарик, достал из кармана свой нож с выкидным лезвием и отдал Кэт. Осмотрев его, она сказала:— Удивляюсь, почему вы решили, что вам нужен пистолет.Вэйл читал письмо с требованием и как будто ее не слышал.— «Под» — это не подводная лодка? — спросил он.Том Демик достал карту, разложил ее на столе, и все столпились вокруг.— Мы обследовали этот район только по спутниковому изображению и по карте. Решили, что ходить там с ГСО не стоит. Это Западный Голливуд. Насколько нам удалось выяснить — свободный район между Лукас-авеню, Саут-Толука-стрит и бульваром Беверли. Там нет ни воды, ни подводных лодок, но я буду работать над этим.— Семь семнадцать, — сказала Кэт, — точное время захода солнца, так что действовать придется в темноте.— Буду надеяться, что это не аллегория.— Это ФБР — здесь все аллегория.* * *Вэйл лежал в высокой траве между двумя кустами у десятифутового ограждения из проволочной сетки, окружавшего громадный пустырь. Судя по ГСО в бумажнике, он находился примерно в ста ярдах от указанных в письме координат. Вэйл прополз возможное расстояние и осмотрел в монокуляр ночного видения пространство перед собой. Сообщив информацию в отдел расследования тяжких преступлений и группам наблюдения, он услышал голос Колкрика:— Что внутри ограждения?— Не вижу ничего, что стоило бы охранять. Похоже на громадный пустырь, примерно в полтора раза больше футбольного поля, но треугольной формы.— Видите что-нибудь?— Ничего.— Можете туда проникнуть?— Поверху, на сколько хватает глаз, идет колючая проволока. Но земля с внутренней стороны не покрыта травой, так что местные ребята, видимо, забираются внутрь поиграть в мяч. Думаю, пора показаться тому, кто меня ждет.Вэйл сунул монокуляр в сумку с деньгами, поднял ее на плечо и пошел вдоль ограждения. Увидев ярдах в шестидесяти от оставленной машины протоптанную между кустами дорожку и дыру в проволочной сетке, проделанную кусачками, он сообщил о своей находке по радио.— Держитесь, Вэйл, мы стараемся получить спутниковое изображение этого места, — сказал Демик.Технологии дают правоохранительным органам замечательные преимущества, однако мешают агентам проявлять инициативу и сообразительность. Вэйл подозревал, что наблюдателям гораздо проще следить за ним по ГСО в отделе расследования тяжких преступлений, чем сопровождать по темной неровной местности. И возможно, эти просчеты «Пентад» понимает и использует. Оттянув угол сетки, Вэйл протолкнул в образовавшуюся щель сумку и протиснулся сам.Он снова достал бумажник с ГСО, чтобы определить свое местонахождение. Стрелка на экране указывала на тридцатифутовый холм, находящийся примерно в ста ярдах. Подняв сумку, он направился к нему. В ушном вкладыше радио послышался голос Тома Демика:— Кажется, я понял, куда ты идешь. Стоило подумать об этом раньше, услышав о Толука-стрит. Это проход к старому рельсовому пути. Я проверил по Интернету. Им перестали пользоваться в пятидесятых. Раньше здесь ходили трамваи. Ты находишься у туннеля длиной в милю, проложенного в те времена, чтобы избежать транспортных пробок, но несколько лет назад его замуровали. В конце твоего пути находится подстанция номер пятьдесят один. Должно быть, это и есть то самое «под», указанное в письме.— Отлично, Том. Иду.На связь вышла группа наблюдения:— Центр, это один-три, мы возле ограждения, и если последуем за сумкой, нас расстреляют. Место очень открытое.— У меня все отлично, — ответил Вэйл. — Не стоит подвергать себя опасности. Если что-то понадобится, я сообщу.— Ясно, — ответил один-три.В отделе расследования тяжких преступлений Кэт взглянула на Колкрика:— Мне это не нравится.— Неуверенность — именно то, что нужно Бертоку. Перестаньте беспокоиться. Вэйл знал, на что идет. Он действует в окружении наших агентов. Хотя они достаточно далеко, чтобы не быть замеченными. Мы в гораздо лучшем положении, чем в Нью-Гэмпшире. И у нас здесь три монитора, каждый из которых следит за своим ГСО. Все под контролем.На связь вышел Вэйл:— Я возле подстанции. Это маленькое прямоугольное здание, сплошь покрытое граффити. — Рука невольно потянулась к тому месту, где должен был находиться пистолет, но он вспомнил, что безоружен. — Давайте прервемся, пока я не посмотрю, что внутри.Вэйл ступил на площадку перед дверью и пошел вдоль стены, прислушиваясь. Стояла мертвая тишина. Он осторожно заглянул внутрь.Три люминесцентные трубки образовывали стрелу, как сообщалось в рапорте о военно-морской тюрьме. Рядом еще две прижимали лист бумаги. Больше в помещении ничего не было. Вэйл вошел и взял листок. Под ним лежала портативная рация, ключ ее был припаян в положении «передача». Вымогатели его слушали. Он прочел записку:«Больше ни слова по своей рации. Возьми эту, пристегни к поясу, свою оставь здесь. Иди, куда указывает стрела».Тщательно сложив записку и сунув ее в карман, Вэйл расстегнул рубашку, отлепил микрофон с груди и снял рацию. Он со стуком бросил ее на пол, чтобы вымогатели это услышали, и пристегнул к поясу их переговорное устройство. Теперь стал понятен запрет на сотовый телефон — по нему можно беззвучно передавать текстовые сообщения.Стрела была нацелена на замурованный вход в трамвайный туннель, но камни, к которым ее приклеили, указывали иное направление. Из-за разницы в высоте острие смотрело на свод туннеля. Вэйл вышел из здания и немного постоял, чтобы спутники могли засечь два оставшихся ГСО, потом медленно двинулся к входу в туннель.— Стив, что происходит? — произнесла Кэт в микрофон. — Стив?— Должно быть, что-то с рацией, — сказал агент, следивший за монитором ГСО на его теле. — Хотя он удаляется от подстанции, монитор показывает, что его рация по-прежнему в здании.Агент техслужбы из главного управления, наблюдавший за всеми тремя мониторами, предположил:— Наверное, ему приказали оставить рацию. Ничего страшного. Именно поэтому мы дали ему два дублирующих ГСО. Они отлично работают.— Но мы не можем с ним общаться, — заметила Кэт.Колкрик заговорил в микрофон:— Один-один, ваши люди окружили район?— Насколько это возможно, не слишком приближаясь.— Смотрите, чтобы, покидая огражденную территорию, он не проходил мимо вас.— Мне это не нравится, — вмешалась Кэт. — Мы все больше теряем контроль.Вэйл подошел к туннелю. Арочный вход представлял собой замурованный шлакоблоками и оштукатуренный полукруг высотой около двадцати футов. Как и подстанция, он был размалеван граффити всевозможных цветов.Вэйлу следовало подняться на самый верх арки. Слева, между бетонной громадой туннеля и ограждением из проволочной сетки, круто возвышалась рабочая лестница. Вэйл передвинул тяжелую сумку на спину и стал подниматься. Достигнув последней ступени, он пошел по гребню туннеля в поисках новых указаний.Пройдя семьдесят пять ярдов, Вэйл обнаружил еще одну люминесцентную трубку, прикрепленную к металлической дверце. Это оказался люк для бригад обслуживания, открывавший доступ к проводам, шедшим по каменному своду. Рядом лежал срезанный ржавый замок. Толстая дверца была приоткрыта. Судя по грудам земли и камней вокруг, вход был засыпан, однако вымогатели нашли его и откопали.Под трубкой оказалась новая записка:«Сними сигнализатор местонахождения и оставь возле люка. Возьми деньги и лезь в туннель. Светом не пользуйся — в туннеле находится взрывчатка с фотовзрывателем».«Пентад» предвидела второй сигнализатор местонахождения. Вэйл достал монокуляр ночного видения и осмотрелся в поисках агентов, следящих за его передвижениями, но никого не обнаружил.В люке была лестница из вделанных в бетон U-образных ступеней. Внизу на земле лежала еще одна стрела из люминесцентных трубок, указывающая в глубь туннеля. В монокуляр Вэйл увидел вокруг люминесцентного указателя маленькие точки света. Взяв пригоршню камешков, убранных с крышки люка, он бросил их в черную дыру. Из глубины донеслось негромкое постукивание о металл. Настроив монокуляр, Вэйл разглядел во тьме доски с торчащими из них гвоздями.Не блеф ли, что туннель заминирован? Световые трубки не давали достаточно света, чтобы привести в действие фотовзрыватель, поэтому оставалось только предполагать, что это правда. Одно было ясно: вымогатели хотели, чтобы он действовал в темноте. И спрыгнул на доски с гвоздями? Или по иной причине?Он достал из заднего кармана бумажник с ГСО и осторожно положил, обозначая для групп наблюдения место, где в последний раз был на поверхности. Потом перебросил через голову ручки сумки, скрестив их на груди, перенес ее вес за спину и стал спускаться по металлическим ступеням.Когда он нащупывал ногой очередную ступень, крышка люка захлопнулась, и Вэйл слышал, как ее снова засыпают землей с камнями.В отделе расследования тяжких преступлений агент из главного управления пристально наблюдал за мониторами.— Мы потеряли сигнал ГСО из сумки. Должно быть, он бросил ее вниз и устройство из-за тяжести денег пришло в негодность. Постойте, бумажник еще указывает направление.— Куда? — спросил Колкрик.— В восточную сторону.— Всем группам: сумка движется с последнего местонахождения на восток! — рявкнул заместитель директора в микрофон. — Может кто-нибудь его обнаружить? Не потеряйте деньги!— Это один-четыре. Здесь темно, но я вижу какое- то движение. Разрешите попробовать нагнать его?— Слишком не приближайтесь, — мы не знаем, кто там.Наблюдавший за монитором агент техслужбы сказал:— Сейчас он идет по Эмералд-стрит.— С ним кто-то есть? — крикнул он. — С ним кто- то есть?!Молчание нарушил агент техслужбы:— Он свернул на Вторую Западную.— Один-четыре, вы его нагнали? — спросил Колкрик.— Еще нет, сэр.— Один-один, направьте туда своих людей. Найдите Вэйла. И сумку.
Глава 10Вэйл, не нащупав следующей ступеньки, опустил ногу ниже, решив, что вымогатели срезали перекладину, чтобы он сорвался и упал на доски с гвоздями, но внизу была пустота.Таким образом, он не мог ни подняться на поверхность, ни спуститься. Потом он вспомнил, что агент в подземной камере военно-морской тюрьмы тоже оказался в ловушке, однако обнаружил возможность выбраться, хотя и не явную: ремни крепления воздушного баллона. Люк был устроен для обслуживания проложенных под сводом кабелей, по которым шел ток для трамваев. Вэйл взобрался по ступеням как можно выше и нащупал оплетенный стальной кабель толщиной примерно в полтора дюйма. Сжав свободной рукой, он потянул его, испытывая на прочность. Убедившись, что кабель выдержит его вес и дополнительные семьдесят фунтов сумки с деньгами, Вэйл выпустил ступеньку и повис в двадцати футах над полом. Он медленно двинулся вперед, перехватывая руками кабель и всякий раз пробуя, не оборвется ли тот под его тяжестью.— Видит кто-нибудь, где Вэйл? — рявкнул в микрофон Колкрик.Ответом ему снова было молчание.— Должно быть, он сел в машину, — наконец произнес агент техслужбы. Передатчик со скоростью автомобиля движется на север по сто десятому шоссе.— Один-один, слышали? — спросил Колкрик куратора групп наблюдения.— Я уже отправил машины в ту сторону.Вися в воздухе на двадцатифутовой высоте, Вэйл переместился футов на восемьдесят по кабелю, тянувшемуся над основанием туннеля, по-видимому, все еще устланному досками с гвоздями. Руки и плечи горели от усталости. Превозмогая боль, он продвинулся еще на тридцать футов и окончательно выбился из сил. Впрочем, это уже не имело значения, поскольку кабель кончился. Оставалось только рухнуть на пол. А есть ли там доски с гвоздями? Собрав последние силы, Вэйл сжал кабель правой рукой, а левой снял сумку через голову и бросил вниз прямо под собой. Повисел чуть-чуть, стараясь вновь обрести равновесие без дополнительной тяжести. Он должен был спрыгнуть прямо на сумку, не напоровшись на окружающие ее острия гвоздей.Судя по всему, сумка лежала примерно в футе слева. Слегка качнувшись в ту сторону, он разжал пальцы, пролетел пятнадцать футов и ударился о сумку обеими ногами. Но деньги внутри сместились, и Вэйл повалился влево. Теряя равновесие, он приготовился к боли, но досок с гвоздями не было. Он упал на земляное покрытие.Вэйл исследовал пространство вокруг, поднял сумку и обнаружил, что к ней прикрепились две доски. Они лежали прямо под кабелем. Значит, он должен был проколоть только ступни. Это, конечно, вывело бы его из строя, но все же не лишило возможности доставить деньги. Вэйл осмотрел сумку и обнаружил, что чрезмерные ухищрения «Пентад» принесли неожиданный результат. ГСО был проколот гвоздями и, видимо, вышел из строя.Вдоль стены кто-то бегал. Вэйл надеялся, что это всего-навсего крысы. Но потом подумал, что если бы приземлился на гвозди, то оставлял бы теперь кровавый след, по которому могли двигаться эти существа. Наверху люминесцентные стрелы «Пентад» указывали путь — он был почти уверен — к новой неприятности.— Он съехал со сто десятого шоссе и теперь по сто первому направляется на запад, — крикнул агент техслужбы, перекрывая звуки радио в отделе расследования тяжких преступлений.— Один-один, вы нашли его? — спросил Колкрик.— Думаю, да. Это темно-зеленый пикап. В кабине сидят, похоже, двое белых мужчин.— Видите Вэйла?— С этого расстояния нет.— Пересекает бульвар Санта-Моника, — сообщил агент техслужбы.— Значит, это та самая машина, — подтвердил куратор групп наблюдения. — Мы на месте.— Не упускайте его из виду.Колкрик устало откинулся на спинку кресла.— Нам нужно убедиться, что это Вэйл, — сказала Кэт.— А кто еще это может быть?Через сто ярдов Вэйл обнаружил очередную стрелу и продолжил путь по туннелю. Вдали показались новые люминесцентные трубки, но на стрелу они не походили. Это был «икс», помещенный на еще одной стене из шлакоблоков. Вэйл решил, что прошел не больше полумили, — значит, туннель замуровывали по секциям. Подойдя ближе, он увидел, что X прикреплен к толстой нейлоновой веревке, какими пользуются альпинисты, с зажимом на конце. В оставленной записке ему предлагалось положить рацию вымогателей в сумку с деньгами и прикрепить к веревке.Веревка уходила в квадратное отверстие у основания стены, едва достаточное, чтобы протиснуться человеку. Вэйл лег на землю и попытался заглянуть в него, но там было совершенно темно. Он достал из боковых карманов сумки фонарик, складной нож и монокуляр, потом положил в нее рацию, продел через ручки веревку и защелкнул на ней зажим.Кто-то, ощутив движение веревки, тут же потянул ее к себе. Вэйл не препятствовал, понимая, что сумка не пройдет в отверстие без его помощи. Она действительно застряла. Веревка натянулась, потом ослабла, словно тот, наверху, пытался высвободить сумку. И Вэйл протолкнул ее в отверстие.Когда сумка скрылась, он увидел слабый свет. Неизвестный пользовался фонариком с сосредоточенным лучом, видимо, наблюдая, чтобы сумка не зацепилась где-то еще. Глядя, как исчезают деньги, Вэйл заметил на земле газету, стоявшую в форме палатки футах в четырех прямо перед отверстием. Вряд ли она оставалась в таком положении с тех пор, как туннель замуровали, — бумага не пожелтела и не выцвела. Он не смог разглядеть в верхней части ни даты, ни заголовка.Потом ему показалось, что за сумкой тянется веревочка поменьше. Последнее, что заметил Вэйл до того, как стало темно, был лист фанеры площадью около двух квадратных футов, лежавший перед отверстием в стене. Затем раздались те же звуки, которые он слышал, спускаясь в туннель: люк закрыли, заперли на замок и стали засыпать землей с камешками.— Где они теперь? — спросил Колкрик.— Только что миновали съезд с шоссе в Энсино.Кэт вырвала у Колкрика микрофон:— Можете отправить туда кого-то, дабы убедиться, что это Вэйл?Колкрик забрал микрофон.— Не спешите с этим, один-один. — И повернулся к Кэт: — Успокойтесь. Если их застрелят, все пойдет насмарку.— Вы не знаете, там Вэйл или нет, — значит, не знаете, где сумка.В глазах заместителя директора мелькнуло беспокойство.— Хорошо, — сказал он и заговорил в микрофон: — Один-один, пожалуй, вам следует убедиться, что это Вэйл. — И бросил на Кэт недовольный взгляд. — Только осторожно.Вэйл сидел, привалившись к стене спиной, и искал способ выбраться из туннеля. Вот почему вымогатели запретили брать пистолет — он мог бы прострелить крышку люка и сбить замок пулей.Он снова услышал, как кто-то движется вдоль стен туннеля, видимо, привлеченный его запахом и неподвижностью. Вряд ли крысы решатся напасть, но постоянно будут отвлекать внимание, мешая думать о других вероломных ловушках.Можно просто ждать агентов из групп наблюдения. Но они не знают о взрывчатке с фотовзрывателем — если только это не пустая угроза. Открыв люк и спровоцировав взрыв своими фонариками, они определенно доставят удовольствие тому, кто это сделал, а кроме того, взрыв уничтожит все улики. Потом пришла еще более тревожная мысль: вымогатели заставили его оставить бумажник с ГСО и наверняка воспользуются им, чтобы увести наблюдение от туннеля. Оба входа замурованы, он буквально погребен заживо, и никто не представляет, где именно.Оставалось только пролезть в отверстие и попробовать как-то открыть люк. Протиснувшись в дыру, Вэйл включил фонарик, стараясь, чтобы свет не проникал в туннель. До противоположной стены, тоже сложенной из шлакоблоков, было не больше пяти футов. Возле нее стояла та самая явно новая газета, сложенная палаткой высотой в фут. Вэйл решил, что под ней что-то спрятано. Земля вокруг была вскопана, а потом наспех утрамбована. Земляной валик тянулся от газеты к листу фанеры, находившемуся меньше чем в дюйме от его фонарика.Фанера лежала криво. Под ней явно что-то было. Из-за ведущего туда от газеты предательского валика Вэйл решил, что это может быть мина «клеймор», содержащая сотни стальных шариков и мощную пластиковую взрывчатку С-4. Если бы кто-то пролез в отверстие головой вперед и оперся о фанеру, прикрывающую нажимной взрыватель, голова его превратилась бы в пар. Видимо, «Пентад» сочла бы это превосходным завершением дела.— Они все еще едут на запад по сто первому шоссе. Проезжают Саузенд-Оукс, — сообщил сидевший перед монитором агент техслужбы, следивший за перемещением ГСО.Наконец один из агентов группы наблюдения сообщил:— Я проехал мимо пикапа и хорошо рассмотрел обоих. Нашего человека там нет.Кэт взглянула на Колкрика, замершего в нерешительности, подалась к нему и сказала в микрофон:— Один-один, пусть ваши люди остановят пикап и обыщут.Через пять минут куратор групп наблюдения вышел в эфир:— Центр, кто-то забросил бумажник с ГСО в кузов пикапа, возможно, когда тот остановился у светофора на Второй улице в Западном Голливуде. Сумки с деньгами нет, оба человека в кабине выглядят обычными рабочими.Колкрик ударил кулаками по пульту управления.— Один-один, поручите кому-нибудь из своих людей доставить обоих сюда для допроса.— Остальные ваши люди пусть возвращаются к туннелю. Возьмите с собой бумажник с ГСО, мы выведем вас к месту, где потеряли контакт с сумкой, — добавила Кэт.Вэйл осторожно приподнял край фанеры. Под ней Действительно находился нажимной взрыватель.Механизм был спроектирован так, чтобы умещаться в руке, и при давлении силой всего около двух фунтов создавал электрический ток, приводящий в действие капсюль-детонатор. Предохранитель — проволочный квадратик, уложенный на место, — блокировал путь плунжера, и нажатия не получалось. Чтобы снять механизм с предохранителя, квадратик следовало просто повернуть вниз. Вот для чего служила веревочка, которую Вэйл заметил после исчезновения сумки, — для приведения мины в боевую готовность. Когда сумку протаскивали через отверстие, ее веса хватило бы, чтобы вдавить плунжер и произвести взрыв, уничтожив деньги, поэтому мина должна была стоять на предохранителе. Вымогатели продели в него веревочку и, вытащив деньги, опустили квадратик, подготовив взрыватель к действию, в случае если усталый и, возможно, раненый агент влезет в отверстие и наляжет всем весом на фанеру.Вэйл медленно протянул руку к взрывателю и снова поставил мину на предохранитель, повернув квадратик под ручку плунжера. Затем выключил фонарик и заполз в маленькую каморку, плотно закрыв отверстие фанерным листом. Лезвие специального ножа он вонзил в землю, а пилку — в фанеру, чтобы удержать ее на месте.Включив фонарик, Вэйл осторожно поднял газету. Мина стояла на железных раздвижных ножках, поднятая настолько, чтобы поражающие элементы как можно точнее попали в отверстие. За ней на пластиковой катушке было около ста футов провода. Вэйл не спеша извлек из мины капсюль-детонатор.Когда он взбирался по U-образным ступеням к люку, через который вытащили деньги, шестеро агентов из группы наблюдения, направляемые по ГСО из отдела расследования тяжких преступлений, находились всего в двадцати ярдах от того люка, через который он спустился в туннель. Знай он об этом, наверняка действовал бы немного быстрее, на тот случай если весь туннель начинен взрывчаткой. Достигнув люка, Вэйл нашел его крепко запертым. Спустившись, он взял мину, поднял ее к крышке и вставил ножки в зазоры, дабы сила взрыва сосредоточилась на замке. Неторопливо ввернув в мину капсюль-детонатор, он бросил катушку вниз, чтобы размотался провод. Выключив фонарик, Вэйл убрал лист фанеры и вылез в отверстие. Затем, поставив фанеру под углом, вытащил ее наружу. Протянул за собой провод и нащупал взрыватель. Прежде чем подсоединить его, он прикрыл фанерой отверстие и прислонился к ней спиной. Хотя основная взрывная волна будет направлена на люк, свет пойдет во всех направлениях. Оставалось надеяться, что при закрытом отверстии вспышка при взрыве не осветит туннель.— Я здесь кое-что обнаружил! — крикнул один из агентов. — Эта земля свежевзрыхленная. — Он опустился на колени и стал разгребать ее руками. — Тут дверца.Остальные агенты побежали помочь ему.Подошел куратор, взглянул на люк.— Есть у кого-нибудь кусачки? — спросил он, обращаясь и к ним, и в рацию.— Это один-четыре. У меня в багажнике набор инструментов. Я только подъезжаю к ограде. Буду в два.* * *Вэйл еще раз все обдумал. Взял в руку взрыватель, убрал предохранитель и вдавил плунжер.— Центр, ярдах в двухстах от нас к северу произошел взрыв.Агенты из группы наблюдения побежали туда.
Глава 11Кэт вошла в палату неотложной помощи, кивнув агентам из группы наблюдения, стоявшим по обе стороны двери. В палате врач зашивал рану на спине Вэйла, причиненную обломком фанеры при взрыве.— Как себя чувствуешь? — Кэт положила руку ему на предплечье и крепко сжала, не отдавая себе в этом отчета.— Собираюсь уйти отсюда. Когда можешь это сделать после возни с миной «клеймор», у тебя праздник.Врач наложил на рану повязку и протянул Вэйлу рецепт.— Все в порядке. Только берегите швы. Вам понадобится это обезболивающее, когда прекратится действие местного.Кэт помогла Вэйлу надеть рубашку. Рваную дыру окружала подсохшая кровь.— Насколько понимаю, мы должны вам рубашку.— Раз я потерял три миллиона, давайте считать, что мы квиты.— Хилдебранд отправил в туннель все отделение. Полицейские из группы по обнаружению и обезвреживанию взрывных устройств проверяют основную секцию, но им потребуется время, поскольку нельзя пользоваться освещением. Из-за взрывного устройства у выхода они воспринимают предостережение при входе как Священное Писание. Чтобы войти в туннель, им приходится пользоваться очками ночного видения. Впрочем, думаю, полицейские входят через взорванный вами люк и идут в обратную сторону. Один из сержантов должен мне позвонить, когда они выяснят, с чем имеют дело.— Это еще одна причина, по которой я попросил тебя приехать.— То есть?— Ты, как интересная женщина, можешь получать одолжения не только в ФБР.— Интересная?Вэйл застегнул последнюю пуговицу и, шагнув к Кэт, вкрадчиво спросил:— Полагаешь, следовало сказать… «красивая»?Он посмотрел ей в глаза.Кэт потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.— Похоже, обезболивающее ударило тебе в голову.Вэйл осторожно заправил рубашку в брюки.— Как воспринимает все это Колкрик?— Хуже, чем ты. Считает, что Берток его провел.— Может быть, — сказал Вэйл.— Как это понять?— Одному человеку сделать подобное невозможно. Мне нужно об этом подумать.Когда они направились к автостоянке, Кэт заметила, как он бросил полученный от врача рецепт в урну.В отеле Кэт проводила Вэйла до его номера.— Уверен, что с тобой все в порядке?— Если нет, что бы ты предложила?— Обычные меры — реанимация, жгут, искусственная почка.Вэйл улыбнулся.— Спасибо, что подвезла.— Я рада, что у тебя все хорошо.Когда он повернулся, чтобы вставить в замок ключ, Кэт неожиданно поцеловала его в щеку и тут же пожалела об этом. Ей вовсе не хотелось, чтобы он счел ее эмоциональной. Хотя Вэйл отличается от большинства мужчин и, может быть, совсем неплохо показать ему, что она способна на некоторую интимность.— В девять утра у нас селекторное совещание с директором. Если не сможешь присутствовать — я уверена, он поймет.Вэйл смотрел на нее несколько секунд.— Спасибо, что ты на моей стороне. Люди вроде Колкрика видят в этом недобросовестность.— Ничего, я постараюсь вернуть его расположение. А если дела пойдут плохо, тут же тебя выдам.— Тогда я скажу ему, что ты меня поцеловала.— Это всего лишь слова, каменщик. — Она повернулась, собираясь уходить. — Утром увидимся.Едва Вэйл снял рубашку, послышался негромкий стук в дверь. Он подумал, что вернулась Кэт, и удивился, обнаружив стоявшую в коридоре Тай Делсон.— Привет, — сказала она. — Пришла узнать, все ли у тебя хорошо.— Нормально. Откуда тебе стало известно?— ФБР понадобился ордер на обыск пикапа, который преступники использовали, чтобы увести от тебя наблюдателей.— Прошу прощения, входи.Он открыл дверь пошире и отступил в сторону.Тай быстро оглядела его номер.— Я подумала, тебе не помешает выпить. — Она достала из сумочки серебряную флажку. — Купила виски. Владелец магазина сказал, что это праздничный напиток для тех, кто избежал смерти.— Значит, мы празднуем?— Собственно, он считает, что виски хорошо успокаивает нервы, но если бы я считала тебя слабонервным, то, наверно, не была бы здесь.— Сейчас достану стаканы.Он открыл гардероб и взял майку.— Сколько швов? — спросила она, увидев его спину.— Судя по ощущениям, семь или восемь. — Он взял со стола два стакана. — Льда или воды?— Это кентуккийское виски двенадцатилетней выдержки. Продавец уверяет, что его нельзя портить калифорнийской водой.Вэйл вернулся и налил понемногу в оба стакана. Тай вынула пачку сигарет.— Ты не против?— Сегодня я буду нюхать дым не в первый раз. Закурив сигарету, она подняла стакан и произнесла:— За выживание.Они отпили по большому глотку.— Скверно было в туннеле?— Не самое лучшее время, но и не самое худшее.— Судя по тому, что мне сказали, там было очень плохо. Они не представляют, как тебе удалось выжить.Вэйл взглянул на нее, пытаясь понять, зачем она здесь. При первой встрече Тай призналась, что любит проводить время с агентами, но тут, похоже, дело не только в этом. Она была в темном спортивном костюме, облегавшем ее пышные формы в отличие от длинного свободного платья, в котором он видел ее на службе. Может, человек, которого Бюро не контролировало, но привлекло для решения своих проблем, вызвал ее любопытство?— В Калифорнии принято, чтобы работники прокуратуры наносили домашние визиты?— Нет, — лукаво ответила она, напрашиваясь на новые вопросы.— Тогда почему ты здесь?— Просто убедиться, что с тобой все в порядке. Вроде того.— Вроде чего?Она сделала долгую затяжку, заставляя его ждать.— Хотелось посмотреть, какой ты не на работе. Ты интересный мужчина. Нет, это слишком затасканно. Загадочный. Я встречаю мало загадочного.— Странно, я в последнее время встречаю слишком много.Она сняла с губы табачную крошку.— Как вы ладите с Кэт?— Она в этом деле неплохой босс.— Я знаю тебя не так уж хорошо, но, судя по увиденному, ты не тот человек, который готов терпеть босса. Именно это произошло раньше? Почему ты был агентом?— Судя по этому замечанию, ты не ясновидящая. Значит, я загадочный? И поэтому ты здесь?Она смотрела на него несколько секунд в поисках скрытого мотива, потом засмеялась.— Ты не представляешь, какое впечатление производишь на местных, ведь так? Пробыл тут — сколько? — два дня и уже нашел улики в квартире Бертока, буквально распутал дело, а сегодня вечером избежал смерти, очевидно, играючи. Ты становишься настоящей знаменитостью, поэтому я решила попасть сюда раньше большой толпы. — Они вновь глотнули виски. — Я надеялась, тебе нужно общество. Знаешь, когда гормоны бушуют и ищут выхода.Она поднесла сигарету к губам и медленно облизнула кончик без фильтра, потом глубоко затянулась, глядя ему в глаза.— Я слышал, что из стада отбирают слабых и раненых, но не перевозбужденных.— Рано или поздно перевозбуждение делает человека слабым.— Ты узнала это со Стэном Бертоком?Тай улыбнулась.— Могу честно сказать, что ни разу не имела такого удовольствия или неудовольствия, смотря как на это взглянуть. А, понятно. Ты задаешься вопросом, не таскаюсь ли я за агентами Бюро. Так вот, не таскаюсь. Это очень ограниченное предложение.Она допила виски, налила себе еще и протянула ему фляжку.— Нет, я, пожалуй, воздержусь.— От виски или от моего предложения?— В скором будущем я, конечно, пожалею об этом, но и от того и от другого.Вэйл увидел, как Тай опечалилась, но, пожалуй, больше от вынужденного одиночества.Она залпом выпила виски.— Очень дипломатично, но, пожалуйста, не будь таким. Сомневаюсь, что нашла бы тебя столь же интересным, если бы сочла мужчиной, способным на сожаления.
Глава 12На другое утро, придя в отделение, Вэйл нашел Кэт за компьютером и сел напротив. Она, продолжая печатать, вскинула взгляд и кивнула. «Слишком небрежно, — подумал он. — Может, пытается стереть впечатление от выказанных накануне чувств». Он мысленно улыбнулся, любуясь ее проворными пальцами. Оставив наконец клавиатуру, Кэт спросила:— Как спал?— На животе.— Имею в виду, тебе удалось уснуть?— Похоже на то.— Как спина?— Как ни странно, болит меньше, чем плечи и руки.— Твое хождение по потолку было весьма впечатляющим. Здесь многие о нем говорят.Вэйл издал отрывистый смешок.— Когда директор позвонит, я предложу, чтобы в следующую доставку дали купюры по миллиону долларов.— Тебя смущают комплименты, или ты просто раздражающе скромен?— Я обнаружил, что любители комплиментов плохо переносят критику.— То есть хочешь, чтобы никто ничего о тебе не говорил?— Прошу прощения, я имел в виду раздражающе скромных.Кэт засмеялась.— Выпьешь кофе?— Я хорошо себя чувствую, — сказал Вэйл. — По пути сюда проверил самописец у телефона Бертока. Ничего. Что делается в туннеле?— Полицейские нашли взрывчатку возле люка. И фотовзрыватель. Мощную пластиковую взрывчатку С-четыре упаковали с двухдюймовыми гвоздями, такие же вбили в доски.— Видимо, потому она и не сдетонировала, когда я взорвал мину «клеймор» в другом конце. Слишком далеко. Думаю, вымогатели не настолько осторожны, чтобы не оставить улик.— Мы опрашиваем лесосклады, не заказывал ли кто доски такой длины. Проверяем, не было ли в последнее время краж мин «клеймор» или этой взрывчатки.— Это было бы слишком просто.— Все ошибаются, — возразила Кэт. — Я не хотела спрашивать тебя вчера вечером, но каково было в туннеле?— Темно, однако поучительно.— Как парадоксально, — усмехнулась она.— Я претендовал на остроумие.— Поучительно в каком смысле?— Поразительно, как много можно узнать о противнике, когда твоя жизнь зависит от разгадки его очередного хода.— Вот это остроумно.Вошел Дон Колкрик, за ним начальник отделения и Аллен Сэбейн, куратор Бертока.— Директор еще не звонил? — спросил Колкрик.— Нет, — ответила Кэт.— Извините, Стив, как себя чувствуете?— Отлично. Как ваши дела?Колкрик принужденно улыбнулся:— Если не считать исчезновения трех миллионов, все хорошо.Раздался телефонный звонок, и Кэт включила громкую связь.— Кэт Бэннон.— Доброе утро, Кэт, — поздоровался Боб Ласкер.— Сэр, включена громкая связь.— Скажите, пожалуйста, кто еще в комнате.Что-то подсказало ей, что спрашивает он не из любопытства. Она начала с Вэйла и перечислила всех остальных в убывающем порядке должностей.— Стив, — сказал Ласкер, — вчера вечером я звонил в больницу, но вы уже ушли. Как спина?— Рана поверхностная. Чувствую себя хорошо.— Вы совершили чрезвычайно мужественный поступок.— Не уверен, что самосохранение требует такого уж мужества.— Я так рад, что не буду спорить о семантике. Во всяком случае, меня еще никогда так не впечатляло самосохранение. И никогда с таким удовольствием я не отдавал три миллиона долларов. Кто-нибудь, введите меня в курс дела… Давайте начнем с туннеля.Заговорил начальник лос-анджелесского отделения, перечислив все уже найденное агентами и группой по обнаружению и обезвреживанию взрывных устройств.— Взрывчатка — это новость, — заметил директор. — Стив, думаете, это имеет какое-то значение?— По-моему, тот, кто это устроил, хочет держать нас в напряжении. Избегает шаблона. Шаблоны можно подвергнуть анализу и обратить в фамилии и адреса, «Пентад» пока что уходит от этого.— Надеюсь, доставленные деньги положат конец убийствам. Марк, чем еще заняты ваши агенты?— Сэр, мы исследуем местность вокруг туннеля, пытаемся найти и откопать входы. Надеемся, кто-нибудь их видел. Выявляем детей, которые, как говорят, постоянно играют на том пустыре. Отправляем доски с гвоздями в лабораторию. Проверяем скобяные магазины и лесосклады в округе, выясняем, заказывал ли кто- то доски именно этой длины или большое количество гвоздей, которые были использованы.— Похоже, вы все охватили. Продолжайте в том же духе. Надеюсь, получив деньги, вымогатели пустятся в бега. Преследование — наша сильная сторона.— Да, сэр.— А теперь, если вы не против, я должен обсудить кое-какие управленческие дела с Доном и Кэт. Стив, можете остаться.Начальник отделения жестом показал Сэбейну, что им нужно уйти. Когда дверь за ними закрылась, Колкрик произнес:— Да, сэр.— Вам требуются дополнительные людские ресурсы, услуги лабораторий, что-то еще?— Пока у нас слишком мало улик, поэтому помощь не нужна. Когда понадобится, я не постесняюсь попросить.Директор помолчал несколько секунд.— Дон, это мало обнадеживает. Я рассчитываю, что после передачи денег появятся ниточки. Стив, узнали вы что-нибудь о Бертоке?— Мы работаем по нескольким направлениям.— По каким?Вэйл взглянул на Кэт и сдержанно ответил:— Разным…— Та-а-а-к, — протянул Ласкер, видимо, обдумывая возможные противоправные действия, скрытые от него. — Ну что ж, к этому мы и стремимся — прекращению угроз убить кого-то еще. Теперь нужно убрать все препятствия и схватить их. Какие-то препятствия существуют?— По-моему, это зависит от того, хотите вы информировать средства массовой информации или нет, — ответил Колкрик. — Если да, надеюсь, мы сможем снова привлечь общественность на нашу сторону.— Нелегкий вопрос. Все улики говорят о причастности Бертока к этим событиям, но мы не знаем, действовал ли он самостоятельно. Существует ли «Пентад». Один это человек или, может быть, десять. В письмах не упоминалось, дозволено ли нам связаться с журналистами после того, как вымогатели получат деньги.Они могут использовать это как повод снова приняться за убийства. Я не хочу идти на такой риск. Позднее, если ничего не добьемся, подумаем о связи с прессой. Не знаю. Стив, как вы считаете?Вэйл, почувствовав, как его сотовый завибрировал, взглянул на экран. Там были цифры 711 — код, который они выбрали с Демиком. По телефону Бертока кто- то звонил.— Прошу прощения, сэр, нам с Кэт нужно уйти.
Глава 13Когда Вэйл и Кэт вошли в техотдел, Том Демик разговаривал по телефону и жестом указал на лежавший перед ним блокнот. На листе был записан телефонный номер.— Да, Тони, спасибо. — Демик записал адрес. — В пятницу, и на этот раз я покупаю… Ладно, но выпивка за мной.Он положил трубку и вырвал из блокнота лист.— На телефон Бертока звонили из Западного Голливуда, из прачечной самообслуживания, это меньше чем в миле от туннеля.— Надеюсь, это он, — сказал Вэйл. — Не домашним адрес, конечно, но даст нам отправной пункт.— Мне с вами поехать? — спросил Демик.— Спасибо, Том, мы сами, — ответил Вэйл. — Можешь раздобыть для нас все исходящие звонки по телефону этой прачечной за последние две недели?— Не проблема, но их, наверно, будет много. Раздобуду к тому времени, когда туда приедете.— Можно сохранить это между нами троими? — спросил Вэйл.— Между троими? — переспросил Демик. — Между прочим, один из нас — второй заместитель директора. От кого нам держать это в секрете?— Ладно, давай хранить этот секрет между нами двоими.Когда они сели в машину, Кэт сказала:— Надеюсь, это была шутка и ты не думаешь, что я когда-нибудь тебя выдам, правда?— Я просто помню о твоей карьере. Нужно быть дурой, чтобы забыть об этом.— В таком случае я дура.— Сейчас мы находимся в вакууме, действуем без вреда для себя. Директор понимает, что мы делаем кое- что не совсем законное, и говорит: действуйте во благо обществу. Нарушение правил становится благородным, даже героичным, поэтому при любом раскладе ты на моей стороне. Ну а если предстанешь перед федеральным Большим жюри и присяжные спросят о противозаконных поступках? Не думай, что они будут озабочены общественным благом. Начнешь давать ложные показания, рискуя подвергнуться судебному преследованию? — Кэт промолчала, и Вэйл продолжил: — Ты не дура.— Я все равно на твоей стороне.— Знаю, но глупо находиться только на моей стороне. Так что в недалеком будущем мне, возможно, придется делать кое-что одному.Кэт смотрела прямо перед собой.— Ты всегда так себя ведешь?— Как?— Сближаешься с людьми, а потом обращаешься с ними так, будто на них не стоит тратить время.— К сожалению, эта тактика действует уже не столь хорошо, как прежде.— Мне не смешно.Вэйл притормозил у обочины.— Вот этот адрес.Кэт не ответила, и он заговорил:— Разве не является одним из моих достоинств способность нарушать правила так, чтобы никто об этом не знал и любой человек мог присягнуть на целой стопе Библий? Нельзя иметь дело только с хорошим и ничего не ведать о плохом, потому что плохое и хорошее обычно неразделимы.— Ладно-ладно. Похоже, ты так и рвешься отгородиться ото всех громадной стеной, а под «всеми» я имею в виду себя.Он засмеялся.— Ты слишком высокого мнения обо мне. Я не белый рыцарь. Делаю то, что могу, потому что патологически желаю свести все счеты и притом решительно. Взять этих двух грабителей банка. Я обезоружил их почти без эмоций, но выбросил обоих в окна, чтобы сквитаться. Они грозились застрелить бедную старушку и заслужили подобное обращение. Так что да, у меня есть проблемы.— То есть ты винишь своего отца.— Только за то, что он меня подтолкнул. Дальше я действую сам. И, пожалуй, мне это нравится.— И по этой причине никому не доверяешь?— Послушай, отныне я стараюсь доверять тебе безгранично.Кэт понимала, как нелегко далась ему эта уступка, как вообще нелегки уступки для Стива Вэйла.— А я постараюсь не выдавать тебя федеральному Большому жюри.Они вылезли из машины и вошли в прачечную. Там никого не было. Единственный звук шел от одной из сушилок, где белье крутилось в барабане и о металл то и дело щелкала пуговица. Возле откидного стола на стене висели два платных телефона. Вэйл проверил номера и указал на правый.— Бертоку звонили с этого.Потом шагнул назад и огляделся. Кэт присела на один из привинченных к полу пластиковых стульев. Вэйл снова посмотрел на вращающуюся сушилку и спросил:— Когда, по словам Демика, был сделан звонок?— Почти два часа назад.— Сушилка загружена под завязку, и, судя по звуку, там все высохло. Может, владелец белья был здесь в это время. Давай подождем.Кэт кивнула, и он сел.Минуты через две сушилка, щелкнув, остановилась, и словно по этому сигналу вошла женщина лет шестидесяти. Проходя мимо Вэйла, она подозрительно на него взглянула.— Прошу прощения, — сказал Вэйл, поднимаясь. Достал удостоверение, раскрыл и показал ей.— ФБР? Я стираю белье, а не отмываю деньги.— Вы остроумны, — улыбнулся Вэйл.В молодости женщина явно была привлекательна. Глаза ее лукаво сверкали. Судя по акценту, она родилась на Миссисипиг но по какую сторону, понять было нелегко.— Вам нравятся женщины нестрогих правил, агент Вэйл?— Какому мужчине не…— Анна.Он повернулся к Кэт:— У тебя есть фотография?Та протянула ему снимок Бертока для удостоверения и улыбнулась женщине.— Привет, я Кэт Бэннон.— Тоже из ФБР?— Собственно говоря, она мой босс, — сообщил Вэйл.Женщина вгляделась в лицо Кэт.— У вас хорошая внешность. Фотогеничная. Для камеры в самый раз. Такая кожа просто сияет на пленке. Даже шрам не испортит картину. — Она подалась к Кэт и сказала громким шепотом, чтобы слышал Вэйл: — Ваш помощник отлично выглядит. Надеюсь, вы пользуетесь своим положением.Она лукаво взглянула на Вэйла, явно стараясь его шокировать.— К сожалению, не пользуется, — прошептал в ответ Вэйл и показал ей фотографию Бертока. — Анна, вы не видели сегодня здесь этого человека?— Просите моей помощи? Может, мне воспользоваться своим преимуществом?— Такая привлекательная женщина, почту за честь.— Вы не похожи на блюстителя порядка. — Она взяла фотографию и подняла к свету. — Я все еще слишком тщеславна, чтобы носить очки. Тут один названивал по телефону, но был замаскирован, как Юнабомбер[9]: темные очки, бейсболка, фуфайка с капюшоном, надетым поверх кепки и затянутым так, что волос не видно.— Высокий ли он, какого примерно возраста?— Я достаточно долго живу на свете, чтобы понимать — если человек одет таким образом, лучше наблюдать за его действиями, чем пытаться определить размеры. У него было что-то на уме, и мне хотелось убедиться, что не я. Особенно когда он попросил разменять деньги.— Сколько ему потребовалось? — спросила Кэт.— Судя по всему, много. Он звонил по межгороду. Сперва показал стодолларовую купюру, и я подумала, он хочет увидеть, сколько денег у меня в кошельке. Только с купюрой было неладно. Она выглядела рваной.— Как рваной? — уточнил Вэйл.— Не знаю, не по краям, посередине.— Словно отверстия были проколоты?— Гвозди, — прошептала Кэт.Женщина непонимающе на нее взглянула.— Да, это были отверстия, но купюра, видимо, фальшивая — он сказал, что возьмет за нее двадцать долларов, чтобы положить их в автомат для размена денег, — указала она на большой серебристый ящик, висящий на стене в другом конце прачечной. — Тут-то я и поняла, что он жулик.— Вы сказали, он звонил?— Да. Сунул свою сотню в автомат, и машина, видимо, приняла ее за двадцатку, потому что выдала четвертаков примерно на двадцать долларов.— Потом он стал звонить?— Да.— Вы что-то слышали?— Нет, он бормотал, отвернувшись к стене.— Сколько он сделал звонков?— Я перестала обращать внимание. Не знаю, может, два или три.— Долго это продолжалось?— Не долго. Думаю, меньше минуты, — ответила женщина.— Потом он ушел?— Да.— Уехал в машине?В ее глазах снова вспыхнуло лукавство.— Да.— Анна, маленькая озорница, вы что-то знаете.— Точно, — подтвердила она. — Сделайте мне свое лучшее предложение.— Моя вечная благодарность.Она положила в корзину последнюю вещь.— Отнесите мое белье к машине, и я скажу вам кое- что о его отъезде.Вэйл согласно кивнул.— Он уехал в зеленой «тойоте» или «хонде», я не могу их различить. Как уже сказала, я поняла, что человек он нечестный, и наблюдала за ним в окно. Проехав квартал, он свернул к тому мотелю.— Анна, вы нам очень помогли. Давайте провожу вас до машины.Она церемонно взяла его под руку и сказала:— Этот костюм хорошо на вас смотрится, но знаете, что подошло бы больше вам?— И что же это?— Струи моего душа. — Она оглянулась на Кэт: — Извини, куколка, кто смел, тот и съел.Когда Вэйл вернулся в прачечную, Кэт спросила:— Записал ее телефон?— Ну… возможно, я возьму выходной, пока мы находимся здесь.— Ох уж эти строители, — произнесла она с деланным отвращением. — Я связалась с Демиком. Он высылает группу криминалистов. Ты знаешь, что это означает.— А как по-твоему?Кэт удивило, чтб полученную информацию можно истолковать по-разному.— Если у Бертока купюры, поврежденные во время доставки трех миллионов, он имеет непосредственное отношение к «Пентад».— Вероятно, — сказал Вэйл.— Вероятно? Ты хоть в чем-нибудь бываешь уверен?— Зачем спешить с предположениями? Давай займемся поисками этого типа.В мотеле «Конкистадор» номера сдавали по часовой таксе. На двух этажах их было примерно тридцать — сорок. Мотель имел U-образную форму с автостоянками прямо перед номерами. Светящееся табло рекламировало особые недельные таксы с бесплатными фильмами для взрослых. Кэт у окна прачечной ждала криминалистов, а Вэйл отправился в мотель.На противоположной стороне улицы стояла не видимая из окна прачечной зеленая «тойота», водитель которой наблюдал за Вэйлом. Проверив обойму «глока», он вогнал ее в рукоятку и дослал патрон в патронник. Надвинув на глаза козырек, он погляделся в зеркало, про- веряя, можно ли узнать его в темных очках, кепке и фуфайке с поднятым капюшоном. Его серые глаза были усталыми, но ясными и светились предвкушением.Вэйл решительно вошел в прачечную.— Надо ехать.— Что стряслось?— Они скрылись.— Они?— Тот, кого мы ищем, и его напарница. Управляющий не знает ее, но уверен, что она проститутка.— Он опознал Бертока на фотографии?— Сказал, что не видел его. Номер снимала она.— Телефонные звонки?— Не было. Но управляющий записал номер его машины в регистрационной карте.— Будем ждать криминалистов?— Сторожить это место не нужно. Им надо только извлечь эту стодолларовую купюру и поискать отпечатки пальцев. Судя по тому, как этот человек прятал лицо, вряд ли он их оставил, а купюру никто не сможет извлечь, пока не придет владелец и не откроет разменный автомат.Они быстро пошли к машине. Вэйл дал Кэт листок бумаги, она набрала номер отделения ФБР и попросила соединить ее с радиоцентром.Через несколько минут Кэт сообщила:— Машина зарегистрирована в местном агентстве проката. Я позвоню туда.Поговорив со служащими, она отключила телефон и сказала:— Эту машину взял Алан Нефтон, проживающий по адресу Лос-Анджелес, Спринг-стрит, две тысячи семьсот один. Марка машины «тойота-камри». — Кэт ввела данные в навигационную систему автомобиля.Вэйл достал карту и нашел нужный адрес.— Это недалеко, — сказал он.Кэт снова позвонила радиооператору.— Проверьте водительские права Алана Нефтона.Вэйл тронулся с места. Через несколько минут Кэт выключила телефон и повернулась к нему:— На файле нет никаких сведений об Алане Нефтоне. Что ж, будем надеяться, что адрес не окажется тоже липовым.Кэт смотрела на экран навигатора, но Вэйл, уже нашедший этот адрес на карте, не обращался к ней и, только подъехав к нужному месту, сказал:— Должно быть, это тот домик с решетками на окнах и двери.— Он выглядит заброшенным, — заметила Кэт.— Наверное, потому что стоит между двумя пустующими предприятиями.Производственные здания подавляли своими размерами маленький жилой дом. Выцветшие черные буквы на стене одного из них гласили: «Мукомольная компания Стэблера. Осн. в 1883 г.». Другое походило на автомобильное кладбище, скрытое за восьмифутовым забором.— Возможно, именно это ему и требовалось.— И нет нужды беспокоиться о соседях, сующих нос в его дела.— Погляди, нет ли машины. Я буду ехать с обычной скоростью. Поскольку дом на моей стороне, я не стану на него смотреть, чтобы не привлекать внимания. Поэтому тебе придется запоминать все окна и двери.Вэйл выставил локоть в окошко и, глядя прямо перед собой, медленно тронулся с места.Кэт старательно смотрела вперед.— Так, на западной стороне одно зарешеченное окно. С фасада зарешеченная дверь, по обе ее стороны зарешеченные окна. На восточной стороне окно близко к фасаду, но без решетки.— Остается только задняя стена, — сказал Вэйл. — Нужно посмотреть на нее.Отъехав от дома полтора квартала, Вэйл стал искать разворот и увидел зеленую «камри», ехавшую навстречу.— Ага, вот и он. Не смотри на машину.Боковым зрением Вэйл увидел пристальный взгляд водителя. Он подался к Кэт, резко повернул ее лицо в сторону и, не дожидаясь реакции, пояснил:— Прошу прощения, но он нас разглядывал.В зеркало заднего вида Вэйл видел, как «тойота» остановилась перед тем домом. Он свернул в первый попавшийся проезд и поставил машину так, чтобы ее не было видно.— Это он! — воскликнула Кэт, когда водитель вышел из «тойоты».— Ты его узнала?— Нет, он слишком далеко, но на нем наряд Юнабомбера, в котором его видела женщина в прачечной.Вэйл проследил, как человек вошел в дом.— Так, пошли.— Пошли? Не думаешь, что это дело спецназа?— Видишь ту решетку на парадной двери?— И что?— Она не закрыта полностью.— Что из этого?Вэйл задним ходом выехал обратно на улицу.— Видимо, он не запер дверь, потому что собирается сразу же уехать. У нас нет выбора. Когда подъедем, иди вдоль восточной стены. Будь осторожна, проходя мимо окна. — Теперь он видел дом во всех подробностях. — В стороне стоит большой мусоросборник, за ним можно укрыться и наблюдать за восточной и задней сторонами. Я пойду в дверь.— А как окно с запада?— Там же решетка, помнишь? Он не сможет оттуда вылезти.— Хорошо. Если я правильно понимаю.— Все будет отлично. Только непременно укройся. Возьми сотовый телефон. Как только окажешься на месте, вызывай подкрепление.Кэт достала свой пистолет и убедилась, что в патроннике есть патрон. Вэйл быстро свернул в подъездную аллею и выскочил из машины раньше Кэт. Она пригибаясь побежала к мусоросборнику. В задней части дома была всего одна дверь, тоже забранная решеткой.Дав Кэт несколько секунд, чтобы занять удобную позицию, Вэйл распахнул парадную дверь. Внутри было темно, и он знал, что представляет собой прекрасную мишень, если водитель «камри» вздумает стрелять. Вытащив свой «глок», он ринулся в глубь дома. Помещение осветила вспышка. Вэйл услышал, как две пули вошли в стену позади него, и успел увидеть темную фигуру, стоявшую в дверном проеме.Снова стало темно. Дверь захлопнулась, лязгнул массивный засов. Прижимаясь к стене, Вэйл продолжил движение. Под ногой скрипнула половица. Один за другим раздались три выстрела, пули пробили створ. Вэйл с силой ударил ногой над ручкой, но безрезультатно. Ему приходилось выбивать немало дверей, и эта была основательно забаррикадирована и ударом ноги ее не открыть. Двигаясь вдоль стены, он вышел в парадную дверь.— Кэт!— Да, — откликнулась она.— У тебя все хорошо?— Отлично. Как ты?— Он забаррикадировался.— Полиция и наши люди выехали.— Стой на месте. Выбраться он не сможет.Вдали завыли сирены. Когда они стали громче, Вэйл услышал приглушенный звук выстрела. И понял, что он означает.
Глава 14На подъездную аллею въехала полицейская машина, и Вэйл жестом направил ее к крыльцу. Водитель выхватил из багажника ружье и на бегу вложил патрон в патронник. — Можешь прикрыть заднюю часть дома? — спросил Вэйл. — Там женщина-агент с пистолетом. Иди вдоль восточной стены. На той стороне есть окно, но преступник забаррикадировался в комнате напротив.Полицейский отправился в указанном направлении, а Кэт подошла к Вэйлу.— Он стрелял в тебя?— Да, но последняя пуля не пробила дверь.— Самоубийство? — удивилась Кэт.— Будь я любителем заключать пари…Через час группы спецназа полиции и ФБР находились на маленькой стоянке возле свалки автомашин, примыкавшей к западной стороне дома. После недолгого спора, как проникнуть в комнату, где забаррикадировался стрелявший, полицейские решили рассредоточиться по периметру, а агенты Бюро занялись дверью. Первым делом по мегафону прозвучало предложение сдаться. Ответом было молчание. Вэйл сказал старшему группы, что внутреннюю дверь вряд ли удастся открыть обычным тараном или ломом.— Попробуем, посмотрим, что получится, — ответил тот.Вэйл и Кэт ждали снаружи, когда старший дал команду действовать. Послышались глухие удары. Но вскоре таран с лязгом упал на пол. Один из спецназовцев понес внутрь комплект взрывчатки. Минуты через две группа вышла из дома; старший держал взрыватель с присоединенными к нему проводами, тянувшимися внутрь.— Всем отойти от окон и дверей! — приказал он и, подождав несколько секунд, крикнул: — Взрываю!Раздался взрыв, и спецназовцы вновь устремились внутрь.Вэйл последовал за ними. Дверь спальни, укрепленная толстым металлическим прутом, оба конца которого упирались в массивные стальные плиты, была искорежена и висела на одной петле. Вэйл вошел в комнату.В углу лежал Стэнли Берток с отверстием от девятимиллиметровой пули в правом виске, струйка крови засохла на его щеке, на лицо падал солнечный свет из зарешеченного окна. Вэйл внимательно осмотрел тело и осторожно коснулся крови из раны. Она уже запеклась. Рот Бертока был слегка приоткрыт, Вэйл незаметно наклонился и понюхал его. Рука Бертока сжимала «глок» Двадцать второй модели.Вэйл наблюдал, как агент-криминалист осторожно выпиливал электропилой кусок стены с одной из выпущенных в него пуль. Это была четвертая, которую группа обнаружила в дополнение к пяти выброшенным стремным гильзам. Пятая пуля, решили они, вылетела в открытую парадную дверь и, возможно, найдена не будет. В сущности, это не имело значения — для экспертизы достаточно одной. События этого дня не оставляли сомнений, что она выпущена из того же ствола, что и четыре пули, извлеченные из тел жертв «Пентад».Прибыли заместитель директора Дон Колкрик и начальник отделения.— Все целы? — спросил Колкрик.— Не считая Бертока, — ответил Вэйл.Заместитель директора взглянул на труп.— По крайней мере он поступил правильно.— Возможно.Вэйл явно чего-то недоговаривал.— Я считал, что кто-кто, а вы будете довольны. Вам требовалось найти его. Вы сделали это, и сделали хорошо. Правда, я предпочел бы, чтобы вы поставили нас в известность до факта…— Похоже было, что прачечная — это тупик, и мы только зря отрываем от дел двух агентов.Колкрик неопределенно кивнул.— Отлично, Стив. Главное — мы нашли Бертока. Есть какие-то следы денег?Слушавшая с кухни Кэт вошла.— Мы не хотели ничего трогать до вашего приезда, поэтому осмотрели дом лишь бегло. Пока пусто.— Сколько времени вам потребуется? — обратился Колкрик к одному из криминалистов.Агент вынул из стены выпиленный кусок и положилв картонную коробку.— Мы почти закончили. Осталась только машина.Колкрик положил руку на плечо начальнику отделения.— Марк, нужно без проблем доставить все это в лабораторию. Садись в свой служебный самолет. Материал должен быть у экспертов до захода солнца по восточному времени. Я предупрежу их заблаговременно.— А пуля из тела?— С ней спешки нет. Отправим, как только извлекут. Необходимо срочно установить, использовался ли пистолет Бертока в этих убийствах. К сожалению, при данных обстоятельствах сомнений почти не осталось.Кэт показала прозрачный пластиковый пакет с пачкой стодолларовых купюр.— Они лежали в бумажнике Бертока.Колкрик взял его и осмотрел банкноты.— Это что за отверстия?— От гвоздей в досках, на которые я бросил в туннеле сумку, — ответил Вэйл.— Значит, это часть трех миллионов.— Серийные номера мы еще не сверяли, но они Должны совпасть, — сказала Кэт.— Стало быть, все же Берток, — произнес Колкрик. — Давайте тщательно обыщем дом.— Здесь почти нечего обыскивать, — пожала плечами Кэт. — Дом маленький, ни чердака, ни подвала, ни потайных ходов. Мебели почти нет. Я пыталась найти в комнатах тайники, но безрезультатно.— Марк, когда криминалисты закончат, направим сюда свежих людей, — предложил Колкрик Хилдебранду. — Пусть проверят стены, полы, потолок. Пойдем осмотрим машину. Раз в доме нет денег, они скорее всего там.Выйдя наружу, Кэт достала еще один пакет с уликами, вытряхнула оттуда набор ключей с бирками и, найдя нужный, открыла багажник. Когда все увидели большую брезентовую сумку, в которой Вэйл доставил три миллиона долларов, раздалось дружное «ура!». Руководитель группы криминалистов, надев новые пластиковые перчатки, расстегнул молнию. Внутри оказалось несколько пачек проткнутых гвоздями стодолларовых купюр в банковской упаковке.— А где остальные? — осведомился Колкрик. — Сколько там?Агент сосчитал пачки.— Здесь всего пятьдесят тысяч.Он увидел торчавший из-под пачек ключ и достал его. На нем стоял номер 14.— От чего этот ключ? — спросил Колкрик.— Не знаю, — ответил агент.— Возможно, от какого-то хранилища, — предположил кто-то.Кэт взглянула на Вэйла. Он явно думал о чем-то другом.Колкрик повернулся к начальнику отделения.— Очевидно, это ключ от хранилища денег. Скольких людей можешь отправить на поиски?— Если хотите, все отделение.— Нам нужно сделать два дела: изготовить пару десятков копий этого ключа и составить список хранилищ в городе. Поручи кому-нибудь перечислить их в порядке близости к этому дому. Под каким именем он брал машину напрокат?— Алан Нефтон, — ответила Кэт.— Пусть заодно проверят это имя и записанное во флоридских водительских правах…— Рубен Аснар, — подсказала Кэт.Колкрик сделал пометки в своем блокноте.— Кроме того, Марк, наладь связь с журналистами. Устрой пресс-конференцию, сообщи трагическим тоном, что один из агентов покончил с собой. Ничего о «Пентад», ничего о деньгах, терроризме или вымогательстве. О возможных причинах самоубийства не говори конкретно. «Ведется расследование» и все такое. Если кто-то установит связь между смертью Бертока и «Пентад», отрицай категорически. — Он обратился ко всем остальным: — В случае утечки хоть какой-то информации — хоть какой-то — в этом отделении будет больше тестирований на детекторе лжи, чем фальсифицированных табелей отработанных часов. Свободны.Когда люди начала расходиться, заместитель директора сказал:— Ну, Стив, насколько я понимаю, вы можете возвращаться в Чикаго.— Как это понять? — удивилась Кэт.— Его просили найти Бертока, он нашел. Остальное плевое дело: обойти хранилища и показать этот ключ. Находка денег лишь вопрос времени. Думаю, вы сочли бы это занятие скучным, не так ли, Стив?— Собственно, директор просил меня найти и Бертока и деньги. Не будете возражать, если я побуду здесь, пока их не обнаружат? Обещаю не мешать.— То есть вы сомневаетесь, что мы их обнаружим?— Просто мне любопытно, и только.— Прощу прощения, если я слишком настойчив. Но думаю, Бюро справится, по крайней мере с этой частью дела.— Я лишь хочу увидеть, как все обернется. Вмешиваться не буду, — сказал Вэйл.Колкрик пристально смотрел на него несколько секунд.— Уверены, что это возможно?— Пожалуй, нет, — улыбнулся Вэйл.Вечером Вэйл смотрел по телевизору выпуск новостей. Хилдебранд читал приготовленное заявление:— Специальный агент Стэнли Берток, прослуживший в ФБР двенадцать лет, сегодня покончил с собой. Берток не являлся на службу последние несколько дней, и агенты из этого отделения искали его. Одна из групп в конце концов Бертока обнаружила и констатировала самоубийство. Мы продолжаем расследование.Это краткое заявление вызвало у журналистов целый ряд вопросов.— Есть какие-то предположения, почему он покончил с собой? Он пребывал в депрессии?— Я не психиатр, но, думаю, депрессия имеет место при большинстве самоубийств. Хотя мы не замечали никаких признаков депрессии.— Насколько старательно вы его искали? Почему не обратились к общественности с просьбой о помощи?Единственный ответ, пришедший на ум Хилдебранду, мог бы открыть ящик Пандоры. Он оглянулся на Колкрика, пассивно сидевшего на стуле, ожидая какого-то сигнала.— Как и во всякой организации, — начал Хилдебранд, — служащие иногда исчезают на короткое время. И объяснения обычно бывают совершенно безобидными. У нас не было причин полагать, что здесь дело обстоит иным образом.— Существовала ли какая-то связь между этим самоубийством и нераскрытыми убийствами, совершенными «Рубэйко пентад»?Начальник отделения снова оглянулся на Колкрика, но тот сделал вид, будто даже не слышал вопроса.— Нет, никакой связи не существует, — ответил Хилдебранд. — Прошу прощения, я опаздываю на другую встречу.Акулы пера, почуяв запах крови, стали наперебой выкрикивать вопросы, но начальник отделения, собрав свои записи, поспешно вышел из комнаты.
Глава 15На следующее утро Вэйл, постучав в кабинет Тай Делсон, распахнул дверь. Тай читала за письменным столом, на котором лежало с полдюжины юридических книг.— Найдется у тебя свободная минутка?Она подняла отстраненный взгляд.— О, Стив, извини. Я пыталась кое-что выяснить.— Я пришел в неудачное время?— Нет-нет. Будь добр, закрой дверь. Я могу устроить перерыв. — Она открыла форточку, достала сигарету и закурила. — Садись, пожалуйста.— Надо полагать, ты уже слышала.— О Стэне? Мне сообщили об итогах обыска дома и машины. Насколько понимаю, постфактум.— Что теперь думаешь о причастности Бертока?— Если помнишь, при первой встрече я сказала, что не считаю его причастным к каким-либо убийствам. Говорят, он стрелял в тебя. Пожалуй, в книгах я понимаю больше, чем в людях.— Не уверен, что это так. Я хочу задать тебе вопрос относительно людей, но он должен остаться в этой комнате.Тай затянулась сигаретой и медленно выпустила дым.— Кажется, в любом разговоре с тобой есть кульминационный момент.— Это означает, что ты хочешь вернуться к своим книгам?— Господи, нет, — ответила Тай Делтон. — Прошу, поделись со мной.— Я не уверен, что это вымогательство — дело одного человека.— Довольные боссы из ФБР думают иначе.— Гордое собой руководство — вряд ли что-то лучше указывает на неполадки.— Не буду спорить, — сказала она. — У тебя есть какие-то доказательства?— Расчет времени в туннеле неверен.— Ты не ошибаешься? Стресс может исказить ощущения, особенно когда проходишь через такую сенсорную депривацию[10], как ты.— Я говорю не только о своих чувствах в туннеле. Я просмотрел все журналы регистрации, момент, когда ГСО начал удаляться, а я взорвал люк. Вчера вечером я вернулся туда и засек время ходьбы от туннеля до того места, где ГСО забросили в пикап. Возвращавшийся оттуда столкнулся бы с агентами из группы наблюдения. А ему следовало вернуться, чтобы поднять наверх деньги.— Значит, думаешь, у Бертока был партнер?— Один человек не в состоянии это сделать. Кто, по-твоему, мог сотрудничать с Бертоком, если это был Берток?— Если Берток?Вэйл решил не вдаваться в подробности:— Да.— Что ж, он стрелял в тебя, и коли у тебя есть сомнения, кто я такая, чтобы спорить? Полагаю, ты имеешь в виду кого-то из ФБР.— Верно.— Почему ты спрашиваешь меня, а не людей из Бюро?— Не хочу открывать им, что не верю в версию Бертока-одиночки. Вот почему прошу хранить все это в секрете.— Если сомневаешься в его причастности, зачем еще один агент?— Я просмотрел записи телефонных разговоров Бертока. Он звонил только брату в Миннесоту и бывшим женам здесь и в Аризоне. Из этого следует, что он поддерживал с кем-то постоянный контакт скорее всего на службе. Потому-то я и пришел сюда — не хочу нарваться в отделении не на того человека.Тай глубоко затянулась сигаретой.— Неприятно указывать на кого-то пальцем, но есть человек, с которым Берток часто работал бок о бок. Винс Пандерен. И он имеет отношение к списку «врагов ФБР».— Каким образом?— Первая жертва — Конни Лисандер, бывший телерепортер — стала доносчицей. Ты о ней знаешь?— Только то, что есть в досье.— Большинство ее многочисленных сообщений оказались ложными. Однако из-за них кое-кого уволили, и самой громкой стала отставка федерального прокурора, хорошего человека. Были и временные отстранения, в том числе Пандерена — из-за пользования услугами проституток. Похоже, он один из тех людей, которые вечно на чем-то попадаются.— Что он собой представляет?— Трудно сказать. Был тайным агентом, пока не присвоил деньги из одного проекта. Кстати, я не знаю, почему он избежал увольнения. Вместо этого его перевели в группу Бертока. Если ты еще не знаешь, это свалка проблем в отделении. Говорят, Аллен Сэбейн никогда не жалуется, поэтому ему поручают заниматься трудными детьми. В общем, Пандерен несколько раз появлялся здесь со Стэном, когда требовалось разрешение на малообоснованный арест. На людей он смотрит как-то странно, словно пытается найти их слабые места. Я видела его на вечеринках. Очень молчаливый, пока не выпьет нужной дозы, — по-моему, это одна рюмка. Потом начинает хватать тебя за мягкое место. Все сторонились его будто заразного, первого кандидата на допрос в Управлении профессиональной ответственности. То есть все, кроме Бертока. Пандерен как будто подчинялся ему. Берток мог использовать его как мальчика на побегушках. В том числе и в дружеском общении. Мог втянуть в разговор при исполнении служебных обязанностей. Наверно, хотел, чтобы хоть кто- то был ниже его.Зазвонил сотовый телефон Вэйла. Это была Кэт.— Нам сообщили, что все четыре жертвы убиты из пистолета Бертока, и вчерашние пули выпущены из него же.— Они подходят к гильзам с места третьего убийства?— Да, — ответила она. — Почему это важно?— Объясню при встрече. Сможешь подъехать через некоторое время?— Конечно.— Увидимся через час или два. — Вэйл выключил телефон. — Как ты уже поняла, установлено, что все убийства и вчерашняя стрельба совершались из пистолета Бертока.— Значит, ты все еще интересуешься Пандереном?— Да.— Любопытно, — сказала Тай. — Думаю, ты предпочтешь разговаривать с ним не в конторе.— Где, например?— Из сообщений Лисандер выяснилось, что он почти ежедневно бывал у проституток. Потому и стал легкой добычей и для нее, и для Управления профессиональной ответственности. Фамилии и адреса внесены в файл министерства юстиции.— Где он хранится?Тай Делтон затушила сигарету об оконный карниз, выбросила окурок и закрыла окно. Сев за письменный стол, она застучала по клавишам клавиатуры.— Я раздобыла копию для собственного пользования, хотела найти лазейку для бывшего федерального прокурора, когда тот попал под огонь критики за неправильное руководство подчиненными. К сожалению, как и в ФБР, у нас строго запрещено показывать файлы посторонним, так что ознакомить тебя с ним не имею права, — криво улыбнулась она. — Пойду перекушу. Сделай одолжение, уходя, выключи компьютер.— Тай, я перед тобой в долгу.— Странное дело, агент Вэйл. Я здесь постоянно это слышу, однако возвращать долг никто не собирается. Хочешь стать законодателем новой моды?Вэйл туманно улыбнулся и вновь заметил в ее глазах отблеск одиночества.Винс Пандерен вышел из массажного салона и направился к своей служебной машине. Вэйл наблюдал за ним, пытаясь решить, не этот ли человек входил в дом на Спринг-стрит накануне. Когда Пандерен вставил ключ в замок дверцы, Вэйл бесшумно приблизился, взглядом измеряя его рост и вес.— Насколько я понимаю, теперь, когда Конни Лисандер нет в живых, ты можешь спокойно посещать такие места.Пандерен обернулся. Его черные, влажные от пота волосы спадали на лоб, густые брови надменно взметнулись вверх.— Ты кто такой?Вэйл достал удостоверение с золотистым значком на обложке, однако раскрыть его не потрудился.— Из Управления профессиональной ответственности? — спросил Пандерен. — Я просто искал источник информации.Вэйл засмеялся:— Вот как? Ты уже оправдывался этим, неужели не можешь придумать ничего другого? Позволь дать тебе совет: сочини отговорку получше, потому что в следующий раз УПО захочет твоей крови.Глаза Пандерена забегали.— Может, поговорим в машине? — предложил он.Вэйл распахнул пассажирскую дверцу и сел на сиденье.— Я Стив Вэйл.— Тот человек из управления, которого Стэн якобы пытался застрелить?— Якобы?— Стэн был моим другом; я знаю, он иногда выходил за рамки, но стрелять в людей не мог.— Деньги иногда быстро меняют человека.— Попробуй мне это доказать.— Он был настолько хорошим другом, что ты помогал ему в делах на стороне?Пандерен резко к нему повернулся:— Надеюсь, ты имеешь в виду не то, о чем я подумал?— Как ни странно, именно это.— О нет-нет. Я ничего не знаю ни о каких убийствах.— Разве вы не были партнерами?— Иногда по работе. И только.— Допустим, не ты помогал ему. Тогда кто?— Вылезай из машины.— А если не вылезу?— Тогда этот заурядный день превратится в весьма приятный.— Тогда, может, не Берток, а ты совершал убийства?— Сделай себе одолжение, вылезай отсюда, пока цел.— Винс, я бы разыграл это иначе, но, с другой стороны, я никого не убивал. — Пандерен свирепо посмотрел на него, Вэйл ответил насмешливо спокойным взглядом. — По крайней мере хладнокровно.Он вылез, глядя вслед удаляющейся машине Бюро.
Глава 16— Где был? — спросила Кэт Бэннон, когда Вэйл вошел в ее кабинет.— Искал человека с поросшего травой холмика.— Думаешь, причастен еще кто-то?Он рассказал ей об анализе времени в туннеле.Кэт задумалась над его информацией.— А как… Нет, ничего бы не вышло. — Она прикинула еще несколько вариантов. — Похоже, без помощи он не мог этого сделать.— Берток работал с человеком по имени Вине Пандерен, в личном деле которого есть темные пятна, одно благодаря Конни Лисандер. Я только что застукал его возле массажного салона с полным набором услуг. Нагнал немного страху — правда, недостаточно, чтобы как следует в нем разобраться.— И что?— Он отличается от человека, входившего вчера в тот дом, и ростом и походкой. Но все же запомни его фамилию.— Что значит, ростом? По-моему, Стэн Берток самого подходящего роста, чтобы играть роль Стэна Бертока.— Мне показалось, он был чуточку выше.— О чем ты говоришь?— Терпение, Бэннон, мы ответим на все вопросы во время сегодняшней поездки. Надеюсь.— О да, она наверняка приведет к моему повышению, — сказала Кэт. — Где ты узнал об этом Пандерене?— У Тай Делсон.— Похоже, ты там регулярно бываешь.— Привыкаю нюхать табачный дым.— Стало быть, наша поездка связана с поиском невыявленного сообщника?— Готова?Кэт надела куртку и похлопала себя по бедру, убеждаясь, что вооружена.— Пистолет на месте. — Похлопала по нагрудному карману. — Удостоверение на месте. — Открыла рот и сунул палец за коренной зуб. — Ампула с цианидом на месте. — Взяла портфель. — Вперед, в пещеру с летучими мышами!Когда они вошли в лифт, Вэйл спросил:— Как идут поиски денег?— Для реалити-шоу они слишком сюрреалистичны. Колкрик с Хилдебрандом руководят из отдела расследования тяжких преступлений. Если дела как-то продвигаются, мне об этом неизвестно.Вэйл ничего не сказал, взгляд его был отсутствующим, он явно ее не слышал. Кэт прислонилась к стенке и стала ждать. Когда дверцы открылись в цокольном этаже, Вэйл наконец посмотрел на нее.— Почему убийца собрал гильзы после первых трех убийств, а после четвертого нет?— О, я знаю! — шутливо заверила она. — Потому что это не важно. Все идентифицируется с пистолетом Бертока.— Я понимаю, ты не можешь ответить на каждый незначительный вопрос, связанный с преступлением, но этот представляется мне важным.Она пожала плечами:— Чем больше преступлений совершает человек, тем больше делает ошибок. Может, на четвертый раз он испугался. Или не смог найти гильзу. Спешил на самолет. Это действительно так принципиально?— Само по себе нет. Но зачем было вообще их собирать? Убийца оставлял пули, они представляют собой более серьезные улики, чем гильзы, и их легче идентифицировать.— После первых двух убийств мы объявили, что пули выпущены из одного и того же оружия, так что убийца знал, что мы можем идентифицировать пистолет. Возможно, он решил, что раз мы располагаем пулями, то незачем собирать гильзы.— Если вымогатели избегали совпадения гильз, почему использовали одно и то же оружие? — спросил Вэйл.— Наверно, хотели показать, что все убийства совершили именно они.— Вот-вот. Если демонстрировали это всему миру, к чему собирать гильзы?Кэт наконец задумалась над этим противоречием.— Хороший вопрос.Они подошли к машине. Вэйл положил свой портфель в багажник, и Кэт увидела там помповое ружье в чехле и длинный, серебристого цвета, лом.— Что это?— Лом производства Холлигена. Пожарный инвентарь. А для меня — ключ от всевозможных замков.— А-а, стало быть, ты собираешься крушить им двери, а не людей.— Где твой дух авантюризма?— А откуда у тебя ружье? И главное, почему ты думаешь, будто оно нам понадобится?— Это новая фишка компании по прокату автомобилей. Они таким образом привлекают охотников.Кэт указала на большой чемодан, входящий в снаряжение криминалистов:— А это тебе зачем?— Удача благоприятствует подготовленным.— То есть, обнаружив улики, ты можешь скрыть свои карты.— И пожалеть, что взял тебя с собой, — сказал Вэйл. — Если будешь продолжать в том же духе, то перестанешь быть моей подружкой.— Скажи, когда скорость достигнет восьмидесяти миль, чтобы я могла броситься под встречный автомобиль.Они выехали из гаража, и Вэйл какое-то время вел машину молча.— Ладно, давай рассмотрим вот что, — наконец он заговорил. — Почему Берток отправился в этот дом на Спринг-стрит? Денег там не было — вообще ничего. То, что он назвал этот адрес, беря напрокат машину, кажется нелепой ошибкой. Особенно после превосходно спланированной серии преступлений.— Тоже хороший вопрос.— Это уже два хороших вопроса.— Полагаю, мы опять едем на Спринг-стрит?— Ты права, — подтвердил Вэйл. — Меня интересует еще кое-что. Почему ты не помогаешь Колкрику искать деньги?— Ты не заметил перемен у заместителя директора за последние сутки?— Никаких, кроме возросшего самомнения.— Ты прав, самомнение у него есть, только он его сдерживает до тех пор, пока не нанесет завершающий удар. Мне кажется, Колкрику надоело плестись у тебя в хвосте. Ему известно о нашей совместной работе, и я наверняка узнаю последней то, что может дать тебе какое-то преимущество.— Тогда, пожалуй, нам лучше самим найти деньги, — улыбнулся Вэйл.— По-моему, ты не веришь, что деньги находятся в ящике номер четырнадцать?— Человек ленив по своей природе, — ответил Вэйл. — Я всегда отношусь с подозрением к тому, что кажется слишком легким.— И, само собой, не беспокоишь Колкрика своими сомнениями.— Я уже говорил и ему, и всем остальным, что самая большая загвоздка в этом деле — попытка отвлечь наше внимание. Все слушают, согласно кивают и тут же бросаются к первому же блестящему предмету.— Странно, но это снова позволяет тебе в одиночку вершить свои дела.— Основной принцип метафизики, которым я руководствовался, будучи агентом, гласит: «Если они там, то они не здесь».— Может, именно поэтому твоя карьера в ФБР длилась всего три года?— Зато каким замечательным было это время!Пятнадцать минут спустя Вэйл подъехал к дому, который накануне кишел представителями правоохранительных органов, а теперь опустел. Единственным напоминанием была черно-желтая лента перед парадной дверью. Кэт сказала:— Понимаю, вопрос глупый, но ты поставил кого-то в известность, что мы сюда едем?— Ты права, действительно глупый. — Вэйл вылез из машины, открыл багажник и вынул оттуда лом. — Но у меня есть разрешение мистера Холлигена, если это поможет. Давай первым делом обойдем дом.Начали они с восточной стороны.— На окне гостиной решетки нет, — сказал Вэйл и, осмотрев его, провел рукой по раме. — Она была, но ее сняли. Видны заделанные отверстия, и заделали их недавно.Кэт подошла ближе.— С какой целью?— Тоже хороший вопрос. А вот еще один: зачем сохранять решетки на всех других дверях и окнах, но снимать эту?Вэйл завернул за угол, проверил кованую решетку, защищающую заднюю дверь, и спросил:— Где ты пряталась? За мусоросборником?— Да.Кэт указала на большой бак в двадцати ярдах от северо-восточной стороны дома.— Укрытие превосходное. Кроме того, идеальная позиция для наблюдения за задней дверью и восточной стеной дома. Именно то, что нам тогда требовалось. — Вэйл обошел бак. — Я был у фасада; значит, остается только западное окно. Давай на него взглянем.— Что именно ты ищешь? — спросила Кэт.— Точно не знаю.На западной стороне Вэйла больше заинтересовал старый деревянный забор, окружавший предприятие, чем дом или решетка на окне спальни. Кэт подергала один из прутьев.— Похоже, держится крепко.Вэйл по-прежнему осматривал ограждение автомобильного кладбища.— От дома до забора не больше десяти футов, — задумчиво произнес он, направляясь к окну, взялся обеими руками за прутья и дернул их изо всей силы. Те сдвинулись примерно на полдюйма. Подергав их взад-вперед, Вэйл отступил на два шага. — Не следовало бы им этого делать. Они более новые, чем остальные.Вэйл снова ухватился за прутья, пытаясь вырвать их из стены, но те не поддались, и тогда он принялся осматривать крепления.— Что это означает? — спросила Кэт.— Пока не знаю. Давай войдем внутрь.Кэт уже усвоила, что если Вэйл говорит «пока», то, видимо, в курсе происходящего, но, как обычно, не видит смысла оповещать об этом весь мир.Вэйл осмотрелся, вставил острый конец лома в раму решетки и плавным движением открыл ее. Подергав ручку парадной двери, он выбил ее плечом. Кэт последовала за ним в спальню, где накануне погиб Берток. Подняв окно, Вэйл снова подергал прутья решетки, затем осмотрел металлические концы, прикрепленные к наружной стене, и оконную коробку.— Взяла латексные печатки?— Ты догадлив. Дай ключи, принесу криминалистический комплект.Возвратившись с чемоданом, Кэт достала из него пару перчаток.— Не забыл, что эту комнату уже обыскивали?— Только в местах, соответствующих надуманной версии.— Надуманной? Но ведь так все и произошло.— Возьми фокусника — его трюки правда или иллюзия? То, что как будто видишь, только кажется. Правдой фокус становится, только если знаешь, как он делается.Хотя Вэйл и не переставал ее удивлять, это казалось чрезмерным даже для него.— По-твоему, все это подстроено?— Давай начнем с того, как мы проследили Бертока до этого дома. Тебя здесь ничто не смущает?— Я не понимаю — разве нас не привела к нему отличная цепочка следов?— Вот именно, отличная цепочка. Я ни разу не видел такой четкой. Телефонный звонок в квартиру Бертока ведет в прачечную, потом в мотель, в прокатное агентство и, наконец, сюда. На все ушло около двух часов. А их в году более восьми тысяч, тем не менее мы трое появляемся здесь в одну и ту же минуту. Похоже на тренировочное занятие, придуманное в Квонтико для начинающих агентов.Вэйл явно не желал принимать очевидное. Возможно, причиной тому явился бунт против требовательного отца, который, по словам Стива, третировал его в детстве. Так или иначе, результатом стала его способность находить в лабиринте путь, о существовании которого все остальные не догадывались.— Я понимаю, что ты имеешь в виду, но разве так иногда не случается? Баллистическая экспертиза подтвердила, что Стэнли Берток стрелял в тебя, забаррикадировался, а потом пустил себе пулю в лоб из табельного пистолета, который использовал в четырех убийствах.— Это не Берток, — уверенно произнес Вэйл.— Что? — изумилась Кэт. — Я совершенно уверена, что человек в морге — Берток.— Да, но не он стрелял в меня, и, возможно, не он совершал эти убийства.— На чем ты основываешься?Вэйл пропустил вопрос мимо ушей.— Не кажется тебе подозрительным, что он вошел в прачечную сразу после женщины, с которой мы разговаривали, словно дожидался свидетеля? Он привлек ее внимание, прицепившись со стодолларовой купюрой, к тому же проколотой гвоздями, так что никакого сомнения в ее происхождении не осталось. Но он хорошо замаскировался, и она не узнала на фотографии Бертока. Потом очень кстати перешел улицу к мотелю у нее на виду.— Но он был одет точно так же, когда сюда ворвался спецназ и обнаружил его.— Ты осматривала труп?— Нет. То есть видела, но я не дока в таких делах и не знала, что искать.— Прежде всего изо рта трупа не пахло сигаретным дымом. Я просмотрел список улик вчера вечером. У Бертока не было при себе ни сигарет, ни зажигалки. А помнишь, как сильно было накурено в его квартире?— Может, он бросил курить.— Возможно, однако в такой напряженный момент вряд ли стоило беспокоиться о раке легких. Но самое главное, кровь на его правом виске запеклась полностью.— Что из этого следует?— Чтобы кровь запеклась, требуется время, а его прошло мало между выстрелом и появлением в комнате спецназа.— Хочешь сказать, он был убит раньше?— Да.— Тогда кто же в тебя стрелял?— Человек из прачечной, который на наших глазах вошел в этот дом.— То есть, когда мы ехали сюда, мертвый Берток был уже здесь.— Совершенно верно.— Значит, двойник стреляет в тебя, запирается в этой комнате и производит выстрел, имитируя самоубийство.— Возможно, держа пистолет в руке Бертока, чтобы на ней остался нагар. Да, именно так.— Именно так? — переспросила Кэт. — Тогда где был этот человек, когда сюда ворвался спецназ? Окно зарешечено, единственный выход — дверь, где ты, я и полицейский ждали его, чтобы схватить.Вэйл молча надел латексные перчатки, ощупал левую сторону оконной коробки и, не найдя того, что искал, перешел к правой. Обнаружив зажим, он снял коробку. Под ней находилась металлическая пластина, в которую входили прутья решетки. Он поднял пластину и, просунув руку в окно, выдавил решетку. Та закачалась на петлях с другой стороны. Вэйл оставил ее на месте и вылез в окно. Оказавшись на земле, он вернул решетку назад, прутья с негромким щелчком вошли в скрытую металлическую пластину, и Вэйл проверил, надежно ли они закреплены.— Решетки в гостиной были сняты, чтобы человек, наблюдавший за задней стороной дома, следил и за этим окном, поскольку из него можно вылезти. Мусорный бак, очевидно, поставлен там для защиты того, кто пойдет к задней стене. А на эту сторону не должны обращать внимания, потому что окно зарешечено. Именно так мы и поступили.— Но куда он пошел, когда вылез? — спросила Кэт. — Мы были у фасада, сзади полицейский с ружьем.Вэйл подошел к забору, проверил доски и обнаружил две соседние, не приколоченные внизу. Раздвинув нижние концы, он протиснулся в узкий проем.— Через несколько минут вернусь.Доски, качнувшись, встали на место.Вскоре Вэйл возвратился тем же путем.— До противоположного забора рукой подать. Там переулок, где он мог поставить другую машину.— Откуда ты узнал о решетке?— Я подергал прутья, увидел штифты и проушины, способные действовать как петли, и все понял. Как видишь, годы работы в строительстве не пропали даром.Кэт попыталась сделать из его объяснений логический вывод.— Но ведь пистолет Бертока использовался в этих убийствах, три произошли еще до его исчезновения. Как же это может быть не он?— Давай позвоним в лабораторию, в отдел огнестрельного оружия.Кэт не представляла, что Вэйл имеет в виду, но открыла сотовый и набрала номер Главного управления ФБР. Когда ее соединили с лабораторией, она попросила эксперта, занимающегося этим делом, и нажала кнопку громкой связи.— Привет, это второй заместитель директора Кэт Бэннон.— Майк Терри, — представился эксперт.— Я звоню по делу «Пентад». Передаю трубку Стиву Вэйлу. Пожалуйста, ответь на его вопросы.Вэйл взял телефон.— Привет, Майк. Ты идентифицировал пули с табельным пистолетом Бертока, так ведь?— И гильзы. С четвертого убийства и все найденные в доме, где он погиб.— Где сейчас пистолет?— У меня. Я заканчиваю писать заключение.— Ты проводил какие-то исследования помимо баллистики?— Нет. Позвонил заместитель директора Колкрик и потребовал, чтобы сравнения были сделаны немедленно. Я тогда как раз завершал экспертизу по делу таможенника, которого застрелили, и вернулся к этому занятию, как только покончил с проверкой по делу Бертока.— Взгляни на ствол этого «глока». Там должен быть серийный номер. — Эксперт не ответил. — Майк?— Извини. Я осматривал пистолет. Какой-то износ есть. Но ствол выглядит гораздо более новым.— Я так и предполагал.— Но гильзы совпадают. А они не имеют никакого отношения к стволу. Должно быть, при убийствах использовался этот пистолет.— Ладно. Я пытаюсь связать разрозненные нити. Назови серийный номер на стволе. Для отчетов.Записав номер, Вэйл попрощался и вернул телефон Кэт.— Позвони оружейнику в Квонтико и узнай, с этим ли стволом Берток получал пистолет. — Он протянул ей листок с серийным номером.Кэт связалась с оружейником в Квонтико и зачитала ему серийный номер, а пять минут спустя повернулась к Вэйлу.— Ты прав. У пистолета Бертока был другой ствол. Теперь все ясно. Те, кто это затеял, совершили первые три убийства из своего «Глока-22», похитили Бертока, взяли его табельный пистолет и поменяли стволы. Убили четвертую жертву из пистолета Бертока и оставили гильзы, поскольку они теперь идентифицировались с ним. Стреляли в тебя из этого пистолета до побега через западное окно, заранее положив там тело Бертока. Потом оставили пистолет, который связал разрозненные нити. Значит, если все это подстроено, ключ в сумке с деньгами может быть лишь очередным ложным указанием.Кэт посмотрела на Вэйла, ожидая подтверждения своей версии, но он кисточкой наносил черный порошок для снятия отпечатков пальцев на белую раму.— Здесь ничего нет.Он снял коробку и нанес порошок на металлическую пластину под ней.— И здесь ничего. Вот тебе и быстрое решение.Вэйл уложил принадлежности в чемодан и понес его к машине.— Что будем делать теперь? — спросила Кэт, устроившись на пассажирском сиденье.— У тебя есть контакты в БАТФ[11]?— Могу позвонить в управление и найти.— Нам нужно выяснить, на каком заводе изготовлен этот ствол.— А что дальше?— Посмотрим, куда нас это выведет.— Это я или мы сдаем позиции?— Что ж, давай разберемся. Теперь нам предстоит расследовать пять убийств, мы потеряли четыре миллиона девятьсот тысяч, и на нас по-прежнему играют как на пианино в публичном доме. — Вэйл улыбнулся. — Наши позиции находятся там, где нужно.
Глава 17Через полчаса езды Кэт слегка опустила боковое стекло, чтобы теплый, прогретый солнцем воздух обдувал ей лицо. Это было приятно после прохлады работающего кондиционера. Ей хотелось вместе с Вэйлом отделить реальные события от подстроенных. Ее, как и всех остальных, ввели в заблуждение планы «Пентад» возложить вину за убийства на Стэна Бертока. Она мысленно искала в хитросплетениях этого дела какую-нибудь непоследовательность, способную стать для ФБР путеводной нитью к истине. И не была уверена, что найдет. В конце концов безуспешные поиски денег кончатся крушением надежд, переходящим в легкое любопытство, и все с облегчением займутся новыми задачами. Она снова подняла стекло и взглянула на Вэйла. Тот ответил рассеянной улыбкой. Казалось, он невысоко оценивал свои открытия. В связи с этим ей пришла в голову более праздничная мысль.— Сам сообщишь Дону о Бертоке, или это сделать мне?— Радовать его должна ты.— Мы обеими руками ухватились за созданный «Пентад» блеф. Уверена, что Колкрика это не обрадует. Полчаса назад это дело, если не учитывать деньги, считалось распутанным. Теперь у нас еще убитый агент, ни единого подозреваемого и ни малейшего представления, где находятся почти пять миллионов.— Тогда отдай ему Пандерена. Если Дон получит подозреваемого, это уменьшит горечь от ошибки с Бертоком.— А как быть со стволом этого пистолета? Мы не можем сказать Колкрику о Стэне Бертоке, не объяснив, что узнали о его оружии.— Отдай ему и пистолет.— Ты что-то вдруг расщедрился, — усмехнулась Кэт. Не дождавшись реакции Вэйла, она продолжила: — Я знаю, ты хочешь сохранить для себя надежную ниточку. Но если отдать Колкрику и Пандерена, и пистолет, у тебя ничего не останется. Или ты от меня что-то скрываешь.— Может, это вернет тебе его благорасположение. К тому же выяснять, где произведен этот ствол, мне неинтересно. Только сообщи результат. И как ты сказала, У нас нет выбора — это часть оправдания Стэна Бертока. А за Пандереном нужно будет установить круглосуточное наблюдение. Это работа не для одного человека. Для слежки мне всегда не хватало терпения.— Ладно, тогда скажи, чем займешься, пока мы станем выполнять легкую работу.Вэйл остановил машину у федерального здания.— Даже каменщики имеют право на отдых. Профсоюзная заповедь.Он посмотрел в зеркало заднего вида.— В любом случае, пожалуйста, сведи глупости к минимуму, — сказала Кэт.Он снова взглянул в зеркало и увидел, что машина, следовавшая за ними со Спринг-стрит, не исчезла.— Дай определение минимуму.— Все, что требует множества писанины, взрывы туннелей, перестрелки, пренебрежение к заместителям директора.Перед тем как вылезти из машины, Кэт пожала ему руку. Он проводил ее взглядом и предостерег себя: «Не сейчас». Вэйл увидел в зеркало заднего вида, что к первой машине присоединилась вторая, хотя, возможно, ему померещилось.В уличном потоке появился просвет, и Вэйл тронулся с места. Надо полагать, за ним следуют люди «Пентад». Но почему? Деньги у них, и, как известно, во всем винят Бертока. Они сопровождают его от дома на Спринг-стрит. Боятся, что он обнаружит еще что-то?Кэт, узнав, что за ними следят, тут же вызвала бы подмогу, и эти люди при их осторожности скрылись бы еще до того, как кто-то смог к ним приблизиться. Вэйл решил, что для встречи с ними нужно вернуться на Спринг-стрит в одиночестве.У светофора он достал пистолет и положил на соседнее сиденье. Когда красный свет сменился зеленым, обе машины держались от него на расстоянии квартала: темно-серый «додж» с двумя дверцами и золотистая «хонда». «Додж» появился первым, и, видимо, его водитель вызвал «хонду» на помощь.Вэйл сбавил скорость, замедляя ход перед светофорами, чтобы его не теряли из виду. Обратный путь занял около получаса. Убрав пистолет в кобуру, он вылез и подошел к багажнику. Сунув монокуляр в карман пиджака, взял чемодан с криминалистическим набором и лом. Поставил чемодан на переднее крыльцо и распахнул дверь. Прячась в темноте прихожей, посмотрел через окно в монокуляр. На расстоянии полуквартала «додж» припарковался у обочины. Вэйл предположил, что «хонда» остановилась дальше.Выйдя на крыльцо, он взял из чемодана несколько вещиц и, надев новую пару латексных перчаток, пошел к мусорному баку. Он наносил на него дактилоскопический порошок, время от времени обрывая кусок чистой ленты — якобы снимал отпечаток пальца — и приклеивая его к карточке. Повторив этот процесс несколько раз, Вэйл вернулся в дом.Водитель «доджа», закурив сигарету, понаблюдал за действиями Вэйла и сказал:— Вик, он снова в доме.Виктор Радек сидел в «хонде» примерно в ста ярдах и задавался вопросом, не нарушит ли этот человек его планы. Не совершил ли он ошибку, которая позволит ФБР выйти на их след?— Мне это не нравится. Это парень из туннеля, так что он не дурак. Ли, ты уверен, что стер отпечатки с мусорного бака?— Абсолютно. Отпечатки, которые он нашел, не наши. Они могут быть чьими угодно — полицейских или фэбээровцев.— Уверен?— Полностью.— А в доме тоже не наследил?— Я все протер, перед тем как вылезти из окна.Увидев Ли Солтона в тюрьме, Радек оценил его с первого взгляда. В его душе постоянно бурлила звериная, готовая вот-вот прорваться злоба — обычное дело в таком месте, как Марионская каталажка. Но Радек обнаружил еще и необычную слабость, редко сочетающуюся со способностью к убийству, которая делала Солтона годным на все сто. Солтону требовался руководитель, это позволяло ему считать себя неповинным в своих действиях. При всей беспощадности Солтон не был психопатом. Действуя по личной инициативе, он потом неизменно страдал от сознания собственной вины. Совершая же жестокости по чьему-то приказу, не чувствовал угрызения совести. Однажды вечером они напились тюремного самогона, и Солтон рассказал, что его мать была помешана на Библии, а отец, пьяница, водитель-дальнобойщик, по возвращений неизменно демонстрировал, кто в доме хозяин, избивая обоих до полусмерти.Солтон являлся для «Пентад» идеальным орудием убийства. Был умелым, надежным и, как показала имитация самоубийства Бертока, бесстрашным, способным следовать самым сложным указаниям. К тому же он позволял Радеку не марать руки лично. И главное, Радек знал, что Солтон в принципе не способен на предательство.Этот агент в доме становился опасным. Сперва он пережил туннель, потом перестрелку. Теперь их пути пересеклись снова. Он не мог знать, что они делали в доме, но все-таки находился там. Почему он туда возвратился? Радек опасался, что он может обнаружить решетку с секретом на окне спальни. И тогда ФБР вновь примется выяснять, кто повинен в этих убийствах, вместо того чтобы попусту искать деньги. Выход существовал только один.— Он все еще в доме?— Да, — ответил Солтон.— Что он там делает? Они осмотрели место преступления еще вчера.— Не думаешь, что он найдет окно с секретом, а?В голосе Солтона звучала неуверенность.— Ну и что, Ли? Разве ты не вытер пластину, перед тем как его закрыть?— Почти уверен, что вытер.— «Почти» — не совсем то слово.— Он же пытался выбить дверь и застрелить меня!— Если он найдет хоть один из наших отпечатков, нам конец.— Вик, что мне делать?— Как думаешь, сможешь убрать его?Солтон вытащил из-под пассажирского сиденья автомат «хеклер-и-кох».— После всех неприятностей из-за этого типа меня не остановить.И дослал в патронник патрон.— Когда уложишь его, уничтожь улики, которые он собрал. Просто подожги дом, чтобы больше не беспокоиться.Солтон включил скорость.— С удовольствием.Он припарковался, миновав дом, ближе к автомобильному кладбищу и вылез, оставив мотор работающим. Срезав угол по газону, чтобы не обнаружить себя раньше времени, беззвучно подошел к переднему крыльцу и прижался к стене. Он слышал, как Вэйл ходит внутри. Сосчитав до трех, Солтон ворвался в дом, держа автомат у бедра на изготовку. Вэйл стоял в спальне и, увидев Солтона, захлопнул двери.Солтон, в три прыжка достигнув цели, открыл низкий огонь, предполагая, что Вэйл лег на пол. В противном случае он должен был повалиться от ран в ногах. Расстреляв все тридцать патронов в рожке, Ли вставил второй и, подняв автомат к плечу, ударом ноги распахнул дверь. Комната оказалась пуста, решетка на окне была открыта.Солтон услышал за спиной голос Вэйла:— Небось не думал, что сам можешь попасться на эту удочку?Вэйл увидел, как напряглись мышцы на шее Солтона, и понял, что должно последовать. Убийца начал стрелять, еще не видя Вэйла, решив, что автоматная очередь заставит агента искать укрытия.Вэйл выстрелил, не двигаясь с места, и пуля угодила Солтону в голову чуть выше уха. Огонь прекратился, безжизненное тело убийцы рухнуло на пол. Вэйл подошел к стене и осторожно выглянул в окно. «Хонда» притормозила на том месте, где раньше стоял «додж».Через несколько секунд тишину нарушил телефонный звонок. Вэйл ощупал тело Солтона и нашел сотовый.— Да, — буркнул он.— Прикончил его?Вэйл удивился прозаичности тона.— Да, — невнятно ответил он.Повисла пауза, потом прозвучал приказ:— Скажи еще что-нибудь.Вэйл понял, что уловка раскрыта.— Похоже, тебе потребуются новые визитные карточки — например, «Рубэйко квартет» или «Рубэйко триада». Это приятная перспектива, поскольку «Пентад» уменьшилась на одного члена. Лично я…Связь прекратилась. Вэйл снова подошел к окну и увидел, как «хонда» развернулась и скрылась из виду. Он позвонил в отделение ФБР и взглянул на тело.— Не беспокойтесь, это местный звонок.Когда Кэт ответила, Вэйл сообщил ей о случившемся. Она хотела было задать вопрос, но он прервал ее сказав, что поблизости был по крайней мере еще один член этой шайки, и отключил телефон.Перевернув труп, Вэйл обыскал только что убитого им человека. Бумажника не оказалось, но в кармане брюк лежала пачка стодолларовых купюр. На нем был толстый свитер с высоким воротником — неподходящая одежда для жаркого лос-анджелесского дня. Вэйл оттянул ворот, обнаружил скрытую под ним татуировку. Выцветшие буквы гласили: «НА СВОЙ РИСК». С букв сочились крохотные капельки крови, наколотые красными чернилами. Вэйл поднял рукав, под ним тоже виднелись тюремные татуировки. Этот человек ростом и весом походил на стрелявшего в него накануне. Даже мертвый, он производил зловещее впечатление. Вероятно, дело было в глазах, все еще открытых и полных ненависти.Вэйл пошел к машине с работающим вхолостую мотором. Сиденья были пусты. Он выключил зажигание и вытащил ключи. Наблюдая за улицей, не вернулась ли «хонда», открыл багажник. Внутри оказалась огромная картонная коробка, заклеенная тонкой нейлоновой лентой. Вэйл достал нож и провел лезвием по швам. В толстом прозрачном пластике, перехваченном такой же лентой, лежали аккуратные стопки стодолларовых купюр в банковской упаковке.
Глава 18Колкрик и Кэт приехали в одной машине. Вэйл ждал их, привалившись к багажнику «доджа».— Стив, ты не ранен? — первым делом спросила Кэт.— Нет.Колкрик лишь молча посмотрел на него. Вэйл жестом предложил заместителю директора заглянуть в багажник.— Знаете, сколько здесь? — осведомился Колкрик.— Судя по массе, около трех миллионов.— Что произошло? — нетерпеливо поинтересовалась Кэт.Вэйл объяснил, что заподозрил слежку, когда высадил ее у федерального здания, не упоминая, что заметил этот седан еще на Спринг-стрит, и кратко поведал о дальнейшем развитии событий.Закрыв багажник, Вэйл повел обоих в дом. Колкрик присел на корточки у трупа.— Не представляете, кто он?— Я наскоро обыскал его и ничего не нашел. Это не местный террорист. Взгляните на его шею и руки. Это тюремные чернила.Начали подъезжать другие машины ФБР и полиции, водители выключали сирены. Колкрик сказал Вэйлу:— Кэт сообщила мне о Стэне Бертоке. Трудно было поверить этому до вашего звонка. Значит, все это обыкновенное вымогательство.— Слишком уж демонстративное, на мой взгляд. А этот человек того же роста и сложения, что и вчерашний дублер Бертока.— Он действовал один? — спросил Колкрик.— Не думаю. За мной ехали две машины.— Вы уверены?— У нас состоялся краткий телефонный разговор, пока он считал, что говорит со своим сообщником. Похоже, это был главарь.— Что ж, во всяком случае, не Пандерен. Он недавно вышел из того же массажного заведения. Что, впрочем, не означает его непричастности.— Еще не найдено два миллиона долларов, — напомнил Вэйл. — Они по-прежнему находятся в чьих-то руках. К сожалению, не в наших.— Мы снимем отпечатки пальцев этого человека, выясним, кто он и с кем общался. Кэт, отвези Стива в отделение, чтобы он дал показания о перестрелке. Стив, отдайте ей свое оружие.Вэйл вручил ей пистолет, понимая, что не увидит его до окончания расследования убийства.Когда они подошли к машине, Кэт настояла, что сама сядет за руль, Вэйл воспринял это как скверный знак.— Ну и в какой момент ты заметил, что за нами следят? — спросила она, едва они выехали на шоссе.Судя по тону, ответ она знала.— Первые подозрения у меня возникли, когда мы отъезжали от дома.— Значит, снова мне не доверяешь.— Что, по-твоему, ты упустила?— Я бы наверняка испугалась до смерти. Может быть, это.— Данное дело не тепличная лаборатория, где можно проверять свои силы. Эти люди уже убили пятерых, в том числе двух агентов ФБР. Только что пытались довести это число до трех. И, по-моему, с убийствами еще не покончили.— Я способна это вынести.— Пожалуй, да, но если нет, я не хочу оказаться в этот момент рядом с тобой. По твоим словам, я делаю это, потому что могу.— Я такая большая помеха?— Для меня все помеха. Думаешь, если бы ты была со мной в банке, я сделал бы то, что сделал? Вместо того чтобы забыть об осторожности, беспокоился бы о твоей безопасности. Взять на себя такую ответственность я не вправе. Никаких репутаций, помнишь?— Чего ты от меня хочешь, чтобы я подписала отказ? Мне нужно знать, что я способна на это. Не так, как ты, но мой карьерный рост не был иллюзией, созданной угодничеством или тем, что мужчины находят меня привлекательной.Вэйл закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.— Кэт, скажи, не глядя в зеркало, следят за нами? — предложил он через несколько секунд, пытаясь охладить эмоции.Она посмотрела на Вэйла и, увидев смеженные веки, украдкой взглянула в зеркало заднего вида. Хоть он и не открыл глаза, Кэт заподозрила, что Вэйл знает об этом.— Все еще уверена, что хочешь быть полностью на моей стороне? — спросил он.Показания Вэйла о перестрелке заняли больше трех часов. Его допрашивал юрист отделения ФБР, заставляя повторять рассказ снова и снова, чтобы исключить все противоречия, прежде чем тот будет записан.— Обычно рассмотрение дел о стрельбе занимает до трех месяцев, пока не станет ясно, была она оправданна или нет, — монотонно сказал юрист, словно зачитывая Вэйлу его права.Вэйл засмеялся. Он знал: стрельба была оправданна и свидетелей не было, однако нашел забавным, что к тому времени, когда разбирательство дойдет до высоких кабинетов в здании имени Гувера, он снова будет класть кирпичи. Юрист спросил, что тут смешного, но Вэйл махнул рукой и подписал показания не читая.Затем его повели в другую комнату для допросов, где ждали полицейские детективы, получившие копию показаний. Прочтя их, они допрашивали его еще два часа. А когда закончили, Вэйл направился к Кэт. По пути он думал о поездке в отделение. После того как он спросил Кэт о слежке, между ними не было сказано ни слова. Вэйл решил, что был с ней слишком суров. Какие бы ни были у нее причины сердиться, она больше, чем просто способный агент, и, что не менее важно, никогда не ставила карьеру выше его безрассудного сопротивления порядкам ФБР. Вэйл старался не поддаваться своим чувствам, но Кэт ему нравилась, пожалуй, больше, чем он готов был признать.Дверь в ее кабинет была приоткрыта, и он дважды постучал, прежде чем войти. Кэт разговаривала по телефону и жестом пригласила его садиться. Позади нее в углу стоял недавно доставленный стальной сейф, похожий на картотечный шкаф, только весил он шестьсот фунтов и в центре верхнего ящика находился диск шифрозамка.Вэйл снял пиджак и бросил на кресло. Увидев на столе газету со статьей о самоубийстве Бертока на первой полосе, он по привычке начал читать, но, вспомнив, что в пресс-релизе начальника нет правды, отложил ее. Кэт бросила на него взгляд, он почтительно улыбнулся, предлагая мир, и ее глаза засветились легкой улыбкой. Поговорив еще с минуту, она положила трубку.— Чем закончилась встреча с полицейскими?— Они не сказали, но как будто не собираются никого арестовывать, — ответил Вэйл. — Похоже, я не связан с кое-чем из обнаруженного в той машине.— А кое с чем связан. Когда достигаешь должности второго заместителя директора, становишься избалованной и думаешь, будто тебе все позволено. Только после того как мы отправили тебя в туннель с деньгами, я почувствовала себя лицемеркой. Отдаешь распоряжения, являешься виновницей событий, ничем не рискуя. Тебя могли убить, а я сидела в отделе расследования тяжких преступлений, попивая кофе. Ты должен понять. Я не хочу чувствовать себя никчемной. А всякий раз, когда ты делаешь что-то опасное, у меня появляется такое чувство.— Что касается никчемности — поверь, ты ужасно неквалифицированна. А в серьезных ситуациях я и сам не знаю, что произойдет. Никогда не строю планов и не подсчитываю шансы выжить. Просто так получается. Однажды, вероятно, не получится. Может, поэтому я не против быть каменщиком. Убивают нас редко. И, во всяком случае, не на работе.Кэт улыбнулась и, достав из ящика стола «глок» той же модели, какой Вэйлу пришлось сдать, протянула ему:— Я спустилась в оружейную и взяла его для тебя.— Не хочу оставаться в долгу. Что скажешь насчет ужина?— Согласна, но, пожалуй, его придется брать навынос. Мы установили личность того типа, что стрелял в тебя. Это Ли Дэвис Солтон. Недавно вышел из Марионской федеральной тюрьмы. Длинный перечень ограблений банков плюс отвратительное похищение. Какой-то мерзавец нанял Солтона, чтобы тот подверг пыткам и искалечил его жену, не убивая. Видимо, хотел, чтобы она долго страдала. Не знаю, как такие люди находят друг друга. Мало того, перед освобождением Солтона хотели привлечь к суду за убийство заключенного Майкла Вэшона, но не смогли возбудить дело из-за недостатка улик. Из тюрьмы пришлют электронной почтой фотографии людей, с которыми он общался. Надеюсь, один из них окажется твоим противником номер два.— Хотел бы я на него взглянуть.— Во всяком случае, имена послужат отправной точкой, — сказала Кэт.— Как реагирует на это Колкрик?— Думаю, у него нет времени огорчаться. С одной стороны, он получил обратно три миллиона долларов ФБР. С другой — нашел их не он. И даже не может заявить, что руководил операцией. И теперь, по-моему, пытается оправдаться, доказав причастность Пандерена. Происхождение ствола в «глоке» Бертока проследили. Он был доставлен с грузом товара в оружейный магазин в Линвуде, штат Калифорния, двадцать первого апреля этого года и продан человеку по имени Гэлвин Гоул.По интонации Кэт Вэйл понял, что она хочет удивить его, назвав в конце кого-то известного им обоим.— Кто он?— Не торопи мой удачный финиш. Мы прочли списки сотрудников Бюро, там есть некий Гэлвин Гоул. Оказывается, это агентурное имя Винса Пандерена. — Вэйл остался невозмутимым. — Ну что опять не так?— Какова реакция Колкрика?— Как ты сказал, устроил слежку и наверняка добивается ордера на обыск. Ты встречался с Пандереном. Не думаешь, что это он?— Вторым человеком, в «хонде», был не Пандерен, помнишь?— Ну, может, он член этой группы. Ты так не считаешь, или дело в том, что тут всем заправляет заместитель директора?Вэйл улыбнулся.— Ты читала мое досье. Там говорится, что я отлично ладил с другими?— Минутку. Ты не боишься, что Колкрик превзойдет тебя; ты используешь Пандерена как ширму.— Как ширму?— Хочешь, чтобы дело выглядело так: ФБР охотится за Пандереном, поэтому ты можешь вести другой поиск.— В следующий раз я попрошу второго заместителя директора, который проводит больше времени в обувных магазинах, — сказал Вэйл. — Остальные члены шайки должны быть уверены: официально ФБР занято Пандереном, — чтобы мы получили возможность негласно выяснить, кто есть кто. Эти люди слишком умны и хорошо информированы, чтобы нам удалось их надуть.— Нам? Значит, я снова должна хранить секреты от своего босса?— Если выбираешь карьеру, тебе нужно только сказать Колкрику, что я кое-что от него скрываю. Не обижайся. Это твое право.Кэт обдумывала предложение несколько секунд.— А что ты собираешься делать дальше?— Извини, нужно придерживаться одного принципа: с каждым поворотом этого дела становится все меньше людей, которым можно доверять. Сейчас мне требуется слепая верность. Либо ты целиком со мной, либо целиком со своим боссом.Кэт снова села в кресло и вздохнула.— Почему бы нет? Возможно, я и так уже поднялась выше своего уровня некомпетентности. — Она взглянула на часики: — Мне пора. Дон назначил совещание, начавшееся пять минут назад. Просил привести и тебя, если ты закончил давать показания.— Скажи, что еще нет.— А ты собираешься сидеть здесь с грустными мыслями?— Я бы назвал это отдыхом после перестрелки.— Ты уверен, что с тобой все в порядке?— Уверен.— Тогда мне нужно идти.Вэйл подошел к столу и взял свой ноутбук.— Ты куда?— В отель. Хочу еще раз прочесть весь файл.— Зачем?— Читая его впервые, я искал Бертока. Интересно посмотреть, найду ли что-то за всеми этими ложными указаниями.— Ты должен признать, — сказала Кэт, — подставили они его очень ловко.— Ловко, и это дало им еще одну большую дополнительную выгоду. Вряд ли они могли ожидать, что Бюро выдаст сразу пять миллионов, поэтому представили дело так, будто два миллиона похитил один из наших. После этого требование трех миллионов ради прекращения убийств не казалось таким уж чрезмерным. Вымогатели определенно знали, что делают. Не просто придерживались составленного плана. Они постоянно меняли его на ходу. Находили щели в нашей броне и пользовались ими при каждом очередном шаге.— Пожалуй, нам очень повезло, что мы вернули эти три миллиона.— Кстати, ты собираешься оставить их здесь? — спросил Вэйл.— О Господи, совсем забыла. Должны были прийти бухгалтеры и пересчитать их, но занялись каким-то особым мошенничеством, так что появятся через день или два. Вот почему сюда подняли этот сейф. Я сверила несколько серийных номеров — деньги из туннельной доставки. Пожалуй, не стоит оставлять здесь такую сумму. — Она достала листок бумаги и протянула Вэйлу: — Вот комбинация. Уложишь их?Вэйл посмотрел на цифры и возвратил листок.— Если, когда вернешься, денег не будет, обещай дать мне сутки, чтобы я успел скрыться.На лицо Кэт упала прядь волос. В одной руке она держала чашку с кофе, в другой — блокнот и попыталась сдуть эту прядь.— Только если обещаешь потом вызвать меня.
Глава 19Кэт тихо закрыла за собой дверь и оглядела комнату для совещаний. Заседание уже началось, и Колкрик бросил на нее непроницаемый взгляд. Он сидел во главе стола, а начальник отделения, Марк Хилдебранд, справа от него. Кэт с удивлением увидела Тай Делсон, которая кивнула ей с легкой улыбкой. Она узнала также нескольких кураторов, одним из них был Аллен Сэбейн, имевший несчастье курировать на только Стэна Бертока, но и Винса Пандерена, подозреваемого в вымогательстве. За столом сидел также агент из группы криминалистов, а в углу притулился Том Демик, стараясь оставаться незамеченным.Кэт придвинула себе стул, и Колкрик спросил:— Где Вэйл?— Вернулся в отель. Думаю, ему нужен небольшой отдых.— Ну и ладно.Вошел молодой агент, подал начальнику отделения лист бумаги, тот взглянул на него и передал заместителю директора. Колкрик прочел сообщение и положил перед собой на стол.— Кэт, мы как раз обсуждали дальнейшие действия. Улики, говорящие, что Пандерен член этой шайки, становятся все более вескими.— Поймите меня правильно, — сказала она, — но, думаю, нам нужно быть осторожными. Вспомните, какими вескими были улики против Стэна Бертока.— Ладно, — произнес Колкрик, — давайте рассмотрим это дело. Пандерен имел зуб против первой жертвы, Конни Лисандер — мотив. Кто-то должен был сообщить «Пентад» фамилию Бертока — возможность. Он купил ствол пистолета, который применялся в убийствах, используя свое агентурное имя Гэлвин Гоул, — способ. — Колкрик поднял только что принесенный лист бумаги. — А теперь вот это. Помните документы, спрятанные за туалетным шкафчиком в ванной Бертока, — свидетельство о рождении из Флориды с вытравленным именем? Так вот, в лаборатории восстановили надпись, и флоридское бюро демографического учета подтвердило, что этот документ был выдан на имя Гэлвина Гоула, — метод. И с самого начала было совершенно ясно, что «Пентад» пользуется внутренней информацией. Думаю, вполне можно предположить участие Пандерена в этом деле. — Он повернулся к заместителю прокурора: — Мисс Делсон, полагаю, этого достаточно для получения ордера на обыск его квартиры, машины и всего прочего, на что нам захочется взглянуть.— Более чем достаточно, но я не уверена, что выражение «внутренняя информация» приемлемо юридически. Можно утверждать, что все известное «Пентад» об этом деле почерпнуто из преступного опыта, из книг, фильмов или газет. Адвокаты легко могут доказать это на судебном процессе. Давайте не будем им помогать. Все прочее очень веско.— Если мы получим ордер, можете не принимать во внимание что угодно, — сказал Колкрик. — Есть у кого-нибудь соображения, как установить личность другого члена шайки, который ехал на «хонде»?— Насколько нам известно, с ним связаны только Солтон и Пандерен, — заговорил Хилдебранд. — Поскольку Солтон мертв, Пандерен единственная наша надежда. Когда возьмем его под стражу, можно будет обоснованно пригрозить ему смертным приговором. Если Пандерен не совершал ни одного из этих убийств, предложим ему сделку, чтобы он выдал этого человека.Колкрик повернулся к Тай:— Значит, нам нужно получить ордер как можно скорее, но мне хотелось бы дать наружному наблюдению еще сутки и посмотреть, не приведет ли он нас куда-то или к кому-то. Как насчет завтрашнего дня в это же время?Она взглянула на часики. Было почти шесть вечера.— У нас достаточно серьезных оснований для обыска в ночное время. Пришлите завтра ко мне агента в четыре часа, чтобы дать показания под присягой.Кэт откинулась на спинку стула. В комнате, казалось, царил дух самодовольства и легкомыслия. Пандерену предъявят обвинение по этому делу, хотя улики не более убедительны, чем у Стэна Бертока. Однако это никого не настораживало. ФБР наконец близилось к успеху, и все видели в этом свою заслугу. Пожалуй, она переняла у Вэйла привычку смотреть за рамки очевидного. Поскольку все так четко встало на свои места, она решила, что Пандерен скорее всего к «Пентад» никакого отношения не имеет.* * *Виктор Радек сидел на койке в мотеле, стараясь не замечать кислый запах в комнате, усугубленный дешевым цветочным дезодорантом. Рядом стояла коробка с оставшимися двумя миллионами. Два миллиона долларов, а ему приходится скрываться в этой дыре. Он бил кулаком по коробке, пока костяшки пальцев не начали кровоточить. Тогда он принялся бить еще яростнее.Как это случилось? Он закрыл глаза, и в ушах его зазвучал голос агента по сотовому телефону Солтона, насмешливо предлагающий переименовать «Пентад», поскольку теперь их стало меньше. Этот агент, несомненно, представляет собой проблему. Он не погиб в трамвайном туннеле. Потом ухитрился убить Ли и забрать три миллиона долларов, ради которых они так усердно трудились. Должен существовать какой-то способ вернуть эти деньги. Он обдумал возможность убийства еще одного непримиримого критика ФБР, но Солтона уже опознали, а значит, агенты приблизились к выяснению его личности. Для планирования нового убийства не хватало времени. А после смерти Солтона он сомневался, что кто-то из оставшихся членов шайки сможет его осуществить. В ушах снова послышался голос агента, оскорбительный, такой вызывающий — это он форсирует действия ФБР. Нужно убить его, прежде чем предпринимать какие-то действия по возвращению трех миллионов.* * *В начале шестого утра Кэт разбудил стук в дверь. Не успела она встать, как постучали снова. Взяв пистолет с туалетного столика, она осторожно подошла к двери, стараясь не спугнуть раннего посетителя, но увидела в глазок Вэйла и отперла замок.Кэт села на кровать и положила пистолет на туалетный столик.— Ты, наверное, еще спала, — сказал Вэйл вместо извинения.На Кэт была короткая ночная рубашка, и он явно оценил тонкость материи.— Видел бы ты меня в этом одеянии причесанной и с косметикой.На его лице вспыхнул и тут же исчез румянец. Ну что ж, один — ноль в ее пользу.— У меня есть время, — заверил он.— Ты пришел ради этого?— Если отвечу «да», что произойдет?— Извини, нужно держаться одного решения.— Ахххда, — произнес Вэйл.— Ооо, почти искренне, но не совсем.Он подошел к стулу, на который она повесила халат, и протянул ей.— В таком случае…Кэт надела халат и туго завязала пояс.— Судя по виду, ты не ложился.Вэйл потер отросшую за ночь щетину.— Пока нет. Только закончил перечитывать файл.— И что?— Каков наиболее логичный путь к расследованию этого дела?— Время для таких вопросов слишком раннее, но, думаю, не слежка за Пандереном. Не знаю. Насколько понимаю, ты вник в историю, выяснил, с кем Солтон общался в тюрьме, и стал искать его связи на воле.— Логично, но возможностей тут слишком много. Пока он сидел, приходили и выходили тысячи.— Видимо, тогда стоит вернуться к расследованию этих убийств.— Именно этими занимается Бюро, но безрезультатно, поскольку убийца использовал это расследование, чтобы направить нас на Бертока и Пандерена. Это не те ниточки.— Тогда что?— Места доставки. Выбор жертв может быть случайным, доставки гораздо более опасны, они самая уязвимая фаза вымогательства. Это единственный случай, когда Бюро и преступники одновременно должны находиться в одном месте, поэтому «Пентад» нужно было знать эти места и чувствовать там себя в безопасности. Таких мест три. Аризонское шоссе слишком длинное, чтобы там что-то обнаружить. Кроме того, эта группа сосредоточена в Лос-Анджелесе, так что ее знание трамвайного туннеля и окружающей местности нисколько нам не помогает. Однако военно-морская тюрьма в Нью-Гэмпшире может оказаться нитью.— Думаешь, кто-то из них сидел там?— Она закрыта тридцать лет назад, так что вряд ли. Но этот островок не только тюрьма. Это военно-морская база с множеством гражданских работников. Там есть госпиталь, отель и все прочее. Это маленький город.— Как это сужает наш выбор?— Не сужает. Но с опознанием Солтона появляется значительная вероятность, что мы имеем дело с профессиональными преступниками. Бывшими федеральными заключенными. Нью-Гэмпшир — маленький штат, меньше миллиона жителей. Номера выдаваемых им карточек социального страхования начинаются с ноль ноль один и заканчиваются на ноль ноль три. Можешь найти кого-нибудь в Управлении тюрем и получить список всех с нью-гэмпширскими карточками социального страхования, вышедших в прошлом году из Марионской тюрьмы? Потом — за два года, и так до последних пяти лет. Пять списков.— Солтона ты, наверное, проверил.— Он из Нью-Джерси.— Но это же множество людей. Вдвоем нам придется тайно работать над ними целую вечность. Ты ведь пришел ко мне потому, что мы будем работать тайно?— Я предпочитаю «вести параллельное расследование». Во время разбирательства твоего дела это прозвучит лучше.— И что мы будем делать со списками людей с нью-гэмпширскими карточками социального страхования?— Вымогатель, которого мы ищем, сейчас живет здесь, и если я хоть что-то понимаю, в Лос-Анджелесе нельзя жить без машины. Когда получишь списки с нью-гэмпширскими фамилиями, проверь их на калифорнийские водительские права.— В этом есть смысл. Займусь, как только сумею одеться. Что будешь делать ты?— Ну, могу остаться и понаблюдать. — Кэт подтолкнула Вэйла к двери. — Тогда посплю.Вэйл позволил телефону прозвонить трижды в надежде, что абонент положит трубку или оставит сообщение, потом потянулся к трубке.— Алло, — произнес он, прогоняя остатки сна.— Извини, я разбудила тебя? — спросила Кэт.— Шутишь. — Часы показывали половину одиннадцатого. — Что случилось?— Прежде всего Управление тюрем. К счастью, по времени мы отстаем от них на три часа, поэтому я поручила им заняться нью-гэмпширскими карточками. Потом проверила эти фамилии на калифорнийские водительские права.— Сколько человек?— Четырнадцать.— Больше, чем хотелось бы, но, может, нам удастся снизить это число местом жительства, возрастом, видом преступления и тому подобное.Кэт улыбнулась и выдержала паузу, предвкушая его реакцию.— В этом нет нужды.Вэйл сел в кровати.— Неужели нашла?— Я позвонила начальнику отделения в Портсмуте, где была первая доставка. Они проводили расследование после убийства Дэна Уэста. Самое большое предприятие там — верфь. Я попросила проверить список прежних сотрудников, и угадай что?— Один из твоих четырнадцати работал там.— Сварщиком, когда ему было восемнадцать. До того как первый раз попал в тюрьму. Виктор Джеймс Радек. Белый, тридцати восьми лет. Девять месяцев назад освободился из Марионской тюрьмы. Отбыл пятнадцать лет за ограбление броневика для перевозки денег. Очевидно, руководил бандой, совершившей восемь таких нападений, но доказать смогли только одно. Похищенные деньги так и не нашли. Он попал в Марионскую тюрьму одновременно с Солтоном.— Отличная работа, Кэт. Для…— Женщины?— Я хотел сказать — для второго заместителя директора, но сойдет и женщина.— Похоже, язык у тебя никогда не отдыхает.— Можем начать с адреса в водительских правах Радека.— Через полчаса повезу тебя, — сказала Кэт.Когда Вэйл сел в машину, Кэт передала ему контейнер с кофе.— Спасибо. В отделении тебя не хватятся?— Там все слишком заняты взаимными поздравлениями по поводу Пандерена. — Она протянула ему две разные фотографии Радека. — Три месяца назад его арестовала аламидская полиция за вождение в нетрезвом виде. Оттуда мне прислали электронной почтой его фотографию после нашего с тобой разговора. Другая из Марионской тюрьмы.Вэйл долго смотрел на снимок Виктора Джеймса Радека, запоминая трапецоид его черт от наружных уголков бровей до нижней губы. На аламидской фотографии глаза его сузились от гнева, а губы вызывающе изогнулись. Он походил на опытного преступника, не желающего даже недолго находиться под арестом. Плечи его не помещались в объектив, туго обтянутая кожей челюсть свидетельствовала о звериной взрывной силе.Тюремная фотография была иной. К тому моменту он уже отсидел какое-то время и понял, что вернейший путь к досрочному освобождению — незаметность. Тюремщики называли это «касперство» по имени призрака из мультфильма, который становился прозрачным, стараясь избежать неприятностей. Выражение лица Радека оставалось нарочито безразличным. Черно-белый, лишенной не только цвета, но и глубины снимок не давал представления о человеке под этой маской. Вэйл вгляделся попристальнее, и ему показалось, что в уголке рта заключенного таится едва заметная ухмылка, словно миру грозила гибель и знал об этом только он.— Похоже, ты не веришь в причастность Пандерена.— Вчера на заседании перечисляли улики против него, и мне показалось, что повторяется история Стэна Бертока. Радек со товарищи подсунули эту версию на тот случай, если мы разобрались со Стэном и его самоубийством. Я удивилась, что Тай Делсон не усомнилась в ней. Думала, она умнее.— Может, смутилась, поскольку первая заговорила о Пандерене.— Ты оправдываешь ее? Понимаешь, что это означает, не так ли?— О, как я пожалею об этом. И что же именно?— Она к тебе неравнодушна. И ты этим доволен.— Не уверен, что это правда.Кэт засмеялась:— Тогда, может, это ты к ней неравнодушен? Я знаю, между вами что-то есть.— Кэт, — спросил Вэйл, — для тебя это важно?— Нет!— Кэт-тии, — поддразнил он ее.— Нет, — повторила она, понимая, как неубедительно это звучит.— Очень жаль.Судя по тону, Вэйл больше не шутил. «Очень жаль». Что это значит? Она решила, что ей совершенно все равно. У нее нет времени разбираться в мотивах Вэйла. Она могла только сделать вид, будто замечание не произвело на нее никакого впечатления. Но конечно же, произвело. Кэт поправила зеркало заднего вида, словно стала очень бдительной с тех пор, как накануне за ними устроили слежку. Понимать намерения мужчин, по крайней мере самые элементарные, никогда не представляло для нее труда, однако Вэйл, с первой минуты на крыше в Чикаго до своего последнего замечания, приводил ее в недоумение.— И что мы будем делать, когда найдем этого Радека?— Прежде всего понадеемся, что его не окажется по этому адресу.— Почему?— Если он руководит операцией, то у него хватает ума не жить там, где его легко обнаружить. По крайней мере с тех пор, как он занялся вымогательством.В документе указан Инглвуд, и когда они туда приехали, Кэт остановилась в тени деревьев в полуквартале от дома.— Видишь? — спросила она.Вэйл уже достал монокуляр и рассматривал стоявшую перед домом золотистую «хонду».— Похоже, машина та самая.— У меня дома такая же модель.— Поздравляю с хорошим вкусом. Он наверняка угоняет только самые надежные средства передвижения.— Думаешь, он в доме?— Позвони Демику, пусть найдет по адресу номер телефона, а я займусь номерным знаком.Кэт связалась с Демиком, и тот обещал вскоре перезвонить. Вэйл тем временем записывал полученные от радиооператора регистрационные данные.— Этот номер принадлежит выпущенному пятнадцать лет назад микроавтобусу «олдсмобил». Зарегистрированный владелец живет в Лос-Анджелесе.— Значит, и машина, и номерные знаки украдены, — сказала Кэт.— Но зачем оставлять ее перед своим домом? — спросил Вэйл.— Может быть, он там.— Надеюсь, мы это выясним, как только узнаем телефонный номер.— Или — поскольку ты убил Солтона — он догадался, что ты охотишься за ним, поэтому бросил здесь эту машину и уехал на собственной.Зазвонил сотовый Кэт. Демик сообщил телефонный номер. Она записала его и протянула Вэйлу.— Звони ты. Если он ответит, женщина вызовет меньше подозрений.— Что сказать?Вэйл усмехнулся.— Поскольку не можешь спросить его, спроси Стива. Только сделай это чувственно, чтобы сработало. Попробуй.Кэт игриво приникла к нему и с легкой хрипотцой произнесла:— Привет… Стив дома?— Отлично, только чуть скриви губы.— По телефону он не увидит моих губ.— Это называется игрой по системе Станиславского.Кэт придвинулась ближе.— Привет, я ищу знаменитого Стива Вэйла. Он там, ковбой?Вэйл откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.— Еще раз, и выдели «знаменитый».Кэт отстранилась и набрала номер на своем телефоне.— Если захочешь еще, то минута стоит двадцать долларов.Она включила громкую связь, и Вэйл услышал четыре гудка, а потом прерывистый сигнал «оставьте сообщение».— Очевидно, в доме пусто, — объявила Кэт.Вэйл открыл дверцу машины.— Ты куда?Он подошел к багажнику, взял лом и показал ей.— К доктору Холлигену, — сказала она.— Если кто-то появится, звони мне на мобильный.— Точно не хочешь взять меня с собой?— Только если пообещаешь все время называть меня знаменитым Стивом.— Надеюсь, он ждет тебя в доме.— Тогда как же с «ковбоем»?— И вооружен до зубов.Через пятнадцать минут Вэйл вернулся в машину.— Обнаружил что-нибудь? — спросила Кэт.— Ничего. Даже мебели. На полу телефон в зарядном устройстве. Это либо адрес для получения почты, либо убежище.Вэйл набрал на сотовом 911 и попросил, чтобы полицейские отправили к ним служебную машину.— Я сообщил регистрационный номер. Когда они приедут, поручим отбуксировать «хонду» туда, где сможем проверить ее и обыскать без всяких неожиданностей.— Почему не поручил проверку нашему отделению?— Если Колкрик или Марк Хилдебранд узнают, что мы нашли угнанную золотистую «хонду», нашей маленькой тайной операции придет конец.— Кстати, пока ты был в доме, Колкрик позвонил и оставил мне сообщение. Они собираются получить ордер на обыск у Пандерена. Он требует, чтобы я присутствовала.— Хочешь поехать?— И что, загубить свою карьеру сыщицы?Когда из Инглвуда прибыли два полицейских, Кэт с Вэйлом вылезли из машины и показали удостоверения.— Спасибо, что так быстро приехали, — сказал Вэйл, протянув водителю листок бумаги. — Это регистрационный номер «хонды». Можете его проверить? Мы почти уверены, что машина угнана.У водителя был усталый вид опытного стража порядка.— ФБР уже занимается угнанными машинами?Вэйл улыбнулся.— Мы подозреваем, что она связана с несколькими убийствами.— В Инглвуде? — уточнил полицейский.— Нет.Страж порядка бросил на него оценивающий взгляд, повернулся к компьютеру в своей машине и набрал регистрационный номер. Компьютер почти немедленно сообщил, что машина угнана.— Из Лос-Анджелеса, — сказал полицейский. — Что вы собираетесь делать?— Можно отбуксировать ее в укромное местечко?Полицейский улыбнулся:— Конечно. Мы не хотим, чтобы в нее кто-то противозаконно влез.
Глава 20— Будем полностью обследовать «хонду»? — спросила Кэт, кивнул на идущий впереди эвакуатор.— Сейчас главное — найти нити, тянущиеся к Радеку, так что наскоро осмотрим ее и оставим в Инглвуде на стоянке. Срочной необходимости искать улики нет. Со временем поручим криминалистам выяснить, не в ней ли перевозили Бертока. Однако я бы удивился, если б такой человек, как Радек, водил машину с подобным грузом.— Значит, считается, что этой легкой разведки не было.— Тебя клонит в дремоту, — проникновенно сказал Вэйл. — Твои веки отяжелели.Они обогнули Управление полиции Инглвуда, и водитель эвакуатора указал им место на стоянке с надписью «Для гостей». Потом задним ходом въехал в большой гараж и там отцепил «хонду». Вэйл достал из багажника лом и вместе с Кэт зашел в гараж.— Вам нужно еще что-нибудь? — спросил водитель.— Можешь открыть для нас дверцу? — Вэйл показал лом: — Не хочу пускать его в ход без необходимости.— С этими новыми моделями дело обстоит непросто, но я попробую. Наш механик сделал приспособление специально для нажимных кнопок.— Если он откроет дверцу, «холлиген» тебе не понадобится, — заметила Кэт. — Внутри есть открыватель багажника.Водитель взял с верстака тонкий стальной прут, к которому было аккуратно приварено несколько острых выступов. Вставив прут между стеклом и дверцей, он стал просовывать его в салон, меняя направление кончика, пока тот не оказался над кнопкой замка. Затем осторожно потянул прут на себя, и замок, щелкнув, открылся.Надев латексные перчатки, Вэйл осторожно открыл бардачок, не садясь на водительское место, и ощутил легкий запах освежителя воздуха.— Чувствуешь, как пахнет бензином?— Мы в гараже.— Нет, источник определенно в машине.— Это важно?— Не знаю.— Видимо, да. Поискать отпечатки пальцев снаружи? — спросила Кэт.— Нет-нет. Подожди немного.— Что-то неладно?— Минутку.Обойдя машину, Вэйл открыл пассажирскую дверцу. Коврик на полу хранил следы недавней чистки, как и коврики перед задним сиденьем.— Машина чище, чем новая.— В этом есть что-то необычное? Я думаю, многие бывшие заключенные помешаны на чистоте из-за жизни в тесном пространстве.Вэйл, ничего не ответив, снова обошел «хонду» и наклонился над водительским сиденьем. Посветив фонариком на места, где невозможно не оставить отпечатков пальцев, он сказал:— Ни единого отпечатка. Помешан он на чистоте или нет, машина тщательно вычищена.— Что это означает?— Радек хотел, чтобы мы ее нашли.— Ну и что из этого? Здесь нет ничего, ведущего к нему или к убийствам.— И тем не менее он поставил машину прямо перед своим домом.— А мы ее обнаружили. Обыщем и, если ничего не окажется, уедем. Открой багажник. — Кэт взглянула на свои руки. — У меня порвались перчатки. Пойду возьму другие.Вэйл потянул рычаг, и послышался негромкий щелчок открывшейся крышки багажника.С этой машиной что-то неладно. На протяжении этого дела все старательно планировалось и выполнялось. Зачем оставлять угнанную машину перед своим домом, тем более что Вэйл ее уже видел?Кэт вернулась в гараж, натягивая новые перчатки, и подошла к Вэйлу.— О-о, не можешь открыть?— Я открыл, — рассеянно произнес он.Кэт посмотрела на багажник и, отстранив Вэйла, потянула рычаг. Щелчка не последовало, и она снова оглянулась.— Мой открывается гораздо шире.Она обошла машину и взялась за крышку багажника.— Не трогай! — крикнул Вэйл.Кэт отдернула руку, словно металл был раскален докрасна. Такой тревоги в его голосе она не слышала ни разу. Он увлек ее прочь от машины.— В чем дело?— Как высоко обычно поднимается эта крышка?— От шести до восьми дюймов.— Стой здесь. — Вэйл вернулся и посветил в дюймовый просвет между крышкой и корпусом машины. — Внутри ничего не видно.— В чем дело? — повторила она.— Возможно, ни в чем.— Ты чего-то опасаешься.— Просто, имея дело с этими людьми, не хочу ничего принимать на веру.— Думаешь, багажник может быть заминирован?— Не знаю. Возможно, крышка не поднимается выше из-за неисправности.— У меня есть визитная карточка сержанта лос-анджелесской полиции из группы по обнаружению и обезвреживанию взрывных устройств, я познакомилась с ним после туннельной доставки. Могу позвонить.— Сперва я хотел бы убедиться.— Спинка заднего сиденья опускается. Можно заглянуть в багажник таким образом. Просто потяни ее вверх.Вэйл сжал ее руку.— Знаю, ты захочешь устроить мне сцену, но все- таки выйди из гаража.— Что ты собираешься делать?— Выяснить, что в багажнике.— Не нужно. Давай позвоню сержанту.— Если есть хоть малейшая вероятность, что кто-то пострадает, они должны взорвать все в отведенном месте.— Что в этом плохого?— Обычно ничего, но улики, которые могут быть в багажнике, исчезнут, и, честно говоря, я ничего не понимаю. Теперь, пожалуйста, иди.— Стив, мне больше всего хочется повернуться и убежать со всех ног, но если ты собираешься это сделать, я останусь.Вэйл, все еще держа ее руку, заглянул ей в глаза.— Я остаюсь.— Знаешь, это мне платят за глупости.Кэт нервозно засмеялась.— И размер зарплаты соответственный.— Неопровержимый довод. — Кэт осталась стоять у задней дверцы, а он осторожно встал коленями на сиденье. — Готова?— Действуй, — прошептала она.Вэйл мрачно посмотрел на нее и ощупал спинку кресла. Убедившись, что там нет ничего постороннего, плавно потянул ее вверх и опустил. Затем посветил фонариком в багажник.— Ну что? — спросила Кэт.Вэйл медленно вылез из машины и за руку вывел ее из гаража.— Что там?— Много бензина и какое-то непонятное устройство. Давай звони сержанту.Они сели в свою машину, и Кэт, закончив телефонный разговор, спросила Вэйла:— Как ты догадался о багажнике?— Все выглядело совершенно нелогичным. Зачем оставлять угнанную машину по известному адресу и вместе с тем удалять из нее все улики? И тут мне пришло на ум, что Радек использовал ее как сигнал об опасности. Если он попал в зону нашего внимания, то искать его мы будем первым делом по адресу в водительских правах. Но Радек об этом не узнает, если не случится нечто заслуживающее внимания прессы — взрыв, пожар или что там должно вызвать это устройство в багажнике. Поэтому, когда крышка не поднялась полностью, сомнений уже не осталось.Вэйл включил радио ФБР. Все сообщения касались групп, работавших по ордерам на обыск Пандерена. Похоже, заместитель директора и начальник отделения находились в его квартире. Судя по довольным голосам агентов, дела шли хорошо. Потом в эфире прозвучал приказ Хилдебранда:— Центральная, позвоните федеральному прокурору и сообщите, что мы нашли спортивную сумку, наполненную стодолларовыми купюрами в банковской упаковке. И в них есть отверстия от гвоздей. Сейчас мы сверяем номера. Нам требуется санкция на арест этого субъекта.Кэт взглянула на Вэйла:— Может, Пандерен быть причастен?— Странно, что обнаруживаются только проколотые купюры. Не знаю, какая там сумма, но два миллиона в спортивную сумку не уложишь.— Вот моя награда за работу с тобой, — сказала Кэт. — Они нашли деньги, мы нашли бомбу.— Хороший я партнер? — улыбнулся ей Вэйл.Сержант Майк Хеннинг из группы по обнаружению и обезвреживанию взрывных устройств лос-анджелесской полиции снял шлем и утер пот со лба. Как и многие в Лос-Анджелесе, он любил свою работу, словно востребованный киноактер. С темными мягкими волосами, зачесанными назад, и тонкими усиками он походил на фигуру с афиши в стиле ар-деко тридцатых годов.— Обезврежено, — сообщил он Кэт и Вэйлу.— Значит, то была бомба, — сказала она.Он расстегнул застежки-липучки защитного костюма.— Да, адская машина. Только без взрывчатки. Скорее огнемет, чем бомба. Ничего подобного я не видел. Тот, кто его сделал, хотел чьей-то смерти, притом такой, что вызвала бы сенсацию. Если бы вы распахнули багажник — чтобы взглянуть на неполадку, — то сгорели бы заживо. Пойдемте покажу.Теперь крышка багажника была открыта полностью. Хеннинг снова вытер лоб.— Огнемет сделан из емкости с бензином, баллона со сжатым воздухом и воспламенителей. Все это собрано в дьявольскую систему, чертовски смертоносную, да еще и с мучениями. Кто-то очень не любит правоохранителей. — Хеннинг взглянул на Вэйла: — Полагаю, это сделали твои друзья из туннеля.— Судя по сходству конструкции?— Судя по смертоносности. Собравшие это устройство стремятся убивать людей с особой жестокостью. Хотелось бы мне показать вам, как серьезно настроены эти изверги, но это слишком опасно. — Хеннинг склонился над багажником. — Это устройство, сработав, полностью ликвидируется — причинив вред, уничтожает все улики.— Как же оно срабатывает? — спросила Кэт.— Видите десятигаллоновую емкость с жидкостью На дне багажника? Похоже, она сделана из какого-то полимера. Обычно их используют как дополнительные топливные баки, большей частью на лодках. Они стойкие, непробиваемые, размещаются где угодно. — Хеннинг указал на шесть пластиковых пробок, расположенных на равном расстоянии вдоль ближайшей стороны емкости. — Сейчас бензин оказывает на них минимальное давление, и они остаются на месте, не давая ему вылиться. А вот через это отверстие с укрепляющей его металлической пластиной в емкость заливается горючее. После ее заполнения с помощью муфты к ней подсоединяют привинченный сзади баллон со сжатым воздухом. Как видите, у баллона патрубок быстрого выпуска и рукоятка. Проволока соединяет ее с крышкой багажника. Если открыть крышку наполовину, весь сжатый воздух поступит в емкость, вытолкнет пробки и бензин брызнет прямо на крышку багажника, изгиб которой направит его на человека, стоящего позади машины.Хеннинг восхищенно покачал головой.— Ударив в крышку, горючее откроет ее полностью, заставив воспламенители с обеих сторон заискрить.Вэйл узнал эти воспламенители, похожие на предохранительную чеку с металлическим колпачком на конце. Ими пользовались сварщики.— То есть сперва человека обдаст горючим, через долю секунды оно вспыхнет, и мишень мгновенно превратится в факел. — Хеннинг указал на емкость: — Здесь пролилось немного горючего. Видимо, поэтому, Стив, ты уловил запах. Это не просто бензин, это напалм. Он липкий. Я никогда не верил в злых гениев, но вот вам доказательство.— Напалм? Мы можем проследить его происхождение? — спросила Кэт.— Скорее всего он кустарный. Просто в бензине растворяется обычный пенополистирол. Он используется с шестидесятых годов, но липнет не хуже клея.— Теперь можно обыскивать машину? — поинтересовался Вэйл.— Только дайте мне сфотографировать это устройство. Потом я обрежу натяжные проводки, и оно станет совершенно безопасным.Хеннинг достал камеру из своего чемоданчика и начал делать снимки.Покончив с этим, он обрезал маленькими кусачками остатки трех проводков, тянувшихся от внутренней стороны крышки багажника к двум воспламенителям и баллону со сжатым воздухом.Пока Вэйл и Кэт обыскивали машину, Хеннинг наблюдал за ними. Вэйл подозревал, что интересует его в основном Кэт. Наверно, ради этого он и приехал. Вэйл украдкой взглянул на Кэт, перелезавшую с переднего сиденья на заднее. Она выпрямилась и поймала его взгляд.— Нашел что-нибудь?Он, чуть смутившись, поправил перчатки.— Пока нет.— Что же мы имеем?Вэйл поднял баллон со сжатым воздухом и перевернул кверху дном.— Здесь есть пластинка с серийным номером. Изготовитель находится в Миннесоте.— Я знаю там заместителя начальника отделения. Мы вместе были в инспекторской группе. Думаю, достаточно будет телефонного звонка. Мы здесь закончили?— Я закончил. Позвони, а я попрошу разрешения оставить машину.Кэт подошла к Хеннингу:— Спасибо, Майк, ты спас положение.— Звони в любое время.— Пошли, провожу тебя до машины, — сказала она. — Об этом не нужно упоминать в рапорте, ладно?— Не лучше-ли обойтись вообще без рапорта?Вэйл видел, как она взяла его под руку и они направились к выходу из гаража.— Это не создаст тебе проблем?Вэйл снова занялся баллоном со сжатым воздухом. Они не нашли в багажнике никаких отпечатков, волосков, ниточек или пятен крови. Но серийный номер? Даже если бы это смертоносное устройство сработало, выбитые на металлической пластинке цифры скорее всего сохранились бы. Что, если вымогатели снова пытаются пустить агентов по ложному пути, может быть, столь же смертоносному? Даже если и так, значения это не имело; им с Кэт оставалось только следовать в указанном направлении.Кэт вернулась, и Вэйл удивленно взглянул на нее.— А что? — сказала она. — Он славный парень.Вэйл улыбнулся.— И очень похож на героя «Мальтийского сокола».— Это плохо?— Дай припомнить: в конце фильма женщину арестовывают за убийство одного из детективов. Значит, мои шансы пятьдесят на пятьдесят. Насколько я понимаю, в наши дни нельзя и желать лучшего. — Вэйл списал с баллона серийный номер и фамилию изготовителя. — Пожалуйста, позвони своему другу в Миннеаполис.— Хорошо, только…— Что?— Как думаешь, не пора ли сообщить Колкрику о наших находках? Взять агентов и начать поиски Ра-дека.— Повторяю: сейчас лучшая возможность распутать это дело — одновременно вести два расследования: одно в направлении, выбранном Радеком, другое в том, о котором он не знает.— Насколько ты в этом уверен? — спросила Кэт.— Насколько нужно быть уверенным?— Чтобы остаться в здравом уме? Полностью.— В таком случае, агент Бэннон, вы в серьезной опасности.— Дон, очевидно, вы не слышали, но Эдгара Гувера уже нет. ФБР больше не заправляет делами. Ваше агентство подчиняется министерству юстиции, не наоборот.Дел Андервуд занимал должность федерального прокурора в Лос-Анджелесе. Этот сорокапятилетний, атлетически сложенный человек был заметным исключением среди ведущих сидячий образ жизни юристов. Он носил очки в тонкой оправе, популярные в семидесятых, словно пытался вернуть свой былой образ. Поправив их, Дел подался вперед и положил локти на стол, показывая, что готов к назревавшей, судя по выражению лица Колкрика, схватке.— Речь не о превосходстве, — заговорил Колкрик. — Это дело национального масштаба, требующее усилий агентов ФБР от Атлантического океана до Тихого. У нас убиты два сотрудника, и мы собираемся арестовать третьего как соучастника. Мы вложили в расследование гораздо больше, чем федеральная прокуратура. И директор считает, что если арест Пандерена будет воспринят как общенародная новость, это не столь сильно ударит по престижу ФБР.— Если вас беспокоит престиж, следовало своевременно увольнять таких, как Пандерен.— Меня серьезно беспокоит, когда политические назначенцы начинают критиковать всех остальных.— Как это понять? — повысил голос Андервуд.— Ну ведь вы же федеральный прокурор лишь потому, что в Белом доме находится ваша партия. Если это изменится на следующих выборах, вы перейдете в какую-нибудь юридическую фирму с большим окладом, а мы здесь по-прежнему будем противодействовать вашим узковедомственным интересам.— А все потому, что мы не даем вам присвоить заслугу?— Мы распутали это дело.— А нам нужно вести его в суде, поддерживать обвинение со всеми вашими ошибками?— Кто, на ваш взгляд, ближе к министру юстиции, вы или директор ФБР?— Давайте позвоним министру, пусть он решает.— Отлично. Звоните, а я свяжусь с директором.Марк Хилдебранд долго молчал, уважая позиции обоих, но наконец решил, что пора вмешаться, и спокойно заговорил:— Прошу прощения. Не стоит звонить боссам и заставлять их усомниться в вашей профпригодности. Компромисс — наилучший выход для всех. Я понимаю обоих, поскольку Дон мой начальник, но с вами, Дел, мы работаем чаще. Что скажете? Устроим пресс-конференцию в прокуратуре. Дел может произнести вступительное слово, например: «Федеральный прокурор Лос-Анджелеса сегодня объявляет об аресте…» Потом Дон, как человек из Вашингтона, изложит подробности, сделав пресс-конференцию более или менее общегосударственной: расскажет, как ФБР от побережья до побережья работало по разоблачению одного из своих, пошедшего по кривой дорожке. Таким образом, пресс-конференция будет местной для федеральной прокуратуры и национальной — для ФБР.Колкрик взглянул на начальника отделения, удивляя его дипломатичности. Потом посмотрел на федерального прокурора, пытаясь понять, согласится ли тот. Андервуд скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла в притворном раздумье.— Пожалуй, меня это устроит, — первым произнес заместитель директора.Андервуд выдержал еще несколько секунд, прежде чем сказать:— Меня тоже. Сколько улик вы собираетесь раскрыть?— Я знаю, Дел, что вы будете поддерживать обвинение, поэтому не вижу необходимости раскрывать подробности.— Я разговаривал с главным обвинителем. Поскольку ствол пистолета и свидетельство о рождении, ведущие к Пандерену, являются косвенными уликами, ему потребуется еще кое-что, чтобы добиться смертного приговора.— Кроме этого, мы нашли в его квартире пятнадцать тысяч долларов. Серийные номера совпадают с купюрами из трехмиллионной доставки.— Обвинитель это знает. Но деньги также не являются явной уликой. Как, по-вашему, поведет себя Пандерен? Заключит сделку, чтобы избежать смертного приговора?— Мы с ним говорили об этом. Сначала он все отрицал, даже предложил проверить его на полиграфе, но когда ему пригрозили смертным приговором, потребовал адвоката.— Вы ищете деньги? Это расставило бы все точки над i, и необходимость в сделке отпала сама собой.— Мы только этим и занимаемся. Марк отправил всех свободных агентов проследить жизнь Пандерена.Как только мы узнаем что-то, узнаете и вы, поскольку нам еще потребуются ордера на обыск.— Справедливо.— Увидимся сегодня на пресс-конференции, — поднялся Колкрик.
Глава 21Заместитель начальника отделения в Миннеаполисе перезвонил Кэт меньше чем через час. У производителя баллона со сжатым воздухом, использованного в самодельном огнемете, начальником охраны работал бывший агент ФБР. Он подключился из дома к компьютеру фирмы, поскольку шел уже шестой час. Кэт записала сведения и поблагодарила заместителя.— Этот баллон был продан в «Аутсайд спорт компани», Лос-Анджелес, Южная Аламида, две тысячи сто двадцать один. Позвоню, узнаю, открыты ли они еще. — После недолгого разговора она сообщила: — Они закрываются в десять.— Это недалеко.— Ты не задумывался, как они финансировали все это? Я имею в виду квартиру, дом на Спринг-стрит и прочее.— Задумывался, пока ты не сказала, что деньги из ограбленных Радеком броневиков так и не были найдены.— Я тоже так считаю, — кивнула Кэт. — В общей сложности их добыча составила почти полтора миллиона.— Очевидно, даже преступники поняли: чтобы делать деньги, нужны деньги.Машин на улицах было не много, и они доехали до спортивного магазина за двадцать минут.— Пойду выясню, куда нам отправляться дальше, — сказал Вэйл.Кэт проводила его взглядом до магазина и, чтобы отогнать нехорошие предчувствия, стала ловить музыку по приемнику. Но когда нашла то, что ей нравилось, Вэйл уже снова садился в машину.— Поразительно, как быстро они находят что-то, когда пора закрываться.Он завел мотор и, взглянув на карту, развернулся.— Куда мы едем?— На Западную Седьмую авеню. Там продают эти баллоны для пейнтбола. Покупатель назвал себя Томасом Карсоном, проживающим по этому адресу.— Думаешь, имя вымышленное?— Если нет, то будет первым подлинным. Может, звякнешь кому-нибудь в отделение, поручишь проверить сведения? И спроси, нет ли служащего с этой фамилией. На всякий случай.Кэт позвонила, и ей ответили, что никакой Томас Карсон там не служит и о нем ничего не известно.— Пусто, — сообщила она, отключая телефон. — Надеюсь, это не означает, что адрес неверен.— Пока что все адреса были точными. Если и теперь то же самое, ты знаешь, что это означает.— Думаешь, там засада? — спросила Кэт.— Надеюсь. — Увидев удивление на ее лице, он сказал: — Если нет, мы к ним не приблизимся. Впрочем, возможно, ты нашла способ готовить омлет, не разбивая яиц.Кэт откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.— Я начинаю сомневаться, существует ли такая штука, как омлет.Адрес на Западной Седьмой авеню привел их в торговый район, который в последние годы стал обустраиваться. Построенное семьдесят пять лет назад тринадцатиэтажное административное здание занимало целый квартал. Запущенное и траченное смогом, оно выглядело неприглядным. Но видимо, кто-то заметил не только архитектурные достоинства, но и удобные параметры строения, и начал вкладывать миллионы долларов в его реставрацию. Каменные фронтоны, украшавшие два верхних этажа, отчистили до изначального безупречно бежевого цвета. Часть оконных рам вынули, затянув проемы прозрачным пластиком в ожидании теплосберегающей замены. Строительные люльки свисали на тонких тросах длиной сто футов. Три нижних этажа были затянуты толстой, похожей на брезент тканью для защиты от падающего мусора. Над тротуарами построили временный крытый переход.— Это иной случай, — заметил Вэйл.— Иной в каком смысле?— Тюрьма и туннель были заброшенными. Это здание реконструируется.— Приятно видеть, что «Пентад» нашла более светлое место для твоего убийства.— Не моего, дорогая, нашего. — Вэйл обогнул угол. — Давай попробуем найти вход для строителей. Понаблюдаем за ним, посмотрим, что будет.Вэйл медленно объезжал строение. В одиннадцатом часу вечера машин было мало. Кэт, подавшись вперед, разглядывала здание через ветровое стекло.— По-моему, это то, что нам нужно, — сказала она.— Некрашеная фанерная дверь с висячим замком. Похоже, но давай посмотрим, нет ли еще входов.Вскоре Кэт увидела взломанную дверь, оставленную приоткрытой.— Кажется, кто-то уже здесь.— Давай понаблюдаем, не появятся ли сообщники.Вэйл припарковался на расстоянии, позволявшемследить за дверью. Прошло около получаса. Изредка мимо проезжали машины, но ни одна не остановилась. Потом из-за угла вышел мужчина и, прячась в тени от навеса, проскользнул в здание через взломанную дверь.— Ты разглядел его? Это не Радек? — спросила Кэт.— Не смог разобрать.— Я знаю, ты будешь против, но, может, пора вызвать подкрепление? Понимаю, нужно обращаться к Колкрику. Но если мы ждем большого финиша, так ли это важно?— Все же это довольно серьезное «если».— Может, у них тут спрятаны деньги или они их здесь делят, чтобы разбежаться.— Я знаю только одно — они не оставят следа к деньгам.— Так что, будем ждать или вызовем подкрепление?— К сожалению, выбора у нас нет. Вдвоем нам не окружить это место.— Что сказать Дону?— Думаю, нужно сказать правду. Только минимизируй ее — мол, мы не знали наверняка, причастен ли к этому Радек, пока не нашли его машину, которая — только не упоминай о Хеннинге — привела нас сюда. А теперь наша уверенность окрепла, но мы не хотим его арестовывать, пока он не появится здесь.— Малоубедительно, — покачала она головой.— Тогда скажи: мы не хотели к нему обращаться, опасаясь, что он все испортит.— Так будет гораздо лучше.Кэт позвонила Колкрику на сотовый и сообщила, что они заподозрили в Радеке возможного главаря «Пентад», потом нашли его машину с огнеметом-ловушкой, и та привела их к зданию, за которым они сейчас наблюдают. По долгим паузам, в течение которых Кэт слушала заместителя директора, Вэйл понял, что Колкрик не верит, будто они случайно обнаружили еще одного члена группы «Пентад».Когда она отключила телефон, Вэйл спросил:— Насколько понимаю, он воспринял новость не по- мужски?— Думаю, чтобы воспринять это по-мужски, нужно быть мужчиной. Он собирается привлечь начальника отделения, всех свободных агентов, спецназ и, кажется, морскую пехоту. И, разумеется, потребовал, чтобы мы ни в коем случае ничего не предпринимали, пока он сюда не приедет.— При таких темпах они в лучшем случае появятся через час.— Боюсь, значительно позже.— В полицию не звонил?— Вряд ли он захочет, чтобы кто-то перехватил у него оставшиеся лавры.Кэт увидела, что Вэйл включил зажигание.— Не хочу сидеть здесь и ждать, — сказал он. — Эти типы не вечно будут торчать внутри.— Мы не пойдем туда, даже если придется удерживать тебя под дулом пистолета. — Он бросил на нее насмешливый взгляд, и она сбавила тон: — Стив, не надо, прошу тебя.Вэйл откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.— Ладно, тогда первое дежурство твое.Дыхание его замедлилось, и Кэт с удивлением поняла, что он засыпает.Четверть часа она записывала номера проезжающих машин. Понимала, что это пустое занятие, но пыталась скоротать время. Потом перед взломанной дверью остановился большой седан с проблесковым маячком. Она толкнула локтем Вэйла.— Это кто-то из агентов?Тот поднес к глазу монокуляр.— Я его не узнаю, но это ничего не значит. Похоже, это машина Бюро.Из автомобиля вылез человек в костюме и галстуке, выключил маячок, достал оружие и, осторожно открыв дверь, юркнул внутрь.— Черт возьми! — воскликнула Кэт. — Должно быть, кто-то запросил помощи и указал этот адрес. Нужно остановить его.Вэйл быстро вылез из машины и пошел к багажнику.Кэт поспешила следом. Достав запасные обоймы, он раскладывал их по карманам пиджака.— Ты что делаешь?— Либо в отделении прошла ложная информация, либо кто-то в доме нашел способ заманить туда агента. Они понимали, что мы увидим его и пойдем следом. Он приманка для нас.— Ты не знаешь этого наверняка.— Хочешь рискнуть? Сообщи об этом в отделение. Когда приедут агенты, можешь тоже войти внутрь.— Я иду с тобой.— Подожди, пока не появится кто-то еще.— Ты же сам сказал «приманка» — так ведь? Я не пущу тебя одного.Вэйл смотрел на нее несколько секунд, потом издал отрывистый смешок.— Тогда уж звони побыстрее.Кэт тоже взяла запасные обоймы, а Вэйл сунул в задний карман фонарик, и они пошли к зданию. Набрав номер отделения, Кэт негромко объяснила ситуацию и потребовала, чтобы все свободные агенты немедленно выезжали на Западную Седьмую авеню.Они подошли к двери, и Вэйл сказал:— Когда войдем внутрь, молчи и не двигайся. Стой на месте, дай глазам привыкнуть к темноте. С улицы сюда должно проникать достаточно света. Если соберешься стрелять, удостоверься в цели. На такой стройке должен быть ночной сторож.— Ты не воспользуешься фонариком?— Мы и без того будем представлять собой мишень.Они осторожно вошли внутрь и прислушались.— Что дальше? — спросила Кэт.— Если это агент, нам нужно только ждать. Тебе знакомо выражение: «Скачите на звук стрельбы»?— Кто это сказал?— Кастер[12].Он направился к двум светящимся в темноте точкам.— Очень ободряюще.— Держись непосредственно за мной.Как Вэйл и предполагал, светящиеся точки оказались кнопками лифта. Он нажал ту, где было написано «вверх».— Как мы узнаем, какой этаж?— Они найдут способ нам сообщить, — заверил Вэйл.— Снова ободряюще.Лифт пришел, они вошли в кабину. Вэйл нажал кнопки всех этажей и, достав пистолет, разбил дулом единственную лампочку. Стало темно. Кэт вынула оружие из кобуры.— Не держи его обеими руками, — сказал Вэйл. — При этом трудно маневрировать. Возможно, уклоняться придется гораздо раньше, чем стрелять.Кабина, дернувшись, остановилась на втором этаже. Едва двери разъехались достаточно широко, в проем упал труп в серой униформе. Он был привязан к восьмифутовой рейке, позволявшей прислонить его к вертикальной поверхности. Из груди охранника торчала ручка большой отвертки. Вэйл потрогал его шею, нащупывая пульс.— Дают понять, что знают о нашем присутствии.Кэт уставилась на тело. Жестокость, с которой убили и выставили напоказ человека, вызвала у нее панический выброс адреналина. В темном тихом пространстве труп казался призрачным, нереальным — видением, которое исчезнет, если она закроет глаза на несколько секунд.Вэйл грубо схватил ее за руку:— Сосредоточься, иначе станешь помехой!Он поднял труп, вынес из лифта и бережно уложил на пол.Кэт потрясла головой, словно пытаясь очнуться от глубокого сна.— Я в норме, в норме.— Отлично.Вэйл нажал кнопку, и двери лифта закрылись.— Не думаешь, что они на этом этаже? — спросила Кэт.— Они ближе к верху.— Откуда ты знаешь?— Их тактика — измотать нас, прежде чем мы…— Литл-Бигхорн[13]?— Похоже.Двери открывались на каждом этаже, и Кэт всякий раз задерживала дыхание. При каждой остановке она понимала резко возраставшую вероятность, что вот теперь-то их будут поджидать. Произошло именно то, от чего предостерегал ее Вэйл, — эта группа ее запугала. Но разве могло быть иначе? Кэт взглянула на Вэйла — он был, как всегда, спокоен.Сдержанность ли Вэйла или собственная выдержка помогли ей обуздать страх, но когда двери открылись на одиннадцатом этаже, Кэт уставилась в темноту, готовая вступить в бой, однако вокруг царила тишина. Двери начали закрываться, и Вэйл придержал их.— В чем дело? — прошептала Кэт.— Чувствуешь запах?Она хотела ответить «нет», но тут догадалась, чем пахнет.— Чесночный?— Бьющий в ноздри.— И что?— Значит, здесь кто-то ужинал.— Поджидали нас?— Радек, обнаружив исчезновение своей машины, понял, что в конце концов мы найдем путь сюда.— Откуда тебе это известно?— Потом объясню.Она снова сжала пистолет.— Выходим?— Давай поднимемся еще на этаж.— Зачем?— Не знаю. Может, запах чеснока оставлен ненамеренно. — Вэйл позволил дверям закрыться. — Логика вряд ли поможет нам понять этих людей. Остается только руководствоваться инстинктом и надеяться, что сумеем среагировать достаточно быстро, когда понадобится.— Разве у Кастера был не такой план?— И он подвел его только однажды.Двери открылись на двенадцатом этаже. И прямо перед собой в дальнем конце они увидели комнату с застекленными наполовину стенами. В свете единственной лампочки на стуле лицом к ним сидел человек, который на их глазах вылез из машины с проблесковым маячком и вошел в здание. Рот его был заткнут, руки связаны за спиной. При виде их он неистово закивал. Вэйл позволил лифту закрыться.— Что ты делаешь? — спросила Кэт.Он достал нож с выкидным лезвием, открыл его и протянул ей.— Будь осторожна, он остер как бритва. Подойди к нему медленно — повторяю, медленно — и разрежь веревки. Я тебя прикрою.— Как думаешь, они здесь или этажом ниже?— Хотелось бы сказать, что ниже. — Вэйл нажал кнопку, и двери открылись. Схватив Кэт за руку, он выдернул ее в полумрак. Она ощутила, как Вэйл прижался к ней спиной. Попыталась положить палец на спусковой крючок, но сообразила, что слишком крепко сжимает пистолет, и ослабила хватку. Держа нож в левой руке, она пошла к человеку с кляпом во рту. Вэйл следовал за ней, чуть касаясь ее спиной.Сделав несколько шагов, Кэт вспомнила о чесноке, но здесь чесночного духа не ощущалось. Собственно говоря, она вообще ничего не чувствовала — ни затхлости, ни характерных запахов стройки. Очевидно, с обонянием у нее что-то неладно. Оставалось надеяться, что миф, будто утрата одного чувства усиливает другие, достаточно правдив. Она попыталась рассмотреть что-то в окружавшей их темноте.Кэт подошла достаточно близко, чтобы рассмотреть глаза того человека. Рот его был закрыт, мешая вспомнить, не виделись ли они в отделении. Похоже, что нет. Она пристально вглядывалась в его лицо, рассчитывая, что он подаст ей сигнал, если преступники поблизости, поведет глазами в их сторону, но они были устремлены на нее.Войдя в комнату, Кэт быстро пошла к нему. Вэйл остался в дверном проеме, вглядываясь в черную тишину позади. Кэт подняла нож, показывая человеку, что собирается освободить его, и тут заметила — его ноги не привязаны к стулу.Мужчина вскочил, и Кэт увидела, что его руки свободны. В правой он держал револьвер. Она инстинктивно полоснула его ножом по запястью. Острое лезвие рассекло мышцы и сухожилия, уперевшись в кость. Револьвер повис на парализованном указательном пальце, застрявшем в спусковой скобе.Мужчина хотел перехватить оружие левой рукой, но Кэт оказалась проворнее. Приставив дуло к его груди, она дважды нажала на спуск.Оконное стекло разбилось вдребезги, и комнату прошила автоматная очередь. Почувствовав удар, Кэт упала, ощущая прохладу текущей из бока крови. В то же мгновение Вэйл бросился на пол и выстрелил поверх ее головы. Лампа погасла. Все погрузилось в темноту. Она услышала, как Вэйл подполз к ней по осколкам стекла.— Ты ранена? — тихо спросил он.— В бок… — Голос прозвучал неожиданно громко.Вэйл осторожно коснулся раны. Боль была острой,но прикосновение его руки успокаивало. Кэт почувствовала мягкое движение его пальцев.— Рана сквозная. Кровотечение не сильное. Похоже, пуля скользнула по ребру. — Вэйл развернул свой платок. — Прижми его покрепче.Кэт так и сделала, превозмогая боль.Вэйл подтащил мертвого к стене и уложил на бок. Потом помог Кэт устроиться за трупом.— Это штурмовая винтовка. Она может пробить стену, но, думаю, не пробьет мертвеца, поэтому оставайся здесь. — Он дал ей фонарик и достал из кармана монету. — Услышишь, как этот четвертак звякнет, подними руку и помигай фонариком наверх стены. Потом быстро опусти ее.Вэйл беззвучно вернулся в угол комнаты и встал, невидимый в кромешной тьме. Кэт затаила дыхание, боясь не услышать звон монеты об пол. Понимая, что ее задача — вызвать огонь на себя, она невольно торопила Вэйла и вместе с тем надеялась, что никогда не услышит сигнала.Но вот монета ударилась обо что-то металлическое. Она подняла фонарик, приподнявшись над трупом, чтобы свет достиг цели, включила его, выключила и спряталась за мертвецом. По стене тут же полоснула автоматная очередь. Она ощутила, как по меньшей мере две пули вошли в тело перед ней. Когда Вэйл трижды выстрелил, Кэт увидела в дульных вспышках «глока» его лицо, спокойное и сосредоточенное, будто в тире. Послышалось падение чьего-то тела, и снова наступила черная, жуткая тишина. Кэт, выждав несколько секунд, спросила сдавленным шепотом:— Это все?— Остался еще один, — ответил Вэйл.Он увидел его во время перестрелки? Кэт проанализировала ситуацию. Когда они приехали, дверь была взломана — значит, в здании уже кто-то находился. Потом вошли еще два человека, в том числе «агент». Двое из них уже мертвы.Вэйл возник из мрака и проскользнул мимо окна. Вслед ему раздалось три выстрела. По вспышкам он обнаружил местонахождение стрелка и препятствие, лежавшее между ними. Радек ли это, определить он не мог. Стрелок прятался за большой железной тачкой, на каких возят цемент. Вэйл сомневался, что пуля пробьет ее, но слева от стрелка находилась стальная балка, обнаженная при строительных работах. Нужно было взглянуть на нее еще раз, и Вэйл, выбрав удобное место, выстрелил в сторону противника, чтобы тот пригнулся.Заняв избранную позицию, Вэйл выпустил еще одну пулю, передвигаясь за трехфутовым штабелем кирпичей и оглядывая стальную балку. Это было лучшее положение для задуманного.В тусклом свете, льющемся из окон, он четко видел балку. Вставив в «глок» полную обойму, он вышел из-за штабеля и навел на нее пистолет. Стреляя, Вэйл наблюдал за искрами, высекаемыми пулями о металлическую поверхность, и слегка менял прицел после каждого выстрела. Пули отлетали рикошетом все ближе к местонахождению неизвестного стрелка. Наконец одна достигла цели, заставив того зарычать от боли. «Торс или нога», — Решил Вэйл и перенес точку прицела чуть выше. Бандит, поняв, что деваться ему некуда, поднял руку над тачкой и стал стрелять вслепую, пытаясь заставить Вэйла прекратить огонь. Вэйл прицелился и выстрелил, попав в кисть или предплечье. Снова отошел за штабель и вставил в пистолет новую обойму. Послышались сирены приближавшихся машин. На сей раз подкрепление подоспело вовремя.Вэйл понимал, что к раненому противнику можно подойти, непрерывно стреляя, и арестовать, если он решит сдаться. Если же нет, убийство станет приемлемой альтернативой. Но тут раздался звук досылаемого в патронник патрона, и он снова укрылся за кирпичами. Стрелок три раза выстрелил, и Вэйл, услышав, что он идет к лифту, выглянул из-за штабеля. Прозвучал еще один выстрел, и пуля ударил в угол его укрытия.Двери лифта открылись, и Вэйл, мельком увидев волочившего ногу человека, успел нажать на спусковой крючок. Кабина медленно поехала вниз. Вэйл не знал, попал ли в него. Хотел было поискать лестницу, но дом уже окружили и вряд ли стоило бегать с пистолетом в руке. К тому же Кэт требовала внимания. Рана выглядела не опасной, но обследовал он ее в темноте. И Вэйл поспешил к ней.— Этот последний скрылся, — сообщил он.Кэт встала, прижимая к боку его платок.— Я выживу? — Она выдавила улыбку.— К сожалению, вторых заместителей директора не так-то легко уничтожить.Пол сотрясло взрывом. Вэйл посветил фонариком на лифт. Из щели между дверцами летели пыль и строительный мусор.— Насколько понимаю, взрывное устройство было предназначено нам, — сказала Кэт. — Хорошо, что ты не нажал кнопку «вниз».И взглянула на Вэйла, но тот уже обдумывал следующий шаг.
Глава 22Прислонившись к крылу взятой напрокат машины, Вэйл смотрел на выходившую из отеля Кэт. Когда она подошла, он распахнул перед ней пассажирскую дверцу.— Осматривала швы?— Повязка уже чистая. Пообщался вчера ночью с полицейскими?— Они держались вполне прилично. Я провел там часа два с половиной. Сегодня они хотят взять показания у тебя.Вэйл обошел машину и сел за руль.— Как спала?— Урывками. Слишком переволновалась, — ответила Кэт.— Со мной тоже так бывает, когда кого-то режу, прежде чем пристрелить.Кэт подавила смешок.— А ты как спал?— Отлично, пока не явился двухчасовой вестник.— Двухчасовой вестник?— Когда перед сном ломаю над чем-то голову, мозг продолжает работать и будит меня в два часа ночи.— С ответом?— Всякий раз с ответом; иногда даже с правильным.— А днем не можешь управлять своим мозгом?— Обычно нет. Он слишком упрямый.— И какую проблему он решил на сей раз? Ту, что беспокоила тебя, когда вчера вечером взорвался лифт?— Собственно, этот взрыв и был моей проблемой.— Не думаешь, что взрывное устройство предназначалось для нас? — спросила Кэт.— Только если мы уцелеем в перестрелке. Скорее всего оно предназначалось для оставшегося в живых. Иначе почему лифт не взорвался по пути вверх?— Не понимаю. Я считала, что это Радек погиб при взрыве.— Наш юрист встретил меня вчера вечером в управлении полиции, поэтому я смог дать показания сразу и полицейским, и ему. По его словам, тело так изуродовано, что, возможно, для его опознания потребуется анализ ДНК, если удастся найти ДНК Радека из других источников. Интересовался, есть ли у меня какие-то идеи, но у меня их не было.— Если это займет определенное время, что из того? Он никуда не денется.— Не знаю.— Чего ты не знаешь? Думаешь, это не он?— Нам нужно учитывать такую возможность. Радек явно не дурак. Зачем бы он вошел в лифт, зная, что кабина взорвется, как только пойдет вниз?— Ты дважды его ранил. Может, от боли у него помрачился разум.— Может быть.— У тебя никогда не бывает ощущения, что двухчасовой вестник с тобой шутит?— Почти всегда, — ответил Вэйл.— Утром мне позвонили, — сообщила Кэт. — В десять часов в отделе расследования тяжких преступлений состоится инструктаж. Возможно, он успокоит нескольких твоих демонов.— Кто тебе звонил? — спросил Вэйл.— Не Колкрик, если тебя это интересует.— Думаю, твой босс недоволен нашей скрытностью.— Второй заместитель директора ранен в перестрелке с убийцами? Он не сможет предъявить мне претензий. По крайней мере сегодня.— Знаешь, в чем ваш подлинный грех? В том, что, возвращаясь в Вашингтон, на вечеринках с коктейлями вы рассказываете более интересные истории.— И мне потребовалось только получить рану.— А я заслуживаю благодарности?— Спасибо.— Пожалуйста. И поскольку ты так любезна, что скажешь, если вечером приглашу тебя на ужин? В ресторан, не на еду из картонных контейнеров.— Ты всегда приглашаешь на ужин женщин, которых ранили рядом с тобой?— Обычно я оставляю их в кабинете неотложной помощи и уезжаю.— Раз я для тебя такая особенная, то не могу отказаться.Они подъехали к федеральному зданию и увидели, что пространство перед фасадом и въездами в гараж заполнено репортерами и их машинами.— Как думаешь, если высажу тебя на углу, сможешь утаить от журналистов рану?— Боюсь, что это исключено.Когда Вэйл и Кэт вошли в отдел расследования тяжких преступлений, раздались аплодисменты. Сесть было негде, однако несколько агентов предложили Кэт свои места.— А где мой стул? — полюбопытствовал Вэйл. — Я тоже кое-кого застрелил.Колкрик и начальник отделения сидели во главе стола.— Прошу внимания, — сказал Хилдебранд. Все повернулись к ним. — Уверен, большинство из вас знает, что вчера вечером второй заместитель директора Кэт Бэннон и Стив Вэйл вели перестрелку с тремя личностями, повинными в убийствах пяти человек, в том числе двух наших агентов. Мы с заместителем директора Колкриком считаем, что эти трое вместе с недавно убитым Ли Дэвисом Солтоном и Винсом Пандереном составляли шайку, именующую себя «Рубэйко пентад».повинную в вымогательстве пяти миллионов долларов у правительства Соединенных Штатов. У двоих в подкладках пиджаков были зашиты поддельные удостоверения личности. По отпечаткам пальцев мы установили, что это Уоллес Дэвид Симмс и Джеймс Уильям Хадсон. Вместе с Ли Дэвисом Солтоном они были осуждены за ограбления банков и отбывали срок в федеральной тюрьме в городе Марион, штат Иллинойс.Мы полагаем, что пятый человек, погибший при взрыве в лифте, — Виктор Джеймс Радек, главарь этой шайки, отбывавший срок в Марионской тюрьме вместе с остальными. К сожалению, тело так изуродовано взрывом, что нам трудно его опознать. Кроме поддельных документов мы обнаружили у Симмса и Хадсона около десяти тысяч долларов стодолларовыми купюрами. Серийные номера совпадают с банкнотами, доставленными вымогателям. В подкладках пиджаков у Симмса и Хадсона обнаружены бланки о вносе депозита из ньюгэмпширского банка на шестьсот тысяч долларов. После того как два дня назад мы вернули три миллиона долларов, у вымогателей осталось два миллиона для дележа на троих, поскольку Пандерен находится под арестом. С учетом уже возвращенных сумм это составляло около шестисот тысяч на человека.Дон Колкрик перехватил инициативу:— Как вы понимаете, мы стремились выяснить, где находятся остальные деньги, поэтому связались с бостонским отделением и агенты подняли среди ночи президента банка. Он подтвердил подлинность бланков, однако номера счетов оказались поддельными. Вроде бы мы вернулись туда, откуда начали. Но нам повезло. Проследив, по каким номерам звонили по сотовому Симмса, мы нашли квартиру, используемую Радеком. При ее обыске были обнаружены незаполненные бланки о вносе депозита, идентичные прежним подделкам. Там оказался и еще один сотовый телефон. В настоящее время проверяются переговоры по нему. Скрестите пальцы. Сейчас в этой квартире работают две группы криминалистов. Радек родом из Нью-Гэмпшира, и мы связались с его банком. Теперь им занимается бостонское отделение. Мы считаем, что Радек хотел уничтожить своих партнеров и одновременно нескольких агентов ФБР. По нашим предположениям, он дал членам своей шайки бланки на взнос депозита, дабы убедить, будто их доля находится в банке. Однако уцелевшие в перестрелке, будь то его люди или наши, должны были погибнуть в лифте.Кто-то спросил:— Тогда почему он воспользовался лифтом?— Мы задавались тем же вопросом, — ответил Хилдебранд. — Поэтому попросили сержанта Майка Хеннинга из группы управления полиции по обнаружению и обезвреживанию взрывных устройств помочь нам, как это было в туннеле. Майк.Сидевший в первом ряду Хеннинг встал.— Взрыв был сильным, и нам пришлось потрудиться, восстанавливая детонирующий механизм. Его соединили проводом с кнопочной панелью и, мы полагаем, могли отключить из кабины лифта, набрав на панели комбинацию из трех-четырех цифр. Либо отключающее устройство не сработало, либо человек, предположительно Радек, раненный в руку и ногу, забыл код или, запаниковав, набрал неверный. Стив Вэйл выстрелил в лифт, когда дверцы закрывались. Возможно, этот выстрел оказался смертельным. Более точное объяснение появится у нас не раньше чем через неделю. — Хеннинг написал на доске номер своего пейджера. — Настоятельно рекомендую связаться со мной, прежде чем брать ордера на обыск или арест по данному делу. Эти люди повсюду ставят взрывные ловушки. Вы знаете о туннеле и лифте. И насколько я понимаю, Кэт со Стивом обнаружили машину, в багажнике которой устроили огнемет, поэтому непременно звоните мне.Улыбнувшись Кэт, Хеннинг сел на место.— Кроме того, в квартире Радека мы нашли полный набор документов на имя Уильяма Томпсона, — заговорил Хилдебранд. — Поскольку Радек убедил остальных, будто деньги положены в банк на вымышленные имена, мы считаем вероятным, что он хранил их под этим именем либо на счетах, либо в ячейках. Так что, леди и джентльмены, придется поработать ногами. Мы просим все отделения Бюро связаться с банками, а сами займемся этим в Южной Калифорнии, пока кто-нибудь не предложит идею получше. — Все промолчали, и Хилдебранд произнес: — Отлично, получайте задания у кураторов.Кэт взглянула на Вэйла. После инструктажа у него явно осталась масса вопросов к ним.— Кэт, как себя чувствуете? — подошел Колкрик.— Отлично, Дон.— Полицейские из отдела расследования убийств находятся в зале заседаний и хотят допросить вас.Кэт медленно поднялась и сказала Вэйлу:— Надеюсь, мы остаемся компаньонами.— Конечно.Когда она ушла, Колкрик повернулся к Вэйлу:— Стив, мне нужно поговорить с вами. Может, встретимся в кабинете Кэт через полчаса?Вэйл не знал, что на уме у заместителя директора, однако желание разговаривать наедине представлялось нехорошим знаком. Во всяком случае, так бывало в прошлом — когда дело близилось к развязке, в Стиве переставали нуждаться. Возможно, это время наступило.— Согласен.Когда Колкрик вошел, Вэйл сидел за столом Кэт, снаряжая девятимиллиметровыми патронами обойму «ЗИГ-зауэра» старой модели, лежавшего перед ним на столе. Пистолет он только что достал из сейфа с оружием. Колкрик сел, и Вэйл отложил обойму.— Ну так в чем дело?— Я хочу знать, почему мы не работаем в контакте.— Дон, если собираетесь отстранить меня от дела, я все пойму. Я это предсказывал. Так что давайте не будем искать повод.— Вас никто не отстраняет. Мне искренне любопытно, по какой причине вы не обращаетесь ко мне, когда что-то находите.— Мы сообщили вам о Пандерене и позвонили вчера вечером, но нам показалось, что агент попал в беду и ситуация вышла из-под контроля.Колкрик улыбнулся и медленно покачал головой.— Вы вели собственное расследование и звонили только в тех случаях, когда не могли его продолжить. Стив, я хочу знать правду.— Хотите от меня откровенности? Подумайте, прежде чем ответить.Колкрик закинул ногу за ногу и постучал пальцами по колену в недолгом раздумье.— Да, хочу.— Хорошо, — согласился Вэйл. — Цель «Пентад» — громадная бюрократическая структура ФБР, особенно в этом деле. Они использовали знание ваших методов работы с пользой для себя. Понимая это, я предоставлял вам следовать сценарию «Пентад» с ложными нитями, дабы создать у них обманчивое чувство безопасности. Когда они считали, что Бюро попалось на их удочку, я мог действовать за сценой, обнаруживая их слабые места.— Значит, мы просто-напросто играли для вас роль приманки.— Вы следовали логичным версиям. Делать это было нужно.— Я не люблю становиться приманкой.— Никто не любит.— И при малейшем удобном случае вы снова поступите так, верно? — Вэйл пожал плечами, давая понять, что не станет оспаривать заместителя директора. — Можете назвать обстоятельства, которые позволят нам совместно искать эти деньги?— Меня привлекли к делу именно потому, что я не командный игрок.— А если я нашел способ заинтересовать вас работой со мной?— Любопытно послушать.— Предположим, что я обнаружил наилучший путь к этим деньгам.Вэйл засмеялся:— Тогда зачем обращаетесь ко мне?— Я сказал «обнаружил путь», а не понял все досконально, — язвительно улыбнулся Колкрик.— Вы что-то нашли в квартире Радека.— Да.— Мне нужно догадаться? — уточнил Вэйл, поскольку Колкрик ничего не добавил.— Нет, я скажу вам… при одном условии.— При каком?— Мы будем действовать совместно.— Насколько надежна нить?— Это важно?— Пожалуй, нет, — ответил Вэйл. — Согласен.Колкрик протянул ему прозрачный пластиковый конверт для улик, внутри которого лежал листок голубой бумаги с надписью «2М-8712».Вэйл осмотрел его — обратная сторона была пуста.— Это та же бумага, что и на требованиях денег, и в блокноте, обнаруженном в квартире Бертока.— Похоже, та самая. Мы нашли этот листок в книге на полке над его письменным столом.— И никто не имеет понятия, что это означает?— Никто. Но запись наверняка важная. Иначе зачем ее так прятать?Вэйл ответил не сразу.— В первом письме с требованием денег сумма была написана цифрами. Во втором требование трех миллионов сократили до символа доллара, цифры «три» и буквы «М». Два «М» может означать два миллиона долларов».— А эти четыре цифры? Могут они быть адресом? К примеру, он знает улицу, но не хочет путаться в цифрах? — спросил Колкрик.— Возможно, ему известен маршрут, но вряд ли он доверяет кому-то настолько, чтобы отправить его за деньгами.— Если это адрес, я могу поручить нескольким аналитикам просмотреть обратные справочники в поисках этих четырех цифр.— Это большой город. Таких номеров может быть сотня, — сказал Вэйл. — Что было на письменном столе?— В его квартире? Только сотовый телефон в зарядном устройстве.— Поскольку он хранил листок так близко к телефону, возможно, это телефонный номер.— Но здесь только четыре цифры.— У Солтона был при себе сотовый и по крайней мере у одного из преступников вчера вечером. И я видел телефон в зарядном устройстве в доме, возле которого обнаружили «хонду». Давайте испробуем эти телефоны, прибавляя к ним восемьдесят семь двенадцать.— Если вы правы и мы найдем у одного из убитых нужный номер, как это укажет местоположение?— Не все сразу. Надо вызвать Тома Демика. Поручите кому-нибудь принести сюда все эти телефоны.Полчаса спустя Том Демик сидел за столом Кэт, просматривал меню сотовых и выписывал номера. У двух из них оказался один и тот же коммутатор. Вэйл включил сотовый и набрал номер по кабельному телефону Кэт. Раздалось четыре звонка, потом прерывистый звуковой сигнал без просьбы оставить сообщение. Он отключился и набрал номер одного из невключенных телефонов. Тот прозвонил перед прерывистым сигналом один раз. Затем Вэйл набрал номер с коммутатором, обнаруженным на двух телефонах, за ним последовали цифры «восемьдесят семь двенадцать». Он отвел телефон от уха, чтобы двое других людей в комнате могли слышать. «Набранный номер больше не обслуживается». Потом набрал номер с другим коммутатором, за которым последовали эти цифры. После четырех звонков послышался прерывистый сигнал.— Этот включен, — взглянул он на Демика. — Пока что все хорошо.— Не понимаю, — сказал Колкрик.— Если Радек имел в виду этот номер, значит, телефон все еще включен, возможно, в зарядное устройство, такое же, как обнаруженное в его квартире и в доме, где он оставил «хонду». Том, поправь меня, если я ошибаюсь, но, пока телефон включен, мы можем определить его местонахождение.— Должны.— Значит, система ГСО, которой снабжены телефоны для непредвиденных случаев, даст нам знать, где находится этот, — наконец сообразил Колкрик.— Том, можешь заставить поработать телефонную компанию? Мы попросим у Тай Делсон распоряжение суда и ордер на обыск. Нам нужен только адрес, — проговорил Вэйл.Когда все встали, зазвонил телефон Кэт. Вэйл снял трубку.— Это вас, — протянул он ее заместителю директора.Колкрик какое-то время слушал.— Полное совпадение отпечатков и ДНК… Превосходно, — сказал он и положил трубку. — Звонил Хилдебранд. В квартире Радека единственные идентифицируемые отпечатки пальцев принадлежат ему, и они повсюду. Агенты взяли еще несколько вещей для сравнения ДНК, в том числе зубную щетку. Все отправили в лабораторию штата, и оттуда только что подтвердили, что отпечатки пальцев принадлежат Радеку и его ДНК соответствует полученной у трупа из лифта. Давайте надеяться, что деньги окажутся по адресу этого телефона.
Глава 23Обычно промышленная часть Девятой улицы относительно пустынна, но теперь улица, перекрытая служебными автомобилями, была запружена машинами управления полиции и ФБР. Посреди квартала находилось одноэтажное кирпичное здание, построенное под паровую прачечную почти сто лет назад. Предполагалось, что именно там находится сотовый телефон Виктора Радека. За годы существования здесь сменили друг друга несколько предприятий, владелец последнего выкрасил дом в цвет хаки с красной отделкой в тон низкой черепичной крыше. Яркое полуденное солнце отбрасывало в его углубления прохладные черные тени.Найденная через налоговое управление женщина-агент по операциям с недвижимостью показала, что сдала этот дом сроком на полгода, и опознала по фотографии Радека человека, снявшего его под именем Уильяма Томпсона. Заплатил он наличными.Автофургон группы по обнаружению и обезвреживанию взрывных устройств стоял в тридцати ярдах от фасада здания. Сержант Майк Хеннинг, сверяясь с монитором, направлял робота на колесах в заднюю дверь. Позади него стояли Кэт, Вэйл, Колкрик и Тай Делсон, которую попросили приехать на тот случай, если телефон вел к другому месту, куда требовался легальный доступ.Хеннинг манипулировал роботом с помощью пульта, и монитор показывал четыре изображения, полученных с четырех камер. Хотя они могли одновременно быть направлены в разные стороны, сейчас все смотрели прямо. Наблюдающие переводили взгляд от одного изображения к другому, надеясь что-то заметить. На полу в здании валялись отходы производства, но на верстаках находились электроинструменты и как будто обрезки досок.— Стив, любопытно будет взглянуть, нет ли следов тех досок с гвоздями, которые ты обнаружил в туннеле, — сказал Хеннинг.Робот продолжал медленно обыскивать первый этаж здания, сворачивая в огражденные стенами отсеки, соединенные между собой проемами и короткими коридорами. В большинстве стояли верстаки и привинченные к полу табуреты. Хеннинг поднимал одну из камер, проверяя материалы на столе, потом осматривал мусор на полу. Почти через полчаса робот снова оказался у двери, в которую вкатился, показывая, что совершил полный круг.— Так что мы все-таки ищем? — спросил Хеннинг.— Прежде всего сотовый телефон, — ответил Вэйл. — Он где-то там, возможно, включен в штепсельную розетку. Я его не видел.— И давайте не забывать о деньгах, — добавил Колкрик.— Погодите минутку. — Вэйл подошел к задней Дверце фургона и выглянул наружу. — Хотя окон ниже первого этажа нет, похоже, там имеется подвал. Можно открыть дверь рядом с мужским туалетом?Хеннинг развернул робота на сто восемьдесят градусов и направил обратно. Тот докатился до двери и резко свернул вправо. Сержант двигал его то взад, то вперед, пока металлические клешни не сомкнулись на дверной ручке. Все наблюдали, как она поворачивается, пока не послышался щелчок и язычок замка вышел из гнезда. Хеннинг медленно откатил робота назад, открывая дверь, и вновь двинул вперед. Сержант нажал один из выключателей, и вспыхнул небольшой прожектор. Вниз вела узкая лестница.— Это подвал. Но на ступенях слишком мало места, чтобы робот мог повернуться на девяносто градусов. И возможно, они чересчур круты для колес.Вэйл достал свой сотовый.— Можешь выставить максимальный звук?Хеннинг включил громкость на полную мощность.Вэйл набрал номер телефона, приведшего их сюда. И через несколько секунд микрофон робота уловил далекие звонки.— Майк, сколько весит твой друг? — спросил Вэйл, закрывая телефон.— В этой модели почти двести фунтов. Собираешься снести его вниз по лестнице?— Придется перевернуть робота, но, думаю, смогу спустить его в подвал.Вэйл взял фонарик с импровизированного стола.— Стив, по-моему, это лучше сделать кому-то из моих людей, — сказал Хеннинг.— Я тоже так считаю, но кто-нибудь из них сумеет поднять подобную тяжесть?Хеннинг кивнул, соглашаясь с его доводом.— Давай хотя бы оденем тебя в защитный костюм, — предложил Хеннинг.Вэйл засмеялся и снял пиджак.— Если там есть обо что споткнуться, в этой одежде я непременно навернусь. Лучше схожу и осмотрюсь, прежде чем принимать решения.Все молчали, пока Вэйл огибал здание.— Конечно, я просто юрист и не понимаю всех ваших действий, — наконец сказала Тай Делсон, — но почему всякий раз работает именно Стив?Судя по голосу, она явно нервничала.Колкрик вопросительно взглянул на Кэт и произнес:— Вы слышали, чтобы кто-то просил его найти?— Так вы оправдываете свое бездействие? — спросила Тай заместителя директора.Колкрик уставился на монитор, сдерживая гнев. Главное сейчас — обнаружение денег. Но Кэт не сомневалась — он не простит обиды. Колкрик никогда и ничего не забывал.Хеннинг повернул одну из камер робота, и все увидели входящего в здание Вэйла. Потом он появился на трех других экранах. Луч его фонарика осветил лестницу, и Вэйл опробовал ногой первую ступеньку, прежде чем спускаться. На середине лестницы камеры потеряли его из виду. Внизу он нашел выключатель и зажег свет.Часть подвала так и осталась подпольем столетнего здания, была некрашеной, сырой и заброшенной, но другую половину отделали. Стены обшили панелями, пол покрыли толстыми резиновыми матами — такие в спортзалах амортизируют тяжелые удары. Возле мини-холодильника стояли четыре складных стула. В углу на ломберном столике лежал сотовый телефон в зарядном устройстве, включенном в розетку на стене. Вэйл увидел снаряжение для поднятия тяжестей, скамейки, гантели, штанги и блины к ним. Он нажал на своем сотовом кнопку повторного вызова, и телефон на столе зазвонил. Прервав связь, он заглянул в холодильник, где обнаружил лишь баночку пива.Вэйл попытался представить себе членов шайки в этом помещении. Очевидно, кто-то из них использовал его для поднятия тяжестей. Многие привыкают к этому занятию в тюрьме. На верхнем этаже преступники оборудовали мастерскую для забивания гвоздей в доски, а в подвале, видимо, пили пиво и планировали очередные действия. Но он уловил какую-то несоразмерность. Дело было в покрытии — маты явно служили для маскировки.Секции площадью два квадратных фута соединялись «ласточкиным хвостом». Вэйл быстро сосчитал две стыкующиеся стороны и решил, что шестьдесят секций — слишком много для имевшегося спортивного снаряжения. Опустившись на колени, он попытался просунуть пальцы между квадратами и приподнять их, но ухватиться было не за что. Вряд ли Радека устроил бы слишком легкий доступ в его убежище. Может, поднимается один из внешних квадратов?Осматривая секции, Вэйл заметил ткань, выступающую примерно на дюйм из-под уложенных стопкой четырех двадцатипятифунтовых плит в углу. Переместив их в сторону, он обнаружил между двумя квадратами крепкую черную петлю длиной в фут, закрепленную в середине одной из секций и позволяющую ее поднять. Внизу оказалась фанера. Вэйл стал отдирать соседние секции, пока не обнажил фанеру полностью. Она прикрывала пробитое в бетоне отверстие в четыре квадратных фута.Вэйл лег на живот, слегка приподнял фанеру и, включив фонарик, увидел большой металлический ящик. Сорвав фанерную крышку, он обнаружил с полдюжины пистолетов, коробки патронов разного калибра и две канистры. Определить их содержимое он не мог, поскольку они стояли за ящиком, запертым на висячий замок.Вэйл поднялся и попросил спецназовца у задней двери принести самые большие кусачки. Потом пошел в фургон и рассказал о своих находках.— Ну что ж, давайте откроем этот ящик, — предложил Колкрик.— Если что-то и заминировано, то именно он, — возразил Хеннинг. — Стив, как считаешь, сможешь спустить робота по лестнице?— Думаю, да, но собираюсь срезать замок, если он не в силах этого сделать.— К сожалению, не в силах. Только не открывай ящик. Это дело робота.— Не беспокойся, — усмехнулся Вэйл. — У меня до сих пор стоит перед глазами тот огнемет.Забрав у спецназовца кусачки, Вэйл спустился в подвал, срезал замок и, осторожно вынув его, снова поднялся к роботу.— Майк, — сказал он в микрофон, — втяни его руку насколько возможно.Дождавшись результата, Вэйл перевернул робота вверх ногами и оторвал от пола. Осторожно спустившись вниз, он поставил его на бетонный пол.— Порядок, мы здесь. Включай.Механизм заработал, камеры выдвинулись вперед, вспыхнул прожектор. Рука с тихим жужжанием вытянулась. Вэйл, встав перед ним, указал на отверстие в полу. Рука и ее камера опустились к металлическому ящику.— Все готово? — спросил Вэйл.Рука сделала короткое движение вверх-вниз, и Вэйл пошел к лестнице. Прежде чем выйти наружу, он осмотрел инструменты и древесные обрезки на первом этаже, выясняя, здесь ли готовились доски с гвоздями. Если да, члены шайки основательно поработали, поскольку пол был усеян опилками. В углу стоял двадцатигаллоновый контейнер для мусора. Вэйл снял крышку, надеясь обнаружить гвозди или, скорее, коробки из-под них. Но в нос ударил сильный запах чеснока. Такой же резкий, как в доме на Седьмой улице. Захлопнув крышку, он вытащил контейнер за дверь.В фургоне все столпились у монитора, но Хеннинг не спешил действовать, желая убедиться, что Вэйл вышел наружу. Когда тот поднялся в фургон, сержант сказал:— Порядок, начинаем.Хеннинг подвел робота к краю отверстия, обратив его руку к накладке, с которой Вэйл срезал замок. Аккуратно сомкнув вокруг нее клешни, он приподнял крышку ящика на четверть дюйма и даже убрал руку с пульта, чтобы нечаянно не открыть ее шире. Потом все же поднял еще на дюйм. Но содержимого по-прежнему не было видно. Увеличив щель на пару дюймов, Хеннинг опустил прожектор как можно ниже. И все увидели пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке, завернутые в толстый пластик и перехваченные лентами, как и найденные три миллиона.В фургоне поднялось легкое оживление. Хеннинг продолжал поднимать крышку.— Что там сбоку? Провод? — спросила Кэт.Хеннинг попытался направить руку робота в обратную сторону и закрыть крышку, но было слишком поздно. Изображение исчезло.— Что случилось? — подала голос Тай.Сержант проверил прибор на контрольной панели.— Странно. Произошло короткое замыкание. Видимо, там было устройство с натяжной проволокой, чтобы сжечь того, кто откроет ящик.— И что теперь делать? — осведомился Колкрик.— Придется надеть защитный костюм и спуститься туда.Из здания послышалась стрельба. Стоявшие по периметру спецназовцы отошли в укрытие.— Что это? — удивился Колкрик.— Там никого нет, — ответил Хеннинг. — Должно быть, электрический разряд взорвал пиротехнику, которую Стив видел возле ящика, и теперь от жара рвутся патроны.Все вышли из фургона, глядя на здание. Из окон повалил темно-серый дым. Хеннинг потянул носом воздух.— Запах металлический. Возможно, там термит, — мрачно произнес он.— Что это такое? — спросил Колкрик.— Термитные, гранаты используют военные для быстрого уничтожения техники противника. Они создают температуру выше двух тысяч градусов. Такая граната прожжет танк и расплавит все вокруг.— Деньги!— Если это термит, там останется только кучка пепла.— Зачем кому-то хранить подобное рядом с деньгами? — гневно произнес Колкрик.— Возможно, они приготовили это устройство, чтобы уничтожить оружие и патроны, если их обнаружат. Поставили туда ящик и подвели к нему электричество, полагая, что при отступлении придется лишь отключить ток, схватить деньги и зажечь термит, чтобы уничтожить все улики. Возможно, ток случайно воспламенил термит.— И что нам теперь делать? — раздражился Колкрик. Тай Делсон закурила очередную сигарету и хладнокровно произнесла:— Вызывать пожарную команду.
Глава 24Колкрик приказал всем вернуться в отделение и явиться на собрание в два часа, попросив сержанта Хеннинга присоединиться, когда тот закончит дела на месте происшествия. Теперь ему предстояло сообщить директору об утрате двух миллионов долларов, принадлежавших Бюро, оставив без ответа вопросы, касающиеся технической стороны дела. К тому же деньги уничтожил робот полицейского управления. И, в конце концов, Кэт заметила натяжную проволоку и пыталась остановить подъем крышки ящика.Кэт сказала Вэйлу, что сама поведет машину, и, сев за руль, подняла взгляд.— Кажется, за нами следят.Она поправила зеркало заднего вида, чтобы лучше видеть сине-серый контейнер для мусора, стоящий на заднем сиденье.— Приятно видеть, что зрелище двух сгоревших миллионов долларов не лишило тебя чувства юмора.— Жизнь прекрасна. Плохие парни мертвы, а с деньгами все ясно, если твой друг на заднем сиденье не придерживается иного мнения.Вэйл потянулся через спинку кресла и приподнял крышку. Машину тут же заполнил чесночный запах.— Напоминает что-нибудь?— Странно, у меня возникло сильное предчувствие, что по мне будут стрелять.— Вот-вот. Как вчера вечером.— Я знаю, ты мастер связывать разрозненные концы, но искать страстного любителя чеснока слишком даже для тебя.— Замечала, что, как только ты садишься за руль, мы начинаем спорить?— Да, проблема в том, что машину веду я.— Может, у тебя в крови низкое содержание сахара. Как насчет обеда? Обещаю, не итальянского.Кэт и Вэйл сидели за столиком на открытом воздухе. Она неторопливо ела тако[14], а он налегал на всякую всячину в тарелке.— Знаешь, это не последняя еда, за которую платит Бюро, — сказала Кэт.— Ты ответила на вопрос, который не давал мне покоя.— На какой?— Почему ты не замужем.— Хочешь сказать, я слишком требовательна?— Нет-нет, дорогая.— Извини, забавно находить в тебе такие мелочи, к которым можно придраться. Ты в самом деле интересуешься, почему я не вышла замуж?— Для хорошенькой, слегка нервной женщины замужество закономерно.— Ты знаешь, как вскружить девушке голову.— Ладно, для привлекательной, уверенной, бесстрашной.— Бесстрашной? По-твоему, брак требует какой-то смелости?— Нет, по-моему, брак требует громадной смелости. Я такой не обладаю.— Насчет смелости я сомневаюсь. — Кэт задумалась. — Мой отец много ездил по делам. И, возвратившись из одной такой поездки, заразил мать болезнью, которая передается половым путем. Когда я пошла в среднюю школу, мать развелась с ним. После этого те немногие мужчины, к которым я могла относиться серьезно, не выдерживали проверки на верность. И вот я работающая женщина.— Какого рода проверки?— Если скажу, кто-то попробует схитрить. Кроме того, я поняла: если приходится устраивать эту проверку, мужчина уже потерпел крах.— Значит, все кончится одиночеством и пенсией, значительная часть которой пойдет на еду для кошек.Кэт печально улыбнулась:— Если кошки станут со мной жить.— Ты, наверное, задавалась вопросом, почему я не был женат, — произнес Вэйл.Кэт так расхохоталась, что чуть не поперхнулась тако.— Может быть, и нет.Когда они въехали в гараж, Кэт спросила:— Ты ведь пойдешь на собрание?— Не знаю, видела ли ты лицо Колкрика, когда он выходил из фургона, а мне уже знакомо это выражение. Дело завершается. Через несколько часов я буду за две тысячи миль отсюда, снова с мастерком в руке. Мое присутствие на собрании вызовет у всех неловкость. Помешает сосредоточиться нескольким людям в той комнате. К тому же для тебя лучше появиться без моего сопровождения.Кэт понимала, что, видимо, напрасно тратит время, стараясь убедить его.— Я уверена, директор захочет поблагодарить тебя лично.— Из-за этого все только ухудшится.— Ты имеешь в виду — для меня? Любая похвала в твой адрес будет отнята у Дона, и он сочтет ее предназначенной и мне.Вэйл криво улыбнулся:— Мы сегодня сожгли два миллиона долларов. Похвала может оказаться не совсем такой, как ты ожидаешь.Он остановил машину перед федеральным зданием.— Когда дракон убит, никто не спрашивает, скольких федеральных долларов это стоило, — повернулась к нему Кэт. — Почему не хочешь остаться в Бюро?— Наверное, потому, что это Бюро.— Мы сегодня ужинаем?— То есть ты даешь мне последний шанс добиться успеха?Кэт поцеловала его в щеку.— Каменщик, почему ты думаешь, будто у тебя есть какой-то шанс?Собрание началось без нескольких минут два.— А где Стив Вэйл? — спросила Тай Делсон.Все сидели вокруг стола в комнате для совещаний. Колкрик повернулся к Кэт:— Где он?— Честно говоря, не представляю. Вы знаете Вэйла.— Если кто-нибудь знает Вэйла, меня это удивит.Телефон зазвонил, и Колкрик включил громкую связь.— Дон Колкрик слушает.— Привет, Дон, — послышался голос директора. — Скажите, пожалуйста, кто присутствует.Заместитель директора представил Тай Делсон:— Она была с нами на протяжении всего дела, давала юридические заключения, подписывала ордера на обыск.Директор поблагодарил ее, и Колкрик перечислил остальных участников совещания — начальника отделения, двух его заместителей и Кэт. Последним оказался сержант полиции Майк Хеннинг, руководитель группы по обнаружению и обезвреживанию взрывных устройств, помогавший в туннеле и сегодня в прачечной.— Майк управлял роботом, и вот что случилось с деньгами, сэр.— Майк, ФБР, как всегда, в долгу перед местным управлением полиции. Я неплохо знаю вашего начальника и сообщу ему о вашей помощи. Даже не знаю, как благодарить вас и ваших людей. Можете вкратце изложить мне, что произошло сегодня?Хеннинг подробно описал попытку вернуть два миллиона долларов и то, как установленная Радеком взрывная ловушка случайно воспламенила термитное устройство.— Откуда нам известно, что в ящике находились два миллиона долларов? — спросил Ласкер.— Прежде чем я нечаянно включил это устройство, мы увидели пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке, и ящик был полон. Памятуя о возвращенных трех миллионах, все считают, что ящик вполне подходил по размеру для этих двух.— Где теперь этот ящик?— Ваши криминалисты его упаковывают. Хотя там почти ничего не осталось.— А содержимое?— Теперь это только пепел, сэр.— Дон, — заговорил директор, — постарайтесь все сохранить. К вам отправляются два агента из лаборатории. Они говорят, что с помощью микро- и спектрального анализа могут определить, что сгорело в этом ящике и в каком количестве. Я хочу быть уверенным, что эти деньги исчезли, когда стану объясняться в Белом доме. Там спросят непременно.— Прошу прощения за деньги, сэр, но не представляю, как можно было предотвратить случившееся.— Извиняться совершенно не за что. В этом сложном положении вы действовали безукоризненно. Нашли больше денег, чем потеряли, и два миллиона долларов гораздо меньше того, что нам пришлось бы истратить, продолжайся эта история. Только за Виктора Радека мы, наверно, предложили бы награду в миллион долларов.Колкрик откинулся на спинку стула.— Это очень великодушно с вашей стороны, сэр.— И вот что, Марк, — обратился Ласкер к Хилдебранду, — в будущем месяце я постараюсь вылететь в Лос-Анджелес. И хотел бы встретиться со всеми, кто принимал участие в этой операции.— Они будут польщены, сэр.— Ну а где Стив Вэйл?Колкрик заколебался, и Кэт сказала:— Вы же знаете, сэр, как он любит принимать благодарности.— Кэт, пожалуйста, выключите громкую связь. Еще раз благодарю всех.Кэт взяла трубку:— Да, сэр.— Так где же он?— Как я уже сказала, он не любит, чтобы из него делали героя. Думаю, это его смущает.— Насколько я понял, главная заслуга в уничтожении этой шайки принадлежит ему. Это так?Кэт взглянула на Колкрика и осмотрительно ответила:— Да, в значительной мере.— Вэйл слишком хорош, чтобы его упускать. Предложите ему остаться. Он сможет свободно передвигаться и расследовать любое понравившееся дело. Работать будет непосредственно под моим началом.— Сделаю все, что в моих силах.— Похоже, уже сделали. Вам я тоже выражаю благодарность. Как ваша рана?— Чувствую себя отлично, сэр.— И скажите Вэйлу: если мы не сумеем удержать его в штате, я найду способ его отблагодарить.— Пригрожу ему этим.Директор засмеялся.— Как долго вы с Доном там пробудете?— Думаю, покончим с уликами и рапортами дня через три-четыре.— Зайдите ко мне, когда вернетесь.Том Демик предоставил Вэйлу пустующую нишу в дальнем углу отдела технической службы. Надев латексные перчатки, Вэйл копался в контейнере для мусора из здания на Девятой улице. Хорошо, что вымогатели называли себя «Пентад». Теперь, когда пять человек, в том числе Пандерен, были опознаны, все полагали, что причастных больше нет. Но с какой стати вымогатели заранее раскрыли свою численность?Вэйл начал переписывать содержимое контейнера на лист бумаги. Может быть, через отпечатки пальцев или ДНК удастся определить, кто касался отбросов, и установить, что в шайке больше пяти человек. Вскоре он понял, что задача эта безнадежная. Пришло время разрубить гордиев узел.Вэйл рылся в содержимом контейнера, пока не нашел источник чесночного запаха. Это была порция лингуини с красным соусом из моллюсков в упаковке из фольги с пластиковой крышкой. Емкость находилась в бумажном пакете с приколотым чеком. Верхняя его часть была разорвана, крышка сдвинута. К еде, похоже, не прикасались. Вэйл понюхал соус. С чесноком явно переборщили. Охваченный любопытством, он поставил пакет на пыльный стол рядом с собой.Все свидетельствовало о том, что положивший еду в мусор сделал это намеренно. Но зачем? Заметил бы он ее, если бы не уловил накануне вечером сильный запах чеснока? Целью было увести ФБР от чего-то? Или привести к чему-то?Вэйл осмотрел чек. Как ни странно, он был датирован вчерашним днем и оплачен кредитной карточкой. Ресторан «У Саргассо», где купили две порции лингуини, находился на Седьмой улице, меньше чем в трех кварталах от вечерней перестрелки и примерно в двух милях от дома, который они обыскивали этим утром.Вэйл задумался: ведет ли куда-нибудь ниточка от демонстративно оставленной еды? Каждая обнаруженная улика — от машины с огнеметом до сожженных денег — неизменно приводила к новому смертоносному положению. Была ли это очередная западня, устроенная Радеком перед смертью? Или кто-то другой, боясь разоблачения, пытался убить Вэйла? Как и все остальные, Вэйл считал организатором убийств и вымогательств Радека. Но возможно, это был не он. Сотовый Вэйла зазвонил.— Я думала, ты ведешь меня вечером на ужин, — сказала Кэт.— Почему ты решила, что нет?— Мы долго не общались. А вдруг ты прячешься на какой-то крыше в Чикаго.— Давай уподобимся европейцам и поедим попозже. Зайду за тобой в девять?— Нужно время, чтобы прилететь обратно?— Что-то вроде этого.Вэйл отключился. Подумал, не сказать ли Кэт, чем занимается, но вчера вечером он уступил ей и ее ранили. А если чесночную еду оставил покойный Виктор Радек, Вэйл гонялся за призраками. Он положил чек в карман и пошел в гараж.Ресторан «У Саргассо» был одним из тех окраинных заведений, где крахмальные скатерти и вымытые вручную хрустальные бокалы, переливающиеся в приглушенном свете, создавали спокойную, интимную атмосферу. Стоявший спиной к двери мужчина осматривал обеденный зал с хозяйской заинтересованностью.— Прошу прощения, — сказал Вэйл, доставая документы.Мужчина мельком взглянул на удостоверение и, окинув Вэйла оценивающим взглядом, протянул руку для пожатия.— Арманд Саргассо. Я владелец этого ресторана, агент Вэйл. — В его голосе слышался легкий итальянский акцент, словно его привезли из Италии ребенком. Было заметно и нью-йоркское искажение твердых согласных. — Чем могу быть полезен ФБР?Вэйл протянул ему чек, оплаченный кредитной карточкой.— Вчера кто-то брал еду навынос во второй половине дня.— Я принесу распечатки. Хотите чего-нибудь? Эспрессо? Нет-нет, он слишком горячий. Может быть, хорошего мороженого? У меня есть ореховое.— Вы сами его готовите?— И даже обжариваем орехи.— Пожалуй, маленькую порцию.Владелец скрылся на кухне. Через несколько секунд оттуда вышел молодой человек с мороженым, покрытым взбитым кремом, и треугольным куском вафельного бисквита, поставил креманку перед Вэйлом и почтительно кивнул.Когда Саргассо вернулся, Вэйл уже покончил с десертом.— Ну, как мороженое?Вэйл указал на пустую тарелочку:— Отвратительное.Ресторатор засмеялся:— У меня еще много блюд, которые вам не понравятся. Приходите на ужин, угощение за мой счет.— А если оно пойдет за казенный?— Тем лучше.Он отдал Вэйлу расписку за кредитную карточку, на которой стояла подпись «Эндрю Паркер».— Не знаете, кто его обслуживал?— У нас многие берут еду навынос. Мог кто угодно. Я вчера во второй половине дня был на рынке.— Этот человек взял две порции с большим количеством чеснока.— А, тогда это Нина. Когда она передала заказ шеф-повару, он хотел зарубить того человека топориком. Мне рассказали об этом по возвращении.— Нина сейчас здесь?— Она работает вечером. Приходите на ужин. Сегодня я купил превосходную телятину.— Тогда зарезервируйте столик для двоих на половину десятого.Сев в машину, Вэйл тут же позвонил Тому Демику.— Не знаешь, у кого есть официальный контакт с «Мастеркард»?— Наверняка у кого-нибудь из наших белых воротничков. Могу выяснить.Вэйл прочел ему сведения с расписки за кредитную карточку.— Если сможешь установить подлинность имени Эндрю Паркер и получить адрес этого человека, буду очень благодарен.— Раз ты обращаешься с такой просьбой к скромному технарю, полагаю, чем меньше людей будет знать об этом, тем лучше.— Заметь, что это даже не вопрос.
Глава 25— Приятное заведение, — одобрила Кэт. — Откуда ты знаешь владельца?— Тебе хочется по-настоящему хорошего ужина или правды?— Передай кьянти и начинай лгать.— Дай припомнить… Его рекомендовала консьержка в отеле. Сказала, что кавалер приводил ее в этот ресторан, и я заглянул сюда сегодня днем. Арманд из тех людей, которые через полторы минуты обходятся с тобой так, словно знают всю жизнь.— Что она говорила о еде?— Кажется, о ней консьержка не упоминала.— Тогда почему она его рекомендовала?Вэйл многозначительно склонил голову:— Думаю, в конце вечера все были… удовлетворены.— О чем, собственно, ты ее расспрашивал?— Право, ты задаешь слишком много вопросов.— Извини, просто стараюсь сохранить свою честь.— Как человек, которому изредка свойственно благородство, могу сказать, что ты переоцениваешь опасность. К тому же ты ранена.— При чем тут это?— Не хочу, чтобы по моей вине у тебя разошлись швы.Кэт мелодично рассмеялась.— Должно быть, ты настоящий атлет. И еще больший оптимист.— Ты сама начала.— Я?— На тебе платье, и, если зрение меня не обманывает, короче, чем в прошлый раз.Кэт залилась краской и уставилась в меню.— Я хотела тебе понравиться.— Ты добилась этого.Она подняла на него взгляд.— Спасибо.— Надеюсь, это не встреча для выражения сочувствия? Поскольку меня вот-вот турнут?— Я думала, ты лучше разбираешься в людях.— Только когда дело касается дурных намерений. В хороших вещах я ничего не понимаю.— Значит, ты недостаточно знаком с хорошими вещами.— Наконец-то кто-то выказал мне сочувствие, — усмехнулся Вэйл. — Я готов немедленно уйти.— Погоди-погоди. Начнем с главного. Поскольку наш ужин за счет правительства, давай считать это оплаченной рекламой, — сказала Кэт. — Директор спрашивал о тебе сегодня утром.— Будешь снова разговаривать с ним, передай привет от Стива.— Он хочет, чтобы ты остался в штате. Говорит, ты сможешь расследовать любое дело в любом уголке страны.— Работа не проблема. Проблема — боссы.— Подчиняться ты будешь только ему.Вэйл засмеялся:— Ты становишься настоящей вербовщицей, приберегая самое приятное для заманивания в ловушку, поскольку знаешь, что у меня это последняя линия обороны.Кэт сплела пальцы и опустила на них подбородок.— Давай дальше, Стив. Хочу услышать, насколько изобретательным будет твой отказ.— Можно мне подумать?— Всерьез?— Всерьез.Подошел официант, и они заказали телятину.— Нина здесь? — спросил Вэйл.— Она на кухне. Хотите поговорить с ней? — указала она в глубь ресторана.Когда официант отошел, Вэйл повернулся к Кэт:— Ты принесла фотографии Радека и его людей?— Они нужны тебе сейчас?— Извини.Кэт достала из сумочки тюремные снимки и протянула Вэйлу.— Когда ты позвонил и сказал, что они тебе понадобились, я решила, что речь идет о завтрашнем дне. Твой рассказ о консьержке становится подозрительным.Вэйл наполнил ее бокал густым красным вином, которое прислал владелец. Встал и коснулся щекой ее щеки. Помедлив секунду, он коснулся ее уха и прошептал:— Стал бы я тебя обманывать?Кэт пожала плечами, пытаясь скрыть охватившее ее волнение, и задиристо произнесла:— Учитывая мужскую психологию — несомненно.Вэйл засмеялся.— Ты почти не оставляешь мне простора для действий.И направился к владельцу ресторана.— Арманд, спасибо за вино.Саргассо пожал протянутую руку и улыбнулся.— Вам я послал бутылку не из ящика.— Превосходный напиток. — Он оглянулся на свой столик. — И надеюсь, крепкий.Ресторатор оценивающе посмотрел на Кэт.— Molto bello[15]. Может, для верности прислать еще бутылку? — игриво повел он бровями.— Спасибо, но, думаю, этого достаточно. Можно мне пройти на кухню и поговорить с Ниной? Обещаю никому не мешать.— Пошли, — пригласил Саргассо.Вэйл последовал за ним и был представлен Нине, коренастой женщине, умело нарезавшей соломкой овощи.— Это человек из ФБР, о котором я тебе говорил. Его интересует любитель чеснока. Пожалуйста, помоги ему, если сможешь.Саргассо хлопнул Вэйла по плечу и вышел через вращающуюся дверь.Вэйл достал фотографии Радека, Симмса и Хадсона. Поскольку Солтон был мертв, а Пандерен находился в заключении, покупать еду они не могли. Пока он раскладывал их на столе, Нина продолжала резать желтые и зеленые овощи.— Тот, что справа, — сообщила она, сдув с глаз прядь седеющих волос.Это была фотография Виктора Радека.— Он как-то прокомментировал свой заказ?— Когда я заметила, что чеснока слишком много, он сказал очень странную вещь. «Только если собираешься это блюдо есть».— Здесь больше смысла, чем вам кажется. Еще что-нибудь?— Нет, это все. Расплатился кредитной карточкой и улыбнулся так, что меня бросило в дрожь.— Почему?— Улыбка фальшивая, словно раньше он никогда это не делал.— Спасибо, что уделили мне время.Вэйл вернулся к столу, на котором стояла новая бутылка.— Ну и ловкач же ты! Еще одна бутылка с комплиментами от владельца.Она подняла бокал, словно собираясь выпить за здоровье Вэйла.— Я сказал ему, что от тебя трезвой ничего не добьюсь.— А эта Нина моя соперница? — лукаво поинтересовалась Кэт.— Разве кто-то может с тобой соперничать?— В этом ресторане не хватит вина, чтобы я попалась на эту удочку.— Я предупреждал тебя, что не мастер на комплименты.— Не паникуй раньше времени, каменщик, ты все правильно делаешь.— Поддразниваешь меня, чтобы я рассказал о своем визите на кухню?Она туманно улыбнулась:— Ты думаешь?Вэйл взглянул на нее, словно принимая решение.— Ладно, на тот случай если это поможет довести дело до конца… Помнишь мусорный контейнер на заднем сиденье?— Вряд ли история, которая начинается с мусорного бака и кончается в кухне, может быть интересной.— То-то и хорошо, что она совершенно неинтересна.Официант принес телятину, и Вэйл дождался, когда он отойдет.— Возможно, было бы увлекательней поговорить о том, что у нас будет на десерт. Или на десерт после десерта.— Хммм, уж лучше посвяти меня в скучные подробности.Вэйл сообщил, что Нина опознала по фотографии Радека как человека, заказавшего вчера две порции лингуини с большим количеством чеснока и заявившего, что не собирается их есть.— Значит, одну порцию он оставил в тайнике с деньгами, а вторую в том здании.— Для чего?— Хотел, чтобы их заметили. Из-за вчерашней чесночной еды мы должны были обратить внимание на сегодняшнюю. В том случае, если бы вчера вечером уцелели.— Значит, он хотел, чтобы мы обнаружили прачечную. Но зачем ему держать там деньги и направлять нас туда?— Он не собирался умирать. Если бы мы уцелели в перестрелке, он отправился бы в прачечную, забрал два миллиона и оставил металлический ящик, чтобы одного из нас убило током. А на тот случай, коли этого не произойдет, подкинул вторую чесночную нить.— Ведущую нас куда?— Не все ли равно? Он мертв.— Что ж, в уничтожении денег есть кое-что хорошее.— И что же? — спросил Вэйл.— Можно не сомневаться, что Радек мертв, иначе он ни за что не позволил бы сгореть этим деньгам.— Я об этом не подумал.— Но анализ ДНК уже подтвердил его смерть. Зачем ты берешься за эту нить?— Я только хотел убедиться, что это был Радек, а не кто-то другой, о ком мы не знаем, — пояснил Вэйл. — Вот почему мне понадобились фотографии.Кэт улыбнулась.— Давай разберемся. «Пентад» минус пять преступников и пять миллионов минус пять миллионов — мы опять на нулях, как того и хочется Бюро. Пожалуй, я выпью еще этого невероятно дешевого вина.Вэйл наполнил бокалы и поднял свой:— За стремление бюрократов к нулю.Лежавший на столе сотовый телефон Кэт завибрировал. Она взяла его и взглянула на экран.— Колкрик.— Не отвечай.— Увы, я обязана.— Тогда быстро придумай ложь. У тебя температура; ты боишься, что у тебя инфицировались швы. Брось, Кэт, ты сейчас абсолютно свободна, — сказал Вэйл, — потому что пьяна.— Меня впервые так привлекает безрассудный мужчина… Да, Дон. — Она поглядела на Вэйла и стала поддразнивать его нарочито неопределенными ответами: — Ага… Ладно… Конечно… ага… Хорошо, я буду там.Она отключила телефон и, выждав несколько секунд, рассмеялась.— Видел бы ты свое лицо. Колкрик сообщал мне, что пепел из стального ящика совпадает по весу и компонентам бумаги и краски с сорока — сорока пятью фунтами бумажных денег США. Думаю, столько весят два миллиона в стодолларовых купюрах.— Не сказал он…— Извини, Стив, хватит. Я не на службе. И очень хочу провести оставшийся вечер без ФБР. Кроме того, мне требуется сорок восемь часов отдыха после ранения, так что давай поужинаем в свое удовольствие.
Глава 26— Кажется, я выпила слишком много вина.Они стояли в номере отеля, который занимала Кэт.— Репетируешь оправдания на утро? — Вэйл обнял ее. — Мне это нравится.— Ты как будто беспокоился о моих швах.— Обещаю потом сразу же отправить тебя в пункт первой помощи.Кэт легонько отстранила его.— Значит, тебе нравится мое платье?— Неужели в такую минуту я скажу «нет»?Кэт снова притянула его к себе и слегка запрокинула голову. Вэйл чуть коснулся губами ее губ. Она подалась вперед, он немного отодвинулся, все больше возбуждая ее легкими прикосновениями.— Я думала, ты ничего не смыслишь в хороших вещах.— Начинающим везет.Кэт положила голову ему на плечо.— Мммм… что-то я в этом сомневаюсь. Знаешь, что было самым приятным сегодня вечером?— Было? Я надеялся, до самого приятного мы еще не дошли. Я ничего не пропустил?Но Кэт не позволила сбить ее с толку:— То, что мы смогли провести два часа, не говоря о работе.Не успел Вэйл ответить, как в номере зазвонил телефон. Кэт взглянула на часики — было уже почти час ночи — и подошла к тумбочке.— Алло?— Кэт, надеюсь, сейчас не слишком поздно.Звонила Тай Делсон, явно пьяная.— Поздно для чего?— Я пыталась отыскать Стива. Оставляла сообщения на его сотовом и на автоответчике в номере отеля. Ты не знаешь, где он?— Что-нибудь случилось?— Мне очень нужно поговорить с ним.— Минутку.Кэт протянула телефон Вэйлу. Тот удивленно вскинул голову.— Меня?— Тай Делсон, — сказала Кэт.Он взял телефон, и Кэт села на кровать.— Тай, что случилось?— О, Стив!.. — Голос ее прервался от волнения. — Я уже два часа пытаюсь тебя найти. Боялась, что ты уже уехал.Она говорила так громко, что Кэт все слышала.— Уехал куда? Что стряслось?— Можно повидать тебя?— Сейчас?— Я просто не хочу быть одна. Только на эту ночь.Вэйл взглянул на Кэт, та мрачно смотрела прямо перед собой.— Тай, нет.— Понимаю, в тот раз я приехала без приглашения, но теперь прошу. Пожалуйста.Вэйл увидел, что Кэт невольно приподняла бровь.— Тогда это была неудачная мысль, неудачная она и теперь.— А не мог бы ты сам приехать?— Тебе пора на боковую.— Стив, пожалуйста.— Извини, Тай, нет.— Ты возвращаешься в Чикаго или куда-то там, так ведь?Волнение в ее голосе усиливалось — казалось, она вот-вот заплачет.— Это дело завершено, да, Стив? Все они мертвы, и ты скрываешься, как всегда поступают мужчины.— Тай, ты много выпила.Она постаралась взять себя в руки.— Я веду себя глупо, да? Я только хочу понять, уезжаешь ли ты из Лос-Анджелеса.— Не знаю.Тай долго молчала.— Я ложусь в постель. Обещай, что не уедешь, пока не попрощаешься со мной.— Непременно, но сейчас отправляйся спать.Вэйл положил трубку, и прошло несколько секунд, прежде чем он осмелился взглянуть на Кэт. Она поджала губы, ожидая объяснений.— После туннельной доставки она явилась ко мне в номер.— И?..— Никакого. «и». Мы выпили по стаканчику, и она ушла.— Если ты отверг ее, почему она напрашивается снова?Вэйл шумно выдохнул, наклонился к Кэт и коснулся губами ее щеки.— Спасибо за приятный вечер.Когда он подошел к двери, Кэт встала.— Знаю, — печально улыбнулся он. — Но все мы дети своих отцов.Повернулся и вышел.Наутро, когда Вэйл принимал душ, позвонил Том Демик.— Я нашел через «Мастеркард» нужный тебе адрес. Ты, должно быть, отключил сотовый, и я оставил тебе сообщение на телефоне в номере отеля. Не получил его?— Извини, я выбрался на ужин. Вернулся поздно.Демик продиктовал ему адрес: почтовый ящик в Аква-Дульче.— Где это?— Примерно в часе езды к северу отсюда. По сто первому или сто семидесятому шоссе.— Спасибо, Том.Вэйл положил трубку и взглянул на мигающий огонек телефона. Он не обратил на него внимания, когда вошел, решив, что сообщение оставила Тай Делсон. Первой оказалась просьба Демика перезвонить ему. Потом трижды прозвучал голос Тай Делсон, все более пьяный и отчаянный. На сотовом были те же сообщения от Демика и Тай. Глубоко вздохнув, Вэйл позвонил ей.— Алло, — ответил едва узнаваемый сонный голос.— Тай?— О Господи, Стив… — Вэйл услышал, как она села. — Мне так неловко.Он засмеялся:— И неудивительно. Сейчас протрезвела?— Мне бы хотелось сказать, что спьяну я все забыла, но, к сожалению, помню. Ты, должно быть, ненавидишь меня.— Да, потому и звоню.— Я очень виновата. — Вэйл слышал, как она прошла с телефоном по комнате и открыла дверь. — Существует объяснение, хотя оно меня не оправдывает.— Не нужно никаких объяснений.— Может, я стану чуть меньше презирать себя, если ты его выслушаешь.— Тогда говори.Она молчала несколько секунд.— Потрясающе, просто потрясающе.— Ты о чем?— Об утренней газете. Там все скверно.— Что скверно?— Ты знаешь, я собиралась уйти из федеральной прокуратуры, — вздохнула Тай. — И месяца два назад сказала об этом репортеру, который освещал в печати одно из моих дел. Вчера вечером я остановилась возле одного бара выпить, пока движение не станет менее интенсивным. И там был этот репортер. Оглядываясь назад, я не уверена, что это случайность. Мы разговорились. Он знал, что я выписала несколько ордеров на обыск в деле «Пентад», и стал расспрашивать меня об этом. Еще пара рюмок, и он сказал, что хочет написать о моем уходе из прокуратуры. Как ты, видимо, уже понял, выпивая, я соображаю не лучшим образом. В итоге я начала жаловаться на министерство юстиции, федеральную прокуратуру и — прошу прощения, Стив, — на то, как неэффективно ФБР вело это расследование. То есть пока ты не стал раз за разом рисковать жизнью, не задумываясь и не получая благодарности. Статью напечатали. Приехав домой и начав трезветь, я поняла задумку репортера и хотела тебя предупредить. Но не смогла дозвониться и снова принялась пить, а когда дозвонилась, уже ничего не соображала.— Статья не повредит твоей работе? — спросил Вэйл.— Это единственное, что тебя волнует?— Через несколько дней я растворюсь в городе, где не читают лос-анджелесских газет.— Ты можешь меня простить?— За беспокойство обо мне — наверно.— Если повезет, я больше не увижусь с Кэт. Она, должно быть, меня ненавидит. Надеюсь, вчера ночью я не создала никаких проблем.— Кэт — хорошая женщина. И тоже вскоре покидает Лос-Анджелес.— И я уезжаю отсюда, — сказала Тай. — Как думаешь, Стив, мне понравится Чикаго?Он постарался, чтобы она поняла скрытый смысл его слов:— Боюсь, ты найдешь его похожим на Лос-Анджелес.— Извини, Стив, — горько усмехнулась она. — Это был мой последний шанс.
Глава 27Служащий в почтовом отделении Аква-Дульче указал Вэйлу путь к старому киноранчо Франклина.— Это на Стэнфилд-роуд, чуть в стороне от Хоуп-Крик-роуд.Имя на арендуемом почтовом ящике было тем же, что и на кредитной карточке, — Эндрю Паркер, адрес — просто «Киноранчо Франклина, Стэнфилд-роуд». Оно служило декорацией в сороковых годах, когда киностудии каждые две недели выпускали вестерны. Насколько было известно почтовому служащему, им не пользовались уже больше полувека.Ведя машину по Хоуп-Крик-роуд, Вэйл размышлял, не тратит ли попусту время, разыскивая кого-то, возможно, причастного к этому делу. И главное зачем? Он терпеть не мог попусту тратить время. Вряд ли с этими убийствами связан кто-то еще. Разве что мелкая сошка, оставшаяся незамеченной. Радеку требовалась власть как главарю шайки. Именно поэтому он и стал преступником. Но была и серьезная причина заняться последней оставленной Радеком нитью. Если он установил мину-ловушку, ее следовало найти и обезвредить.Вэйл свернул на Стэнфилд-роуд, шедшую вдоль скалистых предгорий через россыпи валунов, памятных ему по старым ковбойским фильмам. Наконец на вершине одного из холмов справа он увидел изрытую колеями дорогу, огибавшую большое скальное образование. На простом деревянном кресте было написано грубыми буквами «Ранчо Франклина». Вэйл свернул на нее и медленно поехал, стараясь не застрять в глубоких колеях. Обогнув валуны, он увидел три обветшалых здания. Остановил машину и, выйдя под палящее солнце, рассмотрел их в монокуляр, ища следы недавнего присутствия. Одноэтажные постройки находились примерно в двухстах ярдах. Оставшийся путь он решил проделать пешком.Открыв багажник, Вэйл снял пиджак, галстук и рубашку, оставшись в майке. В чехле для ружья имелся брезентовый патронташ с патронами, который он обернул вокруг талии и застегнул. Зарядив ружье, чередуя картечь и пули, он дослал последний патрон в патронник и поставил ружье на предохранитель. Его сотовый зазвонил.— Алло.— Привет.Кэт явно ждала его реакции.— Все в порядке? — спросил он.— Я звоню, чтобы это выяснить.— Если не считать ледяного душа, который мне пришлось долго принимать вчера ночью, у нас все отлично.— Я мало спала.— Много мог бы спать только тот, кому все до лампочки.— Спасибо, — сказала она. — Ты где?— Осматриваю достопримечательности.— Звучит туманно.— Очевидно, не очень. Я в Аква-Дульче. Это в часе езды к северу от Лос-Анджелеса.— Вот теперь я засыплю тебя вопросами о твоем бегстве.— Справедливо. Кредитная карточка, использованная в ресторане Саргассо, привела к Эндрю Паркеру, проживающему на ранчо Франклина в Аква-Дульче. Я только что сюда приехал.— Значит, ты думаешь, что был причастен кто-то еще?В ее голосе прозвучало недовольство.— Это очень маленькая недоработка, а ты знаешь, как они меня бесят.— Тебе одному там не опасно?— Все члены шайки погибли, забыла? Я только хочу посмотреть, не оставил ли Радек какое-то устройство, способное причинить вред, если на него наткнутся.— Ты сообщишь об этом кому-нибудь? А вдруг пострадаешь?— В этом нет необходимости. Если увижу что-то подозрительное, вызову местных полицейских.— Обещаешь?— Обещаю.— Я бы сама туда поехала, но завалена бумажной работой. Давай кого-нибудь отправлю?— Я стою здесь, осматриваю местность. Это просто прогулка в парке. Пока они доберутся, я поеду обратно.Поколебавшись, Кэт спросила:— Ты видел утреннюю газету?— Нет.— Тай дает в ней что-то вроде прощального интервью. Может, тебе купить ее?— Надеюсь, ты не расстроена.— Значит, ты видел эту газету.— Утром я говорил с Тай. Она хотела попросить прошения. И перед тобой извиниться, поскольку чувствует себя виноватой.— Любопытно. Я и не знала, что мужчина, способный так небрежно выбросить в окна грабителей банка, столь покровительственно отнесется к нарушительнице своего покоя.— Почему ты думаешь, будто мой покой нарушен?— Видимо, это меня и расстраивает. Извини. Что, если сегодня я угощу тебя ужином?— Знаешь, кто такой Сизиф из греческой мифологии?— С дурным предчувствием должна ответить «нет».— За оскорбление богов Сизифа, человека со множеством пороков, отправили в Аид, где ему пришлось вкатывать на крутую гору большой камень. Едва достигнув вершины, камень скатывался вниз, и Сизифу приходилось начинать все сначала. Он был осужден делать это целую вечность.— И ты сравниваешь его с нами?— Похоже, боги вчера ночью сговорились против нас.— Думаю, мы вновь попытаемся вкатить камень на гору, дабы убедиться, что действительно находимся в аду.— Иногда осознание тщетности усилий — единственная доступная форма счастья.— Странно, я всегда находила борьбу подлинной наградой.— Это подтверждает мои догадки — как личность ты меня превосходишь. Если хочешь рискнуть и еще раз навлечь на нас гнев богов, я вернусь во второй половине дня.Вэйл выключил телефон и осмотрел извилистую дорогу, ведущую к ранчо. Тени там почти не было; собственно, на территории росло всего несколько чахлых деревьев. Солнце ослепительно сияло, суля еще один жаркий день.Вэйл неспешно спустился к трем старым выцветшим постройкам, напоминавшим о временах черно-белого кино. Стояли они вплотную, без просветов, и покосившиеся стены создавали впечатление, будто постройки поддерживают друг друга. К каждой из них вела деревянная дорожка с навесом из гофрированных жестяных листов. Наружные постройки были поменьше, с плоской кровлей, кроме средней, имеющей островерхую крышу. Казалось, только ею и пользовались в последние пятьдесят лет. Деревянная вывеска с надписью от руки гласила: «Салун «Последний шанс»». Была ли это кинодекорация или кто-то пытался вести здесь бизнес, после того как перестали снимать вестерны, определить он не мог.Поднимая пыль, Вэйл подошел к первой постройке. Дверь была наполовину открыта, и по мусору на полу он понял, что она пустовала уже несколько лет. Не заходя в среднюю, он направился к третьей, находившейся в таком же состоянии.Оставался салун. Внутри там было гораздо чище, вдоль одной из стен тянулась самодельная стойка — судя по виду, не слишком старая. На полу валялись контейнеры из-под фастфуда.Вэйл внимательно осмотрел комнату в поисках возможной западни, но ничего не обнаружил. Выйдя на дорожку, он огляделся и вдруг уловил что-то на гребне холма, где оставил машину. Отойдя в тень салуна, он несколько минут наблюдал и прислушивался, но вокруг царила тишина.В пятидесяти ярдах Вэйл увидел протоптанную дорожку, теряющуюся среди купы низкорослых деревьев, и, двинувшись по ней, заметил белый бумажный пакет, приколотый к земле прутиком. Это оказалась упаковка из ресторана Саргассо, пахнувшая чесноком. Рядом с ней лежала свежая гильза.Когда Вэйл нагнулся за ней, с холма прозвучал выстрел. Он метнулся влево и покатился по земле, сжимая ружье. Судя по звуку, стреляли из крупнокалиберной охотничьей винтовки.Вэйл, пригнувшись, бросился к ветхим постройкам и почувствовал удар в плечо. Коснувшись его рукой, он обнаружил на ладони кровь. Снова ощупал рану — была задета трапециевидная мышца. Угоди пуля тремя дюймами левее, она пробила бы позвоночник.Пробираясь позади построек, Вэйл пытался вспомнить, картечью зарядил ружье или пулей. Пуля могла пролететь двести ярдов, но у ружья имелась только мушка на конце ствола и попасть в противника на таком расстоянии стало бы лотерейным везением. Картечь и вовсе была бесполезна.Дойдя до угла постройки, Вэйл вытряхнул из магазина все патроны, потом поднял три с пулями и вновь зарядил ими ружье, добавив пять патронов из патронташа.Выглянув из-за угла, он попытался найти путь к гребню хребта хоть с каким-то укрытием. Там было несколько валунов, но их разделяло ярдов тридцать — сорок. Вэйл имел только одно преимущество — если винтовка с оптическим прицелом, о нем свидетельствовало первое неудачное попадание, стрелку трудно поразить цель, меняющую направление. И возможно, винтовка имела скользящий затвор, а значит, на перезарядку требовались одна-две секунды, что Вэйл при достаточном мужестве мог использовать в своих интересах.Он снял ружье с предохранителя, вышел из-за постройки и сосчитал: «Раз идиот, два идиот, три идиот». А услышав второй выстрел, отскочил обратно за угол.Он побежал зигзагами и нырнул за камень, когда третья пуля угодила во что-то позади. Еще не видя стрелка, Вэйл знал, что тот где-то среди камней, неподалеку от его машины.Глубоко вдохнув, Вэйл поднял ружье над камнем, за которым прятался, прицелился и выстрелил. Перебегая на другое место, он услышал, как его пуля срикошетила неподалеку от снайпера.Сверху раздался еще один винтовочный выстрел, и пуля угодила в землю в десяти футах от Вэйла. Значит, снайпер старался не столько поразить Вэйла, сколько заставить его прижаться к земле.Маршрут этот Вэйл выбрал, рассчитав, что, когда достигнет определенного места, снайпер потеряет его из виду. Возможно, поняв это, стрелок с отчаяния сделал последний выстрел. Так или иначе, Вэйл мог спокойно подниматься по склону. Он достал из магазина оставшиеся патроны с пулями и перезарядил ружье картечью. Если однозарядная винтовка — единственное оружие снайпера, то чем ближе подбирался Вэйл, тем эффективнее становилась картечь тридцать второго калибра. Только сперва следовало подняться на гребень холма.Петляя среди камней, Вэйл приближался к вершине, стараясь себя не обнаружить. Разумеется, стрелок мог передвигаться и застать его врасплох, но Вэйл об этом помнил.Послышался приглушенный выстрел. Потом еще один.Подъем на гребень холма занял десять минут. Снайпер исчез, оставив в рыхлой земле следы своих колес. Последними двумя выстрелами он вывел из строя машину Вэйла.Дожидаясь, когда компания по прокату автомобилей пришлет кого-то, чтобы отбуксировать его на заправочную станцию, Вэйл ощупал рану. Кровь почти остановилась. Перевязав плечо платком, он надел рубашку и пиджак. Приехавший тягач оттащил его к заправочной станции, где отремонтировали простреленные шины.Спустя час Вэйл ехал по сто первому шоссе на юг, к Лос-Анджелесу. Очевидно, в «Пентаде» было не пять человек, а больше. Сегодняшний стрелок оказался шестым. Радек заманивал Вэйла итальянскими блюдами, однако теперь убить его пытался кто-то другой, что совершенно бессмысленно: деньги исчезли, сообщники мертвы. Зачем привлекать к себе внимание таким образом? И зачем убивать Вэйла? Знал он что-то, способное раскрыть личность последнего? Это было единственным объяснением. Неужели этим шестым являлся кто-то из лос-анджелесского отделения ФБР? Только не Пандерен, находившийся под арестом. Явно этот кто-то умел обращаться с огнестрельным оружием, поскольку у винтовки большого калибра сильная отдача. И требуются определенные навыки, чтобы убить человека на открытом пространстве.Вэйл въехал на автостоянку пункта первой помощи и вошел в здание. Дежурил тот же врач, который накладывал ему швы после доставки денег в туннель.— К вашему сведению, постоянные клиенты не пользуются привилегиями.— О каких привилегиях может идти речь? — снимая рубашку, засмеялся Вэйл.— Огнестрельная рана?— Вошел не в ту дверь.— Слава Богу, — сардонически усмехнулся врач. — Иначе бы мне пришлось об этом сообщать. Глядя на вас, я начинаю жалеть, что нельзя страховать чью-то жизнь подешевле.Он очистил рану и начал накладывать толстую повязку.— А можно что-нибудь менее заметное? — спросил Вэйл. — Меня пригласили на ужин.Врач наложил на рану марлю и приклеил пластырем.— Подождите минутку, я сниму с вашей спины швы, или вы собираетесь вернуться через день-другой?— Я знаю, что все официанты в Лос-Анджелесе актеры, но не имел понятия, что врачи комики.— Жаль, что приходящим сюда пациентам не до юмора. А комедия требует ответной реакции. Здесь я ее почти не получаю. — Врач снял последний шов, и Вэйл стал надевать рубашку. — Дать вам что-нибудь болеутоляющее?— Спасибо, у меня все нормально.Врач вручил ему упаковку пластыря, бинт и тюбик мази.— Можете использовать их для самостоятельной обработки раны. Или приберегите до того, как вас снова подстрелят.
Глава 28— Выглядит привлекательно, — сказал Вэйл.— Надеюсь, тебе нравится китайская кухня.В большом ресторане царило оживление. Официанты кое-как изъяснялись по-английски, уборщики посуды не говорили совсем. Шум был значительно громче, чем у Саргассо. Вэйл подумал, не изменила ли Кэт свое намерение и теперь дает ему это понять? Она заказала прохладительный напиток, очевидно, не желая больше экспериментировать с алкоголем. Может, оно и к лучшему. Если ему представится возможность снять рубашку и она обнаружит повязку на плече, снова возникнет спор о доверии.— Ты видела, как я ем. Думаешь, что-то заставит меня привередничать?— Этот ресторан мне рекомендовали в отделении, — сказала Кэт. — Значит, на том ранчо ничего не было? Может, эта чесночная нить ведет совсем в другом направлении?— В каком?— Не знаю. Ее оставили с определенной целью. Однако ловушки на ранчо не оказалось.— Еще одна из неразрешимых загадок жизни. Как бумажные войны в отделении?— Совершенно отупляют. Знаешь, ты должен написать несколько рапортов.— Рапорты нужны для свидетельских показаний в суде. Насколько мне известно, мертвых не преследуют в судебном порядке. Или у федеральной прокуратуры плохая статистика?— Процент обвинительных приговоров мне неизвестен, но одним заместителем прокурора скоро станет меньше.— Тай?— Ее отстранили до пересмотра этого дела. Хорошего мало.— Смелая публика. Тай все равно увольняется. Это и стало поводом для статьи.— Она нравится тебе, не так ли? — Вэйл бросил на нее взгляд. — Нет, я имею в виду — как личность.— Я не слышал, чтобы кто-то жаловался, когда нам требовался дружелюбный юрист.Подошел официант, и они сделали заказ.— Ты обдумал предложение директора? — спросила Кэт.— Более или менее. Мне нужно вернуться в Чикаго — поработать, смотреться. Вряд ли скоропалительное решения в чьих-то интересах.— Когда ты уезжаешь?В него стреляли. Он не собирался оставлять это дело. И не собирался говорить о нем с Кэт.— Побуду здесь два-три дня. Хочу убедиться, что процесс завершен, и главным образом избежать бумажной работы.Вечер окончился буднично — они пожелали друг другу доброй ночи, когда Вэйл выходил из лифта этажом ниже. Вряд ли разумно с третьей попытки вкатывать на гору этот камень. Он лег в постель и открыл книгу. Вчера ночью до звонка Тай все шло замечательно. Сегодня было совершенно обыденно. Вчера они вели себя как нормальные люди, ищущие физической близости. Сегодня обнажилась их подлинная сущность. И давешняя трагикомедия оказалась только спектаклем на один день.Вэйл перечитал абзац, но перед глазами стояла Кэт с безупречно белой в мерцании свечей кожей, смеющаяся за покрытым скатертью столом в ресторане Саргассо, рассеянно поглаживающая бокал с вином. Он отложил книгу и погасил свет, не надеясь уснуть.Тишину нарушил телефонный звонок.— Алло, — быстро ответил он.— Вэйл…Мужской голос казался смутно знакомым.— Да.Раздался нарочитый смех.— Жаль, что я промахнулся сегодня на ранчо.Вэйл онемел. Этот голос он слышал в день убийства Ли Солтона. Виктор Радек.— Очевидно, нас обоих трудно уничтожить.— Посмотрим… Догадайся, зачем я звоню.— Ну, ходит слух, что ты потерпел несколько финансовых неудач. Могу одолжить пару долларов, если захочешь встретиться.— Ты хорошо разбираешься в людях. Я звоню по поводу денег, но меня интересуют три миллиона.— Попробую воспользоваться услугами банкомата. Где и когда?— Собственно ты можешь взять их в отделении ФБР-— Как ни странно, они считают эти деньги своими.— Поэтому тебе придется их украсть.— Надеюсь, у тебя есть план Б.— Я держусь плана А. — Вэйл услышал, как он приказал кому-то: — Скажи что-нибудь.Ответом было молчание, и раздался сильный шлепок.— Стив, извини, — сказала Тай Делсон.— Тебе все еще нужен план Б? — спросил Радек.— Нет.— Отлично. Действовать будем так. Я позвоню тебе в полночь по сотовому. Деньги к этому времени должны быть у тебя. Если нет… ну, дальнейшее ты знаешь. Я приготовлю несколько ловушек, чтобы убедиться, соблюдаешь ли ты правила.— Каких?— Узнаешь в свое время. Если попытаешься привлечь кого-то, я буду в курсе. Пораскинь мозгами, откуда мне известно, в каком ты отеле, а деньги еще в Лос-Анджелесе и как я прихватил твою подружку в ее квартире. Если появится кто-то из ФБР… ну, ты знаешь этих шутов, они споткнутся о препятствия, и это будет стоить принцессе жизни. Потом мы оба начнем искать план Б, который при моем бедном воображении начнется с трупов. Странное дело: я готов был удовлетвориться тем, что убью тебя сегодня утром, и тут прочел статью о заместителе прокурора.По мнению Вэйла, Радек явно перестарался, доказывая, что у него есть сообщник среди агентов. Об отеле и номере телефона он мог узнать у Тай. Три миллиона долларов вернули всего два дня назад и, естественно, не успели отправить в Вашингтон. Да и адрес Тай Радек мог без труда выяснить у кого-то из служащих прокуратуры, особенно после газетной статьи. Или кто-то из ФБР действительно снабжает его сведениями? Вэйл решил, что рисковать нельзя. Тем более что Радек прав — другие споткнутся о препятствия. Туннель это доказал.— Я буду один.— Знаю. Ты одиночка. В тот день, когда мы следовали за тобой, ты мог бы вызвать подмогу, но схватился с Солтоном сам. То же и на ранчо сегодня утром. Если поблизости не будет никого, у тебя появится возможность убить меня, верно?— Тебя давно пора уничтожить.Радек холодно усмехнулся:— Я мог бы сказать то же самое. Ты начал разрушать мои планы еще в туннеле. Нужно было убить тебя сразу, но теперь я только хочу вернуть свои деньги и убраться из этой паршивой страны.— Может, избавление от тебя и стоит трех миллионов, но один вопрос — тот человек в лифте?— Бенни? Одна из моих пешек после тюрьмы. Мы были в его квартире, когда я отправил тех троих убить тебя. После их ухода я взял его зубную щетку и оставил в своем доме, где вы ее и нашли.— Ты использовал их, а потом отправил на смерть. Понятно, почему скрываешь, что все еще жив, — тебя сочтут трусом.— Еще одно слово, Вэйл, и мы с принцессой познакомимся поближе. Мне нравятся женщины пополнее, но учитывая, как ты меня достал…— Ладно-ладно, я привезу деньги.— В полночь, герой. И никакого оружия. Только сотовый телефон и фонарик. И не трать время, пытаясь проследить этот номерВэйл услышал звук удара, и связь оборвалась.Вэйл вошел в кабинет Кэт с пустыми чемоданами. Подергал ручку сейфа. Закрыто, значит, деньги все еще там. Кэт что-то говорила о бухгалтерах, занятых неотложным делом. Он набрал комбинацию и открыл сейф. Два ящика были набиты пачками стодолларовых купюр. Вэйл быстро переложил их в чемоданы.Виктор Радек, стоя на коленях, приваривал к большой стальной плите последнюю из четырех петель. Лицо его закрывала маска сварщика. Покончив с этим, он выключил шипящую горелку и услышал приглушенные стоны женщины, раздававшиеся из маленького монитора, стоявшего рядом. Передающее устройство находилось в нескольких футах в закрытом деревянном ящике величиной с небольшой гроб. Радек подошел к нему и пнул со всей силы.— Последний раз прошу тебя заткнуться, иначе возьмусь за резак.Монитор затих.— Я скажу тебе, когда звать на помощь.Он нажал кнопку на стене, приведя в действие кран, поднявший плиту в воздух. Убедившись, что махина висит горизонтально, Радек удовлетворенно кивнул.
Глава 29Вэйл сидел в машине перед отелем, дожидаясь звонка Радека. Шел третий час ночи. Чемоданы лежали в багажнике. Невозможно поверить, что он во второй раз доставляет убийце три миллиона долларов.Телефон зазвонил,— Вэйл, — ответил он.— Деньги у тебя?— Да.— На Келлер-стрит, у самой реки, есть завод, обнесенный дощатым забором. С задней стороны найдешь черный мешок для мусора. Будь поаккуратнее — внутри ноутбук, уже включенный, так что открой его и жди моих указаний.На поиски завода у Вэйла ушло меньше двадцати минут. Он выключил фары и прислушался, но уловил лишь отдаленный шум уличного движения. Пистолет по требованию Радека остался в номере отеля. Он вылез из машины, открыл багажник и достал чемоданы. Позади здания нашел пластиковый мешок для мусора, внутри которого был ноутбук, — два зеленых огонька указывали, что он работает. Слева торчала карточка беспроводного Интернета. Вэйл поднял крышку и тут же услышал голос Радека.На верхней панели имелась видеокамера. Теперь Радек видел его, но экран оставался черным, значит, изображение передавалось в одностороннем порядке. Определить местоположение Радека было невозможно.— В мешке смена одежды. Поставь компьютер на землю, отойди назад, чтобы я тебя видел, и переоденься. Посмотрим, нет ли у тебя следящего устройства.Когда Вэйл покончил с этим, Радек сказал:— Возле стены два больших рюкзака. Принеси их сюда и переложи в них деньги — медленно. И листай пачки, когда скажу, — хочу убедиться, что это не «кукла».Вэйл повиновался и, застегнув рюкзаки, спросил:— А теперь, где Тай?— Оставь, Вэйл, ты же не думаешь отделаться так просто?— Деньги будут здесь, пока я не услышу ее голос.— Как насчет компромисса?Радек ударил ногой по ящику и поднес монитор к микрофону компьютера.Вэйл услышал приглушенные мольбы о помощи.— Ладно, что дальше? — спросил он.— Бери фонарик и сотовый телефон. — Радек наблюдал, как Вэйл перекладывает их в карманы взятых из мешка брюк. — Так, перелезай через забор. Под склоном проходит железнодорожный путь. Иди вдоль него на север примерно три четверти мили, пока не окажешься у мостика. Под ним будет еще один путь. Рядом с ним включи фонарик и подними. Потом опиши полный круг, чтобы я знал, что ты на месте.Вэйл перебросил через забор рюкзаки и перелез сам. Склон был крутым, но невысоким. Он сошел, оскальзываясь, к железнодорожному пути, идущему вдоль узкой реки Лос-Анджелес. Путь был огорожен с обеих сторон барьерами, поэтому пришлось идти по шпалам, осторожно ступая, поскольку вещмешки весом по тридцать с лишним фунтов в руках мешали сохранять равновесие.До мостика Вэйл добрался, взмокнув от пота. Он поставил рюкзаки и огляделся, пытаясь определить, нет ли поблизости Радела. Тот явно пытался изнурить его физически и морально. Вдали светилось несколько желтых огоньков, но очевидного укрытия, откуда Радек мог бы за ним наблюдать, не было. Вэйл включил фонарик, поднял его и медленно повернулся, описав круг. Тут же зазвонил его сотовый. Где бы ни находился Радек, Вэйла он видел.— Да.— Спустись на железнодорожную линию и иди вправо.Вэйл посмотрел вниз, высота составляла примерно пятнадцать футов. Сбросив рюкзаки, он спустился. Поднял их и зашагал в указанном направлении. Миновав мост, он круто развернул на юг, в ту сторону, откуда пришел, только на другом берегу одетой в бетон реки.Этот путь выглядел уже, и Вэйл подумал, не пройдет ли по нему поезд — такое препятствие было вполне в духе Радека. Пятнадцать минут спустя он оказался под той же дорогой, откуда начал движение с противоположного берега, в тени завода на возвышении.Телефон вновь зазвонил.— Да.— Фонарик.На сей раз Вэйл светил в сторону завода, пытаясь рассмотреть, там ли Радек.— Теперь ты в нужном месте, — сказал тот. — Переходи реку и неси деньги на крышу.— И что потом?— Ты имеешь в виду женщину? Ответы на все вопросы получишь, когда поднимешься.— Как мне попасть на крышу?— Я бы не стал пользоваться парадной дверью.Радек отключил телефон.Вэйл спустился с насыпи и подошел к бетонному парапету реки. В этом месте она достигала в ширину пятидесяти ярдов. Судя по плывущему мусору, глубина составляла примерно два фута. Вэйл скользнул вниз по дамбе. Вода доходила до пояса и была приятно прохладной. Течение оказалось на удивление сильным, и он с трудом удерживал рюкзаки над водой. На другом берегу он поднялся на такую же крутую дамбу.Перебросив рюкзаки через забор, который преодолел чуть больше часа назад, Вэйл перелез следом. Ноутбук исчез, но его одежда была на месте. Переодевшись, он задумался о предостережении Радека насчет парадной двери.Над входом в здание была вмурована каменная плита с высеченной надписью: «Проволочный завод И.П. Андрояна и сыновей. Основан в 1913 г.». Это было четырехэтажное строение треугольной формы. Один конец его был немногим шире двухстворчатых дверей, но дальний тянулся примерно на сто футов. Очевидно, эта форма была обусловлена местоположением. Меньше чем в ста ярдах от реки, с железной дорогой по обеим сторонам — превосходное место для строительства завода.Между окнами второго и третьего этажей виднелась выцветшая сине-белая надпись: «Сдается в аренду». Парадную дверь защищала массивная стальная решетка, приоткрытая, как в доме на Спринг-стрит. И Радек просил его не входить этим путем, видимо, заботясь о сохранности трех миллионов, Вэйл решил поискать другую возможность.На фасаде здания была пожарная лестница, идущая от второго этажа к крыше. Вэйл поставил машину прямо под решетчатой конструкцией, но, даже взобравшись на автомобиль и подпрыгнув, не смог бы дотянуться до пожарной лестницы. Он достал из багажника лом Холлигена, похлопал себя по карманам, убедился, что фонарик и сотовый телефон на месте, и решил прибавить к ним монокуляр ночного видения, поскольку в здании, по всей видимости, совершенно темно.Вэйл сообразил, как подняться на пожарную лестницу, но два рюкзака с деньгами представляли собой проблему. Вспомнив, как Дэн Уэст выбрался в военно-морской тюрьме из камеры, он до отказа вытянул привязные ремни и обрезал их ножом. Крепко связав концы, Вэйл получил строп длиной почти двадцать футов и связал им рюкзаки.Забравшись на крышу машины, Вэйл зацепил загнутый конец лома за нижнюю решетчатую площадку лестницы, влез по нему как по канату и поднял лом и деньги.Теперь предстояло залезть на крышу. Окна, которые он миновал, были обычного заводского типа и открывались наружу поворотом ручки внизу рамы. На третьем этаже он увидел возле лестницы разбитое окно. Осколки стекла на карнизе означали, что сделано это изнутри. Что-то слишком уж удобно. Подхватив лом и рюкзаки, он преодолел последний пролет.Ступив на крышу, Вэйл увидел дверь, ведущую на лестницу внутри здания. Он выглянул из-за угла и внимательно осмотрел железнодорожный путь, по которому шел. Радек, должно быть, наблюдал за ним именно отсюда, проверяя, нет ли кого поблизости.Сидя на гудронированной поверхности, Вэйл заметил зеленый огонек. Послышался приглушенный женский голос. Источником света и звука оказался маленький монитор. Ограниченный радиус его действия означал, что Тай находится в здании. Под монитором лежала записка с требованием: «Оставь рюкзаки здесь».Вэйл выполнил указание и подергал дверную ручку. Дверь была заперта. Он сунул острый конец лома между косяком и створом над самым замком и налег на него, используя как рычаг. Дверь распахнулась с негромким стуком.Впереди ждала неизвестность. Единственным оружием Вэйла был нож, так что лом мог пригодиться. Он хотел было достать фонарик, но вспомнил о фотовзрывателях в туннеле. И, шагнув в полную темноту, постоял несколько секунд, давая глазам привыкнуть. На четвертом этаже у подножия лестницы брезжил свет, возможно, проникавший в окна от уличных фонарей.Деревянные ступени скрипели при каждом шаге. Вэйл всякий раз прислушивался и проверял, нет ли впереди каких-то проводов или устройств. Спуск на три этажа занял двадцать минут, ноги гудели от усталости.Внизу его ждала еще одна запертая дверь. Слева вдоль стены тянулся коридор. Основную часть этажа, видимо, занимала производственная площадь. Посередине коридора оказалась третья дверь, которая тоже была заперта. Коридор поворачивал вправо, к главному входу в здание. С улицы в стекла лился тусклый свет. Справа большая открытая дверь вела в цех.В шести футах от входа Вэйл заметил предмет высотой фута четыре и шириной три, похожий на кабельную катушку. Шагнув ближе, он увидел, что на ней намотано сотни футов колючей проволоки. Серединное отверстие было заполнено каким-то светлым веществом. От него тянулись к двери тонкие провода. Вэйл осторожно сунул палец в центр катушки — консистенция соответствовала взрывчатке С-4. Он побоялся подойти ближе, но достал монокуляр и увидел, что провода, подобно охранной сигнализации, крепились к электрическим контактам на двери. Стоило открыть створ, как электрический сигнал был бы прерван и капсюли-детонаторы в отверстии катушки сработали. У вошедших не осталось бы ни единого шанса.Вэйл осторожно вынул из взрывчатки детонаторы и, обойдя катушку, положил их на пол. Не желая приближаться к двери, он вогнал в пол острый раздвоенный конец лома, перерубив оба провода. Затем поднял детонаторы и бросил в коридор как можно дальше. Даже если бы они сработали, то на таком расстоянии не смогли взорвать С-4. Совершенно очевидно, что это взрывное устройство предназначалось для оперативников ФБР, вздумай они следить за передвижениями Вэйла. Его «препятствие» находилось явно в другом месте.Вэйл выдернул из пола лом и заглянул в открытую дверь цеха. Окна были заложены кирпичами, только узкая щель в дальнем конце помещения пропускала какой-то свет. В монокуляр Вэйл увидел с десяток одинаковых темных предметов, разложенных на полу вроде бы бессистемно, но понял: человек, идущий в темноте, должен в конце концов наткнуться на один из них — возможно, с тем же результатом, что и у парадной двери. Запомнив, как они лежат, Вэйл взял лом посередине и вошел в цех.Женщина находилась где-то в этом большом помещении — Вэйл сразу же услышал отчаянные женские стоны. Напрягая глаза, он двинулся на голос, проверяя, нет ли под ногами натяжной проволоки.Посреди цеха Вэйл остановился и вынул монокуляр. У дальней стены виднелись очертания похожего на гроб ящика, откуда, видимо, и доносились стоны. Вероятно, по сценарию, он должен был прийти в волнение и броситься на помощь, но он лишь глубоко вздохнул, не обращая внимания на приглушенные мольбы.Предметы, отделявшие его от ящика с женщиной оказались деревянными кубами высотой восемнадцать дюймов. Он увидел зеленый огонек высоко на стене и уловил еле слышное электрическое гудение. Передатчик для монитора? Сделал еще шаг и почувствовал, как пол слегка подался вниз с отчетливым механическим щелчком.Вспыхнул маленький прожектор, осветив устройство с зеленым огоньком. Это был детектор движения — такие устанавливают в системах охранной сигнализации, — и его огонек стал красным, указывая на готовность к действию. Вэйл замер. Освещенный детектор свидетельствовал, что Радек поймал его в ловушку и хотел, чтобы он знал об этом.Вэйл стоял на фанерном квадрате площадью два фута, окрашенном для маскировки в черный цвет. Вероятно, щелчок под ним включал не только свет. Стараясь не двигать головой, он вновь взглянул на детектор. Монитор окружали провода, подключенные к кабелю, идущему вверх по стене, потом по потолку и, наконец, исчезавшему в черной пустоте.Вэйл чуть запрокинул голову. То была вовсе не пустота, а громадная стальная плита, висящая в десяти футах над ним. Опытным взглядом каменщика он определил ее площадь — примерно шестнадцать квадратных футов. И он стоял в самом центре. Написанные мелом печатные буквы гласили:«Вэйл.Электромагнит соединен с выключателем тока и детектором движения.Прощай.Вик»Так вот что издавало это гудение — электромагнитный кран для перемещения грузов. И был он с двойным сюрпризом: сработает либо детектор, либо выключатель, на котором он стоял, и плита рухнет вниз. Вэйл не видел, какой она толщины, но знал, что не меньше трех шестнадцатых дюйма. Такая плита площадью шестнадцать квадратных футов должна весить около двух тысяч фунтов.Оставалось только посмеяться над собственным высокомерием. Он бы с удовольствием это сделал, чтобы ослабить напряжение, но боялся, что сработает детектор. Пренебрежение опасностью вот-вот приведет его к гибели. Самоуверенность всегда была надежным, хоть и дорогим союзником, но цена еще не поднималась так высоко.Сожаления прервали крики из деревянного ящика, находившегося теперь всего в двадцати футах. Вэйл напомнил себе, что под угрозу поставлена не только его жизнь, а значит, нужно найти выход. Вряд ли он сможет выскочить за край плиты раньше, чем она придавит его. Восемь футов казались сотней.Вэйл взглянул на лом в своей руке. Возможно, это избавление от нависающей над ним смерти. Длиной три с половиной фута и толщиной дюйм, лом был изготовлен для пожарных, так что обладал высокой прочностью.Наилучшей вероятностью уцелеть представлялся бросок вперед, поскольку на поворот уйдут дополнительные доли секунды. Сделав первый прыжок, нужно поставить лом вертикально раздвоенным концов вниз. Тогда, если он не успеет выскочить из-под плиты, лом войдет в деревянный пол и примет на себя первый удар.Полнясь надеждой, Вэйл собрался было глубоко вдохнуть, но красный огонек напомнил ему, что этот вдох может оказаться последним.Он закрыл глаза и, ощутив биение сердца, постарался замедлить дыхание. Следовало прыгнуть, приняв горизонтальное положение, и одновременно поставить позади себя лом. Уняв волнение, Вэйл представил, как выполняет затяжной восьмифутовый прыжок.И рванулся вперед. В тот же миг гудение электромагнитного крана прекратилось. Все пришло в замедленное движение, и последним, что он запомнил, был предрассветный сумрак, проникающий в узкое оконце.
Глава 30Поднимаясь в лифте, Кэт отхлебнула кофе. Он был очень горячим, но она все же сделала большой глоток, надеясь, что боль взбодрит ее быстрее кофеина. Она опять почти не спала, то забываясь в полудреме, то вновь пробуждаясь.В лифте, кроме нее, никого не было, и она попыталась отвлечься, перечисляя вслух предстоящие на сегодня дела. Через нескольких пунктов мысли опять вернулись к Вэйлу и отвратительному вчерашнему ужину. Вечер в итальянском ресторане был самым приятным за несколько лет, пока все не испортил звонок Тай Делсон. Кэт понимала, что напрасно позволила ей создать между ними дистанцию. Хоть Тай и извинилась перед Вэйлом, он как будто прекрасно понимал ее поведение, вполне допуская подобные взаимоотношения.Двери лифта открылись, и Кэт вышла. Набрав на замке код, она шагнула в свой кабинет. Перед ее столом расположились два агента. Старший был толстым, в поношенном, плохо сидевшем костюме. Младший — тощий очкарик — казался слишком юным для своей должности. Его новый костюм был слишком плотным для южной Калифорнии, и Кэт решила, что он только- только закончил школу ФБР. Оба встали и представились бухгалтерами.— Готовы наконец снять с вас бремя в три миллиона долларов, — скучающим голосом сказал старший.— Хотите — верьте, хотите — нет, но за делами я совсем о них забыла.Кэт достала из ящика стола листок с комбинацией цифр и подала ему. Бухгалтер склонился над диском, а она протянула младшему другой листок.— Это серийные номера третьей доставки. Нужно установить идентичность.Тот взял у нее бумаги, поправил очки и стал быстро просматривать цифры.— А где же они? — спросил старший.Кэт подскочила. Заглянув в пустой ящик, она лихорадочно выдвинула остальные три. Как у нее хватило глупости оставить комбинацию в столе, а дверь в кабинет незапертой? Схватив телефон, она велела бухгалтерам отойти от сейфа, чтобы не уничтожить возможные улики.— Дон, три миллиона исчезли.Вэйл не знал, сколько пролежал без сознания, но, очнувшись, услышал женский плач. Оглянувшись через плечо, он увидел, что лом, удерживающий угол стальной плиты весом две тысячи фунтов, согнулся, ушел в пол раздвоенным концом на три-четыре дюйма, но не сломался. Ноги Вэйла находились под плитой, но не были прижаты. Он выполз из-под нее и, поднявшись, ощутил боль в правой лопатке. Вэйл коснулся ободранной скулы. Плита, видимо, задела его, когда он летел к ее краю и так ударился головой об пол, что потерял сознание.Вэйл стал искать, чем бы открыть ящик. Женщина услышала его шаги и закричала громче. За ящиком оказался молоток-гвоздодер.— Держись, Тай.Крышку удерживал десяток гвоздей, он просунул под нее гвоздодер и мощным усилием сорвал прочь.Женщина в ящике тут же села. Это была не Тай Делсон.Дон Колкрик уставился на пустые ящики.— Когда вы последний раз видели деньги?— Их укладывал Вэйл, — ответила Кэт. — В день установки сейфа. Собственно говоря, я их там не видела. Опаздывала на совещание и поручила ему запереть их.— Кто еще знал комбинацию?— Том Демик изменил ее перед доставкой, так что знали он, Вэйл и я. Но, — расстроенно сообщила она, — я опрометчиво оставила запись комбинации в ящике стола.Колкрик повернулся к начальнику отделения:— Мне нужен список всех, кто последние два дня отсутствовал на работе.— Думаю, вам стоит поговорить и с Демиком, — сказал Хилдебранд.— Да. — Он оглянулся на Кэт: — Где Вэйл?— Я его сегодня не видела.— Немедленно вызовите его сюда.Вэйл без труда разрезал гибкий шнур, которым были связаны руки и ноги женщины, но клейкая лента, закрывавшая рот, заняла гораздо больше времени. Наконец женщина поведала Вэйлу, что поздно уходила с работы и в гараже ее похитили под дулом пистолета. Привезли на этот завод — связанную, с заклеенным ртом — и уложили в ящик. Вэйл показал ей фотографию Радека, и она подтвердила, что это именно тот человек.— Кто вы?— Я агент ФБР.— Почему вы один?— Вы уже в безопасности, все остальное не важно.— Как вы меня нашли?— Заплатил три миллиона долларов.— Не понимаю.— На вашем месте должна была быть другая женщина.Она кивнула на его щеку:— Вам больно?— Если не считать пропажи заместителя федерального прокурора и определенного количества стодолларовых купюр, у меня все отлично.Сотовый телефон Вэйла зазвонил.— Стив, где ты?! — В голосе Кэт звучала паника.— Что-то стряслось?— Кто-то забрал три миллиона долларов из моего сейфа.Тай все еще находилась в руках у Радека. Он предупредил Вэйла, что об этом никто не должен знать, и тот сомневался, может ли говорить об этом после доставки денег.— Извини, Кэт, — сказал он и отключил телефон.— Что-то неладно? — спросила женщина.— Пойдемте отсюда.Поднявшись на второй этаж, Вэйл подошел к окну, помеченному как запасной выход, и, открыв его, помог женщине спуститься по пожарной лестнице.Когда они сели в его машину, Вэйл проговорил:— Я отвезу вас в ближайший полицейский участок. Там расскажете о случившемся. — Он записал адрес завода, полное имя Радека и отдал ей листок. — Предупредите, что у парадной двери находится бомба, она обезврежена, однако на всякий случай лучше воспользоваться окном второго этажа, из которого мы вылезли.— Вы не пойдете со мной?— Буду с вами откровенен. Еще одной женщине угрожает опасность, и лучше, чтобы никто не знал ни о ней, ни обо мне, пока я ее не найду. Так что не сообщайте полицейским мои приметы и не говорите, что я из ФБР, — это даст мне какое-то время.— Вы действительно служите в ФБР?— Да. — Он показал ей документы. — Но служить мне осталось недолго.— Так и есть, он извиняется! — воскликнул Колкрик. — Насколько я понимаю, больше можно не искать.Они находились в кабинете Кэт.— Тут должна быть какая-то причина, — сказала она.— Причина существует. Ему захотелось иметь три миллиона долларов.— Вы же знаете, он бы ни за что этого не сделал.— Тогда почему ничего вам не объяснил?Марк Хилдебранд, услышав возмущенный тон, для порядка постучал в дверь, перед тем как войти.— Дон, мне только что звонил федеральный прокурор. Он хочет поговорить с Тай Делсон после выхода статьи, но ее нигде не могут найти.Колкрик гневно посмотрел на Кэт.— Возможно, это и есть его мотив. Какое совпадение: она и три миллиона долларов исчезают одновременно. Марк, брось на это дело все силы. Нам нужно найти обоих. Два параллельных расследования. Перезвони прокурору, попроси ордер на обыск номера Вэйла в отеле. Похищение государственной собственности. Надеюсь, он найдет причину и для обыска квартиры Делсон. Действуй!
Глава 31Вэйл вошел с женщиной в полицейский участок, показал ей дежурного сержанта и собрался уйти. Женщина начала было благодарить его, но он приложил палец к губам, и она поняла, что единственная благодарность, которая ему требуется, — говорить о нем как можно меныше.Для Вэйла теперь существовала только одна задача — найти Тай Делсон. Оставалась единственная ниточка, правда, не слишком надежная. На вопрос Вэйла, кто погиб в лифте, Радек ответил: «Бенни, бывший заключенный». И все они находились в его квартире, когда главарь отправил свою команду убить Вэйла и Кэт. Может, он и теперь там прячется. Радек вряд ли раскрыл бы подобные сведения, но ведь он думал, что Вэйл вскоре погибнет.Установив личность Радека по тюремным документам, они запросили в Управлении тюрем информацию о его товарищах. Ее должны были отправить электронной почтой. Но он так и не заглянул в компьютер, поскольку, установив личность Радека, они тут же занялись его поисками.Проблема заключалась в том, что ноутбук Вэйла находился в номере отеля, а теперь его, видимо, искало все лос-анджелесское отделение ФБР. Следовательно, в номере сидят агенты. Но у него не было выбора. Развернувшись, Вэйл поехал к отелю.Добравшись до места, он обследовал квартал, высматривая оперативные машины Бюро, но признаков внешнего наблюдения не обнаружил. Возможно, агенты перестраховались. На другой стороне улицы находился многозальный кинотеатр. «Отлично», — подумал Вэйл.Поставив машину на стоянке, он подошел к кассе и заявил кассирше, что фильм его не особенно интересует. Та странно на него посмотрела.— Только не говорите, будто к вам никогда не приходили люди, желающие спрятаться на несколько часов.— Приходили, — ответила кассирша, — но не обсуждали это со мной.Теперь Вэйл был уверен, что она запомнила его лицо и ссадину под глазом, придававшую ему свирепости. Вероятно, через час повторится история, случившаяся у кинотеатра «Биограф» в Чикаго шестьдесят пять лет назад, когда агенты ФБР, окружив здание, дождались выхода Джона Диллинджера, вместо того чтобы вступить с ним в перестрелку и подвергнуть опасности обычных граждан.Вэйл прочел секретный отчет о ликвидации этого грабителя банков однажды вечером, когда три дня сидел в архивах Чикагского университета, заканчивая работу над магистерской диссертацией. Этот период был таким же мрачным, как эпоха сталинских лагерей. Начальник отделения ФБР, упустив Диллинджера во время перестрелки в охотничьем домике «Маленькая Богемия» в Северном Висконсине, окончившейся смертью трех граждан и одного агента, больше не хотел неприятностей. Поэтому в тот вечер несколько раз подходил к кассе кинотеатра с вопросом, когда закончится фильм. Кассирша так испугалась ограбления, что вызвала чикагскую полицию, которую намеренно не допускали к делу из опасения, что ей нельзя доверять.Вэйл знал, что, как только ФБР проследит сделанный им по сотовому звонок, кто-нибудь подойдет к кассирше и покажет его фотографию. Она тут же поведает о его намерении спрятаться. Оставалось надеяться, что, как и в случае с Диллинджером, это привлечет сюда всех имеющихся в распоряжении агентов.На территории кинотеатра Вэйл нашел проход в стороне от главного и, включив сотовый, проверил функцию ГСО — на дисплее показались нули. Отделение следило за этим телефоном, пытаясь засечь его местонахождение, поэтому Вэйл сразу же выключил его после разговора с Кэт. Таким образом был найден тайник Радека с двумя миллионами долларов. Вэйл набрал номер отеля и попросил управляющего.— Это Том Мэллон, управляющий, чем могу служить?— Том, это Марк Хилдебранд, особый агент, начальник лос-анджелесского отделения ФБР. Как ваши дела?— Превосходно, агент Хилдебранд.— Несколько моих сотрудников ведут наблюдение в вашем отеле. Мне нужно поговорить с ними по кабельному телефону. Не скажете, где они? Мы должны удостовериться, что они на месте, прежде чем продолжить операцию. Буду благодарен вам за молчание.— Минутку, сэр… Агент Хилдебранд, они в четыреста тридцать первом номере. Их трое. Соединить вас с ними?— Спасибо, нет. Я поручу позвонить им по одному из наших засекреченных телефонов.Вэйл надеялся, что управляющий, сбитый с толку достижениями новейших технологий, не задумается, с кем говорил на самом деле. Он дошел до большого мусорного бака, набрал номер службы погоды и, как только произошло соединение, бросил туда телефон и пошел к автостоянке.По его расчетам, пройдет несколько минут, возможно даже, полчаса, прежде чем телефон засекут и среагируют. Поставив свою машину в частном гараже за отелем, Вэйл открыл багажник, достал из портфеля наручники, вырвал из маленького желтого блокнота несколько листков и положил все в карман. Затем вошел в отель с заднего входа, сел в углу вестибюля, чтобы его не заметили выбегающие из здания, и стал ждать.Вэйл занимал номер 432. Трое наблюдающих в комнате напротив будут по очереди следить за ним через глазок. Опыт показывал, что задачу эту можно успешно выполнять лишь минут пятнадцать — двадцать, пока глаза не устанут от напряжения. Другие тем временем будут смотреть телевизор. Если Вэйл войдет в свой номер, двое агентов выскочат в коридор, чтобы остановить его, а третий вызовет по телефону подкрепление.Кроме того, из-за непосредственной близости к кинотеатру этих агентов первыми направят туда до прибытия подкрепления.Вэйл рассчитывал пробыть в номере не более тридцати секунд, чтобы взять спрятанный пистолет и ноутбук.Примерно через двадцать минут двери лифта открылись, и два агента быстро пошли через вестибюль, не трудясь притворяться обычными гражданами. Вэйл подошел к телефону, позвонил оператору и попросил соединить его с номером 431.— Алло. — Вэйл услышал звук работающего телевизора.— Да, сэр. Это обслуживание в номерах. Управляющий просил позвонить вам и предложить бесплатный обед. Сегодня у нас замечательный цыпленок пармиджана с макаронами.Из тысяч правил в ФБР пока что не нарушалось лишь одно: «Никогда не отказывайся от бесплатной еды».— Это будет замечательно.— Сколько порций? — на всякий случай уточнил Вэйл.— Два человека на время ушли. Они получат что-то, когда вернутся?— Цыпленок вкусный, пока горячий. Я повременю с двумя порциями. Позвоните, как только они появятся. Что-нибудь из напитков?— Кока-кола?— Да, сэр. Все будет через полчаса.Вэйл положил трубку и направился к лестнице. На втором этаже он проверил, нет ли тележки горничной. На третьем горничная работала в одном из номеров. Вэйл взял два полотенца для рук, два банных, метелку со стальной рукояткой и вернулся на лестницу.Перед четвертым этажом он обвязал банными полотенцами концы стальной рукоятки. Достал из кармана листки, отделил верхний. И бесшумно подошел к четыреста тридцать первому номеру. Первым делом Вэйл заклеил желтым листком глазок, чтобы агенту пришлось выйти, дабы убедиться, что он здесь. Но коли его «обнаружили» в многозальном кинотеатре, бдительность оставшегося агента скорее всего притупится, и он будет больше смотреть на экран телевизора, чем в глазок.Вэйл обернул одно из полотенец вокруг дверной ручки. Достал наручники и туго сжал браслетом ткань. Подняв метелку горизонтально, он передвинул банные полотенца так, чтобы каждое находилось по свою сторону косяка. Затем плотно обернул последнее ручное полотенце посередине стальной рукоятки и сжал вторым браслетом. Теперь дверь невозможно было открыть.Воспользовавшись ключом-карточкой, Вэйл быстро зашел в свой номер, на котором все еще висела табличка «Не беспокоить». Пистолета в тайнике не оказалось. Значит, номер уже обыскивали. Однако ноутбук был на месте. Видимо, агенты хотели, чтобы в случае возвращения у него создалось впечатление, будто здесь никого не было.Он выключил компьютер из сети и вышел из номера. Наручники на противоположной двери натянулись. Находившийся внутри агент пытался выйти.Вэйл побежал к лестнице, спустился на первый этаж и выбрался через черный ход. Войдя в гараж, он увидел, как из-за угла выворачивает машина ФБР. За ней другая. К счастью, никто его не заметил. Теперь требовалось затаиться на какое-то время.Машину Вэйл поставил на третьем этаже гаража в самом конце. Надеялся, что, когда поиски в кинотеатре прекратятся, его не станут искать так близко. Включил ноутбук Бюро, снабженный беспроводной интернет-картой, но сигнал не проходил сквозь стены. Значит, придется повременить.Вспомнив, что не спал тридцать шесть часов, Вэйл забрался на заднее сиденье и через несколько минут заснул.
Глава 32Вэйл спал меньше двух часов и то урывками, просыпаясь от шума проезжавших в крытом гараже машин. Выйдя на улицу, он минут пятнадцать наблюдал за дорожным движением, стоя в темном подъезде. Убедившись, что поиски в окрестностях не ведутся, вернулся в свою машину и уехал.Оказавшись наконец на безопасном расстоянии от отеля, Вэйл припарковался у обочины. Снова включив компьютер, ввел пароль в защищенную сеть ФБР и подождал, пока загрузится электронная почта.Сообщений было всего три. Вэйл открыл отправленное из Управления тюрем. Там оказалось почти двадцать страниц и много ненужной информации. Он быстро просматривал его, пока не встретил имя сообщника Виктора Джеймса Радека. Бенджамин Чарлз Лэволет был приговорен к пятнадцати годам заключения за торговлю наркотиками и получил условно-досрочное освобождение всего за месяц до первого убийства, совершенного «Пентад» в Лос-Анджелесе. Вэйл нашел на компьютерной карте Лос-Анджелеса его последний адрес: Систайн-лейн, 1414, квартира 23. Дом находился примерно в полумиле от Спринг-стрит. Завод на Келлер-стрит — примерно в миле. До здания на Седьмой улице, где проводились реставрационные работы, было меньше десяти минут езды.Вэйл тронул машину с места. Солнце садилось. В воздухе пахло дождем, температура опустилась градуса на два. Удачное время для проверки квартиры. В сообщении телефонный номер не указывался, а он не мог позвонить в отделение ФБР, чтобы узнать его, поэтому у Вэйла оставалось два варианта: либо попытаться войти в квартиру — но если Тай и Радек находились там, это могло плохо кончиться; либо наблюдать, не появится ли в окнах свет, когда стемнеет.В доме было четыре квартиры, две из них, когда Вэйл подъехал, были уже освещены. В окнах Бенни — если квартира 23 располагалась к западу на втором этаже — не было никаких признаков жизни. Вэйл прождал полчаса, но окна оставались темными.Решив дочитать сообщение из Управления тюрем до конца и узнать, нет ли у Радека других сообщников в этом районе, Вэйл включил компьютер. Но Лэволет оказался единственным. Вэйл собирался выключить ноутбук, как вдруг раздался прерывистый сигнал. Это было сообщение от Тай Делсон.Вернее, ее движущееся изображение, явно не с мобильного телефона, поскольку Радек его разбил, к тому же отсутствовал звук. Оставался пейджер, на который Вэйл передавал сведения для ордера на обыск в прачечной.Угол изображения указывал, что она держит пейджер сбоку и внизу. На экране было ее лицо. Над верхней губой засохла струйка крови из носа. Рот и глаза заклеены липкой лентой, уголок которой чуть приподнялся, открывая полный ужаса взгляд, однако Вэйл уловил и еще кое-что — гнев. Ее состояние не вызывало особого беспокойства, но часть обнаженного плеча и груди говорили о том, что она раздета.Потом Тай опустила пейджер за спину, и тот замерцал, показывая, что аккумулятор садится. Вэйл увидел на ее запястье браслет наручников, а затем цепочку, примкнутую другим браслетом к массивной батарее. На полу валялась сумочка Тай, ее содержимое рассыпалось. Радек, должно быть, не знал об ее пейджере с такими возможностями.Камера переместилась к окну, демонстрируя окружающую местность. Изображение снова замерцало, на сей раз экран оставался черным секунду-другую. Видимо, Тай пыталась показать красивый двухэтажный дом, способный послужить ориентиром для ее поисков. Экран почернел, и Вэйл испугался, что аккумулятор окончательно сел. Он подождал несколько бесконечно тянувшихся секунд, но изображение так и не появилось.Начался дождь. Вэйл включил стеклоочистители и какое-то время прислушивался к их ритмичному шелесту. Потом закрыл глаза, стараясь воспроизвести увиденный дом. Он был построен в викторианском стиле, и, судя по массивному декору, лет сто назад. Но как найти список столетних зданий Лос-Анджелеса, даже если он не ошибается в его возрасте? А ведь он где-то видел уже этот дом, но под другим углом, возможно, в тот день, когда убили Бертока. Богато украшенные окна граничили с каменными колоннами, полукруглые вершины которых увенчивали капители. Он не так уж много видел в Лос-Анджелесе, чтобы навсегда похоронить это место в тайниках своей памяти.Знаток архитектуры наверняка запомнил бы это здание. Но Вэйл лишь мельком заметил его на экране компьютера, не останавливая. Если он прав насчет возраста, вокруг скорее всего будут находиться другие старые постройки. Вэйл подумал о доме на Спринг-стрит, стоящем напротив автомобильного кладбища, с надписью на стене «1883 г.». Он развернулся и поехал в этот район жилых строений и коммерческих предприятий.Возле дома Вэйл вылез из машины и осмотрелся — ничего похожего на вычурное двухэтажное здание. Но в тот день они с Кэт остановились за квартал отсюда.Он отправился их старым маршрутом и увидел вдали этот дом, ярко освещенный уличными фонарями. Вэйл замедлил движение, оглядываясь в поисках здания, из которого Тай могла отправить видео.Дождь усилился, мешая обзору, и Вэйл вылез из машины, не обращая внимания на ливень. Снимать можно было только из маленького трехэтажного отеля. Такие были популярны в начале двадцатого века — на первом этаже бар, на втором и третьем — с десяток номеров.Вывеска гласила: «Отель «Линдберг»». Из верхних окон вполне можно было показать этот дом. Вэйл закрыл глаза, пытаясь припомнить, под каким углом шло изображение, чтобы определить этаж, но решил, что рисковать не стоит.Немного отъехав, Вэйл припарковался на той же стороне улицы и вышел из машины. Пистолета у него не было, поэтому он достал из багажника ружье. Хорошо, что дождь прогнал всех с улицы. Зарядив магазин, он наполнил один карман патронами с пулями, другой — с картечью.Рядом с баром находилась дверь отеля. Вэйл подергал ее, но она оказалась заперта на замок с толстой пластиной, так что, даже будь у него лом Холлигена, бесшумно открыть ее было бы трудно. Оставалось только идти в бар. С ружьем в руке это опасное предприятие.Бар был маленьким, тускло освещенным. За стойкой сидели четыре посетителя. Должно быть, завсегдатаи. Вэйл знал, что, пока он не мешает им пить, они не создадут ему никаких проблем. Бармен, толстый, но, видимо, сильный человек с лоснящимися волосами и шрамами от прыщей, увидев входящего с ружьем Вэйла, встревожился и приготовился дать отпор. Но, встретившись с ним глазами, понял, что это не ограбление. Впрочем, блюстители порядка доставляли ему не меньше неприятностей, чем преступники.Вэйл достал из кармана мокрый тюремный снимок и положил на стойку.— У вас выходят на улицу четыре окна.Бармен гордился тем, что не сотрудничает с полицией, но что-то во взгляде Вэйла подсказало ему, что зарываться не стоит.— Кто вы?— Ты знаешь, кто я.— Мне нужно видеть значок.Вэйл поднял ружье и, резко тряхнув, дослал в патронник патрон.— В каком номере?— Три В. На той стороне сняты только два номера; на втором этаже живет корейская семья.— Ключ.Бармен достал из ящика под кассовым аппаратом связку ключей.— Общий, который открывает дверь с улицы, — сказал Вэйл.Толстяк вынул из кармана маленькую связку и снял с нее ключ.— Имеет смысл позвонить в полицию, — бросил через плечо Вэйл, направляясь к выходу.— И что сказать?— Что произошло убийство.Вэйл вставил ключ в замок парадной двери отеля, и тот легко повернулся. Бесшумно притворив створ, он побежал по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Дождь не утихал, и Вэйл надеялся, что он заглушит шум его шагов. В узком коридоре на третьем этаже не было окон. Единственная тусклая лампочка освещала его серо-желтым светом. Вэйл двинулся вдоль стены, стараясь не ступать на скрипучие половицы, но их было не много. Оставалось надеяться, что в номере ничего не услышат.Подойдя к комнате ЗВ, Вэйл приник ухом к двери. Тишина. Он осторожно вставил общий ключ в замочную скважину и начал поворачивать. Сквозь дверь раздалось полдюжины выстрелов.По расположению окна на видео Вэйл знал, что Тай находится в другой комнате. Не меняя позиции, он трижды выстрелил в ответ. Послышался характерный звук падения тела. Он снова попробовал повернуть ключ, но замок заклинила одна из выпущенных изнутри пуль. Вэйл ударил по нему ногой. Взломанный створ открылся, но лишь на фут. Через узкую щель виднелась лежавшая на полу рука мужчины, а тело блокировало дверь. Вэйл толкнул ее, освобождая проход. Виктор Радек получил в грудь один из ружейных зарядов, в руке его оставался черный пистолет.— Тай! — крикнул Вэйл.В ответ послышался плач. Вэйл вошел в спальню и увидел ее, все еще примкнутую наручниками к батарее, с пейджером в руке. Из открытого глаза по щеке текли слезы. Она сжалась в комок, пытаясь скрыть наготу. Вэйл сорвал с кровати простыню и, закутав в нее Тай, начал снимать липкую ленту. Вдали послышались сирены.— Не знаешь, где ключ? — кивнул Вэйл на наручники.— Я его не видела. Но, залепив мне рот и глаза, он потряс перед моим лицом кольцом с ключами и спросил: «Знаешь, что это за звук? Это звук свободы». Должно быть, ключ у него.— Я сейчас вернусь. С тобой ничего не случится — он мертв.Тай кивнула, сдерживая слезы. Вэйл плотнее укутал ее, чтобы простыня не свалилась.— Я мигом.В другой комнате он перевернул тело и обшарил карманы. Кроме пачки стодолларовых купюр там оказалось кольцо с шестью ключами, но ключа от наручников не было.В дверь ворвались два полицейских и навели на Вэйла пистолеты. Вэйл сказал, что он из ФБР, и ему позволили медленно достать документы. Взяв у них ключ от наручников, Вэйл вернулся в спальню, освободил Тай и помог ей сесть на кровать. Увидев, что она дрожит, сел рядом, и она прижалась к нему.— Я успокоилась, успокоилась, — наконец сказала она, утирая слезы.— Даже если нет, ничего страшного.— Это просто от сознания, что все кончилось. Я буду в полном порядке.— Отлично, но мы все-таки поедем в больницу.— Нам придется поехать — по юридическим причинам, — поколебавшись, согласилась она.— По юридическим?— Если у полицейских или ФБР возникнут вопросы, почему ты был вынужден убить это животное.— Не понимаю.Медленно, словно каждое слово причиняло новую боль, она проговорила, не поднимая глаз:— Нам нужно ехать в больницу, чтобы зафиксировать факт изнасилования.Вэйл крепко обнял ее, и она горько расплакалась.
Глава 33Со своего стула в приемной пункта первой помощи Вэйл видел, как Кэт вошла в дверь следом за Колкриком. Заместитель директора сохранял обычный невозмутимый вид, но лицо Кэт дышало гневом. Вэйл поднялся им навстречу.— Как Тай? — спросила Кэт.— Ее все еще осматривают. — Чуть поколебавшись, он добавил: — Им нужно зафиксировать факт изнасилования.Кэт опустилась на ближайший стул, забыв о своем гневе.— Как ужасно, — сказала она. — Как ужасно.— Физически она пострадала не сильно.— Она не сказала, как Радек ее схватил?— Я не задавал вопросов. Не представляю, как тут помочь, и не хотел оживлять подробностей в ее памяти.— Это ужасно, — повторила Кэт.Терпение Колкрика лопнуло.— А три миллиона долларов?Не оправдываясь и не извиняясь, Вэйл рассказал им все, от телефонного звонка с предупреждением о внутреннем информаторе до доставки денег, спасения из очередной ловушки Радека, пейджера Тай и окончательной перестрелки.— Она не знает, что Радек сделал с деньгами? — спросил Колкрик.— Он связал ее, примкнул наручниками к батарее в номере отеля и скрылся. Она сказала, что его не было около двух часов. Вернулся Радек уже без денег.— Значит, вы понятия не имеете, где они?— Может, где-то в номере отеля. У меня не было возможности посмотреть.На сей раз заместитель директора не пытался скрыть ярость.— Теперь нам нужно постараться найти эти три миллиона долларов снова.— Формально вы не нашли их и в первый раз.— Формально вы дважды их отдали. Верните свои документы. Вы больше не представляете эту организацию.— Дон, — вмешалась Кэт, — не думаете, что нам может потребоваться помощь Стива в поисках денег?Колкрик резко повернулся, дрожа от гнева:— Позвольте объяснить кое-что и вам, и вашему… кто он там. Я терпел этот фарс, потому что временами казалось, будто он движет расследование вперед, но без документов ФБР, без нашего снаряжения, систем и информационных каналов ваш суперагент не смог бы ничего. Добиться какого-то успеха ему позволили эта организация и ее люди. Так что нет, Кэт, нам не требуется его помощь. Нам нужно только работать поусерднее, и мы найдем деньги сами. Теперь все вымогатели определенно мертвы, и найти миллионы будет гораздо легче.Вэйл отдал ему документы.— Надеюсь, вы правы, — сказал он.Кэт удивленно на него посмотрела. Он говорил искренне. Она не могла поверить, что его не задели слова заместителя директора.Но Колкрика насторожила реакция Вэйла.— Видимо, это означает, что вы надеетесь отыскать их без помощи ФБР? — Он явно потерял самообладание. — Я вот что вам скажу… — Лицо его побагровело, голос перешел в свистящий шепот. — Если сумеете найти эти деньги, можете оставить их себе. Вы поняли, гордец? Кэт, поехали.— Дон, дайте мне минутку.— Видимо, этот человек еще недостаточно навредил вашей карьере. Жду две минуты, потом сами ищите обратный путь. Я говорю не о дороге в отделение.Он повернулся и стремительно вышел.Кэт поднялась и холодно произнесла:— Пожалуйста, скажи Тай: если ей что-то потребуется, пусть звонит мне. Полагаю, у тебя все в порядке.Это прозвучало чуть ли не обвинением.— Кэт, не путай наши личные отношения с тем, как я работаю. — Вэйл понизил голос: — Я не стал звонить тебе, поскольку собирался убить его при первой же возможности. И не хотел втягивать тебя в эту неприятность.— Не знаю, сколько еще повторять, чтобы ты перестал меня беречь, — спокойно заговорила она. — Может, это всего лишь оправдание? Теперь я понимаю, почему вокруг тебя отсутствуют лица — ты не способен никому доверять. Даже мне, рисковавшей рядом с тобой жизнью и карьерой. Только преступники заслуживают того, чтобы от них избавлялись, вышвыривая в окна. Но ладно. Такой уж ты есть. Зато умеешь разрешать сложнейшие проблемы. Я высоко ценю то, что ты сделал. Без тебя мы бы до сих пор гордились тем, что навесили все на Стэна Бертока. Но к сожалению, ты никому не позволяешь заключить с тобой союз. Так что спасибо за помощь и, поскольку мы вряд ли снова увидимся, прощай.Вэйл молча смотрел ей вслед. Впервые за долгое время ему хотелось оправдаться, вернуть ее, но он понимал, что большая часть ее обвинений справедлива.Через полчаса вошли два усталых сыщика.— Вы Стив Вэйл?— Похоже, вы из отдела расследования убийств.— Нам нужно взять у вас показания.Вэйл знал, что при любом раскладе стрельба была оправданной.— Уйти я не могу, но, если вы не против, покончим с этим прямо здесь. Начинайте.Завершив допрос, сыщики поднялись и крепко пожали Вэйлу руку, выражая свое одобрение. Один из них протянул ему свою визитную карточку.— Нам нужно переговорить с мисс Делсон. Как думаете, она в состоянии дать показания?— Насколько понимаю, придется расспрашивать ее об изнасиловании. Но…— Не волнуйтесь, нам не впервой допрашивать потерпевших.— Извините.Два часа спустя медсестра сообщила Вэйлу, что мисс Делсон готова. Когда она появилась, Вэйл удивился произошедшим с ней переменам. Она выглядела спокойной, слегка оживленной. Он пристально смотрел на нее, стараясь понять, не притворство ли это, характерное для сильных женщин, переживших испытание.— Хочешь позавтракать?— А сколько времени?— Почти половина пятого.— Утра, так ведь?Вэйл мягко улыбнулся:— Сразу же связала завтрак с утром. Очевидно, голова у тебя работает.Тай усмехнулась — скорее учтиво, чем весело.— Знаю, ты беспокоишься, но после еды и сна, думаю, поразишься, как быстро я поправилась.— Я удивился бы, будь это не так.— И очень любезно с твоей стороны. — Она сжала его ладонь. — Я так и не поблагодарила тебя за то, что ты сделал.— Вот и поблагодарила.Глаза Тай увлажнились, но ответ Вэйла вызвал у нее улыбку. Шмыгнув носом, она проглотила слезы и похлопала его по руке.— Давай найдем закусочную и закажем все самое вкусное, что там есть. За мой счет.— Это лучшее предложение за сегодняшний день. Особенно от женщины.Во время завтрака Вэйл видел, как улучшается настроение Тай. К концу трапезы она уже смеялась с вновь обретенным юмором — наверное, наилучшим показателем самочувствия. Но после неловкого молчания вновь посерьезнела.— Стив, меня беспокоит только одно. Думаешь, Радек был последним из них?— Надеюсь. Патроны у меня кончились. — Она снова издала вежливый смешок, и Вэйл понял, что шутка была неудачной. — Извини. Насколько я понимаю, да, — ободряюще улыбнулся он. — Конечно, он был последним из «Пентад».На сей раз Тай уловила в его голосе сомнение.— Однако на душе у тебя было бы легче, если бы три миллиона находились в его квартире.— Да, деньги — это проблема. Пока мы не знаем, где они, неизвестно, не прибрал ли их кто-то к рукам. Но Радек ограбил восемь броневиков, а значит, умел прятать большие деньги. Возможно, они где-то отмываются. Бюро сейчас обыскивает его номер в отеле. Может, ответ окажется там.Тай вопросительно посмотрела на него:— Ты сказал «Бюро обыскивает», а не «мы обыскиваем». Что происходит?— Я больше не агент ФБР. Меня, как говорится, вышибли. Кто мог это предвидеть? — спокойно улыбнулся Вэйл. — Я знаю, чего тебе недостает. Принести сигарет?— Нет-нет, пожалуй, я постараюсь бросить. — Тай похлопала его по руке. — Мне хорошо. Правда.Вэйл указал подбородком на ее тарелку:— Хотел предложить тебе еще чего-нибудь, но, кажется, ты уже испробовала все меню.— Я никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты сделал вчера вечером, и поражена твоим великодушием с тех пор… с тех пор как ты появился и освободил меня. — Она глубоко вдохнула и отодвинула тарелку. — Теперь я готова ехать домой.Она хотела сказать это решительно, но голос дрогнул, выдавая ее неуверенность.Чуть позже, когда Вэйл подъехал к дому Тай, она совсем приуныла.— Хочешь, я войду? — предложил он. — Побуду, пока ты спишь.— Звучит заманчиво, но, в конце концов, все только осложнит. Нет, Стив Вэйл. Ты уже не на службе. Возвращайся к своей жизни. А мне пора вновь садиться на коня. — Она сжала его руку, глаза ее вновь увлажнились. — Но должна предупредить: когда меня снова похитят, я о тебе не забуду. Спасибо. — Она поцеловала его в щеку и вышла.В вестибюле отеля Вэйла ждали два агента из местного отделения. Они объявили, что его хочет видеть Марк Хилдебранд.— Знаете, я больше не служу в ФБР, — засмеялся Вэйл.— Он все равно хочет тебя видеть, — нервно сказал один из них.— Давно ждете?— Часа два.— Тогда начальник может потерпеть еще немного. Мне нужно принять душ и переодеться. Хотите подняться со мной, удостовериться, что я не сбегу, или посидите в баре?Агенты переглянулись в нерешительности и поспешили за Вэйлом.В отделении ФБР агенты проводили его в кабинет начальника и встали у дверей словно охрана. Марк Хилдебранд сидел за маленьким столом в глубине комнаты. Рядом с ним расположились два пожилых сотрудника. Вэйл предположил, что это кураторы.— Садитесь, Стив, — предложил Хилдебранд. — Кофе?— Полчашки. Вряд ли я пробуду здесь дольше.Один из агентов принес ему чашку.— Расскажите нам, что именно произошло вчера вечером.Вэйл отпил глоток.— Зачем?— Расследование ведет ФБР, и мы должны знать, что случилось.— В нормальном состоянии я бы вам подыграл, но слишком устал. Так что буду краток, не обессудьте. Колкрика здесь нет, — стало быть, его реакция вас не особенно беспокоит. Вы хотите узнать, что произошло вчера вечером? Но ведь дело не в этом. Вы не имеете представления, где находятся деньги. — Вэйл пристально оглядел лица собравшихся. — Нет, тут что-то другое. Вам кажется, будто я выяснил что-то и скрываю это от вас. Так ведь?Кураторы отвели глаза, и это подтвердило его подозрения.— Стив, попытайтесь взглянуть на ситуацию нашими глазами. Мы не можем исключить того, что вам стало что-то известно.— Где Колкрик и Кэт?— Кэт у себя в кабинете.Вэйл выдержал паузу.— Раз не говорите, где Колкрик, я должен предположить… Он обыскивает мой номер, ведь так?Хилдебранд покраснел.— У нас есть ордер.Вэйл засмеялся.— Будучи начинающим агентом, я думал, не сидит ли кто-то в потайной комнате, наблюдая за всеми и вводя в заблуждение руководство. А как иначе объяснить вашу подозрительность? Ну и где же здесь камеры? — огляделся он.— Вы согласитесь пройти проверку на полиграфе?— Охотно, — улыбнулся Вэйл. — Но при одном условии.— Каком же?— Сперва пройдете проверку вы.— Я? По какому поводу?— Колкрик не стал бы дожидаться ордера, чтобы обыскать мой номер, тем более зная, что меня там не будет. Вам известно, что я был с Тай Делсон в больнице. Хотя вчера вы забрали мой пистолет, кто-то должен был вернуться в мой номер после перестрелки и провести небольшую разведку до получения ордера. Приподнять подушку в поисках денег. Ничего такого, что бросилось бы мне в глаза. Пройдите проверку по этому вопросу, Марк, а потом можете подвергнуть меня той же процедуре.— Значит, вы отказываетесь.— Похоже, это вы отказываетесь.— Будьте добры, подождите в кабинете моей секретарши.— Послушайте, если хотите, чтобы я помог вам в поисках денег, просто скажите об этом. Если нет, мне нужно возвращаться в отель. Пожалуйста, позвоните и попросите их убраться из моего номера к тому времени, когда я туда приеду.Хилдебранд несколько секунд обдумывал преимущества сотрудничества с Вэйлом, но знал, что благодаря Колкрику может вернуться в Вашингтон. В управленческой среде бытует старая поговорка: «Связи важнее компетентности». Начальник отделения кивнул агентам у двери, чтобы отвезли Вэйла обратно в отель.— Да, еще кое-что, — сказал тот. — Во-первых, думаю, вам интересно узнать личность погибшего в лифте.— Вам известно, кто он?— Условно-досрочно освобожденный Бенджамин Лэволет. У него была квартира на Систайн-лейн.— Откуда у вас эта информация?— Как ни странно, об этом сказал Радек, когда звонил, требуя выкуп.— С какой стати он так разоткровенничался?— Радек изо всех сил демонстрировал мне, какой он умный. Кроме того, он был уверен, что я никому ничего не скажу, поскольку собирался убить до того, как мне представится такая возможность. Отсюда вытекает второе: еще больше он гордился тем, что Пандерен невиновен, — солгал Вэйл. — Ему готовилась роль козла отпущения на тот случай, если уловка с Бертоком провалится. Обратитесь к адвокату Пандерена, предложите ему немедленное освобождение, если он пройдет проверку на полиграфе. Думаю, с ним вам повезет больше, чем со мной.Вэйл постарался избавиться от полиграфа, поскольку знал, что не пройдет проверки в вопросе о местонахождении денег.Когда Вэйл вернулся в свой номер, все уже ушли. Особого беспорядка там не было. Снятые простыни сложили на стул. Посреди матраца лежала копия ордера на обыск. Он взглянул на оборотную сторону: в качестве улик ничего не взяли.Вэйл застелил кровать. Ему хотелось поспать часа два, но он знал, что не заснет. Колкрик прав: ему трудно будет найти деньги без ресурсов Бюро, — но у него есть нечто такое, чего нет у них. Возможно, ответ на все вопросы находился в его кармане. Он достал связку ключей, взятую у мертвого Радека. «Это звук свободы», — сказал он Тай. Поскольку ключа от наручников там не оказалось, он явно говорил о своей материальной независимости. А заместитель директора ФБР предложил Вэйлу оставить себе эти деньги, если, конечно, найдет. Стоит его работа для ФБР три миллиона долларов? Вполне возможно.Один из ключей с маркировкой изготовителя был от машины. А машина Радека могла находиться только в одном месте.Подъехав к отелю «Линдберг», Вэйл восстановил в памяти все произошедшее здесь накануне вечером до мельчайших подробностей.У него остался взятый у бармена общий ключ, который никто и не подумал потребовать. Он вошел в здание и обнаружил дверь номера ЗВ опечатанной. Прикрепленный к ней документ предупреждал, что номер находится под юрисдикцией ФБР и любое проникновение в него является преступлением, по федеральному законодательству караемым пятью годами тюрьмы и/или штрафом в двадцать пять тысяч долларов. Вэйл улыбнулся. Если он найдет деньги, то отправит двадцать пять тысяч Колкрику в этих самых переписанных стодолларовых купюрах.Заглянув в одну из дверных пробоин, Вэйл вынул кольцо с ключами Радека и сравнил каждый с общим ключом. Один как будто совпадал. Он вставил его в замок и слегка повернул, но ключ застрял, как накануне вечером. Вэйл отступил на шаг и ударил в дверь ногой.На кушетке в маленькой гостиной была оставлена копия ордера на обыск с перечислением взятого. Вэйл быстро прочел список из сорока вещей, ища что-нибудь способное дать представление, где находится машина Радека. «Разные документы» были указаны без конкретных названий, и, непонятно почему, отсутствовал ключ от наручников. Может, у Радека его не было, и это могло означать только одно: он собирался бросить Тай прикованной к батарее. Из вещей в основном взяли одежду из шкафа в спальне. Причин для экспертизы здесь, казалось бы, не существовало, но опытные следователи рано или поздно находили важные для дела улики. Поэтому забрали почти все. В конце концов, они знали, что Радек не потребует возврата вещей. Прихватили и коврик, на котором он умер, его пистолет и даже выданное ФБР ружье Вэйла.Цепочка и наручники тоже были указаны в списке. Вэйл прошел в спальню и взглянул на батарею, к которой была прикована Тай. Посмотрев в окно, он узнал ракурс, в котором велась съемка. Накануне вечером у него не было на это времени, но теперь все встало на свои места. Потом он быстро отступил назад. Что-то привлекло его взгляд, когда он вошел в комнату, но лишь сейчас он понял, что именно.Батарея. Вэйл отступил еще на пару шагов и оглядел ее более внимательно. Куполообразный колпачок, под которым находился паровой вентиль, за последние годы окрашивали много раз. У цилиндрического основания виднелось две бронзовых нити резьбы. Колпачок был навернут криво.Открутив его и увидев, что находится внутри, Вэйл рухнул на кровать и стал обдумывать ход расследования, каждый его поворот и тупик, отмечая все мелкие нелогичности, которые бессознательно откладывались в его памяти.Теперь все стало понятно.Спускаясь по лестнице, Вэйл взглянул на часы. Время близилось к полудню, и прохожих на улице было не много. Поскольку свободных мест на автостоянке не оказалось, Вэйл в нарушение правил поставил машину перед входом в отель и осмотрел автомобильный ключ на кольце, взятом из кармана Радека. Тот был крайслеровским, старого типа.Поскольку Радек перевозил жертву похищения в отель на этой машине, по логике вещей она должна была стоять неподалеку. Вэйл в течение получаса осматривал близлежащие кварталы и нашел только один старый «крайслер». Он попробовал вставить ключ в замок дверцы, но безуспешно, хотя гальваническое покрытие не было стерто — значит, тот явно новый. Зная хитрость Радека, Вэйл предположил, что он мог использовать крайслеровскую болванку для изготовления дубликата другого ключа. Если так, то наверняка для старой машины.Вэйл поехал обратно к отелю, высматривая автомобиль, к которому подошел бы этот ключ. В конце квартала находилась ночная парковочная зона. Подъехав, Вэйл увидел старый седан «шевроле». Судя по уведомлению о штрафе на ветровом стекле, машина могла стоять там с прошлой ночи. Он вставил ключ в замок с таким видом, словно проделывал это бессчетное количество раз, и открыл дверцу. Вынув уведомление о штрафе из-под стеклоочистителя, Вэйл сел в машину. В салоне пахло освежителем воздуха. Таким же, как в угнанной «хонде», только без запаха бензина.Вряд ли Радек рискнул бы хранить три миллиона в багажнике оставленного на улице седана, хотя случались и более странные вещи. Как ни хотелось ему заглянуть в багажник, Вэйл понимал, что здесь не место. Он был безоружен и не представлял, кто мог находиться поблизости. Он вставил ключ зажигания и завел мотор. В перчаточном ящичке было пусто. Между двумя передними сиденьями имелось глубокое пространство. Единственной вещью там оказался открыватель двери гаража. Пошарив внутри, Вэйл обнаружил защитное покрытие дна, но слишком большое, загнутое по краям — значит, положил его туда не изготовитель. Вынув кусок автолина, он извлек калифорнийские водительские права на имя Терри А. Фроста с инглвудским адресом.На фотографии был Виктор Радек.
Глава 34По инглвудскому адресу оказалось скромное ранчо в окружении таких же простых домов. Газон и окаймляющие его кусты недавно аккуратно подстригли. К дому примыкал гараж на одну машину. Воспользовавшись открывателем, Вэйл въехал в него и, нажав кнопку, снова закрыл дверь.Он вылез из машины и поднял крышку багажника. Внутри лежали два больших новых чемодана. Первый оказался пустым. Он вынул его и поставил на пол. Подняв второй, Вэйл понял, что тот тоже пуст. Кроме них в багажнике имелись запасная шина и несколько соединительных проводов.— Это было бы слишком просто, так ведь, Вик? — проговорил Вэйл. В чемоданы явно могли вместиться три миллиона долларов. Он бросил их обратно в багажник и закрыл его.Из оставшихся четырех только один оказался ключом от дома. Он открыл им ведущую из гаража дверь. Кухня выглядела чистой, посуды в раковине не было. За маленькой гостиной следовала спальня, в которой, очевидно, спал Радек. Кровать застелена, везде полный порядок. В гардеробе несколько вешалок с одеждой. В ванной комнате ванна и душевая кабина. Вэйл заглянул в аптечку, ища признаки проживания нескольких жильцов. Судя по содержимому, в доме обитал один мужчина.Вторую спальню превратили в кабинет. Под небольшим занавешенным окошком стоял подержанный металлический стол. Верхний правый ящик его был заперт. На кольце Радека имелось два ключа явно не от дома и не от машины. Первый же из них открыл ящик. Там лежал только круглый пластиковый предмет, оказавшийся колпачком распределителя зажигания. Он был вытерт, но в углублениях сохранилось машинное масло и грязь. В других ящиках Вэйл обнаружил лишь дешевые авторучки и блокнот.Включив настольную лампу, он поднес колпачок к свету и стал медленно его поворачивать. Тот выглядел по- старому прочным, изготовленным в те времена, когда вещи делались для долгой службы. С внутренней стороны был выдавлен ряд цифр. Вэйл поставил колпачок на стол и задумался. Имел он какое-то значение или служил Радеку для очередного обмана? Ведь он уже использовал ключ, чтобы направить ФБР по ложному следу, а теперь предпринял новую попытку, заперев никчемный предмет в ящике стола будто драгоценный камень?На кольце оставалось еще два ключа неизвестного назначения: один, изготовленный из обычной болванки, судя по форме и длине, был от машины, другой — короткий, с круглым отверстием на конце, в которое входит штырек замка. Если длинный ключ от машины, возможно, ей принадлежит и колпачок от распределителя зажигания. В районе Большого Лос-Анджелеса примерно миллион машин. Похоже на типичную хитрость Радека. Но зачем колпачок от распределителя? Ключа от машины было бы вполне достаточно. Вэйл решил завершить обыск дома, прежде чем тратить время на бессмысленные рассуждения.Подъезжая, Вэйл заметил, что крыша слишком плоская, чтобы заподозрить наличие чердака. Оставался только подвал. Возвратившись в кухню, он нашел в полу люк, включил свет и спустился вниз.В одном конце подвала находились топка котла и нагреватель воды, разделенные перегородкой, в другом — тщательно подобранное оборудование для поднятия тяжестей: гантели, штанги, блины к ним и помост, — похожее на то, что было в прачечной, где Радек хранил два миллиона долларов. Окрашенные бетонные стены исключали существование тайников. Грубый потолок пересекали балки. В отличие от прачечной пол, где лежали спортивные снаряды, был ничем не застелен. Возвратившись в спальню, Вэйл взял колпачок распределителя и снова задумался над его возможным значением. У него также находился ключ от неизвестной машины. Оставалось только предположить, что обе вещи имеют отношение к деньгам. Он прошел на кухню, позвонил в отделение ФБР и попросил Тома Демика.— Стив, мне жаль, что так случилось. Никто здесь не может поверить, что тебя отстранили.— Том, сделай последнее одолжение.— Только обещай, что благодаря ему Колкрик будет выглядеть идиотом.— Куда уж больше, — усмехнулся Вэйл. — Можешь выяснить, какие машины принадлежат Терри А. Фросту?— Не клади трубку. — Вэйл слышал, как Демик встал и направился к другому телефону. Он надеялся, что на вымышленное имя Радека зарегистрирован не только «шевроле». В этом случае можно будет узнать марку машины, к которой подходят ключ и колпачок распределителя. Демик заговорил снова: — Только одна машина, Стив. «Шевроле-каприз». Номер тебе нужен?— Нет, Том, я ищу не ее. Спасибо за помощь. Вообще за все.— Я был рад помогать тебе.В кабинете над телефоном Вэйл нашел справочник «Желтые страницы» и стал искать магазины автозапчастей. Их было несколько, поэтому он решил взять книгу с собой. Ближайший находился меньше чем в полумиле. Молодой продавец бросил взгляд на колпачок распределителя зажигания и спросил:— От какой он машины?— Я надеялся услышать это от тебя. С внутренней стороны выдавлены какие-то цифры.Дверь открылась, и вошел еще один покупатель.— Извините, вряд ли я найду такое старье, — сказал продавец и обратился к человеку позади Вэйла: — Могу я помочь вам?В следующем магазине Вэйла ждал тот же результат. Пролистав справочник, он нашел примерно в сорока пяти минутах езды торговую точку с пометкой «сорок лет в бизнесе». Когда он вошел, продавец лет шестидесяти читал газету.— Привет, — неторопливо приветствовал он Вэйла.— Вы владелец?— Уже тридцать семь славных лет.«Славных» было произнесено иронично, но в глазах торговца светилась гордость. Вэйл положил колпачок на прилавок. Владелец взял его и оглядел будто редкий драгоценный камень.— Эта вещь старше моего магазина.— Не знаете, от какой он машины?Торговец с любопытством посмотрел на Вэйла, поняв, что тот ничего не собирается покупать.— Обычно приходящие сюда люди знают, какую машину водят.Хотя удостоверения у Вэйла не было, он решил в последний раз воспользоваться тремя волшебными буквами.— Это нужно для расследования, проводимого ФБР.— Не той перестрелки, о которой писали в газетах?— Как ни странно, да.— Должен признать, вы похожи на агента ФБР, но я имел достаточно дел с полицейскими и знаю, что они первым делом показывают значок. Вы не показали.— Меня сегодня уволили.— Это вы были в той перестрелке?— Я.— За что уволили? — спросил владелец магазина, и Вэйл понял, что если ответит правду, они окажутся по одну сторону баррикад.— За то, что не позволял начальству совать нос куда не следует.Владелец засмеялся.— Теперь вы понимаете, почему я тридцать семь лет назад открыл собственный бизнес. Билл Бертон, — протянул он руку. — К тому же дела идут неважно, так что я готов на все, кроме совсем уже противозаконного, чтобы не помешаться.Они обменялись рукопожатиями.— Стив Вэйл. Я приехал, можно сказать, по той же причине.Бертон перевернул колпачок и протянул его Вэйлу.— Внутри выдавлены какие-то цифры. Не могу разглядеть.Записав их под диктовку Вэйла, он пригласил его внутрь магазина.— Я никогда ничего не выбрасываю. Думаю, у меня есть все каталоги запчастей начиная с дилижансов.Когда они вошли в просторное складское помещение, Вэйл понял, что Бертон не преувеличивал. Полки были плотно заставлены. Ящики высились вдоль стен почти до потолка.— Каталоги пятидесятых находятся здесь, — указал Бертон. — Судя по конструкции, нужная вам машина изготовлена в то время.Каталогов оказалось больше пятидесяти.— Если поможете мне, получится гораздо быстрее.— Только объясните, что искать.Они два часа изучали каталоги. Иногда Вэйл просил пояснений. Несколько раз заходили покупатели, и Бертон их обслуживал.Наконец владелец магазина сказал:— Нашел.— «Паккард-клиппер» пятьдесят седьмого года выпуска, — прочел Вэйл через его плечо. — Это тот самый номер.— Знаете, как они выглядят? — спросил владелец.— Нет.— Да, вы еще молоды. Они были громадными. Могли бы столкнуться с современной машиной и полностью разбить ее, но на старом «паккарде» не осталось бы даже вмятины. Пойдемте, покажу вам его.Вэйл прошел за ним в еще более загроможденный кабинет. Бертон включил компьютер и через несколько секунд повернул монитор к Вэйлу.— Вот он. Настоящий танк, правда?Вэйл внимательно рассмотрел приземистый автомобиль с массивным хромированным бампером и понял, что тот действительно несокрушим.— Мне нужно найти машину, с которой снят этот колпачок распределителя зажигания. Есть какие-нибудь соображения?— Думаю, найдется несколько у коллекционеров, но я не видел ни единой — готов держать пари — вот уже лет тридцать. Даже не представляю, что можно посоветовать. — Бертон продолжал говорить, но Вэйл смотрел куда-то вдаль, заставив торговца умолкнуть.— Кажется, я знаю, — наконец произнес он и протянул руку владельцу магазина. — Спасибо вам, Билл.Дом на Спринг-стрит, где обнаружили тело Бертока, выглядел точно так же, только желтая лента обвисла из-за недавно прошедшего дождя. Парадная дверь была заперта на висячий замок, защищающая ее решетка — тоже. Вэйл въехал на подъездную аллею и заглушил мотор.Прихватив колпачок распределителя зажигания, он подошел к забору, отделявшему дом от автомобильного кладбища. Теперь Вэйл понимал значение этой детали.Он не дал себе времени подумать, почему Солтон наблюдал за домом в тот день, когда они с Кэт раскрыли тайну «самоубийства» Стэна Бертока, и ездил с тремя миллионами долларов в багажнике. Это не имело никакого отношения к дому. И он, и Радек с двумя миллионами в своей машине хотели спрятать деньги на автокладбище, но, увидев Вэйла, поняли, что их уловка с мертвым агентом раскроется, если они ничего не предпримут.Вэйл нашел в заборе две не прибитые снизу доски, раздвинул их и шагнул в отверстие. Он двинулся между рядами машин, часть которых расплющили и сложили по три друг на друга. Кое-какие он мысленно восстанавливал, решая, не могут ли они быть приземистым «паккардом». В общей сложности здесь обрели последнее пристанище около двухсот автомобилей. Наконец в дальнем углу он увидел «паккард» с накачанными шинами. Некогда бело-розовый корпус покраснел от ржавчины, но остался целым. Вэйл подошел к дверце водителя и вставил последний длинный ключ в замок. Тот легко повернулся. Он наскоро обыскал салон, но нашел лишь старые регистрационные документы в перчаточном ящике.Отперев заднюю дверцу, он вылез. Петли на ней проржавели и открыть ее удалось с большим трудом. Заднее сиденье поднялось легко, но под ним ничего не оказалось. Оставалось самое опасное место — багажник. Помня об «огнемете», он осторожно вставил ключ и, отойдя как можно дальше, повернул его. Сердце тревожно забилось, когда замок, щелкнув, открылся. Придерживая крышку, Вэйл позволил ей приподняться дюйма на два. Ничего не последовало. Подойдя ближе, он заглянул в приоткрытый багажник. В самой глубине стоял новый аккумулятор с пластиковой ручкой между клеммами.Обойдя «паккард», Вэйл полез под капот и на ощупь отыскал рычаг подъема. Пошарил вокруг, проверяя, не соединен ли тот с чем-то посторонним, но в такой старой машине ничего не мог распознать. Он медленно потянул рычаг. Капот приподнялся на дюйм. Как и в случае с багажником, Вэйл зашел за машину и, держась как можно дальше, стал поднимать покрышку, но не увидел там ничего необычного, кроме отсутствия аккумулятора и колпачка распределителя зажигания.Отступив на пару шагов, Вэйл осмотрел расположение «паккарда». Его со всех сторон окружали старые машины. Проехать вперед больше пяти футов он не мог. Тогда зачем Радек привел его в негодность, храня аккумулятор в багажнике, а колпачок распределителя зажигания дома под запором? Может быть, деньги лежали в багажнике «паккарда», а потом их перенесли в другое место? Но тогда к чему хранить колпачок и ключ? Вэйл огляделся в поисках машин, которые могли бы послужить новым тайником. Но видимо, подобные проблемы нельзя не решить, если размышлять о них слишком долго. Он нашел машину. Если с ней что-то связано, ответ придет сам собой, когда он перестанет об этом думать.Возвратившись в «шевроле» Радека, Вэйл достал кольцо и снова осмотрел единственный неопознанный ключ. Тот был определенно не от машины. Усталость навалилась как снежный ком. Когда он последний раз спал всю ночь? Уже не вспомнить. Вэйл откинулся на спинку кресла и тут же уснул.Он резко открыл глаза и взглянул на часы, проверяя, долго ли спал. Забыв, куда положил кольцо с ключами, Вэйл быстро обшарил карманы и обнаружил его в замке зажигания. Он поднял последний неопознанный ключ и сказал:— Теперь я, кажется, знаю, откуда ты. Достав из багажника два пустых чемодана, он включил фонарик, пролез через отверстие в заборе и вернулся к «паккарду». Направив луч под машину, он увидел, что под тремя колесами земля кажется утрамбованной, а под задним левым — рыхлой. Вэйл отгреб ее рукой. Внизу оказалась стальная плита.Он достал из багажника аккумулятор и подключил клеммы. Потом надел колпачок распределителя и присоединил провода. Сел в машину и завел мотор. Двигатель со скрежетом заработал, и Вэйл подъехал вплотную к стоявшей в пяти футах машине. Выключив зажигание, он достал оттуда ключи, вернулся к стальной плите и отгреб руками землю. Плита была площадью два фута, с замочной скважиной посередине, и цветом и фактурой походила на ту, что едва не раздавила его на заводе. Заднее колесо «паккарда» стояло прямо над замочной скважиной, и машину пришлось сдвинуть, чтобы получить доступ к ящику, такому же как в прачечной. Вэйл посветил в крохотное отверстие, посередине которого был штырек, вставил в скважину последний ключ, повернул и поднял крышку. Ящик был набит деньгами в банковской упаковке.Вспомнив насмешливое предложение Колкрика оставить деньги себе, если сможет их найти, Вэйл усмехнулся: «Ладно, Дон, если ты настаиваешь». Открыл чемоданы и с наслаждением погрузил руки в плотные, прохладные пачки стодолларовых купюр.
Глава 35Хотя солнце еще не взошло, Тай Делсон не стала включать свет в своем кабинете. Она подошла к окну и до отказа подняла фрамугу. Утренняя прохлада приятно освежила лицо. Она достала из сумочки сигарету и закурила. При вспышке пламени Тай с удивлением увидела Вэйла, сидевшего у задней стены.— Стив, ты напугал меня!— Извини, — сказал он с нарочитой небрежностью.— Что ты здесь делаешь?Вэйл встал и аккуратно положил на стол ключ от наручников.Тай спокойно затянулась сигаретой и несколько секунд разглядывала Вэйла. Тот был мрачен, не оставляя сомнений в цели своего визита. Она напряженно улыбнулась.— Я не думала, что смогу обмануть тебя, во всяком случае надолго. Вынудив убить Радека, я сожалела, что не извинилась перед гобой. Хотя убийство такого, как он, вряд ли может кого-то огорчить. — Тай снова затянулась сигаретой, и из горла у нее вырвался легкий всхлип, показавший, что она не так спокойна, как хочет казаться. — Когда ты все понял?— Я не понимал, пока не нашел ключ, спрятанный в батарее. Из десятка возможностей там оказаться смысл имела только одна. Мысленно перебрав все мелкие нелогичности, я сложил их в четкую картину.— И что же это?— Обыскивая квартиру Бертока, мы с Кэт нашли документы в ванной из-за отпечатков пальцев на туалетном шкафчике. Сначала я грешил на некомпетентность криминалистов, но потом поработал с ними и понял, что они не пропустили бы этих улик. О повторном обыске знали всего несколько человек, в том числе и ты. Ты даже не позволила нам отправиться туда ночью, сославшись на малоубедительные основания, и получила достаточно времени, чтобы поехать и подложить улики. Тогда Берток и его ключи были у нас в руках, так что войти в квартиру не представлялось проблемой. Потом ты позвонила по его телефону, подкинув версию самоубийства. Эта нить была слишком уж ученической. И снова ты, одна из немногих, знала о самописце. С самого начала существовали указания на утечку информации. Сперва я думал, что «Пентад» пытается создать эту иллюзию. Еще с десяток вещей оставались непонятными, пока я не нашел этот ключ. Он был необходим, поскольку тебе требовалось быть прикованной, посылая мне это видео, но следовало освободиться, чтобы спровоцировать Радека на мое убийство. А затем снова пристегнуть себя и спрятать ключ, пока я взламывал дверь. Ключ должен был находиться у тебя под рукой — например, на случай пожара или нашей с ним смерти.— Кажется, ты действительно все понял. Но наверное, задавался вопросом, почему я пошла на это.— Основных мотивов не так уж много: первым делом на ум приходят деньги или любовь.— Я не любила Радека, если тебе это интересно. А деньги находятся на автомобильном кладбище, рядом с домом, где вы нашли Бертока. Под старой машиной. Будь это моим мотивом, стала бы я посвящать тебя? По сути дела, я позволила тебе их найти: когда ты пытался открыть наручники, а сказала тебе про кольцо Радека с ключами, чтобы направить тебя к деньгам. В конце концов ты должен был это понять. Я даже сунула фальшивые водительские права Радека в его машину, где ты наверняка бы их нашел. Они привели бы тебя ко всему. Ты их обнаружил?— Если дело не в Радеке и не в деньгах, то в чем же?— В твоем расследовании всплывало имя Майкл Вэшон?Вэйл ненадолго задумался.— Заключенный, в убийстве которого подозревали Солтона?— Его убил кто-то из них — Солтон или Радек. Мы с Майклом любили друг друга. Я только начала работать в федеральной прокуратуре, когда он попал в тюрьму за продажу конфиденциальных сведений о делах фирмы. Он занимался этим недолго, за два года до того как мы познакомились, и уже забыл об этом. Главным действующим лицом был не он, а его близкий друг, человек по фамилии Данцигер. Поскольку дела велись от имени Майкла, обвинить его было легче. Ему предложили сделку, чтобы он дал показания против Данцигеpa, но Майкл был верным другом и пошел в тюрьму. Пойми меня правильно. Майкл увидел возможность получить легкие деньги и нарушил закон, но закоренелым преступником не был. Его отправили в Марионскую тюрьму на три года, надеясь, что это заведение развяжет ему язык. К сожалению, не развязало.— Что его объединяло с Радеком и Солтоном?Тай снова затянулась сигаретой.— Радек и его компания возглавляли тюремную иерархию и тут же стали выяснять, какую пользу можно получить от Майкла. Поглумились над ним и обещали пустить по рукам, если он не предложит лучшего варианта. С момента продажи сведений до ареста Майкла прошло два с лишним года. Он был компьютерным гением и устроился в компанию «Инвесткомп». Там готовили программное обеспечение для инвесторов. Я не сильна в технических подробностях, но Майкл проверял готовый продукт, то есть искал в нем дефекты. Когда инвестор выводил акцию на монитор, программа показывала график ее движения. Более того, она выводила на экран зеленую стрелку, указывающую время покупать, и красную, указывающую время продавать. Майкл нашел в этой программе изъян, благодаря которому появление красных стрелок можно было задерживать на несколько часов. Для его исправления пришлось бы менять весь код, но поскольку это никак не влияло на работу программы для инвесторов, он никому ничего не сказал. Даже забыл о нем, пока Радек ему не пригрозил. Ради собственного спасения он сообщил Радеку, что если они задержат красную стрелку часа на два и сыграют на понижение, то получат деньги.— Дай мне сообразить. Им был нужен кто-то на воле, чтобы продавать и покупать акции, и Майкл уговорил тебя заняться этим.— Он оставил в системе «Инвесткомпа» «черный ход» — надеюсь, ты знаешь, что это такое.— Способ обойти службу безопасности.— Совершенно верно. Сперва я отказалась, поскольку была заместителем федерального прокурора. Поэтому о наших отношениях мы никому не говорили. Но его положение в тюрьме с каждым днем становилось все более ужасным, и я сдалась: мы начали играть на понижение. Больших денег это не приносило — тысячи по две с каждой операции, — но достаточно, чтобы Майкла оставили в покое. До условно-досрочного освобождения ему оставалось меньше года.— Почему же его убили, если он был для них источником обогащения?— Не знаю: то ли обнаружили в «Инвесткомпе» утечку информации, то ли было обычное обновление программы, но дефект нашли. И Майкл утратил возможность входить в эту программу. Он сказал, что Радек взбесился, узнав об этом. Это был наш последний разговор.— И тогда его убили, — произнес Вэйл.— Да. Разумеется, я не могла об этом узнать, моей фамилии в тюремных документах не было. Дня через два после нашего последнего свидания позвонил Радек. Говорил он уклончиво, но как с подружкой: мол, скоро выйдет и с нетерпением ждет нашей встречи. Я разозлилась, но сохранила самообладание и попросила передать Майклу, чтобы он со мной связался. Напоследок Радек сказал: «Между прочим, Майкла сегодня забили насмерть» — и положил трубку. Вот так.— Значит, Радек вышел на волю и ты была готовой сообщницей для вымогательств. С нужными связями. И не могла отказаться, иначе он выдал бы твое участие в мошенничестве с «Инвесткомпом».— Совершенно верно, но все было не так просто. Впервые я узнала о его плане, когда месяца два спустя проснулась среди ночи и Радек стоял в моей спальне. Он представился и набросился на меня. И не просто принудил к сексу. Он делал это как в тюрьме: начав с побоев, а кончив… предоставлю это твоему воображению. Потом закурил сигарету и заговорил так, будто я его подружка. Тогда-то он изложил свой план вымогательства и мою роль во всем этом. Должно быть, вид у меня был изумленный, потому что он влепил мне такую пощечину, что я едва не потеряла сознание. Об убийстве людей он не упоминал. Но это был его образ действий. Его план не выглядел таким жестоким, каким оказался потом.— Наверно, он выбирал жертвы среди журналистов, критикующих ФБР.— Не считая Артура Веллингтона. — На глаза Тай навернулись слезы. — Вероятно, он счел, что недостаточно унизил меня насилием, и велел выбрать третью жертву. Сказал, чтобы я была виновна, как и все остальные, но на самом деле хотел окончательно сломить мой характер. И я предложила ему убить Веллингтона. Я знала, что он защищал Радека по делу о грабежах броневиков. Сперва Радек возражал, но я заметила, что если его заподозрят в вымогательствах, для него это будет превосходной защитой. С какой стати ему убивать человека, спасшего его от пожизненного заключения? Тогда я хотела смерти Веллингтона именно по этой причине. Благодаря ему Радек вышел на свободу и получил возможность убивать и насиловать.— И это ты назвала им фамилию Берток?По щекам Тай заструились слезы. Она задрожала и несколько секунд не могла говорить.— Им требовался агент с сомнительной репутацией, иначе бы в Бюро сразу поняли, что он не вор и его похитили. И тогда выдали бы прессе всю историю вымогательства и убийств, чтобы заручиться поддержкой общественности в спасении агента. Радек не получил бы больше ни гроша. Клянусь, Стив, его должны были похитить люди в масках и удерживать до получения пяти миллионов. Если бы я знала, что его убьют, то сразу бы во всем призналась, несмотря на последствия. Понимаю, это звучит лицемерно, потому что убивали и других, но каким бы неприятным ни был Стэн, смерти он не заслуживал.— И ты назвала Радеку оперативную фамилию Пандерена, чтобы он мог купить новый ствол к «глоку».— Как я показывала тебе, она была в компьютере.— А убийство Дэна Уэста? В записанном на пленку разговоре убийца говорит как агент.— Это был Солтон. Мы предполагали, что у агента будет микрофон, и хотели, чтобы убийца говорил, как Стэн. Диалог разработали заранее с моей помощью.— А машина Радека с «огнеметом» в багажнике? Откуда вы знали, что мы ее найдем?Тай горько усмехнулась:— Если тебя это как-то утешит, ты сводил Радека с ума. Он и так был параноиком, но после того как ты выжил в туннеле, постоянно боялся, что ты его найдешь. Это была его идея, чтобы я поехала к тебе в отель и соблазнила. Когда ничего не вышло, стало еще хуже. Ты убил Солтона, и Радек перенес на тебя всю свою ненависть к ФБР. Он знал, что является самым уязвимым в группе из-за ныо-гэмпишрского прошлого. Поэтому они установили «огнемет» в машине Радека и поставили возле его дома, рассчитывая, что найдешь ее ты. А поскольку ты все время избегал опасности, он снабжал каждую ловушку следом, ведущим к очередной. Ты не сгорел возле машины, но Радек завлек тебя в здание, где собирался убить.— А ночь, когда ты звонила мне в номер Кэт?— Радек хотел, чтобы я заманила тебя к себе. Но ты на это не клюнул, и он решил застрелить тебя на киноранчо. А когда промахнулся, мы инсценировали мое похищение, дабы вернуть три миллиона долларов.— И ты вынудила меня убить Радека.— Стив, поверь, я не хотела причинить тебе зло.— Наверно, когда Радек стрелял в меня через дверь, мне стоило слегка повременить, чтобы понять, как ты добра ко мне, — невозмутимо сказал Вэйл.— После того как вы с Кэт убили остальных, нетрудно было догадаться, что я следующая. Радек не объяснял мне своих планов, но велел так вести себя на людях, будто я влюблена в тебя. Я знала, что, когда ты исчезнешь с тремя миллионами, тоже внезапно исчезну, и создастся впечатление, будто мы сбежали вместе. А если бы тебя нашли мертвым на заводе с той женщиной, то стали бы искать меня. При любом раскладе мне предстояло исчезнуть. Поэтому я постаралась убить его раньше. Знаешь, что такое джи-эйч-би?— Жидкий экстази.— Он вызывает эйфорию, но обладает и стероидным воздействием. Ты видел снаряжение для накачивания мышц. Радек постоянно принимал этот наркотик. Но если слегка увеличить дозу, человек попадет в ступор, если увеличить значительно — в кому. Два побочных эффекта — воинственность и паранойя — достигли у Радека пика. Я как-то довела его до бессознательного состояния, но убить не хватило духу, поэтому вынудила это сделать тебя. Когда мы вернули три миллиона, Радек отвез их на автокладбище и там спрятал. Потом мы выпили, чтобы это отпраздновать, и впервые занялись сексом по обоюдному согласию. Мне это требовалось, чтобы потом заявить об изнасиловании. Я добавила ему в вино ровно столько джи-эйч-би, чтобы он заснул. Как только он стал клевать носом, я послала тебе свое изображение. Увидев, что ты подходишь к отелю с ружьем, я разбудила Радека и сообщила о твоем приближении. Знала, что он будет дезориентирован, и поторопила его. Когда ручка начала поворачиваться, он совсем обезумел и открыл огонь. Я побежала в спальню, заклеила скотчем рот и глаза и снова пристегнула себя к батарее. Я никак не думала, что ты появишься один. Ждала группу спецназа. Но ошиблась.— Откуда ты знала, что я тебя найду? Это же не были указания ГСО.— Если бы ты не появился, я отправила бы тебе еще одно видео, или позвонила, или написала текст. Это всегда было проблемой — количество передаваемой тебе информации. Слишком много вызвало бы у тебя подозрение, слишком мало — не позволило найти указанный путь. — Тай прикурила от окурка новую сигарету. — Хочешь знать, что было самым приятным в подготовке его смерти?С Тай Делсон произошла перемена — теперь она говорила механически, безо всяких эмоций. Признание в данном случае, видимо, не облегчало душу. Рассказ о своем соучастии приводил ее к какому-то жуткому пониманию, исключавшему эмоциональную защиту.— И что же? — спросил Вэйл.— Я наблюдала процесс планирования этих ужасных преступлений. Он вызывал у меня какое-то извращенное очарование. Ты должен признать, они были блестящими. Я увлеклась этим творческим процессом, иногда вносила предложения. Видимо, это что-то вроде стокгольмского синдрома. Как бы там ни было, Радек научил меня совершать нераскрываемые преступления — ну почти нераскрываемые. Надоумил, как подстроить его собственное убийство. Позволил в конце концов свести счеты.— Значит, раз он мертв, а деньги возвращены, никто никогда о тебе не узнал бы, — сказал Вэйл.— Таков был план. Я уходила из федеральной прокуратуры и покидала Калифорнию, а возможно, и страну. Изначально, когда я об этом объявила, у меня было намерение уехать как можно дальше от Радека. А вчера хотела уехать от себя, но это невыполнимо. Тот факт, что после смерти Радека я, единственная из преступников, осталась в живых, не дает мне покоя. Чувство вины нарастает. Я не могу есть, не могу спать. Вот почему появилась здесь так рано. Я истерзалась.Она кивнула на стену, где утреннее солнце осветило взятое в рамку высказывание Мартина Лютера.— «Всякая ложь, подкрепленная семикратно, начинает походить на правду», — прочла вслух Тай. — Он определенно знал, что говорит. Странно, верно? Я повесила эту надпись в первый день своей работы для предостережения лгунам, и сама стала ее пленницей.— Может, пора ее снять?— Если бы это было так просто… Наверно, ты не позволишь мне сдаться?Она прикурила третью сигарету от той, что испепелила четырьмя долгими затяжками.— Кажется, ты собиралась бросить курить.Тай почувствовала в этом тривиальном замечании нечто гуманное и устало улыбнулась ему.— Это последняя. Обещаю, что брошу… навсегда.Он поглядел ей в глаза. В них исчезла нервозность, которую он замечал со дня знакомства, и появилась некая решительность. И Вэйл понял, что она имела в виду.К ее удивлению, он поднялся и направился к выходу.— Ты забыла? Я больше не агент ФБР.Когда он открыл дверь, Тай сказала:— Я только и делаю, что пытаюсь тебя поблагодарить.Закрывая дверь, он не смог оглянуться.Когда Вэйл вышел из лифта в вестибюле, ему пришлось пройти мимо охранника, который взволнованно кричал в трубку:— Немедленно пришлите «Скорую помощь» к федеральному зданию! Кто-то выпал из окна шестого этажа! Быстрее!
Глава 36Входя в федеральное здание, Кэт услышала вдали сирены. Она глотнула кофе и пошла к лифтам, охваченная мыслями о Вэйле. Как можно восхищаться человеком и вместе с тем его недолюбливать? Очень хорошо, что между ними ничего не сложилось. «Непримиримые различия» — так, кажется, заявила ее мать на бракоразводном процессе? Она всегда говорила: «Дай мужчине немного времени, и он покажет свое истинное лицо».Двери лифта стали закрываться, и в них протиснулся Дон Колкрик. Оба почувствовали себя неловко.— Доброе утро, — первой нарушила молчание Кэт.— Доброе. У меня есть несколько идей, которые я хочу обсудить с вами. Выяснить, можем ли мы, — он оглядел других пассажиров, среди которых не оказалось сотрудников ФБР, — найти эти вещи.— У меня в кабинете уютно и тихо.— Сейчас удобное время?Кэт понимала, что он вовсе не стремится уладить их служебные взаимоотношения. Она и прежде слышала этот примирительный тон. Скорее всего никаких идей нет и в помине или он в них не уверен и хочет ее помощи.— Удобнее и быть не может.В отделении, казалось, царило приподнятое настроение, хотя и агентов, и вспомогательный персонал ждал впереди долгий день. Кэт полагала, что, коли все члены «Пентад» мертвы, поиски денег станут гораздо менее напряженными. Это ведь не преследование убийц, когда дорога каждая минута. Она попыталась вставить ключ в замок своего кабинета, но безуспешно.— Дон, вы не поручали выселить меня вчера вечером? — Она наклонилась к скважине. — Там что-то есть.Колкрик пригляделся и заявил:— Кто-то повозился с вашим замком. Я вызову Демика.Через пять минут Том Демик, поработав отмычкой, сообщил:— Похоже, кто-то заклеил его суперклеем.— Тогда как же нам войти?— Я схожу за инструментами. Придется разобрать стену.Возвратившись, Демик сорвал ломиком металлическую рамку вокруг двери, снял фибролитовые панели и выбил молотком опоры. Дверь повалилась в комнату вместе с коробкой.— Господи Боже! — произнес Демик, заглянув в кабинет.Остальные подошли ближе, чтобы посмотреть в чем дело. На полу была копия Портсмутской военно-морской тюрьмы высотой три фута, сложенная из стодолларовых купюр в банковской упаковке. Круглые башни были сделаны из развернутых веером пачек и перехвачены резиновыми лентами. Там, где требовались поддерживающие углы, пачки перемежались друг с другом, как тасуемые карты. Кэт обратила внимание, что уложены они уступами, словно кирпичи. Все молча обошли строение, стараясь не разрушить. Наконец Колкрик сказал:— Вызовите кого-нибудь из бухгалтерии.Вошли четыре человека, отреагировав так же, как и все остальные. И только старший бухгалтер, обнаруживший исчезновение денег, спросил, ни к кому не обращаясь:— Сколько здесь должно быть?— Три миллиона, — пожал плечами Колкрик. — Без малого.Бухгалтер снова обошел строение и сказал:— По-моему, тут около пяти миллионов.— Этого не может быть, — возразил Колкрик.— Существует только один способ проверить. Мы начнем их считать.— Подождите минутку, — остановил его Демик. — Мне нужно сделать несколько снимков.Кэт не верилось, что Вэйл нашел эти деньги. Притом так же анонимно, как пресек ограбление банка. Демик достал сотовый телефон и двинулся вокруг строения, фотографируя.«Почему Вэйл построил похожую на замок тюрьму? — думала Кэт. — Не метафора ли это: кража денег оканчивается тюрьмой — или: деньги — это тюрьма?» Потом заметила однодолларовую кредитку, сложенную в форме женской фигуры. Платье было длиной до пола, руки изящно раскинуты в стороны, левая ладонь повернута вверх. Не хотел ли Вэйл сказать, что карьера лишила ее свободы? Как бы то ни было, его эффектное отсутствие свидетельствовало, что Вэйл не примет предложения директора вернуться в ФБР.Колкрик пристально наблюдал за бухгалтерами и, поняв, что счет у них пошел на четвертый миллион долларов, заявил:— Здесь никак не может быть больше трех миллионов.Тут Кэт заметила, что ее компьютер включен, хотяникогда не оставляла его работающим. Подвигала мышь, экран осветился, и появилось сообщение. Она прочла его вслух:— «Какая разница между пеплом двухсот пачек стодолларовых купюр и двухсот пачек однодолларовых?»Подумав над этой загадкой, старший бухгалтер ответил:— Значит, сгорело не два миллиона, а всего двадцать тысяч.— Конечно, — подтвердила Кэт. — Радек знал, что мы подвергнем анализу пепел, но не сможем определить разницу между однодолларовыми и стодолларовыми купюрами. Тот же вес бумаги, тоже количество краски. Он просто положил сверху сотенные пачки, чтобы нас одурачить.Внизу страницы была ссылка на оригами из долларовых купюр. Кэт щелкнула по ней, и экран заполнила фотография, озаглавленная «Безликая женщина». На изображении была долларовая купюра, сложенная так же, как у парапета замка. На месте лица находилась одна из пустот на банкноте.Кэт осторожно подняла с пола сложенную купюру и увидела, что несколько карандашных штрихов создают изящные женские черты. Она понимала, что это всего лишь игра воображения, но улавливала сходство с собой. Даже на месте шрама было легкое серое пятнышко.
ЭпилогСтив Вэйл работал над новой скульптурой, не замечая, что кто-то стучит в его квартиру. Близились сумерки, и августовский свет мерк под напором тучи, надвигавшейся с озера Мичиган. Вновь подул северо-восточный ветер, и стало холодно. Стук повторился. Вэйл счел его необычным — пожалуй, слишком деликатным. Прикрыв фигуру, он достал из холодильника бутылку пива, но не успел подойти к двери, как вновь послышался мягкий стук. «Явно не мужчина», — решил он.Вэйл открыл дверь и увидел Кэт Бэннон в черном платье.— Привет, — смущенно улыбнулась она.— Привет.— Не беспокойся, я здесь не как служащая ФБР. Просто наведалась.Он отступил в сторону.— Тогда можешь войти и изложить свое дело.— Я не по делу. Найдется еще одна? — указала она на пиво в его руке.Вэйл достал бутылку и протянул ей.— Без стакана?— Если мне не понравится твое сообщение, ты можешь его унести.— Давай стакан. Тебе непременно понравится.— Так я потеряю еще больше стаканов.Но он все-таки выполнил ее просьбу.— Думаю, ты знаешь о Тай Делсон.— Слышал.— Очевидно, она курила в своем кабинете у открытого окна, пошатнулась и выпала. Я ходила на заупокойную службу. Это было очень печально после всего, что ей пришлось пережить.— Возможно, мы не знаем даже половины этого.У Кэт вновь возникло подозрение, что Вэйлу открыто многое, не известное больше никому.— Кстати, ты слышал, что мы вернули те пять миллионов?— Без дураков?Кэт улыбнулась:— Да, без дураков. Колкрик, естественно, пытался запудрить директору мозги. Его руководство и все такое прочее.— Почему ты так уверена, что он тут ни при чем?— Терпеть не могу получать признания. Я его получила. Больше говорить об этом не стану, — сказала Кэт. — И не буду благодарить тебя за то, что ты сделал.— Спасибо.— Кстати, Пандерена оправдали. То есть сняли подозрения, что он был членом «Пентад».— Вы наконец избавились от него?Кэт покачала головой:— Он подает в суд за противоправный арест. Видимо, будет работать у нас до пенсии.— Справедливо.— И директор выдвинул два требования. Первое касается его заместителя Колкрика. Ласкер объяснил Дону, что тому пора в отставку. И он уходит первого числа. От имени всего ФБР спасибо. Второе — он поручил мне добиться от тебя ответа. Хочет, чтобы ты работал у нас. Как уже говорил, где захочешь. Ты сможешь разъезжать по стране, выбирая дела.— Я думал, ты здесь не от имени Бюро.— Я могла бы переговорить с тобой по телефону.— Передай директору мою благодарность. Но ведь кто-то займет место Колкрика.— Эту должность предложили мне.— Для меня это должно стать побудительным мотивом?Кэт засмеялась:— Не беспокойся, я отказалась. Я совсем не для этого становилась агентом. Кто знает — может, мы еще поработаем вместе.— Кэт, в этот раз я не был в штате, и меня выперли меньше чем через неделю.— Вот именно, меньше чем через неделю, а ты довел дело до конца.— Я сделал это не в одиночку. Полагаю, у тебя есть подтверждающий это девятимиллиметровый шрам, — возразил Вэйл. — Мне нравится эта работа, но приходится многим жертвовать. Поблагодари директора от моего имени, но я отказываюсь.— Вижу, ты покрасил стены, — огляделась Кэт. — Ты работаешь?— Конечно. На жизнь хватает.Она посмотрела на стол со скульптурами:— Находишь время и для этого.— Кто-то должен создавать дилетантам дурную славу.— Можно, я взгляну?— Лучше не надо.Кэт, заметив, что он отвел взгляд, обратила внимание на глиняную статуэтку под покрывалом. Судя по всему, у нее была голова и, возможно, лицо.— Извини… — Она подошла к столу и подняла покрывало. Это была обнаженная женская фигура с тщательно вылепленными деталями. И у нее было лицо Кэт, точно схваченное, без воображаемого совершенства, но с изящной верностью. Впервые после ранения она ничего не имела против шрама на щеке. Вэйлу удалось сделать ее лицо красивым, даже, как он однажды сказал ей, аристократичным. Она резко повернулась к нему, пытаясь сдержать слезы.— Я думала, ты не умеешь лепить лица.— Раньше они не были так важны, — мягко произнес Вэйл.— Что-то подсказывает мне, что я смогу склонить тебя к компромиссу. — Кэт поставила пиво и, крепко поцеловав его в щеку, стала расстегивать платье. — Ну, каменщик, давай поглядим, правильно ли ты вылепил все остальное.Ной Бойд
ТИХИЙ ОМУТ(роман)
Об этой смерти никто не должен был узнать, — но вышло иначе…При случайных обстоятельствах в земле обнаружено иссохшее тело жестоко убитой пожилой женщины. Поначалу инспектор Марк Лэпсли и сержант Эмма Брэдбери могут сказать о преступнике только одно: он великолепно разбирается в ядах и прекрасно знает, что нужно сделать, чтобы жертву невозможно было опознать. Однако охота за безжалостным убийцей — последнее, что нужно Марку, страдающему от редкого нервного расстройства и все глубже погружающегося в мир своей болезни. Но и это еще не все. Очень скоро полицейским становится ясно: перед ними — одно из звеньев длинной цепочки преступлений. И убийца не намерен останавливаться…
ПрологЛето 1944 года— Бабуля, что это такое? — крикнула Кейт.Айрис Поул вздохнула. Солнце висело в самом центре ярко-голубого неба, как добела раскаленный глаз, уставившийся ей в затылок. Голова словно налилась свинцом и болела при каждом движении. Кожу на руках и спине покалывало от пота, отчего казалось, будто по телу ползают муравьи.— Ты о чем, дорогая? — в сотый раз за это утро спросила она.Отложив секатор, которым подрезала розовый куст, Айрис посмотрела туда, где ее внучка должна была играть со своими братьями и сестрами.— Вот об этом. — Кейт стояла на другой стороне сада у куста с глянцевыми листьями, сплошь покрытого маленькими красными ягодами. Кейт осторожно трогала ладонью гроздь ягод.— Оставь в покое эти ягоды, — строго велела Айрис. — Они ядовитые.— Я знаю, но что это такое?— Это называется волчья ягода. — Айрис чувствовала, как боль при каждом слове пронзает виски. — Оставь ягоды в покое и иди играть.— Эта игра скучная, — заявила Кейт с занудством, какое может изобразить только шестилетний ребенок. Она повернулась и побежала к низкому столику, покрытому белой скатертью. На столике был расставлен полный игрушечный чайный сервиз и тарелочки с пирожными и печеньем.За столиком никого не было. Трое ребятишек ползали по траве на коленях, играя с куклами Кейт. Еще двое бегали вокруг деревца, которое Айрис посадила в самом центре сада прошлой весной. Остальных не было видно. Вероятно, они находились в доме — доме невестки Айрис. Скорее, в доме ее сына. Только Фрэнк был в Африке, сражался за короля и страну, а Джудит каждый день работала на фабрике, делала детали для самолетов. И Айрис оставляли присматривать за детьми. Каждый день. Каждый божий день, который Господь посылал ей как испытание.Айрис вздохнула и вернулась к розовому кусту. На паре листьев виднелись темные пятна. Она отщипнула их. Пятна походили на скопление тли, и не было смысла рисковать.— Это смородина?Айрис резко обернулась:— Кейт, я думала, ты пьешь чай с друзьями.— У этого чая странный вкус, — поморщилась Кейт. — Это смородина, бабуля? — Сейчас она была неподалеку от Айрис и смотрела на тисовое дерево, отбрасывающее на лужайку небольшую тень.— Нет, это не смородина. Не трогай. — Боль в голове становилась сильнее. — Тот чай, как ты его называешь, — сарсапарель. Ты любишь сарсапарель.— Я не люблю такую сарсапарель.Рука, в которой Айрис держала секатор, дрожала. Она прикрыла глаза. Она все утро пекла эти пирожные и печенье. Она постелила на столик лучшую скатерть, чтобы было красивее, а этой девчонке все не так.Айрис взглянула на столик и еду, которую придется выкинуть. По пирожным с джемом ползали осы. Она зажмурилась, но по-прежнему ощущала, как солнце таращится на нее. От пульсации в голове подташнивало, а в животе что-то словно сворачивалось и разворачивалось. Она не могла успокоиться; пальцы подрагивали, голова дергалась то влево, то вправо, будто Айрис видела что-то краем глаза. Айрис глубоко вдохнула и снова открыла глаза. В саду было слишком много света; от ослепительного солнца болели глаза.Она потянулась секатором к очередному листу, на котором были следы тли.— Бабуля! — завопила Кейт.Рука Айрис дернулась, и секатор резанул по стволу розы. Стебель упал на лицо Айрис. Когда она поворачивала голову, один из шипов оказался у нее на щеке, проткнув кожу прямо под глазом и оставив длинную царапину.Боль, казалось, резанула по самой душе.— Глупая девчонка! — закричала Айрис.Кейт испуганно попятилась.— Посмотри, что ты наделала! — Айрис вскинула руку и, схватив Кейт за плечо, притянула к себе. — Ты, маленькая неблагодарная сучка! Знаешь, сколько времени я потратила на эти пирожные? Я отучу тебя шляться по саду и трогать то, что не положено, когда тебе следует сидеть и пить чай с братьями и сестрами!Слова лились из нее, словно рвотная масса, и она не могла остановиться. Она не понимала, откуда это все взялось. Все мальчики и девочки изумленно смотрели на нее. Голова гудела, от мерцающего жара в саду путались мысли, к горлу подступала тошнота.— Не хочешь слушаться? Я тебе покажу, что бывает с теми, кто меня не слушается!Прежде чем Айрис поняла, что происходит, она сомкнула лезвия секатора на большом пальце правой руки Кейт. Девочка закричала, глаза округлились от ужаса. Она попыталась вырваться, но Айрис крепко держала ее.Рукояти секатора разводились в стороны мощной пружиной, и Айрис пришлось приложить все силы, чтобы свести их вместе. Лезвия резанули по пальцу Кейт, как только что по стволу розы. Палец упал на землю. Кровь хлынула на блестящие зеленые листья.Визг Кейт становился все слабее. Она закатила глаза и начала судорожно подергиваться.Айрис пристроила секатор к указательному пальцу девочки и свела острые лезвия. Палец отвалился, но на ладони его продолжал держать лоскуток кожи. Айрис резанула еще раз, и пальца не стало.С остальными тремя пальцами было проще. Когда она закончила, рука Кейт показалась очень маленькой.Айрис повернулась. Остальные дети словно приросли к месту. Они во все глаза смотрели на Айрис, будто не могли поверить тому, что видели. И еще они хотели понять, в чем суть фокуса.Айрис выпрямилась и посмотрела на ближайшую девочку. Ее звали Мэдлин.— Подойди сюда, Мэдлин, — проговорила она спокойным голосом, хотя в голове у нее неистовствовал поток бессвязных мыслей. — Сейчас же подойди, или я сама тебя поймаю…
Глава 1Серо-голубое из-за дымки небо над крышами равномерно растекалось от одной стороны улицы до другой. Подернутое пеленой солнце казалось всего лишь более ярким лоскутом на и без того ярком небе. Ни одна тень не омрачала ни тротуар, ни проезжую часть. Из-за рассеянного света казалось, что машины, дома, фонарные столбы вырезаны и расклеены на идеальной картинке улицы. Они будто совсем не связаны с реальностью, и их можно при желании менять местами.Нежный, почти молочный цвет неба напомнил Вайолет утиные яйца, которые ей доводилось собирать в детстве: цвет такой необычный, такой текстурированный, что казался скорее делом рук художника, чем случайной игрой природы.Так, откуда эта мысль? Она хорошо помнила утиные яйца — они ощущались в руке тяжелее куриных. И еще вспоминалось, как крошечные обрывки пуха лепились к их скорлупе. Но она никак не могла сообразить, когда это было и где. Детали были отчетливыми, а вот общий фон отсутствовал.Вайолет отогнала эту мысль прочь. Есть вещи поважнее, о них и надо позаботиться сегодня. Ей нужно выполнить работу.Плетясь по улице от места, где запарковала машину, и толкая перед собой сумку на колесиках, она поглядывала на небо. Ни самолетов, ни вертолетов — только глубокая белесая голубизна. На мгновение показалось, что мир существует вне времени. Сделав небольшое усилие, она почувствовала, что снова может быть шестилетней или шестнадцатилетней девочкой, а вовсе не шестидесятилетней старухой.Но такое усилие — это чересчур. Вот что происходит, когда стареешь. То, что было легко, вдруг становится трудно. Энергия, которая некогда казалась безграничной, превращается в то, что нужно самым тщательным образом сохранять.Вайолет с облегчением поняла, что стоит перед дверью дома номер 26, и перевела дух. В воздухе разливалась прохлада, но после долгой прогулки от машины она чувствовала себя разгоряченной и возбужденной.Вайолет взглянула на фасад дома. Краска на верхней части двери, где каждое утро лежало солнце, потрескалась, образуя узор из мелких чешуек. Поверхность вокруг замочной скважины покрывали царапины. Почтовый ящик, похоже, не один раз ремонтировался при помощи скотча. Выцветшие красные кирпичи были усеяны мелкими дырочками и выбоинами.Ее взгляд переместился на маленький сад, где с трудом помещался контейнер для мусора и несколько старых кустов герани в горшках. Сорняки пробивались между тротуарной плиткой и круглой металлической крышкой угольного подвала. Нижняя часть ограды почти скрылась за пыльной паутиной и старой скорлупой улиток, лежащей словно сыпь на теле.Действительно, пришло время переезжать. На побережье, возможно. Она не против свежего воздуха и перемены обстановки.Одна из гераней чересчур разрослась и подсохла. Некоторые листья побурели и обвисли, жертвуя своей жизнью, чтобы остальные листочки могли держаться. Вайолет полезла в сумку и вытащила маленький секатор, который всегда имела при себе. Взяв в руку лист, сухой и ломкий, она отстригла его близко к стеблю, затем повторила эту операцию с другими. Ну вот, так ведь лучше?Отметив про себя, что позже нужно будет вынести кувшин воды, чтобы увлажнить почву, она подтолкнула сумку к двери и выудила из нее ключ. Воткнув его в замок, она с усилием провернула упрямый механизм и толкнула дверь.Ее окутали темнота, запах старой лаванды и вареных овощей.— Дорогая… я вернулась! — крикнула она.Ответа не последовало. Вайолет прошла в дом и захлопнула за собой дверь.— Дэйзи! Я сказала, что вернулась!Небольшая прихожая была покрыта линолеумом с рисунком в виде маленьких алмазов. Ступени слева вели в ванную комнату и спальни. Стены были оклеены обоями с цветочным узором, которые выглядели такими же старыми, как герани на дворе. На стене напротив ступеней висел барометр, массивный и торжественный. В соответствии с его показаниями предстояла перемена погоды.В доме царила атмосфера запущенности, чего-то, превращающегося в прах и разложение. Когда Вайолет впервые переступила порог, ей показалось, что никто больше сюда не приходит. Что никому больше нет дела до этого места.Толкая перед собой сумку с покупками, она прошла гостиную, столовую и открыла дверь в кухню. Обставленная посудными шкафами с раздвижными дверцами, она больше напоминала выгороженную в прихожей секцию, чем полноправное отдельное помещение. Рядом с фарфоровым заварочным чайником размещалась единственная на кухне уступка современности — беспроводной электрический чайник. В углу, рядом с дверью в оранжерею, астматически хрипел небольшой холодильник. Казалось, что он в любой момент может упасть и умереть. Но он работает все девять месяцев, что она посещает этот дом, и работал долгие годы до этого. Он почти наверняка переживет Дэйзи Уилсон.Поставив свою сумочку на угол кухонной стойки, Вайолет расстегнула молнию на сумке. Она купила немного — самое важное она принесла утром из дома, — но Дэйзи, похоже, и этого хватит. По ее опыту, пожилые люди вполне могли существовать на чае, хлебе, вареной моркови и, в качестве нечастого деликатеса, печенье.Натянув тонкие хлопчатобумажные перчатки, которые постоянно держала в кармане своего пальто, Вайолет разобрала сумку. Хлеб, масло, отбеливатель, резиновые перчатки, чайные полотенца и пакетик с листьями чая, который хрустнул, когда она выложила его на стойку.Вайолет наполнила чайник водой и щелкнула кнопку. Когда вода начала нагреваться, раздался свист, который перешел в равномерное «бормотание». Она вскрыла пакетик с чаем, закрыла глаза и рот и втянула в себя воздух. Сухой, чуть пряный аромат, в котором чувствуется оттенок лепестков и листьев молочая, подмешанных к даржилингу. Идеально.Аромат завораживал. Вдыхая смешанные запахи наперстянки, дельфиниума и куколя, она вообще забыла, что находится на кухне, а не в своем собственном саду — личном, не видимом никому саду, не в том, что принадлежит квартире на первом этаже, которую она снимает.Нет. Эти мысли тоже нужно отодвинуть в сторону. Ей нужно кое-что сделать. Когда закончится день, она сможет немного расслабиться. Уехать. Переехать. К морю. Говорят, смена обстановки так же полезна, как и отдых.Пока чайник «беседовал» сам с собой, она вернулась в прихожую и сняла пальто. Прежде чем повесить его на один из крючков за дверью, очень напоминающих ей ряд мясницких крюков, ожидающих, когда на них подвесят свежее мясо, она оглядела прихожую, чтобы как следует ее запомнить.Линолеум. Обои. Ступени. Все здесь напоминало о 1950-х годах, когда взамен разрушенной гитлеровскими бомбами была построена эта улица.Она встряхнулась. «Оставайся в настоящем, Вайолет, — велела она себе. — Сосредоточься».Она открыла дверь в гостиную. Шторы наполовину задернуты, и в перламутровом свете, идущем от этого странного неба, комната выглядела так, словно находилась под водой. Главное место в комнате занимал камин, уже несколько лет холодный, по бокам две металлические подставки для дров. На массивном письменном столе инкрустация почти не была видна в сумрачном водянистом свете. На подоконнике молчаливо стоял телевизор.Дэйзи сидела в кресле с гнутыми подлокотниками, седые волосы еще хранили следы перманента от последнего посещения парикмахера. Глаза, утонувшие в припухшей морщинистой плоти, закрыты. Было похоже, что она не дышит.— Дэйзи? — Вайолет потянулась, чтобы потрясти ее пергаментную руку. — Дэйзи?Дэйзи с криком дернулась, очнувшись от сна. Она отпрянула от Вайолет, как собака, ожидающая удара.— Это всего-навсего я. Я вернулась из магазина.Дэйзи все еще ерзала в кресле. Она подозрительно смотрела на Вайолет. Постепенно подозрительность исчезла и она улыбнулась.— Я давала глазам отдохнуть, — пробормотала она.— Ты заснула. — Вайолет подошла к окну, встала возле телевизора и раздернула шторы.— Я думала. Вспоминала.— Я приготовлю чай. — Вайолет повернулась и улыбнулась Дэйзи. — Я тоже по дороге вспоминала. Утиные яйца. Ты помнишь утиные яйца?Дэйзи засмеялась:— Я сто лет не ела утиных яиц. С самой войны. Тогда мы их все время ели. Они были голубые. И еще вкусные.— Сейчас они опять появились в магазинах. Их называют «деликатесный продукт». Хочешь чаю?— Деликатесный продукт, — насмешливо хмыкнула Дэйзи. — Это все супермаркеты. Заставляют платить больше за еду, которая такая же по вкусу, какой и должна быть еда. Я помню, что обычные яйца не были просто яйцами, они были «серыми норфолкскими», «немецкими продолговатыми» или «доркингами». Все разного размера и цвета. Не как сейчас — все одноцветные, коричневые и одного размера. — Вдруг до нее дошло, о чем спрашивала Вайолет. — Чаю было бы здорово.Вайолет вышла на кухню. Чайник только что вскипел. Она налила немного воды в заварочный чайник и сполоснула его, разогревая фарфор, затем вылила воду в раковину и насыпала из пакетика в чайник две ложки чая. Наконец осторожно налила воду из чайника, глядя, как она пенится вокруг ошпаренных листьев. Аромат снова ударил ей в нос: этот чудесный аромат зрелости, пряностей и роз. Она прикрыла глаза и наслаждалась, чувствуя, как пар осаждается на щеках и на лбу.— Я расскажу, что еще мне вспомнилось! — крикнула Дэйзи из гостиной. — Угольщик, который приносил уголь. У него еще была такая шапка с кожаным задником, который закрывал шею. Он был весь черный от угольной пыли. Три мешка антрацита по вторникам раз в две недели, ссыпал прямо в подвал. — Она помолчала. — Он всегда мне улыбался, правда. Называл меня своим цветочком.Вайолет открыла посудный шкаф и достала две чашки и два блюдца. Поставив их на стойку, она повернулась к хрипящему холодильнику и взяла с полки молоко. Плеснув в обе чашки, поставила бутылку на место.— К тебе когда-нибудь наведывался точильщик? — крикнула она.— Точильщик? С велосипедом и точилом на багажнике? — Дэйзи хихикнула. — Давно не вспоминала о нем. А что случилось с точильщиками? Разве ножницы и ножи больше не нужно точить?— Думаю, сейчас просто покупают новые, — рассеянно отозвалась Вайолет, разливая чай по чашкам, сначала в одну, потом в другую.— Неэкономно, — пробормотала Дэйзи. — Вот откуда столько беспорядка. Слишком много вещей производится и совсем мало хранится.Вайолет взяла поднос, прислоненный к стенке холодильника, осторожно поставила на него чашки и блюдца и понесла в гостиную.— Вот и твой чай. — Она бережно опустила поднос на столик возле Дэйзи. Старуха взглянула на него, потом на Вайолет.— Спасибо, дорогая, — проговорила она, вдруг закашлявшись.Вайолет снова пошла к окну и выглянула на улицу. Кожу на щеках и лбу пощипывало от пара. И еще она ощущала, что у нее слегка перехватывает горло. Ерунда. У каждой дороги свои рытвины. Ведь кто-то говорил ей это?На улице все было спокойно. Большая часть домов в дневное время пустовала. Мужья работали, и жены тоже работали: это все еще немного тревожило Вайолет, но она считала, что мир меняется и люди меняются вместе с ним. Жены сейчас так редко сидят дома. К тому же теперь время занятий, и все без исключения дети еще в школе. С точки зрения Вайолет, самое лучшее в этой улице то, что она никуда не ведет. Люди или машины никогда не проезжают по ней, чтобы добраться куда-то еще. Если ты на улице, значит, собираешься зайти в один из домов, а в будние дни такое бывает редко.За спиной она услышала, как Дэйзи с хлюпаньем пьет чай. Вайолет улыбнулась.— Я взяла в банке твою пенсию, — озвучила она пришедшую в голову мысль.Поскольку Дэйзи не ответила, Вайолет повернулась к ней. Дэйзи смотрела на нее. Взгляд подозрительный, рука с чашкой замерла на полпути ко рту.— Этого тебе вместо меня не следует делать, — отозвалась Дэйзи. — Я прежде была в состоянии сама заглядывать на почту, еще когда у меня была пенсионная книжка. Банк ненамного дальше. — Она помолчала. — На самом деле я думала, что прогулка мне не повредит. Неплохо побывать на свежем воздухе…Вайолет выдержала паузу. Она намеренно сохранила невозмутимость. Такой спор последние два месяца у них возникает примерно раз в неделю, и смысла злиться нет. Решение принято, и река по имени Жизнь уже течет, хоть Дэйзи это еще не поняла. Или цепляется за надежду повернуть ее течение вспять и возвратить себе толику независимости.— Только не с твоей ногой, — спокойно отозвалась Вайолет. Она понимала, что Дэйзи не может видеть ее лицо, поскольку свет из окна шел сзади, однако сохраняла нейтральное выражение. — Язвы все еще требуют ежедневной перевязки. Тебе же не хочется, чтобы они стали хуже.— Наверное, стоит записаться к врачу, — сбавила тон Дэйзи. — Язвы никак не проходят, а доктор Ганц всегда был так внимателен ко мне. — Она вздохнула. — Знаешь, я была танцовщицей. А теперь посмотри на меня. Даже за покупками не могу сходить.— Я тебе говорила, — Вайолет пожала плечами, — что разговаривала с аптекарем. Мазь залечит язвы, если продолжать пользоваться ею. И тебе нужен покой. Я могу ходить для тебя в магазин, выполнять все предписания, а теперь ты еще написала в банк, чтобы я могла следить за своевременным начислением пенсии. Ну-ка, смотри, чай остынет.— Я очень благодарна тебе, моя дорогая. — Дэйзи отхлебнула чаю, пролив немного в блюдце. — Ты хорошо заботишься обо мне. Просто не знаю, что бы я делала без тебя.— Каждый должен присматривать за друзьями и соседями. — Вайолет состроила гримасу дружелюбия. Кожа на лбу казалась натянувшейся и теплой. — Этого сейчас не хватает.— Знаешь, чего мне действительно не хватает?Вайолет не могла сообразить — то ли Дэйзи собиралась снова затянуть про свою утраченную независимость, то ли вернуться к утиным яйцам и антрациту, поэтому просто спросила:— Ну и чего?— Собраний для игры в вист в вестибюле церкви. Раз в неделю, в пятницу утром. Чтобы повидаться с подругами, поболтать, выпить чашечку чая, полакомиться печеньем. Всегда ждала этого дня, правда.— Не уверена, что эти собрания все еще устраиваются.— Устраиваются… я видела сообщение в местной газете.— Ну, ты же не хочешь напрягать зрение. Тебе в твои годы нужно быть осторожной.— Я вполне могу читать газету.— Дэйзи! — Вайолет подпустила в голос немного раздражения. Ей стал надоедать этот спор. — Я всего лишь пытаюсь помочь. Если не хочешь, чтобы я тебе помогала… если не хочешь, чтобы я ходила в магазин, делала процедуры… просто скажи, и я все брошу. Уверена, есть масса дам твоего возраста, которые были бы благодарны за помощь.— Прости, Вайолет, я не хотела…— Ладно. Больше дела, меньше слов. Еще добавить чая?Дэйзи посмотрела в чашку.— Было бы неплохо. Чудесный чай. — Она поболтала чашкой в руке, внимательно разглядывая чайные листья, словно пыталась увидеть в них свое будущее. — А что это за белые штучки?Вайолет взяла у нее чашку и прошла на кухню.— Я сорвала у себя в саду несколько лепестков молочая и добавила их в чай, — ответила она, сливая остатки в раковину. — Мне всегда казалось, что они придают приятный цветочный привкус. И еще они должны быть полезными для тебя. — Она секунду помолчала. — Кто знает… если выпьешь достаточное количество, глядишь, сможешь бегать в магазин и банк!Дэйзи рассмеялась, и Вайолет почувствовала облегчение. Кризис миновал.Она налила Дэйзи вторую чашку, принесла ее в гостиную и осторожно поставила на поднос рядом со своей. Дэйзи опять отключилась, и Вайолет молча сидела, следя за ее дыханием и думая о своем саде. Своем прекрасном изобильном саде, полном самых красивых цветов. Она не так часто, как должна бы, посещала его, но точно знала, что очень скоро опять побывает там.Спустя некоторое время Дэйзи очнулась. Она несколько раз моргнула, затем неуверенно улыбнулась Вайолет.— Твой чай еще теплый, — напомнила Вайолет.Дэйзи благодарно улыбнулась и потянулась за чашкой.Когда она опустила глаза, чтобы посмотреть, где ее чашка, то заметила рядом со своей все еще нетронутую чашку Вайолет.— Разве ты не хочешь чаю, дорогая?— Немного подожду. Я никак не приду в себя после похода в магазин. Чайник еще горячий: я налью, если эта остынет.Дэйзи кивнула и отхлебнула чая.— Ты умеешь играть в вист? — вдруг спросила она. — Я бы с удовольствием сыграла, прямо сейчас. Чтобы отдохнуть от телика и местной газеты.Вопрос застал Вайолет врасплох.— Я… не уверена. Мне кажется, я могла бы…Она попыталась вспомнить. В памяти замелькали картинки, словно вырезанные из фотографий изображения ее рук с картами, но между ними не было связи, общего фона. Воспоминания были разрозненными, почти не относящимися к действительности, и могли по желанию вращаться вокруг того немногого, что она была способна вспомнить о своей жизни.Еще возникло другое воспоминание, другая картинка. Стол. Длинный стол, сервированный для чая в погруженной во мрак комнате.Отогнать прочь это воспоминание. Быстро отогнать.— Я точно знаю, что где-то есть колода карт. — Дэйзи махнула рукой. — Быть может, мы могли бы потом составить партию. Коротенькую. — Она неуверенно улыбнулась.— Быть может, — отозвалась Вайолет, все еще пребывая в смятении после неприятного воспоминания.— И еще я могла бы… — Дэйзи замолчала, у нее в горле забулькало, речь стала нечленораздельной. С губ полетели брызги, распылившись в воздухе. Нижняя губа вдруг заблестела — из-под протезов на подбородок полилась слюна. — Вайолет! — Она закашлялась, изо рта снова полетели брызги. — Что со мной?Вайолет попятилась, ее сердце билось легко, но быстро. Мир вдруг показался ярким и контрастным. Она видела в слюне вкрапления красного, когда та широкой полосой вытекала изо рта Дэйзи.— Не о чем тревожиться, — услышала Вайолет свои слова. — Это скоро кончится.Руки Дэйзи вцепились в горло, царапая дряблую пергаментную кожу. Ее губы стали ярко-красными, припухли. Темный румянец покрыл шею, изо рта вместе с брызгами слюны вылетали горловые звуки:— Гкх… гх… помох!..— Знаешь, просто поразительно, как быстро подействовало. — Вайолет глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Она отошла от Дэйзи и присела на краешек дивана. — Я ожидала, что потребуется намного больше времени. Правда, я точно не знала дозы и, видимо, вбухала слишком много.Она подалась вперед и посмотрела Дэйзи в глаза. Обычно белки были желтоватыми, а радужная оболочка — цвета выцветшего синего фарфора, но сейчас глаза налились кровью и влагой, слезы катились по щекам, смешиваясь с красной рекой слюны, текущей из раззявленного рта.— Думаю, это должно встревожить, — тихо проговорила Вайолет, когда Дэйзи откинулась на спинку кресла и закатила глаза, — но скоро все закончится, я обещаю.Она похлопала Дэйзи по руке, скребущей по подлокотнику. Один глаз Дэйзи в отчаянии смотрел на Вайолет. Другой, словно обретя независимость, был устремлен в потолок. Она испортила воздух: долгий влажный звук, который, казалось, никогда не закончится.— Вероятно, тебе интересно, что послужило причиной, — продолжала Вайолет, стараясь заболтать собственную реакцию на то, что происходило. — Рождественская роза или молочай — звучит очаровательно, не правда ли? Или зимняя роза, как ее еще называют в книгах по садоводству. Черная чемерица звучит более зловеще, и я не думаю, что ты бы стала пить столько чая, если бы я сказала, что в нем есть черная чемерица. Не только цветы, но и истолченный корень, и кора. Смешно, но люди дают разные имена одной и той же вещи.Характерный для этого дома аромат лаванды с привкусом вареных овощей начал забивать тяжелый, неприятный запах. Запах фекальных масс, смешанный с вонью рвоты. Вайолет поморщилась и отвернулась.«Все скоро закончится, — сказала она себе. — Скоро закончится».Дэйзи сидела в увеличивающейся луже собственных испражнений, напитанных кровью фекалий, корчась в ней, дергаясь, втирая нечистоты в одежду и обивку кресла.«Придется потом сжечь это кресло в саду вместе с одеждой Дэйзи и садовыми отходами, чтобы скрыть запах. И разумеется, остатки чайных листьев. Нельзя оставить их просто так. А что, если забуду и во время уборки заварю себе чашку чая!»Вайолет хихикнула, вежливо прикрыв рот маленькой ручкой. Несмотря на беспорядок, ей по-настоящему нравилась эта часть игры.— В рождественской розе содержатся всевозможные жуткие вещи, — сказала она, посмотрев, слышит ли ее Дэйзи. — Геллебоин и геллебореин оба напоминают наперстянку, которую я тоже прежде использовала, но там еще есть сапорин и протоанемонин. Очень зловещий коктейль!Теперь Дэйзи обеими руками царапала кресло, толкая тело вперед, словно собиралась встать и просеменить к Вайолет. Вайолет подняла руку, чтобы оттолкнуть ее, но Дэйзи конвульсивно дернулась, снова откинувшись на спинку кресла, изо рта на колени полился слабеющий водопад мутной рвотной массы. Часть ее забрызгала пол.«Это, — горестно подумала Вайолет, — будет непросто убрать».Она решила больше не пользоваться рождественской розой. Это точно быстродействующее средство, его легко приготовить, но от него слишком много грязи. Убираться и в лучших ситуациях неприятно, даже без всяких испражнений. Наперстянка, вероятно, или брион. Или еще, может быть, олеандр. Ей нравился запах олеандра.Теперь Дэйзи засучила руками. Конец очень близок. Действительно очень близок.— Сейчас у тебя почти совсем закупорится горло, — промурлыкала Вайолет, — и довольно сильно замедлится работа сердца. Не знаю, успеешь ли ты задохнуться, прежде чем сердце остановится, но в любом случае ты умрешь через одну или две минуты. Я даже не знаю, слышишь ли ты меня. Но если слышишь, то хочу сказать, что ты эгоистичная глупая старуха и мне отвратительно каждое мгновение из тех, что я провела рядом с тобой. Разумеется, последние несколько минут не в счет. Они были для меня очень приятны.Дэйзи оставалась неподвижной и молчала. Глаза запали, в них была пустота. С вялых губ медленно стекала слюна.Вайолет подалась вперед, стараясь разглядеть, бьется ли еще сердце в груди старухи, течет ли еще в ее венах кровь, но не смогла.«Вернусь позже и проверю у Дэйзи пульс, — решила она. — После того как приберусь. И если Дэйзи еще не умерла, что ж, через час наверняка умрет».Будет долгий день, а Вайолет почувствовала, что не может собраться с силами, чтобы подняться с дивана. Свет, струящийся из окна, казалось, сам по себе обладает весом. Он давил на нее, высасывал силы и окутывал тело волнами истомы. С ее места был виден срез дымчатого серо-голубого неба, зажатый между верхней частью рамы окна и крышами расположенных террасами домов на другой стороне улицы. Нельзя сказать, что этот вид рождал в ее памяти образ серо-стального моря, вечно накатывающего на каменную дамбу, но он подсказывал путь, каким этот образ мог прокрасться в ее мысли. Волна за волной разбиваются о камень и каждый раз уносят с собой его частичку.Вайолет встряхнулась. «Если я не буду осторожной, то усну и, таким образом, потеряю полдня. Побережье может подождать: сначала уборка».Хотя Вайолет посещала дом (частенько даже каждый день) уже много месяцев, она прекрасно знала, чего касалась за это время. Кухню и ванную комнату, конечно, нужно будет скрести с порошком, чтобы убрать отпечатки пальцев и вообще все, что может выдать ее присутствие. С гостиной и столовой проблем меньше: Вайолет старалась там ничего не трогать и частенько протирала ручку двери или поверхность мебели, когда Дэйзи отвлекалась. Если же она это замечала, то думала, что Вайолет просто помогает содержать дом в порядке. В спальне Дэйзи и гостевой комнате, которая последние тридцать с лишним лет использовалась как кладовка, никаких следов Вайолет вообще нет. Нет, будет нетрудно во всем доме уничтожить следы ее пребывания.Приборка после смерти Дэйзи займет больше времени и будет менее приятной, но тут Вайолет не нужно добиваться идеальной чистоты. По ее опыту, старики частенько не могут сдерживаться, и когда очевидные следы поноса и рвоты будут убраны, странные пятна и странный застоявшийся запах не будут означать катастрофы. И кроме того, современные моющие средства просто великолепны.Вайолет встала и прошла в прихожую. Она почувствовала слабость в ногах — реакция на то, что с Дэйзи наконец покончено, решила она, — и на секунду оперлась о стенку, прежде чем толкнуть дверь в столовую.Дэйзи всегда содержала столовую в безупречном состоянии на тот случай, если придется принимать гостей, — это означало, что ею пользовались, вероятно, раза два за последние десять лет. В центре комнаты красовался тяжелый стол красного дерева с закрученными в спираль ножками. На нем стояли три серебряных подсвечника. По стенам были развешаны гравюры со сценами охоты.К дальней стенке камина было прислонено неуместное здесь инвалидное кресло. Рядом с ним, на ковре, лежал большой рулон серой полиэтиленовой пленки.Инвалидное кресло и полиэтилен Вайолет принесла в дом несколько дней назад, пока Дэйзи похрапывала и бормотала во сне. Она вытащила пленку в гостиную и огляделась. Не пол — его она намеревалась тщательно поскрести и пропылесосить. Возможно, диван.Да. Она развернула лист и стала расправлять его на диване, пока тот не превратился в серую глыбу, похожую на блестящий кусок камня. Она переложит тело Дэйзи — очень легкое — на диван, потом вытащит кресло в сад и тщательно вычистит ковер. Сделав это, можно раздеть Дэйзи, обтереть ее тряпками и полотенцами, которые тоже вынести в сад, и затем переодеть ее в какую-нибудь другую одежду, взятую наверху. Потом Дэйзи можно пересадить в кресло, накрыть одеялом и вывезти из дома на улицу: всего лишь очередная пожилая дама выехала подышать свежим воздухом, заснула и видит сны о давно прошедшем.Вайолет взглянула на Дэйзи. С той минуты как последний раз смотрела на нее, с Дэйзи, которую она некогда называла «дорогая», произошло нечто таинственное и необратимое. То, что раньше было обвисшей кожей, теперь превратилось просто в оболочку старого черепа. То, что было глазами, перед которыми прошла история длиной в восемьдесят с лишним лет, стало пустыми пуговицами, на которые уже начала осаждаться пыль. Ничего не осталось. Снова свершилось чудо: то, что прежде было женщиной по имени Дэйзи, которая любила, теряла и жила, теперь превратилось просто… в ничто. Кожа, кости да клок волос. И все, что принадлежало ей, теперь было собственностью Вайолет. Очень скоро все это станет просто деньгами.«Разумеется, все нужно проделать осторожно. Постепенно. Чтобы ничего не вызывало подозрений. Но через несколько месяцев все это будет моим. Как только я приберусь в доме.Потому что всякое путешествие начинается с первого шага».
Глава 2Когда у Марка Лэпсли заверещал мобильный телефон, звук, как ему показалось, имел вкус шоколада. Черного шоколада, горьковатого на языке и терпкого на зубах.За окном его спальни было еще темно, но птицы уже начали чирикать, а в воздухе разливалась свежесть, и это подсказало ему, что вот-вот наступит рассвет. Он некоторое время дремал, и ему снились дни, когда его дом был полон жизни и смеха, поэтому шок от внезапного звука и внезапный прилив вкуса во рту не очень встревожили. Он словно ожидал звонка. Весь день у него во рту был легкий привкус клубники — знак, что должно произойти что-то незапланированное.Судя по звуку мобильника, пришло сообщение. Если бы это был звонок, то вызов прозвучал бы в виде отрывка из первого концерта Бруха для скрипки и Марк почувствовал бы скорее привкус кофе «мокко». Он дал себе несколько минут, чтобы полностью отойти от сна, прежде чем протянуть руку и взять мобильник с тумбочки.«Пжлста, позвоните ДС Брэдбери» высветилось на дисплее, дальше шел номер мобильного телефона.Прежде чем набрать номер детектива-сержанта Брэдбери, кто бы он ни был, Лэпсли прошаркал в ванную комнату и включил на полную силу душ. Увидев свое отражение в зеркале над раковиной, он поморщился. В своем воображении он был лет на двадцать пять моложе, волосы не были седыми, а живот не выпирал. Отражение постоянно застигало врасплох; единственной причиной, по которой он не взял отвертку и не снял его навсегда, было то, что бриться тогда стало бы практически невозможно.— Алло? — Голос был женский, имевший привкус одновременно желтого и зеленого лимона, произношение чистое.— Детектив-сержант Брэдбери? Это главный детектив-инспектор Лэпсли. — Он вернулся в спальню, чтобы шипение душевой насадки не перекрывало ее голос. — Чем могу быть полезен?— Автомобильная авария, сэр, — коротко сообщила она.— Автомобильная авария? — Он втянул в себя воздух. — Сержант, я в бессрочном отпуске по болезни. По вопросам расследований мне больше не звонят.Голос стал осторожным.— Понятно, сэр. Но кое-что, связанное с местом происшествия, когда оно было осмотрено, заставило компьютер выдать ваше имя. Когда я пыталась отыскать ваш номер, мне было сказано, что вы в отпуске по болезни, но не сказали почему, и когда я дозвонилась до суперинтенданта Роуза, он дал разрешение связаться с вами.— О'кей, что там с этой аварией, из-за чего компьютер выдал мое имя?— Лучше я не стану говорить, сэр. Это… особое дело.— Намекните по крайней мере.— В машине один человек — водитель, — других автомобилей нет, но когда первые люди прибыли на место происшествия, они обнаружили два тела. Одно из них было телом водителя. Второе находилось там в течение некоторого времени.Интересно. Ради этого его вполне стоило будить.— И?— И состояние второго тела явно указывает на связь с одним старым делом, которым вы занимались.— С моим старым делом? — Он быстро настроил память на прошлое, выискивая странное, что-нибудь из ряда вон выходящее в своей карьере, но ничего не надумал. Никаких серийных убийц, все еще находящихся на свободе, никаких причудливых сект, ничего. — А что показалось странным?— Сэр, я бы действительно предпочла не говорить. Было бы проще, если бы вы сами приехали.— Где вы находитесь?Последовала пауза. Из ванной комнаты выплывал пар, и Лэпсли представил себе, как детектив-сержант озирается в темноте, пытаясь определиться с местоположением.— У дороги В1018, идущей от Уитхема в Брейнтри, есть проселок, отходящий на Фолкборн… вам он известен?— Пересекает реку? — Он заставил себя вспомнить, когда в последний раз ехал той дорогой, на обед, который закончился ссорой и очередной одинокой ночью, так давно, что на самом деле он и не старался запомнить. — Возле паба «Мурхен»?— Именно. Мы на дороге примерно в пяти милях от того паба.— Буду через час, — сказал он.— Вы без труда нас найдете, — отозвалась она. — Ищите груду металла, которая прежде была «порше».«И, — подумал Лэпсли, — в ее голосе прозвучала печаль при мысли о разбитой вдребезги высококлассной машине».Он быстро принял душ. Его мозг лихорадочно работал, вспоминая основные моменты карьеры, но ничего относящегося к делу не находил. К тому моменту как он оделся, небо окрасилось розовым цветом, а птицы почувствовали себя намного увереннее. Он сидел в машине и выруливал от дома самое большее через двадцать пять минут после получения сообщения.Автомобиль почти неслышно проезжал по проселкам, все дальше от коттеджа Лэпсли неподалеку от Саффрон-Уолден, в сторону Уитхема, и от дела, которое уже закончено, и осталась только неизбежная подчистка.Лэпсли не стал включать радио или CD-проигрыватель. Он никогда не слушал музыку, когда вел машину: никогда не знаешь, какие вкусы, а порой и запахи могут внезапно отвлечь внимание, если заиграет какая-то особая мелодия. Еще до того, как ему был поставлен диагноз, когда он считал, что все могут ощущать звуки на вкус, а не только он и горстка людей во всем мире, Лэпсли едва не погиб в машине: одна из песен «Битлз» вдруг заполнила ему рот гниющим мясом.Жизнь — просто калейдоскоп неожиданных ощущений, когда у тебя синестезия.Солнце поднималось над горизонтом, устилая поля длинными тенями. Он ехал быстро, но аккуратно, рассчитывая движение на длинных отрезках дороги, проходящей через населенные пункты, таким образом, чтобы при подъезде к светофорам на них загорался зеленый свет, а затем добавлял газ на объездах и кольцевых дорогах, чтобы наверстать время. Минуты пролетали одна задругой, дома оставались позади, их сменяли лесные пейзажи.Он отрешенно вел машину, стараясь не думать о том, что ожидает его на месте происшествия.Странно, что ему позвонили в первую очередь. Лэпсли полгода назад был отправлен в специальный домашний отпуск по медицинским показаниям — сразу после того, как неожиданно обострилась его синестезия, и жена с детьми была вынуждена уехать из дома, так как постоянный шум сводил его с ума. Они пока поддерживали контакт, но Лэпсли постепенно привыкал к тому, что они уже не будут нормальной семьей. Со служебной точки зрения он находился в подвешенном состоянии: читал доклады и был в курсе происходящего в мире постоянно меняющейся полицейской практики, время от времени наведывался в управление в Хелмсфорде, но никогда не посещал места происшествий и не вел расследований. До сегодняшнего дня.Это дело, видимо, как-то связано с его прежней карьерой, но с чем именно? Нельзя сказать, что он всегда занимался чем-то особо важным. Придя в полицию с дипломом психолога, он некоторое время работал в Северном Лондоне, прежде чем уехать на повышение в Ливерпуль, а затем снова спустился южнее, в Эссекс. Несколько лет проработал в Ассоциации старших офицеров полиции, где занимался усовершенствованием классификации матерых преступников, потом два года учился в магистратуре по специальности «криминальная психология». Позади не было чего-то выдающегося.Вскоре после моста через Брэйн и примерно через час после выезда из коттеджа Лэпсли свернул на дорогу, на которой, похоже, и случилась авария. Деревья сплетали ветви над машиной, а встающее за спиной солнце отбрасывало на дорогу густую тень.Где-то ярдах в ста перед некрутым поворотом путь ему преградили полосатые ограждения. Сквозь деревья сочился яркий белый свет. Констебль с блокнотом с достоинством расправил плечи и направился к нему — его силуэт отчетливо прорисовывался на фоне фальшивого белого рассвета, — качая головой. Лэпсли остановил машину и опустил стекло.— Инспектор Лэпсли, — сказал он, протягивая служебное удостоверение.Полицейский взглянул на удостоверение, затем на Лэпсли. Он нахмурился.— Видимо, вам следовало бы его обновить, сэр, — заявил он. — Фотография немного… устарела.Лэпсли посмотрел на удостоверение в его руках. О'кей, волосы у него больше не каштановые и на фотографии их немного больше, чем в реальности, но если не считать размера воротничка рубашки, он не думал, что выглядит настолько не похожим на себя.Однако вероятно, фотография сделана, когда этот полицейский бегал где-нибудь по детской площадке.— А мне так нравится, — буркнул он.Полицейский записал его имя и номер машины в блокнот.— Отодвинуть для вас ограждение? — спросил он.— Не беспокойтесь. Я оставлю машину на обочине и пройдусь пешком.Обнаружить место аварии было нетрудно, оно находилось сразу за изгибом дороги. Криминалистическая бригада установила на треногах дуговые лампы, которые, несмотря на подбирающийся день, заливали пятачок резким слепящим светом. Лэпсли немного постоял, осматриваясь.Запах бензина и горелой резины еще висел в воздухе. Двойной тормозной след, переплетающийся на дороге, показывал место, где машина затормозила, пошла юзом и завертелась, словно на сумасшедшей ярмарочной карусели. Лэпсли мог только представлять ужас, охвативший водителя, крутившего руль то в одну, то в другую сторону, будучи уверенным, что это не поможет и он, вероятно, обречен. Судя по следам, машина на большой скорости неслась по проселку, прежде чем впереди показался изгиб дороги. Что произошло? Может, внимание водителя отвлекла какая-нибудь домашняя сладость или телефонный звонок? Может, у него фары были настроены так, что он увидел поворот, когда уже было поздно? Или он попросту был пьян? Это установит вскрытие, но Лэпсли не мог не задавать себе эти вопросы. В один момент жив, в другой — мертв. Факты можно объяснить, а вот что творилось в голове водителя? Об этом всегда можно лишь догадываться.Он допустил ошибку, сказав одному коллеге во время расследования автомобильной аварии, случившейся недавно:— Что последним мелькнуло у водителя в голове?Тот человек просто тупо посмотрел на него.— Осколки лобового стекла, — пробормотал он и ушел.Следы расплавленной резины заканчивались в том месте, где начинался изгиб дороги. Каменный бордюр отделял бетон от неровной поверхности, покрытой листьями, крошечными резными папоротниками и кустами. Машина явно ударилась в бордюр боком, и удар подбросил ее в воздух, снова закрутив, на этот раз вокруг продольной оси. Так что когда машина врезалась в деревья, она почти наверняка уже была вверх колесами. Два ствола были расщеплены на высоте примерно десяти футов от земли. Машина — или то, что от нее осталось, — лежала под ними, смятая, словно обертка от шоколадки.Еще одно заграждение было установлено ярдах в пятидесяти вниз по дороге. Возле него, рядом с полицейским «Пежо-406», раскрашенным желтыми и синими шашечками — полицейские по всей стране в шутку называли их «баттенбургскими цветами», — стояли санитарная машина, запыленный «мондео» и микроавтобус. На нем, похоже, приехала криминалистическая бригада. Два фельдшера болтали с полицейским в форме. Они свою работу сделали, если им вообще было что делать, кроме как констатировать, что водитель погиб на месте.Прямо у дороги, в нескольких футах от останков машины, была установлена палатка. Стоящие за ней дуговые лампы заставляли ее светиться. Внутри по ее бокам плясали громадные тени людей: согнутые фигуры с огромными руками двигались вместе и порознь, словно в странном ритуальном танце.Все это было очень знакомым и все же, после отхода от дел, каким-то чужим. Даже странным.Он вынул из кармана пиджака мобильник и после минутного раздумья набрал номер, который, как он думал, ему не вспомнить.— Полиция Эссекса, чем могу служить?— Суперинтенданта Роуза, пожалуйста.— Соединяю.Через несколько секунд послышался новый голос:— Кабинет начальника криминальной полиции главного суперинтенданта Роуза.— Это главный детектив-инспектор Лэпсли. Можно поговорить с суперинтендантом?— Он еще не приехал. Могу я спросить, о чем вы хотите поговорить?— Как оказалось, меня вытащили из отпуска по приказу суперинтенданта. Хотелось бы знать почему.Голос на другом конце линии стал на мгновение приглушенным, словно помощница Роуза прикрыла трубку рукой и спрашивала, что ответить. Через мгновение она снова была на проводе.— Я могу попросить суперинтенданта перезвонить вам позже. У него есть ваш номер?— Я бы не удивился, — раздраженно бросил Лэпсли и отключился.Засунув мобильник в карман, Лэпсли подошел к палатке и отодвинул клапан входа. Внутри было достаточно просторно, чтобы вместить свадебный прием или конкурс овощеводов. Криминалистическая бригада — все в желтой спецодежде, — разделившись на две группы, занималась фотографированием и осмотром местности в поисках вешдоков. С ними была женщина. Она беседовала со всеми сразу. Волосы короткие, торчат в стороны; макияж подчеркивает остроту скул. Дыхание изо рта вылетало в холодный утренний воздух, словно сигаретный дым. Когда она увидела Лэпсли, то замолчала и направилась к нему.— Детектив-сержант Брэдбери? — спросил он.— Доброе утро, сэр, — ответила она.Лимон, как и по мобильнику, но теперь с привкусом грейпфрута. Ее костюм явно сшит на заказ, но выглядел так, будто она в нем спала, когда ей позвонили.— Простите, что пришлось так рано вытаскивать вас из кровати.— Не проблема. Я даже рад снова оказаться в седле. Отпуск через какое-то время надоедает.Брэдбери сгорала от желания спросить, почему его отправили в домашний отпуск — такой емкий термин означает, что кому-то платят, чтобы он сидел дома, но не уточняет почему, — но была или слишком вежливой, или слишком осторожной, чтобы попытаться. Чтобы заполнить паузу в разговоре и помня высказанное Брэдбери по телефону сожаление по поводу гибели классного авто, Лэпсли кивнул в сторону машины за палаткой.— Жаль было услышать о вашей утрате, — пошутил он.Она вздохнула:— «Порше». Великолепный аппарат. Списан к чертовой матери. Вдребезги.— Судя по следам, его понесло при входе в поворот. Удар о бордюр поднял машину в воздух, а удар о деревья добил окончательно.— Думаю, все именно так и было. Ничто не указывает на участие другой машины. Разумеется, машину обследуют, но пока нет причин предполагать механическую неисправность. — Она печально покачала головой: — Некоторые люди просто не заслуживают хороших машин.Лэпсли посмотрел туда, где двумя группками стояли члены криминалистической бригады.— Что с водителем?— Вылез через боковое окно и отполз в заросли. Там мы его и обнаружили.— Он был мертв?— Как дуврский палтус на доске у торговца рыбой.— А что с ним было?Эмма Брэдбери улыбнулась, показав мелкие белые зубы:— Видимо, оказался самым крупным неудачником в истории. Даже на той скорости, с которой он ехал, ремень безопасности и подушка должны были спасти ему жизнь, но обломанная ветка дерева пробила окно со стороны водителя и проткнула ему шею. Он, пока полз, истек кровью. — Она указала на группку криминалистов слева: — Он там. Ждем, когда появится судебный врач. Она явно задерживается.— Нам известно, кто водитель?Эмма покопалась в карманах и вытащила прозрачный пакет для вешдоков с кошельком внутри.— Имя — Сазэрлэнд. Наверняка бизнесмен. Лет сорок пять, живет сразу за Хелмсфордом. Похоже, мог возвращаться домой после поздней встречи или что-то в этом роде. Я послала известить его жену.Поздняя встреча. Торопливый обед в «Литтл шеф» или в «Бифитер» перед долгой дорогой домой, когда слепят встречные фары. Лэпсли хорошо помнил это. Давным-давно кто-то, примостившись в домашнем халате у телевизора, ждал, когда он появится. Кто-то, кому было бы не все равно, если бы он попал в аварию. Давным-давно.Он встряхнулся и огляделся:— Если здесь не было другой машины, то кто позвонил в полицию?Эмма усмехнулась:— Какая-то парочка, припарковавшаяся неподалеку, чтобы поиграть в машине в кроликов, услышала удар и звук бьющегося стекла.— Значит, земля действительно содрогнулась под ними, — тихо проговорил Лэпсли.— Они подъехали, конечно, предварительно приведя в порядок одежду, и, увидев, что произошло, позвонили. Полицейские взяли у них показания и отпустили домой.Лэпсли переключил внимание на другую группу криминалистов, сгрудившихся над чем-то, лежащим на земле.— А действительная причина, по которой вы разбудили меня и заставили тащиться в такую даль? Из-за чего мое имя всплыло в компьютере?— Из-за второго трупа, который полицейские нашли рядом с водителем, когда проверяли, дышит ли тот еще.— По телефону вы говорили, что что-то связано с его состоянием?— Думаю, мы имеем дело с «Рассветом мертвецов».Он кивнул:— Ладно, давайте посмотрим.Они вместе пошли к этой группе. Мелкие прутья и ветки хрустели под ногами, и Лэпсли не мог сказать с уверенностью, был ли ударивший в нос кислый запах связан со звуками или хрустом, или с тем и другим. Рассвет уже перешел в утро, и клочок неба, виднеющийся через клапан входа в палатку, был ясным и голубым. Он чувствовал повсюду вокруг себя вкус птиц и зверей.Они прошли мимо первой группы криминалистов, и Лэпсли не мог не взглянуть на лежащее на земле тело: мужчину, измятого, как и его машина, в темном костюме, блестевшем от застывшей жидкости. Списан к чертовой матери, если воспользоваться словами Эммы.Вторая группа сгрудилась у чего-то на земле, недалеко от первого трупа. Когда Лэпсли подошел, все будто напряглись, словно не желая делиться своей находкой.— Главный инспектор Лэпсли, — твердо сказал он. — Что тут у вас?Руководитель криминалистической группы встал, вытирая обтянутые перчатками руки о спецодежду. Лэпсли доводилось встречаться с ним на других преступлениях несколько лет назад: маленький человечек лет пятидесяти пяти, с выпирающим из-под одежды брюшком и с торчащей строго вверх челкой седых волос.— У нас тут мертвое тело, — проговорил тот со сбивающим столку сильным ирландским акцентом (последние слова для Лэпсли прозвучали как «мирное дело»). Вкус у его голоса был таким, каким, по представлению Лэпсли, должен быть вкус вина из ежевики: терпким и тонким.— Нет связи с аварией?— Есть, но не в том смысле, какой вы придаете этому слову. Взгляните.Там, высовываясь из кучи земли, папоротников и листьев, лежал труп. И это был настоящий труп. Он больше походил на скелет, к которому что-то добавили, чем на тело, у которого что-то поубавили. Все лицо состояло из острых скул и пустых глазниц, голова была повернута на сторону, а челюсть отвалилась, словно в жуткой молчаливой агонии. Сохранившаяся кое-где кожа была такой же унылой и серой, как и волосы, рассредоточенные по черепу. Вытянутые за спину руки трупа были столь же тонки и сухи, как прутики, лежащие вокруг них. Пальцы, та их часть, что была видна Лэпсли, намертво вцепились в лесной суглинок.А самое странное было то, что тело находилось в покрытом грязью полиэтилене, завернутом так, что образовались два больших крыла, по одному у каждого плеча.Почти не замечая шуток, которыми обменивались члены криминалистической бригады, Лэпсли опустился на колени рядом с трупом, стараясь не потревожить ничего, что еще не потревожено. Конечно, все трупы кажутся старыми, но этот выглядел так, словно на самом деле был трупом старого человека. Нижняя часть все еще в земле, пленкой плотно обернуты таз и ноги, но торс торчит под наклоном градусов в тридцать. Такое впечатление, что руки держат на себе вес тела. Но это всего лишь иллюзия, поскольку руки свисают назад и костяшки пальцев лежат на земле. Хотя материя, из которой сшита одежда, покоробилась и выцвела от времени, похоже, труп одет в блузу, кардиган и обтягивающие брюки из темного материала.Он подался вперед, чтобы взглянуть на затылочную часть черепа. Трудно определить без прощупывания, но по виду — есть следы повреждения. Виной тому могут быть хищники, но нельзя исключать и насилие. Какова бы ни была причина, это точно подозрительная смерть. По опыту Лэпсли, люди не заворачиваются в пленку, прежде чем спокойно лечь и умереть.Не трогая прутья и грязный полиэтилен, Лэпсли тщательно осмотрел все вокруг места, где касались руки трупа. Тело было наполовину закопано в чем-то вроде канавы. Канаву почему-то разворошили — земля вокруг взрыхлена, а папоротники частично вырваны, — и тело вылезло наверх, будто мотылек из куколки. Пальцы врыты в землю и…Стоп. На почве под пальцами слой детрита — листьев, которые, как и труп, превратились в скелеты, — и некоторые из них, похоже, лежат под пальцами, как будто они…Лэпсли наклонился пониже. Запах влаги и разложения ударил в нос. Но странно, он почувствовал во рту вкус чего-то, имеющего утонченный аромат, вроде личи.Точно! Части пальцев не было, примерно от второй фаланги. На первый взгляд пальцы врыты в землю, но он понял, что они лежат на листьях.В голове пронеслись обрывки воспоминаний. Не было ли у него однажды с кем-то разговора о похожем деле? Не писал ли он что-то об этом? В том, что это не дело из его полицейской практики, а что-то еще, он уверен. Что-то прошедшее вскользь.— Именно поэтому вы мне позвонили? — спросил он детектива-сержанта Брэдбери, стоящую у него за спиной. — Пальцы? Похоже, что их отрезали.— Я обратила на них внимание, как только увидела тело, — отозвалась она. — Когда сообщила эту деталь по радио, дежурный офицер ввел ее в компьютер. Как только он напечатал эту информацию, тут же всплыла табличка с вашим именем. Вам, видимо, прежде доводилось сталкиваться с таким… с телом с отрезанными пальцами.— Насколько помню — нет. Во всяком случае, не с телом…И все-таки в этом что-то было. Вкус личи и смутное воспоминание, как кто-то рассказывал ему об отсутствующих пальцах.Он намеренно проигнорировал воспоминание. Об этом можно позаботиться позднее. А пока он снова на работе, впервые за долгое время, и у него здесь и сейчас имеется труп, о котором и нужно думать, а не о чем-то смутном из прошлого. Труп, который вылез из земли, словно одержимый неугомонным духом.Но что его потревожило? Что заставило землю родить на свет божий своего мертвеца?Голова Лэпсли начала поворачиваться в сторону обломков машины за палаткой еще до того, как сознание сформулировало очевидный вывод.Он сел на пятки.— Ты, видно, шутишь, — пробормотал он себе под нос.— Мы никогда не шутим, — отозвался руководитель криминалистической бригады, подходя к нему.— Вы на полном серьезе будете рассказывать мне, что тело в полиэтиленовой пленке зарыто неизвестно когда и ничто его не тревожит, пока не появляется машина и не выдергивает его из земли?— Мы ничего не станем рассказывать вам — серьезно или нет, — пока не соберем все улики, сфотографируем место происшествия и изучим все материалы в лаборатории. — Главный криминалист покачал головой, губы сложились в усмешку. — Но если бы я был любителем поспорить — а я такой, — то поспорил бы на хорошего скакуна, что окончательное заключение таким и будет. Как ни странно, но я полагаю, что во время автомобильной аварии оказалась раскопанной жертва убийства.«И это, — подумал Лэпсли, — может объяснить повреждение на затылочной части черепа».Он оглянулся туда, где другая группа криминалистов пыталась уложить погибшего бизнесмена в большой виниловый мешок и при этом чересчур не кантовать.— За нами благодарственная речь, — сказал он трупу. Это было своего рода последнее прости, когда «он» превращалось в «оно», человек становился вещью, которую будут перетаскивать, вскрывать, разглядывать. — Если бы не вы, мы бы никогда не нашли ее. Кто бы она ни была. — Он встал и обратился к руководителю бригады: — А вы?— Барроуз, — отозвался тот. — Шон Барроуз.— Что ж, Шон, думаю, вам предстоит хлопотный день. Я распоряжусь, чтобы вам прислали рулетики из бекона и кофе.— Это, — мужчина откровенно вздохнул, — было бы очень кстати.Эмма Брэдбери стояла в сторонке. Переводя взгляд с Лэпсли на Барроуза, она улыбалась.— Что теперь?— А теперь будем беседовать с теми, кто первым сообщил об аварии.Они выбрались из палатки и вернулись к дороге. Когда прошли линию деревьев, Эмма посмотрела на оставленные машиной следы:— Посмотрите на это. Видите более темные и более светлые линии на рисунке протектора?Лэпсли вгляделся. Она права, действительно отдельные полосы, казалось, въелись в поверхность дороги, а между ними была ясно видна структура дороги.— В чем причина?— Система блокировки тормозов, — мрачно ответила она. — Автоматически включает и отключает тормоза, чтобы обеспечить сцепление с дорогой. В этой машине было наворочено все, что можно, а этот ублюдок ее угробил.Пройдя дальше, они нашли полицейского в форме, который по-прежнему болтал с фельдшерами.— Простите, сэр, — сказал он, когда фельдшера поспешно улетучились, — можно ли уже передвинуть машину и открыть проезд? Не то чтобы дорога особо загружена в это время суток, но здесь нет удобного объезда.Лэпсли немного подумал. На его взгляд, авария — второстепенное событие. Труп старухи заинтриговал его значительно сильнее.— Пусть машину перевезут в гараж, чтобы там могли проверить тормоза и все остальное. Когда автомобиля не будет, скажите местным властям, чтобы огородили примерно пятьдесят футов с одной стороны дороги рядом с деревьями и установили временные светофоры с другой.— Вы уверены, что это необходимо, сэр? — донесся сбоку голос Эммы.— Нет, — ответил он твердо. — Как говорил мой прежний суперинтендант: когда одолевают сомнения — подстрахуйся. — Он переключил внимание на молодого полицейского: — Ваше имя?— Хенсон, — сообщила Эмма. — Я уже беседовала с ним.— Вы первым прибыли на место аварии, Хенсон? — спросил он, не обратив внимания на слова Эммы.— Да, — ответил полицейский. — Я и полицейский Роде. Он поставлен у другого барьера. Того, через который вы проходили.— Так что насчет этой дороги? Здесь часто случаются аварии?Хенсон пожал плечами:— Это не особо страшное место, но поворот может оказаться неожиданностью, если быть невнимательным. Нас вызывают сюда раза два в год. — Он на мгновение задумался. — Последний раз, кажется, перед Рождеством… месяцев пять-шесть назад. Может, немного больше.— Когда вы были здесь в последний раз, вам не доводилось видеть взрыхленных участков земли? Чего-нибудь, что походило бы на то, что здесь что-то закапывали?Хенсон покачал головой:— Ничего такого, я уверен.— Спасибо, — кивнул Лэпсли. — Возможно, свяжемся позднее.Полицейский снова направился к фельдшерам. Лэпсли посмотрел на дорогу: сначала в одну, потом в другую сторону. С места, где он стоял, в центре поворота, ему было видно в обоих направлениях: на большом протяжении переплетающиеся ветви деревьев по обеим сторонам дороги образовывали туннель.«Неплохой вид, если он для тебя последний».Эмма взглянула на дорогу, в направлении оставленной машины.— Что ж, если это все, босс…— В первую очередь мы должны установить, кто она, — стал размышлять вслух Лэпсли, не слушая сержанта. — К этому мы можем подойти с двух сторон. При обследовании тела есть вероятность, что обнаружится сумочка, рецепт, клочок бумаги, сезонный автобусный билет или что-то, где будет ее адрес и имя. Сумочки рядом с телом я не видел, но, возможно, она окажется где-нибудь в траве. Я переговорю с криминалистами и патологоанатомом, а вы займетесь другим. Раз у нас есть примерный возраст и вероятные временные рамки смерти, я бы хотел, чтобы вы проверили списки пропавших людей и выудили что-нибудь подходящее. Если повезет, мы сузим поиски. А потом, когда узнаем, как она умерла, начнем объединять факты.— Перспективка, — пробормотала себе под нос Эмма. — Послушайте, сэр, я бы хотела отъехать, если вы не против. Я здесь с трех часов утра, и мне хотелось бы принять душ и переодеться.— О'кей, — уступил Лэпсли, — дуйте. Я поторчу здесь и подожду, когда появится патологоанатом. Пора бы ему уже быть.— Ей, сэр. Оказывается, местный патологоанатом — женщина, Джейн Катералл. Я ей дважды звонила, но не дозвонилась. Криминалисты говорят, она всегда опаздывает на место преступления.— Я узнаю у них ее номер телефона и попытаюсь еще раз. Вы можете идти. Позвоните мне потом.Эмма благодарно кивнула.Лэпсли смотрел, как она идет. Женщинам в полиции непросто: большую часть времени им приходится быть больше парнями, чем сами парни в спаянном «мужском клубе» полиции. Эмма не исключение, но Лэпсли подозревал, что в душе она ранима, как школьница. Надо постараться, чтобы она поняла: он ценит ее не за красивые глаза. И возможно, придется объяснить, почему он долгое время не работал в полиции — время, которому положил конец ее звонок.Он понял, что идет следом за Эммой, еще до того, как принял осознанное решение сдвинуться с места. Сейчас, видимо, самое время наводить мосты.Она дошла до своего «мондео» на несколько секунд раньше, чем он. Когда Лэпсли подходил, подбирая слова признательности, он услышал, как сержант с кем-то разговаривает. Сначала решил, что она звонит по мобильнику, но потом Эмма отодвинулась в сторону, Лэпсли понял, что она обращается к кому-то в автомобиле, к кому-то, кто тер глаза так, словно только что проснулся.— Я могу отвезти тебя назад… — проговорила она и увидела Лэпсли. Взгляд ее стал растерянным. Она беспомощно заозиралась, будто искала, куда бежать. — Сэр… вы еще что-то хотели? — Эмма подвинулась, чтобы прикрыть от Лэпсли своего пассажира.Лэпсли сделал шаг в сторону, однако спутник Эммы отвернулся, и потому через открытое боковое окно ему удалось увидеть лишь ухо с маленькой золотой серьгой и взъерошенную гриву волос.— Можно с вами переговорить? — Все хвалебные слова вылетели из головы.Эмма «отлепилась» от машины и обошла Лэпсли, так что он волей-неволей должен был смотреть в сторону, противоположную авто.— Вы ночью захватили кого-то с собой. — Это было скорее утверждение, чем вопрос.— Сэр.— Это место преступления. Мы профессионалы, выполняем свою работу. Вы же не возите с собой зевак. Что происходит?— Трудно объяснить, сэр. — Она отвела глаза. — Правда, не труднее, чем объяснить это его жене, — пробормотала она. — Прошу прощения, сэр. Такое больше не повторится.— Эмма… — Он назвал ее по имени в попытке преодолеть барьеры, которые она выставила перед ним. — Давайте поговорим. Расскажите, в чем дело.Она вздохнула и посмотрела в сторону.— Я была… с приятелем, когда мне позвонили и сообщили о трупе. Втором трупе. Мы находились в гостинице. Его машина осталась возле клуба, где мы встретились. Я хотела, чтобы он поймал такси, а он хотел… ну, поехать со мной. По правде говоря, я думала, смотреть будет нечего — лишь куча тряпья или какой-нибудь бродяга, умерший от сердечного приступа. Я рассчитывала, что освобожусь в течение часа. Как-то не планировала, что это превратится в место преступления. — Она снова посмотрела на Лэпсли. — Он ни разу не выходил из машины, босс. Я ручаюсь.Лэпсли глубоко вздохнул. Такое случается. Порой бывает трудно отделить личное от профессионального. Бог свидетель, у него самого за долгие годы накопилось достаточно подобного опыта.— О'кей. Оставим это. Отвезите вашего дружка домой, сделайте себе бутерброд с беконом и чашечку кофе, а позднее увидимся в управлении.— Спасибо, босс. — Она кивнула и, прежде чем повернуться к машине, подождала, пока Лэпсли зашагает прочь.Лэпсли сделал еще несколько шагов, а услышав щелчок закрывающейся дверцы ее машины, обернулся и проследил взглядом, как она заводит двигатель и трогает с места. Он постоял пару секунд, глядя на отъезжающую машину и думая, дать делу ход или просто забыть о нем.В тот момент, когда он понял, что неподалеку, ярдах в ста среди деревьев, ниже по дороге, стоит черный «лексус» с тонированными стеклами, машина тихонько двинулась вслед за детективом-сержантом Брэдбери.
Глава 3Когда Вайолет подъехала к дому, который некогда принадлежал Дэйзи, а теперь стал ее собственностью, уже стемнело. Тонкий облачный слой, который днем придавал небу текстуру и глубину, теперь делал ночь давяще-густой, как куски мешковины, протянутые от одной стороны улицы к другой и провисающие под собственным весом посередине.Она повернула ключ в замке зажигания, и двигатель «вольво» смолк. Что-то под капотом пожужжало еще несколько секунд, но затем и оно уступило тишине ночи. Вайолет просто сидела, откинувшись в кресле и давая нервному напряжению покинуть тело.По всей улице горят огни. За этими освещенными окнами семьи варят макароны и разогревают соусы, смотрят телевизоры, рассказывают разные истории непоседливым детям или сидят в тишине за книгами. Жизнь продолжается… если эта старая рутина, вечер за вечером, и есть жизнь.Усталость теплом прокрадывалась в суставы Вайолет. Каждый раз, слегка поворачивая голову, она чувствовала, как натягиваются связки и мышцы на шее. Временами, когда у нее появлялось такое ощущение, возникала тревожная мысль, что достаточно продолжить поворачивать голову дальше, и связки начнут рваться одна за другой, как конский волос на грифе старой скрипки.Она встряхнулась. «Ну же, Вайолет, — подумала она, — сосредоточься. Тебе еще есть что делать. Это был лишь первый шаг».Она вылезла из машины, заперла дверцу и осмотрелась. Никто за ней не следит. Не шевельнулась ни одна штора. Она в безопасности.Разумеется, Вайолет припарковала машину на улице в нескольких сотнях ярдов от своего нового дома — прямо напротив пустыря, где дети по уик-эндам играют в футбол, — и теперь медленно плелась по тротуару к знакомой двери с обмотанным скотчем почтовым ящиком, выкрашенной дурацкой краской. Она немного постояла, глядя на поникшие герани. Их придется убрать. Слишком печальные. Слишком слабые. Слишком невыразительные.Возможно, перед тем как уехать, удастся посадить хорошенькую рождественскую розу. В память о Дэйзи.Улыбнувшись, она вставила в замочную скважину ключ и прошла в свой дом.Запах сразу ударил в ноздри. Застарелый, еще более отталкивающий, подбитый резкостью порошка и проложенный любимыми лавандовыми духами Дэйзи, но по-прежнему таящийся в доме, как старая паршивая собака в подлеске. Освежители воздуха и ароматические смеси на большее не способны, явно нужно еще мыть. Вайолет быстро прошла через прихожую, натягивая по пути свои тонкие хлопчатобумажные перчатки, потом через крошечную кухню и вышла в оранжерею. Она отодвинула задвижки на двери — верхнюю и нижнюю — и распахнула ее.Свежий воздух принес внезапное облегчение, и она пару раз глубоко вздохнула, глядя в темный, заполненный тенями задний сад. От патио, мощенного бетоном с вкраплениями гальки, который был весь исчеркан серебристыми следами улиток, мимо больших и неухоженных разномастных кустов вилась полоса брусчатки. Высокие изгороди по обеим сторонам отделяли дом от соседей, а дальний конец сада заканчивался десятифутовой кирпичной стеной, почти невидимой в разлитом в глубине мраке. Дэйзи так и не узнала наверняка, что находится за той стеной, хоть и прожила здесь больше пятидесяти лет.В центре патио был установлен металлический бак для мусора, исполосованный ржавчиной, которая вытекла из-под заклепок и сварных швов. В баке лежала перепачканная одежда Дэйзи, а также подушка, на которой она сидела, и салфетки с подлокотников ее кресла. Само кресло стояло рядом с баком, оно казалось меньше, чем в темной гостиной.Завтра она сожжет содержимое бака, для скорости плеснув туда бензина для зажигалок. Как быть с креслом, еще нужно подумать. Его можно либо сжечь на месте, где оно стоит, рискуя оставить на бетоне горелое пятно, либо попытаться при помощи отвертки и пилки разобрать на такие части, которые поместились бы в горящем баке. Это может получиться.Приятная прохлада свежего воздуха напомнила ей, что в доме необходимо устроить сквозняк, чтобы в нем можно было работать, поэтому она повернулась и снова прошла через весь дом в гостиную. Запах там был отвратительный, и Вайолет задерживала дыхание, справляясь с защелкой на центральной подъемной панели окна, пока не подняла наполовину. Бодрящий ветерок прошелся по дому и быстро очистил воздух. На мгновение Вайолет ясно представила, как дом облегченно осел, выпустив из себя застоявшийся, дурно пахнущий воздух и опять вдохнув свежий.Когда Вайолет отвернулась от окна, ее взгляд, как это часто бывало под непрерывные, маловразумительные рассказы Дэйзи, остановился на бюро напротив камина. Мысль об этом бюро не покидала ее уже несколько месяцев. Как только появлялась возможность, она просматривала книги по антиквариату в местной библиотеке или в ближайшем книжном магазине. Вайолет была убеждена, что бюро относится к середине XVIII века и находится в очень хорошем состоянии. Если быть осторожной, то его, возможно, удастся реализовать на аукционе за десять тысяч фунтов. Барометр в прихожей почти наверняка французский, начала XIX века. За него можно выручить до двух тысяч фунтов. Железные подставки для дров, что стоят по сторонам камина, могут принести от трех до пяти тысяч фунтов, в зависимости от того, подлинники они или хорошие копии. В доме есть и другие вещи вроде стола в столовой, серебряных подсвечников и полного сервиза из старинного сподского фарфора, который Дэйзи однажды ей показывала. Он завернут в газеты и хранится наверху в сундуке времен королевы Анны, как сказала Дэйзи, «до лучших времен».В целом же Вайолет полагала, что в этом доме мебели и разных безделушек примерно на двадцать пять тысяч фунтов. Все это находилось в семье еще до рождения Дэйзи и покупалось ее отцом, дедом, его отцом и так далее еще в те времена, когда считалось не антиквариатом, а обычными вещами. Дэйзи овдовела, будучи молодой, детей она не завела, поэтому вещи девать было некуда. Здесь они и останутся. Для Дэйзи они были всего лишь частью дома, но для Вайолет они — имущество, за которое нужно как можно скорее получить наличные.И это до того, как она очистит имущество Дэйзи от небольших пенсионных сумм, накопившихся за многие годы, различных облигаций и акций, которые могут оказаться в наличии, и, что самое важное, от дома. Этого чудесного, незаложенного, построенного в 1950-х годах дома в тихой части города, идеальной для людей, которые хотят жить недалеко от места работы и при этом быть в стороне от него. По словам агента по недвижимости, с которым у Вайолет однажды случился интересный разговор, за него можно получить больше четверти миллиона фунтов.Не то чтобы она собиралась сразу продавать дом. Нет, это вызвало бы слишком много вопросов. Несмотря на то что потребовалось всего две рюмки коньяка, чтобы убедить Дэйзи подписать на нее доверенность несколько месяцев назад, Вайолет немного опасалась принимать на себя слишком много прав. Как говорится, тише едешь — дальше будешь. Лучше подождать, когда пыль немного осядет.Хоть уже поздно, ей нужно сделать одно важное дело, прежде чем забраться в постель и смотреть в потолок своей комнаты со спокойным удовлетворением, которое приходит после хорошо выполненной работы. Ей нужно вымыть гостиную.Вайолет прошла на кухню и взяла со стойки пластиковый пакет с чистящими средствами. Глядя на полки в магазине, она поразилась разнообразию вещей, которые люди используют для наведения чистоты в доме. Разве можно использовать столько товаров? И как получается, что сейчас дома намного грязнее, чем во времена детства Вайолет, когда имелись лишь восковая мастика, мыльный камень да мыло из каменноугольной смолы?И конечно, кристаллическая сода.Она с гордостью вытащила из сумки синюю, довольно скромную коробку. По крайней мере кто-то еще производит кристаллическую соду.Набрав из крана горячей воды в ведро, она приготовила концентрированный раствор соды, вооружилась парой резиновых перчаток и щеткой и принялась втирать жидкость в расстеленный в гостиной ковер и удалять коричневые следы — остатки крови и фекалий Дэйзи — с помощью кухонных полотенец. Место, где стояло кресло, было практически незапачканным, если не считать брызг и капель, которые просочились через обивку. Через полчаса ковер на краях практически не отличался от центральной части, а запах перебрался в растущую кучу полотенец. Она осторожно перенесла полотенца в сад, бросила в металлический бак и сбрызнула сверху отбеливателем. Вслед за ними швырнула туда и резиновые перчатки. Почти наверняка они не сгорят полностью, но по крайней мере на них исчезнут последние следы Дэйзи.Часы в гостиной — украшенные самоварным золотом, к сожалению, производства 1950-х годов, стоимостью менее десяти фунтов — показывали почти полночь. Приглушенные звуки телевизора, доносившиеся от соседей, уже смолкли. Теперь не было слышно ни звука, кроме медленного потрескивания, которое издает, готовясь отойти ко сну, всякий старый дом.Вайолет отчаянно хотелось спать, но, прежде чем погрузиться во тьму, ей необходимо сделать еще одну вещь. Последнее действие, чтобы дом стал ее.Методично, переходя из комнаты в комнату, Вайолет принялась собирать все фотографии Дэйзи. Одна, в рамке, стояла высоко на книжной полке в столовой: старый, с погнутыми краями черно-белый снимок молодой женщины с высокой прической, позирующей на фоне пляжа. На обороте похожими на паучков коричневыми буквами было написано: «Кэмбер-Сэндс, июль 1953 года». Женщина не очень походила на сморщенную старуху в мешковатых лечебных чулках и со старческими пятнами на руках, в которую она превратилась, но еще меньше она напоминала Вайолет, и потому ее оставить нельзя.Вайолет немного подержала фотографию в руках. Ей не хотелось убирать ее. Кэмбер-Сэндс, июль 1953 года. Снимок сделан молодым человеком, с которым Дэйзи в то время встречалась. Он работал в банке. Они встречались два года — «гуляли», как Дэйзи это называла, — пока его не призвали в армию. Он обещал писать, но так и не прислал ни одного письма.Другая фотография стояла на маленьком столике в прихожей: цветной снимок четырех женщин среднего возраста, смеющихся перед входом в отель. Он был сделан на Майорке где-то в 1980-х годах; Дэйзи точно не помнила года. Сьюзан, Дженис и Патриция. Одно время они вместе работали кассирами в супермаркете на окраине города и решили вместе отправиться в отпуск. Патриция встретила вдовца, и дело кончилось тем, что она провела с ним большую часть дней и все ночи. Дэйзи очень ревновала.Еще была свадебная фотография. Она красовалась на меламиновой прикроватной тумбочке, чтобы быть первым предметом, который Дэйзи увидит, просыпаясь, и последним — засыпая. Тоже черно-белая. На ней Дэйзи в огромном белом закрытом платье, пенящемся кружевами, в широкополой шляпе на голове, а рядом высокий усатый мужчина с короткой стрижкой, втиснутый в строгий утренний костюм. Его звали Питер, и Дэйзи не могла говорить о нем без дрожи в голосе и без слез. Он был ее единственной любовью и умер от аневризмы в 1979 году после двадцати одного года в браке.Это все, что осталось от жизни Дэйзи, и потому, несмотря на воспоминания, которые всплывали каждый раз, когда Вайолет смотрела на них — воспоминания, которые не были ее, но становились ее, — фотографии отправятся в бак. Для сожжения.Разумеется, рамки она оставит себе. За них можно получить несколько дополнительных фунтов.Быстро приняв ванну, чтобы смыть с себя все, что накопилось за день, Вайолет поменяла постельное белье Дэйзи на новый комплект и голой легла в кровать. Она лежала, глядя в потолок и давая подушкам и матрасам постепенно привыкнуть к форме своего тела. Или может быть, дать своему телу приспособиться к вмятинам, оставленными Дэйзи Уилсон за те многие годы, что она спала на них.Уличный фонарь отбрасывал на потолок оранжевое сияние. Будильник на прикроватной тумбочке тикал громко, размеренно. Где-то на улице промяукала кошка, потом все стихло, если не считать обычного фона из далекого рокота автомобилей, от которого никто в городе не может спрятаться.Когда Вайолет ощутила, что тело становится все более безвольным, а мысли перебегают от образа к образу, не останавливаясь нигде достаточно долго, чтобы загрузить их в память, она поняла, что слышит тихое шипение крови в ушах: шепот, как будто волны накатывают на покрытый галькой берег. Кошка снова мяукнула, но теперь это походило на крик чайки, парящей над волнами подобно тому, как она покачивалась на них. Комната погружалась во мрак, и холодное оранжевое сияние уличного фонаря превращалось в теплый свет солнца, опускающегося за морской горизонт и отбрасывающего мерцающую дорожку в сторону ее плывущего по волнам тела. Она плыла, одиноко и ничего не боясь, позволяя течению уносить ее дальше и дальше в море. Море очищало ее от содеянного, отпускало грехи, смывая грязь с тела. Свет мерк по мере того, как солнце опускалось к горизонту. Тьма подступала со всех сторон, и она уснула, не зная, что уже спит.Следующие несколько часов Вайолет тонула в медленном калейдоскопе снов, порой всплывая на поверхность настолько, чтобы осознавать, где находится, а порой погружаясь в прошлые события и воспоминания и пытаясь осмыслить хаос их обрывков.Поднимаясь из затягивающих глубин сна и неуверенно вступая в галерею, полную портретов незнакомых людей, она вдруг обнаружила, что находится на берегу, усыпанном камнями разных оттенков серого и коричневато-желтого цвета. Где-то в стороне волны в темноте разбивались о каменистый берег и, постукивая галькой, откатывались, затем набегали снова, неустанно, бессмысленно, раз за разом.Тук.Она испуганно обернулась. Ничто не двигалось. Куда ни посмотри, всюду камни. Где-то там, слева от нее, виднелись едва заметные контуры волнореза, но это единственное, что выделялось в этом совершенно безликом месте.Тук.Она снова обернулась, оглядев все вокруг. Ничего не видно, лишь камни и темнота. Ничего не слышно, только шум волн.Тук.Звук идет от земли, от ее ног. Взглянув вниз, она с изумлением увидела, что один камень движется. Отшлифованный морем, темно-красного цвета, он неожиданно кинулся к ней на крошечных ножках. Вайолет попятилась, быстрее, чем мог передвигаться камень. У него были маленькие ручки, которыми он махал в ее сторону, и она была готова поклясться, что между ручками виднелось маленькое лицо — сморщенное личико с двумя глазами, глубоко сидящими в припухшей, изборожденной морщинами плоти.Тук. Тук-тук.Теперь позади нее. Она повернулась опять, каблуки зарылись в гальку. Еще два камня бежали к ней, размахивая малюсенькими руками. У одного между глаз свисал небольшой завиток седых волос.Она в страхе стала отодвигаться назад.Что-то задвигалось у нее под каблуком.Тук-тук. Тук.Камни под ней начали перемещаться. Она почувствовала, что теряет равновесие, и закричала, падая в их ручки, в их крошечные, крошечные ручки…Вайолет, вздрогнув, проснулась. Сердце бешено колотилось, из горла вылетало хриплое дыхание. Спальня залита чернотой, умытой янтарным светом уличного фонаря. «Тук, тук, тук», — говорил будильник. Каждый «тук» — на два глухих удара ее сердца. Она лежала, постепенно успокаиваясь. Наконец сон опять вступил в свои права. Глубокий, безмятежный, без сновидений.Вайолет проснулась, как делала всегда, в половине восьмого утра. Улица за окном была такой же оживленной, какой она видела ее обычно. Каждые несколько минут какая-нибудь дверь закрывалась за кем-нибудь в костюме или опрятном платье, направлявшимся к автобусной остановке или вокзалу. Она стояла у окна, запахнувшись в домашний халат Дэйзи. Вайолет обожала наблюдать за людьми. Ее забавляли их бессознательные гримасы и брошенные исподтишка взгляды, когда они думали, будто никто их не видит. Так было всегда, с самого детства.Один мужчина, он еще не совсем проснулся, зевал, когда запирал за собой дверь, прикрывая рот тыльной стороной ладони левой руки, а правой манипулировал с ключами. Вайолет поднесла левую руку ко рту, так же как и он, коснувшись губами кожи на тыльной стороне ладони, считая про себя секунды и ощущая, как дыхание приятно щекочет волоски на коже, и держала ее так, пока он не опустил руку и не собрался уходить. Какая-то женщина с тонким портфельчиком на ремешке, перекинутом через плечо, тайком бросала взгляды на дверь дома на другой стороне в надежде, что оттуда кто-то выйдет. Вайолет и сама пользовалась такими быстрыми взглядами из-под прикрытых век, осознавая и все же не осознавая, что делает это.Да, она обожает наблюдать за людьми. Но еще больше любит быть ими.На завтрак был тост с маслом и мазком мармелада и чашка чая, заваренного из пакетиков Дэйзи, а не из чайных листьев, которые она принесла с собой накануне. После завтрака Вайолет поднесла спичку к вещам в металлическом баке в саду и, пока они горели, занялась обыском.Она начала снизу — в буквальном смысле слова. Подвал не видел света многие годы. Паутина, которая свисала с грубых деревянных балок, была так засыпана пылью, что напоминала серые шарфы из шифона. Кроме слоя угольной пыли, блестящей в свете голой лампочки, ничто не ожидало Вайолет в этом темном, мертвом месте. Она даже не стала до конца спускаться по лестнице. В глубине ее сознания таился ноющий страх, что ноги могут провалиться по лодыжки в угольную пыль, а все, что она услышит, будет хруст тысяч высохших насекомых, раздавленных под подошвами ее обуви.Гостиная была старой, знакомой территорией, но она все равно обыскала ее — на тот случай, если что-то оказалось пропущенным. Бюро было заполнено фаянсовой и стеклянной посудой, ножами, старыми рукописными нотами и вырезками из газет более чем двадцатилетней давности. Газетные вырезки она бросила в костер, остальное казалось ненужным, но могло принести каких-нибудь несколько фунтов. Если нет, можно сдать это в благотворительный фонд. Каждый должен внести свою лепту, но благотворительность начинается дома.Кухня не принесла ничего неожиданного. Вайолет провела здесь так много времени, кипятя чайник для бесконечного чая Дэйзи, доставая из шкафа печенье (««Маранта», дорогуша, помогает моему пищеварению!») и жаря временами рыбные палочки или, по особым случаям, кусочек трески, что знала содержимое каждого шкафа или выдвижного ящика как свои пять пальцев. Там есть пара чайных ложек, судя по клеймам, требующих оценки, но ничего больше. Ничего, что дало бы ей в руки банковские счета Дэйзи или другие финансовые вклады.Столовая — то, что нужно: в ней имеется обеденный стол и шкаф из розового дерева, где хранится лучший фарфор и серебряная посуда. Какие-либо бумаги здесь держать негде, однако Вайолет помедлила в дверях. Ей хотелось уйти, но она не могла. Обеденный стол притягивал ее к себе. Черный обеденный стол.Вайолет судорожно дернула головой. Нет времени на колебания. Как говорит старая пословица: «Бери быка за рога».Она быстро поднялась наверх и тщательно осмотрела ванную комнату и спальню — ее спальню. На ванную комнату много времени не потребовалось, а вот в шкафчиках при кровати нашлись пачки писем и открыток, которые Дэйзи, видимо, читала перед сном. Их Вайолет отложила в сторону. Ей известно все, что написано в них, из бесконечных монологов, которые она поощряла при помощи бренди и слабых настоек цветов из своего сада, — имена и адреса старых подруг, основные детали прежней жизни Дэйзи, которые можно упоминать в разговоре или использовать для того, чтобы не возникало вопросов… Но стоило их просмотреть, на всякий случай. Лишняя осторожность не помешает.Наконец Вайолет перенесла внимание на кладовку. Прежде, когда Дэйзи была жива, удавалось только, стоя в дверях, заглядывать внутрь. Но она была уверена: большая часть бумаг Дэйзи хранится именно здесь. В любом случае то небольшое количество бумаг, которые имелись у Дэйзи. Поэтому-то она и оставила ее напоследок.Там у стенки притулилась низенькая кровать на колесиках, а по сторонам двери — книжные шкафы. Однако внимание Вайолет сразу привлек письменный стол у окна. Стул перед ним сбивал с толку — это был вертящийся секретарский стул «розлива» 1970-х годов с яркими зелеными и синими завитками на обшивке. Бог знает, где только Дэйзи его нашла и вообще для чего он ей понадобился. С чувством легкого сомнения Вайолет села на него и принялась методично осматривать ящики стола.Все было здесь. Отчеты строительного общества, из которых стало видно, что Дэйзи имела прибыль в несколько тысяч фунтов. Закладные документы порадовали: все оказалось так, как Вайолет и думала, но требовалось подтверждение, что ипотека полностью погашена много лет назад. Документы на дом. Страховой полис на толстом пергаменте, выданный в 1930-х годах, по которому теперь, видимо, можно получить солидные деньжата, если бы Вайолет не вознамерилась оставить Дэйзи в живых — по крайней мере для остального мира. Несколько облигаций, которые могут стоить того, чтобы их проверить и, возможно, обналичить. Несколько бумаг, почти наверняка полученных в наследство или приобретенных покойным мужем Дэйзи и закрепляющих за Дэйзи долю в компаниях, которые, судя по названиям, видимо, давным-давно обанкротились. И все же она отложила их в сторону. На всякий пожарный случай. Насколько она знала, «Амальгамэйтед инжиниринг» могла быть переименована в «Бритиш стил», и ее акции стоили бы сейчас миллионы.Она откинулась на спинку стула и стала смотреть в окно. С этого места ей был виден весь сад: запущенный, разросшийся, но потенциально вполне приличный. Позднее она могла бы потратить на него время, чтобы поработать над кустами секатором. Возможно, также посадить по границе немного красивых цветов. А пока она будет этим заниматься, найдутся люди, которые сделают в доме генеральную уборку. Обои и покраска очень старые, это точно, и кухню можно было бы привести в соответствие с XXI веком, поставив новую плиту, новый холодильник, новые шкафы. Но это солидный труд, он потребует тщательного планирования.Когда Вайолет закончила осматривать дом — по пути ей вдруг пришло в голову заглянуть на чердак, просто чтобы удостовериться, что ничего не пропустила, — то решила прошвырнуться по Хай-стрит. Она может позволить себе чашку чая, кусок мясного пирога и несколько молодых картофелин в одном из магазинов, а потом неспешно обойти агентства по недвижимости. Ей нужно не очень успешное агентство, которое специализируется скорее на аренде и субаренде, чем на продажах. И еще, хоть это может потребовать тщательного наблюдения из какой-нибудь кофейни, такое агентство, которое занимается с клиентами, относимыми Вайолет к низшему слою общества. Иммигрантами. Возможно, студентами. И если арендная плата окажется достаточно низкой — а Вайолет не жадина, вовсе нет, — то, она уверена, съемщики не будут возражать против старомодной кухни и поблекших обоев. Видимо, они все же лучше тех, к которым привыкли потенциальные арендаторы.Лучше всего, если агенты возьмут на себя всю организационную работу, выберут клиентов, будут собирать плату и просто переводить ее туда, куда она укажет, разумеется, за вычетом своей доли. И Вайолет не станет для них скупиться, учитывая, какое бремя они с нее снимут.Мимо окна, устремляясь ввысь, проплывал дым. Где-то внизу, на забетонированном дворике, превращались в пепел вещи Дэйзи. Вайолет не любила употреблять слово «улики» — оно звучало слишком грубо, но ей было приятно думать, что вскоре события вчерашнего дня растворятся в воздухе.А после того как будет улажен вопрос с домом и все имущество превратится в наличные, исчезнет и Вайолет.Она обратила взгляд на небо, куда уплывал дым: в глубокую, безоблачную голубизну, которая, казалось, будет существовать вечно. Опустив глаза вниз, Вайолет пожалела, что вместо разросшихся кустов и чахлых деревьев не видит великолепного простора бирюзовых вод, где ветер сдувает пену с гребней волн и вдали контейнеровозы нарушают прямизну линии горизонта.И в эту минуту она решила: хватит с нее маленьких городков, где она скрывалась столько времени. «Я мечтаю о морском побережье и именно туда направлюсь».Когда Вайолет спускалась по лестнице, зазвонил телефон. Не раздумывая, она подняла трубку с аппарата на столе в прихожей и спокойно произнесла:— Алло. Это Дэйзи Уилсон.
Глава 4Морг располагался между парком и пожарной станцией на окраине Брейнтри: безликое двухэтажное здание, которое выглядело так, словно изначально его задумали как времянку, но так и оставили, отодвинутое от дороги и все больше изглаживающееся из памяти людей. Это, решил главный инспектор Марк Лэпсли, съезжая с дороги и паркуясь на размеченном месте, максимально возможное приближение к понятию архитектурной мертвой зоны.Он пребывал не в лучшем настроении. Все предыдущее утро, после того как Эмма Брэдбери уехала из леса, в котором было обнаружено тело, Лэпсли проторчал в ожидании судебного патологоанатома. Пресса прискакала сразу после двенадцати часов, прямо перед Джейн Катералл, получив информацию, как подозревал Лэпсли, от одного из фельдшеров. К тому времени как он разобрался с прессой и полчаса проговорил по телефону с руководителем криминалистической бригады, патолог укатила с трупами, страшно его этим разозлив. Неразбериха в организации привела к тому, что большую часть полицейских в форме увели с места происшествия для обеспечения матча местных футбольных команд. И суперинтендант Роуз не перезвонил. В целом день не сложился.«Мондео» Эммы стоял через два места от его машины. На этот раз в нем никого не было. Никакие незнакомцы на пассажирском сиденье не ожидали, когда она вернется и увезет их.На передней двери был устроен кодовый замок. Он когда-то помнил код, но за прошедшие годы несколько раз забывал его, поэтому сделал то, что делал обычно: нажал на кнопку переговорного устройства. Прошла целая минута, прежде чем ему ответили.— Главный инспектор Марк Лэпсли, — сказал он, наклонившись к переговорному устройству. Почему их всегда устанавливают карлики? Или те, кто их устанавливает, ожидают, что морг будут посещать многочисленные экскурсии школьников без сопровождения взрослых?Дверь зажужжала, и он толкнул ее.Несмотря на летнее солнце на улице, в здании стояла приятная прохлада. Коридор был выстлан плиткой, которую за многие годы так запятнали кофе, что она стала пестрой. Стены были оштукатурены и выкрашены в приглушенный оттенок синего цвета. Его ожидал молодой человек в белом халате, надетом поверх джинсов и тенниски.— Главный инспектор Лэпсли?Он вручил ему свое удостоверение. Человек принялся тщательно изучать его, хотя Лэпсли был уверен, что тот не сумел бы заметить разницу между настоящим удостоверением и членской карточкой гимнастического клуба Скотленд-Ярда.— Сюда, пожалуйста.Он повел Лэпсли по коридору и жестом предложил пройти через двойные двери. Когда Лэпсли открыл двери, температура ощутимо упала и он ощутил сильный запах, словно в засоренный сток вылили хлорку и оставили там разлагаться. Запах был настолько сильным, настолько насыщенным, что он чувствовал его вкус на задней стенке горла. Его синестезия тут же включила реверс; вкус дезинфицирующего, моющего или какого там средства, наложенный на запах разложения, наполнил голову глубоким звучным звоном. Такое случалось нечасто, и он пошатнулся, приложив руку ко лбу и на мгновение утратив ориентацию.— С вами все в порядке? — послышался незнакомый голос.— Отлично. Отлично. Запах на секунду достал. — Он пару раз зажмурил глаза, заставляя звук церковных колоколов переместиться на периферию мозга.Комната, куда он вошел, была просторной и от пола до потолка выложена белой плиткой. Несколько вмонтированных в потолок больших вентиляционных систем располагались над стоящими в центре столами из нержавеющей стали, настолько массивными, что напоминали древние обелиски. У каждого стола были приподнятые края и с одной стороны кран с присоединенным к нему шлангом с душевой насадкой — тоже из нержавеющей стали. На двух столах лежали накрытые простынями тела; одно намного больше и более неправильной формы, чем другое.Женщина, стоящая между столами, была меньше его и с таким торчащим и круглым животом, словно засунула под белый халат баскетбольный мяч, и выпуклыми голубыми глазами, которые смотрели на Лэпсли с обезоруживающей кротостью. Она улыбнулась, и Лэпсли подумалось, что ему еще не доводилось видеть на женском лице столь милой улыбки.— Полиомиелит, — сказала она.На вкус ее голос походил на бренди с содой.— Простите?— Я заметила, что вы пристально смотрели на меня вчера, когда я в конце концов приехала на место происшествия. Вероятно, вас заинтересовало, почему это у меня такой вид. Ответ: из-за полиомиелита. Я заболела им в детстве. Вероятно, я была одним из последних детей в Англии, которые его подхватили.— Мне… очень жаль. — Он не знал, каких слов она ждет от него.— Полгода на больничной койке и несколько операций, чтобы срастить мне позвоночник. Могло быть хуже. Конечно, если бы я родилась годом или двумя годами позже, могло быть намного лучше. Такова непредсказуемость жизни. Мы еще не познакомились. Доктор Джейн Катералл.Она подошла к нему вихляющей походкой. Он пожал ее руку, заметив, что у нее на рубашке двойные манжеты, скрепленные тонкими золотыми цепочками. Женщина, следящая за своей внешностью.— Главный инспектор Лэпсли, — представился он.— Я ждала вас. Ваша коллега уже здесь. — Джейн задержала его руку в своей руке, и у Лэпсли возникла абсурдная мысль, будто она ожидает, что он наклонится и поцелует ее. — Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что я всегда всех встречаю печальным рассказом о своем здоровье, — добавила она. — Я хотела подчеркнуть то обстоятельство, что наши тела представляют собой непрерывный отчет обо всем, что с нами происходит. Переломы, болячки, болезни… все тут, сохраняется в плоти. И если все, что у нас есть, — это плоть, то мы можем отработать назад и воссоздать личность по перечню вещей, которые с ней происходили.— Спасибо за лекцию. — Он чувствовал, что ее очарование увлекает, но не собирался поддаваться. — Вчера у нас не было возможности поговорить. Я был слишком занят с прессой, когда она появилась, чтобы заняться с вами, когда в конце концов появились вы.Доктор Катералл отвела взгляд.— Прошу прощения за то, что так опоздала. Увы, одним из физических последствий полиомиелита является слабость межреберных мышц. Я вынуждена спать в маске, соединенной с респиратором. Она поддерживает положительное давление, чтобы я могла дышать, но из-за нее у меня очень беспокойный сон и мне трудно просыпаться по утрам. Я пропустила первые четыре звонка на мобильник.— Поставьте на мобильнике более громкий звонок, — раздраженно пробормотал Лэпсли.Доктор Катералл подняла на него свои обезоруживающе кроткие глаза.— Жертва находилась там многие месяцы, — сказала она. — Два часа не могли погубить какую-нибудь улику на теле, к тому же они гарантировали, что по прибытии я не допущу ошибок из-за недосыпа. Дайте мне делать мою работу, главный инспектор, и я предоставлю вам все необходимое, чтобы вы делали свою.Долгую тишину, которая повисла между ними, прервало появление Эммы Брэдбери. Она выглядела так, словно не снимала костюм с предыдущего дня. Служащий морга, который привел Лэпсли, следовал за ней.— Босс, — обратилась к нему Эмма.— Сержант. Вы здесь давно?— Полчаса или около того. Доктор Катералл позволила мне сделать несколько звонков из своего кабинета.Лэпсли кивнул:— Хорошо. Займемся делом?Доктор Катералл провела Лэпсли и Эмму к первому столу и кивнула в сторону накрытого простыней тела:— Жертва аварии. Я позволила себе провести вскрытие сегодня утром, до вашего приезда. — Она исподтишка взглянула на Лэпсли. — Как я понимаю, он жертва автокатастрофы, а не подозреваемый в убийстве. Мне показалось, вам не захочется топтаться рядом, пока я буду копаться в его внутренностях.— Верно. У него было что-нибудь необычное?— Ничего, что встревожило бы меня. Кровоподтеки и ссадины, полученные во время аварии, несколько ожогов от воздушных подушек и массивная рана на шее, разрыв каротидной артерии. Все соответствует тому, что обнаружено на месте происшествия. Разумеется, я отослала кровь на анализ. Мы можем обнаружить следы алкоголя или наркотиков. Довольны?— Без ума. А что по поводу другого трупа?Она театральным жестом откинула простыню с массивного, неправильной формы тела на втором столе:— Вот так!Вид трупа в лесу — естественная вещь, помещенная среди других естественных вещей, — казался почти нормальным. Здесь же, при виде тела, лежавшего без одежды на жестком металле, среди кусков пленки, выкопанной вместе с ней и заскорузлой от грязи, Лэпсли не покидало ощущение неправильности. Никто не заслуживает, чтобы его оставили в таком виде. Смерть точно должна выглядеть как-то достойно.То, что от нее осталось, было крапчато-серым и высохшим. Бедренные и плечевые кости выпирали из кожи, а желудок сгнил или был выеден, и в нем виднелся бугристый позвоночник. На лице в первую очередь бросался в глаза оскаленный рот с завернувшимися губами, открывающими черные десны.В обрамлении кусков полиэтилена она казалась меньше, чем в лесу.— Ну-с, — тихо проговорила доктор Катералл, когда ее помощник подкатил к ней столик на колесах, на котором стоял поднос с хирургическими инструментами. — Если нет возражений, давайте приступим.В течение следующего часа Лэпсли и сержант Брэдбери наблюдали, стоя в сторонке, как доктор Катералл разворачивает пленку и усердно врезается в останки старухи. Она отбирала ткани на анализ, переходя с места на место и тихо вещая в записывающее устройство с минидиском, а ее помощник время от времени фотографировал. Ее работа была педантичной и скрупулезной, а по тому, как доктор держалась, она больше напоминала женщину, разгадывающую трудный кроссворд, чем медика, который занимается вскрытием трупа.Лэпсли словно впадал в гипнотический транс, убаюкиваемый спокойной работой доктора Катералл. Он ожидал, что руки женщины, учитывая физическое состояние и историю болезни, будут действовать неловко, но ее движения были точны и максимально экономны. Она делала только то, что нужно, не больше и не меньше.А вот Эмма Брэдбери постоянно нервничала. Через несколько минут она нашла лабораторный табурет и взгромоздилась на него, но, похоже, никак не могла на нем удобно устроиться. Она все время ерзала, почесывала голову, дергала себя за ухо, лазила за чем-то в карманы, но, видимо, так и не находила. Сержант откровенно скучала, и ей плохо удавалось это скрывать.Минут через двадцать, добравшись до последнего слоя пластика, которым было обернуто тело, доктор Катералл вдруг вздрогнула.— Господи Боже, — тихо проговорила она. Потом склонилась, чтобы рассмотреть что-то под покровами. — Господи Боже, — повторила она и жестом пригласила помощника подойти ближе.Тот принялся фотографировать, а доктор Катералл стала аккуратно вынимать какие-то предметы, находившиеся между пластиком и трупом, и выкладывать их на третьем столе.— Возможно, вы захотите взглянуть на это. — Она повернулась к Лэпсли.Главный инспектор направился к ней, но прежде чем он подошел к столу, зазвонил его мобильник. Доктор Катералл бросила на него хмурый взгляд.— Главный инспектор Лэпсли, — сообщил он в трубку.— Лэпсли? — Голос был знакомый: сухой, как сено, и с легким жестяным тембром, что, вероятно, означало, что с ним говорят по аппарату с громкоговорящим устройством. — Алан Роуз. Вы вчера звонили.Доктор Катералл кивнула в сторону двери.— Простите, сэр… не могли бы вы секунду подождать? Я на вскрытии. — Он направился к дверям и вышел в коридор. — Так лучше, — сказал он, когда двери захлопнулись за ним. — Сэр… давно не виделись.— Слишком давно.Лэпсли представил, как Роуз откинулся на спинку кресла в своем белом, со стеклянными стенами кабинете.— Как Соня?Вспышка неожиданной боли, ледяной нож в сердце. У Лэпсли перехватило дыхание.— С ней… все в порядке.— А дети?— Отлично. Спасибо, что спросил.— А как у тебя… э-э… со здоровьем?— Без изменений… потому-то я и удивился, получив звонок от юной копши, которая занимается автомобильной аварией.— А, да. Она мне звонила, когда твое имя высветилось в компьютере.— Это как раз одна из вещей, которые я хотел спросить у тебя. Во-первых, почему мое имя оказалось в компьютере?На другом конце провода возникла пауза.— Я точно не знаю, — наконец сказал Роуз. Лэпсли почувствовал, что язык пощипывает, словно его опустили во что-то слегка острое, но он не мог понять, что это означает.— Предположительно дело неким образом, — голос Роуза стал увереннее, — перекликается с каким-то прежним расследованием, которым ты занимался. Вроде нераскрытого убийства.— Не могу сказать, что слышу какой-либо звон.— Возможно, произошел сбой. В наши дни компьютеры отравляют полиции жизнь.Снова на мгновение повисло молчание, но на этот раз у Лэпсли появилось ощущение, что суперинтендант Роуз ждет от него комментариев.— У меня было такое впечатление, что я нахожусь в длительном отпуске по состоянию здоровья, — проговорил он наконец. — Ты знаешь, моя синестезия делает работу в кабинетных условиях затруднительной.— Я помню, мы говорили об этом, Марк, но ты ведь понимаешь, что мы не можем позволить себе держать тебя на больничном бесконечно. Мы подыскиваем тебе работу, которую ты мог бы выполнять без сидения в кабинете, но это совсем непросто. Я знаю, что ты написал пару докладов для начальника полиции, но министр внутренних дел настаивает, чтобы мы вернули к оперативной работе как можно больше сотрудников. Поэтому когда неожиданно выяснилось, что ты способен внести вклад в раскрытие этого дела, я воспринял это как знак. Знак того, что настало время тебе возвращаться к нам. Я организовал место здесь, в Челмсфорде, и у тебя будет доступ к комнате отдыха, если она понадобится. А когда дело закроем, мы тебе что-нибудь подберем.— А до тех пор я веду следствие?— Верно.— Как главный инспектор-детектив? Мы не пересаливаем пудинг?— Смотри на это как на способ впрячься в работу с минимальными издержками.— Приятно с вами поговорить, сэр.— Заскакивай, когда будешь в управлении. Поболтаем.Лэпсли сунул мобильник в карман и глубоко вздохнул. Похоже, он снова при деле. Нельзя сказать, что это совершенно неожиданно — он ожидал чего-то подобного, — но и не совсем здорово.Вздыхая, он вернулся в патолого-анатомическую лабораторию.На столе из нержавеющей стали было выложено то, что доктор Катералл извлекла из желудка трупа: высушенные тельца пяти полевых мышей, а также двух крыс и каких-то более крупных зверьков, которых Лэпсли посчитал черными или охотничьими хорьками или чем-то вроде этого. Маленькие зверьки показались Лэпсли не более чем косточками размером со спичку в клубках свалявшейся шерсти.— Несомненно, мы ищем серийного убийцу, сэр, — сухо заявила сержант Брэдбери.Доктор Катералл окинула ее спокойным взглядом.— Эти животные сумели пробраться через прорехи в полиэтилене и оказались в теле старухи, — сказала она. — Я обнаружила их сбившимися в районе желудка, где они начали поедать внутренности. И все они погибли, не успев причинить большого вреда.— Как погибли? — вскинулся Лэпсли.— Это мы определим. А пока надо закончить вскрытие. Это не та вещь, которую можно отложить и вернуться к ней позже.Она работала в логической последовательности, начав с темечка на голове трупа и закончив ступнями ног. В середине процесса труп был практически вывернут наизнанку, а доктор Катералл, засунув по запястья руки в его сухие внутренности, изучала то, что осталось от внутренних органов, но, к тому времени как она закончила, он был почти в том же состоянии, что и до вскрытия. Если бы не толстый Y-образный шов черной нитью, проходящий по телу от паха до груди, где он разделялся и шел до обоих плеч выше плоских грудей.Когда доктор Катералл закончила с трупом, Лэпсли подумал, что она стала меньше: усохла в процессе операции. Ему показалось, что в ее миниатюрном тельце не такой уж и большой запас жизненных сил.— Что вы можете о ней сказать? — спросил Лэпсли, когда доктор Катералл тщательно и устало мыла руки.— Давайте начнем со степени разложения, — отозвалась она. — Тело находится в удивительно хорошем состоянии, если учесть место, где его нашли. Полиэтиленовая пленка обеспечила нечто близкое к анаэробным условиям, что замедлило процесс разложения и предохранило его от всех, кроме самых решительных или… — она указала на маленькие трупики на соседнем столе, — самых небольших по размерам хищников. Принимая во внимание состояние кожи и плоти и учитывая воздействие окружающей среды, я бы заключила, что она умерла от семи до десяти месяцев назад.— Мы примерно так и думали, — подала голос Эмма.Доктор Катералл фыркнула:— Порой вскрытие призвано подтвердить очевидное, а не вытаскивать кроликов из шляпы. Судя по плотности и пористости костей, я бы сказала, что она находилась в конце своей естественной жизни, ее возраст где-то лет семьдесят — восемьдесят. Это подтверждает и прогрессирование артрита в суставах. Легкие повреждены перенесенной в детстве ревматической лихорадкой. Кроме того, в течение жизни она страдала от других заболеваний — рахита, небольших меланом кожи и так далее, но ни одно из них не стало причиной смерти. Еще она, по моим оценкам, несколько лет страдала от недоедания, но и это не свалило ее.— Тогда отчего же она умерла? — спросил Лэпсли.— Я подойду к этому. — Она подалась вперед и указала на морщинистый шрам на шее трупа, виднеющийся в выемке грудины: — Этот шрам указывает на то, что на ранних этапах ее жизни ей вводили дыхательную трубку. Не зная истории болезни, трудно говорить с уверенностью, но я бы сказала, что это результат перенесенной в детстве дифтерии. — Она немного помолчала, глядя на тело. — Бедренные кости изношены, но они ее, а не искусственные. Кроме нормальных следов глубокой старости, ничто не указывает на наличие проблем, связанных со старением, которые могли послужить причиной смерти, — ни опухолей, ни признаков удара. И, насколько я могу судить по истечении столь длительного времени после смерти, у нее было лошадиное сердце. В действительности если бы я была ее доктором и она еще жила, то я сказала бы, что ей жить еще несколько лет. Она умерла не от набора симптомов под названием «старость».— Тогда…— Я подхожу к этому. — Доктор Катералл задумчиво погладила ладонью подбородок. — Внешнее воздействие нельзя полностью исключать. Перерождение тканей означает, что нельзя определенно провести тест на шок или коллапс кровообращения, но по причинам, которые я изложу чуть позже, не думаю, что внешнее воздействие вероятно… по крайней мере как главная причина смерти. Разумеется, оно могло быть дополнительной причиной.— Разумеется, — пробормотал Лэпсли.Складывалось впечатление, что доктор Катералл либо репетировала свою маленькую речь в течение всего вскрытия, либо аккуратно выстраивала мысли в придаточные предложения и сослагательные наклонения даже в ходе изложения.— Короче говоря, — она заторопилась, заметив вопросительный взгляд Лэпсли, — вы, когда осматривали тело вчера, вероятно, сами обратили внимание на повреждение в задней части черепа. Оно не случайное. Я бы сказала, что незадолго до смерти ее ударили раз или два тупым предметом.— На месте ничего такого не обнаружено, — тихо сказала Эмма, стоящая рядом с Лэпсли.— Еще какие-нибудь повреждения на теле? — спросил Лэпсли.— Никаких ножевых ран или переломов, если вы это имеете в виду.Лэпсли нахмурился:— Я прежде всего имел в виду пальцы.Доктор Катералл медленно кивнула:— Это очень странно. Пальцы на правой руке отрезаны каким-то острым орудием. Мне еще предстоит провести анализ на предмет, отпилены они, отрезаны или откушены, но пальцы определенно отсутствуют, и я имею все основания быть уверенной, что сделано это после смерти и не хирургическим путем… Не видно попытки закрыть раны.— А левая рука?— В целости. И это, конечно, немного странно.— Вам это еще ни о чем не говорит? — спросила сержант Брэдбери.Лэпсли немного подумал. Кроме сводящего с ума слабого вкуса личи, вызванного, как он подозревал, скорее воспоминанием о звуке, чем самим звуком, ничего другого не было — только ноющее ощущение, будто ему что-то известно. Он раньше рассказывал кому-то об отсутствующих пальцах. Но где? Когда?В комнате воцарилась тишина. Лэпсли первым нарушил ее, постучав рукой по приподнятому краю анатомического стола:— Как вы думаете, было ли место, где мы ее нашли, действительно тем местом, где было совершено преступление? Она умерла там или где-то еще, а затем перевезена туда?— Этот вопрос нужно скорее задать криминалистам, — рассудительно заметила Катералл.— Доктор Катералл… Джейн… у меня такое ощущение, что вы не боитесь высказывать свое мнение, особенно когда у вас есть подкрепляющие факты.— О, как хорошо вы меня знаете после столь короткого знакомства! Под ногтями ее левой руки имеются следы земли и растительности, что, на мой взгляд, свидетельствует: она была жива, когда оказалась в лесу. Большего я сказать не могу.— Нам еще нужно установить личность жертвы. Вы обнаружили какие-нибудь зацепки на теле или на одежде?— Время, которое она находилась в лесу, самым пагубным образом сказалось на состоянии ее одежды, — вздохнула доктор Катералл. — Я, разумеется, направлю ее экспертной бригаде, но удивлюсь, если на ней окажется что-то полезное. Этикетки указывают, что она приобретена в ряде универмагов, хотя общее состояние, цвет, а также следы носки и ремонта позволяют предположить, что все предметы носили несколько лет. — Она немного помолчала. — Я понимаю, это не из моей области, но я обратила внимание, что кое-где то из пуговиц, то из молнии торчат хлопчатобумажные нитки. Подозреваю, может обнаружиться, что большая часть одежды — бывшая в употреблении и, возможно, приобретена в благотворительных магазинах, а нитки — остатки от фирменных бирок. Это только мои подозрения, эксперты скажут больше.— Доктор Катералл, я и представить не могу, чтобы кто-то мог сказать больше вас, — улыбнулся Лэпсли.— Вы очень добры, — тихо проговорила Джейн.— Значит, мы не приблизились к выяснению ее личности.— Не совсем так. — Она обернулась: — Дэн, принесите, пожалуйста, коробку с вещественными доказательствами, она в вытяжном шкафу.Лэпсли обернулся. Молодой лаборант укладывал хирургический инструмент в автоклав для стерилизации. Услышав просьбу доктора Катералл, он прошел к большому остекленному кубу у стены и вытащил из него пластиковую коробку со стандартной наклейкой «собственность полиции» на крышке.— Взгляните на рот жертвы, — обратилась к Лэпсли доктор Катералл. — Что вы видите? Или, скорее, чего вы не видите?Лэпсли наклонился поближе к похожей на череп голове, ощутив при этом неприятный душок.— Не вижу ни одного зуба, — ответил он.— Правильно. — Доктор Катералл торжественно открыла пластиковую коробку. — Где-то в процессе она потеряла все зубы и заменила их этим!Лэпсли увидел лежащий в коробке комплект зубных мостов: новеньких и блестящих. И, что странно, ему захотелось рассмеяться. Они выглядели скорее как что-то из магазина приколов, чем как вещь, которую люди вставляют себе в рот.— И чем это нам поможет?Доктор Катералл аккуратно вытащила протезы из коробки и повернула их.— Тем, что на них проставлен серийный номер. — Она показала Лэпсли то, что он скорее принял бы за несколько мелких царапин. — И этот особый серийный номер, использующийся только в зубопротезировании и помечающий именно эти протезы, позволит нам выйти на зубного техника, который их сделал. А это, в свою очередь, позволит идентифицировать труп. — Она улыбнулась ему своей милой улыбкой. — И когда я говорю «позволит», то имею в виду «позволило». Юноша Дэн ранее сделал несколько телефонных звонков, и теперь нам известно, кто эта старая леди.— Доктор Катералл, я поражен. По-настоящему поражен. Теперь вам остается только сказать мне, кто ее убил, и мы раскрыли преступление, не выходя из помещения.— Прямо в стиле Ниро Вульфа. — Она зарделась. — Печально, но я не в силах помочь с установлением личности убийцы, однако могу предоставить кое-какую нужную вам информацию. Ее имя Вайолет Чэмберс. Ей было семьдесят девять лет, и она проживала в Ипсуиче. Это вся информация, которой я располагаю: мне не хотелось слишком углубляться в ту область, где вы несомненный специалист.— Доктор Катералл, вы действительно способны поражать.— Пожалуйста, зовите меня Джейн.— И самое поразительное то, что вы знали, кто она и что ее убило, еще до того, как я вошел в эту комнату, и все же разыграли передо мной целое представление.Она пожала плечами: они судорожно дернулись.— Мне так редко доводится иметь благодарную аудиторию. Приходится пользоваться случаем.— Джейн, для меня честь дать вам такую возможность.— Тогда, вероятно, мне удастся заманить вас к себе в кабинет, где я могла бы предложить вам чашечку кофе и показать то немногое, что юноша Дэн сумел раскопать о Вайолет Чэмберс.— Вы делаете мне предложение, доктор Катералл?— Ох, учили же меня не заканчивать фразу предложением, — весело улыбнулась она.Лэпсли повернулся к сержанту:— Эмма, летите к экспертам. Выясните, вдруг они нашли какие-нибудь скелеты животных вокруг места аварии.Эмма кивнула и ушла, явно радуясь возможности что-то делать по-настоящему, а не сидеть на месте и смотреть, как работают другие.— Дэн, — обратилась к помощнику доктор Катералл, — не могли бы вы организовать для меня два кофе? Принесите также сахар и сливки. Мы будем у меня в кабинете.Она жестом предложила Лэпсли идти впереди. На мгновение ему показалось, что она хочет, чтобы он взял ее под руку. Он все еще не знал точно, насколько серьезна доктор Катералл, но подозревал, что если рассмеется, то может уязвить ее гордость.Толкнув двойные двери, он вышел из анатомички и инстинктивно повернул направо, куда уходило ответвление от основного коридора здания. Когда доктор Катералл тихонько закрыла двери за собой, он двинулся по коридору — не торопясь, чтобы она могла поспевать за ним.Лэпсли миновал закрытые двери с табличками «Лаборатория», «Инструменты» и «Вещественные доказательства». В конце коридора виднелся пожарный выход. Слева от него находилась приоткрытая дверь с табличкой «Доктор Дж. Катералл, старший судебный патологоанатом». Лэпсли подождал Джейн, и когда она жестом пригласила его войти, открыл дверь и прошел внутрь.Основываясь на недолгом опыте общения с доктором Катералл, Лэпсли ожидал увидеть бумаги и книги, заполняющие стол, книжные полки, шкафчики с файлами и даже разложенные на полу. Но кабинет был почти пуст. Это его приятно удивило. В книжном шкафу стояли медицинские журналы и несколько справочников, а на столе располагался компьютер «Делл», по экрану бегала заставка.Нет, это было не все. На книжном шкафу, рядом с принтером компьютера, стояла в рамке фотография черноволосого молодого человека. Он улыбался фотографу. По нижней части снимка было что-то написано, но Лэпсли не захотел подходить ближе, чтобы рассмотреть. Это показалось бы слишком развязно для столь короткого знакомства.Доктор Катералл указала на стул:— Садитесь, пожалуйста.Он сел. Доктор Катералл выдвинула ящик стола и стала что-то искать, а Лэпсли вдруг подумал: меньше часа назад она делала практически то же самое внутри человеческого тела. В конце концов доктор вытащила тонкую папку:— Вот… это то, что Дэн выяснил о ней вместе с перечнем предметов одежды и личных вещей, которые мы обнаружили. Я распечатаю еще один экземпляр для вас.Лэпсли открыл папку и зашелестел страницами. Некоторые были явно напечатаны — вероятно, Дэном, помощником доктора, — а остальные были копиями электронных сообщений. Он начал читать, потом поднял глаза, почувствовав, что атмосфера в кабинете переменилась.Доктор Катералл смотрела на компьютер.— Что-нибудь случилось? — спросил он.— Сегодня утром я не пользовалась компьютером, — проговорила она. — Я, когда приехала, даже не включала его.Она подвигала мышкой, и экран ожил. На экране был открыт тот самый файл, который читал Лэпсли.— Кто-то баловался с моим компьютером, — выдохнула доктор Катералл. Она помрачнела. — Дэн!В коридоре послышались шаги. Помощник доктора вошел с подносом, на котором стояли чашки, блюдца, а также плошка с сахаром и кувшинчик со сливками.— Да, доктор?— Вы включали сегодня мой компьютер?Дэн потряс головой:— Точно не включал.— Вы знаете, кто это сделал?— Утром были только мы с вами. И еще, конечно, детектив-сержант. Но она практически все время читала здесь бумаги, насколько я знаю. Когда я заходил сюда последний раз, компьютер был выключен.— А сейчас он включен. — Она перевела взгляд на книжный шкаф. — И принтер тоже. Кто-то побывал здесь и распечатал информацию о Вайолет Чэмберс!— Это невозможно, — ставя поднос на стол, пробормотал Дэн. — Для чего это кому-то понадобилось?— И зачем нужно было оставлять компьютер включенным? — Лэпсли нахмурился. — Зачем было оставлять открытый файл?— Возможно, Дэн вспугнул тех, кто здесь был, когда вел сюда вашего сержанта, — отозвалась доктор Катералл. — Видимо, им пришлось поспешно бежать отсюда и не было времени выключить компьютер. Они могли попасть на улицу через пожарный выход. Если оставляли машину на парковке, то могли добраться до нее за считанные секунды.Лэпсли перевел взгляд с компьютера на принтер, а затем на папку, которую держал в руках. Бессмыслица. Пожилая жертва убийства зарыта в лесу, это он мог понять. Такие вещи случались прежде. Проникновение в патологоанатомическую лабораторию — это он тоже мог понять, хотя и с натяжкой. Бывали случаи, обычно связанные с гангстерскими убийствами, довольно изощренных попыток уничтожить улики, а один раз, как ему припомнилось, кто-то даже поджег лабораторию, где проводилось вскрытие. Нет, именно сочетание этих двух факторов встревожило его. Почему убийство пожилой женщины оказывается настолько важным, что кто-то пробирается в кабинет патологоанатома, чтобы заглянуть в ее файл? Похоже на столкновение между двумя совершенно независимыми друг от друга делами.Лэпсли взглянул на рассерженную докторшу.— Что-то с трудом в это верится, — сказал он. — Вы уверены, что выключили компьютер вчера вечером перед уходом?Она ответила какой-то едкостью, но Лэпсли не расслышал. Что-то из сказанного ею ранее маячило на задворках памяти. Что-то о том, что те, кто пробрался в кабинет и включил компьютер — если, конечно, она сама не забыла выключить его накануне вечером или его не включила по какой-то неизвестной причине Эмма Брэдбери, — оставили свою машину на парковке у здания.И тут он понял, что это. Когда он мысленно представил эту машину, она была черным «лексусом» с тонированными стеклами.Совершенно как та, что стояла неподалеку от того места, где было обнаружено тело Вайолет Чэмберс. Та, что уехала, прежде чем он успел узнать, кто в ней сидит.
Глава 5Дэйзи Уилсон оставила свою машину — или машину Вайолет, как она уже думала о ней со смешанным чувством ностальгии и неприязни, — в каком-то переулке в Колчестере. Она могла бы проехать на ней весь путь, но что-то заставило ее остановиться миль за двадцать до конечного пункта и завершить путешествие на поезде. Частью это была ее обычная осторожность, которая так хорошо и долго ей служила. Что-то в ней зудело и покалывало при мысли о том, чтобы оставить машину там, где ее можно как-то связать с ней, несмотря на анонимность, которую ей позволяли сохранять ее новые документы. Однако главным образом это было связано с тем обстоятельством, что езда за рулем ее нервировала, в то время как поезд успокаивал. Если уж она собирается здесь какое-то время пожить, то желательно, чтобы первые впечатления были приятными.Оставив относительную безопасность шоссе А12, она осторожно объезжала пригороды в поисках ближайшей железнодорожной станции. Дэйзи была твердо убеждена, что поезда на Лейстон-бай-Нейз останавливаются в Колчестере, хотя и не знала точно, откуда ей это известно. Проблема заключалась в том, что в Колчестере, похоже, три станции, а ей не хотелось оказаться вдали от нужной. В конце концов, проехав станцию «Колчестер», затем «Норт» и покружив вокруг безликих строений Голландского квартала и контрастирующего с ними пышного готического уродства арки Эббигэйт, она добралась до станции «Колчестер-Таун», выбранной единственно потому, что та оказалась ближайшей к дороге, снабженной указателем на Лейстон-бай-Нейз.Дэйзи оставила машину на выделенном для инвалидов пятачке перед кварталом тихих магазинов с двумя жилыми этажами над ними, взяв с собой только небольшой чемодан и сумочку. У нее была инвалидная карточка для машины, хотя в действительности она и была инвалидом. Дэйзи положила карточку на «торпеду», прежде чем протереть влажной тряпкой все, чего она касалась, и запереть машину. Она посмотрела по сторонам, словно в поисках конкретной витрины: цветочная лавка, магазин старых книг, прачечная самообслуживания, букмекерская контора, маленький супермаркет. Никто на нее не смотрит. Никто потом не сможет описать ее внешность. Несмотря на близость к станции, это тихое место, в стороне от основной транспортной артерии. Машина наверняка спокойно простоит здесь несколько дней, пока кто-нибудь заподозрит неладное, а она решительно настроена вернуться за ней еще до того.Дэйзи рассеянно похлопала по крыше машины затянутой в перчатку рукой. «Вольво-740» с номером категории «Ф», тусклого оттенка бронзы — по ее мнению, такой цвет называется «шампань», — она приобрела на одном из этапов своих «путешествий» и оставила из-за полной безликости. Второй раз на эту машину никто не взглянет. И едва ли кто-то может покуситься на нее. Для начала, в ней не было даже радио, не говоря уже о чем-то более современном.И опять же, если кто-нибудь вздумает украсть машину, это только на пользу. Как бы ни была противна мысль о поисках новой, Дэйзи все отчетливее сознавала, что «вольво» является ниточкой к Вайолет Чэмберс — ниточкой, об обрыве которой она реально должна подумать. Не то чтобы она сердцем прикипела к машине — Дэйзи понимала, что она ни к чему сильно не привязывалась, как другие. Дело больше было в том, что машина представляла собой идеальный образец добротности и надежности. Еще у нее была автоматическая коробка, что для Дэйзи значительно удобнее.Заперев машину, она быстро пошла в сторону станции. Время и морской прилив не ждут женщин, а ей не терпелось увидеть море.В соответствии с расписанием на безлико-современной станции — повсюду балочные фермы, столбы и стекло — следующего поезда придется ждать полчаса. Она купила билет и выпила в станционном кафе чудесный чай с молоком. Там стоял сильный запах кофр и горячей выпечки. Никто не обращал на нее внимания: миниатюрная женщина в твидовом жакете и шляпке в одиночестве потягивала что-то из чашки. Дэйзи прекрасно понимала, какое впечатление производит… или не может произвести. Это было то, что она сознательно культивировала.Почему-то Дэйзи ожидала дизельный локомотив «Бритиш Рэйл» 1950-х годов с четырьмя блекло-голубыми вагонами, однако поезд оказался вполне в духе времени, двери покрыты граффити (еще один признак современности). И тем не менее вид поезда, входящего в изгиб пристанционных путей, наполнил Дэйзи ностальгическим томлением, хотя она с тревогой осознавала, что не может вспомнить, по чему именно испытывает ностальгию. Вероятно, по прошлому.Дэйзи устроилась в пустом купе второго класса. Когда она села, от обивки поднялось маленькое облачко пылинок и мелких частичек наполнителя сиденья. Странно знакомый запах вдруг пробудил воспоминание о… О чем? О ней, сидевшей в поезде и глядевшей в окно на море красных маков. Сколько ей было лет? Где это было?Она покачала головой. Для воспоминаний сейчас не время.Поезд, дернувшись, тронулся, и Дэйзи почувствовала, как ее дыхание участилось от волнения, когда вагон выплыл из-под навеса станции и мягко пошел через предместья, чтобы потом набрать скорость за городом. С полчаса она восхищенно смотрела на пробегающие мимо поля и холмы, стога сена и сараи, а также на маленькие городки с пробуждающими воспоминания чисто британскими названиями вроде Алресфорд, Грейт-Бентли, Уили и Кирби-Кросс.Первых чаек она увидела, когда путь разделился: правая ветка пошла на Клэктон, а левая — на Фринтон-он-Си, Уолтон и Лейстон-бай-Нейз. Они сидели стайками на крышах домов или медленно парили над эссекскими болотами — большие серо-белые птицы с глазами, как крошечные черные жемчужины, и хищно загнутыми клювами, напоминающими ножи для рыбы.Поезд остановился в Фринтоне. Запах моря, соленый и свежий, щекотал ноздри. Запах, не похожий ни на что на свете. Запах, который не изменился с тех пор, когда еще не было домов, ферм, людей, не было машин, тракторов и поездов. Возможно, единственный оставшийся на планете изначальный запах.Дверь открылась, и в купе вошла пожилая женщина. Несмотря на худобу рук, кожа ее словно провисла, а вены с внутренней стороны были узловатыми и переплетенными, словно корни поваленного бурей дерева. Из-под прикрывающей волосы шапочки ручной вязки выглядывала улыбающаяся маска. Казалось, она навеки застыла у нее на лице.— Добрый день. — Попутчица доброжелательно посмотрела на Дэйзи. — Позвольте к вам присоединиться.— Прошу вас, — механически ответила Дэйзи, хотя чувствовала, как все у нее внутри закипает от досады. — Мне здесь довольно одиноко.Женщина улыбнулась и села напротив Дэйзи. Не раздумывая, Дэйзи сложила руки на коленях, точно как ее новая спутница.Где-то на платформе послышался свисток, и поезд тронулся.— Отдыхать? — спросила женщина, глядя на чемодан Дэйзи.— Кузина заболела, — ответила Дэйзи. Это была ее стандартная легенда. Она печально тронула пальцами чемодан. — Это ее… вы понимаете. Ее то забирают в больницу, то выписывают, и я решила заскочить, взглянуть, как она.Женщина кивнула:— Ужасно. И все же удивительно, на что сегодня способны врачи. — Она подалась вперед, выставляя свою скрюченную руку. — Меня зовут Ив. Ив Бэйкер.— Дэйзи Уилсон… рада познакомиться. — Дэйзи пожала протянутую руку, ощутив, как пергаментная кожа передвигается по костям. Она могла левой рукой взять Ив за запястье и отгибать ей пальцы, пока они сломаются, один за другим, заставив ее задохнуться от боли и шока. Если бы захотела. Эта мысль подействовала на нее возбуждающе. — А вы? — спросила она вместо этого. — Вы тоже на отдых?Если да, то женщина бесполезна для Дэйзи. Хотя она обычно ждала, пока не оглядится и не найдет где остановиться, прежде чем начать поиски очередной жертвы, но зачем упускать хороший шанс, если он сам идет в руки.— Боже, нет, — рассмеялась Ив. — Я живу в Лейстоне. Я живу там с самого детства.— Правда? — Дэйзи сделала заинтересованное лицо.— Ну да. — Ив подалась вперед. — Меня эвакуировали туда во время войны, понимаете, и пока я была здесь, мой дом в Лондоне разбомбили во время налета. Моя семья погибла, поэтому я осталась в семье, в которую меня передали.— Мне очень жаль, что у вас все так получилось.— Ах, это уже в прошлом. Я здесь училась, здесь вышла замуж и вырастила троих детей.Искорка интереса, замерцавшая было в голове Дэйзи, стала угасать на ветру разочарования.— У вас трое детей?— О да! Разумеется, все они переехали, но приезжают раз в неделю. Один работает в банке, другой занимается компьютерами, а третий — секретарь в школе. И они подарили мне кучу чудесных внуков.— Это прекрасно, — пробормотала Дэйзи, отведя глаза от спутницы, и снова стала смотреть на плоскую зеленую местность.Дети и внуки. Семья. Люди, которые заметят ее исчезновение. Люди, которым будет не все равно.— А где живет ваша кузина? — спросила Ив.Дэйзи помедлила, прежде чем ответить, ровно столько, чтобы создалось впечатление, будто она сочла разговор оконченным.— Возле церкви, — неопределенно ответила она.Ведь есть же в Лейстоне какая-нибудь церковь.— Какой церкви?— Методистской, мне кажется.Опасности пока нет. Сколько методистских церквей там должно быть?— А-а. Понятно. — Ив села поглубже в кресло, видимо, раздосадованная тем, что новая подруга не хочет продолжать разговор.Поезд начал замедлять ход, а сердце Дэйзи забилось чаще. Так было каждый раз, когда она впервые приезжала в новый город, в новый дом. Но было еще и другое — чувство, что на этот раз она действительно едет домой. Это было как-то связано с соленым запахом моря, жалобными криками чаек, ощущением безбрежного пространства, начинавшегося сразу за кустами, ограждающими железнодорожные пути. А затем они подъехали к крошечной станции: всего две линии рельсов, разделенных платформой.Поезд остановился, и Дэйзи, отвернувшись от окна, с удивлением увидела маленькую старушку, которая все еще сидела напротив нее. Дэйзи практически забыла о ней.— Приятно было познакомиться, — улыбнулась Дэйзи.— И мне. Надеюсь, ваша кузина… ну, вы понимаете.— Спасибо.Дэйзи позволила старушке выйти первой, потом, когда та быстро заковыляла к пункту проверки билетов, она повозилась некоторое время с чемоданом, чтобы дать Ив уйти подальше, прежде чем двинуться самой.Дэйзи вышла на солнце и остановилась, чтобы осмотреться. Слева ряд трехэтажных домов с высокими окнами, лениво загибаясь, пропадал из виду. Справа — здание, которое, разумеется, называется «Станционная гостиница». А перед ней, за треугольником обсаженного кустами газона, расстилалось Северное море, вздымающееся и опадающее, словно бьющееся на ветру серо-голубое одеяло, растянутое между строениями. Дэйзи как зачарованная пошла в сторону набережной. Когда в последний раз видела море, она даже не могла вспомнить. Все места, имена и лица перемешались у нее в голове. Она знала, что, видимо, на каком-то этапе жизни бывала у моря, но не могла вспомнить когда.Дэйзи оглянулась, словно прощаясь с жизнью, которую оставляла позади, и увидела жилой дом в викторианском стиле: красный кирпич, высокие окна и массивный парадный вход. Она обошла его, чтобы попасть от современной стеклянной билетной кассы к газону, но дом так походил на старую билетную кассу, которую она ожидала увидеть, что ей пришлось на мгновение зажмуриться, чтобы проверить, не привиделся ли он ей. А затем, рассмотрев, как в здании размещаются квартиры, она поняла, что могло случиться. В нем раньше действительно размещалась билетная касса, но ее закрыли и переделали в многоквартирный дом. Наверное, так лучше. Теперь путь на станцию лежал через безвестный дом, сложенный как из кубиков, и живущие в старой билетной кассе люди понятия не имели об истории, которая их окружает.Небольшая прогулка от станции привела ее на площадь. Прямо впереди виднелся мол: длинная деревянная дорога, уходящая в море, которая опиралась на сложную систему столбов и распорок. Слева, насколько хватало взгляда, располагались гостиницы и гостевые домики. Справа — то, что на первый взгляд походило на набор детских разноцветных кубиков. Дэйзи потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это пляжные домики: выкрашенные в красный, зеленый и желтый цвет простые деревянные навесы, которые установлены на склоне холма и разделены бетонными дорожками.Но именно море продолжало манить ее к себе. Беспокойное море, тысячи оттенков синего и серого цвета, сливающихся воедино, когда волны набегают на песок и отступают назад только для того, чтобы собрать силы для следующего броска. Она ощущала, как распыленные в воздухе морские брызги пощипывают кожу. Море. Такое хаотичное, такое беспокойное и бесконечно обворожительное… Она могла часами смотреть на него.Но ей все же нужно где-то остановиться. Поездка от пригорода Лондона до Колчестера и последующее путешествие на поезде вымотали, и она не мечтала ни о чем, кроме горячей ванны и сна без сновидений.Лучшее, что можно сделать, подумала она, — это найти хорошую гостиницу на несколько дней. Это позволит спокойно поискать что-нибудь более постоянное — возможно, квартиру на первом этаже старого дома неподалеку от берега. Пока у нее есть кухня, где можно готовить, и кровать, где можно спать, она счастлива. Логово, откуда можно выходить на охоту. Как говорит старинная пословица: «Сначала поймай своего зайца, а уж потом его готовь».Было бы хорошо поиметь садик, но это не главное. В конце концов, багажник ее машины, которая пока стоит в Колчестере, полон разных веточек, листьев, цветков и корешков, которые она собрала в своем настоящем саду, своем особом саду. Этого должно хватить, чтобы занять себя.Медленно и все больше ощущая усталость, Дэйзи повернулась и побрела вдоль гостиниц и гостевых домиков. Первые несколько выглядели так, словно предназначались для отлова только что сошедших с поезда людей: уютные, с лепниной безликие штучки, привлекательные только близостью к станции и берегу. Далее шла большая гостиница с комнатами над баром. Слишком шумно, решила Дэйзи. А потом, чуть подальше, она увидела миниатюрный эдвардианский фасад четырехэтажного дома со щитом, на котором было написано «Гостиница «Лейстон-Армс»». Она постояла несколько минут, разглядывая дом. Окна чистые, парадная лестница без единого пятнышка.«Кто-то там внутри знает о кристаллической соде», — подумала Дэйзи.Приняв решение, она поднялась по ступеням и вошла в вестибюль. Ковер был только что обработан пылесосом, в воздухе стоял запах полировки для мебели. Все это были хорошие знаки. На стоящем за стойкой мужчине были безупречные черные брюки, белая рубашка и красно-коричневый галстук. Двойная складка на груди его рубашки показывала, что либо он надел ее первый раз, либо стирка и утюжение выполнены профессионально, но она была готова простить это ему за то, как он ей улыбнулся.— Добрый день, мадам. Чем могу помочь?— Нет ли у вас, случайно, комнаты? — спросила она, улыбаясь в ответ.— Есть. Сколько дней вы хотите у нас жить?Она немного подумала.— Возможно, в пределах недели. Это подойдет?— Позвольте, я посмотрю. — Он опустил глаза и сверился, как сообразила Дэйзи, с экраном компьютера, стоящего ниже уровня стойки. Сейчас компьютеры повсюду. Как миру удавалось существовать без них?— У нас есть комната с видом на берег и еще одна, выходящая на внутренний дворик гостиницы, — наконец сообщил он. — Цена одинаковая. — Он показал глазами в сторону обтянутой бархатом доски — того же цвета, что и его галстук, которая висела на стене сбоку от него.На доске были вывешены цены на однокомнатные, сдвоенные, двухкомнатные и семейные номера и на завтрак. Дэйзи какое-то время изучала информацию, подозревая, что мужчина, глядя на ее возраст и одежду, уже размышляет, есть ли у нее деньги, чтобы заплатить за комнату.— Между ними есть разница? — спросила она.— В той, что в задней части гостиницы, меньше слышен шум улицы, особенно по утрам, но ей недостает вида. — Он снова улыбнулся.— Тогда я беру комнату в фасадной части.Он кивнул:— Позвольте вашу кредитную карту.— О-о! — протянула она. — У меня нет кредитной карты. — Предупреждая удивление, она быстро добавила: — Я их не люблю. Мне они ни разу не понадобились, и я не вижу причин, чтобы начинать ими пользоваться.Он на мгновение замялся.— Мы обычно требуем каких-либо… гарантий, — наконец проговорил он.— Может, мне заплатить за два дня вперед?Молодой человек немного подумал.— Было бы хорошо. Заполните, пожалуйста, бланк… — Он вытащил из-под стойки дощечку с зажимом, где были несколько бланков, и положил ее так, чтобы было лучше видно. — Напишите только имя и адрес, остальное я заполню сам.Ручка была прикреплена к дощечке длиной цепочкой. Осторожно взяв ее, Дэйзи принялась писать свое имя. И с ужасом поняла, что не помнит его.Кто эта женщина, что стоит в холле гостиницы? Дэйзи Уилсон? Вайолет Чэмберс? Джейн Уинтерботтом? Элайс Коннелл? Как она подписывалась: просто, с завитушками или каллиграфическими буквами? Ее сознание кружилось среди обломков отброшенных в небытие жизней. Она пребывала в нерешительности. Ее рука задрожала, оставляя на бумаге мелкие черточки.— С вами все в порядке, мадам?Она втянула в себя воздух.— Простите… сегодня был трудный день.Отрабатываем назад. Откуда она приехала? Как выглядел дом? Как выглядела улица? Кто она была?— Дэйзи Уилсон, — твердо сказала она, ухватившись за ближайшее, недавнее прошлое, когда оно проплыло в памяти. — Меня зовут Дэйзи Уилсон. — Она быстро написала свое имя и, с некоторыми сомнениями, адрес Дэйзи. Это был какой-никакой след, но с этим ничего не поделаешь. В конце концов, она все же собирается некоторое время изображать Дэйзи.— Спасибо. — Молодой человек за стойкой вежливо улыбнулся, когда она подвинула к нему бланк и полезла в кошелек. — Осмелюсь поместить вас в комнату 241. Бар слева от вас, столовая — справа. Вы будете заказывать обед?Поездка была долгой, и ей не особо хотелось болтаться в поисках приличного ресторана.— Да, это было бы прекрасно. Примерно через полчаса?— Я позабочусь о свободном столике. Надеюсь, вам у нас понравится.Дэйзи отнесла чемодан в свою комнату. Там были кровать, рабочий стол со стулом и маленькое кресло. Все было расставлено так, что занимало немного места, и при этом комната не казалась перегруженной мебелью.Очередная гостиница. Очередной город. Очередная роль.Волна… чего-то… внезапно поднялась и обрушилась на нее. Это было не совсем огорчение, или печаль, или сожаление, или что-то еще конкретное. Это была, скорее, слабая форма каждого из этих чувств, соединившихся и породивших нечто новое, чему нет имени: общее ощущение печальной разобщенности с этим миром. На мгновение она почувствовала одиночество и растерянность. На мгновение.— Фокусируйся, — пробормотала Дэйзи. — Фокусируйся.Она быстро умылась и, взяв из чемодана ручку, тетрадь и стопку бумаги, направилась в столовую.Обед состоял из двух медальонов из баранины с ростками спаржи и жареным картофелем и был очень вкусным. Затем Дэйзи побаловала себя бисквитом, пропитанным вином и залитым сливками, — не ела такого много лет. Это было то, что она считала «подкормкой» — простой, но добавляет сил, — и потому вполне приемлемой. Порции были небольшие, но вполне достаточные, как кулак — так она всегда говорила.Во время еды она приступила к следующему этапу работы. Уезжая из дома в Лондоне, окруженная нежной заботой агентов по недвижимости, она тщательно просмотрела письма Дэйзи, вылавливая имена подруг, с которыми та находилась в периодическом контакте. Некоторые за многие годы отошли от нее или умерли, однако Дэйзи все еще получала рождественские открытки, а временами письма от семерых человек — старых подруг или коллег по работе, с которыми она провела часть жизни. Взяв несколько листов бумаги, Дэйзи аккуратно написала один и тот же текст послания каждой подруге или семье почти похожим на небрежную писанину Дэйзи почерком, который она отработала во время пляски вокруг этой старой суки.Простите, что не писала какое-то время, но жизнь довольно непростая штука. Не знаю, помните ли вы мою кузину Хитер, но она в последнее время болеет. Сейчас она дома на реабилитации и попросила меня приехать присмотреть за ее кошками. Я не знаю, как долго буду отсутствовать, но подозреваю, что это может занять какое-то время. На время отсутствия я сдала дом — боялась, что он останется пустым, но теперь, уверена, за ним присмотрят, а я получу какие-никакие (но очень нужные!) деньги.Когда у меня будет информация, дам вам знать, а пока, если соберетесь мне написать, пожалуйста, пишите на указанный выше адрес.В каждое письмо Дэйзи добавила имен, некоторых личных деталей и вопросов, которые почерпнула из писем, с тем чтобы придать им более или менее персонифицированный характер. Шапку у писем она оставила пустой. Когда устроится где-нибудь здесь, то можно будет вписать адрес. Или, если захочется обеспечить себе безопасность, можно будет воспользоваться почтовым ящиком.Дэйзи вновь перечитала письма. Она не была уверена, что письма не формальность. Дэйзи была довольно демократична в общении, но в ее немногих бумагах прослеживался острый ум и отработанный стиль письма. Осматривая дом и видя книги, выбранные Дэйзи, новая Дэйзи переменила мнение об этой женщине. Дэйзи, посчитала она, слегка провела ее.После обеда она занесла письма к себе в комнату и прошла в холл, намереваясь прогуляться по городу. С тех пор как она приехала, солнце опустилось, и индиговое закатное небо, исполнив роль задника сцены в драме моря, теперь выступало в виде черного занавеса, на фоне которого были выставлены сияющие шишки фонарей на площади. Между тем бар был справа от нее, и она решила, что заслуживает стаканчика чего-нибудь, прежде чем отправиться в город. День прошел сносно, ничего не упущено.Помещение, меблированное плетеными стульями и низенькими стеклянными столиками, было не совсем в ее вкусе, но Дэйзи не стала менять план и решительно направилась к длинной стойке бара. Она попросила у бармена, долговязого молодого человека, видимо, раза в три моложе ее, маленькую порцию сухого шерри.Он свел густые брови в единую линию.— Не думаю, что мы здесь делаем шерри.Дэйзи решила не допускать, чтобы от нее отмахивались.— Тогда дайте мне, пожалуйста, «Дюбонне» с лимонадом.Он с недовольным видом налил, и она отошла с напитком к столику в углу, откуда было видно все пространство бара. Он был почти пуст — большинство людей, видимо, ушли в город, — занятыми оказались только два столика. За одним женщина средних лет в шали потягивала джин с тоником. Муж, одетый в тесный костюм, сидел напротив. Оба молчали. Женщина не отрывала глаз от стакана, словно там были собраны все тайны Вселенной, а супруг ерзал, будто готовился что-то сказать, но передумывал в последний момент.Дэйзи поймала себя на том, что держит свой «Дюбонне» точно так же, как женщина держит стакан с джином, и приказала себе не делать этого. У нее уже случился один прокол. Нельзя забывать, кто она, нельзя допустить, чтобы этот образ ускользал от нее, оставляя лишь безымянную оболочку. Или незнакомку без лица, непрерывно копирующую каждого встречного.За другим столиком сидел одинокий мужчина, баюкая пинту какой-то темной жидкости. Дородный, раскрасневшийся, он на пальцах имел больше волос, чем на голове. На столике рядом с ним лежала плоская шляпа. У него был такой вид, что Дэйзи подумалось, он пьет старомодный и чисто мужской напиток типа некрепкого горького пива или коричневого эля. Промелькнула мысль: не стоит ли втянуть его в разговор, но она решила этого не делать. Дэйзи никогда не связывалась с мужчинами: с ними практически невозможно завязать дружбу без того, чтобы в нее не вкрался элемент секса. И еще постоянно существовало беспокойство, что они окажутся сильнее, если ее маленькие яды не сработают достаточно быстро. И разумеется, практически невозможно напрямую пользоваться бумагами: ей пришлось бы искать обходной путь, чтобы реализовывать имущество после того, как их не станет, а это дополнительный риск. Нет, лучше не надо.Она вежливо допила довольно кислый «Дюбонне» и взяла сумку и пальто. Небольшая прогулка по городу, затем в кровать, решила она.Воздух на улице был холодным. Через дорогу виднелось металлическое ограждение площади, но за ним, там, где раньше были пляж, море и небо, не было ничего. Черная пустота, сплошная и необитаемая. Словно за ограждениями кончался мир, и неосторожный прохожий мог споткнуться, и упасть, и падать через необъятное пространство вечно, до самого скончания времен.Дэйзи встряхнулась. В самом деле, что за мысли лезут в голову! Так нельзя.Она положилась на чутье и пошла куда ноги несут. Какой-то переулок уводил от центральной площади в глубь города. Она перешла то, что приняла за Хай-стрит, там были одни подростки, которые мигрировали из паба в клуб и обратно, и обнаружила еще один переулок с антикварными магазинами и сувенирными лавками. Что-то толкало ее вперед, некое глубинное и первобытное влечение к чему-то, что чувствуешь, но еще не видишь. Она поплелась дальше. Витрины магазинов и фонари сливались в причудливое целое.Наконец она оказалась перед ярко освещенным фасадом, в голубом неоне и желтых буквах. Похоже, некогда это было кинотеатром, но теперь здание использовалось для другого рода развлечений.Бинго.Вечеринка явно только что закончилась, и толпа женщин спускалась по ступеням. Некоторые были в шалях, некоторые в пальто, некоторые просто в серебристых топиках с глубоким вырезом и юбках. Они хрипло смеялись. Проститутки, с отвращением подумала Дэйзи.За ними шествовала стайка пожилых женщин в длинных пальто и шерстяных шапочках, которые шли по одной или подвое.И тут все чувства Дэйзи обострились. Во рту пересохло, каждая деталь начала приобретать особую резкость, словно в луче фонаря. Она слышала запах лавандовых духов, любовно вытрясенных из флаконов, купленных двадцать лет назад. Она ощущала, как на ощупь, грубую вязку их кардиганов и шарфов. Она видела на их головах проблески кожи через аккуратно завитые волосы. Когда они расходились по своим углам, прощаясь, махая руками и пощипывая друг друга за щеки, Дэйзи запоминала, по каким улицам они идут, в каких направлениях, кто опирается на палку, а кто нет, кто уходит в компании, а кто один.Они были ее естественной добычей.И завтра охота начнется снова.
Глава 6Спустя несколько недель после вскрытия Марк Лэпсли и Эмма Брэдбери ехали в «мондео» Эммы в Ипсуич. Официально Ипсуич не входил в зону их ответственности, находясь в пределах саффолкской полиции, однако Лэпсли перед отъездом сделал несколько звонков, и они получили разрешение продолжить расследование. Дороги были забиты, но Эмме удавалось петлять в массе машин, то обгоняя их, где необходимо, то выискивая пути объезда, чтобы добраться до места побыстрее. Лэпсли сидел, втиснувшись в пассажирское кресло с закрытыми глазами. Рев двигателя наполнял его рот мармеладом и заставлял конвульсивно сжиматься слюнные железы. Он так притерпелся к звуку своей машины, что больше не ощущал его вкуса, но в машине Эммы он был еще недостаточно долго, чтобы привыкнуть к шуму или абстрагироваться от него. Он предпочел бы сам сидеть за рулем, но им не было смысла отправляться в поездку на двух машинах, а полицейский этикет требовал, чтобы сержант вез главного инспектора, а не наоборот.Один раз Эмма потянулась, чтобы включить радио. Но он твердой рукой выключил его. Она непонимающе взглянула на него, но ничего не сказала.После серии поворотов, расстояние между которыми становилось все короче и короче, Лэпсли открыл глаза и увидел, что Эмма сбросила скорость и ищет место для парковки. Они находились на широкой дороге, обсаженной серебристыми березами и липами, а за ними стояли соединенные друг с другом общей стеной дома, построенные примерно в 1970-х годах. В большинстве садиков виднелись велосипеды, мотороллеры или игрушечные тракторы и грузовики. Местность создавала приятное ощущение процветания и устойчивости. Это не были те похожие на запущенные колодцы имения, которые по работе приходилось навещать Лэпсли. Таковы издержки профессии полицейского. В конце концов у тебя вырабатывается искаженное представление об окружающем мире.Эмма припарковала машину под липой. Когда они с Лэпсли вышли на дорогу, главный инспектор оглянулся. Других машин на дороге не было. Лэпсли подумал: что же конкретно он высматривает? Может, черный «лексус»? Он покачал головой, осуждая себя за то, что начинает воспринимать идею заговора чересчур серьезно, и снова повернулся к Эмме.Эмма мрачно взглянула на нависающие ветви.— Это дерево мне всю машину зальет соком, — пробормотала она. — Это точно. Такой липкий сок. Нахлебаешься, пока смоешь, а если не смоешь, то на покрытии останутся пятна.— Ничего, — успокоил ее Лэпсли. — По дороге назад остановимся на мойке.Она нахмурилась:— Эта машина никогда не бывала внутри мойки, и я не собираюсь ее к этому приучать. Знаете, что делают с краской эти вращающиеся щетки? Лучше уж тереть ее наждачной бумагой.На воротах ближайшего дома была прикреплена табличка с номером 58. На недавно подстриженной лужайке размещался металлический манеж для детей, из-под него пробивалась более высокая трава и островки ромашек.— Это последний известный адрес Вайолет Чэмберс, — пояснила Эмма. — Непохоже, что дом заброшен. Не похоже и на то, что здесь жила пожилая женщина.— Если она жила с семьей, кто-нибудь уже давно сообщил бы об ее исчезновении, — сказал Лэпсли.— По имеющейся информации, они этого не делали.Лэпсли подошел к дому. Окно в спальне было открыто, а на подъездной дорожке стояла «тойота-камри» красно-коричневого цвета. В задней части салона — лицом назад — были оборудованы два детских сиденья.Рот наполнился теплым вкусом ванилина, и поначалу Лэпсли не мог понять почему. Затем услышал доносящиеся из-за дома детские крики. От этих звуков, вкуса и воспоминаний, которые они воскресили, у него вдруг закружилась голова: он протянул руку и схватился за опору качелей.— С вами все в норме, сэр?— Все прекрасно. — Он выпрямился. — Давайте займемся делом.Эмма позвонила, и они немного подождали. В доме послышались шаги, затем дверь открылась. На них удивленно смотрела женщина, возрастом за тридцать. Каштановые волосы убраны в хвост, цветная шелковая блуза свободно подпоясана под грудью, вельветовая юбка-брюки.— Да? — осторожно спросила она.— Главный детектив-инспектор Лэпсли, полиция Эссекса. — Он показал служебное удостоверение.Женщина безучастно взглянула на него.— А это детектив-сержант Брэдбери. Простите за беспокойство, но мы ищем дом Вайолет Чэмберс.Женщина покачала головой:— Я знаю здесь большинство семей. И никогда не слышала о Вайолет Чэмберс.— Это пожилая женщина. За семьдесят.— Мы здесь в основном проживаем семьями. Через дорогу живет одна пожилая пара — номер 67. Может, они ее знают.Вперед выступила Эмма, откинув волосы назад движением головы.— Как давно вы проживаете в этом районе, мисс?..— Уетералл. Миссис Сьюзи Уетералл. — Она улыбнулась Эмме, а Эмма улыбнулась в ответ. — Мы переехали сюда шесть месяцев назад. Мы снимаем дом, но нам здесь так нравится, что надеемся приобрести дом на этой дороге, как только появится предложение.— Почему вы переехали сюда? — спросила Эмма.— Фирма моего партнера переехала сюда из Лондона. Мы решили, стоит попытать счастья, чтобы поискать место, где лучше жить. — Она жестом показала на сад. — И нам повезло.Лэпсли при этих словах улыбнулся.— У кого вы арендуете дом?— У агентства по недвижимости, что возле станции. Не помню название.— Вы знаете, кто проживал в доме до вас?Она покачала головой:— Нет. Но они оставили дом в идеальной чистоте.— А кто владельцы дома?— Я считала, что он в собственности агентства. — Она пожала плечами. — Думаю, они могут сдавать его от чьего-то имени, но они никогда не говорили нам, от чьего именно. Мы просто платим им каждый месяц.— И вы ничего не слышали о Вайолет Чэмберс? — снова спросил Лэпсли, просто на тот случай, если в ходе разговора у женщины в голове всплывет какой-нибудь забытый эпизод. Он знал, что такое случается.— Ничего. Однако спросите Дэвида и Джин из дома 67. Возможно, они смогут помочь.— Спасибо вам за помощь, — с улыбкой сказал он.Эмма протянула миссис Уетералл руку:— Спасибо.Они повернулись, чтобы уходить.— Что подсказывает чутье? — спросил Лэпсли, когда дверь закрылась.— Она не лукавит. Мы можем проверить ее слова в агентстве по недвижимости…— А мы так и сделаем.— …но не думаю, что она водила нас за нос. Похоже, семья приехала сюда месяца через два после смерти Вайолет Чэмберс, если считать результаты вскрытия верными. Итак… каков наш следующий шаг, босс?— Поговорим с соседями из дома 67, вдруг он и помнят Вайолет, а потом поедем на ближайшую станцию, чтобы выяснить в агентстве, кто сдает этот дом.Он вдруг ощутил на языке взрыв ванилина, словно кто-то засунул ему в рот рожок мороженого. На фоне этого взрыва из сада донеслись крики: спонтанная ссора, драка или просто победа в игре. От неожиданности Лэпсли споткнулся, но снова зашагал вперед. Однако у него слегка подвернулась нога, и прежде чем он успел опомниться, его повело в сторону, в траву.Эмма тут же подскочила к нему, взяв под руку.— Сэр… как вы?Лэпсли почувствовал, что краснеет. Он терпеть не мог показывать слабость. Но возможно, следует ей все объяснить, особенно если это поможет остановить сплетни о том, что он алкоголик или психически неуравновешенный тип.— Идем к машине.Прислонившись спиной к «мондео» Эммы — тепло нагретого солнцем металла приятно ощущалось через пиджак, — Лэпсли глубоко вздохнул. С чего начать?— Послушайте, сэр, — она, уперев руки в бока, смотрела на дорогу, — если хотите рассказать об этом — хорошо. Если нет, тоже хорошо. В любом случае это дальше меня не пойдет.Лэпсли кивнул и глубоко втянул в себя воздух.— У меня это столько, сколько я себя помню, — проговорил он тихо. — Долгое время я считал, что и у остальных все так же, как у меня, но когда мальчишки в школе начали меня дразнить и говорить, что я сумасшедший, я перестал рассказывать об этом. «Сумасшедший, — обзывались они. — Марк сошел с ума».— А в полиции об этом знают? Что бы это ни было?Он кивнул:— Не беспокойтесь, это не депрессия, не психическое расстройство. Я не собираюсь вдруг усаживаться в угол и часами там рыдать. Мой доктор все знает, но ничего не может сделать. Никто не может. Это не опасно для жизни и даже не требует перемены образа жизни или каких-то мер предосторожности. Это просто… часть меня. Часть того, кто я есть.Эмма кивнула, но выглядела так, словно хотела помотать головой:— Тогда… что же это такое?— Это называется синестезия. Неизвестно, что именно ее вызывает. Это как своего рода короткое замыкание нейронов в мозгу. Сигналы, которые принимаются по одному адресу, перенаправляются куда-то еще. Известно лишь, что все начинается в детстве. Дети воспринимают мир в виде мешанины чувственных впечатлений, поскольку мозг еще не до конца развит и они не могут в полной мере разграничить запах, вкус и прикосновение и так далее — они все смешаны. По мере развития мозга ощущения начинают отделяться друг от друга. У людей вроде меня этого разделения по непонятной причине не происходит. Некоторые видят разные цвета, когда слушают музыку. Был, например, такой русский композитор — Александр Скрябин, — он был способен привязывать определенные ноты и аккорды к отдельным оттенкам цвета и сочинял музыку не только чтобы она красиво звучала, но и выглядела красиво… по крайней мере на его вкус. Другие способны чувствовать вкус. Жареная курица может вызывать ощущение, словно тебе колют спицами ладони рук. Апельсиновый сок — будто по голове катаются мягкие шарики.— Вы хотите сказать… — Она помолчала, подыскивая нужные слова. — Вы имеете в виду, это как у тех, что заявляют, будто что-то заставляет их грустить, пребывать в голубом состоянии? Вроде того?— Нет, не так. Просто люди говорят образно. Голубой цвет — символ депрессивного состояния. А здесь реальные ощущения.— Галлюцинации? — Эмма нахмурилась. — Ведь это, должно быть, галлюцинации?— Если это так, то они устойчивые. Те же самые вещи провоцируют те же самые реакции.— Ну а с вами что? Цвета или ощущения на ладонях?Лэпсли горько рассмеялся:— На это я мог бы не обращать внимания. Нет, в моем случае определенные звуки трансформируются во вкус. Если я слышу песню Биттлз «Ticket То Ride», у меня возникает ощущение, словно я откусил кусок тухлой свинины.На лице Эммы появилось вымученное подобие улыбки.— Я думала, все подобным образом реагируют на Пола Маккартни.— Ага, но когда я слышу, как звонит мой мобильник, у меня во рту вкус кофе «мокко». — Он кивнул в сторону дома: — А крики играющих детей заставляют меня ощущать ванилин. Иногда это находит внезапно, вот и все. Становится невыносимым.Эмма посмотрела на него:— И ничего нельзя сделать?— Ничего. Это не смертельно и не может помешать мне в работе. Врач советует иглоукалывание, это значит, что он в отчаянии, а в невропатологическом отделении местной больницы больше заинтересованы в изучении моего мозга, чем в поисках способа лечения. Поэтому я просто продолжаю жить. По большей части это ничего не меняет. Я по-прежнему в состоянии работать. Просто… каждый раз я как бы попадаю в засаду.— В засаду, которую устраивает вкусовое ощущение?Он взглянул на нее:— Доводилось кусать яблоко, которое оказалось гнилым внутри? Или откусывать шоколад и обнаруживать, что он, скорее, имеет привкус кофе, а не клубники? Иногда привкусы способны неожиданно удивлять. А порой поражать. Потому-то я был вынужден взять отпуск… Сидеть дома. Дома тоже дела шли неважно, и моя синестезия обострилась. Мне было невыносимо находиться в кабинете, слушать болтовню, подтрунивание других. С меня было довольно. Главный суперинтендант подписал мне отпуск на несколько недель. Несколько недель превратились в полгода. С тех пор я выполняю отдельные поручения главного суперинтенданта — пишу отчеты и провожу исследования на тему, как сделать полицейскую работу эффективнее, — а это первый раз за долгое время, когда я на оперативной работе.— А как семья, сэр? Вы сказали, дома тоже было неважно.— Все стало хуже. Синестезия дошла до такого состояния, что я даже не мог выносить шума играющих в саду детей. От их голосов меня начинало тошнить. Это было… трудно.Мягко сказано. Это едва не довело его до самоубийства. И развело их с женой в разные стороны.Эмма пожала плечами:— Что ж, спасибо за откровенность. Я никому не скажу. — Она провела пальцем по крыше машины, потерла пальцы и поморщилась: — Чертов сок. Не испачкайте пиджак — сухая чистка не выведет этой гадости. Будем говорить с пожилой четой через дорогу? В смысле, если вы в порядке?— Я в норме. — Он выпрямился. — Спасибо.— Не за что. — Она замялась. — А я имею какой-нибудь вкус? — Она вдруг покраснела. — В смысле…— Я понял, что вы имеете в виду. Лимон, почти всю дорогу. Лимон и грейпфрут, если вы в хорошем настроении; лимон и лайм — если нет.У нее на лице появилось что-то похожее на удовольствие.— Могло быть хуже, — сказала она. — Знаете, как говорят: «Если девочки сделаны из сахара, пряностей и разных сладких соусов, то почему женщины имеют вкус…»— Анчоусов. Да, я знаю.Они прошли к дому номер 67. Лужайка была подстрижена коротко, будто ее стригли маникюрными ножницами. В переднем саду не было видно игрушек, вместо них на самом видном месте стояла чугунная купальня для птиц. Когда они подходили, дернулись занавески.— Главный детектив-инспектор Лэпсли, — представился он открывшему дверь высокому седому мужчине. — А это детектив-сержант Брэдбери.Мужчина кивнул. На нем были отутюженные узкие брюки и голубая рубашка. Кожа вокруг шеи висела складками.— Вы по вопросу поддержания порядка в округе? Давно же вас не было.— Нет, сэр. Мы наводим справки о Вайолет Чэмберс. Вы ее знали?— Вайолет? — На его лице застыло удивление. — Да, конечно. Она жила напротив. — Мужчина оглянулся: — Джин, поставь чайник, пожалуйста. У нас гости. — Он снова повернулся к Лэпсли: — Хотите чаю? Или кофе? Я понимаю, вы на службе, поэтому не предлагаю шерри. Зовут меня Хэллоран. Дэвид Хэллоран.— С удовольствием выпьем чаю. — Лэпсли прошел за Хэллораном в прихожую, подумав, пьет ли еще шерри кто-нибудь моложе семидесяти лет. Эмма проследовала за ними.Миссис Хэллоран стояла в гостиной, тянущейся через весь дом — от эркера на фасаде до оранжереи в задней части дома. Набор книжных стеллажей, выступающих до середины комнаты, делил ее на две примерно равные части. Диван и два кресла, расставленные в форме буквы «L», были обращены к довольно старому телевизору. Стены были украшены полковыми регалиями и фотографиями людей в форме.— Я не ослышалась, вы из полиции? — спросила она.— Спрашивают о Вайолет, — отозвался муж. — Вайолет Чэмберс.— Бедная Вайолет, — загадочно бросила она и скрылась на кухне.Мистер Хэллоран жестом пригласил их сесть на диван. Сам же разместился в одном из кресел.— Времена службы, — проговорил он, указав на фотографии. — От Кореи до Северной Ирландии. А теперь провожу время в беспокойстве из-за маленьких ублюдков, которые играют в прятки у меня на территории. Странная вещь старуха жизнь.— О Вайолет Чэмберс?.. — напомнил Лэпсли.— Она была здесь, когда мы приехали, лет двадцать или около того назад. Она и ее муж… Джек. Он умер спустя несколько лет. Инфаркт, так сказали доктора. Все случилось быстро, что бы это ни было. Только что пропалывал сад — и вдруг упал на колени, словно его подстрелили.— А миссис Чэмберс…— Она оставалась жить в этом доме. Ипотека была выплачена. Она могла переехать, но у них не было детей. Вайолет, похоже, справлялась. Раз в неделю моталась по магазинам. Мы предлагали помощь, но она держалась на расстоянии. Не любила общаться. Полагаю, считала, что, выйдя замуж за Джека, выбрала себе неровню. В доме у нее мы никогда небыли. Ни разу за двадцать лет. Вот почему это все казалось странным.Эмма подалась вперед:— Что казалось странным?Миссис Хэллоран принесла из кухни поднос и поставила его на маленький столик между креслами.— Ну, в один прекрасный день она просунула нам в дверь записку, в которой сообщала, что должна уехать. Это было необычно, так как она не удосуживалась прежде уведомлять нас о чем-то таком. Оказалось, заболела ее сестра. А мы даже не знали, что у нее есть сестра. Она сообщала, что едет ухаживать за ней. Больше мы ее не видели… Правда, нельзя сказать, что мы часто видели ее, когда она жила здесь. Но потом мы узнали, что кто-то въехал в ее дом. — Она подняла голову, наливая чай, и ее глаза встретились с глазами Лэпсли. — Мы предположили, что она умерла.— Так и есть, — подтвердил Лэпсли.— А что с ее сестрой?— Этого я не знаю. — Лэпсли посмотрел на Эмму, надеясь, что она возьмет на себя беседу.— Несколько вопросов относительно имущества. — Эмма плавно вступила в разговор. — Мы ведем рутинный опрос. Вы сказали, она держалась замкнуто и вы редко с ней виделись. Вы не замечали, к ней кто-нибудь приезжал?Миссис Хэллоран передала Лэпсли чашку чая.— Точно не могу сказать.— Кто-то был, — неожиданно заявил мистер Хэллоран.Его жена во все глаза смотрела на него.— Да?— Какая-то женщина. Видел ее пару раз, когда та выходила из дома. Решил, помогает по дому или что-то в этом роде, хотя мне тогда подумалось, она старовата для помощницы.Миссис Хэллоран нахмурилась, передавая чашку Эмме. Эмма смотрела на нее так, словно в жизни не видела подобного. Видимо, ее смутило, что чашка была из тончайшего фарфора.— Теперь, когда ты упомянул о ней, думаю, и я могла ее разочек видеть. Она что-то выносила из дома. Я подумала, она из агентства по социальному обеспечению.— Вы знали, как ее зовут? — спросил Лэпсли.— Что нет, то нет. Мы ни разу с ней не заговаривали.Лэпсли быстро допил чай.— Спасибо за помощь. Если вспомните что-нибудь еще… — Он сделал движение, чтобы встать, но что-то в глазах мистера Хэллорана удержало его на месте.— Разве мы не получали рождественскую открытку? — спросил тот жену.— Верно. — Та всплеснула руками. — Думаю, она все еще у меня. Подождите минутку, я ее найду.— Она ничего не выкидывает, — заговорщицки подмигнул мистер Хэллоран. — У нас хранятся поздравления с Рождеством и днями рождений еще с тех пор, как мы поженились.— А открытка… ее прислали в это Рождество? — спросила Эмма.— Да.Эмма посмотрела на Лэпсли. Он понял, о чем она думает. Вайолет Чэмберс погибла примерно девять месяцев назад. Когда люди весело распевали рождественские песенки и обменивались подарками, смотрели по телевизору речь королевы или переваривали во сне индейку, тело Вайолет Чэмберс неспешно разлагалось, возвращая природе то, из чего она была сделана.Так кто послал открытку?Покопавшись немного в картонной коробке, миссис Хэллоран с торжествующим видом вернулась, держа в руках не только рождественскую, но и почтовую открытку.— Я и забыла об этом, — сказала она, помахав ими перед носом у мужа. — Она пришла через неделю или около того после ее отъезда.Лэпсли сначала посмотрел на рождественскую открытку. Массовое благотворительное производство, картинка на лицевой стороне изображает до смешного штампованное веселье.«Некоторые, — подумал он, — годами изучают в колледже искусство графики в надежде работать в рекламе или в области дизайна журналов, а кончают тем, что штампуют бесконечные картинки с малиновками, снеговиками и засыпанными снегом ветками. Видимо, в июле, чтобы открытки были готовы к сезону. Что случается с этими людьми? Они в конце концов умирают от разбитого сердца, когда рушатся их мечты о профессиональной карьере, или совершают самоубийство, приходя в отчаяние от конвейерного веселья, которое вынуждены производить? Надо спросить у доктора Катералл, много ли каждую осень у нее в морге бывает умерших графиков».Подумав о докторе Катералл, Лэпсли понял, что ему нужно поговорить с ней о результатах анализов образцов тканей Вайолет Чэмберс.На рождественской открытке рукописной была только подпись, которой заканчивалось бессмысленное печатное послание. Буквы были написаны перьевой ручкой округлым курсивом. Почтовая открытка, судя по всему, была написана той же ручкой. Простая открытка без всяких рисунков. На одной стороне — адрес Хэллоранов, а на другой послание:Лорогие Дэвил и Джин!Не знаю, как долго я буду отсутствовать, но подозреваю, что это может занять какое-то время. На время отсутствия я сдала дом — боялась, что он останется пустым, но теперь, уверена, за ним присмотрят, а я получу какие-никакие (но очень нужные!) деньги. Берегите себя!Вайолет.Штамп на лицевой стороне был обычным, а почтовый штемпель расплылся в кляксу и не читался.— И это все весточки от нее за время ее отсутствия?— Да, — ответила миссис Хэллоран.— А почерк? Это почерк Вайолет Чэмберс?— Я правда не знаю. Не думаю, что она когда-либо писала нам, когда жила здесь.Лэпсли передал обе открытки Эмме.— Вы, случайно, не сохранили конверт, в котором пришла рождественская открытка?— Для чего нам это? — искренне удивился мистер Хэллоран.— Действительно, — вздохнул Лэпсли. — Совершенно не для чего. — Он заерзал, словно собираясь встать. — Что ж, не будем вас больше задерживать. Спасибо за чай.— Еще, если можно, пару вопросов, — по-прежнему сидя, попросила Эмма. Лэпсли снова тяжело опустился в кресло. — Нет ли у вас каких-нибудь фотографий Вайолет Чэмберс?Миссис Хэллоран покачала головой:— Нет, моя дорогая. Ума не приложу, откуда они могли у нас появиться.Эмма кивнула.— Тогда расскажите, как она выглядела. Не было ли в ней чего-нибудь необычного? Какие-нибудь особые приметы?Хэллораны задумались, а Лэпсли кивнул Эмме. Хороший вопрос.— У нее был шрам, — наконец сказала миссис Хэллоран.— На шее, — подтвердил мистер Хэллоран. Он дотронулся до своей шеи, прямо под адамовым яблоком. — Вот здесь.— Спасибо. — Лэпсли посмотрел на Эмму: — Что-нибудь еще?..Она покачала головой, и они ушли, потратив некоторое время на то, чтобы отделаться от гостеприимных Хэллоранов. В какой-то момент Лэпсли даже испугался, что их собираются пригласить остаться на ленч, но, к счастью, этого не случилось.— Хорошая мысль по поводу особых примет, — поблагодарил он сержанта. — Я и забыл о шраме на шее трупа. Дифтерия, не так ли?— Вставленная в молодости дыхательная трубка, — подтвердила Эмма. — По крайней мере так говорит патологоанатом. Это дополнительный факт, который позволяет считать, что тело принадлежит Вайолет Чэмберс.— А мы сомневались?— Ну, все, что у нас было, — зубные протезы. — Она открыла машину. — Куда едем, сэр?Лэпсли задумчиво посмотрел на дорогу — сначала в одну сторону, потом в другую.— Агентство по недвижимости возле станции… то, что сдало дом семье Уетералл после того, как Вайолет исчезла. По крайней мере у них мы можем узнать, куда переводится арендная плата. — Он вздохнул. — У меня такое чувство, что мы получаем все больше информации, но при этом топчемся на месте. Нам известно, что Вайолет Чэмберс умерла в лесу. Кто-то, видимо, оставил ее там, даже если он не виноват в ее смерти… а мы до сих пор не знаем, как она умерла. Можем предположить, что почтовую и рождественскую открытки Хэллоранам послал один и тот же человек. Таких открыток может оказаться много, если у нее были и другие друзья. Как бы там ни было, кто-то, похоже, пытается поддерживать мнение, что Вайолет Чэмберс жива, по крайней мере среди других. Зачем? Что им от этого? Вряд ли арендной платы за дом достаточно, чтобы оправдать риск, каким бы хорошим этот район ни был.— Так что будем делать, сэр?— Это, детектив-сержант Брэдбери, зависит от двух вещей: что мы узнаем в агентстве и удалось ли уже доброму доктору Катералл установить причину смерти.Ближайшую станцию они нашли за десять минут. Она находилась в стороне от перекрестков с магазинами, барами и ресторанами. Три агентства по недвижимости располагались на близком расстоянии друг от друга, и Лэпсли с Эммой пришлось зайти во все три, прежде чем им повезло. Везение, подумал Лэпсли, относительное понятие. По словам девушки, с которой они переговорили, дом был сдан меньше года назад. Она еще не работала здесь, когда дом был занесен в их книги, но, судя по компьютерной регистрации, которую она с трудом нашла при постоянных понуканиях со стороны Лэпсли, владелица, миссис Вайолет Чэмберс, провела большую часть оформления по почте. Арендная плата минус стандартная доля, которую оставляют себе агентства по недвижимости, регулярно перечисляется на счет строительного общества. На этом все.Из Ипсуича они возвращались молча, каждый был занят своими мыслями. Когда выехали на шоссе, у Лэпсли запиликал мобильник. Вкус шоколада во рту напомнил ему, что сегодня они еще не обедали.Возможно, вам захочется еще раз посетить морг. Думаю, что установила причину смерти Вайолет Чэмберс. Это не…Сообщение на этом обрывалось. Хотелось надеяться, что доктор Катералл будет избегать излишних сокращений и аббревиатур и не станет превышать разрешенного в посланиях количества знаков. Через несколько секунд мобильник снова бипнул, выскочило второе сообщение — или, скорее, продолжение первого.…совсем то, чего я ожидала. Буду работать допоздна. Приезжайте в любое удобное вам время. Джейн Катералл.— Рулите опять в Брейнтри, — велел Лэпсли. — Доктор Катералл что-то обнаружила. И если вам известен по дороге какой-нибудь приличный паб, остановитесь. Я бы что-нибудь съел.После быстрого поглощения багета с сыром и ветчиной они чувствовали себя прекрасно. Эмма остановила «мондео» на стоянке морга сразу после трех часов дня.— Мне идти с вами, сэр?Лэпсли немного подумал. Эмме не очень нравится слушать технические беседы: это стало ясно в прошлый раз.— Нет, — твердо сказал он. — Проверьте счет строительного общества, куда переводится арендная плата. Мне нужно знать, кто распоряжается этими деньгами. Я вызову машину из участка, чтобы меня встретили.Дэн, служащий морга, после звонка впустил его в здание. Лэпсли быстрым шагом прошел внутрь, миновал двойные двери. Ему не терпелось узнать, что именно обнаружила доктор Катералл.Столы в анатомичке были пусты. Доктор Катералл возле небольшого автоклава перебирала пачку розовых листков. Громадные столы, шкафы, стоящие в комнате, трубы кондиционеров делали ее изуродованное полиомиелитом тело еще меньше. От неистребимого фонового запаха — запаха разложения и фекалий — у Лэпсли перехватило горло. Он усилием воли подавил дурноту. Как она вообще смогла к этому привыкнуть?— Доктор Катералл?Она подняла голову от бумаг, которые читала. Он уже успел забыть, насколько спокойные и голубые у нее глаза.— А-а, главный детектив-инспектор.— Марк.— Тогда Марк.— Вы мне написали.— Действительно. Ужасная вещь — писать сообщения. Они способствуют развитию лени к писанию и неточности мысли. Однако они слишком полезны, чтобы от них отказываться.Он нетерпеливо пробился сквозь поток ее сознания.— Что еще вам удалось обнаружить?— Вы помните, — начала она, положив бумаги на шкаф, — что тело было подвержено медленному анаэробному разложению и определенному воздействию животных. Это во время исследований создало проблемы, мягко выражаясь. Между тем видимых следов инфаркта, инсульта, воздействия внешних сил заметно не было. Учитывая, что тело найдено в неглубокой яме в лесу без каких-либо следов транспортных средств вокруг, плотно завернутым в пластик и с отрезанными каким-то острым предметом вроде поварских ножниц пальцами, я склонна исключить все естественные причины смерти.Она улыбнулась. Лэпсли лишь молча вздохнул про себя. Боже, спаси от патологоанатомов, которые любят читать лекции!— Итак, кроме повреждения в задней части черепа, что могло возникнуть в результате автомобильной аварии, во время которой тело оказалось вырытым из земли, следы прижизненных насильственных действий — переломы, колотые раны, одним словом, то, что могло бы повлечь внезапную смерть, — отсутствуют.— Доктор, вы потратили несколько минут, перечисляя все, что ее не убивало, за исключением случайного метеоритного дождя и нападения крокодилов. Если я сейчас же не услышу, что ее убило, привяжу вас к одному из этих столов и буду протыкать вашим же инструментом, пока вы мне не скажете.Ей хватило вежливости рассмеяться.— Очень хорошо. Помните, мы нашли нескольких мелких животных внутри ее грудной клетки? Это заставило меня призадуматься. Что могло стать причиной их смерти, причем смерти такой быстрой, что они не успели убежать? Короче говоря, я исследовала содержимое желудка бедняги — по крайней мере того, что от него осталось, — на токсины. И обнаружила несколько разновидностей.— Яд! — Это последнее, чего мог ожидать Лэпсли.— Действительно. Точнее, внутренняя поверхность ее желудка, печень и почки были пропитаны колхицином — лекарством, которое в малых дозах применяется при лечении подагры.Лэпсли покачал головой:— Значит, она случайно допустила передозировку своих собственных лекарств? В лесной-то чаще?— Понятия не имею, как она оказалась в лесу, — строго ответила доктор Катералл, — но она точно не передозировала свое лекарство. Во-первых, она не страдала подагрой и нет никаких указаний, что та когда-нибудь у нее была. Во-вторых, содержимое желудка показывает: она принимала яд не в виде таблеток, как колхицин чаще всего продается, а, я могу это назвать только так, в сыром, необработанном виде.Лэпсли начал ощущать себя простаком, попавшим в сомнительную ситуацию, отдавая все пространство доктору Катералл, чтобы та могла выйти на линию удара.— Вам это тоже придется объяснить.— Колхицин получают из семян растения, известного под названием луговой шафран или осенний крокус, хотя, и это довольно странно, на самом деле это никакой не крокус. Несмотря на время, которое прошло, в желудке остались следы семян. Могу лишь предположить, и это действительно предположение, что она каким-то образом употребила внутрь луговой шафран в таком количестве, которого хватило на смертельную дозу колхицина.— Случайно?Доктор покачала головой:— Я не представляю, как это могло получиться. Для начала, луговой шафран не растет нигде в радиусе пятидесяти километров от места, где ее нашли. И кроме того, хватает следов других веществ в желудке. Так что я практически уверена, что растение попало в него в виде печенья.Потребовалось время, чтобы Лэпсли наконец понял, о чем ему говорят. Он ухватывал отдельные слова, но выстраивание их вместе в форме предложения, даже такого витиеватого, какие предпочитает доктор Катералл, заводило его в такие дебри, куда он действительно не хотел заходить. Несмотря на прохладу в помещении, он ощущал покалывающий жар на шее возле плеч. Все было подстроено. Хуже то, что все было спланировано как семейное происшествие.— Давайте уточним, доктор. — Он наконец обрел дар речи. — Вы понимаете, что говорите?— Абсолютно. Передозировка колхицина, как в данном случае, особенно болезненна и вызывает длительный эффект. Если его давали умышленно, то, я бы сказала, это сродни пытке.В комнате повисла тишина.— Теперь это становится расследованием убийства, — проговорил Лэпсли.
Глава 7Когда Дэйзи Уилсон просыпалась от глубокого сна, встревоженная видениями о длинном обеденном столе, вокруг которого в стесненном молчании сидели безликие фигуры, она поднималась от одной из своих прежних личностей к другой, как шарик, плывущий сквозь слои облаков.На какой-то момент она стала Элайс Коннелл, бывшей библиотекаршей из Эппинга, одиноко жившей с белым котом в маленьком домике у канала. Ей нравилось гулять днем вдоль канала лишь потому, что там можно было встречать людей и улыбаться им. Иногда вместе с ней гулял кот. Потом Элайс осталась в прошлом, и она стала помешанной на коллекционировании викторианских расчесок Джейн Уинтерботтом (та держала свою коллекцию в квартире на нижнем этаже викторианского здания в Челмсфорде), у которой не было никого, кому она могла бы свою коллекцию показать. Образ Джейн тоже растаял, и она превратилась в Вайолет Чэмберс, пожилую вдову, живущую в слишком большом для нее доме, слишком гордую, чтобы дружить с соседями, которая сидела у окна в гостиной и наблюдала, как жизнь проходит мимо нее. А потом Вайолет ушла, и она оказалась Дэйзи Уилсон, старушкой с покрытыми язвами ногами, видевшей сны о днях славы, когда она была танцовщицей в шоу в Вест-Энде.И по мере того как Дэйзи отходила ото сна и коконы ее прежних обличий сползали с нее, как змеиная кожа, она смутно вспоминала, что были и другие, еще до Элайс Коннелл. Имена теперь уже забылись, и она могла лишь восстановить смутные очертания украденной памяти: старая, мощенная камнем улица где-то в южной части Лондона с ржавыми трамвайными путями посередине; знакомое место в гостинице с полупинтой ирландского портера на столике; серая комната с серой металлической кроватью; мучнисто-синее пальто на гагачьем пуху; гребень из черепахи… Ни лиц, ни имен, лишь обрывки виденных и полузабытых вещей. Фрагменты слишком большого количества жизней, кусочки самых разных головоломок, упавших на пол и перемешавшихся так, что теперь ни за что не собрать.А до всего этого — длинный обеденный стол, уставленный чашками из тонкого фарфора, и эти молчаливые фигуры. Эти молчаливые ждущие фигуры.Она немного полежала. Солнечный свет весело резвился на потолке ее комнаты, давая мозгу лениво перебирать эти фрагменты, пока она не сможет собрать себя воедино. Дэйзи Уилсон. Она Дэйзи Уилсон, и она начинает новую жизнь в маленьком приморском городке с названием Лейстон-он-зе-Нейз, лежащем на восточном побережье. Ей нужно место, где жить, ей нужно завести несколько друзей, и еще ей нужно немного денег. Это главные вопросы дня.В конце концов она встала с кровати и выглянула в окно гостиничного номера. Еще рано. Граница между водой и облаками была едва различима, одно смешивалось с другим на огромном сером полотне. Лишь большой контейнеровоз, медленно ползущий справа налево, указывал положение горизонта.Дэйзи умылась, оделась, вышла из комнаты и направилась в ресторан, куда заходила предыдущим вечером. Столики были застелены и сервированы для завтрака: на белой материи разложены ножи, вилки, ложки, маленькие горшочки с джемом и блюдечки с маслом. На скатертях еще можно было разглядеть призрачные следы старых пятен от кофе. Маленькие значки указывали, какие столики резервировались для каких комнат. Она нашла столик для комнаты 241, накрытый на одну персону, и села. Через несколько секунд девушка в черной юбке и белой блузке с усталым видом подошла к ней.— Доброе утро, мадам. Вы будете чай или кофе?Дэйзи секунду подумала. Она чайная или кофейная душа?— Чай, пожалуйста, — наконец сказала она.— Вы хотите что-нибудь на завтрак?Более короткое колебание на этот раз.— Нет, спасибо. Только тост, пожалуйста.— Фруктовый сок?— Да, принесите… грейпфрутовый, если есть.— Если вам захочется хлопьев, они на столике у окна.— Спасибо, дорогуша.Официантка ушла. В ожидании тоста Дэйзи глазела по сторонам. Пара, запомнившаяся с прошлого вечера — мужчина в костюме и дама в шали, — приканчивала свой завтрак. Они по-прежнему не могли найти тему для разговора. Краснолицего мужчины в плоской шляпе не было, зато присутствовала семья из четырех человек: отец, мать и двое детей, обе девочки. Родители исполняли грандиозный номер с переменой ножей: намазывали маслом тосты и резали их на маленькие кусочки, чтобы дети могли есть. Девочки были одеты одинаково: в белые платьица с рисунком из листьев и виноградных плетей — такую материю можно использовать для занавесок. Дэйзи подумалось: интересно, мать сама сшила эти платьица?— Ваш тост, мадам. Чай сейчас принесут.Официантка поставила тост на стол и направилась к семье, чтобы помочь с неразберихой, которую та устроила.Дэйзи ощутила, как у нее закололо заднюю часть шеи. Обернувшись, она увидела, как в ресторан входит пожилая женщина. Она была элегантно одета: длинное приталенное зеленое платье, сверху длинный шерстяной кардиган. Бусы на сморщенной шее могли быть из жемчуга. Дэйзи нужно было бы подойти ближе, чтобы как следует рассмотреть.Дэйзи проследила ее путь по залу, чувствуя сердцем, что женщина скорее всего на отдыхе, а это, так или иначе, исключало ее из числа возможных клиентов. Дэйзи все же не могла остановиться. Это как у львов, которых видят в документальных фильмах: мимо проходит антилопа, а лев поднимает голову и наблюдает за ее движениями, рассчитывая кратчайшую линию между собой и добычей. Пусть он не голоден, но при этом он все же лев, а то, что проходит мимо, — антилопа. Инстинкт превыше всего.Ее сердце забилось чуть быстрее, когда показалось, что женщина направляется к столику, накрытому на одного, но успокоилось, когда она прошла мимо него и подошла к столику, сервированному на двоих. Женщина уселась, а вскоре в комнату вошел мужчина с тростью в кремовом пиджаке и последовал за ней.Возможно, это к лучшему. Нельзя гадить в свое гнездо, так, кажется, говорят?Принесли чай, и Дэйзи налила себе чашку, вдыхая густой ароматный пар. Смешанный чай, поняла Дэйзи: половина цейлонского, половина дарджилинга. Она разбиралась в чаях. За многие годы она приготовила немало чаев, в том числе собственный, особого производства.Раздумывая над вариантами, Дэйзи тонким слоем намазала масло на тост и откусила маленький кусочек. На каком-то этапе ей придется нанести визит в агентство по недвижимости и договориться об аренде жилья в этом районе. В конце концов, не может же она вечно жить в гостинице. Хищнику нужна ловушка, а гостиница — слишком многолюдное место, слишком открытое. Проблема в том, что она мало знает город: где находятся лучшие районы для пенсионеров, где шумные гостиницы, где тихие и так далее. Обычной ее тактикой была покупка всех районных газет и штудирование их по нескольку раз, чтобы прочувствовать место, где она оказалась. Благодаря долгому опыту она знала, что отсортированные рекламные материалы и объявления дают большое количество полезной базовой информации. Среди них не в последнюю очередь отдел, посвященный грядущим похоронам и годовщинам смерти. В конце концов, с чего-то нужно начинать, а вдовы — легкая добыча.Закончив с тостом, Дэйзи поднялась, чтобы уйти. Никто в ресторане не удосужился наблюдать за ней, и это ей всегда очень нравилось.Погода за стенами гостиницы была теплой, несмотря на серое, затянутое тучами небо. Было время прилива, и море медленно наползало на береговую линию. Справа в воду вдавался мол — своего рода мост в никуда. Запахнув кардиган, Дэйзи повернула налево и пошла вдоль набережной. Эспланада впереди поворачивала в левую сторону, оставляя в поле видимости лишь ближайшие здания, бары и гостиницы и создавая впечатление, будто море бьется прямо в строения. Вдали берег снова изгибался и становился виден, переходя в холм, возвышающийся над городом, — собственно Нейз, получивший название, как она решила, от французского слова nez, означающего «нос», который холм действительно напоминал.Она вдруг поняла, что повернула налево намеренно, словно шла в конкретное место, но когда проверила себя, сделала вывод, что на самом деле не знает, куда идет. Позавчера она подходила к гостинице с другой стороны и, выходя на вечернюю прогулку, повернула вправо, к станции. Сейчас же, когда она двигалась в неизвестном направлении, у нее возникло определенное ощущение, что в изгибе дороги есть что-то очень знакомое: что-то, что она хотела видеть, если бы знала, что это такое.Несколько шагов, и ей откроется то, что находится дальше за поворотом. А там располагался городской сад: небольшая, обнесенная стеной зона на углу между эспланадой и тем, что, как она полагала, было Хай-стрит. Подойдя ближе, она увидела, что по периметру сада стоят лавочки и что он засажен рядами ярких цветов — маленький оазис спокойствия среди приморской суматохи.Вместо того чтобы обогнуть угол и выйти на Хай-стрит, Дэйзи пошла через сад. Она опытным взглядом определяла растения, которые попадались на пути. По кирпичной стене ближайшего здания ползла вверх болотная мята, ее крошечные гроздья розового и белого цвета отделялись друг от друга длинными побегами. Рядом с ней Дэйзи заметила темно-красные с пятью лепестками цветы, которые тянулись к ней из шеренги дельфиниумов. Оба растения ядовиты, хотя эфирное масло пришлось бы извлекать в первую очередь из болотной мяты: хлопотливый процесс, с которым Дэйзи предпочла бы больше не связываться. В саду были и другие растения, но ее они интересовали меньше. Может, они и красивы, может, приятно пахнут, но от них нет практической пользы. Ими нельзя никого убить.Это заставило ее вспомнить собственный сад. Она мимолетно улыбнулась, представив тайные ароматы и лоснящиеся цветы, которые она бросила. Когда она увезла Дэй… нет, это она была Дэйзи… когда она увезла тело и оставила его там, где никто не найдет, то воспользовалась возможностью поработать в своем саду, прополоть сорную траву, выросшую на перегное, и обрезать слишком поднявшуюся поросль. Это наполняло ее спокойствием. Это почему-то заставляло ее сосредоточиваться.Пройдя сад, она пошла к дальнему концу Хай-стрит.По обе стороны длинной улицы размещались различные магазины. Как оказалось, в каждом втором продавалось что-то, связанное с пляжем: купальные костюмы, полированные кусочки камня, надувные круги и матрасы, полотенца — все атрибуты проводимого у моря дня. Между магазинами для отдыхающих располагались заведения, которые, по ее мнению, можно найти в любом маленьком городке: газетные киоски и банки, цветочные и обувные магазины, кондитерские и мясные лавки — тот вид магазинов, который в некоторых крупных городах полностью вытеснен гипермаркетами и телефонной банковской службой, но сумел выжить в местах вроде этого: словно рачки, жмущиеся к скалам, когда прилив прогресса пытается смыть их в море.Она заглянула в первый попавшийся газетный киоск и купила одну из трех местных газет, выставленных на самой нижней полке. В нескольких ярдах по Хай-стрит нашла еще один киоск и купила вторую местную газету. Покупку трех местных газет в одном киоске, вероятно, не сочли бы подозрительным поведением, но она не любила оставлять следы, даже если эти следы оставались только в памяти. Дэйзи предпочитала незамеченной скользить в сознании людей; всего лишь очередная старушонка, день за днем коротающая жизнь.Чуть дальше по улице она обнаружила лавку «Смит». Там приобрела третью газету и сумела получить к ней пластиковый пакет. Теперь, когда в ее распоряжении все три газеты, нужно найти место, чтобы сесть и почитать их. В какой-то момент Дэйзи была готова развернуться и пойти назад в открытый ею городской сад, но поняла, что дурманящий запах болотной мяты будет отвлекать. Подойдет и какое-нибудь кафе.Шагая дальше по Хай-стрит, Дэйзи обнаружила, что сворачивает в двери какого-то магазина, прежде чем поняла, что делает. Лишь почувствовав запах пригоревшего сахара, издаваемый сахарной ватой, она подняла голову и поняла, что это магазин подарков. Почему она подумала, что это кафе? С таинственной улыбкой Дэйзи сдала назад и пошла по улице, на этот раз внимательнее поглядывая по сторонам.Она едва не прошла нужное место на другой стороне улицы. Это была часть здания, которое занимало все пространство от одного угла улицы до другого и было построено все из того же красного кирпича с теми же темно-желтыми украшениями. Здание раньше было почтамтом: контора еще существовала в одном крыле, а другое было превращено в изысканную кофейню с обещаниями печений и других кондитерских изделий, эспрессо и капуччино на черной доске, прибитой к красной кирпичной стене.Она вошла в кофейню и осмотрелась. Здесь царил тот же дух старины, как и в ее гостинице: кружевные салфеточки на столах, выцветшие фотографии на стенах — все напоминало о прошлом, а не звало в будущее. Идеальное место, чтобы сидеть и читать. Она нашла свободный столик и уселась на стул. Выяснив из вставленного в плексиглас меню, что в действительности можно заказывать не только кофе, но и чай, она попросила официантку принести ей чайник, а затем развернула на столе первую газету, «Тендрин газет».Пропустив заголовки, вскрывающие жульничество в городском совете и факты препятствования расследованию продаж спортивных площадок школ в округе, она сосредоточила внимание на последних страницах. Местные новости. Разумеется, есть и отдел коротких новостей. Одна из статей, озаглавленная «Взято молоко и пиво», сообщала о том, как воры пробрались в местный гараж, украли из холодильника бутылку молока и бутылку пива, выпили их и затем разбили бутылку из-под молока. Дэйзи решила, что в газете в полной мере высвечивается узко местнический подход к новостям. Мир может идти к экологической катастрофе, государства могут воевать, но пока работает хоть один местный корреспондент, ни одно дело об украденной бутылке молока не останется незамеченным. В другой заметке читателей уверяли, что лошадь, застрявшую в грязи, вытащили пожарные. Только на двадцать второй странице Дэйзи наткнулась на рубрику, озаглавленную «Местные новости», где перечислялись мероприятия разнообразных местных организаций вроде «Фуксия-клуба», «Бридж-клуба» и особенно заинтересовавшего ее «Клуба дружбы вдов». Любой член клуба, разумеется, по определению обязан знать там всех людей, однако Дэйзи понимала, что может без всяких трудностей подружиться с одной из вдов, отделить ее от «стада» и постепенно полностью завладеть ее жизнью. Остальные вдовы могут задаваться время от времени вопросом, что стало с их приятельницей, но они, вероятнее всего, будут делать лишь слабые попытки выяснить, в порядке ли она. Как только пару раз не будет ответа на телефонные звонки, как только им несколько раз не откроют дверь, они бросят это занятие. Такова человеческая природа.На следующей странице перечислялись местные церкви и службы, и Дэйзи про себя отмечала их расположение и мероприятия, которые они проводят. Ей не хотелось вляпаться во что-нибудь евангелическое. Однако было приятно увидеть, что имеется немалое число методистских церквей. Импровизированная история, которую она изложила в поезде, ничем ей не угрожала.Далее следовали три страницы уведомлений о смерти, и Дэйзи скрупулезно прочла все. Слова были фактически одни и те же, словно подобранные по небольшому количеству шаблонов, и она мысленно усмехнулась, высматривая в текстах различные эвфемизмы. «Отошел мирно». «Ушел неожиданно». «Покинул нас в расцвете сил». Смешно. В скольких сообщениях скрыты дни грязных, болезненных и недостойных корчей дорогих усопших? Сколько теплых воспоминаний скрывают невнимательность, грубость и даже убийства?Принесли чай, с опозданием, и Дэйзи налила себе чашку, добавила молока и сделала глоток. Он перенастоялся. Девица наверняка оставила его где-нибудь и забыла. Куда катится мир? Если эта женщина будет такой беспечной, Дэйзи, возможно, в один прекрасный день вернется и подсыплет чего-нибудь в одну-две сахарницы, пока никто не видит: щепотку белого порошка, который не обнаружишь, когда он растворится в чае или кофе, но через несколько часов вызовет страшные конвульсии.Она не станет этого делать, конечно. Это привлекло бы чересчур много внимания. Но помечтать приятно.Дальше, до самого конца, «Газет» на десяти страницах публиковала рекламу недвижимости. Первые восемь страниц касались домов и квартир, выставленных на продажу, а две последние — недвижимости, сдаваемой в аренду. Она просмотрела их с той же тщательностью и с тем же чувством, с каким изучала уведомления о смерти. Текущий уровень арендной платы, похоже, составляет от пятисот до семисот фунтов в месяц: не те деньги, которые она хотела бы платить, но вполне могла бы себе позволить на время поиска подходящего дома. Какой-нибудь жилой дом. Дом, который в скором времени станет ее.Наконец Дэйзи перешла к тематическим объявлениям. Она обожала читать эти колонки. Это походило на мимолетный взгляд сквозь занавески в чужую жизнь. Всего лишь мимолетный взгляд — его можно расценивать как угодно, когда проходишь мимо. Как понять: «Историк с генеалогическим деревом ищет женщину, чтобы создать новую ветвь и вместе пустить кое-какие корни»? Добьется ли он когда-нибудь желаемого? Не слишком ли много информации сообщает о себе «высокий, среднего сложения почтальон, владелец кота, который ищет достойную женщину»?А потом — «веселая, живая дама, за пятьдесят, ищет компаньона и спутника для пеших прогулок и вечеринок в саду и т. д.». Выглядит многообещающе. Раз уж она дает объявление в газете, то, видимо, оставила клубы, церковь или другие способы, с помощью которых зрелая дама заводит друзей. И еще это означает, что женщина одинока. Дэйзи тщательно запомнила помещенный внизу колонки номер, на который нужно отвечать. Процесс ей был знаком: он варьировался немного, от города к городу. Номер будет предназначен для сообщений и должен принадлежать какой-нибудь уполномоченной газетой компании. Можно оставлять голосовые или текстовые сообщения. Что касается Дэйзи, то текстовые сообщения предпочтительнее: если ей понадобится выманить эту женщину на открытое место и заставить подружиться с ней, нужно будет ее как-то узнать. Придется назначить свидание в удобном месте, чтобы иметь возможность наблюдать издалека, когда женщина придет и станет тщетно ждать свою несбывшуюся любовь.Несбывшаяся любовь. Эти слова заставили ее улыбнуться. У нее не было любви, ни несбывшейся, ни какой-то другой, как и намерений ее заводить, но она достаточно знала об отношениях между мужчиной и женщиной, чтобы составить убедительное текстовое послание.Две оставшиеся газеты — «Лейстон рекордер» и «Уолтон энд Лейстон пост» — были того же поля ягоды, что и «Тендрин газет». Рассказ о завязшей в грязи лошади обнаружился в обеих, а вот информация об украденных бутылке молока и бутылке пива в «Рекордере» была, а в «Пост» отсутствовала. Дэйзи решила, что самой информативной из трех, видимо, является «Тендрин газет». Она уже дала ей несколько наводок.Она оставила на столике достаточное количество денег за чай, но отсчитала всего несколько пенсов чаевых. Такое качество обслуживания не стоит поощрять.Выйдя из кофейни, Дэйзи снова пошла направо по Хай-стрит — чтобы ознакомиться с этим районом и просто так. На другой стороне вдалеке виднелся бинго-холл, где прошлым вечером она впервые почуяла добычу. Характер магазинов между ней и бинго-холлом немного изменился: от продажи товаров для отдыхающих к большей утилитарности — парикмахерская, скобяные изделия и так далее. Дойдя до угла, на одной стороне была цветочная лавка, на другой — киоск «Информация для приезжих», она помедлила. Улица направо уводила от Хай-стрит в сторону от набережной и гостиницы Дэйзи, но она решила уступить искушению пройтись и посмотреть, что там находится.Улица загибалась вправо, и, шагая по ней, в первые минуты Дэйзи видела по обеим сторонам лишь отгороженные друг от друга избитые непогодой дома. Промежутки между булыжниками брусчатки были заполнены песком, перенесенным сюда, как она предположила, ветром и дождем с берега.Через несколько сотен ярдов дома на правой стороне уступили место довольно высокой земляной насыпи, покрытой травой и песком. Кое-где виднелись бетонные ступени. Они вели вверх по насыпи и таинственно исчезали на гребне.Дальше улица резко обрывалась у ворот из проволочной сетки, где большими буквами было написано: «Лейстонский яхт-клуб», а ниже — мелко: «Только для членов».Дэйзи сделала еще несколько шагов в сторону ворот. О яхт-клубе, возможно, было полезно узнать. По крайней мере это дает ей тему для общения. Она мало знала о судах, но была уверена, что может узнать. Несколько часов в компании с яхтсменкой или даже несколько часов в одной комнате с ней, и она будет вести себя и говорить так, словно всю жизнь провела под парусом.Дэйзи повернула прочь от яхт-клуба и стала увлеченно смотреть на травянистую насыпь справа. Легкие под порывами ветра колебания травы на склоне напоминали медленное глубокое дыхание спящего зверя. Из-за насыпи до нее доносился крик чаек, который походил на детский плач. Этот звук непонятным образом ее нервировал: у нее никогда не было детей, она даже ни разу не испытывала прикосновения мужской руки, но что-то в этом крике будило в ней желание заплакать.Ближайшие ступени находились всего в нескольких ярдах, и она с нарастающим волнением стала маленькими шажками подниматься по ним.Когда ее голова поднялась над насыпью, первое, что Дэйзи увидела, — ряд домов вдали, а потом, когда добралась до верха, душа ее затрепетала — между нею и домами была гладь спокойной воды. Насыпь с другой стороны опускалась к бетонному причалу, а дальше за ним и до далекого берега была вода — ее поверхность была дымчато-серо-голубой.Это оказалось пристанью для яхт. Их там были сотни: борта выкрашены в белый цвет, носы заострены и почему-то, на взгляд Дэйзи, казались хищными. Где-то поблизости должен быть канал или река, которые обеспечивают судам выход в Северное море. Сейчас они стоят спокойно в ожидании, когда придут хозяева, отвяжут их и поведут в бурный океан.Дэйзи стала спускаться по ступеням с другой стороны к пристани: медленно, неохотно, словно что-то подталкивало ее вперед вопреки воле или удерживало от желанной цели.Наклонившись, она увидела в воде отражение: очертание человека на фоне голубого неба — одна рука скатилась за перила, другая тянется, чтобы коснуться воды.Но это не она.Из воды на нее смотрела девушка с рыжими волосами, собранными в хвост, одетая в клетчатое платье. На груди пятно, словно от варенья или фруктового сока.Или от крови.Дэйзи с трудом поднялась на ноги и попятилась от края бетонного причала. Что бы она ни видела в воде, это обман зрения. Ошибка. Дэйзи не заметила прежде, но теперь для нее было очевидно, что бетон в одних местах раскрошился, в других потрескался, а разные цепи и кольца, вделанные в бетон, покрыты ярко-оранжевой ржавчиной. У лодок был жалкий вид; за безжалостно измятыми носами шли грязные борта, а снасти безвольно болтались.Чайки над суденышками и между ними либо рискованно зависали, поймав крыльями ветер, либо качались на воде в надежде, что мимо проплывет кусочек пищи. Их крики родили в душе Дэйзи ужас. Она развернулась и быстро, как могла, побежала по ступеням вверх.Переведя дух у подножия насыпи, она собрала волю в кулак и прошла несколько сот ярдов до Хай-стрит. Почему-то показалось, что она пересекла пространство между двумя мирами.Дэйзи поискала взглядом библиотеку и обнаружила ее чуть дальше по улице — одноэтажное, построенное из песчаника здание. Когда дыхание успокоилось, она вошла внутрь.В библиотеке было светло и просторно, она размещалась на двух уровнях, разделенных рампой. Дэйзи минут десять смотрела по сторонам, привыкая к интерьеру. Художественная литература в одном конце, прочая — в другом, в середине пространство для печально вездесущих терминалов Интернета и DVD. В наши дни книги для библиотек фактически стали второстепенным делом.Дверь в дальней стене библиотеки выводила не назад на улицу, как она ожидала, а во дворик, пристроившийся между библиотекой и стоящим за ней зданием. Там были розы в горшках и живописно расставленные вокруг них скамейки. На них сидели несколько человек, читающих вынесенные из библиотеки книги.Дэйзи моментально высмотрела трех женщин за шестьдесят, одиноко сидящих с книгами.Она с наигранным безразличием вернулась в библиотеку и стала бродить вдоль книжных полок, пока не нашла книгу, озаглавленную «Лейстон-бай-Нейз: история города». Всегда недурно знать что-нибудь о месте, где собираешься жить. Дэйзи приходилось в свое время жить в нескольких безликих городках, и ей очень хотелось найти место, действительно имеющее собственную историю. Она вынесла книгу во дворик, нашла пустующую скамейку, села на нее и принялась читать, убедившись, что на лавочке достаточно места, чтобы здесь мог свободно устроиться кто-нибудь еще. Если повезет, можно будет завязать разговор. А если по-настоящему повезет, этот кто-нибудь может оказаться пожилой вдовой без друзей и круга общения.Первые десять минут или около того Дэйзи обращала на книгу мало внимания. Ее больше интересовали приходящие во дворик и уходящие из него; мимолетные проявления вежливости, маленькие традиции, возникшие между завсегдатаями. Но вскоре, когда никто к ней не подсел, она увлеклась чтением.Книгу написал местный историки, насколько она поняла, напечатал частным образом. Было нечто не совсем профессиональное в том, как выглядит гарнитура, в том, как обрезаны страницы. Автор, однако, разбирался в предмете, и стиль у него был неплохой. Дэйзи и в самом деле обнаружила, что ей становится интересно, каким образом побережье у Лейстона стало основным поставщиком щебня, используемого в строительной индустрии, и как местная станция превратилась в сортировочный узел для транспортировки камня в Лондон. Кто бы подумал?Другие главы рассказывали о Лейстоне во время войны, а затем о расширении его как части района Тендрин-Хандредс. Похоже, история долгое время обходила город стороной; небольшим событиям придавалось огромное значение только потому, что, кроме них, мало что происходило. Разумеется, Дэйзи это уже знала: город, где кража бутылки молока и бутылки пива становится горячей темой для местной газеты, вряд ли оставит след в истории, и автору книги пришлось поскрести по сусекам, чтобы подыскать интересные истории.По крайней мере Дэйзи так думала, пока не перевернула страницу и не обнаружила главу о громких преступлениях в районе Тендрин-Хандредс. В качестве иллюстрации там была воспроизведена фотография первой страницы какой-то газеты 1940-х годов. Заголовок простой — «Местная жительница в трагедии, связанной с убийством».А под заголовком была помещена черно-белая фотография девушки, чье отражение она видела в воде у причала яхт-клуба.
Глава 8Давным-давно, когда Марк Лэпсли еще не был главным детективом-инспектором, его кабинет представлял собой маленькую прямоугольную комнату в монолитном здании постройки 1950-х годов на окраине Челмсфорда, из которой открывался мрачный вид на парковку полицейского участка. В комнатке с оштукатуренными стенами, которые, это было заметно, постоянно перекрашивались в разные цвета, стены украшали треугольные куски скотча, пожелтевшего от времени, хотя плакаты и фотографии, которые на них крепились, давно отсутствовали. На опоясывающей помещение деревянной панели когда-то укрепили угловатые, усеянные заклепками, металлические короба для электропроводки и розеток; еще короба — на уровне пояса — для компьютерных кабелей добавили позднее. В здании не было кондиционеров, но полицейские и работающие там женщины быстро усвоили, какие окна нужно открывать, а какие — держать закрытыми для обеспечения в коридорах постоянного потока прохладного воздуха. Зимой Лэпсли держал на подоконнике пакеты с молоком. Женщина, приходившая с тележкой один раз в одиннадцать часов и во второй — в три, продавала липкие булочки с изюмом и перенастоявшийся чай. Другая женщина с тележкой приходила оба раза через полчаса после первой, чтобы забрать подносы и доставить новые почтовые поступления.Теперь у Лэпсли стол на одиннадцатом этаже в просторном помещении офисного здания, получившего премию по архитектуре и построенного всего несколько лет назад в перепланированном центре города. В офисе у каждого на столе есть компьютер, почта теперь, что входящая, что исходящая, существует в виде электронных писем. Окна затянуты металлизированной пленкой для безопасности и энергетической эффективности, и их нельзя открыть. Никому не разрешается ничего клеить на стенах, а информационные доски раз в месяц очищаются от набивших оскомину старых материалов. Все электрические провода и кабели Интернета спрятаны под полом. То же самое с вентиляцией: небольшие вращающиеся вентиляторы, размещенные через каждые несколько ярдов, обеспечивают практически незаметный приток свежего воздуха. Кресла представляют собой последнее слово дизайна, похожи на черные скульптурные произведения: пластиковая обивка на железной раме дарит удобство и прохладу. В кафетерии, расположенном на цокольном этаже, продаются пирожные «безе» и миндальные круассаны по заметно выросшим ценам. На грифельной доске на стене эти выросшие цены указаны в сравнении с ценами на те же продукты в других, имеющихся поблизости, кафе-барах, при этом делается вывод, что кофе здесь достаточно дешев, чтобы был смысл идти за ним куда-то еще, если, конечно, не хочется просто прогуляться. Здесь же размещены спортзал, химчистка и парикмахерская.А Лэпсли ненавидел это. Всей душой. Шум и гам тридцати офицеров и гражданских разных чинов, болтающих друг с другом и сами с собой, треплющихся по телефону, страшно раздражал. Для Лэпсли это означало в течение всего дня ощущать во рту вкус крови. По письму наблюдающего доктора помощнику начальника полиции Лэпсли было позволено пользоваться одной из «тихих» комнат — обычно выделяющихся для ведения конфиденциальных бесед — вместо кабинета, если ему требовался отдых. Остальное время он не вынимал из ушей затычки.Правда, были и развлечения. Вскоре после переезда некоторые младшие офицеры сделали открытие: если одновременно закрыть весь ряд заглушек на расположенных в полу вентиляционных решетках, оставив открытой последнюю, то давление идущего оттуда воздуха вполне может задирать выше пояса юбки проходящих мимо женщин. Это их забавляло какое-то время, пока сверху не был спущен циркуляр, запрещающий подобные шутки.И вот теперь он сидел в «тихой» комнате, вчитываясь в итоговый отчет доктора Катералл о вскрытии. Он преследовал ее несколько недель, чтобы уговорить побыстрее закончить эту работу, и она наконец со стенаниями сдалась.Сомнений нет — Вайолет Чэмберс была убита. Неясна причина смерти — женщина точно отравлена, но еще оказалось, что она получила удар по затылку. И то и другое может быть фатальным совпадением, несмотря на то что земля под ногтями соответствует местному грунту, а это означает, что она была еще жива, когда ее бросили в лесу. Пальцы на правой руке отняты острым предметом с лезвиями вроде ножниц, но это сделано уже после смерти Вайолет Чэмберс и смерть от потери крови можно исключить.Лэпсли отложил отчет о вскрытии и взял отчет об осмотре местности, где нашли труп. Анализ полиэтилена, в который он был завернут, мало что дал: продукт был массового производства, его могли приобрести в любом магазине «Сделай сам», а время и погода уничтожили все отпечатки пальцев, которые могли быть на нем. А на основе сложных расчетов, связанных с состоянием куколок насекомых и мха, было точно установлено, что тело пролежало там больше восьми, но меньше десяти месяцев, прежде чем было выдернуто из земли во время автомобильной аварии.По-прежнему остаются два больших вопроса: кто ее убил и почему?Краем глаза он заметил какое-то движение и повернулся. За стеклянной дверью «тихой» комнаты стояла Эмма Брэдбери. Она махала ему рукой. На ней был брючный костюм в мелкую полоску, который оттенял оранжевый пояс. Он жестом пригласил ее войти. Эмма толкнула дверь, и Лэпсли, когда из офисного помещения до него донесся гул голосов сослуживцев, моментально почувствовал вкус крови, будто он неожиданно прикусил язык.— В чем дело, Эмма?— Поручение от суперинтенданта, сэр. Он хочет, чтобы вы проинформировали его о том, как идет расследование. Он, видимо, пытался добраться до вас через помощницу, но вас не было на месте.Соленый вкус крови стал ослабевать, уступая место лимону и грейпфруту. На какое-то мгновение оба вкуса смешались у него во рту: получилось нечто экзотическое вроде лемонграсса, только ощущение было гуще и сильнее.Эмма закрыла за собой дверь.— Значит, как идет расследование? По делу Вайолет Чэмберс?— Да, сэр.— Вроде бы дело для него мелковато, вам не кажется?Эмма пожала плечами:— Не мне судить. Да, вы просили проследить, куда идет арендная плата за дом Вайолет, сэр. Оказывается, она перечисляется на счет, открытый несколько лет назад на имя Дж. Чэмберса.— Джека Чэмберса? — Он вспомнил это имя из разговора с пожилой парой, живущей напротив бывшего дома Вайолет. — Мужа Вайолет Чэмберс?— Точно. По информации банка, когда он умер в 1984 году, она перевела счет на свое имя. И пользовалась им время от времени вплоть до смерти, как мы знаем, десять месяцев тому назад. Но странное дело, она и после этого пользуется счетом.— Кто-нибудь снимает деньги со счета? Это наверняка укажет на то, что мотивом является воровство, но едва ли речь идет о куче денег. Сколько там… несколько сотен в неделю?Эмма кивнула:— Что-то вроде того, сэр. Мне известны случаи, когда убивали и за меньшее.— В минутном порыве — да, однако здесь видны признаки чего-то, не связанного с минутным порывом. Чего-то продуманного. В голове не укладывается, чтобы кто-то стал так рисковать из-за нескольких сотен фунтов в неделю. Как снимаются деньги? Денежный автомат, пластиковая карточка или чек?Эмма заглянула в листок, который держала в руке:— Все суммы снимаются наличными через разные банкоматы в Лондоне, Эссексе, Норфолке и Хертфордшире. Насколько я могу судить, ни один автомат не использовался дважды.Лэпсли откинулся на спинку кресла и провел рукой по волосам.— Ладно, давайте суммируем то, что у нас есть. С местом преступления, где мы обнаружили тело, полный крах — вещественные доказательства за последние десять месяцев смыты, растащены или сдуты. С телом тоже — нам точно неизвестно, как она умерла, и нет никаких зацепок. Прошлое жертвы ничего не дает — ничто не способно указать на мотив убийства, за исключением ничтожной арендной платы. Единственное, что мы имеем, — женщину, которую видели при входе и выходе из дома перед смертью Вайолет Чэмберс и которая, может быть, ни в чем не виновна. Если не будем осмотрительны, рискуем несколько месяцев потратить на то, чтобы идти по следу какой-нибудь педикюрши. Итак, что остается? Куда двигаться от этой точки?— Возьмем саму природу преступления. Яд — в основном женское оружие, а то, что он мог быть использован в виде пищи, указывает на домашнюю обстановку… Что-то случайное. Убийца знаком жертве, ему вполне доверяют, чтобы съесть кусок пирога или чего-то другого, что испек убийца.— О'кей… это уже кое-что, с чем можно работать. Обойти дом за домом по соседству с жильем Вайолет Чэмберс. Опросить всех, не помнят ли они, чтобы у Вайолет был какой-нибудь постоянный посетитель в течение месяца или около того перед ее исчезновением. Расспросить в местных магазинах, не вспомнят ли там женщин, которые появлялись примерно в то время, а затем пропадали. Аптеки и винные лавки — вот с чего можно начать. Проверить также местную амбулаторию. Кем бы ни была эта женщина, она на каком-то этапе могла приводить Вайолет на прием к врачу. Или побывала там сама.— Сделаю. Что-нибудь еще?Лэпсли немного подумал.— Да… проверьте нераскрытые дела, связанные с отравлением. Посмотрите, использовался ли раньше этот… колхицин. Шансов немного, но, может, повезет. Вряд ли это простое отравление, все здесь предусмотрено.Эмма кивнула и вышла. Дверь захлопнулась за ней, и Лэпсли вновь остался отрезанным от офисного шума. От всякого шума, кроме собственного дыхания и шороха одежды при движениях. И если он будет сидеть очень тихо, то установится полная тишина.Тишина. Благословенное состояние, которое он любил больше всего и которого так редко можно было достичь.Когда Лэпсли рассказывал о синестезии, большинство людей либо не верили ему, либо их обуревало любопытство. Они спрашивали об ощущениях и сочувствовали, как могли, но никогда по-настоящему не понимали, даже доктора и психиатры. Они так и не поняли, каково это — быть постоянно атакуемым нежданными ощущениями. Постоянно попадать в засаду незапланированных приливов вкуса… приятного или отвратительного, но всегда непрошеного.Как объяснить, что он не мог слушать радио, смотреть телевизор, никогда не был на спортивных соревнованиях или на концерте из страха, что случайный вкус во рту, спровоцированный неожиданным звуком, может вызвать рвоту? Как им сказать, что не можешь проводить вечера с приятелями в пабе, потому что шумная атмосфера похожа на вливающуюся в рот струю прогорклого сала, которое перебивает вкус пива, виски и всего остального, чем ты пытаешься его заглушить? За отстраненность и неучастие ни в чем он приобрел в полиции репутацию нелюдимого человека. А на самом деле Лэпсли просто не в состоянии быть другим. Он не может ни в чем участвовать. У него ощущение, что он медленно сходит с ума.Даже питаться вне дома было трудно. Когда он и Соня только начали встречаться, то пытались изредка куда-нибудь выбираться, чтобы пообедать, однако вынуждены были искать рестораны, где не было музыки. Но даже там тихие разговоры других людей приправляли все блюда, от закусок до кофе, привкусом крови. Какое бы основное блюдо он ни заказывал, мясо всегда по вкусу казалось сырым. Через какое-то время они вовсе перестали есть вне дома, за исключением дней рождения Сони, и тогда Лэпсли специально готовил себя к неприятному вечеру. И положа руку на сердце, это было просто нечестно по отношению к ней.И не только к ней. С течением времени Лэпсли понял, что ест все более простую пищу из-за того, что жизнь на работе была трясиной из не гармонирующих друг с другом вкусов. Верхом роскоши для него было сидеть в тихом доме и есть рис или макароны.Тихий дом. Дом без жены и детей.Соня попыталась понять. Сама не любительница выходить из дома — работа медсестры занимала большую часть ее времени, а отдых почти все остальное, — она ценила согласие между ними. Они подолгу гуляли в лесу. Он читал, тихо сидя в кресле, а она вышивала гарусом по канве или разгадывала кроссворды.Островок покоя и умиротворения просуществовал точно до того момента, когда Соня неожиданно забеременела. Двойней.Лэпсли отчаянно любил своих детей. И еще он их ненавидел. Вернее, ненавидел постоянный шум: визг, когда они были маленькими, и крики и ссоры, когда они подросли. Затычки в ушах помогали, работа в офисе допоздна и долгие прогулки в одиночку помогали еще больше, но это лишь увеличивало нагрузку на Соню, которая должна была одна следить за детьми и домом. Мало-помалу он обнаружил, что теряет с ними связь, глядя со стороны, как они справляются без него.Теперь он уже не помнил, кто — он или Соня — предложил разъехаться. Оба, видимо, думали об этом, и когда один поднял эту тему, почти мимоходом, другой ухватился за нее. Они назвали это «пробным проживанием раздельно». И, как многие из временных решений, оно постепенно становилось постоянным, и не было признаков того, что «раздельное проживание» когда-нибудь закончится. Они все еще поддерживали контакт, но все больше отдалялись друг от друга. Не по его вине и не по ее — они просто расходились в разные стороны.Лэпсли вздохнул. Лучше пойти выяснить, чего хочет суперинтендант. Он выбрал такой путь к его кабинету, одному из нескольких настоящих кабинетов во всем здании, который позволял пройти мимо минимального числа людей. «Кабинет» — это громко сказано. В действительности просто часть офисного, как это называется, «этажного пространства», отделенная панелями из матового стекла, — но по крайней мере хоть что-то. Когда он подошел к кабинету, личная помощница суперинтенданта хмурилась.— Я пытаюсь связаться с вами, — буркнула она.— Виноват, — пробормотал он. — Закрутился.— У него кое-кто есть, но через минуту он освободится.Лэпсли отошел от стола и направился к висящей поблизости доске объявлений. Приготовившись ждать, пробежался взглядом по профсоюзным уведомлениям, напоминаниям по пожарной безопасности и карточкам с предложениями аренды комнат и химчистки.«Нынче столько информации, — подумал он. — Повсюду столько всего предлагается прочитать. Как обычный человек может удержать в голове всю эту информацию и не свихнуться?»Неожиданный шум заставил его обернуться. Суперинтендант Роуз, стоя в дверях кабинета, прощался с двумя мужчинами. Обоим где-то к сорока, оба с короткими стрижками и в черных костюмах в мелкую полоску. Суперинтендант, как всегда, при полном параде.Мужчины пошли прочь, а суперинтендант наклонился, чтобы перекинуться парой слов с помощницей. Когда мужчины проходили мимо Лэпсли, один из них слегка повернул голову. Лэпсли скосил глаза, и их взгляды встретились — и оба словно натолкнулись на преграду. Мужчина чуть приподнял брови, непроизвольно, будто узнал Лэпсли. Потом он ушел, а Лэпсли остался, мысленно направившись в противоположном направлении от того, куда направлялось его тело. Когда же он вновь сосредоточил внимание на том, куда двигалось его тело, суперинтендант уже вернулся в кабинет. Помощница жестом пригласила его войти.— Десять минут, потом он должен ехать на другую встречу.Лэпсли постучал и вошел. Суперинтендант сидел за столом и поправлял стопку бумаг. Стол был установлен так, что окно кабинета находилось справа и падающий из него свет льстиво румянил одну сторону его лица, а другую делал похожей на резкую грубую чеканку. Его лицо однажды было точно, но жестоко описано одним молодым детективом-сержантом как сумка с гаечными ключами. Он был на несколько лет старше Лэпсли, этот покрытый боевыми шрамами ветеран полицейской политики и подковерной борьбы, невзирая на процветающие здесь предубеждения и кумовство, дослужившийся до относительно высоких позиций. Вопреки тому, что Роуз был боссом и явно готовился на очередное повышение, он нравился Лэпсли.— Марк, спасибо, что заскочил.— Как я понимаю, вы хотите последнюю информацию по делу Вайолет Чэмберс, сэр?Взгляд Роуза нырнул к стопке исписанных бумаг перед ним. Все были написаны от руки. Лэпсли часто доводилось видеть, как Роуз делает похожие записи на встречах — эдакая фиксация разговора, чтобы не забыть потом, нечто среднее между личным протоколом и потоком сознания. Эти записи были сделаны во время только что закончившейся встречи? А если так, то зачем он теперь заглядывает в них?— Это та женщина, чье тело нашли в лесу? В сильно разложившемся состоянии?— Именно она.— Медэксперт смог установить причину смерти?— Это скорее гадание на кофейной гуще, — ответил Лэпсли, передвинувшись к окну и глядя на окружающий пейзаж из офисных зданий и видную с одной стороны между двумя зданиями частичку улицы. — Ее отравили. Но еще оглушили ударом по затылку. Видимо, будет невозможно установить, что именно стало причиной смерти.— Но это убийство?— Либо так, либо это самое изощренное самоубийство на моей практике.Лэпсли перевел взгляд на парковку внизу. Ему был виден его собственный автомобиль, припаркованный сбоку. Там было слишком много «мондео», чтобы определить, где оставила машину Эмма. Он слышал, как суперинтендант по ходу делает записи.— Есть подозреваемые?— Пока нет. Мы закончили обработку места преступления… или по крайней мере места, где был найден труп. Еще предстоит установить, была ли она там убита. В данный момент мы проверяем подноготную Вайолет Чэмберс на предмет, нет ли чего-то в ее прошлом, что могло бы пролить свет на ее убийство.Далеко внизу два человека вышли из здания. Они направлялись к парковочным местам, предназначенным для посетителей.— Ты считаешь, есть реальный шанс найти виновного?Лэпсли пожал плечами:— Пока рано говорить, сэр. У нас еще есть над чем работать, если вы это имеете в виду. Пока что.Двое на парковке разделились и подходили с разных сторон к какой-то черной машине. Оттуда, где стоял Лэпсли, трудно было определить, но это мог быть «лексус».Скрип ручки на мгновение смолк.— Я вот тут думал… Если шансы на успех в этом деле небольшие, может, спустить расследование на тормозах? Сконцентрироваться на чем-нибудь еще, где ты с большей вероятностью доведешь дело до ареста.Когда машина внизу тронулась и выехала с парковочной площадки, Лэпсли повернулся и посмотрел в глаза суперинтенданту Роузу:— Вы предлагаете замять это дело, сэр?— Я бы ни за что не предложил замять, Марк. Просто спрашиваю: правильно ли мы распределили наши приоритеты?— Думаю, говорить об этом рано.Лэпсли понимал, что уклоняется от ответа. Во рту появился странный вкус: что-то напоминающее мускатный орех, хотя он не мог определить точно. Лэпсли раньше доводилось сталкиваться с этим вкусом. Обычно он возникал во время допроса, когда какой-нибудь воришка лгал ему про алиби или пытался убедить, что «БМВ» последней модификации, куда он пытался забраться в три часа ночи, ему дал на время друг, чье имя он временно забыл. Это был вкус лжи или по меньшей мере лукавства. Когда кто-то говорит одно, чтобы не сказать другого. Но для чего суперинтенданту Роузу лукавить?— Через несколько дней я смогу доложить свое мнение относительно реальных перспектив расследования, — ответил Лэпсли.Роуз кивнул.— Мне кажется, мы отвлекаем на эту проблему слишком много сил. — Он поджал губы. — Это давнишнее дело, да и улик крайне мало. Возможно, мы сократим бригаду.— Бригада, — процедил Лэпсли, — это один главный детектив-инспектор, которого вытащили из отпуска по болезни, и один детектив-сержант, у которой проблемы с дисциплиной. Если вам захочется заменить Эмму Брэдбери на Мэри из кафетерия, едва ли получится намного более дееспособная бригада.— Очень хорошо. — Роуз избегал взгляда Лэпсли. — Пусть все остается как есть. Пока. — Отложив ручку, он откинулся в своем новомодном кресле и с легкой улыбкой посмотрел на Лэпсли: — Мы оба прошли длинный путь, разве не так, Марк?— Со времен килнбургского отдела уголовных расследований, еще в восьмидесятые годы? С тех ночей, когда мы занимались арестами наркодельцов и складских банд и гудели по три дня напролет? Теперь кажется, это было в другом мире.— Удивляюсь, как ты держишься… особенно с твоими проблемами. Ты не думал о досрочной отставке?Лэпсли пожал плечами:— Кто не думал об этом в нашем возрасте? Глядя, как солнце в десятый раз за месяц встает из-за твоего стола. Обнаружив, что запрет на сверхурочную работу означает, что все потраченное тобой время ничего не стоит. И понимая, что твоих особых… проблем… недостаточно, чтобы получить пенсию, но хватит, чтобы затормозиться на карьерной лестнице. Эта мысль не раз приходила мне в голову.— Так для чего здесь торчать?Лэпсли, вздохнув, снова стал смотреть в окно.— А куда мне идти? — скорее себя, чем Роуза, спросил он. — Чем же мне заняться? Я буду всего лишь еще одним отставным копом, которых повсюду навалом. У меня не хватило духу устроиться в бизнесе консультантом по безопасности или возглавить отдел расследований в крупном банке. Я коп, сэр. Это то, чем я занимаюсь. Это все, что я умею.— А как насчет…— Сони? Она не вернется. Дети тоже.На этот раз не звук, а воспоминание о звуке наполнило его рот вкусом ванилина. Воспоминание о детях, которые обзывают друг друга, кричат, играя в салки вокруг машины. Воспоминание о том, как они бегают по лесу, их голоса разносятся повсюду ветром. Воспоминание о том, как они плачут, упав и оцарапав колено, и смеются, пытаясь ловить птиц на лужайке. Странно, как время может останавливаться на некоторых мгновениях, перематывая их в памяти, как пленку, то вперед, то назад. Для Лэпсли дети навсегда остались именно такими. Он не помнил, как они выглядели, когда родились или когда ползали на четвереньках. И несмотря на редкие визиты и фотографии, которые присылала Соня, ему было трудно ухватить, как они выглядят сейчас. Вот их лица в те дни, когда они играли в саду и бегали по лесу, он запомнит навсегда.— Жаль.— Да уж, — тяжело вздохнул он. — Да уж.— Если я чем-то могу помочь…Лэпсли кивнул:— Спасибо, что предложил. А ты-то как? Твоя звезда все еще на подъеме? Тебе по-прежнему удается держаться на скользком столбе?Роуз улыбнулся и на мгновение помолодел и стал похож на того, каким был в Килбурне много лет назад.— Я обдумываю варианты, — рассудительно заявил он. — На столе предложение от Агентства по серьезным проявлениям организованной преступности возглавить отдел по борьбе с терроризмом. Кроме того, я слышал, что сколачивается группа для контроля безопасности лондонских Олимпийских игр. И то и другое мне бы подошло.— С повышением, разумеется.— Разумеется. На скользком столбе есть только два направления — вверх и вниз. Оставаться на месте не получится. — Роуз посмотрел на него и прищурился, что могло быть прелюдией и улыбки, и хмурой озабоченности. — Давай как-нибудь на днях пообедаем. Нам нужно поговорить о будущем. Твоем будущем. Я попрошу помощницу все организовать.Он перевел взгляд на записи, лежащие перед ним, и начал писать. Это знак окончания разговора. Лэпсли еще раз взглянул в окно и вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Он ощущал некоторую взвешенность, отстраненность от окружающего мира.В приемной он остановился у стола помощницы.— Те двое, что вышли перед тем, как я вошел… Могу поклясться, что узнал одного из них. Думаю, мы были вместе на курсах в Сэндридже. Кто они?Помощница заглянула в компьютер.— Это посетители из министерства юстиции. Мистер Гехерти и мистер Уилмингтон. Который из них ваш друг?— Я не говорил, что он мне друг, — пробормотал Лэпсли. — Спасибо за помощь.Гехерти. Вряд ли очень много людей с такой фамилией работает в министерстве юстиции. Если, конечно, он оттуда.Возвратившись за свой стол и поморщившись от появившегося во рту солоноватого привкуса крови из-за висящего в воздухе гула голосов, Лэпсли нашел у себя в компьютере номер телефона новых офисов министерства юстиции в Лондоне и набрал его.— Доброе утро, — произнес он, когда ему ответили. — Соедините, пожалуйста, с мистером Гехерти.На несколько секунд воцарилась тишина, пока принявшая звонок дама, видимо, сверялась с экраном своего компьютера. Лэпсли вдруг подумалось: на самом ли деле она сидит в здании министерства юстиции? Или находится на телефонной станции в Мумбаи, возможно, или в Нью-Дели и посмеивается за ленчем над странными именами людей в Англии.— Боюсь, там никто не отвечает, — послышался голос телефонистки. — Дать вам голосовую почту мистера Гехерти или хотите поговорить с кем-нибудь еще?— На самом деле, — сказал Лэпсли, — мне нужно направить ему кое-что по почте. Не могли бы вы подтвердить мне его должность и департамент?— Да, конечно. Мартин Гехерти, заместитель директора, ПРЗ. Вам нужен полный адрес?— Этого достаточно, — сказал Лэпсли. — Я знаю, где он находится.«ПРЗ? Что это значит? — начал размышлять Лэпсли. — Если допустить, что черный «лексус» на парковке и черный «лексус», который был на месте обнаружения тела Вайолет Чэмберс, одна и та же машина (это допущение потребует доказательств), а также предположить, что двое мужчин, вышедшие из кабинета суперинтенданта Роуза, — это те же люди, что сели в «лексус» на парковке (опять же с этим можно работать, однако потребуется подтвердить этот факт), то, похоже, ведется параллельное расследование. Но что могло заинтересовать министерство юстиции, и особенно ПРЗ, что бы это ни было, в убийстве пожилой дамы? И почему суперинтендант Роуз пытается потихоньку отодвинуть меня от дела — сначала спросив, не слишком ли я загружен работой, чтобы нужным образом вести расследование, затем предложив досрочную отставку и попытавшись отобрать Эмму Брэдбери? Если Роуз хочет дело замять, почему просто не приказал это сделать?Возможно, потому что тогда пришлось бы раскрыть причины. А он не может это сделать».Шум становился невыносимым, и Лэпсли направился в «тихую» комнату, надеясь, что во время его отсутствия никто не забрался туда немного покемарить. По пятницам после обеда было особенно плохо: однажды он застал там трех офицеров, которые пытались проспаться после выпивки за ленчем, — один развалился в кресле, другой растянулся на его столе, а третий свернулся калачиком под столом.К счастью, это был его день. Комната пока была пуста.Он захлопнул дверь и откинулся на спинку кресла, давая тишине растечься вокруг себя. Его дыхание — он и не заметил, что оно стало учащенным, — выровнялось.Лэпсли поймал себя на том, что мыслями возвращается к моргу и к вопросу, был ли посторонний, имевший намерения покопаться в папках доктора Катералл. Он не рассказал об этом Эмме Брэдбери. Хотя она какое-то время находилась одна в кабинете доктора Катералл и, по любой теоретической выкладке, была потенциальным подозреваемым, Лэпсли сразу же исключил ее: во-первых, она полицейский офицер, во-вторых, он знал ее и, в-третьих, у нее не было явного мотива. Теперь, заподозрив, что его непосредственный начальник знает о деле больше, чем должен, а потому вполне мог потребовать от детектива-сержанта тайком поработать на него, Лэпсли парадоксальным образом стал доверять Эмме еще больше. Если суперинтендант Роуз замешан в деле, то и незнакомцы из министерства юстиции тоже, а значит, скорее они, чем она, рылись в тех папках. Похоже, это они были на месте обнаружения трупа.В голову пришла тревожная мысль. Находились ли они там, когда тело было обнаружено? А вот это невозможно, точно. Скорее всего они каким-то образом получили информацию от местной полиции или прибывших на место газетчиков. Но тогда что заставило их приехать? Они что, появляются при каждой автомобильной аварии, которая происходит в том районе? Или реагируют только когда обнаруживается труп пожилой женщины?Лэпсли подумал: может, рассказать Эмме о том, что происходит? И она наковыряет что-нибудь об этих таинственных незнакомцах. Но что-то остановило его. Ему нужна информация, но интуиция подсказывала, что ее надо добывать не по обычным каналам. Достав из кармана мобильник, он стал просматривать список телефонов. Наконец нашел имя и номер, о которых думал, что они никогда больше не понадобятся, но на всякий случай не стал стирать.— Дом Макгинли, — отозвался голос, от которого на языке появился неуместный, но знакомый вкус вроде жевательной резинки с привкусом семги.— Макгинли? Это Марк Лэпсли.— Мистер Лэпсли. Давненько не встречались.— Пятнадцать лет. Вероятно, я сейчас выгляжу как вы тогда.Макгинли рассмеялся. Этот звук в свое время мог очистить от посетителей бар.— Обычно копы напоминают о себе, только если я их в чем-то надул. А мне помнится, мы с вами расстались по-честному.— Тогда вам сегодня повезло, — отозвался Лэпсли. — Мне нужна ваша помощь. Мы можем встретиться?— Ах, я думал, что этот день никогда не настанет. В среду… как всегда, пивнушка на Темзе. Вы помните.— Пытаюсь забыть, но не получается. Хорошо… пусть будет среда.Телефон замолчал, и Лэпсли некоторое время смотрел на него. Вот уж действительно голос из прошлого. Доминик Макгинли в 1970-х годах был легендой. Он контролировал практически весь наркорынок, крышевал большую часть Северного Лондона, под ним была вся проституция от Северной Кольцевой до Вестминстера, от дороги А5 слева до А10 справа. Лэпсли, как и немногие другие полицейские, пытался накопать что-либо на него, но Макгинли всегда оказывался на расстоянии нескольких шагов от преступлений. Было невозможно хоть что-то ему пришить.И вот теперь Лэпсли понадобилась его помощь. Забавно, как все оборачивается.
Глава 9Что Дэйзи Уилсон пропускала, читая местные газеты, которые описывали события в районе Тендрин-Хандредс, так это страницы об искусстве. Только ближе к вечеру, сидя на прогулочной площадке, глядя на серые волны и пытаясь вспомнить, где видела лицо девушки из книги, она вспомнила. Достала из сумки «Газет» и начала просматривать, пока не нашла то, что искала. Помимо обычных, на грани приличий шоу, стареющие теледивы, которые должны вызывать совсем не те эмоции, возле Клэктона был театр, где ставились настоящие спектакли. Культурное времяпрепровождение. Если ее прежний опыт — несколько жертв назад — чего-то стоил, то знакомства в театре должны быть вполне хороши. Даже если избегать пар и компаний, останется приличный выбор женщин, у которых достаточно денег, чтобы позволить себе билет в театр, но которым не с кем общаться по вечерам. Идеально!Из расписания, приобретенного в киоске с информацией для приезжих, Дэйзи узнала, что в шесть часов вечера от Лейстона есть автобус, который доставит ее в Клэктон как раз к началу спектакля. К счастью, она взяла с собой кое-какую одежду, достаточно официальную для похода в театр и при этом довольно простую, чтобы не доставить проблем с поездкой в автобусе на побережье поздним вечером.Вернувшись в гостиницу, Дэйзи приняла душ и немного подкрасилась: не настолько, чтобы бросаться в глаза, а просто для большей правдоподобности рассказа, который собиралась кому-нибудь скормить, — что она изысканна, но без шика, что у нее водятся деньги, но нет подруг. Зеркальное отображение человека, которого она ищет. Людей, как она заметила, частенько влечет к себе подобным.Платье, которое она вытащила из чемодана, было черным, но не траурным. С пояском, колготками и пальто вполне прилично. Дэйзи попыталась вспомнить, откуда оно взялось. Она точно его не покупала — Дэйзи старалась по возможности ничего не покупать. Оно принадлежало Элайс Коннелл? Джейн Уинтерботтом? Дэйзи пробовала вспомнить их лица, но все, что возникало перед мысленным взором, была их одежда и собственное лицо. Нет, Элайс была выше ее, а Джейн — намного толще. Может, это кто-то еще, до Элайс? Дэйзи смутно помнила женщину из Лидса, умершую медленной смертью после того, как она несколько недель добавляла ей в еду натертую кору тиса. Она казалась совершенно здоровой, Дэйзи даже собиралась переключиться на другое растение, а потом вдруг умерла, видимо, от сердечного приступа. Дэйзи надеялась, что ее сердце было ослаблено действием коры тиса. Если бы оказалось, что она умерла от естественных причин, это было бы бессмысленной тратой времени и сил.Как же звали ту женщину? Еще одна Джейн? Она действительно не могла вспомнить.Ну и ладно. К платью Дэйзи выбрала вполне симпатичные бусы, которые, как она помнила, принадлежали Вайолет Чэмберс, когда-то давным-давно. Они прекрасно подходят к платью. К тому моменту как она закончила одеваться, уже нужно было выходить.Когда она вышла из гостиницы, был почти вечер. Пирс оживал: кричащую краску и обветшалость деревянных сооружений, видные при свете дня, теперь скрывал свет лампочек вдоль темного массива пирса, словно сверкающие капли воды на нитях паутины. Еще Дэйзи слышала музыку — непрерывный гипнотизирующий ритм, отражающийся от домов странным контрапунктом. Как люди могут здесь жить, вечер за вечером, при таком шуме?Автобус пришел вовремя, поездка по извилистым загородным дорогам мимо безымянных деревушек оказалась достаточно долгой, и Дэйзи задремала. Автобус был полупустой. Многие пассажиры, вероятно, ехали в Клэктон на спектакль. Дэйзи намеренно не стала запоминать никого из них. Это еще успеется.Дэйзи частенько посматривала в окно, но из-за подступающей темноты она все чаще видела там свое отражение. И по мере того как погружалась в задумчивость, ее отражение время от времени становилось отражением одной из женщин, чье место в жизни заняла она. Один раз, когда она выглянула в окно, женщина, смотревшая на нее из стекла, была более субтильна, чем она, и в очках. Дейдр… Дейдр как-то там?.. В другой раз она встретилась взглядом с прежней Дэйзи Уилсон, ее глаза словно глубоко спрятались в припухших веках, седые волосы собраны на затылке в замысловатую прическу, которую она некогда носила с такой гордостью. А однажды, когда Дэйзи открыла глаза и посмотрела в темное зеркало окна, на нее взглянула молодая девушка. Рыжеволосая, в платье с цветами, грудь которого испачкана чем-то темным, влажным и жутким.Дэйзи, вздрогнув, проснулась. Сердце колотилось так, будто готовилось выпрыгнуть из груди. Дэйзи глубоко втянула в себя воздух, и ей пришлось приложить усилие, чтобы он прошел через ком в горле. Постепенно сердцебиение нормализовалось.Дэйзи знала эту девушку. Ей было знакомо лицо, даже платье… Но что-то было в девушке такое, о чем она не хотела думать. Когда увидела ее фотографию в библиотеке, то захлопнула книгу и ушла. Теперь она намеренно концентрировала внимание на огоньках за окном, пытаясь стереть из памяти все следы этой девушки.Автобус подъезжал к Клэктону. Огни здесь были ярче, чем в Лейстоне, музыка громче и все как-то более насыщенно. Если Лейстон казался робким, ушедшим на покой братом, то Кпэктон выглядел старшей, общительной и довольно взбалмошной сестрой.Встав в очередь из нескольких пожилых пассажиров, Дэйзи вышла из автобуса и обнаружила, что находится неподалеку от театра. Она посмотрела на фасад и поняла, что даже не поинтересовалась, какой спектакль будет этим вечером. И теперь, взглянув на вывеску, непроизвольно хихикнула.«Мышьяк и старые кружева».В точку. Идеально в точку.Люди, входящие в театр, похоже, были по большей части примерно ее возраста, и в своем платье и пальто она не выделялась из общей массы. Дэйзи направилась к билетной кассе. Ей удалось купить билет на балкон. Она знала, что самая лакомая для нее категория людей размещается на балконе.Усевшись на свое место всего за несколько минут до того, как занавес должен был подняться, она стала осматриваться. Театр был заполнен примерно наполовину, и неподалеку от себя она уже приглядела несколько неплохих вариантов. Лучше подождать до антракта и посмотреть, что получится.Актеры играли хорошо, декорации убедительно воспроизводили старенький пансионат 1950-х годов, но Дэйзи вскоре почувствовала, что не концентрируется на постановке. Она не узнавала ни одного актера — несомненно, они были хорошо известны по телевизионным «мыльным операм» или по чему-то подобного рода, но Дэйзи редко смотрела телевизор. Они носились по сцене, смеша зрителей историей о двух пожилых дамах, которые убивали одиноких гостей-мужчин, заезжающих в их дом, и зарывали их в подвале, однако Дэйзи находила, что все это слишком неумно и маловероятно.Через два ряда, чуть левее от нее, сидела довольно полная седая женщина. Место слева пустовало, справа было занято мужчиной. Он моложе и смотрит в другую сторону, отметила Дэйзи. На шее седой дамы красовался шелковый шарфик. Она была поглощена пьесой, а Дэйзи по мере развития действия на сцене все больше была поглощена ею. Не спускала с нее глаз, впитывая в себя изгиб ее шеи, форму уха, то, как посверкивают серьги. Дэйзи ощутила, как у нее сильнее забилось сердце: вот такие постановки она любила.Дождавшись антракта, Дэйзи быстро протолкалась по проходу и постаралась сделать так, чтобы в очереди в бар оказаться немного впереди той женщины. Она хотела, чтобы ее увидели. Всегда лучше, когда первый шаг делает добыча, а не хищник.Дэйзи купила себе маленькую порцию джина с тоником по грабительской цене, потом присела у ближайшего окна, убедившись, что у ее столика есть второй стул. В баре было слишком тепло, чтобы он казался уютным, но снаружи залетал прохладный ветерок, несущий от находящейся неподалеку набережной едва заметный аромат сахарной ваты и горячего масла. Она изобразила на лице спокойную отрешенность и стала рассеянно смотреть в окно.— Простите, это место занято?Она повернула голову. Женщина, которую она выбрала в качестве дичи, стояла возле стула.— Нет, я… нет. Пожалуйста, располагайтесь.Женщина присела. У нее в руке был стаканчик белого вина. Сквозь запах, долетающий с улицы, Дэйзи лишь слегка различала ее духи.— Меня зовут Сильвия… Сильвия Макдоналд. Вам нравится постановка?— Она очень хороша. Да, очень хороша, — ответила Дэйзи. — Я не часто выбираюсь из дома, и мне очень нравится театр.— Мне тоже. Я подумала, что актеры играют великолепно.— Да и сам театр такой милый.— Да. И так удобно расположен.— Вы живете недалеко отсюда? — спросила Дэйзи.— Я живу в Лейстоне, — отозвалась женщина. — Я сегодня приехала на машине. Оставила ее чуть дальше по улице.— Дэйзи. Дэйзи Уилсон.Они подняли свои стаканчики и улыбнулись друг другу.— Мой муж обожал театр, — несколько секунд спустя проговорила Сильвия.Дэйзи посмотрела по сторонам:— Он где-то…— В прошлом месяце исполнилось девять лет, как я потеряла его.— Мне ужасно жаль.— А вы?— Ах! — произнесла Дэйзи. — Я так и не вышла замуж. Был однажды мужчина, но… — Она замолчала, давая Сильвии возможность самой додумать конец. — Я только что переехала в Лейстон, — добавила она. — Это такое тихое место.— К тому же оно может быть довольно красивым, — подхватила Сильвия.Антракт закончился. Дэйзи поняла: у нее всего несколько секунд, чтобы сделать свой ход.— Еще тут может быть так одиноко. — Она вздохнула. — Когда никого не знаешь… — Она посмотрела в окно, заставив фразу повиснуть в воздухе.— Быть может, вы не откажетесь посидеть за чашечкой чая, — предложила Сильвия. — Давайте что-нибудь придумаем, когда закончится спектакль. И могу я предложить подбросить вас домой?Дэйзи допила свой напиток, чувствуя, что стаканчик немного дрожит в руке. Значит, началось: долгий танец дружбы, привязанности, а в конце — смерть. У нее было такое ощущение, словно она стоит на самом краю длинного склона. Один шаг, один шажок, и уже ничего нельзя будет изменить.— Это было бы прекрасно, — сказала она.Дэйзи едва обращала внимание на то, что дальше происходило на сцене. Она прокручивала в голове свою постановку: отрабатывала роль, пока текст и настроение не стали идеальными; выбирала различные места для сцен, пока не нашла те, что больше всего соответствовали настроению, которое она хотела создать.После окончания спектакля они болтали по дороге к машине Сильвии, еще больше болтали, пока ехали. К тому времени, когда они добрались до станции, где Дэйзи попросила ее высадить, женщины договорились встретиться на следующий день в кофейне у почты — единственной, которую Дэйзи знала, хотя не собиралась в этом признаваться. В тот вечер она отправилась спать, охваченная возбуждением, и спала как мертвая.На следующее утро Дэйзи проснулась рано. Ей предстояло многое сделать. Быстро позавтракав, она ходила по городу, пока не нашла агентство по недвижимости, которое отвечало ее критериям: не самое блестящее, но и не самое захудалое. Оно приютилось в переулке и обслуживало местную публику, а не отпускников, желающих снять квартиру на лето.Дэйзи точно знала, что хочет, и вежливо отклоняла все, что ей предлагалось, до тех пор пока занимающийся с нею молодой человек не показал фотографию дома, который находился неподалеку от города, у холма. Построенный в старом стиле, с маленьким садом позади и страстоцветом, обвившим столбы крыльца и поднимающимся вверх до окна второго этажа, этот дом был тем, что она искала. Второй этаж занимала девушка-иностранка, которая училась в местном колледже. Первый этаж был свободен, и в него можно было въезжать немедленно. Глядя на фотографию, Дэйзи решила, что это идеальная паутина для «мухи», которую она ловит. Воспользовавшись бумагами, где был указан старый адрес Дэйзи Уилсон в качестве подтверждения личности, она получила набор ключей и сама отправилась посмотреть квартиру, хотя молодой человек предлагал отвезти ее туда на машине. Едва ли это имело значение.Квартира была немного мала для нее: гостиная, спальня и кухня-столовая. По крайней мере там был маленький зимний сад, который делал квартиру не столь тесной. Зная, что не собирается жить здесь долго, если все пойдет по плану, Дэйзи вернулась в агентство и внесла задаток. В гостинице еще предстояло жить неделю или больше, так что было время приобрести кое-какую мебель и обустроиться так, словно она уже довольно долго обитает в этой квартире. А пока ей придется все устраивать так, чтобы ее приглашали к Сильвии, а не наоборот.По дороге от агентства Дэйзи отметила для себя три магазина, где продавали подержанную мебель и могли доставить ее покупателю. Ей нужны были вещи, которые выглядели как бывшие в употреблении. Вещи, которые она вполне могла привезти с собой откуда-то еще.В тот же день Дэйзи и Сильвия встретились за чашкой кофе. Они проболтали полтора часа о несущественном: о вчерашней постановке, о погоде, о том, как мил этот город. Ближе к окончанию встречи Сильвия рассказала Дэйзи о муже и о том, что он пятнадцать лет, пока рак не свел его в могилу, был добровольцем-спасателем. Ее глаза блестели от слез. Дэйзи рискнула слегка погладить ее по руке и предложить свой платок. В свою очередь, Дэйзи поведала, что почти три десятка лет проработала медицинской сестрой и что из-за работы ей так и не удалось найти кого-нибудь, чтобы устроить свою жизнь. Используя главным образом эпизоды из своей легенды о том, что привело ее в Лейстон, Дэйзи рассказала Сильвии, что ее сестра заболела и она приехала ухаживать за ней в последние дни. Это был просчитанный риск, и Сильвия действительно спросила, как зовут сестру, а Дэйзи объяснила, что сестра многие годы болела и редко выходила из дома. Сильвию, как показалось, ее объяснение удовлетворило.Сильвия настояла на том, чтобы заплатить за кофе и пирожные. Она воспользовалась карточкой, что несказанно обрадовало Дэйзи. Это означало, что у Сильвии водятся деньги. И что она еще перспективнее, чем Дэйзи подумала сначала. Они расстались по-дружески, обменявшись адресами, после того как Сильвия пригласила Дэйзи на послезавтра на чай.Вернувшись в гостиницу, Дэйзи села за рабочий стол у окна и достала из кармана чек с данными по остатку суммы на карточке, который осторожно вытащила из сумочки Сильвии, когда та отошла в дамскую комнату перед уходом из кофейни. На чистом листе бумаги она принялась копировать подпись Сильвии — сначала медленно, затем все быстрее и быстрее…В тот вечер Дэйзи захотелось попраздновать. Вместо того чтобы поесть в гостинице, она отправилась в город и нашла небольшой ресторанчик, где рекламировали местные морепродукты. Дэйзи заказала креветки в чесночном соусе с чипсами и стала ими наслаждаться. И больше того, она наслаждалась тем, что ей не нужно наблюдать за окружающими на тот случай, если вдруг появится возможная жертва. Она ее уже нашла. И теперь надо только с ней разобраться.На следующее утро она предупредила портье, что собирается в конце недели съезжать. Оставшуюся часть дня она ходила по магазинам подержанных вещей на Хай-стрит, заказывала мебель и покупала старинные безделушки, ножи и вилки, тарелки и чашки, которые переправила на новую квартиру в сумке на колесиках, приобретенной за пять фунтов в магазине с благотворительными скидками.К вечеру Дэйзи проголодалась, но, вместо того чтобы поискать, где поесть, она обнаружила, что вновь шагает в сторону причала для яхт. Что-то в безмятежности водной глади успокоило ее накануне, и ей опять хотелось испытать то чувство. Дэйзи понадобилось всего несколько минут, чтобы найти дорогу. Она медленно взобралась по узким бетонным ступеням, ощутив, что это ей стоит больших усилий, чем за день до того. Оказавшись наверху, она застыла в предвкушении увидеть водный простор.Его там не было. Вместо него Дэйзи оказалась перед неровным пространством, покрытым зеленовато-серым илом. Она спустилась по ступеням с другой стороны насыпи, пытаясь сообразить, что случилось. Время отлива? Перемена была слишком резкой, чтобы произойти в столь короткое время, но она сочла это единственным объяснением.Лодки, так спокойно покачивающиеся в воде накануне, теперь вкривь и вкось стояли на илистом дне, их мачты торчали под самыми невероятными углами. Между ними вышагивали чайки, поклевывая мокрое дно. Дэйзи вдруг почувствовала сильный запах рыбы, из-за чего ее нос непроизвольно наморщился.Она подошла к краю бетонной пристани и посмотрела на ил. Солнце спекло отдельные места в твердую корку, покрытую трещинами, в которых поблескивала неприятная сырость. Ржавые консервные банки, бутылки, трубы и непонятные, с острыми краями предметы торчали из ила, словно часть чего-то большого, зарытого внизу, но пытающегося выбраться на берег. Крошечные насекомые роились над влажной поверхностью в поисках места, где можно отложить яйца. Было трудно поверить, что нечто столь неприятное могло быть скрыто такой красотой, нечто столь отвратительное на вид и на запах могло находиться под чистой и сверкающей поверхностью воды.Дэйзи повернулась, чтобы уйти. Ее не покидало ощущение грязи, словно она испачкалась. Не надо больше приходить сюда во время отлива.В ту ночь Дэйзи опять приснилась девушка с рыжими волосами. Она с самого начала плохо спала, постоянно вздрагивая в полусне от далекого грохота электрокаров на пирсе и песен и криков подростков, гуляющих по набережной. Постепенно, по мере того как закрывали свои двери пабы и клубы и пирс пустел, в ее комнате становилось тише и она проваливалась в глубокое забытье, как ржавая консервная банка, которая вязнет в иле. К полуночи она уже ничего не ощущала.Во сне Дэйзи находилась в столовой, где главным предметом был большой стол красного дерева. Перед каждым стулом были расстелены салфетки под приборы: с пробковым основанием и ламинированным изображением растений на лицевой стороне. В комнате было темно, если не считать канделябра на столе, но у Дэйзи возникло ощущение занавесей в темноте: мягких, бархатных, спадающих складками на пол, приглушающих все звуки.Дэйзи сидела во главе стола. На ее салфетке был изображен рододендроновый куст. Повернув голову влево — медленным, словно под водой, движением, как всегда бывает во сне, — она увидела, что на салфетке там нарисован куст азалии. Справа от нее красовался горный лавр.— Ты знала, — произнес детский голос с другого конца стола, — что мед от пчел, которые собирают пыльцу с рододендроновых кустов, по-настоящему ядовит? Мне кажется, я прочла об этом в какой-то книге.Дэйзи подняла голову. Напротив нее сидела девочка лет восьми. С рыжими волосами и в ярком платье. Она примостилась на стуле из красного дерева и казалась крошечной.— Как тебя зовут? — спросила Дэйзи.— Не помню, — ответила девочка. — А тебя?Дэйзи покачала головой:— Я тоже не помню. Где мы?— В моем тайном месте. Тебе здесь нравится?— Не знаю, моя дорогая. Я не могу как следует его разглядеть. Что мы здесь делаем?— Пьем чай. Мы всегда здесь пьем чай.Без особого удивления Дэйзи заметила, что на салфетке перед девочкой теперь стояли чайник и две чашки на блюдцах: маленькие чашки, маленькие блюдца, которые больше подошли бы для кукольного домика, чем для людей. С преувеличенной осторожностью девочка наполнила чашки коричневой жидкостью, затем сползла со стула, взяла одну чашку на блюдце и понесла вокруг стола к тому месту, где сидела Дэйзи.— Он изумителен, — сказала она, ставя чашку. — Я заварила его сама.— А из чего ты его сделала, моя дорогая? — спросила Дэйзи, когда девочка вернулась на свое место.— Сахар и травы всем по нраву, — отозвалась девочка. — Я всегда так завариваю. Тебе придется выпить.— Мне не особенно хочется пить.— Однако придется. — Это был не столько приказ, сколько констатация факта.Дэйзи ощутила, как рука тянется к чашке. Она пыталась остановить ее, но пальцы обхватили теплый фарфор и поднесли чашку к губам.— Я действительно не думаю…— Однако придется. Это игра.Дэйзи почувствовала, как пар от чая оседает влагой на ее верхней губе. Она ощущала запах чего-то горького и неприятного.— Что это?— А ты не знаешь? — Девочка ухмыльнулась.Она чувствовала чашку у себя в руке, ощущала, как жар от нее передается коже.— Это… знакомый запах.— Это росло у тебя в саду. Ты делала напиток из ягод. Разве не помнишь? Садовник называл это «белладонна».Чашка наклонилась, и жидкость струйкой потекла Дэйзи в рот. Она пыталась выплюнуть ее, но сила, управляющая рукой, заставила ее глотать снова и снова.— Кролики это едят, — поджав губы, пробормотала девочка, — и на них не действует. Но если ты съешь кролика, то можешь отравиться.Дэйзи почувствовала во рту жжение, хотя чай был не очень горячим. На языке и губах появились волдыри, на лбу внезапно выступил пот.— Говорят, ведьмы пили белладонну, когда по ночам собирались на шабаш. Это заставляло их думать, будто они летают. Моя мама говорит, ведьм не бывает, но я знаю, что они есть.Руки Дэйзи поставили чашку на стол и сами собой сложились на коленях, однако пальцы дрожали, а ладони были влажными.— Римские матроны использовали белладонну в косметических целях, чтобы придать коже молочную белизну. — Девочка подалась на своем стуле вперед, обхватила себя руками и стала пристально смотреть на Дэйзи. — Твоя кожа сейчас выглядит по-настоящему белой, но я не думаю, что это от косметики. Скорее всего действует белладонна.Руки совершенно онемели, комната начала расплываться и бледнеть. Дэйзи видела лишь контуры девочки, но из-за того, что все в глазах утратило резкость, ее симпатичное личико превратилось в череп, рыжеволосый череп, уставившийся на Дэйзи с сумасшедшей улыбкой.— Какие ощущения? — крикнула девочка. — Какие ощущения?Дэйзи резко села на постели. Какое-то мгновение она еще чувствовала волдыри во рту и усиливающееся жжение в горле, но простыни под ее сжатыми в кулаки руками были прохладными и где-то за окном волны с шуршанием накатывались на песок.Это был сон. Всего лишь сон.На следующее утро, чтобы собраться, Дэйзи потребовалось больше времени, чем обычно. Она чувствовала себя старой и уставшей. Что-то в этом городе высасывало из нее силы: словно приезд сюда разбудил старых призраков и ей придется постараться успокоить их, если она собирается как-то продвинуться с Сильвией.Утро Дэйзи потратила на бесцельное шатание вокруг гостиницы и по городу, а после ленча отправилась на такси к дому Сильвии. Она уже определила, где он находится, по приобретенной в киоске «Информация для приезжих» — этот киоск оказывался очень даже полезным для нее — карте города и знала, что могла бы сесть на автобус, который остановится в десяти минутах ходьбы, но ей хотелось приехать свежей. И кроме того, это создаст впечатление, что она привыкла путешествовать с определенным комфортом, что, вероятно, будет хорошо воспринято Сильвией.Дом находился возле вершины холма, выдающегося в море, к северу от города, и был частью усадьбы, построенной, по оценке Дэйзи, в 1930-х годах. Он имел хорошие пропорции и был просторным. Построенный из красного кирпича, с гаражом и маленьким круглым оконцем над передней дверью, дом был отгорожен от соседей и стоял в стороне от улицы. Когда Дэйзи вышла из такси и расплатилась с водителем, она с трудом могла оторвать от него взгляд. Из всех домов, в которых она когда-либо жила или намеревалась жить, этот был лучшим. Ей понравится быть здесь, когда она устранит с пути Сильвию.Сильвия ожидала у передней двери.— Такси, — сказала она. — Какая расточительность!— Я не могла даже подумать об автобусе, — отозвалась Дэйзи, проследовав в дом за Сильвией. — Какое милое у вас здесь гнездышко!— Хотите осмотреть дом?Сильвия с гордостью провела Дэйзи по своему жилищу. Дом содержался в безупречном порядке, и там, видимо, были комнаты, в которые Сильвия больше не заглядывала. Кухня была громадной, а из хозяйской спальни открывался вид на море. Идеальный дом!Ну, не совсем идеальный. Ни один из предметов мебели или осветительных приборов не потянет больше (в лучшем случае) нескольких тысяч фунтов. А вот за сам дом, когда он надоест Дэйзи, можно выручить солидную пачку денег.Погода была довольно теплой, и чай вынесли в сад. Сильвия содержала его в прекрасном состоянии, и они потратили некоторое время на обсуждение различных цветов. Дэйзи особо восхищалась живой изгородью из бирючины и вьюнками, которые оплели всю тыльную часть дома.Удобно устроившись на стуле в саду, Дэйзи, как бы невзначай, перевела разговор в нужное ей русло.— Здесь, похоже, очень тихо. У вас, должно быть, хорошие соседи.— В действительности я редко вижу их, — призналась Сильвия. — С одной стороны живет семья: они много ездят, и мы редко разговариваем. Мужчина с другой стороны работает водителем автобуса. Он живет очень тихо.— А другие? С другой стороны улицы?— Многие новенькие, вселились в течение последних нескольких лет. Сейчас такое происходит повсюду. Бывало, раньше ходили друг к другу, помогали, пили вместе чай, просили взаймы сахар или молоко. Теперь люди живут замкнуто. Это печально.— Действительно, — кивнула Дэйзи. — Всем нужны друзья. В противном случае жизнь может показаться ужасно одинокой.Они немного поболтали о переменах, которые видели в своей жизни, и о том, что люди сегодня кажутся не такими внимательными, как двадцать лет назад. Изменилась сама природа общества, и они чувствовали, что стали частью прошлого.Беседа перешла на другие темы. Дэйзи отважилась рассказать о своих варикозных венах и о том, как порой из-за них трудно ходить.— Уж я-то знаю, — подхватила Сильвия. — Мне заменили одну бедренную кость десять лет назад, а другую — через год после этого. Я готова спорить, что хирурги поставили мне одну кость короче другой, но они и слушать ничего не желают. «Это мне приходится на них ходить, — говорила я им, — и в некоторые дни у меня такое чувство, что я хожу кругами», но они не желают понимать. Говорят, это невозможно. — Ее лицо сморщилось. — Порой ночью я с этими костями просто не могу удобно устроиться. Мне кажется, после того как они мне их поставили, я ни разу хорошо не спала.— Вам следует что-нибудь попить для сна, — сказала Дэйзи, ощущая, что подход нащупан: так кошка иногда чувствует мышь, даже не видя ее.— Ах! — проговорила Сильвия. — Мне противна сама мысль о болеутоляющих средствах.— Я скорее имела в виду что-нибудь травяное, — как бы между прочим заметила Дэйзи. — Может быть, какой-нибудь настой на травах. Я могла бы вам приготовить. Если хотите.— Ох, Дэйзи, — с благодарностью воскликнула Сильвия, — вы просто убиваете меня своей добротой!
Глава 10Марк Лэпсли однажды прочел стихотворение, когда выискивал в Интернете людей, страдающих синестезией. На сайте, где оно было опубликовано, с гордостью заявлялось, что синестезией страдают многие художники, поэты и музыканты, хотя затем признавалось, что это, возможно, потому, что они с большей вероятностью замечают и даже используют в своих целях симптомы своей болезни. Стихотворение было написано французским писателем XIX века Бодлером, и оно засело у Лэпсли в голове. Там в немногих словах выражалось то, чего он хотел добиться в жизни, — ощущение красоты и величия, которое синестезия, видимо, может дать.Есть ароматы, что свежи, как кожа младенца,Сладки, как гобой, зелены, как прерии.И другие: порочные, пряные и ликующие,В которых намешано много всего,Здесь амбра и мускус, бальзам и ладан,Воспевающие восторги души и чувств.Он вспомнил это стихотворение во время долгой езды под серым небом раннего утра из своего коттеджа в Саффрон-Уолден в больницу в пригороде Брейнтри, где временами консультировался у невропатолога. Восторги души и чувств. Если бы он чувствовал также, как, видимо, чувствовал Бодлер…Между тем Бодлер был сифилитиком и пристрастился к опиуму, да еще имел проблемы с выпивкой, поэтому Лэпсли в душе оправдывал себя за то, что не принимает его утверждения слишком серьезно.Лэпсли припарковал машину у больницы и прошел через главный вход. Костюму он предпочел хлопчатобумажные брюки, однотонную рубашку и кожаную куртку. Он взял отгул для посещения больницы и затем собирался встретиться со старым приятелем.Атриум был высоким и просторным, с кадками, в которых росли папоротники, с нежно журчащими фонтанами в центре и расставленными повсюду каменными скамьями. Пройдя через двойные двери в боковой стене атриума, он тут же оказался в собственно больнице: лабиринте угловатых коридоров, где стоял запах дезинфицирующих средств, а стены и линолеум были за десятки лет потерты и поцарапаны больничными каталками. Прежнее здание больницы было скрыто за новым массивным фасадом точно так же, как дамы во времена Бодлера скрывали свои траченные оспой лица под слежавшимися слоями макияжа.Несколько человек ожидали приема у невропатолога. Лэпсли сел и стал вместе с ними ждать назначенного ему времени, стараясь не ставить диагноз окружающим. В конце концов, у него отгул, он не на службе.Он точно рассчитал время приезда, и через пять минут его вызвали. Помещение, где проводился прием, было маленьким, безликим, с белыми стенами, больничной каталкой, со столом и компьютером на нем и с парой стульев. Это мог быть кабинет любого врача в любой больнице или клинике в любом месте страны.Молодой человек за столом был ему не знаком. Когда Лэпсли вошел, он считывал информацию с компьютера и, не отрывая глаз от экрана, протянул руку:— Привет. Я доктор Консидайн. Похоже, я вас прежде не видел, не так ли?— Марк Лэпсли. — Он потряс руку доктора и сел. — Последние лет десять я наблюдался у доктора Ломбарди.— Доктор Ломбарди вышел на пенсию полгода назад. Очень умный человек. Большая потеря для больницы. — Он снова посмотрел в компьютер. — Насколько я понимаю, у вас синестезия. У нас немного случаев синестезии. Частота возникновения этого заболевания варьируется между шестью случаями на миллион и тремя на сотню, в зависимости оттого, насколько широко обозначить границы, но большинство заболевших либо не знают, что имеют его, либо считают, что оно есть у всех. Видимо, вы относитесь к той небольшой части людей, на которых синестезия воздействует достаточно сильно, чтобы создавать проблемы в повседневной жизни. Когда вы были здесь в последний раз?— Год назад.— За это время в вашем состоянии произошли какие-нибудь изменения — оно стало лучше или хуже?— Оно на том же уровне.— Гм-м… — Он побарабанил пальцами по столу. — Полагаю, доктор Ломбарди говорил вам, что от синестезии излечиться невозможно? С этим вам просто придется жить.Лэпсли кивнул:— Говорил. Мы решили, что мне стоит появляться примерно раз в год, чтобы проверить, не произошло ли каких-либо серьезных прорывов в исследованиях.Доктор Консидайн покачал головой:— Насколько мне известно, нет. Это по-прежнему большая загадка. Мы знаем, например, из снимков мозга, сделанных методом магнитного резонанса, что люди с синестезией вроде вас демонстрируют формы активности, отличные от нормальных — за неимением лучшего слова — людей, и мы все еще пытаемся установить, что означают эти отличия. Это пока загадка.— Загадка, которая бьет по моей карьере и личной жизни, — с горечью произнес Лэпсли. — Легко сказать «нет способа лечения», но вам-то с этим не жить. Я застопорился в росте по службе, потому что не могу нормально общаться, как это делают другие. Я отделился от семьи, потому что мне невыносим постоянный вкус во рту, когда родные рядом со мной. Я не могу смотреть телевизор, ходить в кино или на концерт из боязни, что меня неожиданно вырвет. Сопливые яичные желтки и мелоподобные таблетки против повышенной кислотности достаточно неприятны, но внезапно подступившая к горлу тошнота или протухшая вода из канализации могут испортить вам весь вечер.— Я понимаю. — Доктор сделал несколько заметок в лежащем перед ним блокноте. — И простите меня за вопрос, но нет ли в этом другой стороны? Не приносит ли синестезия что-то положительное?— У меня очень хорошая память на людей… подозреваю, причина в том, что я ассоциирую их голоса с определенными вкусовыми ощущениями.— Это заставляет меня поинтересоваться: мой голос имеет какой-либо вкус?Лэпсли рассмеялся:— Вы удивитесь, как много людей задают мне этот вопрос, когда узнают о моей проблеме. Нет. Не все звуки вызывают вкусовые ощущения. Не знаю, связано ли это с высотой звука, тембром или чем-то другим. Некоторые голоса рождают вкус, но ваш — нет. Простите.— Что-нибудь еще? Еще что-то положительное?Лэпсли несколько секунд подумал.— Непонятным образом, — признался он, — я обычно знаю, когда мне лгут. Возникает необычный вкус. Сухой и острый, но не как у карри. Больше похожий на мускатный орех. Это прежде помогало мне расследовать преступления.Брови Консидайна поползли вверх.— Я работаю в полиции, — заметив это, сказал Лэпсли.Консидайн нахмурился.— Я еще в состоянии понять, что звуки могут быть неверно интерпретированы где-то в мозгу в виде вкусовых ощущений, — сказал он, — но ложь — не звук, она должна быть связана с содержанием, значением того, что говорится. Это уже натяжка.— Вот как я это объясняю, — проговорил Лэпсли. — Когда человек лжет, в голосе появляется определенное напряжение, которое почти незаметно меняет его звучание. Я каким-то образом улавливаю это напряжение и ощущаю его на вкус.— Полагаю, вас просили принять участие в исследовательских проектах? Институты по всей стране все больше начинают интересоваться синестезией.— Меня просят, и я иногда участвую в опытах, но обычно получается, что я выступаю в роли лабораторной крысы. Я хочу понять и научиться управлять своей проблемой, но все дело в том, что большинство ученых хотят чего-то другого. Они хотят использовать синестезию в качестве окна, через которое можно смотреть на то, как функционирует мозг.Консидайн кивнул:— Сочувствую. В психиатрии есть техники, при помощи которых можно управлять наплывами ощущений. Лечение по методу когнитивного поведения, например, способно помочь ослабить связь между стимулятором вроде определенного звука и привычной реакцией на него. Вкусы могут сохраниться, а реакция организма может измениться. Если хотите, могу рекомендовать вас врачу.Лечение. Лэпсли покачал головой. Это не для него.— Спасибо, — проговорил он, — но мне кажется, проблема глубже. Изменение способа мышления ее не решит.— Тогда вам просто придется с этим жить.— Спасибо за время, которое вы мне уделили.— Приезжайте в следующем году, — сказал доктор Консидайн, когда Лэпсли поднялся, чтобы уходить. — Кто знает? Может, к тому времени мы узнаем, что такое синестезия и как с ней бороться.— Кто знает… — уходя, повторил Лэпсли.Пока он находился в больнице, прошел дождь. Озерца воды скопились у обочин тротуаров и в углублениях на дороге. Выехав с территории больницы, Лэпсли направил машину к трассе А120, но голосок в подсознании напомнил, что он находится не очень далеко от того места в лесу за Фолкборном, где было найдено тело Вайолет Чэмберс. Вместо того чтобы ехать с круга налево, он резко свернул направо и быстро напечатал новую цель на спутниковом навигаторе. Он точно не знал зачем, но ему захотелось еще раз осмотреть местность. Он чувствовал, что хочет взглянуть на нее днем, а не ранним утром. Увидеть, когда вокруг больше никого нет, а не когда повсюду толкутся полицейские и криминалисты.Он дал свободу мыслям, пытался анализировать, почему ему захотелось посвятить остаток своего отгула расследованию преступления. Что-то в нем не удовлетворяло. Что-то необычное. За долгие годы он расследовал много убийств и привык к ним, к тому, как все выглядит и как пахнет, к причинам и мотивам; но это выбивалось из обычных рамок. Частью оно было слишком манерным, слишком подготовленным. Отравление — это не преступление на почве аффекта, а тщательно спланированное действие. Но ведь был удар по затылку и тот факт, что тело, возможно, еще живого человека было закопано в лесу. Это говорит о спешке, о том, что убийца паниковал и торопился избавиться от тела. Эти два обстоятельства не укладываются в общую канву.Если только…Если только убийце не помешали в тот момент, когда он собирался закопать тело. Возможно, он выбрал место, где от него можно избавиться, не боясь быть замеченным, но по пути что-то случилось. Яд сработал не так, как нужно, предполагаемый труп вдруг ожил. Лэпсли почувствовал, как ускорился пульс, а мысли плотным роем гудят в голове. Убийца (или, скорее, пока нападающий) сворачивает на пустынную дорогу, чтобы завершить работу быстрым ударом по затылку имеющимся под рукой орудием — гаечным ключом или чем-то еще. Но почему не продолжить путь, раз жертва мертва? Зачем закапывать тело именно там?Возникла помеха? Кто-то увидел припаркованную у обочины машину и подъехал посмотреть, не нужна ли убийце помощь? Убийце пришлось оставить тело на месте, чтобы устранить помеху?Над головой висели темные, пропитанные дождем тучи, но в стороне виднелось голубое небо. Косые лучи солнца освещали местность, заставляя ее излучать на темном фоне странное золотое сияние. Это походило скорее на театральную декорацию, чем на реальную местность.Через полчаса он ехал по той же окруженной деревьями дороге, где уже был несколько недель назад. Дождь промыл воздух от пыли, и листья, казалось, загорались неестественным светом, когда на них попадал луч солнца. Лэпсли стал притормаживать, подъезжая к изгибу дороги, где произошла авария, свернул и остановился под деревьями; шины глубоко сели в фунт.Лэпсли вышел из машины и немного постоял, вдыхая землистую влажность воздуха. Криминалистическая бригада, перед тем как уехать, все прибрала. От ее присутствия не осталось ничего, кроме вытоптанного клочка земли, где стояла их палатка, и маленьких обрывков желтой ленты.Повернувшись, Лэпсли посмотрел вдоль дороги, по которой только что подъехал. Если он не ошибается — а это на тот момент была не столько версия, сколько гипотеза, — убийца ехал по этой дороге, намереваясь где-то закопать свою жертву. По какой-то причине он остановился, а жертва, которая была не совсем мертва, воспользовалась шансом, чтобы попытаться бежать. Быстрый удар по затылку, и жертва действительно мертва. Убийца завернул ее в пленку и оставил здесь, а не поехал туда, где на самом деле планировал избавиться от тела.Первый вопрос: почему убийца остановил машину? Возможны варианты: либо жертва стала проявлять признаки жизни и нужно было заняться ею немедленно, либо здесь уже было что-то, заставившее убийцу остановиться, либо в машине выявилась неисправность. Теперь: какой из этих вариантов наиболее вероятен? Если жертва показала признаки жизни, когда убийца вел машину, то он мог остановиться и сильным ударом завершить дело, но зачем закапывать тело здесь? Почему не продолжить поездку к месту, где изначально планировалось ее закопать? Вычеркнем эту мысль. Если на дороге что-то было — какая-нибудь сломавшаяся машина, например, — то для чего было останавливаться? Или если убийца был вынужден остановиться — например, полиция установила кордон, — то почему нужно было закапывать тело, когда вокруг люди? Опять же почему было не продолжить путь? Чем больше Лэпсли думал об этом, тем больше склонялся к мысли, что в машине убийцы обнаружилась поломка.Внутренним взором он видел, как разворачивалось действие на этом живописном отрезке окутанной туманом дороги. Осторожно, чтобы не привлекать внимания, едет одинокая машина. Прокол шины, возможно, или пар из радиатора. Машина тут же останавливается. Водитель — расплывчатая фигура — выходит и рассматривает шину или открывает капот, в зависимости от характера повреждения. Оказавшись вне поля его зрения, открывается задняя дверца. Оттуда кто-то выползает, пытаясь добраться до спасительной тени деревьев. Водитель видит это и идет через папоротник следом. Поднимает сук с земли, делает один-два резких взмаха… Водитель возвращается к машине и без особой охоты звонит в техпомощь. До ее приезда водитель достает из багажника машины рулон полиэтиленовой пленки, заворачивает в него тело и старательно забрасывает листьями папоротника и землей, чтобы его не увидели. А затем ждет приезда бригады от Автомобильной ассоциации или какой-нибудь ремонтной компании.Имеет смысл. Конечно, это всего лишь предположение, но оно имеет смысл. А значит, вопрос в следующем: какие улики тут могут подтвердить или опровергнуть его?Лэпсли вытащил из куртки мобильник и нажал кнопку.— Эмма Брэдбери, — сказал он, и телефон стал искать в памяти ее номер. Через несколько секунд она ответила:— Сэр? А я думала, вы в отгуле.— Так и есть. Стало скучно. Эмма, мне нужно, чтобы вы для меня кое-что сделали. Я на том месте, где нашли труп. Я хочу, чтобы вы выяснили: вдруг какие-нибудь авторемонтные компании или механики получали вызов сюда к сломанной машине, скажем, девять — одиннадцать месяцев назад. Проверьте также в полиции: у них может оказаться запись о каком-нибудь происшествии. Отзвоните, когда будет информация.— Будет сделано. А что все это…Лэпсли отключил ее на полуслове. Он почему-то опасался, что если будет рассказывать свою версию — свою гипотезу, — то она превратится в пыль и Эмма посмеется над ним. Он подождет ее звонка с конкретной информацией, той или иной, прежде чем рассказать о том, что думает. А пока решил прогуляться по лесу.Прелые листья пружинили под ногами. Растительность вокруг слегка потрескивала, подсыхая после дождя, иногда в кустарнике возникало мельтешение, когда там пробегала какая-нибудь птица или лисица, однако запах влажных листьев, поднимающийся от земли, перекрывал любой другой вкус, который мог появиться у Лэпсли во рту. В кустах не было ни тропок, ни дорожек. Он ловил себя на том, что осторожно переступает через поваленные деревья, обходит кусты боярышника, чтобы как-то пройти вперед.Через некоторое время он уже не видел ни дороги, ни своей машины. Он мог находиться и в самой чаще леса, и на опушке, и если не проявит осторожности, то так и будет идти, пока действительно не окажется в самой чаще. Было невозможно определять направление, и хотя Лэпсли пытался запоминать форму деревьев, в конце концов обнаружил, что все они выглядят одинаково, как две капли воды.Говорят, города имеют свое лицо, и он за время работы в Лондоне детективом узнал излишества столицы — старой крашеной шлюхи, которой пока удается снимать клиентов. А вот у леса было совершенно другое лицо. В нем что-то бесконечное во времени и темное. Оно видело убийство Вайолет Чэмберс, и ему было наплевать, как и на сотни, тысячи, миллионы смертей, свидетелем которых оно было за тысячелетия.Сделав над собой усилие, Лэпсли повернул назад и, как мог, пошел по своим следам. Вон то дерево на краю впадины, его корни обнажены дождями и животными — он уверен, что видел его прежде, когда шел в глубь леса. Вон тот паразит-галл, обхвативший ствол дуба, — он точно узнал его. И через десять минут он вышел к своей машине.Вдруг зазвонил мобильник: первый концерт Бруха для скрипки и взрыв вкуса шоколада.— Сэр? Это Эмма. Я обзвонила все ремонтные мастерские и механиков, которые работают в этом районе. Этот изгиб дороги просто гиблое место. Приличное количество машин слетело там с мокрой или заледенелой дороги.— Сколько?— В интересующий нас период времени было… — она помедлила, видимо, сверяясь с записями, — пять случаев, когда кого-то вызывали, чтобы починить или вытащить машину. В трех из них дело касалось семей, поэтому, думаю, их можно исключить. Один человек был проверен полицией на употребление алкоголя и посажен в кутузку. Его машину конфисковали. Полагаю, и об этом случае можно забыть.Что-то такое, заставляющее Лэпсли обратить внимание, проскальзывало в голосе Эммы. Не совсем вкус мускатного ореха, но какая-то странность во всем этом точно присутствовала. Она что-то придерживала.— Последней была дама. Возраст не указан. Здесь отмечено — «Вольво-740» цвета бронзы. Машину отремонтировали, и она поехала дальше.Лэпсли несколько секунд думал. Большинство отравителей оказываются женщинами, а не мужчинами, да и люди, живущие напротив дома Вайолет Чэмберс, упоминали о том, что видели женщину, которая входила туда и выходила до того, как она уехала… или исчезла. Над этим стоит поработать.— Они записали имя?— Вам это понравится, сэр. Женщина назвалась Вайолет Чэмберс.Вот оно. Интуиция не подвела.— Все верно. Едва ли настоящая Вайолет Чэмберс останавливалась здесь незадолго до того, как было обнаружено ее тело. Скорее, тот, кто ее закопал, еще и присвоил ее имя. Снимите копии с их бланка отчета, проверьте регистрационный номер машины и установите владельца. И на всякий случай выясните, имела ли настоящая Вайолет Чэмберс машину.— Будет сделано. Что-нибудь еще?— Да. Запросите повсюду содействия. Я хочу знать, где эта машина сейчас. Я позвоню вам позже.Он отключился, затем, когда кое-что пришло ему в голову, нажал на кнопку повторного вызова. Эмма ответила, в ее голосе слышалось удивление.— Босс? Что-то еще?— Да. Обзвоните как можно больше гаражей и мастерских в радиусе пятидесяти миль от этого леса. Мне нужно знать, был ли вызов когда-нибудь кого-то к этой машине и где она была в то время. Если повезет, эту информацию можно будет привязать к месту, где живет наш убийца. Или жил.— Но в этом районе, должно быть, сотни мастерских, если не тысячи. Это займет…— Значительный кусок вашего времени, я знаю. Просто подумайте о сверхурочных.— У вас есть возможность вытащить констебля, который занимался этим делом, сэр? — кисло спросила она. — Это могло бы мне помочь.— Я посмотрю, что можно сделать. — Лэпсли отключил вызов.Небо снова потемнело, в воздухе стояла прохлада, намекающая, что опять собирается дождь. Ему нужно было трогаться: в Лондоне назначена встреча. Но в какой-то момент он понял, что не может уехать. Что-то было в том пятачке, где он стоял. Тут умер человек, а официального уведомления об этом еще нет. Ни следа. Ничего, что могло бы обозначить эту смерть.Вероятно, так устроен мир, и человеческая потребность ставить кресты и отметины — лишь тщетная попытка плыть против течения. Лес существует здесь сотни, возможно, тысячи лет. Может, он уже был до того, как в этой местности поселился человек. Если бы смерть каждого человека, наступившая в этом лесу за последнюю пару тысяч или больше лет, была помечена красной точкой, то осталось бы здесь что-то зеленое?Нездоровые мысли. Он сел в машину и поехал прочь.Лэпсли оставил машину на станции «Одли-Энд» и сел в лондонский поезд, прихватив по пути быстро слепленный сандвич. Поездка заняла меньше часа, и в течение этого времени он, высвобождая мысли, смотрел из окна на проплывающие мимо поля и заводы. Затычки в ушах отрезали его от людей и разговоров, заменяя их благословенной тишиной. Каждый раз, когда Лэпсли ловил себя на том, что мыслями возвращается к Соне и детям, он останавливался и нарочно начинал думать о чем-то еще. Рана и без того саднит, не стоит ее тревожить.Он позвонил из поезда в кабинет суперинтенданта Роуза. Того не было, поэтому он оставил ему сообщение через его помощницу с просьбой выделить дополнительные силы в помощь Эмме Брэдбери. Лэпсли не питал больших надежд — начальство, похоже, не хочет выделять дополнительные силы, несмотря на интерес к делу, проявленный суперинтендантом Роузом, — но попробовать нужно.Поезд высадил его на Ливерпульской улице, и он воспользовался подземкой, чтобы перебраться на другую сторону реки, в Ротерхайд. Затычки в ушах оказались не столь эффективны, чтобы не пропускать постоянный грохот и рев поезда в туннелях, и ему пришлось постоянно сглатывать слюну, чтобы смывать появившийся во рту омерзительный вкус. В конце концов он сунул в рот мятную конфету, чтобы занять вкусовые рецепторы чем-нибудь еще.В Ротерхайде он отправился по мощенным булыжником переулкам к старой знакомой таверне, примостившейся у самой Темзы. На первый взгляд она выглядела как любое из тысячи заведений в стиле «псевдо-тюдор», разбросанных по всей Англии, пока не приходило понимание, что она действительно относится к временам Тюдоров. С тех пор кое-что добавлено и убрано, но в отличие от окружающих зданий от нее веяло духом незыблемости.Он прошел через узкую дверь и огляделся. Интерьер напоминал мешанину из трех или четырех помещений разного размера и на разных уровнях. Дом Макгинли сидел в углу, перед ним стояла наполовину опустошенная кружка «Гиннесса». Он поднял кружку, приветствуя Лэпсли, и сделал большой глоток.— Пинту «Гиннесса» и пинту светлого, — обратился Лэпсли к бармену.Когда он возвращался с пивом, Макгинли шел прочь от двери в сторону небольшого выхода из паба. Лэпсли двинулся за ним и оказался на коротком причале, вдающемся в Темзу футов на двадцать. Там повсюду стояли деревянные скамьи. Кроме них, на причале никого не было.Макгинли тяжело плюхнулся на скамью. Лэпсли поставил кружку на столик перед ним, сел на жесткое деревянное сиденье и сделал глоток своего светлого. Оно в целом было безвкусным, потому он его и любил.— Они нашли Дэйва Финнистера привязанным к столбам под этим причалом, — наконец проговорил Макгинли.Лэпсли почувствовал, как у него во рту защипало от корнишонов, соленого лука и приправленного перцем овощного маринада, и быстро отпил еще пива, чтобы перебить вкус.— Пятнадцать лет назад, — продолжал Макгинли. — Уже после вас. В обычные дни вода во время прилива не бывает слишком высокой. Они рассчитывали, что привяжут его там в качестве предостережения. Однако все дело в том, что прилив был высоким и он утонул. Они полагали, что он провисит там с неделю, пока это произойдет.— А он не звал на помощь?Макгинли покачал головой:— Вероятно, пытался, но после того, что они сотворили с его языком, едва ли это у него могло получиться. Были денечки. — Он сделал большой глоток «Гиннесса». — Счастливые денечки.Лэпсли посмотрел в густеющие сумерки. Солнце садилось где-то за центральной частью Лондона, и небо было расцвечено великолепными полосами алого, оранжевого и коричневато-малинового цветов. Свет отражался в маленькой серьге в мочке левого уха Макгинли. На мгновение Лэпсли подумалось о других больных синестезией, о тех, чьи ощущения переплетены не так, как у него, и которые видят цвет вместо вкусовых ощущений. Не испытывают ли они подобное? Не это ли означает восторги души и чувств?— Я очень удивился, когда вы позвонили, — сказал Макгинли. — В конечном счете те несколько лет после того, как вы уехали из Килбурна, были чудесными, и мы не были тогда тем, что вы называете напарниками.— Странно, но у меня не было никого ближе вас, — тихо проговорил Лэпсли.— Верно… Вы ведь никогда не сближались с теми парнями, так? Никогда не ходили с ними выпивать.— Не то что вы. Вы всегда покупали полицейским выпивку. А иногда машину. За хорошее отношение, полагаю.По обеим сторонам причала теснились старые склады и новые жилые дома, их силуэты четко прорисовывались на фоне пастельного неба. По реке, горестно вздыхая, неуклюже шлепал буксир. Чайки с жестокими крючковатыми клювами качались на волнах, их глаза посверкивали.— Грубо, мистер Лэпсли. Грубо. Я по-прежнему обладаю авторитетом до самого Килбурна.— Но, насколько я понимаю, со времени моего отъезда, после того как вмешались станционные, потом турки, потом албанцы, а затем турки стакнулись со станционными, потом албанцы объединились с мальтийскими бандами в Сохо, все немного перепуталось. У вас, быть может, и есть немного авторитета, но территория уже не та. Что она сейчас собой представляет — пара улиц и какой-нибудь пустырь?— Албанцы? Вы немного отстали от жизни. Сегодня в Лондоне и на юго-востоке насчитывается больше четырех сотен различных банд, и все они дерутся за клочки земли и клочки уважения. В прежние времена было максимум четыре или пять основных группировок. Теперь нужен компьютер, только чтобы не сбиться со счета.— Ностальгируете по банде Крэя, да?— Можете смеяться. Самые свежие — «мусульманские парни», они заявляют, что входят в Аль-Каиду, а на самом деле просто наживаются на страхе. И они опасны. Были времена, когда уважение нужно было зарабатывать. Теперь все, что нужно, — это нож или пистолет да готовность убить человека, которого никогда не встречал и о котором ничего не знаешь.— Я сочувствую вам, Макгинли. Всем сердцем.— Вы говорили, вам нужна помощь. Чем могу быть полезен?— Что я должен буду сделать взамен?Макгинли взглянул на Лэпсли поверх очков:— Может, в один прекрасный день мне понадобится ответная услуга.Лэпсли кивнул:— О'кей… ПРЗ. Это отдел в министерстве юстиции. Знаете о таком?— Не могу сказать, что знаю.— Там работает человек по имени Гехерти. Он вступил на мою территорию и, похоже, может вмешаться в расследование убийства, которое я веду. Я хочу узнать о нем побольше.Макгинли снова сделал долгий глоток из своей кружки.— Я поспрашиваю. Дайте мне день-другой.Лэпсли допил пиво и встал.— Звоните мне из городского автомата, — сказал он. — Ходят слухи, что вы действуете как посредник между основными столичными бандами. Занялись криминальной дипломатией. Не удивлюсь, если ваш мобильник прослушивается.Макгинли кивнул.— Почему вы мне это сказали?— Потому что это ответная услуга. Мне неприятно думать, что вы будете числить за мной должок. — Он прошел к двери в бар, потом оглянулся и посмотрел через Темзу. Она катила свои воды, похожая в подступающей темноте на смоляную ленту. — Я слышал, это вы привязали под причалом Дэйва Финнистера, — бросил он. — Это правда?— Нет, мистер Лэпсли, — сказал Макгинли. — Но это я перед этим порезал его язык на полоски. И теперь в полной безопасности.
Глава 11В следующую неделю Дэйзи и Сильвия дважды встречались за ленчем и один раз съездили в садоводческий центр возле Фринтона, чтобы Сильвия купила себе кое-какие бордюрные растения. Солнце светило с безоблачного синего неба, когда Сильвия осторожно пробиралась проселками в своем маленьком, но ухоженном «фиате». Дэйзи смотрела на проплывающие мимо поля. Высокие желтые цветы — похоже, только их здесь и выращивали, — покачивались на ветру. От заглушающего все запаха цветов, который втекал через окно, у Дэйзи кружилась голова.Езда в машине напоминала Дэйзи о ее собственном «вольво», тихонько стоящем в переулке в Колчестере. Она не позаботилась о нем, и теперь он, наверное, привлек внимание полиции за неправильную парковку, а возможно, на него даже поставили колодки. Забирать рискованно, а учитывая, что у Сильвии есть своя машина, бессмысленно. В скором времени эта машина перейдет к ней, и можно оставить «вольво» ржаветь с миром. В конечном счете он ниточка к прошлому, от которого она пытается сбежать. Лучше его не трогать.Сильвия припарковала «фиат» в тени большого дерева у садоводческого центра. Они вместе вошли внутрь, и пока Сильвия высматривала что-нибудь подходящее для травяного бордюра, Дэйзи бродила по участку, выделенному для саженцев деревьев. Целый ряд был отведен под тис, и Дэйзи полчаса с удовольствием погуляла вдоль него, отмечая различия между английской, канадской и японской разновидностями, трогая похожие на иголки листья и поглаживая красно-коричневую чешуйчатую кору. Какое универсальное дерево! Крепкое, красивое, смертоносное, если его правильно использовать, благодаря высокому содержанию токсинов в коре, листьях и семенах.Обернувшись, она увидела Сильвию, толкающую перед собой тележку, полную разнокалиберных горшочков. Дэйзи позволила себе немного помечтать, представляя, как разными способами будет скармливать тис Сильвии. Одни иголки могут вызвать то, что, как она считала, называется анафилактическим шоком, если их сжевать с пахучим обедом. С другой стороны, постепенное добавление в пищу Сильвии истолченной в порошок коры способно ослаблять работу сердца вплоть до остановки. Какая прелесть!Устав от тисовых деревьев, Дэйзи отправилась искать Сильвию. Она нашла ее возле экспозиции ромашек. Та пыталась выбрать самые здоровые экземпляры.— Разве у них не великолепный запах? — спросила она. — Мне очень нравится идея о лужайке с ромашками. Ты знаешь, если по ним ходить, они разрастаются еще больше.Таковы же и некоторые люди, подумала Дэйзи, предвкушая день, когда будет командовать в доме, а Сильвия станет плясать под ее дудку. Месяц? Три — самое большее, если она не станет торопить события.— Тебе не кажется, что запах немного тошнотворен? — спросила она. — Думаю, это не совсем то, что тебе нужно для сада. Давай поищем что-нибудь еще.— Если ты так действительно думаешь… — Сильвия выглядела немного обиженной такой реакцией Дэйзи.— Именно так. Ты будешь меня за это благодарить. — Повернувшись к тележке, она отметила, что Сильвия набрала большое количество растений. — Ты уверена, что можешь позволить себе все это?— О да! — улыбнулась Сильвия, забыв мимолетную обиду. — Мой муж здорово обеспечил меня. Вдовья пенсия больше того, что я зарабатывала на службе. Просто не знаю, что делать с деньгами.И это, подумала Дэйзи, для нее лучшая новость за всю неделю. Пока Сильвия бродила, высматривая более пышные растения, Дэйзи отправилась туда, где, расправив листья, слегка склонялся на солнце изящный ревень. Совершенно забытое растение. Кто сегодня вообще готовит пироги с ревенем или тушит его? И помнит ли еще кто-нибудь, что при всей изысканности вкуса стеблей его листья в высшей степени ядовиты, если готовятся вместе с ними? Щавелевая кислота, полагала она.Отвернувшись от ревеня, Дэйзи увидела, что Сильвия разговаривает с джентльменом в блейзере и тщательно отутюженных брюках. Они обсуждали достоинства дубровки и долгоносика в качестве газонной травы, и на лице Сильвии было выражение, которое Дэйзи не понравилось. Она улыбалась. Более того, она вся лучилась.— Ах, Дэйзи, — взволнованно проговорила Сильвия, когда Дэйзи подошла, — это Кеннет! Она работал с моим мужем много лет назад. Поверишь ли, мы только что наткнулись друг на друга!— Какое прекрасное стечение обстоятельств! — весело отозвалась Дэйзи, когда Кеннет пожимал ей руку. Она не могла не заметить, что его взгляд лишь на мгновение оторвался от лица Сильвии. — Дорогая, нам действительно нужно ехать, если мы хотим вернуться вовремя.— Я подумала, мы сначала выпьем по чашке чая. — Сильвия тронула Кеннета за рукав. — Нам с Кеннетом нужно многое наверстать. Мы много лет не виделись.Дэйзи с неудовольствием обнаружила, что ее тянут к кафе, где ей пришлось терпеть то, что временами казалось похожим на когда-то прерванное и очень вежливое ухаживание.Кеннет был само очарование, нет сомнений, и Сильвия была очарована. За чаем с лепешками — за все платил Кеннет — Дэйзи поняла, что ее планы трещат по швам. К тому времени как была налита последняя чашка, а на остатки лепешки выложена последняя ложка крема, Кеннет и Сильвия договорились на следующей неделе вместе сходить в театр. Дэйзи тоже пригласили, разумеется, и она согласилась, чтобы не выглядеть мелочной — из этой ситуации еще можно было что-нибудь получить, — но в глубине души знала, что Сильвия для нее потеряна. Теперь у ее новой приятельницы появился еще один друг, и это затруднит изоляцию ее от мира и обеспечение полной зависимости от Дэйзи. Вероятно, даже сделает это невозможным.На мгновение ей захотелось приготовить для Сильвии и Кеннета великолепный ревеневый пирог, просто чтобы показать — сильных чувств не бывает, но не было смысла при наличии долгосрочных планов давать волю досаде. Остается лишь все начать сначала.Покончив с чаем и лепешками, они расстались: Кеннет пошел искать какое-то средство для борьбы со слизняками, а Сильвия и Дэйзи поехали в Лейстон-бай-Нейз. Поездка обратно проходила в более натянутой атмосфере. В какой-то момент Сильвия посмотрела на Дэйзи:— Как ты себя чувствуешь? Ты какая-то молчаливая.— Просто устала, — ответила Дэйзи, а сама не поняла, имеет ли в виду сегодняшний день или всю свою жизнь.Сильвия высадила Дэйзи сразу за станцией, когда та, прервав долгое молчание, заявила, что собирается сделать кое-какие покупки на Хай-стрит.По какой-то причине, Дэйзи не могла объяснить, ей не хотелось, чтобы Сильвия видела, где она живет. Теперь она была рада своей осторожности. Если обрывать отношения и начинать все сначала, лучше, чтобы не было никакой связи между одной потенциальной жертвой и следующей — даже если этой связью является арендованное Дэйзи жилье. Она со смешанными чувствами наблюдала за медленно удаляющимся маленьким «фиатом». С одной стороны, приводящая в уныние утрата дома, машины и приличной пенсии. С другой, Сильвия показала себя волевой натурой. Обретение власти над ней потребовало бы много времени и сил, а Дэйзи чувствовала, что того и другого у нее остается все меньше. Что-то давило на нее, заставляя сокращать интервалы между убийствами. Сильвию, несомненно, заинтересует, куда подевалась ее новая подруга, но она это переживет — с помощью Кеннета. И никогда не узнает, какую счастливую карту вытащила.Вместо того чтобы идти к Хай-стрит, ноги, как обнаружила Дэйзи, понесли ее в другом направлении — в сторону противоположной оконечности причала, где, расставленные ряд за рядом в строгом порядке, пляжные домики смотрели на берег в ожидании отпускного сезона, когда они раскроются, как цветы: ставни и двери широко распахнутся, чтобы ловить солнечное тепло.С дороги над пляжными домиками Дэйзи смотрела на ярко раскрашенные крыши — хаотичный набор красного, синего, зеленого и желтого цветов. Бетонные дорожки вились между рядами домов, а лестницы, тоже бетонные, с перилами из стальных труб, соединяли их с раскинувшимся внизу пляжем. Сейчас все выглядело тусклым и печальным, но в разгар лета это место будет кишеть детьми и родителями и до самых небес пропахнет лосьоном для загара.Дэйзи осторожно спустилась к ближайшей лестнице, ведущей на пляж. Просоленная трава росла по краям лестницы и между ступенями: мужественные растения, которые будут чувствовать себя прекрасно даже в самых непригодных условиях.Песок набился во все трещины и щели. Двери в одном или двух пляжных домиках выбили подростки, чтобы найти, где укрыться, покурить и пощупать упирающихся подружек.Когда Дэйзи добралась до последнего пролета и осторожно сошла на влажный песок, она ощущала пляжные домики у себя за спиной, словно сотню вытаращенных на нее глаз.Шел отлив, и ноги Дэйзи во время ходьбы выдавливали из песка воду. Отступившая вода оставила на песке крошечные волны. Через каждые несколько ярдов песок морщинился маленькими туннелями: следы, оставленные улитками, ползающими в поисках крошек пищи. Где-то под замками из песка и оставшимися от прилива озерцами воды существует целый мир, живущий слепой бездумной жизнью, извивающийся, уползающий. И при этом никто не задумывается о нем, лежа на песке в попытке загореть, играя в волейбол или бросаясь в волны. Они не знают об ужасах, лежащих под самой поверхностью.Справа от нее все небо занимала темная туша причала, закрывая от нее ту часть Лейстона, которую она так хорошо узнала за последние недели. Почему-то Дэйзи пошла к массивным деревянным опорам, которые поддерживали причал. Можно было пройти под ними, затем подняться на прогулочную площадку на другой стороне. А там сесть на автобус, идущий до ее дома.Деревянные столбы стояли в заполненных водой ямах, образованных откатывающимися волнами, когда они кружились водоворотами вокруг опор. Само дерево до высоты футов в шесть было покрыто водорослями. Мокрый песок был усеян замшелыми камнями, и в нос Дэйзи ударил все подавляющий аромат разлагающихся растений. Она продолжала идти, обходя озерца стоячей воды и гнилые обрубки дерева, торчащие из глинистого песка, и задерживая дыхание, пока не дошла до другой стороны.Открывшаяся панорама неба и эспланады немного успокоила ее, и она даже решила сходить к отступающей с отливом воде. Тонкий тихий голосок, послышавшийся у нее в голове, предложил ей снять туфли и немного пошлепать по воде, но она понимала, что это выглядело бы нелепо. Она шла вдоль берега, массивный выступ Нейза высился впереди. На берегу были и другие люди — кто один, кто парами, — они прогуливали собак или просто бродили по пляжу. Дэйзи чувствовала себя одинокой, уязвимой, а еще почему-то безымянной. Для всех находящихся на прогулочной площадке людей она была лишь одной из фигурок, гуляющих по песку.Дэйзи обдумывала варианты. Театр, с неохотой решила она, отпадает уже потому, что Сильвия и Кеннет, похоже, могли быть отъявленными театралами, а Дэйзи не хотелось, чтобы кто-то, пусть и с благими намерениями, мешал ее охоте. Возможно, «Клуб дружбы вдов» достоин изучения. В качестве альтернативы всегда можно попробовать наведаться в воскресный вечер в одну из местных церквей. Она обнаружила, что утренние службы собирают слишком много народу. Хуже того, все там, как правило, знают друг друга и общаются. Вечерние воскресные службы главным образом привлекают людей одиноких, тех, кто хочет помолиться в одиночестве, а не в компании. Там наверняка удастся отыскать достойную жертву. Проблема в том, что женщины, которые обычно ходят молиться воскресными вечерами, бедны как церковные мыши, пардон за каламбур. Еще хуже то, что ее практически наверняка заметит и попытается с ней заговорить викарий. А благонамеренный церковник — последнее, что ей нужно.Поблизости должен быть боулинговый клуб, решила Дэйзи. Она была совершенно уверена, что видела зеленое здание боулинга из автобуса по дороге домой. Возможно, стоит вступить туда.Послеобеденное солнце, висящее у нее за спиной, отбрасывало ее тень на песок, к которой неожиданно присоединилась вторая. Дэйзи испуганно повернулась. Маленький клубок из шерсти и зубов проскочил мимо ее ног и метнулся в воду, резко отскочил и снова с лаем бросился на волны.— Уж простите, — раздался позади голос. — Он всегда так. Всегда носится за собственной тенью. Надеюсь, он не напугал вас.Дэйзи обернулась. Ее поразил до изумления странный набор одежды женщины, которая с ней заговорила: теплые гетры, широкая юбка, бархатный жилет на рубашке из джинсовой ткани, а поверх всего этого плотное пальто. Ее волосы, или то, что можно было разглядеть под бесформенной шляпкой, пребывали в диком беспорядке и казались золотыми под косыми лучами опускающегося солнца. Лицо, находящееся в тени из-за бьющего сзади света, было скорее изрезано, чем покрыто морщинами, а глаза были тускло-голубого цвета. Она могла быть лет на десять моложе или старше Дэйзи: у нее было одно из тех лиц, по которым трудно определить возраст. В одной руке она сжимала пластиковый пакет, в другой — собачий поводок.— Я говорю: надеюсь, он вас не напугал.— Меня трудно напугать, — отозвалась Дэйзи, глядя на это видение, словно оно восстало из песка в ответ на ее молитвы.— Молодец, — сказала женщина. — Я Юнис. Юнис Коулмэн.— Дэйзи Уилсон.— Вы приезжая или имеете несчастье жить в этом полном предрассудков городе?Дэйзи не могла не улыбнуться при виде такой откровенности.— Я недавно переехала сюда.— Тогда примите мои соболезнования.Комочек из шерсти и зубов, ранее проскочивший мимо, вдруг снова с головокружительной скоростью пронесся по песку в обратную сторону, гонясь за тенью чайки, которая парила над ними.— Это Джаспер, — сказала Юнис. — Назван в честь Джаспера Джонса, художника.— Он знаменит? — спросила Дэйзи. — Я никогда о нем не слышала.Женщина бросила на нее странный взгляд:— Вы не слышали о Джаспере Джонсе?— Нет.— Еще скажите, что никогда не слышали о Джэксоне Поллоке.— Никогда.— Джоан Миро?— О ней тоже.— Джоан Миро — это он, а не она. — Юнис мрачно покачала головой: — Куда катится мир…— Вы художница? — спросила Дэйзи, чувствуя, что вовлечена в разговор, который выворачивается из-под ее контроля.— Я держу художественную галерею и центр ремесел, — ответила Юнис. — Нельзя сказать, что люди здесь очень интересуются искусством. Все же мне есть чем заняться. Спасаться от маразма.— А какие у вас виды искусства и ремесел?Юнис пожала плечами:— Я походя накупила картин. Кое-какая посуда. Парочка гобеленов. Никакой нудятины вроде вышивки. Это не искусство — так, занятие от нечего делать. Я даю уроки — или давала бы, если бы кто-нибудь удосужился зайти. Кофе и пирожные. Всех видов. У меня есть перестроенный сарай рядом с домом. Хотя он в стороне от торной дороги. Не на главном туристическом маршруте.— Это, видимо, очень забавно, — со всей убежденностью, на какую была способна, заявила Дэйзи. — Вы должны сказать мне, где это.— У меня с собой карта. Где-то. — Юнис покопалась в пакете и достала несколько листков. — Сама напечатала.Дэйзи так и поняла. Схемы были сделаны на компьютере, но там было слишком много разных шрифтов.— Это… впечатляет, — проговорила она наконец.— Вовсе нет. В этом-то и проблема. Я могу заниматься искусством, я могу заниматься ремеслом, но у меня ничего не получается с рекламой. Я не знаю, как мыслят люди. Нет мозгов для бизнеса. Счета меня не волнуют. Не понимаю, как движутся деньги; не понимаю профессионального жаргона.— Вам нужно, чтобы кто-то помогал.Юнис пожала плечами:— У меня прежде были помощники, но они ушли. У меня что на уме, то и на языке, знаете ли. Некоторым это совсем не нравится. Ну и скатертью дорога, говорю я. Дело в том, что я, кажется, сожгла все мосты. Больше никто здесь не хочет мне помогать.Если бы Дэйзи верила в Бога, то сочла бы эту встречу даром провидения. На самом деле она могла лишь мечтать, чтобы когда закрывается одна дверь, открывалась другая.— Я как раз искала себе занятие для свободного времени, — даже не подумав, сказала она. — Возможно, я могла бы вам помогать. Составлять какие-нибудь подходящие проспектики, разносить по городу рекламные объявления, что-нибудь в таком роде.— Вы уверены? — На лице Юнис читалось сомнение. — С чего это вам захотелось заниматься такими делами?— Это не даст мне скучать. — Она взглянула на листок. — Мне зайти завтра? Мы могли бы все обговорить.На лице Юнис появилась улыбка. Она вдруг словно лет на десять помолодела.— Это было бы чудесно. Вас будет ждать кофе с пирожным. У меня всегда есть кофе и пирожные. По большей части они достаются птицам. Это я про пирожные. Не про кофе. Э-эй! — Она затопала прочь, ее собака последовала за ней. Под подолом юбки и теплыми гетрами виднелось то, что Дэйзи могла описать лишь как «ботинки эльфов».До чего странная женщина! И все же какая интересная перспектива! Ее манера разговора по принципу «поток сознания», вероятно, через какое-то время будет злить Дэйзи, но, возможно, это какое-то время ей и нужно. Если нет способности к бизнесу, то Юнис с радостью позволит Дэйзи взять его под контроль, а раз у нее в городе нет друзей, то о ней никто не спохватится, если она вдруг исчезнет. И еще сарай! Дэйзи не хотела надеяться на слишком многое — возможно, он полон крыс и рушится, но такой вид недвижимости всегда востребован для перестройки в роскошные апартаменты. Даже если больше ничего нет, здесь можно развернуться.Чувствуя себя веселее, чем когда вышла на пляж, Дэйзи отправилась выпить праздничный кофе. Однако не в кафе у почты. Слишком велик шанс встретить там сейчас Сильвию. Нет, придется найти другое место.На следующий день после бессонной ночи Дэйзи нашла на своей карте принадлежащий Юнис сарай с предметами искусства и ремесел. Там неподалеку останавливался автобус, идущий на Клэктон, и Дэйзи отправилась туда. Было бы удобнее на машине, разумеется. Так или иначе, оставив «вольво» в прошлом и утратив шансы на «фиат» Сильвии, Дэйзи решила, что в первую очередь нужно найти автомобиль, которым она могла бы пользоваться. И чтобы ничто не могло связать машину с ней, если вдруг возникнут затруднения. Возможно, у Юнис есть машина.Поездка на автобусе заняла примерно полчаса, еще минут десять Дэйзи шла по изрезанной колеями проселочной дороге. Нарисованная от руки стрелка с напыщенной рекламой Центра искусств и ремесел сорвалась с крепежа и теперь указывала куда-то в облака. Но день был чудесным, и Дэйзи все еще ощущала запах моря. И это ей очень нравилось.В конце дороги стоял довольно большой дом, построенный, видимо, в прошлом веке: пять комнат по крайней мере, может, и больше. Дэйзи с восторгом смотрела на него. Как здорово было бы превратить его в место, где можно спать и вкушать завтраки! Не для нее, разумеется. Это означало бы необходимость обустраиваться и оставлять свое имя на слишком большом количестве документов. Но кто-нибудь с пониманием отвалил бы за этот дом кучу денег.Рядом с домом находился сарай — большой, длинный, с шиферной крышей. Вход был устроен по-новому: двустворчатая дверь из стекла и дерева, которая сейчас была открыта, чтобы внутрь попадал воздух. Дэйзи робко подошла и выглянула из-за косяка:— Привет…— Привет… Кто это?Дэйзи вошла в сарай. Внутри было на удивление светло и просторно. Немало, похоже, усилий потребовалось, чтобы его покрасить и разделить пространство перегородками, на которых висели картины, выполненные в самых различных стилях. Повсюду стояли тумбы с посудой и статуэтками. Пол был выстлан пробковой плиткой. Юнис Коулмэн сидела за Г-образной стойкой возле двери. Справа от нее стояла касса. Перед ней лежала книга с черно-белыми фотографиями, которую она неторопливо листала.— Дэйзи. Дэйзи Уилсон.Лицо Юнис просветлело, она узнала Дэйзи. Что бы ни произошло, подумала Дэйзи, входя, нетрудно будет узнавать, что на душе у Юнис. Все эмоции отражались на ее лице и звучали в голосе, прежде чем попадали в мозг.— Женщина с пляжа! Я боялась, что вы могли оказаться просто вежливым человеком и вовсе не собирались приходить.— Я бы никогда так не поступила, — потупилась Дэйзи. — Если говорю, сделаю что-то, то сделаю, пусть хоть земля провалится или начнется наводнение.— Хотите кофе?Юнис захлопотала в небольшом закутке сарая, где возле раздаточного окна стояли четыре круглых столика и несколько стульев, за которыми Дэйзи могла различить лишь бачок с горячей водой и несколько пирожных под сферическими стеклянными крышками. Пока Юнис готовила кофе, Дэйзи огляделась. Первый взгляд был обманчив: картины висели небрежно, а статуэтки покрылись пылью. Еще в углах лежали пачки газет и коробки с разной мелочевкой. Юнис явно принадлежала к той категории людей, кто считает, что уборка не только тяжелая работа, но и трудная задача в том смысле, в каком трудны кроссворды.Они сели за столик и принялись болтать. Или, скорее, Юнис говорила, а Дэйзи слушала и отдавалась воображению.Похоже, у Юнис была свободная и легкая жизнь. Дочь состоятельных родителей из окружающих Лондон графств, она в молодости окончила Колледж искусств Сент-Мартин в Лондоне и лет двадцать болталась по различным коммунам и общинам, сожительствуя и расходясь с мужчинами и с женщинами, оказываясь музой для одних художников и моделью для других, принимая легкие наркотики, — в общем, вела праздную и беззаботную жизнь, которую Дэйзи глубоко не одобряла, хотя и не сказала об этом Юнис. После смерти отца Юнис унаследовала кучу денег и вместо того, чтобы вернуться в фамильный дом (или «особняк», как она между делом однажды его назвала), продала его, а затем вместе с одним из многочисленных любовников купила дом вблизи моря в районе Тендринга, рассчитывая зажить пасторальной жизнью селянки. Сельский труд, однако, оказался тяжелым. Любовник уехал, а она осталась. Мужчины приходили и уходили, и те из них, что имели практическую жилку, помогли ей привести дом и сарай в более-менее приличный вид. Так появился Центр искусств и ремесел, который, в чем Юнис была уверена, должен привлечь клиентов и стать со временем зеркальным отражением тех сообществ художников, где она вращалась, будучи много моложе и красивее. И вот теперь она одинока, если не считать какого-нибудь редкого проезжего туриста.Перед тем как уйти, Дэйзи предложила Юнис помочь превратить ее Центр искусств и ремесел в действующее предприятие. Еще она прониклась глубокой ненавистью к псу Джасперу, у которого, похоже, было так же мало мозгов, как у хозяйки, но без ее трогательных вспышек сентиментальности.Дэйзи вернулась на следующий день и принялась вычищать из сарая рухлядь. Большая часть коробок была наполнена упаковочными материалами и всякими странными вещами, которые набрались у Юнис за многие годы. Это она выкинула сразу. Газеты тоже были старыми: и местные, и национальные, они увидели свет несколько месяцев назад, а в одной из завалившихся пачек — и несколько лет назад. Дэйзи поняла, насколько они стары, уже по цвету и текстуре бумаги: в сарае все, что хранилось больше нескольких недель, желтело и становилось ломким.Именно во время перетаскивания пачки газет, что лежала возле кассы, взгляд Дэйзи случайно остановился на заголовке, который едва не заставил ее сердце остановиться.В лесу найдено тело пенсионерки.Оглянувшись на Юнис, которая позабыла обо всем на свете, просматривая очередную книгу с черно-белыми фотографиями, Дэйзи склонилась над газетой и быстро прочла статью.Вчера в лесу неподалеку от Ипсуика обнаружено тело пожилой 68-летней женщины. Труп был завернут в листы полиэтилена и закопан в неглубокой яме.По информации полиции, пенсионерка Вайолет Чэмберс была найдена случайно, когда некая машина свалилась в кювет неподалеку от места, где она была зарыта. Водитель погиб на месте происшествия.Об исчезновении Вайолет Чэмберс не сообщалось, и полиция продолжает выяснять, почему оно не было замечено прежде. Источник в криминалистической бригаде сообщил, что, судя по состоянию тела, оно находилось в лесу много месяцев.Слова в газете, казалось, плясали перед глазами Дэйзи. Вайолет Чэмберс. Они нашли Вайолет Чэмберс. Это первая из ее жертв, которую обнаружили. Первое звено в длинной цепочке улик.Одна ошибка. Всего одна ошибка, которая может разрушить все.Она взглянула на Юнис. Придется действовать быстро. Необходимо осесть, затаиться и исчезнуть. Нужно накинуть на себя плащ респектабельности.— Все в порядке? — спросила Юнис, посмотрев на Дэйзи. — У тебя такой вид, словно ты съела какую-то гадость.— Нет, не я, — проговорила Дэйзи. — И пока нет.
Глава 12Проблема с картами, решил Марк Лэпсли, заключается в том, что они проясняют все.Он сидел в «тихой» комнате в полицейском управлении Челмсфорда и рассматривал карту леса, в котором было обнаружено тело Вайолет Чэмберс, пытаясь определить, куда могла потом уехать машина преступника.Лес показался устрашающим, когда он бродил по нему в ожидании звонка Эммы Брэдбери. Такое впечатление, что лес может тянуться многие мили, словно темное пятно — древнее и несмываемое. Там могли быть уголки, где не ступала нога человека. Там могли обитать чудовища. Теперь же, глядя на карту, Лэпсли видел, что лес покрывает всего-то несколько квадратных миль и, загнанный в клетку прогрессом, со всех сторон зажат дорогами. Изображенный на пятачке карты, он как-то сразу утратил чарующую силу. «Здесь встречаются драконы», — писалось на старинных картах, хотя смысл карт в том, что они убрали места, где обитали драконы, сделав их доступными для любого дурака с машиной и парой туристических ботинок.Боже, он становится циником. Возможно, это последствие встречи с Домом Макгинли. Он еще не отзвонил, да Лэпсли и не был уверен, что отзвонит. Они в определенной степени уважали друг друга. Это было уважение, которое, вероятно, питали друг к другу два последних динозавра, стоящих на краю могилы. Однако это не означает, что Макгинли на самом деле окажет ему услугу. Дело сомнительное, однако такие вещи порой срабатывают.Потому-то Лэпсли и сидел над картой, водя пальцем вдоль дороги, возле которой было найдено тело Вайолет Чэмберс. Интересно то, что дорога проходила через самую чащу леса. Любой, имея намерение ехать в один из городов, находящихся в этом районе, почти наверняка выбран бы магистральные дороги либо с одной стороны, либо с другой. Они лучше освещены и с более совершенным покрытием. Идущая через лес дорога на самом деле не вела никуда, кроме небольшого скопления деревень.Стук в дверь «тихой» комнаты вызвал во рту легкий привкус ветчины. Лэпсли поднял глаза. За дверью стояла Эмма Брэдбери с листком бумаги. Он жестом пригласил ее войти.— Босс, у нас прогресс. — Она распахнула дверь.Ее слова были обрамлены гулом голосов, доносящихся из просторного офисного помещения. Пропитанный дымком вкус ветчины еще не успел улетучиться, как к нему присоединились лимон от голоса Эммы и привкус подсохшей крови, вызванный шедшим снаружи разговором на повышенных тонах. Ко всему примешивался аромат клубники: причудливая смесь вкусов, которую в реальной жизни мог получить лишь ребенок, смешав в одной тарелке обед с десертом.— Прекрасно. — Лэпсли поморщился, сделав глотательное движение в попытке избавиться от несовместимых вкусовых ощущений. — Что случилось? И ради всего святого, закройте дверь. У меня во рту фактически обед из всех четырех блюд.— Простите. — Она послушно закрыла дверь. — Та машина с пробитой шиной… та, в которой могли перевозить труп Вайолет Чэмберс…— Что с ней?— Мы ее нашли.— «Мы»?Эмма пожала плечами:— Ну, один полицейский в Колчестере. Она довольно долго простояла возле станции — на законных основаниях, но никто ее не забирал, и сложилось впечатление, что ее бросили. Городской совет уже собирался увезти ее оттуда, но этот полицейский, проходя мимо, проверил машину в связи с вашим запросом. Когда сообразил, что мы ищем именно эту машину, сообщил о ней.— Молодец. — Лэпсли откинулся на спинку кресла. — До Колчестера сколько — двадцать миль? О'кей… Я хочу, чтобы туда отправилась криминалистическая бригада в полном составе. Я хочу, чтобы каждый дюйм машины был изучен на месте.Брэдбери скептически посмотрела на него:— Я понимаю, что вы на какое-то время выпали из связки, босс, но сейчас принято отвозить подозрительные автомобили в гараж криминалистической бригады, где их в тепличных условиях можно разбирать на части.— Спасибо, что напомнили, как нужно поступать в стандартных условиях, но улики могут быть больше связаны с местом, где она стоит, чем с самой машиной. Понятно, что она простояла там довольно долго, но в засохшей глине могут остаться следы ног или что-то выпавшее, когда водитель из нее вылезал. Позже мы отвезем ее в гараж, но сейчас я хочу, чтобы все там считали местом преступления… машину, место, где она стоит, и все остальное.— О'кей, — кивнула Эмма. — Вы собираетесь отправиться туда и увидеть все своими глазами?— Да.Брэдбери взглянула на часы:— Почти время ленча. Мы можем остановиться, чтобы перекусить, по дороге.Непонятная вкусовая смесь все еще ощущалась у Лэпсли во рту, но вкус голоса Эммы был самым сильным.— Спасибо, — сделав кислое лицо, пробормотал он, — но я уже перекусил.Лэпсли настоял, чтобы они ехали не на машине Брэдбери, а на его. Это было против полицейского протокола, чтобы начальники возили подчиненных, но сейчас он меньше всего хотел вкуса мармелада от ворчания двигателя ее «мондео» в дополнение к тому, что уже было у него во рту. Она удивленно согласилась.Пока они ехали, Брэдбери «висела» на мобильнике, собирая криминалистическую бригаду. Ей пришлось сделать пять звонков и озвучить, вероятно, пустую угрозу, что Лэпсли позвонит главному суперинтенданту, чтобы тот подтвердил приоритетность их работы и заставил бригаду обслуживать их в первую очередь. В какой-то момент Лэпсли ощутил вкус смородинового вина, очень слабый, в задней части языка, и предположил, что Брэдбери разговаривает с Шоном Барроузом, руководителем бригады криминалистов, которого вызвали в лес, где был найден труп Вайолет Чэмберс. Он был сосредоточен на управлении автомобилем, поэтому улавливал не все, что говорила Брэдбери, но, судя по резкому тону, она довольно жестко давила на важность дела.Наконец она убрала мобильник в карман.— Меня попросили вам сказать, что, настаивая на приоритетности этого дела, вы потенциально ставите под угрозу расследование еще двух подозрительных случаев и что в течение часа можете ожидать звонок из офиса главного суперинтенданта.— Такова жизнь, — пожал плечами Лэпсли. — На выбор куча вариантов, и всякий ведет к неприятностям. Приходится делать то, что кажется наилучшим в данный момент. Когда криминалисты доедут до машины?— Они уже были в пути к месту другого преступления. Сейчас разворачиваются к Колчестеру. Маленький ирландский мерзавец говорит: они будут там в течение часа. Примерно столько же времени потребуется нам, чтобы туда добраться.Дорога была относительно чистой, Эмма Брэдбери, похоже, не была настроена на разговоры, и Лэпсли обнаружил, что его мысль усиленно работает. Он разрабатывает версию, что кто-то, кого предстоит установить, убил Вайолет Чэмберс, назвался ее именем и написал почтовые и рождественские открытки, чтобы создать у всех впечатление, будто Вайолет жива, а сам — или сама, предположительно, — присвоил имевшиеся у Вайолет деньги и сдал через агентство по недвижимости в аренду ее дом. В соответствии с тем, что удалось выяснить Брэдбери, средства, полученные агентством, отправляются на отдельный, открытый на имя Вайолет счет, с которого время от времени в различных местах снимаются деньги. Но, насколько Лэпсли понимал, денег было не так много, чтобы ради них убивать Вайолет Чэмберс. Возможно, это убийство в состоянии аффекта, преступление, совершенное под впечатлением момента. Однако налицо признаки тщательного планирования и своего рода наказания. Так для чего идти на такие трудности из-за ничтожной струйки денег?Лэпсли поежился. Так или иначе, но им еще много предстоит узнать об этом преступлении. У него было отчетливое ощущение, что обнаруженное в лесу тело, сданный в аренду дом и брошенная машина — верхушка айсберга. И, как всякий айсберг, дело обещает быть холодным, твердым и очень неприятным.Они доехали до Колчестера менее чем за час. Брэдбери указывала Лэпсли дорогу через узкие улочки с высокими каменными оградами, которые сменялись более широкими, обставленными похожими на складские помещения супермаркетами, пока они не выехали на улицу, где стояла брошенная машина.Криминалистическая бригада приехала раньше. Микроавтобус был припаркован возле «вольво», и они уже устанавливали желтую палатку, которая должна скрыть их работу от посторонних глаз, хотя Лэпсли и понимал, что поскольку машину оставили здесь давно, большинство улик наверняка выдул ветер и смыл дождь.Он осмотрелся, пытаясь почувствовать место. Они находились на широкой улице, которая изгибалась в обоих направлениях. С одной стороны в ряд стояли магазины: цветочный, прачечная самообслуживания, книжная лавка и пара непонятных витрин (эти магазины либо закрыты, либо вообще не работают). В двух магазинах продавались товары, которые не соответствовали вывескам. Было видно, что это такое место, где недвижимость меняет хозяев быстрее, чем те успевают менять вывески, если вообще кто-нибудь удосуживается первым делом сменить вывеску.Над магазинами находились два жилых этажа: окна, занавешенные даже в разгар утра и темные от пыли и копоти. Сливы торчали из квартир, напоминая уродливые промышленные трубы, установленные через ровные интервалы. Кирпичи под большинством труб были зелеными от мха в форме остроугольного треугольника, указывая на места, где вода сочилась или лилась постоянно в течение многих лет. Ветер раздувал по мостовой и собирал в углах пожелтевшие и измятые обрывки газет.Никого поблизости не было, стояла мертвая тишина, словно любой звук мгновенно проглатывался, прежде чем слишком далеко отлететь от своего источника. Даже свет казался серым и тусклым. Место выглядело так, будто раньше положенного времени настал конец света и все закончилось не взрывом, а хныканьем.— «И что за дикий зверь — его час наконец настал — бредет к Вифлеему, чтобы народиться?» — пробормотал Лэпсли, вылезая из машины.— Простите, босс? — переспросила Брэдбери, выбравшись с пассажирского места.— У. Б. Йитс. Кажется подходящим моменту. Просто мне интересно, что за человека мы найдем в конце.Брэдбери бросила на него странный взгляд, но ничего не сказала. Они вместе прошли туда, где вокруг приземистого корпуса машины установили палатку.Шон Барроуз поджидал их. На нем была обычная одежда, но в руках он держал спецхалат.— Вам известно, — сказал он, — что мы расписываем очередность работ исключительно по степени их важности. Какая-то брошенная машина, которая может или не может быть связанной с преступлением девятимесячной давности, находится далеко не в самых верхних строчках нашего списка.— Это не вам решать, — парировал Лэпсли. — Я приведу пару причин, по которым вы должны выполнять эту работу в приоритетном порядке. Первое: я старше по званию любого офицера, которые ведут другие дела из вашего списка. Второе: я могу попросить главного суперинтенданта Роуза позвонить вам и переставлять очередность вашей работы до тех пор, пока у вас из ушей не потечет кровь. И третье: я единственный следователь, который во время работы снабжает вас рулетиками с ветчиной.Барроуз смотрел на него несколько секунд.— Продан человеку с подходцем, — наконец пробормотал он. — А мы можем на этот раз получить вместе с рулетиками сосиски? Один из моих ребят еврей. Ему пришлось в прошлый раз есть рулетики, а ветчину оставлять.— Он что, не знает, что кладут в сосиски? — спросила Брэдбери.— Он не спросит, а мы не станем говорить, — ответил Барроуз. — Проблема в том, что он не может смотреть на ветчину сквозь пальцы.— Можете найти здесь кафе и организовать регулярную доставку рулетиков и чая? — обратился Лэпсли к Брэдбери.Она кивнула и ушла.Палатку уже установили, и Лэпсли вошел внутрь. Ее желтые прозрачные стены чуть оживляли печальный свет, проникающий снаружи, жутко подсвечивая стоящую по центру машину пыльно-бронзового цвета. Люди Барроуза приступили к работе над машиной: один человек фотографировал ее и делал измерения внутри салона, другой открывал багажник, а третий открыл капот и выяснял серийный номер двигателя.— Есть какие-нибудь идеи о том, что мы ищем? — Барроуз посмотрел на Лэпсли.— Все, что может привести нас к водителю, — ответил Лэпсли.— Вы полагаете, это та машина, из которой выгрузили тело той старухи?— Других кандидатов на данную роль пока нет. И у меня есть подозрение, что труп той старухи — не единственный, который видела эта машина.Барроуз кивнул:— «Вольво», знаете ли. В них много места для поклажи, на них никто не обращает внимания, и еще они очень надежны. Если раскатывать по дорогам с мертвецами, то «вольво» — это то, что нужно.— Иногда мне в голову приходит тревожная мысль, — сказал Лэпсли, — что будет, если ваши ребята когда-нибудь решат стать свободными художниками?— Мы действительно обсуждаем возможность организовать консультации по убийствам, — признал Барроуз. — Но нам придется регистрироваться для налогообложения и все такое, а это для нас уже слишком.Женщина, открывшая багажник, жестом подозвала коллегу с фотоаппаратом. Тот подошел и что-то сфотографировал, залив палатку светом от вспышки. Барроуз нахмурился и направился к ним. Он взглянул в багажник и кивнул Лэпсли.— Что, думаете… труп? — спросил Барроуз.— Этого мне сейчас и не хватало, — сказал Лэпсли, подходя к машине, — еще один труп и ни одного убийцы.Приблизившись к машине, он почувствовал едва уловимый запах цветов и земли. Сначала подумал, синестезия реагирует на какой-то доносившийся снаружи тихий звук, но, оказавшись рядом с Барроузом, понял, что запах вполне реален и идет из багажника «вольво». Тот был полон веточек, листьев и разноцветных лепестков, аккуратно связанных кусочками садовой проволоки.— Не совсем то, чего я ожидал, — буркнул Барроуз. — Я все упакую и выясню, что это такое.Лэпсли понаблюдал, как бригада Барроуза дюйм за дюймом осматривала «вольво». Они снимали внутри отпечатки пальцев, собирали с сидений волоски и ниточки.«Они напоминают, — подумал Лэпсли, — жучков, ползущих по скелету мертвого животного и объедающих то, что осталось от его плоти». Должно быть, это был результат его воображения, но казалось, что машина, по мере того как они выполняли свою работу, уменьшалась в размерах. Создавалось впечатление, что тайна будто распирала ее. Ему пришло в голову, что тело Вайолет Чэмберс, видимо, прошло через очень похожий процесс: сначала, когда его бросили в лесу присыпанным землей, — полное и мясистое, затем неумолимо лишавшееся всего человеческого, пока не превратилось в набор костей, сухожилий и мумифицированной кожи. И каждый раз многочисленные питающиеся падалью существа переходили от одного органа к другому, руководствуясь своим списком приоритетов.— Если не считать перепачканного землей багажника, машина на удивление чиста, — сказал Барроуз. — Похоже, ее регулярно пылесосили, а может, еще и вычистили. На руле нет отпечатков пальцев. Предположительно, тот, кто бросил машину, напоследок быстро прошелся по салону тряпкой, смоченной в мыльном растворе. С наружной же стороны потрудилась природа. С дверных ручек ничего не получить.— Хорошая работа, — пробормотал Лэпсли. — Продолжайте в том же духе и, если что-нибудь обнаружится, позвоните мне.— Обязательно, — кивнул криминалист. — Мне все равно сегодня больше нечем заняться.Эмма Брэдбери говорила по мобильнику, когда Лэпсли вышел из палатки. Она помахала ему рукой и, когда он подошел, захлопнула крышку телефона.— Что там? — спросил он.— Мне удалось заставить одного констебля проделать кое-какую работу по поводу того, был ли вызов автослесарей или гаражных работников в радиусе пятидесяти миль от леса, где обнаружено тело Вайолет Чэмберс, посмотреть «вольво» с этими номерами.— Как вам удалось? Мне казалось, существует молчаливый запрет на любую помощь в этом расследовании.— Просто я никому не говорила, — созналась она. — Как бы там ни было, оказывается, из гаража в Малдене три года назад вызывали механика в один стоящий на отшибе сельский дом. Там была эта машина, и она не заводилась. Оказалось, владелец оставил по ошибке свет в салоне включенным, и аккумулятор разрядился. Механику пришлось лишь «прикурить» двигатель от своей машины, и все.— Кто водитель?— Имя на бланке заказа расплылось. Там не смогли разобрать. Но вспомнили все же, что это была женщина за шестьдесят.Лэпсли задумался.— Очень может быть, что это адрес того, кто убил Вайолет Чэмберс. Нам нужно действовать аккуратно. Сообщите диспетчеру, что мы едем. — Он помолчал. — Вполне вероятно, придется иметь дело с убийцей. Думаю, нам может понадобиться группа быстрого реагирования.С внешней стороны местная полиция огородила палатку специальной лентой, подвязав ее к деревьям, фонарным столбам и сливным трубам. Собралась кучка людей, которые жили, работали или занимались покупками в этом районе. Они толкались у ленты, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Похоже, это им было интереснее всех своих дел.Лэпсли глубоко вздохнул. Воздух казался вялым и безвкусным. Легкие порывы ветра закручивали у дверей в магазины спиральки пыли, напоминающие битву невидимых животных. На всей этой сцене они были самым ярким проявлением жизни.Пока они шли, Эмма спорила по телефону. Лэпсли улавливал время от времени соленое словцо или недосказанное ругательство. Наконец она захлопнула крышку мобильника и повернулась к нему:— С группой захвата не получается. Они, видите ли, заняты. Какая-то антитеррористическая операция в Дэгенхэме. Диспетчер говорит, группа освободится примерно через день, но и тогда нет гарантии, что мы сможем их привлечь. Будете ждать?Лэпсли покачал головой:— Вам не показалось, что в этом деле нам приходится на каждом шагу бороться за то, чтобы что-нибудь получить? Главный суперинтендант Роуз пытался снять вас с этого дела, полицейские, дежурившие на месте преступления, были, смешно сказать, переведены для обеспечения порядка на футбольном матче, кто-то копался в материалах вскрытия, всякая моя просьба о подкреплении остается без ответа. Что-то за моей спиной происходит, и мне это не нравится. — Он сдвинул брови. — Нет, я поеду по адресу и сделаю это без вооруженной поддержки. Я не стану приказывать вам ехать со мной, но не отказался бы от спутника.Эмма кивнула:— Можете рассчитывать на меня.Брэдбери хотела сказать что-то еще, но тут зазвонил ее мобильник. Она отвернулась поговорить, а Лэпсли воспользовался возможностью, чтобы позвонить главному суперинтенданту Роузу по своему телефону.Трубку взяла помощница Роуза.— Это главный инспектор Лэпсли, — представился он. — Хочу переговорить с боссом.— Он… его нет, он на встрече, — ответила помощница, чуть поколебавшись, но ее голос был сдобрен вкусом сухих специй. Она лгала.Лэпсли вдруг представил, что возле нее стоит мистер Гехерти из министерства юстиции и слушает разговор. Он отключился, даже не попрощавшись.— Я попросила в управлении проверить адрес. — Брэдбери захлопнула телефон. — Он числится за некой Роной Макинтайр. Нет никакой информации об инцидентах, связанных с этим адресом, и за ней, насколько известно полиции, ничего не числится. Городской налог выплачивается каждый год, никаких просроченных закладных. Я попросила кое-кого в офисе попробовать достать ордер на обыск, но… — она пожала плечами, — меня не покидает чувство, что возникнет непредвиденная задержка.— Которая будет длиться как раз столько, чтобы кто-то еще успел добраться на место первым, — продолжил Лэпсли. — О'кей… поехали. Мы уже на полпути туда. И если там готовится преступление, мы можем обойтись и без ордера, а потом объяснить свои действия.Они тронулись молча. Лэпсли был рад, что Колчестер остается позади. Он был уверен: в городе есть изумительные исторические места и живописные уголки, которые стоит увидеть, но что-то в той улице заставляло его думать об избиваемой собаке, слишком уставшей, чтобы сопротивляться, и просто цепляющейся за жизнь.Из города они поехали другой дорогой, минуя несколько круговых развязок и современную станцию, слепленную из стекла и металла. В этом-то и заключается проблема архитектуры в наши дни, подумал Лэпсли, крутя руль, все замышляется секциями, которые можно по-разному соединять. Отсутствует общая связь, нет форм, нет структуры. Лишь набор похожих панелей, приставленных друг к другу, поэтому все вокруг выглядит одинаково.Поездка к сельскому дому заняла чуть больше часа, и Лэпсли обратил внимание, что несколько дорожных стрелок указывают в направлении леса, где нашли труп Вайолет Чэмберс. В зависимости оттого, откуда ехать, дорога через лес была очевидным выбором, если направляться к этому дому. А он подозревал, что убийца как раз туда и двинулся.По мнению Лэпсли, существовали две возможности. Первая: убийца жил в том доме и по какой-то причине возвращался туда с трупом. Другая: убийца в доме не жил, но все равно хотел оставить труп там. Третья возможность заключалась в том, что дом не имел ничего общего со смертью Вайолет Чэмберс. Однако Лэпсли не хотел об этом думать, отчасти потому, что отчаянно желал сдвинуть дело с мертвой точки, но главным образом потому, что во рту у него стоял вкус клубники, хотя радио было выключено, а Эмма Брэдбери не произносила ни звука. Для него это было неожиданностью, но будет она приятной или плохой, еще предстояло узнать.У Эммы зазвонил телефон. Через несколько секунд всяких «да» и «ого» она дала отбой и повернулась к Лэпсли:— Сюрприз. В ордере на обыск отказано.— Кто-то вставляет нам палки в колеса, — с горечью пробормотал Лэпсли.Последние сотни ярдов они ехали по разбитой фунтовой дороге. Стена боярышника мелькала по обеим сторонам. В промежутках между боярышниковыми зарослями виднелись поля. То, что там было посажено раньше, забивали сорняки и дикие травы. Если в доме кто-то еще живет, он больше не занимается сельским хозяйством. Если вообще когда-нибудь им занимался.Дом они обнаружили за поворотом проселка. Он стоял в центре заросшей травой лужайки: двухэтажный особняк красного кирпича, с высокими окнами и большим портиком, увенчанным остроконечной деревянной крышей. Все окна закрыты шторами.Машина остановилась перед фронтоном дома, на покрытой мхом каменной подъездной дорожке, через полотно которой пробивалась трава. К входной двери вели две ступени (вертикальные трещины на камне походили на замерзшие струйки черной воды). Эмма Брэдбери тронула Лэпсли за плечо, прежде чем он успел поднять дверной молоток:— Босс, взгляните туда.Сбоку от дома был виден сад, огражденный штакетником. В отличие от подъездной дороги и близлежащих полей он содержался в прекрасном порядке. Алые и бордовые цветы ярко выделялись на фоне зелени листьев. Лэпсли видел ягоды самого разного вида — красные, синие, фиолетовые и черные, под их тяжестью склонялись стебли.— Кто-то здесь есть, — предупредила Эмма. — За этим садом ухаживали, и совсем недавно.— Такое впечатление, что тому, кто здесь живет, нет дела до подъезда и полей, но вот сад — его гордость и радость, — отозвался Лэпсли. — О'кей, давайте продолжать.Дверь когда-то давно была выкрашена в зеленый цвет, но солнце и дожди обесцветили ее до такой степени, что было трудно определить, какой оттенок она имела изначально. Деревянный косяк двери искрошился по граням. Окно, находящееся в нескольких футах справа от двери, было белым от покрывающей его паутины — как снаружи, так и изнутри.Он стукнул раз, другой. Громкое эхо прокатилось по дому в поисках хоть кого-нибудь, кто мог услышать. Не было слышно ни движения, ни звука — ничего. Лэпсли снова постучал. Удары слились с эхом прежних звуков, перекатывающимся из комнаты в комнату, взад-вперед, сверху вниз и обратно. По-прежнему тишина.Отойдя на шаг, Лэпсли развернулся и ударил в дверь ногой. Косяк затрещал. Он ударил еще раз, и дверь распахнулась, отбросив к стене пачку писем. Они разлетелись повсюду, словно снег.— Полиция! — крикнул он. — Выходите, чтобы мы вас видели!Ни звука, ни движения. Лэпсли и Брэдбери вместе вошли в дом.В воздухе висел застарелый неприятный запах, и Лэпсли поборол желание на ходу отмахнуться от него. В прихожей, покрытой выцветшим ковром, было темно. Многочисленные двери были закрыты.Он подошел к ближайшей комнате — той, окно которой заметил справа от входа, — и распахнул дверь. Дверь, открываясь, прошуршала по ковру. Запах чего-то очень неприятного вдруг усилился.Свет, пробивающийся через затянутое паутиной окно, падал на длинный стол, сервированный для чая. Перед каждым стулом были расставлены чашки из тонкого фарфора. В центре стоял чайник того же сервиза.За столом молча сидели двенадцать человек. Они никак не отреагировали на появление Лэпсли: никто не повернул головы, не изобразил удивления.— Полиция, — повторил Лэпсли. — Главный детектив-инспектор Лэпсли. Кто владелец дома?Никто не пошевелился.Эмма Брэдбери прошагала к окну и провела рукой сверху вниз, снимая паутину. В комнату хлынул свет.Лэпсли отшатнулся. Эмма задохнулась.— О Боже! — бесцветным голосом проговорила она.Все двенадцать человек, сидящих за столом, были женщинами, и все они были мертвы. Похоже, и рассажены они в порядке очередности. Ближайший к Эмме труп был самым свежим, но даже при этом его покрасневшая плоть отошла от костей, вздулась и покрылась зелеными, фиолетовыми и серыми пятнами. Ее глазные яблоки ссохлись внутри пустых глазниц. Труп рядом с Лэпсли был самым старым: не более чем скелет — на костях вместо плоти постепенно образовалась паутина. Все они превратились в развалины, а некогда, возможно, были красавицами.— Во что, черт возьми, мы вляпались? — прошептала Эмма.— «Да ведь это и есть ад, — пробормотал Лэпсли, — и мы внутри его».
Глава 13В ту ночь Дэйзи лежала без сна. На потолке ее комнаты двигались пятна лунного света, отраженного от поверхности моря. Простыни под ней сбились, и своей старой морщинистой кожей она ощущала каждую складку хлопчатобумажной материи. В каком бы положении она ни устраивалась, ей не удавалось отыскать ту призрачную дверь, что ведет в страну снов.Это сообщение в газете так растревожило ее, о Вайолет Чэмберс. Первая ошибка, допущенная за все время, и она будет неотступно преследовать ее. Она знала, что будет.Потрясение от газетного заголовка заставило запаниковать. Юнис, которая приготовила ей чашку чая и села рядом, никак не могла понять, что привело Дэйзи в такое состояние.Дэйзи застыла. Мысли безостановочно вращались в голове, словно муха, кружащая вокруг электрической лампочки. А в ее мыслях — чавкающий звук, который издал сук, опустившись на голову Вайолет и вдавив внутрь кости черепа. Кровь, заливающая седые волосы. Долгий, со стоном, последний выдох.И по мере того как память начала выстраиваться в цепочку, а сама она возвращалась к событиям, предшествовавшим тому, как сук опустился на череп Вайолет, когда она ехала по сельской дороге с Вайолет Чэмберс, сползавшей с пассажирского сиденья, Дэйзи медленно и незаметно для себя стала проваливаться в длинный черный туннель сна, а мысли потихоньку превращались в сновидения.Солнце, пробивающееся сквозь листву, образовывало узоры, похожие на черные кружева на дороге. Она постоянно держала на своем «вольво» скорость не настолько высокую, чтобы привлечь чье-то внимание; не настолько низкую, чтобы раздражать людей до такой степени, что они могли запомнить ее и машину, будучи вынуждены не раз и не два совершать обгон.В то утро еще до рассвета она осторожно перенесла тело Вайолет в машину, воспользовавшись инвалидной коляской, которую специально привезла для этой цели. К счастью, подъездная дорожка вела прямо к парадной двери, поэтому ей не пришлось везти тело в коляске до дороги, как порой приходилось делать раньше. Самым трудным, как всегда, был момент, когда нужно было перегружать тело в машину на пассажирское сиденье, но то обстоятельство, что подлокотник у кресла складывался, из-за чего требовалось лишь небольшое напряжение сил — да еще мимо проезжал дребезжащий мусоровоз, — облегчило ей работу.Клетчатый плед на коленях Вайолет довершал иллюзию, что она просто спит. Ее глаза были закрыты, а небольшой кусочек скотча, прилепленный к деснам, гарантировал, что рот не откроется в неподходящий момент, например, когда они останавливались на светофорах. Тонкая полоска хлопчатобумажной материи, спрятанная в складках ее шеи и завязанная на подголовнике, не позволяла голове безвольно падать на грудь.«В целом, — думала Дэйзи, поглядывая на Вайолет с водительского места, — она выглядит лучше, чем при жизни. И уж точно не походит на человека, всего двенадцать часов назад принявшего смертельную дозу лугового шафрана».Через полчаса после того, как Вайолет отведала пирожное, в которое Дэйзи тщательно примешала несколько истолченных корешков лугового шафрана, она, сидя в саду, несколько раз дернулась в конвульсиях. Дэйзи с удовольствием наблюдала, как изо рта Вайолет потекла белая пена, а губы и кожа начали синеть. По бросающимся в глаза складкам кожи, которые всегда придавали ей сварливый вид, сочился пот. Ее пальцы вцепились в подлокотники шезлонга с такой силой, что Дэйзи позже пришлось воспользоваться кухонным ножом, чтобы расцепить их. А потом, с неожиданной силой изогнувшись, Вайолет обвалилась на спинку — голова упала на грудь, глаза закрылись — и напоследок несколько раз слабо вздохнула.— Из всех женщин, которых мне приходилось травить, — сказала ей Дэйзи, — ты была самой противной, самой бесчувственной и самой вздорной. Похоже, ты думала, что можешь смотреть на всех сверху вниз, потому что у твоего отца есть большой дом и тебе не нужно зарабатывать на жизнь. А в действительности ты отвратительная глупая старуха, которой приходится умирать в одиночестве и по кому никто не заплачет. Никто не узнает и знать не захочет о том, что тебя нет.Возможно, у нее дрогнули веки. Дэйзи никогда не узнает наверняка, но ей нравилось считать, что Вайолет перед смертью слышала эти прощальные слова и видела в них истинную правду. Втереться в подруги к Вайолет было самой трудной задачей, которую Дэйзи когда-либо приходилось выполнять… хотя тогда она называла себя Энни. Энни Моберли.Вайолет была вздорной и подозрительной снобкой, и дело выгорело только потому, что Дэйзи — Энни — не любила бросать начатое на полпути. Первый раз она встретила Вайолет в местном супермаркете, когда стало ясно, что та покупает на одну персону и не выбирает самые дешевые обрезки мяса и «товары с дефектом», на которых обычно, по опыту Энни, останавливают свой взгляд пенсионеры. Они разговорились, столкнувшись в третий или четвертый раз, и вскоре Энни заскочила к ней на кофе. А некоторое время спустя она уже покупала для Вайолет антивоспалительные средства, прописанные врачом в местной амбулатории.Вайолет представляла собой странный коктейль. Она отчаянно нуждалась в человеческих контактах, и в то же время ей хотелось иметь возможность смотреть сверху вниз на любого, кто находится рядом с ней. Для Энни, которая автоматически смотрела так на всех своих жертв, следующие полгода стали самыми утомительными из всех, какие она могла вспомнить, поскольку они боролись за власть друг над другом, хоть Вайолет это и в голову не приходило.В те ранние утренние часы, когда Энни везла тело Вайолет, она отдавалась мечтам о следующих шести месяцах. О том, как она шаг за шагом очистит дом от всего ценного, что в нем есть, и хапнет все денежки, что лежат у Вайолет на счету в строительном обществе. А по некоторым намекам Вайолет, похоже, там кругленькая сумма.Она станет Вайолет, вроде как влезет в старое пальто, а то, что на ней сейчас, сбросит и затеряется в прошлом. А потом, когда все надоест, начнет снова искать жертву. Хотя, возможно, на этот раз не такую высокомерную. В какой-то момент Энни почувствовала, что Вайолет относится к ней скорее как к бесплатной компаньонке, чем как к подруге, а ближе к концу — скорее как к бесплатной служанке, чем как к компаньонке.Темнота уступала свету дня. Через некоторое не поддающееся исчислению время Энни поняла, что приближается к конечному пункту своего путешествия — месту, куда в конце концов приезжают погостить и остаются навсегда все ее подруги.Неожиданный громкий хлопок под машиной прервал мечтания Энни. Руль дернулся у нее в руках, и машину понесло на деревья в том месте, где они подступали к самому изгибу дороги. Запаниковав, она надавила на тормоз, и «вольво», пойдя юзом, резко остановился наполовину на дороге, наполовину на заросшей травой обочине.Энни дрожащей рукой повернула ключ зажигания. Двигатель замолчал. В лесу повисла тишина.Наконец, когда снова смогла дышать, когда замедлилась пульсация крови на шее и в висках, Энни вылезла из машины. Переднее колесо со стороны, где сидела Вайолет, было спущено и измято: оно словно наполовину влипло в дорожное покрытие. Энни почувствовала, как по телу прошла волна испуга. Что делают со спущенным колесом? Она предположила, что его придется поменять. Но как? И где хранится запаска? И вообще имеется ли она? А инструменты?Энни посмотрела на дорогу, которая изгибалась вправо, а потом назад, туда, откуда приехала. Никого. Ни машин, ни людей. Она одна.Что делать? Энни прислонилась к машине, слушая, как по мере остывания металла пощелкивает и тикает двигатель. Ничего подобного с ней еще не случалось. Так близко от цели, от убежища, где нашли приют все ее подруги, и при этом так далеко. Так далеко.В глубине души Энни понимала: можно пойти поискать помощь, но не могла вспомнить, проезжала ли какие-нибудь дома на протяжении нескольких миль, а как далеко впереди находится очередная деревушка, она понятия не имела. Она старая и уставшая женщина: она едва ли сможет пройти без отдыха несколько сотен ярдов. Другая возможность — кого-нибудь тормознуть, хотя на это может уйти все утро. И потом, отправится ли она за помощью, станет ли ждать ее на месте, люди, которые будут ей помогать, обязательно увидят сидящую на пассажирском сиденье Вайолет. Они спросят, всели с ней в порядке. Может, предложат ей глоток воды. И рано или поздно поймут, что старуха мертва.А потом все начнет раскручиваться. Каждая старательно запутанная ниточка жизни Энни.Как бы она ни поступила, сначала придется избавиться от тела Вайолет. Энни минуту раздумывала, сможет ли сама перетащить труп в багажник. Но эту идею она отвергла. Запасное колесо, вероятно, в багажнике. А если и не колесо, то какие-нибудь инструменты или что-то еще, что может понадобиться. Нет, багажник — это слишком рискованно. Ей придется каким-то образом перенести труп в заросли и, видимо, спрятать в папоротнике, а потом вернуться за ним. И притом постараться не выглядеть так, словно тащилась через колючие заросли живой ограды.Энни мысленно кивнула. Спрятать тело, тормознуть кого-нибудь, попросить помочь сменить колесо, а потом, когда помощник уедет, вернуть тело и продолжить путь. Вот такой был план.Она отошла от машины, обогнула ее. Тот факт, что открыта пассажирская дверца, осмысливался ею добрых несколько секунд, прежде чем она сообразила, что это означает. Потом обратила внимание на то, что пассажирское сиденье пусто.Труп Вайолет исчез. Вайолет пропала.Энни стала лихорадочно озираться. Вокруг по-прежнему никого не было. Несколько долгих минут она была уверена, что оставила тело Вайолет в доме, и в течение нескольких часов почему-то воображала, что оно находится рядом с ней в машине; потом она была убеждена, что кто-то пришел и забрал тело, пока она отвлеклась. Потребовалось время, пока до нее дошло: ее пирожное не удалось. Вайолет, когда Энни размещала ее в машине, была по-прежнему жива, хоть и находилась в состоянии, настолько похожем на кому, что Энни сочла ее мертвой. Старая дрянь каким-то образом пришла в сознание и скрылась.Она поняла, что с ней произошло, или действовала интуитивно, отправившись куда-то — все равно куда, лишь бы подальше от «вольво»?Какая разница. Придется опять найти ее. Найти и убить наверняка. И что бы ни случилось, она больше не станет пользоваться луговым шафраном.Едва заметная полоска примятой травы уводила от машины в сырую чащу леса. Энни посмотрела на дорогу — в одну сторону, в другую… Дорога была пуста. Она кинулась догонять Вайолет.Земля в лесу была покрыта ветками и низкорослым кустарником, который Энни не могла узнать. Попадавшиеся временами поваленные деревья создавали препятствия, которые ей приходилось обходить, однако сломанные цветы и потревоженная почва подсказывали, где плелась Вайолет. Маслянистый свет косо падал сквозь вершины деревьев, повсюду висела мертвая тишина. Энни слышала собственные шаги, чавкающие в опавшей листве. Звук был такой, словно она пробирается по глубокому снегу. Ей бил в нос густой пьянящий запах прелого дерева и листьев — самый старый и богатый аромат на земле. Время от времени мимо нее, жужжа, пролетали насекомые, а внезапный шорох в зарослях указывал место, где какой-нибудь зверек убегал, заслышав звук ее шагов.Однако мелкие зверьки ее не интересовали. Ее добыча значительно крупнее.Энни остановилась на небольшой поляне и прислушалась. Где-то на другой стороне она услышала треск сучьев, словно что-то тащилось напропалую через заросли кустарника.Дыхание уже с трудом вырывалось из горла, в ногах ощущалась слабость, но она продолжала идти. Низкие ветви хлестали ее по лицу, а корни отчаянно цеплялись ей за ноги, стараясь заставить споткнуться. Она часто хваталась за стволы деревьев, чтобы удержаться на ногах, но шершавая кора жгла ладони.В прогале между деревьев она заметила мельтешение искусственного цвета — он был слишком ярким среди естественных оттенков зелени леса. Ярко-красный: цвет кардигана, в котором была Вайолет, когда умерла. И когда снова ожила. Энни замедлила шаги, чтобы, не торопясь и прикрываясь большим кустом, приблизиться.Вайолет стояла на четвереньках у громадного дуба. Изо рта у нее свисала нитка слюны. Она тяжело дышала: это был хриплый, почти механический звук. Кожа на руках и коленях была в грязи и крови от многочисленных царапин, которые она получила во время бегства. Однако вот она; у нее нет сил, нет времени и нет выбора.Энни присела и подняла с земли сук. Она взвесила его в руке: сук был словно специально обработан, он походил на ломик или монтировку. Прямо для ее руки. И ей подумалось: зачем возвращаться к ядам, когда физическое насилие может быть не менее притягательным?А потом она представила тот стол в столовой и молчаливые лица вокруг него.Вайолет потянулась рукой к дубу, оперлась на него, чтобы встать. Испугавшись, что она снова может убежать, Энни вышла из-за куста.Видимо, Вайолет услышала ее, так как она повернула голову и устремила на нее безумный взгляд. Ее рот был дико оскален.Энни сделала еще один шаг и опустила сук вниз, готовая им воспользоваться.— Почему?.. — одними губами проговорила Вайолет, ее глаза словно теряли и снова находили фокус. — Почему ты это делала?— Потому что могла, — ответила Энни. — Потому что я делала это раньше и буду делать снова. Потому что это то, чего я хочу. А главное, потому что я устала от твоих постоянных жалоб, вечных насмешек над соседями, старыми подругами и надо мной.Она сделала два шага вперед и подняла над головой бедняжки сук.Вайолет повернулась, готовая бежать, но Энни обрушила свое орудие ей на затылок. Она не знала, чего ожидает, — возможно, кровь брызнет фонтаном или череп захрустит, как хрустел домик улитки, когда она наступала на него у себя в саду, вываливая наружу мягкую, серую, подрагивающую плоть. Но ничего не произошло. Голова Вайолет просто поменяла форму, под редкими седыми волосами появилось углубление. Это напомнило Энни утиные яйца, которые она ела в детстве: сварив вкрутую, их скорлупу разбивали ложкой. Вайолет тяжело рухнула на прелую листву, воздух в последний раз вылетел из ее легких, навсегда покидая старое тело.Энни на минутку присела рядом с ней передохнуть, давая приглушенным звукам леса — тихому шороху ветра в листве и крикам птиц — унять напряженность и усталость, сковывающие ее. Через некоторое время она потянулась, чтобы попробовать у Вайолет пульс сначала на тонкой, словно тростинка, руке, потом на кожистых складках шеи, но его не было. Кровь застыла в этих раздутых фиолетовых венах.Энни неуверенным шагом вернулась к машине: надо было взять кусок пленки, который она захватила из дома — тот, что она подкладывала под тело Вайолет, когда обмывала его, — и еще затем, чтобы посмотреть, не остановился ли кто у машины.Дорога была пустынна и, видимо, оставалась такой с того самого момента, когда у нее лопнула шина. Она достала из багажника кусок серого пластика и… замерла. Что она собирается делать? Идти в лес, завернуть в это тело Вайолет и закопать как можно глубже? Но земля тверда, ее будет непросто копать без лопаты, к тому же если она собирается вернуться и забрать тело, то как она его найдет? По крайней мере изгиб дороги, где она остановилась, довольно приметен. Возможно, ей удастся подтащить труп Вайолет сюда и закопать его прямо у дороги. Так его будет легче найти. А еще это означало, что она услышит, если кто-нибудь остановится, чтобы ей помочь.Оглядевшись, Энни увидела гнилой ствол дерева, наполовину вросший в землю, жертву давней бури. Подойдя к нему, она наклонилась и для пробы потянула за одну из ветвей. Ствол немного сдвинулся, открыв влажную землю, вмятую там, где он лежал, и бледные побеги травы. Она немного подумала. Если удастся передвинуть ствол, от него останется нечто вроде наполовину вырытой могилы. Можно завернуть труп Вайолет в полиэтилен, подтащить его сюда, уложить в эту могилу и присыпать листьями и землей. Подойдет, пока она сможет за ним вернуться. Подойдет.Ей потребовалось десять минут, чтобы передвинуть сгнивший ствол и сделать так, чтобы казалось, будто он всегда лежал именно на том месте. На то, чтобы завернуть тело Вайолет в полиэтилен, подтащить его к дороге и уложить в канаву, ушло еще пять минут, столько же, сколько понадобилось, чтобы забросать его ветками, дерном и листьями.На полпути, когда завернутый в полиэтилен труп уже лежал в углублении лесной почвы, но до того, как Энни успела его засыпать, она услышала далекий звук двигателя автомобиля. Она прекратила работу. Когда бы ни подоспела помощь, этот момент был наихудшим. Она поспешно отступила в тень леса. Машина приближалась. Энни взглянула на свой «вольво», чтобы удостовериться, что дверцы закрыты, а аварийка не включена. Успокоившись, Энни углубилась дальше в лес, пытаясь слиться с деревьями. Звук двигателя машины изменился, когда она подъезжала к изгибу дороги. Какое-то мгновение Энни с испугом ждала, что автомобиль вот-вот остановится, что водитель заметил ее машину и собирается припарковаться рядом, чтобы выяснить, не нужна ли помощь. Но кто бы ни сидел внутри, он просто переключил скорость при приближении поворота. Автомобиль пронесся мимо — размытой тенью мелькнула фигура водителя, — затем двигатель снова взревел, и машина, набирая скорость, стала удаляться.Убедившись, что труп Вайолет скрыт, Энни сделала шаг назад и полюбовалась своей работой. Кроме небольшой неровности на земле, которая, впрочем, не отличалась от других, виднеющихся повсюду, ничто не выдавало того, что там лежит человек. Ни малейшей зацепки.Энни вернулась к машине и долго сидела в ней, непрерывно бросая взгляды на холмик, под которым лежала Вайолет. Ей все мерещилось, уж не шевельнулась ли немного кучка листвы или не высунулась ли из-под земли, словно жирный розовый паук, рука. Но ничего не было. Совершенно ничего.Немного погодя она включила аварийку. После долгого сидения в тишине щелканье реле показалось ей невероятно громким. Возможно, теперь кто-нибудь остановится ей помочь.Порывшись в сумочке, Энни вытащила мобильник. Она купила его несколько лет назад в филиале «Смит» в Брент-Кросс, дотошно выяснив у заместителя директора по продажам нужный тариф, по которому можно делать авансовые платежи, класть деньги на счет в большинстве супермаркетов и заправочных станций. Энни-Вайолет забыла, которая из ее многочисленных личностей его приобрела, но, насколько она понимала, выйти на нее по телефону совершенно невозможно. Да и пользовалась она им редко.Она набрала номер справочной.— Доброе утро, — сухо произнесла Энни-Вайолет. — Мне бы гараж где-нибудь неподалеку от Тетфордского леса. Я, видите ли, сломалась.— Поблизости есть три гаража, — ответил голос на другом конце линии.— А не могли бы вы соединить меня с первым же местным гаражом? — спросила Вайолет.Через минуту она поговорила с механиком, сообщила, где находится и что произошло.Механик появился через полчаса на большом грузовичке. Довольно ординарный тип — с такими Вайолет обычно предпочитала не иметь дела. Он не умолкал, пока менял колесо. Заметив грязь у нее на руках, в шутку спросил, чем это она занималась.— Я упала, — резко бросила Энни.Она заплатила чеком, воспользовавшись чековой книжкой, которую, разумеется, нашла в сумочке, и поставив довольно витиеватую подпись Вайолет Чэмберс. Механик подождал, пока Энни сядет в машину и тронется — просто чтобы убедиться, что колесо встало хорошо, — а ей пришлось решать: продолжить ли путь туда, куда она изначально направлялась — в свое укромное местечко, где ее дожидались подруги, или тронуться в долгий обратный путь.Она не собиралась выкапывать тело — безымянный труп, как она уже думала о нем, — пока механик здесь, но ей не хотелось уезжать, потом возвращаться и все делать тогда. А без тела не было смысла ехать в свое местечко. Вайолет нехотя решила вернуться домой. А за трупом приехать в другой раз.Поездка заняла несколько часов. Энни очень устала, пока добралась до дома. Дома Вайолет. Своего дома. Она поджарила немного хлеба, съела его и отправилась спать. Уснула спустя несколько мгновений, и последней мыслью было, что труп испорчен. Сломан. Теперь он не подойдет к остальным за столом. Она оставит его там, где он сейчас.Ночь надвигалась, тени ползали по потолку — Вайолет спала.И Дэйзи проснулась.В окно вплывал запах моря: соли, сахарной ваты и гниения. Лопнувшая шина, похороны в лесу и поездка к дому Вайолет — все это было уже почти год назад. Она была Вайолет девять месяцев, пока не нашла и не подружилась с Дэйзи Уилсон. Сейчас она Дэйзи Уилсон. А скоро станет Юнис Коулмэн.А у чайного стола людей было больше, чем обычно.
Глава 14Пробыв четыре часа в Доме Смерти, как он стал о нем думать, Марк Лэпсли понял, что с него достаточно. Он вышел на улицу, чувствуя слабость в ногах, словно поучаствовал в кроссе по пересеченной местности. Он даже не мог собраться с мыслями. Эти лица — эти мертвые, сгнившие лица — будут преследовать его вечно.Во дворе этого сельского дома были припаркованы четыре машины местной полиции и фургон криминалистов. Это был фургон не команды Шона Барроуза (они по-прежнему работали с «вольво»). Однако Лэпсли отзвонил Барроузу на мобильник, чтобы сообщить: речь идет не об одном убийстве, над которым они трудятся сейчас, а о тринадцати. И что «вольво» в данный момент — самая важная улика из всего, чем они располагают, поскольку вполне вероятно, что машину использовали для перевозки тел оттуда, где их убивали, туда, где им было суждено провести остаток своего времени. В Дом Смерти.Оглянувшись на красный кирпич сельского дома, он увидел сходство с черепом, которого не замечал раньше. Окна на верхнем этаже походили на темные пустые глазницы, крыльцо было зияющим отверстием носа, растрескавшиеся ступени — верхним и нижним рядами зубов, а осыпающаяся кирпичная кладка являла саму кость, источенную временем. Разумеется, это был чистой воды плод воображения — после четырех часов с двенадцатью трупами, застывшими за столом, за своим вечным чаем, все вокруг будет напоминать ему черепа, скелеты и высохшую гниющую плоть.Эмма Брэдбери отдыхала на капоте его машины, покуривая сигарету.— Если бы я сделал такое с вашей машиной, — сказал он, — мне бы не поздоровилось.— Простите, босс. — Она соскочила с капота, бросила сигарету на землю и раздавила ее носком ботинка. — Просто…— Ага. Я понимаю.После духоты в доме ветерок, обдувающий лицо, казался прохладным, и он глубоко дышал, втягивая его и стараясь выдавить из себя как можно больше мертвого воздуха проклятого дома. В том воздухе плавало множество частичек, которые испускали трупы по мере того, как постепенно превращались в тлен. Понимая, что какая-то часть их остается во рту, в носу, в легких, что они покрывают его костюм, Лэпсли ощущал себя грязным.— Мне нужен душ. — Эмма словно прочла его мысли.— У меня такое же желание, но нам придется пока остаться здесь. Нужно осмотреть весь дом. Нам потребуется подключить команду Шона Барроуза, чтобы они им занялись, как только закончат с «вольво». И если быть откровенным, я не представляю, как Джейн Катералл справится со всеми этими трупами до Рождества. Ей наверняка понадобится помощь.— Я все еще не могу в это поверить. — Эмма повернулась к дому. — Снаружи не угадаешь, что внутри такой ужас. Наркопритон или бордель всегда выдает внешний вид, если знать, что ищешь, но тут… Можно было ожидать чего-то вроде дома с привидениями, кособокого, с замшелыми стенами, а этот просто выглядит старым. Он похож на дом моей бабушки.— В тихом омуте черти водятся, — отозвался Лэпсли, оглянувшись на дом.Как-то получилось, что свежий воздух и солнечный свет стерли замеченную им схожесть дома с черепом. Он снова был просто домом. Обыкновенным сельским домом.— С ними будет то же, что и с Вайолет Чэмберс, не так ли? — спросила Эмма. — Когда установим личности, то обнаружим, что они не числятся пропавшими. С точки зрения службы социального обеспечения, управления налоговых сборов и министерства здравоохранения и всех остальных они не мертвы. Они по-прежнему ходят где-нибудь в Англии, требуют льгот и получают доходы от имущества. И кто-то там скрывается под их именами.— Они просто куклы, — согласился Лэпсли. — Ими манипулирует убийца. Но разве это не умнее всего? Если большинство убийц спотыкаются на том, что не могут избавиться от трупов, то для чего увеличивать риск, разбрасывая их вокруг себя? Почему не собрать их в глухом месте, куда никто никогда не сунется, а потом сделать так, чтобы их никто не искал, поддерживая видимость, будто они живы? Гарантирую, что, как и в случае с Вайолет Чэмберс, ни у кого из них не окажется ни родных, ни близких. Все они вели замкнутый образ жизни, были одиноки и незаметны, пока возле них не появился некто. Этот некто стал их другом и примазался к их жизни, затем убил их и взял себе их имена. — Он покачал головой. — Столько людей, и кто бы это ни был, ему приходится создавать видимость, что они живы, потому что деньги все еще капают. Пенсии, плата за аренду, проценты от вкладов… все, что угодно. Непрерывный обман.— С чего начнем? — вздохнула Эмма.Лэпсли немного подумал.— С «вольво» ничего не выйдет, — наконец проговорил он. — Машина привела нас сюда, и внутри ее может оказаться что-то, связывающее ее с некоторыми трупами, но она по-прежнему числится как собственность Вайолет Чэмберс. Думаю, наш убийца просто присвоил ее. Военный трофей. Вероятно, так было с каждой жертвой: забрать у них все полезное, а остальное продать. Если только в машине не окажется следов убийцы, а я считаю, он для этого слишком умен, то это тупик.— А дом?— Сходная ситуация. Он окажется принадлежащим одному из тех трупов. Вероятнее всего, тому из них, что находится в доме дольше всех. Как ее звали… Рона Макинтайр? Это будет та, что сидит во главе стола. Закладная на дом выкуплена, и наш убийца следит за тем, чтобы налог городскому совету выплачивался ежегодно. Безукоризненно.— А мы не можем проследить выплаты налоговых сумм?Лэпсли пожал плечами:— Можем и проследим, но, уверяю вас, выплаты будут делаться со счета одной из женщин за тем столом. Это порочный круг. Убийца пользуется каждым из счетов для оплаты по всем другим и снимает при нужде наличность. Он сам никогда ни за что не платит. К нему не ведет ни одна ниточка.— Вы уверены, что все они женщины, босс? Некоторые из тел настолько разложились, что это трудно определить с помощью внешнего осмотра.— Пока все связано с женщинами: Вайолет Чэмберс, Рона Макинтайр, женщина, которую видели выходящей из дома Вайолет, более или менее сохранившиеся тела за столом. — Он вздохнул. — Не чувствуете? Яд, тщательность, планирование… и выбор жертв… гарантирую, что убийца тоже женщина.Эмма огляделась.— Что теперь?— А теперь оставим криминалистов заниматься своими делами. Я сделаю несколько звонков, и соберем столько дополнительных дипломированных патологоанатомов, сколько сможем. — Он нахмурился. — Интересно, существует ли собирательное слово для группы патологоанатомов? Мы не можем назвать их «туча патологоанатомов». Это уже используется для ворон. «До зарезу патологов»? — Он покачал головой. — Какая разница? Я хочу, чтобы вы выяснили историю этого дома. Установите, когда в последний раз видели Рону Макинтайр, как она жила, что с ней случилось, не заметили ли кого-нибудь с ней незадолго до того, как ее видели в последний раз. Поговорите со всеми, кто живет поблизости. Сходите в ближайшую деревню, потолкуйте с трактирщиками. В местных магазинах. С кем угодно. Только достаньте мне хоть что-то о Роне Макинтайр.— А когда я закончу с этим… где-то на следующей неделе?— Тогда можете отдохнуть.Эмма посмотрела по сторонам:— У меня нет машины.— Попросите кого-нибудь из местных констеблей повозить вас по округе. Это заставит их почувствовать свою полезность. И кто знает… У них может оказаться кое-какая информация об этом доме или о его владелице.— Кстати, — сказала она, — у меня в этом районе есть приятель. Я ему позвоню.Дом располагался в лощине: местность постепенно поднималась, темная и давящая с двух сторон, заставляя ощущать своего рода клаустрофобию. Позади него был проселок, по которому Лэпсли приехал, а перед ним… сад.Лэпсли подошел к забору. Забор был в хорошем состоянии по сравнению с остальными сооружениями на ферме, а растения, насколько ему было видно, не запущены, как поля, которые он проезжал по пути сюда. Похоже, тот, кто наведывался в дом, высаживал здесь не только трупы.Он прошел через ворота словно сквозь невидимую занавесь. Ароматы растений ударили в нос, словно насыщенные и пьянящие духи. Он чувствовал головокружение, но с радостью их вдыхал, вытесняя из себя вонь старой мертвой плоти смешанным ароматом болотной мяты, дельфиниума, наперстянки, посевного куколя и много еще чего, что он помнил с детства или при попытках Сони высаживать цветочные бордюры в саду. Гортензии и гиацинты, рододендроны и пижма: сад был переполнен запахами и цветами. Там также были кусты и деревья: тис и персик, бирючина, эвкалипт. Маленькие голубые цветы соседствовали с крупными красными, желтые цветы в форме колокольчика нависали над разлапистыми розовыми. Все было хаотично, однако Лэпсли почти угадывал своего рода планомерность. Тут была своя логика, но не та, которую он мог понять. Или хотел понять.Он минуту постоял с закрытыми глазами, отдаваясь скорее запахам, чем картинкам. Для него это обонятельный эквивалент пребывания в сердце завода с грохочущими вокруг машинами, криками, командами по трансляции и всем остальным, заставляющим его систему обоняния переполняться сигналами синестезии. Если повернуть голову, то почти можно заметить различия. Растения справа от ворот имели в основном цветочный аромат; насаждения слева были более пряными, грубыми и густыми по оттенкам. Прямо перед ним пахло медицинскими травами. И это не был беспорядочный выбор: эти растения были тщательно отобраны, чтобы поведать своего рода историю.Лэпсли открыл глаза и огляделся. Выбрав низкорослый куст, он присел на корточки и стал его изучать. Часть нижних веток подрезана: следы секатора еще виднелись. Корни обложены компостом. Да, за садом ухаживали, приглядывали регулярно.Он по наитию двинулся вдоль рядов. Когда доктор Катералл упомянула, что Вайолет Чэмберс была отравлена кохицином, который вырабатывается из растения, известного под названием луговой шафран, Лэпсли нашел его в книге по садоводству, которая осталась после отъезда Сони. Одиночный стебель, выпускающий трех- или четырехфутовые листья, направленные вверх под острым углом. Розовые, белые или пурпурные цветы появляются осенью. Все части растения ядовиты. И оно тут как тут, примостилось между двумя видами растений, которые он не мог определить, — целая грядка лугового шафрана.Он посмотрел вокруг свежим взглядом, ощущая в животе холод. Двенадцать мертвых тел в доме плюс один труп, найденный в лесу, и как минимум один человек из этих людей отравлен. Не слишком ли будет заподозрить, что все они были отравлены? И какова вероятность того, что все они отравлены ядами, полученными из растений в этом саду?Дом Смерти, а теперь еще и Сад Смерти. Черт, что противостоит ему здесь? Что за человек мог взяться за выращивание целого сада ядовитых растений? Это еще нужно доказать, но Лэпсли знал, что прав в своих догадках.— «Сильнейший яд из узнанных в веках, от лаврового Цезаря венка», — процитировал он себе под нос и покачал головой.Возвращаясь из сада к машине, он заметил, что приехали фургоны забрать трупы в патологоанатомическую лабораторию. Лэпсли проследил взглядом, как вниз по ступеням дома спустили одно из тел, завернутое в зеленый полиэтилен. Видимо, труп был настолько хрупок, что при попытке засунуть в специальный мешок мог возникнуть риск поломать его.От дома как раз отъезжал красный «ягуар». Лэпсли заметил на пассажирском сиденье Эмму Брэдбери, но не рассмотрел лица водителя. Может, это тот, кто сидел в ее машине, когда они обнаружили в лесу труп Вайолет Чэмберс.Глядя, как Дом Смерти уменьшается в размерах в зеркале заднего вида его машины, Лэпсли следовал за анатомическим фургоном по извилистым проселочным дорогам, пока тот не выехал на шоссе. Через полчаса они уже были на автомагистрали, которая вела к моргу Джейн Катералл. Фургон ехал неторопливо: не так медленно, как похоронная процессия, но и не нарушая скоростного режима. Казалось, водитель понимает, пусть подсознательно, что смерть нельзя торопить. Или, возможно, боится, что трупы могут развалиться, если он будет слишком сильно давить на газ.Лэпсли всю дорогу держался за фургоном. Он мог обогнать его и приехать в морг на полчаса раньше, но это ничего бы не дало. К тому же у него было чувство — можно было предположить, что и у водителя фургона тоже, — что трупы в фургоне заслуживают хоть каких-то почестей. Или уж по крайней мере эскорта.Наконец они выехали на знакомые улицы Брейнтри. Лэпсли притормозил, когда фургон съехал с дороги и повернул на незаметную бетонную дорожку, которая шла вокруг задней части морга. Он припарковался на месте, которое уже считал своим.Прежде чем он успел позвонить в дверь, ожил его мобильный телефон: первый концерт Бруха для скрипки.— Лэпсли.— Мистер Лэпсли! Рад слышать ваш голос!На задней части языка он ощутил вкус горчицы и уксуса.— Мистер Макгинли? Я уже начал думать, что вы никогда мне не отзвоните.Он представил Дома Макгинли таким, каким последний раз его видел: развалившимся за столом, с животом, который натягивает тенниску плавным изгибом, кружкой «Гиннесса» на столе и ухмыляющимся.— Вы попросили об одолжении, а потом сделали мне одолжение в ответ, прежде чем я успел о чем-нибудь попросить. Я ваш должник, а я не люблю быть чем-то обязан. Я стараюсь разделываться с долгами как можно быстрее.— Похвально, — улыбнулся Лэпсли. — Так что у вас для меня?— Вы спрашивали о человеке по имени Гехерти из министерства юстиции.— Ага. — Лэпсли вернулся мыслями к черному «лексусу», который объявился в лесу, где было обнаружено тело Вайолет Чэмберс, а потом у полицейского управления. Он подумал о двух мужчинах, с которыми столкнулся у дверей кабинета главного суперинтенданта Роуза и которые посмотрели на него так, словно узнали. И еще вспомнил, как был обыскан кабинет доктора Джейн Катералл и скопированы файлы из ее компьютера. — Ага, — повторил он. — Спрашивал, верно. Что вам удалось откопать?— Я забросил кое-какие удочки и поспрашивал друзей из министерства юстиции. Это было нелегко… Этот парень не любит высовываться. Но в конечном счете мне повезло. Он заместитель директора ПРЗ.— Это я знаю. Что еще у вас есть?— ПРЗ расшифровывается как Подразделение по реабилитации заключенных. Это управление, которое присматривает за теми, кто провел долгое время в тюрьмах и кто по разным причинам нуждается по освобождении в осторожном вхождении в общество.— Я о них никогда не слышал.— Неудивительно. Это довольно сплоченная компашка. Они себя не рекламируют. Майра Хиндли была одной из их подопечных, пока не умерла от туберкулеза. Они явно готовили ее к освобождению, хотя ряд законников заявляли о том, что она потеряна для общества. В списке и Ян Хантли… тот малый, что убил двух девочек в Сохэме. Еще Ян Брэди и Розмари Уэст. Все тюремные пташки, о которых продолжают писать газеты, являются их подопечными. Задача ПРЗ сделать так, чтобы когда они в конце концов выйдут из тюрьмы, то могли бы вписаться в общество, а «Сан» и «Миррор» не устраивали бы столпотворение на ступеньках их домов уже через десять минут после того, как они окажутся на свободе.— Прекрасно. — Лэпсли разозлился. — Интересно, кто-нибудь, заканчивая школу, думает: «Я знаю, чем хочу заняться, — я хочу готовить серийных убийц для жизни в обществе, которое ненавидит их до мозга костей»?— Эй, вам известно, что в конечном итоге мы не все делаем то, что хотели делать? Я собирался стать автослесарем.— Я тронут. В самом деле. Что еще вам удалось узнать о ПРЗ?— Они также тратят примерно год до освобождения, обучая своих «клиентов», чтобы те знали, кто премьер-министр и сколько стоит буханка хлеба. Похоже, это они нашли, где жить Максин Карр, и помогли ей обрести новое лицо. И, как я слышал, нового дружка. Вы помните ее, она была девицей Яна Хантли, но вышла намного раньше его. Еще Денис Нильсен… это тот, кто убил пятнадцать своих любовников, потом некоторых из них сварил и спустил в канализацию. Он тоже у них на примете. Он подойдет к досрочно-условному освобождению через год или два: мне кажется, они уже сейчас готовят его.— Мне неприятно это говорить, Макгинли, но вы превзошли себя.— Ага, но поможет ли это?Лэпсли немного подумал. Он не мог разглядеть тут связи с делом, над которым работал.— Не могу утверждать.— Тогда позвольте кое-что добавить. Пока я занимался расспросами, до меня дошла пара сплетен. Ничего конкретного, но ходят слухи, будто Майра Хиндли вовсе не умерла от туберкулеза.— И что, она покончила с собой? Это мне не очень интересно.— Нет, говорят, она все еще жива и ее выпустили из тюрьмы под вымышленным именем. Судачат, будто дамочка живет где-то в Уэльсе под постоянным наблюдением. Обходится ПРЗ в кругленькую сумму, но это своего рода сделка между министром внутренних дел и органами правосудия. По закону не было причин дольше держать ее в тюрьме, но если бы ее освободили, то поднялась бы буря общественного негодования.— Программа выполнена, Макгинли. Я ничем вам не обязан, и вы передо мной не в долгу. Понятно?— Ирония в том, — сказал Макгинли, — что если бы все пошло немного по-другому, если бы вам удалось хоть что-то на меня повесить, то я сам мог бы стать клиентом ПРЗ.— Трогательная мысль, и я подозреваю, что она ближе к признанию вины, чем любые слова, которые я могу рассчитывать от вас услышать.— Давайте будем на связи, мистер Лэпсли. Нас ведь таких, знаете, осталось совсем мало.На этих словах мобильник замолчал.Лэпсли немного постоял, держа телефон в руке. Теперь ему известно больше, чем раньше, но он понятия не имеет, что все это значит. Если здесь замешано ПРЗ, выходит, в его деле каким-то образом фигурирует заключенный, отбывающий большой срок, которого либо готовят к освобождению, либо, что более вероятно, уже освободили. Но разве это не означает, что убийца является их «клиенткой»? И если так, почему они позволяют ей свободно шляться повсюду, совершая преступления?— «Где та мудрость, которую мы утратили в знаниях? — пробормотал он, цитируя Элиота. — Где те знания, которые мы потеряли в информации?»Джейн Катералл в просторном помещении прозекторской наблюдала за размещением трупов. Один из них лежал без покрывала на дальнем металлическом столе. Три других были уложены на стоящих вряд каталках у противоположной стены.— Сколько еще этих несчастных мне ждать? — спросила доктор Катералл, глядя на Лэпсли из-под нахмуренных бровей.— По моим оценкам, еще пару фургонов. Предположительно, по четыре трупа на фургон.— Двенадцать трупов? Если не считать автомобильные катастрофы и пожары в ночных клубах, я не могу представить обстоятельства, при которых сюда могут привезти столько тел одновременно. Да и в этих обоих случаях причина смерти очевидна еще до того, как я приступаю к работе. Видимо, мне придется проводить здесь каждое вскрытие с самого начала.— Полагаю, мне известно, что вы обнаружите.Она подняла бровь.— Прошу вас… не нужно подсказок. Это лишит меня удовольствия.Лэпсли посмотрел на тело на металлическом столе. В отличие от несчастной Вайолет Чэмберс, чье тело, завернутое в полиэтилен, скорее увяло и высохло, чем разложилось, это по большей части было съедено бактериями и насекомыми, которые оставили лишь покрытый пятнами скелет с прилипшими к нему остатками кожистой плоти. Глаз не было, а череп был покрыт тонкой сухой пленкой кожи, завернувшейся над обесцвеченными зубами, отчего создавалось впечатление, что труп непрерывно плачет.— Они все в похожем состоянии? — спросила доктор Катералл.— Если их разместить в правильном порядке, — отозвался Лэпсли, — можно сделать снимок и использовать его для иллюстрации процесса разложения от начала и до конца.— Значит, смерть наступила в разное время? Видимо, в течение нескольких лет? — Ее лицо сморщилось в улыбке. — Скажу прямо: жду не дождусь, чтобы это увидеть.Лэпсли с сочувствием посмотрел на нее:— Вы справитесь?Она на мгновение показалась несправедливо обиженной.— Мне ведь придется справиться, да?Лэпсли нахмурился:— Я пытался распределить часть трупов по другим моргам, но мне сказали, что больше этим заняться некому.Доктор Катералл улыбнулась и отвернулась. Следующие несколько часов она одного за другим осматривала поступающие трупы с вниманием и тщательностью, какие демонстрировала в случае с телом Вайолет Чэмберс. Образцы тканей укладывались в пластиковые сосуды, запечатывались в прозрачные конверты и отправлялись на анализ. Делались снимки, зарисовки, которые снабжались пояснениями. Все начинало казаться Лэпсли сном, когда он сидел, наблюдая за ее работой. Бесконечным, повторяющимся сном, в котором произносились те же слова, делались те же надрезы, брались те же образцы тканей, а менялась лишь степень разложения трупа. Были моменты, когда Лэпсли терял ощущение реальности или ненадолго засыпал, из-за чего у него складывалось впечатление, что доктор Катералл проводит одно и то же вскрытие, но тела на столе с каждым разом становятся все более и более разложившимися.Наконец доктор распорядилась, чтобы увезли последнее тело, и медленно подошла к Лэпсли. Она выглядела утомленной.«Нет, — подумал он, — на самом деле она выглядит больной».— Нахожу, что мое тело теперь устает намного быстрее, чем мозг. — В ее голосе звучала неприкрытая усталость. — Столько вскрытий и в таком темпе — неприятное испытание.— «Ах, человек должен стремиться к большему, чем может получить, или для чего же тогда существует рай?» — спросил Лэпсли.Доктор Катералл выдавила усталую улыбку:— Роберт Браунинг. Как хорошо!— Вам есть что рассказать мне?— Многое. Правда, большая часть из этого вас не заинтересует. Главное, что вы хотите услышать, — примерное время смерти и ее вероятную причину, и по обоим этим пунктам у меня до обидного мало полезной информации. Примерное время смерти по каждому случаю будет определяться с погрешностью в плюс-минус несколько месяцев. Мне нужно сделать кое-какие расчеты. Однако могу вам сказать, что промежутки между всеми этими смертями не одинаковы.Он нахмурился:— Что вы имеете в виду?— То, что разрыв по времени между самыми ранними смертями составляет больше года, а вот между самыми недавними всего несколько месяцев. Ваш убийца, кем бы он ни был, наносит удары все чаще и чаще. Чтобы ни являлось причиной для убийства, оно не доставляет ему того удовлетворения, какое доставляло раньше. Он начинает торопиться.— Удовлетворение? — переспросил Лэпсли.Доктор Катералл взглянула на него:— О да! Не станешь же убивать двенадцать женщин в течение многих лет в приступе ярости. Это станешь делать, если тебе хочется. Потому что это удовлетворяет некую болезненную потребность. — Она оглянулась на трупы. — Причина каждой смерти не сразу становится очевидной, хотя я по вполне понятным причинам отослала образцы тканей на токсикологическую экспертизу.— По понятным причинам? — тупо повторил Лэпсли.Она искоса взглянула на него:— Вы не стали об этом говорить, но все смерти связаны с гибелью Вайолет Чэмберс, не так ли?— Я так считаю, — сказал Лэпсли. — А что заставило вас так подумать?— Все они пожилые женщины, для начала, а отсутствие выраженной причины смерти предполагает, что стоит уделить внимание вероятности отравления. Ну и конечно, пальцы.— Пальцы?— Вы не видели? — Доктор Катералл покачала головой: — Как вы невнимательны! Как и в случае с Вайолет Чэмберс, пальцы на правой руке у каждой из жертв отрублены до самых костяшек.
Глава 15Пять дней Дэйзи провела большую часть времени с Юнис в ее Центре искусств и ремесел, приводя в порядок скудные счета, и за все это время она могла по пальцам перечислить заходивших к ним людей. Один из них был местным художником. Худой, седовласый, одетый в черные вельветовые брюки, он надеялся, что Юнис выставит у себя его творения. Он был обречен на разочарование: Юнис долго рассматривала одну из его картин, поворачивая ее то так, то этак, и прищуривалась, словно заходящее за морской горизонт солнце, которое художник попытался изобразить, и в самом деле испускало пронзительные лучи света.— О нет! — сказала она. — Нет, нет и нет. Волны здесь слишком одинаковые. Волны должны пребывать в величественном хаосе. Одна не похожа на другую, понимаете? И они должны незаметно перемешиваться. А эти выглядят так, словно вы рисовали их отдельно, потом вырезали и приклеили одну к другой. — Она помолчала, повернув картину влево. — Хотя рама очень недурна.Еще к ним заглянули два других местных жителя, которые занимались разборкой вещей недавно умерших родных и обнаружили нечто, что, на взгляд Дэйзи, походило на кусок фаянса, а также засыпанный пылью и залитый лаком рисунок маслом. Юнис удивила Дэйзи тем, что купила оба предмета: один за пятнадцать фунтов, второй за тридцать пять. После того как они ушли, зажав в кулачках полученные деньги, Дэйзи осторожно спросила Юнис, что та нашла в этих предметах. Ответы стали для нее неожиданностью.По поводу куска фаянса, который больше всего напоминал выкрашенную в ярко-желтый цвет чайку с неестественно большой съемной головой, Юнис сказала:— Полагаю, это птица работы братьев Мартин. Сделана примерно в 1901 году в Саутхоле. Братья Мартин славились гротескными фигурками животных и птиц. Если не ошибаюсь, подставка из эбенового дерева.— И ты собираешься выставить ее?— Нет, я собираюсь ее продать, — хмыкнула Юнис. — На аукционе эта вещица уйдет больше чем за пять тысяч фунтов.— А та женщина, которая продала тебе ее… она не в курсе?— Принцип «покупатель всегда прав» в действии, милочка. Если они не желают ничего знать, я не виновата. Во всяком случае, с точки зрения закона.В отношении рисунка — сцена охоты с жирными лошадями, переправляющимися на тонких, как спички, ногах через ручей, потемневшая и лоснящаяся от старого лака, — Юнис сказала продавцу, что это производившаяся в массовых количествах поделка викторианской эпохи, малоценная или вообще не стоящая ничего. Когда мужчина ушел, она с благоговением поставила картину перед собой на стойку и стала смотреть на нее, опершись подбородком на ладони.— Очень плохая работа, — сказала Дэйзи. — Эти лошади чересчур тяжеловесны.— Такой в то время был стиль, — вздохнула Юнис. — Пусть лак тебя не обманывает: под его слоем имеется кое-что довольно неожиданное. Это оригинальный Генри Алкин. Мне встречались репродукции этой картины, но никогда не думала, что увижу оригинал.— И ты намереваешься продать его на аукционе?— Немного погодя, — мечтательно проговорила Юнис. — Немного погодя.— За сколько?— Я бы сказала: за десять с лишним тысяч фунтов. — Юнис взглянула на Дэйзи, которая, как ей казалось, сделала неодобрительную мину. — Ты не можешь представить, что я зарабатываю на этом месте достаточно денег на прожитье, не так ли?Юнис оказалась оборотистее, чем Дэйзи ожидала при ее экстравагантной, легкомысленной внешности.Остальными посетителями были отпускники, прервавшие свое путешествие на машине ради чашки чая и куска пирога или искавшие укрытия от дождя, который застал их во время пешей прогулки. Они проводили в сарае примерно час, рассеянно осматриваясь, а потом исчезали, прихватив несколько открыток на память и оставляя после себя едва различимый запах влажной одежды и сигаретного дыма.И в каждый последующий из пяти проведенных в Центре искусств и ремесел дней Дэйзи ненавидела Джаспера сильнее, чем в предыдущий.Джаспер был гордостью и радостью Юнис. Этот маленький юркий песик неопределенной породы невзлюбил Дэйзи. Он непрерывно рычал на нее и бегал за ней вокруг сарая. Его непомерно большие глаза злобно сверкали в ее сторону, и от него пахло как от кучки приготовленного к стирке белья. Он всем своим видом, казалось, говорил: «Я знаю, кто ты, старуха. Ты можешь дурачить ее, но меня-то не проведешь».Дэйзи решила отделаться от Джаспера при первой же возможности. Юнис подождет — Дэйзи нужно выжать из нее как можно больше информации об ее прошлой жизни, — но собака должна уйти.«Рассматривай это как пробный прогон, — сказала она себе. — Как шанс опробовать яд, которым раньше не пользовалась».Каждый день той недели, которую она проводила в Центре искусств и ремесел, Дэйзи приносила пакет абрикосов для себя и Юнис. Под предлогом уборки она, когда фрукты были съедены, собирала все косточки, уносила по вечерам к себе домой и сушила на подоконнике кухни. На пятый вечер она стала тщательно растирать ядра косточек на терке для сыра, которую прикупила в магазинчике кухонной утвари в Лейстоне по дороге домой, пока на полотенце не образовалась кучка серого порошка. Если все верно, этот серый порошок должен содержать смертельную дозу синильной кислоты. Прежде она не пользовалась косточками от абрикосов, и потому беспокоилась, что может просчитаться с дозой. Возможно, абрикосы должны достигнуть определенной степени зрелости, прежде чем из них можно получать яд. Или может быть, ядра сначала нужно нагреть, а уж потом растирать. К счастью, есть Джаспер, который сыграет роль пробника. Можно будет спрыскивать по чуть-чуть каждый день его еду и наблюдать за реакцией. А когда он умрет — если умрет, — нужно будет лишь увеличить использованную дозу с учетом веса Юнис и добавить яд в картофельную запеканку с мясом или что-то подобное. Возможно, в абрикосовое печенье. В конце концов, не зря же она будет покупать эти фрукты.На шестой день Дэйзи отдыхала. Во-первых, надо было обдумать последующие действия и, во-вторых, необходимо, чтобы Юнис осознала, как пуста ее жизнь без Дэйзи. Под предлогом, что ей нужно поработать над дизайном рекламок Центра искусств и ремесел, она осталась дома. Но прежде чем покинуть сарай, поставила на ноль громкость вызова на телефоне Юнис. Та сможет без проблем звонить, но если кто-нибудь попытается дозвониться до нее, она не услышит своего телефона. Это топорный метод, но он поможет заставить ее ощутить себя еще более отрезанной от немногих знакомых. А после того как в течение нескольких недель Юнис не будет отвечать на звонки, люди перестанут ей звонить. Так просто, идеально.На следующий день Дэйзи вернулась в сарай. Юнис была трогательно обрадована.— Милочка, — сказала она, — ты не представляешь, как здесь скучно. Я чуть с ума не сошла. Благодарение небесам, у меня есть Джаспер, чтобы составить мне компанию.— Кстати, — ответила Дэйзи, — я принесла Джасперу кое-какой еды. Вчера я готовила для себя на обед курицу и подумала, что его могут заинтересовать потрошки. Ему пойдет?— Ты такая внимательная, — сказала Юнис. Джаспер встревоженно посматривал на Дэйзи. — Джасперу очень нравится, как ты за ним присматриваешь.Дэйзи принесла свой пакет на кухню и переложила курицу на блюдце. Вокруг кусочков образовалось прозрачное желе, которое делало их лоснящимися и коричневыми. Оглядевшись, чтобы удостовериться, что Юнис на нее не смотрит, она достала из сумки пластмассовую бутылочку, отвинтила крышку и насыпала сверху с чайную ложку серого порошка, а затем перемешала его с желе. Если повезет, Джаспер ничего не почувствует.Вернувшись в сарай, она поставила блюдце возле стойки. Пес подбежал, чтобы понюхать его. Он взглянул на Дэйзи, потом на еду. Опять ее обнюхал. Наклонив голову, он начал подхватывать кусочки мяса с желе и ядом своей маленькой сморщенной пастью.— Хороший песик, — произнесла Дэйзи.Во время ленча Дэйзи приготовила чай. Юнис вытащила из сумочки упаковку таблеток и, как делала это каждый раз, когда Дэйзи была там, достала маленькую голубую с красным пилюлю в форме торпеды и засунула ее в рот, запив глотком чая. Облатка, как казалось, была почти пустой.— Надеюсь, ты позволишь поинтересоваться, — спросила Дэйзи, — это витамины?— Боюсь, нет, — ответила Юнис. — Аторвастатин, так, кажется, это называется. Он понижает уровень холестерина. Его прописал мой врач.— Наверное, это ужасно — все время ездить в город за новыми лекарствами.— Чертова аптека не разрешает просто позвонить и заказать таблетки, — пожаловалась Юнис. — Мне приходится завозить им повторные рецепты за сорок восемь часов. Оказывается, это связано с доктором, который убил сотни своих пациентов. Тот, с бородкой и в очках. Шипуелл? Шипстон? Не могу запомнить его имени. В общем, такая морока…— Я могла бы помочь, — как бы невзначай сказала Дэйзи. — По дороге домой мне приходится проезжать мимо амбулатории и аптеки. Хочешь, буду завозить твои рецепты и забирать таблетки, когда они будут готовы?— Не могу просить тебя об этом, — сказала Юнис.— Это мне ничего не стоит. Наоборот, буду счастлива помочь хоть чем-то.Юнис несколько секунд смотрела на Дэйзи, затем полезла в сумочку.— У меня почти все кончилось, — пробормотала она, доставая зеленый рецепт и открывая коробочку, лежащую возле кассы. — Будь добра, завези это для меня.— С удовольствием, — отозвалась Дэйзи абсолютно искренне. Произошло отчуждение еще одного маленького кусочка жизни Юнис.Джаспер в смятении бродил по сараю. Он кашлял, словно стараясь вытошнить что-то из себя, и ходил кругами. Дэйзи отметила про себя, что нужно в следующий раз добавить в еду двойную порцию порошка. Когда она попробует его на Юнис, ей понадобится быстрый эффект, а не медленная, растянутая во времени смерть. Такими она уже сыта. Меньше всего Дэйзи хотела, чтобы Юнис вышла из комы, когда она повезет ее к месту последнего пристанища. Это будет не только неприятно, это будет катастрофой.— Как ты думаешь, что с ним? — Юнис с тревогой наблюдала за Джаспером. — Такое впечатление, что он проглотил что-то, чего не следовало.— Возможно, всего лишь комок шерсти, — беззаботно бросила Дэйзи. — Утром он будет в порядке.Юнис с грустью посмотрела на телефон рядом с кассой.— Он стал таким молчаливым, — вздохнула она. — Звонков уже будто сто лет не было. Может, позвать мастера, чтобы проверить линию?— Все меняется, — отозвалась Дэйзи. — На следующей неделе может случиться шквал звонков. Подожди немного, посмотрим, что будет.— Ты умница! — воскликнула Юнис. — Я знаю, что временами у меня едет крыша, но ты всегда тут как тут и опускаешь меня на землю. Я так рада, что ты со мной!— Я всегда буду здесь. — Дэйзи не отрывала взгляда от собаки, которая по-прежнему выписывала круги по сараю, словно что-то потеряла. — Это место стало для меня вторым домом. У меня такое ощущение, что я здесь всегда.Дэйзи сделала глоток чая и посмотрела на Юнис. Сейчас она презирала эту женщину больше, чем при первой встрече. Шесть дней, что они провели вместе, были не чем иным, как длинным монологом Юнис с описанием ее прошлой жизни, ее друзей, ее любовников, ее многочисленных случайных беременностей, которые либо заканчивались естественным путем, либо искусственно прерывались, и отношений с семьей. Дэйзи поведала о себе очень мало, и Юнис едва ли это заметила. Даже спросив как-то Дэйзи, где та жила и чем занималась, она неизбежно закончила свой вопрос рассказом о себе. Положительной стороной этого было то, что Дэйзи быстро накопила солидную информацию о жизни Юнис — имена, даты, важные моменты. Отрицательной — что из всех женщин, чьи жизни Дэйзи присвоила, Юнис меньше всех соответствовала имевшемуся у нее опыту перевоплощения. Чтобы стать Юнис, придется приложить большие усилия.Ах, но когда это произойдет… когда Юнис умрет и займет свое место за чайным столом Дэйзи… это будет сладостный момент! Дэйзи позволила себе помечтать, представив тело Юнис не таким, какое оно сейчас, тучное и рыхлое, а гордо восседающим за столом вместе с остальными, освободившимся от всего лишнего; кожа, устраненная естественным путем, открывает чистоту того, что находится под ней. Было бы на что посмотреть.Крошечная моль тревоги начала разъедать ткань уверенности Дэйзи. Тело Вайолет Чэмберс найдено в лесу в своей неприметной могиле. Дэйзи ехала с Вайолет на чай, когда спустило колесо, и ей пришлось избавляться от трупа. Особенно после того, как он ожил и Дэйзи, чтобы не дать уйти, размозжила ему череп, испортив его и сделав бесполезным для чайного застолья. Ее беспокоил вопрос: не нашла ли полиция способ выйти на ее машину и выяснить, куда она направлялась? Дэйзи редко смотрела телевизор и никогда не интересовалась детективными постановками, но у нее было смутное понимание, что у полиции имеются возможности, в том числе научные, каких не было в прошлом и которые казались больше фантастикой, чем реальностью. Могли они обнаружить ее гнездышко, ее райский уголок, ее убежище? Эта мысль заставляла Дэйзи чувствовать себя неуютно. Она передернулась и почесалась.— С тобой все в порядке? — спросила Юнис. — Если тебе нездоровится, лучше езжай домой. Я не хочу заразиться!Прямая до грубости, такова Юнис.— Мне вдруг почудилось, что кто-то только что протопал по моим грядкам, — пробормотала Дэйзи.Эта мысль не отпускала ее весь день. Полицейские роются в том, что ей дорого: единственном, что было неизменным после смены имен и домов. В ее сущности. В ней самой.Она не помнила, откуда изначально взялся этот дом. Владелица затерялась в дымке прошлого… и сидела, как смутно помнила Дэйзи, во главе обеденного стола. Ей было известно лишь, что та унаследовала дом каким-то образом и на него не было неоплаченных закладных. Пока Дэйзи платила налог городскому совету — появлялась там примерно раз в месяц, чтобы взять письмо от местного совета с указанием, сколько платить, — она считала, что дом в безопасности. Никто туда не заявится. Специально несколько раз отключала газ и электричество, чтобы обеспечить закрытие старых счетов без открытия новых. Так не возникнет компьютерных сбоев или утечек газа, чтобы начать начислять расходы на ее счет и в конечном счете вызывать судебного пристава. Это было бы катастрофой. И действительно, когда она бывала в доме прошлые несколько раз (последний — полгода назад с трупом настоящей Дэйзи Уилсон), ее ожидало всего лишь несколько писем. Длинные промежутки времени, когда в доме ничего не случалось, казалось, стали причиной того, что этот адрес перестал интересовать даже самые настойчивые торгующие по почте фирмы. Даже «Ридерз дайджест» не посылал туда больше писем. Только в тот единственный раз, когда ей волей-неволей пришлось вызывать механика, чтобы запустить двигатель у «вольво», она нарушила уединение.Но теперь… Дэйзи никак не могла сосредоточиться на разложенных перед нею счетах. Мысль о возможности того, что ее гостий могут побеспокоить, даже увезти, действовала ей на нервы и выбивала из колеи. Дважды она прикрикнула на Джаспера, когда тот останавливался возле нее и кашлял.Хватит ли у нее духу снова поехать туда? Когда Юнис наконец станет жертвой абрикосовых косточек — понятно, что сначала они обратят свою колдовскую силу на Джаспера, — нужно будет куда-то девать ее труп. Дэйзи робко подумала о том, чтобы просто оставить его в карьере, в лесу или сбросить со скалы Нейз. Но это не только неуклюже и безнравственно, это еще и рискованно. Трупы, от которых избавляются таким образом, неизбежно всплывают, в буквальном или переносном смысле. Шила в мешке не утаишь, так говорят. Нет, намного безопаснее складировать трупы в контролируемых условиях, при которых шанс, что случайный человек наткнется на них, настолько мал, что его можно не учитывать. И кроме того, Дэйзи всегда тешила мысль, что все ее жертвы, за исключением бедняжки Вайолет, составляют друг другу компанию.Несмотря на тревогу, Дэйзи не хотела рисковать. Ехать к дому, чтобы проверить, не обнаружила ли его полиция, было бы сродни хождению с горящей спичкой в поисках утечки газа: последствия обнаружения проблемы скорее всего будут еще хуже. Нет, она подождет, пока Юнис спокойненько отправится на тот свет, а уж потом решит, в зависимости от информации в газетах и от подсказки интуиции.— Хочешь прогуляться? — спросила Юнис. — Подышать воздухом? Ты выглядишь немного усталой.— Было бы неплохо, — ответила Дэйзи.Она продвинулась со счетами насколько было возможно, не только разобравшись, куда идут деньги Юнис, но и убедившись, что у самой Дэйзи в руках список номеров счетов и она в курсе, где находятся соответствующие бумаги. Это ей понадобится позже.— Джаспер! — крикнула Юнис. — Ну же, соня. Гулять!Джаспер находился в углу сарая, где для него была постелена циновка. Сейчас она сильно выцвела и поистерлась. Он примостился на ней, вывалив язык и тяжело дыша.— Он тоже выглядит немного усталым, — обеспокоенно произнесла Юнис. — Надеюсь, он ничего не задумал. Знаешь, он такой чувствительный. Такой артистичный по природе.— Уверена, ничего страшного, — успокоила ее Дэйзи. Ей подумалось, что когда пес дышит, внутри пасти собаки заметна голубизна. Возможно, она недооценила дозу порошка из абрикосовых косточек, необходимую для того, чтобы убить старого пса, и в этом случае у нее достаточно снадобья, чтобы убить Юнис несколько раз. — Вероятно, он перебегал. — Как будто Джаспер только и занимался таким недостойным делом, что носился вокруг. — Пусть остается дома, а мы навестим его позже.Они пошли сначала по аллее в сторону дороги, где автобус каждое утро высаживал Дэйзи и каждый вечер подбирал ее, а затем двинулись по тропинке, протоптанной между полями. Небо было ярко-голубым, редкие облака проплывали по нему, то собираясь вместе, то снова разбегаясь. Дэйзи чувствовала резкий аромат цветов, росших по краю полей. Ярко-золотые, на тонких ножках, они кланялись ветерку, который распихивал на небе облака.Юнис шла впереди, по-мужски помахивая палочкой. Дэйзи не видела ничего приятного в том, чтобы стараться от нее не отстать, но ходьба помогла ей отринуть тревоги о доме, где ее жертвы сидят за своим вечным чаем.— Я знаю здесь каждую тропку, — доверительно сообщила Юнис. — Некоторые остаются неизменными веками, а может, и тысячелетиями. Говорят, часть этих тропинок повторяют старинные пути передвижения. Можно представить римских легионеров, шагающих прямо по этим полям. Или друидов.Дэйзи же скорее представляла, как Юнис бьется в агонии и синеет по мере того, как цианистая кислота прожигает себе путь по ее телу.— Да уж, — все же отозвалась она на ходу.Они шли по пологому склону вверх, и на вершине Юнис остановилась, зачарованно глядя перед собой. Дэйзи едва поспевала за ней. Когда она тоже добралась до гребня холма, то ощутила, что воздух, который остался у нее в груди, застрял в горле.Перед ними возвышалась церковь. Старинная церковь из серого камня, с квадратной башней посередине и старым деревянным строением, прилепившимся к противоположной, с большой двустворчатой дверью, стене. Она располагалась в центре кладбища и отделялась от окружающих полей каменной стенкой. От церкви вела тропинка в сторону каких-то далеких зданий.— Церковь Святого Алкмэнда, — сказала Юнис. — Здесь с 1970-х годов нет викария. Священник приезжает раз в месяц, число прихожан невелико и продолжает снижаться по мере того, как люди умирают. Хотя архитектура хороша. В основном норманнское влияние. Жаль будет ее утратить. Взгляни на деревянную пристройку с дальней стороны: помнится, я где-то читала, что она ровесница прежней церкви, которая стояла на этом месте. Англосаксонской. Построена без единого гвоздя. Детали, видимо, скреплены деревянными клиньями. Давай подойдем ближе.— Я бы лучше не ходила, — ответила Дэйзи, но Юнис уже решительно пошла вперед.Дэйзи снова взглянула на церковь. Что-то в том, как она стояла — одинокая, но не сожалеющая об этом — среди полей, вселяло в Дэйзи беспокойство. Церковь словно ждала ее. Все эти годы ждала ее возвращения, лелея в сердце темные мысли.Юнис уже достигла каменной стенки и шла вдоль нее в сторону входа в покойницкую. Дэйзи пошла за ней, чувствуя нарастающее беспокойство.Кладбище давно заросло травой и цветами. Могильные плиты были разъедены просоленным воздухом и покрыты мхом до такой степени, что напоминали валуны. Надписи, вырезанные на них, были уже не более чем углублениями в граните, как воспоминания, которые стираются, и остается лишь смутное чувство, что нечто когда-то было, а теперь утрачено навсегда.Юнис провела рукой по покосившемуся надгробию.— Представь историю этого места. Оно остается тем же, тогда как все вокруг — деревни, страна, мир — изменилось.Но Дэйзи не слушала. За углом церкви она заметила лежащую на земле могильную плиту. Подошла. Ноги не хотели слушаться, но не могли остановиться. Видимо, благодаря громаде церкви буквы, вырезанные на плите, были почти читабельны.«Мэдлин Поул», — прочла она.Но такого не могло быть. Потому что она знала: до того как стать Дэйзи Уинтерс, Вайолет Чэмберс, до того как стать кем-то еще, ее звали Мэдлин Поул.
Глава 16Найдешь одну мертвую старуху, горько думал Марк Лэпсли, и получишь стол и одного детектива-сержанта; найдешь тринадцать, и у тебя целая комната происшествий и столько народу, что трудно запомнить всех по именам. Даже начальник, главный суперинтендант, не смог оградить расследование от излишнего внимания прессы и общественности, хотя, по слухам, несколько раз пытался. В действительности Роуз попытался стоять на том, что пока эти смерти можно причислять к чьим-то козням, он не в силах дать добро на расследование убийства, но тот факт, что «Вольво-740» теперь можно использовать как связующее звено между трупом в лесу — а тут, несомненно, имеет место убийство — и трупами в сельском доме, означает, что его возражения были нерешительными и их легко превозмог кое-кто, еще имеющий нескольких друзей в Скотленд-Ярде.Половина комнаты в полицейском управлении Челмсфорда была занята столами с телефоном и компьютером на каждом. Все телефоны были соединены с наушниками и микрофонами, все компьютеры подключены к полицейской системе. Основную часть другой половины занимали две маркерные доски. На первой были развешаны фотографии жертв с надписями, сделанными стираемой ручкой. На обычной доске происшествий между фотографиями были бы нарисованы линии, указывающие на связь между ними: сплошные линии — для установленных связей и пунктирные там, где имеются признаки, но нет проверенных доказательств. На этой же доске линий не было. Несмотря на усилия всех полицейских, висевших на телефонах и сидевших за компьютерами, никому пока не удалось установить связь между жертвами. Никто из них не учился вместе в школе, не жил в одном городе или деревне, не имел одинакового хобби и не подписывался на одни и те же журналы. Их объединяло: пол — все они женщины, возраст — всем за шестьдесят и общегеографическое положение — все жили в южной или западной Англии. Ну и конечно, то, что все они были убиты и покалечены.Лэпсли стоял возле доски с фотографиями жертв, не обращая внимания на смешанный вкус ржавчины, соли и кокоса, который заполнял его рот всякий раз, когда он входил в комнату происшествий и слышал звуки голосов людей, беседующих по телефону, болтающих между собой и стучащих по клавишам компьютера. Он перекатывал под языком таблетку освежителя дыхания, чтобы отбить мешанину вкусов, но это не помогало. Проблема была психологического порядка, не физического. Он старался как можно больше времени проводить в «тихой» комнате, но ему приходилось показываться перед подчиненными, выслушивать их проблемы, вводить в курс новых аспектов дела и вообще изображать руководителя. Эмма Брэдбери делала все возможное, чтобы облегчить ему жизнь, но у него уже несколько дней жутко болела голова и он с трудом мог есть. Когда целый день полный рот несовместимых вкусов, последнее, что хочется, — это добавлять к ним что-то еще.Это сводило его с ума. Именно это стало причиной ухода в отпуск и вынужденного разрыва с Соней и детьми.Лэпсли пробежался взглядом по фотографиям на доске. Он никогда прежде не задумывался об этом, но точно так же, как все младенцы имеют между собой сходство, все пожилые люди похожи друг на друга. Словно все рождаются и умирают одинаковыми, и лишь в короткий промежуток времени между двумя этими состояниями у нас есть шанс выделиться из общей массы. Сходство гораздо более очевидно, чем отличия: седина, старческие пятна на руках, обвисшая складками кожа под подбородком, подведенные карандашом брови, мешки под глазами, выцветшие, затуманенные радужные оболочки глаз. Что-то подсказывало Лэпсли: если ему когда-нибудь удастся поймать убийцу, ее фотографию можно будет поместить на эту доску, и она «растворится» среди остальных.Под некоторыми фотографиями были написаны имена: Вайолет Чэмберс, разумеется, Дэйзи Уинтерс, Дейдр Финчэм, Элайс Коннелл, Рона Макинтайр, Ким Стотард, Венди Малтраверс, — установленные по сличению медицинских карточек, карточек стоматологов и по физическим приметам. Не по картотекам пропавших людей, конечно, хоть они и были ключевым подспорьем при установлении большинства жертв преступлений, но здесь оказывались бесполезными. Все погибшие женщины, по правилам системы, туда все еще не были включены. Все они по-прежнему требовали льгот, платили муниципальные налоги, получали арендную плату за жилье, из которого выехали, заполняли налоговые декларации и время от времени посылали почтовые или рождественские открытки бывшим соседям.— Все мертвы, кто должен быть жив, — пробормотал он себе под нос.Если на первой маркерной доске между фотографиями не было соединительных линий, то на второй не было ничего, кроме исчеркавших всю ее поверхность линий с непонятными надписями над ними. Это была карта финансовых операций: прямые вклады и постоянные поручения, входящие и исходящие выплаты. Каждое пересечение на доске означало счет в банке или в строительном обществе, а каждая линия — переведенные деньги. И в этой сложной финансовой паутине ничто не указывало на сидящего в центре паука. Отсутствовал центральный счет, на который переводились бы деньги с других счетов. Часто попадались пунктирные линии, уводящие в сторону от основной сети, словно якорный канат, указывающий направление, в котором деньги выводились то с одного, то с другого счета (в большинстве случаев сотни фунтов, иногда тысячи), но всякий раз оно было разным.На другой стороне доски была помещена карта района Эссекса. Красные флажки указывали местоположение банкоматов, которые использовались для снятия денег со счетов. Кое-где этих флажков было много, но ничто не указывало на то, что убийца живет в определенном месте.Лэпсли поймал взгляд проходящего мимо констебля.— Кто отвечает за обновление доски? — спросил он.— Констебль Суинерд, сэр, — ответила девица прокуренным голосом.— Можно позвать его? — Лэпсли не был уверен, что помнит, кто такой констебль Суинерд.Он оказался блондином со слегка лысеющим лбом.— Сэр? — произнес тот, подходя. В его голосе был крыжовник со сливками.— Эти флажки… они не расставлены в каком-то особом порядке?Тот нахмурился:— Сэр?— На них не помечены номера: который из них является самой ранней операцией и который самой поздней.— Проблема в том, сэр, что когда я их ставил, информация приходила по капле. Банки не очень-то желали сотрудничать. К тому же нам приходилось выписывать запросы по счетам каждой жертвы по мере ее опознания. Пока все операции не будут выявлены, нельзя сказать, какая из них самая ранняя, а какая самая поздняя, и потому невозможно пронумеровать промежуточные операции.— И пока не установлены шесть жертв?— Так точно, сэр.Лэпсли немного подумал.— Может оказаться, что их никогда не установят, вот в чем проблема. Вы можете подписать на этих флажках… «1» для первой и самый большой номер для самой последней операции. Позднее мы всегда сможем поменять номера, если получим еще какую-то информацию.— Сэр. — Констебль выглядел недоуменным, вероятно, из-за объема работы, которую его попросили выполнить, но ушел без всяких возражений.— Еще одно! — крикнул Лэпсли ему вслед. — Пометьте зелеными флажками те места, где были дома жертв.— Да, сэр, — обреченно отозвался тот.Когда ушел констебль Суинерд, вошла Эмма Брэдбери. Она поймала взгляд Лэпсли и подошла.— Босс, мы получили от доктора Катералл предварительные результаты вскрытия. Она действительно поработала без перерывов. Если не считать дефектов на правой руке всех жертв, следов насилия нет. Но токсикологический анализ показывает, что по крайней мере в пяти случаях использовался яд.— Всего в пяти?— Остальные тела слишком разложились. В отчете указывается, что со временем некоторые яды распадаются настолько, что их невозможно обнаружить.— Итак… какие же яды они обнаружили?Эмма посмотрела записи.— Пирролидизиновый алкалоид, — прочитала она, спотыкаясь на словах, — андромедотоксин, таксин, цианогенный гликозид, сложный терпен, который невозможно точно определить. И разумеется, колхицин у Вайолет Чэмберс.— Нет стрихнина? Нет цианида? Нет варфарина?— Пока не обнаружено. Никаких классических ядов.Лэпсли немного подумал, возвращаясь мыслями к саду возле дома, где были обнаружены трупы. Саду Смерти, как он его назвал.— Возвращайтесь к доктору Катералл, — велел он. — Я хочу знать, можно ли какой-нибудь из этих ядов получить из обычных или садовых растений. Не забывайте, колхицин вырабатывают из лугового шафрана.— Да, босс. Как я могу забыть?Когда она вышла, Лэпсли еще раз огляделся. В комнате происшествий, казалось, все были погружены в срочную работу. Он ушел, прежде чем разговоры и щелканье клавиш вывели его из себя.Сидя за закрытыми дверями «тихой» комнаты, он постепенно заставил себя расслабиться. В голове продолжал формироваться портрет убийцы: смутный, размытый, но он уже точно был. Например, она почти маниакально методична. То, как преступница поступила с финансовыми средствами своих жертв, показывает, что она способна одновременно держать в уме сложные комбинации фактов. А то, что она рассылает почтовые и рождественские открытки, предполагает наличие способности учитывать мелочи. Преступница не просто убивает и едет дальше. Нет, она заставляет все крутиться, чтобы создавалось впечатление, будто все ее жертвы живы. Не считает ли она — в какой-то мере, — что если создавать впечатление, будто они живы, то они не совсем мертвы?На языке возникло ощущение ветчины еще до того, как он понял, что в дверь стучат. Он повернул голову. В дверях стояла Эмма Брэдбери. Он жестом пригласил ее войти.— Доктор Катералл говорит, все эти яды можно легко получить из нужного количества растений. Она еще что-то говорила, а я не успевала записывать, но у меня сложилось впечатление, что некоторые названные растения и впрямь являются дикими или садовыми, а другие — довольно редки. Так сказать, для специалиста.— Значит, дом, где найдены тела, является оперативной базой нашей убийцы, — мрачно проговорил Лэпсли. — Она постоянно возвращается туда не только для того, чтобы сгрузить свежий труп, но и чтобы добыть сырье. Думаю, сад является нашим орудием убийства.— Сад?— Пошлите одного из констеблей связаться с каким-нибудь ботаником. Пусть они пройдутся по саду и выяснят, какие растения являются ядовитыми, какая их часть ядовита и что там за яд.Эмма выглядела озадаченной.— Откуда мы возьмем ботаника?Лэпсли пожал плечами:— В каком-нибудь университете или в садоводческом центре, где угодно. Найдите специалиста по садоводству. И обеспечьте, чтобы кто-нибудь следил за домом. Я хочу, чтобы все, кто придет туда, были проверены, включая почтальона и разносчика товаров.— Да, босс. И еще констебль Суинерд спрашивал вас. Говорит, что закончил с картой.Когда Эмма ушла, Лэпсли набрал полную грудь воздуха и сунул в рот очередную ментоловую таблетку, прежде чем выйти из «тихой» комнаты.Маркерная доска с финансовой паутиной была по-прежнему ориентирована в соответствии с картой, но теперь на ней среди красных флажков появились зеленые, а красные флажки были пронумерованы. Лэпсли остановился чуть поодаль и просто пытался воспринять информацию. Раньше это не бросалось в глаза, но теперь было видно, что кучки красных флажков группировались вокруг зеленых. Все логично: убийца избавлялась от жертв и на какое-то время переезжала в их дома, называясь их именем. И пока жила там, ей приходилось снимать деньги с контролируемых ею счетов. Она могла для большей безопасности пользоваться различными банкоматами, но при этом явно не хотела ездить слишком далеко. Или возможно, не могла. Какова бы ни была причина, но преступница держалась в радиусе нескольких десятков миль от временного жилища.Была одна группа, в центре которой не было зеленого флажка.Лэпсли подошел ближе, чувствуя нарастающее волнение. Если убийца использует дом последней жертвы как свою базу, то скопление красных флажков без зеленого может указывать место, где находится последняя жертва.Или будущая жертва.Прищурившись, он проверил номера на красных флажках в этом скоплении. Все это были большие номера. Он быстро осмотрел остальную часть доски. Больших, чем эти, номеров не было. Эти операции самые свежие.Вот она где! Он определил местоположение убийцы.Лэпсли всмотрелся в карту под отметками. На восток и север от Лондона. Район, некогда известный как Тендрин-Хандредс — это имя сохранилось в названии муниципалитета и местных газет. Прилегает к морю — Клэктон, Фринтон, Уолтон и Лейстон.Она у него в руках. Или по крайней мере ему известно, где она.Он обернулся, чтобы взглянуть на комнату происшествий.— Ладно… Все внимание! — крикнул он, перекрывая общий шум и впервые за долгое время вызвав у себя во рту вкусовое ощущение, которое не соответствовало никакому известному фрукту, овощу или мясному блюду. Вкусовое ощущение своего собственного голоса, кричащего. — Большая вероятность, что наша убийца находится на восточном побережье, где-то в Эссексе. Именно там совершены последние финансовые операции, но ни одна из установленных на данный момент жертв не имеет там дома. Мне нужен список всех гостиниц и постоялых дворов вдоль той части побережья… э-э… на двадцать миль. И еще я хочу знать, не сдавали ли там комнату на срок более двух недель одинокой женщине за шестьдесят. Мне нужно, чтобы была установлена связь с каждым агентом по недвижимости, и я хочу иметь список всех квартир или домов, которые сданы в аренду в последние полгода одинокой женщине за шестьдесят. Эта информация мне нужна сейчас. Помните, что пока вы работаете, эта женщина, возможно, подкрадывается к своей очередной жертве. Она изучает ее, вживается в ее жизнь, выясняет по максимуму все, прежде чем отравить. Быть может, она подсыпает яд в чай уже прямо сейчас. У нас нет времени, чтобы тратить его впустую. Займитесь этим!Эмма Брэдбери вошла в комнату и слушала, как Лэпсли кричит. Когда шум стих, она подошла к нему.— Не исключено, что одна из неустановленных жертв владеет домом в этом районе, — сказала она. — Убийство уже могло произойти.— И при нелепом стечении обстоятельств какой-нибудь метеорит мог стереть с лица земли этот полицейский участок, — отпарировал он. — Но мы по-прежнему приходим сюда каждый день. Мы все равно продолжаем жить своей жизнью. Нам не дано планировать то, что могло или не могло произойти. Если повезет, мы ее найдем. Если не повезет, не найдем. Вот такие дела.Она посмотрела на него оценивающе.— Он говорил, что вы не отступитесь, — тихо проговорила она.— Кто говорил?Эмма внезапно напряглась.— Никто. Это всего лишь к продолжению разговора, который у меня был. Праздная болтовня.Лэпсли еще некоторое время смотрел на нее, осознавая: что-то происходит, но не понимая, что именно.— О'кей, — пробормотал он. — Двигаемся. Заставьте всю группу крутиться… Мне каждый час нужна вся последняя информация о том, как идут дела по тому списку.Эмма кивнула и ушла. Прежде чем Лэпсли успел пошевелиться, подошел констебль из его команды.«Суинерд», — подумал он.— Звонили от главного суперинтенданта, — сообщил тот. — Не могли бы вы заглянуть к нему в кабинет?Действуя импульсивно, Лэпсли прошел к окну. Комната происшествий располагалась на пятом этаже, и отсюда хорошо просматривалась парковка внизу. Она была заставлена различными авто: спортивными «форд-мондео», «Пежо-406» и «Сааб-95» неброских цветов. Никаких «фольксвагенов», «шкод», «мини» и уж точно «вольво», которые в полиции обычно называют иммигрантами. Парковка походила на стоянку автосборочных предприятий, которые порой можно увидеть из окна поезда, — одинаковые машины, ряд за рядом.И черный «лексус», припаркованный в конце одного из рядов. Двигатель работает на холостых оборотах. Лэпсли видел дымок, вырывающийся из выхлопной трубы.Лэпсли оглядел комнату происшествий. У него возникло чувство, что он прощается с ней. Все усердно трудились, склонив головы в наушниках и шевеля губами в микрофоны. Никто не смотрел на него.Он, никем не замеченный, вышел из комнаты.Ему казалось, что лифт пришел через сто лет. Когда открылись двери, в кабине никого не оказалось. Лэпсли этому порадовался. Последнее, чего бы он хотел, — короткого трепа в то время, когда он на пути к эшафоту.В какой-то момент он даже хотел нажать на кнопку первого этажа, выйти из лифта и из управления — и пусть все происходит без него. Но этого сделать он не смог. Ему нужно было узнать, что происходит. Как сказала Эмма, он никогда не отступает.Помощница Роуза пригласила его войти в кабинет, но его взгляд остановился на мужчине, стоящем возле стола шефа. Он был один. Начальника полиции не было.— Старший детектив-инспектор Лэпсли? — подал голос мужчина. — Входите, пожалуйста.Его голос напоминал о перепаханной земле или гниющих листьях. Он был в том же черном костюме в мелкую полоску. Рыжеватые волосы зачесаны назад. Виднеющаяся под волосами кожа покрыта мелкими веснушками.Лэпсли наклонился к помощнице Роуза:— Есть ключ от этого кабинета? Нам может понадобиться оставить кое-что важное на столе и на минуту выйти.— Э-э… да. — Она достала из стола ключ от йельского замка и неуверенно протянула его Лэпсли.— Спасибо. — Он взял ключ. — Я занесу его позднее, обещаю. — Лэпсли повернулся к кабинету: — Мистер Гехерти из Подразделения по реабилитации заключенных министерства юстиции, я полагаю?Гехерти хватило такта выглядеть немного удивленным.— Вы не теряли времени.— Мне не нравится, когда за мной следят. И еще мне не нравятся воры.— Мы за вами не следили, мистер Лэпсли, мы следили за тем, как идет ваше расследование. Оно для всех нас было учебным пособием. Жаль, что приходится его прекратить.— Оно прекратится, когда будет пойман убийца, — отрезал Лэпсли.— Оно прекратится, когда наш министр прикажет, — парировал Гехерти. — И кстати, мы не воры.— Вы пробрались в морг к доктору Катералл и сняли информацию с ее компьютера.— Мы государственные служащие, а морг принадлежит государству. Здесь ведь нет проблем? Думаю, вы увидите, что с компьютера доктора Катералл никакой информации не пропало. Мы всего лишь ее скопировали и ушли. Нам просто нужно быть в курсе, как у вас продвигаются дела.— Я заинтригован. Ваша организация занимается адаптацией серийных убийц и других нежелательных лиц к жизни в обществе, когда они отсидят свой срок. Это означает, что преступница, убившая этих женщин, ваша подопечная? Вы дали ей новое имя и новое жилье только для того, чтобы обнаружить, что она вернулась к прежним привычкам?— От старых привычек трудно избавиться, как невозможно обучить собаку новым трюкам. — Гехерти пожал плечами. — Эти люди проводят большую часть жизни в тюрьме, но когда их срок истекает, им приходится возвращаться в общество. Мы готовим их к этому. Учим, как выжить в мире, который не стоял на месте в те десять, двадцать или тридцать лет, прошедших с тех пор, как они были посажены за решетку. Мы даем им жилье и работу либо в качестве официантов, либо турагентов, либо продавцов парфюмерии. И мы изучаем их, пытаясь понять, действительно ли они изменились, или по-прежнему порочны. Иногда нам это удается, иногда нет. По-другому не бывает. Когда все идет не так, как надо, нам приходится разгребать дерьмо.— Порочная сердцевина, — хмыкнул Лэпсли. — Значит, вы не вините общество и воспитание?Гехерти покачал головой:— О, мне довелось заглядывать в глаза мужчин, которые убили больше людей, чем у меня знакомых. Я смотрел в глаза женщин, которые молотками вбивали девятидюймовые гвозди в череп своих жертв. Я видел порок, мистер Лэпсли. Общество не безвинно, бывает виновато и воспитание. Но они в конечном счете всего лишь катализаторы. Если порок не заложен изначально, им не с чем работать.— Чего я не понимаю, — Лэпсли старался смотреть ему в лицо, — так это того, почему их нельзя просто арестовывать, судить и отправлять в тартарары, если будет установлена вина. Зачем эта тайная возня?— Затем, что некоторые из них даже и не думали, что окажутся на свободе. — Гехерти взглянул на часы. — Вы знаете, каково в тюрьме. Говорят, тюрьмы заполнены почти до предела. На самом деле они заполнены давным-давно. Чтобы кого-то посадить, нужно кого-то освободить. Иногда мы делаем это, смягчая приговор, или устраиваем преступникам условно-досрочное освобождение, когда этого по всему не следовало делать, но это лишь крошечная часть проблемы. Настоящая проблема — пожизненные сидельцы, подрывающие систему. Убийцы, которых нельзя освободить либо из-за того, что это вызовет возмущение общества, либо потому, что где-то какой-то судья сказал, что за отнятую жизнь нужно расплачиваться всю жизнь, а министр или не может, или не хочет вмешиваться.Что-то из рассказанного Макгинли вдруг эхом отдалось в голове Лэпсли. Что-то о детоубийце, Майре Хиндли, которая вовсе не умерла от туберкулеза, а живет себе под новым именем где-то в Уэльсе.— Значит, вы их все равно освобождаете, — растерянно пробормотал он.— Приходится. Мы принимаем все возможные меры предосторожности, но жизнь есть жизнь. Бывает, дела идут наперекосяк.— А моя убийца?Гехерти снова посмотрел на часы.— Время уходит, — сказал он.— Удовлетворите мое любопытство. Кто она?— Вы с ней знакомы. Неужели не помните? Вы работали в Ассоциации старших офицеров полиции, сортировали данные на рецидивистов. Сказать по правде, мы хотели предложить вам работу, но ваше состояние здоровья нас остановило. Вы беседовали с несколькими пожизненными заключенными, пытаясь выяснить, нет ли психологического теста, при помощи которого можно определить вероятность, станет ли тот или иной человек убийцей. И вы с ней беседовали.Вкус личи — почти невыносимо сладкий и отвратительный, словно что-то гнилое в патоке.— Мэдлин… Поул?— Мэдлин Поул, — подтвердил Гехерти.— Бродмур. Сколько… двадцать лет назад. — Он не забыл женщину средних лет, маленькую и похожую на птичку. Она была очень вежливой, очень старомодной, и ее голос отдавал вкусом личи. — Это было в самом конце Второй мировой войны. Ее бабка сошла с ума и убила всех сестер и братьев Мэдлин в саду их дома, отрезала им пальцы секатором и наблюдала, как они до смерти истекли кровью. Мэдлин единственная выжила, потому что мать вернулась с работы.Вызвали полицию, и пока они ехали, Мэдлин приготовила для бабки питье из каких-то ягод, которые росли в саду. Она сказала ей, что это аралия, но это оказалось чем-то ядовитым. Бабка умерла, прежде чем полиция успела ее увезти. Все решили, что произошел несчастный случай и Мэдлин просто старалась помочь, но в следующие несколько лет она стала вести себя все более странно и десять или двенадцать пожилых женщин в их деревне умерли таким же образом. Она словно решила, что все пожилые женщины несут угрозу и нужно от них избавляться. Такова была логика девочки, которая лишилась рассудка, видя, как ее родных жутким способом убивает женщина, которая должна их оберегать. Какое-то время спустя кто-то обо всем догадался, и ее выслали. В Бродмур. — По мере того как его голос становился громче, рот заполнял знакомый сухой, металлический вкус. — Она умерла пятнадцать лет назад от сердечного приступа… По крайней мере так было объявлено в газетах… Но она не умерла! Вы это хотите сказать? На самом деле вы выпустили ее на свободу?— Потому что мы не считали, что она все еще опасна. И потому что нам нужно было место. — Гехерти вдруг словно постарел. — Это было еще до меня.— Это не оправдание.— Это не оправдание… Это объяснение. Ее смерть была сфальсифицирована. Мы даже устроили ее могилу у церкви, возле которой она выросла. И сделали новые документы. Мы нашли ей работу официантки в Ипсуиче и хорошую квартирку. И мы наблюдали за ней… интенсивно в течение трех месяцев, а затем выборочно. И потом, решив, что наше внимание притупилось, она исчезла. Оказывается, она несколько месяцев примеряла на себя новую личину и отбросила ту, что сделали ей мы, а влезла в подготовленную ею. С тех пор мы ее ищем.— А я ищу ее сейчас. Мы должны работать вместе.Гехерти покачал головой:— Единственная причина, по которой вы ее ищете, — это наша просьба начальнику полиции Роузу поставить вас на это дело. Вы были знакомы с ней. Вы с ней разговаривали. Если кто-то и мог бы понять, что у нее на уме, так это вы.— Ну так дайте мне ее поймать.— Вы установили, где она находится. Это все, что нам нужно. Если вы сейчас ее арестуете, она пойдет под суд и все выплывет на поверхность. Если мы поймаем ее, она просто исчезнет. Навсегда.— Это не правосудие.— Но это заслуженно.Лэпсли в упор посмотрел на Гехерти:— Я не могу позволить, чтобы это случилось.Гехерти кивнул:— Я и не прошу вас об этом. Я просто сообщаю вам. Или, скорее, главный детектив-суперинтендант Роуз в данный момент принимает звонок министра, который предлагает ему прикрыть это дело. Все закончено. С этого момента мы займемся им.— Через мой труп, — бросил Лэпсли.— Нет… через труп вашей карьеры, — поправил Гехерти и улыбнулся.
Глава 17— Тебе лучше? — донесся из кухни голос Юнис.Дэйзи сидела в полупустой передней дома Юнис с зажатой в руках чашкой с чаем. Ее подташнивало. Единственное, что представало перед ее внутренним взором, было кладбище.Церковный двор и надгробие.Надгробие с именем Мэдлин Поул.— Даже… не знаю, — пробормотала Дэйзи. Ей показалось, что ее собственный голос прозвучал откуда-то издалека. Или, возможно, из далекого прошлого. Что-то случилось с ушами: все звуки были приглушенными, далекими и неотчетливыми. Руки дрожали.— Может, вызвать доктора?— Нет. — Она проглотила слюну, чтобы избавиться от неприятного ощущения в ушах, но оно не уходило. — Нет, со мной все будет в порядке. Думаю, мне просто напекло голову.Дэйзи не хотела думать о Мэдлин Поул, но теперь, увидев это имя на надгробии, поняла, что ничего с собой поделать не может. У нее кружилась голова, и было трудно дышать — точно так же, как в ее представлении ощущал себя пес Юнис, Джаспер, у которого была напичкана ядом еда. Непрошеные, нежеланные, в ее мысленном взоре появлялись лица. Лица и имена.Много имен.До Дэйзи Уилсон была Вайолет Чэмберс, до Вайолет Чэмберс была Энни Моберли, до Энни Моберли была Элайс Коннелл, до Элайс Коннелл была Джейн Уинтерботтом, до Джейн Уинтерботтом была Дейдр Финчэм, до Дейдр Финчэм была Элиз Уайлдерстен, до Элиз Уайлдерстен была Рона Макинтайр, а до Роны Макинтайр был кто-то, чье имя теперь оказалось затерянным в прошлом, и другие до нее — уже лишь тени во мраке. Но раньше всех, в самом начале, была Мэдлин Поул.Дэйзи сидела в передней Юнис и слегка покачивалась. Чай выплескивался в блюдце, а из блюдца на пол, но она этого не замечала. Прошлое, давно отброшенное, не отпускало ее от себя.— Дэйзи? — Юнис стояла возле нее. — Дорогая, что случилось? — Она взяла из рук Дэйзи чашку с блюдцем и поставила на стол.— Я когда-то здесь жила, — тихо проговорила Дэйзи. — Я совсем забыла, но в детстве я здесь жила. У отца был дом возле Нейза, и я ходила в школу в городе. Я подумала: что-то не так, когда вернулась сюда. Я все же узнала некоторые дома, улицы, пирс и церковь. Но многое изменилось. Такое впечатление, что я вижу город таким, каким он был, и в то же время таким, какой он есть сейчас. Если я наклоню голову или прищурю глаза, то даже могу увидеть их оба одновременно. Разве не странно?— Дэйзи, я думаю, тебе нужно прилечь. Давай отведу тебя наверх, в свободную комнату. Ты можешь остаться на ночь у меня.Юнис отвела Дэйзи наверх и усадила на односпальную кровать с белыми простынями и бледно-голубым пуховым одеялом. Дэйзи была настолько потерянной, что не могла понять, что происходит. Юнис сняла с Дэйзи туфли и уложила ее в постель.— Поспи немного, — сказала она. — Когда проснешься, тебе будет лучше.— Моя сумочка… — пробормотала Дэйзи.— Я принесу. — Юнис спустилась вниз и через несколько секунд вернулась с сумочкой Дэйзи. Положила ее на стул возле кровати, задвинула шторы и ушла.Дэйзи потянулась и схватила сумочку. Открыв ее, стала рыться внутри, пока не нашла то, что искала. А потом, прижав секатор к груди, опустила голову на подушку и уснула.И ей приснилась Мэдлин Поул и летний сад из далекого-далекого прошлого…На зеленой лужайке все еще оставались следы похожей на ржавчину крови, хотя сестер и братьев Мэдлин уже давно увезли. Их уносили обмякших и беспомощных, с безвольно висящими руками. Руками, которые казались странно деформированными.Она понимала, что больше не увидит их. Хоть они и выглядели так, словно спят, их глаза были открыты и смотрели вверх на яркое-яркое солнце. Еще их глаза были сухими. Сухими и широко открытыми.Былинки травы слиплись от крови. Это напомнило Мэдлин, как то же самое бывало с ее волосами, когда на них попадал сок с деревьев в саду: они становились клейкими и жесткими, и их невозможно было расчесать. Она не понимала, как они собираются очистить сад. Может, будут ждать дождя. Похоже, никого не заботит сад. Все теснятся вокруг матери и бабушки или просто молча стоят.Мэдлин притаилась в тени куста, трогая красные ягоды. Ядовитые ягоды. Время от времени она бросала взгляды туда, где мать рыдала на груди соседки. Люди разбрелись по саду, они словно не вполне понимали, что делают здесь. И никто не обращал на нее внимания.В стороне, на плетеном стуле у стола, сидела ее бабушка. Один полицейский разместился рядом с ней, другой стоял у нее за спиной. Сидящий с ней полицейский задавал вопросы, но бабушка не отвечала. Лишь накручивала на пальцы кончик своего кардигана, отчего на ткани образовывались маленькие спиральки. Ее лицо походило на маску, под которой скрывалось что-то дикое.Бабушка сделала что-то плохое. Мэдлин знала это, однако не понимала, что именно. Бабушка часто делала плохие вещи. Она била Мэдлин и ее братьев и сестер, когда мать была на работе. Перед матерью Мэдлин она притворялась, что не делает этого, но она лгала. Иногда она выворачивала им руки за спину или стегала хворостиной, а потом кричала, что если они пожалуются матери, то она сделает еще больнее. И вот теперь она это сделала, хотя они ничего не рассказывали ни единой живой душе.Мэдлин сорвала с куста горсть ягод и медленно размяла их в ладони. Между пальцев потек сок, красный и вязкий. Он начал капать на траву, склеивая былинки.Мэдлин бросила взгляд туда, где был приготовлен стол для чая. Чашки, забытые и одинокие, выглядели неприлично ярко на накрахмаленной белой скатерти.Она посмотрела на свои перепачканные ладони.«Возможно, бабушке захочется попить», — подумала она.День сменился ночью, и сны скользили один за другим, словно глубоководные рыбы, которые по пути поднимали муть с морского дна. Но по мере того как ночь проходила, муть постепенно оседала, а рыбы прятались среди камней и пучков водорослей. К тому времени, когда солнце взошло и просунуло свои лучи-пальцы в щель между шторами, Дэйзи Уилсон позабыла, кем была, и помнила лишь то, кто она сейчас.Юнис принесла чашку чая, когда Дэйзи еще была в постели.— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.— Слабой, как котенок. Что случилось?— У тебя было что-то вроде приступа. Видимо, переутомление во время прогулки к церкви и солнце. Для тебя это было слишком. Бедняжка.— Похоже, ты права. — Дэйзи попыталась вспомнить, что произошло накануне, но попытка встревожила ее.— Ты сможешь позавтракать? — спросила Юнис.— Подкармливай простуду и заставляй голодать лихорадку, — ответила Дэйзи. — Может, только чашку чая и кусочек тоста без масла. Прости, что стала для тебя обузой.— Никакой не обузой, — возразила Юнис, спеша к двери. — Приятно, что рядом кто-то есть. Мне и в самом деле здесь одиноко. — Она остановилась и оглянулась: — Я не стану сегодня открывать Центр искусств и ремесел. Думаю, тебе нужно отдохнуть.— Чепуха, — отозвалась Дэйзи. — Господь укрощает ветер для постриженного ягненка. Я уверена, день будет тихим, и хлопоты по дому дадут мне время прийти в себя. — Она мгновение помедлила. — Возможно, утром я бы полежала здесь немного, а потом, попозже, приду к тебе в сарай. Мне пока еще немного нездоровится.После завтрака Юнис открыла Центр искусств и ремесел, а Дэйзи, убедившись сначала, что Юнис не является помехой, занялась обследованием содержимого ее спальни и гостевой комнаты. Она уже давно заподозрила, что Юнис ведет дневник — по ее опыту, у всех людей, связанных с искусством, есть дневники, — и она нашла его через несколько минут в ящике прикроватного шкафчика. На самом деле нашла их, так как за все годы дневников набралось много. Полистав самый свежий, Дэйзи поняла: это фактически все, что ей нужно, помимо финансовых бумаг, в сарае. Здесь было все, о чем Юнис думала, переживала и во что верила. Всякое воспоминание было сохранено, как цветок между страницами книги. Теперь ей не нужно тратить время на вытягивание информации из Юнис — она вся у нее имеется. Все, что представляла собой Юнис, теперь доступно для Дэйзи.Это означало, что в действительности нет причин больше сохранять Юнис жизнь.Решив про себя все, Дэйзи вышла из дома Юнис — он скоро станет ее домом — и направилась через двор в сарай, приютивший Центр искусств и ремесел. У нее еще немного кружилась голова, но ей предстояла работа, и не было смысла валяться в постели. Нужно увеличить дозу молотых абрикосовых ядрышек, которую она подсыплет в еду Джасперу, и посмотреть, как скоро он сдохнет. Таким образом она сможет рассчитать точную дозу для убийства Юнис.Джаспера не стало через три дня.В течение двух дней он задыхался и бился в судорогах, а Дэйзи постоянно увеличивала дозу ядовитого порошка, который подсыпала ему в еду. Наутро третьего дня он лежал в своей корзинке в сарае, не желая или не в состоянии пошевелить лапой.— Бедняжка, — пробормотала Юнис, наклонившись, чтобы погладить его по голове. — Бедняжечка. Мы вызовем ветеринара, обязательно вызовем.— Позволь, я это сделаю. — Дэйзи подошла к телефону и изобразила, будто нажимает кнопки одной рукой, в то время как ее другая рука вытащила шнур из гнезда под дном телефона. — Алло? — произнесла она в молчащую трубку. — Это ветеринарная клиника Тендрин? Мне нужно срочно записаться на прием с собакой, она задыхается. — Дэйзи для большего эффекта сделала паузу. — Это чрезвычайно срочно, да. Ничего не получится до завтра? Совсем ничего? — Она вздохнула. — Хорошо. Мы привезем его завтра. Кличка Джаспер. Простите… да, понятно. Имя владельца Юнис Коулмэн. К-О-У-Л-М-Э-Н. Да, спасибо. — Положив трубку, она повернулась к Юнис, сделав печальное лицо: — Они не принимают заказы до завтрашнего дня. Предлагают держать Джаспера в тепле и давать побольше жидкости.На глаза Юнис навернулись слезы.— Не знаю, что я буду делать без Джаспера. Он для меня все.— Всему свое время под небесами, — смиренно отозвалась Дэйзи. — Если пришло время Джаспера, мы можем лишь утешать его и быть рядом. А когда его не станет, я буду твоей постоянной спутницей.«До тех пор, пока не настанет твой черед умирать, задыхаться в параличе», — подумала Дэйзи, но оставила эту мысль при себе.Дыхание Джаспера становилось все слабее. В какой-то момент в то утро, пока Юнис хлопотала в поисках одеял, чтобы его укутать, пес испустил последний вздох.В отличие от него Дэйзи вздохнула с облегчением. Она всем сердцем возненавидела этого маленького монстра. Как говорится, у всякой собаки свой день, и день этого конкретного пса наступил. И теперь Дэйзи прекрасно известно, сколько нужно толченых косточек абрикоса, чтобы убить Юнис. Судя по тому, как тихо только что ушел Джаспер, смерть не будет грязной. Никакой рвоты, никакого поноса — нечего убирать. После проблем, с которыми Дэйзи столкнулась в прошлый раз, она была довольна.Юнис безутешно рыдала над тельцем Джаспера. Как и надеялась Дэйзи, смерть собаки так опечалила его хозяйку, что это поставит ее в еще большую зависимость от единственного оставшегося рядом человека. От Дэйзи.Дэйзи вынесла трупик Джаспера в деревянной коробке. Она пообещала Юнис отвезти пса к ветеринарам и убедиться там, что Джаспер получит достойное погребение. На самом же деле Дэйзи, уходя, собиралась забросить коробку за ближайший забор. Она так же мало хотела заниматься собакой теперь, когда она сдохла, как и тогда, когда она была жива.Остаток дня Юнис провела в постели. Дэйзи закрыла центр и вернулась в дом. Пока Юнис спала, Дэйзи успела обшарить ящики шкафов и просмотреть фотографии. Все будет приспособлено к делу.Позднее она заглянула к Юнис. Женщина еще спала, издавая носом звуки, как пузыри, прорывающиеся сквозь жидкую грязь. Дэйзи немного посидела на стуле возле кровати, наблюдая за лицом Юнис: запоминая каждую морщинку, пору, каждую прядь волос и родинки. Во сне мышцы Юнис утратили упругость, сила тяготения так оттягивала мягкие ткани, что казалось, плоть медленно сползает с черепа на подушку. Лицо было сухим и чересчур напудренным. Кожа вокруг накрашенных губ была изборождена тысячами вертикальных трещинок толщиной в волос, напоминающих порезы миниатюрной бритвой. Признак старости. Признак того, что плоть начинает сдаваться.Дэйзи потратила некоторое время, пытаясь придать своим губам форму губ Юнис; они чуть приоткрыты, нижняя губа с загнутыми вниз уголками выпячена вперед. Она вовсе и не думала, что постепенно начнет походить на Юнис, взяв себе ее имя, скорее, хотела запечатлеть в памяти лицо этой женщины, пока еще могла. Теперь, когда она собиралась стать Юнис, когда она становилась Юнис, ей хотелось отличаться от Дэйзи, от Вайолет и всех тех, кто был до них. А лучше всего для этого, как она обнаружила, держать лицо в памяти и никогда не смотреться в зеркала.Некоторое время спустя она встала со стула и направилась на кухню. Кофеварка, злобно умостившаяся на мраморной рабочей поверхности, пугала, но нужно было подчинить ее себе. Она подозревала, что молотые ядра косточек абрикоса горьки на вкус, и его нужно каким-то образом замаскировать. Крепкий кофе показался хорошим выбором.Собравшись с духом, она подошла к прибору и для пробы потянула на себя стеклянный кувшин, стоящий на круглой металлической нагревательной пластине. Он подался на удивление легко. Приободрившись, Дэйзи осмотрела воронкообразное образование над местом, куда ставится кувшин. Наверху находился клапан, под которым, если его открыть, было видно отверстие, куда, видимо, наливают воду. Ниже была пристроена изогнутая секция, которая повернулась, когда Дэйзи потянула за торчащий рычажок, открыв сетчатый пластиковый фильтр, еще влажный после того, как Юнис мыла его. Значит, вода сверху, молотый кофе в фильтре, кувшин внизу.Повеселев после того, как поняла принцип работы кофеварки, Дэйзи набрала в кувшин воды и налила ее в верхнюю часть аппарата. Открыв несколько дверок шкафа, она нашла банку белого фаянса с пробковой крышкой, в которой оказался молотый кофе и пластмассовая ложечка. Прежде чем засыпать кофе в фильтр, она достала из сумочки склянку, которую прихватила с собой. Ложка кофе, ложка перемолотых абрикосовых косточек, потом ложка кофе и опять ложка перемолотых абрикосовых косточек. Фильтр наполнился наполовину. Дэйзи не знала, сколько кофейного порошка нужно положить, чтобы получить чашку крепкого кофе, и потому добавила еще по ложке того и другого — просто наудачу. Она не сразу отыскала выключатель на основании кофеварки. Когда надавила на него, выключатель загорелся желтым. Через несколько секунд она услышала где-то внутри шипение пара, за которым последовало успокаивающее «буль, буль, буль». Кофе побежал в кувшин тонкой струйкой. Кофе и кое-что еще.Кухня начала наполняться густым, резким ароматом свежего кофе, подбитым чем-то более сухим и горьким. Дэйзи втянула его в себя и быстро отскочила. Ей и в голову не приходило, но что, если пары абрикосовых ядрышек смертельны? Нелепее не придумаешь — погибнуть от собственного яда!Дэйзи постояла в передней, дожидаясь, пока кофе вскипит. Когда она убедилась, что из аппарата больше ничего не выделяется, то вернулась на кухню, задержав на всякий случай дыхание, и открыла окно. За несколько минут любые пары точно должно выдуть наружу.Дэйзи сняла кувшин с нагревательного диска, смахнув последнюю каплю с расположенной выше фильтрующей системы. Капля упала на горячую пластину, пошипела секунду-другую, оставляя на поверхности пятно высохшего осадка.На поверхности кофе плавала маслянистая пленка, тусклыми радужными разводами отражая падающий из кухонного окна свет. Дэйзи поболтала кувшин в надежде смешать ее, но пленка лишь плеснулась по кругу, словно что-то живое.Дэйзи налила для Юнис кружку кофе — кружку, а не чашку, так как хотела, чтобы доза была как можно больше. Она подумала было о том, чтобы добавить в кофе молока, однако ей не хотелось еще сильнее разбавлять яд. Юнис по-разному пила кофе — иногда с молоком, иногда без, в зависимости от того, как себя чувствовала. Она всегда пила кофе с сахаром, поэтому Дэйзи старательно размешала в кружке две ложки с горкой.Поставив кружку с кофе на поднос, Дэйзи уже собралась нести его наверх, как ей в голову пришла мысль. Бисквиты! Если Юнис с кофе съест бисквит, он устранит любое послевкусие, которое может остаться от абрикосовых косточек.Когда она вошла в комнату, Юнис сидела на постели.— Ты просто чудо, — улыбнулась она Дэйзи. — Я действительно не представляю, что бы делала без тебя. Теперь, когда не стало Джаспера, я не знаю, как буду жить. Он давал мне силы держаться.— Оставь все мне, — отозвалась Дэйзи. — Позволь мне быть твоими силами. Ну-ка выпей кофе и поспи немного. Я зайду к тебе позже.Дэйзи немного понаблюдала за ней, но Юнис лишь откинулась на изголовье кровати и закрыла глаза. Дэйзи не хотелось настаивать, чтобы она пила кофе; теперь, хорошо узнав Юнис, она понимала, что эта женщина заупрямится, если почувствует, что ей приказывают. Она сама должна захотеть выпить кофе.Дэйзи оставила ее в покое и побрела в спальню, где Юнис держала одежду, вывешенную на металлической перекладине, которую когда-то раскрасила в цыганской манере — красные и желтые цветы на глянцевом черном фоне. На стене напротив висело зеркало в полный рост. Дэйзи провела рукой по блузкам с жабо, длинным юбкам, кафтанам, которые считала «богемной» одеждой. Хотя придется привыкать. Когда она станет Юнис Коулмэн, то должна будет носить что-то вроде этого. Не затем, чтобы кто-то принял ее за Юнис, а потому что она собиралась стать Юнис, а та носит не такую одежду, как Дэйзи, не так двигается и говорит.Через полчаса Дэйзи пошла проведать Юнис. Женщина снова спала, тяжело дыша. Кружка была пустой.Подчиняясь внезапному порыву, Дэйзи вернулась в спальню. Выбрав на вешалке кое-что из одежды, которая, как она решила, ей подойдет, Дэйзи приложила ее к себе и посмотрела в зеркало.Она взглянула на дверь. Это рискованно, но ей захотелось увидеть, как она выглядит. Захотелось порепетировать роль Юнис.Она быстро переоделась. Чуть великовато, но можно ушить. И кроме того, артистические натуры носят просторную одежду, не так ли?Дэйзи чувствовала себя в чужой одежде неуютно, пока Юнис еще в доме. Она тихонько прошла через лестничную площадку и заглянула в дверь лишь для того, чтобы посмотреть, как действует яд.Кровать была пуста.Дэйзи влетела в комнату, бросила взгляд на другую сторону кровати на тот случай, если Юнис упала, но там никого не было. Юнис исчезла.Внизу зазвонил дверной звонок.
Глава 18В кабинете главного детектива-суперинтенданта Роуза Марк Лэпсли пристально вглядывался в мягкие карие глаза Мартина Гехерти. Лицо Гехерти было спокойным, почти безучастным, когда он смотрел на Лэпсли.Гехерти вел себя так, словно кабинет Роуза принадлежал ему. Возможно, если учитывать его более высокий статус, так оно и есть. Похоже, Роуз не собирался поддержать своего подчиненного. Лэпсли, не в первый раз за службу, оказался предоставленным самому себе.— Мы не оставляем вам выбора, главный детектив-инспектор Лэпсли, — с удивительной мягкостью произнес Гехерти. — Вы можете прекратить расследование сейчас, по собственной воле, или же вас заставят. Однако в любом случае мы берем дело в свои руки и намерены отыскать Мэдлин Поул сами.— А почему вы думаете, что можете заставить меня прекратить расследование? — спросил Лэпсли, хотя уже знал ответ.— Вы и без того известны своей нестабильностью в связи с состоянием вашей нервной системы. Мы можем сделать так, чтобы вас отстранили по медицинским показаниям. Любая найденная вами улика просто… исчезнет. Куда-нибудь запропастится. Такое постоянно случается.Лэпсли подошел к окну и выглянул наружу. Далеко внизу черный «лексус» по-прежнему нетерпеливо пускал дым из выхлопной трубы.— Это ведь вы сделали так, что меня выбрали для этого дела?— Мы. Наши психологи составили список основных элементов всех преступлений, которые скорее всего могла совершить Мэдлин Поул. Исходя из ее биографии и психического состояния они сочли, что она скорее всего будет убивать пожилых женщин, напоминающих ей злую бабку, возможно, травить их при помощи чего-то естественного происхождения вроде ягод или грибов, учитывая в первую очередь то, как она убила свою бабку. Они также просчитали, что она, видимо, станет каким-то образом калечить их, возможно, отрезать пальцы — нанося им такое же увечье, какое бабка нанесла ее братьям и сестрам. Была большая вероятность того, что она будет менять имена — убегать все дальше и дальше от того ребенка, который видел все эти ужасные вещи, а также от осознания того, что она сама каким-то жутким образом повторяет преступления своей бабки. Исходя из этой картинки мы ввели ваше имя в полицейский компьютер, чтобы выяснить, не встречалось ли в вашей практике преступление, которое имело хотя бы один из перечисленных признаков. Мы хотели, чтобы вас поставили во главе расследования.— Почему? Чтобы иметь возможность отнять его у меня в последний момент?— Нет. Потому что у вас был наибольший шанс найти ее для нас. Вы ведь встречались с Мэдлин Поул. Беседовали с ней.— Ваши психологи тоже.Гехерти пожал плечами:— Но они не могли принять участие в расследовании, не раскрывая карты. Вы были единственным, который мог искать Мэдлин Поул, не зная, что мы тоже ищем ее.— И несмотря на это, вы постоянно пытались остановить меня… забирая людей, осложняя работу. Или вы хотели, чтобы я ее нашел, или не хотели.— Мы хотели, чтобы вы ее нашли, но только вы. Нам не нужно было, чтобы все правоохранительные органы оказались там, где она прячется. Вам пришлось идти по узкой тропке — иметь ровно столько сил и средств, чтобы найти ее, но не подойти к ней раньше нас.— Это безумие, — спокойно проговорил Лэпсли.— Добро пожаловать в мой мир.Лэпсли отвернулся от окна и посмотрел на Гехерти:— Скользкий путь, не так ли? Вы начинаете с того, что тайно готовите убийц к возвращению в ничего не подозревающее общество, затем вам приходится прикрывать их преступления, когда они возвращаются на круги своя, а потом… Что же потом? Вы уже сфабриковали их смерть и создали им новые личности, так что вы уже не можете снова арестовать и отдать их под суд. Это раскроет вашу игру. Вам приходится убивать и их тоже, ради того, чтобы информация о программе реабилитации заключенных не выплыла наружу? Это так? Это справедливо?Гехерти дернул плечом.— К счастью, так далеко еще не заходило. Есть места, куда мы их помещаем, если они возвращаются к прошлому. Правительство США с удовольствием разрешает нам добавить одну или две строки к регистрационным спискам одной из находящихся у них на содержании полуофициальных тюрем. К примеру, пока мы смотрим сквозь пальцы на посадку в наших аэропортах для дозаправки их самолетов с чрезвычайным грузом. Это… удобно.— И порочно.— Нет, — терпеливо проговорил он. — Порочно то, что они делают. А то, что мы делаем, — это прагматично. Если бы стало известно, что мы намеренно освобождаем убийц под новыми именами, сфальсифицировав их смерть, то это привело бы к отставке правительства. Нынешний министр и бывшие госсекретари за последние двадцать лет были бы вызваны для ответа в Центральный лондонский суд. Вы не представляете последствия — и политические, и общественные. Такое нельзя допустить.— «Пусть восторжествует правосудие, хотя бы небеса пали на землю», — тихо процитировал Лэпсли.Гехерти поджал губы: первый знак сильного волнения, который Лэпсли увидел на его лице.— Я изучал классическую литературу в Оксфорде, главный детектив-инспектор Лэпсли. Я тоже могу подобрать цитату к любой ситуации или мнению. И вы тратите время, которое я мог бы направить на поиски Мэдлин Поул.— А как же те тринадцать женщин, которых она уже убила? И как быть с женщиной, за которой она, возможно, сейчас охотится? Разве они ничего не заслуживают?Гехерти двинул головой, словно отгоняя муху.— Они мертвы, и у них нет родных или близких. Не осталось заинтересованных лиц, и Мэдлин Поул за совершенное будет наказана нами. Что еще?— Уже то, что вы задаете этот вопрос, доказывает, что у вас нет полномочий на него отвечать, — усмехнулся Лэпсли.Гехерти опустил руку в карман пиджака и вытащил лист бумаги, сложенный дважды в длинный прямоугольник.— Это адресованное вам письмо главного детектива-суперинтенданта Роуза. В нем вы отстраняетесь от ведения этого дела.— Оно не имеет силы, пока я его не прочел, — ответил Лэпсли, повернулся и вышел из офиса.— Не глупите, — бросил Гехерти. — Если мне придется выйти за вами, там найдется дюжина свидетелей, готовых подтвердить, что я вручил вам письмо.— Первый шаг всегда самый трудный, — ответил Лэпсли и захлопнул за собой дверь кабинета. Повернувшись, он быстро запер дверь ключом, который ранее одолжил у помощницы Роуза.Ручка двери дернулась — Гехерти попытался открыть ее, потом дернулась еще раз, но уже сильнее. Лэпсли слышал, как застонал замок, когда Гехерти навалился на дверь всем телом. Он не ругался, не кричал, а лишь молча старался сломать замок.Помощница начальника полиции Роуза, открыв рот, наблюдала за происходящим из-за своего стола.— Я не знаю, как он проник в здание, — изобразил искренность Лэпсли, — но нужно, чтобы он оставался там, пока не приедут санитары из психиатрической больницы. — Он потянулся, поднял трубку ее телефона и нажал на кнопку, которая, как он знал, должна соединить его с кабинетом Роуза. За запертой дверью, которая яростно сотрясалась, зазвонил телефон. — Пусть звонит, пока он не ответит, — продолжал Лэпсли, — а потом просто положите трубку на стол. Я хочу, чтобы эта линия была заблокирована. — Заметив недоумение в глазах помощницы, добавил: — Он известен своей привычкой делать непристойные звонки с телефонов важных персон. Постарайтесь не слушать… это лишь расстроит вас. Я иду за помощью.Он быстро вышел, унося с собой ключ.Когда он оказался в фойе, из лифта вышла Эмма Брэдбери.— Босс, я как раз вас ищу.— Что случилось?— Запрашиваемые вами списки одиноких пожилых женщин в прибрежных районах Эссекса приходят из всех гостиниц, контор по недвижимости и прочих мест, куда направлялись запросы. Они приходят по факсу, по электронной почте, их диктуют по телефону. Я попросила одного из констеблей сверять их с именами убитых женщин. Одно совпало сразу — Дэйзи Уилсон. Она, как оказалось, сняла квартиру в Лейстон-бай-Нейз пару месяцев назад, несмотря на то что лежит на полке в морге доктора Катералл.Лэпсли кивнул:— Это место, где она выросла. Там все и началось. Что заставило ее вернуться?У Эммы был такой вид, словно он только что вынул из шляпы кролика.— Откуда вы знаете, что она там выросла?— Нет времени объяснять. Я сейчас же туда еду. Сбросьте мне адрес, подчистите здесь все и приезжайте ко мне в Лейстон-бай-Нейз. И никому не говорите, куда я уехал и зачем.Когда Эмма Брэдбери ушла, Лэпсли поспешил прямо к своей машине. Он рассчитывал, что у него не более пяти минут на то, чтобы покинуть парковку, прежде чем Гехерти сумеет выбраться из кабинета Роуза или же сам Роуз вернется и прикажет выломать дверь. Дойдя до машины, он выбросил ключ от кабинета Роуза, запустил двигатель и выехал с парковки.Следующие пятнадцать минут его мобильник звонил восемь или девять раз, но он не обращал на него внимания. В конце концов, когда он находился на автостраде А12 и ехал на восток, телефон звякнул, сообщая о принятой эсэмэске, и Лэпсли почувствовал вкус горького шоколада. Это должна быть Эмма Брэдбери с адресом Дэйзи Уилсон. Или же главный детектив-суперинтендант Роуз с приказом о его отстранении. Как бы там ни было, он продолжал ехать дальше. Проверить сообщение можно позже, когда он будет ближе к цели. Пока он считает себя на службе, ему нужно найти Мэдлин Поул.Во время езды он постоянно смотрел в зеркало заднего вида, почти ожидая увидеть черный «лексус», но погони не было. Его мысли метались от Мартина Гехерти, который, есть надежда, все еще заперт в кабинете Роуза, и Мэдлин Поул, беседа с которой состоялась у него много лет назад.Лэпсли едва мог вспомнить ее. Он тогда работал в магистратуре над дипломом по криминальной психологии, получив отпуск в полиции, в котором доказывал, что существуют определенные ключевые черты преступной личности, которые можно выявить простыми вопросами. Он беседовал со многими преступниками, пытаясь определить, кто они такие. Ему помогала его синестезия, хотя он не признался в этом. Имелись определенные основные вкусовые ощущения, которые появлялись у него, когда он слышал голоса преступников, вроде базовых тонов в духах.Мэдлин Поул была маленькой и вежливой, как он помнил, но ей не нравилось говорить о том, что произошло в тот день во время детского чая. Ее психическое состояние определили как пограничное с тридцатью двумя баллами по исправленной шкале Хэйра. Он помнит, как она предложила ему чай, хотя в допросной комнате на столе ничего не было. Когда он сказал «да», просто чтобы посмотреть, что будет, она налила ему в невидимую чашку из невидимого чайника, затем добавила туда невидимого молока и невидимого сахара. Он неотрывно наблюдал за ней, ожидая, что она поймет, что делает, однако Мэдлин продолжала спектакль и даже спросила, почему он не пьет.Когда Лэпсли прочел в газете, что она умерла от сердечного приступа, то почувствовал одновременно облегчение и печаль. Облегчение оттого, что во время беседы с ней понял: она никогда не сможет жить в обществе нормальной жизнью. Печаль — потому что она была дружелюбна и коммуникабельна. И потому что предложила ему чай.— Все мертвы, кто должен быть жив, — прошептал он, — а те, кто жив, должны быть мертвы.Колчестер появился впереди и проплыл мимо, а машина продолжала свой путь. Лэпсли миновал указатели на Клэктон и Фринтон. Машина мчалась с минимальным отклонением от прямой линии. Местность была плоской и словно раскрашенной разноцветными полосами: коричневыми полосами вспаханной земли, зелеными — полей, оставленных под пар, и ярко-желтыми — цветущего рапса. Небо ближе к горизонту было темно-синим, в нем отражался невидимый океан. Он проезжал мимо тракторов, обгоняя их на ровных участках дороги, когда впереди не было машин. Промелькнули указатели на Уолтон-на-Нейз с рекламой спортивного центра, причала и пляжа. Впереди остался один лишь Лейстон: конец суши, конец пути.Лэпсли остановил машину в «кармане» на шоссе и проверил мобильник. Звонки проигнорировал, сообщение от Эммы посмотрел. Это был адрес в Лейстон-бай-Нейз и предупреждение:Вселенная здесь рушится — не отвечайте на звонки.Автомобиль миновал вокзал и двинулся вниз по холму в сторону центра города. Внезапно справа от него не стало ничего, кроме низкой каменной стены и сурового моря, однако потом снова стали появляться дома, и Лэпсли въехал в город мимо чайной, бинго-холла и ресторана морской кухни. Он ехал по Хай-стрит, где мясные и хлебные лавки, а также газетные киоски чередовались с салонами тату и магазинчиками, торгующими надувными кругами, пляжными мячами и сахарной ватой. Он тормозил на светофорах и слышал, как под колесами хрустит песок.Хай-стрит растворилась в россыпи лавок, где продавали рыбу с жареным картофелем, и пабов, и Лэпсли оказался в другом конце Лейстон-бай-Нейз: он проезжал мимо длинной площади и указателей на причал для яхт. Дорога теперь шла на одном уровне с набережной и параллельно ей к приближающейся громаде Нейза — неправильной формы скалы, возвышающейся над городом. Этот отстоящий от центра район был в основном жилым, застроенным отдельными, побитыми непогодой домами, которые располагались в стороне от дороги среди садов, засаженных неприхотливыми, похожими на кактусы растениями, способными выдержать соль и штормовые ветры. В этих домах обитали, наслаждаясь своей полуизоляцией, пенсионеры и побитые невзгодами люди.Навигатор вывел Лэпсли на лежащую в тени Нейза дорогу, которая делала почти полный поворот и вела практически назад в сторону города. С моря дул прохладный бриз, смягчающий полуденное тепло.Дом стоял на углу: побеленное двухэтажное строение с толстыми стеклами в окнах и затянутыми плющом стенами. Он прошел к нему пешком, понимая, что с ним должна быть по крайней мере Эмма Брэдбери, а лучше — группа быстрого реагирования, но осознавая, что выбора у него больше нет. Он предоставлен сам себе и пытается разрулить ситуацию, несмотря на обстоятельства.Насколько он мог судить по двум передним дверям, дом поделен на квартиры: одна наверху, одна внизу. Звонок верхней квартиры был подписан незнакомым ему именем. Значит, для Мэдлин Поул, спрятавшейся под именем Дэйзи Уилсон, остается нижняя.Он позвонил и стал ждать.Поскольку ответа не последовало, он вытащил из кармана небольшой предмет, вариант швейцарского армейского ножа под названием «лизерманн», который много лет назад порекомендовал ему Дом Макгинли, осмотрелся, не наблюдает ли кто за ним с улицы, и при помощи специального приспособления на ноже вскрыл дверь в нижнюю квартиру. Он решил, что, учитывая крах карьеры, это не проступок. И если дело о взломе откроется, он всегда сможет заявить, будто думал, что совершалось преступление… Так вполне и могло быть. Где-то.Быстро осмотрев квартиру — вдруг Мэдлин Поул спит в комнате или в саду, — Лэпсли торопливо все обыскал, при этом старался не потревожить обстановку. Хоть ему и удалось найти несколько почтовых отправлений на адрес Дэйзи Уилсон, но ничего, указывающего на Мэдлин Поул, как и на ее прежних жертв, он не обнаружил. Если Мэдлин — или Дэйзи, кем она была сейчас, — хранила что-то на память или даже какие-то мелочи, необходимые для того, чтобы создавать видимость для всего остального мира, что двенадцать прежних жертв живы, то она, должно быть, держала это где-то еще, но не в квартире.Но он нашел стопку брошюр, рекламирующих некий Центр искусств и ремесел в пригороде Лейстона, который содержала некая Юнис Коулмэн. По каким-то причинам Дэйзи Уилсон интересовалась им, и это давало ему еще одну ниточку, чтобы попытаться установить место ее пребывания. Вероятно, Юнис Коулмэн — следующая жертва. А может, теперь убийца уже и зовется Юнис Коулмэн.Центр искусств и ремесел находился, похоже, минутах в двадцати, как подсказывал спутниковый навигатор в его машине. Лэпсли погнал по дороге, ведущей назад к центру города.Он обнаружил его рядом с грунтовой дорогой. Два здания: унылое, похожее на сарай, сооружение, видимо, сам центр, и массивный сельский дом из красного кирпича, сложенный сто или больше лет назад.Лэпсли выключил зажигание и вышел из машины. Маховик двигателя покрутился несколько секунд, нарушая деревенскую тишину, а затем смолк. Слышно было лишь потрескивание остывающей машины и пение птиц.Юнис Коулмэн заслуживала узнать об опасности. Кроме того, ей могло быть известно, где находится Мэдлин Поул, которая, разумеется, сейчас называет себя Дэйзи Уилсон. Дэйзи даже может быть здесь, а Лэпсли не в состоянии помыслить об обстоятельствах, при которых ему одному не удалось бы ее арестовать. В конце концов, она всего лишь пожилая женщина.Он пошел к сараю. Середина дня, и, судя по расписанию на двери, центр должен быть открыт. Но он оказался заперт. Лэпсли постучал в дверь, на всякий случай, и приник к грязному стеклу. Но там никого не было. Тогда он пошел к дому. Позвонил и стал ждать. Когда он уже собирался второй раз нажать на звонок, дверь открылась. Какая-то женщина вопросительно смотрела на него. На ней был бархатный жилет, надетый поверх блузы с оборками, и бордовая юбка с кружевом по подолу.— Миссис Коулмэн? Миссис Юнис Коулмэн?Она кивнула:— И никто другой. Чем могу служить?Он ожидал вкуса личи, но ничего, кроме самого легкого привкуса, не ощутил, видимо, это был плод его воображения. Это та женщина, которая наливала ему невидимый чай в комнате для допросов в Бродмуре? Она постарела, и у нее другие волосы. Это могла быть она, но это могла быть и Юнис Коулмэн. Он не мог с уверенностью сказать.— Главный детектив-инспектор Марк Лэпсли, — представился он. — Мне нужно с вами поговорить. Я ищу женщину по имени Дэйзи Уилсон.Она улыбнулась:— В данный момент Дэйзи здесь нет. Думаю, вам лучше войти. Я сварила кофе… хотите?Лэпсли шагнул внутрь. И его сразу окружили тени. В передней ощущался тошнотворный запах, но невозможно понять, откуда он. Может, Юнис лежит наверху, умирая? Или это Юнис идет перед ним? Он никак не мог сообразить.Она провела его в загроможденную вещами комнату, где диваны и кресла боролись за пространство с низкими столиками и растениями в горшках.— Устраивайтесь, — сказала она. — Я на минутку. Кстати, простите, если я кажусь вам немного не в своей тарелке… Сегодня днем я видела странный сон.Она скрылась там, где, как он предположил, находилась кухня. Лэпсли прислушался: нет ли в доме движения, но ничего не услышал. Он все же не был полностью уверен и не мог позволить себе настолько ошибаться.Женщина, которая назвала себя Юнис Коулмэн, вернулась в комнату с кофейником и двумя чашками на подносе. Она, казалось, удивилась, увидев, что он все еще стоит.— Вы меня нервируете, — сказала она, ставя поднос на расположенный сбоку столик и указывая на диван.Лэпсли сел и, пока она разливала кофе, осмотрел комнату. На стенах висели картины самых разных жанров — несколько пейзажей, несколько портретов, несколько образчиков абстракционизма, а все кресла были покрыты вышитыми покрывалами.— Молока?По-прежнему сводящая с ума неуверенность. Есть в ее голосе вкус личи, или ему слишком хочется, чтобы он был?— Пожалуйста.— Накладывайте себе сахар. — Она поставила чашку на другой столик, поближе к нему, затем со своей чашкой в руке села в кресло. — Так чем могу вам помочь, главный детектив-инспектор Лэпсли?— Относительно Дэйзи Уилсон… — напомнил он, глядя на чашку в ее руках. Она не дрогнула.— Она такая милая, но совершенно ненормальная, — улыбнулась женщина. — Да, она помогает мне с Центром искусств и ремесел. Думаю, она ушла в аптеку. А зачем она вам?— Мне нужно задать ей несколько вопросов. — Он поднес чашку к губам, но помедлил, глядя на нее.— Какие вопросы?— Вопросы о женщинах, с которыми она может быть знакома.— Может, я могу помочь? Дэйзи не много говорит о своих подругах, но, возможно, она упоминала их имена.— Она когда-нибудь упоминала Венди Малтраверс?— Нет.— Вайолет Чэмберс?— Не думаю. Кстати, ваш кофе не остынет?— Элайс Коннелл, Рона Макинтайр, Дейдр Финчэм, Ким Стотард?..— Уверена, что я бы запомнила. Это очень запоминающиеся имена.Он поднес чашку к губам. Кожу лица защекотал пар. В нем было что-то пряное. Показалось, что губам горячо, они распухли.Юнис Коулмэн не спускала с него глаз. Она тоже еще не сделала ни одного глотка из своей чашки.— А как насчет Мэдлин Поул? — осторожно спросил он и заметил, что рука ее дрогнула и немного кофе пролилось ей на колени.
Глава 19Вспышка боли от попавшей на ноги горячей жидкости оказалась для Дэйзи неожиданной, и она дернулась еще раз. Чашка задребезжала на блюдце.— О Боже! — механически проговорила она. — Пойду принесу кухонное полотенце. Я быстро. — Она поднялась, поставила чашку с блюдцем на поднос и пошла в кухню. — Не думаю, что Дэйзи когда-либо упоминала Мэдлин Поул, — через плечо сказала она полицейскому офицеру, который сидел в гостиной Юнис Коулмэн. — Мне кажется, она никогда не упоминала этого имени. Они были подругами?Оказавшись на кухне, она на несколько секунд припала к одной из рабочих поверхностей, чтобы прийти в себя. Кем бы ни был этот полицейский, а он показался ей странно знакомым, словно они встречались прежде и при других обстоятельствах, он знает слишком много. Ему известны имена, о которых сама Дэйзи думала, что забыла.Включая имя Мэдлин Поул.Обтирая себя полотенцем, Дэйзи лихорадочно анализировала то, что он говорил, пытаясь найти объяснение тому, как он ее нашел. Единственный возможный вариант — он обнаружил у нее в квартире брошюры с рекламой Центра искусств и ремесел. А это означает, что ей некуда отступать. Ее безопасное убежище раскрыто, осквернено. Она больше никогда не сможет вернуться туда. От ареста ее сейчас спасает лишь то, что полицейский считает ее Юнис Коулмэн. Или, возможно, он не уверен, Юнис ли она, и пытается это выяснить. В любом случае ей придется продолжить игру и постараться выбраться из дома Юнис как можно скорее.Но куда идти? Она лишилась убежища, своего сада с прекрасными запахами и цветами. Приходится признать, что полиции известно о нем, хотя она не могла понять, как им удалось на него выйти. И еще это означает, что они нашли ее маленькую вечеринку с чаем.Все потеряно. Все бессмысленно.Черное отчаяние грозило поглотить ее. Она прислонилась к холодильнику, почувствовав слабость в ногах. Сердце бешено колотилось, и она ощущала, как при дыхании хрипело в груди. Сложная паутина банковских счетов и счетов строительных обществ больше не могла служить ей. Все эти деньги, ценные бумаги, имена теперь для нее утрачены, смыты волной обстоятельств.Нужно быть сильной. Она должна идти вперед. Она не могла ожидать, что удача будет преследовать ее вечно: пьянице часто везет, пока он не упадет в открытый колодец, так ведь говорят? Раньше ей приходилось начинать с нуля, можно снова попытаться. Она должна будет довольствоваться тем, что есть. Какое-то время все будет непросто, но она переживет это. В конце концов, после бури всегда наступает затишье.Сосредоточившись на этих старых знакомых истинах, Дэйзи чувствовала, как сердце замедляет бег, а дыхание возвращается к чему-то, близкому к нормальному дыханию. Полицейский недолго будет проблемой: в тот момент, когда он назвал ее имя — ну, имя Дэйзи Уилсон, — она поняла, что необходимо заманить его в дом и заставить выпить кофе, который она приготовила для Юнис. Если все пойдет хорошо, он впадет в коматозное состояние, не успев допить свой кофе, а через час умрет.При этой мысли она встрепенулась: а где Юнис? Несмотря на то что Дэйзи дала ей приличную дозу цианида, ее больше нет в спальне наверху. Когда Дэйзи услышала дверной звонок, она перепугалась, что Юнис в горячке сойдет вниз, чтобы открыть дверь, но от нее не было ни слуху ни духу. Куда она могла запропаститься?Это может подождать. Нужно расставить приоритеты: ей придется отделаться от полицейского.Выдвинув ящик со столовыми приборами, она взяла с пластикового подноса мясницкий нож — серый треугольник металла, заточенный до остроты бритвы. Ей претила мысль воспользоваться ножом, но он мог оказаться неплохим подспорьем. На всякий случай.Она появилась из кухни с чайным полотенцем, под которым был спрятан нож.— Я такая неуклюжая, — сказала она. — Вы уж меня простите.Полицейский сидел с пустой чашкой. Он смотрел на нее с легким неодобрением, между бровей у него появились две морщинки.— О Боже, — с преувеличенной заботой проговорила она, — быстро же вы пьете! Хотите еще чашечку?— Нет… нет, спасибо, — ответил он. Она с удовлетворением отметила, что его рука чуть трясется, а на лбу выступили бисеринки пота. — Этот кофе немного… немного крепок для меня. С меня достаточно одной чашки.— Как хотите. — Она уселась в кресло.Одной чашки должно хватить. Она проверила это на псе Джаспере, а потом на Юнис — где бы она ни была. Мужчины — не совсем изученная штука (прежде ей доводилось травить только женщин), но вряд ли разница в половой принадлежности и размерах сильно замедлит процесс, разве что на несколько минут. И если замедлит, что ж, на этот случай есть нож.Полицейский поставил чашку на столик. Он промахнулся с расстоянием и довольно сильно стукнул блюдцем по лакированной поверхности.— Думаю, мне нужно… идти… — пробормотал он. — Лучше мне вернуться, когда Дэйзи Уилсон будет здесь. — Он попытался встать, но у него никак не получалось скоординировать движения. Его руки соскользнули с поручней кресла, завалив его на бок, и он медленно выпрямлялся. — Что происходит? — глухим голосом проговорил он.— Вероятно, вы чувствуете, что крутит живот, — сказала Дэйзи. Она откинулась на спинку кресла, держа на коленях завернутый в полотенце нож. — Это в вашей пищеварительной системе происходит гидролитическое превращение цианистых гликозидов из ядер косточек абрикоса в цианисто-водородную кислоту. Или цианид, если вам больше нравится. Когда цианид начнет распространяться по вашему телу, вы станете ощущать все большую усталость и, может, у вас начнется рвота, хотя я очень надеюсь, что этого не случится. Так утомительно после этого убираться. Однако с ядами всегда так — организм, похоже, всегда стремится избавиться от них, хотя обычно уже бывает поздно.— Абрикосы?— Абрикосовые косточки, — поправила она. — Я перемолола их и смешала с молотым кофе. Я надеялась, что горечь кофе перебьет любой вкус. Вы что-нибудь почувствовали? Мне правда хотелось бы знать. Вдруг мне опять захочется прибегнуть к этому способу. С очередной старухой.Он дернулся в кресле вперед, и Дэйзи сбросила с колен полотенце, позволив полицейскому увидеть, что у нее в руке нож. Лезвие ножа блеснуло.— Я предлагаю вам сидеть на месте, пока работает яд. Если попытаетесь встать, мне придется вас зарезать, и будет жаль.— Мэдлин, — сказал он. — Мэдлин Поул.— Нет. — Она решительно тряхнула головой. — Нет никакой Мэдлин Поул. Теперь я Дэйзи Уилсон, как раньше была Вайолет Чэмберс, а затем я стану Юнис Коулмэн. Мэдлин уже давно нет.— Вы становитесь этими людьми. Вы присваиваете их имена.— У меня всегда был талант к имитации. Мне нравится наблюдать, как у людей вырабатываются маленькие слабости и привычки. И это в течение многих лет приносит мне дивиденды.— Но ведь вы делаете это не ради денег, не так ли?— Без денег никуда, — сказала она почти машинально. — Они дарят мне комфорт. — Она подалась вперед. — Кстати, что вы сейчас чувствуете? Суставы еще не ломит? Ощущаете сухость во рту?— Но вы небогаты, и никогда не будете. Вы выбираете пожилых дам, которых никто не хватится, но еще вы выбираете тех, у кого мало денег. Все слишком запутанно.— Мне очень не нравится показуха, — сказала она. — Вы, должно быть, испытываете неприятное ощущение в кишечнике. Станет хуже. Намного хуже. Повторюсь: убираться будет утомительно, но ради эффекта можно постараться.— Но ведь деньги не настолько важны, — продолжал настаивать он. — Вы делаете это ради комфорта, разумеется, но вы могли остановиться на любом этапе. Например, когда были Роной, или Дейдр, или Ким, или Вайолет, или Дэйзи. Что же заставляло вас идти вперед?Дэйзи отвела взгляд. Его вопросы вызывали в ней тревогу. Было бы намного лучше, если бы он умер молча, ну в крайнем случае со стонами и икотой.— Думаю, привычка, — наконец сказала она. — Полагаю, у вас возникнет тупая боль в голове. С удовольствием понаблюдаю за вашей смертью.— От чего вы убегали?— Ни от чего. Просто хотела быть в безопасности. — Она направила нож на него. — Мы ведь встречались раньше, не так ли? Давным-давно. Я вам тогда тоже предложила чаю.— От чего вы убегали?Она неожиданно махнула рукой в сторону, ударив по столику ножом и расплескав забытую чашку кофе по всей комнате.— От моей бабки! — закричала она, и слова посыпались из нее торопливо, почти наскакивая одно на другое. — Я убегала от моей бабки и оттого, что она сделала со мной, с моими сестрами и братьями. Но она все равно преследует меня. Как только я подумаю, что оторвалась от нее, оборачиваюсь и вижу ее отражение или краем глаза ловлю ее тень. Я должна убежать от нее и от того, что она сделала!— И от того, что вы сделали, — возразил полицейский. — Вы убили ее. Вы ее отравили.— Она заслужила. Она постоянно обижала нас. А потом… а потом… — Неожиданно из ее глаз потекли слезы. Она вспомнила сад, зной и как кричала маленькая Кейт, когда лезвия секатора сомкнулись и ее большой палец в струе крови упал в траву.— И вы в конце концов оказались здесь. В Лейстоне, где все это началось. Где родилась Мэдлин.— Все возвращается на круги своя, — медленно произнесла она. — Так ведь говорится, да? Я никогда этого по-настоящему не понимала, но это правда.— А Юнис? Настоящая Юнис Коулмэн? Вы и ее убили? Вы и над ней совершили эту странную кару, которую долгие годы вершили над своей бабкой?— Она где-то наверху, в коматозном состоянии. Вы тоже в скором времени будете. Ей удалось выползти из спальни. Думаю, она в ванной или гостевой комнате. Когда с вами будет покончено, я пойду взглянуть, как там она.Полицейский выпрямился в кресле. С лица слетела расслабленность, отсутствующий взгляд стал осмысленным.— Мы нашли ваш дом, — сообщил он. — Мы перекапываем ваш сад. Боюсь, все, кто был у вас в гостях за чаем, ушли домой. Все кончено, Мэдлин. И вы арестованы за убийство Дэйзи Уилсон, Венди Малтраверс, Роны Макинтайр, Вайолет Чэмберс, Элайс Коннелл, Ким Стотард, Дейдр Финчэм и еще шестерых, пока еще не установленных женщин, а так же за попытку убийства Юнис Коулмэн.Дэйзи, открыв рот, смотрела на полицейского:— Но… кофе? Вы выпили его!— Я его вылил, — нетерпеливо бросил он, — в один из ваших горшков с цветами. В один из горшков Юнис.— Нет! — крикнула она и с поднятым ножом бросилась на Лэпсли. Он поймал ее руку в тот момент, когда она запрыгнула на него, и отпихнул, оставив нож у нее. Она попятилась, подушка кресла ударила Дэйзи под колени, заставив ее резко сесть. — Нет! — повторила она. Злость уступила место протесту.— Мы идем наверх, — сказал он. — Юнис Коулмэн, может быть, еще жива.Схватив за запястья, он вырвал ее из кресла и стал толкать перед собой на лестницу, которая вела на второй этаж. Она пыталась вырываться, но сил совсем не осталось. Она ощущала, как кости хрустят под его пальцами. Ей нечего было противопоставить его грубой мужской силе. Она оказалась беспомощной, когда он отнял у нее нож и отшвырнул его в сторону. Все, что у нее было, она вложила в другие личности. И теперь не осталось ничего, чем можно было бороться.Полицейский двинулся в сторону хозяйской спальни, где Дэйзи оставила умирать Юнис. Он тащил Дэйзи за собой. Толкнув дверь, осмотрел комнату. Но она уже знала, что он не найдет там ничего.Он протащил ее до соседней комнаты, гостевой спальни, но и та оказалась пустой. Ванная комната находилась в конце коридора, и он открыл дверь одной рукой, в то время как другой цепко сжимал запястье Дэйзи. В тот момент, когда дверь открылась, Дэйзи почувствовала кислый запах свежих рвотных масс.Юнис лежала в ванной скрючившись. Ее лицо блестело от пота. Кровь текла с искусанных губ. Дэйзи почти видела миазмы разложения и смерти, исходящие из каждой поры, каждой клетки ее тела.— Будьте здесь, — бросил полицейский и толкнул Дэйзи на унитаз.Он подошел к Юнис, чтобы проверить пульс, затем быстро перевернул ее на бок, чтобы, если начнется рвота, она не захлебнулась. Не очень-то это поможет. Дэйзи достаточно насмотрелась на то, как умирают старухи, чтобы понимать — Юнис уже не помочь. Это как набитая матросами шлюпка, скользящая в холодный черный океан, — ее уже не вернуть назад. Путешествие в смерть, начавшись, не может остановиться.Полицейский вытащил из пиджака мобильник и стал вызывать «скорую помощь» и подмогу. Пока он отвлекался, Дэйзи тихо выскользнула из ванной в коридор.Бежать некуда.Нет, она ошибается. Один вариант есть, если ей хватит духа воспользоваться им.Двигаясь тихо, но быстро, Дэйзи спустилась по лестнице в гостиную. Она с тоской взглянула на входную дверь. Но куда идти? Машины у нее нет, и полицейским не составит труда обнаружить ее на автобусной остановке в начале дороги. Нет, она не унизится попыткой бегства.Дэйзи повернулась и прошла на кухню.Кофейник был по-прежнему там, где она его оставила. Она потянулась и взяла его за ручку. Кувшин лишил ее равновесия, и ей пришлось, чтобы не упасть, опереться другой рукой на рабочую поверхность.В какой-то момент она думала, что нальет кофе в чашку, плеснет туда молока и ложку сахара, по своему вкусу, а потом медленно выпьет, как полагается. Но ей показалось, что на лестнице послышались шаги, поэтому она поднесла стеклянный кувшин к губам и стала большими глотками пить кофе. Пар скользил по коже лица, оставляя на лбу капельки пота. Стекло обжигало губы, жидкость жгла горло, но она продолжала пить. Она ощущала нарастающий жар в желудке, который постепенно распространялся по внутренностям. Рот горел, покрываясь волдырями, кофе, вливаясь в нее, как кислота, разъедал горло.Кто-то выбил кувшин у нее из рук, и Дэйзи услышала, как где-то далеко сосуд разбился о стену, но она была всецело поглощена разливающимся у нее внутри огнем. Она упала вперед, пытаясь сдержать рвоту, но жар кофе запечатал горло и ей едва удавалось дышать.Чьи-то руки подхватили ее сзади и уложили на пол. Слезы застилали ей глаза. Кто-то говорил взволнованно, но слова скользили мимо нее.Казалось, она лежит давно, хотя она почти утратила ощущение времени. Боль царапала ей желудок и посылала судороги по рукам и ногам. Тело изгибалось в конвульсиях. Над ней пролетали бессмысленные обрывки разговора — «Женщина наверху мертва, босс», «Где, черт побери, эта «скорая помощь»?», «Главный детектив-суперинтендант Роуз сейчас в управлении рожает ежа!» — но все это было далеко и абстрактно.Реальными были только ворота, видневшиеся перед ней. По бокам живая изгородь, и между кустами цветы самой разнообразной раскраски. Она в восторге пошла к воротам, и ее нисколько не удивило, что они перед ней открылись.Через сад была проложена дорожка, и она с радостью пошла по ней. Слева от нее была грядка голубых кубинских лилий, практически сочившихся ядовитыми гликоцидами; справа — птицемлечника зонтичного, тянущего к небесам свои маленькие белые лапки, наполненные смертоносными конваллатоксином и конваллосидом. За ними, по обеим сторонам дорожки, Дэйзи различала щедрые россыпи белокрыльника болотного, красные ягоды и корни которого состоят из ядовитых рафид оксолата кальция. А вокруг всего этого овальные листья рвотного корня — из него получают препарат эметин, который может убить в течение недели, если дать его в достаточной дозе; а если дать слишком мало, для выздоровления потребуются годы.— Я убегу от нее, — твердо сказала она. — Убегу.Ноги подкосились, и она упала на землю среди растений. Прекрасных, прекрасных растений. Они потянулись к ней, чтобы обнять нежными стеблями и прикрыть ее смертное тело своими вечными листьями и лепестками. Уткнувшись в свои любимые цветы, она обрела наконец покой, которого искала все эти долгие годы.Найджел Маккрери
ВЕРЬ МНЕ(роман)
Ты играешь своими шрамами.Шелли Уинтерс
Ни один человек не может так долго быть двуликим: иметь одно лицо для себя, а другое — для толпы; в конце концов он сам перестанет понимать, какое из них подлинное[16].Натаниэль Готорн, «Алая буква»
Клэр Райт в отчаянии. Она изучает актерское мастерство в Нью-Йорке и в отсутствие грин-карты берется за единственную работу, которую может получить, — быть «приманкой» для неверных мужей в барах, работая на адвокатскую контору, специализирующуюся на разводах.Но однажды правила игры меняются.Муж клиентки становится подозреваемым в жестоком убийстве жены, и полиция просит Клэр использовать свои актерские таланты, чтобы под руководством изощренного полицейского психолога выудить признание у подозреваемого.С самого начала Клэр сомневается в виновности Патрика Фоглера. Но не является ли ее растущая уверенность в его невиновности признаком того, что она слишком глубоко вжилась в свою роль, — а может, это полиция совершает ужасную ошибку?Она понимает, что влюбляется в свою «цель», и начинает задаваться вопросом: кто же в действительности из них двоих «приманка», а кто — жертва?Вскоре Клэр осознает, что играет самую смертельную роль в своей жизни.
ПрологВ день отъезда гостям следует освободить номер до полудня.К одиннадцати часам шестой этаж отеля «Лексингтон» почти опустел. Это центр Манхэттена, где даже туристы находятся под гнетом расписания галерей, универмагов и достопримечательностей. Все, кто спит допоздна, просыпаются от шума горничных, болтающих друг с другом на испанском. Они приходят и уходят из прачечной рядом с лифтом, готовят комнаты к очередному наплыву сегодня днем.Разбросанные по коридору подносы с завтраком указывают, какие комнаты должны быть убраны.За дверью номера на террасе подноса нет.Утром в каждый номер доставляют экземпляр «Нью-Йорк Таймс» с приветствиями от администрации отеля.На террасе приветствие отвергнуто. Нетронутая газета лежит на коврике, а табличка «НЕ БЕСПОКОИТЬ» висит над ним на ручке.Консуэла Альварес оставляет террасу напоследок. В конце концов, когда все остальные комнаты убраны, она больше не может тянуть. Женщина морщится от боли в пояснице: этим утром она уже сменила кучу комплектов белья и вымыла дюжину душевых кабинок. Консуэла стучит в дверь пропуском, произносит: «Горничная», — и ждет ответа.Ответа нет.Первое, что женщина замечает, входя, — холод: сквозь шторы задувает ледяной ветер. Она неодобрительно что-то бормочет, подходит к окну и дергает за шнур.Комнату заливает серый свет.В номере бардак. Она слегка демонстративно захлопывает окно. Человек в постели не шевелится.— Пожалуйста… просыпайтесь, — произносит Консуэла смущенно.Простыни натянуты постояльцу прямо на лицо. Контуры тела сглажены, словно погребены под снегом.При взгляде на осколки опрокинутой лампы и разбитого бокала Консуэлу внезапно охватывает дурное предчувствие. В прошлом году на втором этаже произошло самоубийство. Неудавшийся бизнес. У молодого человека была передозировка в ванной. Все номера были забронированы, а от них требовалось к пяти убрать и подготовить номер для следующего жильца. Сегодня на террасе она тоже увидела нечто необычное, даже странное. Кто ложится спать, оставляя на ковре осколки стекла, на которые рискуешь наступить на следующий день? Кто спит, укрывшись простыней с головой? Консуэла повидала много гостиничных номеров, и сцена, возникшая перед ней, кажется какой-то неестественной.Даже нарочитой.Консуэла крестится. Нервничая, кладет руку на покрывало туда, где должно быть плечо, и трясет его.Через мгновение под ее рукой на белом полотне простыни расплывается красный цветок.Женщина знает: сейчас что-то происходит не так, творится что-то очень плохое. Консуэла снова касается покрывала, на этот раз нажимая одним пальцем. Снова, как чернила, растекающиеся по папиросной бумаге, на простыне возникает красный лепесток.Консуэла собирает все свое мужество и левой рукой откидывает одеяло.Еще до того, как она осознает, что именно увидела, ее рука непроизвольно тянется вверх, чтобы снова перекреститься. Но теперь она замирает на полпути, так и не достигнув лба, и, дрожа, зажимает рот, откуда вырывается пронзительный крик.
Часть IГлава 1Пятью днями раньшеМой друг еще не пришел.Вот что вы подумали бы, увидев меня здесь, сидящей в баре корпоративного нью-йоркского отеля, в попытках помочь моей Деве Марии продержаться весь вечер. Просто еще одна молодая профессионалка, ждущая своего кавалера. Может, чуть более нарядная, чем некоторые из здешних женщин. Я не выглядела, как будто только что из офиса.На другом конце бара компания молодых людей пьет и шутит. Они толкают друг друга в плечо — хотят доказать свою точку зрения. Один из них — симпатичный, элегантно одетый, спортивный — привлекает мое внимание. Он улыбается. Я отворачиваюсь.Вскоре в конце зала освобождается столик. Я беру стакан и сажусь за него. Тут внезапно разворачивается следующая сценка:Нью-Йорк, 44-я западная улица, бар отеля «Дельтон», ночь.Мужчина(агрессивно)Простите?Передо мной стоит некто. Бизнесмен лет сорока пяти, в дорогом костюме повседневного кроя, наводящем на мысль, что мужчина не просто обычный исполнительный трутень. На воротник ниспадают волосы, несколько длинноватые для Уолл-стрит.Он зол. Очень зол.ЯДа?МужчинаЭто мой столик. Я отходил в туалет.Он показывает на ноутбук, выпивку и журнал, которые я каким-то образом умудрилась не заметить.МужчинаЭто мой напиток. Мои вещи. Ясно ведь, что столик занят.Люди поворачиваются в нашу сторону, но ни конфликта, ни типичного нью-йоркского напряжения не будет. Я уже поднимаюсь, закидываю сумку на плечо. Обстановка разряжена.ЯИзвините, я не поняла. Найду другое место.Я делаю шаг назад и беспомощно оглядываюсь по сторонам, но все места, включая мое предыдущее, уже заняты. Больше некуда садиться. Краем глаза чувствую, как незнакомец окидывает меня взглядом, пробегает глазами по дорогому жакету Джесс от Донны Каран, который она держит для прослушиваний, по мягкому темному кашемиру, оттеняющему мою бледную кожу и темные волосы. Мужчина осознает, какую глупую ошибку он совершает.МужчинаПодождите… Я думаю, мы могли бы сесть вместе.Он указывает на стол.МужчинаЗдесь есть место для нас обоих. Я как раз заканчивал работу.Я(благодарно улыбаясь)О, спасибо.Я кладу сумку на место и сажусь. На какое-то время воцаряется тишина, и я стараюсь ее не нарушать. Теперь его очередь.Конечно, когда мужчина снова начинает говорить, его голос слегка меняется — он становится более хриплым и густым. Меняются ли женские голоса подобным образом? Я должна как-нибудь с этим поэкспериментировать.МужчинаВы кого-то ждете? Держу пари, его задержал снег. Вот почему я остаюсь еще на одну ночь — в Ла Гардиа полнейший хаос.Я улыбаюсь про себя, потому что это на самом деле довольно мило: он пытается выяснить, кого я жду, мужчину или женщину, и в то же время показывает мне, что он здесь один.ЯДумаю, я могла бы провести здесь некоторое время.Он кивает на мой опустевший стакан.МужчинаВ таком случае, могу я предложить вам еще? Кстати, меня зовут Рик.Из всех баров во всех городах мира…[17]ЯСпасибо, Рик. С удовольствием выпью мартини. Я — Клэр.РикРад познакомиться, Клэр. Извините за то, что сейчас произошло.ЯДа нет, это моя ошибка.Я говорю так беспечно, с такой явной благодарностью, что сама удивилась бы, узнав, что это ложь.Но это не ложь, а искреннее поведение в воображаемых обстоятельствах. Что, как вы потом увидите, совсем другое.Официантка принимает заказ. Когда она отходит, мужчина за соседним столиком наклоняется к ней и начинает возмущаться из-за забытого заказа. Я смотрю, как она угрюмо вытаскивает ручку из-за уха, словно может вынуть слова изо рта у клиента и стряхнуть их на пол.Думаю, мне бы тоже это пригодилось. Я прячу это где-то глубоко внутри и сосредотачиваюсь на человеке напротив.ЯЧто привело вас в Нью-Йорк?РикРабота. Я адвокат.ЯНе верю.Рик выглядит озадаченным.РикПочему же?ЯВсе адвокаты, которых я встречала, неприглядные и скучные.Он отвечает на мою улыбку.РикЯ работаю в музыкальном бизнесе. В Сиэтле. Нам нравится думать, что у нас чуть более захватывающая профессия, чем у среднестатистического адвоката по уголовным делам. А что насчет вас?ЯЧем зарабатываю на жизнь? Или считаю ли свою профессию увлекательной?К нашему обоюдному удивлению, сейчас мы немного флиртуем.РикИ то, и другое.Я киваю на удаляющуюся официантку.ЯНу, раньше я занималась тем же, чем и она.РикДо какого момента?ЯПока не поняла, что есть более интересные способы оплаты съемного жилья.Легкая, почти неощутимая тишина, когда зарождается идея, почти всегда заметная в чужих глазах. Мужчина перебирает в уме возможные значения сказанного мной. Пока не решает, что чересчур зациклился.РикА откуда вы, Клэр? Я пытаюсь определить акцент.Виргиния, черт тебя побери. Отсюда и то, как я рифмовала «закон» в «адвокате» с «парнем»[18].ЯЯ оттуда… откуда вы захотите.Он улыбнулся по-волчьи и нетерпеливо, что лишь доказывало — я была права.РикОттуда я девушек никогда раньше не встречал.ЯА вы встречались со многими девушками, верно?РикВ командировках я действительно получаю, скажем так, некоторую долю удовольствия.ЯПеред тем, как улетите к жене и детям в Сиэтл.Рик хмурится.РикПочему вы думаете, что я женат?Я(ободряюще)Это те, за кем я обычно охочусь. Те, кто умеют веселиться.Теперь Рик уже уверен, но не торопится. Мы потягиваем напитки, и он рассказывает мне о своих клиентах в Сиэтле — о знаменитом кумире подростков, любящем несовершеннолетних девочек, и мачо — звезде тяжелого металла. Он гей, но не может признаться в этом. Он рассказывает, делая явный акцент на том, сколько денег можно заработать в его профессии. Контракты составляются для тех, кто по своему темпераменту вряд ли будет их соблюдать. Им требуются услуги таких людей, как Рик — и для заключения договора, и для его последующего расторжения. И наконец, когда на меня производят должное впечатление слова нового знакомого, он предлагает, поскольку мой друг, очевидно, уже не придет, перейти в какое-нибудь другое место, ресторан или клуб — как мне больше нравится.Рик(мягко)Мы могли бы просто заказать обслуживание номеров. Я останусь наверху.ЯЭто может быть дорого.РикКак хочешь. Выбирай. Бутылка шампанского, икра…ЯЯ имею в виду — обслуживание номеров может быть дорогим… когда я берусь за дело.Теперь все по-честному. Только не реагируй на только что сказанное, не улыбайся и не отводи взгляд. Ничего страшного. Ты постоянно так делаешь.Просто не обращай внимания на стук в груди, на тошноту.Рик удовлетворенно кивает.РикЯ тут не один по работе, верно?ЯТы меня раскусил, Рик.РикЕсли ты не возражаешь, Клэр, я скажу — ты не из таких.Пришло время признаться.ЯПросто я…РикЧем же ты занимаешься?ЯЯ из тех, кто приходит сюда ради бесплатных курсов актерского мастерства. Каждые пару месяцев я хожу сюда, веселюсь… И проблема сама собой исчезает.На другой стороне холла регистрируется семья. Маленькая девочка лет шести, одетая для поездки в город в пальто, вязаную шапочку и шарф, хочет увидеть, что происходит за стойкой портье. Отец поднимает дочку, ставит ногами на ее чемодан с изображением слона, и она восторженно растягивается на стойке, пока менеджер выдает карточки с ключами. Одну из них он с улыбкой вручает девочке. Мужчина покровительственно придерживает рукой спину ребенка, чтобы девочка не соскользнула.Я чувствую знакомый укол зависти и боли.Выталкиваю лишние мысли из головы и возвращаюсь к разговору с Риком. Он наклонился вперед. Его голос стал тише, глаза заблестели.РикИ насколько же ты готова повеселиться сегодня вечером, Клэр?ЯДумаю, это можно обсудить.Рик улыбается. Он адвокат. Переговоры — часть игры.РикСкажем, триста?ЯСтолько берут в Сиэтле?РикПоверь мне, в Сиэтле за это платят много.ЯВо сколько тебе обошлась твоя самая дорогая женщина, Рик?РикПятьсот, но это было…Я(перебивая)Сумма удваивается.Рик(ошеломленно)Ты серьезно?ЯДа, конечно. Я ведь обычная девушка, которая всего лишь хочет повеселиться, и поэтому стою тысячу долларов, однако, если ты передумал…Я нарочито небрежно тянусь за сумкой. Надеюсь, Рик не заметит, как дрожит моя рука.РикНет, подожди-ка… Тысяча. Хорошо!ЯНомер комнаты?РикВосемь четырнадцать.ЯЯ постучу в дверь через пять минут. Только не смотри консьержу в глаза.Он встает.Рик(восхищенно)Трюк со столом был весьма ловким. Ты забрала меня прямо перед носом бармена.ЯТы должен сам этому научиться. Тогда-то и получишь удовольствие.Рик доходит до лифта и оглядывается. Я киваю ему и незаметно улыбаюсь.Улыбка на моем лице исчезает, как только захлопывающиеся двери скрывают меня. Я беру сумку и иду к выходу.Исчезаю.Снаружи наконец-то перестал идти снег, пожарные гидранты, стоящие вдоль тротуара, одеты в белые снежные парики. Чуть дальше по улице меня ждет черный лимузин с выключенными фарами и работающим двигателем. Я открываю заднюю дверцу и сажусь.Жене Рика около сорока пяти. Она выглядит утомленно, но дорого. Это наводит на мысль, что когда-то она сама была на музыкальной сцене — еще до того, как начала устраивать деловые обеды Рика и рожать детей. Она сидит на заднем сиденье рядом с Генри и дрожит, несмотря на теплый воздух, хлещущий из обогревателей.— Все в порядке? — тихо спрашивает Генри.— Да, — говорю я и вытаскиваю из сумки маленькую видеокамеру.Мой вирджинский акцент пропадает. С обычным британским выговором кидаю реплику его жене:— Послушайте, я скажу то, что всегда говорю в таких ситуациях, а именно — вам необязательно смотреть это. Вы можете просто пойти домой и попытаться все уладить.Жена Рика произносит то же самое, что и все остальные женщины до нее:— Я хочу знать.Я протягиваю ей фотоаппарат.— Как выяснилось, он регулярно пользуется услугами проституток, причем не только во время командировок. Рик сказал, что платит до пятисот долларов в Сиэтле, и только что предложил мне тысячу.Глаза женщины наполнились слезами.— Боже. Боже.— Мне очень жаль, — неловко говорю я. — Рик ждет меня в номере восемьсот четырнадцать, если хотите, то пойдите и поговорите с ним.В глазах жены не только слезы, но и гневный огонь. Запомни этот момент.— Я, конечно, поговорю с адвокатом, но это будет специалист по разводам, а вовсе не мой муж.Женщина поворачивается к Генри:— Я бы хотела уехать.— Конечно, — спокойно отвечает тот.Когда мы выходим из машины, Генри садится за руль, а я иду дальше по своим делам; он незаметно передает мне конверт.Четыреста долларов. Неплохо для вечерней подработки.В конце концов, Рик был подонком. От него у меня мурашки бежали по коже. Высокомерный и агрессивный. К тому же обманщик. Он заслуживает всех обвинений, которые жена собирается в него бросить.Так почему же, когда лимузин уезжает по грязному серому снегу, я чувствую себя мерзко и отвратительно от всего мною содеянного?Глава 2Теперь вам интересно, кто я на самом деле и что делаю здесь, в Нью-Йорке. Другими словами, моя биография.Имя: Клэр РайтВозраст: 25 (может играть 20–30-летних)Рост: 1,7 м.Национальность: британкаЦвет глаз: карийЦвет волос: меняетсяТаковы факты, но на самом деле не они вас интересуют. Вы хотите знать, чего я хочу. Это правило номер один, день первый, первое, что вы узнаете: именно желания определяют вас как личность.Я говорила Рику правду — по крайней мере часть правды. Я хочу становиться другими людьми. И никогда не хотела ничего другого.В любом списке десяти лучших актерских школ мира около половины будут в Нью-Йорке: Джульярд, Тиш, «Театр по соседству» и так далее. Все учат вариациям одного и того же подхода, основанного на идеях великого русского режиссера Константина Станиславского. Речь идет о погружении себя в часть чужой истины до тех пор, пока она не станет частью вас.В нью-йоркских школах актерского мастерства актеров не учат играть. Там учат становиться другим.Если вам посчастливилось пройти первый тур и быть приглашенным в Нью-Йорк на прослушивание; если вам посчастливилось получить место; если актерская игра была всей вашей жизнью с тех пор, как вам исполнилось одиннадцать (маленькая девочка, убегающая от однообразия унылых приемных семей, притворяясь кем-то другим), тогда вы один из тысячи и были бы безумцем, если бы не приняли это.Я импульсивно подала заявление на курс актерской студии. Там училась Мэрилин Монро, которая тоже выросла в приемной семье. Я прослушивалась со странным убеждением, что это должно было произойти, и приняла итог в мгновение ока.Они даже назначили мне стипендию, которая покрывала часть платы за обучение, но не компенсировала расходы на проживание в одном из самых дорогих городов мира.Согласно условиям студенческой визы, я могу работать, если моя работа находится в кампусе. Кампусом служил университет Пейс — тесный современный квартал, примыкавший к Ратуше и Бруклинскому мосту. Там было не так уж много возможностей для неполной занятости.Мне удалось устроиться официанткой в бар «Адская кухня». Я бегала туда три раза в неделю после занятий, но у владельца был бесконечный запас молодых женщин на выбор, и он не считал нужным слишком долго оставлять их на работе. Если налоговая или иммиграционная служба начнут проверку, он всегда сможет заявить, что их бланки были отправлены по почте. Через два месяца владелец весьма недоброжелательно сообщил мне, что пришло время убираться восвояси.Один из моих преподавателей, Пол, предложил мне поговорить с его знакомым агентом. Я нашла его по адресу — узкий дверной проем в довоенном квартале, испещренном пожарными лестницами, в самом конце 43-й улицы, и поднялась по лестнице на третий этаж в самый крошечный офис из всех, где мне приходилось бывать. Все поверхности были завалены фотографиями, сценариями и контрактами. В первой комнате по обе стороны от тесного письменного стола сидели два ассистента. Мое имя прозвучало вторым по счету. За другим столом сидела маленькая женщина. Она гремела огромными пластиковыми украшениями. В руке она держала резюме, которое читала вслух, одновременно приглашая меня сесть по другую сторону стола.* * *Офис нью-йоркского агента, день.Марси Мэтьюс, нью-йоркский агент, известная своей жесткостью, читает мое резюме.МарсиТеатральная школа. Лондонская Школа драматического искусства — один год. Съемки в массовке на телевидении. Пара европейских арт-хаусных фильмов, которые так и не вышли в прокат.Она отбрасывает резюме в сторону и критически смотрит на меня.МарсиНо в целом вы хорошенькая. Не красавица, но изобразить сможете, а Пол Льюис вообще говорит, что у вас талант.Я(довольна, но стараюсь быть скромной)Он такой замечательный преподаватель.Марси(перебивает)Но представлять ваши интересы я не могу.ЯПочему?МарсиУ вас нет грин-карты. Значит, вы не член профсоюза. Следовательно, никакой работы.ЯНо ведь должна быть хоть какая-то работа, которую я смогла бы выполнять?МарсиКонечно. Вы можете вернуться в Англию и подать заявку на грин-карту.ЯЯ… не могу этого сделать.МарсиПочему нет?ЯЭто сложно.МарсиНет. Мне это более чем знакомо.Она достает электронную сигарету и включает ее.МарсиЯ написала паре коллег в Лондон о вас, Клэр. Знаете, что они сказали?Я(с несчастным видом)Догадываюсь.МарсиСамый положительный отзыв о вас был — «немного напряжена». В основном они советовали держаться от вас подальше. Когда же я углубилась в вашу историю, там продолжало всплывать слово «смятение».Она поднимает брови.МарсиНе хотите ли объяснить?Я делаю глубокий вдох.Я«Смятение»… Так назывался мой первый студийный фильм и первый большой прорыв. Я играла возлюбленную… Ну, думаю, вы знаете его имя. Актер известный и красивый. Все знают, что у него один из самых счастливых браков в шоу-бизнесе.Я вызывающе смотрю на нее.ЯКогда он влюбился в меня, я поняла, что это по-настоящему.Марси(насмешливо фыркая)Естественно.ЯЭто было до того, как я услышала фразу, которую используют на съемках фильмов: «Не рассчитывай на место, дорогая».МарсиА дальше?ЯЧерез четыре недели его знаменитая красавица жена появилась на съемочной площадке с тремя знаменитыми красавцами детьми на буксире. Внезапно продюсеры нашли предлог, чтобы убрать меня с дороги. Я застряла в звукозаписывающей будке, переделывая строки, которые отлично сыграла и в первый раз.Марси(кивая)И?ЯВот тогда-то до меня и дошли слухи. Оказывается, я сумасшедшая, преследую чужих мужей. Дескать, я угрожала его жене. Та же пиар-машина, что раскручивала его фильмы, теперь вертела и меня.Я пытаюсь сдержать слезы. Я знаю, как наивно это звучит, но правда в том, что у меня был пусть небольшой, но опыт. Вы никогда не выйдете из приемной семьи глупой невинной девчонкой.Вы отчаянно хотите любить и быть любимой. Этот актер был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо встречала. Самым страстным, самым поэтичным. Он мог пересказать все любовные сонеты Шекспира, как будто они написаны специально для него.Мораль: никогда не влюбляйтесь в того, кто предпочитает чужие слова своим.Я не рассказала Марси о некоторых других событиях, связанных с этой историей, хотя подозреваю, что она уже и так их знает. Обезумев от юношеского отчаяния из-за несправедливой травли, я подошла к трейлеру этого актера и вскрыла себе вены на той же кушетке, где мы занимались любовью между дублями. Я невероятно хотела доказать ему — это не была просто игра. Все существовало в действительности.По крайней мере, для меня.ЯВот и все. Кастинги мгновенно прекратились. Видите ли, я совершила грех номер один: вела себя непрофессионально. Это было за неделю до моего восемнадцатилетия.Марси(задумчиво кивает)Вы знаете, Пол прав: у вас неплохо получается. На мгновение вы почти заставили меня пожалеть вас. Вместо того, чтобы признать: это был невероятно тупой, саморазрушительный провал.Она тычет в меня концом сигареты.МарсиПродюсеры правы. Поищите себе другую работу.ЯЯ надеялась, Америка даст мне второй шанс.МарсиДумать так — весьма наивно с вашей стороны. Те времена, что мы проводили в толпе, жаждущей свободы, давно прошли.ЯДля меня это единственная карьера, о которой я когда-либо мечтала, но я не могу продолжать учиться без какой-либо работы.Марси одновременно и хмурится, и вздыхает. Дым струится из ее ноздрей, а потом, словно нехотя, женщина произносит:МарсиЛадно. Оставьте свои данные в приемной. Скоро будут снимать парочку паршивых музыкальных клипов, но я ничего не обещаю.ЯСпасибо! Огромное спасибо!Я вскакиваю и с энтузиазмом пожимаю агенту руку. Она обрывает мое благодарное рукопожатие концом электронной сигареты и случайно смотрит вниз. Что-то в беспорядке бумаг на столе бросается Марси в глаза.Она тянется к столу, перечитывает, поднимает на меня взгляд.МарсиА вот как бы ты отнеслась к работе в фирме адвокатов по разводам, Клэр?ЯВ качестве помощника?МарсиНе совсем… Слушай, я буду с тобой честна. Работа не из лучших, но им нужен кто-то вроде тебя, и они готовы хорошо платить. Очень хорошо. Не из профсоюза. И наличными.Глава 3Когда лимузин с женой Рика отъезжает, я поворачиваюсь и направляюсь в другую сторону. Улицы покрыты льдистой слякотью, а я без пальто. Снежная слякоть проникает в носок моего правого ботинка.Таймс-Сквер — это буйство электричества и красок. Одинокий мим, бросающий вызов холоду, развлекает очередь за билетами. На рекламных щитах мелькают фрагменты отзывов: «завораживающий», «блестящий», «необыкновенный». Я проезжаю под уличным знаком с надписью: «Театральная страна».Театральная страна… Если бы людям было позволено выбирать свою страну, я хотела бы жить именно в такой. Потом я сворачиваю с Бродвея на едва освещенную поперечную улицу. Туда, где видавшая виды облупившаяся вывеска гласит: «Театр Компас». Люди — в основной массе студенты на свидании, пользующиеся ежедневной распродажей билетов за полцены — толпятся в фойе. Я прохожу еще несколько метров и проскальзываю в служебный вход.Помощники режиссеров, посыльные и закулисные рабочие бегают с реквизитом и планшетами. Я нахожу зеленую комнату. Ее отделили от сцены и создали две импровизированные раздевалки — девушки с одной стороны, молодые люди — с другой. В первой из них Джесс накладывает макияж перед зеркалом, которое делит с тремя другими девушками, и все они пытаются делать то же самое.— Привет, — весело говорю я.— Привет, Клэр.Взглянув на меня, она снова переводит взгляд в зеркало.— Как все прошло?Я достаю конверт Генри.— Четыреста долларов. Теперь я должна тебе еще три.Отец Джесс, очень богатый человек, купил ей квартиру на Манхэттене. Я должна ежемесячно платить за аренду, но иногда задерживаю оплату.— Отлично, — рассеянно говорит она. — Отдашь позже, ладно? Мы встретимся после, а то я могу потерять.Я, должно быть, смотрю с надеждой, поскольку девушка добавляет:— Почему бы тебе не пойти с нами посмотреть шоу? Ты сможешь сказать мне, справилась ли я с женской болью, о которой говорил Джек.— Конечно, почему бы и нет? — небрежно отвечаю я.Потому что даже компания актеров в баре лучше, чем ничего.— Три минуты, — кричит режиссер, хлопая ладонью по двери.— Пожелай мне удачи, — просит Джесс. Она разглаживает платье и встает, не сводя глаз с зеркала. — Скажи: ни пуха ни пера!— Желаю. Но ты в этом не нуждаешься. И не торопись со сценой в лесу, что бы там ни говорил твой тупой режиссер.Через несколько секунд зеленая комната опустела. Я подхожу к краю сцены. Когда свет в здании гаснет, подкрадываюсь и смотрю на публику через щель в декорациях. Вдыхаю запах театра — мощный, вызывающий стойкое привыкание: свежая краска декораций, старая сценическая пыль, изъеденная молью ткань и небывалая харизма. Наступает необыкновенный и сильный особый момент, когда рассеиваются и тьма, и весь шум, и суета повседневности.На мгновение мы все застываем в ожидании. Затем сцена освещается яркими огнями, и я делаю шаг назад. Снег кружится в воздухе, сверкающий и мягкий. Он фальшивый, но зрители все равно задыхаются от восторга.Основная идея режиссера заключается в том, что этот «Сон в летнюю ночь» происходит зимой. «Дешевый трюк», — подумала я, когда Джесс пересказала мне авторский замысел, но теперь я вижу, как снежинки плывут по воздуху, оседая блестками в волосах актеров, как шумно падают на сцену, и понимаю, что режиссер запечатлел в одном-единственном образе волшебную, таинственную сторону шекспировской пьесы.ТезейПрекрасная, наш брачный часВсе ближе…[19]Я чувствую внезапный приступ тоски. Театр лично для меня — запретное королевство, мечта, из которой меня изгнали отсутствие грин-карты и проблемы в Великобритании. Мой голод — нечто физическое, а жажда настолько глубока, что сжимаются желудок и горло. Слезы жгут мне глаза.Но даже в то время, когда сцена раскачивается из стороны в сторону, я ловлю себя на мысли: в следующий раз, когда нужно будет что-то почувствовать в классе, надо это использовать. Это золотая пыль.Глава 4Через четыре часа мы все уже в баре «Харлей». Как ни крути, мы каждый раз оказываемся здесь — в подвальной парилке с винтажными мотоциклами, свисающими с потолка. Здесь официантки носят домашнюю униформу — черные бюстгальтеры под потертыми джинсовыми куртками без рукавов. Из музыкального автомата ревет Брюс Спрингстин, так что приходится надрываться — двадцать натренированных голосов после спектакля плюс подружки, бойфренды и прихлебатели вроде меня.Мы с Джесс обмениваемся разными историями. Об актерском мастерстве, конечно. Мы только об этом и говорим.ДжессА как насчет Кристиана Бейла в «Машинисте»? Он потерял треть своего веса для этой роли…Актриса 2Или Хлоя Севиньи, которая делает настоящий минет в «Буром кролике».АктерОпределите-ка настоящее в этом контексте. Нет, это я так, к слову.Актриса 3Эдриан Броуди в «Пианисте». Сначала он сбросил тридцать фунтов и научился играть на пианино. Затем, чтобы осознать, каково это — потерять все, он избавился от своего автомобиля, квартиры и даже телефона. Вот это, друг мой, и есть самоотдача.Актриса 2Эй, а я ведь могу сделать то же самое! Ох, подожди-ка. Вся проблема в том, что в настоящее время я играю поющую в хоре мышь в бродвейском мюзикле.Она изображает пьяный мышиный танец.Актриса 2Мышка-мышь, мышка-мышь, добро пожаловать в мой Мышиный дом…С другого конца помещения на меня глядит бармен. Взглядом, который задерживается чуть дольше, чем нужно.Последний раз я замечала такой взгляд, когда Рик, этот подонок-адвокат, предложил мне сесть за его стол.Однако этот бармен — парень моего возраста, татуированный, крутой и худой. Несмотря на пронизывающий холодный ветер, который врывается внутрь, всякий раз когда открывается входная дверь, на нем только футболка, а кухонное полотенце, заткнутое за пояс джинсов, обвивается вокруг его задницы каждый раз, когда он поворачивается к ряду бутылок за стойкой.И вдруг я оказываюсь там же. В баре.Симпатичный барменЭй!Он австралиец. Я люблю австралийцев.ЯПривет!По какой-то неведомой причине я говорю это с вирджинским акцентом, тем, который я использовала раньше с Риком.Симпатичный барменЧто тебе принести?Я(перекрикивая шум)С удовольствием выпью мартини.Симпатичный барменСейчас будет.Он до краев наполняет стакан «Джеком Дэниелсом» и со стуком ставит его на стойку.ЯЯ же попросила мартини.Симпатичный барменВ этом баре мы делаем мартини так.Он ухмыляется, словно давая мне возможность пожаловаться. Милая улыбка.Я беру стакан и осушаю его.ЯВ таком случае, дай мне Пина коладу.Симпатичный барменПина колада…Он наливает в стакан порцию виски «Джек Дэниелс», добавляет еще порцию того же виски и заканчивает третьей мерой того же напитка.Я опрокидываю все одним долгим глотком. Люди, столпившиеся вокруг бара, громко кричат и аплодируют.Аплодисменты — звук, уже давно мною не слышанный.По крайней мере, адресованные мне.ЯЛучше приготовь мне ледяной чай «Лонг-Айленд», раз уж на то пошло……который действительно должен стать финалом того фильма, который всегда крутится в моей голове.Однако все происходит вовсе не так. Это монтажный прыжок, или последовательный монтаж, или еще какое-то техническое ухищрение, потому что потом все становится беспорядочным и сумбурным, пока я внезапно не оказываюсь в чужой квартире на чьем-то стонущем теле.ЯДа, да, боже, да…Случайный человекДа…Ах да. Произошла смена актеров. Симпатичный бармен, которого звали Брайан, вышел только в три. Вместо этого я переспала с приятелем одной из подруг Джесс. К этому моменту я была слишком пьяна и слишком вдохновлена аплодисментами, чтобы довольствоваться собственной кроватью.Хотя, если честно, дело было не только в алкоголе. Или в благодарной публике.Ощущение теплого тела и кого-то, кого можно обнять… Это то, чего я жажду после заданий Генри.Ведь если женщина не может доверять мужчине, который сказал, что будет любить ее вечно, то кому тогда в этом мире вообще можно доверять?Понимание того, что именно я — мои навыки, реплики, мое выступление — помогли разрушить семью, всегда оставляет у меня странное ощущение.Я не горжусь тем, что делаю для Генри.Впрочем, иногда я горжусь тем, насколько хорошо я это делаю.Глава 5На следующее утро я возвращаюсь на метро к Джесс, все еще в ее куртке, причем на понимающие взгляды пассажиров внимания не обращаю. Одно из упражнений, которое Пол заставляет нас делать, — выходить на улицы Нью-Йорка и говорить с совершенно незнакомыми людьми. После того, как проделываешь это несколько раз, становишься в хорошем смысле «толстокожей».То же самое, когда сидишь в баре отеля и к тебе пристают женатые мужчины.Вот одна из причин, по которой я приняла предложение Марси. Я думала, что это хорошо поможет моей актерской работе, не говоря уже о финансовом положении.Итак, Марси свела меня с Генри. Генри любит называть себя помощником юриста, но на самом деле он частный детектив в юридической фирме. Он договорился встретиться со мной в баре. Это заведение казалось странным местом для собеседования, пока Генри не объяснил, чего именно они от меня хотят.— Думаешь, справишься? — спросил он.Я пожала плечами, ведь у меня совсем не было других вариантов.— Конечно.— Хорошо. Выйди на улицу, вернись и попробуй подкатить ко мне. Считай, что это прослушивание.Я вышла и вернулась назад. Поскольку болтать с этим седовласым пожилым человеком странно, проще всего было изобразить некоего персонажа. Я вспомнила о голосе и манерах роковой женщины в исполнении Лорен Бэколл в «Глубоком сне» — и именно это дало мне возможность спрятать собственную личность.Я села за барную стойку и заказала выпивку. Я даже не взглянула на человека, сидевшего через два стула от меня.«Никогда напрямую не приставай к ним, — говорил мне Генри. — Дай понять, что ты доступна, но это они должны предложить тебе себя, а не наоборот. Невинному нечего бояться».Да, конечно. Если я чему-то и научилась, то как раз тому, что мужской мозг так и работает.Тускло освещенный нью-йоркский бар, день.Клэр Райт, двадцать пять лет, отражается зеркалом за стойкой. Она поигрывает своим бокалом, немного скучает. Генри, худой бывший полицейский, пятьдесят с небольшим, пересаживается на соседний табурет.ГенриТы одна?Клэр(томным и протяжным голосом)Да, сейчас одна.Он смотрит на ее руку.ГенриВижу, ты носишь обручальное кольцо.КлэрА это хорошо или плохо?ГенриЭто зависит от…КлэрОт чего?ГенриЗависит лишь от того, насколько легко его снять.Ее глаза расширяются от этой дерзости. Затем…КлэрТеперь я скажу, когда ты сам упомянул об этом — в последнее время оно мне великовато. А как ты?ГенриСвободен ли я?КлэрТы женат?ГенриСегодня — нет.КлэрЗначит, сегодня моя счастливая ночь.Она смотрит на него — откровенно, уверенно, прямо. Эта женщина знает, чего хочет. Сейчас она желает повеселиться.Генри(выходя из роли)Господи Иисусе…ЯЯ нормально все сделала? Могу попробовать что-нибудь другое.Он расстегивает воротник.ГенриОх, мне почти жаль этих ублюдков.Три дня спустя я сидела в тихом баре неподалеку от Центрального парка и позволила одному бизнесмену сказать мне, что он больше не считает свою жену привлекательной. Потом я передала кассету с этой записью его жене, а Генри протянул мне четыреста долларов.Эта работа не была регулярной — иногда приходилось выполнять три или четыре задания, иногда вообще ничего. Большая часть работы Генри состояла в том, что он называл супружеской слежкой: следить за людьми, пытаясь поймать с поличным. «Большинство наших клиентов — женщины, — сказал однажды мой начальник. — Обычно они правы в своих подозрениях. Бывает, они замечают, что муж идет в офис в модной рубашке, а потом еще пишет, что задерживается на работе. Иногда речь идет просто о новом лосьоне после бритья. Или жена уже видела компрометирующие сообщения на его телефоне и просто хочет знать, как выглядит любовница ее мужа. Именно мужчины чаще всего оказываются не правы».Когда Генри был копом, он работал под прикрытием, и теперь ему явно не хватает шумной возни тех дней. В течение долгих часов в городских автомобилях и холлах отелей, в ожидании наших объектов, Генри проводит время, рассказывая мне истории о его прошлых делах.— Ты должна видеть сумрак. Преступники инстинктивно чувствуют, когда их презирают или боятся, так что ты должна заставить себя поверить в их картину мира. И это самое опасное — не пистолеты, не побои. Некоторых парней захватывает сумрак, и они уже не могут его отпустить.Я говорю Генри, что он актер по системе Станиславского, хотя сам того не знает, и обмениваюсь с ним актерскими историями. Например, наше первое занятие, когда Пол попросил нас сыграть сцену из Ибсена. Я думала, мои сокурсники справились довольно хорошо. Затем Пол заставил нас повторить эту сцену снова, пытаясь при этом удерживать ручки метлы на ладонях. Под давлением двух заданий одновременно наша актерская работа развалилась на части.— То, что вы сделали в первый раз, не было игрой, — сказал нам Пол. — Вы притворялись и просто копировали то, что делали другие актеры, но для вас это было нереально. Вот почему вы не смогли повторить то же самое, когда требовалось направить внимание на что-то другое. Сегодня я скажу только одну вещь, но она самая важная из когда-либо мною сказанных: не думайте. Игра — не притворство и не подражание. Ключ к разгадке в слове. Игра — это действие.Генри думает, что все это чушь собачья, но я сама видела, как актеры в гримерке чихали и сопели от гриппа, но болезнь тут же исчезала, стоило им выйти на сцену. Я видела, как застенчивые интроверты становились королями и королевами, а уродливые — красивыми, красивые — отталкивающими. Что-то происходит. Что-то, чего никто не может объяснить. Всего на несколько мгновений ты становишься кем-то другим.И это лучшее чувство, какое только можно испытать.Манхэттен сегодня утром похож на съемочную площадку. В снегу образовались дыры от пара, лениво дымящиеся на солнце. Прошлая ночь оставила заметный след в конверте Генри, но я забегаю в продуктовый магазин, чтобы купить бейглы себе и Джесс. Когда я выхожу, кучка детей на улице валяет дурака. Они бросают снежки, я зачерпываю пригоршню снега и присоединяюсь к ним. Я не могу не думать: «Вот это да». Вот я и в Нью-Йорке, принимаю участие в эпизоде словно прямо из фильма и учусь в одной из лучших драматических школ в мире. Сценарий со счастливым концом.Разве это свойственно только мне — чувствовать, что наблюдаю за собой в фильме о собственной жизни? Когда я спрашиваю друзей, большинство говорит, что этого у них нет, но они, наверное, лгут. Зачем еще становиться актером, если не для исправления реальности?Даже если я только что вспомнила, что сцена, разыгравшаяся в моей голове — та, с нью-йоркским боем в снежки, — взята из отвратительного фильма «Эльф».Войдя, я слышу голоса, доносящиеся из комнаты Джесс. Она разговаривает по скайпу со своим парнем Араном, который занимается рекламой в Европе. Я быстренько принимаю душ, проверяю, не слишком ли плохо выглядит жакет, а затем стучу в ее дверь.— Завтрак, аренда и мисс Донна Каран, — бодро говорю я. — Есть рецензии?Каждое утро Джесс первым делом заглядывает в интернет, чтобы узнать, не написал ли кто-нибудь о ней в блоге. Она качает головой:— Никаких, но мой агент написал по электронной почте — у меня встреча с продюсером, видевшим шоу вчера вечером.— Здорово, — говорю я и стараюсь не выдать зависти.— Как прошла ночь? — Ее голос подчеркнуто нейтрален. — Я искала тебя около двух. Ты ушла.— О, все было хорошо.Она вздыхает.— Чушь собачья, Клэр. Пустой бессмысленный секс с незнакомцем.— И это тоже, — беспечно говорю я.— Иногда я беспокоюсь за тебя.— Почему? Я всегда ношу с собой презерватив.— Я имела в виду безопасную жизнь, а не безопасный секс, как тебе хорошо известно.Пожимаю плечами. Я не собираюсь разговаривать с Джесс о моей личной жизни или об ее отсутствии: у нее есть семья, а люди с семьями такого не понимают.Я вешаю жакет и роюсь в ящике с трусиками Джесс в поисках чистого белья. Вдруг мои пальцы натыкаются на что-то маленькое, твердое и тяжелое.Я вытаскиваю пистолет. Настоящий пистолет.— Господи, Джесс, — ошеломленно произношу я. — Что это еще за хрень?Она лишь смеется.— Отец заставил. Вроде как на всякий случай. Говорит — ты же находишься в большом плохом городе и все такое.— И при этом ты беспокоишься обо мне? — недоверчиво спрашиваю я. Направляю пистолет на свое отражение в зеркале. — Ты должна спросить себя — хулиганка, тебе идет этот цвет?— Осторожно. Думаю, он заряжен.— Бум.Я осторожно кладу пистолет на место и достаю красные леггинсы.— К тому же, — добавляет Джесс, — возможно, мне придется застрелить человека, который продолжает красть мою одежду.— В конверте триста пятьдесят долларов. Ну по крайней мере триста двадцать.— Вообще-то есть еще один момент, из-за которого отец ведет себя несколько странно.Джесс говорит это небрежно, но я улавливаю скрытое напряжение в ее голосе.— Да? — не менее хладнокровно произношу я.— У отца перерыв в работе, так что он не получает зарплату, а эта квартира — его пенсия или вроде того. Он просит меня, чтобы ты съехала.Плохо.— И что ты ответила?— Я говорю, а если Клэр заплатит тебе всю арендную плату, которую задолжала?— Это сколько — еще четыреста?Джесс качает головой.— Семьсот. В любом случае, отец не слишком-то обрадовался. Он сказал, что подумает, но теперь ему тоже придется платить вперед.Я смотрю на нее.— Послушай-ка, но ведь тогда я должна где-то найти тысячу сто долларов.— Я знаю. Прости, Клэр. Я пыталась с ним спорить, но отец все время твердит, что я финансово безответственна.— И сколько у меня времени?— Я могу немного его задержать. Может, несколько недель.— Круто, — с горечью говорю я, но знаю, что Джесс не виновата. Моя комната вполне подошла бы и паре, а расположение в Ист-Виллидж идеально подходит для молодых профессионалов, работающих в финансовом районе. Ее отец может получить гораздо больше от сдачи в аренду этого жилья.Повисает тишина. Джесс берет сценарий и начинает листать.— Мне нужно еще кое-что просмотреть. Джек дал мне указания. Сцена в лесу, по-видимому, все еще недостаточно проработана.— Хочешь, чтобы я прочла эти строки?— А ты сможешь?Джесс бросает мне сценарий, и я нахожу нужную страницу, хотя, вероятно, знаю этот момент наизусть. Забудьте «Ромео и Джульетту», это самая сексуальная сцена во всем творчестве Шекспира. Шекспир, несмотря на то что большинство людей считают его чересчур культурным и скучным, а потому больше не актуальным, создал лучших персонажей.Джесс начинает.Джесс(за Гермию)Ну что ж, тогда найди себе приют;А я на мшистый склон прилягу тут.Джесс ложится на спину, как бы готовясь ко сну. Я иду и ложусь рядом с ней.Я(за Лизандра)На тот же мох и я прилягу тоже:Одно в нас сердце, пусть одно и ложе!Чувствуя себя неловко, Джесс уворачивается.ДжессНет, нет, Лизандр мой! Я тебя люблю!Но ляг подальше, я о том молю!Это классический пример: слова на странице говорят одно, а актер знает, что персонаж имеет в виду нечто совершенно другое. Лизандр действительно хочет «вынести мозг» Гермии. И, несмотря на столь прекрасные стихи, он готов произносить что угодно, лишь бы получить желаемое. Он мужчина, верно? А Гермия, хотя и знает, что, вероятно, не должна позволять ему спать так близко от нее, мечтает о нем. Она просто хочет, чтобы он был подальше, то есть не поддаваться искушению.Текст и подтекст.Я приподнимаюсь на локте и смотрю на Джесс сверху вниз.ЯМой друг, пойми невинность слов моих…Однако даже когда я с тоской смотрю в глаза Джесс, какая-то часть меня кричит: «Тысяча сто долларов? Даже работа от Генри не может обеспечить такую сумму».Внезапно я сталкиваюсь с перспективой, что вся эта хрупкая фантазия рухнет вокруг меня, как декорация между сценами. Нет денег — нет квартиры. Нет квартиры — нет занятий. Нет занятий — нет визы. Мне придется ковылять домой, поджав хвост, в страну, где меня больше никто не возьмет в качестве актрисы.Я прижимаюсь губами к губам Джесс. На долю секунды она поддается искушению — я вижу замешательство в ее глазах. Потом она отстраняется.ДжессЛизандр загадывает очень красивые загадки.То есть он очень хорошо целуется.Потом он снова пытается поцеловать меня, бла-бла-бла, и мы возвращаемся.Я скатываюсь с кровати:— Мне показалось, тут есть нюансы.— Знаешь, — задумчиво говорит Джесс, — ты намного лучше, чем тот придурок, с которым я разыгрываю эту сцену. Прости, Клэр. В жизни нет справедливости.«Расскажи мне об этом» — как говорят в этом городе. То есть: «Пожалуйста, не надо. Никто не слушает».Глава 6Я скажу это специально для английской системы патронатного воспитания: сиротство делает вас стойкими.Мне было семь, когда я потеряла родителей. Сегодня у меня еще была семья, а на следующий день из-за водителя грузовика, который писал эсэмэски за рулем, у меня ее уже не стало. Мама и папа погибли мгновенно, как позже сказали мне медсестры. Я сидела сзади, в детском автомобильном кресле, которое, вероятно, спасло мне жизнь, когда его выбросило из-под обломков. Я не помню ни этого, ни вообще чего-либо о том дне. Я всегда этого стыдилась. Если вы собираетесь провести последние несколько часов с теми, кого любите, то должны помнить об этом. Было тяжело смириться с их гибелью. Потом до меня дошло, что я потеряю и все остальное: спальню, игрушки, все свои знакомые вещи. Это звучит глупо, но в некотором смысле горе от потери родителей и печаль от утраты любимых вещей были для меня равнозначны. Я не просто осиротела. Меня вырвали с корнем.В моем районе на юге Лондона не хватало приемных родителей, поэтому, когда я вышла из больницы, меня поместили в Илинг, на другом конце города, и потом шесть недель спустя я нашла свою первую приемную семью. Они жили в Лидсе, в ста семидесяти милях. Это означало переезд, новую школу и потерю друзей.Я была девочкой из среднего класса, жительницей Лондона. Я попала в школу, где все остальные дети знали друг друга в течение многих лет. Они говорили на каком-то другом языке. Эти дети считали меня заносчивой («фи-фи», как они меня дразнили). Я быстро стала двулика: человеком, которым была раньше, и тем, кем бы они хотели, чтобы я была.Я научилась говорить точно так же, как эти дети. Оказалось, я неплохо разбираюсь в интонациях.Мои новые родители были профессиональными опекунами: у них было двое собственных детей и трое приемных одновременно. Они по-доброму относились ко мне, и даже очень. Однако воспитание было их постоянным занятием, способом обеспечить себе дом получше и отпуска поприятнее. Приемная семья отличалась профессионализмом, а то, чего жаждала я, было непрофессиональной, безусловной любовью.Мой новый статус гласил: «взята под опеку», что было самой большой шуткой. Потому что очень скоро понимаешь, что всем наплевать. Никому нет дела, выполняешь ли ты домашнее задание. Никого не волнует, есть у тебя друзья или нет. Никого не интересует, будешь ли ты первым или двадцать первым на экзаменах. С чего бы это?Я помню, как приемный отец, Гэри, обнимал своего родного сына. Все еще страдая от потери родителей, я присоединилась к ним. Гэри мягко сказал, что мне не следует обниматься с ними. Он употребил именно это слово — «не следует». Как будто я к нему приставала или что-то в этом роде.Именно тогда я наконец и поняла, что теперь только я в ответе за себя. Как только возникает подобное чувство, оно уже никогда не уходит.В средней школе я впервые столкнулась с настоящими театральными постановками. До этого я не знала, что они могут быть отдельным предметом для изучения. Я до сих пор помню, как миссис Хьюз, учительница, велела остальным остановиться и посмотреть на меня.— Наблюдайте за Клэр. Она ведет себя естественно, — сказала миссис Хьюз всему классу.Очень скоро постановки стали тем, о чем я только и думала. Я не была обычным ребенком, когда выступала. Я была Джульеттой, Энни, Нэнси, Паком. Я была принцессой, убийцей, героиней, шлюхой.Когда мы ставили пьесу и родители других детей приходили за кулисы сказать им, как же блестяще они выступали, меня никто не посещал, но это только придавало мне решимости.Неподалеку находилась Академия исполнительских искусств, где некоторые студенты играли в мыльных операх типа «Холби-Сити». Когда я поделилась со своим соцработником, что хотела бы пойти именно туда, та нахмурилась:— Это частная академия, Клэр. Окружной совет не будет платить за обучение ребенка, находящегося на попечении.Гэри обещал поговорить с кем-нибудь в совете. Неделю спустя я спросила его, каков был их ответ.— О, — сказал он. Он явно забыл о моей просьбе. — Они сказали: «Нет».Тогда я пошла к миссис Хьюз.— Если ты собираешься сражаться, чтобы попасть в театральную школу, — сказала она мне, — это должна быть хорошая школа. То заведение, о котором ты говоришь, превратит тебя в цирковую обезьяну.Миссис Хьюз изучила лучшие школы, одна из которых даже предложила мне стипендию. Затем она встретилась с соцработником, которая заявила, что мне лучше оставаться там, где я устроилась, а любые изменения и волнения не пойдут мне на пользу.«Все ясно, — подумала я. — Вы можете перемещать меня с места на место четыре раза за три года, но вот когда я действительно чего-то хочу, то это вас травмирует и вы не позволяете даже думать о моем желании».На борьбу за свои права мне потребовалось три года, и в конце концов я добилась своего. В тот день, когда я пришла в театральную школу, я наконец нашла новую семью.Глава 7Я звоню Марси и умоляю дать мне еще работу. В конце концов она предлагает прослушивание для музыкального видео.В подвальной студии перед видеокамерой на треноге я называю свое имя, рост и имя агента. Два продюсера — оба мужчины — игнорируют меня и смотрят на мое изображение на мониторе.Женщина, кастинг-директор, просит меня заявить для камеры, что мне комфортно сниматься частично обнаженной.— Ну, если, конечно, роль этого требует… — нервно отвечаю я.— Дорогая, эта роль называется «Танцовщица топлес», — нетерпеливо говорит она.— Конечно.Я смотрю в камеру и бодро говорю:— Меня зовут Клэр Райт, и меня устраивает частичная нагота.Надеюсь, кто-нибудь напишет это на моем надгробии.— Ладно, Клэр, готовься, — говорит кастинг-директор.Она ставит музыку. Примерно через минуту один из продюсеров что-то произносит, и музыка обрывается.— Спасибо, Клэр, — говорит кастинг-директор. — Не могла бы ты попросить войти следующую в очереди девушку?Когда я поворачиваюсь, готовая уйти, второй продюсер произносит что-то, чего я не понимаю.— Подожди, — просит кастинг-директор. Они вполголоса коротко совещаются, после чего она добавляет: — Оставь свои данные на столе.* * *В тот же день приходит сообщение с просьбой в восемь подойти в офис продюсера. Я роюсь в шкафу Джесс в поисках подходящей одежды и придаю лицу самое эффектное выражение. Когда я прихожу, там уже нет секретаря, а только охранник. Все остальные разошлись по домам.Я иду по коридору и наконец вижу в кабинете продюсера, разговаривающего по телефону. Он машет мне рукой. Я сажусь на вращающийся стул, а продюсер продолжает свой разговор по поводу какого-то человека, который должен перестать быть козлом и заказать тележку от «Панавижн».Наконец он кладет трубку.Офис, ночь.ПродюсерИдиот! Привет, Клэр.ЯПривет! Спасибо, что перезвонили.ПродюсерЭто не совсем то, Клэр. В настоящее время я отбираю людей на различные проекты и подумал, что стоит обратиться к тебе напрямую — узнать, может ли какой-то из них для тебя подойти.ЯВеликолепно! Вы ведь знаете, что у меня нет грин-карты?Продюсер пожимает плечами.ПродюсерА вот это как раз проблема, но она не может быть непреодолимой. Я имею доступ к программе Обмена актерами. Возможно, я смогу договориться об обмене с коллегой, находящимся в Лондоне.ЯПросто фантастика! О каких проектах идет речь?ПродюсерПодробности обсудим позже. Сейчас меня больше интересует, есть ли у тебя амбиции и стремление присоединиться к команде.Мужчина выходит из-за стола и кладет руку мне на плечо. Затем толкает, и кресло поворачивается к нему лицом. Я смотрю на его ширинку. Он дружески сжимает верхнюю часть моей руки.ПродюсерПолагаю, ты понимаешь, что я имею в виду.На какое-то мгновение я застываю. Затем вскакиваю со стула, отталкиваю его обеими руками и кричу: «Немедленно отойдите от меня!» Моя рука врезается ему в нос, и он отшатывается.ЯДа пошел ты, ублюдок!Продюсер съеживается, защищая голову руками. Из носа течет кровь, а крошечные рыжие гитлеровские усики прилипли к ноздрям.ПродюсерГосподи! Просто уходи, ладно?Я отступаю, давая мужчине возможность встать, но тут он бросается на меня, сжав кулаки.ПродюсерСтерва… Ты заплатишь за это.Вдруг продюсер обнаруживает, что смотрит в дуло пистолета Джесс.ПродюсерТы ведь не собираешься в меня стрелять.У меня трясутся руки, а вместе с ними и пистолет. Что ж. Чем меньше я буду себя контролировать, тем скорее продюсер подумает, что я достаточно сумасшедшая, чтобы выстрелить.ЯСамозащита? Вот увидишь, еще как собираюсь..Я киваю на свою сумку.ЯУ меня там камера. Все записано. Может, хочешь, чтобы твоя жена это увидела?ПродюсерЧто за хрень?На первый взгляд теперь вся власть у меня, а не у него, но внутри я паникую. Что, если он бросится на меня? Что, если он просто выхватит пистолет и направит его на меня? Что, если мой палец нажмет на спусковой крючок?ЯЯ ухожу отсюда, а ты остаешься на месте.Я отступаю, стараясь выглядеть уверенной в себе.Когда я выхожу, продюсер рычит.ПродюсерУдачной работы в отрасли, сука. Ты ненормальная.Я держу себя в руках, однако, выйдя на улицу, спотыкаюсь и падаю. Я плачу и дрожу. Сомнения рикошетом отскакивают от моего мозга: «Как я могла быть такой глупой? Правильным ли способом я победила домогательства? Не создалось ли еще на стадии прослушивания впечатление обо мне как о легкодоступной женщине? Я хоть как-то поощрила это впечатление?»Меня зовут Клэр Райт, и меня устраивает частичная нагота… Помню, как я улыбнулась, произнося эти слова. Было ли это ошибкой? Это выглядело иронично? Это звучало непрофессионально?Хотя другая часть меня — рациональная часть — пытается убедить меня, что я просто столкнулась с подонком. Он не имел права даже думать обо мне в этом ключе. Это он виноват, а не я. Я знаю, эти дебаты часами будут продолжаться в моей голове.Подонок он или нет, но не была ли моя реакция неадекватна произошедшему? Мог ли сработать простой, достойный отказ? Он, возможно, даже мог привести к извинениям и продуктивной дискуссии о работе.Удачной работы в отрасли, сука…Я почти останавливаюсь, когда задумываюсь о значении этой фразы. Теперь этот продюсер будет поносить меня в разговорах с агентами по кастингу? Скажет своим друзьям, что я трудная в общении актриса? Для того, чтобы моя британская репутация пересекла Атлантику и соединилась с несколькими намеками и слухами, требовалось совсем немного, и мой второй шанс мог быть упущен.О боже, неужели я должна была согласиться на его предложение?Офис примерно в сорока кварталах от дома Джесс. Я прохожу весь путь в страданиях и самобичевании. Я не могу позволить себе ехать на метро и даже не могу получить роль топлес детки-конфетки без домогательств. На улицах больше нет снега, но все еще сыро и холодно. Слезы на щеках сначала теплые, потом ледяные, а потом снова теплые.Я в ста ярдах от квартиры Джесс, когда звонит телефон. Смотрю на экран, прежде чем ответить.* * *Нью-йоркская улица, ночь.ГенриЭй, Клэр. Ты свободна сегодня вечером?Я с тоской смотрю на дом, где снимаю жилье. Все, чего я хочу, — забраться в постель и заплакать, но надо думать о деньгах, которые я задолжала отцу Джесс.ЯПолагаю, да.ГенриУ меня для тебя задание, но клиентка хочет сначала встретиться лично.ЯЗачем?ГенриКто ж ее знает? Может, хочет убедиться, что ты во вкусе ее мужа. В чем я не сомневаюсь.ЯАга. Тогда ладно.ГенриКак скоро ты сможешь приехать? Она остановилась в «Лексингтоне». Спроси номер с террасой.Глава 8Я уже одета для встречи с продюсером, так что оказываюсь в «Лексингтоне» через двадцать минут. Иду в туалет в вестибюле, поправляю макияж и делаю дыхательное упражнение, чтобы сосредоточиться. Время для представления.Потом еду в лифте на шестой этаж. Стучу в дверь, и Генри впускает меня. У окна нервно расхаживает женщина лет тридцати пяти. «Ким Новак из фильма «Головокружение»», — думаю я, рассматривая ее. Элегантная, в жемчугах и идеально ухоженная. Короткие светлые волосы уложены безукоризненно — такое в наши дни нечасто увидишь. По сравнению с ней я ощущаю себя ребенком, ограбившим ящик с одеждой.Сначала мне кажется, что женщина сжимает четки, но потом понимаю — просто крутит в пальцах брелок. Она выглядит расстроенной, но это довольно типично для наших клиенток на этой стадии. Многие считают, что та часть, когда они наконец узнают, что за человек их муж на самом деле, самая трудная.* * *Отель «Лексингтон», терраса люкс, ночь.ГенриКлэр, спасибо, что пришла. Это — Стелла Фоглер.(женщине, успокаивающим тоном)Я использую нескольких девушек в качестве приманки для неверных мужей, но, учитывая все, что вы рассказали мне о Патрике, я считаю, Клэр — совершенно правильный выбор.Стелла(обращаясь ко мне, взволнованно)Обещай, что будешь осторожна.Я сажусь.ЯПочему бы вам не рассказать мне о вашем муже, миссис Фоглер?СтеллаОн не похож ни на одного мужчину, которого ты когда-либо встречала. Я говорю сейчас на полном серьезе. Не поворачивайся к нему спиной. Не доверяй ему. Обещаешь?Доверять ему? Я размышляю. Что-то маловато шансов. Еще один женатый ублюдок — все, что мне сейчас нужно.ГенриКлэр — профессионал. Она знает, что делает.ЯПросто покажите мне фотографию и подскажите, где его найти. Я сделаю остальное.ГенриИтак, миссис Фоглер. Продолжим?Стелла Фоглер замолкает и, все еще крутя в руках брелок, смотрит на меня совершенно дикими глазами.СтеллаДа. Но, пожалуйста, будь осторожна.Глава 9Бар «Флаэрти», Нью-Йорк, ночь.Старый, с хорошей деревянной отделкой бар в Верхнем Вест-Сайде — столы расставлены на достаточном расстоянии друг от друга, за ними мало людей. Патрик Фоглер сидит за одним из них, читает книгу в мягкой обложке и делает пометки в блокноте. Ему под сорок. Патрик — темноволосый, с длинным орлиным лицом, с глазами бледно-зеленого оттенка. Красивый, спокойный, интеллигентный.«Очень похож на молодого Дэниэла Дэй-Льюиса», — прихожу я к выводу, изучая его отражение в длинном зеркале за стойкой. Дэй-Льюис — один из моих любимых актеров, но Патрик Фоглер впечатлил меня еще больше. Выразительная внешность.Честно говоря, он не похож на обманщика. Впрочем, иногда так и бывает: они притворяются милыми и очаровательными. Именно такие, как правило, и оказываются наибольшими лжецами.Почему? Потому что они на это способны.Сейчас меня больше интересует, есть ли у тебя амбиции и стремление присоединиться к команде…Я качаю головой, сосредотачиваюсь, пытаюсь выкинуть из головы воспоминания о продюсере. «Просто делай свою работу, — говорю я себе. — Улыбайся, флиртуй, позволь Патрику Фоглеру заигрывать с тобой и уходи». Максимум у меня есть на все час. Потом я окажусь дома с четырьмя сотнями долларов в руке. Меня будет тошнить, я буду плакать и напьюсь.Останется заработать еще семьсот долларов.Словно по команде Патрик Фоглер встает и идет ко мне. Я поворачиваюсь с приветливой улыбкой. Слишком поздно понимаю, что он приближается не ко мне. Он протягивает бармену двадцатидолларовую купюру.ПатрикМожете разменять?У него четкий, хорошо поставленный голос. В нем чувствуется властность. Когда бармен открывает кассу, глаза Патрика Фоглера встречаются в зеркале с моими. И я снова даю Фоглеру слабый намек на гостеприимство — чуть-чуть смягчаю взгляд и распахиваю глаза. Патрик выглядит озадаченным, но не более того — как будто он не уверен, знает ли меня.Получив сдачу, он благодарно кивает бармену и выходит из бара, но в итоге он вернется: оставил стакан на столе вместе с книгой в мягком переплете.Я подхожу и беру ее. Это сборник стихов, потрепанный экземпляр «Цветов зла» Шарля Бодлера.Замечаю, что Бодлера перевел и отредактировал Патрик Фоглер. Значит, он какой-то ученый.Я быстро перелистываю страницы в поисках чего-нибудь полезного. Тут Патрик возвращается и застает меня за этим занятием. Все как я и хотела.Я(виновато)Ой, простите! Это ваше?ПатрикДа.Кажется, его это забавляет. Он оглядывает почти пустой бар, как бы говоря: «А чье же еще?»ЯНадеюсь, вы не против… Я никогда раньше не читала Бодлера.Патрик смотрит на страницу, на которой я остановилась.ПатрикНу, не надо начинать отсюда.Взяв у меня книгу, перелистывает несколько страниц, находит место и читает вслух:ПатрикТак много помню я, как живший сотни лет!Пусть шкап большой хранит романсы, груды смет,Записки и стихи, судебные тетради,В любовных письмецах волос тяжелых пряди, —Все ж менее в нем тайн, чем мозг скрывает мой![20]Ритм его голоса, тихий и настойчивый, как пульс, полон убежденности. Мужчина возвращает мне все еще открытую книгу. Я опускаю глаза и вчитываюсь в следующий куплет, а потом отвечаю Патрику, удерживая его взгляд, продолжая ритм:ЯДа! Пирамида — мозг, огромный склеп такой,Что трупов больше скрыл, чем братская могила!Погост я! От него луна лик отвратила!Как совести укор, ползет толпа червей…[21]И дальше продолжает он, не сводя с меня глаз, говоря по памяти что-то темное и странное, чего я не могу понять — о том, как стать противоположностью плоти.ПатрикЖивое существо! Становишься отнынеТы, окруженное пугающей пустыней,Гранитом, что в песках Сахары тусклой спит.Ты — древний сфинкс, и ты на карте позабыт,Не знаем миром ты![22]Я присоединяюсь к последним строчкам, подстраиваюсь под ритм Патрика, настраиваю свой голос под его.Я/ПатрикНе знаем миром ты! Твой нрав суров: всегда тыНе иначе поешь, как при лучах заката!На секунду-другую воцаряется тишина, которую никто из нас не нарушает.ПатрикВы хорошо читаете.ЯБлагодарю… А о чем там?ПатрикМожно сказать, что о его личной жизни.ЯДолжно быть, у него была довольно сложная личная жизнь.Патрик улыбается.ПатрикКогда Бодлер писал это, он был связан сразу с двумя женщинами. Одна — знаменитая красавица, дитя Парижа девятнадцатого века. Поэт называл ее «Веню Бланш» — Белая Венера. Другая была танцовщицей кабаре, смешанной расы и торговала телом на улицах. Он называл ее «Веню Нуар» — Черная Венера.ЯКак интересно… Любовный треугольник.ПатрикХотите, называйте так.ЯИ как все сложилось в итоге?ПатрикБодлер начал писать стихи, которые анонимно отправлял Белой Венере. О том, что он хотел сделать с ней; о том, что он уже делал с Черной Венерой. Стихи затрагивали все виды разврата. Он сказал, что другие поэты достаточно написали о цветочных царствах красоты. Бодлер очень хотел быть первым, кто напишет о красоте, происходящей от зла.Я«Цветы зла».Пора сделать свой ход.ЯМне кажется, он понял, что некоторых женщин привлекает запретное.Патрик Фоглер качает головой, как будто я его разочаровала.ПатрикМне нужно идти.Что-что?ЯПравда? Мне бы так хотелось услышать чуть больше…Я пытаюсь передать ему книгу. Он лишь отмахивается.ПатрикОставьте себе. На память об интересной встрече. Мне понравилось слушать, как вы читаете.ЯПослушайте, это не в моих правилах, но у меня был действительно дерьмовый вечер, и мне не помешала бы компания. Может, останетесь и позволите мне угостить вас выпивкой?Патрик снова улыбается, и в уголках его глаз появляются морщинки.ПатрикЯ бы с удовольствием. Однако я женат.ЯО, я не это имела в виду…Патрик уже уходит. Он бросает через плечо:ПатрикЗнаю, но все именно так. В отличие от Бодлера, я предпочитаю одну и ту же, свою Венеру. Было приятно познакомиться.Затем, словно разговаривая сам с собой, он произносит что-то по-французски.ПатрикТебя б я мог любить — ты это поняла![23]ЯЧто это значит? Эй, может, мы могли бы…Ничего, черт возьми. Я стою и смотрю вслед Патрику, все еще держа в руке книгу стихов. Понимаю, что впервые с тех пор, как я начала работать на Генри, мне дали от ворот поворот.Глава 10— В принципе, наверное, это хорошие новости, — говорю я без обиняков. — Поздравляю, миссис Фоглер. Ваш муж верен вам.В любом случае, хорошие новости для его жены. Мне все еще неприятно.Мы вернулись в номер Стеллы Фоглер. Странно, но эта новость, кажется, взволновала женщину еще больше.— Верен! — Она стонет и заламывает руки. — Я ведь должна была догадаться, что это не сработает. О боже! Боже!— Что вы имеете в виду? — озадаченно спрашиваю я.Все происходит в спешке.— Я подумала — вдруг я все-таки смогу найти какие-то его свидетельства неверности. Что-то, способное помешать ему прийти за мной, — яростно говорит Стелла.Что?Я растерянно смотрю на Генри, но он отводит взгляд.— Он понял, что это была уловка, — Стелла поворачивается к Генри. — Она не подходила для этого. Вместо этой девушки должна была быть темнокожая. Они… — Стелла Фоглер останавливается.— Черная Венера, — медленно произношу я. — Патрик говорил об этом.— Он никогда об этом не говорит, — резко замечает клиентка и снова обращается к Генри: — Я знала, что это ошибка.Я начинаю злиться. И не только потому, что эта женщина ведет себя так, будто я виновата. Только сейчас я поняла, что вся эта попытка обольщения была полной противоположностью тому, как я себе это представляла.— Послушайте, большинство неврастенических сучек, ради которых я это все делаю, посчитали бы себя более чем везучими, — сердито говорю я. — Ваш муж не приставал ко мне, и поверьте — это впервые. Если вы использовали меня, чтобы шантажировать его, вы должны были сказать мне. — Я встаю. — Деньги, пожалуйста. Четыреста долларов.Стелла достает из-под кровати сумку и расстегивает ее, вынимает толстую пачку банкнот. Отсчитывает четыре. Руки ее дрожат.— Не хочу показаться неблагодарной. Я уверена, ты сделала все, что могла. Я не собиралась шантажировать Патрика. Я просто хотела немного… подстраховаться.Я беру деньги.— Спасибо, — холодно отвечаю я.— Я провожу тебя, Клэр, — бормочет Генри. Едва за нами закрывается дверь, он резко разворачивает меня и кладет руку на плечо: — Эй! Что это еще такое, Клэр — неврастенические сучки?— Она неврастеничка.— И клиент, — настаивает начальник.— Генри… Тебе не кажется, что это ад кромешный? Стелла Фоглер хотела, чтобы ее законный муж приставал ко мне. Невинным нечего бояться.Он пожимает плечами.— Ты ведь сама хотела побольше работы, не так ли?— Ты знаешь, о чем я говорю, — произношу я. — Ты знал, что конкретно ей нужно. Боже… Я имею в виду, одно дело — обольщать отморозков, которые уже изменяют, но когда дело касается их жен…Я недоверчиво качаю головой.— Я ухожу.Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, Генри окликает меня:— Не надо «звездить», Клэр. Тебе нравится эта работа. Ты знаешь, чего хочешь. Просто тебе не понравилось, что в этот раз твой подход не сработал. Позвони мне завтра, когда придешь в себя.* * *Отель «Лексингтон», фойе.Собираясь покинуть отель, я наконец вспоминаю кое о чем еще и достаю из сумки экземпляр «Цветов зла», который дал мне Патрик. Поворачиваю обратно.* * *Отель «Лексингтон», коридор (продолжение).Я снова стучу в дверь номера Стеллы.ЯМиссис Фоглер? Стелла? У меня есть кое-что от Патрика. Думаю, эта вещь должна быть у вас.Ответа нет.ЯПростите?Тишина. Я пожимаю плечами и разворачиваюсь.Глава 11Есть блестящее упражнение, созданное легендарным преподавателем актерского мастерства Сэнфордом Мейснером. В нем два актера просто повторяют слова друг друга. Это упражнение наглядно демонстрирует, что слова означают почти все, что вы от них хотите. Сценарий — вовсе не Библия, а отправная точка. Текст и подтекст.Мы со Скоттом кружим по репетиционному залу, а остальные студенты смотрят на нас.— Ты улыбаешься, — нетерпеливо говорю я Скотту, как будто у него должны быть хорошие новости, чтобы поделиться со мной.— Ты улыбаешься, — отвечает он. Только Скотт произносит это так, словно мы в разгаре спора, и это доказательство того, что я не воспринимаю это всерьез.— Ты… улыбаешься? — недоверчиво спрашиваю я, как будто Скотт даже не потрудился скрыть, что вел себя как дерьмо.— Ты улыбаешься, — торжествующе кричит он, словно я пыталась не улыбаться, а он меня заставил.— Ты улыбаешься, — шепчу я, будто вижу его счастливым первый раз за год.— Ты улыбаешься, — произносит с недоверием Скотт, дескать: «А я — нет».— Хорошо. Теперь прогоняем с этого момента, — кивает Пол.— Ты улыбаешься, — теперь уже тоном обвинителя замечает Скотт.— Да нет!— Так о чем ты думаешь?— Я думала о том времени, когда мы вместе катались по снегу.— Это было в последний раз, не так ли? Тогда мы последний раз были счастливы.— Отлично, — останавливает нас Пол. Остальные студенты недолго хлопают в ладоши. — Просто помните, — говорит Пол группе, — все дело в том, как именно вы используете то, что дает вам другой актер. Унция действия стоит фунта слов.Раздается стук в открытую дверь класса. Там стоит один из администраторов с женщиной-полицейским в форме.— Я ищу Клэр Райт, — произносит она.Вот дерьмо!— Это я, — говорю с натянутой улыбкой. — Чем могу помочь?Глава 12Женщина-полицейский ведет меня в участок, где я ожидаю в маленькой затхлой комнате на восьмом этаже. Я спросила ее, в чем дело, но женщина не ответила, а только сказала, что ей велели забрать меня и совсем скоро все станет ясно. Или «через мгновение», как она выразилась.«Должно быть, это продюсер», — нервно думаю я. Подал жалобу. Что бы ни случилось сейчас — это не к добру. Я знаю, что законы об оружии здесь не такие строгие, но не думаю, что вы можете просто так махать им перед людьми.Наконец входит дородный мужчина в штатском и представляется как детектив Фрэнк Дурбан. Я вскакиваю и жму ему руку, стараясь произвести хорошее впечатление. Детектив Дурбан выглядит немного удивленным и указывает на молодого бритоголового мужчину с кипой бумаг, который входит в комнату за ним:— А это детектив Дэвис.— Мне нужен адвокат? — с тревогой спрашиваю я.— Все зависит от обстоятельств. Что вы натворили? — говорит Дурбан. Я смеюсь, поскольку он произнес это мягко, почти в шутку, но замечаю, что он дает мне время ответить, прежде чем добавляет: — Вас не арестовали и не обвинили, Клэр. Мы просто хотим задать вам несколько вопросов. О Стелле Фоглер.— О ком?И тут я вспоминаю — речь идет не о продюсере.— Насколько я понимаю, вы периодически работаете на юридическую фирму «Керр Адлер», — добавляет Дурбан, когда мы садимся. — Правильно?— Да, это так.— Расскажите мне об этом.На мгновение я задумываюсь, не солгать ли — работа, может, и не профсоюзная, однако я уверена, что она нарушает мои визовые условия, но поскольку полицейские и так уже достаточно много знают, я подчиняюсь и рассказываю им обо всем: о Марси, о приманке, о скрытой камере в моей сумке. Через некоторое время Дэвис отодвигает бумаги в сторону и начинает делать заметки.— Было ли что-то необычное в задании миссис Фоглер? — спрашивает Дурбан.— Эм… Необычное? Ну, меня попросили встретиться с ней заранее. Такое случается не всегда.— С чего бы это?Я пожимаю плечами.— Генри сказал, что она хочет взглянуть на меня. Посмотреть, подойду ли я ей.— И как она выглядела в тот раз?Я вспоминаю, как Стелла Фоглер ходила взад и вперед у окна.— Что ж… Она выглядела нервной.— Нельзя ли чуть поподробнее?Я медленно говорю:— Как будто она чего-то боялась.Мужчины не смотрят друг на друга, но я чувствую, как они застывают во внимании.— С миссис Фоглер все в порядке? — спрашиваю я.— Просто расскажи нам, что случилось, Клэр, — просит детектив Дурбан. — Возможно, она была напугана?Я рассказываю им о Стелле, потом о том, как я подошла к ее мужу в баре. Когда я дохожу до того места, где Патрик дает мне сборник стихов и уходит, детектив Дурбан останавливает меня.— Думаете, он догадался, что происходит?— Не понимаю, как он мог догадаться.— О'кей. А миссис Фоглер? Как она отреагировала, когда вы рассказали ей, как все прошло? Она была довольна? Успокоилась?— Не совсем.Я повторяю ее слова о том, что она что-то узнала о своем муже. Теперь это звучит несколько зловеще. Эти двое так напряженно допрашивают меня, что мне кажется — произошло нечто плохое.— Патрик и Стелла в порядке? Что-то случилось? — спрашиваю я, и снова они не отвечают на мой вопрос.— Когда она вам заплатила, вы видели другие деньги? Может, в сумке? — спрашивает Дурбан.Я отрицательно качаю головой.— Но в свертке, который она достала, было не меньше тысячи. Она платила мне сотнями.— Итак, вы взяли четыре купюры. — Дурбан делает ударение на слове четыре.— Да, — озадаченно отвечаю я. — Как я и сказала. Столько она была мне должна.— Что случилось с остальными?— То есть — с остальными?— Мы не нашли у нее денег, — напрямую сказал он. — В то утро миссис Фоглер сняла большую сумму наличными.Я смотрю на Дурбана.— У нее… Вы имеете в виду — она мертва?— Верно. — Он наблюдает за моей реакцией.— О, боже! — в ужасе восклицаю я. — Как так вышло? Что случилось?— Мы подозреваем убийство. Все, что я могу вам сказать.Полицейский продолжает пристально смотреть на меня. Выражение его лица, которое раньше казалось мне дружелюбным, даже отеческим, стало жестким.— Миссис Фоглер умерла в своей комнате, незадолго до рассвета. В ту ночь вы были с ней.— О, нет, — шепчу я. — Кошмар. Вы ведь не можете думать…— Продолжайте, пожалуйста, отвечать на наши вопросы, Клэр. — Он снова берет меня за руку. Потом и в третий раз. Дэвис продолжает делать заметки.— Что случилось с видео? — наконец спрашивает Дурбан. — С тем, которое было сделано скрытой камерой. У кого оно сейчас?Я вспоминаю.— Я отдала его Стелле. То есть миссис Фоглер. Это стандартная услуга. В конце концов, она заплатила за нее.— А сборник стихов?— Он все еще в сумке. Я обычно не читаю стихи, но они, как ни странно, действительно интересные…— Нам он понадобится, — перебивает меня полицейский.Он достает пакет для улик, выворачивает его наизнанку и использует как перчатку, чтобы забрать у меня книгу.— Вы не выясняли, что означают эти французские строчки? Какое стихотворение он, уходя, процитировал вам?— Да, я почти уверена, что он процитировал мне строки из стихотворения «Прохожей». Оно о том, что вы видите кого-то на улице, обмениваетесь взглядами, но все равно расходитесь в разные стороны… Буквальный перевод: «О, ты, кого я любил! О, ты, кто тоже это почувствовал!»Дурбан фыркает:— Мда, очень мило. Я должен попытаться это запомнить. Итак, вы покидаете отель… Что потом?— Я встречалась с друзьями.— В баре?Я киваю.— Бар «Харли». Было много людей, они могут подтвердить, что я была там в половине десятого.— И когда вы вернулись домой?— Около семи утра… Я кое-кого встретила.— Имя этого человека?— Хм… Том.— Фамилия?— Я уверена, что у меня остался номер телефона.Я роюсь в сумке и нахожу клочок бумаги.— Да! Вот он.Детектив Дурбан внимательно изучает клочок.— Мне кажется, это «и». Тим, а не Том. Мы свяжемся с ним.— Что вы сделали с деньгами, Клэр? — спрашивает детектив Дэвис, впервые заговаривая.— С четырьмястами долларами? Я отдала их соседке по комнате. У меня большие долги по квартплате перед ней.— Да нет, не с четырьмястами, — прерывает меня Дэвис. — С двадцатью тысячами долларов, которые вы украли из номера Стеллы Фоглер.Я смотрю на него, голова идет кругом.— Что? Да нет, вы ведь не думаете…— Просто ответьте на вопрос, — добавляет Дурбан.— Денег не было — во всяком случае, такой суммы. По крайней мере, я их не видела. Получается, я — подозреваемая?— Подозреваемая? — Дэвис пыхтит. — Вы, знаете ли, уже признались в записи на скрытую камеру без согласия, в работе в качестве нелицензированного следователя, вымогательстве и заговоре с целью шантажа. Нам просто нужно покончить с этим делом — кражей и убийством, и вот мы его раскрыли.— С убийством?— По словам Генри Норта, той ночью вы поссорились с миссис Фоглер.— Я же говорила вам, она странно себя вела.— Итак, вы ушли, размышляя о ее грубости. А потом вернулись в номер, — говорит Дэвис. — Где у нее как раз оказалось много наличных. Генри Норт рассказал нам о ваших финансовых проблемах. Должно быть, это сильно раздражает — видеть женщину, которая гораздо богаче вас.Я озадаченно качаю головой.— Я же сказала — вернулась лишь потому, что хотела отдать книгу. Более того, Генри сказал мне — все, что я делаю для этой фирмы, законно. Если я записываю людей в общественном месте — это совершенно нормально. И я не буду приставать, если они сделают первый шаг. — Мне приходит в голову одна мысль. — Вы его-то допрашивали?— Конечно, и мы тщательно проверим его счет. Так же, как мы проверим ваш и этого Тима.— Вы убили Стеллу Фоглер, Клэр? — Детектив Дурбан спрашивает так буднично, словно интересуется, кладу ли я в кофе сахар.Я смотрю ему прямо в глаза, не обращая внимания на глухой стук в груди.— Нет. Я ее не убивала.Повисает напряженная тишина.— Детектив, выйдем поговорить? — предлагает Дурбан.Они выходят, и я слышу приглушенные голоса за дверью. Затем Дурбан возвращается один.— Мне нужны сведения по крайней мере о трех людях, которые могут подтвердить, что вы были в баре в половине десятого, — произносит он. — После этого можете идти.Я смотрю на него с облегчением.— Так значит, вы не думаете, что это сделала я?— Мы перепроверим все, что вы рассказали. Если говорите правду, то мы сможем довольно быстро исключить вас из числа подозреваемых, но не уезжайте из города, не оповестив нас. Я настоятельно советую больше не работать на эту юридическую фирму. Это расследование убийства, мисс Райт, а не иммиграционная проверка, но, если мы узнаем, что вы нарушили условия пребывания, я не замедлю сообщить эту информацию в соответствующие органы.С этими словами он начинает собирать бумаги, раскладывая их по стопкам. Я понимаю, что все это было игрой: классический допрос в стиле «хороший и плохой полицейский», рассчитанный на то, чтобы вселить в меня страх Божий.Это сработало. Я все еще дрожу. Если бы я сделала что-то не то, я бы призналась этим двоим в мгновение ока. Смесь уверенности, дружелюбия и агрессии превратила меня в съежившуюся развалину.Впрочем, даже сейчас, испытывая облегчение, я ловлю себя на мысли: «Что я могу извлечь из произошедшего?»Глава 13Когда я прихожу домой, вижу Джесс с тюрбаном из полотенца на голове, она одновременно переключает каналы, просматривает «Фейсбук» и красит бледно-голубым лаком ногти на ногах.— Хорошо прошел день? — спрашивает подруга, не поднимая глаз.— Не слишком.Я рассказываю Джесс о полиции, об убитой клиентке. Вскоре она уже смотрит на меня с открытым ртом.— Я чувствую себя ужасно, — заключаю я. — Если не считать персонала отеля, мы с Генри, судя по всему, были последними, кто видел Стеллу Фоглер живой.— Они сказали, как она умерла?Я в который уже раз качаю головой.— Все расплывчато. Судя по тому, как они меня допрашивали, это было ограбление. Вероятно, мне придется дать показания в суде.На мгновение в моей голове начинает разворачиваться непрошеная сцена:* * *Нью-йоркский зал суда, день.Клэр Райт, одетая, как Вера Майлз в фильме «Не тот человек» — внешне хладнокровная и отчужденная, но явно нервничает внутри.ПрокурорМисс Райт, спасибо, что пришли. Ваши показания будут иметь решающее значение для исхода этого процесса…— Ты сказала: «Фоглер»? — перебивает меня Джесс.— Да. А что?— В новостях какой-то сюжет о нем показывают. — Она нажимает на пульт и указывает на телевизор. — Вот здесь.На экране — Патрик Фоглер. Его красивое лицо потемнело от усталости. Он стоит перед многоквартирным домом и разговаривает с целой батареей микрофонов. Вспышки мелькают на лице Патрика.— Это он, — говорю я. — Сделай-ка погромче!По мере увеличения громкости мы слышим, как он говорит:— …благодарен за любую помощь, любую помощь вообще, которую вы можете оказать полиции Нью-Йорка.Он останавливается, и шквал вспышек удваивается.Кто-то сзади кричит:— Каковы были ваши отношения с женой?— Пресса — настоящая засада, — многозначительно говорит Джесс. — Ты знаешь, что это значит, не так ли?— Что он разговаривает с прессой?— Нет, глупая. Полиция считает, что преступление совершил Патрик Фоглер.Джесс вздыхает под впечатлением от моего непонимания.— Полиция знает, кто это сделал, но адвокат не дает им возможности задавать по-настоящему сложные вопросы. Они оповещают газеты, и журналисты теперь могут задавать вопросы за полицейских. Когда ты в следующий раз увидишь Патрика, он уже будет в наручниках.Я вспоминаю встречу со Стеллой и ее странные слова.СтеллаОбещай, что будешь осторожна.ЯПочему бы вам не рассказать мне о вашем муже, миссис Фоглер?СтеллаОн не похож ни на одного мужчину, которого ты когда-либо встречала. Я говорю сейчас на полном серьезе. Не поворачивайся к нему спиной. Не доверяй ему. Обещаешь?Я думала, она имела в виду, что Патрик Фоглер — извращенец. Конечно, это было до того, как я его встретила: меньше всего он напоминал озабоченного, но, может, Стелла имела в виду нечто совсем другое?Не его ли так боялась моя клиентка? Или, во всяком случае, не так ли детектив Дурбан представил эту сцену, когда я ему ее описала?Я снова смотрю на экран телевизора, на Патрика Фоглера — такого спокойного, умного, симпатичного — и думаю, что его невозможно представить преступником.— Он не может быть виновным, — произношу я. — Я в это не верю. Не забывай, что он не отреагировал на мои приставания. Хороший, привлекательный, верный парень.— Не вешай мне лапшу на уши, — произносит Джесс, вытирая волосы полотенцем. — «Таких не бывает» — как ты обычно говоришь.Глава 14Весть об убийстве попала на первые полосы. Оттуда ее подхватили блогеры и комментаторы. Каждый выдвигал свою версию произошедшего. Во-первых, они считают, что это неудачное ограбление. Несколько лет назад вооруженная банда орудовала в элитных номерах в отелях Мидтауна, держа гостей под прицелом. Членов банды приговорили к тюремному заключению, и с тех пор на Манхэттене отели не грабили. Тем не менее, в социальных сетях писали о том, как это отразилось на туристической отрасли. Посетителям рекомендовалось держать двери гостиничных номеров на цепочке.Вскоре внимание переключается на Стеллу. Что делала женщина, живущая на другом конце города, в Морнингсайд-Хайтс, в отеле, расположенном неподалеку? Есть две версии: во‑первых, что она поссорилась с мужем, а во‑вторых, что ждала любовника. Также ходят слухи, что из ее номера была украдена крупная сумма наличных, и эту информацию полиция как раз и отказывается подтвердить или опровергнуть.Горничная Консуэла Альварес, обнаружившая тело, рассказала репортеру, что в комнате были следы борьбы. По ее словам, тело Стеллы оставили на кровати и накрыли простыней. Заплакав, Консуэла описала разбитую голову, «залитую диким количеством крови».Судя по всему, камеры наблюдения в отеле не дали никакой полезной информации.Постепенно две теории начинают сливаться воедино. Стелла ждала любовника. Она отдалилась от мужа. Вот почему Патрик Фоглер убил Стеллу — подразумевалось под этим.Конечно, я знаю, что это неправда. Стелла остановилась в отеле только для того, чтобы я могла попробовать обольстить Патрика, и какие бы семейные проблемы ни возникали у них, ее муж не был склонен к измене, что, в свою очередь, означало: Патрик, по крайней мере, верил в разрешение этих самых семейных проблем. И полиция тоже обо всем в курсе. Я все жду, когда же они прекратят нагонять туману и расскажут обо мне журналистам, но по какой-то причине они этого не делают. Они не возвращаются и больше не задают вопросов.Я рассказываю нескольким друзьям, что в тот вечер я была со Стеллой Фоглер, но только нескольким. Мне совсем не хочется, чтобы мою внештатную деятельность обсуждали в каком-то блоге. В любом случае, я не могу удовлетворить интерес моих друзей к ужасным деталям, касающимся преступления, поскольку я ничего не знаю. Я в таком же неведении, как и все.Когда через две недели я не получаю никаких известий от полиции, я звоню Генри.— Клэр, — говорит он. Скорее утверждение, чем вопрос. Словно Генри удивился.— Мы можем встретиться? Я хочу тебя кое о чем спросить.Повисает пауза, после чего раздается его голос:— Хорошо, но не в офисе.Генри называет отель, где мы уже несколько раз работали.Когда я пришла, он уже сидел за стойкой, в самом конце зала, где нас не сможет услышать бармен. Я присоединяюсь к нему.— Я думала, ты что-то слышал, — говорю я. — Я имею в виду о расследовании.— Все, что я слышу, это то, что они ничего не добились. — Он пожимает плечами. — Однако они больше не считают, что мотивом было ограбление. Видимо, есть конкретные детали, указывающие на мужа убитой.— Какого рода детали?Я спрашиваю, удивляясь тому, что Джесс, возможно, права.— Они не говорят, какие именно. Все достаточно банально. Они могут внезапно выпускать подозреваемых, например, на время проведения интервью. Однако прозвучало слово бешеный.Генри искоса смотрит на меня.— Они доставили тебе много хлопот?Я киваю.— А тебе?— Ничего такого, чего бы я не делал с другими. Они просто выполняют свою работу.— Генри… Могу ли я еще что-то сделать для тебя? Мое положение становится отчаянным.— Ни за что, — говорит он. — Фирме и так повезло, что нас не оштрафовали за нелегального работника. Если б я не был бывшим копом, не думаю, что они дали бы нам такую поблажку. — Он колеблется. — Дело также в том, что мы все равно собирались отказаться от твоих услуг.— Потому что у меня не было нужных документов?Генри качает головой.— Поступила жалоба. От адвоката. Парня по имени Рик. Помнишь его?Помню, конечно. В Сиэтле за это платят много. Когда я показала пленку его жене, в ее глазах сквозь слезы горел гнев.— Через пару дней после вашей встречи Рик дал письменные показания под присягой. Он утверждал, что после того, как ты встретила его в баре, ты поднялась к нему в номер и занялась с ним сексом, а потом взяла тысячу долларов, которые он тебе дал, и только потом продала видео жене. Это, конечно, делает тебя виновной в уголовном преступлении, а нас — соучастниками. Подобный расклад сделал бы видео неприменимым в бракоразводном процессе.— Он лжет, — говорю я с остервенением. — Просто просмотри запись.— Видео заканчивается тем, что ты говоришь ему: «Иди вперед, встретимся в номере». Затем ты выключила камеру. Рик предоставил полную временную шкалу событий, Клэр, а также чеки из бара и информацию о ключе. Сколько времени ты провела в отеле — два часа? Достаточно для его версии.— Видео заканчивается, потому что я получила то, что мне было нужно, — настаиваю я. — На это ушло два часа. Я целый час ждала, когда он встанет из-за стола. Господи, Генри, ты ведь знаешь, как я работала!— Я знаю, тебе нравилось менять обличья. Я никогда не задавал тебе слишком много вопросов, пока мы получали нужное.— Я никогда такого не делала, — категорически заявляю я. — Господи, этот Рик — подонок. Подонок и адвокат. Он точно знал, как именно солгать, чтобы исключить это видео из показаний его жены.— Я не о его словах, Клэр. Я просто говорю о том, что такие доводы нам будет очень сложно опровергать, и все задания, которые после этого ты выполнишь для нас, будут запятнаны с точки зрения улик. Поэтому-то руководство настоятельно посоветовало мне найти кого-нибудь другого. Если бы ты не позвонила и не сказала, что тебе нужны деньги на аренду жилья, я бы никогда не позволил тебе работать со Стеллой Фоглер. Считай это своеобразным «последним концертом» — в память о старых временах.Я чуть не зарыдала от такой несправедливости.— Что ж, значит, я теперь не могу работать в фирме, но ведь должен же существовать какой-то другой способ…Генри качает головой.— Даже и не начинай. Послушай-ка, ты — великолепна. Мне было очень приятно с тобой работать, и я надеюсь, что наши пути когда-нибудь снова пересекутся. Но не в этот раз.Он машет бармену:— Счет!Глава 15Прошло три месяца, а может, и больше.Какое-то время убийство в отеле «Лексингтон» оставалось сенсацией, обсуждаемой в интернете, в барах и офисах. Затем звезду телесериала фотографируют в клубе свингеров, туннель Линкольна закрывается на ремонт, а президент отправляет еще больше войск на Ближний Восток.Жизнь продолжается.Отец Джесс дает мне небольшую отсрочку по арендной плате. Однако без работы на юридическую фирму мне приходится делать то, чем я бы никогда не занялась без крайней нужды. Вещами, о которых я не люблю думать и о которых больше никто не знает.Что угодно, лишь бы продолжать играть.
Часть IIГлава 16Комната залита солнечным светом. Нас восемь, мы лежим на полу в виде морской звезды, уставившись в потолок, наши головы почти соприкасаются.— Это очень старая импровизационная игра, — слышится слева от меня голос Пола. — Она называется «История рассказывает сама себя». Мы будем отбивать ритм по полу. И каждый раз, когда мы ударяем, будем по очереди добавлять одно слово к рассказу.— О чем этот рассказ? — спрашивает кто-то.— Понятия не имею. В том-то и дело. Никто не знает. Рассказ уже есть. Все, что нам нужно сделать, это выпустить его на свободу.В последнее время упражнения стали сложнее. Пол заставлял нас целыми днями называть вещи не теми именами, просто чтобы узнать, как мы их ощущаем. Он заставлял разыгрывать безумных персонажей: коммивояжера с чемоданом, набитым свитерами из жирафьей шерсти, солдата, вооруженного невидимым пулеметом. Затем он послал нас в качестве персонажей приставать к прохожим на улице. К моему удивлению, прохожие чаще всего слушали все это с удовольствием. Или я совершенствуюсь в этом, или Нью-Йорк становится все более сумасшедшим, когда жара бьет в голову.И с каждым упражнением Пол напоминает нам об одном-единственном правиле. Игра — это не притворство. Вся суть в слове. Игра — это действие. Бытие. Становление.— Поехали, — произносит он, хлопая ладонями по полу.Медленный, скачущий ритм. Постепенно мы все его подхватываем.— Однажды, — начинает он.Немного сбиваясь с ритма, студент слева от него продолжает:— Давным.— Давно.— Жила.— Была.Вдруг наступает моя очередь. Не думай, действуй. Хотя, по правде говоря, у меня нет времени ни на то, ни на другое, ритм заставляет меня сказать первое, что приходит в голову.— Принцесса.И история продолжается, набирая обороты по мере прохождения по кругу. Сказка, что-то о принце, который влюбляется в статую в своем саду.В следующий раз Пол все усложняет. Если вы колеблетесь, то выпадаете из игры. И ритм будет ускоряться с каждым разом. Необходимо научиться инстинктивно реагировать в конкретный момент, объясняет он.На этот раз он не начинает с чего-то столь очевидного, как «однажды». И появляется странная блестящая история, темная фантазия о маленькой девочке, которая живет на кладбище среди воронов и ворон.Один за другим студенты спотыкаются, поднимаются на ноги.Все, кроме меня.И в конце концов мы остаемся вдвоем, я и Пол, лежащие под прямым углом на полу, как две стрелки часов. Наши руки хлопают по половицам в тройном темпе, слова текут так густо и быстро, словно мы их выучили наизусть.Я чувствую себя одержимой, возбужденной, плененной. Как будто я всего лишь рупор другой личности. Хозяйка какого-то духа вуду. Настоящая «я» уничтожена, уничтожена силой, которая сильнее любого оргазма.Теперь я понимаю. Не думай.Наконец он останавливается, а я живу там еще несколько секунд, приходя в себя, наслаждаясь моментом.Группа молча наблюдает. Обычно в конце хорошего упражнения они аплодируют. Я поднимаю голову и смотрю.Коп стоит рядом с ними. Детектив Дурбан.— Мисс Райт, — произносит он. — Клэр, мы можем поговорить?* * *Я веду его в кафетерий. Вокруг нас группами по два-три человека сидят студенты, болтают или работают на ноутбуках. Слишком жарко для кофе. Детектив достает нам из автомата диетическую колу.— Америка, — бормочу я смешным голосом янки, когда он протягивает мне колу. — Земля некалорийная.Он не улыбается. Я замечаю, как он устал.— Я хочу, чтобы вы помогли нам, Клэр, — резко говорит он.— Конечно, что угодно, если смогу. Как?— Мы возвращаемся к старой теме об убийстве Фоглер. Перепроверяю показания, смотрю, не пропустили ли мы чего-нибудь в первый раз.— Вы ведь никого не арестовали? Я читала в интернете.Дурбан хмурится.— Мы исключили из нашего расследования очень многих людей. Включая сто двадцать шесть постояльцев отеля «Лексингтон». Мы не сидели сложа руки.— Извините, я не хотела…— Хотя большая часть нашей работы сосредоточена на одном человеке, — добавляет он.— На муже, — говорю я. — На Патрике.На это он не отвечает.— Вы можете вспомнить детали разговора с мистером Фоглером?— Конечно.— У нас есть новый человек в деле. Психолог. Я бы хотел, чтобы вы с ней встретились.— Разумеется, если вы думаете, что это будет полезно… Когда?— Было бы неплохо прямо сейчас.Я бросаю взгляд в сторону репетиционной.— У меня занятие.— Это важно, Клэр.Его тон стал жестче.— Просто… я не вижу, чем могу помочь. Мы с Патриком Фоглером говорили всего несколько минут. Я его не заинтересовала.Дурбан кивает.— Возможно, но почему он ушел?— Что вы имеете в виду?— Фоглер. Когда вы попытались его снять, то сказали, что он, казалось, стремился уйти. Вот об этом я и думаю. Поскольку он собирался домой, а его жены не было в городе, к чему такая спешка? Зачем прерывать разговор с дружелюбной молодой женщиной, которая готова обсуждать французскую поэзию, как будто ей действительно это интересно?— Может быть, я ему наскучила.— Это один из вариантов.— Есть еще?Он не отвечает прямо. Я понимаю, что с этим человеком поток информации всегда односторонний.— В любом случае, я бы хотел, чтобы вы поговорили с психологом. — Он перегибается через стол. — Слушайте, я так и не доложил о вас своим друзьям из иммиграционной службы, но еще не поздно.— Похоже, у меня нет выбора, — говорю я с натянутой улыбкой.— Нет, — соглашается он. — На самом деле нет.Мы берем такси. Дурбан называет адрес в Юнион-Сити. Водитель выключил кондиционер, чтобы сэкономить топливо. А это первый по-настоящему жаркий день мая, и мы потеем на виниловых сиденьях. Юбка задирается, оголяя ноги, и раз или два я вижу, как детектив Дурбан кидает взгляд на них, а потом отворачивается и смотрит в окно.Глава 17Мы останавливаемся перед отвратительным невзрачным офисом в квартале, полном уродливых зданий и пустых парковок. Окна не мыли десятилетиями, краска на рамах облупилась.Охранник на стойке регистрации просит меня расписаться. Я не вижу ни одного человека, пока мы идем по длинному душному коридору. Наконец детектив Дурбан стучит в дверь, на табличке которой написано: «Офис № 508. Доктор Кэтрин Лэтэм, Американский совет по семейной практике, судебный психолог».— Войдите, — отвечает женский голос.В комнате за дешевым деревянным столом работает на ноутбуке женщина. На вид ей лет шестьдесят, может, больше. Ее волосы, такие седые, что кажутся почти белыми, коротко подстрижены. Одета она более стильно, чем я ожидала. Женщина поднимает глаза — голубые и проницательные.— Клэр Райт, да?— Клэр, доктор Лэтэм, — произносит Дурбан, представляя нас друг другу.— Зовите меня Кэтрин. И садитесь. Надеюсь, вы не возражаете, если я буду записывать?Она кивает на одну из стен, которая, как я теперь вижу, сделана из темного зеркального стекла. Какое-то двустороннее зеркало, за которым я могу разглядеть красную точку включенной камеры. Я машинально расправляю плечи, словно на кастинге, и только потом понимаю, как это глупо.— Итак, — говорит доктор Лэтэм. — Расскажите мне о вашей встрече с Патриком Фоглером.Я рассказываю ей все, что помню, подчеркивая, что Патрик все время вел себя достойно. Доктор Лэтэм слушает, наклонив голову, взгляд голубых глаз ничего не выражает.Когда я заканчиваю, она кивает.— Спасибо, Клэр. Вы мне очень помогли.— И это все? — удивленно спрашиваю я.— Конечно, вы можете идти.— Кэтрин… — протестует детектив Дурбан, будто это не то, что он надеялся услышать.— Она не подходит для этого, Фрэнк, — твердо говорит Кэтрин Лэтэм.— Для чего не подхожу? — нахмурясь, спрашиваю я.— Клэр, можете дать нам минутку? — просит Дурбан. — Просто подождите в коридоре.Я выхожу, и он закрывает за мной дверь. Я слышу их громкие голоса, но даже когда прижимаюсь ухом к двери, не могу разобрать, о чем они говорят.Следующая дверь должна вести в комнату за двусторонним зеркалом. Я осторожно открываю ее на случай, если там кто-то есть, готовая сказать, что просто искала туалет.Но комната пуста, если не считать монитора и маленькой камеры на штативе. Звук включен, и я прекрасно слышу голоса.Голос детектива Дурбана…свой класс. Она хороша. Она может играть.Голос Кэтрин ЛэтэмОни все играют, Фрэнк. Модели, актрисы, да кто угодно. Это не значит, что она может сделать что-то подобное.Голос детектива ДурбанаОна из «Ритма» — актерского студийного курса. Мне сказали, что они очень избирательны. И она… привлекательна.Голос Кэтрин Лэтэм(многозначительно)Правда, Фрэнк?Голос детектива ДурбанаКонечно, у нас есть женщины-копы, которые могут это сделать. Не в обиду моим коллегам, но ты их видела? Я думаю, у Клэр с ним больше шансов.Голос Кэтрин ЛэтэмВ прошлый раз не получилось.Голос детектива ДурбанаОн отдал ей книгу. Ты сама сказала — для него это близость.Повисает пауза, во время которой Кэтрин Лэтэм размышляет о его словах. Когда она вновь заговаривает, ее голос звучит чуть менее выразительно.Голос Кэтрин ЛэтэмТем не менее, ты не можешь обойти тот факт, что она гражданская. Это вопрос безопасности.Голос детектива ДурбанаМы будем рядом, если что-нибудь случится. И самое замечательное в ней то, что у нее нет учетной документации. Нет банковского счета, нет номера социального обеспечения, чтобы он мог проверить. Она может быть кем угодно.С меня хватит. Я возвращаюсь в коридор и захожу прямо в кабинет доктора Лэтэм без стука.— Я сделаю это, — говорю я. — Что бы это ни было, но вы должны заплатить мне.Это неплохой ход, но Кэтрин Лэтэм выглядит невозмутимо.— Вы хоть понимаете, о чем мы говорим?Я пожимаю плечами.— Я кое-что уловила.— По крайней мере, не повредит объяснить ей, — тихо произносит детектив Дурбан.Доктор Лэтэм минуту, не мигая, изучает меня.— Очень хорошо. У нас есть подозреваемый в убийстве Стеллы Фоглер…— Ее муж.— Пожалуйста, не перебивайте. У нас есть подозреваемый. Этот человек очень умен, очень дисциплинирован. Его нельзя спровоцировать или обманом заставить раскрыть себя. Есть предположение — операция под прикрытием может быть успешной там, где другие методы потерпели неудачу.— Вы имеете в виду — заманить его в ловушку?— Это не ваша ловушка, — говорит с иронией доктор Лэтэм. — Это будет очень сложная, психологически обоснованная операция. Подозреваемому будет предложено раскрыть различные аспекты его личности, которые можно сравнить с моим портретом убийцы Стеллы Фоглер. Если они совпадут… Это бы убедительно указало на то, что подозреваемый и убийца — одно и то же лицо.— Это опасно?— Конечно!— На вас будет прослушка, — успокаивает Дурбан. — У нас будут люди, готовые вытащить вас.— Если я это сделаю, сколько мне заплатят?— Кто бы ни был приманкой, он будет удовлетворен, зная, что выполняет свой гражданский долг, — ледяным тоном произносит доктор Лэтэм. — Женщина умерла, Клэр.— Мы, вероятно, могли бы заплатить что-то, — добавляет Дурбан.— Мне нужна грин-карта, — медленно произношу я. — Полная оплата и грин-карта.— Это невозможно, — качает он головой.— Вы сами сказали, что у вас есть друзья в иммиграционной службе.— Никакой грин-карты не будет, — перебивает доктор Лэтэм. — Потому что никакой операции не будет. Вы не станете этого делать.Мы оба смотрим на нее.— По крайней мере, до тех пор, пока я не разрешу, — добавляет она.Глава 18Я подписываю несколько бланков, и доктор Лэтэм проводит со мной серию психологических тестов: тест Векслера, Миннесотский многоаспектный личностный опросник, Опросник Хаэра для выявления психопатии. Она заставляет меня держать электроды в руках, а сама выводит изображения на экран: собаки, дети, облака, а потом внезапно — нож, порнография и снова облака.Однако в основном мы разговариваем.— Почему вы решили жить в Нью-Йорке, Клэр?Я пожимаю плечами и парирую:— Почему бы и нет?Доктор Лэтэм проницательно смотрит на меня.— Вы ведь были приемным ребенком, не так ли?— Верно, — подтверждаю я, удивляясь, откуда она это знает.— Вы хорошо ладили со своей приемной семьей?— С семьями. Во множественном числе. Они не хотели, чтобы мы слишком привыкали к новому дому. Так что мой ответ: «Не слишком хорошо».Доктор ждет, когда я продолжу говорить.— Вот возьмем даже ту семью, в которой я провела больше всего времени, — наконец говорю я. — Джули и Гэри. Джули работала менеджером в службе здравоохранения. Гэри работал в отделе маркетинга. Со стороны они выглядели счастливой семьей… по крайней мере, когда рядом были социальные работники. Мне было лет одиннадцать, когда я поняла, что Джули и Гэри друг друга недолюбливают, но чересчур привязались друг к другу. Если они разведутся, то потеряют дополнительный бизнес — приемное родительство, десять тысяч фунтов на ребенка в год без учета налогов. Так они и боролись друг с другом, изображая, что в их семье все в порядке.Я замолкаю.— Продолжайте, — тихо говорит доктор Лэтэм.— Примерно через год я впервые заметила, что Гэри смотрит на меня как-то по-другому. Если я сталкивалась с ним, выходя из ванной, он улыбался, как будто у нас был какой-то общий секрет. Однажды я порезала ногу и помню, как он проводил руками вверх и вниз по ней, чтобы посмотреть, насколько все плохо. Иногда он гладил меня по спине… Сначала мне это нравилось. Я имею в виду, это ведь лучше полного игнорирования, верно? Наконец-то у меня появилось что-то, что заставило его обратить на меня внимание — что-то, чего не было у его жены. Прошло некоторое время, прежде чем я поняла, о чем именно шла речь. Он никогда не совершал ничего противозаконного. Во всяком случае, ничего серьезного. Просто несколько раз лапал меня, когда я совершала ошибку — оставалась с ним наедине. Меня не удивило, когда Джули в конце концов его выгнала, и Гэри сбежал с женщиной с его работы.Доктор Лэтэм кивает.— А работа, которую вы проделывали для той юридической фирмы? Что вы чувствовали тогда? — спрашивает доктор, и я понимаю, что для нее это весьма важный вопрос.Я делаю удивленное лицо:— Это была дерьмовая работа, которая оплачивала мою аренду.— И все, Клэр?— Послушайте, — говорю я, немало раздраженная ее настойчивостью. — Эти женщины думали, что если я могу так легко обольстить их мужей, то они не стоят того, чтобы жить с ними, но реальность такова, что любой другой мужчина на их месте поступил бы так же. Таковы мужчины.— Думаю, это довольно циничная точка зрения. Может, женщины просто хотели доверять своим партнерам?— Тогда они и должны доверять им, не проверяя на вшивость. Мужчина думает членом. Смиритесь с этим.— Любой мужчина, Клэр? — тихо спрашивает доктор Лэтэм. — Или мужчины, похожие на вашего приемного отца?Я смотрю на врача. Я наконец-то поняла, к чему она клонит.ЯМоя работа… По вашему мнению, я просто разыгрываю историю своего детства?Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.ЯЯ разрушаю чужие семьи, точно так же, как была разрушена моя. Наказываю этих людей, потому что в детстве рядом со мной никого не было. У меня не было любящего отца. В моей жизни главенствовал лишь какой-то скользкий извращенец, желавший меня пощупать.Слеза капает мне на щеку. Я смахиваю ее.Кэтрин Лэтэм поднимает руки и, к моему удивлению, медленно и сардонически аплодирует.— Очень хорошо, Клэр. Конечно, все это — фрейдистская чушь, но я по-настоящему впечатлена тем, как вы восприняли мое предложение и воспользовались им, а слезы — приятный бонус.Доктор бросает мне пачку салфеток и что-то помечает в блокноте.— Давайте-ка перейдем к вашей сексуальной жизни. Полагаю, разговор о ней займет некоторое время.Наконец мы снова в комнате с детективом Дурбаном, и он выжидающе смотрит на доктора Лэтэм.— Итак, — деловито говорит доктор, — она не уверена в себе, импульсивна, эмоционально хрупка и не сдержанна, не может справиться с отказом и, хотя с большим трудом пытается это скрыть, все равно жаждет одобрения как наркоман, страстно желающий получить дозу. Что я могу сказать, Фрэнк? Она — актриса. С другой стороны, это быстрая, наблюдательная, талантливая и храбрая девушка. Вопреки моему здравому смыслу, я думаю, в данном случае нам действительно стоит попробовать.Глава 19Она ведет меня в конференц-зал, расположенный в том же здании. Он все еще завален старыми кабелями от кого-то из прежних хозяев.— Двенадцать лет назад Патрика Фоглера допрашивали в связи с исчезновением Констанс Джонс, проститутки.Доктор Лэтэм выводит на экран фотографию молодой чернокожей женщины. Женщина с вызовом смотрит в камеру. Я понимаю, что это полицейский снимок.— Ее видели садящейся в машину, похожую на машину Фоглера, но свидетель не располагал номерным знаком, и отсутствовали какие-либо улики. Констанс так и не нашли. Патрик заявил о своей невиновности, и никаких обвинений предъявлено ему не было.Она меняет картинку. Еще один снимок.— Четыре года спустя тело другой проститутки было найдено в пустом доме недалеко от университета в Массачусетсе, где преподавал Фоглер. Оно было обезглавлено. Голова и тело были размещены отдельно друг от друга. Опять же, не было ничего конкретного, что связывало бы Патрика с этим преступлением.— Ну, если нет никакой связи… — говорю я.Доктор Лэтэм поднимает палец.— Кроме одного момента, настолько тонкого и косвенного, что он никогда не мог быть использован в суде.Она протягивает мне книгу, и я сразу узнаю томик, который дал мне Патрик. «Цветы зла», перевод Патрика Фоглера.— Страница пятьдесят шесть, — говорит мне доктор Лэтэм. — Прочтите вслух, пожалуйста.Озадаченная, я выполняю ее просьбу.ЯЛежит безглавый труп. Подушки омываетКровь красная живой струей,Как бы ручей; ее материя впивает,Как почва, с жадностью большой.Как страшным сумраком рожденные виденья,К чьей бледности наш взор влеком,С косою черною и с ношей украшенийЛежит на столике ночном…На ложе голый труп, забыв закон приличья,В распутстве полном, обнажилКрасу жестокую и тайное величье,Что в дар от рока получил…[24]Я резко останавливаюсь. Теперь я понимаю, почему доктор попросила меня прочитать именно это стихотворение. Безглавый труп… Я слышу щелчок и поднимаю голову. Доктор Лэтэм воспроизводит на экране новые изображения. Ужасные, ужасные образы. Такие гротескные, что я отворачиваюсь от экрана, но один из них отпечатывается все-таки в моем мозгу. Отрубленная женская голова находилась среди толстых церковных свеч. На ней все еще были большие серьги-кольца. Глаза частично закрыты: видны зеленые тени от век. На лице застыло выражение покорности судьбе.— Пожалуйста, продолжайте, — спокойно говорит доктор Лэтэм.Я неохотно поднимаю книгу и продолжаю.ЯСумел ли мститель твой, неутолен живоюТобой, кого он так любил,Над неподвижною, податливой такоюУтешить свой огромный пыл?Ответь, нечистый труп! — За косы поднимаяИ голову держа в руках,Запечатлел ли он свой поцелуй, прощая,На холодеющих зубах?[25]Я останавливаюсь. В горле пересохло.— Но ведь это не доказывает, что он совершил преступление, да?— Конечно, нет. — Доктор Лэтэм вежливо соглашается. — Это ничего не доказывает.— А Стелла? Была ли она… Была ли ее смерть такой же?— К этому мы еще вернемся. Незадолго до смерти жены Патрик встретил в баре молодую женщину. — Взяв книгу, она переворачивает страницу, чтобы отметить нужное место. — Помните?Я киваю.— Не могли бы вы сейчас найти это место?Я знала: стихотворение, в которое столь пристально вглядывался в ту ночь Патрик Фоглер, называлось «Вино убийцы»:Свободен я, жена скончалась.Могу я вволю пить…[26]— Когда мы возвращаемся в прошлое Патрика Фоглера, то обнаруживаем, что каждый раз неподалеку от его места жительства исчезают молодые проститутки. Нечасто. Всего лишь по одной или по две в год. Маловато, чтобы попасть в заголовки, потому что кого волнует исчезновение пары шлюх, верно? Но этого достаточно, чтобы установить закономерность: их тела редко находят, но когда находят — все они изуродованы именно теми способами, какие описаны в «Цветах зла» Бодлера.Доктор Лэтэм вновь демонстрирует мне изображения — ужасные и навязчивые.— Шанис Уильямс. Ее семь раз ударили ножом в сердце. Это преступление соответствует стихотворению «Мадонне», в котором Бодлер пишет:Страсть черная! Грехов семь Смертных взяв скорей,Палач с раскаяньем, семь сделаю НожейОтточенных и, как жонглер, без сожаленья,Из всех твоих страстей взяв большую мишенью,Вонжу я в Грудь твою кинжалов острие,И Сердце я проткну дрожащее твое![27]Джада Флойд. Ее грудь разрезана. Это преступление соответствует стихотворению, в котором Бодлер пишет:Как мучимую грудь блудницы очень дряхлойЦелует и сосет развратник и бедняк,Восторги тайные, спеша, воруем такИ выживаем их, как померанец чахлый…[28]— Остановите меня, если услышали достаточно.— Да, с меня хватит.Однако доктор Лэтэм не прекращает показ изображений: еще одна фотография, потом еще.— Жасмин Диксон, живот был вскрыт, как описано в стихотворении «Туша». Имани Андерсон, голова была жестоко обрита, как в стихотворении, в котором Бодлер сравнивает локоны своей любовницы с «черным океаном горящей Африки». Прешес Коулмен — проткнутая селезенка. Энни Вашингтон — то же самое. Бодлер написал на эту тему несколько стихотворений под названием «Хандра», а ведь это только те, кого нашли, помните. — Она нажимает на кнопку пульта, и экран милосердно темнеет. — Затем, после того, как четыре года назад Патрик женился на Стелле, убийства прекратились.— С чего бы это? — спрашиваю я, больше чтобы отвлечься от того, что только что видела.— Возможно, он пытался быть хорошим. Возможно, Патрик влюбился, или, не исключено, что он просто стал лучше. В любом случае, отсутствие убийств, совпадающих с крупным событием в жизни Фоглера, — еще одна тонкая нить, связывающая его с этой серией. — Доктор Лэтэм наклоняется вперед, и ее глаза пылают. — Дело не только в поимке убийцы Стеллы Фоглер, Клэр. Речь идет о поимке социопата. Вот почему я говорю, что это опасное дело.— Что именно я должна буду сделать?— Очень сложно сказать. Могу только сказать, кем вы должны быть.— Придется импровизировать. — Я чувствую, как учащается мой пульс.— Да, за исключением того, что в этой пьесе мертвые тела не встанут и не поклонятся, когда все закончится. Пожалуйста, поймите, Клэр: вам придется доверять мне больше, чем любому режиссеру или преподавателю по актерскому мастерству, с которыми вы когда-либо работали. Откровенно говоря, у меня все еще есть серьезные сомнения на ваш счет.— Вдруг все только совпадение и Патрик невиновен?Я все еще пытаюсь соединить ужасные фотографии доктора Лэтэма с веселым, интеллигентным ученым, которого я встретила в том баре.— Может быть. Но мы должны все время обдумывать наши дальнейшие действия, как будто он и есть преступник. Это единственный способ оставаться объективными. Впрочем… вот что я вам скажу. Я начала работать над этим делом более шести лет назад — задолго до убийства Стеллы, и большую часть времени была убеждена, что Патрик Фоглер — наиболее вероятный убийца.Глава 20После бессонной ночи, полной ужасов и сомнений, я снова в кабинете доктора Лэтэм. Я сижу за ее столом и просматриваю бумаги. Доктор Лэтэм стоит надо мной и пристально смотрит. Бумаги с подтверждением. Десятки бумаг.Отказ от ответственности за травмы. Разрешение на наблюдение. Соглашение о конфиденциальности. Отказ от личной жизни. И бланки о бланках. Формы, которые говорят, что я понимала, что делала, когда подписывала все эти формы. Формы, которые сообщали, что я добровольно дала согласие, понимая, что это задание может испортить мою жизнь, здоровье и психическое состояние.Я быстро подписываю документы, почти не читая. Ставлю инициалы на каждой странице и даты, там, где требуется.— Добро пожаловать в учебный лагерь, солдат. Теперь твоя задница — моя, — рычит доктор Лэтэм.Это худшее из выражений Дензела Вашингтона[29], которое я когда-либо слышала, но оно эффективно. Я не могу выдавить из себя улыбку.Тренировка продолжается в другом конференц-зале, глубоко в недрах здания.— Давайте посмотрим на пару монстров, — спокойно говорит доктор Лэтэм. Она нажимает кнопку на пульте, и свет гаснет.Она расхаживает взад и вперед, закрывая лицо на экране.— Это Петер Кюртен, также известный как Дюссельдорфский зверь. Его жена сказала полицейскому психологу, что их сексуальная жизнь была совершенно нормальной. Кюртен, с другой стороны, рассказал психиатру, что мечтал задушить жену каждый раз, когда они занимались сексом. Супруга Кюртена понятия не имела, о чем он на самом деле думает. Следующие слайды — жертвы Кюртена, в том виде, в каком он их оставил.Когда я набираюсь сил, чтобы посмотреть на экран, там уже другое лицо.— Бела Кисс, хранивший своих жертв в пустых газовых баллонах… Ханс ван Зон, как и многие серийные убийцы, был обаятельным, симпатичным и чрезвычайно харизматичным. Среди его жертв — его собственная девушка, с трупом которой он занимался сексом. Опять же, она, очевидно, понятия не имела, что на самом деле происходит в его голове.Тошнотворная перекличка зла все продолжается и продолжается.— Я говорю все это не для того, чтобы запугать вас, Клэр, — мягко добавляет доктор Лэтэм. — В результате изучения этих людей мы теперь многое знаем о том, как работает ум социопата. Мы можем, например, посмотреть, как он покидает место преступления, и сделать выводы о его личности, интеллекте, о его отношениях, даже о том, какая у него машина.Женщина поднимает пухлую папку.— Здесь все, что мы знаем о человеке, который убил этих проституток. Предупреждаю, это нелегко читать, но вы должны внимательно изучить материалы. От этого может зависеть ваша жизнь.— Это то, что называют «психологическим портретом»? — спрашиваю я, забирая у нее папку.— Да, отчасти, но еще и фотографии, история болезни, выдержки из учебников… Наша работа немного похожа на обезвреживание бомб. Прежде чем начинать дергать за провода, черт возьми, лучше знать, какой из них ведет к взрывчатке.— Если он вообще виновен, — замечаю я.Женщина пристально смотрит на меня.— Мы еще не рассказали вам, как умерла Стелла Фоглер, не так ли?Я качаю головой:— Но я помню, что горничная, которая ее нашла, сказала, что это было очень жестоко.— Полиция скрывает все подробности от СМИ, чтобы отсеять ложные признания. — Доктор Лэтэм делает паузу. — И честно говоря, потому что они не хотят вызвать панику.Она тянется за томиком «Цветов зла» и протягивает мне.— Страница восемьдесят вторая.Стихотворение на этой странице озаглавлено «Той, что слишком весела».— Вслух, если не возражаете, только последние три четверостишия.Хотя в этом нет необходимости, я стараюсь читать правильно, отдавая должное ритму, но, когда смысл того, что я читаю, доходит до меня, я не могу продолжать точно так же. К концу чтения мой голос становится сухим и ровным.ЯКогда утехам тьма предастся,О, я б хотел, как вор ночной,К сокровищам твоим прокрастьсяИ плоть твою обвить змеей.Я б не простил тебе сиянья,Я б грудь ушибами покрылИ тело, чуждое страданья,Я б раной страшной наградил.И — головокруженье страсти! —Твои смешливые уста,Приникнув к ним змеиной пастью,Я б ядом напоил, сестра![30]— Удар лампы убил Стеллу, — говорит доктор Лэтэм как ни в чем не бывало.Она снова показывает фотографии. Я узнаю номер Стеллы. На кровати лежит тело. Синяки расцветают на голых ногах. Затем внезапно одна из фотографий приближается, и появляется лицо Стеллы, окруженное темным ореолом крови, пропитавшей простыню под ней. Я инстинктивно отшатываюсь.— Обломки на полу свидетельствуют о борьбе, — добавляет доктор Лэтэм. — Этого, наряду с пропавшими деньгами, было достаточно, чтобы полиция Нью-Йорка сначала отнеслась к произошедшему как к ограблению. Но с самого начала были некоторые детали, которые не подходили к этой версии. Во-первых, тело было накрыто простыней. Грабители, которые только что кого-то убили, не делают этого. Они убираются с места преступления как можно быстрее.— Кто знает? — говорю я. — Я имею в виду — так ли это? И зачем?— Это может быть жест почтения, даже уважения — последнее прощание. Или это мог быть кто-то, кому не нравилось видеть безжизненные глаза Стеллы, смотрящие на него с упреком.Она щелкает пультом, и на экране крупным планом появляется нога Стеллы с кровавой раной длиной в несколько дюймов.— Что еще важно — на правом бедре был глубокий порез, вероятно, нанесенный посмертно разбитым бокалом — точно так же, как и рана, нанесенная в стихотворении Бодлера, хотя полицейские в то время об этом не знали.Доктор Лэтэм снова щелкает пультом.— Во всяком случае, мне показалось достаточно необычным, что полицейские заказали тампоны. К счастью, они это сделали — это дало нам самое важное доказательство. Анализ показал, что во внутренней ране есть следы ноноксинола‑9 — смазки, найденной на обычных марках презервативов. — Она делает паузу. — В мужском туалете бара, где вы познакомились с Патриком, был автомат с презервативами. Вы сказали нам, и ваше видео подтвердило, что Патрик попросил у бармена сдачу как раз перед тем, как вы попытались его обольстить.Ее слова — жуткие, ужасные, тошнотворные — льются на меня потоком. Я смотрю на книгу в руке. Стихотворение с ядовитыми словами, изложенными безобидно, будто в стихотворении на какой-нибудь дурацкой поздравительной открытке. Фотографии на экране, ужасный подтекст в объяснении доктора Лэтэма… Ужасное осквернение трупа Стеллы, совершенное убийцей.Это не мог быть Патрик. Этого просто не могло быть. «Он не был таким, — настаивает внутренний голос. — Он мне нравился. Патрик был милым, черт возьми».Актеров учат доверять своим инстинктам. Часто это все, что у нас есть, но потом я понимаю, в чем смысл небольшого урока доктора Лэтэма. Как и многие серийные убийцы, Патрик был внешне очаровательным… С такими людьми, говорит она мне, инстинкты могут подвести.— Но зачем? — удалось произнести мне. — Стелла не была проституткой, как другие. Зачем вообще ее убивать?— Этого мы не знаем. Возможно, Стелла узнала о других женщинах. Возможно, Патрик понял, что она уходит от него, и не был готов позволить этому случиться, а может, он просто не мог больше сдерживаться.Я снова думаю о словах, которые Стелла адресовала мне.СтеллаЯ подумала — вдруг я все-таки смогу найти какие-то свидетельства его неверности. Что-то, способное помешать ему прийти за мной…Если миссис Фогнер подозревала, что ее муж — убийца, неудивительно, что она была в ужасе. Неужели она ожидала, что Патрик будет жесток со мной? Может, она надеялась, что скрытая камера зафиксирует именно это? Я думала, Стелла просто проверяла мужа на верность, но не было ли это мрачной, отчаянной игрой, которую она вела той ночью?— Тот факт, что смерть Стеллы нарушает эту закономерность, делает ее особенно интересной, — говорит доктор Лэтэм. — В то время как другие убийства имеют признаки тщательного планирования, это кажется поспешным и даже спонтанным. Подобное поведение может быть признаком самоуверенности или напротив — результатом некоего давления на него.Она щелкает пультом, и экран гаснет.— В любом случае, это хорошая новость: значит, он начинает ошибаться.Глава 21Патрик Фоглер стучит в дверь номера на террасе.— Кто это? — осторожно спрашивает Стелла Фоглер.— Обслуживание номеров.— Я ничего не заказывала.Ответа нет. Стелла нетерпеливо подходит к двери и распахивает ее.— Вы ошиблись… — Но Патрик уже ворвался в комнату.— Привет, дорогая. Ждешь кого-то?— Патрик, пожалуйста. Это не то, что ты думаешь.Фоглер бросает сумку на пол. Она издает зловещий, тяжелый звук. Он смотрит на доктора Лэтэма.— Теперь я ударю ее?— Возможно. Вы хотите установить контроль над ситуацией.Фрэнк Дурбан кивает. Вернувшись в образ, он высыпает содержимое сумки на пол. Оттуда вываливаются спутанные металлические цепи, наручники и полоски ткани для кляпов.— Я бы закричала, — возражаю я.— Вовсе не обязательно. Сколько бы люди ни говорили себе, что будут сопротивляться в подобных ситуациях, реальность такова, что жертвы часто парализованы сочетанием нерешительности и неверия. Кроме того, если Патрик тебя ударил, то ты будешь находиться в состоянии шока. За это время он закрепит ремни.Фрэнк изображает, как бьет меня по лицу, потом разворачивает и защелкивает наручники на моем запястье. Рука Фрэнка на моей тяжела и безжалостна. Я чувствую его силу и вскрикиваю.— Извини, — говорит Дурбан, ослабляя хватку.— Без наручников, — говорит доктор Лэтэм. — Следы бы проявились на вскрытии. Давайте еще раз прокрутим сцену, но на этот раз без наручников.В соседнем ресторане мы обсуждаем сексуальные убийства за блюдом дня.— Пойми меня правильно, Клэр. Наш убийца не садомазохист в современном смысле этого слова. Скорее всего, он предпочитает прятаться среди практикующих БДСМ, потому что разделяет ряд их интересов. Там, где любители извращений используют рабство как кратчайший путь к сексуальному удовлетворению, он использует его как кратчайший путь к вещам, которые интересуют лично Патрика Фоглера: унижение, деградация, контроль. Власть над жизнью и смертью другого человека.Официант подходит, чтобы снова налить нам воды. Он улыбается мне.Доктор Лэтэм, не обращая на это внимания, продолжает говорить:— БДСМ — на самом деле очень интересное явление. Почему оно вдруг стало таким популярным? Раньше считалось, что фетиш, связанный с розгами, был результатом телесных наказаний в детстве — как и гомосексуальность, но, как ни странно, поколение, чьи родители вдохновлялись теорией доктора Спока, те, кого в детстве никогда не били, выросло и пожелало все так же экспериментировать с подчинением и доминированием.Официант, заинтересованный разговором, не может отойти от нашего столика.— Вполне возможно, что девиации — просто оборотная сторона либертарианства. Как только вы заставите людей думать, что они имеют право на собственное счастье за счет социальных норм, вы в конечном итоге получите небольшое, но регулярно растущее число людей на периферии, которые не понимают, почему они не должны потакать своим самым темным, самым хищническим инстинктам. Наш убийца и правда может считать себя романтическим антигероем, а не больным извращенцем, которого нужно остановить.* * *Дневная сессия. Доктор Лэтэм, Фрэнк Дурбан и я стоим перед доской.— Ладно, — говорит доктор Лэтэм. — Я — убийца. Фрэнк, ты возьми Фоглера.Она бросает маркер Фрэнку, который пишет на доске «Фоглер» так же, как она написала «убийца» на своей доске.— Что мне делать? — спрашиваю я.— Пока ничего. Если мы оба пишем одно и то же слово — другими словами, если есть совпадение, — тогда вы тоже пишите его на свою доску.— Во-первых, — говорит Фрэнк, — Патрик умен. — Он пишет «высокий ай-кью» на своей доске.— То же самое, — добавляет Лэтэм. — Клэр, это твое первое совпадение.— Интересуется всем этим декадентским дерьмом.Доктор Лэтэм кивает.— И снова совпадение.Я послушно записываю «высокий ай-кью» и «Бодлер». Вскоре моя доска заполнена словами, и доктор Лэтэм подходит, чтобы обвести те, что имеют наибольшее значение.— Вот в чем суть характера, — говорит она. — Слабости, к которым его потянет. Наивность — взывает к его потребности в контроле. Испорченность — взывает к его хищническим инстинктам. Скрытность — возбуждает любопытство…Маркер скрипит по блестящему пластику.— Только если он настолько все контролирует, то зачем ему связываться с Клэр?Фрэнк возражает:— Он одинок. Он будет знать, что переступил порог, отделяющий его от других людей. Если я не ошибаюсь, Патрик Фоглер будет рад возможности пообщаться с кем-то, кто, кажется, разделяет его пристрастия.— Как товарищ по играм? Или как потенциальная жертва?— Я не уверена, что Патрик видит разницу, — говорит доктор Лэтэм.— Думаю, да, — медленно отвечаю я.Фрэнк и доктор Лэтэм смотрят на меня.— В тот вечер в баре Патрик рассказывал о том, как Бодлер делил женщин на два типа — «Белая Венера» и «Черная Венера», — говорю я. — Очевидно, Бодлер любил рассказывать Белой Венере о том, что он делал с Черной Венерой, словно жаждал ее одобрения. Вы сказали, что наши убийцы обычно охотятся на проституток. Может, Патрик Фоглер на самом деле хочет поделиться с кем-то всеми дикими вещами, которые он проделывал с другими женщинами. С кем-то, с кем он может быть честен.Доктор Лэтэм указывает на меня концом маркера.— Хорошо, — говорит она. — Очень хорошо, Клэр.На моей доске она размашисто записывает «Родственная душа».Глава 22Добро пожаловать в Necropolis.com.Это сайт только для тех взрослых, чьи фантазии включают обмен властью и доминирование. Здесь содержится материал, оскорбительный для подавляющего большинства. Мы не извиняемся за то, кто мы есть, но мы просим вас не заходить на сайт, если такой контент не для вас.Я регистрируюсь, жду, пока компьютер отправит анкету. Через несколько минут раздается сигнал — активируется моя подписка.Ранее доктор Лэтэм вручила мне листок бумаги.— Сегодняшнее задание — этот сайт. Узнай все о людях, которые его посещают. Поговори с ними, Клэр. Посмотрим, сможешь ли ты понять, что заставляет их прибегать к подобным действиям.— А если они не захотят отвечать?— Конечно, вполне возможно, поэтому надо начинать думать о собственной легенде.Доктор Лэтэм взглянула на часы:— Я зайду позже. Посмотрю, как у тебя дела.Я набираю пароль и вхожу в систему. Сайт состоит из нескольких разделов: «Фотографии», «Фантазии», «Форумы». Появляется сообщение:Поскольку вы новичок, почему бы вам не создать профиль? Прочитайте, что рассказали другие новые участники, или перейдите прямо на форум и поздоровайтесь.Что поставить? Я понимаю, что мне нужна доктор Лэтэм. Затем догадываюсь, что психолог намеренно позволяет мне решить это в одиночку. Я делаю первые шаги в образе, который мы создаем.Привет. Меня зовут Клэр. Мне двадцать пять лет. Я англичанка, живу в Нью-Йорке.Я делаю глубокий вдох.Я не знаю, хватит ли у меня когда-нибудь смелости по-настоящему исследовать мои фантазии.Через несколько минут у меня уже есть три ответа.> Привет, Клэр. Нравится фото?Я, морщась, смотрю, как скачивается картинка. Она отвратительна, но на самом деле это настолько очевидная подделка, что это едва ли страшнее мультипликационного изображения.>> Не очень.Второй ответ более подробный. Писатель, который называет себя чудовищем, хочет, чтобы я знала — он мечтает задушить меня. Писатель хочет услышать, как я молю о пощаде, как я прошу о большем. Я печатаю:>> Кажется, я слишком много говорю для человека, который задыхается.Я печатаю. Третья реплика гласит:>>> Оставьте ее в покое, идиоты. Клэр, почему бы тебе не рассказать нам, что привело тебя на сайт?Через час у меня появились новые друзья: Виктор, приславший третью реплику, Кэрри, Сорванец, Бетховен и Маркиз.>>>> В БДСМ элегантность — это все! Связать подвластного тебе, как овцу, и лупить по животу — в этом нет никакого удовольствия. Для достижения высшей точки удовольствия полдела состоит в том, чтобы выбрать особую позу и обеспечить такую свободу действий, при которой малейшее движение будет причинять утонченное страдание.Это Бетховен. Кэрри добавляет:>> Абсолютно верно. Одна из моих любимых фишек — поставить на ребро обычную деревянную доску и приподнять ее всего на пару дюймов выше того положения, при котором можно стоять с ней между ног, не испытывая неудобства. Мой низ должен будет встать на самые кончики пальцев, чтобы ее оседлать.Я печатаю:>>> «Мой низ?» Извини, я не понимаю.Виктор отвечает:>>>> Она не имеет в виду часть тела, Клэр. Она говорит о своем подчиненном партнере.Я обнаружила, что этот мир так же пропитан жаргоном, как и актерский. От одних аббревиатур у меня голова идет кругом. Я набралась смелости спросить о некоторых и подумала, что, например, расшифровка YMMV[31], означающая «ваш пробег может отличаться», на самом деле совсем не проясняет ситуацию.Что касается разговоров о переломах шеи, колесах Вартенберга, верхнем пространстве и игре в пони, то я продираюсь сквозь них с огромным трудом.Кэрри пишет:> Твоя невинность восхитительна, Клэр. Уверена, что не хочешь встретиться в реальной жизни?Вмешивается Виктор:>> Оставь ее в покое, Кэрри. Клэр сегодня с нами исключительно как любопытный наблюдатель.Виктор мне очень нравится. Он, похоже, назначил себя моим проводником в этот странный новый преступный мир.>>> Вроде как попробовать перед тем, как приобрести?Это Кэрри насмехается надо мной.Я печатаю:>>>> Скорее — оглядеться перед прыжком. На самом деле я недостаточно вовлечена во все это. Кто-то, кого я знала и любила, по-настоящему понимал в данной теме, но я была очень молода. Наверное, слишком молода.Даже когда я печатаю эти слова, я знаю — все правильно. У «Клэр», которую встретит Патрик, должно быть именно такое прошлое.>>>>> Куда он делся, Клэр?>>>>>> К сожалению, он умер, не успев показать мне многого.Трагическое прошлое. Оно делает меня одновременно и привлекательной для этого сообщества, но и в чем-то отталкивающей. Доктор Лэтэм была права. Со временем наличие прошлого покажет меня именно такой, какой я и должна быть: не просто списком свойств на доске, а живым, дышащим человеком.Я выхожу из системы уже за полночь. В глазах — песок, запястья болят от ударов по клавишам.Проходя мимо открытой двери доктора Лэтэм, я слышу, что та зовет меня. Женщина сидит за столом, окруженная бумагами.— Вы работаете допоздна, Клэр.— И вы.— У меня для вас кое-что есть. — Она протягивает конверт. — Мы не обеспечиваем сверхурочные, но все же кое-что платим. Ваша зарплата за первую неделю.— Это чек? У меня ведь нет счета в банке США.— Мы знаем. Не волнуйтесь — это наличные.Я беру конверт и бросаю взгляд на экран. Доктор Лэтэм сразу же сворачивает документ, над которым работает, но я успеваю прочитать название:Клэр Райт. Психологический портрет.Глава 23Кто вы?Меня зовут Клэр Райт.Откуда вы?Я родилась в Ферри-Спрингс, недалеко от Бойсе. Мой отец погиб в автокатастрофе, когда мне было десять. Он, будучи за рулем, стал виновником гибели четырех человек. Моя мать больше никогда не выходила замуж. Наверное, я всегда питала слабость к пожилым людям, к интересным личностям, которые могут рассказать мне о мире и обладают авторитетом.Продолжайте.У меня были обычные школьные приятели. Я потеряла девственность, когда мне было пятнадцать… После этого секс давался мне легко. Я тусовалась с довольно безумными парнями, но в глубине души они никогда не были такими уж ненормальными. Потом, в колледже, у меня был роман с одним из учителей. Он был женат.Как его звали?Мистер Фэрбанк.Вы не называли своего любовника по имени?Простите. Элиот. Элиот Фэрбанк. Именно тогда я обнаружила, что у меня есть темная сторона, часть меня, которая желала, чтобы ее подтолкнули пойти дальше, чем я когда-либо была. Мы не могли быть вместе столько, сколько хотели, поэтому Элиот писал мне всякое… фантазии. Обычно он отправлял их по электронной почте или оставлял в почтовом ящике.Хорошо, Клэр. Что с ним случилось?Его жена нашла одно из писем на компьютере. Она отнесла его декану.И как вы к этому отнеслись?У меня было приподнятое настроение. Я думала, что когда его уволят и он бросит жену, ничто не помешает нам быть вместе, но Элиот не мог смириться с оглаской — с тем, что все теперь про нас знают. Он… Он покончил с собой, но перед этим отправил мне последнее письмо.И что было в письме?Он хотел, чтобы я присоединилась к нему. Чтобы мы оба покончили жизнь самоубийством. Вот такой договор.Вы этого не сделали.Искушение было велико, однако мне никогда не было так стыдно, как ему. Я думала, Элиот Фэрбанк сильный и он способен помочь мне вырваться за пределы маленького городка.А потом?Я путешествовала. Оглядываясь назад, я понимаю, что убегала от ситуации, которая вышла из-под контроля.Вы убежали? Или вы находились в поисках?Я думаю, и то, и другое. Нет — наверное, больше в поисках.И что же вы искали?Не знаю, но мне до сих пор любопытно… Думаю, я нуждаюсь в наставнике.Не говорите так. Это слишком откровенно. Он сам увидит ваш потенциал. Теперь еще раз: кто вы?Глава 24— Сегодня, — говорит Кэтрин Лэтэм, — мы проанализируем сцену. То есть место преступления. — Она выводит на экран еще несколько изображений. — Я подробно расскажу вам об одном из убийств.— Зачем? — спрашиваю я.— Зачем? — удивленно откликается она. — Вы, конечно, понимаете, на что способен этот человек.— Я не хочу об этом знать.— Это называется инструктаж, Клэр, передача агенту инструментов для выполнения его работы…— Я знаю свою работу — актерство. Это моя область знаний. Вам нужно перестать думать обо мне как об агенте под прикрытием и начать думать как о персонаже. Разве вы не понимаете? Я постоянно размышляю о том, как он мог ударить какую-то бедную женщину в сердце или о чем-то подобном и как после этого я могу идти с ним на свидание. Мой персонаж должен верить, что я встречаюсь с хорошим парнем — с тем, кем я заинтригована, кого нахожу привлекательным, с тем, с кем я могу представить себе отношения.Доктор Лэтэм задумывается.— Клэр, Патрик кажется вам привлекательным?— Да, — говорю я после короткой паузы. — Это так.— Ну, тогда я бы сказала, что большого актерского мастерства не потребуется.Кэтрин Лэтэм возвращается к своим ужасным фотографиям.— Это первое изображение было…— Я должна увидеть сумрак.Она поворачивается ко мне с вопросительным выражением на лице.— Так Генри — бывший полицейский, с которым я работала, — это называл, — объясняю я. — Он сказал мне: «Когда ты под прикрытием, ты должна верить в то, во что верят люди, в жизни которых ты внедряешься. В противном случае они могут почувствовать вторжение».— Бывший полицейский Генри не руководит этой операцией. Ею руковожу я. Поверьте мне, я хочу, чтобы вы нервничали. Нервный — значит безопасный.— Тогда это не сработает, — торопливо отвечаю я после минутного колебания. — Слушайте, несмотря на то, что вы говорите, вы уже явно убеждены, что убийца — Патрик. Разве это этично? Вы как режиссер, который объявляет в первый день репетиции, что такой-то и такой-то — настоящие злодеи или что пьеса на самом деле о тоталитаризме. Это плохая практика — она все делает одномерным. Я не могу так работать. Мне нужно верить в то, кто я есть, и для этого мне нужно знать, кто он таков. Если это означает, что иногда я с вами несогласна… Что ж, мне очень жаль.Я замолкаю, отчасти потому, что уже все сказала, а отчасти потому, что у меня странное ощущение, будто доктор Лэтэм не слушала меня. Она изучала меня. Как кастинг-директор, который выставляет оценки по десятибалльной шкале.— Ладно. — Она кивает. — Мы сделаем по-твоему. Наблюдай сумрак, Клэр, если думаешь, что это поможет. Больше никаких убийств. — Ее голос становится жестче. — Во всем остальном руковожу я. Понятно?Она щелкает пультом, и экран темнеет.— Спасибо, — говорю я, немного удивившись.Я не могу не вспомнить, что говорил бывший полицейский Генри: «Некоторых парней захватывает сумрак, и они уже не могут его отпустить».Глава 25Помимо всего прочего я узнаю о Бодлере.У Белой Венеры и Черной Венеры теперь есть имена: Аполлония Сабатье и Жанна Дюваль. Одна — бледнокожая, грациозная и такая царственная, что поклонники прозвали ее «президентшей», другая — наполовину креолка, танцовщица, занимавшаяся проституцией, когда поэт был слишком беден, чтобы прокормить их обоих. Салон Аполлонии был средоточием парижской интеллектуальной жизни девятнадцатого века: среди ее поклонников были Бальзак, Флобер и Виктор Гюго. Но год за годом Бодлер возвращался и к Жанне. Он заразил ее сифилисом. Она пристрастила его к опиуму. Две испорченные личности, связанные вместе нищетой и одержимостью.— Бодлер анонимно посылал стихи Аполлонии Сабатье в течение нескольких лет, — говорит доктор Лэтэм. — Когда «Цветы зла» были наконец опубликованы под его собственным именем, Аполлония, очевидно, обнаружила, кто их писал. Но был один неожиданный поворот — книга была изъята властями. Тринадцать стихотворений, в том числе шесть, написанных о ней, подверглись цензуре, и Бодлер предстал перед судом за непристойности. Бодлер отправился к Аполлонии и спросил, не воспользуется ли она своими связями, чтобы помочь ему. Если она и пыталась, то ей это не удалось — большинство запрещенных стихотворений остались под цензурой, но после суда Бодлер наконец-то разделил ложе со своей Белой Венерой. Никто точно не знает, что произошло той ночью. Единственный ключ к разгадке — письмо с отказом, которое он послал ей через несколько дней, сказав, что у него был ужас перед страстью, потому что он слишком хорошо знал, в какую мерзость она может его ввергнуть.— Думаете, Патрик такой же? Что он недоверчив к близости, потому что она может заставить его раскрыться?— Я в этом уверена. Вы должны показать ему, что не боитесь мрака, который чувствуете в нем. Что, напротив, вас это заинтриговало. Что вы можете сравниться с ним своим ужасом.— Как мне это сделать?Она поколебалась, потом указала на книгу, лежащую между нами.— Стихи. Патрик явно откликнулся на что-то, разговаривая с ним через века. Теперь они говорят и с тобой. Стихи — твой путь, Клэр.Ей прислали мою медицинскую карту из Великобритании.— Вы не особенно усердствовали, — пренебрежительно замечает она, просматривая страницы факса. — Три относительно неглубоких боковых разреза в левой локтевой впадине. Наверное, это выглядело драматично. Но, чтобы истечь кровью, нужны были часы. Классический крик о помощи сбитых с толку подростков с бурлящими гормонами.— В то время я чувствовала нечто большее.— Не сомневаюсь. — Она смотрит на меня проницательно. — Используйте это, Клэр. Не саморазрушение, конечно, а энергию, которая привела к нему. Он должен чувствовать нестабильность за красивым лицом. Темноту. Он должен знать, что вы — чужая. Точно как и он.Фрэнк заходит за мной, как обычно, с утра. Я иду ему навстречу, но он останавливает меня в вестибюле.— Вам нужно собрать вещи, Клэр. Вы не вернетесь сюда.— Куда же мне идти?— Кэтрин хочет, чтобы вы нашли место, более соответствующее вашей предыстории. Наш декоратор немного над этим поработал.— Декоратор? Мои ставки растут.Я бужу Джесс, роюсь в шкафу в поисках припасов. Фрэнк вбил мне в голову необходимость абсолютной секретности, так что все, что она знает, это лишь то, что я делаю нечто для полиции. Я дала ей деньги от Кэтрин и попросила не пытаться связаться со мной или подходить, если вдруг она увидит меня на улице.— Береги себя, — говорит с тревогой подруга. — Не позволяй этим людям свести тебя с ума.— Не буду.Перебирая ее нижнее белье, я вижу пистолет, блестящий среди кружев и хлопка. На мгновение у меня появляется искушение спросить, могу ли я его взять.Но, конечно, я не могу. И в любом случае, у меня есть Фрэнк и его команда. Они всегда будут рядом со мной, слушая.— Ни пуха, ни пера! — говорит Джесс, выпрыгивая из кровати и обнимая меня. Я обнимаю ее в ответ, внезапно не желая отпускать.Фрэнк настаивает на том, чтобы отнести мою сумку в машину. Мы едем на север, в Восточный Гарлем. Достаточно недорогой район, чтобы кто-то вроде меня мог позволить себе жить там, но это недалеко от рабочего места Патрика, Колумбийского университета.Мы останавливаемся перед рушащейся застройкой шестидесятых годов. Фрэнк сообщает, что в последнее время часть этого района была облагорожена, но не здесь. Внутри квартира — настоящая дыра. Черные свечи на стенах, ниже — черепа животных и рваные плакаты с группами тяжелого металла. В углу стоит потрепанная бас-гитара. В комнате воняет несвежим дымом марихуаны.— Господи, — говорю я, оглядываясь. Неужели?Фрэнк мягко замечает — сделать так, чтобы все выглядело ужасно, стоило больших денег. Он поднимает череп, на котором стоит свеча.— Возможно, она немного перестаралась.Я замечаю стеклянный бак в углу. Что-то серебристо-серое скользит по стеклу.— Это змея?— По-видимому, так и есть, — кивает Фрэнк.Я вздыхаю и тянусь за сумкой.— И ты должна знать, Клэр, здесь стоит камера. Мы включим систему только в случае необходимости, но иногда будем проверять ее. У тебя будет возможность уединиться в ванной комнате. Во всех остальных точках, имей в виду, ты будешь видна на камере.— Где вы будете?— В квартире прямо под вами.— Миссис Дурбан не будет возражать, что вас нет дома?— Нет никакой миссис Дурбан, — говорит он хрипло. — Она, конечно, есть, но сейчас живет с каким-то парнем, который делает свадебные торты.— Мне жаль это слышать, Фрэнк. Это…— А это ваш проводник, — продолжает он, перебивая меня и протягивая уродливое ожерелье с большим продырявленным кулоном. — Носите его, когда вы не в квартире. Это геолокатор, так что мы можем вас отслеживать.— Помогите, пожалуйста, — кротко прошу я, поворачиваясь, чтобы он застегнул ожерелье. Я слышу его дыхание, хриплость легких большого человека, когда его пальцы борются с крошечной застежкой. Когда все готово, он отступает назад.— И вы должны выбрать стоп-слово, такое, которое обычно не произносите.— Как насчет «Константинополь»?— Почему оно?Я пожимаю плечами.— Это было место, куда я всегда мечтала убежать, когда была маленькой. Я думала, это звучит экзотично.Он кивает.— Константинополь… о'кей. Но не используйте его, если не уверены. Как только вы произнесете это слово, мы ворвемся и схватим его. После этого пути назад не будет.Ожерелье тяжело давит мне на грудь. Внезапно мне становится страшно. Я всего лишь актриса. Мне хочется стоять на сцене и слушать аплодисменты. Как же я влезла в это?Но потом я думаю о грин-карте, ожидающей меня в конце. Это всего лишь работа. Работа по другим, необычным правилам, конечно. Но все те же навыки, тот же процесс.— Постарайся не волноваться, — тихо говорит Фрэнк, как будто читает мои мысли. — И не думай много о плохом. Помни, мы будем рядом. Наш приоритет номер один — твоя безопасность.И, наконец, последний штрих.— Это действительно поможет? — спрашивает Фрэнк, пока ножницы стилиста мелькают у меня перед глазами. — Чтобы она больше походила на его жену?— Я не знаю, Фрэнк, — отвечает Кэтрин. — Никто не знает. Вряд ли кто-то проводил подобную операцию.— Поможет ли это Патрику, не имеет значения, — говорю я, когда клочья волос падают на меня. — Мы делаем это, Фрэнк. Мы так готовимся.Я смотрю на женщину в зеркале и чувствую волнение, от которого все внутри сжимается, ужас и эйфорию от представления, которое вот-вот начнется.Глава 26Кухня в квартире, полночь.Я сижу за кухонным столом и пью. Половины бутылки уже нет. На мне свободный топ, ноги голые.Я провожу пальцами по своей новой стрижке — волосы короче. Чувствую себя по-другому, как будто я уже что-то иное, но, может, все дело в алкоголе.Слегка пошатываясь, встаю на колени перед одной из крошечных камер.ЯЯ не последовала твоему совету, Фрэнк. Я начала об этом думать, и теперь мне становится страшно.* * *Квартира внизу, продолжение.Фрэнк наблюдает за мной на мониторе. Я это знаю.ЯВсе, что мне нужно сделать, это сказать волшебное слово, и ты прибежишь. Правильно? Детектив Фрэнк спешит на помощь.Я встаю. Моя голова теперь вне кадра. В рамке остаются только голые ноги.ЯЯ знаю, что ты здесь, Фрэнк. Наблюдаешь за мной, «только в случае необходимости», спасибо, конечно, но… Я знаю, что такое мужчины, помнишь?Мой топ падает на пол.ЯЯ пойду спать, Фрэнк. Ты можешь последить за мной, если хочешь. Мой рыцарь в сияющих доспехах. Вообще-то мне это даже нравится.Я поворачиваюсь спиной к камере и ухожу. Внизу Фрэнк медленно выдыхает.Глава 27Лекционный зал Колумбийского университета, день.Патрик ФоглерМы не сможем понять Бодлера, если попытаемся судить о его отношениях, особенно об отношении к женщинам, по современным меркам. «Moi, je dis: la volupté unique et suprême de l'amour gît dans la certitude de faire le mal» — «Для меня уникальное и высшее удовольствие от секса заключается в возможности творить зло». Для Бодлера женщины — не просто отдельные личности. Они идеализированные представители своего пола; символы как совершенства, ставшего плотью, так и его невозможности в этом порочном мире. Совершенство оказывается чем-то бо́льшим, чем мгновенная иллюзия.Мы обсудили кучу разных способов подобраться к Патрику Фоглеру, но в конце концов Кэтрин решила все упростить и записать меня на его еженедельные лекции. В полиции Нью-Йорка есть целый отдел, занимающийся созданием поддельных удостоверений личности. На удостоверении, которое мне выдали, есть мое имя и фотография, но теперь я студентка Колумбийского университета.Я сижу сзади, не делая записей, тело вытянуто вперед. Я заворожена.ПатрикЭтот конфликт был очевиден как в жизни Бодлера, так и в его поэзии. Возможно, вы помните знаменитое письмо с отказом, которое он отправил Белой Венере, в котором сказал:Впервые с тех пор, как он начал говорить, то есть двадцать минут назад, он сверяется со своими записями.Патрик«Видишь ли, моя дорогая, несколько дней назад ты была богиней, такой благородной, такой неприкосновенной. Но теперь ты женщина… Я испытываю ужас перед страстью, потому что слишком хорошо знаю, в какую мерзость она может меня ввергнуть».Понимаю, что не я единственная очарована словами Патрика. Взгляды всех студентов в аудитории прикованы к нему.ПатрикДля Бодлера секс — не физический зуд. Это метафизическая тоска. Не какое-то бессмысленное аэробное упражнение, а связь, пусть мимолетная, со страшными темными тайнами Вселенной. Как и все мистики, он, конечно, обречен на разочарование. Свершение — подвиг заключается в стремлении. Вопросы?Студентка впереди поднимает руку, и он кивает ей.ПатрикМеган?МеганВы говорите, что Шарль Бодлер относится к женщинам как к сексуальным объектам, которыми можно манипулировать и которых можно презирать. Разве вы не даете этому поэту платформу для женоненавистничества, включив его в программу?Патрик обходится со студенткой вежливо и педагогично, говоря, что мы должны изучать не только тех авторов, которых одобряем, но и тех, с которыми не согласны; что при всех своих личностных недостатках Бодлер был новатором, привнесшим новое измерение в искусство. Элиот, например, упоминал его как одного из величайших вдохновителей своего творчества и даже включил фрагменты из «Цветов зла» в поэму «Бесплодная земля».ПатрикБез «Цветов зла» не было бы декаданса, без декаданса не было бы модернизма, а без модернизма не было бы нас. Мы изучаем Бодлера не за его нравственность, а за его гениальность. Есть еще вопросы?Вопросов нет. Студенты закрывают ноутбуки, выходя, громыхают, перешучиваясь. Патрик приводит в порядок свои записи.Одна из студенток нерешительно подходит к нему.ЯПрофессор Фоглер?Я говорю с тем же среднезападным акцентом, что и в прошлый раз. Надеюсь на успех.Если он и узнал меня, то не подал виду. У него на лице выражение профессиональной вежливости, но я снова поражаюсь веселью в глубине его мятно-зеленых глаз.ПатрикДа?ЯЯ просто хотела сказать вам большое спасибо.Я показываю ему томик «Цветов зла».ЯВы меня не помните, но вы одолжили мне это. Я начала читать… и была так заинтригована, что решила пойти на ваш курс.ПатрикЗаинтересовались Бодлером?Он произносит имя поэта с едва заметным акцентом.ЯОтчасти… а еще нашим разговором. Тем, что вы тогда сказали..«Будь прямолинейной, — говорила мне Кэтрин. — Он это оценит. Он ищет неординарную женщину. Ты должна выделиться».ПатрикЯ действительно помню вас, но далеко не все, о чем мы говорили. В тот раз я был немного рассеян.Поэтому мы сразу же перейдем к смерти Стеллы. Ты видела это в новостях. Тебя это не волнует. Может быть, даже немного возбуждает.ЯЯ знаю. Это было во всех газетах и даже на телевидении.ПатрикПолагаю, я в некотором роде знаменитость.ЯЯ все думаю о том, что вы мне рассказали — о том, как Бодлер посылал эти стихи своей Белой Венере. Интересно, думал ли он, что они ее шокируют? Или догадывался, что на каком-то уровне она будет рада близости, которую он предлагал, то есть мало-помалу Белой Венере будет дозволено войти в его самые темные фантазии?Он будет скучать и злиться на сочувствующих и горе-плакальщиков. Если он убил Стеллу, то теперь захочет другого приключения, чтобы отпраздновать вновь обретенную свободу.Патрик«То, что знала Белая Венера»… Вообще-то это интересная тема для диссертации. Той, что вряд ли могла бы быть написана мужчиной.ЯВозможно, мне следует этим заняться.ПатрикПочему нет? В любом случае, было приятно поговорить с вами.Внутри у меня все дрожит. Вся операция зависит от следующих нескольких секунд. Предложение, которое я сделала ему в тот раз, привело лишь к отказу, но тогда у него была жена. И я теперь — другая.ЯМы можем поговорить об этом где-то еще? Может, выпьем кофе?Он колеблется, смотрит на дверь. Затем…ПатрикХорошо, но не здесь. До того, как стать Мезон Франсез, это здание было приютом для богатых сумасшедших, и иногда мне кажется, что таким оно и осталось. Пойдемте куда-нибудь подальше от кампуса.* * *Фургон наблюдения поблизости, день.Фрэнк и Кэтрин слушают через наушники.ФрэнкЭто сработает. Это действительно сработает.Кэтрин ЛэтэмПосмотрим.* * *Нью-Йорк, подвальный бар, день.Вечер теплый, солнечный, однако Патрик ведет меня в тускло освещенный подвальный бар на Амстердам-авеню. На столах мерцают свечи в стеклянных банках. Мы здесь единственные посетители. Может, он не хочет, чтобы его видели со мной? Он заметает следы, чтобы убедиться — никто не свяжет нас позже?Я выкидываю эту мысль из головы. Теперь я — моя героиня, та другая, более уверенная в себе, более импульсивная Клэр, а не перепуганная студентка, которая присутствовала на жутких презентациях Кэтрин.Мы сидим в тихом уголке и разговариваем.Я…это желание раздвинуть границы, выйти за пределы повседневного лицемерия и самодовольства среднего буржуа. Конечно, люди притворяются, что шокированы тем, что он написал, но на самом деле они просто боятся собственных условностей.«Наивность — взывает к его чувству контроля. Испорченность — взывает к его хищническим инстинктам». Есть еще кое-что: страстный, интеллектуальный пыл, почти юношеское возбуждение идеями, которые сообщают: я влюбляюсь в его мозг, а не тело. В мозг? Почему бы и нет?ПатрикМногие люди так говорят, хотя в реальности они не имеют это в виду.ЯЯ не отношусь к большинству.* * *Фургон наблюдения поблизости, продолжение.Кэтрин кивает: неплохо.* * *Подвальный бар, позже.ПатрикЛюди думают, что Бодлер писал о декадансе. В реальности он писал о доверии.ЯКак это?ПатрикО доверии к человеку с самыми страшными мыслями в голове. Нет более ужасающего прыжка во тьму.ЯМне нравятся ужасы.Патрик по-детски самонадеянно улыбается. Не дрогнув, я выдерживаю его взгляд.ПатрикПосмотрим. Дайте мне руку.«Некоторые вещи мы можем предсказать, даже спланировать, но в основном это будешь только ты и он, вы будете играть в те игры, которые выберет Патрик».Мужчина кладет мою руку на стеклянную банку со свечой, так что ладонь оказывается прямо над пламенем.ПатрикОдин из студентов показал мне эту игру. Что бы ни случилось, вы не должны убирать руку.ЯТогда я обожгусь.Я уже чувствую, как пламя лижет мою кожу.ПатрикНет. Огонь потухнет от недостатка кислорода прежде, чем сможет причинить какой-либо вред. Обещаю.Он кладет свою руку поверх моей, слегка нажимая — не принуждая меня, а просто чувствуя, как дрожит моя рука, когда я пытаюсь оставить ее на месте, хотя все инстинкты и нервные окончания кричат, чтобы я ее отдернула.ПатрикОказывается, непросто доверять кому-то, не так ли?Я участвовала в играх на доверие много раз, с них обычно начинается разминка актеров, но ничего подобного этому мне не встречалось. Я смотрю на пламя. Оно напоминает мне длинный, зазубренный ноготь или коготь, впивающийся в мою руку. Боль превращается из простого дискомфорта во что-то, от чего хочется запрокинуть голову и завыть. Иголки глубоко вонзаются в кожу — нарастающее крещендо агонии. У меня слезятся глаза. Я чувствую, как моя плоть разжижается, пузырится, будто потрескивает от жара.Внезапно пламя опадает. Мгновение спустя оно гаснет.Патрик(удивленно)Вы доверились мне. Спасибо.Я отдергиваю руку. У меня на ладони красный диск, словно засос, но никаких волдырей.Я подношу ладонь ко рту. Как я понимаю, боль в основном была лишь в моей голове.ЯЯ едва вас знаю.ПатрикВ этом и соль, не так ли? Где ты живешь?ЯЯ из Восточного Гарлема.ПатрикПоедем туда?ЯДля чего?ПатрикПотрахаться, конечно же. Разве дело не в этом?ЯКак хочешь.* * *Фургон наблюдения поблизости, продолжение.Встревоженный Фрэнк поворачивается к Кэтрин.ФрэнкМы ведь этого не планировали. Что, если будет физическое соитие?Кэтрин Лэтэм(спокойно)Оно уже физическое.ФрэнкБоже мой!Он возится с управлением.* * *Подвальный бар, продолжение.ЯМы могли бы… как ты это назвал? Заняться бессмысленным аэробным сексом, а потом забыть, что когда-либо встречались. Или…ПатрикИли?ЯМожем продолжить разговор.Патрик улыбается.ПатрикОчень хорошо. Давай поговорим.* * *Фургон наблюдения поблизости, продолжение.Фрэнк вздыхает с облегчением. Кэтрин пожимает плечами и снова утыкается в блокнот.* * *Подвальный бар, продолжение.Патрик приносит еще два бокала вина.ПатрикТы всегда обольщаешь своих профессоров?ЯНет. Ну, один раз. Все закончилось плохо.ПатрикПравда?ЯЭти отношения были в целом на грани.ПатрикНа грани. Поясни.ЯНу, знаешь… Обычное дело.ПатрикДа нет, не знаю. Расскажи.ЯНу всякие штуки, которые люди называют словом «странный».ПатрикТы? Странная?ЯПочему бы и нет?ПатрикНе выглядишь такой.ЯМожет, я и не такая.ПатрикЗаинтригован.«Он будет искать кого-то вроде тебя, и нетерпение может заставить его пойти на риск. На самом деле, риск может быть даже частью его игры. Это то, что ты оценишь, Клэр, на каком-то уровне он актер, как все маньяки-убийцы. Вот почему они создают столь сложные ритуалы вокруг своих убийств или придают телам особые позы для тех, кто их найдет. Чего они действительно жаждут, так это зрителей».* * *Подвальный бар, позже.ЯДумаю, он не хотел причинить мне боль. Просто посмотреть, насколько я готова…ПатрикДоверять ему?ЯТы продолжаешь использовать это слово.ПатрикНекоторые думают, что я убил свою жену, Клэр. Любой, кто приблизится ко мне, должен будет жить в тени этого якобы моего проступка. Так что да, доверие очень важно для меня.ЯТы убил ее?* * *Фургон наблюдения поблизости, продолжение.Фрэнк напряженно вытягивает шею вперед. Кэтрин едва поднимает глаза — она знает, что все будет не так просто.* * *Подвальный бар, продолжение.ПатрикКонечно, нет.ЯТы любил ее?ПатрикОчень, но, к сожалению, не в том смысле, какой она всегда придавала любви. И потом тот факт, что я люблю ее без оглядки, стал частью проблемы. Это трудно — быть объектом обожания.ЯОна была твоей Белой Венерой.ПатрикПолагаю, так оно и было.На мгновение мне показалось, что он скажет больше.ПатрикПожалуй, пора идти.* * *Амстердам-авеню, Нью-Йорк, сумерки.ПатрикСпасибо. Мне понравилось.ЯЗвучит так, словно ты этого не ожидал.ПатрикОчень мало людей, в обществе которых мне приятно… И еще меньше тех, кто мне на самом деле нравится.Когда он уходит, я кричу ему вслед.ЯЯ увижу тебя снова, не так ли?ПатрикКнига все еще у тебя? Спокойной ночи, Клэр.Глава 28Кэтрин ликует, вернувшись домой.— Хорошее начало. Он приоткрыл перед тобой дверь — совсем чуть-чуть, но, честно говоря, это даже больше, чем я смела надеяться. — Она ходит взад-вперед, полная нервной энергии. Должно быть, Кэтрин напряжена этим вечером больше, чем я предполагала.Что касается меня — я в изнеможении падаю в кресло. В момент встречи с Патриком я была слишком сосредоточена, чтобы бояться, но теперь, когда адреналин иссяк, я оказалась выжата как лимон. У меня такое чувство, будто я раз за разом играю в воображаемый теннис, и еще кое-что: осознание, что привлечь Патрика Фоглера будет гораздо сложнее, чем любого из мужчин, с кем я флиртовала в барах отелей.Фрэнк подходит и присаживается на корточки рядом, изучая мою руку.— Завтра все будет в порядке. Может, останется просто отметина. Боже мой…Он нежно сжимает мои пальцы и встает.— Молодец, — тихо произносит следователь.— Если он попробует сейчас с тобой связаться — не отвечай, — говорит Кэтрин. — Нам нужно очень тщательно подумать о том, как мы продолжим играть с ним. Возможно, какое-то время помолчим и заставим его гадать.— Получаются какие-то игры разума. Ты это имеешь в виду? — спрашиваю я. — Это действительно хорошая идея?Кэтрин рассеянно смотрит на меня, будто только сейчас вспомнила, что я здесь.— Все идет хорошо, Клэр. Ты должна гордиться собой.— Гордиться?— Конечно. Почему бы и нет?Я недоумеваю.— Недавно овдовевший молодой профессор делает нерешительную попытку трахнуть студентку, которая ясно дала понять, что влюблена в него. Если это преступление, то тогда каждый преподаватель будет в тюрьме. Правда, у меня так ничего и не вышло.— Ничто из того, что он сказал или сделал сегодня вечером, не противоречит моему портрету убийцы, — резко говорит Кэтрин. — Фрэнк, покажи ей.Фрэнк щелкает пультом, затем настраивает параметры. Появляется зернистое изображение. Мы с Патриком сидим в полумраке подвального бара.— Нам удалось заснять тебя с лестницы, — говорит он. — В девятнадцать ноль пять ты пошла в туалет. Посмотрим, что Фоглер сделает дальше.Смотрю, как на записи я выхожу из кадра. Патрик немного ждет, затем тянется через стол к моей сумке и начинает рыться в ней, вынимая вещи. Он внимательно изучает мое удостоверение и ощупывает пальцами подкладку сумки. Наконец, с невозмутимым выражением лица он кладет все на место. Возвращая духи, он останавливается и нюхает распылитель.— Наверное, Патрик хотел убедиться, что я не репортер. Он сказал мне, что после смерти Стеллы к нему несколько раз обращались за разъяснениями.— Возможно, — говорит Кэтрин. — В любом случае, хорошо, что мы так тщательно подготовились.Мой студенческий билет помечен короной — логотипом университета, и в нем настоящий номер карты.— Сейчас он кружит, как хищник над одинокой антилопой, прежде чем решить, преследовать ли ее, — добавляет она. — Клэр, прошу, не теряй бдительности. Ни на минуту.Глава 29И потом… ничего. Мы ждем две недели, и все это время Патрик Фоглер не выходит на связь.— Он понял, что это ловушка, — беспокоится Фрэнк.— Да нет, не понял, — парирую я. — Я знала бы об этом.— Так почему же от него ничего не слышно?— Возможно, Патрик просто-напросто передумал. Или я ему не слишком уж и понравилась.Фрэнк смотрит на Кэтрин.— Мы должны поменять план действий? Клэр должна к нему снова подойти?Та отвечает:— Мы ждем. Посмотрим, что получится.— Думаю, мне надо продолжить ходить на его лекции, — возражаю я. — В конце концов, Бодлер-то меня очаровал.— Ни в коем случае. Ты играешь в недотрогу, помнишь? Придерживайся того поведения, о котором мы с тобой договаривались.Кэтрин позволяет мне продолжить занятия актерским мастерством. Я буду занята — этот аргумент ее убеждает.На следующем занятии Пол знакомит нас с работой масок. Маски — японские. Их раскрашенные черты почти карикатурные, если бы не намек на жестокость. Я получаю Подкидыша: невинный, потерявшийся ребенок с улыбкой, которая, хотя никогда не меняется, кажется какой-то нетерпеливой и кокетливой.Пол говорит о них так, словно маски, а не мы, актеры, и есть настоящие люди. Когда одна из студенток, надев маску старика, подходит к другой сзади и тычет в нее палкой, Пол произносит: «Он всегда так делает, старый мошенник».Вместо того, чтобы разыгрывать сцену вместе — в масках нет глазниц, и мы бы столкнулись друг с другом, — он заставляет нас встать в ряд лицом к нему. История о домовладельце, который приходит на рисовые поля и насилует женщину, чья семья не может платить за аренду. Богач стучит в воображаемую дверь, и ее открывает Подкидыш. Когда Богач нападает на меня, ему приходится изображать агрессию, а мне — страх Подкидыша. Мы в шести футах друг от друга, но ни один из нас не видит, что делает другой.Внезапно я понимаю, что плачу под маской. Я не знаю почему — это так же быстро и необъяснимо, как кровотечение из носа. Для меня, актрисы, привыкшей включать и выключать слезы по желанию, отсутствие контроля над своими чувствами так же тревожно, как и сам плач.Когда сцена заканчивается, я сажусь и снимаю маску. Я задыхаюсь. Пол подходит ко мне, опускается на корточки и смотрит в глаза:— Вы в порядке, Клэр?Я молча киваю.— Иногда так бывает, — тихо говорит он. — Когда носишь маску слишком долго, то обнаруживаешь, что она прилипает к коже.Пол говорит это так серьезно, что я снова киваю, не в силах сказать ему, что настоящая маска, настоящая сцена находятся где-то далеко от этой комнаты.Когда наступает четверг, я понимаю, что не могу больше ждать. Я сажусь в метро и еду на 116-ю улицу. Я люблю эту часть Нью-Йорка — мир вдали от шума и суматохи Таймс-Сквер. Зеленые насаждения и классические здания напоминают мне Англию, не говоря уже о дюжине отличных фильмов от «Охотников за привидениями» до «Все еще Элис».Вместе с другими студентами я поднимаюсь по ступенькам Лоу Лайбрари, затем поворачиваю направо, к Бьюэлл-Холлу. Оказавшись внутри, сканирую доску объявлений. Занятие «Профессор Патрик Дж. Фоглер: эстетика декаданса от де Сада до Бодлера» запланировано на полдень. Рядом записка от руки: «Сегодня занятие проведет доктор Анна Раман».— Извините, — спрашиваю я женщину, которая выглядит так, будто работает здесь. — Вы не знаете, почему профессор Фоглер сегодня не преподает?— Конечно, знаю, — отвечает женщина. — Он на конференции в Европе.— О, спасибо.Значит, Патрик уехал. Ничего страшного. Только вот почему, думаю я, детектив Дурбан и доктор Лэтэм этого не знали?— Оплошность, — пренебрежительно замечает Кэтрин. — Мы бы его быстро выследили. Другой серьезный вопрос, Клэр: почему же ты пошла против моих четких инструкций не посещать лекции?— Хорошо, что здесь хоть кто-то проявляет инициативу, — замечаю я.— Мы должны тебе доверять…— Говорите в точности как он, — прерываю я доктора Лэтэм. — Как ваш социопат. Доверие должно работать в обоих направлениях. Я должна быть уверена, что вы не облажаетесь.Кэтрин хмурится, почувствовав мой тон.— Клэр отчасти права, — отмечает Фрэнк. — В конце концов, мы просим ее проявлять инициативу в общении с Патриком.— Однако здесь должно быть и главное действующее лицо, — холодно парирует Кэтрин. — И это лицо уж точно не Клэр. Кажется, она забыла, насколько опасны опрометчивые поступки.«Или, возможно, она просто менее одержима, чем ты, — думаю я. — И к тому же не помешана на теме контроля».Я начинаю задаваться вопросом: если Кэтрин могла ошибиться в чем-то таком простом, как расписание Патрика Фоглера, то в чем еще она могла быть не права?Глава 30Отсутствие Патрика — это возможность. Так решает Кэтрин.— Пока Фоглер находится на расстоянии, можно заставить его раскрыть то, о чем он фантазирует.— Зачем ему это делать?— Во-первых, если он наш убийца, фантазии будут чрезвычайно важны для него. Это все, что есть у Патрика, все, что поддерживает его между убийствами. Во-вторых, он будет наслаждаться процессом зондирования почвы — играть с тобой в игры, дразнить, выбирать, что он открывает и когда. По мере того как вы будете постепенно сближаться, детали его фантазий — если я права — будут все больше напоминать реальные детали убийств. То есть образность бодлеровских стихов. Мы отправим ему письмо. Или, скорее, ты и отправишь. Но никакой спешки.Кому: Patrick.Fogler@columbia.eduОт: strangegirl667@gmail.comТема: Наша встречаЭй, Патрик!Просто хочу сказать, что скучала по тебе вчера в аудитории. Доктор Раман была великолепна, но ей тебя не заменить… К тому же она не пригласила меня выпить.Прости, если я переборщила в тот вечер. Я думаю, это просто сработал адреналин после игры в доверие. Так что было приятно познакомиться, и, может быть, наши пути когда-нибудь пересекутся.С наилучшими пожеланиями,КлэрФрэнк предсказывает, что он не ответит.— Ответит, если он убийца, — спокойно отвечает Кэтрин. — Его привлечет ее уязвимость, как акулу запах крови.Кому: strangegirl667@gmail.comОт: Patrick.Fogler@columbia.eduRe: Наша встречаКлэр, приятно снова тебя слышать. Возможно, мы встретимся, когда я вернусь.Патрик ФоглерКому: Patrick.Fogler@columbia.eduОт: strangegirl667@gmail.comПравда?Мне показалось, я тебе не понравилась.Клэр ХОт: Patrick.Fogler@columbia.eduКому: strangegirl667@gmail.comНе знаю, что натолкнуло тебя на эту мысль. Я бы связался с тобой и раньше. Но в этом не было смысла, пока я в отъезде.От: strangegirl667@gmail.comКому: Patrick.Fogler@columbia.eduЭто очень предсказуемо. Как бы разыграл это Бодлер?Я люблю представлять себя Венерой, получающей все эти необыкновенные стихи. Интересно, знал ли поэт, куда его возлюбленную заведут те вещи, которые он осмелился вызвать в воображении?Я говорю представлять… но на самом деле я сама когда-то была в таком же положении, и я знаю, каково это — быть допущенным в чей-то разум. Удивительное чувство.Думаю, некоторые назвали бы порнографией то, что этот человек написал для меня, но с моей точки зрения, это столь же прекрасно и откровенно, как и любые стихи.ХДолгое молчание. Три дня без ответа. Вдруг, без предупреждения:От: Patrick.Fogler@columbia.eduКому: strangegirl667@gmail.comВ таком случае, быть может, приложенный файл в мое отсутствие развлечет тебя.
Часть IIIГлава 52— Думаю, мне уже лучше, — неуверенно говорю я. — Правда, я чувствую себя прекрасно.Взгляд доктора Бэннера почти жалостлив:— К сожалению, одним из признаков расстройств личности кластера Б является тот факт, что больной имеет искаженный образ себя. Часто пациенты ошибочно ценят в себе именно те качества, которые причиняют страдания другим и подрывают их отношения.Я хмурюсь:— Вы хотите сказать — мне не станет лучше, пока я не заболею? Это немного напоминает Кена Кизи, «Пролетая над гнездом кукушки», верно?— Я говорю, что ваши собственные суждения о том, насколько вы хорошо себя чувствуете, могут оказаться так же ненадежны, как мои или моих коллег.— А как же доктор Лэтэм? Что она говорит?— Я не смог разыскать вашего доктора Лэтэм, Клэр.Интонация, с которой доктор произносит слово вашего, заставляет меня пристально посмотреть на него.— Думаете, я ее выдумала?— Я этого не говорил, — возражает доктор Бэннер. — В любом случае факты указывают…— Одним словом — не важно. Я знаю. Доктор Лэтэм — психиатр, и она провела все эти тесты на мне. Это данные, которые вы должны иметь.— Если они и существуют, — осторожно отвечает Бэннер, — то, безусловно, будут нам полезны. Только вот я могу заверить вас: Кэтрин Лэтэм однозначно не зарегистрирована в американском Совете судебной психологии. Я проверил.— Я могла бы привести вас в ее офис.— Это не представляется возможным, Клэр.— Почему нет? Займет всего пару часов. Тогда вы точно мне поверите, — говорю я в отчаянии.Мне кажется, Бэннеру я интересна. Единственный пациент, с которым он может нормально поговорить, и я заметила, что мне отводится гораздо больше времени на консультации по сравнению со всеми этими наркоманами.— Может, я даже поверю себе. Вместо того, чтобы переживать, не было ли все это дерьмо только в моей голове.К своему стыду, я начинаю плакать.Бэннер наблюдает за мной несколько секунд.— Ладно, — соглашается он наконец. — Если вы действительно считаете, что это поможет, Клэр, то я организую транспорт.На следующий день мы едем в микроавтобусе, принадлежащем центру: доктор Бэннер, я и мускулистый санитар Антон, который, очевидно, здесь на случай моего побега. Когда мы добираемся до Юнион-Сити, я начинаю паниковать, потому что никак не могу найти нужный квартал.— Он где-то здесь, — говорю я и ерзаю в микроавтобусе. — Я в этом уверена!Доктор Бэннер записывает все, что я говорю, поэтому через некоторое время я заставляю себя замолчать и, чтобы не размахивать руками, подкладываю их под бедра. Затем мы поворачиваем за угол, и, к моему облегчению, вот он — знакомый ряд полупустых парковок и уродливых малоэтажных промышленных зданий.— Здесь! — восклицаю я, указывая вперед. — Видите, я же говорила. Подъезжайте.Мы выходим. Здание выглядит наполовину заброшенным.— Не волнуйтесь. Оно так всегда выглядело, — успокаиваю я Бэннера и Антона.Я подхожу к входным дверям и пытаюсь открыть. Они не поддаются. Я заглядываю внутрь. В приемной никого нет. Просто табличка с надписью, что эти свободные помещения патрулируются охранной компанией с собаками. И значок риелтора.— Здесь никого нет, Клэр, — произносит доктор, констатируя очевидное.— Подождите, — говорю я в отчаянии. — Давайте я покажу вам квартиру. Ту, которую они снимали. Это за рекой.Еще до того, как мы туда добрались, я уже догадываюсь, что мы там найдем.Дверь открывает женщина. С южноафриканским акцентом говорит, что арендовала квартиру на сайте Airbnb. У нее отличные отзывы.То же самое с квартирой внизу, где жил Фрэнк Дурбан. Доктор Бэннер старается не встречаться со мной взглядом, но я замечаю, что Антон стоит очень близко.— Можно воспользоваться вашим телефоном? — в отчаянии спрашиваю я доктора.— Кому вы хотите позвонить, Клэр?— Фрэнку. Детективу Дурбану. Он сможет сказать вам, где сейчас находится доктор Лэтэм.Бэннер колеблется.— Я попробую поговорить с ним, а потом нам действительно пора возвращаться.Доктор достает телефон и набирает номер. Он просит соединить с нью-йоркским полицейским управлением.Я жду, пока его переведут. Он несколько раз повторяет, что пытается связаться с детективом Фрэнком Дурбаном. В конце концов, доктор кладет трубку. У него нейтральное выражение лица.— Ну? Что он сказал?У меня сильно колотится сердце.— Детектив Дурбан находился на больничном последние три месяца.— Этого не может быть, — беспомощно лепечу я. — Он ходил за мной по пятам. Присматривал за мной. У меня даже было стоп-слово.— Какое у вас было стоп-слово, Клэр?— Кей… Кэм… — Я разочарованно качаю головой. — Не могу вспомнить. — Я снова начинаю плакать.— Антон, — мягко говорит доктор Бэннер. — Не могли бы вы сопроводить Клэр до автобуса? Пора вернуть ее в Гринридж.Глава 53Бэннер хочет, чтобы я прошла групповую терапию. Это кажется мне бессмысленным — как может разговор с психически неустойчивыми наркоманами исправить что-либо из того, что произошло? В конце концов я соглашаюсь, чтобы попытаться выслужиться перед ним.В группе, которая собирается в столовой в тихое свободное время между приемами пищи, нас восемь. Одна из медсестер, Орла, выступает в роли модератора.— Сначала поприветствуем Клэр, — говорит она тихим, спокойным голосом. — Привет, Клэр, и поздравляю с этим важным шагом.Раздаются вялые аплодисменты.— Хорошо, — продолжает Орла, поворачиваясь к молодому человеку рядом с ней. — Итан, почему бы вам не рассказать нам, о чем вы думали на этой неделе?Итан начинает бормотать. Дескать, он чувствует себя виноватым в краже денег у сестры — ему надо было заплатить за наркотики. Я почти не слушаю. Я только что поняла, что именно напоминает мне этот сеанс.Люди, собравшиеся вокруг учителя, по очереди исполняют свои миниатюры.И аплодисменты.Темой сессии становятся Ужасные Вещи, Которые Мы Сделали. Следом за Итаном начинают по очереди говорить другие больные: например, одна женщина ударила ножом мужа, думая, что он дьявол. Кто-то пытался выпрыгнуть из окна на глазах у детей. Наконец наступает моя очередь.— Клэр, — произносит Орла, повернувшись ко мне. — Вас что-то беспокоит? О чем вы размышляете?— Ну, — говорю я, — когда-то у меня не было денег на аренду, и полиция не давала мне работать. Поэтому я ездила в отели на Манхэттене и притворялась проституткой.— Хорошо, — говорит Орла через мгновение. — Спасибо, что поделились. Сейчас — Анна.Человек по имени Майкл, справа от меня, говорит:— Подождите-ка. Как это работает? Вы говорили случайным парням, что вы проститутка?Все смотрят на меня.Поэтому я рассказываю.* * *Бар отеля «Рузвельт», Нью-Йорк, ночь.РебеккаСколько ты когда-либо платил за женщину, Алан?АланЧетыреста долларов.РебеккаУдвой!АланТы серьезно?РебеккаМне весело — вот почему я стою восемьсот долларов, но если ты передумал…АланНет, подожди. Восемь сотен… Ладно.РебеккаМне нужна половина этой суммы как аванс.Алан(доставая кошелек)У тебя все продумано, Ребекка?РебеккаКонечно. Поднимемся по отдельности. Ты — первый. И не смотри в глаза консьержу.— Я не планировала заниматься с ними сексом, — заключаю я. — Впрочем, я все равно привыкла заниматься подобными вещами с тех пор, как работала профессиональной приманкой в юридической фирме. Единственная разница состояла в том, что теперь мне платила не жена, а муж. Он сохранял половину денег и свой брак тоже. Беспроигрышная ситуация.Группа замерла. У Алана был монотонный голос уроженца Новой Англии — он происходил из Нью-Хэмпшира, где охота была чертовски хороша, — в то время как в голосе у шлюхи Ребекки был след дымного хриплого Юга.Долгое молчание. Орла, кажется, встряхивается.— Идем дальше, — говорит она. — Анна, тебе есть что рассказать?Глава 54— Групповая терапия показала, что вы еще не выздоровели, — говорит доктор Бэннер. — Как я и подозревал.Слишком поздно я начинаю понимать, что попала в очередную ловушку.— Как долго вы собираетесь меня здесь держать?— До тех пор, пока вы не перестанете представлять опасность для других или для себя, Клэр.— Когда же это произойдет?— Вы делаете успехи, при этом лекарства могут ослабить непосредственные симптомы, но не решить основные проблемы.— Так как же вы узнаете, когда я поправлюсь?— Имеете в виду, какое поведение подскажет мне, что вы чувствуете себя гораздо лучше?Я киваю.— Не сомневаюсь, что если я все вам расскажу, то вы прекрасно сможете разыграть подобное поведение, — говорит доктор с легкой улыбкой. — Позвольте мне сформулировать так, Клэр: я узнаю, что вы на пути к выздоровлению, когда вы перестанете притворяться.Глава 55Нам нельзя было заходить в интернет, но в офисе администратора стоял старый компьютер, подключенный к сети. Я видела, что санитары проверяют «Фейсбук», когда рядом нет докторов.Пациентам могут дать небольшую работу, чтобы хоть чем-то их занять. Я вызываюсь сортировать отходы, и это открывает мне доступ в офис. Я слоняюсь вокруг, перекладываю бумаги, подсматриваю, как именно нужно вводить пароль. Поздно ночью снова прокрадываюсь туда и вхожу в систему.Я занимаюсь поиском «театрального расстройства личности». Появляется список ссылок, в основном психологические сайты.Я узнаю, что театральное (по-научному гистрионное) расстройство личности — одно из психических расстройств кластера Б. Оно характеризуется постоянным стремлением к одобрению, импульсивностью, настойчивой потребностью соблазнять других, рискованным сексуальным поведением, непостоянством, манипулятивностью, поиском острых ощущений, страхом быть покинутым, пониманием значимости отношений, которых на самом деле нет, и склонностью к искажению, отвержению или неправильному интерпретированию реальности. Восемьдесят процентов диагностированных с этим заболеванием составляют женщины. Они склонны к попыткам самоубийства или повреждения самих себя. Я также узнаю, что слово «гистрионное» имеет отношение к ныне уже дискредитированному термину «истерия», который, в свою очередь, происходит от греческого слова «матка». В начале двадцатого века истерию лечили с помощью вибраторов, с тех пор, как было замечено, что страдающие — ими неизбежно были женщины — казались менее возбужденными после оргазма. За поколение до этого их просто запирали.Другими словами, я не сумасшедшая. Может, я просто из тех женщин, которые исторически не очень нравились мужчинам-врачам.Я вспоминаю, что сказала Кэтрин Лэтэм, когда мы впервые встретились: «Она не уверена в себе, импульсивна, эмоционально хрупка и несдержанна, не может справиться с отказом и, хотя с большим трудом пытается это скрыть, все равно жаждет одобрения как наркоман, страстно желающий получить дозу. Что я могу сказать, Фрэнк? Она — актриса».Я помню, что почувствовала, когда она сказала: «Горжусь». Она точно знала, как играть со мной. Я должна стать образцовой гражданкой, без каких-либо признаков театрального расстройства, воплощением здравомыслия. Глядя на список еще раз, я понимаю, что мне просто нужно перестать флиртовать с Эндрю Бэннером и убедить доктора, что я такая же прямолинейная зануда, как он сам. Тогда, возможно, он и отпустит меня.Глава 56— Делаешь успехи, — признает Бэннер на следующей консультации.— Значит, меня освободят?— Мне бы не хотелось так скоро менять лекарства, Клэр. Именно эта комбинация препаратов требует пристального наблюдения за вами. Я буду рекомендовать оставить вас с нами немного подольше.Как бы я ни была разочарована, держу ухо востро. Я даже не знала, что у меня будет слушание по пересмотру срока нахождения в больнице.— Что ж, как вам будет угодно, — кротко отвечаю я.В тот вечер я вернулась к компьютеру и занялась изучением процесса о принудительных мерах медицинского характера. Получается, что спустя шестьдесят дней больница должна обратиться в суд — подтвердить свое разрешение держать меня здесь. Согласно одному из найденных мною веб-сайтов: «Вы должны быть уведомлены, когда такое заявление подано, и вы имеете право возражать и быть представленными юридической службой психического здоровья или собственным адвокатом».На мгновение у меня возникает видение — я стою перед судьей и произношу длинную драматическую речь, которая изменит все в моем деле. Я веду себя достойно и вежливо, но внутри горю решимостью. Как Шарлотта Ремплинг в «Вердикте».ЯМы здесь сегодня, чтобы защищать не человека, Ваша честь, а принцип. Принцип естественной справедливости.Затем я отбрасываю эту мысль. Эти фантазии доказывают, что мое состояние не особо и улучшилось.Это как уловка–22[33]. Если я выгляжу лучше, то, должно быть, из-за сильных лекарств, поэтому я должна остаться здесь. Если я не выгляжу лучше, то мне нужно больше сильных лекарств, поэтому, опять же, я должна остаться здесь. Я хочу кричать от несправедливости всего этого.Я смотрю на экран, отчаянно пытаясь придумать какой-нибудь выход. Должен быть кто-то, кто может за меня поручиться. Кто-то, кто сможет рассказать судье о невыносимом давлении, которое на меня оказывали. Кто сможет поклясться в том, что хотя у меня, возможно, и есть расстройство личности, которое диагностировал доктор Бэннер, но давайте посмотрим правде в глаза: у какого актера его нет? Однако не оно толкнуло меня на обочину, а все эти головоломки доктора Кэтрин Лэтэм.И тут до меня доходит.В этой истории остался еще кое-кто. Он не будет ждать от меня вестей, но мне нечего терять. Его адрес электронной почты все еще у меня в голове, как и все остальное. Или то, что я чувствую к нему, заставляет меня верить, что он пойдет на контакт?К черту. Не думай.Веб-почта здесь заблокирована, но я могу получить доступ к почтовому серверу центра с компьютера. Я думаю, большинство людей откроют письмо, пришедшее из психиатрической больницы. На всякий случай я ставлю «Срочно. Патрик. Прочитай. Это не спам!» в теме.Дорогой Патрик,пожалуйста, не удаляй это письмо. Во всяком случае, пока не прочтешь.Я застряла в психиатрическом центре где-то к северу от Нью-Йорка. Мой врач, парень по имени Бэннер, убежден, что я сумасшедшая, отчасти потому, что я совершила ошибку, рассказав ему о докторе Лэтэм и обо всем остальном, а отчасти потому, что я неправильно поступила в тот день, когда покинула твою квартиру.Я могу представить, что они рассказали обо мне, таким образом заставив тебя присоединиться к плану Кэтрин. (Они придумали довольно ужасные вещи. Кстати, и о тебе тоже придумали кое-что ужасное, но это другая история.) Пожалуйста, поверь — все это неправда.Почему я пишу именно тебе? Потому что я все еще убеждена — несмотря на всю ложь и притворство, между нами была связь. Настоящая связь. Доктор Бэннер сказал бы, что я так думаю лишь по причине своей неадекватности, со склонностью искажать, отвергать или неверно истолковывать реальность, но дело в том, что я актриса. Я знаю: есть вещи, которые невозможно подделать.Скоро будет слушание, которое определит, как долго я могу здесь находиться. Единственные люди, которые могли бы подтвердить, что произошло на самом деле, — это Кэтрин Лэтэм и детектив Дурбан, но они исчезли. Патрик, если бы ты мог написать что-нибудь, да что угодно, лишь бы доказать — я не настолько безумна, как они думают, то это бы действительно помогло. Возможно, ты мой единственный шанс.Твоя старая противница / любовница / родственная душа,КлэрУ меня уходит много времени на написание письма. Я не делала ничего, требующего таких умственных усилий с тех пор, как приехала сюда. Я ставлю три поцелуя после своего имени, затем удаляю их. Я чувствую себя опустошенной. Когда пытаюсь прочитать письмо, слова извиваются и танцуют на экране.Ну, либо это сработает, либо — нет. Я нажимаю «Отправить» и мгновенно начинаю беспокоиться, что буду выглядеть в его глазах чересчур нудной и печальной.Когда я выхожу из системы, меня охватывает другой страх. Патрик не удалит письмо. Скорее всего, он отправит его обратно в больницу. Доктор, в свою очередь, будет использовать его на слушании. Это будет выглядеть как еще одно доказательство — я именно такая, как говорит Эндрю Бэннер.Размышляя о том, что я только что написала, холодею. Не думаю, что смогу долго это выносить. Это равносильно тому, как если бы я написала, что могу навредить себе. Мои комментарии о Бэннере — доктор хочет, чтобы я осталась, — могут быть истолкованы как чистой воды паранойя. То, что я говорю о Патрике и нашей предполагаемой связи, — это классический вариант развития событий в случае наличия у женщины театрального расстройства: отношения, которых на самом деле нет. Волна тошноты обрушивается на меня, когда я понимаю, что вместо того, чтобы помочь себе, я делаю только хуже.Глава 57Патрик не отвечает. Сейчас время между семестрами, и он может не проверить свой университетский адрес электронной почты.Легче поверить в это, чем думать, что он просто посмотрел на письмо и нажал «Удалить».Я возвращаюсь к компьютеру и изучаю, как необходимо защищать свои права на слушаниях о принудительном лечении. Ответ — никак, если у тебя нет денег. Судья обычно принимает сторону врачей психиатрической больницы. Единственный способ опровергнуть их показания — нанять частного психиатра, чтобы тот поставил еще один диагноз. Хотя, даже если бы я могла себе это позволить, поможет ли мне это? Мои мозги забиты лекарствами доктора Бэннера?Я гуглю имя Эндрю Бэннера. Появляется страница персонала центра. Из нее я узнаю, что кандидат наук Эндрю Бэннер имеет «особый интерес к расстройствам личности кластера Б, включая пограничное, театральное и нарциссическое расстройства личности, по которым он имеет в соавторстве несколько работ».«Ублюдок, — думаю я. — Так вот почему он так хочет оставить меня здесь. Он меня изучает».Или во мне говорит паранойя?Я снова ищу «Кэтрин Лэтэм, судебно-медицинского психолога». Не удивляюсь, когда ничего не появляется. Должно быть, она использовала вымышленное имя. Еще одна ложь.Я задумываюсь на мгновение, затем ввожу URL для Necropolis.com. Среди многих вещей, которые до сих пор озадачивают меня, — почему она настаивала, чтобы я посетила именно этот сайт? Я могу только предположить, что лжедоктор Лэтэм каким-то образом наблюдала за моим взаимодействием с другими пользователями. Но зачем? Она надеялась, что я увлекусь и раскрою какую-нибудь важную информацию? Или есть какое-то другое значение названия сайта, и я его пропустила?Некрополь. Город мертвых. Странное название для сайта БДСМ, если подумать.Я набираю «Некрополь + Бодлер». Появляется фрагмент стихотворения.Да! Пирамида — мозг, огромный склеп такой,Что трупов больше скрыл, чем братская могила!Конечно. Стихотворение, которое мы с Патриком прочитали вслух при нашей первой встрече. Кажется, это было целую вечность назад. Переключившись обратно на сайт «Некрополиса», я ввожу свое старое имя пользователя, выбираю «форумы» и набираю:Кто-нибудь интересуется Бодлером?Тишина оглушает. Вокруг меня идут разговоры о разных видах плетей, иллюстрированные фотографиями.— Клэр?Одна из ночных медсестер смотрит на меня с удивлением:— Что ты здесь делаешь?Я торопливо пытаюсь закрыть окно. Она все видела.— Что это такое?Она ворчит, забирает у меня мышь и строго смотрит на меня.— Ты нарушаешь правила, Клэр. Это может быть опасно для твоего здоровья. Я должна сообщить о произошедшем доктору Бэннеру.Глава 58Я сижу в комнате с телевизором, читаю, вернее, пытаюсь читать. Здесь находится только Тупица, с которого уже пару недель назад сняли оковы. Он выглядит достаточно дружелюбным, и я предполагаю, что если Тупица на свободе, то он не опаснее других пациентов.С тех пор, как меня поймали за компьютером, предназначенным для санитаров, мне увеличили дозы лекарств. Я пытаюсь выбраться отсюда. Это все, что я могу сделать, чтобы оставаться в сознании.В комнате стоит коробка с потрепанными книгами, которые я перебираю в поисках того, с чем мой медлительный ум может справиться. В основном там лежат вестерны, рассказы о кунг-фу, пара больничных романов, к которым при других обстоятельствах я отнеслась бы с иронией.Тупица поднимает голову.— Привет, Клэр. Что это у вас?Я без всякого энтузиазма смотрю на роман, вытащенный из кучи.— «Интенсивная терапия», а у вас?Он разглядывает свой комикс и кряхтит:— «Судья Дредд».— Поменяемся, когда закончим?Тупица презрительно смотрит на меня.— Я не читаю книжки без иллюстраций.Я сажусь и смотрю на первую страницу. Слова извиваются, как личинки. Через некоторое время я откладываю книгу и начинаю смотреть телевизор. Пятьдесят восемь процентов зрителей считают, что женщина должна дать своему заблудшему мужу еще один шанс.— Клэр, к вам посетитель.Видимо, я задремала. Услышав голос санитара, я открываю затуманенные глаза. Сидящий рядом со мной Тупица бросил «Судью Дредда» и уставился в телевизор.В дверях, глядя на меня с диким выражением, стоит Патрик.Глава 59Мы заходим в одну из комнат для посещений. Патрик все еще в шоке. Я понимаю, как я выгляжу: набрала лишний вес, из-за реакции на сильные лекарства кожа покрылась прыщами. Волосы сальные и чересчур тонкие.— Господи, — говорит он. — Господи, Клэр, ты ужасно выглядишь.— Ты знаешь, как обрадовать девушку…Я думала, что буду очень рада видеть Патрика, но теперь, когда он здесь, я не уверена, что нахожусь в состоянии восторга. Я выдвигаю стул и спотыкаюсь. Вдобавок ко всему лекарства повлияли и на мою координацию.— Мне очень жаль… Клэр, мне так жаль.Думаю, он не имеет в виду свое замечание о моей внешности. Я хочу сказать ему, что все происходящее со мной — не его вина, но слова не идут.— Если тебя это утешит, — добавляет он, — мне они тоже лгали. Доктор Лэтэм и детектив Дурбан. Теперь я все понимаю.Я качаю головой.— Нет, это меня не утешает.— Может, и так, но я подаю в суд на полицию Нью-Йорка. То, что они сделали, было крайне безответственно. Вот почему я здесь. По крайней мере, это одна из причин. Я также хочу добавить твое имя в иск.Я не могу справиться со всем этим.— Зачем?— У тебя еще более веские доводы для судебного разбирательства, чем у меня. Если бы не их насильственные методы, ты не попыталась бы покончить жизнь самоубийством и никогда бы не оказалась здесь. Я только что говорил с врачом. Он идиот. Тебе нужна помощь, и я хочу проследить за тем, чтобы тебе ее оказали. Нью-йоркская полиция заплатит высокую цену за произошедшее. Мы начнем с обжалования твоего принудительного лечения.— Патрик… Послушай… — Его идея кажется мне чем-то невозможным, неправильным и в то же время ужасно меня смешит. — Ты что, меня спасаешь?— А если и так? — Он изучает меня.Я опускаю голову, смущенная тем, как выгляжу. Затем Патрик резко произносит:— Ты говорила о нашей связи в письме, но тогда ты пошла гораздо дальше. Помнишь?Что-то мелькает, словно в тумане.ЯЯ влюбилась в тебя! Они просили меня не делать этого, но я была чертовски глупа. Патрик, неужели ты не понимаешь? Я люблю тебя.Я прекрасно помню, как приятно было наконец-то произнести эти слова вслух. Никакие лекарства не могли стереть такое воспоминание. Я зажмуриваюсь.— Да. Я помню.— Все было на самом деле? Или они подсказали тебе эти слова?— Не знаю, честно говоря. В то время думала, что все реально. Я и боль ощущала по-настоящему. Просто это ведь суть моей профессии, Патрик. Актеры постоянно влюбляются в своих партнеров. Их потому и называют «шоуменами». Мне кажется, я играю больше, чем основная масса людей.— Я вижу.Он окидывает взглядом унылую бежевую комнату.— В любом случае, в первую очередь нужно вытащить тебя из этой адской дыры. Ты можешь оставаться со мной, пока не решишь, что конкретно сможешь делать. После этого станешь «свободным художником».Я пытаюсь возразить, но он перебивает меня.— За тобой точно нужно присматривать. Кроме того, у меня имеются и скрытые мотивы так поступить. Наконец-то я написал пьесу. Я хотел бы прочитать ее тебе.— Патрик… — говорю я беспомощно. — Я комиксы-то не могу читать.— Тогда нам нужно поменять твои лекарства, — резюмирует Патрик. — Я поговорю с врачами и со своим адвокатом. Тебя должны выписать!Глава 60Через несколько недель я покидаю Гринридж. Патрик считает само собой разумеющимся, что я останусь с ним. У меня нет сил сопротивляться. Он выделяет мне свободную спальню, наполняет ванну сладко пахнущими парижскими маслами, кутает в огромные мягкие полотенца, готовит мне из органических продуктов с рынков Вестсайда и Читарелла. В его доме есть тренажерный зал, и я начинаю тренироваться, медленно теряя вес, который набрала в больнице. Я избегаю собственного отражения в зеркальных стенах. Они отражают тысячу толстых Клэр Райт.Я не могу не вспомнить слова Кэтрин Лэтэм: «Если он убийца, то его привлечет уязвимость, как акулу — запах крови».«Кэтрин была не права», — размышляю я. Не говоря уже о лжи.Каждый день к нам приходит частный психиатр, и Патрик тактично удаляется, чтобы оставить меня наедине с врачом. Во время первых сеансов доктор Феликс берет у меня образцы крови, чтобы проверить следы лекарств Бэннера, но в основном мы просто говорим о случившемся. Когда я описываю роль Кэтрин в этом деле, он бледнеет от гнева. Доктор считает, что все ухищрения Лэтэм почти наверняка были незаконными. В этом вопросе он опирается на свои знания судебной психологии. Нечто похожее однажды случилось в Великобритании: в качестве приманки использовали женщину-полицейского. У нее случился срыв. Судья отбросил добытые доказательства, а психологу предъявили обвинение в связи с профессиональным проступком.— Вы еще легко отделались, Клэр. Под таким давлением любой профессионал испытал бы нешуточный стресс. Что уж говорить о неподготовленном гражданском лице.Все чаще мы говорим о моем прошлом, о «демонах», от которых я попыталась убежать в Америку, однако они каким-то образом приехали с моей ручной кладью. Доктор Феликс предлагает стратегии преодоления, области, где, возможно, мне удастся переписать мои мыслительные шаблоны, используя метод, называемый диалектической поведенческой терапией. У всех нас есть жизненные сценарии, объясняет мне психиатр, определенные нарративы. Мы конструируем их для себя в детстве, и именно они, оставаясь неисследованными, формируют дальнейший ход нашей жизни. Его подход заключается в раскрытии этих нарративов и более того — в их переписывании.— Существует теория, — объясняет доктор Феликс, — что расстройства кластера Б могут вызывать несоответствия между эмоциями, которые чувствует ребенок, и теми ощущениями, которые испытывает его опекун. Если он, конечно, восприимчивый человек. Если приемные родители не обращают на вас внимания или даже отказывают вам в эмоциональных потребностях, то это вполне может привести к тем видам поведения, которые выделил доктор Бэннер.Я думаю о предупреждении Пола: «Для некоторых это довольно темные места, Клэр. Но ты все равно должна туда добраться».В ночь перед тем, как я покинула больницу, ко мне пришел доктор Бэннер. Я думала, он рассердится, что я нашла способ выбраться из-под его опеки, но если так и было, то он умело скрывал свои чувства.— Вы покидаете нас, Клэр. Я не слишком этому удивлен, — сказал он. — Большинство психиатров утверждают, что если человек функционирует нормально, то, значит, с ним все в порядке. Вы сейчас явно неплохо функционируете.Я приготовилась к «но».— Причина, по которой я думаю иначе, чем некоторые другие врачи, заключается в том, что я специально рассматривал именно эти расстройства. Я вижу то, чего не может разглядеть большинство практикующих специалистов: вы разыгрываете спектакль. Иначе говоря, притворяетесь тем, кем не являетесь.Я наклонилась вперед и заговорила очень тихо. Бэннеру пришлось вытянуть шею, чтобы меня расслышать.— Вы правы, — ответила я ему. — Я такая же сумасшедшая, как всегда. Однако тот парень с яблоней в животе — тоже.* * *Через неделю после переезда Патрик везет меня на пароме на Остров Свободы. Я не посещала туристические места с тех пор, как впервые приехала в Нью-Йорк, поэтому для меня все это в новинку.Мы стоим под статуей Свободы, наблюдая, как огни Манхэттена танцуют на серебристо-черной воде.— Клэр, — после длительного молчания произносит Патрик, — насколько девушка, в которую я влюбился, была настоящей?— Кэтрин отличалась умом. Мне хватило сил правдиво создать подобие влюбленности.Я пристально смотрю на него.— Предупреждаю: настоящая Клэр может тебе не понравиться. Во-первых, я куда как более склонна к актерству, чем она. Кэтрин использовала выражение жаждет одобрения. Я в мгновение ока меняю свое мнение о вещах, к которым чувствую тягу. Мне нравится быть в центре внимания, и при случае я могу быть резкой. Я редко бываю кроткой. Я не из породы жертв. Я никогда, никогда не бываю покорной. Клэр, которую ты видел, была «разбавлена» ради мужского одобрения.— Звучит очаровательно, — бормочет Патрик. Его взгляд прикован к фейерверку, сверкающему в небе над Баттери-парком. — Я готов рискнуть.Я вздыхаю.— Еще я доверчивая. Даже когда я была уверена, что ты не совершал преступление, Кэтрин убедила меня поверить в свою роль.— Я не убивал Стеллу, Клэр.— Я знаю. Думаю, я всегда это знала. — Я поворачиваюсь, чтобы изучить профиль Патрика. — И я ее не убивала.Он кивает.— Если хочешь, я даже могу пройти тест на детекторе лжи.Патрик улыбается:— В этом нет необходимости.Мы оба молчим.— Я знал, что ты этого не делала, еще во время нашего похода в театр, — добавляет он. — В антракте к нам подошел актер.— Рауль, — говорю я. — Рауль — поющая крыса. Ты его тогда ударил.— Я запаниковал, — говорит он с легкой улыбкой. — Я думал, он все испортит. Этот Рауль так подло себя вел… Я хорошо себя ощущал после того, как врезал этому нахалу. А потом, в такси, когда ты была расстроена… На следующий же день я сказал им, что уверен в твоей невиновности.— Я тебя опередила. Я говорила им о твоей невиновности целую вечность. Бедная Кэтрин. Удивительно, но она не отменила слежку.Когда я говорю, что-то мелькает на краю моего сознания.Да, почему она этого не сделала? Почему она преследовала свои цели, хотя понимала всю бесполезность происходящего? Возможно, из-за сайта?— Я тоже сирота, — добавляю я. — Мне было невероятно сложно не сказать тебе об этом.Патрик медленно кивает. Он все понимает.— Думаю, я всегда догадывался. Я точно чувствовал, что мы с тобой похожи. Выделяемся из толпы.Он тянется к моей руке.— Я спросил тебя еще в больнице, Клэр, и ты не ответила. Я думаю, теперь тебе уже лучше, поэтому спрашиваю снова. Есть ли шанс начать все сначала? Или все-таки что было, то прошло?Я смотрю на изящный железный узор Бруклинского моста. Вдруг на удивление все кажется возможным.— Некоторые мосты могут охватить очень много воды, — говорю я.Глава 61Ночью мы занимаемся любовью — впервые с того времени, как я вышла из больницы. Или, как мы договорились об этом думать, вообще в первый раз. Мы во всех смыслах обнажены. Без покрова наших обманов.Патрик целует мои шрамы — три тонких красных рубца на левом предплечье. Они со временем исчезнут, сказала медсестра в Гринридже. Надеюсь, что нет. Я их не стыжусь.Затем он входит в меня с бесконечной нежностью, одной рукой обхватив мою голову, чтобы смотреть в глаза.Мысль о таком пристальном наблюдении пугает меня, и я пытаюсь спрятаться от Патрика, отогнать проблему. Думаю о тех временах, когда я спала с незнакомцами, притворяясь другим человеком. Иногда симулируя удовольствие, иногда просто притворяясь, что притворяюсь, но всегда устраивая из секса целый спектакль.Это то, чего я боялась: меня видят такой, какая я есть на самом деле.Ощущение, что тебя выставляют напоказ, только усиливает тревогу. Когда наступает кульминация, она накатывает на меня, как волна, вспенивая и опрокидывая. Я теряюсь, мяукающие и воющие слова потерпевшего кораблекрушение исторгаются из моего горла. Ноги сводит судорогой. Спина выгибается. Все мышцы бесконтрольно дергаются.— Так вот как ты выглядишь, когда занимаешься сексом по-настоящему, — шепчет он.Глава 62Прошло несколько дней, прежде чем я почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы взяться за пьесу Патрика. Даже сейчас получается с трудом, но поскольку это его пьеса, я упорствую и постепенно уже могу читать по две страницы зараз, потом по три и, наконец, целые сцены.Действие пьесы «Мое обнаженное сердце» начинается летом тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года в захудалой квартире, которую Бодлер делит с любовницей Жанной Дюваль. Она жалуется на бедность. Бодлер всегда утверждал, что публикация «Цветов зла» принесет ему удачу. Вместо этого книгу изымают, а самого автора судят за непристойность. Если Бодлера признают виновным, он будет оштрафован или отправлен в тюрьму. Жанна дает поэту возможность выбора: либо она должна продать драгоценности, которые он купил Дюваль на аванс, либо она пойдет работать уличной проституткой, что ей уже не раз приходилось делать.Бодлер мучается. Он знает, что нужно продавать драгоценности, но не может позволить любовнице сделать это, пока она не наденет их для него в последний раз. Жанна исчезает в их спальне и возвращается обнаженной, но с драгоценностями. В этот момент диалог переключается на строки:Раздевшись донага и угадав мой сон,Она оставила себе лишь украшений звон…[34]Я смотрю чуть дальше и вижу, что вся пьеса следует такой структуре: сцены из жизни, перемежающиеся стихами Бодлера. Вызов и интрига для режиссера.После того, как они занялись сексом, Жанна уезжает с намерением продать драгоценности, а Бодлера навещает его друг Флобер. Флобера самого недавно привлекали к ответственности за непристойность, за роман «Мадам Бовари», но оправдали. На этот раз власти намерены добиться успеха. Бодлер, предупреждает писатель, срочно нуждается в поиске влиятельных фигур, которые смогут подергать за нужные ниточки.Бодлер приходит к такому же удручающему выводу. Есть только один человек, о котором он может думать в этом контексте: Аполлония Сабатье, Белая Венера. Именно ей он анонимно присылал одни из самых грубых и жестоких стихотворений из «Цветов зла».Следующая сцена происходит в доме Аполлонии. Это их первый разговор с момента публикации книги, то есть с тех пор, как она обнаружила, что неизвестный поклонник, который посылал ей эти странные, дикие стихи, оказался тем самым нищим автором, часто посещавшим ее салон. Сцена будто наэлектризована. Сабатье хочет знать, почему Бодлер отказывается от объяснений. Когда она спрашивает, действительно ли у поэта столь сильные чувства к ней, он отвечает: допрашивай стихи, а не меня.— Да, — говорит женщина. И, учитывая все знания о Шарле Бодлере, она предпочитает думать, что жестокость его стихов — просто литературный прием для создания сенсационного эффекта, а не проблески действительно развращенного ума.Однако ее реплики написаны таким образом, что, возможно, Аполлония просто пытается убедить себя.Сцена заканчивается на словах Аполлонии о том, что она попытается помочь Бодлеру, но взамен после суда намерена попросить об одолжении, которое Бодлер должен будет выполнить в любом случае. Бодлер предполагает, что она заставит его пообещать никогда больше не встречаться с ней и не писать ей, но у поэта нет выбора. Он соглашается на условие Аполлонии Сабатье.В этот момент я перестаю думать о том, что прочитала секунду назад. Сцена с Жанной Дюваль показалась мне хорошо написанной, но несколько упрощенной. Сцена с Аполлонией явно была чем-то другим. Ее персонаж словно слетает с бумажной страницы, сложный и истерзанный. Сабатье явно и привлекает, и отталкивает темнота, которую она чувствует в сердце поэта.Точно так же, как и я была очарована тем, что чувствовала внутри Патрика. Так мне кажется.* * *Второй акт посвящен судебному процессу. В свою защиту Бодлер красноречиво говорит об искусстве, не имеющем отношения к морали. Когда прокурор спрашивает, как автор «Цветов зла» будет себя чувствовать, если кто-то вдохновится одним из его стихотворений и совершит злодеяние, он колеблется. Бодлер утверждает, что стихи могут демонстрировать безнравственность, но они ее не чествуют. Прокурор зачитывает несколько отрывков, явно превозносящих безнравственность, и повторяет свой вопрос: «Как бы вы себя чувствовали, если бы кто-то вдохновился одним из ваших стихотворений и совершил некое злодеяние?» Бодлер настаивает, что у всех нас есть мерзкие мысли. Он всего лишь их озвучил. Впрочем, понятно, что идея вдохновить своими стихами других людей и приобрести таким образом последователей не может ему не льстить.Суд длится меньше суток. Шесть стихотворений с наиболее рискованными текстами остаются подвергнутыми цензуре, а Бодлера штрафуют на огромную сумму в триста франков.Он возвращается к Аполлонии. Слишком поздно Шарль Бодлер догадался, что, когда покровительница вступилась за него, то заставила запретить самые жестокие стихи — стихи о ней.Белая Венера не отрицает обвинения. Она напоминает Бодлеру о его обещании.— Хорошо, — говорит он с тяжелым сердцем. — Чего ты хочешь?Аполлония Сабатье говорит, что хочет переспать с ним.Она решила, что это единственный способ выяснить, каковы чувства Бодлера к ней на самом деле — дикость или нежность. Она хочет узнать настоящего Шарля Бодлера.— На что ты рассчитываешь? — тихо спрашивает поэт.Мы видим, что она окончательно запуталась. На каком-то уровне Аполлония надеется — Бодлер действительно дьявол, каким и предстает в стихах. Раньше ее любили сентиментальные, робкие мужчины. Ее никогда не обожали, одновременно поклоняясь и оскверняя предмет своей страсти.Тем не менее она настаивает: Шарль Бодлер в глубине души хороший человек.Они ложатся. В кульминационный момент сцена затемняется. На следующий день он посылает ей ныне знаменитое письмо с отказом.Глава 63Пьеса и правда хороша. Как истинный драматург, Патрик уравновесил аргументы «за» и «против». Пьеса не прославляет декаданс, а раскрывает его как некий нарциссизм, самосознание художника, любой ценой стремящегося к оригинальности.В основном это история о мужчине и женщине, пытающихся угадать мотивы друг друга. Они пробуют разобраться, что на самом деле происходит в голове у другого.Нетрудно понять, откуда Патрик почерпнул вдохновение. Это наша история: история полицейской операции, перенесенная в Париж девятнадцатого века.Тем не менее это еще и незавершенная история. Спит ли Аполлония с Бодлером именно по указанным ею причинам? Или она влюбилась в него? Надеется ли женщина, что ее обнаженное тело каким-то образом привлечет яд его неистовой одержимости? Если так, то, возможно, это сработало. После той ночи он больше не писал ей садистских стихов. Шарль Бодлер даже порвал с Черной Венерой и уехал жить к своей овдовевшей матери в деревню. В финальной сцене спектакля он срывает цветок из ее сада и продевает в петлицу.Что касается самого Бодлера, то пьеса не отвечает полностью на вопрос, впервые заданный поэту Аполлонией: «Ты действительно ощущаешь все эти вещи или просто пытаешься шокировать? Что бы я увидела, если бы смогла заглянуть в твое сердце?»Все роли в пьесе хороши, но интереснее всего будет играть Аполлонию.Глава 64— Твоя пьеса, — говорю я Патрику, когда он возвращается. — Мне она понравилась. Она и провокационная, и многогранная, к тому же полна нюансов.— Итак, ты готова? — спрашивает он с нетерпением.— Готова — к чему?— К роли Аполлонии, конечно же.Я чувствую мгновенный упадок настроения.— Патрик, нет, я не смогу, — задумчиво говорю я. — Разве Фрэнк и Кэтрин тебе не говорили? Мне нельзя здесь работать. Они заманили меня в ловушку.— Разве ты не слышала о программе обмена? Ты сможешь поменяться — ты, британская актриса, будешь работать здесь, а какой-нибудь американский актер — в Великобритании.— Да, но ведь она распространяется только на продюсеров.— Я и есть продюсер.— О чем ты говоришь?— Я собираюсь выступить в этой роли. На Бродвее.— На Бродвее?— Бродвей, 29–60, если быть точным. Извини, что так далеко от Таймс-сквер, но это лучшее, что я мог получить.Когда я все еще смотрю непонимающе, он добавляет:— В университете есть театр. Я его арендую. Я себя не обманываю и не рассчитываю окупить все расходы, но какая разница? Речь идет о небольшой труппе, и критики все равно придут. Я решил вложить в это дело деньги Стеллы.— Патрик… — слабо протестую я.— Просто скажи, что согласна.— Разве ты не понимаешь? — Я начинаю злиться. — Ты предлагаешь мне то, чего я хочу больше всего — большую роль в новом спектакле. Да еще с премьерой в одном из важнейших театральных городов мира. Но я не могу принять твое предложение. Помимо всего прочего, сейчас я не в форме.— Мы найдем прекрасного режиссера, — как ни в чем не бывало говорит Патрик. — И хороших актеров. Мои карманы глубоки, Клэр. Но без тебя пьеса не состоится.— Я не могу принять твое предложение.— Нет никаких препятствий, — добавляет Патрик, словно я ничего не говорила. — Надеюсь, это само собой разумеется.Я зажмуриваюсь. Я знаю, что должна сказать «нет». Впрочем, другая часть меня размышляет: «Почему бы и нет?» Я уже чувствую, как ко мне возвращается энергия. Набранный вес начинает уменьшаться, а кожа исцеляется. И несмотря на то что я только что сказала, я знаю — я способна сыграть эту роль.Вдруг это и есть та возможность, ради которой я приехала в Америку? Я не ожидала, что она мне представится именно таким образом, но как уж получилось.Есть еще кое-что. Если эта пьеса — наша история, то ее постановка может стать шансом переписать наши отношения. Для настоящей меня и настоящего Патрика. Как знать, вдруг она способна открыть наши сердца друг другу? Ко всему прочему, я буду на своем месте, в естественной среде — на сцене.Глава 65Я возвращаюсь к Джесс за своими вещами. Слышу, как она ахает, когда произношу свое имя по домофону, и к тому времени, когда добираюсь до квартиры, она уже в коридоре и смотрит на меня, широко открыв рот.— Господи, Клэр, — восклицает Джесс. — Что, черт возьми, случилось?— Все… запуталось.— Прошло три месяца. Из университета связывались со мной, чтобы спросить, почему ты бросила занятия. Я ответила им — понятия не имею. Приходила твоя агентша.— Марси?Джесс кивает.— Она беспокоилась о тебе. Сказала, что ты типа сошла с рельсов.— Слишком сильно сказано, — бормочу я. — Тем не менее мне приятна ее забота. Можно войти?— Наверное, — неловко отвечает она.— Полагаю, я должна тебе большую часть арендной платы, — говорю я, следуя за ней внутрь. — Возможно, нам придется прийти к какому-то соглашению.Я машинально бросаю взгляд на дверь своей комнаты. Мужская рубашка в упаковке из прачечной висит на ручке.— Клэр, мне очень жаль, — жалобно произносит Джесс. — Мне пришлось сдавать жилье в аренду. Отец настоял.— Конечно, я тебя понимаю, — говорю я, хотя надеялась, что она этого не сделает. — Где мои вещи?— В кладовке. Я чуть не отдала их твоему брату.— Моему брату? — пораженная, я смотрю на Джесс. — У меня нет брата.— Твоему сводному брату Джону. Он приезжал сюда несколько дней назад со своей невестой и искал тебя. Джон получил адрес в университете. Он надеялся увидеть тебя, пока здесь. Они в городе всего на неделю.— А, этот брат…Нет смысла объяснять Джесс, что, когда ты находишься в приемной семье, «братья» — это просто люди, которые ненадолго входят в твою жизнь. Все же Джон был одним из лучших.— Ну. И как тебе невеста?— Она показалась мне милой. Очень практичной. Так или иначе, я взяла его номер. — Девушка колеблется, потом торопливо говорит: — Слушай, я рассказала ему о деньгах. Я не знала, что еще сделать. Я отдала отцу то, что ему причиталось, но я нашла и остальную сумму, когда убирала твою комнату. Я не была уверена…— Ого, — говорю я. — Ты нашла мои деньги.Она кивает.— Если честно, я не знала, что и думать.— Может, ты подумала, что я украла их у Стеллы Фоглер, — говорю я. Я знаю, что на самом деле она думает именно так. — Деньги, которые пропали, когда ее убили.— Нет, — возражает она, подразумевая «да».— Я работала как сумасшедшая, чтобы платить твоему отцу за аренду. Одиннадцать сотен долларов в месяц, если помнишь.— Ты не могла работать. Вот что ты мне говорила.— Я же объясняла: полиция запретила мне работать на Генри. Я сама нашла эти деньги.— Я не понимаю. — Вдруг до Джесс начинает доходить. — Ой, — говорит она. — Господи, Клэр. Почему ты ничего не сказала? Мой отец все бы понял.— О, да, — горько говорю я. — Твой отец все хорошо понимал. Прекрасно понимал.— Что ты имеешь в виду? — тихо спрашивает она.— Он заходил несколько раз, когда ты была на репетиции. Проверить блок предохранителей, починить раковину, которую мы якобы засорили своим девчачьим мусором, и так далее. Поэтому я решила воспользоваться случаем и поговорила с ним. Может быть, чтобы выиграть для себя чуть больше времени. Он оказался очень понимающим.— Ух! — Джесс смотрит на меня. — Ух. Если это то, о чем я думаю, я не…Я киваю.— Специальная скидка на услуги. Оформляется в рассрочку, естественно. Я сказала «нет», чего бы мне это ни стоило. Потому что это было бы немного странно даже для меня — трахаться с отцом моей соседки. Может, поэтому он так хотел забрать мои вещи отсюда.— О боже, Клэр! Я не догадывалась… — Она сильно побледнела.— Это не твоя вина.Джесс начинает плакать:— Ты должна была хоть что-то мне сказать.— Я боялась испортить твою семейную жизнь, хотя только что именно это и сделала. — Я вздыхаю. — Во всем виновата терапия. Иногда мне кажется, что она переоценена, но в больнице все ужасно этим увлечены.Подруга идет к холодильнику и, дрожа, достает бутылку вина.— Думаю, нам стоит прямо сейчас ее открыть.После этого, конечно, Джесс хочет знать все, что произошло с тех пор, как однажды утром я покинула квартиру с Фрэнком Дурбаном и дорожной сумкой. Она недоверчиво слушает, когда я рассказываю о тайной операции, о моем срыве, о Гринридже. Когда же говорю, что теперь живу с Патриком и буду играть в его пьесе, она ошеломленно замолкает.— Итак, — заключаю я. — Кажется, я крепко стою на ногах. В любви, в работе и все еще в старой доброй Америке. Три хороших показателя.Джесс подает голос:— Ты влюблена в мужчину, который, возможно, убил последнюю женщину, пытавшуюся его бросить.— Это все бредни Кэтрин.— Я смотрела пресс-конференцию, — напоминает она пронзительным голосом. — Мы обе видели. Этот человек был подозреваемым.— Я знаю, что делаю.— Это говорит женщина, чей единственный любовный опыт — с женатым донжуаном, да еще на съемках фильма. Женщина, которая только что выписалась из психиатрической больницы. Господи, Клэр. Ты была в большей безопасности, когда тусовалась и знакомилась со случайными незнакомцами в барах. — Она пристально глядит на меня. — Неужели тебе нравится спать с психопатами?— Патрик не убивал Стеллу.— Тогда кто ее убил? — требовательно спрашивает Джесс.У меня, конечно, нет ответа на этот вопрос.Глава 66— Думаю, это здорово. Если правильно поставить эту пьесу, то результат может быть впечатляющим. Спектакль поднимает серьезный вопрос — какую ответственность мы, творцы, несем за эффект, который наша работа производит в реальном, а не выдуманном мире?Патрик назначил встречу с Эйданом Китингом, популярным молодым режиссером, известным своей работой с рискованными сюжетами. В прошлом году он получил премию «Тони» за постановку Эжена Ионеско «Носорог». Я изо всех сил стараюсь его не боготворить.— Однако с таким небольшим произведением правильный подбор актеров — наша основная задача, — добавляет Эйдан. Его глаза, глядящие из-под вьющихся светлых волос, метнулись в мою сторону.Я знаю, о чем он думает. Если я позволю писателю выбрать на роль свою девушку, пьеса будет рассматриваться как излишне тщеславный проект. Патрик спокойно говорит:— Конечно. Вот почему я сразу подумал о Клэр в роли Аполлонии. Эта девушка — выпускница актерской студии.— Я прохожу курс актерского мастерства, — бормочу я. — Я его еще не закончила.— Я знаю, — перебивает меня Эйдан. — Не сочтите за неуважение, Клэр, но, чтобы пьеса имела коммерческий успех, нам нужны актеры, чьи имена говорят сами за себя. В настоящее время есть тенденция — когда звезды кино и телевидения берут тайм-аут, чтобы заняться театром. Это может привлечь внимание публики.— Конечно. Я понимаю. — Я стараюсь не показывать своего разочарования. — Для пьесы так будет лучше!— Клэр в роли Аполлонии — это не обсуждается, — холодно произносит Патрик. — Я думаю, что ясно выразился. Относительно остальной части актерского состава и бюджета для приглашения известных артистов — тут у вас полная свобода. Если же не можете принять мои предварительные условия, то вы не подходите для этой работы.На мгновение мужчины встречаются взглядами. Хотя ни один из них не двигается, оба выглядят угрожающе, словно произошла какая-то тонкая подсознательная настройка языка их тел и дыхания.— А как насчет сценария? — с вызовом спрашивает Эйдан. — У меня есть некоторые замечания, особенно ко второму акту. Я ненавижу голливудские финалы. Некоторые диалоги явно натянуты. В частности, речь Жанны изобилует клише каждый раз, когда она раздевается. Ни одна уважающая себя актриса даже не прикоснется к этой роли в ее нынешнем виде.— В качестве автора пьесы я приму любые ваши исправления, — говорит Патрик.— Я бы хотел, чтобы в мой контракт был включен пункт о гарантированной занятости. Я не могу позволить вам уволить меня, поскольку мы расходимся во мнениях о художественной составляющей пьесы.— Это не стандартное требование.— Да, так и есть. Вы даете мне полный контроль над спектаклем, в том числе сценарий, с которым я могу работать, и достойный бюджет. Тогда я прослушаю Клэр. Вот и все, что я могу обещать.— Сначала прослушайте ее, — коротко говорит Патрик. — Если вам понравится то, что вы увидите — считайте, что мы договорились.Глава 67На самом деле я не хочу видеть ни брата, ни его невесту, но, когда бутылка была прикончена уже наполовину, Джесс начала ворчать на меня из-за него. Поскольку я раскрыла ей глаза на отца, мне не хотелось выглядеть так, будто мне плевать на собственную семью, хотя на самом деле так и есть. Поэтому-то я пообещала, что свяжусь с братом и его невестой.К тому же я чувствовала себя немного виноватой из-за всей этой истории с ее отцом. Дело в том, что это можно было в равной степени считать и моей, и его виной. То есть мне пришло в голову, что приставания ее отца и мои отказы могли сыграть полезную роль в наших предстоящих переговорах по арендной плате. Конечно, я не собиралась говорить об этом Джесс. Просто я разозлилась, когда услышала, как он настоял, чтобы дочь вышвырнула мои вещи. Тогда эти слова вспыхнули у меня в голове, а в следующее мгновение слетели с губ.Я, похоже, стала импульсивней и злей со времен Гринриджа. Изменчивая и даже манипулятивная, если процитировать список симптомов доктора Бэннера. Или, может, это связано с тем, что у Джесс, по крайней мере, есть отец. Человек, который купил ей квартиру. Он позаботится о ее безопасности и в случае чего поднимет шум.Как бы то ни было, Джесс заставила меня написать Джону, и теперь я жду их с невестой в стейк-хаусе недалеко от Таймс-сквер. Со мной Патрик. Я не просила его приезжать, но он сказал, что хочет познакомиться с моей небольшой семьей. Я была не против. Пусть Джон увидит, что он не единственный, кто преуспел в любви.— Клэр!Они здесь. Я вскакиваю и чересчур восторженно обнимаю Джона. Я пожимаю руку его невесте, которую он представляет как «наша Алиса».Я знакомлю их с Патриком. Он поздравляет их с помолвкой. Джон с гордостью сжимает плечо Алисы. Она хорошо выглядит, решаю я. Я понимаю, почему Джесс назвала ее «практичной». Она одета как для похода за город — удобные ботинки для ходьбы, джинсы, куртка с капюшоном, сумка на поясе, в то время как Джон нес рюкзак и был в шортах, несмотря на то что уже почти конец сентября. Помню, он всегда носил шорты, даже когда шел снег. Я жалею о потраченном на сборы времени: мне хотелось произвести впечатление. Патрик предложил мне взять любую одежду Стеллы, какую захочу, пока я не смогу забрать свои вещи, но она вся чересчур крутая для меня.— Рад тебя видеть, — произносит Джон, садясь. — Он не утратил йоркширского акцента, хотя и рассказывает, что последние три года работает в Лондоне. — Ты говоришь, как американка, — добавляет он. — На шикарном английском.— Здешние таксисты в основном думают, что я австралийка.— Такси. Ты истинная американка. Шикарная. Дома мы говорим «автобус».Джон ухмыляется собственной шутке.Патрик пытается вовлечь Алису в разговор, но не получает ответа ни на один свой вопрос. Сначала я думаю, что она просто скромничает, но потом замечаю, как она смотрит на Джона, и понимаю, что девушка сдерживается, ждет, пока тот заговорит.В итоге Джон продолжает разговор:— Это Алиса сказала, что я должен попытаться разыскать тебя, Клэр. Она хорошо сдружилась с Россом и Джули с момента нашей помолвки. Теперь она — часть семьи.Я пытаюсь вспомнить Росса. Точно. Джули, наша приемная мать, снова вышла замуж.— Все остальные приемные дети Джули состоят в вотсап-группе. Ну, есть некоторые пропавшие, как, например, ты, но восемь детей поддерживают связь между собой. В том числе, конечно, и ее родные дети. Через пару месяцев ей исполнится шестьдесят, так что мы организуем нечто вроде «встречи выпускников». Она удивительная женщина, и мы хотим сделать для нее нечто особенное. Будет и пресса. Может, ты тоже приедешь?Я пристально смотрю на него. Даже если бы я могла вернуться, то есть если бы я могла позволить себе полеты, могла быть уверена, что мне разрешат приехать в Соединенные Штаты вновь, идея, что я добровольно отправлюсь проводить время с этой женщиной и другими моими приемными братьями и сестрами, честно говоря, выглядит безумной.Джон видит выражение моего лица и ничего не понимает.— Она не держит на тебя зла, Клэр.— Она не держит на меня зла? — недоверчиво повторяю я. — После всего, что ее муж сделал со мной?Джон смотрит на Патрика, неуверенный, стоит ли еще что-то говорить, но он всегда отличался прямотой, даже в подростковом возрасте.— Я имел в виду, что она не питает к тебе злобы за то, что ты солгала, — тихо говорит Джон. — Джули говорит, что детям из приютов свойственно разыгрывать спектакли. Особенно если до этого их воспитывали в плохих местах. Она винит социальные службы в том, что они поверили приемному ребенку, а не ее мужу.— Значит, ты тоже думаешь, что я лгала, — с горечью говорю я. — Как и всегда.Патрик, находящийся рядом со мной, замирает. Уловив это как предупреждающий знак, я кладу руку ему на плечо. Я справлюсь.— Когда ты жаловалась на Гэри, — без обиняков говорит Джон, — то выдумывала кучу вещей, которых на самом деле не было. Ты прекрасно это знаешь, Клэр. Просто ты очень хотела попасть в ту школу.Я свирепо смотрю на брата.— Ты правда не помнишь, как это было? Каждое лето нас отправляли в другую приемную семью, чтобы Джули и Гэри могли поехать в отпуск со своими детьми «как семья». А как они говорили не оставлять вещи в гостиной, если мы забывали их, когда уходили.— Ну да, у них были какие-то требования, — возражает Джон, — но, по крайней мере, они приняли нас.— Конечно, — произношу я с горечью. — С не высказанной вслух угрозой — если не будешь вести себя хорошо, тебя снова вышвырнут. Ты просто привык к этому чувству, пока оно не стало частью тебя. Какими бы приветливыми ни казались люди, рано или поздно они исчезнут или скажут, чтобы мы жили самостоятельно. Внутри ты всегда ждал, когда включатся невидимые сирены и начнется формальная процедура расставания.Джон вздыхает.— Так ты не придешь на вечеринку Джули, Клэр?— И силком меня туда не затащат, — резко отвечаю я.— Ого, — произносит он, качая головой. — Ты изменилась. Ты всегда была немного не в себе, но отличалась порядочностью. Что же случилось, Клэр?Я вызывающе беру Патрика под руку.— Да, я изменилась. У меня новая жизнь. Сейчас все хорошо. Насколько мне известно, такого у меня никогда еще не было.— Мне жаль, что тебе пришлось стать свидетелем этой склоки, — говорю я, когда мы уходим.— Спасибо, что разрешила быть там, — отвечает Патрик.Я внимательно смотрю на него. Он шутит? Нет, Патрик говорит серьезно.— У нас, очевидно, был очень разный опыт, когда мы росли, — добавляет он. — Однако есть и кое-что общее: как бы нам ни было тяжело, по крайней мере, мы можем выбирать. Мы можем выбирать, с кем и где жить, выбирать наши корни. Мы можем быть кем захотим.— Да, — киваю я. — Это одна из причин, что привели меня в Нью-Йорк. В этом городе все откуда-то родом, не так ли? Здесь люди заново изобретают сами себя. И, конечно, я решила больше не быть частью этой семьи.Патрик сжимает мою руку. Он ничего не говорит, но я знаю, о чем он думает.У тебя теперь есть я.Глава 68Эйдан прослушивает меня в небольшой кастинг-студии в Челси. Он сидит с каменным лицом за столом с директором по кастингу, я ее не знаю. Эйдан представляет женщину как Мо. Разговора как такового нет, только вежливое «Что вы сыграете для нас сегодня, Клэр?» и «Когда будете готовы?»Игнорируя нервную тошноту, я дышу, сосредотачиваюсь и начинаю. Я подготовила монолог Дженни из пьесы Лесли Хэдленд «Помощь». Это громкий и бурный эпизод, в котором есть все: пьянство, танцы, пафос, комедия, поэтому я думаю, что он хорошо продемонстрирует мои таланты.Когда я заканчиваю, повисает долгое молчание, прежде чем Эйдан произносит:— Спасибо.Я борюсь с желанием наброситься на него. Что ты думаешь? Что же ты на самом деле думаешь? Сделать то же самое снова? Быстрее? Медленнее? Грустнее? Смешнее? Что же ты ищешь? Я тебе нравлюсь?Я вспоминаю слова Кэтрин Лэтэм: «Хотя она с большим трудом пытается это скрыть, все равно жаждет одобрения как наркоман, страстно желающий получить дозу».С замиранием сердца понимаю, что моя неуверенность привела меня к выступлению, которое просто-таки кричало: «Посмотрите на меня!»То, что я сейчас делала, не было игрой. Это — показуха.— Я бы хотела показать еще что-нибудь, пожалуйста, — говорю я спокойно.Эйдан бросает взгляд на Мо, та пожимает плечами, словно говоря: «Мы можем посмотреть. Мы пока что здесь».— Хорошо, — произносит Эйдан с громким вздохом. — Что ты хочешь показать, Клэр?Я роюсь в памяти в поисках чего-то, что может иметь отношение к его пьесе, к той роли, которую я пытаюсь получить. Вдруг мне помогает интуиция.Ты хорошо читаешь…Вместо монолога я берусь за стихотворение. Стихотворение, которое я прочитала вместе с Патриком, когда мы впервые встретились. Низким голосом, с соблюдением ритма я читаю:ЯДуша, тобою жизнь столетий прожита…Во время чтения я вижу, как Мо поворачивается и смотрит на Эйдана. Его лицо ничего не выражает. Однако ободренная ее жестом, доверяя своим инстинктам, я произношу последние несколько строк так тихо и спокойно, что они едва слышны.ЯЖивое существо! Становишься отнынеТы, окруженное пугающей пустыней,Гранитом, что в песках Сахары тусклой спит.Ты — древний сфинкс, и ты на карте позабыт,Не знаем миром ты! Твой нрав суров: всегда тыНе иначе поешь, как при лучах заката!Я заканчиваю. Эйдан хмурится. Он говорит, что ему многое не понравилось, особенно в первой части, но он готов работать со мной. Эйдан встает, быстро и профессионально пожимает мне руку.Я вижу выражение его глаз.Он злится.Я понимаю, Эйдан надеялся, что я выступлю ужасно. Это дало бы ему возможность поступить, как он хотел. Вместо этого Эйдан вынужден теперь работать с актрисой, которую не сам выбирал.Глава 69— Итак, — говорит Марси, потянувшись за электронной сигаретой. — Нью-Йорк больше ни о чем другом не говорит. Ну, во всяком случае, та небольшая самовлюбленная группа интересующихся экспериментальным театром.— Очень интересно, — скромно отвечаю я.— Чистейший эгоизм. — Марси выпускает колечко дыма над моей головой. — Однако участие этого режиссера все меняет. Если уж Эйдан Китинг что-то в вас разглядит, то и все остальные мгновенно прыгнут на подножку. Есть ли в этом спектакле откровенные сцены?— Да, есть.— Хорошо. Театральные критики будут говорить об этом спектакле, и толпа провинциалов придет на него. Карьеру часто начинают и с меньших высот. — Женщина тычет концом сигареты в мою сторону. — Не облажайтесь, Клэр. Второй шанс в этом бизнесе выпадает раз в жизни, а вот третий — никогда.— Я постараюсь, но даже если спектакль пройдет успешно, у меня все равно будет проблема с грин-картой?Она задумывается.— В целом — да. Мы можем создать для вас прецедент, чтобы прямо сейчас войти в программу обмена, но большинство продюсеров не будут хлопотать за тех, у кого нет имени, значимого для индустрии.Марси изучает меня.— Насколько у вас все серьезно с этим Патриком?— Достаточно серьезно.— Как скоро прозвучит свадебный колокол?Я удивленно моргаю, и она с нетерпением заканчивает:— Да, очень хорошо, но не говорите мне, что никогда не думали о такой перспективе. Богатый гражданин США пишет пьесу, только чтобы увидеть любимую актрису в главной роли. Выходите за него замуж, и вы получите и грин-карту, и все, что только захотите.— Его последний брак сложился не слишком счастливо.— Это противоречие, полагаю, также не повредит пьесе.— Какое такое противоречие?— Говорят, один из вас, вероятно, убил его жену. Я отвечаю, что это глупо, ведь ваше деструктивное поведение, как правило, направлено исключительно на себя.— Спасибо, — сухо говорю я.Марси отмахивается от моих слов электронной сигаретой.— Общий вывод: вы совершили преступление вдвоем.— Это же бред.— Если столь пикантное обстоятельство заставляет публику приходить на спектакль, то кого это волнует?Женщина задумчиво смотрит на меня.— Вы не слышали, кого они рассматривают на остальные роли?Я качаю головой.— Патрик не знает. Эйдан получил полный контроль над всей пьесой.— Режиссер хочет видеть Няшу Нири в роли Жанны Дюваль.Я киваю, весьма впечатленная. Наполовину зимбабвийка, наполовину ирландка, Няша в прошлом году была номинирована на множество наград за роль в жестоком биографическом телевизионном фильме о рабах. У нее огромные глаза, способные мгновенно сменить выражение с нежности на испепеляющее презрение, и такие острые скулы, что актриса похожа на бюст Нефертити. Она одна из самых красивых женщин на планете.— А в роли Бодлера?— Ведутся переговоры с Лоренсом Пизано.Я молча смотрю на нее.Лоренс. Актер, в которого я влюбилась на первой съемке. Человек, за которого я хотела умереть.И тут я понимаю, что Эйдан наверняка слышал истории обо мне и Лоренсе. Черт, Марси, наверное, сама ему сказала. Эйдан не мог отказаться от меня, не потеряв денег Патрика, но пригласив на кастинг Лоренса, он надеется заставить меня уйти. Тогда режиссер сможет пожать плечами и сказать: «Ну, это был ее выбор».— Кого же они рассматривают как запасную актрису на роль Аполлонии? Когда меня выпрут?Марси пожимает плечами.— У него будет выбор. В том случае, если вы уйдете.— Я не собираюсь уходить.Глаза Марси блестят.— Именно это я им и сказала, Клэр.Глава 70Среди всего этого были еще я и Патрик. Каждый день мы возвращались в тихую квартиру с видом на собор. Совместная работа над пьесой стала для нас наилучшим способом узнать друг друга.— Теперь, когда ты прожил с ней некоторое время, как бы ты описал настоящую Клэр? — спрашиваю я у Патрика однажды вечером, когда он готовит нам ужин. Патрика невероятно увлекает кулинария. Мы с Джесс думали, что следуем рецепту, когда у нас было больше половины ингредиентов в каком-то случайном списке, который мы нашли в интернете, но Патрик смотрит свысока даже на Джулию Чайлд[35] и Элизабет Дэвид[36]. Сегодня он открыто обсуждает, с каким из двух древних французских томов проконсультироваться — с Эскофье или с Каремом. У него есть коллекция ножей, к которым никому не позволено прикасаться. Они выкованы из острой как бритва дамасской стали, словно крошечные самурайские мечи. Сейчас Патрик рубит в крошку чеснок, словно расщепляет атом.Я должна признать, что этот сильный мужчина выглядит сексуально в фартуке. Он на мгновение задумывается.— Подвижная, — решает Патрик. — Хаотичная. Шумная. И бесконечно обаятельная. Иногда я думаю, что могу справиться с тобой, но потом понимаю — нет!— Это может быть потому, что со мной вообще невозможно справиться. Или, — признаюсь, — потому что я все еще пытаюсь произвести на тебя впечатление. Я не могу не волноваться. Вдруг, когда ты узнаешь меня получше, разочаруешься?— Я очень в этом сомневаюсь.— Я не всегда милая, Патрик. Или добрая. Ты сам это видел, с Джоном и Алисой.— Только слабаки могут быть все время хорошими.Он протягивает мне ложку, чтобы я попробовала соус.— Еще перца?— Но ты-то хороший, — говорю я.Я глотаю соус и одобрительно киваю. Патрик качает головой, улыбаясь.— Только с тобой.За едой мы обсуждаем правки, которые просил внести Эйдан. Некоторые из них отклоняются от фактов биографии Бодлера, и Патрик сопротивляется этому. Во всех других отношениях он верен своему обещанию отдать Эйдану полный контроль над пьесой. Например, в последней версии, когда Жанна обнаруживает, что Бодлер посетил Аполлонию, она впадает в ревнивую ярость. Разгневавшись, она говорит ему, что намерена посетить знаменитую обнаженную статую Аполлонии, чтобы плюнуть в нее, но, когда Жанна добирается до места назначения, она оказывается загипнотизированной красотой женщины. Статуя оживает, и две женщины занимаются любовью. Только позже мы обнаруживаем, что сцена происходит в голове Бодлера. Это переосмысление одного из его стихотворений о лесбийской любви.— Ты не против? — Патрик хочет знать.Я пожимаю плечами.— Как и ты, я целиком и полностью полагаюсь на Эйдана. А ты? Тебе будет тяжело видеть меня на сцене в такой роли?Он качает головой.— Я не столь ревнив, Клэр. Я буду гордиться тобой.Зная, что буду разыгрывать эти сцены с женщиной намного красивее меня, я сократила потребление французской еды и удвоила время своих занятий на тренажерах. Когда все вокруг становится угнетающим, я начинаю бегать по местным паркам: Морнингсайд, с травой, усеянной группами студентов, и Риверсайд, с его захватывающим видом на Гудзон. Давнее чувство: «Ого, похоже на фильм» теперь сменяется удивленным признанием: «Ого, это все по-настоящему».«Свадебный колокол? Не говорите мне, что никогда не думали о такой перспективе», — цинично заметила Марси. Да, конечно, я думала об этом. А кто — нет? Впрочем, я стараюсь принимать каждый день таким, какой он есть, давая таким образом нашим отношениям свободно дышать.Доктор Феликс навещает меня всего раз в неделю. Постепенно наши терапевтические сеансы стали меньше касаться прошлого и больше — моих отношений с Патриком.— Я всегда бросала мужчин, — рассказываю я ему. — Или заставляла их уйти. Эти отношения для меня самые длительные.— Вы ждете, что кто-то придет и скажет, что время пришло? Для… — Доктор Феликс сверяется с записями. — Для того, чтобы завыли невидимые сирены и началась формальная процедура расставания?Я рассказала ему о встрече с Джоном и Алисой. Доктор Феликс делал тогда так много записей, что едва поспевал следить за ходом терапевтического сеанса.Я вздрагиваю от того, насколько мелодраматично прозвучали его слова.— Конечно, нет. Ну, может, немного. Наверное, я все еще чувствую себя самозванкой. Словно до сих пор играю роль.— Некоторые могут счесть ваши слова ироническими, — бормочет врач.— Забавно, когда я играю, то не чувствую этого. Но здесь, в квартире покойной Стеллы, надевая какие-то из ее вещей…— Да, расскажите-ка поподробнее. Остаться в квартире, где они жили со Стеллой, было предложением Патрика или вашим?— Его, но ведь речь идет о чисто практической стороне вопроса. Моя одежда все еще на хранении, и у нас не было времени вывезти ее оттуда из-за возни с пьесой и всего остального.Он делает еще одну пометку.— Наверное, мне интересно, действительно ли это любовь, — добавляю я. — Или я все еще слишком углубляюсь в роль, как обвиняла меня Кэтрин Лэтэм.— Это и неудивительно, учитывая, что в течение многих лет вы были фактически вынуждены жить одновременно как в составе семьи, так и отдельно от нее. Может, именно поэтому вас и привлекла актерская профессия.— То есть я всегда буду так себя чувствовать?— Не думаю, что кто-то сможет ответить наверняка. Возможно, влюбленность для вас — нечто новое и удивительное. Просто попробуйте насладиться этим процессом.И все же, если честно, между мной и Патриком чего-то не хватает.— Мне нужно кое в чем признаться, — говорю я ему однажды вечером.Я думаю, когда-то эти слова заставили бы наши сердца биться чаще. Не говоря уже о нашей потенциальной публике — невидимых наблюдателях и слушателях, склонившихся над своими устройствами.— А? — Патрик только приподнимает бровь.— Мне не хватает наших игр, — говорю я. — Было настоящим кайфом не знать, убийца ты или нет.Его губы дергаются.— Хочешь, убью кого-нибудь для тебя?— Скорее, нет. Возможно, я напоминаю Аполлонию из твоей пьесы — не хочу верить, что стихи отражают тебя настоящего. В то же время часть меня надеется, что как раз отражают. Я знаю, это безумие. Ты не больший злодей, чем Бодлер.Патрик наклоняется и целует меня в макушку.— Ты пока плохо меня знаешь, Клэр, — беспечно говорит он. — Ты не знаешь всего, что у меня на уме. Поймешь чуть позже.Глава 71Наконец мы добираемся до первого дня репетиций. Читаем за столом.Конечно, я в ужасе. Боялась, что снова увижу Лоренса, что Няша покажет мне, кто здесь главный, что дизайнер и другие руководители отделов будут знать: я получила роль только благодаря Патрику.Патрика моя нервозность, кажется, лишь забавляет. Он никогда не видел меня в таком состоянии. Он поддразнивает меня, но в этом нет необходимости. Я просто должна помнить, насколько хороша.Мы первыми добираемся до репетиционного зала. Затем Эйдан приветствует меня объятием, которое кажется почти искренним, но я ему инстинктивно не доверяю. Четыре актера с меньшими ролями, три из которых также будут дублерами, прибывают вместе. Лоренс приезжает за десять минут до старта, болтает и шутит, изображая своего в доску парня. Его красивое мальчишеское лицо почти не изменилось, но я с облегчением обнаружила, что уже ничего, совершенно ничего к нему не чувствую.— Лоренс, вы знакомы с Клэр? — наконец спрашивает Эйдан.Лоренс смотрит в мою сторону.— Да, мы познакомились на съемках «Смятения».Он подходит и небрежно целует меня в обе щеки.— Как поживаете, Клэр? Я рад снова работать с вами.Улыбка, которая когда-то растопила мое сердце, вспыхивает и гаснет. Все. Никакого подтверждения, что когда-то мы были любовниками. Никаких извинений, никаких упоминаний о том, что я в свое время сделала. Простого слова сочувствия или сожаления было бы достаточно, но, похоже, даже этого от Лоренса я не услышу.Не рассчитывай на место, дорогая.Няша приезжает вовремя. Она одета, как для тренировки в спортзале: серый спортивный костюм с малиновой футболкой, виднеющейся из-под молнии; черная бейсболка натянута на безупречные косички. Все это притупляет ее красоту, но ничто не может исказить совершенства скул Няши или сверкающих глаз. Она меньше ростом, чем кажется по телевидению. Женщина почти застенчиво и с серьезным выражением лица вежливо пожимает мне руку.Эйдан хлопает в ладоши, и разговоры немедленно стихают. Он начинает, приветствуя нас как семью и сообщество. Эйдан говорит о благородном старом слове «труппа», которое как нельзя лучше описывает странствующую группу актеров, полагающихся друг на друга, чтобы выжить. Он вкратце рассказывает о постановке: как она должна обладать грубой силой поэтического слова Бодлера, как должна бросать вызов и провоцировать современную аудиторию, точно так же, как «Цветы зла» бросили вызов столетию, погруженному в сентиментальность эпохи романтизма. Наконец, Эйдан говорит о читке.— Сегодня не представление и уж точно не прослушивание. Сосредоточьтесь на ясности, на раскрытии значения слов в ваших репликах. У нас будет достаточно времени для актерской игры. Мы впервые вместе смотрим на проект. Здесь никому не нужно производить впечатление на других.Мы все киваем. Интересно, было ли последнее замечание адресовано мне? Няша снимает бейсболку.Мой выход на сцену состоится не скоро, поэтому я сначала просто слушаю. Быстро становится понятно, что в отличие от Няши, которая услышала слова Эйдана и просто громко читает вслух, Лоренс прибыл с несколькими собственными идеями. Особенно заметен французский акцент, с каким он читает Бодлера. Патрик поднимает голову на первой же строчке, но Эйдан молчит, пока Лоренс не прочитает несколько страниц.— Здорово, Лоренс, — наконец, замечает режиссер. — Теперь давайте-ка прочитаем без конкретного акцента.— Хорошо, — отвечает актер. — Отлично. — Он возобновляет чтение с точно таким же акцентом.Эйдан снова останавливает Лоренса.— Давайте пока отставим акцент.Знаменитость хмурится. Я понимаю, что он уже настроился на определенную волну и теперь не сможет так просто себя переключить. Когда мы продолжаем, Лоренсу удается избавиться от большей части французских интонаций, но, к сожалению, одна из них периодически возвращается. Читая, мужчина нетерпеливым движением убирает волосы с лица. Когда-то этот жест казался мне невероятно милым, но теперь я просто удивляюсь, почему Лоренс не может подстричься.Няша сидит тихо, почти не двигается, но у нее красивый голос. Она практически ничего не делает, но я могла бы слушать ее часами.Когда дело доходит до моей роли, я стараюсь следовать примеру этой известной актрисы: пусть слова говорят сами за себя. Но уже в первой сцене с моим участием — там, где Бодлер признается, что он автор жестоких анонимных стихотворений, которые я получаю в течение последних пяти лет, — я позволяю презрению, которое испытываю к актеру Лоренсу, просочиться в диалог Аполлонии с Бодлером. Я вижу, как Эйдан задумчиво отрывается от сценария, однако молчит.В конце концов мы доходим до финала пьесы и аплодируем друг другу. Эйдан говорит, что мы все потрясающе играем, но на самом деле, я думаю, дело в очень качественной основе — в самой пьесе.Я понимаю: эта удивительная постановка может стать моим прорывом, и не могу поверить своей удаче. Мы все встаем и потягиваемся. Лоренс направляется прямиком к Эйдану, и я слышу, как он спрашивает, могут ли они обсудить некоторые новые идеи, возникшие у него. Эйдан что-то ему отвечает вежливо, но уклончиво.Няша подходит ко мне и хвалит за чтение.— Будет очень весело, — произносит она своим осторожным и серьезным голосом.Она сняла спортивный костюм, и теперь ее руки, торчащие из футболки, похожи на тонкие черные кабели, сплетенные из жестких мышц. Вблизи я заворожена ее поистине неземной красотой.Няша кладет руку на мое запястье.— Я слышала, вы с Патриком встречаетесь, — тихо говорит она. — Он, кажется, человек выдающийся. — Няша переводит взгляд с Патрика на Лоренса — тот все еще увлеченно беседует с Эйданом — и больше ничего не говорит, но и этого достаточно. Теперь мы союзницы, а возможно, и подруги.Глава 72На следующий день я бегаю трусцой по Морнингсайд-парку, думаю об утренней репетиции, и вдруг у меня появляется знакомое чувство. Именно его испытывает каждый актер, когда он на сцене: ощущение, что за ним наблюдают.Странно, поскольку именно здесь на меня в любое время может быть направлена дюжина глаз, и я обычно так себя не ощущаю, но я качаю головой и продолжаю бежать.Когда я делаю еще один круг, то снова чувствую то же самое, в той же части парка. Невольно волосы на затылке встают дыбом. Я останавливаюсь и смотрю вверх.Высоко надо мной, на ступенях, ведущих вниз со стороны Гарлема, стоит фигура.Фрэнк Дурбан.Во всяком случае, я уверена, что не обозналась. Мужчина находится слишком далеко, чтобы была возможность отчетливо его разглядеть. Скорее всего, стоит, как обычно: большое тело прислонилось к балюстраде, одно плечо повернуто, словно болит.Мгновение я не двигаюсь, а затем бегу к нему, уворачиваясь от деревьев и перепрыгивая через собачий поводок, который угрожает запутать мои ноги. Четыре лестничных пролета зигзагами поднимаются по крутому склону, и я бегу по ним. Мои ноги и легкие горят, но там никого нет. Я останавливаюсь, тяжело дыша, и оглядываюсь.Может, мне показалось. Всю дорогу до квартиры я то и дело оборачиваюсь, но никто не опускается на одно колено, чтобы завязать шнурок, и не ныряет в дверной проем, или делает еще что-то, как в кино.К тому времени, как я прихожу домой, я убеждаю себя — мне это только показалось. В конце концов, с чего бы Фрэнку интересоваться мной сейчас? Учитывая, что он на больничном, Кэтрин исчезла, а Патрик подал в суд на полицию Нью-Йорка.Я останавливаюсь, взбудораженная мыслью, которая секунду назад появилась в моей голове.Вдруг это неправда?Я только слышала от Патрика, что он подает в суд на кого-то. Больничный Фрэнка может быть прикрытием, чтобы объяснить его отсутствие на операции. И Кэтрин… Может, она и исчезла, но она где-то здесь. Я это чувствую. Она манипулирует мной. Я участвую в ее играх.Ощущая приступ тошноты, я понимаю, что произошло на самом деле. Я снова попала в их ловушку, посылая отчаянные письма Патрику из Гринриджа. Представляю, как Кэтрин читает их, задумчиво постукивая ручкой по губам.КэтринКажется, операция не может так просто закончиться.ФрэнкТы же не предлагаешь нам использовать Фоглера? Клэр ни за что ему не поверит.КэтринПочему нет? Ясно, что Клэр все еще одержима им. Что, если он войдет в Гринридж как рыцарь в сияющих доспехах?ФрэнкЭто не сработает. Она и раньше была параноиком. Кэтрин, нам нужно чем-то ее отвлечь. Найти настолько заманчивую вещь, что Клэр пойдет на любой риск для достижения цели.КэтринЧего хочет Клэр Райт больше всего на свете?ФрэнкТебе лучше знать, ты — психиатр.КэтринИметь благодарную публику.Спектакль.И правда, почему Патрик вдруг написал пьесу? Это самая большая, самая блестящая приманка, какую только смогла придумать Кэтрин?Бесподобная, провокационная роль, написанная специально для меня. Уникальная, почти невероятная возможность сыграть ее на нью-йоркской сцене вместе с профессиональным актерским составом.Невероятно… Я, как полная дура, позволила себе поверить в это.Я открываю дверь квартиры и вхожу внутрь.— Патрик?Ответа нет, но, кажется, теперь все изменилось. Все может происходить только в моей голове, однако у меня не пропадает ощущение, что это место слушает меня. Я иду в ванную и присаживаюсь на корточки у умывальника, ощупываю фарфоровую поверхность, как полицейский обыскивает ноги подозреваемого. Ищу провода.Ничего.Я лихорадочно проверяю шкаф с бельем, вытаскиваю аккуратно сложенные полотенца, бросаю их на пол, но и там ничего нет. Нет распределительной коробки, напоминающей злобного паука, связанного своей паутиной со множеством злых детенышей по всей квартире.Впрочем, я понимаю, что они не повторили бы той же самой ошибки, проложив провода в тех местах, где я находила их раньше. Я отвинчиваю осветительные приборы один за другим. Ничего. В кухне, в спальне, в прихожей тоже.Я смотрю на свой телефон, лежащий на кофейном столике. Конечно. Они могут слушать через микрофон на смартфоне. Это так же просто, как загрузить приложение, и вы никогда не узнаете, как они провернули подобное.Глава 73К возвращению Патрика я уже все прибрала. Полотенца и простыни снова аккуратно сложены в шкафу, светильники собраны, а я на диване учу роль.— Привет, — говорит он, подходя поцеловать меня. — Как прошла сегодняшняя репетиция?— Очень хорошо, — легко отвечаю я. — Эйдан говорил о некоторых произведениях, способных вызвать у нас прилив вдохновения. Мы смотрели старые пленки с «Весной священной» Стравинского.— Того Стравинского, который спровоцировал в свое время бунт?Я киваю.— И мы говорили о том, должна ли быть в искусстве самоцензура. Нормально ли показывать самоубийство на сцене, если таким образом мы можем побудить кого-то из зрителей повторить этот поступок. В большинстве этих дискуссий Лоренс и Няша оказывались на противоположных сторонах. Няша считает, что мы все должны нести ответственность за наши действия, а Лоренс утверждает, что мы не можем отвечать за поступки других людей.— Это очень напоминает один из моих семинаров первого года, — говорит Патрик со вздохом.Я смотрю, как он идет на кухню и начинает доставать ингредиенты из шкафов.— Многие режиссеры так начинают. Потом мы перейдем к играм на доверие.— Игры на доверие, — повторяет он, глядя на меня с улыбкой. — Мы с тобой, насколько я помню, играли в некоторые.— Верно. Полагаю, их в свое время предложила Кэтрин.Патрик кивает.— Я сегодня видела Фрэнка Дурбана, — небрежно добавляю я.— Фрэнка? Где?Патрик выглядит удивленным.— Морнингсайд-парк. Он наблюдал, как я бегаю.Патрик хмурится.— Маловероятно.— Ну, я точно видела его.— Как близко он находился от тебя?— Достаточно близко, — отвечаю я, внимательно наблюдая за ним. Если бы они обсуждали это, Фрэнк бы все преуменьшил.ФрэнкОна была недостаточно близко, чтобы меня рассмотреть. Просто скажи ей, что она, должно быть, ошиблась.— Как странно, — говорит Патрик, поворачиваясь к холодильнику. — Я думаю, это происшествие не давало ему покоя из-за судебного процесса и всего остального.Патрик достает немного эстрагона и начинает рубить его.— Да, и как же идут дела? — спрашиваю я так же небрежно.— Как всегда бывает в этих случаях — медленно.Он останавливается с ножом в руке.— Кстати, Клэр, мой адвокат хочет, чтобы доктор Феликс написал отчет о твоем психическом здоровье. Хорошо?— Да, конечно.— Очень важно подчеркнуть, сколько страданий тебе причинила нью-йоркская полиция, но мы, вероятно, должны попытаться преуменьшить любое предположение о паранойе.— О, это очень умно, — говорю я.— Ты сейчас вообще о чем?— Твой адвокат, — объясняю я. — Очень умно с его стороны подумать об этом.— Ну, я ему и плачу за такие умозаключения.Патрик хмурится.— Клэр, все в порядке?— Я знаю, что ты все еще работаешь на полицию, — без обиняков заявляю я.— Что-что? — Он выглядит искренне озадаченным.— Спектакль. Ты ведь написал эту пьесу как приманку.На мгновение он выглядит настороженным.— Это была идея Кэтрин, не так ли? — наступаю я. — Она думает, я все сделаю ради такой роли. Я должна признать, она права. — Я хватаю телефон. — Слышишь, Кэтрин? Ты была права.— Клэр, — озабоченно говорит Патрик, кладет нож и подходит ко мне. — Клэр. Что происходит? Ты говорила до этого, что скучаешь по нашим играм. Это что, тоже игра? Ты изобретаешь что-то несуществующее, просто чтобы иметь побольше проблем? Или действительно веришь в эту чушь? Честно говоря, ты меня пугаешь. — Он делает глубокий вдох. — Да, я написал пьесу как приманку, в каком-то смысле. Я написал ее, потому что хотел видеть тебя рядом со мной. Это — единственная вещь, которая могла произвести на тебя впечатление.«Ох, Патрик, Патрик — думаю я. — Даже твое красивое имя звучит скользко. Патрик — шляпа фокусника. Хитрый Патрик. А мое имя — Клэр — легче воздуха».— Докажи, что не работаешь с ними! — прошу я.— Черт возьми, Клэр, как же я могу доказать?Лицо Патрика напряжено от гнева.— Не знаю, — отвечаю я. — В этом и есть основная проблема. Тем более, как мы можем снова доверять друг другу, если оба знаем, как хорошо лжем?Глава 74На репетициях мы переходим к играм. Игра «Стенка»: вы бежите на стену с завязанными глазами и полагаетесь на коллег-актеров, которые должны вас поймать. Зрительный контакт, который возникает, когда вы соединяетесь и смотрите друг другу в глаза, вызывает взрыв чувств: дружбы, похоти и зависти.Глядя на Лоренса, я думаю: невероятно, ведь он понятия не имеет, что я сейчас о нем думаю.А еще — «Глиняная игра», в которой один актер изображает статую, а другой должен вылепить ее, двигая ее конечностями, регулируя выражение, чтобы показать определенную эмоцию, которой статуя не обладает. Няше в процессе ваяния достается слово «томная», и я удивляюсь, как могу изменить баланс ее тела простым толчком по плечу. Она как прекрасно сделанная машина — все в идеальном противовесе.Что касается Лоренса, которого попросили изобразить слово «гордость», то я могу только поправить его плечи и приподнять подбородок, чтобы сделать его более внушительным. Я вижу, Няша улыбается тому, как нелепо он выглядит.Лоренс улыбается девушке в ответ, и я понимаю — он подумал, что актриса с ним флиртует. Я чувствую гнев. Не из-за него, а из-за нее. Это последнее, что мне нужно. Девушка влюблена в моего партнера. Как будто все и так недостаточно сложно.Наконец мы беремся за текст и изучаем персонажей. Меня привлекает загадочность Аполлонии, тем более что пьеса так и не раскрывает нам, о чем она думает. Но для репетиции подобный расклад невозможен: мне нужно знать, о чем она размышляет, иначе я не смогу убедительно ее сыгратьВ той же степени она могла лгать самой себе. Обычно такие персонажи в пьесах — самые интересные. Кроме того, обман рано или поздно раскрывается.— Я говорю себе, что хочу верить в его доброту, в то время как на самом деле меня привлекает его темнота, — объясняю я Эйдану. — Я как мотылек в пламени: убеждаю себя, что оно меня не сожжет, поскольку альтернатива — вырваться прочь — разочарует меня.Он кивает.— Это меня вполне устраивает.Позже, когда я расскажу Патрику об этом, он спросит:— Мы все-таки говорим о спектакле или о нас?— Пьеса и есть мы. Поэтому, чтобы играть убедительнее, я должна знать правду о нас. Разве это не сексуально? Знать правду о ком-то. — Я колеблюсь. — Так что если ты все еще работаешь на полицию, ты должен мне об этом сказать.— Клэр, — устало говорит Патрик, беря меня за руку. — Это моя вина. Я слишком рано заставил тебя приступать к роли. Пока ты еще слишком слаба. Еще не поздно отказаться. В конце концов, у тебя есть дублерша. Ты можешь отступить и позволить ей участвовать в спектакле.— Я не слаба, — возражаю я. — Я полная противоположность слабости. Естественно, я не собираюсь отступать.На моем еженедельном сеансе с доктором Феликсом специалист поднимает этот вопрос.— Патрик позвонил мне. Он беспокоится о вас.Я пожимаю плечами.— Я знаю.— Патрик полагает, что все ваши подозрения о его шпионаже — явный показатель нездоровья.— Я знаю.— А что вы сами думаете, Клэр?— Я думаю, происходящее слишком сильно напоминает лозунг на старой футболке: «Это не паранойя, если они действительно хотят вас поймать». Вот я и пытаюсь решить, так ли это. Если окажется, что я ошибаюсь — я буду в порядке.Доктор Феликс ждет, что я расскажу об этом подробнее. Когда я этого не делаю, он меняет направление разговора.— Насколько я понимаю, перед вами стоит серьезная профессиональная задача.— Спектакль? Да, конечно.— Вполне возможно, что вы прервали режим доктора Бэннера немного раньше, чем вам настоятельно рекомендовали. Конечно, в то время я и понятия не имел, что вы окажетесь под таким давлением… Возможно, стоит подумать о возобновлении приема некоторых лекарств. Конечно, в гораздо меньшей дозировке.Непрошеный вопрос возникает в моей голове: «Доктор Феликс тоже замешан в этой истории?»Я качаю головой.— Мне нужно прямо сейчас собраться с мыслями и, разумеется, очень не хотелось бы вновь ходить с прыщами.— Хорошо, — говорит врач с беспокойством. — В таком случае, почему бы нам не исследовать подробно каждое ваше подозрение и подумать, сможем ли мы их снять?Глава 75Вечером я приношу Патрику извинения.— Похоже, я просто увлеклась мыслью, что ты можешь мне лгать, но после разговора с доктором Феликсом поняла, что слишком остро реагировала.— Значит, у нас все хорошо? У тебя больше не возникает такого чувства?— Нет.— Слава богу, Клэр. Ты заставила меня поволноваться.Теперь, когда я разрядила обстановку, Патрик заметно расслабился. Мы рано ложимся и сразу начинаем заниматься сексом. Я не говорю, что собираюсь загладить свою вину, но делаю в постели все, что он любит. На самом деле это нравится всем мужчинам: вкусы Патрика ничем не отличаются от общепринятых. Я целую его с головы до ног, ублажая некоторое время, затем толкаю его вниз и забираюсь на Патрика сверху. Потом вдруг останавливаюсь.— Патрик, — тихо говорю я, — я должна тебе кое-что сказать.— Что именно? — говорит он, широко улыбаясь.— Я устала держать это в секрете, — произношу я. — Я убила ее. Я убила Стеллу.Глава 76Бесконечную минуту он ошеломленно смотрит на меня.— Что-что? — наконец, говорит Патрик хриплым от шока голосом. — Что ты такое несешь, Клэр?— Мне нужны были деньги. Я была на мели. Джесс собиралась вышвырнуть меня из квартиры… нужно было платить за уроки актерского мастерства… Мы со Стеллой поспорили о том, как она могла бы тебя шантажировать. Потом, тем же вечером, я решила, что она должна заплатить мне намного больше, чем четыреста долларов.* * *Отель Лексингтон, коридор, ночь.Стелла открывает дверь своего номера со стаканом в руке. Она шатается.СтеллаЭто ты. Девушка, которая не смогла обольстить моего мужа. Что тебе надо?ЯДавайте-ка не будем обсуждать это здесь.* * *Отель Лексингтон, люкс на террасеЯВы использовали меня, чтобы шантажировать мужа. Если бы он не был таким благородным парнем, то вы бы в этом преуспели, В любом случае, произошедшее делает меня соучастницей преступления. Я хочу еще две тысячи долларов.СтеллаИли что?ЯИли я все расскажу ему.СтеллаДурочка. Ты понятия не имеешь, во что ввязываешься. Тебе лучше убраться отсюда, пока я не вызвала администратора.Она подходит к телефону у кровати.ЯОтойдите от телефона.Женщина оборачивается и видит, что я наставила на нее пистолет Джесс.СтеллаЧто за…ЯПовернитесь лицом к стене. Подождите-ка… Сначала передайте мне сумку.— Я не хотела ее убивать, — заключаю я. — Это был несчастный случай. Стелла схватила пистолет, когда я взяла у нее сумку, и мне пришлось ударить ее чем-то, чтобы твоя жена ее отпустила. Однако раз уж умерла, я ни за что не смогла бы уйти без ее денег.Я смотрю на него.— Патрик, прости меня. Прости за все. Я не жалею о случившемся, потому что я ведь встретила тебя. Ты сможешь меня простить?Он все еще недоверчиво смотрит на меня. Никто из нас не двигается — застывшая картина. Потом я смотрю на телефон, стоящий на тумбочке у кровати.Я вижу понимание в его глазах.— О, боже, — недоверчиво говорит Патрик. — Ты призналась в этом, чтобы убедиться, что я говорю правду, верно? Чтобы проверить, не вломятся ли копы и не вытащат ли тебя из квартиры. Они не придут, Клэр. Копов нет! Я больше не имею к ним никакого отношения.— Я бы не стала лгать о чем-то подобном.— Прекрати, — говорит он свирепо. — Прекрати сейчас же. Ты зашла слишком далеко.— Я должна была знать, — тихо произношу я. — Я должна была знать наверняка. Пожалуйста, пойми, Патрик. Это был единственный способ доказать раз и навсегда, что ты больше не работаешь на них.— О, я все докажу.Сейчас он злится так же, как тогда в театре. Патрик протягивает руки и обхватывает мое горло.— Если бы они слушали, они не позволили бы мне задушить тебя, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Они не позволили бы мне сделать это.Я чувствую, как его пальцы углубляются, сжимаются. Я не могу дышать. Я протягиваю руку и пытаюсь стащить его пальцы с шеи, но Патрик слишком силен. Его хватка становится все крепче. Кровь начинает стучать в ушах. Я цепляюсь за его руки. Фейерверк хлопает и сверкает перед моими глазами. На мгновение у меня кружится голова, а потом я падаю, падаю в туннель.Я прихожу в себя в его объятиях. Руки Патрика нежно обнимают меня. Горло болит.— Извини, — шепчу я.— Нет, это ты прости меня, — тихо говорит он. Патрик обнимает меня еще крепче.— Не стоит. Я намеренно спровоцировала тебя, любовь моя. Это была игра на доверие, и она сработала.Глава 77Я просыпаюсь до рассвета. Патрик спит рядом со мной, как кошка, и дышит так тихо, словно он мертв. Даже в состоянии покоя его тело, свернутое клубком, кажется настороженным, как спусковой крючок, состоящим из мышц и сухожилий.Тихо, чтобы не разбудить его, я вытаскиваю себя из-под одеяла и иду на кухню за соком. Горло все еще болит, и мы на время прекращаем репетиции — на сегодня-завтра. Я не могу рисковать и потерять голос.Я пью и смотрю на город. Мне нравится, как большие окна делают эти апартаменты похожими на сцену. Словно мы на шоу. В кукольном доме, в который любой может заглянуть, хотя на самом деле этот район ночью так тих и улица внизу почти пустынна.Я думаю о Стелле.Однажды на занятии Пол заставил нас принимать участие в игре, в которой трем людям дают либо красную шляпу, либо черную. Они не могут видеть собственную шляпу, только чужие, но первый человек, который сможет сказать, какой цвет на нем надет, выигрывает. Упражнение необходимо для того, чтобы увидеть сцену глазами других людей.Вот это я сейчас и пытаюсь сделать.Когда я сделала притворное признание, Патрик выглядел испуганным, а потом растерялся и разозлился. Ни на секунду он не был убежден в моих словах.Потому что любит меня и доверяет?Потому что я не такая хорошая актриса, как считаю?Или потому что он знает, что я не могла сделать то, о чем говорила?А может, он сам был там, когда Стелла умерла?Полицейская машина мчится по пустой улице, мигая огнями. Ее сирена заботливо выключена, чтобы не разбудить спящих жителей города. Возможно, машина на пути к очередному трупу. Еще несколько жизней разорваны в клочья.Неожиданно я слышу голос доктора Бэннера.Доктор БэннерНеудивительно, что у вас все эти мелодраматические заблуждения, Клэр. Это и есть симптом психического расстройства. Завтра вы будете убеждены в прямо противоположном.Думаю, я должна знать. Я должна знать, кто на самом деле ее убил. Не потому, что, узнав, что Патрик — убийца, я перестану его любить. Если он действительно убийца, то я не хочу, чтобы он скрывал это от меня.Это и есть мой мрачный секрет: моя любовь к Патрику настолько всепоглощающая, что даже если бы я знала наверняка, что он убил Стеллу, это не изменило бы моих чувств к нему. Но я не смогла бы вынести сам факт, что он сделал нечто значимое и не поделился со мной.Как и Аполлония, я должна смотреть в темноту. Идти туда.Я не могу, разумеется, пойти в полицию, но есть кое-что, мною еще не опробованное.Глава 78>>Виктор?>>Клэр, я надеялся, что однажды ты вернешься в «Некрополь».>>Виктор, сделай мне одолжение.>>Все что угодно, мой ангел.>>Тебе это не слишком понравится.>>Попробуй. У меня удивительно широкий кругозор для извращенца.>>Я хочу встретиться с тобой. Правильно, я имею в виду именно этот вариант. В реальной жизни.Долгая пауза. Я почти слышу жужжание телефонных проводов, помехи, свист и щелчки далеких разговоров, когда наше молчание отражается от спутников, от компьютера к компьютеру. Бесконечные оптоволоконные кабели.>>Клэр, а это свидание?Я думаю о том, сколько мужчин я завлекла, для скольких притворялась, становилась иллюзией, плодом их мечтаний.>>Нет. Извини. Просто дружеская встреча. Хотя, поверь мне, она крайне важна. Только тебе, я думаю, могу доверять.>>Где ты находишься?>>В Нью-Йорке. А ты?>>Достаточно близко.>>В каком месте ты был бы не против увидеться со мной?>>В Ист-Виллидж, на Сент-Маркс-Плейс есть киберкафе. Можем встретиться там в полдень.>>Как я узнаю тебя?>>Зайди на сайт. Тогда я тебе скажу.>>Спасибо, Виктор. Я бы не спрашивала, если бы это не было столь важно.Глава 79Я прихожу в кафе на пятнадцать минут раньше и выбираю компьютер в углу. Рядом со мной японский студент общается в киберчате со своей девушкой по серьезному поводу. Неподалеку грузная бизнесвумен печатает отчет, энергично барабаня двумя пальцами по клавиатуре. Подросток играет в компьютерную игру. Хихикающая итальянская пара загружает фотографии с медового месяца.Есть еще парень средних лет в плаще, вертящий в руках пустую чашку из «Старбакса».Я вхожу на Некрополь:>>Ты здесь, Виктор?>>Да, здесь, Клэр.>>Здесь на сайте? Или здесь в кафе?>>И то, и другое.>>Скажи мне, как ты выглядишь.>>Мне двадцать пять. Темные волосы. На мне кашемировая двойка, которая раньше принадлежала кому-то другому. Я сижу за компьютером в углу.>>Ты не упомянула, что красива.Я поднимаю глаза. Та самая бизнесвумен печально улыбается мне.Глава 80— Но ты реально можешь причинить кому-либо боль? Я имею в виду, серьезно навредить?Виктор, которого на самом деле зовут Корин, качает головой.— В своих фантазиях я мечтаю о сексуальном доминировании. Но я также мечтаю о мире во всем мире, жить с супермоделью и быть профессиональным музыкантом. Я признаю свои обязательства перед обществом, Клэр, и это означает, что, как и все остальные, я должна управлять своими желаниями. — Она пожимает плечами. — Хороших подчиненных трудно найти, особенно если ты толстая старая лесбиянка. Но моим друзьям-натуралам, похоже, ненамного легче.— О'кей. Я понимаю.— Расскажи мне, в чем дело, — предлагает Корин.Я разъясняю мою теорию о полицейском заговоре — что это могло быть как-то связано с Некрополем. Я должна перестать выражаться как сумасшедшая.— Полицейский психолог предложила мне пойти на этот сайт в первую очередь, — заканчиваю я. — Если бы не она, мне бы и в голову не пришло вести свой характер в этом направлении. И потом, конечно, Патрик, казалось, тоже был замешан во всех этих странных вещах, хотя на самом деле не был.— Говоря как человек, который сам занимается этими странными вещами, я бы сказала, что это очень великодушно с его стороны.— Прости — я не это имела в виду…Она с улыбкой отмахивается от моих извинений.— Итак, почему Некрополь? — говорю я. — Почему психолог так заинтересован в совершенно легальном БДСМ-сайте?Корин колеблется.— В Некрополе может быть больше, чем кажется на первый взгляд. По крайней мере, так говорят некоторые пользователи. Они имеют в виду часть, размещенную в Темной сети — часть, к которой даже участники не могут получить доступ, если их не пригласили. Вот где происходят по-настоящему жесткие вещи.— Что значит жесткие?— Торговля, изображения и видео, я так понимаю.— Незаконные изображения?Корин кивает.— Из того, что я слышала. Я никогда не спрашивала подробностей. Это не мое.Я не удивлена, обнаружив, что сайт, на который меня толкнула Кэтрин Лэтэм, был частью чего-то незаконного. Но как в это вписывается Патрик?«Пусть шкап большой хранит романсы, груды смет, записки и стихи, судебные тетради, в любовных письмецах волос тяжелых пряди, все ж менее в нем тайн, чем мозг скрывает», — сказал мне Патрик, когда мы впервые встретились. Его голос был хриплым и убежденным. Это была подсказка? На этот секрет он пытается намекнуть, чтобы, используя слова Бодлера как ширму, замаскировать глубинную суть?Если он покупал изображения на Некрополе и Стелла наткнулась на них, это могло бы объяснить, почему она говорила об уходе от него. Даже, возможно, именно поэтому она и была так взволнована той ночью.И в этом, как я понимаю, состоит разница. То, чего она боялась, меня заинтриговало. Если Патрик делал что-то подобное, я не буду шокирована. Совсем наоборот: я буду рада возможности показать, что могу принять эту его часть, углубить нашу интимность. Как мотылек, летящий на пламя.Глава 81Когда я добралась до бара, где мы договорились встретиться с Генри, он уже заказал второе пиво.Генри сказал, что приехал рано. После убийства Стеллы юридическая фирма сократила работу с супругами, и он был переведен на взыскание долгов.— В основном компьютерный поиск. Скучные вещи. Думаю, меня скоро выгонят. Мой набор особых навыков им больше не нужен.— Что, если у меня есть для тебя подработка?Он поднимает брови.— Хочешь, чтобы я проверил твоего парня?На мгновение я почти поддаюсь искушению, но потом качаю головой.— Это не человек. Больше похоже на вещь.Вкратце я объясняю, что узнала о Некрополе.— Мне нужно, чтобы ты взглянул на него. Выяснил, сможешь ли ты как-нибудь попасть в скрытую часть.— Знаешь, — задумчиво произносит Генри, — в убийстве Стеллы было несколько моментов, которые всегда казались мне странными. Ты помнишь, как она нервничала той ночью?Я киваю, вспомнив. Она расхаживала взад и вперед у окна, когда я вошла.СтеллаВы будете осторожны, не так ли? Обещайте, что будете осторожны.— У нее была флешка — маленький металлический флеш-накопитель на связке ключей, — продолжает Генри. — Она все время крутила ее, помнишь?Я вспоминаю и даже представляю это. Она, заломив руки, сжимала что-то, что на мгновение показалось мне четками, но потом я заметила блеск брелка. И как она предупреждала меня о своем муже: «Он не похож ни на одного мужчину, которого вы когда-либо встречали» — при этих словах она посмотрела вниз, как будто это было доказательством того, что она говорила.— Шансы невелики, но если мы говорим о незаконных изображениях, возможно, именно они были на флэшке, — добавляет Генри, потянувшись за напитком.— Ты говорил об этом полиции?— Конечно. Но они сказали, что ничего подобного при обыске не нашли. Они думали, что либо я ошибся, либо убийца забрал флешку с собой.Я откидываюсь на спинку стула и думаю.— Стелла сказала, что смысл в том, чтобы заманить Патрика в ловушку, а для этого надо получить рычаги влияния на него. В таком случае, может быть, флешка тоже была рычагом. Но если она пропала, то почему Кэтрин Лэтэм уже знала о Некрополе и проинформировала меня?— Возможно, она из ФБР.Я смотрю на него.— Почему ты так думаешь?— Во-первых, это объяснило бы, почему она использовала фальшивое имя. Это стандарт для агентов ФБР, участвующих в операциях на местах. Во-вторых, потому что это их работа — следить за нелегальными сайтами. Если они уже знали об этом Некрополе, даже следили за ним, возможно, именно так она и оказалась вовлечена в это дело. Есть электронная анкета, которую копы должны заполнить после убийства для VICAP— программы насильственного уголовного задержания. В большинстве случаев, это заноза в заднице — тридцать страниц вопросов, просто чтобы узнать, совпадает ли ваше преступление с другим, которое еще не раскрыто. Но иногда ты нажимаешь «Отправить» и получаешь автоматическое сообщение о том, что тебе нужно перезвонить по номеру в Куантико. Если компьютер посчитает, что есть связь между убийством Стеллы и чем-то на этом сайте…— А она и есть, — говорю я, кивая. — Бодлер. Вот почему сайт называется «Некрополь». Люди там увлечены Бодлером. И не в хорошем смысле.Глава 82— Я сегодня разговаривала с Генри, — говорю я.— С кем? — Патрик не отрывается от книги.— С бывшим полицейским. Я с ним работала. Хотела спросить его о полицейском расследовании.Теперь он взглянул на меня.— Я думал, мы договорились, что больше не будем это ворошить.— Нет. Ты согласился с этим, я никогда ни на что не соглашалась. Дело в том, что Генри рассказал мне кое-что интересное. У Стеллы была флешка. Убийца взял ее. Вполне возможно, что она содержала изображения с веб-сайта под названием Некрополь. — Я делаю паузу. — Мне нужно знать, значит ли что-нибудь для тебя это название.Патрик пристально смотрит на меня, его лицо ничего не выражает.— Да, — говорит он, наконец. — Я его знаю.— Ты был на сайте. Ты купил изображения.— Нет, — покачал он головой. — Картинки в один прекрасный день прибыли прямо в мой почтовый ящик. Имя домена, с которого они были отправлены, — Некрополь.— Но почему их послали именно тебе?— Это были цифровые фотографии, относящиеся к «Цветам зла», — тихо говорит он. — Воссоздание, если точнее.— Зачем? — озадачена я.— В былые времена в изданиях знатоков поэзии иногда помещались иллюстрации к стихотворениям известных поэтов. Если тема была эротической или непристойной, издания выходили в небольших количествах, для частных коллекционеров. — Он указывает на книжные полки, которые заполняют всю стену. — У меня самого есть несколько редких иллюстрированных томов «Цветов зла».— И это были они? Иллюстрации к стихотворениям? Только фотографии, а не рисунки?Он кивает.— Мне они показались смешными, настолько явно отфотошопленными, что весь эффект бодлеровских стихов пропал. Я так и ответил и никогда больше не слышал о Некрополе.— У тебя сохранились снимки?— Нет. — Он смотрит на книжный шкаф. — Ну…— Патрик, пожалуйста. Это может быть очень важно.Он вздыхает.— Я сохранил один. Только один. Самый первый. Наименее неприятный.Он подходит к книжным полкам, достает лист, лежащий между двух томов, и протягивает мне. Я невольно задыхаюсь.На фотографии изображен плоский живот женщины, цвет ее кожи где-то между коричневым и черным. Пушистая розетка волос окружает пупок, ловя свет от источника, находящегося вне кадра. Еще одна аккуратная пушистая линия ведет вниз. Пушок подстрижен так, что вместе с пупком напоминает цветок. Тонкий, нежный образ, за исключением того, как слова «цветы зла» выцарапаны над пупком, глубоко в коже.На мой взгляд, это не фотошоп.— Боже мой, — шепчу я.Он кивает.— Понимаю. Остальные были в том же духе.— Были ли они все… — Я замолкаю, понимая, как нелепо это прозвучит в такой ужасной ситуации. — Они все красивые?— В каком-то смысле да, — тихо отвечает он.Я смотрю на фотографию, не в силах оторвать глаз.— Красота зла.— Красота зла, — соглашается он.— В письме было что-нибудь еще?— Просто очень короткая записка. Что-то вроде: «Еще один цветок из того же семени. Еще одно преображение. От поклонника».— Что это значит?— Это ссылка на то, что я сказал в предисловии. Работа переводчика, написал я, заключается не только в том, чтобы переводить с одного языка на другой, но и преображать, оживлять стихи в новом веке, в новой среде.— И вот он здесь, делает именно это. Только там, где ты используешь слова, он делает фотографии. И делает это по-настоящему.Патрик хмурится.— Возможно.— Ты сообщал в полицию?— Да, я сказал им, что было несколько писем, но они не очень заинтересовались.— Обычные копы не нашли бы связи. Это много позже сделала Кэтрин Лэтэм. — Я опять начинаю рассматривать изображение. — Еще один цветок из того же семени — это почти как если бы он представлял, что цветы зла прорастают и множатся. Зло распространяется. И ты тот человек, который вдохновил его. — Я поняла кое-что еще. — Это то, что стоит за вторым актом пьесы, не так ли? Где прокурор спрашивает Бодлера, как он будет себя чувствовать, если узнает, что кто-то был вдохновлен на злодеяние одним из его стихотворений. Вот в каком ты положении. У тебя есть поклонники. Даже последователи. И один из них, когда ты грубо отозвался о его работе, убил Стеллу.— Возможно, — с тревогой говорит Патрик. — Давай не будем спешить, забегать вперед.— Но Патрик, разве ты не понимаешь, что это значит? Эта пьеса… мы врываемся прямо в личные фантазии какого-то психа. Как он отнесется к тому, что мы делаем?— Почему он должен что-то чувствовать?Я снова смотрю на картину, отталкивающую и одновременно странно манящую.— Мне не кажется, что этот человек думает о себе как о каком-то больном порнографе. Думаю, он видит себя художником. Если ему не понравится пьеса, он не просто напишет плохой отзыв в «Таймс», а примет это близко к сердцу.— Я не понимаю, почему это должно случиться. Но если ты беспокоишься… Ты хочешь отказаться?На мгновение я почти поддаюсь искушению, но как сказал Патрик, это может быть просто очередная дикая теория. И я не собираюсь упускать свой шанс из-за того, что случилось до моего появления на сцене.— Конечно, нет, — отвечаю я. — Но, вероятно, нам следует быть осторожнее.Глава 83А потом, два дня спустя, когда я пробегаю трусцой по Морнингсайду, замечаю что-то на скамейке. Кто-то оставил книгу в мягкой обложке.Подхожу ближе и вижу, что это «Цветы зла». Беру книгу, и из нее выпадает фотография. Моя фотография. Портретный снимок, напечатанный на дешевой компьютерной бумаге, который Марси заставила меня сделать для ее сайта.Стихотворение, которое отмечено, называется «Призрак».Я, словно призрак с диким взглядом,С тобой в алькове буду рядом;К тебе я меж теней ночныхОпять скользну, бесшумно тих!Тебе, смуглянка, подарю яЛуны прохладней поцелуи;Под лаской гробовой моейПрипомнишь ты могильных змей!Я чувствую приступ тошноты, но продолжаю читать:Лишь утра свет блеснет багровей,Ты не найдешь меня в алькове!Пусть он до ночи будет стыть!Как люди — нежностью своеюНад юностью царят твоею,Так страхом я хочу царить!Глава 84— И ты никого не видела?— Никого. То есть вокруг были люди. Но никого необычного. И у меня снова возникло это ощущение — чувство, что за мной наблюдают.Патрик вертит в руках книгу. Это стандартное, ничем не примечательное издание с его собственными переводами.— Университетский книжный магазин всего в двух кварталах отсюда. Это может быть один из моих студентов.— С моей фотографией внутри? — перебиваю я его и слышу напряжение в своем голосе.— Ты играешь в пьесе о Бодлере, может быть, они тебя погуглили. Возможно, это было просто напоминание, чтобы купить билет…— Я не верю во все это.— Так же, как ты не верила, что я не сотрудничаю с полицией, — говорит он мягко. — Так же, как ты веришь, что видела Фрэнка Дурбана.— Может быть, я тогда слишком остро отреагировала, но сейчас не преувеличиваю. Эта книга была оставлена для меня, я должна была найти ее. Ясно как божий день: «Так страхом я хочу царить!» Он хочет меня напугать. — Я вырываю книгу из рук Патрика и швыряю через всю комнату. — Это он. Человек, который создал эти изображения. Он преследует меня. Посылает мне сообщения.— Ты хочешь пойти в полицию?— Вряд ли они воспримут это всерьез, не так ли? Как ты сказал, это просто книга, и к тому же сейчас ты с ними в не самых лучших отношениях.— Что тогда?Я задумалась.— Почему бы мне не попросить Генри побыть моим телохранителем? Он мог бы сопровождать меня на репетиции.Патрик кивает.— Это хорошая идея. Все что угодно, лишь бы ты чувствовала себя в безопасности, Клэр.Но я замечаю, что он останавливается и не говорит, что я права.Глава 85На следующей репетиции Эйдан объявляет:— Возможно, вы заметили, что у нас появилась дополнительная охрана и что всем выдали пропуска на вход и выход. Это потому, что Клэр могут преследовать. Вы также заметите, что, когда она покидает здание, ее сопровождает телохранитель. Пожалуйста, в полной мере содействуйте новому порядку. На самом деле это в интересах каждого из вас.Я вижу, как Лоренс хмурится на другом конце комнаты, рисуя что-то в своем сценарии. Представляю, о чем он думает: «Вот опять. Королева драмы уже здесь».«Пошел ты», — говорю я ему про себя.Даже Генри настроен скептически.— Преследователи, как правило, гораздо загадочнее. Они не просто оставляют повсюду книги, — говорит он мне. — Обычно это любовные письма. Потом злятся, что ты не отвечаешь, и их одержимость переходит в гнев.— Я не думаю, что этот парень — преследователь в обычном смысле этого слова, — говорю я. — Он больше похож на охотника в погоне за добычей.— Если это так, то почему он рискнул предупредить тебя?— Понятия не имею. Но я думаю, что это все часть плана. Морочит мне голову. Играет в игры разума.— Если это все, что он делает, может быть, нам не стоит слишком беспокоиться.— Ты не видел изображения. Он убивал и раньше. Он не перестанет посылать стихи. В конце концов он захочет воспроизвести их.— Если это тот же самый парень. Кстати, вчера вечером я бродил по Некрополю. Дал понять, что материал на обычном сайте слишком скучный для меня. Никто не клюнул.— Клюнут, — отвечаю я. — Некрополь — ключ ко всему этому. Я уверена.Глава 86Все откровенные сцены тщательно режиссируются так же, как сценический бой. Для начала мы репетируем их полностью одетыми, сначала на половинной скорости, потом на три четверти, пока они не станут похожи на упражнение в танце или гимнастике: здесь важна точность, а не страсть.— Если в какой-то момент вы почувствуете себя неловко, просто скажите об этом, — говорит Эйдан. — Уважайте своих коллег-актеров и себя. Нет ничего плохого в том, что у вас есть границы.Конечно, я никогда ничего не говорю. Отчасти потому, что я не хочу быть человеком, чьи ограничения сдерживают шоу, а отчасти потому, что никогда не видела границы, которые я не захотела бы пересечь.— Это единственные сцены, где я прошу вас не импровизировать, — подчеркивает Эйдан. — Ничего неожиданного. Все дело в доверии.Есть три такие сцены: одна, где моя статуя оживает и мы с Жанной занимаемся любовью; другая, где мы с Бодлером проводим нашу единственную ночь вместе, и самая последняя — кульминационный новый финал Эйдана, написанный Патриком, в котором Няша, Лоренс и я исполняем вальс с тремя человеческими скелетами. Танец, который постепенно переходит в оргию. Со скелетами будут работать кукловоды, спрятанные в оснастке над сценой. В первый раз мы безнадежно запутываемся, когда пытаемся прогнать этот эпизод. Поэтому на него мы тратим больше всего времени. Только когда все получается, мы идем дальше и обращаемся к другим сценам.Сцена с Няшей относительно легкая — от меня требуется сначала быть пассивной статуей, лежащей на постаменте, затем постепенно все больше возбуждаться, а потом вновь замереть в той же экстатической позе, в которой я была вылеплена. Однако сцена с Лоренсом — проблемная. Никто не знает, как ее надо сыграть, даже Эйдан. В некотором смысле, это самый важный момент всей пьесы, ее центральная тайна. Сцена, в которой Бодлер отворачивается от обожаемой им Аполлонии и отвергает ее. Мы обсуждаем большое количество вариантов. Был ли он импотентом? Исступленным? В ужасе? В слезах? В сценарии Патрика ничего об этом не говорится. Все думают, что это отговорка, но мы не можем решить, что должно заполнить пустоту.По просьбе Эйдана Патрик приходит на репетицию с несколькими идеями. Мы пробуем, но это все не то.Патрик несмело спрашивает:— Могу я кое-что посоветовать?— Конечно, — говорит Эйдан.— Если она на нем, — говорит Патрик. — Сверху, а потом нарочно берет его руки и кладет себе на горло.— С какой целью?— Это двусмысленно. Либо она предлагает ему доказать, что он не тот человек, каким себя изображает в стихах… либо ждет подтверждения обратного. Дело в том, что он злится. И мы не знаем причину его гнева — то ли потому, что она все еще не верит ему, то ли потому, что он не может не потерять самообладание.— Для зрителей неоднозначность — это хорошо. Но для Аполлонии? Чего она хочет в этот момент?Эйдан поворачивается ко мне.— Клэр? Это твоя роль.— Думаю, она хочет, чтобы он был верен стихам, — тихо говорю я. — Когда все сказано и сделано, она хочет, чтобы он был настоящим. И она напугана, потому что не знает, куда он ее приведет — куда он их приведет. Она знает, что это нарушение табу. Но это то, чего она действительно желает, по крайней мере, в этот момент интимного обмена самыми глубокими, самыми темными секретами. Это звучит прямо в том письме, что он написал ей на следующий день: «Я испытываю ужас перед страстью, потому что слишком хорошо знаю, в какую мерзость она может меня ввергнуть». Бодлер сам напуган тем, что ему открылось.Я смотрю на Патрика. Он выдерживает мой взгляд, через мгновение кивает.— Хорошо, это сработает, — решает Эйдан. — Давайте сделаем так.Глава 87В конце концов, мы доходим до «раздетой» репетиции, как мы ее окрестили, в первый раз. Сегодня мы должны репетировать обнаженными, без одежды.Сессия закрытая, в зал допускаются только Эйдан и хореограф. Трудно понять, как к этому подойти: совершенно серьезно и уважительно или шутливо и подтрунивающе? Однако вид раздевающейся Няши пресекает оба варианта. Сколько бы миль я ни пробежала трусцой, я никогда не смогу конкурировать с ее гибким крепким телом, идеальной грудью, плоским животом, упругим, как теннисная ракетка. Я молча снимаю халат.Минуты две я чувствую себя неловко, но потом совершенно забываю, что я голая. Когда мы заканчиваем и зал снова открывается, ко мне подходит курьер.— Цветы для вас, Клэр. Я положил их сюда.В раковине огромный букет черных лилий.«От Патрика, — думаю я сразу же. — Он знает, что я нервничаю сегодня».На карточке нет имени, только несколько набранных строк.Люблю тебя, особенно когдаТебе терзает сердце страх, как зверь,Когда твой дух им вышвырнут на мель…[37]Я звоню ему.— Это ты прислал мне цветы?— Нет, — отвечает он. — Черт… Я… должен был.— Дело не в этом, мне… прислали еще одно стихотворение. — Я прочитала ему. — Это из «Цветов зла»? Не так ли?— Да, это из стихотворения под названием «Грустный мадригал», — задумчиво произносит Патрик. — Адресовано Белой Венере. Бодлер говорит, что многие мужчины вызывали ее улыбку, но он хочет быть одним из немногих, кто заставил ее плакать.— «Тебе терзает сердце страх, как зверь»… Это опять он. — Я дрожу. — Начитанный парень, должно быть.Патрик на мгновение замолкает.— Но букет вряд ли может быть истолкован как угроза, Клэр. Может быть, кто-то просто посылает поздравление: твой талант наконец замечен.— Это цветы, Патрик. Черные цветы. Цветы зла. Он делает именно то, что и обещал, — пытается напугать меня. И у него получилось.Но даже когда я думаю об этом, есть часть меня, которая почти благодарна. Используй это. Аполлония получила то же самое стихотворение от анонима, — чернила только-только высохли на бумаге, — и она тоже не могла знать, от кого оно и почему она привлекла внимание этого человека. То ли от поклонника, то ли от преследователя или — как оказалось — от кого-то, кто был на самом деле странной смесью того и другого. Я всегда знала, что, должно быть, она испугалась, но теперь я действительно чувствую это.— Тебе не кажется, что ты видишь в словах какой-то смысл, которого на самом деле нет? — тихо спрашивает Патрик, и я знаю, что он тоже изучил симптомы театрального расстройства личности.Глава 88Когда я выхожу, ко мне подходит Лоренс.— Сегодня было по-настоящему сложно, — произносит он с мальчишеской улыбкой. — Но ты отлично справилась.— Спасибо, — говорю я, все еще думая о цветах. Я просто хочу домой.Он заговорщически понижает голос.— Знаешь, я и забыл, как ты прекрасна в постели.— Приму это за комплимент. Слушай, мне нужно идти…— Подожди… — Он кладет руку мне на плечо. — Как ты, Клэр? — тихо спрашивает он. — Это был ад — притворяться, что между нами ничего не было. Но не думай, что только потому, что я могу для них притворяться, я ничего не чувствую к тебе.Я уставилась на него.— Честно говоря, Лоренс, я так и думала.Он игнорирует мой саркастический тон.— Актеры, да? Мы никогда не знаем, что реально, а что нет. Слушай, не хочешь встретиться и выпить? Я остановился в «Мандарин Ориенталь».— Хорошо, — говорю я медленно. — Конечно. Я буду в восемь. Просто выпить и поговорить, хорошо? Чтобы прояснить наши отношения.— Конечно. Просто выпить. Было бы здорово.Я смотрю на его энергичное красивое лицо и понимаю — то, что произошло между нами, еще не закончилось.Глава 89В тот вечер на втором мартини Лоренс признается, как он завелся, репетируя нашу совместную сцену.— Не знаю, как буду справляться, делая это с тобой каждую ночь, — добавил он с мальчишеской улыбкой. — И буду ли я прав, если скажу, что и ты втянулась в это чуть больше, чем просто строго профессионально?— Может, чуть-чуть, — говорю я, краснея.На третьем бокале, после того, как мы немного пофлиртовали, он спрашивает, не поднимусь ли я в его комнату.Мы флиртуем еще немного, а потом я предлагаю пойти к нему. У него люкс на верхнем этаже с видом на парк. Это стоило Патрику целое состояние.Он открывает бутылку шампанского и, пока он наливает первый бокал, я говорю, что не собираюсь с ним спать.— Нет? — переспрашивает он беспечно. Явно мне не верит.Не думаю, что многие женщины отказывают Лоренсу.— Нет, — повторяю я.Он все еще улыбается.— Тогда, если не возражаешь, я спрошу — почему же ты согласилась подняться ко мне сегодня вечером, Клэр?— Я просто хотела посмотреть на вид.Я выхожу от Лоренса и иду домой. Возвращаюсь к Патрику и показываю ему видео, которое сделала камерой, спрятанной в сумке. То, которое я отправлю жене Лоренса, как только завершатся репетиции.— Ты сумасшедшая злая женщина, — говорит Патрик, глядя на меня.— Ты еще не представляешь, насколько сумасшедшая, — обещаю ему. — Ты еще ничего не видел.Глава 90На следующее утро Генри, как обычно, забирает меня и везет в репетиционную студию. Я все еще трепещу от восторга, что поймала Лоренса в ловушку. Но когда я вхожу в репетиционный зал, то вижу — что-то не так. Луиза, моя дублерша, плачет. У Лоренса серьезное, но мягкое выражение лица. Он не смотрит мне в глаза.— Клэр, — произносит мрачно Эйдан. — Мы только что узнали ужасные новости. Про Няшу. Не знаю, как сказать это… Она мертва.Мгновение я не понимаю смысла его слов.— Что?— Полиция сообщила нам об этом двадцать минут назад. Она жила в квартире с сервисным обслуживанием на Колумбус-авеню. Сегодня утром Няша не спустилась к своей машине, и консьерж поднялся, чтобы узнать, в чем дело.Он смотрит на нас.— Полиция почти ничего не сказала, но я так понимаю, дело нечисто. Они просят нас остаться здесь, чтобы задать ряд вопросов.Глава 91Ошеломленные, мы молча сидим. Никто не спрашивает, что будет со спектаклем. Кто-то спрашивает о семье Няши, но никто ничего о ней не знает. Я понимаю, что она была очень закрытым человеком.Для взятия показаний приходят три детектива. Мне достается женщина, которая представилась как детектив Ферелли. Я должна рассказать ей все, решила я. Ради Няши. Поэтому упоминаю о преследователе, о цветах и предполагаю, что эти сообщения предназначались мне.— В первый раз он пометил стихотворение под названием «Призрак». Речь в нем идет о проникновении в спальню женщины и нападении на нее. Я думала, что он нацелен на меня, но на самом деле он действовал именно так, как Бодлер. Он послал мне стихотворение, но действие, которое оно описывает, произошло с Черной Венерой.Детектив Ферелли непонимающе моргает. Я быстро достаю книгу из сумки.— Я, словно призрак с диким взглядом, с тобой в алькове буду рядом, — читаю я. — Другими словами, квартира Няши. К тебе я меж теней ночных опять скользну, бесшумно тих! Ну, это и так ясно. Тебе, смуглянка, подарю я луны прохладней поцелуи. Вот когда я должна была понять. «Моя темная красавица» — он имеет в виду Черную Венеру. Няша была его мишенью, не я.— Вы хотите сказать, что обстоятельства смерти мисс Нири могут напоминать сюжет этого стихотворения, — медленно произносит детектив Ферелли.— Да, именно так. — Я чуть не сказала ей, что убийца наверняка тоже сделает фотографии, но это означало бы, что придется объяснять насчет Некрополя, и как только мы пойдем по этой дорожке… я начну звучать как настоящая сумасшедшая.Она скептически поджимает губы, но что-то записывает в блокнот.— Как умерла Няша? — упорствую я. — Это было похоже на стихотворение, верно? Пока она спала? И это было связано с ножом или разбитым стеклом — какое-то увечье?Детектив Ферелли смотрит на меня с неприязнью.— Мы не будем делиться подробностями сейчас, мисс Райт, по оперативным причинам.В ее устах «оперативные причины» звучит так, будто она не хочет иметь дело с такими упырями, как я.— Вы можете сейчас описать собственные перемещения после того, как покинули это здание прошлой ночью?— Я выпивала с Лоренсом Пизано вон там, в его отеле «Мандарин Ориенталь» между восемью и девятью часами.Она поднимает на меня глаза.— В баре?— Да… и в его комнате тоже. Недолго.Она записывает это без комментариев.Что-то заставляет меня добавить, что мы не спим с ним.— Это не моя забота, мисс Райт. Меня интересует только время. После этого?— Я пошла домой. Я живу с Патриком Фоглером, писателем. Здание анклава на сто тринадцатой улице.— О'кей. — Она захлопывает блокнот. — В настоящее время нет никаких оснований полагать, что смерть мисс Нири как-то связана с ее профессиональной деятельностью. Так что постарайтесь не тревожиться.Мне требуется какое-то время, чтобы понять, что она имеет в виду.— Вы мне не верите? Вы не думаете, что преследование имеет к этому какое-то отношение?— Мы рассмотрим все версии, — говорит она нейтрально. — Но тот факт, что кто-то оставил для вас стихотворение и что вы получали цветы, не подтверждает линию расследования, которую мы сейчас разрабатываем.Глава 92Эйдан сообщает, что мы можем оставаться в зале столько, сколько захотим, а затем провести остаток дня как выходной. Луиза, дублерша, наконец перестает плакать. Она уходит в обнимку с Лоренсом. Остальные молча расходятся, погруженные в свои мысли.Я звоню Генри, прошу проводить меня до квартиры. Когда он высаживает меня, Эйдан с Патриком уже там, обсуждают последствия для спектакля. По-видимому, новость уже во всех социальных сетях. Я иду на кухню, но не могу не подслушать их разговор.— Я говорил с Фэйт, — произносит Эйдан. Фэйт — дублерша Няши. — Она готова выступить. Нам просто нужно немного переписать сценарий под персонажа, которого она сейчас играет.— А публика не будет ждать, что мы отменим спекталь? — спрашивает Патрик.— Я так не думаю. Актеры редко умирают во время репетиций, но такое случается. Все знают — шоу должно продолжаться.«Такая реклама только поможет продаже билетов», — думаю я цинично.— Мы выпустим обращение, — добавляет Эйдан. — «Мы скорбим по дорогому другу и блестящему таланту. Внезапная потеря Няши — страшная трагедия, и нам ее будет очень не хватать». И мы вернем труппу в репетиционный зал завтра утром. Фэйт понадобятся интенсивные прогоны.— Он выглядит удивительно спокойным, — говорит Патрик после ухода Эйдана.— Это его работа. Теперь актеры будут искать его поддержки.— А ты? Ты в порядке?Я колеблюсь.— Я могу сказать тебе кое-что ужасное?— Конечно.— Когда я услышала, — медленно говорю я, — когда Эйдан рассказал нам… моей первой реакцией был шок. Я была в ужасе. И так жалко бедную Няшу. Но потом я почувствовала…— Продолжай, — просит Патрик.— Только крошечная, крошечная часть меня была разочарована. Потому что это окончательное доказательство, не так ли? Доказательство того, что Кэтрин ошибалась. Скорее всего, Стелла тоже была жертвой убийцы, как и все остальные девушки. Хотя часть меня надеялась… — Я останавливаюсь. — Я все еще надеялась, что это ты. Что у тебя была эта ужасная темная тайна, которой однажды ты поделишься со мной.Он выглядит ошарашенным.— Ты же не серьезно!— Ты хотел узнать настоящую меня. Шокирован?— Но это не настоящая ты, не так ли? — тихо произносит он. — Это она — Аполлония, твой персонаж. Ты опять зашла слишком далеко…Я качаю головой.— Ее характер основан на моем — ты знаешь это. Я всегда была такой, Патрик. Просто мне потребовалось много времени, чтобы довериться тебе настолько, чтобы поделиться этим. Возможно, мне хотелось бы больше сочувствия, или сострадания, или чего-то еще, но факт в том, что я просто не так устроена. Вини в этом ребенка, который никому не был нужен, или пограничное состояние, или как ты там это называешь, но я не такая, как другие люди. Я просто не такая.Глава 93На следующий день мы возобновляем репетиции. Фэйт достаточно профессиональна, поэтому практически не меняет созданную Няшей роль: она сохраняет все по-прежнему, вплоть до тех же пауз, движений и преград, так что остальным не придется начинать с нуля. Будто Няша возвратилась. Это показывает, насколько талантлива Фэйт. Недаром говорят: сегодняшние дублеры — завтрашние звезды.Несколько раз я даже ловлю себя на том, что по ошибке называю ее Няшей. Лоренс демонстративно упрекает меня за это.Из всех актеров только Лоренс дает интервью СМИ, рассказывая им, как сильно он восхищался Няшей. Я подумываю о том, чтобы дать какому-нибудь блогеру понять, что она считала его шутом, но не буду этого делать. На меня многое навалилось, и интернет уже наводнен большим количеством историй о ней.После двух дней интенсивных репетиций и всего за пять дней до премьеры вся постановка переходит из репетиционной студии непосредственно в театр. Площадка, которая до сих пор обозначалась цветными лентами на полу студии, внезапно становится физической реальностью. Так же, как и сцена прогона. У нас есть выходы в костюмах, технические вызовы, сигналы для команды освещения. Предварительная продажа билетов, по-видимому, проходит отлично. На первые две недели все уже распродано. Ну, кто мог устоять перед шоу о Бодлере, с которым теперь еще и связано убийство?У меня своя гримерка — тесное пыльное пространство в коридоре. Закулисный лабиринт, который принадлежал бы Няше, если бы она была жива. Здесь есть туалетный столик, умывальник, зеркала, даже крошечная кушетка. Мне нравится. Каждый раз, когда я вхожу, останавливаюсь и вдыхаю запах — смесь красок с декораций, сценической пыли и изъеденного молью бархата. Это аромат волшебного королевства.Вскоре гримерка начинает наполняться цветами. От Патрика, от Эйдана, от Джесс, от Марси.От Лоренса нет, замечу.А потом приходит букет, который сразу бросается мне в глаза. Черные розы на длинных стеблях, завернутые в высокий бумажный конус с логотипом одного из самых дорогих флористов Манхэттена. Когда я разворачиваю его, мое сердце начинает колотиться, а букет разваливается. Цветы оказываются изуродованными, срезанными с искромсанных стеблей.В напечатанной записке говорится:Как буйно зелени цветенье!О, как мне блеск весны сносить?И я цветку готов был мститьНевинному за униженье[38].Я узнаю цитату мгновенно. Это из «Той, что слишком весела». Одно из стихотворений, которое Бодлер послал Аполлонии Сабатье. Стихотворение, которое позже было запрещено за непристойность, в котором он описал, как хотел убить ее.Глава 94— Ты же не думаешь, что мне это только кажется, — обращаюсь я к Патрику. — Он говорит, что это еще не конец, что Няша не последняя…Патрик хмурится.— Я позвоню флористу.Он кладет трубку с озабоченным видом.— Сказали, что цветы были в порядке, когда их забрали из магазина. Но затем они были доставлены в интернет-ячейку, а не в театр. Кто бы это ни сделал, он, похоже, разорвал их в клочья, прежде чем передать тебе.— Флорист назвал имя?Он качает головой.— Онлайн-заказ. Оплачено через PayPal.— Значит, ты не считаешь, что я параноик?Патрик суетливо открывает бутылку красного вина, протягивает мне бокал и осторожно говорит:— Нет. Но есть и другие объяснения, не так ли?— Например? — ошеломленно спрашиваю я.— Розыгрыш.— Что? — начинаю я, но он меня обрывает.— Лоренс, например. Он заметил испуг, когда ты получила первый букет. Может быть, это месть за тот маленький фокус, который ты ему устроила.— И это абсолютно не учитывает того, что он не посылал мне первый букет. И он до сих пор не знает, что у меня есть это видео.— Затем Эйдан. Режиссеры, как известно, намеренно пугают актрис, не так ли? — Он колеблется. — Особенно актрис, которые, по их мнению, не годятся для этой работы. Хичкок сделал это с Типпи Хедрен…— Это не Эйдан, Патрик, нет. Он не хотел меня брать, но сделал это из профессиональных соображений. — Я отодвигаю вино нетронутым.— Клэр…Патрик колеблется.— Да?— Я должен спросить тебя об этом, — тихо произносит он. — Ты сама послала себе эти цветы?— Ты шутишь, — не веря своим ушам, говорю я.— Я бы понял. — Он смотрит в свой стакан. — Если бы это был способ попасть в роль, испытать чувства, которые, должно быть, были у Аполлонии, когда Бодлер посылал ей стихи. Но если это так, ты должна сказать мне.— Ты же не думаешь, что я бы так поступила?— Я знаю, ты способна на удивительные вещи. Я знаю, что ты вживаешься в свои роли. Это одна из черт, которую я так люблю в тебе. Я только не знаю, как далеко ты готова зайти.— Я не посылала сама себе эти цветы, Патрик. — Я все-таки тянусь за стаканом и делаю большой глоток. — Это он, он делает это.Той ночью я звоню Джесс и прошу ее об одолжении.Глава 95— Мне наконец удалось попасть на сайт, — рассказывает Генри, провожая меня в театр на следующее утро. — В скрытую часть Некрополя.— И что? Ты что-нибудь нашел?Мы на углу 116-й, рядом с уличным киоском, как раз там, где начинается Колледж-Уок. Я останавливаюсь, чтобы купить номер «Таймс» и посмотреть, нет ли новостей о Няше. Быстро его пролистываю. Похоже, что нет. Просто еще больше домыслов, наряду с несколькими упоминаниями о пьесе. «Мисс Нири играла с актером Лоренсом Пизано и подающей надежды начинающей британской актрисой Клэр Райт». Это первый раз, когда кто-то использовал фразу «подающая надежды» в разговоре обо мне.Генри качает головой.— Если ты не загружаешь фото, ты не можешь видеть загрузки других пользователей.— О, — разочарованно говорю я. — Я была уверена, мы получим ответ.— Но я смог прочитать в списке названия доступных фотографий.Что-то в его тоне заставляет меня посмотреть на него.— Это как-то поможет?— Последняя называлась «Призрак».— Это Няша, должно быть, — сразу говорю я и чувствую легкое головокружение от осознания того, что была права.— Есть кое-что еще, Клэр. — Он колеблется. — Было еще одно изображение — одно, которое до этого не существовало. Оно называлось «Скоро: Мое обнаженное сердце».— Название нашей постановки.Он кивнул.— Генри, ты должен рассказать полиции.— Теоретически я согласен, но в реальности, что они будут с этим делать? Причина, по которой люди используют эти сайты, — анонимность. Мы оба знаем, что копам могут понадобиться месяцы, чтобы выяснить, кто пользователи. — Он протягивает руку и неуклюже сжимает мое плечо. — Послушай, Клэр, не волнуйся, ладно? Я прикрою тебя, буду беречь.Глава 96Я захожу в гримерную и закрываю дверь. Технический прогон прошел хорошо. Сегодня вечером генеральная репетиция. Шоу начинается завтра.Принесли еще цветы. Теперь цветы приходят каждый день, так что ничего необычного в этом уже нет. Однако мое сердце начинает колотиться, когда я читаю записку. В ней написано:Мое обнаженное сердце.Больше ничего, ни подписи, ни имени. Я со страхом разворачиваю букет. Цветы прекрасны и целы, никоим образом не изуродованы.«Возможно, — думаю я, — они были отправлены всем, и флорист просто написал название спектакля, а не отправителя».Я ложусь на кушетку и выполняю упражнения по запоминанию ощущений, пытаясь подзарядиться перед тем, как надену костюм. Но сосредоточиться трудно. Слова Генри продолжают крутиться у меня в голове: «Я буду беречь тебя».И еще кое-что. Его прикосновение. Он сжал мое плечо. Возможно, я слишком чувствительна к мужскому вниманию, но в этом было что-то необычное.А потом внезапно в моей голове все перестраивается, как декорации на подмостках.Генри.Когда меня допрашивала полиция в самый первый раз, я спросила, допрашивали ли они Генри. Фрэнк сказал, что да. Но как бывший полицейский Генри точно знал, как вести себя в такой ситуации.Знал, как избавиться от подозрений в свой адрес и перевести их на меня…Генри сам сказал, что, вероятно, скоро потеряет работу. Ему тоже были нужны деньги Стеллы. И как у человека, работавшего под прикрытием, у него хватило бы присутствия духа обставить место преступления так, чтобы оно выглядело не просто ограблением.Я просто стала козлом отпущения за убийство Стеллы, которое совершил Генри?В конце концов, я подходила идеально. Юридическая фирма собиралась кинуть меня из-за моей предполагаемой преступности. Он мог бы использовать обвинения Рика, адвоката-подонка, и изобразить меня не только воровкой, но и искусной вруньей.Он даже уговорил меня встретиться со Стеллой заранее. Что Стелла сказала ему той ночью? Я знала, что это ошибка. Как будто это он убедил ее сделать все.Некоторых парней захватывает сумрак, и они уже не могут его отпустить…Я качаю головой, освобождаясь от этих мыслей. Полиция проверила Генри, как и обещала. Его неуклюжая рука сжимала мое плечо, потому что он чувствовал себя защитником, не более того.И, может быть, потому что, если честно, Генри немного запал на меня с тех пор, как я впервые пришла на собеседование, когда притворялась, что флиртую с ним в том баре.Генри охраняет меня. Я должна перестать быть таким параноиком.Раздается стук.— Кто там? — спрашиваю я.— Прическа и макияж.Я открываю дверь. За ней стоит молодой человек.У него ухоженные короткие волосы, широкая улыбка и небольшое количество теней на веках. За плечом — складной ящик, в каких обычно гримеры хранят косметику. На шнурке пропуск в театр, как и было предписано всем сотрудникам.— Привет, — говорит он звонко. — Я — Глен, мисс Райт. Как у вас сегодня дела?— О, привет. — Я знаю, что Лоренс и Няша настаивали на том, чтобы помощники по макияжу и волосам были записаны в их контрактах, но я предполагала, что и сама справлюсь. — Входите. И, пожалуйста, зовите меня Клэр.— Рад познакомиться, Клэр.Он снимает с плеча ящик для косметики и открывает его. Верхняя секция лесенки состоит из ряда лотков, набитых кистями и карандашами для макияжа.— Приступим к работе? Вам нужно надеть халат.— Конечно.Эйдан хочет, чтобы я побледнела перед сценой со статуей. Я отворачиваюсь от Глена, снимаю топ и надеваю халат.Я делаю это и одновременно смотрю в зеркало. Он наблюдает за мной. Что на первый взгляд непрофессионально. Но, возможно, Глен просто смотрит на то, с чем ему придется работать. Не надо быть параноиком.Я сижу. Мы вместе критически рассматриваем мое лицо в зеркале.— Если вы можете что-нибудь сделать с этим… — говорю я, указывая на прыщ у себя на лбу. Хотя прошло десять недель с тех пор, как я перестала принимать таблетки Бэннера, моя кожа все еще не успокоилась.— Нет проблем, — отвечает он, беря мою голову и наклоняя ее туда-сюда. Его пальцы в тонких белых резиновых перчатках холодны. — Когда я закончу, вы станете самым красивым трупом, который когда-либо видел этот театр.Я вздрагиваю. Я не могу не думать о Няше.— Строго говоря, я статуя. И только для одной сцены.Глен тянется к ящику и открывает другой ряд, выбирая цветной карандаш в одном из отделений.— Кстати, мне нравится ваше шоу. Я уловил технику. Все хороши, но вы были великолепны.— Спасибо, — скромно отвечаю я.Он умело втирает тональный крем мне в лоб, двигаясь маленькими кругами к прыщу.— Честно говоря, я неравнодушен к Шарлю Бодлеру. — Он произносит имя так, как это делает Патрик, с французским акцентом.Остановившись, Глен смотрит на меня в зеркало и мечтательно цитирует:О Скорбь! Спокойной будь и мудрою! ТобоюБыл вызван Вечер. Он к тебе нисходит. Вот.И сумрак обволок окрестность пеленою,Несущей — мир одним, другим — мильон забот[39].Я смотрю на свои руки. У меня мурашки по коже.— Вы очень хорошо его читаете.— Спасибо… Вы знаете, чем заканчивается стихотворение?Я качаю головой.— Патрик специалист по Бодлеру, а не я. Вам стоит поговорить с ним. — Хотя даже Патрику, я подозреваю, не понравится внимание этого суперфаната.— О, Патрик переводчик. — Глен машет мне в зеркале маскировочным карандашом, как грозным пальцем. — Истинным поклонникам некоторые из его переводов могут показаться немного вольными. Правда, не этот. Этот почти как колыбельная, не так ли? Колыбельная смерти… — Он все еще смотрит на меня и продолжает:Диск Солнечный заснул под аркой, умирая;Следи, любимая: огромный саван свойНочь сладостно влачит, к Востоку выступая!Это всегда видно по глазам.Этот намек на радость, когда Глен произнес слово «сладостно». Почему у него так все безоблачно?Он наклоняется, чтобы положить карандаш в футляр. Вот тогда-то я и вижу, что на нижних рядах полно стальных инструментов: скальпелей, иголок и уродливых крючков, Они выглядят так, будто им место в кабинете дантиста.Все вдруг встает на свои места.Изображение. Цветок. Поэма.Мое обнаженное сердце.Не Генри, не Патрик, в конце концов, не тот, кого я знаю, а этот нежный незнакомец с ухоженными волосами и сияющей улыбкой.— Не могли бы вы передать мне мой сценарий? — прошу я. — Это там.— Конечно.Он поворачивается, чтобы взять его. В этот момент я уже на ногах. Но стул падает на пол, и Глен резко поворачивает голову. Он хватает что-то в своем футляре и достает скальпель. Я отскакиваю назад, но гардеробная крошечная, и я спотыкаюсь о кушетку. За моей спиной стена. Бежать некуда.Когда Глен приближается ко мне, на его лице выражение полнейшей радости. Как у ребенка на аттракционе.Нагнувшись, я нащупываю под матрасом пистолет Джесс.Я надеюсь, что когда он его увидит, то остановится. Но он этого не делает.И теперь у меня есть доля секунды, чтобы решить. Доля секунды, которая длится вечность.Не думай. Действуй.Так я и делаю.Глава 97Театр закрыли.Выбора не было. Даже те, кто говорил, что шоу должно продолжаться, не могли игнорировать практические требования полицейской команды, проводящей детальный осмотр места убийства. К тому же надо было разобраться со всеми допросами.Конечно, я нарушила закон. Даже в Америке иностранцы не могут носить оружие без лицензии. Но тот факт, что это была самооборона, давал адвокату Патрика какой-то козырь.Полное имя нападавшего — Глен Фурман. Полиция быстро выяснила, что он был практикантом в похоронном бюро, поэтому достаточно хорошо разбирался в косметике, чтобы выдать себя за помощника парикмахера и косметолога. Он был одержим «Цветами зла». В его квартире нашли дюжину экземпляров с пространными аннотациями.В косметичке лежала цифровая камера, настроенная на загрузку изображений прямо в Некрополь.Когда полиция закончила заниматься мной, наступило утро. Измученная, я присоединилась к остальным актерам в репетиционной студии, где они решали, что делать дальше: то ли попытаться ставить спектакль где-то еще, то ли отменить его.Лоренс считал, что мы должны отменить.— Подумайте о главном вопросе пьесы, — говорил он. — Это то, что обвинитель предъявляет Бодлеру на суде: что, если ваши стихи вдохновят хотя бы одного человека на зло, какова тогда ваша ответственность? — Он оглядел всех нас. — Что, если, поставив пьесу, мы поможем создать еще одного психопата вроде Фурмана? Как мы сможем тогда жить?— Клэр? — тихо спрашивает Эйдан, поворачиваясь ко мне. Он тоже выглядел усталым. — Каково ваше мнение? Вы больше всего пострадали от этого.Я ответила не сразу. По какой-то причине у меня вдруг возникло яркое воспоминание о том дне, когда я впервые приехала в дом Гэри и Джули. Меня вышвырнули из моей предыдущей приемной семьи всего через несколько недель, и все мое имущество было в мусорных мешках. Потому что, хотя у социальной службы всегда были деньги, чтобы заплатить за такси и добраться от одной приемной семьи до другой, на чемоданы денег никогда не было. Хотя в детстве я в основном путешествовала — двигалась дальше.Я помню, как подняла один из мешков и поняла, что, если бы социальная служба могла, то поместила бы и меня в него и выбросила. Потому что я для них — мусор.— Я думаю, мы должны выступить, — сказала я Эйдану. — У нас больше никогда не будет такой возможности. По крайней мере, у меня точно не будет.Я увидела, что все смотрят на меня. Как будто я какое-то чудовище. Но дело в том, что я была права. В то время как Лоренс просто бормотал банальности, которые, вероятно, прочитал в «Твиттере».Эйдан поставил вопрос на голосование. Я была единственной, кто хотел продолжать.Патрик отвез меня домой. И вот тогда я наконец рухнула, меня тошнило, и я плакала, снова и снова прокручивая в голове эту сцену. Оказывается, единственное, что никогда не показывают правдоподобно в фильмах, это смерть. Люди не просто хватаются за рану и лежат неподвижно, чтобы действие продолжалось вокруг них. Тело не хочет умирать. Оно не сдастся до тех пор, пока ты не поймешь, что так и должно быть. Тело истекает кровью, дергается и задыхается. Тело борется, даже сильнее, чем медики, которые спешат его спасти. Тело отказывается принять неизбежное.Но кто бы мог думать, что в старике окажется столько крови![40] Я произнесла эти слова на сцене, когда мне было шестнадцать. Тогда я понятия не имела, что они на самом деле означают, хотя люди говорили, что мое выступление было блестящим.Из всех образов, крутящихся в голове, есть тот, от которого я не могу освободиться. Не момент, когда я выстрелила в Глена Фурмана в первый раз, потому что это лишь чуть-чуть его притормозило. А когда я второй раз нажала на курок и Глен опустился передо мной на колени. Его губы шевелились — он пытался что-то сказать, но пуля пробила ему легкое, и в его голосе не было силы, чтобы произнести слова. Это было просто пустое шипение, как воздух, выходящий из воздушного шара.Вот что чувствую я сейчас — пустоту, опустошенность, будто внутри ничего не осталось.Глава 98— Мы поедем в Европу. Я хочу показать тебе Париж.Все, чего мне сейчас хочется, это спать, но я не могу.— Ты забываешь, что я приехала из Европы. Я отправилась в Париж на экскурсию, когда мне было четырнадцать. Я и еще одна девушка сбежали, чтобы найти трансвеститов в Булонском лесу.— Это совсем другое. — Патрик нежно гладит меня по волосам. — Я покажу тебе, где тусовался, когда был студентом. Где я впервые узнал Бодлера. Было бы хорошо уехать, тогда мы сможем нормально поговорить. Я хочу тебя кое о чем спросить. Но не хочу делать это здесь.Что-то в том, как он это произнес, заставляет меня подумать, что он имеет в виду нечто большее, чем просто пустую болтовню. Но это нормально. После смерти Глена Фурмана мы с Патриком наконец-то избавились от взаимных подозрений.Кроме того, я догадываюсь, о чем Патрик хочет спросить меня в городе любви.— Что ж… звучит неплохо.Его рука продолжает гладить мои волосы.— Каково это было, Клэр?Не притворяйся, что не знаешь, о чем он спрашивает.— Честно?— Честно.— Я горжусь, во‑первых, тем, что так быстро отреагировала, не останавливаясь, чтобы проанализировать ситуацию. Это из-за импровизационных игр Пола, похоже. Я подумала… — Я смотрю на Патрика. Мне стыдно это произносить, но теперь я знаю, что он любит меня такой, какая я есть, что я могу доверить ему самые худшие вещи в своей голове. — Я нажала на курок и подумала, что хорошо сыграла.— А потом?— Потом я была в ужасе и от того, что сделала, и от своей реакции. Но это продолжалось недолго. И тут я почувствовала… — Я снова останавливаюсь. Интересно, могу ли я кому-нибудь это сказать?— Да? — мягко спрашивает он.— Я почувствовала себя настоящей, — говорю я. — После того, как убила Глена Фурмана, я почувствовала себя реальной, как никогда прежде.Быть правдивым с тем, кому доверяешь, — нет другого чувства, подобного этому.Глава 99Через пять дней мы летим в Париж.— Мне нужно тебе кое-что сказать, — говорит Патрик, когда мы едем в аэропорт.Судя по его спокойствию, по тому, как он не сводит глаз с дороги, я понимаю, что это что-то важное.— Ну? — говорю я, ожидая продолжения.— Давным-давно, когда я учился в колледже, у меня была девушка. Она была красива и умна, и я боготворил землю, по которой она ходила. По крайней мере, так мне казалось. — Он останавливается, собираясь с мыслями. — Но потом однажды вечером я увидел другую женщину. Она стояла там, у дороги. Проститутка. Что-то заставило меня снять ее… Это было откровение. Внезапно я почувствовал, что могу делать все, что у меня в голове. И она подходила мне во всем, о чем я мечтал, и подталкивала меня идти дальше. Я был одержим ею.Мы проезжаем через туннель, натриевые лампы над головой освещают его лицо. Кажется, он этого не замечает: его взгляд устремлен куда-то в далекое прошлое.— Продолжай, — тихо говорю я.— Однажды ночью все зашло слишком далеко. Авария. Она знала, на какой риск мы идем. Ей просто не повезло…Его руки на руле не дрожат, скорость не меняется. Но я вижу, как напряглись его плечи.— Она умерла, — произносит он.Я не могу говорить. «Прислушайся к своим чувствам», — наставлял меня Пол. Но что, если ты не знаешь, что чувствуешь? Что, если всего слишком много?— Я говорю тебе это сейчас, — добавляет Патрик, — потому что не хочу, чтобы между нами были еще какие-то секреты. И потому что у тебя есть выбор. В моей сумке вместе с двумя билетами в Париж есть билет в один конец до Лондона. Если хочешь, можешь лететь к своей прежней жизни. Или остаться со мной. Все зависит от тебя, Клэр. Но прежде чем решить, знай, я люблю тебя.Мы выезжаем из туннеля. Я долго смотрю в окно на мелькающий бесконечный город.ЯХочу остаться с тобой.И я счастливо улыбаюсь ему. Потому что лучше, чем делиться своими плохими секретами, может быть лишь то, когда человек, которого ты любишь, делится ими с тобой.Глава 100Патрик забронировал номер в крошечном отеле рядом с Триумфальной аркой, в тихом изящном доме восемнадцатого века. Я распаковываю вещи и, пока его нет, расслабляюсь в огромной белой ванне.Когда он возвращается, то отказывается рассказать мне, где был.«Договаривался», — загадочно отвечает он, когда пытаюсь на него надавить. Я замечаю в его кармане квадратную коробочку с кольцом и больше не спрашиваю.На следующий день он берет меня с собой на экскурсию по своему авторскому маршруту, посвященному жизни Бодлера. Отель де Лозен, где Жанна жила вместе с поэтом. Статуя ню Аполлонии работы Клезингера в музее Д'Орсе. Де Маго, знаменитый бар, где богема, в том числе и Бодлер, собиралась, чтобы выпить и поспорить.Во второй половине дня мы посещаем прибежища Патрика с его студенческих времен — «Лефт Бэнк», кафе «Флора» и, что приятнее всего, крошечные мощеные улочки маленькой Африки, где мы едим кускус и пьем домашнее красное вино из немаркированных графинов. В окнах кафе висят кальяны, мундштуки украшены серебряной фольгой. На одном он показывает мне, как вытянуть горячий табак через пузырящуюся ванночку с араком, отчего у меня кружится голова, и я пьянею.— Жди меня здесь, — просит он и идет к задней двери. Затем возвращается уже с бутылкой без этикетки. — Абсент, — объясняет он, наливая две порции зловещей зеленой жидкости. — Просто чтобы завершить опыт. Он содержит слабый галлюциноген.Он берет ложку сахара из миски, опускает ее в жидкость, затем держит над свечой. Сахар начинает пузыриться, и он размешивает его в абсенте.— У нас будет похмелье?— Конечно. Но, в отличие от Бодлера, у нас есть доступ к ибупрофену. Спасение!— Спасение, — эхом отзываюсь я.Остаток дня проходит как в тумане; смутное воспоминание о пульсирующих цветах, головокружение на американских горках, Патрик, читающий свои любимые стихи, отчего мое сердце расширяется, словно наполненное гелием.В тот вечер он велел мне одеться потеплее.— Зачем? Этот солнечный вечер гораздо теплее, чем холодная осень, которую мы оставили позади.— Мы идем в холодное место.Он берет рюкзак.Патрик просит таксиста отвезти нас на кладбище Монпарнас. После того, как такси высаживает нас, мы проходим через пару массивных каменных ворот в парк с аккуратно выложенными дорожками и аллеями деревьев. Между аллеями — могилы, их, по словам Патрика, более тридцати пяти тысяч — это буйство разных стилей, от готики до модерна.Патрик ведет нас в тихое место в центре.— У Бодлера здесь и могила, и кенотаф — погребальный памятник, — объясняет он. — Это кенотаф.Скульптура из белого мрамора, восемь футов высотой. Двусмысленная фигура, наполовину ангел, наполовину дьявол, смотрит на изображение поэта на смертном одре. На постаменте разбросано около дюжины билетов на метро, каждый из которых придавлен камнем.— Вот так люди выражают здесь свое уважение, этим они показывают, что совершили особое путешествие.Патрик достает из кармана наши билеты и наклоняется, чтобы положить их в стопку.Затем мы посещаем могилу, где останки поэта похоронены рядом с могилой его матери, и потом покидаем кладбище, продолжаем путь по улице Фруадво и останавливаемся у маленьких ворот из ржавых железных прутьев, вделанных в стену. За ними — ступеньки, которые, похоже, ведут в какой-то подвал.Патрик достает ключ и открывает ворота.— Нам повезло. Я боялся, что они сменили замки.Он достает из рюкзака два фонарика.— Куда мы идем? — спрашиваю я, заходя внутрь.— В катакомбы. — Он осторожно запирает за нами ворота, включает фонарик и знаком показывает мне идти вперед. — Таких входов десятки. Они заперты, но ключи можно купить на черном рынке. Студенты иногда устраивают здесь вечеринки.Я спускаюсь по ступенькам. Легкий прохладный ветерок дует из темноты, принося с собой запах сухого, затхлого разложения. И абсолютная тишина.— Я не слышу звуков вечеринки.— Вряд ли их можно услышать. Эти туннели тянутся более чем на двести километров.В свете факела я вижу каменный потолок, какой-то серый меловой гравий под ногами. Только звук наших шагов и капель воды.— Первоначально это были каменоломни, некоторые из них датируются римскими временами, — раздается позади меня голос Патрика. Эхо отсутствует, звук каким-то образом поглощается окружением. — Только в восемнадцатом веке им пришла в голову блестящая идея перенести сюда кладбища.Он освещает фонариком пространство, через которое мы проходим. Сначала оно кажется довольно узким. Потом я подпрыгиваю. То, что я приняла сначала за стены, на самом деле оказывается грудой человеческих черепов, почерневших от времени.— В этой части туннелей кости шести миллионов парижан, — добавляет он. — Это было одно из любимых мест Бодлера.Мы идем по пещерообразным каменным залам, высоким и широким, как церкви. Постепенно кладбище остается позади. Наконец-то Патрик останавливается.— Сюда, — произносит он, жестикулируя.Еще несколько шагов — и мы рядом с несколькими ступенями, высеченными в скале. Под нами бассейн с кристально чистой водой, совершенно неподвижной. Патрик спускается первым, затем зачерпывает пригоршню и пропускает воду сквозь пальцы.— Когда каменотесам нужно было помыться, они просто копали до уровня грунтовых вод. Это чище, чем Эвиан. И вдвое старше.Он достает из рюкзака маленький серебряный канделябр, полотенце и бутылку шампанского.— Мы будем купаться? — спрашиваю я, когда он зажигает свечи.— Да, но попозже. Сначала я хочу тебе кое-что показать.Я улавливаю напряжение в его голосе. Я понимаю, что это не просто экскурсия. Это своего рода представление, и я — зритель. Я соглашаюсь опустошить разум от всего, кроме развертывания его ритуала.Оставив вещи, мы идем по все более узким коридорам, подходим к другим ступеням и снова спускаемся. Сейчас мы находимся в своего рода тупике, пещере размером с часовню, вырубленной в скале, с несколькими меньшими комнатами, идущими от нее. При свете фонарика я вижу два рюкзака, прислоненных к стене.— Это для нас? — спрашиваю я.— Пригодится в походе, — кивает он.— Это то, что ты устраивал вчера вечером?— В некотором роде. — Он освещает фонариком сводчатый каменный потолок. — Мы сейчас прямо под его могилой. Я рад, что ты здесь, Клэр. Для меня это особенное место.Он идет в боковую комнату, и она наполняется теплым желтым светом, когда Патрик зажигает газовую лампу.— Ну, это здорово, — произношу я, глядя на голые стены. — Очень уютно.Ответа нет. Потом я слышу звук, похожий на рыдание.— Патрик?Ответа нет. Я иду в дальнюю комнату.— Ау? — осторожно произношу я. — Ау?Внезапно без предупреждения из темноты к моим ногам устремляются две руки. Я отпрыгиваю назад, задыхаясь. Руки исчезают, но я успеваю заметить, что они связаны тканью.Бесшумно позади меня появляется Патрик, держащий газовую лампу.— Патрик, что происходит?Он поднимает лампу и освещает молодую темнокожую женщину, скорчившуюся на полу. Ее ноги связаны, конец привязи прикреплен к железному кронштейну в стене.Тканью завязан рот.— О боже, — шепчу я. Голова кружится. Есть только одно возможное объяснение, что здесь происходит, но мой мозг отказывается это переварить, признать, что все, во что я верила, было ложью.— Не только Глен Фурман встречал единомышленников на Некрополе, — спокойно говорит Патрик. — Это удивительно процветающее сообщество. Наши интересы могут быть узкоспециализированными, но интернет позволяет нам найти друг друга. А иногда и помогать друг другу. У меня есть друзья в Париже, которые были только рады сделать это для меня.— Кто она? — спрашиваю я в ужасе.Патрик даже не смотрит на дрожащую девушку.— Кажется, ее зовут Роза. Она никому не нужна, кроме тебя.— Что ты имеешь в виду?— Она будет твоей первой, — просто говорит он. — Так же, как та девушка у дороги была моей.— О нет, — говорю я в ужасе. — Ты не можешь так…— Аналогичный тест провалила Стелла. Я так ее любил. Но она не смогла принять меня, как только все узнала. Она не была такой сильной, как ты.— Ты убил ее, — шепчу я. — Ты убил ее из-за того, что она знала.— Да, я убил ее, но не из-за этого. Я знал, она была слишком напугана, чтобы идти в полицию. Убил из-за девушки, которую встретил той ночью в баре. Она читала со мной одно из стихотворений. И ее голос… Это был идеальный момент, полный обещаний, возможностей. Тогда я понял, что Стелла должна умереть. — Он делает шаг ко мне, не сводя с меня светлых глаз. — Как только мы встретились, я понял, что ты необыкновенная, Клэр. Та, с кем я мог бы поделиться всем. Но теперь ты должна доказать, что сможешь это сделать.— Не могу. Патрик. Я не могу.— Но ты уже это делала, — резонно замечает он. — Ты убила бедного обманутого мальчика. Ты сама сказала, это заставило тебя почувствовать себя реальной. Я снова предлагаю тебе испытать это чувство. Но ты не представляешь, насколько интенсивнее будет теперь.— Патрик, пожалуйста…— Итак, теперь мы должны сыграть в последнюю игру на доверие, — продолжает он, как будто я ничего и не говорила. — Ты должна убить ее. А если нет… Ты видишь, на какой риск я иду, Клэр? Я могу потерять тебя так же, как я вынужден был потерять Стеллу.Глава 101Ощущаю тошноту. Я была такой глупой. Я думала, Патрик привез меня сюда, чтобы сделать предложение, а он привел меня сюда убивать.— Патрик, я не могу, — повторяю я.Но маленькая ужасная часть меня уже размышляет: смогу ли я?— Можешь, любовь моя. Ты можешь, я знаю, на что ты способна. — Его голос низкий, спокойный, гипнотизирующий. — Я наблюдал за тобой, испытывал тебя.— Патрик… мне нужно время, пожалуйста!Он на мгновение задумывается, затем, повернувшись к девушке, говорит с ней по-французски. Ее испуганные глаза расширяются. В отчаянии она кивает.— Хорошо. — Он достает нож и разрезает веревку, привязывающую ее к стене, оставляя руки связанными. Затем кладет нож в нескольких футах перед девушкой.— Я только что сказал ей, что если она хочет выбраться отсюда живой, то ее единственный вариант — убить тебя, — произносит он буднично. — Так что теперь ты действительно должна сделать выбор, Клэр.Роза приближается к ножу.— Знаешь, есть стихотворение Бодлера о загадке. — Патрик достает из рюкзака пистолет и протягивает мне. — Он описывает зверинец, зоопарк, полный всевозможных пороков, и загадывает загадку: кто чудовищнее, хуже всех? Ответ — ты, читатель, кто может наслаждаться ужасами в стихах, не замаравшись кровью.— Не бери нож, Роза, — говорю я в отчаянии. Кажется, она меня не слышит. Я даже не знаю, говорит ли она по-английски.— Ну, теперь тебе придется замараться, — говорит Патрик.Роза колеблется, затем бросается за ножом, пытаясь поднять его связанными руками.Я неохотно беру пистолет.— Хорошо, — выдыхает Патрик. — Давай, любовь моя, сделай это сейчас.Убить или быть убитой. Невероятная ясность сновидения. Я даже не могу переварить собственные эмоции — отвращение, ужас, неверие переполняют меня.И еще кое-что: ужасное осознание того, что этот момент будет длиться вечно. На каком-то уровне я всегда это знала.Я хотела этого.Глава 102Ребенок оказывается в приемной семье по разным причинам. У некоторых родители алкоголики или наркоманы. Некоторые дети сироты. Другие забыты или обижены.Я говорила людям, что я сирота. Но это было неправдой. Мои родители переживали то, что люди называют полосой невезения. Драки продолжались всю ночь. Однажды отец вошел в мою спальню, разбудил меня и начал бранить маму — он хотел, чтобы я знала, какая она шлюха, знала правду об этом так называемом ангеле, который считает, что она намного лучше меня. Я помню, как мельком увидела ее за его спиной, когда мама пыталась оттащить его от меня; увидела, как он развернулся с вытянутой рукой, так же небрежно, как если бы разбрасывал семена. И то, как его рука коснулась ее лица и как мама упала на пол. Для ребенка это выглядело так же гладко, как танец. Однажды он переломал всю мебель в гостиной и бил маму ножкой стола до потери сознания. Раз за разом она выгоняла его, но он возвращался всегда с одной и той же мантрой: «Это мой дом, моя дочь, и ты не можешь лишить меня их».Я пряталась под кроватью, когда они ссорились.Там он и нашел меня той ночью.— Выходи, Клэр, — сказал он. — Мама поранилась. Я должен идти. — Я сидела на кровати. — Дай маме отдохнуть, ладно? Маме нужно поспать, тогда она почувствует себя лучше. Утром ты сможешь одеться и пойти в школу? Если кто-нибудь спросит, не говори, что мама в постели. Просто скажи, что она в порядке. Ты сможешь это сделать?— Да, папа, — кивнула я.— Хорошая девочка. Я люблю тебя. Ты любишь меня?— Я тебя очень люблю, — ответила я.На суде мне предложили дать показания по видео или за ширмой, но я этого не хотела. Я хотела, чтобы отец увидел, как я рассказываю всем вслух то, что раньше держала в секрете.Судья сказал, что я один из самых смелых свидетелей, которых он когда-либо видел в зале суда.Он приговорил моего отца к пожизненному заключению за убийство. Я никогда не навещала отца в тюрьме, ни разу.Глава 103Катакомбы, Париж, ночь.Патрик говорит со мной спокойно, умиротворяюще.ПатрикТы делала это и раньше, Клэр. Тогда ты нажала на курок. Помнишь, как это было просто? Доверься мне. Это тоже будет легко.Я поворачиваюсь, я будто просто в сцене, которую мы репетируем. Прицеливаюсь. Стреляю. Я стреляю в Патрика. В монстра, которого люблю.Глава 104Я нажимаю на курок. Пистолет щелкает. Патрик вздыхает.— Когда я сказал, что доверяю тебе оружие… Я говорил метафорически. Он не был заряжен.Он берет из моей руки пистолет и заряжает его. Затем направляет на Розу, выхватывая нож из ее рук. Она отчаянно всхлипывает сквозь кляп, когда он привязывает веревку к обручу в стене.— Пойдем, — обращается он ко мне, игнорируя девушку.— Куда?— Понятия не имею. Никуда. Куда угодно. Я не хотел, чтобы это случилось, Клэр. Я хотел, чтобы ты сделала это, поняла меня, чтобы разделила мой мир.Мы возвращаемся в помещение с бассейном. Свечи, которые Патрик зажег раньше, теперь догорели, оплыли.Он достает из рюкзака бутылку.— Выпей, это заглушит боль.Я делаю большой глоток. Абсент.— И почитай мне, — тихо просит он. — Прочти вслух, как в первый раз.Я беру книгу, которую он протягивает, и ровным бесцветным голосом начинаю читать:Так много помню я, как живший сотни лет!На лице Патрика слезы. Я выпускаю книгу из рук, и остальное читаю по памяти:Пусть шкап большой хранит романсы, груды смет,Записки и стихи, судебные тетради,В любовных письмецах волос тяжелых пряди, —Все ж менее в нем тайн, чем мозг скрывает мой!Он обнимает меня за шею.— Константинополь, — говорю я.— Что? — хмурится Патрик.— Мое стоп-слово. Я говорила, что не помню его. Произнесение его означает просьбу прийти за мной. Сейчас. Константинополь.— Итак, Клэр? — недоверчиво говорит он.Что-то падает в комнате. Круглый металлический предмет. Краем глаза я вижу, как он катится по земле, ударяется о стену и останавливается.Долю секунды ничего не происходит. Затем взрыв белого света. Мгновение спустя раздается шум, удар такой силы, что сбивает нас обоих с ног. У меня звенит в ушах. Лучи прорезают заполненную дымом темноту — темные фигуры в черной униформе штурмуют пещеру со всех сторон.Одна из них опускается на колени рядом со мной и поднимает забрало.Командир спецназаКлэр! Клэр, вы в порядке?Я чувствую, как его руки мягко впиваются мне в плечи, когда он поднимает меня.— Фрэнк, — говорю я. — Ты пришел.Глава 105Ла Мартин, расположенный недалеко от Лиона, имеет долгую и внушительную историю. Первоначально это был сумасшедший дом, позже он использовался гестапо для допросов. Сейчас здесь тюрьма с одним из самых строгих режимов в Европе, ставшая из-за своей близости к штаб-квартире Интерпола чем-то вроде общемировой тюрьмы.Кэтрин Лэтэм приходит сюда морозным декабрьским утром, как и многие до нее, чтобы провести допрос. Ее отводят в маленькую комнату пастельных тонов, где когда-то давно следователи использовали резиновые шланги, ванны, полные дерьма, дубинки, тиски для пальцев.Она принесла с собой ручку и бумагу, небольшое записывающее устройство и пачку французских сигарет.Входит Патрик Фоглер. На нем стандартная тюремная роба: свободные джинсы и джинсовая куртка, запястья скованы наручниками.— Я принесла вам сигарет, — произносит она, когда мужчина садится. — Я слышала, что вы теперь курите.— Здесь все курят. Не как в Америке.— Они хорошо с вами обращаются?Он пожимает плечами.— А вам какое дело? Терпимо.Она толкает ему сигареты через стол.— У меня к вам предложение, Патрик.— Ах да, — усмехается он. — Бесстрашная ученая в поисках истины. Не говоря уже о профессиональном росте. Столько нужно публиковаться, не так ли? Без сомнения, вы надеетесь получить от меня хорошую толстую монографию.— Ваши отношения с другими пользователями на Некрополе, — говорит она спокойно. — Я хочу знать больше о том, как это работает. Кто кого кормил? Вы с Фурманом видели друг в друге конкурентов или коллег-художников, сотрудничающих в разных сферах? Остались бы нереализованными некоторые из ваших желаний, если бы не созданные им изображения? Или вы всегда надеялись, что переводы найдут последователей, подобных ему? Здесь много материала, Патрик, и все это нам в новинку. Если вы будете сотрудничать, я, возможно, смогу взамен сделать что-то для вас.— Я не думаю, что в моем случае будет сделка о признании вины, доктор Лэтэм.— Это не то, что я предлагаю. Это больше похоже на обмен. Вы отвечаете на мои вопросы… и я отвечаю на ваши…— Почему вы считаете, что у меня есть к вам вопросы? — говорит он сухо.— О, я думаю есть, как минимум один вопрос.Он есть, и Патрик признает это неохотным кивком.— Вы хотите знать, насколько это все реально, — добавляет она. — Понимала ли Клэр значение хоть одного слова из тех, что она вам сказала? Или она просто выполняла наши приказы все это время?Он откидывается назад.— Так расскажите мне.— Она замечательный человек, Патрик. И замечательная актриса. Когда мы нашли ее, она изучала актерское мастерство, которое включало, в том числе, и погружение в роль с абсолютной самоотдачей. Это было ее предложение — чтобы сделать то же самое с ролью, которую мы просили ее сыграть.* * *Офис Кэтрин Лэтэм, ночь.Кэтрин инструктирует меня.КэтринВам нужно стать более экстремальной версией себя. И вы должны быть этим персонажем двадцать четыре часа в сутки, неделю за неделей, даже если окажется, что люди, которым вы доверяли больше всего, предали вас.ЯЯ смогу это сделать.КэтринЕсть еще кое-что… Что-то, что вам придется сделать, если это будет правдоподобно.ЯЯ знаю.— Я сказала ей, что она должна влюбиться в вас, — просто говорит Кэтрин. — И что она должна следовать логике этого чувства, куда бы оно ее ни привело. И неважно, насколько предательским, безумным или опасным это казалось.Патрик на мгновение закрывает глаза.— Значит, все это было ложью.— Вы упускаете главное. Для нее нет никакой разницы, она любила вас. Она заставила себя полюбить вас. Это то, что нам нужно было от нее.Патрик тихо цитирует:О, нет! Притворство лишь, ах, украшенье лишьТот лик, что озарен гримасою прекрасной[41].Он бросает на Кэтрин острый взгляд.— А Некрополь?— Что Некрополь?— Вы каким-то образом проникли туда, не так ли? ФБР. И вместо того, чтобы закрыть его, вы просто сидели и наблюдали за нами. Изучали нас, как будто мы ползали вокруг муравейника в лаборатории. Я даже готов поспорить, что это вы послали мне изображения Фурмана. — Он наклоняется вперед. — А знаете, что вы соучастница всех убийств, которые произошли после этого? Включая Стеллу. Бедная Стелла. Может, я и убил ее, но именно вы привели этот механизм в движение…Кэтрин нажимает кнопку на диктофоне.«Интервью с Патриком Фоглером, — произносит она. — Запись номер один».Глава 106Нью-Йорк, Вест 44-я улица, бар отеля «Дельтон», сумерки.Я сижу в тихом уголке бара, с бокалом в руке, пытаясь растянуть удовольствие. Вы вероятно думаете, что я на свидании, но когда увидите дородного мужчину средних лет, который плюхнется на сиденье напротив меня, то измените свое мнение.Я улыбаюсь ему через стол.— Что тебя задержало, Фрэнк?— Бумажная волокита. В наши дни быть детективом значит быть чертовой машинисткой. — Он подзывает официантку и заказывает пиво, затем поворачивается ко мне: — Ты в порядке?— Да… — отвечаю я. — Спасибо, что спросил.— Я имел в виду выпивку, — хрипло говорит он.— Я знаю. И да, я в порядке.Фрэнк кивает, лезет в карман пиджака, достает конверт и кладет на стол.— Вот. Нужно подписать и отправить по почте. Грин-карту сделают в течение недели.Я смотрю на конверт, но не беру его.— Я могу вернуться в Англию, Фрэнк.Он поднимает брови.— Да?— У моей приемной матери день рождения. Я должна быть там. А потом, все те вещи, от которых я убегала… Они больше не кажутся такими уж страшными по сравнению с… — Я оставляю предложение незаконченным.— Наверное, — тихо говорит он. — Ну, если тебе что-нибудь понадобится…Я улыбаюсь.— Просто сказать Константинополь?Он улыбается в ответ.— Правильно. И я прибегу с командой спецназа и парой светошумовых гранат.Я смотрю на него с нежностью. Вместе с этим человеком я так много пережила. Мой ангел-хранитель. Склонившись над мониторами, прижав наушники к ушам, он прислушивался сквозь треск к волшебному слову, которое разрушит всю иллюзию вокруг нас.Даже когда недели превратились в месяцы, я ни разу не усомнилась в том, что, если он мне понадобится, то окажется рядом.Я с самого начала знала, что они собираются сделать резкий поворот, который поможет мне прорваться сквозь секретность и паранойю Патрика и добиться его доверия. Они предлагали рассказать мне, что именно планируют, но я не хотела этого знать.— Я среагирую немедленно, — сказала я им. — Использую все, что вы мне дадите. Так будет более достоверно.Я даже не представляла, как далеко зайду. Но я опиралась на свой единственный предыдущий опыт любви из эмоциональной памяти, и было только одно место, куда вели меня эти мои инстинкты. Три относительно неглубоких боковых разреза в левой локтевой ямке. Потребовалось бы несколько часов, чтобы истечь кровью.И то же самое, когда я мельком увидела Фрэнка в парке в тот день. Я не среагировала улыбкой или взмахом руки, но спросила себя, что мой персонаж думает об этом. Я использовала этот момент, чтобы заставить Патрика поверить — я все еще его подозреваю. И поэтому у него не было причин подозревать меня.Давая ему крошечные намеки на свой внутренний мир, почти такой же извращенный и социопатический, как его собственный. Но всегда, всегда следуя сквозной линии, одной всеобъемлющей истине, которая заставляла моего персонажа все глубже погружаться в его объятия.— Я все еще люблю его, — тихо говорю я.— Кого? — Фрэнк хмурится, не понимая. — Этого ублюдка? Почему?— Оказывается, Кэтрин была права — это нельзя просто снять вместе с макияжем. Я заставила себя войти в его голову. И какая-то часть меня не может оттуда выбраться.Он какое-то время изучающе смотрит на меня.— Скажи, Клэр, как далеко ты бы зашла? Я имею в виду, если бы нас там не оказалось. Ты смогла бы нажать на курок, выстрелить в ту девушку?— Я думаю вопрос в том, где заканчивается игра, не так ли? — Я трясу головой. — Нет, конечно, не смогла бы.Я говорю это так гладко, что даже сама была бы удивлена, обнаружив, что это ложь.Потому что вопрос неправильный. Это совершенно неправильный вопрос. Фрэнк должен был спросить, что бы я сделала, если бы Патрик убил ее. Если бы я сломалась и в результате умерла от его рук. Или мы занимались бы любовью рядом с ее еще теплым трупом. Фрэнк сентиментален, как все американцы. Голливудская концовка, которую я ему даю, удовлетворит его, как упаковка попкорна с маслом.Кто настоящая Клэр Райт? Та, что сидит здесь, держа свою драгоценную грин-карту и обменивается любезностями с человеком, который ее преподнес? Или та, которая влюбилась в темноту, что почувствовала глубоко внутри единственного мужчины, которого не смогла соблазнить? Что из этого спектакль: та, кем я была тогда, или та, кто я сейчас?Некоторых парней захватывает сумрак, и они уже не могут его отпустить…Фрэнк смотрит на меня как-то странно.— Может, тебе стоит вспомнить, что говорят на съемках, Клэр?— Да? — отзываюсь я. — И что же?— Не рассчитывай на место.— Верно, — говорю я, улыбаясь. — Не рассчитывай на место.Я поднимаю бокал и произношу тост за Фрэнка. Странный взгляд, который он только что бросил на меня — беспокойство, смешанное со страхом, — упрятан куда-то глубоко.Я использую его когда-нибудь.И невидимая камера в моей голове медленно поднимается и уходит, освобождая нас. Наши голоса затихают на фоне болтовни в ночном нью-йоркском баре по мере того, как слово «Конец» на экране исчезает и начинаются титры.Дж. П. Делейни
ПРЕДШЕСТВЕННИЦА(роман)
Мистер Дарквуд, некогда так интересовавшийся романтической любовью и всем, что о ней говорили, теперь совершенно не выносил этой темы. Отчего эти влюбленные все время повторяются? Неужто им никогда не надоедает слушать свои разговоры?Ева Оттенберг, «Вдовья опера»
Как и все люди, страдающие от зависимости, убийцы с индивидуальным почерком действуют по сценарию, повторяя цикличные действия до превращения их в навязчивые.Роберт Д. Кепель, Уильям Д. Бернс, «Убийцы с индивидуальным почерком»
Можно сказать, что пациент не вспоминает то, что он забыл или вытеснил, но отыгрывает это. Он воспроизводит это не как воспоминание, а как действие; он повторяет это, не сознавая, разумеется, того, что это есть повторение.Зигмунд Фрейд, «Воспоминание, повторение и проработка»
Моя зачарованность образами, которые повторяются и повторяются, — или, в случае кино, «набегают», — выражает мою убежденность в том, что большую часть нашей жизни мы видим, но не наблюдаем.Энди Уорхол
ТОГДА: Эмма и Саймон въезжают в уникальный дом, построенный выдающимся, эксцентричным архитектором Эдвардом Монкфордом. Дом требует от жильцов соблюдения строгих правил и обещает навсегда изменить их жизнь. Но что случится, если правила будут нарушены?СЕЙЧАС: Джейн недавно потеряла ребенка; она хочет начать жизнь заново и надеется, что дом Монкфорда поможет ей это сделать. Но у этого дома — своя история, и Джейн должна понять, есть ли в этой истории место для нее, а главное — какую роль в ней сыграла ее предшественница.
Глава 1Тогда: ЭммаКвартира небольшая, но симпатичная, говорит агент по аренде недвижимости с энтузиазмом, который почти можно принять за подлинный. Все необходимое рядом. Есть свой кусочек крыши: можно устроить летний солярий — с согласия домовладельца, конечно.Милая, соглашается Саймон, избегая моего взгляда. Я поняла, что квартира не годится, как только увидела шестифутовую полосу крыши под окном. Сай тоже это понимает, но агенту говорить не хочет, по крайней мере сразу, чтобы не показаться грубым. Может быть, он даже надеется, что если я вдоволь наслушаюсь этой болтовни, то засомневаюсь. Саймону агент по душе: за словом в карман не лезет, напористый, деловой. Возможно, читает журнал, в котором Саймон работает. Мы еще по лестнице не поднялись, а они уже разговорились о спорте.А тут — вместительная спальня, говорит агент. С широкой…Не годится, перебиваю я, прекращая спектакль. Нам не подходит.Агент поднимает брови. Говорит: в этом деле излишняя привередливость неуместна. К вечеру квартира уйдет. Сегодня ее уже смотрели пять раз, а ведь она еще даже на сайте не выставлена.Здесь небезопасно, равнодушно говорю я. Идем?На всех окнах запоры, замечает он, а на двери «Чабб»[42]. Разумеется, если соображения безопасности имеют для вас особое значение, вы сможете поставить сигнализацию. Вряд ли домовладелец будет возражать.Он обращается к Саймону, минуя меня. Особое значение. С тем же успехом он мог бы сказать: а, ну если ваша девушка — истеричка…Жду снаружи, говорю я и разворачиваюсь.Осознав свой промах, агент добавляет: если вам не нравится район, то, наверное, стоит посмотреть дальше к западу.Смотрели уже, говорит Саймон. Нам там все не по карману. Если только не с чайный пакетик размером.Он старается скрыть досаду, но то, что ему приходится это делать, злит меня еще больше.Агент говорит: есть квартира с одной спальней в Куинз-Парк. Средненькая, но…Смотрели, говорит Саймон. Нам в конце концов показалось, что все-таки близковато к этим местам. По его тону понятно, что нам означает «ей».Есть еще одна на третьем этаже, только нужно в Килберн…И ее смотрели. Там рядом с окном проходит водосточная труба.Агент озадачен.По ней могут взобраться, поясняет Саймон.Ясно. Ну, сезон только начался. Может, если подождете немного…Агент явно решил, что мы попусту тратим его время: он тоже потихоньку отступает к двери. Я выхожу на лестничную площадку, стою там, чтобы он не оказался рядом со мной.Мы уже сообщили владельцу, что съезжаем, слышу я слова Саймона. Вариантов у нас немного. Он понижает голос. Слушай, друг, нас ограбили. Пять недель назад. В квартиру ворвались двое, угрожали Эмме ножом. Понимаешь, почему она сейчас немного нервная?Ох ты, говорит агент. Черт. Если бы с моей девушкой так обошлись, я бы не знаю что сделал. Слушай, есть вариант, хотя… уж не знаю, понравится ли… Он умолкает.Да? говорит Саймон.В агентстве не упоминали о Доме один по Фолгейт-стрит?Вроде бы нет. Его недавно выставили?Не совсем.Агент, кажется, не знает, продолжать или нет.Но он сдается? наступает Саймон.В принципе, да, говорит агент. Дом потрясающий. Совершенно потрясающий. С этим и не сравнить. Правда, владелец… мягко говоря, требователен.Что за район? спрашивает Саймон.Хэмпстед, говорит агент. Ну, скорее даже Хендон. Но там реально тихо.Эм? зовет меня Саймон.Я возвращаюсь. Говорю: можно и посмотреть. Уж полпути прошли.Агент кивает. Говорит: загляну в офис, узнаю подробности. Я в тот дом клиентов давно не водил. Место такое, не каждому подойдет, но вам, думаю, придется по вкусу. Это я ни на что не намекаю.
Глава 2Сейчас: Джейн— Это последняя. — Агент по имени Камилла барабанит пальцами по рулю своего «Смарта». — Давайте-ка уже определимся.Я вздыхаю. Мы только что посмотрели квартиру в обшарпанной многоэтажке близ Вест-Энд-лейн. Она — единственная мне по карману, и я почти убедила себя, что она мне нравится, закрыла глаза на облезающие обои, на слабый запах еды, готовившейся этажом ниже, на тесную спаленку и на плесень, заведшуюся в непроветренной ванной. Но потом вдруг поблизости прозвенел колокольчик — старинный, ручной колокольчик, — и квартира наполнилась детскими криками. Подойдя к окну, я увидела школу. Разглядела класс для дошкольников; на его окнах висели вырезанные из бумаги зайчики и гуси. Все мое нутро сжалось от боли.— Не по мне, — выдавила я из себя.— Почему? — Камилла казалась удивленной. — Дело в школе? Предыдущим жильцам нравилось, что слышно, как во дворе дети играют.— И все-таки они здесь недолго прожили. — Я отвернулась от окна. — Пойдемте?Теперь, по дороге в офис, Камилла хранит долгое, тактическое молчание. Наконец она говорит: — Если ничего из того, что мы сегодня видели, вам не подходит, то вам, возможно, нужно будет расширить свой бюджет.— К сожалению, мой бюджет не сдюжит, — сухо отвечаю я, глядя в окно.— Тогда, наверное, вам стоит быть менее придирчивой, — язвительно говорит она.— Насчет этой квартиры. У меня… есть причины, по которым я не могу жить возле школы. Сейчас не могу.Я вижу, как она переводит взгляд на мой живот, еще немного дряблый после родов, и ее глаза расширяются, когда она связывает одно с другим. — Ох, — говорит она. Камилла, к счастью, поумнее будет, чем кажется. Мне не приходится ничего объяснять.Ей самой в голову приходит мысль.— Есть еще одно место. Его, вообще-то, нельзя показывать без разрешения владельца, но мы время от времени все равно это делаем. Кого-то этот дом пугает, но лично я думаю, что он удивительный.— Удивительный дом, который мне по карману? Плавучий, что ли?— Боже, нет. Наоборот. Современное здание, в Хендоне. Особняк — спальня всего одна, зато места уйма. Владелец — архитектор, который его и построил. Очень знаменитый, кстати. Вам случается покупать одежду в «Уондерер»?— В «Уондерер»… — В прошлой жизни, когда у меня водились деньги и была приличная работа с хорошей зарплатой, я порой заходила в «Уондерер» на Бонд-стрит — помещение в ужасающе минималистском стиле, где платья по кусачим ценам были разложены по толстым каменным плитам, словно жертвенные девственницы, а продавцы-консультанты одеты в черные кимоно. — Иногда. А что?— Все их магазины спроектированы «Монкфорд партнершип». Он из тех, кого называют техно-минималистами или как-то так. С виду вроде голые стены, но полно скрытых примочек. — Она бросает на меня взгляд. — Должна предупредить: кто-то находит этот стиль слегка… суровым.— Переживу.— А еще…— Да? — приободряю я ее, когда она замолкает.— Там не совсем обычное соглашение об аренде, — нехотя говорит она.— То есть?— Мне кажется, — говорит она, включая поворотник и перестраиваясь в левую полосу, — сперва надо взглянуть на дом. Вдруг вы в него влюбитесь? Тогда уж расскажу про недостатки.
Глава 3Тогда: ЭммаЛадно, дом поразительный. Удивительный, потрясающий, невероятный. Словами не описать.По улице и не скажешь. Два ряда ничем не примечательных викторианских домов: красный кирпич и створчатые окна — каких полно по всему северу Лондона; они поднимаются по холму в сторону Криклвуда, словно гирлянда; каждый следующий — копия предыдущего. Различаются только дверями и цветными окошками над ними.В конце улицы, на углу, стоял забор. За ним я увидела небольшое приземистое здание, куб из бледного камня. На то, что это — жилой дом, а не исполинское пресс-папье, указывало лишь несколько разбросанных, как будто наобум, по фасаду горизонтальных окон-щелей.Ого, неуверенно говорит Саймон. Это вот — он?Агент весело отвечает: Он самый! Дом один по Фолгейт-стрит.Он ведет нас вдоль дома; в стене совершенно неожиданно обнаруживается дверь. Звонка, похоже, нет; я также не вижу ни ручки, ни почтового ящика; нет и таблички с именем, ничего, что указывало бы на человеческое присутствие. Агент толкает дверь, та распахивается.Кто здесь сейчас живет? спрашиваю я.Сейчас — никто, говорит он, пропуская нас вперед.А почему не было заперто? нервно спрашиваю я, стоя на месте.Агент ухмыляется. Вообще-то было, говорит он. У меня в телефоне — цифровой ключ. Все управляется одним приложением. Нужно только сменить статус «Нежилой» на «Жилой». Дальше все происходит автоматически. Датчики внутри дома реагируют на кодовый сигнал и впускают меня. А если на мне электронный браслет, то и телефон не нужен.Да вы шутите, говорит Саймон, глазея на дверь. Я едва не смеюсь над его реакцией. Для Саймона, помешанного на гаджетах, дом, управляющийся с телефона, — это как все самые лучшие подарки на день рождения в одной коробке.Я захожу в крохотную прихожую размером не больше буфета. Следом входит агент, и нам становится тесно; я без приглашения иду дальше.Теперь моя очередь говорить «ого». Внутри просто потрясающе. Огромные окна с видом на крохотный сад и высокую каменную стену заливают помещение светом. Дом небольшой, но кажется, что просторно. Пол и стены из бледного камня. Желобки вдоль плинтусов создают такое впечатление, будто стены парят в воздухе. И — пусто. Не в том смысле, что нет мебели: у одной из стен я вижу каменный стол, очень крутые, дизайнерского вида столовые стулья, длинный низкий диван в плотном кремовом чехле — но больше ничего, глазу не за что зацепиться. Ни дверей, ни шкафов, ни картин, ни оконных рам, ни розеток на виду, ни светильников, ни — я растерянно озираюсь — даже выключателей. Дом не выглядит заброшенным или нежилым, но в нем царит идеальный порядок.Я повторяю: ого. Голос звучит как-то странно приглушенно. Я осознаю, что с улицы не доносится ни звука. Вечного шума Лондона — дорожного движения, монтажников-высотников, автомобильных сигнализаций — больше не слышно.Так почти все говорят, соглашается агент. Простите за занудство, но хозяин требует, чтобы разувались. Прошу…Он нагибается расшнуровать свои пижонские туфли. Мы следуем его примеру. Резкая, нагая пустота дома словно отбила у агента охоту молоть языком: на вид потрясенный не меньше нашего, он молча шаркает носками по дому, а мы оглядываемся.
Глава 4Сейчас: Джейн— Великолепно, — говорю я. Внутри дом напоминает картинную галерею: кругом красота и совершенство. — Просто великолепно.— Скажите? — говорит Камилла. Задрав голову, она смотрит на голые стены из какого-то дорогого кремового камня, уходящие высоко под крышу. На второй этаж ведет самая безумная минималистская лестница, что я видела. Она словно вырублена в скале: змейка из голого неполированного камня; ни перил, ни каких-то заметных глазу опор. — Сколько ни прихожу сюда, каждый раз дух захватывает. Последний раз я приводила группу студентов-архитекторов… Это, кстати, одно из условий. Вам придется раз в полгода устраивать день открытых дверей. Но посетители всегда ведут себя очень корректно. Это вам не в поместье жить, где туристы жвачку на ковры бросать будут.— Кто здесь живет сейчас?— Никто. Дом почти год как пустует.Я смотрю на следующую комнату — если можно назвать комнатой свободное пространство, где и дверного проема-то нет, не то что двери. На длинном каменном столе стоит ваза с тюльпанами, на фоне бледного камня их кроваво-красные бутоны режут глаз своей яркостью. — Откуда же тогда цветы? — Я подхожу к столу и трогаю его. Пыли нет. — И кто тут прибирается?— Одна фирма раз в неделю присылает уборщика. Это еще одно условие — вы должны их впускать. Они и садом занимаются.Подхожу к окну, доходящему до самого пола. Сад — тоже не совсем то слово. Это скорее двор; закрытая территория где-то двадцать на пятнадцать футов, мощенная тем же камнем, которым выложен пол. Только у самого забора — небольшой овальный пятачок травы, пугающе аккуратный и ровный, словно площадка для игры в шары. Цветов не растет. Вообще, кроме этого пятна зелени там нет ничего живого, никакого цвета. Единственная другая примета — несколько кружков из серого гравия.Я снова смотрю на интерьер дома, и мне приходит в голову, что ему не хватает красок, тепла. Постелить ковры, очеловечить немного — и он будет очень красивым, как из глянцевого журнала. Впервые за долгое время я испытываю что-то вроде приятного волнения. Неужели судьба переменилась к лучшему?— Что же, разумно. Это все?Камилла нерешительно улыбается:— Говоря одно из условий, я имела в виду, что это одно из самых очевидных. Вы знаете, что такое ограничительное условие?Я качаю головой.— Это условие, которое по закону бессрочно применяется к собственности, и его нельзя отменить, даже если дом будет продан. Обычно это относится к правам на застройку: можно ли использовать помещение в качестве делового офиса и так далее. Что касается конкретно этого дома, то условия — часть договора об аренде, но поскольку они являются ограничительными, то не подлежат обсуждению или изменению. Договор на редкость строгий.— О чем же речь?— В общем, о том, что можно и чего нельзя. Ну, в основном о том, чего нельзя. Любые изменения — только по предварительному соглашению. Никаких ковров и паласов. Никаких картин. Никаких растений в горшках. Никаких украшений. Никаких книг…— Никаких книг! Что за бред!— В саду ничего не сажать, никаких занавесок…— А со светом снаружи как быть — без занавесок?— Окна светочувствительны. Темнеют вместе с небом.— Так, никаких занавесок. Еще условия есть?— О да, — говорит Камилла, не обращая внимания на мой саркастический тон. — Всего условий порядка двухсот. Однако больше всего проблем вызывает последнее.
Глава 5Тогда: Эмма…Никакого освещения, кроме того, что уже есть, предупреждает агент. Никаких бельевых веревок. Никаких корзин для бумаг. Курить нельзя. Никаких салфеток и подставок под бокалы. Никаких декоративных подушек, никаких безделушек, никакой сборной мебели…Безумие, говорит Сай. Кто ему право дал?..Икеевскую мебель в нашей нынешней квартире Сай собирал неделями, и в результате он гордится ею, словно своими руками выпиливал и обрабатывал.Агент пожимает плечами: я предупреждал, что дом непростой.Я смотрю на потолок. Кстати, об освещении, говорю, как оно включается?Оно не включается. По всему дому ультразвуковые датчики движения вкупе с детекторами, которые подстраивают внутренний свет под внешний. Технология — та же, благодаря которой в темноте включаются фары машины. Просто выбираете в приложении подходящий режим: «продуктивный», «безмятежный», «игривый» и так далее. Зимой программа даже добавляет ультрафиолет — чтобы вы не хандрили. Ну, знаете, типа как для светолечения сезонных депрессий.Я вижу, Саймон впечатлен всем этим так, что даже хозяйский запрет на сборную мебель вдруг перестает его беспокоить.Агент, чувствуя, что он на коне, продолжает: полы с подогревом, только тепло поступает прямиком из скважины под домом. Окна с тройным остеклением. Дом позволяет экономить энергию, поэтому государство вам еще должно будет. Больше ни одного счета за обогрев не увидите.Саймону как будто пересказывают порнофильм. Я резко спрашиваю: а как насчет безопасности?Все та же система, говорит агент. Снаружи в стену встроена сигнализация, ее просто не видно. Во всех комнатах — датчики, те же, что включают огни в доме. Система умная. Запоминает вас, ваш распорядок дня. Если приходят гости, спрашивает, кого впускать, а кого — нет.Эм? зовет Саймон. Ты только посмотри на эту кухню.Он забрел в ту часть дома, где стоит каменный стол. Сначала я даже не понимаю, как Саймон определил, что это кухня. Вдоль стены тянется каменная плита. С одного конца из нее торчит гладкая металлическая трубка, наверное, смеситель. Углубление под ней — должно быть, мойка. На другом конце — ряд из четырех небольших дырочек. Агент проводит ладонью над одной из них, и тут же из нее с шипением вырывается пламя.Вуаля, говорит он. Конфорки. И, кстати, архитектор предпочитает говорить не кухня, а трапезная. Агент ухмыляется, как бы показывая, что сам понимает — глупость.Присмотревшись, я замечаю между стенными панелями желобки. Нажимаю на панель, и она открывается — не со щелчком, а с плавным пневматическим выдохом. Внутри — малюсенький шкафчик.Идемте, покажу второй этаж, говорит агент.Лестница — просто каскад каменных плит, вделанных в стену. Для детей, как вы понимаете, небезопасно, предупреждает нас агент. Смотрите под ноги.Дайте угадаю, говорит Саймон. Перила — тоже в списке запретов?И домашние животные, говорит агент.В спальне обстановка такая же скудная, как и на первом этаже. Кровать — встроенная, просто подиум из бледного камня, на котором лежит скатанный в рулон матрас типа футона. Ванная — тоже без двери, скрыта из виду за очередной стенкой. Но если внизу пустота была нервной, больничной, то здесь она спокойная, почти уютная.Роскошная тюремная камера, высказывается Саймон.Как я и говорил, это не всем по вкусу, соглашается агент. Но уж если приглянется…Саймон нажимает на панель в стене рядом с кроватью, и открывается еще одна ниша — гардероб. Места в нем — всего на десяток нарядов.Одно из правил — на полу ничего быть не должно, спешит сообщить агент. Все должно быть убрано.Саймон хмурится. А как узнают-то?Договор предусматривает регулярные проверки. К тому же, если какое-то правило нарушено, уборщики обязаны известить агентство.Ну уж нет, говорит Саймон. Это как в школу вернуться. Никому не позволю выговаривать мне за то, что я не подобрал с пола грязную рубашку.Я вдруг понимаю, что с тех пор, как я переступила порог этого дома, я не испытала ни единой панической атаки, ни разу не вспомнила об ограблении. Я чувствую себя в полной безопасности; дом изолирован от внешнего мира, словно окутан коконом. Мне вспоминается фраза из моего любимого фильма. Там все так чинно, благородно. Разве что-нибудь плохое с тобой может там приключиться?[43]Так-то, понятное дело, все классно, продолжает Саймон. И если бы не правила, то мы бы, наверное, заинтересовались. Но мы неряхи. Сторона Эм в нашей спальне — вообще «Французский связной», когда там бомба взрывается.А, ну раз так… говорит агент, кивая.А мне нравится, выпаливаю я.В самом деле? удивленно спрашивает Саймон.Здесь необычно… но ведь хозяина можно понять, да? Если ты построил нечто подобное, невероятное, то понятно, что ты хочешь, чтобы там жили как надо, так, как бы тебе хотелось. А иначе какой смысл? И тут чудесно. Я ничего подобного раньше не видела, даже в журналах. Мы же сумеем поддерживать порядок, правда? Ради того, чтобы жить в таком месте?Ну… ладно, неуверенно говорит Саймон.Тебе тоже нравится? спрашиваю я.Если тебе нравится, то мне и подавно, говорит он.Нет уж, говорю я, тебе по-настоящему нравится? Перемены нас ждут большие. Я не хочу, чтобы мы на это пошли, если тебе по-настоящему не хочется.Агент с удовольствием наблюдает, как разворачиваются наши прения. Но у нас всегда так: мне в голову приходит мысль, Саймон размышляет над ней и в конце концов соглашается.Ты права, Эм, медленно произносит Саймон. Лучшего варианта нам не светит. А если уж мы хотим начать с чистого листа — то так уж почище будет, чем если мы просто в какую-нибудь обычную квартиру въедем, правда?Он поворачивается к агенту. Ну, что дальше делать?А, говорит агент. Вот это как раз непростая часть.
Глава 6Сейчас: Джейн— Последнее условие? А что с ним?— Вы удивитесь, сколько людей — несмотря на все ограничения — хотят попробовать. Так вот, последняя преграда — в том, что архитектор оставляет за собой право вето. То есть он решает, подходит жилец или нет.— Лично, хотите сказать?Камилла кивает: — Если до этого доходит. Сначала человек заполняет внушительную анкету и, разумеется, расписывается в том, что ознакомился с условиями аренды и все понял. Если он проходит этот этап, то ему предстоит собеседование с хозяином дома — там, где тот в данный момент находится. Последние несколько лет это означало Японию, он строил небоскреб в Токио. Но сейчас он опять в Лондоне. Правда, обычно он собеседованием себя не утруждает: мы просто получаем е-мейл с отказом. Без объяснений.— Кто обычно проходит?Она пожимает плечами: — Мы сами так и не выявили закономерности. Хотя мы заметили, что студенты-архитекторы не проходят никогда. Также не сыграет вам на руку и опыт проживания в подобных домах. Скорее, наоборот. А так… мы знаем не больше вашего.Я оглядываюсь по сторонам. Если бы я построила этот дом, думаю я, то кому разрешила бы в нем жить? Как распознала бы по анкете подходящего жильца?— Честность, — медленно говорю я.— Что-что? — озадаченно смотрит на меня Камилла.— В этом доме главное — не то, что он красивый. А то, сколько труда в него вложено. Компромиссов тут никаких, в чем-то даже жестоко. Но человек вложил всего себя, всю свою страсть до последней капли, в создание того, что будет на сто процентов таким, как он хочет. Тут есть… это прозвучит претенциозно, но тут есть принципиальность. Мне кажется, хозяин ищет людей, готовых жить в нем так же честно.Камилла пожимает плечами. — Может, вы и правы. — Судя по тону, она сомневается. — Так вы согласны попробовать?Я по натуре человек осторожный. Я редко принимаю решения, тщательно их не обдумав; рассматриваю варианты, взвешиваю последствия, вычисляю за и против. И потому сама себе удивляюсь, когда внезапно отвечаю: — Да. Безусловно.— Хорошо, — говорит Камилла. В ее голосе нет удивления; с другой стороны, кто бы не захотел жить в таком доме? — Тогда возвращаемся в офис, и я даю вам анкету.
Глава 7Тогда: Эмма1. Составьте, пожалуйста, полный список вещей, которые вы считаете жизненно важными.Я беру ручку, потом кладу ее на место. Если я возьмусь составлять список всего, что хотела бы взять с собой, то на это уйдет вся ночь. Впрочем, стоит задуматься, и определение жизненно важный как бы наплывает на меня со страницы. Что для меня по-настоящему жизненно важно? Одежда? После ограбления я практически обхожусь двумя парами джинсов и старым мешковатым джемпером. Конечно, мне бы хотелось взять с собой какие-то платья и юбки, пару симпатичных курток, мои туфли и ботинки, но скучать по ним я не стану. Фотографии? Есть копии в Сети. Мои немногочисленные на что-то похожие украшения забрали грабители. Мебель? На Фолгейт-стрит все будет казаться убогим и неуместным.Сдается мне, вопрос сформулирован с подвохом. Если бы меня попросили составить список того, без чего я смогу обойтись, я бы не справилась. Но когда мне внушают, что ничего из этого на самом деле не важно, я начинаю задаваться вопросом: а нельзя ли отбросить все мои вещи, мои предметы, как старую кожу?Может, в этом — подлинный смысл Правил, как мы их уже окрестили? Может, архитектор — не просто псих, желающий все контролировать и боящийся, что мы изгадим его прекрасный дом. Может быть, это такой эксперимент. Жизненный эксперимент.В таком случае мы с Саймоном — подопытные кролики. Меня это не сильно тревожит. Я даже хочу измениться — хочу, чтобы мы изменились, — но без посторонней помощи мне этого не сделать.Особенно это касается нас.Мы с Саймоном вместе с самой свадьбы Сола и Аманды, которая была год с небольшим назад. Они оба — мои друзья по работе, но я чуть моложе, а кроме них, я мало кого знаю. Но Саймон был у Сола шафером, свадьба была красивая и романтичная, и у нас все сразу и началось. Разговоры за выпивкой плавно перешли в медленный танец и обмен телефонными номерами. Потом выяснилось, что мы остановились в одной гостинице, ну и все как полагается. На другой день я думала: что я натворила? Ясное дело, это — очередная спонтанная любовь на одну ночь, я больше никогда его не увижу и буду чувствовать себя употребленной дешевкой. Однако на деле оказалось иначе. Сай, едва вернувшись домой, позвонил; на следующий день — тоже, а к концу недели мы уже стали парой — к немалому удивлению друзей. Особенно его друзей. Коллеги Саймона — сплошь гуляки и любители выпить; в их среде завести постоянную девушку значит получить пятно на репутации. В журналах вроде того, для которого пишет Саймон, все девушки — «милашки», «красотки» и «цыпы». Страницы таких изданий полнятся снимками женщин в нижнем белье, пусть даже статьи в основном о гаджетах и технических новинках. Скажем, если текст о мобильнике, то к нему идет фото: девушка с сотовым, в лифчике и трусиках. Если о ноутбуке, то девушка опять же будет в нижнем белье, но уже в очках и за клавиатурой. Если статья о нижнем белье, то вряд ли на модели это белье вообще будет надето — скорее всего, она будет держать его в руках, словно только что сняла. Когда редакция закатывает вечеринку, все их модели приходят — одетые более или менее так же, как на фотографиях, и журнал потом трещит по швам от снимков с вечеринки. Все это мне совсем не по душе, да и Саймон сразу сказал, что ему тоже; одна из причин, по которой я ему понравилась, как он говорил, — в том, что я не похожа на этих девушек, что я «настоящая».В знакомстве на свадьбе есть нечто такое, что разгоняет первую стадию романа. Всего несколько недель спустя Саймон предложил съехаться. Этому тоже удивлялись. Обычно съехаться предлагает девушка, которой хочется или замуж, или развивать отношения. Но у нас все всегда наоборот. Возможно, потому, что Саймон немного старше меня. Он всегда говорил, что сразу увидел во мне свою единственную. И это мне тоже нравилось — что он знает, чего хочет, и хочет меня. Но мне никогда не приходило в голову спросить себя, хочу ли я этого, значит ли он для меня то же, что я явно значу для него. Недавно, после ограбления и решения съехать со старой квартиры, чтобы совместно найти новую, я начала понимать, что пришло время определиться. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на неудачные отношения.Если, конечно, они у нас такие.Я еще немного об этом думаю, бессознательно грызя кончик ручки; тот ломается, и мой рот наполняется острыми кусочками пластика. Это у меня дурная привычка, я и ногти грызу. Возможно, в Доме один по Фолгейт-стрит я и от нее избавлюсь. Возможно, дом изменит меня в лучшую сторону. Возможно, он внесет порядок и покой в бессистемный хаос моей жизни. Я стану человеком, который ставит цели, составляет списки, доводит дела до конца.Я возвращаюсь к анкете. Я твердо решила ответить на вопрос как можно короче, чтобы показать, что все понимаю, что мы с архитектором на одной волне.И вдруг я понимаю, каким должен быть верный ответ.Я оставляю поле для ответа совершенно пустым. Пустым, полым, совершенным, как интерьер дома на Фолгейт-стрит.Потом я отдаю анкету Саймону и рассказываю, что сделала. Он такой: а как же мои вещи, Эм? Как же Коллекция?«Коллекция» — это пестрый набор сувениров, связанных с НАСА, которые он кропотливо собирал долгие годы, хранящиеся большей частью в коробках под кроватью. Я предлагаю арендовать ячейку на складе, разрываясь между весельем — ведь мы всерьез спорим о том, может ли куча подписанного Баззом Олдрином и Джеком Шмиттом хлама с eBay помешать нам жить в самом невероятном доме, что мы видели в жизни, — и гневом: как для Саймона его астронавты могут быть важнее того, что случилось со мной? Ты же сам всегда говорил, что хочешь найти для нее приличный дом, говорю я.Но я же не ячейку на складе имел в виду, малыш, говорит он.Ну и я такая: Сай, это просто предметы. Предметы ведь — не главное в жизни, так?Я чувствую, что назревает очередной спор, и закипаю от знакомого гнева. Хочется закричать: ты опять заставил меня поверить, что собираешься что-то сделать, а как пришла пора, опять пытаешься увильнуть.Но я, конечно, молчу. Этот гнев — не я.Кэрол, психотерапевт, к которой я стала ходить после ограбления, говорит, что испытывать гнев — хорошо. Значит, меня не победили, или что-то в этом роде. К несчастью, мой гнев всегда направлен на Саймона. Это, наверное, тоже нормально. Самым близким достается сильнее всего.Ладно, ладно, быстро говорит Саймон. Коллекцию на склад. Но какие-то другие вещи…Странное дело, я уже готова оберегать милое, полое, пустое пространство своего ответа. Давай все выбросим, нетерпеливо говорю я. Начнем заново. Типа мы летим в отпуск, а авиакомпания берет за багаж?Ну хорошо, говорит он. Но я знаю, что он говорит это, только чтобы я унялась. Он идет к раковине и принимается демонстративно отмывать все грязные чашки и тарелки, которые я туда свалила. Я знаю, он думает, что у меня ничего не выйдет, что я недостаточно дисциплинирована для упорядоченного образа жизни. Он постоянно говорит, что я притягиваю хаос, ни в чем не знаю меры. Но именно поэтому я и хочу это сделать. Я хочу придумать себя заново. И то, что я делаю это с человеком, который считает, что знает меня и что я на это не способна, меня бесит.Я там, наверное, и писать смогу, добавляю я. В таком-то покое. Ты ведь уже который год меня ободряешь, чтобы я книгу написала.Он хмыкает, неубежденный.Или блог заведу, говорю я.Я обдумываю эту идею, верчу ее в голове. Блог — это, вообще-то, довольно круто. Его можно было бы назвать МинималистскаЯ. Мое минималистское путешествие. Или даже как-нибудь попроще. Мини мисс.Я уже начинаю загораться этим. Я думаю о том, сколько подписчиков может набраться у блога о минимализме. Может быть, я даже привлеку рекламодателей, уйду с работы, превращу блог в популярный журнал о стиле жизни. Эмма Мэтьюз, Принцесса Уменьшения.Значит, остальные блоги, которые я для тебя завел, ты закроешь? спрашивает он, и я злюсь — он имеет в виду, что я настроена несерьезно. Да, у Подружки из Лондона всего восемьдесят четыре подписчика, а у Чиксы от чик-лита — вообще восемнадцать, но у меня и времени не было их как следует вести.Я возвращаюсь к анкете. Ответили на один вопрос и уже ссоримся. Осталось еще тридцать четыре вопроса.
Глава 8Сейчас: ДжейнЯ просматриваю анкету. Некоторые вопросы решительно странные. Я понимаю, зачем спрашивать, какие вещи человек хотел бы взять с собой или что в обстановке дома он бы поменял, но как быть с такими:23. Вы бы пожертвовали жизнью, чтобы спасти десять незнакомых людей?24. А десять тысяч незнакомых людей?25. Толстые люди вызывают у вас: а) грусть или б) раздражение?Я понимаю, что была права, когда употребила слово «принципиальность». Эти вопросы — некая форма психометрического теста. Правда, риелторы нечасто употребляют слова вроде «принципиальность». Ясно, почему Камилла так удивилась.Прежде чем заполнять анкету, я гуглю «Монкфорд партнершип». Первая же ссылка ведет на их сайт. Перехожу по ней, и возникает изображение голой стены. Это очень красивая стена, сделанная из бледного, гладкого камня, но информативнее она от этого не становится.Кликаю еще раз, и возникают два слова:РаботыКонтактыНажимаю на «Работы», и на экране проявляется список:Небоскреб (Токио)«Монкфорд билдинг» (Лондон)Комплекс «Уондерер» (Сиэтл)Пляжный домик (Майорка)Часовня (Брюгге)Черный дом (Инвернесс)Дом один по Фолгейт-стрит (Лондон)Кликая на названия, вызываю еще картинки — никаких описаний, только изображения зданий. Все они предельно минималистичны. Все построены с тем же вниманием к деталям, из тех же высококачественных материалов, что и Дом один по Фолгейт-стрит. На фотографиях нет ни одного человека, ничего, что хоть намекало бы на человеческое присутствие. Часовня и пляжный домик почти взаимозаменяемы: тяжелые кубы из бледного камня и листового стекла. Только вид из окон разный.Иду на «Википедию».Эдвард Монкфорд (р. 1980) — британский техно-архитектор, работающий в эстетике минимализма. В 2005 году вместе со специалистом по информационным технологиям Дэвидом Тилем и двумя другими партнерами основал «Монкфорд партнершип». Вместе они стали пионерами в развитии домотики, интеллектуальной бытовой среды, в которой дом или здание становится целостным организмом, лишенным посторонних и необязательных элементов.Обычно «Монкфорд партнершип» принимает заказы по одному. Вследствие этого объем их производства остается умышленно небольшим. В настоящее время компания занята своим самым амбициозным на данный момент проектом: «Нью-Остеллом», эко-городом на 10 000 домов на севере Корнуолла.[1][2]Я пробегаю взглядом по списку наград. «Аркитекчурал ревью» назвал Монкфорда «блудным гением», а «Смитсониан мэгэзин» — «самым влиятельным архитектором в Великобритании… немногословным первопроходцем, чьи работы столь же глубоки, сколь неброски».Перескакиваю к «Личной жизни»:В 2006 году, еще не получив широкой известности, Монкфорд женился на Элизабет Манкари, коллеге по «Монкфорд партнершип». В 2007 году у них родился сын Макс. Мать и ребенок погибли в результате несчастного случая при строительстве Дома один по Фолгейт-стрит (2008–2011), который должен был стать их семейным домом, а также наглядным пособием для юных талантов «Партнершип».[3] Некоторые критики[кто?] называли эту трагедию и последовавший за ней длительный творческий отпуск Эдварда Монкфорда в Японии событиями, сформировавшими строгий, крайне минималистский стиль, принесший «Партнершип» известность.Вернувшись из отпуска, Монкфорд отказался от первоначальных планов Дома один по Фолгейт-стрит — на тот момент еще строившегося объекта[4] — и спроектировал его заново. Получившийся в итоге дом удостоился нескольких престижных наград, в том числе Стерлинговской премии Королевского института британских архитекторов.[5]Я перечитываю эти слова. Значит, дом начался со смерти. Точнее, с двух; двойная утрата. Что, поэтому я почувствовала себя там, как дома? Что, есть какое-то родство между его строгими пространствами и моим ощущением потери?Я машинально бросаю взгляд на чемодан у окна. Чемодан, полный детских вещичек.Мой ребенок умер. Моя дочь умерла, а потом, три дня спустя, родилась. Даже теперь неестественная неправильность этого, ужас этого случайного извращения должного порядка вещей мучают меня едва ли не сильнее всего прочего.Доктору Гиффорду, врачу-акушеру, хотя он был едва старше меня, выпало посмотреть мне в глаза и сказать, что ребенка придется рожать естественным образом. Риск инфекции и прочих осложнений, а также тот факт, что кесарево сечение — это серьезная операция, означали, что больница не предлагает его в случае внутриутробной смерти. Предлагает: это слово он и употребил, как будто родить ребенка, хотя бы и мертвого, посредством кесарева сечения — какой-то подарок, вроде бесплатной корзинки фруктов в гостинице. Но они спровоцируют роды медикаментозно, через капельницу, сказал врач, и сделают так, чтобы все прошло быстро и безболезненно.Я подумала: но я не хочу, чтобы было безболезненно. Хочу, чтобы было больно, и хочу родить живого ребенка. Стала гадать, есть ли дети у доктора Гиффорда. Подумала, что да. Доктора женятся рано, обычно на коллегах; к тому же мой был уж слишком мил, чтобы оставаться в холостяках. Вечером он, наверное, вернулся домой и за пивом перед ужином рассказал жене, как прошел его день, употребляя слова вроде внутриутробная смерть, доношенный и, возможно, жутковато. Потом его дочь показала ему рисунок, который сделала в школе, а он поцеловал ее и сказал, что она умница.По собранным, напряженным лицам врачей, делавших свое дело, я понимала, что даже для них мой случай — редкий и ужасный. Но если они находили некое утешение в своем профессионализме, то меня одолевало и отупляло одно лишь ощущение неудачи. Когда мне ставили капельницу с гормонами, чтобы запустить процесс, я слышала вой другой женщины где-то в родильном отделении. Но этой женщине предстояло уйти оттуда с ребенком, а не с направлением к специалисту по работе с потерявшими близких. Материнство. Тоже странное слово, если задуматься. Буду ли я формально считаться матерью, или есть какой-то другой термин для того, кем я становилась? Я уже слышала, как вместо постродовой говорят постнатальный.Кто-то спросил про отца, и я покачала головой. Отца нет и не предвидится, только вот моя подруга Миа, бледная от горя и переживаний; весь наш тщательно продуманный план родов — ароматические свечи и ванна, айпод, набитый Джеком Джонсоном и Бахом, — рухнул в сумрачной медицинской суете; о нем даже не упоминалось, словно он всегда был лишь частью иллюзии, что все безопасно и хорошо, что я управляю ситуацией, что роды — это немногим тяжелее похода в СПА-салон или какого-нибудь особенно жестокого массажа, а не смертельно опасное дело, в котором такой исход вполне возможен, даже ожидаем. Каждый двухсотый, сказал доктор Гиффорд. В трети случаев не могут найти причину. То, что я была в хорошей форме и здорова — до беременности ежедневно занималась пилатесом и хотя бы раз в неделю бегала, — значения не имело, как и мой возраст. Какие-то младенцы просто умирают. Я осталась без ребенка, а маленькая Изабель Маргарет Кавендиш — без матери. Не состоялась целая жизнь. Когда начались схватки, я глотнула смешанного с газом воздуха, и моя голова наполнилась кошмарами. В нее поплыли образы чудовищ в викторианских банках с формальдегидом. Я закричала и напрягла мышцы, хотя акушерка говорила, что еще не пора.Зато потом, когда я родила, или мертвородила, уж не знаю, как это называется, наступило странное умиротворение. Это, наверное, были гормоны: та же смесь любви, блаженства и облегчения, которую ощущает каждая новоиспеченная мать. Она была идеальная и тихая, и я держала ее на руках и ворковала над ней, как ворковала бы любая мать. От нее пахло слизью, телесными жидкостями и сладкой новой кожей. Ее теплая ладошка вяло обвивала мой палец, как ладошка любого младенца. Я почувствовала… я почувствовала радость.Акушерка забрала у меня ребенка, чтобы сделать слепки ладошек и ножек для памятной коробочки. Я тогда впервые услышала это словосочетание, и акушерка пояснила: мне дадут обувную коробку, в которую сложат локон волос, пеленочку, несколько фотографий и пластиковые слепки ручек и ножек. Нечто вроде гробика; сувениры на память о человеке, которого никогда не было. Слепки как будто сделал ребенок в детском саду: розовые отпечатки ладошек и голубые — ступней. Только взглянув на них, я осознала, что мой ребенок в детском саду ничего не сделает, не будет рисовать на стенах, не пойдет в школу, не вырастет из форменной одежки. Я потеряла не только ребенка. Я потеряла девочку, девушку, женщину.Ее ножки — да и все тело — к тому времени остыли. Смывая с них остатки гипса под краном, я спросила акушерку, можно ли мне ненадолго взять ее домой. Акушерка косо на меня посмотрела и сказала, что это было бы немного странно, но в больнице ребенка у меня заберут только с моего разрешения. Но разве можно было это сравнивать? Я ответила, что готова с ней расстаться.Потом, когда я глядела сквозь слезы в серое лондонское небо, мне казалось, будто мне ампутировали какую-то часть тела. Когда я вернулась домой, бурный гнев уступил место онемению. Друзья потрясенно говорили, что сочувствуют моей утрате. Я, конечно же, понимала, что они имеют в виду, но слово «утрата» было убийственно точным. Другие женщины победили — выиграли пари у природы, у деторождения, у генетики. Я проиграла. Я, которая во всем добивалась успеха, больших результатов, — утратила удачу. Потеря ребенка, как выяснилось, немногим отличается от чувства поражения.Внешне жизнь как будто вернулась в прежнее русло. Стала такой, какой была до краткой, корректной связи с коллегой в женевском офисе, романа, происходившего в гостиничных номерах и простеньких, недорогих ресторанах; до утреннего токсикоза и осознания — поначалу смешанного с ужасом, — что мы пренебрегли осторожностью. До напряженных телефонных разговоров, электронных писем и вежливых намеков от него — насчет решений, приготовлений и несвоевременности, а после — рождения иного чувства, чувства, что время как раз таки подходящее, и что — пусть даже роман не перерастет в долгосрочные отношения, — у меня, незамужней тридцатичетырехлетней женщины, появился шанс. Зарплаты хватило бы на двоих, с избытком, к тому же наша фирма, специализировавшаяся на финансовом пиаре, славилась щедрыми пособиями по беременности и родам. Я почти на год могла уйти в декрет, а после вернуться на гибкий график.Когда я сообщила о рождении мертвого ребенка, начальство проявило сочувствие и предложило бессрочный больничный. Они все равно уже успели позаботиться о страховке в связи с беременностью. Я заперлась в квартире, где все было готово к появлению ребенка: кроватка, первоклассная коляска, раскрашенный вручную фриз с клоунами в детской. Весь первый месяц я сцеживала молоко и выливала его в раковину.Чиновники пытались проявить доброту, но не сумели. Оказалось, что нет такого закона, который предусматривал бы какие-то особые условия в случае мертворождения: женщине в моем положении надлежало зарегистрировать смерть и рождение одновременно; я до сих пор злюсь, стоит подумать об этой бюрократической жестокости. По закону же требовалось устроить похороны, да я и сама этого хотела. Произнести речь над могилой того, кто не жил, было трудно, но мы попытались.Мне предложили помощь специалиста, и я приняла ее, однако в глубине души понимала, что толку не будет. Передо мной выросла гора скорби, и разговоры не могли помочь мне взойти на нее. Нужно было работать. Когда выяснилось, что у меня еще год не получится вернуться на прежнюю должность — от декретницы ведь так просто не избавишься, у нее прав не меньше, чем у любого другого сотрудника, — я уволилась и пошла на полставки в благотворительную организацию, ратовавшую за развитие исследований в области мертворождения. Прежняя квартира стала мне не по карману, но я в любом случае собиралась переезжать. Даже если бы я избавилась от кроватки и ярких обоев, мой дом все равно остался бы местом, где не было Изабель.
Глава 9Тогда: ЭммаМеня что-то разбудило.Я сразу понимаю, что это были не пьяные крики возле кебабной, не драка на улице, не полицейский вертолет — к этим звукам я давно привыкла и почти их не замечаю. Я поднимаю голову и слушаю. Глухой стук, еще один.Кто-то бродит по квартире.Недавно по соседству было несколько ограблений; от страха у меня сводит живот, но тут я вспоминаю: Саймон задержался. У них на работе очередная попойка. Я легла спать, не дождавшись его. Судя по звукам, он перебрал. Надеюсь, он примет душ, перед тем как лечь.О том, который час, я сужу по звукам на улице — точнее, по их отсутствию. Не рычат моторы на перекрестках, не хлопают дверцы машин у кебабной. На ощупь нахожу телефон и смотрю время. Я без линз, но вижу, что на часах 2:41.Сай идет по коридору, спьяну забыв, что половицы у ванной скрипят.Не волнуйся, кричу ему. Я не сплю.Он останавливается у двери спальни. Чтобы показать, что я не злюсь, добавляю: ты напился, я уж поняла.Голоса, неразборчивые. Шепчутся.Значит, он кого-то привел. Пьяного коллегу, который опоздал на последний пригородный поезд. Вообще говоря, это некстати. Завтра — а точнее, сегодня — предстоит напряженный день, и приготовление завтрака для похмельных коллег Саймона в мои планы не входит. Однако когда до этого дойдет, Саймон сделается ласковым и веселым, станет звать меня малышом и красавицей, расскажет приятелю, как я чуть не стала моделью, что он — счастливейший парень на свете, и я уступлю и просто опоздаю на работу. Опять.Кричу раздраженно: увидимся утром.Они там, наверное, решили в икс-бокс поиграть.Но шаги не удаляются.Разозлившись, я соскакиваю с кровати, — для коллег вид у меня приличный, старая футболка и семейные трусы, — и распахиваю дверь спальни.Но меня опережает человек по ту сторону, весь в черном и в лыжной маске, он сильно и резко толкает ее плечом, отбрасывая меня. Я кричу — по крайней мере, мне так кажется: возможно, ужас и потрясение остановили звук в моей гортани, и раздается лишь сипение. На кухне горит свет, и в руке у него сверкает — он поднимает нож. Ножик, малюсенький, едва ли длиннее шариковой ручки.Глаза у грабителя — ярко-белые на темном фоне — округляются.Ого! произносит он.За ним — еще одна лыжная маска, еще одна пара глаз, потревожнее.Забей, братан, говорит второй первому. Один из грабителей черный, другой — белый, но оба говорят на уличном сленге.Не ссы, говорит первый. Круто же.Он поднимает нож к самому моему лицу. Гони телефон, ты, сучка мажорная.Я замираю.Но потом я его опережаю. Я тянусь за спину. Он думает, что я хочу взять телефон, однако у меня там нож, большой мясной нож с кухни, на тумбочке. Рукоятка ложится мне в руку, гладкая, тяжелая, и одним быстрым движением я вонзаю лезвие ублюдку в живот, под самые ребра. Нож входит легко. Крови нет, думаю я, вытаскиваю нож и бью снова. Кровь не хлещет, как в фильмах ужасов. Так проще. Я вонзаю нож грабителю в руку, затем в живот, а потом пониже, в пах, и яростно проворачиваю. Он валится, и я, переступив через него, подхожу ко второму.Тебя тоже, говорю я. Ты все видел и не помешал. Гаденыш. Нож входит ему в рот, словно конверт в щель почтового ящика.Потом пустота, и я с криком просыпаюсь.Кэрол кивает: это нормально. Совершенно нормально. Вообще-то это даже хороший признак.Даже в покое гостиной, где Кэрол принимает пациентов, меня все еще трясет. С улицы слышно газонокосилку.Что в нем хорошего? тупо спрашиваю я.Кэрол снова кивает. Она часто кивает, почти на все мои слова, как будто хочет показать, что в принципе на вопросы клиентов не отвечает, но для меня, уж так и быть, исключение сделает. Ведь я так хорошо работаю, делаю такие замечательные успехи, возможно, даже готова оставить случившееся в прошлом, как она повторяет в конце каждого сеанса. Кэрол мне рекомендовали в полиции, значит, она хороший специалист, хотя, если честно, лучше бы они там поймали сволочь, которая к нам залезла, а не раздавали направления к психотерапевту.Кэрол продолжает: нож у вас в руке может указывать на то, что ваше подсознание стремится взять произошедшее под контроль.Правда? спрашиваю я, подбирая под себя ноги. Я хоть и разулась, но все равно не уверена, что так можно, — диван у Кэрол девственно чистый, впрочем, за пятьдесят фунтов за сеанс можно позволить себе небольшую вольность. Я спрашиваю: то самое подсознание, которое решило, что мне следует забыть все, что было после того, как я отдала грабителям сотовый? А может, оно мне так говорит, какая я была дура, что не держала у кровати нож?Можно и так истолковать, Эмма, отвечает Кэрол. Но мне кажется, что пользы от этого будет не много. Жертвы нападения часто винят в произошедшем себя, хотя закон нарушили не они, а те, кто на них напал.Меня, добавляет она, интересуют не столько обстоятельства ограбления, сколько процесс выздоровления. С этой точки зрения это значительный шаг вперед. В последних воспоминаниях вы обороняетесь — вините грабителей, а не себя. Отказываетесь быть жертвой.Но я ведь и есть жертва, говорю. Этого ничто не изменит.Есть? тихо спрашивает Кэрол. Или была?После затянувшейся, многозначительной паузы — «терапевтического пространства», как порой называет (довольно глупо) Кэрол обычную тишину, — она ненавязчиво интересуется: а что Саймон? Как у него дела?Старается, говорю.Это можно понять двояко, поэтому я поясняю: он старается изо всех сил. Без конца заваривает мне чай и сочувствует. Словно винит себя за то, что его не было рядом. Думает, наверное, что смог бы справиться с обоими взломщиками и взять их под гражданский арест. Хотя на самом деле его, наверное, пырнули бы ножом. Или стали бы выпытывать ПИН-коды от карточек.Кэрол мягко говорит: Эмма, в обществе… приняты некие стереотипы о мужественности. Если мужчина им не соответствует, то ощущает страх и неуверенность.На этот раз молчание длится целую минуту.Полноценно есть получается? спрашивает она наконец.Я зачем-то призналась Кэрол, что у меня было расстройство приема пищи. Ну, слово было не совсем годится, поскольку каждый, кто с этим сталкивался, знает, что расстройство питания никогда не проходит. Стоит пережить встряску или потерять контроль над жизнью, как оно возвращается.Сай заставляет меня есть, говорю, все хорошо.О том, что иногда я пачкаю тарелку и кладу ее в раковину, чтобы Саймон думал, что я поела, когда я не поела, я молчу. Как и о том, что иногда, после того как мы пообедаем не дома, я сую два пальца в рот. Некоторые моменты в моей жизни не обсуждаются. На самом деле мне нравилось, как Саймон ухаживает за мной, когда я больна. Но вот проблема — когда я не больна, его внимание и забота сводят меня с ума.Я ничего не делала, вдруг говорю я. Когда они влезли. Вот я чего не понимаю. Меня ведь просто трясло от адреналина. Тут ведь или драться надо было, или бежать, правда? А я ни того не сделала, ни другого. Ничего не сделала.Беспричинно расплакавшись, я хватаю декоративную подушку и прижимаю ее к груди, словно, сдавливая ее, я выдавливаю душу из этой погани.Нет, кое-что вы все-таки сделали, говорит она. Вы «притворились мертвой». Это нормальное инстинктивное поведение. Как у кроликов или зайцев: кролики бегут, зайцы припадают к земле. В таких ситуациях не бывает правильных и неправильных реакций, никаких «что, если…». Что случилось, то случилось.Она пододвигает ко мне через кофейный столик пачку салфеток. Эмма, я хотела бы опробовать еще один способ, говорит она, когда я высмаркиваюсь.Какой? тупо спрашиваю я. Только не гипноз. Я же сразу сказала, что на это не пойду.Кэрол качает головой. Это называется ДПДГ, десенсибилизация и переработка движением глаз. Поначалу процесс может показаться немного странным, но на самом деле он очень простой. Я сяду рядом и буду водить пальцами из стороны в сторону у вас перед лицом. И я хочу, чтобы вы следили за ними, мысленно переживая травматический эпизод.А смысл? недоверчиво спрашиваю я.Сказать по правде, говорит она, мы точно не знаем, как работает ДПДГ. Однако эта методика помогает справиться с переживаниями и дать случившемуся адекватную оценку. Особенно она полезна в тех случаях, когда человек не может вспомнить подробностей случившегося. Вы готовы попробовать?Давайте, пожимаю плечами я.Кэрол придвигает кресло, оказывается в двух шагах от меня и поднимает два пальца.Она говорит: сосредоточьтесь на зрительном образе в самом начале ограбления. Но пока что остановите его. Как на стоп-кадре.Она начинает водить пальцами из стороны в сторону. Я послушно слежу за ними. Вот так, Эмма, говорит Кэрол, а теперь начинайте «воспроизведение». Вспомните свои ощущения.Поначалу сосредоточиться трудно, но, привыкнув, я понимаю, что могу собраться и проиграть в голове ночь ограбления.Глухой стук в гостиной.Шаги.Шепот.Встаю с кровати.Дверь распахивается. Перед моим лицом нож…Дышите глубоко, бормочет Кэрол, как мы упражнялись.Два, три глубоких вдоха. Встаю с кровати…Нож. Взломщики. Они коротко и бурно спорят: смотаться, раз я здесь? Или все же ограбить квартиру? Тот, что постарше, с ножом, указывает на меня.Худышка. Что она сделает?Дышите, Эмма. Дышите, руководит Кэрол.Он приставляет нож к моей ключице. А если рыпнется, мы ее порежем, лады?Нет, в панике вскрикиваю я. Не могу, простите.Кэрол отстраняется. У вас прекрасно получилось, Эмма. Вы молодец.Я продолжаю глубоко дышать, прихожу в себя. По опыту предыдущих сеансов я знаю, что теперь нарушить молчание предстоит мне. Но говорить про ограбление я больше не хочу.Мы, кажется, нашли новое жилье, говорю я.Правда? Тон Кэрол, как обычно, нейтрален.Квартира у Саймона в ужасном районе. А я тут еще ухудшила криминальную статистику. Бьюсь об заклад, соседи меня ненавидят. Я им, наверное, цены на жилье процентов на пять снизила.Я уверена, Эмма, они вас не ненавидят, говорит она.Я сую рукав свитера в рот и сосу. Кажется, старая привычка вернулась. Я говорю: да, переезд — это признание поражения, но я там больше жить не могу. В полиции сказали, что такие взломщики могут вернуться. Начинают чувствовать власть над тобой: вроде как ты теперь принадлежишь им.Вы им не принадлежите, тихо говорит Кэрол. Вы принадлежите самой себе, Эмма, а переезд — вовсе не поражение. Как раз наоборот, это признак того, что вы сами решаете за себя. Вы — хозяйка своей жизни. Понимаю, вам сейчас тяжело, однако такие травмы преодолеваются. Просто на это нужно время.Она смотрит на часы. Отличная поработали, Эмма. Сегодня вы сделали настоящие успехи. Увидимся в это же время через неделю?
Глава 10Сейчас: Джейн30. Какое утверждение более всего применимо к вашим последним отношениям с другим человеком?☉ Скорее дружеские, чем любовные☉ Легкие и приятные☉ Близкие и глубокие☉ Бурные и взрывоопасные☉ Идеальные, но недолговечныеВопросы делаются все страннее и страннее. Сперва я пыталась обдумывать ответы, но вопросов так много, что под конец я уже почти не думаю, отвечаю наобум.Просят дать три фотографии, из недавних. Я выбираю одну со свадьбы подруги, еще одну — селфи с Миа, где мы поднимаемся на гору Сноудон пару лет назад, и третью — формальное фото для работы. На этом все. Я пишу сопроводительное письмо: ничего лишнего, просто вежливые слова с упором на то, как мне понравился дом и что я попытаюсь жить в нем, следуя всем принципам, которых он требует. Казалось бы, все просто, но я переписываю текст с десяток раз, пока не остаюсь им довольна. Камилла сказала, чтобы я не слишком надеялась на удачу; что большинство кандидатов отсеивается уже на этом этапе, но я ложусь спать с надеждой, что пройду. Новое начало. Жизнь с чистого листа. Перерождение — проплывает в голове, когда глаза уже слипаются.2. Когда я над чем-то работаю, то всегда добиваюсь идеального результата.Да ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Нет
Глава 11Тогда: ЭммаПроходит неделя, но ответа все нет. Проходит другая. Я отправила письмо с вопросом, получили ли там нашу анкету. Не отвечают. Я уже злюсь: заставили ответить на кучу дурацких вопросов, выбрать фотографии, написать письмо, а сами даже не удосужатся сказать, мол, вы не прошли, но вот, наконец, приходит е-мейл с адреса admin@themonkfordpartnership.com; в теме указано: «Фолгейт-стрит, 1». Сразу, не давая себе времени занервничать, открываю его:Приглашаем Вас на собеседование: в 17:00, завтра, во вторник 16 марта, в офис «Монкфорд партнершип»И все. Ни адреса, ни подробностей, ни сообщения о том, встретимся ли мы с самим Эдвардом Монкфордом или с кем-то из его подчиненных. Но адрес, разумеется, легко находится в Интернете, а с кем мы встречаемся, в принципе, неважно. Дело пошло. Все барьеры, кроме последнего, пройдены.Офис располагается на последнем этаже знаменитого современного здания в Сити. У него есть адрес, но его обычно называют просто «Улей»: оно и правда похоже на огромный каменный улей. Окруженное коробкообразными небоскребами из стали и стекла Квадратной мили, оно расположилось на подходе к собору Святого Павла, как какой-то причудливый, бледный инопланетный кокон. На первом этаже все еще необычнее: стойки ресепшена нет, только длинная стена из бледного камня, а в ней — два узких прохода, наверное, ведущих к лифтам, потому что к ним и от них течет ровный людской поток. И мужчины, и женщины одеты в дорогие черные костюмы и рубашки апаш.У меня вибрирует сотовый. На экране сообщение: «Монкфорд билдинг». Зачекиниться?Нажимаю «да».Добро пожаловать, Эмма и Саймон. Пройдите, пожалуйста, к третьему лифту и поднимитесь на четырнадцатый этаж.Понятия не имею, как здание нас опознало. Наверное, в е-мейле были cookie-файлы. Саймон в этих технических делах понимает. Показываю ему сообщение на телефоне, надеясь, что он впечатлится, но он равнодушно пожимает плечами. Такие места — богатые, дорогие, самоуверенные — не его тема.Возле третьего лифта кроме нас, никого, не считая одного человека, который тут кажется еще более неуместным, чем мы. Его длинные, седые волосы неаккуратно собраны в конский хвост. Двухдневная щетина, траченный молью кардиган и заношенные льняные брюки. Я смотрю на его ноги и вижу, что на нем даже нет ботинок, одни носки. Громко чавкая, он поедает шоколадный батончик. Двери лифта открываются, и он проходит в дальний угол кабины.Я ищу кнопки, но их нет. Наверное, лифт запрограммирован на определенный этаж.Мы плавно, почти незаметно поднимаемся наверх, и я вижу, что мужчина скользит по мне взглядом. Взгляд останавливается на моей талии. Не сходит с нее. Мужчина облизывает пальцы. Я неловко прикрываюсь руками: оказывается, блузка задралась. Над брюками немного виден живот.Саймон спрашивает: в чем дело, Эм?Ничего, говорю я, поворачиваясь к нему от незнакомца, и незаметно заправляюсь.Не передумала еще? тихо спрашивает Саймон.Не знаю, говорю я. На самом деле нет, но я не хочу лишать Сая надежды еще раз все обсудить.Лифт останавливается, двери открываются, и незнакомец, шаркая ногами и доедая шоколад, выходит. Саймон, оглядевшись, говорит: ну, понеслась.Мы в очередном просторном и стильном зале; наполненный светом, он занимает целый этаж. В одном конце изогнутое панорамное окно с видом на Сити; виден купол собора Святого Павла, Лондонский Ллойд и прочие достопримечательности, даже Кэнери-Уорф вдали; змеится Темза, огибая Айл-оф-Догс и убегая бесконечными равнинами на восток. Из кожаного кресла нам навстречу поднимается блондинка в сшитом на заказ костюме; до нашего прихода она стучала пальцами по айпаду.Эмма, Саймон, говорит она, добро пожаловать. Прошу, садитесь. Эдвард сейчас вас примет.Должно быть, на айпад приходит вся ее почта, потому что через десять минут тишины блондинка говорит: прошу за мной.Она открывает дверь. По ее движению я понимаю, какая она тяжелая, какая сбалансированная. Внутри, у длинного стола, упершись в крышку сжатыми кулаками, стоит мужчина, изучающий какие-то планы. Листы такие большие, что едва умещаются на столе. Бросив на них взгляд, я вижу, что планы нарисованы не на компьютере, а рукой. В углу стола — аккуратно разложенные по размеру карандаши и ластик.Подняв голову, мужчина произносит: Эмма, Саймон. Желаете кофе?Так, он, значит, хорош собой. Это видно с первого взгляда. И со второго. И с третьего. Волосы светлые, неопределенного оттенка; вьются, подстрижены коротко. Черный пуловер и рубашка апаш; ничего особенного, но шерсть хорошо облегает его широкие худые плечи, и у него приятная, несколько самоироничная улыбка. Он похож на сексапильного, раскованного школьного учителя, а не на странного одержимого, которого я себе представляла.Саймон явно тоже все это примечает или видит, что я это заметила, потому что неожиданно подходит к Эдварду Монкфорду и хлопает его по плечу.Эдвард, значит? Или можно Эдди? Эд? Я Саймон, приятно познакомиться, чувак. Шикарное тут у тебя местечко. Это моя подружка, Эмма.Я вся сжимаюсь. Если Саймон вот так изображает фамильярность, значит, он опасается собеседника. Я торопливо говорю: кофе — чудесно.Алиша, два кофе, пожалуйста, очень вежливо говорит Эдвард Монкфорд помощнице. Он указывает нам с Саймоном на другую сторону стола.Итак, скажите, говорит он, когда мы садимся, глядя прямо на меня и словно не замечая Саймона, почему вы хотите жить в Доме один по Фолгейт-стрит?Нет: не учитель, он директор школы, а то и председатель совета правления. Взгляд его одновременно дружелюбен и пронзителен. Что, разумеется, делает его еще привлекательнее.Этого — или подобного — вопроса мы ожидали, и я выдавливаю из себя заготовленный ответ: мы благодарны за эту возможность и постараемся воздать дому должное. Саймон молча сверлит Монкфорда взглядом. Когда я заканчиваю, Монкфорд вежливо кивает. Ему, похоже, скучновато.А еще, неожиданно для самой себя говорю я, он нас изменит.Он впервые проявляет интерес. Изменит? Как?Я медленно говорю: нас ограбили. Двое мужчин. Ну, детей. Подростков. Я, правда, не помню подробностей. У меня что-то вроде посттравматического шока.Он задумчиво кивает.Воодушевленная, я продолжаю: не хочу быть пассивной, жертвой. Хочу принимать решения. Дать отпор. И, я думаю, в этом мне поможет ваш дом. Мы, конечно, не привыкли к такому образу жизни, к таким правилам, но хотим попытаться.Пауза снова затягивается. Я мысленно корю себя. Какое вообще имеет значение то, что произошло со мной? Как этот дом может меня изменить?Холодная, как лед, блондинка приносит кофе. Я вскакиваю, чтобы взять чашку, и, спеша и нервничая, умудряюсь разлить его — весь — на рисунки.Господи, Эмма, тоже вскочив, цедит Саймон. Посмотри, что ты натворила.Помощница выбегает за салфетками.Простите, сокрушаюсь я; коричневая река медленно заливает планы. Господи, простите, пожалуйста.Наши шансы тают прямо на глазах. Выразительный пустой список вещей, полные надежд ложные ответы — все это теперь не имеет значения. Меньше всего на свете этот человек захочет впустить в свой прекрасный дом неуклюжую корову, которая повсюду разливает кофе.Как ни странно, Монкфорд смеется. Рисунки были ужасные, говорит он. Давно хотел от них избавиться. Вы избавили меня от хлопот.Прибегает помощница и бросается промокать кофе. Алиша, резко говорит он, ты хуже делаешь. Я сам.Он сгребает рисунки, словно гигантский подгузник, так, что кофе остается внутри. Выброси, говорит он, отдавая их блондинке.Чувак, прости… начинает Саймон.Монкфорд впервые смотрит прямо на него.Никогда не извиняйся за того, кого любишь, тихо говорит он. Чтобы козлом не выглядеть.Пораженный, Саймон молчит. Я в изумлении раскрываю рот. До сих пор ничто в поведении Монкфорда не предвещало того, что он скажет нечто настолько личное. А Саймон бил людей и не за такое — совсем не за такое. Однако Монкфорд снова поворачивается ко мне и непринужденно говорит: что же, с вами свяжутся. Спасибо, что пришли, Эмма…Выдержав небольшую паузу, он добавляет: вам тоже, Саймон.
Глава 12Сейчас: ДжейнЯ жду в приемной на четырнадцатом этаже «Улья». За стеклянной стеной в комнате для переговоров спорят двое мужчин. Один из них — наверняка Эдвард Монкфорд. На нем та же одежда, что и на фото, которое я нашла в Сети: черный кашемировый пуловер, белая рубашка апаш; худое аскетичное лицо обрамляют светлые кудри. Он привлекателен; не то чтобы глаз не отвести, но излучает ауру уверенности и обаяния, и у него милая кривоватая улыбка. Собеседник кричит на него. Из-за толстой перегородки ничего не слышно. Здесь тихо, словно в лаборатории. Мужчина горячо жестикулирует, трясет руками под носом у Монкфорда. Что-то в его жестах и смуглой коже заставляет меня предположить, что он из России.Рядом стоит и время от времени вставляет слова женщина, которая определенно может быть женой олигарха. Она куда моложе супруга, одета в пестрое платье от Версаче; ее блестящие волосы окрашены дорогой светлой краской. Муж не обращает на нее внимания, а Монкфорд время от времени вежливо поворачивается в ее сторону. Когда он наконец перестает кричать, Монкфорд спокойно произносит несколько слов и качает головой. Мужчина снова взрывается, еще более озлобленно.Подходит безупречного вида брюнетка, которая меня впустила.— Боюсь, Эдвард еще на встрече. Вам чего-нибудь принести? Воды?— Нет, спасибо. — Я киваю на прозрачную перегородку. — На этой встрече, как я понимаю?Проследив за моим взглядом, брюнетка отвечает:— Они попусту тратят время. Он ничего не поменяет.— Из-за чего спор?— Клиент заказал дом, еще когда был женат предыдущим браком. Сейчас он развелся, но новая жена требует плиту «Ага». Говорит, с ней уютнее.— «Монкфорд партнершип» не строит уютных домов?— Дело не в этом. Если что-то не оговорено заранее, Эдвард менять ничего не станет. Если только какая-то деталь не смутит его самого. Однажды он три месяца перестраивал крышу летнего дома, чтобы сделать ее на четыре фута ниже.— Каково это — работать на перфекциониста? — спрашиваю я. Похоже, я перешла черту, потому что брюнетка холодно мне улыбается и уходит.Продолжаю следить за ссорой — точнее, за тирадой, потому что Эдвард Монкфорд в происходящем практически не участвует. Он позволяет злости второго мужчины омывать себя, как волны омывают скалу, и лицо его не выражает ничего, кроме вежливой заинтересованности. Наконец дверь распахивается, и клиент, топая и бормоча себе под нос, уходит. Супруга еле поспевает за ним на высоких каблуках. Монкфорд выходит последним. Я встаю и оправляю платье. Я долго думала перед встречей и остановилась на «Прада»: темно-синее, с плиссированной юбкой чуть ниже колен. Не вызывающе.— Джейн Кавендиш, — напоминает архитектору помощница.Он поворачивается и смотрит на меня удивленно, даже встревоженно — словно ожидал увидеть кого-то другого. Это проходит, и он протягивает мне руку.— Джейн. Разумеется. Идемте.С этим мужчиной я бы переспала. Я с ним только поздоровалась, а уже поняла, что какая-то часть меня, неподвластная сознанию, уже вынесла суждение. Он придерживает для меня дверь, и даже этот простой, будничный жест вежливости кажется каким-то значительным.Мы садимся друг напротив друга за длинный стеклянный стол, почти весь занятый моделью небольшого городка. Его взгляд скользит по моему лицу. Сперва я посчитала его просто привлекательным мужчиной, но теперь я вижу его вблизи. У него пронзительные бледно-голубые глаза. Я знаю, что ему нет и сорока, но в уголках глаз уже собрались морщинки. Смеховые морщины, как называла их моя бабушка. Но лицо Эдварда Монкфорда они делают резким, почти хищным.— Вы победили? — спрашиваю я, нарушая молчание.— Кого? — Он как будто очнулся.— В споре.— Ах, вы об этом. — Он с улыбкой пожимает плечами, и черты лица его моментально смягчаются. — Мои дома предъявляют к людям требования, Джейн. Я не считаю их непереносимыми, к тому же эти требования с лихвой искупаются. В каком-то смысле, мне кажется, вы поэтому и пришли.— Правда?Он кивает.— Дэвид, мой партнер в области технологий, называет это ПООП — в переводе со специального это «Пользовательский опыт». Как вы уже знаете из договора об аренде, мы собираем данные из дома на Фолгейт-стрит, чтобы улучшить пользовательский опыт других клиентов.Правду сказать, я только по диагонали проглядела большую часть договора, занимавшего двенадцать страниц мелкого шрифта. — Какого рода данные?Он снова пожимает широкими худыми плечами.— В основном метаданные. Какими комнатами вы чаще всего пользуетесь, например. Еще время от времени мы будем просить вас заново заполнить анкету, чтобы посмотреть, на какие вопросы вы ответите иначе.— Это я переживу. — Я умолкаю, понимая, что это могло прозвучать слишком самоуверенно. — Если, конечно, представится случай.— Хорошо. — Эдвард Монкфорд тянется к подносу, на котором стоят чашки с кофе, молочник и сахарница с кубиками в бумажных обертках. Он рассеянно перекладывает сахар, спрямляя углы, пока не получается идеальный куб вроде кубика Рубика. Затем он разворачивает чашки ручками в одну сторону. — Я даже могу попросить вас встретиться кое с кем из наших клиентов, помочь убедить их, что отсутствие плиты «Ага» и шкафчика со спортивными наградами — еще не конец света. — Он снова улыбается с легким прищуром, и у меня немного слабеют коленки. Это на меня не похоже, думаю я, и затем: а это взаимно? Я чуть-чуть улыбаюсь ему, поощрительно, в ответ.Пауза.— Итак, Джейн, у вас ко мне есть вопросы?Я думаю.— Вы строили дом на Фолгейт-стрит для себя?— Да, — коротко отвечает он.— Где же вы тогда живете?— Главным образом в гостиницах рядом с проектами, над которыми работаю. Они вполне сносны, если прятать декоративные подушки в шкаф. — Он снова улыбается, но, по-моему, не шутит.— Вам не тяжело без собственного дома?Он пожимает плечами.— Зато я могу сосредоточиться на работе.Он произносит это как-то так, что задавать вопросы больше не хочется.В переговорную входит мужчина: вваливается неуклюже, распахнув дверь так, что она ударяется об ограничитель, и трещит как пулемет:— Эд, надо обсудить полосу пропускания, а то эти придурки пытаются сэкономить на оптоволокне. Не понимают, что через сто лет медная проводка устареет, как устарел свинцовый водопровод…Говорящий — неопрятный, грузный, мясистые щеки заросли щетиной. Волосы седее щетины, собраны в конский хвост. Хотя в здании работают кондиционеры, на нем шорты и шлепанцы.Монкфорда это вторжение не смущает.— Дэвид, это Джейн Кавендиш. Она подала заявку, хочет жить в доме на Фолгейт-стрит.Значит, это — Дэвид Тиль, партнер Монкфорда, специалист по технологиям. Он равнодушно смотрит на меня. Его глаза посажены так глубоко, что их выражения почти не распознать.— Нет, правда, — снова обращается Тиль к Монкфорду, — единственный выход для городка — завести собственный спутник. Нам надо все обдумать заново…— Специализированный спутник? Интересно, — задумчиво говорит Монкфорд. Переводит взгляд на меня. — Боюсь, нам придется закончить, Джейн. Извините.— Ничего страшного. — Я поднимаюсь, и взгляд Дэвида Тиля падает на мои голые ноги. Монкфорд тоже это видит и хмурится. Мне кажется, что он хочет что-то сказать, но сдерживается.— Спасибо за внимание, — вежливо добавляю я.— Я с вами скоро свяжусь, — говорит он.
Глава 13Тогда: ЭммаУже на следующий день приходит е-мейл: Ваша заявка одобрена.Я просто не верю — хотя бы потому, что в письме больше ничего нет; не сказано, когда нам можно въезжать, не указаны банковские реквизиты, не говорится, что нам делать дальше. Я звоню агенту, Марку. За то время, что я занималась заявкой, я его неплохо узнала, — он, оказывается, не такой неприятный, каким мне показался сначала.Вроде бы он искренне радуется, когда я говорю, что мы прошли. Он говорит: в доме никого, так что въезжайте прямо на выходных. Осталось подписать кое-какие бумаги, и мне нужно будет поставить вам приложение на телефоны. Вот на самом деле и все.Вот на самом деле и все. Я начинаю осознавать, что мы прошли отбор и будем жить в одном из самых удивительных домов в Лондоне. Мы. Я и Саймон. Теперь все будет по-другому.3. Вы попали в аварию и знаете, что сами виноваты. Водительница другого автомобиля растеряна и считает виноватой себя. Полицейским вы скажете, что виноваты вы или она?☉ Вы☉ Она
Глава 14Сейчас: ДжейнВсем довольная, я сижу в разреженной, полой строгости дома на Фолгейт-стрит.Мой взгляд усваивает нетронутую пустоту сада. Я выяснила, почему в нем не растут цветы. Сад устроен по образу японских карэсансуй, о которых я прочла в Интернете: это формальные медитационные сады при буддийских храмах. Формы в них символичны: гора, вода, небо. Там ничего не растят, там размышляют.После гибели жены и ребенка Эдвард Монкфорд год провел в Японии. Потому я и догадалась посмотреть.Даже Интернет здесь работает иначе. Камилла установила мне на телефон и ноутбук приложение, выдала браслет, настроенный на датчики дома, подключилась к вай-фай и ввела пароль. С тех пор, стоит включить прибор, меня приветствует не «Гугл» и не «Сафари», а пустая страница с надписью «Домоправитель». Вкладки всего три: «Дом», «Поиск» и «Облако». Нажимаешь «Дом» и видишь, что в Доме один по Фолгейт-стрит с освещением, обогревом и прочая. Выбирать можно из четырех режимов: «продуктивный», «безмятежный», «игривый» и «целеустремленный». «Поиск» открывает Интернет. «Облако» — резервное хранилище данных.Ежедневно «Домоправитель» советует, что мне надеть, исходя из того, какая погода на улице, какие дела меня ждут и что сейчас в стирке. Если я ем дома, то приложение знает, что в холодильнике, как это можно приготовить и сколько калорий я наберу. «Поиск» автоматически блокирует рекламу, всплывающие окна, в которых мне предлагаются методики похудания, пугающие новости, топ-10 чего-нибудь, сплетни о второстепенных знаменитостях, спам и cookie-файлы. Закладок нет, нет истории посещения сайтов, данные не сохраняются. Каждый раз, как я закрываю экран, все стирается. Это дает странное ощущение свободы.Иногда я наливаю полбокала вина и просто брожу по дому, дотрагиваюсь до предметов, привыкаю к холодным, дорогим поверхностям, поправляю кресло или вазу, чтобы стояли ровно. Я, конечно, знала слова Мис ван дер Роэ[44]: «Меньше — значит больше», но даже не думала, каким чувственным может быть это «меньше», каким роскошным и богатым. Немногочисленные предметы мебели — классика дизайна: столовые стулья от Ханса Венгера из бледного дуба, белые стулья «Николь» на кухне, гладкий диван «Лиссони». К дому также прилагаются специально подобранные и не менее роскошные мелочи: пухлые белые полотенца, простыни из плотного льна, ручной работы бокалы на тончайших ножках. Каждое прикосновение — маленький сюрприз, тихое воздаяние должного качеству.Я чувствую себя героиней фильма. В доме, построенном и обставленном с таким вкусом, я начинаю двигаться изящнее, обдумываю каждую позу, как можно эффектнее вписываюсь в интерьер. Меня, разумеется, никто не видит, но сам дом словно становится моим зрителем, заполняя пустоты тихой, кинематографической музыкой из автоматического плейлиста «Домовладельца».Ваша заявка одобрена. Это все, что говорилось в письме. Я сделала дурные выводы из того обстоятельства, что собеседование оказалось таким коротким, однако Эдвард Монкфорд, похоже, во всем стремится к краткости. И я уверена, что не выдумала этот полутон, это легкое напряжение, свидетельствующее об ответном влечении. Что ж, он знает, где меня найти, думаю я. Само ожидание кажется напряженным, чувственным, некоей беззвучной прелюдией.И еще цветы. В день, когда я въехала, на пороге лежал большой букет лилий, обернутых пленкой. Записки не было; непонятно, одаривает ли он так всех новых жильцов или это — особый жест в мой адрес. На всякий случай я отправила ему письмо с благодарностью.Два дня спустя прибыл второй, точно такой же букет. Через неделю — третий, лилии в том же порядке, оставленные на том же самом месте у входной двери. Каждый угол Дома один по Фолгейт-стрит наполнен их густым ароматом. Но это уже немного чересчур.Когда появляется четвертый букет, я решаю, что хорошенького понемножку. На пленке напечатано название цветочного магазина. Я звоню туда и спрашиваю, нельзя ли заказать что-нибудь другое.Женщина на том конце провода озадаченно отвечает:— Нам не поступал заказ на ваш адрес.— От Эдварда Монкфорда? Или «Монкфорд партнершип»?— Ничего похожего. В ваш район мы вообще цветов не отправляли. Мы находимся в Хаммерсмите и так далеко на север города не доставляем.— Понятно, — недоумевая, говорю я. На следующий день прибывает очередной букет. Я беру его, намереваясь выбросить в мусорное ведро.И тут я вижу карточку — впервые за все это время, — на которой написано:Я всегда буду любить тебя, Эмма. Доброй ночи, дорогая.
Глава 15Тогда: ЭммаВсе чудесно, наши ожидания оправдались. Точнее, мои ожидания. Саймон вроде бы смирился, но я вижу, что ему не все по душе. Или же ему претит чувствовать себя обязанным архитектору за то, что тот позволил нам жить здесь, не переплачивая.Однако даже Саймона впечатлила душевая лейка: она размером с тарелку и включается сама по себе, когда открываешь дверь кабинки, кабинка узнает нас по водонепроницаемым браслетам, которые нам выдали, и сразу выставляет нужную температуру воды. Нашим первым утром мы просыпаемся от медленно загорающегося света — электронная заря, шума с улицы не слышно за толстыми стенами и стеклом, — и я понимаю, что уже много лет так хорошо не спала.Переезд почти не занял времени: в доме и так много хороших вещей, так что наши пожитки просто отправились в камеру хранения, к Коллекции.Иногда я сижу на лестнице с чашкой кофе, подтянув колени к груди, и наслаждаюсь красотой вокруг. Смотри, кофе не пролей, завидев меня, восклицает Саймон. Это наша дежурная шутка. Наверное. Ведь именно пролитый кофе обеспечил нам этот дом.О том, как Монкфорд назвал Саймона козлом — а Саймон не ответил, — мы не вспоминаем.Довольна? спрашивает Сай, садясь рядом со мной на лестнице.Довольна, соглашаюсь. Но-о-о-о…Хочешь съехать, говорит он. Надоело уже. Я так и знал.На следующей неделе у меня день рождения.Правда, малыш? Я как-то забыл. Само собой, он шутит. Для Дней святого Валентина и моих дней рождения Саймон всегда расстарается.Может, пригласим кого-нибудь?Вечеринку хочешь устроить?Я киваю. В субботу.Саймон обеспокоен. А нам разве можно устраивать вечеринки?А мы тихо. Не как в прошлый раз.В прошлый раз, когда мы гуляли, местный совет пожаловался в службу по контролю за уровнем шума.Ну ладно, неуверенно говорит Саймон. В субботу так в субботу.В субботу к девяти вечера дом уже полон гостей. Я зажгла свечи на лестнице и в саду, приглушила свет. Поначалу я волновалась: программа не предусматривает режима «праздник», но я сверилась с перечнем правил, и запрета на вечеринки там нет. Может, его просто забыли внести, однако перечень есть перечень.Само собой, друзья обалдели от дома, но вовсю шутят по поводу того, куда делась мебель и почему мы еще не распаковали вещи. Саймон в своей стихии — обожает, чтобы ему завидовали, чтобы у него были самые лучшие часы, самые новые приложения, самый модный телефон, а теперь вот он живет в самом лучшем доме. Он на глазах приспосабливается к этой новой версии себя, гордо демонстрирует плиту на кухне, автоматические замки на двери, розетки — три тонкие щелочки в стене, — и ящики для белья под кроватью, с мужской стороны одни, с женской другие.Я думала пригласить Эдварда Монкфорда, но Саймон меня отговорил. Сейчас, когда по дому разносится «Can't Get You Out of My Head» Кайли, я понимаю, что Саймон был прав: Монкфорду были бы отвратительны шум, суматоха и танцы. Он, наверное, тут же придумал бы новый запрет и выгнал гостей вон. Я представляю на мгновение, как хозяин является незваным, выключает музыку и велит всем убираться, — и мне становится хорошо. Глупо, это ведь вечеринка в мою честь.Мимо проходит Саймон с бутылками в руках, целует меня и говорит: чудесно выглядишь, именинница. Это что, новое платье?Ему сто лет в обед, вру я. Он снова меня целует. Уединитесь уже где-нибудь, перекрикивает музыку Сол, и Аманда утягивает его в гущу танцующих.Море выпивки, немного дури, музыка и крики. Гости высыпают в сад покурить, и на них кричат соседи. Но к трем ночи народ начинает рассасываться. Сол минут двадцать уговаривает нас с Саймоном пойти в клуб, но я, хоть и вынюхала две дорожки кокаина, валюсь с ног, а Саймон говорит, что слишком пьян, и в конце концов Аманда уводит Сола домой.Пошли спать, Эм, говорит Саймон, когда они уходят.Сейчас, говорю я. Я устала так, что не могу двинуться с места.Пахнешь роскошно, роскошно, говорит Саймон и трется носом о мою шею. Пошли спать.Сай… нерешительно говорю я.Что?Мне сегодня не до секса. Прости.Секса у нас не было с самого ограбления. И мы толком об этом не говорили. Как-то не пришлось.Ты же сказала, что здесь у нас все будет иначе, мягко произносит Саймон.И будет, говорю я. Попозже.Конечно, отвечает Саймон. Нам спешить некуда, Эм. Совсем.Потом, когда мы лежим в темноте, он тихо говорит: помнишь, как мы отметились в том отеле, в Бельфоре?Мы тогда поставили себе дурацкую задачу: за неделю позаниматься сексом в каждом номере.Больше он ничего не говорит. Тишина затягивается, и в конце концов я засыпаю.
Глава 16Сейчас: ДжейнЯ устраиваю маленькое новоселье: приглашаю на обед нескольких друзей. Миа и Ричард приходят с детьми: Фредди и Мартой, а Бэт и Пит приводят Сэма. Миа — моя ближайшая и самая старая подруга еще с Кембриджа. Разумеется, я знаю о ней кое-что, чего не знает ее муж. Например, незадолго до свадьбы она переспала на Ибице с другим мужчиной и даже собиралась разорвать помолвку, а когда была беременна Мартой, думала сделать аборт, потому что после рождения Фредди у нее была очень тяжелая послеродовая депрессия.Я, конечно, люблю этих людей, но не следовало, наверное, приглашать их всех разом. Однако места в доме много, и я не устояла; проходит немного времени, и мои друзья, при всей своей деликатности, начинают обсуждать своих детей. Ричард и Пит, как привязанные невидимыми вожжами, ходят за малышами в страхе перед каменным полом, гибельными ступенями и окнами во всю стену, которых ребенок может даже не заметить на бегу. Девочки тем временем наливают себе полные бокалы белого вина и тихонько — но устало и с гордостью, будто выдержав трудный бой, — жалуются, какой скучной стала их жизнь:— Господи, я на прошлой неделе уснула, пока смотрела новости в шесть!— Это что! Я под «Сибибиз» вырубилась!Марта извергает обед на каменную столешницу, а Сэм развозит по оконному стеклу шоколадный мусс. Я невольно думаю, что в бездетности есть преимущества. Какая-то часть меня хочет, чтобы гости уже поскорее ушли, чтобы я могла прибраться.С Миа, кстати, еще и неловкость вышла. Она помогает мне приготовить салат и спрашивает: — Джей, а где у тебя африканские ложки?— А. Я их в благотворительный магазин отдала.Миа странно на меня смотрит.— Это же мой подарок был.— Я помню. — Однажды Миа пошла волонтером в африканский приют и привезла мне деревянные салатные ложки ручной работы, сделанные детьми. — Мне показалось, они в интерьер не вписываются. Ничего?— Да ничего, — говорит Миа с немного расстроенным видом. Понятно, что «чего». Но вскоре обед готов, и она об этом забывает.— Ну, Джей, как светская жизнь? — спрашивает Бэт, наливая себе второй бокал вина. Протягивает бутылку мне, но я качаю головой.— Глухо. — В нашей компании у меня стойкая роль неудачницы: от меня ждут исключительно рассказов о провалах в личной жизни; друзья слушают и чувствуют, что для них еще не все потеряно, утверждаются в мысли, что их жизнь куда лучше, чем она есть на самом деле.— А как с твоим архитектором? — спрашивает Миа. — Складывается что-нибудь?— О, — говорит Бэт, — а я ничего про архитектора не знаю. Рассказывай.— Ей нравится мужчина, который построил этот дом. Правда, Джей?Пит вывел Сэма на улицу. Ребенок сидит в саду и швыряет гравий на газончик. Я думаю: если я попрошу его перестать, значит, я брюзга?— Да я для этого и не делала ничего, — говорю.— Не затягивай, — говорит Бэт. — Хватай его, пока не поздно. — Испугавшись своих слов, она осекается. — Черт, я не то хотела…Скорбь и мука грызут меня изнутри, но я спокойно отвечаю:— Ничего, я понимаю, что ты имела в виду. Все равно мои биологические часы пока приостановились.— Все равно прости. Это было ужасно бестактно.— Интересно, это не его я на улице видела? — говорит Миа. — Архитектора твоего.— Ты о чем? — нахмурившись, говорю я.— Я доставала из машины Мартиного пингвина и увидела, как к твоей двери подходит мужчина с цветами.— С какими цветами? — медленно говорю я.— С лилиями. Джейн?Я уже бегу к двери. С тех пор, как я прочла ту странную записку, тайна букетов не дает мне покоя. Я распахиваю дверь и вижу, что букет уже положен, а мужчина почти вернулся к дороге.— Постойте! — кричу я ему вслед. — Минуточку, пожалуйста!Он оборачивается. Примерно моего возраста, может, на пару лет старше, в темных волосах ранняя седина. Лицо у него изможденное, а взгляд — странно пронзительный.— Да?— Кто вы? — Я указываю на букет. — Зачем носите цветы? Меня зовут не Эмма.— Цветы, вообще-то, не для вас, — с отвращением произносит он. — Я их меняю, потому что вы их забираете. Поэтому я и оставил записку — чтобы до вас наконец дошло, что они не для украшения вашей дизайнерской кухни. — Он останавливается. — Завтра ее день рождения. Точнее, был бы завтра.Наконец я понимаю. Эти цветы — не подарок, а дань памяти. Вроде тех, что приносят на место трагедии. Я мысленно корю себя за то, что, поглощенная мыслями об Эдварде Монкфорде, даже не подумала об этом.— Простите, — говорю я. — А она… Это произошло здесь, неподалеку?— В этом доме. — Он указывает на Дом один по Фолгейт-стрит, и у меня по спине пробегает холодок. — Там она и умерла.— Как? — Чтобы не казаться назойливой, я добавляю: — Это, конечно, не мое дело, просто…— Смотря кого спросить, — перебивает он меня.— В каком смысле?Он смотрит мне в лицо. У него усталые глаза.— Ее убили. Коронер вынес «открытый вердикт», но все, даже полицейские, знали, что ее убили. Сначала он отравил ей разум, а потом убил.На мгновение я задумываюсь, не бред ли все это, не безумен ли этот человек. Но он кажется слишком искренним для этого, слишком заурядным.— Кто? Кто ее убил?Он лишь качает головой, поворачивается и идет к машине.
Глава 17Тогда: ЭммаУтро после вечеринки. Мы еще спим. Звонит телефон, но я не сразу просыпаюсь под непривычный рингтон — телефон новый, куплен взамен старого, украденного. Голова все еще тяжелая, но я все равно замечаю, как светлеет в комнате — под звук телефонного звонка окна постепенно становятся прозрачнее.Эмма Мэтьюз? говорит женский голос.Да? отвечаю я хрипловатым после вчерашнего голосом.Это сержант Уиллан, ваша связная в полиции. Мы с коллегой у вашей квартиры. Звоним в дверь. Можно войти?Я и забыла предупредить полицию о переезде. Говорю: мы больше не живем по этому адресу. Мы теперь в Хендоне, в Доме один по Фолгейт-стрит.Подождите, просит сержант Уиллан. Прижав телефон к груди, она с кем-то совещается — голос ее звучит приглушенно. Затем она снова произносит в трубку: будем минут через двадцать, Эмма. По вашему делу есть кое-что серьезное.К приезду полицейских мы почти разобрали оставшийся от вечеринки завал. На каменном полу еще остались злополучные красные винные пятна, с которыми нам еще предстоит разделаться. Дом, конечно, не в лучшем виде, но сержант Уиллан все равно восхищена.Немного отличается от вашего прошлого жилища, замечает она, озираясь.Я весь прошлый вечер разъясняла Правила друзьям, и делать это снова у меня нет сил. Я говорю: нам дали большую скидку, а мы смотрим за домом.Вы сказали, что есть новости, нетерпеливо говорит Саймон. Поймали грабителей?Второй полицейский говорит: по-видимому, да. Он уже представился как инспектор уголовной полиции Кларк. Голос у него низкий и спокойный; сам он коренастый и румяный, как фермер. Мне он сразу понравился.Ночью в пятницу арестовали двоих, на месте ограбления. Они подходят под описание, которое дала Эмма. Когда мы прибыли по адресу в Луишеме, то обнаружили там предметы из списков украденного.Потрясающе, восторженно говорит Саймон. Смотрит на меня: правда ведь, Эмма?Великолепно, говорю я.Пауза.Велик шанс, что задержанные пойдут под суд, Эмма, и мы должны задать вам еще несколько вопросов, говорит сержант Уиллан. Возможно, вы пожелаете ответить на них без свидетелей.Все нормально, говорит Саймон. Здорово, что вы взяли этих козлов. Мы окажем любую посильную помощь, правда, Эм?Сержант смотрит на меня: Эмма? Вы хотите, чтобы Саймон удалился?Как я могу ответить да на такой вопрос? И, раз уж на то пошло, уединиться в Доме один по Фолгейт-стрит негде. Все комнаты перетекают друг в друга, даже спальня с ванной.Давайте тут, говорю я. Надо будет явиться в суд? Дать показания?Полицейские переглядываются. Если они сознаются, говорит сержант Уиллан. Надеемся, улик хватит и отпираться они не станут.Пауза, потом она говорит: Эмма, по упомянутому нами адресу мы обнаружили несколько мобильных телефонов. Один из них ваш.У меня вдруг возникает ужасное предчувствие. Дыши, говорю я себе.В некоторых телефонах были фотографии и видеозаписи, продолжает она. Женские изображения порнографического характера.Я жду. Я знаю, что будет дальше, но мне кажется, что проще будет ничего не говорить, дать словам пройти мимо, как будто их нет.Эмма, в вашем телефоне были обнаружены улики, указывающие на то, что некий мужчина, подходящий под описание одного из арестованных, записал на него половой акт, совершенный им с вами, говорит он. Вы можете что-нибудь об этом сказать?Я чувствую, как Саймон поворачивает голову в мою сторону. Я на него не смотрю. Тишина растягивается, словно нить расплавленного стекла, делается все тоньше и тоньше и вот уже должна порваться.Да, говорю я. Из-за шума в ушах я себя почти не слышу. Но я знаю, что должна что-то сказать, что я не могу делать вид, что ничего не было.Глубоко вдыхаю. Он сказал, что разошлет эту запись, говорю я. Всем. Каждому, кто у меня в списке контактов. Он заставил меня… сделать это. То, что вы видели. И на мой же телефон записал.Я останавливаюсь. Я словно смотрю вниз с обрыва. У него был нож, говорю я.Не спешите, Эмма. Я понимаю, как вам, должно быть, трудно, мягко говорит сержант Уиллан.Посмотреть на Саймона я не могу, но заставляю себя продолжить. Он сказал, что если я кому-нибудь расскажу — своему парню или полиции, — то он узнает об этом и разошлет видео. А это рабочий телефон, у меня там все. Начальник. Вся компания. Мои родные.Еще один момент, виновато говорит инспектор Кларк. Боюсь, я должен спросить: есть вероятность, что этот человек оставил следы ДНК? Может быть, на кровати? Или на вашей одежде?Я качаю головой.Вы понимаете суть вопроса, Эмма? уточняет сержант Уиллан. Деон Нельсон эякулировал?Краем глаза я вижу, что Саймон сжимает кулаки.Он зажал мне нос, говорю я. Зажал нос и заставил проглотить. Сказал, чтобы ничего не осталось, ни капельки, чтобы полиция не нашла никакой ДНК. Поэтому не было смысла вам говорить. Простите.Теперь у меня получается посмотреть на Саймона. Прости, говорю я.Снова долгое молчание.Ранее вы утверждали, мягко говорит инспектор Кларк, что не помните, что произошло во время ограбления. Не могли бы вы пояснить, своими словами, почему?Я хотела все забыть, говорю я. Я не желала признавать, что молчу из страха. Мне было стыдно.Я начинаю плакать. Я не хотела говорить Саймону, говорю я.Раздается звон. Саймон швырнул в стену чашку с кофе. Осколки фарфора и кофейные брызги разлетаются по бледному камню. Саймон, в отчаянии говорю я, постой. Но он уже ушел.Утирая рукавом слезы, я спрашиваю: вам этого хватит? Чтобы им обвинение предъявить?Они снова переглядываются. Ситуация сложная, говорит сержант Уиллан. Сегодня присяжные ждут улик, ДНК. А опознать подозреваемого по этой записи невозможно, потому что ни его лица, ни ножа на ней не видно.Она делает паузу. К тому же мы будем обязаны сообщить защите обвиняемого, что сначала вы заявили, что ничего не помните. Боюсь, они попытаются сыграть на этом.Вы же сказали, что есть и другие телефоны, отрешенно говорю я. Разве другие женщины не могут дать показаний?Мы подозреваем, что с ними он сделал то же, что с вами, говорит инспектор Кларк. Преступники — особенно если речь идет о сексуальных преступлениях — постепенно вырабатывают схему. Они повторяют то, что дает результат, и отказываются от того, что не дает. Они получают удовольствие, повторяясь, — превращают то, что делают, в некий ритуал. К несчастью, пока нам не удалось обнаружить других жертв.Вы хотите сказать, что никто из них не заявлял? спрашиваю я, понимая, что подразумевается. Его угрозы подействовали, и все молчат.Похоже на то, говорит инспектор Кларк. Эмма, я понимаю, почему вы раньше ничего не хотели говорить, но сейчас нам очень важно услышать подробный рассказ о случившемся. Поедете с нами в участок, дополните показания?Я жалко киваю головой. Инспектор надевает куртку и тепло говорит: спасибо, что были откровенны. Я понимаю, как вам тяжело, но вы не сомневайтесь: согласно закону, любой вид сексуального принуждения — даже к оральному сексу — считается изнасилованием, и в изнасиловании мы этого человека и обвиним.Саймона нет больше часа. Я собираю осколки и дочиста оттираю стену. Как маркерную доску, думаю я. Только того, что тут написано, не стереть.Когда он возвращается, я всматриваюсь в его лицо, пытаюсь понять его настроение. Глаза у него красные, и кажется, что он плакал.Прости, жалобно говорю я.Почему, Эм? тихо спрашивает он. Почему ты не рассказала?Я боялась, что ты разозлишься, говорю я.То есть ты думала, что я тебе не посочувствую? Он и недоумевает, и негодует. Думала, мне будет все равно, что с тобой случилось?Я не знаю, говорю я. Я не хотела об этом думать. Мне было… мне было стыдно. Мне было намного проще притворяться, что ничего не случилось. И мне было страшно.Господи, Эм! кричит он. Я знаю, что иногда веду себя по-идиотски, но что, ты правда думаешь, что мне было бы все равно?Я сглупила, жалобно говорю я. Я не могла с тобой об этом говорить. Прости.Правильно Монкфорд сказал. В глубине души ты считаешь меня козлом.А Монкфорд здесь при чем? озадаченно спрашиваю я.Он указывает на пол, на красивые каменные стены, на выразительную пустоту под высоченным потолком. Мы поэтому здесь, да? Я тебя не устраиваю. Наша прежняя квартира тебя не устраивала.Дело не в тебе, отрешенно говорю я. И вообще, я так не думаю.Он вдруг мотает головой, и я вижу, что его злость ушла так же стремительно, как появилась. Он говорит: если бы только ты мне рассказала.Полицейские думают, что ему это может сойти с рук, говорю я. Пусть уж все плохие новости теперь узнает.Он такой: Чего?Я говорю: они прямо так не сказали, но преступнику это может сойти с рук — потому что я изменила свои показания и больше ни одна женщина на него не заявила. Они говорят, что, возможно, и смысла нет дальше этим заниматься.Ну уж нет, говорит Саймон, сжав кулаки и стуча ими по каменной столешнице. Я тебе обещаю, Эмма, если эту сволочь оправдают, я его сам убью. Я теперь знаю, как его зовут. Деон Нельсон.
Глава 18Сейчас: ДжейнКогда друзья расходятся по домам, я открываю ноутбук и пишу в поисковике: «Фолгейт-стрит, 1». Добавляю «смерть», а потом «Эмма».Результатов нет, но я уже понимаю, что «Домоправитель» работает не совсем так, как «Гугл». «Гугл» вываливает на тебя тысячи, а то и миллионы ссылок, а «Домоправитель» предпочитает выбрать одно полное совпадение и на этом остановиться. В принципе, хорошо, когда тебя не накрывает вариантами. Но если не знать наверняка, что ты ищешь, то это уже проблема.Наступил завтрашний день, понедельник, один из дней, когда у меня смена в благотворительной организации «Надежда есть». Она занимает три тесные комнаты в здании в районе Кингс-Кросс. Контраст с резкой, строгой красотой дома на Фолгейт-стрит бросается в глаза. На работе я делю с другим совместителем, Тессой, стол. И старенький трескучий компьютер.Я ввожу те же сочетания в строку поиска «Гугла». Большинство результатов связано с Эдвардом Монкфордом. К моему раздражению, журналистка-архитектурщица, которую тоже звали Эммой, когда-то написала о нем статью под названием «Смерть хлама», и штук пятьсот ссылок — на нее. Но вот на шестой странице результатов я нахожу нужное. Архивную копию статьи из местной газеты.Следствие по делу о смерти в Хендоне: вынесен «открытый вердикт»В прошлом июле суд по делу о смерти двадцатишестилетней Эммы Мэтьюз вынес открытый вердикт. Напомним, что ее тело было найдено в арендованном ею доме на Фолгейт-стрит на юге Хендона. Несмотря на полугодовую отсрочку, следствие так и не обнаружило виновного.«У нас было несколько подозреваемых, — заявил инспектор Джеймс Кларк, — один из которых был арестован. Однако Королевская служба уголовного преследования сочла, что улик, свидетельствующих о насильственной смерти Эммы, недостаточно. Мы, разумеется, приложим все силы, чтобы выяснить остающиеся необъясненными обстоятельства этой смерти».В своем отчете коронер назвал вышеупомянутый дом, построенный известным архитектором международного уровня Эдвардом Монкфордом, «кошмаром для здоровья и безопасности». Ранее поступила информация, что тело Эммы было обнаружено под открытой, неогороженной лестницей.Жители района упорно противились строительству дома, однако в конце концов проект был одобрен городской администрацией. Мэгги Эванс, живущая по соседству, сказала вчера: «Мы неоднократно предупреждали планировщиков, что нечто в этом роде непременно произойдет. Лучшее, что можно сделать, — снести его и построить что-нибудь менее опасное».Компания «Монкфорд партнершип», никем не представленная во время следствия, от комментариев отказалась.Так. Не две смерти, думаю я, а три: сначала семья Монкфорда, потом эта девушка. Дом один по Фолгейт-стрит — еще более трагическое место, чем я себе представляла.Я воображаю труп девушки у подножия гладких каменных ступеней, из проломленного черепа по полу растекается кровь. Коронер, конечно же, прав: эта лестница несусветно опасна. И почему, получив тому столь жуткое подтверждение, Эдвард Монкфорд не сделал ступеньки безопаснее, не поставил, скажем, стеклянный барьер или какие-нибудь перила?Но, разумеется, я сама знаю ответ. Мои дома предъявляют к людям требования, Джейн. Я не считаю их непереносимыми. Где-нибудь в условиях договора наверняка сказано, что жильцы дома пользуются лестницей на свой страх и риск.— Джейн? — Это Трейси, наш офис-менеджер. Я поднимаю голову. — К тебе пришли.Она немного взволнована, даже разрумянилась.— Представился Эдвардом Монкфордом. Должна сказать, очень хорош собой. Ждет внизу.Он стоит в крохотной приемной, одетый примерно так же, как во время нашей первой встречи: черный кашемировый пуловер, белая рубашка апаш, черные брюки. Единственная уступка промозглой погоде — шарф, повязанный на французский манер, скользящим узлом.— Добрый день, — говорю я, хотя на самом деле хочу спросить: как вас сюда занесло?Когда я вошла, он изучал плакаты «Надежда есть» на стенах, но сейчас повернулся ко мне.— Теперь все ясно, — мягко говорит он.— Что именно?Он указывает на один из плакатов:— Вы тоже потеряли ребенка.Я пожимаю плечами: да, потеряла.Монкфорд не говорит сочувствую или другой банальности из тех, что говорят, когда сказать нечего. Он просто кивает.— Я бы хотел пригласить вас выпить кофе, Джейн. Я не могу перестать о вас думать. Но если я тороплю события, так и скажите, и я уйду.Всего три коротких предложения, но в них столько допущений, столько вопросов и откровений, что я просто не успеваю осмыслить их все. Однако первой в голове проносится мысль: я не ошиблась. Это взаимно.А второй — еще тверже: хорошо.— И вот я окончила Кембридж. Правда, выпускников факультета истории искусств ждет не так много вакансий. Сказать честно, я не очень задумывалась над тем, чем займусь после учебы. Была, конечно, практика в «Сотбис», но в работу она не превратилась, потом я работала в паре галерей, называлась примерно «старший арт-консультант», но самом деле была просто титулованной секретаршей. Потом меня как-то прибило к пиару. Начинала в Вест-Энде, работала с медиа, но во всей этой Сохо-тусовке мне всегда было не по себе. Мне нравилось в Сити, там публика как-то попроще. Честно говоря, мне и деньги зарабатывать нравилось, но работа была интересная. Нашими клиентами были крупные финансовые компании — им пиар был нужен не для того, чтобы их названия попадали в газеты, а для того, чтобы они туда не попадали. Я заговорилась.Монкфорд с улыбкой качает головой.— Мне нравится вас слушать.— А вы? — спрашиваю я. — Вы всегда хотели быть архитектором?Он пожимает худыми плечами.— Я некоторое время занимался семейным делом — у нас типография. Терпеть это не мог. А друг отца строил в Шотландии загородный дом и бился с местным архитектором. Я предложил ему свои услуги — за те же деньги. Учился в процессе. Мы с вами пойдем в постель?От резкой смены курса у меня отвисает челюсть.— Человеческие отношения, как и человеческие жизни, накапливают ненужное, — мягко говорит он. — Валентинки, романтические поступки, памятные даты, бессмысленные нежности — все это тоска, инерция робких, общепринятых отношений, которые исчерпывают себя, не успев начаться. А если без всего этого обойтись? В отношениях, не обремененных общепринятым, есть некая чистота, ощущение простоты и свободы. Меня это бодрит — двое людей сходятся, не загадывая наперед. А если я чего-то хочу, то добиваюсь этого. Но я хочу, чтобы вы ясно понимали, что я вам предлагаю.Он имеет в виду секс без обязательств. Многие мужчины, приглашавшие меня на свидания, хотели того же, а не любви, и отец Изабель был из их числа. Но не многим доставало уверенности в себе, чтобы так буднично об этом сообщить. И хотя одна часть меня разочарована — мне очень нравятся романтические жесты, — другая заинтригована.— А вы какую постель имели в виду? — спрашиваю я.Ответ, конечно же, — постель в доме на Фолгейт-стрит. Мой опыт общения с Эдвардом Монкфордом заставил меня предположить, что он может оказаться скаредным и сдержанным любовником — сложит ли минималист перед сексом брюки? Проявит ли человек, презирающий мягкую мебель и подушки с узором, аналогичную брезгливость в отношении телесных выделений и прочих признаков страсти? — но меня ждет приятное удивление, потому что в действительности все совершенно иначе. Слова же о необремененных отношениях не были эвфемизмом для отношений, единственная цель которых — радовать мужчину. В постели Эдвард внимателен, щедр и отнюдь не стремится к краткости. Лишь когда мои чувства затуманивает оргазм, он наконец позволяет себе кончить; его ляжки дергаются, сжимаются, он содрогается внутри меня, раз за разом громко произнося мое имя.Джейн. Джейн. Джейн.Как если бы, думаю я потом, он хотел запечатлеть его в своем сознании.После, когда мы лежим рядом, я вспоминаю, о чем недавно читала.— Какой-то человек приносит сюда цветы. Он сказал, что они для некоей Эммы, которая тут погибла. Это ведь как-то связано с лестницей, правда?Его рука, лениво поглаживающая меня по спине, не прекращает движения.— Верно. Он тебе докучает?— Да нет. К тому же если он потерял близкого человека…— Он винит меня, — помолчав, говорит Эдвард. — Он убедил себя, что в этом как-то виноват дом. Но вскрытие показало, что она была выпивши, а когда ее нашли, был включен душ. Она, наверное, сбегала по лестнице, а ноги мокрые были.Я хмурюсь. Покой дома на Фолгейт-стрит не слишком располагает к бегу.— То есть она от кого-то убегала?Он пожимает плечами.— Или спешила кого-то встретить.— В статье говорится, что полиция кого-то арестовала. Кого, не сказано. Но его потом все равно пришлось отпустить.— Правда? — Его светлые глаза непроницаемы. — Я не помню всех подробностей. Меня тогда здесь не было.— А еще он сказал, что кто-то, мужчина, отравил ее разум…Взглянув на часы, Эдвард садится.— Прости, Джейн, я совсем забыл: мне надо ехать на объект.— Что, даже не перекусишь? — спрашиваю я, расстроенная тем, что он уходит.Он качает головой.— Спасибо, но я уже опаздываю. Потом позвоню.Он уже тянется за одеждой.4. Мне нет дела до тех, кто не стремится стать лучше.Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно
Глава 19Тогда: ЭммаМы ведь, напористо говорит Брайан, не можем сформулировать наши задачи, пока не решим, каких ценностей держаться. Он с вызовом оглядывает собравшихся в переговорной.Мы собрались в кабинете 7b, коробке со стеклянными стенами, такой же, как 7а и 7с. Кто-то написал на маркерной доске цель нашего совещания: Формулирование задач компании. На стекле еще висят листки бумаги с предыдущего. На одном написано: Круглосуточное реагирование? Работа складов в аварийных ситуациях? Уж поинтереснее, чем у нас.Я больше года стремилась попасть в отдел маркетинга. Я подозреваю, что то, что я сегодня здесь, наверное, больше связано с тем, что я дружу с Амандой и, соответственно, с Солом, чем с заинтересованностью во мне Брайана: Сол — большой человек по части финансов. Всякий раз, как Брайан смотрит в мою сторону, я стараюсь энергично кивать. Мне почему-то казалось, что в маркетинге будет как-то побольше блеска.Кто-нибудь хочет побыть хроникером? спрашивает, глядя на меня, Леона. Я понимаю намек, вскакиваю с места и встаю к доске с маркером в руке — ревностная новенькая. Вверху листа я пишу: ЦЕННОСТИ.Кто-то предлагает: Энергичность. Я послушно записываю.Позитивность, говорит кто-то другой.Раздаются другие голоса. Ответственность. Динамичность. Надежность.Чарльз говорит: Эмма, ты Динамичность не записала.Динамичность предложил он. А это не то же самое, что Энергичность? спрашиваю я. Брайан хмурится. Я записываю: Динамичность.Мне кажется, мы должны задаться вопросом: в чем высшая цель «Флоу»? говорит Леона, самодовольно глядя по сторонам. Какой уникальный вклад в жизнь людей мы, сотрудники «Флоу», можем сделать?Долгое молчание. Доставка бутилированной воды? предлагаю я. Я говорю это потому, что «Флоу» занимается поставкой баллонов воды для офисных кулеров. Брайан снова хмурится, и я зарекаюсь раскрывать рот.Вода необходима. Вода — это жизнь, говорит Чарльз. Запиши, Эмма. Я смиренно подчиняюсь.Я где-то читала, добавляет Леона, что мы сами состоим в основном из воды. Так что вода — это буквально большая часть нас.Водный баланс в организме, задумчиво произносит Брайан. Несколько человек кивают, я в том числе.Открывается дверь, и к нам заглядывает Сол. А, маркетинговой креативный гений в деле, добродушно говорит он. Как продвигается работа?Брайан хмыкает. Мучаемся с задачами компании, говорит он.Сол смотрит на доску. А что тут, собственно, гадать? Избавить народ от необходимости вертеть кран и взять за это втридорога.Иди, куда шел, смеется Брайан. Без тебя забот хватает.Все хорошо, Эмма? весело спрашивает Сол, подчиняясь. Он подмигивает. Я вижу, как голова Леоны поворачивается ко мне. Она-то не знала, что у меня есть друзья в руководстве.Я пишу: В основном из воды и Водный баланс.Когда совещание наконец заканчивается — похоже, задача и высшая цель «Флоу» такая: Сделать так, чтобы люди чаще беседовали возле кулера — ежедневно и повсеместно; эту идею все признали в достаточной мере креативной и яркой, — я возвращаюсь за свой стол, жду, пока офис в обеденный перерыв опустеет, и набираю номер.«Монкфорд партнершип», произносит поставленный женский голос.Соедините меня, пожалуйста, с Эдвардом Монкфордом.Тишина. Музыку в «Монкфорд партнершип» не играют. Потом: Эдвард слушает.Мистер Монкфорд, это Эмма. С Фолгейт-стрит.Просто Эдвард.Эдвард, мне нужно кое-что спросить насчет нашего договора.Я знаю, что с этим нужно обращаться к Марку, агенту, но мне кажется, что он расскажет Саймону.Боюсь, что правила обсуждению не подлежат, Эмма, сурово говорит Эдвард Монкфорд.Правила меня не смущают, говорю я. Наоборот. И я не хочу съезжать.Пауза. А зачем вам съезжать?В этом договоре, который мы с Саймоном подписали… Что будет, если один из нас больше не будет там жить? А другой захочет остаться?Вы с Саймоном расстались? Мне жаль это слышать, Эмма.Я пока… так спрашиваю, теоретически. Просто интересно, что было бы в таком случае, вот и все.В голове у меня стучит. От одной мысли, что мы с Саймоном расстанемся, у меня возникает странное чувство, вроде головокружения. Это из-за ограбления? Из-за разговоров с Кэрол? Или из-за самого дома, его могучих пустот, в которых все вдруг так проясняется?Подумав, Эдвард Монкфорд отвечает: в принципе, это нарушение договора. Но, наверное, вы могли бы подписать дополнительный договор об изменении условий, чтобы взять всю ответственность на себя. Любой опытный юрист составит такой за десять минут. Вы одна сможете платить за аренду?Не знаю, честно говорю я. Дом один по Фолгейт-стрит, может, и сдается по смехотворной для такого великолепия цене, но с моей зарплатой это все равно многовато.Ну, я уверен, мы что-нибудь придумаем, говорит он.Вы очень добры, говорю я. И теперь мне кажется, что я поступила совсем вероломно, потому что Саймон, если бы слышал этот разговор, сказал бы, что я позвонила Эдварду Монкфорду, а не агенту, потому что именно на такой результат и рассчитывала.Саймон возвращается домой на час позже меня. Что это ты делаешь? спрашивает он.Готовлю, говорю я, улыбаясь ему. Твое любимое. Говядина по-веллингтонски.Ого, удивляется он, оглядывая кухню. Ну да, я ее немного загваздала, но он хоть увидит, сколько я приложила сил. Сколько же у тебя времени ушло?Купила все в обед, а с работы так ушла, чтобы вовремя приготовить, гордо говорю я.Положив трубку после разговора с Эдвардом Монкфордом, я почувствовала себя ужасно. Как мне это только в голову пришло? Саймон так старается, а я эти последние несколько недель вела себя как чудовище. Я решила загладить перед ним свою вину — и начать сегодня.Я и вина купила, сообщаю я ему. При виде опустошенной на треть бутылки у Саймона округляются глаза, но он молчит. А еще оливок, чипсов и всяких других закусок.Я схожу в душ, говорит он.Когда он возвращается, вымывшись и переодевшись, мясо уже в духовке, а я навеселе. Саймон вручает мне бумажный сверток. Я знаю, что надо бы завтра, малыш, но я захотел сейчас подарить, говорит он. С днем рождения, Эм.По очертаниям я догадываюсь, что в свертке — чайник, но лишь сняв обертку, понимаю, что это не простой чайник, а красивый чайник в стиле ар деко, с узором в виде павлиньих перьев, словно с океанского лайнера 1930-х годов. Я ахаю. Говорю: фантастика.Нашел на «Этси шоп», гордо говорит Саймон. Узнаешь? Такой у Одри Хепберн был в «Завтраке у Тиффани». В твоем любимом фильме. Из антикварного магазина в Америке привезли.Ты просто чудо, говорю. Ставлю чайник, подхожу к Саймону и сажусь к нему на колени. Я люблю тебя, бормочу я, целуя его ухо.Я так давно этого не говорила. Мы не говорили. Я запускаю руку ему между ног.Что это в тебя вселилось? спрашивает он, довольный.Ничего, говорю я, может, ты в меня вселишься? Хотя бы частично?Я ерзаю у него на коленях и чувствую, что у него встает. Ты такой терпеливый, шепчу я ему на ухо. Я сползаю и становлюсь на колени между его ног. Я собиралась сделать это потом, после ужина, но момент подходящий и вино способствует. Я расстегиваю его ширинку и извлекаю член. Поднимаю глаза, улыбаюсь распутной и соблазнительной (надеюсь) улыбкой и беру губами головку.С минуту все получается. Но я чувствую, что он делается мягче, а не тверже. Я удваиваю усилия, но от этого только хуже. Когда я снова поднимаю взгляд, глаза Саймона зажмурены, а кулаки сжаты, как будто он отчаянно пытается вызвать эрекцию усилием воли.Ммм, стону я, чтобы его подбодрить. Мммммм.При звуке моего голоса Саймон тут же распахивает глаза и отталкивает меня. Господи, Эмма. Он встает и прячет член в брюки. Господи, повторяет он.В чем дело? тупо спрашиваю я.Он смотрит на меня сверху вниз. На его лице — странное выражение. В Деоне Нельсоне, говорит он.А что он?Как ты можешь со мной так же, как с… с этой сволочью? говорит он.Теперь уже я впериваюсь в него. Не говори глупостей.Ты дала ему кончить тебе в рот, говорит он.Я вздрагиваю, как от удара. Я ему не давала, говорю я. Он меня заставил. Как ты можешь такое говорить? Как ты смеешь?Настроение у меня снова поменялось: от эйфории к горестному унижению. Говядину есть пора, говорю я, вставая.Погоди, говорит он. Саймон. Я должен тебе кое-что сказать.Вид у него такой несчастный, что я думаю: ну вот и все. Сейчас он порвет со мной.Полиция сегодня приходила, говорит он. По поводу… нестыковок в моих показаниях.Каких еще нестыковок?Он подходит к окну. Уже стемнело, но он глядит наружу, словно ему там что-то видно. После ограбления, говорит он, я давал показания. Я сказал полиции, что был в пабе.Это я помню, говорю. В «Портленде», да?Да нет, не в «Портленде», говорит он. Они проверили. В «Портленде» по ночам спиртного не подают, лицензии нет. Поэтому они посмотрели мои платежи по карте.Неужели все ради того, чтобы узнать, в каком баре был Саймон? Зачем? спрашиваю я.Сказали, что, если бы они этого не сделали, то адвокат Нельсона обвинила бы их в халатности.Он делает паузу.Той ночью я не был в пабе, Эмма. Я был в клубе. В стриптиз-клубе.То есть ты хочешь сказать, медленно говорю я, что пока меня… меня насиловало это чудовище, ты смотрел на голых женщин?Я же не один был, Эм. С Солом и другими ребятами. Это не я придумал. Мне даже не понравилось.Сколько ты потратил?Он смотрит на меня в недоумении. А это здесь при чем?Сколько ты потратил? кричу я. Мой голос эхом отражается от каменных стен. Я и не думала, что в этом доме есть эхо. Дом как будто подхватывает, кричит на него вместе со мной.Он вздыхает. Не знаю. Триста фунтов.Господи, говорю я.Полиция говорит, что в суде это, скорее всего, всплывет, говорит он.До меня доходит, что это означает. Дело не только в том, что Саймон способен тратить деньги, которых у него нет, на то, чтобы глазеть на голых женщин, которых не может трахнуть, только потому, что его дружки затащили. Не только в том, что он думает, что я теперь как-то попорчена тем, что со мной сделал тот человек. Не в том даже, что он мне солгал. А в том, что это может означать для дела против Деона Нельсона. Его адвокат скажет, что отношения у нас ни к черту, что мы врем и друг другу, и полиции.Она скажет, что той ночью я дала согласие на секс и поэтому не сообщила о случившемся.Я не успеваю добежать до раковины, меня тошнит красным вином, черными оливками, закусками для нашего незаурядного домашнего ужина — все вылетает у меня изо рта потоком горячей, горькой рвоты.Убирайся, говорю я, когда меня перестает тошнить. Убирайся давай. Собирай вещи и уходи.Я жила как во сне, позволяя этому слабому, никчемному человеку притворяться, будто он меня любит. Пора покончить с этим. Уходи, повторяю я.Эм, умоляюще говорит он. Эм, ты только послушай себя. Это не ты. Ты сейчас просто под впечатлением от всего, что случилось. Мы любим друг друга, мы справимся. Не говори того, о чем завтра пожалеешь.Я не пожалею об этом завтра, говорю я. Я никогда об этом не пожалею. Мы расстаемся, Саймон. У нас уже давно не ладится. Я больше не хочу быть с тобой, и у меня наконец хватило духу тебе об этом сказать.
Глава 20Сейчас: Джейн— Что он сказал?!— Он сказал, что в необремененных отношениях есть бодрящая чистота. То есть это не дословная цитата, но смысл такой.Миа, кажется, в ужасе. — Он это всерьез?— В том-то все и дело. Он настолько… отличается от всех, с кем я раньше встречалась.— Ты уверена, что у тебя не стокгольмский синдром или как там это называется? — Миа оглядывает бледные каменные стены Дома один по Фолгейт-стрит. — Тут жить… как, наверное, в голове у него сидеть. Может, он тебе мозги промыл.Я смеюсь.— Думаю, Эдвард показался бы мне интересным, даже если бы я не жила в доме, который он построил.— А ты? Что он в тебе находит, милая моя? Кроме возможности необремененно трахаться, или как там это у него называется?— Не знаю. — Я вздыхаю. — Как бы то ни было, выяснить, наверное, уже не получится.Я рассказываю, как внезапно он ушел из моей постели, и она хмурится.— У него, похоже, серьезные проблемы, Джей. Может, лучше с ним не связываться?— Проблемы есть у всех, — беззаботно говорю я. — Даже у меня.— Две разбитые половинки не склеишь. Тебе сейчас нужен милый, надежный парень. Который о тебе заботиться будет.— Как это ни печально, милые и надежные меня не привлекают.На это Миа ничего не говорит.— Больше он не объявлялся?Я качаю головой.— Я ему не звонила. — О показательно непринужденном письме, которое я отправила на следующий день и на которое не получила ответа, я молчу.— Вот это я понимаю, необремененно. — Она секунду молчит. — А человек с цветами? Его ты больше не видела?— Нет, но Эдвард сказал, что та смерть была несчастным случаем. Эта несчастная, по-видимому, упала с лестницы. Полиция заподозрила, что дело нечисто, но доказать ничего не смогла.Миа пристально смотрит на меня:— Вот с этой лестницы?— Да.— Говоришь, дело нечисто? Ничего себе. Тебя это не пугает? Живешь, можно сказать, на месте преступления.— Да не особенно, — говорю я. — Ну то есть это трагедия, конечно. Но я же говорю, может, это и не место преступления. К тому же во многих домах кто-то умирал.— Но не так же. А ты здесь одна…— Страшно мне не бывает. В этом доме очень спокойно. — Я ведь своего мертвого ребенка на руках держала, думаю я. Смерть незнакомого человека несколько лет назад вряд ли будет меня беспокоить.— Как ее звали? — Миа достает айпад.— Погибшую? Эмма Мэтьюз. А что?— Тебе разве не любопытно? — Она стукает пальцем по экрану. — Боже ты мой.— Что?Она молча показывает. На экране фотография девушки лет двадцати с небольшим: хорошенькая, стройная, темноволосая. Вид у нее какой-то знакомый.— Ну и? — говорю я.— Что, не видишь? — искренне удивляется Миа.Я снова вглядываюсь в снимок.— Чего не вижу?— Джей, она же с тобой одно лицо. Точнее, ты одно лицо с ней.Наверное, Миа по-своему права. У нас с этой девушкой один и тот же необычный колорит: голубые глаза, каштановые волосы и очень бледная кожа. Она стройнее меня, моложе и, говоря по чести, красивее, и косметики на ней больше — два выразительных мазка черной туши — но сходство определенно есть.— Вы не только внешне похожи, — добавляет Миа. — Видишь, как она держится? Прямо. Ты держишься точно так же.— Правда?— Сама же знаешь. Все еще думаешь, что у него нет проблем?— Это может быть совпадением, — наконец говорю я. — И потом, мы даже не знаем, было ли у Эдварда что-нибудь с этой девушкой. В мире миллионы голубоглазых шатенок.— А он тебя до переезда видел?— Да, — признаюсь я. — Было собеседование. — А до того — просьба прислать три фотографии. Тогда я об этом не подумала, но зачем хозяину смотреть на фотографии жильцов?Глаза у Миа округляются: ей пришло в голову что-то еще.— А жена-то его? Ее как звали?— Миа, не надо… — слабым голосом говорю я. Что-то мы увлеклись. Но она уже стучит по экрану.— Элизабет Монкфорд, урожденная Манкари, — вскоре говорит Миа. — Посмотрим картинки… — Она быстро прокручивает изображения. — Это не она… Национальность не та… Ага, вот. — Она тихонько присвистывает от удивления.— Что там?Миа поворачивает экран ко мне.— Все-таки не совсем необремененно, — тихо говорит она.На фото — молодая шатенка, сидящая за каким-то архитекторским мольбертом и улыбающаяся в объектив. Снимок довольно зернистый, но все равно видно, что эта женщина очень похожа на Эмму Мэтьюз. А значит, наверное, и на меня тоже.
Глава 21Тогда: ЭммаСказать Саймону и полицейским, что я солгала насчет воспоминаний об изнасиловании, было трудно, но говорить об этом Кэрол едва ли не труднее. К моему облегчению, она очень хорошо на это реагирует.Эмма, говорит психотерапевт, вы ни в чем не виноваты. Порой мы просто не готовы взглянуть правде в глаза.К моему удивлению, фокусируется она не на Деоне Нельсоне и его ужасных угрозах, а на Саймоне. Спрашивает, как он воспринял разрыв, связывался ли он со мной с тех пор — а он, разумеется, все время пытается это сделать, но я больше не отвечаю на его сообщения, — и как я думаю в связи с этим себя вести.Итак, к чему вы пришли, Эмма? наконец спрашивает она. Чего вы теперь ждете?Не знаю, говорю я, пожимая плечами.Тогда поставлю вопрос так: этот разрыв — окончательный?Мне приходится признать: Саймон так не считает. Мы и раньше расставались, но он всякий раз умолял, умолял, и в какой-то момент мне казалось, что проще будет согласиться. Но на этот раз все будет иначе. Я избавилась от старых вещей, от всякого бесполезного хлама. Я думаю, это дало мне сил избавиться и от него тоже.Человеческие отношения и вещи — совсем не одно и то же, говорит Кэрол.Я пристально смотрю на нее. Вы думаете, я поступаю неправильно?Кэрол задумывается. У травматических опытов наподобие того, что имели вы, есть один любопытный аспект, говорит она наконец, — они иногда размывают границы, которые человек для себя установил. Порой эти перемены имеют временный характер, но иногда человек понимает, что ему нравится эта новая сторона его личности, и она становится его частью. Не мне решать, Эмма, к добру это или к худу. Только вы можете об этом судить.После терапевтического сеанса я отправляюсь к юристу, который составил дополнение к договору об аренде дома. Эдвард Монкфорд оказался прав: я обратилась в местную контору, и выяснилось, что там его за пятьдесят фунтов подготовят. Единственная загвоздка, как сказал мне юрист, с которым я договаривалась, — в том, что Саймону, возможно, тоже нужно будет его подписать. Еще за пятьдесят фунтов он согласился посмотреть все документы, чтобы это выяснить.Сегодня этот же юрист говорит мне, что никогда прежде не видел подобного договора. Тот, кто его составлял, не собирался пропускать ни единой лазейки, говорит он. Если не хотите неприятностей, попросите Саймона подписать все бумаги.Вряд ли Саймон подпишет хоть что-нибудь, что формально подтвердит наш разрыв, но я все равно беру документ с собой. Вручая мне конверт, юрист непринужденно говорит: я, кстати, поискал в архиве местного совета сведения о доме. Удивительное дело.Правда? спрашиваю я. Почему?Похоже, у Дома один по Фолгейт-стрит довольно трагическая история, говорит он. Он стоит на месте другого, уничтоженного во время немецкой бомбардировки, — все, кто был внутри, погибли, целая семья. Родственников не осталось, поэтому местный совет принял постановление о принудительном отчуждении, чтобы снести развалины. Место пустовало, пока его не выкупил ваш архитектор. Изначально он планировал построить куда более традиционный дом; кто-то из жителей района потом жаловались в совет, что их, мол, одурачили. Судя по всему, спор разгорелся жаркий.Но строительство не прекратилась, говорю я; прошлое дома меня не особенно интересует.Не прекратилось. А потом владелец еще и насыпал им соли на рану — подал заявку на разрешение похоронить там кое-кого. Двоих человек.Похоронить? озадаченно переспрашиваю я. Это, вообще, законно?Юрист кивает. Процесс на удивление прост. Если Агентство по охране окружающей среды не имеет возражений и если нет препятствующих захоронению подзаконных правовых актов, то местный совет более или менее обязан дать добро. Единственное требование — на планах должно быть обозначено место упокоения и указаны имена усопших. По понятным причинам. Вот, взгляните.Он достает подшивку ксерокопий и разворачивает план. Читает вслух: Место упокоения миссис Элизабет Джорджины Монкфорд и Максимилиана Монкфорда.Спрятав подшивку в конверт вместе с остальными бумагами, он передает его мне. Вот. Можете не возвращать.
Глава 22Сейчас: ДжейнМиа ушла, я иду к ноутбуку и набираю «Элизабет Манкари». Я хочу взглянуть еще раз сама, когда Миа не будет нависать. Но «Домоправитель» не выдает ни одной фотографии из тех, что она нашла.Я сказала Миа правду: за то короткое время, что я живу в этом доме, мне ни разу не было страшно. Однако сейчас тишина и пустота приобретают зловещий оттенок. Что за глупости? Это все равно что бояться детских страшилок. И все же я включаю свет на максимальную яркость и иду смотреть, нет ли… чего? Не взломщиков же. Но почему-то я уже не чувствую себя под защитой этого дома, как раньше.Я чувствую себя так, словно за мной наблюдают.Я прогоняю это чувство. С самого начала, напоминаю я себе, дом казался мне неким подобием съемочной площадки. Это ощущение мне понравилось. Все, что случилось с тех пор, — это дурацкий, куцый секс с Эдвардом Монкфордом и открытие того факта, что он предпочитает женщин определенного типа.Лежит под лестницей с разбитой головой. Я невольно подхожу и смотрю на это место. Что это, едва заметный контур давным-давно оттертого кровавого пятна? Но я ведь даже не знаю, была ли тут кровь.Я поднимаю взгляд. Надо мной, вверху лестницы, что-то виднеется. Полоска света, которой раньше там не было.Я медленно поднимаюсь по лестнице, не сводя с полоски глаз. Я приближаюсь, и она принимает очертания дверцы не больше пяти футов высотой — скрытая в стене панель, сделанная так же, как скрытые шкафы на кухне и в спальне. Я и не знала, что она там есть.— Ау? — кричу я. Ответа нет.Я тянусь и распахиваю дверь. За ней — вместительный чулан с принадлежностями для уборки: швабрами, запасные валики для них, пылесос, полироль для пола, даже стремянка. Я едва не смеюсь. Можно было предположить, что в доме окажется нечто в этом роде. Должно быть, уборщица — пожилая японка, которая почти не говорит по-английски и во время своих еженедельных визитов ни в какую не хочет общаться, — забыла запереть.Кажется, чулан устроен так, чтобы обеспечивать доступ и к другим домовым службам. На одной стенке — электропроводка. Компьютерные кабели змеями уходят в нутро Дома один по Фолгейт-стрит через люк в потолке.Пробравшись мимо уборочного инвентаря, я просовываю голову в люк. При свете телефона вижу что-то вроде технического лаза через весь дом; весь его пол тоже покрыт кабелями. Он ведет в более просторное помещение, вроде чердака, над спальней. В дальнем его конце я с трудом различаю водопроводные трубы.Мне кажется, что я, возможно, нашла выход из беспокоившего меня положения. Я никак не могла себя заставить отдать неношеную одежду Изабель, а заодно свои книги и другие вещи в «Оксфам»[45], но и разбирать все это и раскладывать по шкафам Дома один по Фолгейт-стрит я сочла неправильным. Чемодан так и стоит с самого переезда у лестницы, ждет, когда я решу, что с ним делать. Я приношу его и тащу по лазу на чердак. Пусть тут постоит, не на проходе.Света от телефона недостаточно, поэтому я смотрю под ноги, лишь наступив на что-то мягкое, и вижу между стропилами спальный мешок. Он здесь давно лежит — весь покрыт пылью и грязью. Я поднимаю его, и из него вываливаются девчачьи пижамные штаны с узором из яблочек. Я засовываю в мешок руку, но там больше ничего нет, кроме скомканных носков в самом низу. А еще визитка, сильно помятая: «Кэрол Йонсон. Сертифицированный психотерапевт».Повернувшись, я вижу, что тут же разбросано кое-что еще: консервные банки из-под тунца, свечные огарки, перевернутый флакон духов, пластиковая бутылка энергетика.Странно. Странно и необъяснимо. Я понятия не имею, кто, кроме Эммы, жил в этом доме, поэтому не знаю, принадлежал ей этот мешок или нет. И если даже это был ее мешок, я никогда не узнаю, какой безымянный страх заставил ее перебраться из красивой, стильной спальни сюда.Очень громко в замкнутом пространстве звонит мой телефон. Я достаю его.— Джейн, это Эдвард, — говорит знакомый голос.
Глава 23Тогда: ЭммаЯ пытаюсь назначить Саймону встречу на какой-нибудь нейтральной территории вроде паба. Но хотя он и сказал, что подпишет бумаги, делать это где-либо, кроме дома на Фолгейт-стрит, он наотрез отказывается.Мне все равно надо туда заглянуть, говорит он. Я кое-что оставил, когда съезжал.Я неохотно соглашаюсь.Включаю свет на максимальную яркость, надеваю потертые джинсы и свою самую неприглядную поношенную футболку. Я прибираюсь на кухне — поразительно, что вещей почти нет, а беспорядок все равно наводишь, — когда слышу за спиной какой-то звук. Подскакиваю.Привет, Эм, говорит Саймон.Господи, напугал, в сердцах говорю я. Как ты вошел?Я себе код оставил, пока вещи не заберу, говорит он. Не волнуйся, потом удалю.Ну ладно, неохотно говорю я. Мысленно делаю памятку: спросить у Марка, как заблокировать код.Как дела? спрашивает Саймон.Все в порядке, говорю я. Я знаю, что надо спросить, как дела у него, но сама вижу, что неважно. Его кожа побледнела и пошла пятнами, как всегда, когда он начинает выпивать, и он ужасно постригся.Вот договор, говорю я, протягиваю ему бумаги. И ручка. Я уже подписала.Так, так! Мы что, сперва не выпьем?Я такая: по-моему, не стоит, Сай. Но по его ухмылке я понимаю, что он уже.Неправильно это все, говорит он, прочитав.Юрист составлял, говорю я.Я имел в виду, что мы неправильно поступаем. Мы ведь любим друг друга, Эм. У нас бывали проблемы, но в глубине души мы любим друг друга.Саймон, пожалуйста, не усложняй.Это я усложняю? говорит он. Вот здорово. Ты меня выгнала, мне жить негде. Если бы я не знал, что ты в конце концов меня обратно пустишь, я был бы очень недоволен.Обратно я тебя не пущу, говорю я.Пустишь.Нет, не пущу.Да ты уже пустила, нет разве? Вот он я.За вещами только.Или к вещам, обратно.Саймон, уходи, говорю я, начиная злиться.Он облокачивается о столешницу. Только после того, как мы выпьем и как следует все обсудим.Твою мать, Саймон! кричу я. Ты хоть раз в жизни можешь вести себя по-взрослому?Эм, Эм, вкрадчиво говорит он. Ты не бесись. Я же просто говорю, что люблю тебя и не хочу тебя терять.Прекрасный способ, нахожусь я.А, говорит он. Так, значит, способ все-таки есть?Я разрываюсь. Может, если сказать, что когда-нибудь мы, возможно, снова сможем быть вместе, то он уйдет без скандала? Прежняя Эмма сказала бы «да». Но новая Эмма сильнее ее.Нет, Саймон, твердо говорю я, никакой вероятности того, что мы снова будем друг с другом, не существует.Он подходит и кладет мне руки на плечи. Я слышу запах спиртного в его дыхании. Я люблю тебя, Эм, повторяет он.Не надо, говорю я, высвобождаясь.Я не могу просто взять и разлюбить тебя, говорит он. Взгляд у него немного безумный.Звонит телефон. Я оглядываюсь. Мой телефон светится, гудит, ползет к краю столешницы.Пусти, говорю я, толкаю его в грудь.Теперь он меня отпускает, и я хватаю телефон. Говорю: Да?Эмма, это Эдвард. Звоню удостовериться, что вам удалось решить вопрос с договором. Тон Эдварда Монкфорда официален и вежлив.Да, спасибо. Саймон, собственно говоря, здесь, собирается подписать бумаги.Невольно добавляю: то есть я надеюсь, что собирается.Короткая пауза. Не дадите ему трубку?Я вижу, как Саймон, слушая Эдварда, темнеет лицом. Разговор длится около минуты, и за все это время Саймон не произносит ни слова, только время от времени агакает и мычит.На, угрюмо говорит он, возвращая мне телефон.Алло? говорю я.Эдвард говорит: Эмма, Саймон сейчас подпишет бумаги, а потом уйдет. Я зайду проверить, ушел ли он, но еще и потому, что хочу с вами переспать. Об этом, разумеется, Саймону не говорите.Он кладет трубку. Я, ошарашенная, смотрю на телефон. Не ослышалась ли я? Но я знаю, что нет.Что он тебе сказал? спрашиваю я Саймона.Я бы тебя не обидел, грустно говорит он, не отвечая на мой вопрос. Никогда бы не обидел. Намеренно. Я не могу тебя не любить, Эм. И я тебя верну. Вот увидишь.Скоро ли Эдвард Монкфорд придет? Душ-то я успею принять? Оглядев интерьер, я понимаю, что налицо с десяток нарушений условий договора: вещи на полу, предметы на столешницах, на каменном столе — выпуск «Метро», мусорная корзина полна до краев. Не говоря уже о том, что в спальню как будто попала бомба, а винные пятна после вечеринки я так и не оттерла. Наскоро принимаю душ, затем прихорашиваюсь, попутно выбирая наряд: простенькую юбку и блузку. Я колеблюсь насчет духов, но решаю, что будет слишком. Какая-то часть меня все еще думает, что Эдвард пошутил или я недослышала.Хотя я надеюсь, что это не так.Телефон жужжит снова. На этот раз это «Домоправитель» сообщает мне, что кто-то пришел. Нажимаю кнопку «видео» и вижу снаружи Эдварда. С цветами и бутылкой вина.Значит, я не ошиблась. Нажимаю «принять» и впускаю его.Когда я спускаюсь по лестнице, он уже стоит внизу, глядя на меня голодным взглядом. По этой лестнице не сбежишь: приходится спускаться осторожно, чинно, по ступенечке. Я еще не подошла к нему, а голова у меня кругом идет от предвкушения.Здравствуйте, нервно говорю я.Эдвард просто смотрит на меня. Он протягивает руку и убирает выбившуюся прядку волос мне за ухо. Она еще мокрая после душа и холодит мне шею. Его пальцы задевают мочку, и я вздрагиваю.Все хорошо, тихо говорит он. Все хорошо. Его пальцы добираются до подбородка и нежно приподнимают мою голову.Эмма, говорит он. Я не могу перестать о вас думать. Но если я тороплю события, так и скажите, и я уйду.Он расстегивает две верхние пуговицы моей блузки. Лифчика на мне нет.Ты дрожишь, говорит он.Меня изнасиловали.Я не думала, что это у меня так вырвется. Я просто хочу, чтобы он понимал, что это имеет для меня значение, что он — особенный.Его лицо немедленно мрачнеет. Саймон? гневно спрашивает он.Нет. Он бы никогда… Один из грабителей. О которых я рассказывала.Значит, все-таки тороплю, говорит он.Он выводит руку из-под моей блузки и застегивает ее. Я чувствую себя ребенком, которого одевают в школу.Я вам хочу сказать, что если… Если вы хотите, мы можем переспать, робко говорю я.Нет, не можем, говорит он. Не сегодня. Сегодня ты пойдешь со мной.5. а) Перед вами выбор: спасти «Давида» Микеланджело или голодного бездомного ребенка. Вы выберете…☉ Статую☉ Ребенка
Глава 24Сейчас: Джейн— Остановите здесь, — говорит Эдвард водителю. Такси останавливается, и мы выходим. Мы посреди Сити. Со всех сторон высятся выразительные современные сооружения из стали и стекла, над которыми виднеются верхушки «Осколка» и «Сыротерки»[46]. Эдвард видит, что я смотрю вверх, на них.— Показуха, — пренебрежительно говорит он. — Нам сюда.Он ведет меня к церкви, к самой обыкновенной приходской церквушке, так зажатой между этими кичливыми современными чудовищами, что ее едва видно. Внутри очень мило: просто, непритязательно, зато много света — он льется из больших, высоко расположенных окон. Каменные стены — такие же бледно-кремовые, как в Доме один по Фолгейт-стрит. Солнце разложило по полу решетку от свинца на прозрачном стекле. Кроме нас, в церкви никого.— Это мое любимое здание в Лондоне, — говорит он. — Смотри.Я поднимаю вслед за ним глаза, и у меня перехватывает дыхание. Над нашими головами — огромный купол. Его бледный свод тяготеет над крохотной церквушкой, покоясь на тончайших столпах в центральной ее части. Прямо под ним — алтарь (во всяком случае, мне кажется, что это алтарь): массивная круглая плита в самой середине церкви.— До Великого лондонского пожара было два типа церквей. — Я замечаю, что он не шепчет. — Темные, мрачные готические, которые строили одинаково с тех пор, как в Англию пришел католицизм: сплошь арки, орнамент и витражи, и простые, неприкрашенные, — пуританские. После пожара те, кто восстанавливал город, решили воспользоваться случаем и создать новый тип архитектуры; места, где мог бы молиться всякий, вне зависимости от вероисповедания. Поэтому они сознательно освоили этот упрощенный, лаконичный стиль. Но им нужно было чем-то заменить готическую мрачность.Он указывает на пол, на решетку солнечного света: камень как бы светится изнутри.— Свет, — говорит он. — Все Просвещение — это буквально свет.— А кто архитектор? — спрашиваю я.— Кристофер Рен. Туристы сбегаются к собору Святого Павла, но вот его шедевр.— Она прекрасна, — искренне говорю я.Когда Эдвард позвонил незадолго до этого, он ни словом не обмолвился о том, как внезапно покинул мою постель наделю назад, не стал вести светской беседы. Только:— Джейн, я бы хотел показать тебе кое-какие здания. Ты согласна?— Да, — не раздумывая, ответила я. О предостережениях Миа я не забыла. Но уж если на то пошло, они лишь усилили мое любопытство в отношении этого человека.То, что Эдвард привез меня сюда, меня успокаивает. Зачем бы он стал это делать, если бы его привлекало во мне только легкое внешнее сходство с его покойной супругой? Я решила, что придется принять заданные им для нас параметры: ценить каждое мгновение, какое оно есть, и не обременять наши отношения излишними размышлениями и ожиданиями.Из церкви Святого Стефана мы идем к дому-музею Джона Соуна на Линкольнс-Инн-Филдс. Объявление гласит, что сегодня экскурсий нет, но Эдвард звонит в дверь и дружески приветствует хранителя. После недолгого разговора нас приглашают внутрь и разрешают погулять без надзора. Маленький дом полон разных изделий и диковинок: от фрагментов греческих скульптур до мумий кошек. Я удивлена тем, что Эдварду здесь нравится, но он, словно читая мои мысли, мягко говорит:— То, что я работаю в каком-то определенном стиле, не значит, что другие мне не нравятся. По-настоящему важно мастерство. Мастерство и оригинальность.Из сундука в библиотеке он достает чертеж небольшого неоклассического храма.— Вот хорошая вещь.— Что это?— Усыпальница, которую он построил для своей покойной жены.Я беру чертеж и притворяюсь, что рассматриваю его, хотя на самом деле я думаю о слове усыпальница.Я продолжаю думать об этом в такси, на обратном пути к дому на Фолгейт-стрит. Приближаясь к нему, я смотрю на дом иными глазами, провожу параллели со зданиями, которые мы смотрели.У двери он останавливается.— Ты хочешь, чтобы я зашел?— Конечно.— Не думай, что для меня эта часть сама собою разумеется. Ты ведь понимаешь, что все должно быть взаимно, правда?— Очень приятно слышать. Но я правда хочу, чтобы ты зашел.
Глава 25Тогда: ЭммаКуда мы едем? спрашиваю я, когда Эдвард подзывает такси.В Уолбрук, говорит он и мне, и таксисту. Следом: Я хочу показать тебе кое-какие здания.Несмотря на все мои вопросы, он больше ничего не говорит, пока мы не останавливаемся в центре Сити. Нас окружают современные постройки, и я гадаю, в которую из них мы идем. Но он ведет меня к церкви, неуместной среди всех этих сверкающих банков.Внутри мило, хотя и скучновато. Наверху большой купол, прямо под ним алтарь, огромная каменная плита, помещенная в самый центр. Мне вспоминаются языческие кромлехи и жертвоприношения.До Великого пожара в Лондоне было два типа церквей, говорит он. Темные готические — и простые церковки, где собирались пуритане. После пожара люди, которые восстанавливали город, воспользовались случаем и создали новый, гибридный стиль. Но им нужно было чем-то заменить готическую мрачность.Он указывает на пол, куда большие окна из прозрачного стекла бросают скрещения тени и света.Свет, говорит он. Все Просвещение — это буквально свет.Пока он ходит по залу, все оглядывая, я забираюсь на алтарную плиту. Она примерно три фута в высоту и пять в ширину. Подобрав под себя ноги, я выгибаю спину, пока затылком не упираюсь в камень. Затем я принимаю еще несколько поз: мост, лук, спящий герой. Я где-то полгода занималась йогой и все, что надо, еще помню.Что ты делаешь? спрашивает голос Эдварда.Отдаюсь на ритуальное жертвоприношение.Этот алтарь сделал Генри Мур, неодобрительно говорит он. Он взял камень из того же карьера, что Микеланджело.Спорим, он занимался на нем сексом.Думаю, нам пора, говорит Эдвард. Не хочу, чтобы мне запретили ходить в эту церковь.Мы ловим такси до Британского музея. Эдвард говорит с кем-то у касс, нам поднимают красную ленту, и мы каким-то образом оказываемся в той части музея, куда пускают только ученых. Работник музея открывает витрину и уходит. Надень, говорит Эдвард, вручая мне пару тонких белых хлопковых перчаток, и надевает такие же сам. Затем он достает из витрины какой-то каменный предмет.Это ритуальная маска ольмеков. Это первая цивилизация в Америке, которая начала строить города. Ее стерли с лица земли три тысячи лет назад.Он дает маску мне. Я беру ее, боясь уронить. Глаза у нее как живые.Поразительно, говорю я. По правде сказать, это все не совсем мое, как и церковь, но я рада, что я здесь с ним.Он кивает, довольный. У меня правило: смотреть в музее что-то одно за раз, говорит он, когда мы возвращаемся к выходу. Переберешь — и уже ничего не оценишь.Так вот почему я не люблю музеи, говорю я, — просто неправильно в них ходила.Он смеется.Я проголодалась, и мы идем в японский ресторан, который он знает. Я закажу для нас обоих, объявляет он. Что-нибудь простое, вроде кацу. Настоящая японская кухня англичан пугает.А меня нет, говорю я. Я всеядная.Он поднимает брови. Это вызов, мисс Мэтьюз?Если угодно.Он начинает испытание с суши с сырыми морепродуктами: осьминогом, морским ежом, разными креветками.Ну, это мой покой не нарушает, говорю я ему.Хм, говорит Эдвард. Он обращается к шеф-повару на беглом японском; явно посвящает его в задуманную шутку, и шеф-повар широко улыбается возможности подать гайдзинке что-то такое, с чем ей не справиться. Вскоре приносят блюдо, полное каких-то склизких мешочков.Попробуй, говорит Эдвард.Что это?Это называется ширако.В порядке эксперимента я кладу пару штучек в рот. Они лопаются на зубах, испуская соленую, густую слизь.Неплохо, говорю я, глотая, хотя на самом деле довольно мерзко.Это рыбьи семенники, говорит Эдвард. В Японии считаются деликатесом.Отлично. Но я все-таки предпочитаю человеческие. Что дальше?Фирменное блюдо.Официантка приносит тарелку с целой рыбой. Потрясенная, я понимаю, что она еще живая. Хотя и едва-едва: она лежит на боку, слабо поднимая и опуская хвост, и разевает рот, словно пытается что-то сказать. Обращенный к нам бок порезан на сасими. Секунду я хочу отказаться. Но потом просто закрываю глаза и беру.Второй кусок ем с открытыми.А ты отчаянный едок, неохотно признает Эдвард.И не только едок, отвечаю я в тон.Я должен тебе кое-что сказать, Эмма.Вид у него серьезный, поэтому я кладу палочки и внимательно слушаю.Я не строю ни обыкновенных домов, говорит Эдвард, ни обыкновенных отношений.Хорошо. А какие тогда строишь?Человеческие отношения, как и человеческие жизни, накапливают ненужное. Валентинки, романтические поступки, памятные даты, бессмысленные нежности. А если без всего этого обойтись? В отношениях, не обремененных общепринятым, есть некая чистота, ощущение простоты и свободы. Но это возможно лишь в том случае, если обе стороны очень хорошо понимают, что происходит.Запомню: валентинок не ждать, говорю я.А когда станет неидеально, пойдем каждый своей дорогой и ни о чем не будем жалеть. Согласна?И когда это случится?А это имеет значение?Да нет.Мне порой кажется, что всякий брак был бы лучше, если по прошествии какого-то времени обязательно нужно было бы развестись, рассуждает он. Года через три, например. Люди ценили бы друг друга намного больше.Эдвард, говорю я, если я соглашусь, то мы переспим?Нам вообще не обязательно спать вместе. Если тебе это трудно.Ты ведь не считаешь, что я порченая?В каком смысле?Некоторые… Я умолкаю. Но это нужно сказать. Я делаю глубокий вдох. Когда Саймон узнал, что меня изнасиловали, говорю, мы перестали заниматься сексом. Он не мог.Господи, говорит Эдвард. А ты? Ты уверена, что готова?Я порывисто хватаю под столом его за руку и сую ее себе под юбку. Вид у него удивленный, но он не противится. Мне хочется рассмеяться. Раз, два, три, четыре, пять, вышли пальчики гулять; этот пальчик влез под стол, этот — трусики нашел.Я завожу его руку себе в промежность, чувствую, как костяшки его пальцев скользят по моим трусам.Я определенно готова, говорю.Я держу его запястье, прижимаюсь к нему, трусь об него. Сдвинув трусы, его палец входит в меня. Мои коленки вскидываются и трясут столик, словно медиум на спиритическом сеансе. Я гляжу ему в глаза. Взгляд у него остановившийся.Нам пора, говорит он. Но руки не отнимает.
Глава 26Сейчас: ДжейнПосле секса я сонная и сытая. Приподнявшись на локте, Эдвард внимательно меня рассматривает, исследует свободной рукой мою кожу. Когда он добирается до растяжек от Изабель, я вдруг смущаюсь и хочу откатиться, но он меня останавливает.— Не надо. Ты красавица, Джейн. В тебе все красиво.Его пальцы набредают на шрам под моей левой грудью.— Что это?— В детстве поранилась. С велосипеда упала.Он кивает, как бы удовлетворенный ответом, и доходит до пупка.— Словно хвостик воздушного шарика, — говорит он, раздвигая его. Он проходится пальцами по мягкой тропке волос, ведущей вниз. — Не эпилируешь, — замечает он.— Нет. А надо? Моему бывшему… Витторио так нравилось. Он говорил — их у тебя так мало.Эдвард задумывается.— Тогда хотя бы сделай симметрично.Мне вдруг становится дико смешно.— Ты что, просишь меня упорядочить лобковые волосы, Эдвард? — прыснув, говорю я.Он склоняет голову набок.— Получается, что так. А что тут смешного?— Ничего. Я постараюсь минимизировать количество волос на теле.— Спасибо. — Он целует меня в живот, будто ставит печать. — Я пойду в душ.Я слышу тихое шипение за каменной перегородкой, отделяющей спальню от ванной. По тому, как меняется звук, я представляю себе, как отстраняется от воды и возвращается под нее его тело, как поворачивается туда-сюда его гладкий торс. Я лениво думаю о том, как система его определила, пользуется ли он какими-нибудь привилегиями, по-прежнему заданными в ней, или же там есть просто какой-то общий, ничем не выделяющийся режим для гостей.Вода выключается. Когда проходит несколько минут, а он все не возвращается, я сажусь. Из душа доносится шуршание.Идя на звук, обхожу перегородку. Эдвард в белом полотенце на бедрах сидит на корточках и вытирает каменные стены тряпкой.— В этом районе вода жесткая, Джейн, — не поднимая взгляда, говорит он. — Если не следить, то на камне образуется известковый налет. Его уже видно. Правда, вытирай всякий раз после того, как примешь душ.— Эдвард… — говорю я.— Что?— Тебе не кажется, что это уже… не знаю, одержимость?— Нет, — говорит он. — Это называется противоположность лени. — Он задумывается. — Возможно, щепетильность.— Ты не считаешь, что жизнь слишком коротка, чтобы каждый раз вытирать душевую?— А может быть, — рассудительно говорит он, — жизнь слишком коротка, чтобы проживать ее не так идеально, как можно. — Он встает. — Ты ведь еще не производила оценку?— Оценку?— Через «Домоправителя». Он, кажется, сейчас поставлен на месячный интервал. Я тебе перенастрою на завтра. — Он делает паузу. — Я уверен, Джейн, что у тебя все получается. Но с цифрами тебе будет проще стать лучше.Утром я просыпаюсь радостной и чуть задеревеневшей. Эдвард уже ушел. Я спускаюсь выпить кофе перед душем и вижу на экране ноутбука сообщение от «Домоправителя»:Джейн, оцените, пожалуйста, следующие утверждения по шкале от 1 до 5, где 1 — это «полностью согласна», а 5 — «категорически не согласна».1. Я порой совершаю ошибки2. Меня легко разочаровать3. Я тревожусь по незначительным поводамВопросов еще с десяток. Я оставляю их на потом, делаю кофе и несу наверх. Захожу в душевую в ожидании роскошного каскада тепла. Ничего не происходит.Повожу из стороны в сторону рукой с браслетом, но все равно ничего. Электричества нет? Я пытаюсь вспомнить, есть ли в чулане щиток. Но нет, дело не в этом: внизу ведь электричество есть, иначе «Домоправитель» бы не работал.Тут я понимаю, в чем, должно быть, дело.— Черт подери, Эдвард, — говорю я вслух. — Я же душ хотела принять.Разумеется, когда я смотрю в «Домоправителя» повнимательнее, то вижу слова: Некоторые функции дома отключены до завершения оценки.Ну, хотя бы кофе дал выпить. Я сажусь отвечать на вопросы.
Глава 27Тогда: ЭммаСекс хорош.Хорош, но не великолепен.У меня такое чувство, что Эдвард сдерживается, старается быть джентльменом. Но как раз джентльмен мне в постели совершенно не нужен. Мне нужен эгоистичный альфа-самец, которым он явно может быть.Тем не менее говорить тут есть о чем.Потом я сижу в халате на каменном столе, а Эдвард готовит нам на воке. Перед этим он надел фартук — какой-то очень женственный поступок для столь мужественного мужчины. Но вот все подготовлено, и он принимается за дело: сосредоточенность и точность, пламя и энергия, подкидывает содержимое вока в воздух и ловит, как какой-то большой, разваливающийся блин. Через несколько минут еда готова. Я умираю с голоду.У тебя всегда были такие отношения? спрашиваю я за столом.Какие — такие?Как ты говорил. Необремененные. Полусмежные.Да, уже с давних пор. Понимаешь, я ничего не имею против традиционных отношений. Просто мой образ жизни не позволяет их заводить. Поэтому я принял сознательное решение приспособиться к непродолжительным. Я обнаружил, что, когда это сделаешь, отношения бывают даже лучше: насыщеннее, спринт, а не марафон. Зная, что ты с человеком ненадолго, начинаешь больше его ценить.И как долго они обычно длятся?До тех пор, пока один из нас не решает их прекратить, говорит он без улыбки. Все это возможно лишь в том случае, если обе стороны хотят одного и того же. И не думай, что под необремененными отношениями я подразумеваю отношения без обязательств и старания. Это просто другой вид обязательств, другой вид старания. Некоторые из самых совершенных моих отношений длились не больше недели, некоторые годами. Продолжительность не имеет значения. Только качество.Расскажи о тех, которые длились годами, говорю я.Я никогда не рассказываю о своих бывших возлюбленных, твердо говорит он. И о тебе никому рассказывать не буду. Ладно, теперь моя очередь. Как у тебя расставлены специи?Специи?Да. Я не смог найти кумин, и теперь этот вопрос не дает мне покоя. Они явно расставлены не в алфавитном порядке и не по сроку годности. Может, по вкусовому профилю? Или по континентам?Шутишь, что ли?Он смотрит на меня. Ты хочешь сказать, что они стоят в случайном порядке?В абсолютно случайном.Ого, говорит он. Мне кажется, недоумевает он иронически. Но Эдварда иногда не поймешь.Уходя, он говорит мне, что вечер был чудесный.5. b) Теперь перед вами выбор: пожертвовать небольшую сумму денег местному музею, собирающему средства на важное произведение искусства, или перевести их на борьбу с голодом в Африке. Вы выберете…☉ Музей☉ Голод
Глава 28Сейчас: Джейн— Мне нравится, что работа раскрывается строго, в разных типологиях… — говорит мужчина в вельветовом пиджаке, широко взмахивая бокалом шампанского в сторону крыши из стали и стекла.— …слияние не-картезианской инфраструктуры и социальной функциональности… — убежденно говорит женщина.— Линии желания подразумеваются, а затем отвергаются…Если не считать жаргона, решаю я, то завершение строительства мало чем отличается от открытия галерей, на которые мне приходилось ходить: много народу в черном, много шампанского, много хипстерских бород и дорогих скандинавских очков. Сегодня открывают новый концертный зал работы Дэвида Чипперфилда. Я постепенно узнаю имена известнейших архитекторов Англии: Нормана Фостера, покойной Захи Хадид, Джона Поусона, Ричарда Роджерса. Многие сегодня придут, сказал мне Эдвард. Потом будут фейерверк и лазерное шоу, которые покажут сквозь стеклянную крышу; их будет видно даже в Кенте.Я брожу в толпе с бокалом шампанского, подслушиваю. Брожу я потому, что, хотя Эдвард предложил мне к нему присоединиться, я твердо решила его не обременять. К тому же общение здесь совсем не проблема, было бы желание. Общество в основном мужское, очень уверенное в себе, подвыпившее. Меня уже не раз останавливали и спрашивали: «Мы знакомы?», или: «А вы где работаете?», или просто здоровались.Поймав на себе взгляд Эдварда, я иду к нему. Он отворачивается от людей, с которыми стоит.— Слава богу, — тихо говорит он. — Если при мне еще кто-нибудь заговорит о важности программных требований, я с ума сойду. — Он смотрит на меня с удовольствием. — Тебе уже говорили, что ты здесь самая красивая?— Не раз. — На мне платье «Хельмут Ланг» с глубоким вырезом на спине, оно выше колен, свободного кроя и поэтому движется, когда двигаюсь я, а на ногах — простые балетки «Хлоя» с зубчатым вырезом. — Иносказательно.Эдвард смеется.— Иди сюда.Он заводит меня за низкую стенку. Ставит на нее бокал, кладет руки мне на бедра, его пальцы сбегают по ткани.— Ты надела трусики, — замечает он.— Да.— Мне кажется, их лучше снять. Они портят контур. Не беспокойся, никто не заметит.Я на миг застываю. Потом оглядываюсь. В нашу сторону никто не смотрит. Я как можно незаметнее спускаю трусики. Когда я тянусь их поднять, он берет меня за руку.— Постой.Правая его рука приподнимает край моей юбки.— Никто не заметит, — повторяет он.Рука скользит по бедру, потом оказывается у меня между ног. Я потрясена.— Эдвард, мне…— Не двигайся, — мягко говорит он.Его пальцы скользят туда-обратно, едва прикасаясь. Я чувствую, что пристраиваюсь к нему, жажду, чтобы он нажимал. Это не я, думаю я. Я такого не делаю. Он дважды, трижды оглаживает мой клитор, а потом, без предупреждения, его палец легко проскальзывает в меня.Он делает паузу, берет у меня бокал и ставит рядом со своим, и вдруг там уже две руки — одна сзади, два пальца ходят туда-сюда, другая спереди, углубляется, оглаживает. Шум вечеринки становится глуше. Задыхаясь, я перекладываю все заботы насчет того, что нас могут увидеть, на него. Он теперь главный. Хотя обстоятельства к этому и не располагают, меня начинает обдавать волнами удовольствия.— Не хочешь где-нибудь уединиться? — шепчу я.— Нет, — просто говорит он. Его пальцы решительно набирают темп. Я чувствую приближение пика. Мои колени подгибаются, и руки Эдварда поддерживают меня. И тут я кончаю, дрожа, содрогаясь на нем. Вспыхивают огни фейерверка, настоящего фейерверка, начинается лазерное шоу, которое будет видно даже в Кенте, осознаю я, возвращаясь к действительности. Вот почему все аплодируют. Я тут ни при чем. Слава богу.Ноги у меня все еще дрожат, когда Эдвард убирает руку и говорит:— Прости, Джейн. Мне еще кое с кем нужно поговорить.Он направляется к, если я не ошибаюсь, самому именитому архитектору Англии, члену палаты лордов, и с непринужденной улыбкой протягивает ему руку. Ту самую, которая несколько секунд назад побывала во мне.Вечеринка подходит к концу, а меня все еще пошатывает. Мы что, правда это сделали? Я действительно только что испытала оргазм в комнате, полной людей? Я теперь такая? Он ведет меня в японский ресторан по соседству — такой, где посередине стойка, за которой стоит шеф-повар. Посетители — японские бизнесмены в темных костюмах. Шеф-повар приветствует Эдварда как старого знакомого: кланяется, говорит по-японски. Эдвард отвечает на том же языке.— Я попросил его выбрать для нас блюда, — говорит он, когда мы садимся. — Довериться выбору итамаэ — знак уважения.— У тебя, кажется, хороший японский.— Я там недавно строил кое-что.— Я знаю. — Его японский небоскреб — изящная, чувственная спираль, исполинский бур, пронизывающий облака. — Ты тогда впервые побывал в Японии?Я, конечно, знаю, что нет. Я смотрю, как он выравнивает палочки, чтобы они лежали строго параллельно.— Я провел там год после гибели жены и сына, — тихо говорит он, и этот первый проблеск откровенности, доверия, меня приятно волнует. — Меня пленила не столько сама страна, сколько культура, акцент на сдержанности и самодисциплине. В нашем обществе аскетизм ассоциируется с лишениями и бедностью. В Японии он считается высшей формой красоты; это называется сибуй.Официантка приносит две пиалы супа. Они сделаны из крашеного бамбука, такие легкие и маленькие, что помещаются в ладонь.— Например, эти пиалы, — говорит он и берет одну. — Старые, не совсем одинаковые. Это и есть сибуй.Я пробую суп. Что-то извивается у меня на языке — странное щекочущее ощущение.— Они, кстати, живые, — добавляет он.— Кто они? — встревоженно спрашиваю я.— В бульон входят маленькие живые креветки. Шируо — новорожденные. Повар кладет их в последний момент. Считается большим деликатесом. — Он указывает на стойку, и повар снова нам кланяется. — Атара-сан специализируется на икидзукури, блюдах из живых морепродуктов. Надеюсь, ты не против?Официантка приносит новое блюдо и ставит между нами. На нем — красный луциан, его медного цвета чешуя сверкает на фоне белых ломтиков редьки. Один бок рыбы аккуратно порезан на сасими до самого позвоночника. Но она еще жива: хвост выгибается, как у скорпиона, и обессиленно падает; рот хватает воздух, глаза тревожно бегают.— Боже мой, — в ужасе говорю я.— Попробуй. Уверяю тебя, это вкусно. — Он берет палочками кусочек белой плоти.— Эдвард, я не могу это есть.— Ничего страшного. Я закажу тебе что-нибудь другое. — Он жестом подзывает официантку, и та мигом оказывается рядом с нами. Но внезапно бульон у меня в животе грозит вернуться обратно. Новорожденные. Это слово начинает гвоздить у меня в голове.— Джейн, все хорошо? — Он озабоченно смотрит на меня.— Я не… я не…У горя есть одна странная особенность — оно может накрыть в самый неожиданный момент. Я вдруг вернулась в родильную палату и держу на руках Изабель, кутаю ее в пеленку, чтобы сохранить драгоценное тепло тела — тепло моего тела, — пытаясь оттянуть момент, когда ее ручки и ножки остынут. Я смотрю в ее глаза, в ее закрытые глазки с милыми опухшими веками, гадая, какого они цвета — голубые, как у меня, или карие, как у ее отца.Я моргаю, и воспоминание уходит, но свинцовая тяжесть отчаяния и потери оглушает меня снова, и я всхлипываю, закрываясь рукой.— Боже мой! — Эдвард хлопает себя по лбу. — Шируо. Как я мог так сглупить? — Он что-то торопливо говорит официантке по-японски, показывая на меня, и заказывает что-то еще. Но мне уже не до еды, вообще ни до чего. Я несусь к двери.
Глава 29Тогда: ЭммаСпасибо, что пришли, Эмма, говорит инспектор Кларк. Вам ведь один сахар?Его кабинет — клетушка, заваленная бумагами. Фотография в рамке, довольно старая, на которой он в первом ряду рэгбийной команды с карикатурно большим кубком в руках. На чашке с растворимым кофе, которую он мне вручает, изображен кот Гарфилд. Как-то уж больно весело для полицейского участка.Да не за что, нервно отвечаю я. А в чем дело?Отхлебнув кофе, инспектор ставит чашку на стол. Рядом с ней тарелка с печеньем, которую он пододвигает ко мне.Двое обвиняемых по вашему делу отрицают вину и просят выпустить их под залог, говорит он. Что касается сообщника, Гранта Льюиса, то здесь мы мало что можем сделать. Но тот, кто вас изнасиловал, Деон Нельсон, — это другой разговор.Понятно, говорю я, хотя мне и не очень понятно, почему он вызвал меня в участок, чтобы об этом рассказать. Плохо, конечно, что те двое отрицают вину, но разве он не мог сообщить мне об этом по телефону?Как жертва, продолжает инспектор Кларк, вы имеете право выступить с личным заявлением. В прессе это иногда называется заявлением о воздействии. Во время слушаний о залоге вы сможете рассказать, как на вас сказалось преступление и какие чувства вызывает у вас возможность освобождения Нельсона из-под стражи до начала суда.Я киваю. Какие чувства? Да вообще-то никаких. Мне главное, чтобы он в конце концов оказался в тюрьме.Видя, что я не горю энтузиазмом, инспектор Кларк мягко говорит: дело в том, Эмма, что Нельсон — умный и склонный к жестокости человек. Лично я чувствовал бы себя намного лучше, если бы он сейчас остался за решеткой.Он ведь не рискнет повторить, если выйдет под залог? спрашиваю я. И тут я понимаю, на что намекает инспектор Кларк.Вы думаете, что я окажусь в опасности, говорю я, глядя на него. Что он попытается помешать мне дать показания.Я не хочу вас пугать, говорит инспектор. К счастью, свидетелям редко угрожают. Но в таких делах, когда исход, по сути, зависит от показаний конкретного человека, лучше перестраховаться.Что мне нужно делать?Подготовить заявление для слушаний о залоге. Мы можем дать вам какие-то советы, но на самом деле чем более личным оно получится, тем будет лучше.Он делает паузу. Но я должен сказать, что после того, как ваше заявление будет зачитано в суде, оно станет юридическим документом. Когда дойдет до суда, защита обвиняемого будет иметь право устроить вам перекрестный допрос.А кто будет его зачитывать?Ну, прокурор может или офицер полиции. Но такое всегда действует сильнее, если исходит непосредственно от жертвы. Судьи — они ведь тоже люди. И мне кажется, что вы произведете на них очень сильное впечатление.На мгновение лицо инспектора Кларка смягчается, и у него даже как-то немного затуманивается взгляд. Потом он откашливается. Мы также будем настаивать на особых условиях. Это значит, что во время слушаний вы будете отгорожены от Нельсона. Вам не придется на него смотреть, когда будете зачитывать заявление, и он не будет вас видеть.Но он там будет, говорю я. И услышит.Инспектор Кларк кивает.А что, если судья все же выпустит его под залог? Есть шанс, что я только хуже сделаю?Мы обеспечим вашу безопасность, заверяет меня инспектор Кларк. Тем более вы сменили адрес и Нельсон не знает, где вы живете.Он пристально смотрит на меня добрым, заботливым взглядом. Что же, Эмма, вы напишете заявление? Зачитаете его в суде?Вот почему я здесь, понимаю я. Он знал, что, если бы он просто мне позвонил, то я могла бы отказаться.Ну, если вы думаете, что это поможет… — говорю я.Вот умница, говорит он.В устах любого другого это прозвучало бы снисходительно, но его облегчение так заметно, что меня это не смущает.Слушания назначены на четверг, добавляет он.Так скоро?К сожалению, у него очень напористый адвокат. И все, разумеется, за счет налогоплательщиков.Инспектор Кларк встает. Пойду попрошу кого-нибудь, чтобы вам нашли свободную комнату. А пока можете набросать черновик.
Глава 30Сейчас: ДжейнСпустя несколько дней после случая в ресторане приходят две посылки. Одна — это широкая плоская коробка с узнаваемым логотипом «У» магазина «Уондерер» на Бонд-стрит. Вторая поменьше, размером с книгу карманного формата. Я кладу ту, что больше, на каменный стол. Несмотря на размер, она почти ничего не весит.Внутри — платье, обернутое в папиросную бумагу. Оно ниспадает мне на руку, облекает ее черным шелком. Я уже чувствую, как чувственно и нежно оно ляжет на мою кожу.Поднявшись наверх, я примеряю его. Стоит мне поднять руки, и ткань как бы сама собой одевает мое тело. Когда я поворачиваюсь из стороны в сторону, материал следует за мной — почти игриво. Я смотрю, как оно скроено, и вижу диагональный разрез.К нему нужно ожерелье, думаю я. И в ту же секунду догадываюсь, что во второй коробке.Там карточка, на которой красивым, почти каллиграфическим почерком написано: Джейн, прости нечуткого дурака. Эдвард. И створчатый футляр, в котором на бархатной подкладке лежит жемчужное ожерелье из трех нитей. Жемчужины небольшие, но необычных цвета и формы. Они кремовые, неровные; перламутр переливчато светится изнутри.Я понимаю, что это цвет стен Дома один по Фолгейт-стрит.Ожерелье маленькое, даже слишком маленькое, думаю я, только его надев: горлу туго. На секунду мне кажется, что оно жмет так, что душит, так непохоже на струящееся, чувственное платье. Но затем я гляжусь в зеркало, и их сочетание меня ошеломляет.Я приподнимаю рукой волосы, — посмотреть, как оно будет. Да, вот так, чтобы набок лежали. Я делаю селфи и отправляю Миа.Эдварду тоже нужно показать, думаю я. Отправляю ему фотографию. Прощать нечего, но спасибо.Меньше чем через минуту приходит ответ: Хорошо, потому что я в двух минутах от тебя и скоро буду.Я спускаюсь и занимаю позицию у окна, лицом к двери — для максимального эффекта. Жду своего возлюбленного.Он берет меня на каменном столе, прямо в платье и ожерелье; без прелюдий и разговоров, стремительный, прямой.Раньше у меня не было таких отношений. Раньше я не занималась любовью нигде, кроме спальни. Раньше мне говорили, что я замкнутая и отчужденная; а также, по мнению одного мужчины, скучная в постели. И вот, полюбуйтесь, что я делаю.Потом он словно выходит из какого-то транса, и верх снова берет учтивый, внимательный Эдвард. Он готовит простую пасту: всей приправы — немного оливкового масла из бутылки без этикетки, мазок свежего козьего сыра и порядочно молотого перца. Это масло называется lacrima, сообщает он мне, это первые драгоценные слезы, выступающие, когда оливки моют перед отжимом. Ему присылают пару бутылок из Тосканы с каждого урожая. Перечные зерна — из Теличерри, с Малабарского берега.— Но иногда я использую кампотийский перец, из Камбоджи. Он ароматнее.Секс и хорошая простая еда. Почему-то это кажется мне верхом изысканности.Мы сметаем пасту, он загружает посудомойку и чистит сковородки. И только после этого достает из кожаной паки бумагу.— Результаты проверки. Я подумал, что ты захочешь узнать о своих успехах.— Я прошла?Он не улыбается:— Ну, в сумме у тебя восемьдесят баллов.— А сколько надо?— Проходного балла нет. Но — будем надеяться — со временем твой балл опустится до пятидесяти или даже ниже.Мне почему-то кажется, что он меня критикует.— А что я делаю не так?Он пробегает глазами бумагу: там одни цифры, как в гроссбухе.— Ты могла бы уделять больше времени физическим упражнениям. Двух занятий в неделю будет достаточно. После переезда ты сбросила вес, но могла бы, наверное, сбросить еще немного. Уровень стресса в пределах нормы: в телефонных разговорах темп речи повышается, но это обычное дело. Ты почти не выпиваешь, что радует. Температура тела, дыхание, функции почек — все хорошо. Ты спишь достаточно, а стадия быстрого сна соответствует норме. Самое же главное — ты более оптимистично настроена. Уровень твоей личностной целостности высок и повышается, ты становишься более дисциплинированной, и тебе удается не допускать образования известкового налета в душе.Он улыбается, чтобы показать, что по крайней мере последнее — шутка, но я задыхаюсь от негодования.— Ты все это обо мне разузнал!— Разумеется. Если бы ты внимательно прочитала условия договора, не удивлялась бы.Мой гнев улетучивается, стоит мне осознать, что я, в конце концов, сама на это подписалась, да и в противном случае я бы вообще не смогла позволить себе Дом один по Фолгейт-стрит.— Это будущее, Джейн, — говорит Эдвард. — Наблюдение за здоровьем и самочувствием, их контроль через домашние приборы. Если бы у тебя возникли серьезные проблемы, то «Домоправитель» заметил бы их задолго до того, как ты бы решила сходить к врачу. Эта статистика позволяет человеку контролировать свою жизнь.— А если кто-то не хочет, чтобы за ним шпионили?— За ним и не будут шпионить. Твои подробные данные у нас есть только потому, что мы все еще работаем над бета-версией. В будущем мы будем только наблюдать общие тенденции, а не собирать данные отдельных людей. — Он встает. — Позанимайся этим, — доброжелательно говорит он. — Посмотрим, привыкнешь ли. Если нет — ну, все польза, и мы попытаемся сделать систему более приемлемой. Впрочем, все, что я узнал, говорит о том, что вскоре ты поймешь, сколько в этом преимуществ.
Глава 31Тогда: ЭммаЯ гляжу на заметки, которые сделала для заявления, и понятия не имею, как его начать, когда звонит телефон. Я смотрю на экран. Эдвард.Привет, Эмма. Ты получила мою посылку? спрашивает он. Голос у него довольный, даже веселый.Какую посылку?Которую я оставил тебе в офисе.Я не на работе, говорю я. Я в полицейском участке.Все в порядке? Голос у него озабоченный.Не совсем, говорю я. Смотрю на свои заметки. Инспектор Кларк посоветовал сгруппировать главные положения по категориям. ЧТО ОН СДЕЛАЛ. ЧТО Я ТОГДА ЧУВСТВОВАЛА. ВОЗДЕЙСТВИЕ НА МОИ ОТНОШЕНИЯ. КАК Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ СЕЙЧАС. Я таращусь на слова, которые написала. Отвращение. Ужас. Стыд. Грязь. Просто слова. Как-то я не думала, что до такого дойдет.На самом деле совсем не в порядке, говорю я.В каком ты участке?В Вест-Хэмпстеде.Буду через десять минут.Телефон умолкает. И мне сразу становится лучше, намного лучше, потому что сейчас я больше всего на свете хочу, чтобы пришел кто-нибудь сильный и решительный, вроде Эдварда, взял бы мою жизнь, перебрал ее детали и сделал так, чтобы все заработало.Эмма, говорит он. Ох, Эмма.Мы в кафе недалеко от Вест-Энд-лейн. Я плакала. Время от времени на нас бросают подозрительные взгляды — кто эта девушка? Что этот мужчина ей сделал, что она так плачет? Но Эдвард не обращает на это внимания. Он нежно накрывает мою руку своей в знак утешения.Ужасно такое говорить по такому жуткому поводу, но я чувствую себя особенной. Забота Эдварда совершенно не похожа на неуверенную ярость Саймона.Эдвард берет черновик моего заявления. Мягко спрашивает: можно? Я киваю, и он читает его, время от времени хмурясь.Что было в посылке? спрашиваю я. Которую ты в офис отправил?А… так, подарочек. То есть два. Я их забрал.Он поднимает с пола пакет с узнаваемым логотипом «У» — «Уондерер».Это мне? восхищенно спрашиваю я.Я собирался пригласить тебя на одно очень скучное мероприятие. Подумал, что в качестве компенсации должен подобрать тебе наряд. Но ты сейчас не в том настроении.Я достаю из пакета створчатый футляр. Открой, если хочешь, мягко говорит он.Внутри ожерелье. Но не просто ожерелье. Мне всегда хотелось жемчужное ожерелье, как у Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани». И вот оно. Не такое же — оно из трех нитей, а не из четырех, и без фермуара спереди, — но я уже вижу, как оно облегает мою шею высоким и твердым воротником.Оно прекрасно, говорю.Я тянусь к коробке побольше, но он меня останавливает. Лучше не здесь.А что за мероприятие? Куда ты хотел меня позвать?Вручение одной архитектурной награды. Скука смертная.Ты ее выиграл?Вроде бы да.Я улыбаюсь ему; теперь мне уже хорошо. Пойду домой, переоденусь, говорю я.Я с тобой, говорит Эдвард. Он встает и шепчет мне на ухо:…потому что как только я увижу тебя в этом платье, сразу захочу тебя в нем трахнуть.
Глава 32Сейчас: ДжейнЯ просыпаюсь и вижу, что Эдварда нет. Вот, наверное, каково иметь роман с женатым мужчиной, думаю я. Эта мысль меня немного утешает. Во Франции, где к таким вещам относятся проще, наши отношения, скорее всего, считались бы абсолютно нормальными.Миа, конечно, уверена, что меня ждет очередная катастрофа; что он не изменится, что человек, который столько лет жил так замкнуто, по-другому уже не сможет. Когда я возражаю, она сердито цокает языком.— Джей, ты как школьница, решила, что ты-то и растопишь его ледяное сердце. А на самом деле он просто разобьет твое.Но мое сердце уже разбила Изабель, думаю я, а нерегулярные вторжения Эдварда в мою жизнь упрощают задачу — не дать Миа понять, насколько для меня все это становится серьезно.К тому же Эдвард, оказывается, прав: есть что-то идеальное в том, что два человека сходятся без ожиданий и требований. Мне не приходится выслушивать, как прошел его день, или беспокоиться о том, кому выносить мусор. Одному не надо подстраиваться под график другого, не угнетает домашний быт. Мы не бываем вместе достаточно долго, чтобы друг другу надоесть.Вчера он довел меня до первого оргазма, еще не раздевшись. Я заметила, что ему это нравится. Оставаться полностью одетым, снимая с меня все, кроме ожерелья, и превращая меня в дрожащую немочь пальцами и языком. Ему как будто мало сохранять контроль над собой: надо, чтобы я его утратила. Только тогда он может спокойно кончить.Мне кажется, что это интересная догадка на его счет, и я обдумываю ее, спускаясь вниз. Меня ждет стопка сырой вчерашней почты, с которой я не успела разобраться. При доме нет ящика, и почтальон оставляет почту у двери, где она мокнет под дождем. Я спросила об этом у Эдварда — странное все-таки упущение для такого продуманного дома, и он сказал, что, когда дом строился, его партнер, Дэвид Тиль, предрекал, что в течение десяти лет бумажные письма будут полностью вытеснены электронными.Я просматриваю ее. Главным образом проспекты, посвященные предстоящим муниципальным выборам. Я, наверное, явиться не соберусь. Споры по поводу местной библиотеки и частоты вывоза мусора мало касаются моей жизни в Доме один по Фолгейт-стрит. Есть пара писем, адресованных мисс Эмме Мэтьюз. Явно мусор, но я все равно переадресую их Камилле и откладываю для пересылки.Последнее письмо адресовано мне. Конверт совершенно безликий, и сперва я думаю, что это тоже мусор. Потом вижу логотип Национальной службы здравоохранения, и в груди у меня екает.Уважаемая мисс Кавендиш,Результаты посмертного вскрытия Изабель Маргарет КавендишЯ согласилась на вскрытие, потому что хотела получить хоть какие-то ответы. Доктор Гиффорд сказал мне потом, что вскрытие ничего не выявило, но мне все равно пришлют отчет. Это было месяц назад. Наверное, письмо где-то застряло.Голова у меня идет кругом, я сажусь и читаю его дважды, пытаясь понять медицинский язык. Оно начинается с краткого очерка моей беременности. Отмечен день, когда — за неделю до того, как врачи заподозрили неладное, — я почувствовала боль в спине и пришла в роддом на осмотр. У меня взяли анализы, послушали сердце ребенка и отправили меня домой — принять горячую ванну. После этого Изабель стала пинаться активнее, и я успокоилась. В письме ясно говорится, что были приняты адекватные меры, включая оценку высоты дна матки в соответствии с рекомендациями НИЗСМП[47]. Далее — описание моего следующего визита, когда стало понятно, что сердце Изабель остановилось. И, наконец, собственно результаты вскрытия. Множество цифр, которые мне ни о чем не говорят: количество тромбоцитов и прочий анализ крови, за которым следуют примечания:Печень — в норме.При мысли о том, как какой-то патологоанатом спокойно извлекает ее крохотную печень, у меня сдавливает горло. Но это еще не все.Почки — в норме.Легкие — в норме.Сердце — в норме.Я перескакиваю к резюме:На данном этапе невозможно поставить точный диагноз, однако признаки плацентарного тромбоза могут указывать на частичное отслоение плаценты (abruptio placentae), приведшее к смерти из-за удушья.Abruptio placentae. Звучит, как заклинание из «Гарри Поттера», а не как причина смерти моей девочки. Имя доктора Гиффорда внизу страницы расплывается: мои глаза наполняются слезами, и я снова начинаю плакать — громким, захлебывающимся, сопливым рыданием, которое не могу остановить. Это для меня слишком, к тому же большинства слов я не понимаю. Потом я вспоминаю, что Тесса, женщина, с которой я делю стол в офисе, раньше работала акушеркой. Я решаю взять письмо на работу, чтобы она мне его разъяснила.Тесса внимательно читает письмо, время от времени озабоченно на меня поглядывая. Она, разумеется, знает, что мой ребенок родился мертвым: многие из работниц фонда оказались здесь по схожим причинам.— Ты понимаешь, что это значит? — спрашивает она наконец. Я качаю головой.— В общем, abruptio placentae — это разрыв плаценты. По сути, тут говорится, что плод перестал получать питательные вещества и кислород до того, как ты обратилась к врачам.— Как мило с их стороны выражаться понятным языком.— Да уж. Возможно, это неспроста.Что-то в ее тоне заставляет меня насторожиться. Хмурясь, она перечитывает письмо.— Когда ты пришла с болью в спине, — медленно говорит она, — что конкретно происходило?— Так. — Я припоминаю. — Они, понятное дело, решили, что я перенервничала: первая беременность и все такое. Но они были очень милы. Я, правда, не помню, чтобы мне делали анализы, о которых тут говорится…— Измерение высоты стояния дна матки на врачебном языке означает измерение живота мерной лентой, — перебивает она. — Да, Институт здравоохранения рекомендует проводить его при каждом дородовом посещении врача, но отслоения плаценты оно никак не покажет. На кардиотахографе тебя проверяли?— Сердце ребенка? Да, медсестра его послушала.— Кому она показала результаты?Я пытаюсь вспомнить. — Вроде бы она звонила доктору Гиффорду и сообщила результаты ему. Во всяком случае, сказала, что они нормальные.— Еще на чем-нибудь тебя проверяли? УЗИ? Доплер? — Голос Тессы мрачнеет.Я качаю головой.— Нет, больше ничего не делали. Мне велели идти домой, принять горячую ванну и ни о чем не волноваться. Потом Изабель стала пинаться сильнее, и я решила, что они были правы.— Кто они?— Ну… медсестра.— Она еще с кем-нибудь говорила? Со старшей акушеркой? С ординатором?— Не помню такого. Тесса, в чем дело?— Просто мне кажется, что это письмо похоже на осторожную попытку внушить тебе, что смерть Изабель не была связана с врачебной халатностью, — прямо говорит Тесса.Я смотрю на нее во все глаза. — С халатностью? Как?— Если исходить из того, что смерть жизнеспособного ребенка должна была быть предотвращена, то причин может быть две. Первая — неудачные роды. Тут явно не тот случай. Но вторая, самая распространенная причина — это когда переработавшая акушерка или врач-стажер неправильно читает показания кардиотахографа. Наблюдавший тебя специалист должен был лично просмотреть результаты обследования и, учитывая боль в спине — которая может указывать на проблемы с плацентой, — направить тебя на доплер. — Про доплер я знаю: наша организация борется за то, чтобы каждая будущая мать проходила этот тест в обязательном порядке. Каждое обследование стоит около пятнадцати фунтов; без направления старшего врача его не делают, и это — одна из причин, по которым Англия занимает одно из первых мест в Европе по числу мертворожденных. — Боюсь, то, что Изабель стала пинаться, когда ты пришла домой, могло быть признаком ухудшения состояния, а не того, что все в порядке. Мы за твоей клиникой следим: у них постоянно не хватает людей, особенно врачей-консультантов. Имя доктора Гиффорда всплывает все время. У него слишком большая нагрузка.Я с трудом понимаю смысл этих слов. Но ведь он был такой милый, думаю я.— Ты, конечно, можешь сказать, что это не его вина, — добавляет она. — Но добиться того, чтобы клиника расширила свой штат, можно будет, только взявшись за старшего врача и доказав, что они не смогли оказать пациенту помощь.Я вспоминаю, что доктор Гиффорд, сообщая о смерти Изабель, сказал, что в большинстве таких случаев причины не обнаруживается. Что, он уже тогда пытался скрыть ошибки своих подчиненных?— Что мне делать?Тесса возвращает мне отчет.— Напиши им, чтобы прислали всю твою историю. Ее посмотрит эксперт; если возникнет впечатление, что клиника пытается скрыть врачебную некомпетентность, нужно будет подумать об иске.
Глава 33Тогда: ЭммаИ в этом году премия «Аркитектс джорнэл» «За инновации» достается…Ведущий делает театральную паузу и вскрывает конверт. «Монкфорд партнершип», объявляет он.Сотрудники «Партнершип» за нашим столиком ликуют. На экране мелькают изображения зданий. Эдвард встает и пробирается к сцене, вежливо отвечая по пути доброжелателям.Совсем не похоже на вечеринки в журнале Саймона, думаю я.Взяв в руки награду, Эдвард подходит к микрофону. Возможно, мне придется убрать это в шкаф, говорит он, с сомнением глядя на плексигласовую каплю. Смех. Минималист, оказывается, умеет пошутить над собой! Но вот он снова становится серьезен.Кто-то однажды сказал, чем хороший архитектор отличается от великого. Хороший поддается любым соблазнам, а великий — нет, говорит он.Он делает паузу. В большом зале наступает тишина. Присутствующим, похоже, по-настоящему интересно, что он скажет.Как архитекторы мы одержимы эстетикой, возводим здания, приятные глазу. Но если решить, что настоящая задача архитектуры состоит в том, чтобы помочь людям противостоять соблазнам, тогда, наверное, архитектура…Он умолкает, словно на ходу додумывает мысль.Наверное, архитектура — это вовсе не здания, говорит он. Ведь мы же не спорим с тем, что городское проектирование — это своего рода архитектура. Сеть дорог, аэропорты тоже можно сюда отнести, с натяжкой. Но что же технология? Что же архитектура того невидимого города, где мы гуляем, таимся, играем, — Интернета? Что же рамки нашей жизни, связи, которые соединяют нас друг с другом, правила и законы, которым мы подчиняемся, наши верования, наши устремления, наши низменные желания? Разве все это в некотором смысле не конструкции?Еще одна пауза, потом он продолжает:Сегодня я общался с одним человеком. С молодой женщиной, на которую напали в ее собственном доме. Границы ее пространства были нарушены. Ее собственность была украдена. Ее отношение к окружающему было окрашено — хочется даже сказать, искажено — этим простым трагическим фактом.Он не смотрит на меня, но у меня такое чувство, что все присутствующие понимают, о ком он говорит.Разве настоящая задача архитектуры не в том, что сделать подобное невозможным? спрашивает он риторически. Наказать злоумышленника, исцелить жертву, изменить будущее? Почему мы, архитекторы, должны останавливаться под стенами своих зданий?Долгая тишина. Гости озадачены.«Монкфорд партнершип», как известно, работает в небольших масштабах, с богатыми клиентами, говорит он. Но теперь я понимаю, что наше будущее — не в строительстве убежищ от уродств общества, а в строительстве другого общества.Он поднимает награду. Благодарю за оказанную честь.Раздаются вежливые аплодисменты, но, оглядываясь, я вижу, что кое-кто улыбается друг другу и закатывает глаза.Я тоже аплодирую, потому что этому человеку, моему возлюбленному, плевать, смеются над ним или нет.Этой ночью я спрашиваю его о жене.Я не снимаю платья, пока мы занимаемся любовью, но потом аккуратно вешаю его в шкафчик и возвращаюсь в постель, голой, в одном ожерелье, ложусь в тепло рядом с ним.Юрист сказал мне, что тут похоронена твоя семья, с опаской говорю я.Откуда… а, говорит он. Выписки из архива.Эдвард молчит так долго, что мне кажется, что больше он ничего не ответит. Потом он говорит: это была ее идея. Она прочитала о хитобасира и захотела, чтобы ее похоронили под порогом одного из наших домов, если она умрет раньше меня. Мы, разумеется, и не думали…Хитобасира?По-японски это значит «живой столб». Считается, что это приносит в дом удачу.Ничего, что я о ней говорю?Посмотри на меня, говорит он, вдруг посерьезнев, и я поворачиваюсь, чтобы видеть его глаза.По-своему Элизабет была идеальна, мягко говорит он. Но теперь она в прошлом. И это тоже идеально. То, что сейчас у нас. Ты идеальна, Эмма. Нам больше не нужно о ней говорить.Наутро, когда он уходит, я ищу сведения об Элизабет в Интернете, но «Домоправитель» ничего не находит.Какое японское слово произнес Эдвард? Хитобасира. Ищу по нему.Я хмурюсь. В статье, которую я нашла, говорится, что хитобасира — это не погребение мертвых под зданиями. Это погребение живых.Обычай принесения в жертву человека при строительстве дома или крепости — очень древний. Фундамент и балки закладывались на человеческой крови по всему миру, и еще несколько веков назад этот ужасный обычай практиковался в Европе. В известных маорийских сказаниях о Тарайе говорится, что он приказал заживо похоронить под одной из опор своего нового дома собственного сына.Я перескакиваю к другой статье:Строительная жертва должна соответствовать важности строящегося здания. Обычный шатер или дом можно выкупить животным, дом богача — рабом, но сакральное сооружение вроде храма или моста требует особой жертвы, возможно, предполагающей боль и страдания того, кто ее приносит.На один безумный миг я задумываюсь, не это ли подразумевал Эдвард, не принес ли он в жертву своих жену и сына. Потом я нахожу статью, которая проясняет ситуацию:Сегодня отголоски этой традиции сохраняются в обычаях множества народов мира. Спуская на воду корабль, разбивают о борт бутылку шампанского; под дверной косяк зарывают кусок серебра, а на крышу небоскреба кладут ветку вечнозеленого дерева. В других странах закапывают сердце животного; Генри Перселл завещал, чтобы его похоронили «под органом» в Вестминстерском аббатстве. Во многих культурах, особенно на Дальнем Востоке, в честь усопших возводят здания; эта практика не слишком отличается от наименования Карнеги-холла и Рокфеллер-плазы в честь именитых филантропов.Уф. Я возвращаюсь в постель, утыкаюсь носом в подушку, ищу его след, его запах; на простыни еще видны очертания его тела. Мне вспоминаются его слова. Это идеально. Я засыпаю с улыбкой.
Глава 34Сейчас: Джейн— То, что вы почувствовали за входной дверью, оказавшись в маленькой, чуть ли не клаустрофобической прихожей, а потом в перетекающих друг в друга пространствах дома, — это классический архитектурный прием сжатия и выпуска. Хороший пример того обстоятельства, что дома Эдварда Монкфорда — хотя они и кажутся новаторскими — строятся по традиционным техникам. Однако еще важнее то, что это выделяет его как архитектора, чья основная цель — повлиять на ощущения жильца.Гид ведет послушную стайку из полудюжины гостей в сторону кухни.— Например, жильцы отмечали, что в этой столовой зоне, которая визуально подчеркивает аскетичность и сдержанность, они ели меньше, чем раньше.Камилла предупреждала, что время от времени мне придется впускать посетителей. Тогда это не казалось большой проблемой, однако чем ближе делался первый день открытых дверей, тем больший ужас он у меня вызывал. Мне казалось, что показывать будут не только дом, но и меня. Я несколько дней подряд наводила порядок, стараясь не нарушить и самого незначительного правила.— Архитекторы и их клиенты с давних пор пытаются создавать здания, в которых чувствовалось бы предназначение, — продолжает гид. — Банки выглядят внушительно и основательно отчасти потому, что их заказчики хотели внушить потенциальным клиентам чувство уверенности. Суды должны внушать уважение к закону и порядку. Дворцы строились так, чтобы вызывать восхищение и смирение у тех, кто в них входит. Однако сегодня некоторые архитекторы используют новые достижения в области технологий и психологии, чтобы добиться куда большего.Гид очень молод, с чрезмерно ухоженной бородой, но по тому, как властно он держится, я предполагаю, что он преподаватель. Впрочем, не все посетители похожи на студентов. Кто-то из них, возможно, — любопытный сосед или турист.— Вы, вероятно, этого не чувствуете, но вас окружает плотная сеть ультразвуковых волн, регулирующих настроение. Эта технология пока что находится в зачаточной форме, однако потенциал ее применения огромен. Представьте себе больницу, где сама конструкция становится частью процесса лечения, или дом для страдающих деменцией, который помогает им помнить. Этот дом может быть прост на вид, но его замысел грандиозен.Он поворачивается и указывает путь к лестнице.— Прошу, следуйте за мной по одному. Будьте очень осторожны на ступеньках.Я остаюсь внизу. Я слышу голос гида, который рассказывает о том, как освещение в спальне положительно воздействует на суточные биоритмы жильца. И лишь когда они спускаются, я проскальзываю наверх, уединиться.Я потрясена: один человек из группы остался в спальне. Он открыл шкаф, и хотя он стоит ко мне спиной, я уверена, что он роется в моих вещах.— Какого черта вы делаете? — гневно спрашиваю я.Он оборачивается. Это один из тех, кого я приняла за туристов. Его глаза за стеклами очков без оправы — светлые и спокойные.— Проверяю, как вы сложили вещи. — У него легкий акцент. Датский, наверное, или норвежский. Ему лет тридцать, на нем несколько военного вида анорак. Волосы светлые, редеющие.— Как вы смеете! — взрываюсь я. — Это личные вещи.— Никто, живущий в этом доме, не вправе рассчитывать на личное пространство. Вы же на это подписывались, помните?— Кто вы? — Для туриста он слишком хорошо осведомлен.— Я подавал заявку, — говорит он, — я подавал заявку на проживание здесь. Семь раз. Я подхожу идеально. Но он выбрал вас. — Он поворачивается к шкафу и начинает быстро расправлять и складывать мои футболки — ловко, словно продавец-консультант в магазине одежды. — Что Эдварду от вас нужно? Секс, наверное. Женщины — его слабость. — Я задыхаюсь от злости, но осознание того, что этот человек совершенно безумен, парализует меня. — Его вдохновляют монастыри и религиозные общины, но он забывает, что женщин неспроста туда не пускали. — Он берет и складывает юбку. — Честное слово, вам нужно уйти. Эдварду будет куда лучше, если вы уйдете. Как остальные.— Какие остальные? О чем вы говорите?Он улыбается почти по-детски мило.— Ах, он вам не рассказывал? Те, кто был раньше. Никто из них тут не задержался. В этом весь смысл.— Он был не в себе, — говорю я. — Жуть. И говорил так, как будто он тебя знает.Эдвард вздыхает. — Ну, в каком-то смысле так и есть. По крайней мере, ему так кажется. Потому что он знает мою работу.Мы сидим на кухне. Эдвард принес вино, что-то изысканное и итальянское. Однако меня все еще слегка трясет, к тому же я с самого переезда почти не пила.— Откуда? Кто он такой?— В компании его называют моим соглядатаем. — Он улыбается. — Разумеется, это шутка. На самом деле он вполне безобиден. Йорген что-то. Он не доучился в архитектурном из-за проблем с психикой и слегка помешался на моих работах. Случай не редкий. За Барраганом, за Корбюзье, за Фостером ходили нездоровые личности, которые думали, что у них с теми какая-то особая связь.— Ты в полицию обращался?Он пожимает плечами. — Зачем?— Эдвард, разве ты не понимаешь, что это значит? Когда погибла Эмма Мэтьюз, никто не догадался проверить, не при чем ли тут этот Йорген?Эдвард бросает на меня настороженный взгляд.— Ты все еще об этом думаешь?— Это часть истории этого дома. Разумеется, думаю.— Ты снова говорила с ее другом? — Он говорит это так, что понятно: в таком случае он будет недоволен.Я качаю головой:— Он больше не приходил.— Хорошо. И, поверь, Йорген пальцем никого не тронет. — Эдвард делает еще глоток вина и целует меня. Губы у него сладкие, в виноградной крови.— Эдвард… — говорю я и отстраняюсь.— Что?— Вы с Эммой были любовниками?— Это важно?— Нет, — говорю я. Разумеется, я имею в виду да.— У нас был короткий роман, — все-таки говорит он. — Он кончился незадолго до ее смерти.— Это было… — Я не знаю, как спросить. — Это было как у нас?Он подходит ко мне вплотную, берет мою голову руками и пристально смотрит в глаза.— Послушай, Джейн. Эмма была чудесным человеком, — мягко говорит он. — Но она теперь в прошлом. То, что происходит между нами сейчас — идеально. Нам не нужно больше о ней говорить.Несмотря на его слова, меня гложет любопытство, и я не могу его унять.Потому что мне кажется, что, если я больше узнаю о женщинах, которых он любил, то лучше пойму его самого.Пророю подкоп под стены, которыми он окружил себя, под этот странный лабиринт, который не дает мне к нему подступиться.Наутро, когда он уходит, я достаю карточку, которую нашла в спальном мешке Эммы. «Кэрол Йонсон. Сертифицированный психотерапевт». Адрес вебсайта и номер телефона. Я уже хочу зайти на сайт с ноутбука, но почему-то вспоминаю, что сказал человек в моей спальне. Никто, живущий в этом доме, не вправе рассчитывать на личное пространство. Вы же на это подписывались, помните?Я беру айпад и отхожу в дальний угол гостиной, где мне удается поймать слабенький сигнал незащищенного соседского вай-фая. Его хватает, чтобы зайти на сайт Кэрол Йонсон. У нее диплом в области под названием «интегративная психотерапия», а специализируется она на посттравматических стрессах, помощи жертвам изнасилования и пережившим утрату.Я набираю номер.— Здравствуйте, — говорю я, когда мне отвечает женский голос. — Я недавно пережила утрату. Я бы хотела обратиться к вам за помощью.6. Близкий человек признается вам по секрету, что пьяным сбил пешехода. В результате он навсегда бросил пить. Сочтете ли вы своим долгом сообщить в полицию?☉ Сообщу☉ Не сообщу
Глава 35Тогда: ЭммаСмотреть, как Эдвард собирается готовить, — все равно что смотреть, как хирург готовится оперировать: все оказывается на своем месте еще до того, как он приступает. Сегодня он принес двух омаров, еще живых, с похожими на боксерские перчатки клешнями, перехваченными стяжками. Я прошу занять меня и получаю дайкон, японскую редьку, на терку.Сегодня он в хорошем настроении. Я надеюсь, что оно вызвано тем, что он со мной, но он говорит, что узнал хорошие новости.Помнишь мою речь на церемонии награждения, Эмма? Кое-кто из гостей попросил нас принять участие в тендере.В крупном?Да. Если победим, будем строить целый город. Это случай сделать то, о чем я говорил, спроектировать не только здания. Может быть — сообщество нового типа.Целый такой город? спрашиваю я, глядя на суровый минимализм Дома один по Фолгейт-стрит.Почему бы нет?Просто мне не кажется, что большинство людей захочет так жить, говорю я. Я не сообщаю ему, что перед каждым его приходом мечусь по дому, распихивая грязную одежду по шкафам, соскребая объедки в мусорное ведро и пряча журналы с газетами под диван.Ты — доказательство того, что это возможно, говорит Эдвард. Ты обычный человек, которого изменила архитектура.Это ты меня изменил. Но вряд ли даже ты сумеешь перезаниматься сексом со всем городом.К омарам Эдвард принес японский чай в бумажной обертке, напоминающей маленькую головоломку-оригами. Этот чай был выращен в районе Удзи, говорит он. Называется «Гёкуро», что буквально означает «жемчужная роса». Я пробую произнести это, и он несколько раз поправляет меня, прежде чем с притворным отвращением сдаться.Впрочем, когда я достаю свой чайник в стиле ар деко, его реакцию притворной не назовешь.Это еще что такое? спрашивает он.Саймон подарил на день рождения. Не нравится?Сойдет, наверное.Он оставляет чай завариваться, а сам тем временем занимается омарами, которые еще живы. Взяв нож, он поддевает лезвием бронированные шлемы. С хрустом скручивает головы. Ножки еще конвульсивно подергиваются, когда он принимается за хвосты, разрезает их с обеих сторон. Быстро обнажается мясо, толстые столбцы бледной плоти. Еще несколькими движениями он снимает коричневую шкурку, снова моет хвосты холодной водой и разделывает их на сасими. Соус из лимонного сока, сои и рисового уксуса — последний штрих. На все уходит несколько минут.Мы едим палочками, потом одно, другое, и мы оказываемся в постели. Обычно я кончаю раньше него, и сегодняшний вечер — не исключение; таков, наверное, замысел: наш секс продуман так же, как все, что он делает.Я гадаю, что будет, если я заставлю его утратить контроль, какие откровения, какие сокровенные истины таятся за этой жесткой выдержкой? Когда-нибудь, думаю я, я это выясню.После, засыпая, я слышу, как он бормочет: теперь ты моя, Эмма. Ты же знаешь это? Моя.Ммм, мычу я сквозь сон. Твоя.Проснувшись, я вижу, что его рядом нет. Я выхожу на лестницу и вижу, что он на кухне, прибирается.Все еще голодная, я иду к нему. На полпути вниз я вижу, как Эдвард берет чайник Саймона и аккуратно сливает остатки чая в мойку. Потом раздается звон, и осколки чайника разлетаются по полу.Я, наверное, невольно издаю какой-то звук, потому что он поднимает глаза и видит меня. Прости, пожалуйста, спокойно говорит он. Поднимает руки. Надо было сначала их вытереть.Я тороплюсь помочь, но он меня останавливает. Не босиком. Порежешься.Само собой, я тебе новый подарю, добавляет он. Есть хороший, «Маримекко Хенника». Или «Баухаус», очень недурной.Я все равно спускаюсь и начинаю подбирать осколки. Ничего, говорю я. Это же просто чайник.Да, именно, рассудительно говорит Эдвард. Просто чайник.И я чувствую какой-то странный трепет удовлетворения оттого, что мной обладают. Ты моя.
Глава 36Сейчас: ДжейнОфис Кэрол Йонсон располагается на тихой зеленой улочке в Куинз-Парк. Открыв дверь, она смотрит на меня с любопытством, едва ли не с испугом, потом быстро берет себя в руки и ведет меня в гостиную. Указав мне на диван, она сообщает, что сегодня — просто ознакомительная встреча, чтобы она поняла, сумеет ли помочь. Если мы решим продолжать, то будем встречаться в это же время каждую неделю.— Итак, — говорит она, покончив с прелиминариями. — Что заставило вас обратиться к терапии?— Причин несколько, — говорю я. — Например, мертворождение, о котором я по телефону сказала.Кэрол кивает:— Разговоры о переживании скорби помогают разобраться в нем и начать процесс отделения нужных эмоций от разрушительных. Что-нибудь еще?— Да, мне кажется, к вам ходил один человек, с которым я связана. Я хочу знать, что ее беспокоило.Кэрол Йонсон решительно качает головой:— Я не могу обсуждать других пациентов.— По-моему, этот случай особый. Видите ли, та женщина умерла. Ее звали Эмма Мэтьюз.Я уверена: в глазах Кэрол Йонсон — явственное потрясение. Но она быстро приходит в себя.— И все же я не имею права рассказывать, о чем беседовала с Эммой. Смерть пациента не избавляет меня от обязанности соблюдать врачебную тайну.— Я правда немного на нее похожа?Она медлит, потом кивает:— Да. Я это заметила, как только открыла дверь. Вы, наверное, ее родственница? Сестра? Соболезную…Я качаю головой. — Мы даже не были знакомы.Она озадачена.— Тогда позвольте поинтересоваться, как вы связаны?— Я живу в том же доме. В доме, где она погибла. — Теперь мой черед медлить. — И у меня отношения с тем же мужчиной.— С Саймоном Уэйкфилдом? — медленно говорит Кэрол. — С которым она встречалась?— Нет, хотя его я тоже видела — когда он приносил цветы. Мужчина, о котором я говорю, — это архитектор, построивший этот дом.Кэрол смотрит на меня долгим взглядом.— То есть, если я правильно поняла, вы живете в доме на Фолгейт-стрит, как и Эмма. И состоите в связи с Эдвардом Монкфордом. Как и Эмма.— Все верно. — Эдвард сказал, что его отношения с Эммой были всего лишь кратким романом, но я решаю не задавать наводящих вопросов.— В таком случае, Джейн, я расскажу, о чем мы с Эммой беседовали во время сеансов, — тихо говорит она.— Несмотря на то, что вы только что сказали? — Я удивлена тем, что она сдалась без боя.— Да. Видите ли, есть одно условие, при котором нам разрешается нарушить врачебную тайну. — Она делает паузу. — Если это не повредит пациенту и позволит уберечь от вреда другого человека.— Не понимаю. От какого вреда? Кому?— Я говорю о вас, Джейн, — говорит она. — Мне кажется, вам грозит опасность.
Глава 37Тогда: ЭммаДеон Нельсон лишил меня радости, говорю я. Он разбил мою жизнь и заставил меня бояться каждого встречного мужчины. Он заставил меня стыдиться собственного тела.Я делаю паузу, отпиваю воды из стакана. В зале суда очень тихо. Судьи — мужчина и женщина — смотрят на меня со своих мест не мигая. Очень жарко, стены без окон и бежевые, адвокаты потеют в своих париках.От скамьи подсудимых меня отгородили двумя ширмами. Я ощущаю там присутствие Деона Нельсона. Но мне не страшно. Даже наоборот. Эта сволочь отправится в тюрьму.Я плакала, но теперь повышаю голос. Мне пришлось переехать, потому что я думала, что он может вернуться, говорю я. Меня мучили флешбэки и потеря памяти, и я стала ходить к психотерапевту. Я рассталась со своим молодым человеком.Адвокат Нельсона, невысокая, ладная женщина в элегантном деловом костюме под черной мантией, поднимает глаза, внезапно задумавшись, и делает пометку.Какие чувства вызывает у меня вероятность того, что Деон Нельсон выйдет под залог? говорю я. Она вызывает у меня тошноту. Он угрожал мне ножом, ограбил и изнасиловал меня самым унизительным образом, и я знаю, на что он способен. Мысль о том, что он сможет как ни в чем не бывало гулять по городу, приводит меня в ужас. Я буду чувствовать себя под угрозой, просто зная, что он там.На последнем соображении настоял инспектор Кларк. Адвокат Нельсона наверняка заявит, что ее подзащитный не собирается даже близко ко мне подходить. А если меня пугает сам факт того, что он будет свободен, то есть риск, что я отзову показания. В таком случае все дело развалится. Сейчас я — самый важный человек в этом зале.Судьи так и смотрят на меня. Публика тоже затихла. Пока я не начала говорить, я нервничала, но сейчас чувствую в себе силы, чувствую, что все под контролем.Деон Нельсон не просто меня изнасиловал, говорю я. Он заставил меня жить в страхе, что он разошлет запись того, что сделал, всем, кого я знаю. Он действует угрозами и запугиванием. Я надеюсь, что система правосудия отнесется к его прошению о выпуске под залог соответственно.Браво, говорит голосок у меня в голове.Благодарим вас, мисс Мэтьюз. Мы отнесемся к вашим словам со всей подобающей серьезностью, доброжелательно говорит судья-мужчина. Если хотите, посидите немного на свидетельской скамье. А когда передохнете, можете идти.В тишине зала суда я собираю свои вещи. Адвокат Нельсона уже встала и ждет разрешения подойти к судьям.
Глава 38Сейчас: Джейн— Что значит опасность? — Я улыбаюсь — такой мне это кажется нелепостью, но вижу, что Кэрол Йонсон совершенно серьезна. — Не со стороны же Эдварда?— Эмма рассказывала… — Кэрол замолкает и хмурится, словно ей трудно нарушить это табу. — Как психотерапевт я в основном занимаюсь вскрытием неосознанных схем поведения. Если меня спрашивают: «Почему все мужчины такие?» — то я отвечаю: «Почему все мужчины, которых вы выбираете, такие?» Фрейд писал о «навязчивом повторении». Это схема, согласно которой человек постоянно отыгрывает одну и ту же сексуальную психодраму с разными людьми на одних и тех же неизменных ролях. Подсознательно или даже сознательно он пытается переписать финал, исправить что-то, что раньше пошло не так. Однако те же самые ошибки и изъяны, которые он привносит в отношения, с неизбежностью их разрушают — точно так же, как раньше.— Как это относится ко мне и к Эмме? — спрашиваю я, хотя уже начинаю догадываться.— В любых отношениях есть две линии навязчивых повторений — его и ее. Их взаимодействие может иметь положительный эффект. Или же разрушительный — ужасно разрушительный. У Эммы была заниженная самооценка, которая еще понизилась после того, как она подверглась изнасилованию. Как многие жертвы сексуальных преступлений, Эмма винила себя — разумеется, совершенно ошибочно. В Эдварде Монкфорде она нашла источник жестокого обращения, которого она на определенном уровне жаждала.— Минутку, — говорю я, поражаясь. — Эдвард — и жестокое обращение? Вы с ним знакомы?Кэрол качает головой.— Я работаю с тем, что вызнала у Эммы. Не без труда, кстати сказать. Эмма не спешила раскрываться — а это классический признак заниженной самооценки.— Это просто невозможно, — решительно говорю я. — Я знаю Эдварда. Он никогда никого не ударит.— Жестокое обращение не всегда физическое, — тихо говорит Кэрол. — Одна из разновидностей — потребность в полном контроле.Полный контроль. Эти слова как будто бьют меня по лицу. Потому что я понимаю, что они в каком-то смысле верны.— Поведение Эдварда казалось Эмме вполне разумным, пока она была готова ему подыгрывать, — продолжает Кэрол. — Она не заметила тревожных признаков: необычных требований к жильцам дома, того, что Эдвард принимал за нее самые незначительные решения и отделил ее от друзей и родных. Это все — классическое поведение нарцисса-социопата. Однако настоящие проблемы начались, когда она попыталась с ним расстаться.Социопат. Я знаю, что у профессионалов это слово означает не совсем то же самое, что у широкой общественности, но все равно не могу не думать о том, что сказал бывший Эммы — Саймон Уэйкфилд, как назвала его Кэрол, — тогда, возле дома. Сначала он отравил ей разум, а потом убил.— Джейн, вам что-нибудь из этого кажется знакомым? — спрашивает она.Прямо я не отвечаю.— Что стало с Эммой? Я имею в виду, после всего этого?— Постепенно она — с моей помощью — начала осознавать, насколько неблагоприятными стали ее отношения с Эдвардом Монкфордом. В процессе разрыва с ним она впала в депрессию и замкнулась в себе; у нее даже началась паранойя. — Кэрол делает паузу. — Тогда же она прекратила всякое общение со мной.— Подождите, — озадаченно говорю я. — Откуда же вы тогда знаете, что он ее убил?Кэрол Йонсон хмурится.— Я не говорила, что он убил ее, Джейн.— А, — с облегчением говорю я. — А что же вы имеете в виду?— Депрессия, паранойя, негативные эмоции и низкая самооценка, вызванные этими отношениями, — мне представляется, что все это были способствующие факторы.— Вы думаете, это было самоубийство?— Да, я пришла к такому выводу. Я думаю, что она бросилась с лестницы во время острого приступа депрессии.Я молчу, думаю.— Расскажите мне о ваших отношениях с Эдвардом Монкфордом, — предлагает Кэрол.— Тут-то и странность. Если так посмотреть, совпадений не слишком много. Все началось вскоре после того, как я переехала. Он сразу дал понять, что хочет меня. Но при этом не хочет традиционных отношений. Он сказал…— Постойте, — перебивает Кэрол. — Я кое-что возьму.Она выходит из комнаты и вскоре возвращается с красным блокнотом.— Это мои заметки о сеансах с Эммой, — сообщает она, перелистывая страницы. — Вы говорили…— Эдвард сказал, что есть некая чистота…— …в необремененных отношениях, — заканчивает за меня Кэрол.— Да. — Я удивленно смотрю на нее. — Он так и сказал.И, судя по всему, не мне одной.— По словам Эммы, Эдвард — отчаянный, чуть ли не одержимый перфекционист. Вы с этим согласны?Я неохотно киваю.— Но, разумеется, предшествующие отношения невозможно усовершенствовать, сколько бы раз они ни отыгрывались. Каждая последующая неудача лишь упрочивает неадаптивное поведение. Иными словами, разрушительная схема со временем становится все более отчетливой. И безнадежной.— Разве человек не может измениться?— Как ни странно, Эмма спрашивала о том же. — Она задумывается. — Иногда это возможно. Однако это болезненный и трудный процесс, даже при участии хорошего специалиста. А полагать, что именно мы способны фундаментально изменить природу другого человека, — это проявление нарциссизма. Изменить можно только самого себя.— Вы говорите, что мне грозит та же опасность, что Эмме, — возражаю я. — Но получается, что она ничем не была на меня похожа.— Возможно. Но вы сказали мне, что ваш ребенок родился мертвым. Нельзя не отметить того, что вы обе были по-своему травмированы, когда он с вами познакомился. Социопатов привлекают уязвимые люди.— Почему Эмма перестала ходить к вам?Лицо Кэрол выражает сожаление.— Честное слово, не знаю. Но я уверена: если бы она продолжила приходить ко мне, то сейчас была бы жива.— У нее осталась ваша визитка, — говорю я. — Я нашла ее спальный мешок на чердаке дома, там же были какие-то консервы. Я думаю, она там спала. Я думаю, что она могла собираться вам позвонить.Кэрол медленно кивает.— Полагаю, это уже кое-что. Спасибо.— Но я не думаю, что вы правы насчет всего остального. Если у Эммы была депрессия, то из-за разрыва с Эдвардом, а не потому, что он ее контролировал. А если она покончила с собой… это, конечно, ужасно грустно, но не он в этом виноват. Вы же сами сказали, что мы должны нести ответственность за свои поступки.Кэрол лишь печально улыбается и качает головой. Такое впечатление, что она уже слышала нечто в этом духе — может быть, даже от Эммы.Я вдруг утомляюсь от этой комнаты, от мягкой мебели, беспорядка, диванных подушек, салфеток и психотрепа. Встаю.— Спасибо, что уделили мне время. Было интересно. Но я, наверное, все-таки не хочу обсуждать смерть дочери. И Эдварда тоже. Я больше не приду.
Глава 39Тогда: ЭммаЗачитав свое заявление, я не могу занять место среди публики из-за особых условий. Поэтому я жду у здания суда. Вскоре оттуда быстро выходят инспектор Кларк и сержант Уиллан, вид у них встревоженный. С ними обвинитель, мистер Брум.Эмма, идите сюда, говорит сержант Уиллан.Зачем? Что происходит? спрашиваю я; меня уводят в другую часть коридора. Я оглядываюсь на двери зала суда; из них выходит адвокат Нельсона. С ней темнокожий юноша в костюме. Он смотрит в мою сторону, и мне видится в его глазах проблеск узнавания. Потом его адвокат что-то говорит, и он поворачивается к ней.Эмма, судьи выпустили его под залог, говорит сержант Уиллан. Мне очень жаль.Как? спрашиваю я. Почему?Судьи согласились с доводами миссис Филдз — адвоката, — что в деле имеются некоторые сложности.Сложности? Что это значит? спрашиваю я. Из двери, ведущей к местам для публики, выходит Саймон. Он устремляется ко мне.Процедурные трудности, мрачно говорит инспектор Кларк. Связанные в первую очередь с опознанием.Потому что нет ДНК?И отпечатков пальцев, добавляет обвинитель.Инспектор Кларк на него не смотрит. Когда Нельсона задержали, ему предъявили обвинение только в ограблении. Об изнасиловании речи не шло. Дежурный офицер решил не снимать отпечатков.Он вздыхает. А потом, наверное, надо было устроить опознание. Но так как вы сказали, что на нем была лыжная маска, мы решили, что смысла нет. К сожалению, сообразительный адвокат может воспользоваться этим, чтобы намекнуть, что полиция поспешила с выводами.Но если проблема в этом, то почему не устроить опознание сейчас? спрашиваю я.Кларк с обвинителем переглядываются. Когда дойдет до суда, это может пригодиться, задумчиво говорит обвинитель.Это очень важно, Эмма, говорит инспектор Кларк. Вы сегодня во время слушания сумели хотя бы мельком разглядеть обвиняемого?Я качаю головой. Я ведь даже не уверена, что видела именно Нельсона. Но как бы то ни было, разве он должен выйти сухим из воды только потому, что полицейские — такие растяпы?Это надо обдумать, кивая, говорит обвинитель.Эмма? говорит Саймон, которому не терпится встрять в разговор. Эмма, я так и знал.Что знал? спрашиваю я.Что мы расстались только из-за этого подонка.Что? Нет, говорю я, качая головой. Это для суда было, Сай. Я не… я не вернусь к тебе.Эмма, произносит позади нас голос Эдварда, спокойный и властный. Я с благодарностью поворачиваюсь к нему. Молодец, говорит он. Я все видел. Ты была великолепна. Он заключает меня в объятия, и я вижу, как ужасается Саймон, осознав, что это значит.Господи, шепчет он. Господи, Эмма, ты не можешь…Чего не могу, Саймон? с вызовом спрашиваю я. Выбирать, с кем встречаться?Полицейские и мистер Брум понимают, что присутствуют при частной драме, опускают глаза и бочком отходят в сторонку. Как обычно, Эдвард оказывается главным.Идем, говорит он. Обнимает меня и уводит прочь. Я оглядываюсь и вижу, что Саймон смотрит нам вслед, онемев от горя и злости.
Глава 40Сейчас: ДжейнНа выходных Эдвард ведет меня в Британский музей, где сотрудник открывает витрину и оставляет нас разглядывать маленькую доисторическую скульптуру. Резьбу на ней почти стерло время, но все равно видно, что это двое влюбленных, сплетшихся друг с другом.— Ей одиннадцать тысяч лет: древнейшее изображение секса, — говорит Эдвард. — Натуфийская культура. Натуфийцы создали первые сообщества.Мне трудно сосредоточиться. Я не могу перестать думать о том, что Эмме он говорил то же самое, что мне. Некоторыми соображениями Кэрол я могу пренебречь, учитывая, что она не знает Эдварда, но записи в ее блокноте — это веские свидетельства, от которых отмахнуться уже труднее.С другой стороны, думаю я, мы все грешим тем, что прибегаем к привычным фразам, одним и тем же клишированным оборотам. Рассказываем одни и те же анекдоты разным людям, иногда даже одним и тем же людям, порой одними и теми же словами. Кто время от времени не повторяется? Разве навязчивое повторение и отыгрывание — не просто заумные обозначения верности своим привычкам?Затем Эдвард дает мне подержать изваяние, и все мои мысли немедленно обращаются к предмету в моих руках. Я вдруг думаю: все-таки удивительно, что люди вот уже столько тысячелетий занимаются любовью, хотя это, конечно, одна из немногих констант истории человечества. Один и тот же акт, повторяющийся из поколения в поколение.Потом я хочу посмотреть на мраморы Элгина[48], но Эдвард против.— Залы для публики забиты туристами. К тому же у меня правило: смотреть в музее только что-то одно. Переберешь — перегрузишь мозг.Он направляется к выходу.Мне вспоминаются слова Кэрол Йонсон. Поведение Эдварда казалось Эмме вполне разумным, пока она была готова ему подыгрывать — то есть пока она позволяла ему себя контролировать…Я останавливаюсь как вкопанная. — Эдвард, я очень хочу их посмотреть.Он смотрит на меня озадаченно. — Ладно. Но не сейчас. Я договорюсь с директором… Вернемся, когда музей закроется…— Сейчас, — говорю я. — Обязательно сейчас.Я знаю, что звучит это инфантильно и нервически. Сотрудник музея поднимает взгляд от стола и хмурится на нас.Эдвард пожимает плечами.— Ладно.Через другую дверь он проводит меня в открытую для публики часть музея. Люди шныряют меж экспонатов, словно рыбы, объедающие коралл. Эдвард идет сквозь толпу прогулочным шагом, не глядя по сторонам.— Сюда, — говорит он.В этом зале народу еще больше. Школьники с планшетами для набросков болтают по-французски; культурные зомби с аудиогидами и остекленевшими взглядами кивают своим наушникам; парочки, взявшись за руки, ходят по залу, точно с бреднем; толкатели колясок, рюкзачники, селфиманы. А еще, за металлическим ограждением — несколько цоколей с фрагментами разбитых скульптур и знаменитый фриз.Безнадежно. Я пытаюсь как следует их разглядеть, но того волшебства, которое я ощутила, держа в руках маленькое тысячелетнее изваяние, как не бывало.— Ты был прав, — сокрушенно говорю я. — Это чудовищно.Он улыбается:— Они и в лучшие времена не впечатляют. Если бы не сыр-бор из-за права собственности, на них никто бы и смотреть лишний раз не стал. А само здание — Парфенон — унылое, как сточная канава. По иронии судьбы, он олицетворял мощь греческой империи, поэтому только справедливо, что другая жадная империя его поклевала. Идем?Мы заходим к нему в офис забрать кожаный саквояж, а после — в рыбную лавку, где Эдвард заказал ингредиенты для рагу. Продавец просит прощения: одной из рыб в списке Эдварда был хек, но его пришлось заменить морским чертом.— Цена, разумеется, та же, сэр, хотя за черта мы обычно берем больше.Эдвард качает головой:— По рецепту нужен хек.— Что же я могу поделать, сэр? — Продавец разводит руками. — Не поймали — не продаем.— Вы хотите сказать, — медленно произносит Эдвард, — что утром на Биллингсгейт вообще не было хека?— Только за дикие деньги.— Почему же вы их не заплатили?Улыбка на лице продавца меркнет.— Морской черт лучше, сэр.— Я заказывал хека, — говорит Эдвард. — Вы меня подвели. Я больше не приду.Он поворачивается на каблуках и выходит вон. Продавец, пожав плечами, возвращается к рыбе, которую разделывал, но прежде бросает на меня любопытный взгляд. Я чувствую, что у меня пылают щеки.Эдвард ждет меня на улице.— Идем, — говорит он и машет рукой такси. Машина немедленно разворачивается и подъезжает к нам. Я заметила, что у Эдварда просто какой-то дар: таксисты словно сами его высматривают.Злым я его еще не видела и не знаю, сколько он в этом настроении пробудет. Но он спокойно заговаривает о другом, словно никакого недоразумения не было.Если Кэрол права и Эдвард — социопат, то разве ему не положено сейчас рвать и метать? Еще одно доказательство того, что она заблуждается на его счет, решаю я.Он оглядывает меня.— Ты, кажется, меня не слушаешь, Джейн. Все хорошо?— Ой… прости, я задумалась. — Нельзя, решаю я, чтобы беседа с психотерапевтом отвлекала меня от того, что происходит здесь и сейчас. Я указываю на саквояж: — Куда ты собрался?— Думал перебраться к тебе.На секунду мне кажется, что я ослышалась.— Перебраться?— Если пустишь, конечно.Я ошеломлена.— Эдвард…— Я тороплю события?— Я еще ни с кем не жила.— Потому что еще не встречала нужного человека, — рассудительно говорит он. — Я понимаю, Джейн, потому что я думаю, что мы с тобой в чем-то схожи. Ты человек закрытый, сдержанный и немного замкнутый. Это, помимо многого другого, я в тебе и люблю.— Правда? — спрашиваю я, хотя на самом деле думаю: Я что, замкнутая? И Эдвард действительно только что сказал «люблю»?— Разве не заметно? Мы идеально друг другу подходим. — Он касается моей руки. — С тобой я счастлив. И, мне кажется, я смогу осчастливить тебя.— Я уже счастлива, — отвечаю я. — Эдвард, ты уже меня осчастливил.И я улыбаюсь ему, потому что это правда.
Глава 41Тогда: ЭммаВ следующий раз Эдвард приезжает с саквояжем и рыбой для рагу.Весь секрет — в соусе руйе, говорит он, раскладывая все на столе. Столько народу экономит на шафране.Я понятия не имею, что такое руйе и шафран. Ты куда-то уезжаешь? спрашиваю я, глядя на саквояж.В некотором роде. Хотя, скорее, приезжаю — если ты меня примешь, конечно.Хочешь оставить у меня вещи? удивленно спрашиваю я.Нет, весело говорит он. Это все, что у меня есть.Саквояж — такой же красивый, как и все, что ему принадлежит, кожа мягкая и гладкая, как на седле. Под ручкой — неброский знак, на котором вытиснены слова: «Суэйн Адени, дорожные принадлежности. Поставщики Королевского двора». Я открываю его. Внутри все сложено красиво, как двигатель машины. Я достаю предметы по одному, описывая их.Полдюжины белых рубашек «Комм де гарсон», очень, кстати сказать, хорошо выглаженных и сложенных. Два шелковых галстука «Шарве». Макбук-эйр. Записная книжка «Фиорентина» в кожаном переплете и стальной механический карандаш. Цифровой фотоаппарат «Хассельблад». Хлопковый сверток, в котором, — посмотрим, — три японских поварских ножа.Не трогай, предупреждает он. Они очень острые.Я снова заворачиваю ножи и откладываю их в сторону. Несессер. Два черных кашемировых пуловера. Две пары черных брюк. Восемь пар черных носков. Восемь белых трусов-«боксеров». Неужели это и правда все?Ну, еще в офисе кое-что. Костюм и так далее.Как ты этим обходишься?А что мне еще нужно? говорит он. Ты не ответила на мой вопрос, Эмма.Это так неожиданно, говорю я, хотя какая-то часть меня готова скакать от радости.Можешь выставить меня на улицу в любой момент.С какой стати? Это ты от меня устанешь.Я от тебя никогда не устану, Эмма, серьезно говорит Эдвард. Мне кажется, что в тебе я наконец нашел идеальную женщину.Я чего-то не понимаю. Мне казалась, что у нас просто необремененный роман, или как он там это назвал. Спрашиваю: Но почему?..Потому, что ты не задаешь вопросов, рассудительно говорит Эдвард. Он поворачивается к рыбе. Передай, пожалуйста, эти ножи.Эдвард!Он изображает вздох. Ну хорошо. Потому что в тебе есть нечто, какая-то энергия, жизнь, от которой и я оживаю. Потому что ты импульсивна, ты экстраверт, ты во всем не такая, как я. Потому что ты так отличаешься от всех прочих женщин, которых я знал. Потому что ты вернула мне желание жить. Потому что ты — это все, что мне нужно. Такое объяснение тебя устраивает?Пока сойдет, говорю я, не в силах сдержать улыбки.7. Подруга показывает вам свою работу. Она ею гордится, однако работа не очень хороша. Вы:☉ Честно и беспристрастно критикуете ее☉ Предлагаете одну незначительную поправку, чтобы посмотреть, будет ли она принята☉ Меняете тему☉ Издаете неопределенные ободряющие звуки☉ Говорите, что она большой молодец
Глава 42Сейчас: Джейн— Мне кажется, что по-настоящему вы ждете извинений, — говорит медицинский посредник. Это средних лет дама в сером кашемировом кардигане; обращается она ко мне внимательно и сочувственно. — Я права, Джейн? Если клиника признает все, что вам пришлось перенести, это поможет вам мысленно поставить точку в переживании вашей утраты?По другую сторону стола — имеющий изможденный вид доктор Гиффорд, по бокам — администратор клиники и адвокат. Посредник, ее зовут Линда, сидит с краю, как бы подчеркивая свою нейтральность. Тесса сидит рядом со мной.Я смутно осознаю, что в пределах одной фразы Линда каким-то образом сумела понизить обещанные извинения до признания моих страданий. Это немного похоже на извинения прохиндея-политика, который говорит, что ему очень жалко, если кто-то чем-то недоволен.Тесса предупредительно накрывает мою руку своей, как бы говоря: с этим я разберусь.— Признание, — с легким нажимом произносит она, — клиникой того факта, что были допущены ошибки, которых можно было избежать и которые способствовали смерти Изабель, разумеется, будет приветствоваться. В качестве первого шага.Линда вздыхает; то ли из профессионального сочувствия, то ли от осознания того, что тут придется повозиться, — неясно. — Позиция больницы — поправьте меня, Дерек, если я ошибаюсь, — заключается в том, чтобы расходовать ценные бюджетные средства на помощь пациентам, а не на судебные разбирательства. — Она переводит взгляд на администратора, и тот покорно кивает.— Разумеется, — рассудительно говорит Тесса. — Впрочем, если бы направление на доплер давали каждой беременной, то мы бы почти наверняка сегодня здесь не сидели. Однако кто-то посмотрел на цифры и высчитал, что дешевле будет платить адвокату и выплачивать компенсации в тех редких, но статистически значимых случаях, когда направление на доплер сыграло бы решающую роль. И до тех пор, пока организации вроде нашей не сделают так, чтобы эта бездушная, негуманная практика стала такой дорогостоящей и такой времязатратной, что эти цифры изменятся, ситуация останется прежней.Первый раунд за Тессой, думаю я.Дерек, администратор, говорит:— Если нам придется отстранить мистера Гиффорда от работы — а мы будем вынуждены это сделать, если речь официально пойдет о серьезном несчастном случае, — то его место займет исполняющий обязанности, и множество пациентов лишатся помощи опытного и уважаемого специалиста.Серьезный несчастный случай. Я понемногу, со скрипом, знакомлюсь с медицинским жаргоном. Аускультация. Кардиотокография. Партограммы. Разница между численностью персонала в родильном доме, где я была, и отделении, где я должна была оказаться.Представители клиники назначили встречу практически сразу, как только Тесса официально запросила мою медицинскую историю. Они явно хотели проверить, подействовало ли их уклончивое, успокоительное письмо. Это — понимание того, что они хотели от меня отделаться, и если бы не Тесса, то им бы это удалось, — злит меня едва ли не так же, как то, что Изабель на пустом месте лишилась жизни.— Дело в том, — объяснила мне по пути на встречу Тесса, — что если дойдет до компенсации, то дело обойдется им очень дорого.— Почему? — Я знаю, что выплаты за детей, которые не должны были умирать, чуть ли не смехотворно малы.— Сама компенсация не так уж велика, но есть еще упущенные доходы. У тебя была хорошо оплачиваемая работа. Если бы не смерть Изабель, ты ушла бы в декрет, а после вернулась бы на свое место, так?— Наверное, но…— А теперь ты работаешь в благотворительной организации, которая борется с мертворождением, на минимальном окладе. Если прибавить зарплату, которую ты недополучила, то сумма получится приличная.— Это был мой выбор.— Которого ты бы не сделала при иных обстоятельствах. Не церемонься с клиникой, Джейн. Чем дороже ты им обойдешься, тем больше вероятность того, что они изменятся.Она великолепна, понимаю я. Удивительное дело: думаешь, что знаешь человека, а на самом деле совсем его не знаешь. В офисе, деля с ней стол, я видела забавную, живую женщину, смешливую и любящую посплетничать. Но здесь, в этой темноватой переговорной, я вижу закаленного в боях воина, с отработанной легкостью уклоняющегося от выпадов руководства клиники.— Мне представляется, — говорит она, — что вы пытаетесь применить к мисс Кавендиш моральный шантаж, когда говорите, что если она не отступится, то погибнут другие дети. Это к сведению принято. Хотя более ответственно с вашей стороны было бы увеличить штат клиники, а не сокращать его, по крайней мере до завершения разбирательства по несчастному случаю.На нас смотрят каменные лица.Наконец доктор Гиффорд говорит:— Мисс Кавендиш… Джейн. Позвольте сперва выразить искренние соболезнования. А во-вторых, я хочу попросить прощения за совершенные ошибки. Мы упустили возможности вовремя вмешаться. Я не могу точно сказать, выжила бы Изабель или нет, если бы мы заметили проблемы раньше. Но у нее определенно было бы больше шансов. — Он говорит в крышку стола, подбирая слова, но потом поднимает взгляд и встречается с моим. Глаза у него красные от усталости. — Я был старшим врачом в ту смену и беру на себя всю ответственность.Долгая тишина. Администратор Дерек делает кислую мину и вскидывает руки, словно говоря: Ах, чтоб тебя! Линда осторожно говорит:— Что же, я думаю, что нам всем нужно время подумать над этим. Как и над всеми прочими важными соображениями, которые сегодня были высказаны.— Это было ужасно, — говорю я потом Эдварду. — Но не в том смысле, в котором должно было быть. Я вдруг поняла, что если не отступлюсь, то разрушу карьеру этого человека. Который тут вообще ни при чем. Я думаю, он по-настоящему хороший.— Возможно, если бы он не был таким хорошим и подчиненные боялись бы его, то акушерка перепроверила бы результаты обследования.— Вряд ли его нужно уничтожать за то, что он хороший начальник.— Почему? Если он — посредственность, то и поделом.Я, разумеется, понимаю, что такие идеальные здания, как те, что строит Эдвард, требуют определенного жестокосердия. Он однажды рассказал мне, как полгода бился с планирующими органами из-за пожарной сигнализации на кухонном потолке. У ответственного чиновника случился нервный срыв, и Эдвард от дымоуловителя отделался. Но, наверное, мне никогда не нравилось думать об этой его стороне.Я слышу незваный голос Кэрол Йонсон. Это все — классическое поведение нарцисса-социопата…— Расскажи о Тессе, — просит Эдвард, наливая себе вина. Я заметила, что он никогда не наливает больше половины бокала. Он предлагает мне, но я качаю головой.— Она, кажется, человек рьяный, — замечает Эдвард, когда я заканчиваю словесный портрет.— Да, она такая. То есть она кому угодно отпор даст. Но у нее и чувство юмора есть.— А что она думает об этом докторе Гиффорде?— Она думает, что он говорил по сценарию, — признаюсь я. Тут дело в разнице между ответственностью как таковой и ответственностью юридической, Джейн, сказала она мне потом, за печеньем и латте в «Старбаксе». Между ошибкой конкретного врача и институциональными огрехами организации. Они пойдут на все, чтобы клиника оказалась ни при чем.— И теперь тебе нужно решить, хочешь ли ты, чтобы смерть твоей дочери стала частью кампании, которую ведет эта женщина, — задумчиво говорит Эдвард.Я удивленно смотрю на него.— Ты думаешь, мне нужно оставить это дело?— Ну, решать, разумеется, тебе. Но вот твоя подруга явно намерена идти до конца.Я задумываюсь. Действительно: я убеждена, что в Тессе я нашла друга. Мне нравится ее общество, но больше всего меня восхищает ее твердость. Я тоже хочу ей нравиться, и, само собой, если я откажусь от этого дела, то это наверняка будет невозможно.Отделил Эмму от друзей и родных…— Ты ведь не против? — спрашиваю я.— Разумеется, нет, — легко говорит он. — Я лишь желаю тебе счастья, вот и все. Кстати, от этого дивана я избавлюсь.— Почему? — удивляюсь я. Диван прекрасный: длинное, низкое раздолье плотного кремового льна.— Живя тут, я заметил, что кое-что можно улучшить, вот и все. Столовые приборы, например… Не понимаю, как я мог выбрать Жана Нувеля. А диван, как мне кажется, располагает к праздности. Лучше два кресла. «Lс3» Ле Корбюзье, скажем. Или «Призрак Людовика» Филиппа Старка. Я еще подумаю.Эдвард переехал сюда совсем недавно, а я уже вижу разницу — не столько в отношениях с ним, сколько в отношениях с Домом один по Фолгейт-стрит. Ощущение того, что я выступаю перед невидимой аудиторией, которое было у меня раньше, сменилось непреходящим сознанием того, что на меня смотрят взыскательные глаза Эдварда; чувством, что мы с домом стали частью какой-то неделимой мизансцены. Я чувствую, что моя жизнь делается более продуманной, более красивой, ведь я знаю, что он над ней думает. Однако по той же причине мне делается все труднее взаимодействовать с миром вне этих стен, с миром, где правят хаос и уродство. Если так трудно выбрать столовые приборы, то как же мне решить, судиться с клиникой или нет?— Что-нибудь еще? — спрашиваю я.Эдвард думает. — Нам следует более дисциплинированно убирать туалетные принадлежности. Например, этим утром ты забыла про шампунь.— Я знаю. Забыла.— Ну, не казнись. Такая жизнь требует дисциплины. Однако мне кажется, ты уже понимаешь, что она окупается с лихвой.
Глава 43Тогда: ЭммаОпознания я ждала с ужасом. Я воображала, что мы с Деоном Нельсоном окажемся лицом к лицу, когда я медленно пойду вдоль ряда мужчин в ярко освещенной комнатке, как в кино. Но, разумеется, сегодня так уже не делается.Это «СОВА», добродушно сообщает мне инспектор Кларк, ставя две чашки кофе рядом с ноутбуком. Сокращение от «Системы опознания через видеоанализ», хотя мне кажется, что кому-то в МВД просто пришло в голову, что из-за классной аббревиатуры она быстрее приживется. В общем, мы снимаем подозреваемого на камеру, а потом система находит в своей базе восемь очень похожих на него людей, пользуясь технологией распознавания лиц. Без этого у нас недели уходили на опознание. За дело?Он достает из файла какие-то бумаги. Перед тем как мы начнем, виновато говорит он, вам нужно будет кое-что подписать: вы заявляете, что видели подозреваемого только в момент совершения им преступления, в котором его обвиняют.Да, конечно, беззаботно отвечаю я. Можно ручку?Видите ли, Эмма, говорит он. Видно, что ему не по себе. Очень важно, чтобы вы были абсолютно уверены в том, что не могли даже мельком увидеть его во время слушаний.Да не припомню, говорю я и мысленно корю себя: если я утверждаю, что сумела разглядеть Нельсона в момент нападения достаточно хорошо, чтобы его опознать, то, разумеется, должна помнить, видела я его где-то еще или нет. Но инспектор Кларк, похоже, моего промаха не заметил.Конечно, я вам верю. Но вам следует знать — потому что это может прозвучать на суде, — что обвиняемый утверждает, будто вы с ним обменялись взглядами вне зала суда.Ну, это чепуха, говорю я.Далее, его адвокат утверждает, что Нельсон ей об этом сказал. Она говорит, что видела, как вы прошли в пяти метрах от ее клиента.Я нахмуриваюсь. Вряд ли, говорю.Хорошо. Так или иначе, адвокат здорово по этому поводу завелась. Официальная жалоба плюс уведомление о том, что… э-э… достоверность свидетельских показаний может оказаться под сомнением.Достоверность свидетельских показаний… повторяю я. То есть правду я говорю или нет?Боюсь, что так. Она может попытаться соединить это со всей темой потери памяти. Буду с вами честен, Эмма: это не самое приятное — когда ушлый адвокат прощупывает вашу версию. Но такая уж у нее работа. А предупрежден — значит вооружен, так? Ни на шаг не отходите от того, что произошло, и все будет в порядке.Я подписываю документ, опознаю Нельсона и возвращаюсь домой, закипая от гнева. Теперь, значит, на меня в суде будет нападать адвокат, твердо решивший подкопаться под мою версию. У меня неприятное чувство, что, пытаясь исправить ошибки полиции, я сделала только хуже.Я так глубоко погружена в свои мысли, что не сразу замечаю парня на велосипеде BMX, который, поравнявшись со мной, сбавил скорость до пешеходной. Осознав его присутствие, я вижу, что это подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Я инстинктивно отхожу на дальнюю сторону тротуара.Он легко въезжает на бордюр. Я хочу вернуться, но он чуть позади меня и перегораживает мне путь. Он подается вперед. Я подбираюсь и жду нападения, но он ощеривается на меня.Слышь, ты. Сука лживая. Тебе привет, манда. Сама знаешь от кого.Он как ни в чем не бывало съезжает обратно на мостовую и, развернувшись, укатывает. Но перед этим делает в мою сторону пыряющий жест. Сука, снова кричит он для верности.Эдвард обнаруживает меня сжавшейся в комочек в спальне, в слезах. Не говоря ни слова, он обнимает меня, и когда меня уже не так трясет, я рассказываю ему, что произошло.Он, наверное, просто пытается тебя напугать, говорит он, когда я заканчиваю. Ты сообщила в полицию?Плача, я киваю. Я позвонила инспектору Кларку, как только вернулась, не сказала лишь о том, что меня назвали лгуньей. Инспектор сказал, что он покажет мне несколько фотографий сообщников Нельсона, но они почти наверняка задействовали того, кого в полиции не знают.А пока, Эмма, добавил инспектор, запишите мой личный номер. Пишите в любое время, если почувствуете какую-то угрозу. Мы сразу к вам кого-нибудь пришлем.Эдвард слушает мой рассказ. Значит, полиция считает, что это — просто попытка тебя запугать? То есть он перестанет, если ты отзовешь обвинения?Я гляжу на него. То есть — если я позволю ему выйти сухим из воды?Я не говорю, что ты непременно должна так поступить. Это просто вариант. Если ты хочешь избавиться от всего этого давления. Ты можешь забыть об этом и больше никогда не думать о Деоне Нельсоне.Он нежно проводит рукой по моим волосам, убирает за ухо выбившуюся прядку. Приготовлю нам поесть, говорит он.
Глава 44Сейчас: ДжейнЯ сижу не шевелясь, повернувшись к окну, чтобы на меня падал свет.Единственный звук — мягкий скрип карандаша Эдварда, рисующего меня. Он повсюду носит с собой блокнот в кожаном переплете и стальной механический карандаш «Ротринг», тяжелый, как патрон. Он рисует, чтобы расслабиться. Иногда показывает мне рисунки. Но чаще всего просто со вздохом вырывает страницу и несет ее в мусорную корзину на кухне.— А с этим что не так? — спросила я как-то раз.— Ничего. Это дисциплинирует — выбрасывать то, что тебе нравится, но без чего ты можешь обойтись. А изображение — любое изображение, — оставленное на виду, уже через несколько минут делается невидимым глазу.Когда-то эти слова показались бы мне странными, даже немного смешными. Но теперь я начинаю лучше его понимать. И в какой-то мере я с ним согласна. Многое из того, что прежде казалось обременительным, стало привычным. Нынче я разуваюсь, как только вхожу в маленькую прихожую Дома один по Фолгейт-стрит. Специи я расставляю по алфавиту, как ему нравится, и для меня не составляет большого труда возвращать их на законные места по использовании. Свои брюки и блузки я складываю по методу японского гуру, написавшего на эту тему несколько книг. Зная, что Эдвард не засыпает, если я иду в душ после него — вдруг полотенце будет бездумно брошено на пол, я каждый раз расправляю его и возвращаюсь им заняться, когда оно высыхает. Чашки и тарелки моются, сушатся и убираются в первые же минуты после использования. Всему отведено свое место, а то, чему места не находится, считается лишним и подлежит ликвидации. Наша совместная жизнь обрела рациональную, размеренную безмятежность; она состоит из спокойных домашних ритуалов, которые сами по себе успокаивают.Он тоже пошел на компромиссы. В доме нет книжных полок, но он готов терпеть аккуратную стопку книг в спальне — если края идеально выровнены и конструкция имеет четыре угла. Только если штабель скашивается, Эдвард начинает хмуриться, одеваясь.— Высоковато?— Да, наверное, чуть-чуть.Я по-прежнему не могу заставить себя выбрасывать книги, даже если их потом и переработают, но благотворительная лавка на Хендон-Хай-стрит всегда рада этим девственно чистым, незачитанным дарам.Эдвард редко читает ради удовольствия. Как-то я спросила его почему, и он сказал, что дело в несимметричном расположении слов на разворотах.— Ты шутишь? Никогда не знаю, шутишь ты или нет.— Процентов на десять шучу.Иногда, рисуя, он разговаривает со мной, точнее, думает вслух, и это самые дорогие мне моменты. Он не любит, когда его расспрашивают о прошлом, но не уходит от этой темы, когда она возникает в разговоре. Его мать, как я узнала, была неорганизованной, хаотического склада женщиной; не сказать, чтобы она не могла обходиться без алкоголя или таблеток; другой ребенок с таким же детством мог вырасти совершенно нормальным, однако в силу чувствительности или упрямства Эдвард пошел другим путем. Я в свою очередь рассказываю о своих родителях, об их беспощадно высоких стандартах; отца было трудно впечатлить: он писал мне на рабочую почту, заклиная стараться усерднее, добиваться большего, завоевывать все новые награды; привычка к добросовестности и прилежанию осталась у меня на всю жизнь. Мы решаем, что дополняем друг друга: мы оба не смогли бы быть с человеком, который довольствовался бы состоянием посредственности.Он заканчивает рисунок, несколько секунд его рассматривает и переворачивает страницу, не вырывая его.— Этот оставишь?— Возможно. До поры до времени.— Эдвард… — говорю я.— Да, Джейн?— Кое-что из того, что мы делали этой ночью, мне не очень по душе.Он принимается за новый рисунок, щурится на мои ноги над кончиком карандаша.— Мне казалось, что тогда тебе нравилось, — говорит он наконец.— Ну, в пылу-то страсти — да. Но потом… Я бы просто не хотела, чтобы это повторялось регулярно, вот.Он начинает рисовать, карандаш легко скользит по бумаге.— Зачем отказывать себе в удовольствии?— Что-то может не нравиться, даже если себе это вдруг ни с того ни с сего позволяешь. Это не то, что надо. Уж ты-то должен понять.Карандаш ходит мягко, не колеблясь, как перо сейсмографа в тихий день без землетрясений.— Поконкретнее, пожалуйста.— Рукоприкладство.— Продолжай.— В общем, все, от чего остаются синяки. Применение силы, обездвиживание, отметины на теле, таскание за волосы — все сюда же. И раз уж мы об этом заговорили, то имей в виду, что мне не нравится вкус спермы, а анал — вообще ни-ни.Карандаш останавливается. — Ты устанавливаешь мне правила, Джейн?— Ну, наверное. Границы, скажем так. Но это, разумеется, двусторонний процесс, — добавляю я. — Если хочешь что-нибудь мне сказать — не стесняйся.— Только то, что ты просто замечательная женщина. — Он возвращается к рисунку. — Даже если у тебя одно ухо все же больше другого.— А она тебе подыгрывала?— Кто?— Эмма. — Я знаю, что это опасная почва, но ничего не могу с собой поделать.— Подыгрывала, — повторяет он. — Интересная формулировка. Но я никогда не обсуждаю тех, с кем был раньше. Ты же знаешь.— Я это буду понимать как да.— Понимай как хочешь, только не притопывай так ногой.Часть моего курса истории искусств была посвящена палимпсестам — средневековым листам пергамента, которые стоили так дорого, что когда текст на них становился не нужен, его просто соскребали, а листы использовали снова, и старые строчки слегка проглядывали сквозь новые. Впоследствии художники Возрождения пользовались словом pentimenti, покаяния, для ошибок или переделок, которые однажды закрашивались и проступали наружу годы или даже столетия спустя, когда краска блекла от времени, являя взгляду и оригинал, и его вариант.Иногда мне кажется, что этот дом — наши отношения в нем; с ним; друг с другом — похож на палимпсест или pentimento; что как бы мы ни пытались закрасить Эмму Мэтьюз, она прокрадывается обратно: смутный образ, таинственная улыбка, проникающие в угол полотна.
Глава 45Тогда: ЭммаГосподи боже.На полу блестят осколки стекла. Моя одежда разодрана. Простынь сдернута с постели и забита в угол. По моему бедру размазана кровь, откуда она — я не знаю. В углу комнаты — разбитая бутылка и растоптанная еда.Некоторые части моего тела болят: я даже думать об этом не хочу.Мы с ним смотрим друг на друга, словно двое уцелевших при землетрясении или взрыве, словно мы были без сознания и приходим в себя.Его взгляд скользит по моему лицу. В нем ужас. Он говорит: Эмма, я… Он замолкает. Я потерял контроль, тихо говорит он.Все хорошо, говорю я. Все хорошо. Я снова и снова повторяю эти слова, как будто успокаиваю отбившуюся испуганную лошадь.Мы цепляемся друг за друга, измотанные, словно кровать — это плот и мы нашли друг друга после кораблекрушения.Не ты один, добавляю я.Все это было вызвано совершеннейшей мелочью. С тех пор, как Эдвард перебрался ко мне, я старалась соблюдать порядок, но порой для этого мне приходилось рассовывать вещи по шкафам за считаные минуты до его прихода. Он открыл ящик и увидел там, не знаю, кучу грязных тарелок или еще чего. Я сказала ему, что это неважно, попыталась увести его в постель, чтобы он от них отвлекся.А потом… БА-БАХ!Он разозлился.И я получила лучший секс в своей жизни.Я забираюсь в теплый уголок между его рукой и грудью и повторяю слова, которые не так давно кричала ему.Да, папочка. Да.8. Я стараюсь все делать на совесть, даже когда этого никто не видит.Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно
Глава 46Сейчас: Джейн— Мне надо уехать.— Уже? — Эдвард перебрался ко мне всего несколько недель назад. Нам было хорошо вдвоем. Так мне говорит мое сердце, но то же говорят и тесты, которые Эдвард проходил вместе со мной. Его средний балл — пятьдесят восемь, мой — чуть выше шестидесяти пяти, но это все равно большой прогресс по сравнению с тем, что было сначала.— Мне надо быть на стройке. Планировщики мешают. Они не хотят понять, что мы не собираемся просто построить дома и вручить их людям, чтобы те делали что им вздумается. Речи и не шло только о кирпичах и растворе. Речь о построении сообщества нового типа. В котором люди не только обладают правами — на них также возлагается ответственность.Эко-город, который его компания строит в Корнуолле. Эдвард редко говорит о работе, но из немногого сказанного им я поняла, что «Нью-Остелл» — это колоссальный труд не только из-за масштабов строительства, но и из-за всех хитростей и уловок, с которыми застройщики все время к нему подступают. Он подозревает, что его наняли лишь из-за имени, которое придало вес неоднозначной заявке на строительные работы; подозревает также, что те же самые люди теперь развернули против него пиар-компанию, пытаясь заставить его смягчить правила, втиснуть больше домов и таким образом сделать проект более выгодным. Пресса уже вовсю потешается над «Монахоградами», аскетическими сообществами, живущими по-монастырски простой жизнью.— Помнишь, что ты сказал на собеседовании? Что ты можешь попросить меня рассказать твоим клиентам о том, каково так жить? Я с радостью, если это поможет.— Спасибо. Но у меня же есть твои данные. — Он поднимает стопку бумаг. — Кстати, Джейн. «Домоправитель» сообщает, что ты искала сведения об Эмме Мэтьюз.— А. Ну, наверное, разок-другой да. — Вообще говоря, я по большей части любопытствовала на этот счет на работе или через соседский вай-фай, но несколько раз, поздно ночью, я теряла бдительность и выходила в Интернет через домашнюю сеть. — А что такого?— Я просто не знаю, какой с этого может быть прок. Прошлое кончено, на то оно и прошлое. Оставь его, пожалуйста.— Как скажешь.— Пообещай. — Тон у него мягкий, но глаза стальные.— Обещаю.— Спасибо. — Он целует меня в лоб. — Меня не будет несколько недель, может, чуть дольше. Но я все возмещу, когда вернусь.
Глава 47Тогда: ЭммаНа работе я ищу «Элизабет Монкфорд» и сохраняю изображения на рабочий стол. Меня не удивляет, что его жена была немного похожа на меня. Мужчины часто выбирают женщин одного типа. Женщины мужчин, конечно, тоже. Только нам обычно нужно не физическое сходство, а психологическое.Саймон, как я теперь понимаю, был отклонением от курса. По-настоящему меня влечет к таким, как Эдвард. К альфа-самцам.Я внимательно изучаю фотографию. Волосы у Элизабет Монкфорд были короче, чем у меня. Это делает ее лицо более хрупким на вид и придает ему что-то французское, мальчишеское.Я иду в уборную, встаю перед зеркалом, приподнимаю одной рукой челку, а другой завожу волосы назад, так, что их становится не видно. Мне нравится, решаю я. Немного от Одри Хепберн. И ожерелье будет совсем на виду.От мысли о том, понравится ли Эдварду, у меня слабеют коленки.Если он придет в ужас — если разозлится, — то, по крайней мере, будет реакция.А если он разозлится всерьез? шепчет голос у меня в голове.Да, папочка, пожалуйста.Я поворачиваю голову туда-сюда. Мне нравится, что так моя шея кажется даже стройнее. Эдвард может обхватить ее одной рукой. Я еще вижу следы, оставленные ночью его пальцами.Я все еще смотрюсь, когда заходит Аманда. Она улыбается мне, однако вид у нее усталый, измотанный. Я распускаю волосы. Спрашиваю: ты в порядке?Не совсем, говорит она. Плещет себе в лицо водой. Работать в одной компании с мужем, утомленно говорит она, затруднительно потому, что если случится жопа, то от нее никуда не денешься.В чем дело?Да как обычно. Снова блядует.Она начинает плакать, вытаскивая из коробки бумажные полотенца, промокает глаза.Он сам сказал?Я и так вижу, говорит она. Он еще с Полой не развелся, когда мы с ним первый раз переспали. Могла бы догадаться, что верность он хранить не будет.Она смотрится в зеркало и пытается поправить ущерб. Говорит: он ходит по клубам с Саймоном. Но ты, наверное, сама знаешь. Вы как расстались, Сол возжелал холостяцкой свободы. А это забавно, потому что Саймон-то только и твердит о том, как хочет снова быть с тобой.Она встречается со мной взглядом в зеркале. Но это, наверное, невозможно, да?Я качаю головой.Жаль. Он ведь тебя обожает.То-то и оно, говорю я, мне надоело быть обожаемой. По крайней мере, таким тюфяком, как Саймон. А что ты думаешь насчет Сола?Она уныло пожимает плечами. Да ничего, наверное. По крайней мере, пока. Непохоже, что он с кем-то там встречается. По-моему, просто снимает каких-то на ночь, когда поддаст. Может, пытается доказать Саймону, что и он еще чего-то может.При мысли о том, что Саймон спит с другими женщинами, я вдруг ощущаю укол ревности. Гоню ее. Он мне не подходил.А когда же ты познакомишь нас с Эдвардом? продолжает она. Не терпится посмотреть, правда ли он такой, как ты говоришь.Сейчас не получится. Он завтра уезжает — начинается большое строительство в Корнуолле. Сегодня у нас последний вечер.Что-нибудь особое запланировала?Вроде того, говорю я. Это означает, что я подстригусь.
Глава 48Сейчас: ДжейнБез Эдварда я должна чувствовать себя как-то по-другому. Но оказывается, этот дом — до такой степени его часть, что я ощущаю его присутствие, даже когда его нет.Хотя, конечно, приятно иметь возможность отложить книгу, пока готовишь, а потом просто взять ее и читать за едой. Приятно иметь возможность поставить на стойку вазу с фруктами и таскать из нее. Приятно также слоняться по дому в футболке, без лифчика, освобожденной от необходимости ежесекундно поддерживать безупречный вид себя и Дома один по Фолгейт-стрит.Он оставил мне образцы трех видов столовых приборов на пробу: «Пиано 98» от Ренцо Пиано, «Читтерио 98» от Антонио Читтерио и «Качча» от Луиджи Доминиони и братьев Кастильони. Мне льстит, что он меня к этому привлек, но я также подозреваю, что это еще и своего рода проверка — совпадет ли его выбор с моим.Постепенно, впрочем, я отмечаю зуд. Как Эдвард не может не обращать внимания на неубранную ложку или не идеально ровную стопку книг, так и мой аккуратный, добросовестный рассудок отказывается оставить в покое тайну смерти Эммы Мэтьюз. Я изо всех сил стараюсь его не замечать. В конце концов, я обещала. Но вибрация в голове лишь усиливается. К тому же обещание, которое он из меня вытащил, не учитывало того обстоятельства, что вот эта вот тайна преграждает нам путь к близости, к тихому совершенству нашей жизни. В самом деле, какой смысл выбирать идеально подходящую вилку — а в настоящий момент я отдаю предпочтение весомым, чувственным изгибам «Пиано», — когда над нами нависает жуткая, неопрятная тень из прошлого?Дом хочет, чтобы я узнала, я в этом уверена. Если бы стены могли говорить, то Дом один по Фолгейт-стрит рассказал бы мне, что тут произошлоЯ удовлетворю свое любопытство, решаю я, только тайно. А упокоив эти призраки, никогда их больше не потревожу. Я никогда не заговорю с ним о том, что узнаю.Кэрол Йонсон назвала его нарциссом-социопатом, поэтому первым делом я выясняю, что это на самом деле значит. Согласно разным психологическим сайтам, социопат проявляет:Поверхностное обаяниеЧувство, что ему все должныПатологическую лживостьОн или она:Быстро впадает в скукуМанипулирует окружающимиНе знает угрызений совестиПроявляет узкий диапазон эмоцийЛюди с нарциссическим расстройством личности:Считают себя лучше другихТребуют всего самого лучшегоЭгоцентричны и хвастливыЛегко влюбляются, возводят объект своих чувств на пьедестал и так же легко обнаруживают в нем недостаткиВсе не то, думаю я. Конечно, Эдвард сильно отличается от большинства людей, но от сознания своего предназначения, а не превосходства. Его уверенность в себе хотя и граничит с надменностью, никогда не переходит в хвастовство или в поиск внимания. И я не думаю, что он лжет. Принципиальность для него очень важна.Первый список поближе, но все равно не сходится. Сдержанность и неприступность Эдварда, конечно, можно принять за свидетельство того, что ему недостает эмоционального диапазона. Но я все же не думаю, что это так. Пожив с ним, пусть и недолго, я думаю, что он скорее…Я думаю, ищу нужные слова.Он, скорее, закрытый, что ли. В прошлом он перенес травму и отреагировал на нее, укрывшись за этими самодельными преградами в идеальном, упорядоченном мире, который сам создал.Может, дело в детстве?Может, дело в гибели его жены и ребенка?А может, даже в смерти Эммы Мэтьюз?Или в чем-то совершенно другом, о чем я и не догадываюсь?Какова бы ни была причина, странно, что Кэрол так ошиблась в Эдварде. Хотя, конечно, она с ним не знакома и полагалась исключительно на слова Эммы.А это, в свою очередь, означает, что и Эмма на его счет заблуждалась. Или — мне в голову приходит другая мысль — Эмма намеренно сбила своего психотерапевта с толку. Вот только зачем?Лишь один человек может ответить на этот вопрос, понимаю я. Достаю телефон и нахожу номер.— Агентство «Недвижимость в Хэмпстеде», — отвечает голос Камиллы.— Камилла, это Джейн Кавендиш.Короткая пауза: она вспоминает меня.— Здравствуйте, Джейн. У вас все хорошо?— Все в порядке. Я просто нашла кое-какие вещи на чердаке дома. Я думаю, что они принадлежали Эмме Мэтьюз. Вы не знаете, как можно связаться с человеком, с которым она сюда въезжала, Саймоном Уэйкфилдом?— А… — Камилла настораживается. — Значит, вы узнали о… случае с Эммой. После него дом и перешел в наше ведение — прежнее агентство лишилось контракта после расследования. Так что данных тех жильцов у меня нет.— Какой агент ими занимался?— Марк Ховарт из «Ховарт и Стаббс». Могу прислать вам его телефон, если хотите.— Спасибо. — Что-то заставляет меня прибавить: — Камилла… Вы сказали, что ваша фирма приняла Дом один по Фолгейт-стрит три года назад. Сколько людей жило там с тех пор?— Не считая вас? Двое.— Но вы говорили, что он почти год пустовал.— Верно. Сначала была медсестра — ее хватило на две недели. Второй жилец продержался три месяца. Однажды утром я нашла под дверью плату за месяц и записку, в которой говорилось, что если она пробудет там еще хоть день, то сойдет с ума.— Оба жильца — женщины? — медленно говорю я.— Да, а что?— Вам это не кажется странным?— Да нет. То есть не более странным, чем все, что с этим домом связано. Но я рада, что с вами все хорошо. — Она дает этим словам повисеть в воздухе, словно приглашая меня возразить. Я ничего не говорю. — Ну что же, до свидания, Джейн.
Глава 49Тогда: ЭммаОн не торопится уходить; собранный саквояж «Суэйн Адени» ждет на каменном столе; у нас последний завтрак.Я ненадолго, говорит Эдвард. При возможности буду приезжать на одну-две ночи.Напоследок он оглядывает дом, бледные открытые пространства. Я буду думать о тебе, говорит он. Указывает на меня. В этой одежде. Живущей этой жизнью. Так, как надо жить в этом доме.Я ем тост в его белой рубашке «Комм де гарсон» и его трусах-«боксерах». Минимализм в доме — минимализм в одежде.Я делаюсь слегка одержим тобой, Эмма, добавляет он.Только слегка?Может быть, расставание пойдет нам на пользу.Почему? Не хочешь быть одержимым мной?Он смотрит на мою шею, на мою короткую стрижку: волос как раз столько, чтобы он мог ухватить, когда меня трахает.Моя одержимость не бывает здоровой, тихо говорит он.Когда он уходит, я открываю ноутбук.Пора узнать побольше о таинственном мистере Монкфорде.Его вчерашняя реакция на мою новую стрижку навела меня на мысль. Такую безумную, что мне самой не верится.Мистер Эллис? зову я. Том Эллис?На мой голос ко мне поворачивается мужчина. Костюм, желтая каска, насупленный вид.Это строительная площадка, немедленно говорит он. Вам сюда нельзя.Меня зовут Эмма Мэтьюз. В вашем офисе сказали, что вы здесь. Я буквально на пару слов.О чем? Барри, я отойду, говорит он человеку, с которым разговаривал. Тот кивает и уходит в одно из недостроенных зданий.Об Эдварде Монкфорде.Он напрягается. А в чем дело?Я пытаюсь выяснить, что случилось с его женой. Знаете, я боюсь, что со мной может случиться то же самое.Вот теперь мне удалось завладеть его вниманием. Он ведет меня в кафе рядом со стройкой, старомодную грязноватую забегаловку, где рабочие в светоотражающих жилетах уплетают яичницу с фасолью.Отыскать четвертого члена исходного состава «Монкфорд партнершип» было нелегко. После нескольких часов поисков в Сети я нашла старую вырезку из «Аркитекчурал джорнэл», в которой сообщалось об учреждении этой компании. С зернистого черно-белого снимка на меня уверенно смотрели четверо молодых выпускников. Было видно, что уже тогда Эдвард естественным образом оказался их лидером. Скрестив руки на груди, с безучастным лицом он стоял между Элизабет и гораздо более худым, чем сейчас, Дэвидом Тилем с конским хвостом. Том Эллис стоял справа, чуть в стороне от остальных, и единственный улыбался в объектив.Он приносит две чашки чая и кладет в свою две ложки сахара. Я знаю, что снимок для «Аркитекчурал джорнэл» был сделан меньше десяти лет назад, но он сильно изменился. Располнел, волосы поредели.Вообще-то я ни с кем не говорю об Эдварде Монкфорде, говорит он. Да и о других партнерах тоже.Я знаю, говорю, я почти ничего в Сети не нашла. Поэтому в ваш офис и позвонила. Хотя, признаюсь честно, я не думала, что вы работаете в месте вроде «Таун энд вэйл констракшн».Том Эллис устроился в огромную компанию, застраивающую пригороды домами-клонами.Я смотрю, Эдвард вас хорошо вышколил, сухо говорит он.В каком смысле?«Таун энд вэйл» строит доступные дома для семейных людей. Они располагаются возле дорог, школ, больниц и пабов. При них есть дворики, чтобы дети могли играть, и они хорошо утеплены, чтобы меньше платить за обогрев. Архитектурных наград за них, может, и не дают, зато люди довольны. Что вам не нравится?Значит, вы с Эдвардом разошлись во мнениях, говорю я. Вы поэтому ушли из компании?Секунду спустя Том Эллис качает головой. Он меня выжил, говорит он.Как?Тысячью разных способов. Спорил с каждым моим предложением. Высмеивал мои идеи. С ним и до смерти Элизабет было нелегко, но когда он вернулся из Японии и уже некому было его сдерживать, он превратился в чудовище.Он горевал, говорю я.Горевал, повторяет он. Ну конечно. Вот — великий миф, который Эдвард Монкфорд сам же и запустил. Терзающийся гений, который потерял любовь всей своей жизни и в результате стал архиминималистом.Вы думаете, это не так?Я знаю, что это не так.Том Эллис рассматривает меня, словно размышляя, говорить или нет. Эдвард с самого начала проектировал бы свои голые клетушки, если бы мы ему позволили, наконец говорит он. Это Элизабет его обуздывала, к тому же мы с ней друг друга поддерживали, и он был в меньшинстве. Дэвида Тиля интересовала только инженерная сторона дела. А вот мы с Элизабет были близки. У нас были схожие представления. По ранним работам компании это видно.Как — близки?Так. То есть я был в нее влюблен.Он смотрит на меня.Вы, кстати, немного на нее похожи. Но вы, наверное, и сами уже знаете.Я киваю.Я ей ничего не сказал, говорит он. Точнее, сказал, когда уже поздно было. Я думал, что будет неловко, если это не взаимно, ведь на работе мы все время были рядом. Правда, Эдвард сомнениями не мучился.Если бы она была нужна Эдварду, то он бы ей об этом сказал, говорю я.Он добивался Элизабет только для того, чтобы отобрать ее у меня, без выражения говорит Том Эллис. Все дело было во власти и контроле. С ним так всегда. Он влюбил ее в себя и приобрел союзника, а я потерял.Я хмурюсь. Спрашиваю: по-вашему, это все было ради зданий? Вы думаете, что он женился на ней только для того, чтобы компания строила дома так, как ему хотелось?Я понимаю, что это звучит безумно, говорит он. Но Эдвард Монкфорд и сам безумен. В каком-то смысле.Разве можно быть таким жестокосердным?Он невесело смеется. Вы и половины всего не знаете.Но ведь первый дом, который построила компания, Дом один по Фолгейт-стрит, должен был быть совсем другим, возражаю я.Да. Но только потому, что Элизабет забеременела. В планы Эдварда это совершенно не входило. Она вдруг захотела семейный дом с двумя спальнями и садом. Двери, чтобы комнаты закрывались, а не свободную планировку с переходящими друг в друга пространствами. Они спорили из-за этого — и как спорили! Элизабет могла показаться милым, кротким созданием, но по-своему она была такой же упрямой, как он. Удивительная была женщина.Он медлит.Как-то вечером, еще до рождения Макса, я застал ее в офисе. Она плакала. Она сказала, что не хочет возвращаться домой, что они несчастны друг с другом. Сказала, что Эдвард не способен ни на малейший компромисс.Том Эллис отводит от меня невидящий взгляд.Я обнял ее, говорит он. И поцеловал. Она меня остановила — она была безупречно порядочна, никогда бы ничего не сделала за спиной у мужа. Но она сказала, что ей нужно принять решение.Уйти от него или нет?Он пожимает плечами. На следующий день она сказала, что мне нужно забыть о случившемся, что это гормоны ее довели. Что с Эдвардом жить нелегко, но она твердо намерена сделать все, чтобы сохранить их брак. Ей, похоже, удалось заставить его все-таки пойти на компромисс, потому что финальные чертежи были хороши. Нет, не просто хороши. Дом был чудесен. В нем превосходно использовалось доступное пространство. Наград бы за него не дали. Из-за него, наверное, о нашей компании не заговорили бы. С удобными, продуманными домами всегда так. Но им было бы там хорошо втроем.Пауза. Но у Эдварда были другие соображения. Какие?Вы знаете, как она умерла? тихо спрашивает он.Я качаю головой.Элизабет с Максом погибли, когда пустой экскаватор покатился и въехал в штабель бетонных блоков, рядом с которым они стояли. Было решено, что блоки сложили неправильно и штабель был неустойчивый. А экскаватор поставили на откосе, без ручника. Я говорил с прорабом. Он сказал, что, когда он уходил со стройки в пятницу днем, блоки лежали ровно, а экскаватор стоял безопасно. Несчастный случай произошел на следующий день.Где был Эдвард?На другом конце площадки, наблюдал за работой. Во всяком случае, так он сказал на следствии.А прораб? Он дал показания?Он их смягчил. Сказал, что на стройке ночевали бездомные и кто-то из них мог залезть в экскаватор. Он как-никак работал на Эдварда.Вы помните, как его звали?Джон Уоттс из «Уоттс и сыновья». Это семейная фирма.Правильно ли я вас поняла? говорю я. Вы полагаете, что Эдвард убил своих родных всего лишь потому, что они мешали ему построить дом так, как ему хотелось?Я произношу это так, словно думаю, что Том Эллис сумасшедший, что эта догадка настолько несуразна, что я не могу в нее поверить. Но на самом деле могу. Точнее, я знаю, что Эдвард способен на все — на все, что решит сделать.Всего лишь, говорите? без выражения говорит он. Эдвард Монкфорд не знает, что такое всего лишь. Добиться своего — это для него главное. Я не сомневаюсь, что он по-своему любил Элизабет. Но я не думаю, что она была для него важна — если вы меня понимаете. Знаете, есть порода акул, такая свирепая, что ее зародыши жрут друг друга в утробе? Как только у них появляются зубы, они начинают грызться — пока не останется один, самый здоровый, он и рождается. Вот Эдвард такой. Он просто не может иначе. Бросишь ему вызов, и он тебя уничтожит.Вы в полицию не обращались?Глаза у Тома Эллиса затравленные. Нет, сознается он.Почему?Когда следствие закончилось, Эдвард уехал. Мы потом узнали, что он задержался в Японии. Он там даже не архитектурой занимался, а так, подрабатывал где придется. Мы с Дэвидом уже думали, что избавились от него.Но он вернулся, говорю я.В какой-то момент. Однажды он как ни в чем не бывало вошел в офис и объявил, что отныне компания будет двигаться в другом направлении. Он разрекламировал его Дэвиду как слияние визуальной простоты и современных технологий, и убедил его, что я им мешаю. Так он отомстил мне за то, что мы с Элизабет объединились против него.Значит, пока его не было, вы не хотели раздувать скандала, потому что думали, что компания у вас в руках? Поэтому вы молчали о том, как погибли Элизабет и Макс.Том Эллис пожимает плечами. Можно и так сказать.Мне кажется, что вы хотели выехать на таланте Эдварда.Думайте что хотите. Но я согласился поговорить с вами, потому что вы сказали, что боитесь.Я не говорила, что боюсь. Просто он мне интересен.Господи. Вы тоже в него влюбились, да? неприязненно спрашивает Том Эллис, глядя на меня. И как это только у него получается — зачаровывать таких, как вы? Я вам говорю, что он убил свою собственную жену с ребенком, а вас это не ужасает. Такое чувство, что вас это даже возбуждает, заставляет думать, что он и вправду какой-то гений. А он просто детеныш акулы в утробе.
Глава 50Сейчас: ДжейнЧтобы найти Саймона Уэйкфилда, требуется чуть больше сыскной работы. Мне удалось поговорить с Марком, агентом, который занимался домом на Фолгейт-стрит до Камиллы, но и он не знает, как связаться с бывшим другом Эммы.— Но если все же будете с ним общаться, — говорит он, — то передавайте самые лучшие пожелания. Нелегко ему пришлось.— Вы про смерть Эммы?— Про это тоже. Но к ним еще раньше в квартиру залезли, да и вообще.— Их ограбили? Я не знала.— Они потому и захотели снять дом на Фолгейт-стрит — для безопасности. — Он делает паузу. — Вот ведь ирония судьбы. Саймон ради Эммы был готов на что угодно. Ему самому там не очень хотелось жить, но она сказала, что ей нравится, и все. Полиция спрашивала, не видел ли я каких-то признаков того, что он мог жестоко с ней обращаться. Я сказал, что ничего подобного. Он ее обожал.Я не сразу понимаю, что подразумевают его слова.— Погодите. В полиции думали, что Саймон мог убить Эмму?— Ну, так прямо они не говорили. Но мне пришлось общаться с ними после гибели Эммы: я впускал в дом команды экспертов и всякое такое, поэтому я неплохо узнал инспектора, который руководил расследованием. Он и спрашивал о Саймоне. Вроде бы Эмма однажды пожаловалась на побои… — Он понижает голос. — Если честно, мне сразу показалось, что в Эмме есть что-то не то. Весь мир как будто для нее одной существовал, понимаете? Истеричная немного. Мне показалось, что Саймона она не очень-то слушала.Как с ним связаться, Марк не знает, но помнит, где Саймон работал, и этого мне достаточно, чтобы отыскать того в LinkedIn. Журнал, для которого писал Саймон, закрылся, и, как большинство фрилансеров, он держит свое резюме в открытом доступе. Но я все равно не решаюсь ему написать. Да, он приносил цветы для Эммы к порогу дома на Фолгейт-стрит, но как мне только что сказал Марк, полиция еще и подозревала его в убийстве Эммы. Разумно ли расспрашивать его о том, что произошло?Буду осторожна, решаю я, и ни в коем случае не стану давить или угрожать. Пусть думает, что я просто хочу попросить прощения за то, что забирала себе его цветочные приношения.Я посылаю простое письмо с вопросом, можем ли мы поговорить. Через несколько минут приходит ответ, в котором предлагается «Коста кофе» в Хендоне.Я прихожу раньше, но и он тоже. Он одет примерно так же, как при нашей встрече у Дома один по Фолгейт-стрит: рубашка-поло, брюки чинос; модные туфли; парадно-повседневная униформа лондонского медийщика. У него приятное открытое лицо, но когда он садится напротив меня, взгляд у него встревоженный, словно он знает, что разговор предстоит непростой.— Значит, вам стало любопытно, — говорит он после того, как мы наконец представляется друг другу по-человечески. — Я не удивлен.— Я, скорее, сбита с толку. С кем ни поговорю, у всех своя версия гибели Эммы. Ее психотерапевт, например, полагает, что Эмма покончила с собой из-за депрессии. — Я решаю идти напрямик. — А еще я слышала, что полиция допрашивала вас — из-за заявления, сделанного Эммой. В чем там было дело?— Не знаю. Я понятия не имею, почему она это утверждала, да и утверждала ли вообще. Я бы никогда в жизни ее пальцем не тронул. — Он смотрит мне в глаза и произносит, выделяя каждое слово: — Я готов был целовать землю, по которой ходила Эмма.Когда я шла сюда, я говорила себе, что буду осторожна, не стану принимать все его слова за чистую монету, но все равно верю ему.— Расскажите о ней, — прошу я.Саймон медленно выдыхает. — Что можно сказать о любимом человеке? Мне с ней повезло, я это всегда знал. Она училась в престижной школе, потом в хорошем университете. А еще она была красива, очень красива. К ней все время обращались из модельных агентств. — Он бросает на меня слегка смущенный взгляд. — Вы, кстати, немного на нее похожи.— Да, мне уже говорили.— Правда, у вас нет ее… — Он хмурится, ищет нужное слово, и я понимаю, что он, наверное, не хочет сказать бестактность. — Ее огня. Надо сказать, он ей доставлял кучу хлопот. Она была очень дружелюбна, и мужчинам все время казалось, что к ней можно взять и подкатить. Я сказал полицейским, что Эмма могла слышать, как я кому-то угрожаю, исключительно в тех случаях, когда какой-нибудь кретин не желал оставить ее в покое. Тогда она смотрела на меня особым взглядом, и это был сигнал, чтобы я подошел и сказал ему, чтобы отвалил.— Почему же она утверждала, что вы ее ударили?— Правда не знаю. Сначала я решил, что полицейские это выдумали, чтобы меня попугать, якобы у них на меня есть что-то такое, чего на самом деле у них не было. Но, к их чести, они довольно быстро извинились и отпустили меня. Я думаю, что они просто делали все, что полагается. Ведь чаще всего убийства совершаются кем-то из близкого окружения жертвы, так? Вот они, естественно, и вызывают бывшего. — Он ненадолго умолкает. — Только они не того бывшего вызвали. Я им все время говорил, что им нужен Эдвард Монкфорд, а не я.Я чувствую, как при упоминании Эдварда волосы у меня на затылке шевелятся.— Почему?— Его, как нарочно, после смерти Эммы тут почти не было — уехал куда-то, занимался каким-то большим заказом. Но я никогда не поверю, что это не он ее убил.— Зачем ему было это делать?— Потому что она от него ушла. — Он подается вперед, глаза у него горят. — Где-то за неделю до гибели она говорила мне, что совершила ужасную ошибку, что она поняла, что Эдвард — манипулятор и деспот. Она сказала — и в этом на самом деле есть некая ирония, ведь он ей практически не позволял иметь ничего своего, — что он обращался с ней, как с деталью интерьера, очередным украшением его дома. Он не мог допустить, чтобы она думала и действовала самостоятельно.— Никто не будет убивать другого человека только потому, что тот думает самостоятельно.— Эмма сказала, что со временем Монкфорд совершенно переменился. А когда она испугалась и захотела все это прекратить, он просто помешался.Я пытаюсь вообразить помешанного Эдварда. Да, временами я чувствовала под этим сверхъестественным спокойствием страсть, бурю намертво сдержанных эмоций. Когда он разозлился на продавца рыбы, например. Но это длилось всего несколько секунд. Я просто не узнаю портрета, который изображает Саймон.— Есть еще кое-что, — говорит Саймон. — Почему еще он мог хотеть убить Эмму.Я снова обращаю внимание на него. — Так.— Эмма выяснила, что он убил свою жену и ребенка.— Что?! — говорю я в смятении. — Как?— Его жена оказала ему сопротивление: заставила пойти на уступки в проекте дома на Фолгейт-стрит. Тоже непокорность и самостоятельность. Почему-то Эдвард Монкфорд патологически неспособен мириться как с одним, так и с другим.— Вы полиции об этом рассказывали?— Разумеется. Мне сказали, что для повторного расследования не хватает улик. Еще меня предупредили, чтобы во время следствия по делу Эммы я не повторял этих обвинений — сказали, что это может быть расценено как клевета. Иными словами, просто проигнорировали. — Он проводит рукой по волосам. — Я с тех пор сам немного копаю, собираю улики как могу. Но тут даже журналисту трудно продвинуться без тех возможностей, которые есть у полиции.На мгновение меня охватывает сочувствие к Саймону. Милый, надежный, обыкновенный парень, не веривший своему счастью, когда ему досталась девушка не по чину. Потом случился ряд непредвиденных событий, и ей вдруг пришлось выбирать между ним и Эдвардом Монкфордом. Особого соперничества тут быть не могло. Неудивительно, что он так и не оправился. Неудивительно, что ему нужно было поверить в то, что за ее гибелью был злой умысел или тайна.— Если бы она не погибла, то мы снова были бы вместе, — добавляет он. — Я в этом совершенно уверен. Да, расстались мы нехорошо — когда она захотела, чтобы я подписал какие-то бумаги: я попытался ее переубедить, но был слегка пьян и у меня не получилось. Я, наверное, уже тогда к Монкфорду ревновал. Так что я знал, что мне придется постараться, чтобы загладить вину. В первую очередь нужно было убедить ее съехать из этого ужасного дома. И она согласилась, по крайней мере в принципе, — там были какие-то проблемы с договором об аренде, какой-то штраф за его прекращение. Если бы только она оттуда вырвалась, то, я думаю, была бы сейчас жива.— Дом не ужасен. Мне очень жаль, что вы потеряли Эмму, но винить в этом дом все-таки не надо.— Однажды вы поймете, что я прав. — Саймон смотрит на меня. — А к вам он уже клеился?— О чем вы? — негодую я.— Монкфорд. Рано или поздно он приударит за вами. Если еще не приударил. А потом он и вам промоет мозги. Такой вот он.Почему-то — наверное, потому, что если я признаюсь, что мы с Эдвардом любовники, то лишь подкреплю уверенность Саймона в том, что женщины так и вешаются Эдварду на шею, — я спрашиваю:— А с чего вы взяли, что я соглашусь?Он кивает. — Хорошо. Если мой рассказ о гибели Эммы спасет хотя бы одного человека от хватки этого подонка, значит, я не напрасно стараюсь.Кафе наполняется. За соседний столик садится мужчина, сжимающий тост с луком и сосиской. К нам плывет едкая вонь дешевого непропеченного хлеба и пережаренного лука.— Господи, как же этот бутерброд смердит, — говорю я.Саймон хмурится. — Я не слышу. Ну, что вы теперь будете делать?— Как вам кажется, могло ли быть так, что Эмма сгущала краски? Меня все-таки удивляет, что она говорила вам такие странные вещи об Эдварде и не менее странные вещи — полиции о вас. — Я колеблюсь. — Один человек, с которым я беседовала, сказал, что она любила быть в центре внимания. Иногда таким людям нужно почувствовать, что они как-то значимы. Даже если для этого требуется приврать.Он качает головой.— Эмма и правда любила чувствовать себя особенной, но ведь она и была особенной. Я думаю, этот дом ей потому и понравился — не из-за безопасности, а потому, что он так отличался от среднестатистических домов. Но если вы хотите сказать, что она какой-то выдумщицей была… Нет уж. — Он говорит сердито.— Хорошо, — быстро говорю я. — Забыли.— У вас не занято? — Женщина с сэндвичем в руке указывает на свободный стул рядом. Саймон неохотно кивает — мне кажется, ему бы хотелось говорить об Эмме весь день. Женщина садится, и до меня доносится тошнотворный запах жареных грибов. Он похож на запах псины и грязных простыней.— Как же тут отвратительно кормят, — вполголоса говорю я. — Не понимаю, как это можно есть.Он смотрит на меня с раздражением. — Вы бы, наверное, предпочли что-нибудь пошикарней. В вашем стиле.— Да нет. — Я делаю в уме пометку, что Саймон Уэйкфилд не лишен комплекса неполноценности. — Обычно мне «Коста» нравится. Просто тут необычайно сильно пахнет.— Мне не мешает.Меня подташнивает, и я встаю, стремясь выйти на свежий воздух. — Что ж, спасибо, что уделили мне время, Саймон.Он тоже встает. — Взаимно. Вот моя визитка. Свяжетесь со мной, если что-нибудь разузнаете? И дадите мне свой номер, на всякий случай?— На какой?— На тот, если я наконец найду какие-нибудь доказательства того, что Эдвард Монкфорд действительно убийца, — ровным голосом говорит Саймон. — Если получится, то я бы хотел иметь возможность вам сообщить.Дома я поднимаюсь в ванную и раздеваюсь перед зеркалом. Дотронувшись до грудей, я чувствую, что они побаливают и налились. Соски заметно потемнели, и вокруг них появились пупырышки, вроде гусиной кожи.Месячные должны начаться через неделю, поэтому на тест нельзя будет положиться. Да он мне и не очень нужен. Повышенная чувствительность к запахам, тошнота, потемнение сосков, пупырышки, которые, как сказала мне акушерка, называются бугорками Монтгомери, — все то же самое было, когда я забеременела в прошлый раз.9. Я расстраиваюсь, когда что-то идет не по плану.Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно
Глава 51Тогда: ЭммаДавно вас не было, Эмма, говорит Кэрол.Да, дел много, отвечаю я, подбирая под себя ноги на диване.Незадолго до того, как мы говорили в прошлый раз, вы попросили Саймона съехать из дома, в котором вы жили. И мы говорили о том, что пережившие сексуальную травму часто задумываются о больших переменах, и это часть процесса выздоровления. Что вы можете сказать о таких переменах в вашей жизни?Она, разумеется, имеет в виду — не передумали ли вы насчет Саймона. Я начинаю понимать, что Кэрол хотя и клянется, что не может выносить суждений и направлять наши беседы к каким-то определенным выводам, зачастую именно это и делает.Ну, говорю я, у меня новые отношения.Пауза. И они хорошо развиваются?С человеком, который спроектировал дом. На Фолгейт-стрит. Если честно, после Саймона это как глоток свежего воздуха.Кэрол поднимает брови. А как вы думаете, почему?Саймон — мальчик. Эдвард — мужчина.И у вас нет проблем на сексуальной почве, которые были с Саймоном?Я улыбаюсь. Определенно нет.Что-то заставляет меня прибавить: но я бы хотела кое о чем с вами поговорить. Кое о чем конкретном.Разумеется, говорит Кэрол. Я, наверное, замялась, потому что она добавляет: Эмма, вы не скажете мне ничего такого, чего бы я уже много раз не слышала.Я думаю о том, каково это — находиться в чужой власти, говорю я.Понятно. Это вас возбуждает?Наверное, да.Но в то же время беспокоит?Просто мне это кажется… странным. После случившегося. Разве не наоборот должно быть?Ну, начинает она, прежде всего тут не может быть должно или не должно. И на самом деле это — не редкость. В масштабах населения страны примерно треть женщин признается, что регулярно фантазируют на тему подчинения.К тому же тут есть и физический аспект, добавляет психотерапевт. Это иногда называется «перенос возбуждения». После того как вы испытали прилив адреналина во время секса, ваш мозг может подсознательно стремиться к повторению. Главное — тут нечего стыдиться. Это не значит, что вам это будет нравиться в обычной жизни. Отнюдь нет.Я не стыжусь, говорю. И в обычной жизни мне это нравится.Кэрол моргает. Вы отыгрываете эти мысли?Я киваю.С Эдвардом?Киваю еще раз.Хотите мне об этом рассказать?Хотя она и говорит все время, что не может осуждать, ей настолько не по себе, что я немного приукрашиваю — просто чтобы ее шокировать.Удивительное дело, подытоживаю я, — когда я злю его, то почему-то чувствую себя сильнее.Сегодня вы определенно положительнее настроены, Эмма. Увереннее в принятых решениях. Вопрос, которым я сейчас задаюсь, — полезны ли для вас эти решения в настоящий момент.Я делаю вид, что думаю над этим. Решаю: наверное, да.Это явно не тот ответ, на который надеялась Кэрол, тщательно формулируя свой вопрос.Выбор партнера для экспериментов очень важен, говорит она.Я бы не назвала это экспериментами, говорю я. Это, скорее, открытия.Но если все так чудесно, Эмма, тихо говорит она, то почему вы здесь?Хороший вопрос, думаю я.Мы уже говорили о том, что пережившие изнасилование иногда — ошибочно — винят себя, прибавляет она. Что им может казаться, будто они заслуживают наказания или почему-то стоят меньшего, чем другие. Не могу не предположить, что это отчасти ваш случай.Она произносит это так искренне, что я едва не расклеиваюсь.А что, если меня вообще не насиловали? спрашиваю я. Что, если это была какая-то фантазия?Она хмурится. Я вас не вполне понимаю, Эмма.Неважно. А вот допустим, я узнала, что некий человек… узнала о преступлении. Если бы я рассказала об этом вам, вам бы пришлось сообщить в полицию?Если бы о преступлении еще не было известно или если бы о нем было известно, но ваше свидетельство могло бы сыграть роль в расследовании, то ситуация была бы непростая, говорит она. Как вы знаете, у психотерапевтов есть профессиональный этический кодекс, куда относится и врачебная тайна. Но мы также обязаны помогать правосудию. Если между одним и другим возникает конфликт, то правосудие перевешивает.Я молчу, думаю о том, что это означает.Что вас беспокоит, Эмма? мягко спрашивает она через некоторое время.Да ничего, правда, говорю я, широко ей улыбаясь.
Глава 52Сейчас: ДжейнАнализ крови в клинике все подтвердил. Я никому не сказала, кроме Миа и Тессы.Разумеется, первый вопрос Миа:— Вы планировали?Я качаю головой: — Эдвард как-то раз… немного увлекся.— Мистер Контроль — и увлекся? Значит, он все-таки человек. Даже не знаю, тревогу это должно вызывать или облегчение.— Это был единственный раз. Мы потом даже повздорили. — Я знаю: Миа подумает — потому, что не предохранялись. В подробности не вдаюсь.— Он знает?— Нет еще. — Сказать по правде, я не знаю, как Эдвард к этому отнесется.Миа меня опережает. — Я, может, ошибаюсь, но разве в правилах не говорилось «Без детей»?— В правилах дома — да. Но это все же другое дело.— Разве? — Она поднимает бровь. — Всем известно, как мужчины любят незапланированные беременности.Я ничего не говорю.— А ты что? — спрашивает она. — Ты что чувствуешь, Джей?— Мне страшно, — признаюсь я. — Я в ужасе. — Потому что когда круговерть чувств — неверия, радости, тревоги, восторга, потрясения, новой скорби по Изабель, счастья — прекращается, остается один незамутненный, голый страх. — Я больше такого не перенесу. Такого… горя. Это меня доконает.— Тебе ведь сказали, что опасаться за здоровье следующего ребенка оснований нет, — напоминает она.— Тогда тоже не было оснований. И все равно.— Но ты ведь собираешься его оставить?В мире очень мало людей, которые могут задать мне такой вопрос, и еще меньше тех, кому я честно отвечу: какая-то часть меня говорит — не надо. Ты вышла на свет, так долго пробыв в темноте и одиночестве. Зачем еще раз так искушать судьбу? Это та же часть моего мозга, которая оглядывает Дом один по Фолгейт-стрит и думает: зачем этим рисковать?Но во мне есть и другая часть, та часть, которая взяла на руки мертвую девочку, посмотрела на ее идеальное лицо и все равно ощутила экстатическую радость материнства, которая и думать бы не стала о том, чтобы уничтожить жизнеспособного ребенка по моей трусости.— Да, я его оставлю, — говорю я. — Я рожу этого ребенка. Ребенка Эдварда. Я знаю, что сначала эта мысль ему не понравится, но, думаю, он с ней свыкнется.
Глава 53Тогда: ЭммаОт Эдварда вот уже две недели нет никаких вестей, и я отправляю ему селфи.Папочка, я сделала татуировку. Тебе нравится?Ответ приходит немедленно. ЧТО ТЫ НАТВОРИЛА?Я знаю, что надо было сначала попросить у тебя разрешения. Но я хотела узнать, что случится, если я буду очень, очень плохой…На самом деле татуировка миленькая, небольшая и невидная в обычной одежде — стилизованное изображение крыльев чайки сразу над правой ягодицей. Но я знаю, какое отвращение вызывают у Эдварда татуировки.P.S. очень больно.Ответ приходит через несколько минут.Будет еще больнее. Сегодня. Я возвращаюсь в Лондон. Злой.Это самое длинное сообщение из всех, что он мне когда-либо присылал. Я улыбаюсь, отправляя ответ. Тогда я приготовлюсь.Я принимаю душ, тщательно вытираюсь, наношу на кожу капельку духов. Надеваю подаренные Эдвардом платье и жемчужное ожерелье, но остаюсь босиком. Кожу уже покалывает. Предвкушение сладостно, но оно смешано с нервным возбуждением, даже неким дурным предчувствием. Не переборщила ли я? Вытерплю ли я то, что он со мной сделает?Я устраиваюсь на диване. Через какое-то время слышу негромкое гудение «Домоправителя», сигнализирующего, что кто-то у двери, потом звоночек, когда он его впускает.Он шагает ко мне, лицо у него потемнело.Покажи, рявкает он.Я только успеваю повернуться, как он одной рукой хватает мои запястья и перегибает меня через диван, а другой задирает платье, едва его не порвав.Он застывает. Какого?..Тут меня разбирает смех.Он злобно трясет мои запястья. Что еще за игры?Это Аманда, с трудом выговариваю я. Она сделала татуировку в честь расставания с мужем. Я с ней в салон ходила.Ты прислала мне фото чужой задницы? медленно спрашивает он.Я киваю, все еще не справляясь со смехом.Я отменил ужин с мэром и членами регионального комитета по планированию, чтобы сегодня приехать, рычит Эдвард.И что бы ты предпочел? спрашиваю я, призывно виляя задом.Он не отпускает моих запястий. Я в ярости, задумчиво произносит Эдвард. Ты намеренно меня разозлила. Ты заслуживаешь всего, что с тобой сейчас будет.Я подаюсь в сторону, чтобы проверить его хватку, но он держит меня крепко.С возвращением, папочка, радостно вздыхаю я.Позже, много позже, когда он собирается уходить, я даю ему письмо.Сейчас не читай, говорю я. Прочти, когда будешь один. Подумай о нем на какой-нибудь скучной встрече с планировщиками. Отвечать не обязательно. Но я хотела объясниться.
Глава 54Сейчас: ДжейнПервый визит к гинекологу. Напротив меня за уродливым столом сидит доктор Гиффорд.Пару дней назад мне пришло автоматическое уведомление: причин для беспокойства нет, но из-за анамнеза меня поместили в категорию повышенного риска и закрепили за консультантом, доктором Гиффордом.Кто-то явно заметил ошибку, потому что в тот же день мне позвонили и сказали, что полностью меня поймут, если я захочу к другому врачу. И в любом случае сообщают о том, что доктор Гиффорд подал заявление об отставке.Говорят, беременность затрудняет мыслительный процесс. У меня пока что все наоборот. Или, возможно, дело в том, что какие-то решения принимать стало проще. Я наконец-то я знаю, как поступить.— Знаете, — говорю доктору Гиффорду, — я не считаю, что вы должны уходить в отставку из-за чужой ошибки. И мы с вами понимаем, что тот, кто вас заменит, будет занят так же, как вы.Он настороженно кивает.— Вот что я предлагаю. Давайте вместе надавим на клинику. Я напишу письмо, в котором скажу, что не буду официально требовать признания смерти Изабель серьезным несчастным случаем, но потребую гарантий того, что штат увеличат, а доплерография будет применяться шире. Если вы скажете, что на тех же условиях заберете заявление об уходе, есть шанс, что они найдут возможным пойти на сделку. Ну, как вам?Тессе не слишком понравилось — она бы предпочла официальное расследование и большой эффект. Но я была тверда, и она в конце концов уступила.— Она всегда такая? — горестно спросила она у Миа.— Была такая до смерти Изабель, — ответила Миа, улыбаясь мне. — Самая организованная, упрямая, дотошная из всех, кого я знаю. Мне кажется, прежняя Джейн наконец-то к нам вернулась.Доктор Гиффорд поначалу тоже колеблется.— Сейчас, когда средств не хватает… — осторожно начинает он.— Сейчас, когда средств не хватает, как никогда важно отстаивать то, что считаешь правильным, — перебиваю его я. — Вы не хуже меня знаете, что обследования и увеличение штата спасут больше жизней, чем какое-нибудь новое дорогостоящее лекарство от рака. Я просто пытаюсь помочь сделать так, чтобы ваше отделение услышали.Через некоторое время он кивает.— Спасибо.— А сейчас осмотрите меня, — говорю я. — Если уж меня к вам приписали, то я этим воспользуюсь по полной.Осматривают меня тщательно; куда тщательней, чем когда я была беременна Изабель на этом сроке. Я знаю, что ко мне особое отношение — из-за того, через что мы с доктором Гиффордом прошли. Но я не против. Я больше не считаю себя одной из многих, обыкновенным человеком.Размер и положение матки в норме. У меня берут цитологический мазок на рак, затем образец ткани для анализов на ЗППП. Я не беспокоюсь. Нет ни малейшей вероятности того, что у изуверски брезгливого Эдварда может быть нелеченная венерическая болезнь. Давление в норме. Все в порядке. Доктор Гиффорд объявляет, что доволен.Я всегда хорошо сдавала тесты, шучу я.Пока я лежу, рассказываю, как хотела родить Изабель: в воде, с ароматическими свечами, под музыку. Он говорит, что в этот раз можно так и сделать, противопоказаний нет. Потом мы говорим о БАД. Фолиевая кислота — самой собой; он советует восемьсот микрограммов. Витамин D тоже не помешает. Следует избегать комплексов, в состав которых входит витамин А, но иметь в виду витамин С, кальций и железо.Разумеется, я буду все это принимать. Я не из тех, кто пренебрегает советами или не делает чего-то, что может помочь, пусть это даже какая-то мелочь. По пути домой я покупаю все необходимое, внимательно читая этикетки — не закрался ли по ошибке витамин А. Первое, что я делаю, повесив пальто, — иду к компьютеру посмотреть, о каких переменах в диете мне следует задуматься.Джейн, оцените, пожалуйста, следующие утверждения по шкале от 1 до 5, где 1 — это «полностью согласна», а 5 — «категорически не согласна».Некоторые функции дома отключены до завершения оценки.Я замираю. Мне кажется, что с тех пор, как Эдвард уехал, тестов прибавилось. Он как будто меня проведывает. Проверяет из своего далекого офиса на стройке, по-прежнему ли я спокойна, умиротворена, живу по правилам.А главное — если бы «Домоправитель» не был отключен, я бы, не задумавшись, напечатала «Беременность рекомендуемая диета». Теперь я должна помнить, что нужно пользоваться соседским вай-фаем для всего. По крайней мере, пока я не рассказала Эдварду.И, думаю я, пока не узнала, что на самом деле произошло с Эммой. Потому что сообщение Эдварду моего секрета и раскрытие мной его секретов теперь связаны друг с другом, и раскрыть их мне нужно как никогда. Я должна узнать правду ради своего ребенка.
Глава 55Тогда: ЭммаИнспектор Кларк снова вызывает меня в участок на разговор. Процесс явно набирает обороты, потому что он проводит меня не в свой малюсенький кабинет, а в просторную, ярко освещенную переговорную. С одной стороны стола сидят пять человек. Один из них в форме — мне кажется, что он высокого звания. Рядом с ним миниатюрная женщина в темном брючном костюме. Затем Джон Брум, обвинитель, который был на слушаниях о залоге. И сержант Уиллан, мой офицер поддержки[49]; она сидит чуть в стороне от остальных, словно показывая, что ей не по рангу всерьез участвовать в происходящем.Инспектор Кларк, который до этого момента имел обычный свой обычный благодушный вид, указывает мне на место напротив миниатюрной женщины, а сам садится через стол от сержанта Уиллан. Передо мной графин воды и стакан, но, как я вижу, печенья и кофе нет. Сегодня никаких чашек с Гарфилдом.Спасибо, что пришли, Эмма, говорит женщина. Я — прокурор Патрисия Шептон, а это — старший суперинтендант Питер Робертсон.Тяжелая артиллерия. Здравствуйте, говорю я и машу им рукой. Я Эмма.Патрисия Шептон вежливо улыбается и продолжает: мы собрались, чтобы обсудить доводы Деона Нельсона, обвиняемого в изнасиловании и краже со взломом. Как вам, наверное, известно, по нынешним правилам защита и обвинение должны обмениваться информацией до начала процесса, чтобы дела не доходили до суда без необходимости.Мне об этом не было известно, но я все равно киваю.Деон Нельсон заявляет, что был ошибочно опознан, продолжает она. Она достает документ из лежащей перед ней стопки и надевает очки. Потом смотрит на меня поверх стекол, словно ждет от меня реакции.Я не видела его во время слушаний о залоге, быстро говорю я.Несколько свидетелей утверждают обратное. Однако мы не этот момент собирались обсуждать.Мне от этого почему-то не легче. В ее тоне и безмолвных, настороженных лицах остальных есть что-то, от чего мне не по себе. Атмосфера стала серьезной. Даже агрессивной.Деон Нельсон предоставил медицинские доказательства — медицинские доказательства интимного характера — того, что он никак не может быть человеком, сделавшим запись орального секса с вами. Эти доказательства убедительны. На самом деле я бы даже назвала их неопровержимыми.Я чувствую головокружение, плавно переходящее в тошноту. Говорю: не понимаю.Разумеется, с юридической точки зрения его защите больше ничего не нужно, чтобы добиться оправдания, продолжает она, как будто я ничего не говорила. Она достает еще какие-то документы. — Но она на этом не остановилась. Это — сделанные под присягой заявления нескольких ваших коллег по «Флоу». Наиболее актуально сейчас заявление мистера Сола Аксоя, который описывает свой недавний сексуальный контакт с вами. Во время него, как он утверждает, по вашей просьбе была сделана запись, соответствующая описанию той, которую инспектор Кларк обнаружил в вашем телефоне.Есть такое выражение — «хотеть провалиться сквозь землю». Оно и близко не передает того, что происходит, когда весь твой мир схлопывается, когда вся твоя ложь вдруг обрушивается тебе на уши. Долгая, ужасная пауза. Мои глаза жжет от слез. Я борюсь с ними. Я знаю, Патрисия Шептон подумает, что это — уловка, чтобы вызвать сочувствие.Мне удается сказать: а как же остальные телефоны, которые вы нашли? Вы говорили, что Деон Нельсон уже такое делал. Как он может быть невиновен?Отвечает старший суперинтендант Робертсон. Ранее считалось, что существует связь между совершением ограблений и просмотром порнографии. Потому что у взломщиков часто изымали необычно большие собрания DVD с фильмами откровенного содержания. Потом кто-то сообразил, что взломщики просто оставляли себе порнографию, которую находили в чужих домах. Деон Нельсон делал то же самое с телефонами. Он оставлял себе те, на которых были записи сексуального характера. Вот и все.Патриция Шептон снимает очки и складывает их. Деон Нельсон принуждал вас к оральному сексу, Эмма?Долгая, долгая тишина. Нет, шепчу я.Почему же вы сказали полицейским, что принуждал?Вы спросили меня перед Саймоном! взрываюсь я. Вот теперь льются слезы, слезы жалости к себе и гнева, но я продолжаю говорить, отчаянно желая, чтобы они поняли, осознали, что они виноваты так же, как я. Я указываю на сержанта Уиллан и инспектора Кларка. Они сказали, что нашли запись, и было похоже, что это Нельсон и что он меня принуждает. Они сказали, что ни лица, ни ножа не видно. Что мне оставалось? Сказать Саймону, что я занималась сексом с другим мужчиной?Вы обвинили человека в том, что он изнасиловал вас, угрожая ножом. И грозился разослать запись вашим родным и знакомым. Вы не отказались от этого обмана, когда ваша версия была оспорена. Вы даже зачитали личное заявление в суде.Инспектор Кларк меня заставил, говорю я. Я хотела отказаться, но он не позволил. А Нельсон все равно это заслужил. Он вор. Он украл мои вещи.Эти слова, такие ничтожные и мелкие, повисают в воздухе. Краем глаза я вижу лицо инспектора Кларка. На нем написана целая библиотека чувств. Презрение. Жалость. И гнев — гнев, вызванный тем, что он позволил себе быть обманутым мной, что я злоупотребила его желанием защитить меня, громоздя одну ложь на другую.Снова долгая тишина. Патриция Шептон бросает взгляд на старшего суперинтенданта Робертсона. Это явно условный знак, потому что тот спрашивает: Эмма, у вас есть адвокат?Я качаю головой. Есть юрист, составивший дополнение к договору, когда съезжал Саймон, но я не думаю, что в этой ситуации от него будет много пользы.Эмма, я помещаю вас под арест. Это означает, что вам будет предоставлен дежурный адвокат — когда вас будут допрашивать. Я смотрю на него. Что вы хотите сказать?Мы очень серьезно относимся к делам об изнасиловании. То есть исходим из того, что каждая женщина, утверждающая, что ее изнасиловали, говорит правду. Аналогичным образом, мы не менее серьезно относимся к ложным обвинениям в изнасиловании. На основании того, что мы здесь услышали, мы можем обвинить вас в трате времени полиции и попытке воспрепятствовать правосудию.Вы меня арестовываете? спрашиваю я, не веря ушам. А как же Нельсон? Он ведь преступник.Обвинения против Деона Нельсона придется снять, говорит Патрисия Шептон. Все. Ваши показания полностью дискредитированы.Но он меня обокрал. С этим-то никто не спорит, правда?Вообще-то спорит, говорит Робертсон. Деон Нельсон утверждает, что купил телефоны у кого-то в пабе. Мы можем ему не верить, но с точки зрения улик нет ничего, что связывало бы его с вами.Вы же не думаете… начинаю я.Эмма Мэтьюз, вы арестованы по подозрению в попытке воспрепятствовать правосудию и трате времени полиции, нарушив тем самым закон «Об отправлении правосудия по уголовным делам» от 1967 года, статья пятая пункт второй. Вы имеете право хранить молчание, однако если вы умолчите о чем-то на допросе и позже заявите об этом на суде, то это может повредить вашей защите. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вам все ясно?Я не могу говорить.Эмма, нужно, чтобы вы ответили. Вы понимаете суть предъявленных вам обвинений?Да, шепчу я.После наступает оцепенение; я словно попала в зазеркалье. Внезапно я уже не жертва, с которой нужно обращаться с нежностью и сочувствием и которой нужно подносить кофе. Внезапно я совсем в другой части отделения, где лампы забраны металлическими решетками, а полы воняют блевотиной и хлоркой. Дежурный сержант, глядя на меня сверху вниз с возвышения за столом, зачитывает мне права. Я опустошаю карманы. Мне выдают экземпляр «Норм и правил»[50] и сообщают, что если я пробуду здесь до ужина, то меня накормят. У меня забирают обувь и отводят в камеру. Там есть приделанная к стене койка и короткая полка на противоположной стороне. Стены белые, ковролин серый, свет рассеян решеткой. Мне приходит в голову, что Эдварду бы здесь понравилось, но, разумеется, это не так — тут все грязное, вонючее, неудобное и дешевое.Дежурного адвоката я жду три часа. В какой-то момент мне приносят копию обвинительного акта. На бумаге все это кажется еще мрачнее, чем звучало наверху.Я пытаюсь не думать о выражении на лице инспектора Кларка, когда я выходила. Гнев ушел, осталось только отвращение. Он мне поверил, а я его подвела.Наконец приводят толстого молодого человека с гелем в волосах и здоровенным виндзорским узлом на галстуке. Он встает на пороге и пожимает мне руку, удерживая кипу бумаг.Э-э… Грэм Китинг, говорит он. Боюсь, что все комнаты для общения с адвокатами заняты. Придется поговорить здесь.Мы садимся рядом на жесткую койку, словно двое застенчивых студентов, не знающих, как приступить к делу, и адвокат просит меня рассказать о том, что случилось. Даже мне самой объяснения кажутся неубедительными.Что со мной будет? спрашиваю я, закончив.Все зависит от того, на чем сосредоточится обвинение: на трате времени полиции или на попытке воспрепятствовать правосудию, говорит он. Если на первом и если вы признаете вину, то вас могут приговорить к общественным работам или к условному сроку. Если на втором… ну, приговор, который может назначить судья, ничем не ограничивается. Предел — пожизненный срок. Разумеется, это только для особо тяжких случаев. Но должен вас предупредить, к этому преступлению судьи обычно относятся серьезно.Я снова начинаю плакать. Грэм лезет в портфель и находит пачку салфеток. Это напоминает мне о Кэрол, а следом я думаю о другой проблеме.Они ведь не смогут допросить моего терапевта, правда? спрашиваю я.О каком терапевте речь?После ограбления я стала ходить к психотерапевту. Мне ее в полиции рекомендовали.И вы рассказали терапевту правду?Нет, жалобно говорю я.Понятно, говорит он, хотя он определенно сбит с толку. Ну, если мы не будем говорить о вашем душевном состоянии, то у них не будет причин к ней обращаться.Он на миг умолкает. И тут самое время обсудить, какой будет наша защита. Точнее сказать, попытка добиться смягчения приговора. Вы ведь уже рассказали полиции, что произошло. Но о том, почему, вы, по сути, не говорили.Что вы имеете в виду?В делах, касающихся преступлений сексуального характера, контекст играет решающую роль. Поскольку это дело началось с обвинения в изнасиловании, то и вести его будут, как относящееся к таковым. Мне, например, приходилось представлять в суде женщин, которых угрозами вынуждали сделать или, наоборот, отозвать заявление. Это полезный опыт.Этого не… начинаю я, потом замолкаю. То есть если я кого-то боялась, то меня оправдают?Не совсем, говорит он. Но это может существенно сократить срок приговора.Так ведь я боялась, говорю я. Боялась рассказать Саймону правду. Он бывает очень агрессивен.Так, говорит Грэм. Он не говорит: вот это дело, но за него говорят его движения: он раскрывает желтый блокнот и готовится делать заметки. Как проявляется его агрессивность?
Глава 56Сейчас: Джейн— Инспектор Кларк?Мужчина в коричневой ветровке, сидящий с полпинтой пива, поднимает взгляд.— Он самый. Правда, я больше не инспектор. Зовите меня просто Джеймс. — Он встает и протягивает руку. У его ног — пакет с фруктами и овощами. Он указывает на бар. — Разрешите вас угостить?— Я сама возьму. Спасибо, что согласились встретиться.— Не стоит благодарности. Я все равно по средам в городе, за покупками.Я беру имбирную газировку и возвращаюсь к нему. Поразительно, как нынче легко найти человека. Один звонок в Скотленд-ярд, и я узнала, что инспектор Кларк вышел в отставку; казалось бы, загвоздка, но я просто написала «как найти отставного полицейского» в строке поиска — не «Домоправителя», разумеется, — и сразу вышла на организацию под названием НАОП, Национальную ассоциацию отставных полицейских. На сайте была форма обратной связи, и я отправила запрос. Ответ пришел в тот же день. Они не могли предоставить частной информации о члене ассоциации, но передали ему мой запрос.Мужчина, сидящий напротив меня, не похож на пенсионера. Он, наверное, догадался, о чем я думаю, потому что говорит: — Я двадцать пять лет оттрубил в полиции. Для пенсии достаточно, но я не совсем от дел отошел. Мы с коллегой открыли маленькую фирму, сигнализации устанавливаем. Ничего сверхъестественного, но деньги приличные. Я так понимаю, вы хотите поговорить об Эмме Мэтьюз?Я киваю. — Если можно.— Вы — родственница?Он явно отметил наше сходство. — Не совсем. Я сейчас живу в доме на Фолгейт-стрит, там, где она погибла.— Хмм. — Поначалу кажется, что Джеймс Кларк — нормальный, обычный мужик, тип благополучного работяги, у которого может быть домик в Португалии с площадкой для гольфа. Но теперь я вижу, что взгляд у него проницательный и уверенный. — Что именно вы хотели бы знать?— Я знаю, что Эмма выдвинула какие-то обвинения против человека, с которым встречалась, Саймона. Вскоре после этого она погибла. Я слышала противоречащие друг другу версии того, кто ее убил или что ее убило: депрессия, Саймон, даже тот человек, с которым у нее потом были отношения. — Я специально не называю имени Эдварда, чтобы Кларк не догадался, что тот меня интересует. — Я просто пытаюсь пролить какой-то свет на то, что произошло. Живя там, трудно не заинтересоваться.— Эмма Мэтьюз обвела меня вокруг пальца, — без выражения говорит инспектор Кларк. — Нечасто со мной такое случалось. Почти никогда, на самом деле. Но эта женщина убедила меня в том, что боится сообщить об очень, очень неприятном нападении, потому что нападавший снял его на видео и угрожал разослать запись всем, кто был у нее в списке контактов. Я захотел ей помочь. К тому же тогда на нас давили, чтобы мы увеличили число осужденных за изнасилования. Я подумал, что с такими уликами я смогу в кои-то веки порадовать начальство, добиться справедливости для жертвы и заодно надолго упечь за решетку гниду по имени Деон Нельсон. Трех зайцев одним выстрелом. Но я ошибся по всем трем пунктам. Она нам с самого начала врала.— Врать она, значит, умела.— Или я был стареющий дурень. — Он печально пожимает плечами. — За год до этого умерла моя Сью. А эта девушка, которая мне в дочери годилась… Я хотел все сделать как надо. Наверное, слишком ей верил. Уж во всяком случае, так это было представлено во внутреннем расследовании. Полицейский предпенсионного возраста, хорошенькая женщина, здравый смысл летит к чертям. И в этом было сколько-то правды. Достаточно, чтобы я ушел в отставку раньше, чем следовало, — когда мне предложили.Он делает большой глоток пива. Я потягиваю имбирную газировку. Мне кажется, что безалкогольный напиток буквально кричит: я беременна, но если Кларк это и заметил, то ничего не говорит. — Теперь-то я понимаю, что кое-что упустил из виду, — говорит он. — Она как-то уж слишком уверенно опознала Нельсона по «СОВА», учитывая, что он, по ее же словам, во время ограбления был в лыжной маске. А обвинения в адрес ее бывшего… — Он пожимает плечами.— Теперь вы и этому не верите?— Этому мы и тогда не поверили. Это ее адвокат придумал, чтобы ее оправдали. «Я боялась, я не отвечаю за свои слова». Сработало, кстати. К тому же Королевская служба уголовного преследования вовсе не горела желанием рассказывать на открытом слушании о том, как Эмма оставила нас в дураках. Ей вынесли предупреждение за трату нашего времени, но это же так, легкий выговор.— Но вы все равно задержали Саймона Уэйкфилда после ее гибели.— Да. Но это чтобы подстраховаться. Внезапно возникла вероятность того, что мы ошибались. Женщина заявляет об изнасиловании, потом признается, что соврала, но утверждает, что ее кавалер — какой-то Джекил и Хайд, который жестоко с ней обращается. Вскоре после этого ее находят мертвой. Если выяснится, что это он ее убил, то нам крышка. Если окажется, что она покончила с собой, то все равно получится, что полиция как-то не очень хорошо с ней обошлась, так? Как бы то ни было, имело смысл кого-нибудь арестовать.— То есть вы просто соблюдали формальности?— Так, не поймите меня неправильно. Начальству, может, и было все равно, кого арестовывать, но моя команда работала как следует, когда мы его допрашивали. Ничто не говорило о том, что Уэйкфилд имел какое бы то ни было отношение к гибели Эммы. Единственной его ошибкой было с ней связаться. Но я, в общем, не могу его винить. Как я уже говорил, она очаровывала мужчин постарше и помудрее него. — Он хмурится. — Но вот что было необычно. Большинство людей, которых полиция ловит на вранье, довольно быстро раскалываются. А Эмма ответила очередной ложью. Может, ей адвокат присоветовал, но все равно реакция нетипичная.— А по-вашему, как она погибла?— Версии две. Первая — суицид. Из-за депрессии? — Он качает головой. — Вряд ли. Скорее, ее ложь ей же боком вышла.— А вторая?— Самая очевидная.Я хмурюсь. — Какая это?— Вы, кажется, не рассматривали вероятность того, что ее мог убить Деон Нельсон.Это правда — я слишком сосредоточилась на Эдварде и Саймоне, и вероятность того, что это мог быть кто-то другой, не приходила мне в голову.— Нельсон был — да и остается, наверное, — поганым типом, — продолжает он. — Его впервые обвинили в рукоприкладстве, когда ему было двенадцать лет. Когда Эмма едва не посадила его по выдуманному поводу, он мог захотеть отомстить. — Он на миг умолкает. — Эмма, кстати, так и говорила. Она сказала нам, что Нельсон ей угрожает.— Вы что-нибудь предприняли?— Мы приняли к сведению.— А это не одно и то же?— Ей вынесли предупреждение насчет траты времени полиции. Думаете, после этого мы стали бы носиться с каждым ее обвинением? И так уже сложилось впечатление, что мы слишком поспешно предъявили Нельсону обвинение в изнасиловании. Его адвокат заявила о дискриминации по расовому признаку, поэтому мы бы ни за что к нему не сунулись без надежных улик.Я думаю. — Расскажите о записи в телефоне Эммы. Как так получилось, что вы решили, что это изнасилование, хотя его там и близко не было?— Потому что это было жестоко, — без выражения говорит он. — Может, я старомоден. Я не знаю, как такое может нравиться. Впрочем, если я за двадцать пять лет полицейской службы что-то узнал, так это то, что чужую сексуальную жизнь понять нельзя. Сегодня молодежь смотрит это грязное, жестокое порно в Интернете и думает, что было бы забавно снять то же самое на свой телефон. Мужчины обращаются с женщинами, как с вещами, женщины готовы им подыгрывать. Почему? Просто ума не приложу. Но в случае Эммы Мэтьюз так и было. Причем с лучшим другом ее кавалера.— Кто это был?— Человек по имени Сол Аксой, работал в одной компании с Эммой. Адвокат Нельсона наняла частного детектива, чтобы тот проследил за ним и заставил его дать показания. Отличная сыскная работа была, надо сказать. Аксой, конечно, законов не нарушал, но все же. Положеньице.— Но если ее убил Нельсон, — говорю я, прокручивая в голове гипотезу Кларка, — то как он проник в дом?— Этого не знаю. — Кларк ставит пустой стакан. — У меня через десять минут автобус. Мне пора.— Система безопасности в доме на Фолгейт-стрит — настоящее произведение искусства. В том числе поэтому Эмме там и нравилось.— Произведение искусства? — фыркает Кларк. — Может, лет десять назад. Сегодня ничего из того, что связано с Интернетом, по-настоящему безопасным не считается. Слишком легко взломать.Вдруг у меня в голове звучит голос Эдварда. Когда ее нашли, был включен душ. Она, наверное, сбегала по лестнице, а ноги мокрые были.— А почему был включен душ? — спрашиваю я.Кларк в замешательстве.— Простите?— Душ управляется чипом в браслете. — Я показываю инспектору свой. — Он тебя опознает, когда входишь, и включает воду по твоим установкам. А когда выходишь, выключается.Он пожимает плечами.— И что с того?— Кто-то поменял настройки. Или браслет почему-то остался в душе. — Я смотрю на него. — А другие данные из дома? Записи с домофона и так далее? Вы их смотрели?Он качает головой. — Когда ее нашли, с момента смерти прошло сорок восемь часов и жесткий диск очистился. Многие охранные системы так работают, экономят память. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь.— С домом что-то случилось. Все это как-то связано.— Возможно. Эту тайну мы уже, наверное, не раскроем. — Инспектор встает и берет пакет. Я тоже встаю. Хочу протянуть ему руку, но он вдруг подается вперед и целует меня в щеку. — Приятно было познакомиться, Джейн. Удачи. Если честно, я сомневаюсь, что вы найдете что-то, чего не нашли мы, но если найдете, то дадите знать? То, что случилось с Эммой, до сих пор не дает мне покоя. А таких дел немного.
Глава 57Тогда: ЭммаБыло время, когда Дом один по Фолгейт-стрит казался мне тихой, безмятежной гаванью. Больше не кажется. Теперь он давящий, враждебный. Дом будто зол на меня.Но, разумеется, я просто накладываю на эти пустые стены свои собственные чувства. На меня злятся люди, не дом.Это наводит меня на мысль об Эдварде, и я паникую по поводу письма, которое ему дала. О чем я только думала? Я посылаю ему смс. Пожалуйста, не читай. Просто выкинь. Большинству этого бы хватило, чтобы уж наверняка прочесть, но Эдвард не такой, как большинство.Правда, проблемы это не решает, и рано или поздно мне придется рассказать ему о Саймоне, Соле, Нельсоне и полиции. А это будет невозможно сделать, не сознавшись в том, что я ему врала. От одной мысли об этом мне хочется плакать.Я слышу голос матери, слова, которые она всегда говорила, когда я ребенком попадалась на лжи.Любишь врать — умей не плакать.Еще она вспоминала стишок про маленькую девочку Матильду, которая так часто вызывала пожарных, что когда пожар действительно случился, они не приехали:На каждый ее крик: «Горим!»Ей отвечали: «Больше ври!»Когда ее тетка обратно пришла,От дома с Матильдой осталась зола[51].С матерью я, впрочем, поквиталась. Когда мне было четырнадцать лет, я перестала есть. Врачи диагностировали анорексию, но я-то знала, что никакого расстройства пищевого поведения у меня не было. Я просто доказывала, что моя воля сильнее, чем ее. Вскоре весь дом сходил с ума на почве моей диеты, моего веса, моего потребления калорий, того, хорошо или плохо прошел мой день, прекратились ли у меня месячные, не чувствую ли я дурноты, не вылез ли у меня на руках и лице бледный пушок под названием лануго. Трапезы тянулись бесконечно долго — родители уговорами, посулами и угрозами пытались заставить меня проглотить еще хоть ложечку. Мне было позволено изобретать все более и более диковинные диеты: предполагалось, что если я пойму, что мне что-то нравится, то появится надежда, что я буду это есть. С неделю мы питались исключительно супом из авокадо с крошевом из жареных яблочных долек. В другой раз — салатом из груши и жерухи, трижды в день. Прежде мой отец был отстраненным, отрешенным родителем, но стоило мне заболеть, как я стала для него важнее всего на свете. Меня водили по частным клиникам, где мне говорили о заниженной самооценке и потребности чувствовать себя успешной в чем-нибудь. Но я уже добилась кое в чем успеха: в том, чтобы не есть. Я научилась улыбаться усталой, но ангельской улыбкой и говорить, что я уверена, что они правы, и что я отныне постараюсь, очень постараюсь думать о себе в более положительном ключе.Я прекратила, когда одна суровая дама-психолог посмотрела мне в глаза и сказала, что она прекрасно понимает, что я просто манипулирую людьми и что если я в скором времени не начну есть, то будет поздно. Вроде бы анорексия влияет на работу мозга. Ты начинаешь думать по определенным шаблонам, которые проявляются, когда этого совсем не ждешь. Задержишься в этом состоянии — и будешь носить в себе эти шаблоны до конца жизни. Прямо по бабкиной присказке: будешь кривляться — кривой останешься.Я перестала быть анорексичной, но осталась худой. Окружающим, как я поняла, это нравится. Мужчины особенно хотели меня оберегать. Они думали, что я хрупкая, тогда как на самом деле я человек железной решимости.Но иногда — когда все идет прахом, как сейчас, — я вспоминаю восхитительное, упоительное чувство, которое испытывала, когда не ела. Когда я знала, что все-таки сама распоряжаюсь своей судьбой.Сейчас мне удается устоять перед искушением. Но как только я думаю о том, что случилось, я чувствую в животе сосущую боль. Это — сделанные под присягой заявления нескольких ваших коллег. Скольких? С кем, кроме Сола, они говорили? Хотя это, наверное, уже не важно. Новости разлетятся по всему зданию.А Аманда — одна из моих лучших подруг — узнает, что ее муж занимался со мной сексом.Я пишу в отдел кадров, говорю, что больна. Пока я не придумаю, как быть, на работе мне лучше не показываться.Чтобы чем-то себя занять, я принимаюсь за уборку, которую уже давно пора сделать. Не думая, оставляю входную дверь открытой, когда выношу мусор. Лишь услышав у себя за спиной какой-то шум, стремительно оборачиваясь; сердце уходит в пятки.Костлявая мордочка, огромные, как у обезьяньего детеныша, глаза смотрят на меня снизу. Это котенок, маленький сиамец. Взглянув на меня, он с выжидающим видом садится на каменный пол, словно хочет сказать, что теперь поиски его хозяина — моя забота.Ты кто? спрашиваю я. Он лишь мяукает. Не пугаясь, дается. Он весь — кожа, кости и мягкая, похожая на замшу шерстка. Оказавшись у меня на руках, он тут же начинает громко мурлыкать.Ну и что мне с тобой делать? спрашиваю я.С котенком я хожу от дома к дому. Ни с кем из соседей я не знакома. Я иногда здороваюсь с индийской семьей, которая держит магазинчик на углу, с молодой полячкой из «Старбакса» у автобусной остановки, и, пожалуй, все.Почти нигде двери не открывают. Эта улица — из тех, где обоим приходится работать, чтобы платить по ипотеке или за съем. Но дверь дома номер три мне идет открывать кудрявая рыжеволосая женщина с веснушками, вытирающая мучные руки о фартук. За ней я вижу кухню и двух рыжеволосых детей, мальчика и девочку, тоже в фартуках.Здравствуйте, говорит она. Потом она видит котенка, по-прежнему сладострастно мурлычущего у меня на руках. Ой, какой хорошенький, говорит она ему.Вы, наверное, не знаете, чей он? спрашиваю я. Только что забрел ко мне в дом.Она качает головой. Не слышала, чтобы тут у кого-то кошка была. Вы из какого?Из первого, отвечаю я, показывая на соседнюю дверь.Из Бункера фюрера? неодобрительно говорит она. Ну, должен же кто-то там жить, наверное. Я, кстати, Мэгги Эванс. Не хотите зайти? Я другим мамашам позвоню.Тут же налетают дети, кричат, чтобы я дала им погладить котенка. Мать велит им сначала вымыть руки. Я жду, пока она обзвонит соседей. Трое рабочих в касках поднимаются из подвала и проходят через кухню, аккуратно поставив в мойку пустые чашки. Добро пожаловать в сумасшедший дом, говорит Мэгги Эванс, повесив трубку, хотя таким уж сумасшедшим он не кажется. И дети, и строители на редкость хорошо воспитаны.Боюсь, дохлый номер, добавляет она. Хлоя, Тим, не хотите порисовать объявления «НАЙДЕН КОТЕНОК»?Дети охотно соглашаются. Хлоя спрашивает, можно ли будет оставить котенка, если его не заберут. Мэгги твердо говорит, что со временем котенок вырастет в большущего кота и сожрет Гектора. Кто такой Гектор, остается для меня загадкой. Дети рисуют объявления, Мэгги заваривает чай и спрашивает, сколько я живу в Доме один по Фолгейт-стрит.Мы вообще-то не очень хотели, чтобы его тут строили, доверительно говорит она. Он совершенно сюда не вписывается. И архитектор так грубо себя вел. Устроили встречу, чтобы он выслушал наши претензии. Он постоял, не сказал ни слова. Потом вышел и ничего не поменял. Ничего! Не сомневаюсь, что жить там — врагу не пожелаешь.На самом деле там хорошо, говорю я.Я была знакома с предыдущим жильцом, она его терпеть не могла, говорит Мэгги. Всего несколько недель продержалась. Она сказала, что дом словно на нее ополчился. И там все эти странные правила, да?Их немного. В принципе, они довольно разумные, говорю я.Ну, я бы там жить не смогла. Тимми! кричит она. Не мажь краской фарфоровые тарелки. А чем вы занимаетесь, кстати? спрашивает она меня.Маркетингом. Но сейчас я на больничном.А, говорит она. Озадаченно косится на меня. Вид у меня явно не очень больной. Потом она бросает тревожный взгляд на детей.Не волнуйтесь, это не заразно. Я понижаю голос. Просто курс химиотерапии. Выматывает, вот и все.Ее глаза немедленно наполняются участием. Ах ты господи, я вам так сочувствую.Не стоит. Ничего страшного, правда. Все путем, храбро говорю я.Когда я ухожу, держа в руках кипу самодельных объявлений «ЭТО ВАШ КОТЕНОК?» и собственно котенка, мы с Мэгги Эванс уже подруги навек.Котенок все увереннее исследует дом, маленькими тигриными прыжками поднимается по лестнице в спальню. Отправившись на поиски, я нахожу его у себя на кровати — он растянулся на спине и крепко спит, вытянув вверх одну лапу.Я приняла решение насчет работы. Беру телефон и набираю номер фирмы.«Флоу». Чем могу помочь? произносит голос.Соедините меня, пожалуйста, с Хелен из отдела кадров.Пауза, затем трубку берет заведующая отделом кадров. Слушаю?Хелен, это Эмма, говорю я. Эмма Мэтьюз. Я хочу подать жалобу на Сола Аксоя.
Глава 58Сейчас: ДжейнВыследить инспектора Кларка было нетрудно, а раздобыть адрес электронной почты Сола Аксоя оказалось еще проще. Написав в «Гугле» его имя и «Флоу», я узнаю, что он ушел из этой компании три года назад. Теперь он — основатель и генеральный директор «Волкейно», нового бренда минеральной воды, добываемой, как сообщается на лощеном сайте, из-под спящего вулкана на Фиджи. На фотографии — привлекательный смуглый мужчина с обритой головой, очень белыми зубами и алмазной сережкой-гвоздиком в ухе. Я посылаю ему письмо уже ставшего мне привычным содержания:Дорогой Сол, надеюсь, Вы не против, что я вдруг Вам пишу. Я пытаюсь кое-что узнать о предыдущем жильце дома, в котором сейчас живу — Дома один по Фолгейт-стрит…Мы все теперь связаны, думаю я, отправляя письмо в киберпространство. Все и всё. Но впервые с тех пор, как я все это затеяла, происходит сбой. Ответ приходит быстро, но это «нет».Спасибо за письмо. Но об Эмме Мэтьюз я не говорю. Ни с кем. Сол.Я пробую еще раз:Завтра вечером я буду неподалеку от Вашего офиса. Может, встретимся и выпьем?На этот раз я прикрепляю к письму свои данные из «Мессенджера». То немногое, что я знаю о Соле Аксое, внушает мне некоторую уверенность в том, что он найдет меня на «Фейсбуке». И я полагаю, хотя, наверное, это и нескромно, что он будет не прочь со мной выпить.На этот раз ответ скорее положительный:Хорошо. Я смогу уделить вам полчаса. Встретимся в восемь в баре «Зебра» на Даттон-стрит.Я прихожу пораньше и заказываю содовую с лаймовым соком. Грудь у меня немного увеличилась, и мне чаще нужно в туалет. А так и не скажешь, что я беременна, хотя Миа утверждает, что я необычайно похорошела. Свечусь, говорит. Я этого как-то не чувствую, когда меня рвет по утрам.Мое первое впечатление от Сола Аксоя — украшения. Вдобавок к гвоздику в ухе на нем тонкая золотая цепочка, заправленная в V-образный вырез рубашки апаш. Из-под рукавов пиджака выглядывают запонки, на правой руке — перстень-печатка, а на левой — дорогие на вид часы. Он, похоже, расстроен тем, что я уже заказала себе напиток, а главное — что безалкогольный, и всячески пытается навязать мне бокал шампанского; сдавшись, заказывает его себе.Я ловлю себя на мысли, что Сол не имеет ничего общего с Саймоном Уэйкфилдом. А Эдвард Монкфорд во всем отличен от них обоих. Кажется невероятным, что у Эммы могли быть отношения со всеми тремя. Если Саймон предупредителен, но также обидчив и уязвим, а Эдвард спокоен и несокрушимо уверен в себе, то Сол напорист, порывист и шумен. Еще у него привычка заканчивать фразу агрессивным «да?», как будто он пытается заставить меня с ним соглашаться.— Спасибо, что согласились встретиться, — говорю я после краткой вступительной беседы. — Понимаю, моя просьба кажется странной, ведь я даже не знала Эмму. Но мне кажется, что ее почти никто по-настоящему не знал. У всех, с кем я говорила, свое представление о том, какой она была.Сол пожимает плечами: — Я ведь не ради этого с вами встретился, да? Мне все еще противно о ней говорить.— Почему?— Потому что она озабоченная была, — прямо говорит Сол. — И она стоила мне работы. Я по этой работе не скучаю, она была говно, но Эмма на меня наговорила, а я такого не прощаю.— Что она сделала?— Пожаловалась в отдел кадров, что я ее напоил и склонил к сексу. Среди прочего сказала, что я обещал перевести ее в отдел маркетинга, если она со мной переспит. Утверждала, что отказала мне, а я на этом не успокоился. Так вышло, что я действительно замолвил за нее словечко перед директором отдела маркетинга, хотел ей по-дружески помочь, только это было после того, как мы переспали, а не до. Но она выступила с этими обвинениями прежде, чем выяснилось, что она попалась на вранье про изнасилование, да? И так вышло, что несколько девиц в компании, которые подрасстроились, когда друг о друге узнали, и моя жена — теперь бывшая жена, решили меня подставить, вот я и попал. Потом выяснилось, что это было лучшее, что в моей жизни случилось, но она-то этого тогда знать не могла.— То есть у вас с Эммой было… что? Интрижка? Роман? — На стойке бара стоит блюдце с солеными орешками, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не съесть их все, пока он говорит. Отодвигаю их подальше.— Позанимались сексом пару раз, и все. Выездной тренинг, ночевка в отеле. Выпивка халявная была, ну и забылись. — Он морщится. — Послушайте, я этим не горжусь. Саймон — мой друг, точнее, был им до всего этого. Но я никогда не умел отказывать, и это она все ко мне подкатывала, уж поверьте. Она, кстати, хотела продолжения — уже когда я решил, что все, баста, наигрались. Ее, кажется, заводило, что в этом риск был. Ей точно нравилось, что мы крутим у Саймона за спиной. Да и у Аманды тоже. А на самом деле я Саймону услугу оказал, только он этого так и не понял.— Вы с Саймоном общаетесь?Он качает головой: — Уж несколько лет не разговаривали.— Не могу не сказать… один человек, видевший запись с телефона Эммы, говорил, что там все было довольно грубо.Он не смущается. — Ну да. Ей такое нравилось. Да и многим женщинам нравится, на самом-то деле. — Он смотрит мне прямо в глаза. — А мне нравятся женщины, которые знают, чего хотят.По коже у меня пробегают мурашки, но виду я стараюсь не подавать.— А зачем вообще было записывать?— Да просто так. Все же это делают, да? Потом она мне говорила, что стерла, но, значит, оставила. Вот она, Эмма, — ей нравилось знать, что у нее есть что-то эдакое, что-то, что может расхерачить всю ее жизнь и мою заодно, если выйдет наружу. Чуток власти. Наверное, мне надо было удостовериться. Но тогда уже не до этого было.— Вы ее еще на какой-нибудь лжи ловили? Я еще слышала, что она не всегда говорила правду.— А кто ее всегда говорит, да? — Сол откидывается на стуле, немного расслабившись. — Хотя я обращал внимание, что она иногда говорит какие-то глупости. Саймон вот рассказывал, что она чуть не стала моделью — какое-то топовое агенство из кожи вон лезло, чтобы заключить с ней контракт, но она решила, что это не для нее. Да уж, конечно — берегла себя для секретарской карьеры в компании по доставке бутилированной воды. Ну так вот, мне она рассказывала, что к ней однажды на улице подъехал местный фотограф, но вид у него был слегка извращенский, поэтому она ничего делать не стала. Я и задумался: какая версия правдивая? То есть иногда она немного преувеличивала для эффекта, а иногда ни в чем себе не отказывала и создавала себе целый сказочный мир.И учтите, — добавляет он, — если бы вы услышали, как я общаюсь с ретейлерами, то, наверное, решили бы, что оборот у меня — уже миллион фунтов. Ловко гонишь — фарт догонишь, так? — Он допивает шампанское. — Слушайте, хватит о ней, да? Возьмем бутылку и поговорим о вас. Вам кто-нибудь говорил, что у вас очень красивые глаза?— Спасибо, — говорю я, уже соскальзывая со стула. — Мне надо в другое место, но я вам очень благодарна за встречу.— Чего? — Он изображает потрясение. — Уже уходите? С кем встречаетесь? Со своим парнем? Мы же только начали. Ладно вам, садитесь. Коктейлей закажем, да?— Нет, правда…— Ну, немного признательности. Я вам время уделил, с вас причитается. Выпьем по-человечески. — Он улыбается, но в глазах у него черствость и отчаяние. Стареющий ловелас, пытающийся повысить свою падающую самооценку сексуальными победами.— Нет, правда, — твердо повторяю я. Я выхожу из бара, а он уже сканирует взглядом помещение, высматривая, за кем бы еще приударить.
Глава 59Тогда: ЭммаГоворят, алкоголики рано или поздно достигают дна. Никто тебе не скажет, когда бросать пить, никто не убедит сделать это. Ты сам должен дойти до точки, все осознать и тогда, только тогда у тебя появится шанс что-то изменить.Я до своей точки дошла. Жалоба на Сола была в лучшем случае временной мерой. Он, конечно, получил по заслугам — он вечно домогался девчонок в офисе за спиной у Аманды; все знают, что он за человек, и пришла пора его остановить, но с другой стороны, мне нужно признать, что это я позволила ему напоить себя в хлам, я позволила ему сделать то, что он сделал. После неуверенности Саймона и его постоянного докучного обожания мне даже было приятно, что кому-то я нужна для эгоистичного, необременительного секса. Правда, от этого мой поступок не делается менее глупым.Мне нужно измениться. Мне нужно стать человеком, который смотрит на вещи трезво. Перестать быть жертвой.Кэрол как-то мне сказала, что большинство людей тратят все силы на попытки изменить других, тогда как изменить можно только самого себя, и то это невероятно трудно. Теперь я понимаю, что она имела в виду. Я думаю, что готова стать другим человеком. Не таким, который позволит всякому говну на себя валиться.Я ищу визитку с номером Кэрол, собираясь ей позвонить, но не могу ее найти. Ума не приложу, как в Доме один по Фолгейт-стрит что-то может пропасть, однако пропадает постоянно, все подряд: от вещей из стиральной машины до наполовину полного флакона духов, который совершенно точно был в ванной. У меня уже нет сил это искать.Но вот на котенка я не могу не обращать внимания. Несмотря на детские объявления, насчет него — я установила, что это мальчик, — никто не звонил, а он тем временем расхаживает по дому, словно он тут хозяин. Ему нужна кличка. Первое, что приходит на ум, — назвать его Котом, в честь безымянного кота из «Завтрака у Тиффани», но потом мне в голову приходит кое-что получше. Я — как мой кот, безымянный лентяй. Мы никому не принадлежим, и никто не принадлежит нам.Пусть будет Лентяй. Я иду в магазинчик на углу и покупаю ему кошачью еду и другую провизию.Когда я возвращаюсь, возле дома кто-то есть, мальчишка на велосипеде. Секунду я думаю, что он приехал за Лентяем. Потом я понимаю, что это тот парень, который обругал меня после слушаний о залоге.Увидев меня, он ухмыляется и снимает с руля ведерко. Нет, не ведерко: банку краски, уже открытую. Без всякой паузы он прочно ставит ноги на землю, не слезая с велосипеда, и выплескивает содержимое на дом, на девственно чистый бледный камень, едва не попав в меня. На фасаде Дома один по Фолгейт-стрит появляется красная черта, похожая на огромный кровоточащий порез. Банка с грохотом падает на землю и откатывается, оставляя за собой красную спираль.Мы знаем, где ты живешь, сука, выкрикивает он мне в лицо и уезжает.Дрожащими руками я достаю телефон и нахожу номер, который мне дал инспектор Кларк. Лепечу: это я, Эмма. Вы велели позвонить, если это случится снова, и это случилось. Он только что разлил краску по всему фасаду дома…Эмма Мэтьюз, говорит он. Он словно объявляет мое имя другим присутствующим в помещении. Зачем вы звоните по этому номеру, Эмма?Вы сами мне его дали, помните? Вы велели позвонить, если будут новые угрозы…Это мой личный номер. Если вы хотите о чем-то сообщить, то вам надо позвонить дежурному. Я дам вам правильный телефон. Есть чем записать?Вы сказали, что защитите меня, медленно говорю я.Как вы понимаете, обстоятельства изменились. Я пришлю вам номер, говорит он. Затем в трубке затихает.Подонок, цежу я сквозь зубы. Я снова плачу — слезами бессилия и стыда. Иду и смотрю на огромное красное пятно. Я совершенно не представляю, как его убрать. Я знаю, это значит, что теперь мне придется поговорить с Эдвардом.10. Ваша новая подруга признается, что отбыла срок за кражу в магазине. Это было давно, и она с тех пор изменила свою жизнь. Вы:☉ Считаете это несущественным — у всех есть право на второй шанс☉ Благодарите ее за откровенность☉ Отвечаете взаимностью, рассказывая о каком-нибудь своем проступке☉ Сочувствуете тому, что она оказалась в таком положении☉ Решаете, что вам такие друзья ни к чему
Глава 60Сейчас: ДжейнЯ возвращаюсь со встречи с Солом Аксоем на метро, жалея, что нет денег на такси: мне делается все труднее выносить человеческое давление, въевшуюся грязь, запах влажных, грязных под конец дня тел. Места мне никто не уступает; я, в общем, этого пока что не жду, но на Кингс-кросс заходит женщина с восьмимесячным животом и значком «На борту ребенок», и кто-то встает. Громко выдыхая, она падает на сиденье. Через пару месяцев, думаю я, буду такой же.Зато Дом один по Фолгейт-стрит — моя гавань, мой кокон. Я поняла, что откладываю сообщение Эдварду о своей беременности потому, что какая-то часть меня пребывает в ужасе от того, что Миа права и он просто вышвырнет меня на улицу. Я говорю себе, что к своему ребенку он отнесется иначе; что наши отношения сильнее его драгоценных правил, что его не смутят радионяни, коляски, настенные рисунки в детской, развивающие коврики и прочая сумбурная атрибутика родительства. Я даже вникла в фазы развития ребенка. Учитывая, что мы — родители класса А, дисциплинированные, то, возможно, наш ребенок уже в три месяца будет спать до утра, в течение года пойдет, в полтора приучится к горшку, а к трем научится читать. Ведь это не слишком долгий срок, чтобы потерпеть немного хаоса?Но все-таки мне не хватает решимости ему позвонить.Ну и, разумеется, какая бы безмятежность меня ни окружала, от своих страхов мне никуда не деться. Изабель родилась безмолвной и неподвижной. Этот ребенок, даст Бог, будет другим. Я вновь и вновь воображаю этот момент: ожидание, первый глоток воздуха и этот ликующий, хнычущий крик. Что я почувствую? Торжество? Или что-то посложнее? Иногда я даже ловлю себя на том, что мысленно прошу прощения у Изабель. Я обещаю, что не забуду тебя. Обещаю, что никто не займет твоего места. Ты навсегда останешься моим первенцем, моей любимой, драгоценной девочкой. Я всегда буду горевать по тебе. Но теперь мне нужно будет любить другого, и найдутся ли во мне такие неистощимые запасы любви, чтобы мои чувства к Изабель не потускнели?Я пытаюсь сосредоточиться на насущной проблеме: Эдварде. Чем чаще я говорю себе, что мне нужно с ним поговорить, тем чаще внутренний голос напоминает, что этого человека, отца моего ребенка, я совсем не знаю. Все, что я знаю, это что он человек незаурядный, а это то же самое, что необычный и одержимый. Я ведь по-прежнему не знаю, что произошло между ним и Эммой: ответственен ли он — морально или как-то иначе — за ее гибель, или Саймон с Кэрол по-своему заблуждались на его счет.Я, как всегда, методична и расторопна. Покупаю три пачки разноцветных бумажек-самоклеек и превращаю одну из кухонных стен в огромную диаграмму связей. По левую руку я приклеиваю бумажку, на которой написано «НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ», затем, в ряд, «САМОУБИЙСТВО», «УБИТА САЙМОНОМ УЭЙКФИЛДОМ», «УБИТА ДЕОНОМ НЕЛЬСОНОМ» и «УБИТА НЕИЗВЕСТНЫМ». В конце, несколько неохотно, клею «УБИТА ЭДВАРДОМ МОНКФОРДОМ». Под каждой наклеиваю бумажки с уликами в пользу соответствующей версии. Если таковых нет, ставлю вопросительные знаки.Под Эдвардом, к моей радости, оказывается всего пара листочков. Против Саймона улик тоже меньше, чем против остальных, хотя после беседы с Солом мне приходится добавить листок со словами «МЕСТЬ ЗА СЕКС С ЛУЧШИМ ДРУГОМ???».Подумав немного, я прибавляю к ряду еще один листок: «УБИТА ИНСПЕКТОРОМ КЛАРКОМ». Ведь даже у полицейского был мотив. Оказавшись из-за Эммы в дураках, он лишился работы. Разумеется, на самом деле я не верю, что он это сделал, как не верю и в то, что это сделал Эдвард. Но Эмма явно вскружила ему голову, а я не хочу раньше времени отбрасывать какую бы то ни было версию.Думая об инспекторе Кларке, я вспоминаю, что забыла спросить у него, знала ли полиция о соглядатае Эдварда. Йоргене что-то. Добавляю бумажку: «УБИТА СОГЛЯДАТАЕМ ЭДВАРДА». Итого девять версий.Я смотрю на стену, и мне становится ясно, что все это ни к чему меня не привело. Как сказал инспектор Кларк, одно дело строить догадки и совсем другое — искать доказательства. У меня же тут одни предположения. Неудивительно, что коронер вынес «открытый вердикт».Яркие цвета бумажек — как кричащее «современное искусство» на девственно чистом камне Дома один по Фолгейт-стрит. Вздохнув, я снимаю их и выбрасываю в корзину.Корзина теперь полна, и я несу ее на улицу. Мусорные баки стоят сбоку от дома, почти на границе с домом номер три. Когда я высыпаю мусор, он вываливается в обратном порядке, сначала последнее, потом более давнее. Я вижу вчерашние продуктовые упаковки, «Санди мэгэзин» с прошлых выходных, пустой флакон из-под шампуня с той недели. И рисунок.Я достаю его. Это тот, что Эдвард сделал перед отъездом, который он назвал хорошим, но оставить не захотел. Кажется, он нарисовал меня не один, а два раза. На главном рисунке моя голова повернута вправо. Он очень подробный: видны напряжение моих шейных мышц и изгиб ключицы. Но под ним, или поверх него, — второй рисунок, всего лишь несколько неровных, откровенных линий, сделанных неожиданно энергично и агрессивно: моя голова повернута в другую сторону, рот приоткрыт в каком-то оскале. Две головы, смотрящие в разные стороны, придают рисунку пугающее ощущение движения.Который из них pentimento, а который — законченная работа? И почему Эдвард сказал, что с ним все в порядке? По какой-то причине не хотел показывать мне это двойственное изображение?— Здравствуйте.Я вздрагиваю. У самого забора стоит женщина лет сорока с рыжими кудрявыми волосами; она выбрасывает свой мусор.— Простите, это я от неожиданности, — говорю я. — Здравствуйте.Она показывает на первый дом: — Вы, я так понимаю, новый жилец? Я Мэгги.Я пожимаю ей руку через ограду. — Джейн Кавендиш.— Вообще-то, — признается она, — я тоже напугалась. Я сначала приняла вас за другую. За эту бедняжку.По спине у меня пробегает холодок. — Вы знали Эмму?— Говорили разок. Но она милая была. Симпатичная такая. Заглянула как-то с котенком, которого нашла, мы и поболтали.— Когда это было?Мэгги морщится: — Всего за пару недель до… ну, вы знаете.Мэгги Эванс… Теперь я вспоминаю: это ее после смерти Эммы цитировали в местной газете; она говорила, как жителям района не нравится Дом один по Фолгейт-стрит.— Так жалко ее было, — продолжает Мэгги. — Она сказала, что сидит на больничном, лечится от рака. Когда ее нашли, я подумала, не связано ли одно с другим, может, химиотерапия не помогла и она решила покончить с собой? Ясное дело, она мне по секрету сказала, но я решила, что должна сообщить полиции. Но мне сказали, что делалось вскрытие и рака у нее не было. Помню, я еще подумала, как это ужасно — победить такую страшную болезнь и вот так вот умереть.— Да, — говорю я, но думаю: рак? Я уверена, что это была очередная ложь, но зачем?— Учтите, — добавляет она, — я ей сказала, чтобы она этого котенка хозяину дома не показывала. Человек, построивший такой дом… — Ей хочется, чтобы эти слова повисли в воздухе, но молчать дольше нескольких секунд она не способна, и вскоре возвращается к своей любимой теме — этому дому. Несмотря на то, что она говорит, она явно наслаждается тем, что живет по соседству с пресловутым зданием. — Ну ладно, побегу, — наконец говорит она. — Пора детей чаем поить.Я гадаю, как я справлюсь с этой стороной материнства — приостановкой своей жизни ради того, чтобы поить чаем детей и судачить с соседями. Но, наверное, есть вещи и похуже.Я смотрю на рисунок у себя в руке. Мне в голову приносится еще одна ассоциация из тех времен, когда я изучала историю искусств. Янус, двуликий бог. Бог обмана.Второе изображение — это вообще я? Или это — думаю я вдруг — Эмма Мэтьюз? И если это так, то почему Эдвард был на нее так зол?Я жду, пока Мэгги уйдет, осторожно проникаю в слои содержимого бака и нахожу бумажки. Они слиплись, получился слоеный пирог из ярко-зеленых, красных и желтых листков. Я несу их обратно в дом. Все-таки они мне еще пригодятся.
Глава 61Тогда: ЭммаС выходом на работу я тяну до последнего. Но к пятнице понимаю, что дальше так все-таки продолжаться не может. Я оставляю Лентяю немного корма, наполняю туалетный лоток и иду.В офисе, по пути к своему столу, я чувствую, что на меня смотрят. Единственный, кто со мной заговаривает, это Брайан.О, Эмма, говорит он, тебе уже лучше? Хорошо. Приходи на собрание по итогам месяца в десять.По его поведению я понимаю, что ему ничего не сказали, но вот женщины — другое дело. Никто не смотрит мне в глаза. Каждый раз, когда я гляжу по сторонам, головы нарочито склоняются к экранам компьютеров.Потом я вижу направляющуюся ко мне Аманду. Я быстро встаю и иду в туалет. Я знаю, что столкновения не избежать, но будет лучше, если оно состоится в каком-нибудь укромном месте, чем тут, у всех на глазах. Я едва успеваю — дверь еще не закрылась, как она распахивает ее так, что та отскакивает от маленького резинового стопора.Какого хера? кричит она.Аманда, говорю я, погоди.Вот только не надо, вопит она. Не говори, что тебе жаль, или еще чего такого. Ты была моей подругой, и ты трахалась с моим мужем. Даже запись оставила на телефоне, как ты ему сосешь. И ни хера же — тебе еще хватает наглости жаловаться на него. Мерзкая, лживая сука.Она машет руками перед моим лицом, и на секунду мне кажется, что она меня ударит.А Саймон, говорит она. Ты врала ему, врала мне, врала полиции…Насчет Сола я не врала, говорю я.Я знаю, что он не ангел, но когда такие, как ты, на него вешаются…Это Сол меня изнасиловал, говорю я.Это ее останавливает. Она спрашивает: Что?Это прозвучит очень странно, торопливо говорю я. Но честное слово, сейчас я говорю правду. И я знаю, что я тоже виновата. Сол меня напоил, так напоил, что я еле на ногах стояла. Нельзя было этого допускать — знала ведь, зачем он это делает, но не сознавала, как далеко он может зайти. Может, он мне даже что-то подмешал. Потом сказал, что проводит меня до номера. Я опомниться не успела, как он на меня насел. Я просила его этого не делать, но он не слушал.Она смотрит на меня. Говорит: врешь.Не вру. Раньше врала, признаю. Но я клянусь, что сейчас не вру.Он не мог этого сделать, говорит она. Он мне изменял, но он не насильник.Однако особой уверенности в ее голосе нет.Он, поди, и не думал, что это было изнасилование, говорю я. Потом он мне все говорил, как это было чудесно. А я совсем запуталась, думала, вдруг я как-то неправильно запомнила. Но он прислал мне запись. Я даже не поняла, что он нас снимает, в таком была состоянии. Он сказал, что с огромным удовольствием ее пересматривает. Это он мне вроде как напоминал, что может в любой момент рассказать Саймону. Я не знала, что делать. Запаниковала.Почему ты никому не говорила? подозрительным тоном спрашивает она.А кому я могла сказать? Ты тогда казалась такой счастливой, я не хотела, чтобы из-за меня развалился твой брак. А Саймон, ты же знаешь, немного перед Солом благоговеет. Я не понимала, поверит ли он мне, не говоря уже о том, как он отреагирует, если узнает, что его лучший друг со мной такое сделал.Но запись ты не удалила. Почему?Оставила как улику, говорю я. Просто никак не могла набраться храбрости пойти в полицию. Или хотя бы в отдел кадров. Чем дольше тянула, тем труднее становилось. Когда я увидела запись, то и сама поняла, что там ничего не ясно. А показать ее кому-то мне было стыдно. Я думала, что, может, сама виновата. А потом полицейские нашли ее в моем телефоне и предположили при Саймоне, что это — Деон Нельсон, и все так перепуталось.Господи, недоверчиво говорит Аманда. Господи. Эмма, ты сочиняешь.Нет. Клянусь, нет.Добавляю: Аманда, Сол — сволочь. Я думаю, в глубине души ты сама это знаешь. Ты же в курсе, что у него были и другие женщины — в офисе, в клубах, все, что движется. Если ты меня поддержишь, он получит по заслугам, — может быть, не по полной программе, но по крайней мере работы лишится.А как же полиция? спрашивает Аманда, и я понимаю, что она наконец-то начинает мне верить.Полиция не станет вмешиваться, если не предоставить улик. Речь же не о том, чтобы он в тюрьму сел, а о том, чтобы работы лишился. После того, как он с тобой обошелся, ты разве не думаешь, что это только справедливо будет?И вот она кивает. Я знаю, что он спал как минимум с двумя женщинами из этой фирмы. С Мишель из бухгалтерии и с Леоной из маркетинга. Я сообщу в отдел кадров.Спасибо, говорю я.Ты Саймону что-нибудь об этом говорила?Я качаю головой.Ты должна сказать.При мысли о Саймоне — добром, обожающем, доверчивом Саймоне — происходит нечто странное. Я больше не чувствую к нему того презрения. Раньше меня бесило, что Саймон так лебезит перед Солом, что без умолку распространяется о том, какой Сол клевый мужик, тогда как все это время Сол был эгоистичным, агрессивным засранцем. Но это прошло. Теперь какая-то часть меня вспоминает, как приятно было получить прощение.К своему удивлению я понимаю, что плачу. Я вытираю слезы бумажным полотенцем из коробки.Я не могу вернуться, говорю я. С Саймоном все кончено. Когда что-то идет настолько не так, этого уже не исправишь.
Глава 62Сейчас: Джейн— Чуть-чуть геля, будет прохладно, — дружелюбно говорит сонографист. Я слышу кетчупное чавканье смазки, потом зонд развозит гель по моему животу. Это ощущение напоминает мне мое первое обследование с Изабель, липкость кожи, оставшуюся на весь день, как некая тайна под одеждой; маленькую скрученную распечатку в сумочке с изображением призрачных, напоминающих листок папоротника очертаний эмбриона.На меня вдруг нахлынули чувства, и я делаю глубокий вдох.— Расслабьтесь, — бормочет врач, неправильно его истолковав. Она крепко прижимает зонд к моему животу, водит им из стороны в сторону. — Вот.Я смотрю на экран. Из мрака возникает контур, и я ахаю. Она улыбается моей реакции.— Сколько у вас детей? — непринужденно спрашивает она.Наверное, мне требуется больше времени, чем другим, чтобы должным образом сформулировать ответ на этот вопрос, потому что она заглядывает в мою карту.— Прошу прощения, — тихо говорит она. — Я вижу, было мертворождение.Я киваю. Сказать тут больше нечего.— Вы хотите знать пол ребенка? — спрашивает она.— Да, если можно.— У вас мальчик.У вас мальчик. От уверенности, прозвучавшей в этом утверждении, от ожидания того, что на этот раз все будет в порядке, меня одолевают чувства, радость сталкивается с горем так, что я плачу слезами и того, и другого.— Вот, пожалуйста. — Она протягивает мне коробку салфеток, которыми тут вытирают гель. Я сморкаюсь, она возвращается к работе. Через несколько минут она говорит: — Попрошу-ка я консультанта заглянуть.— Зачем? Что-то не так?— Он просто расскажет вам о ваших показателях, — успокаивает она меня. Потом уходит. Я не слишком волнуюсь. Дело в том, что формально я — пациент группы риска. Учитывая, что проблемы с Изабель начались примерно на последней неделе беременности, нет причин думать, что что-то может быть не так сейчас.Кажется, что проходит вечность, прежде чем открывается дверь и я вижу лицо доктора Гиффорда.— Здравствуйте, Джейн.— Здравствуйте. — Теперь я приветствую его как старого друга. — Как поживаете?— Замечательно, спасибо. Джейн, я хотел разъяснить вам одну из главных причин проведения этого исследования примерно на двенадцатой неделе. Это делается для того, чтобы на раннем этапе заметить какие-то самые распространенные отклонения от нормы в развитии плода.Нет, думаю я. Не может быть…— Это исследование не позволяет выявить их определенно, но оно показывает, где может быть повышенный риск. В вашем случае мы, разумеется, искали проблемы с плацентой или пуповиной, но я рад сообщить, что и с тем, и с другим у вас все хорошо.Я хватаюсь за эти слова. Слава богу. Слава богу…— Но еще мы измеряем так называемую шейную прозрачность. Это состояние скопления подкожной жидкости в задней части шейки ребенка. В вашем случае ширина шейной складки указывает на несколько повышенный риск синдрома Дауна. У нас считается, что высокий риск — это один к ста пятидесяти. А у вас сейчас — один к ста. Это значит, что у одной из ста матерей в вашей группе риска родится ребенок с синдромом Дауна. Понимаете?— Да, — говорю я. Я и понимаю — то есть мой ум осознает смысл его слов. С математикой у меня хорошо. А вот с чувствами разобраться не очень получается. Столько переживаний, и они так наваливаются на меня, что чуть ли не отменяют друг друга; голова у меня ясная, но я оцепеневаю.Все мои планы, все мои тщательно составленные планы разваливаются…— Единственный способ узнать наверняка — провести исследование, для которого нужно будет ввести вам в матку иглу и взять пробу жидкости, — говорит доктор Гиффорд. — К сожалению, само это исследование связано с незначительным риском выкидыша.— Насколько незначительным?— Где-то один к ста. — Он виновато улыбается, словно хочет сказать, что понимает — у меня достанет ума осознать иронию ситуации. Вероятность выкидыша в результате исследования равна вероятности синдрома Дауна без него.— Есть новое, неинвазивное исследование, которое может дать достаточно точный результат, — добавляет он. — Тестирование частичек ДНК ребенка в крови матери. К сожалению, в нашей клинике оно в настоящее время не проводится.Я вдумываюсь в его слова.— То есть я могу сделать это частным образом?Он кивает. — Оно стоит примерно четыреста фунтов.— Я согласна, — быстро говорю я. Уж как-нибудь найду на него денег.— Тогда я выпишу направление. И мы можем дать кое-какие буклеты. Сегодня многие дети с синдромом Дауна ведут долгую и относительно полноценную жизнь. Но гарантировать ничего нельзя, и родители должны принимать решение самостоятельно.Я понимаю, что он подразумевает под решением: делать аборт или нет.Я ухожу из больницы в том же оцепенении. У меня будет ребенок. Мальчик. Еще один шанс стать матерью.Или нет.Смогу ли я растить ребенка-инвалида? У меня нет иллюзий насчет того, что такое дети с синдромом Дауна. Да, сегодня у них больше перспектив, чем раньше, но все равно этим детям требуется больше ухода, больше помощи, больше внимания, больше любви и поддержки, чем другим. Мне встречались матери с такими детьми — бесконечно терпеливые, явственно измотанные, и я думала: какие же они удивительные. Сумею ли я стать одной из них?Лишь вернувшись в дом на Фолгейт-стрит, я понимаю: откладывать разговор с Эдвардом больше нельзя. Одно дело — ждать удобного случая сказать ему, что он станет отцом, и совсем другое — скрывать нечто в таком роде. Во всех буклетах подчеркивается необходимость обсуждения этой ситуации с партнером.Впрочем, первым делом я — с неизбежностью — ищу в Интернете информацию о синдроме Дауна. Уже через несколько минут мне становится плохо.…Трисомия 21, как правильно называется синдром Дауна, предполагает проблемы с щитовидной железой, расстройства сна, осложнения работы ЖКТ, нарушения зрения, пороки сердца, нестабильность позвоночника и тазобедренного сустава, слабый мышечный тонус и затруднения в учебе……Какие меры безопасности можно принять, чтобы ребенок не потерялся? Установите на всех дверях в доме хорошие замки, на входных дверях повесьте знаки «СТОП», и задумайтесь над обнесением всего вашего двора забором……Приучение к горшку ребенка со слабым мышечным тонусом — несомненно, задача повышенной сложности! В течение трех лет у нас происходили «несчастные случаи», но дело понемногу налаживается……Мы ели йогурт перед зеркалом, чтобы дочка видела, почему проливает его, — и это сработало! Со зрительно-моторной координацией не все благополучно…Потом, виня себя еще сильнее, я пишу «синдром Дауна+аборт».В Великобритании из всех пар, которым сообщается о дородовом диагнозе «синдром Дауна», 92 % выбирают аборт. Согласно «Закону об абортах», аборт при синдроме Дауна разрешен вплоть до родов.…Мы поняли, что для нас с партнером будет лучше испытывать чувства вины и горя из-за аборта, чем позволить нашей дочери всю жизнь страдать…Боже мой. Боже мой. Боже мой.Изабель уже спала бы всю ночь. Сидела бы, хватала бы все подряд, совала в рот. Она бы ползала, а может, и ходила. Она была бы умной, спортивной и целеустремленной, как ее мать. Вместо этого мне приходится решать, взваливать ли на себя…Я останавливаюсь. Я неправильно об этом думаю. Доктор Гиффорд записал меня на прием в диагностический центр, завтра ранним утром. Пообещал, что через пару дней оттуда позвонят и сообщат результаты. Заранее расстраиваться не следует. В конце концов, вероятность того, что все обойдется, очень высока. Тысячи будущих матерей этого боятся, а потом выясняется, что бояться было нечего.Я звоню Миа и плачусь ей, наверное, несколько часов.
Глава 63Тогда: ЭммаЯ сижу в поезде и гадаю, что я ему скажу. За окном мелькают электростанции и поля. Появляются и исчезают пригороды и деревушки.Все слова, которые приходят мне в голову, кажутся неправильными. И я знаю, что чем дольше репетировать, тем фальшивее получится. Лучше говорить от души и надеяться, что он меня выслушает.Сойдя с поезда и дожидаясь такси, я пишу ему сообщение. Еду к тебе. Нам нужно поговорить.Таксист даже не верит, что то место, куда мне надо, существует, — барышня, да там нет ничего, ближайший дом — в Трегерри, в пяти милях оттуда, — пока мы не сворачиваем на проселочную дорогу и не обнаруживаем лагерь из вагончиков и кабинок-биотуалетов, стоящий в грязи. Кругом поля, лес и живые изгороди, но через долину по далекой двухрядной дороге ездят грузовики, и я понимаю, что через какое-то время тут и вправду может возникнуть целый новый город.Из одного из вагончиков выходит Эдвард, его лицо потемнело от тревоги. Эмма, говорит он. Что случилось? Зачем ты здесь?Я делаю глубокий вдох. Мне нужно объясниться. Это очень сложно. Мне нужно было тебя увидеть, чтобы сказать.Вагончики забиты геодезистами и проектировщиками, поэтому мы отходим к лесу. Я рассказываю ему то же, что рассказала Аманде, — что меня опоил и принудил к сексу один из друзей Саймона, что он снял все на видео и прислал его мне, чтобы меня запугать, что полиция предположила, что это был Деон Нельсон, что мне вынесли предупреждение за трату времени полиции, но на самом деле я не виновата. Он внимательно слушает, его лицо ничего не выражает.А потом он говорит мне, очень спокойно, что между нами все кончено.Неважно, правду я говорю сейчас или нет, — я солгала ему раньше.Он напоминает о нашем уговоре — что все будет продолжаться, пока будет идеальным.Он говорит, что такие отношения подобны зданию, что нужен прочный фундамент, иначе все рухнет. Он думал, что наши отношения построены на честности, а они были построены на обмане.Он говорит: все это — он указывает на поля — делается лишь потому, что я сказала ему, что Нельсон напал на меня в моем собственном доме. Он говорит, что этот город теперь тоже строится на обмане. Что он задумал сообщество, в котором люди заботились бы друг о друге, уважали бы друг друга и помогали бы друг другу. Но такое сообщество должно держаться на доверии, и теперь оно запятнано в его глазах.Он говорит «прощай» голосом, лишенным эмоций.Но я знаю, что он любит меня. Знаю, что ему нужны наши игры, что они удовлетворяют какую-то его глубинную потребность.Я была неправа, в отчаянии говорю я. Но подумай о том, что сделал ты. Насколько же это хуже?Он хмурится. Что ты хочешь сказать?Ты убил свою жену, говорю я. И сына. Убил, потому что не хотел портить свое здание.Он пристально смотрит на меня. Он отрицает вину.Я говорила с Томом Эллисом, признаюсь я.Он отмахивается. Этот человек — озлобившийся, завистливый неудачник.Разве ты не видишь, говорю я, мне все равно. Мне все равно, что ты сделал или какой ты плохой. Эдвард, мы должны быть вместе. Мы оба это знаем. Теперь я знаю твою страшную тайну, а ты знаешь мою. Разве ты не этого хотел? Чтобы мы были совершенно честны друг с другом?Я чувствую, что он разрывается, что он мысленно взвешивает свое решение, что он не хочет терять того, что у нас есть.Эмма, ты сошла с ума, наконец говорит он. Ты все придумала. Ничего этого не было. Возвращайся в Лондон.
Глава 64Сейчас: ДжейнЯ снова прихожу к Кэрол Йонсон по нескольким причинам.— Во-первых, — говорю я ей, — кажется, вы и Саймон — единственные, с кем Эмма делилась своими опасениями насчет Эдварда Монкфорда. Однако у меня есть доказательство того, что она по крайней мере однажды вам, своему терапевту, соврала. Во-вторых, из всех, с кем она общалась, у вас одной есть психологическое образование. Я надеюсь, вы сможете пролить немного света на ее личность.Еще об одной причине я пока что ей не говорю.Она хмурится.— Как соврала?Я рассказываю, что узнала, — о встрече с Солом и о том, как Эмма, напившись, сделала ему минет.— Если вы признаете, что она соврала насчет изнасилования Деоном Нельсоном, — говорю я, — то согласитесь, что она и насчет Эдварда могла соврать?Она думает. — Иногда пациенты лгут своим терапевтам. Потому ли, что находятся на стадии отрицания, потому ли, что им попросту стыдно, — такое случается. Но если то, что вы мне рассказали, верно, то она не просто соврала — она создала целый вымышленный мир, альтернативную реальность.— То есть?..— Ну, это не совсем моя область. В медицине такой тип патологической лжи называется истерическими фантазиями. Они сопряжены с низкой самооценкой, стремлением привлекать к себе внимание и глубинным желанием предстать в более выгодном свете.— Подвергнуться изнасилованию — это не совсем выгодный свет.— Да, но это выделяет человека. Мужчины с истерическими фантазиями выдают себя за членов королевской семьи или бывших работников спецслужб. Женщины чаще притворяются, что перенесли какую-нибудь ужасную болезнь или выжили в катастрофе. Пару лет назад был знаменитый случай — одна женщина утверждала, что выжила Одиннадцатого сентября, да так убедительно, что в итоге возглавила группу помощи другим выжившим. Оказалось, что Одиннадцатого сентября ее даже не было в Нью-Йорке. — Она на секунду задумывается. — Как ни странно, я припоминаю, что Эмма как-то раз сказала что-то вроде: а как бы вы отреагировали, если бы я сказала, что все это выдумала? Словно она подумывала сознаться.— Она могла покончить с собой, когда ее ложь вышла ей боком?— Наверное, это возможно. Если ей не удалось придумать новый нарратив и при его помощи представить себя жертвой — хотя бы в своих собственных глазах, то она вполне могла испытать так называемую нарциссическую обиду. Говоря простым языком, Эмма могла чувствовать такой стыд, что предпочла умереть, но не принимать его.— В таком случае, — говорю я, — Эдвард невиновен.— Не исключено, — осторожно говорит она.— Почему только «не исключено»?— Я не могу посмертно диагностировать у Эммы истерические фантазии, чтобы подогнать факты под удобное объяснение. Не менее вероятно то, что она просто сказала одну вполне логичную неправду, потом еще одну, чтобы скрыть первую, и так далее. Это относится и к Эдварду Монкфорду. Да, на основании сказанного вами можно предположить, что настоящее нарциссическое расстройство было у Эммы, а не у него. Но не приходится сомневаться, что Монкфорд — человек, стремящийся к полному контролю. А что происходит, когда такой человек встречается с человеком, из-под контроля вышедшим? Это может быть очень опасное сочетание.— Но у кого-то было куда больше причин питать против Эммы злобу, — замечаю я. — Деон Нельсон едва не попал за решетку. Сол Аксой лишился работы. Инспектору Кларку пришлось преждевременно уйти в отставку.— Возможно, — говорит Кэрол. Но ее голос все равно звучит не вполне убежденно. — Теперь мне кажется, что у Эммы была и другая причина мне лгать.— Какая?— Она могла использовать меня для испытаний. Так сказать, репетировать свою историю, прежде чем рассказать ее кому-то другому.— Кому? — Но тут я понимаю, кто это мог быть. — Вторым человеком, которому она рассказала эту историю про Эдварда, был Саймон.— Зачем бы она стала это делать, если по-настоящему хотела быть с Эдвардом?— Потому что Эдвард ее отверг. — На меня вдруг накатывает удовлетворение — не только потому, что, как мне кажется, я наконец поняла, чем были вызваны причудливые обвинения Эммы в адрес Эдварда, но и потому, что я чувствую, что настигаю ее, что я у нее на хвосте, как бы она ни виляла, как бы ни кидалась из стороны в сторону. — Это единственный ответ, который все объясняет. У Эммы никого, кроме Саймона, не осталось. Поэтому она сказала ему, что это она бросила Эдварда, хотя на самом деле все было наоборот. Я могу воспользоваться вашим туалетом?Кэрол удивлена, но показывает, где уборная.— Есть еще одна причина, по которой я пришла, — говорю я, вернувшись. — Самая главная. Я беременна. От Эдварда.Она смотрит на меня.— И есть вероятность — предположительно, очень маленькая, — что у ребенка может быть синдром Дауна, — добавляю я. — Я жду результатов исследования.Кэрол быстро приходит в себя. — Какие чувства вы в связи с этим испытываете, Джейн?— Я растеряна, — признаюсь я. — С одной стороны, я рада, что у меня снова будет ребенок. С другой — я в ужасе. А с третьей стороны, я не знаю, когда и что сказать Эдварду.— Что же, давайте сначала разберемся с этим. Беременность вызывает у вас исключительно радость? Или она оживила вашу скорбь по Изабель?— И то, и другое. Мне кажется, что родить другого ребенка — это так… окончательно. Словно я каким-то образом бросаю ее.— Вы обеспокоены тем, что новый ребенок заместит ее в ваших мыслях, — мягко говорит она. — А поскольку ваши мысли — это единственное место, где Изабель сейчас живет, вам кажется, что вы ее убиваете.Я смотрю на нее.— Да. Все именно так. — Я осознаю, что Кэрол Йонсон — очень хороший психотерапевт.— В ту нашу встречу я говорила о навязчивых повторениях — когда люди застревают в прошлом, снова и снова отыгрывают одну и ту же психодраму. Но нам также предоставляются возможности вырваться из этого цикла и жить дальше. — Она улыбается. — Люди любят говорить о чистом листе. Но по-настоящему чистый лист — это лист новый. Остальные — серые от того, что было написано на них раньше. Возможно, это ваш шанс начать все с нового листа, Джейн.— Я боюсь, что этого ребенка так же сильно любить не смогу, — сознаюсь я.— Это понятно. Иногда умершие кажутся нам немыслимо совершенными — идеалами, которых живым не достигнуть. Уйти от этого непросто. Но возможно.Я думаю над ее словами. Осознаю, что они относятся не только ко мне, но и к Эдварду. Элизабет — это его Изабель; совершенная, утраченная предтеча, от которой ему никогда не освободиться.Мы с Кэрол разговариваем еще час — о беременности, о синдроме Дауна, об аборте. И под конец я точно знаю, что мне делать.Если у ребенка все-таки обнаружат синдром Дауна, то я сделаю аборт. Это непростое и неочевидное решение, и я буду винить себя всю оставшуюся жизнь, но оно принято.А если я сделаю аборт, то Эдварду об этом ничего не скажу. О том, что я была беременна, он не узнает. Кто-то счел бы это нравственной трусостью. Но я не вижу смысла говорить ему о ребенке, если ребенка больше нет.Но если результат теста окажется отрицательным и с ребенком все будет в порядке, — а ведь и доктор Гиффорд, и Кэрол всеми силами склоняли меня к мысли, что это вероятнее всего, — то я немедленно отправлюсь в Корнуолл и сообщу Эдварду, что он будет отцом.Я прощаюсь с Кэрол, когда звонит мой телефон.— Джейн Кавендиш?— Да, слушаю.— Это Карен Пауэрс из диагностического центра.Мне удается что-то ответить, но голова у меня уже идет кругом.— Готовы результаты исследования, — продолжает она. — Вам удобно их обсудить?.Я стояла, но сейчас снова сажусь. — Да-да. Продолжайте.— Назовите, пожалуйста, ваш адрес.Я нетерпеливо прохожу процедуру подтверждения личности. Кэрол уже догадалась, кто звонит, и тоже садится.— Я рада вам сообщить, что… — начинает Карен Пауэрс, и меня переполняет радость. Хорошие новости. Это хорошие новости.Я снова начинаю плакать, и ей приходится повторить результаты. Они отрицательные. Полную гарантию может дать только амниоцентез, но это исследование дает точный результат с вероятностью существенно выше девяносто девяти процентов. Нет никаких оснований полагать, что мой ребенок будет нездоров. Страх ушел. Я в порядке. Остается лишь рассказать обо всем Эдварду.
Глава 65Тогда: ЭммаПриходит такое чувство, будто кто-то умер. Я ошеломлена, оцепенела. Дело не только в потере Эдварда, но и в каком-то медицинском хладнокровии, с которым он ее устроил. На одной неделе я была для него идеальной женщиной, на другой все было кончено. От обожания к презрению — в мгновение ока. Какая-то часть меня уверена, что он отказывается признать, насколько он ко мне привязался, что с минуты на минуту он позвонит и скажет, что совершил ужасную ошибку. Но потом я вспоминаю, что Эдвард — не Саймон. Я гляжу на бледные, девственно чистые стены, непреклонные поверхности Дома один по Фолгейт-стрит и в каждом квадратном дюйме вижу его силу воли, его жестокую решительность.Я перестаю есть. Становится легче: голод — как старый добрый друг, головокружение — обезболивающее от чувства утраты.Я хватаю Лентяя и использую его как салфетку, как мягкую игрушку, как утешителя. Недовольный моей слабостью, он вырывается и скрывается на втором этаже; жаждая тепла его мягкой шерстки, я вытаскиваю его из моей постели.Когда он пропадает, я схожу с ума от беспокойства. Потом я вижу, что дверь чулана открыта. Там-то я его и обнаруживаю: он сидит на банке полироли, прячется от меня. Этим вечером, когда я принимаю душ, электричество вдруг отключается и вода холодеет. Всего на несколько секунд, но мне достаточно, чтобы вскрикнуть от тревоги и страха. Моя первая мысль — что Лентяй каким-то образом отсоединил кабель в чулане. Вторая — что это сам дом. Что он охладевает ко мне, как Эдвард, выказывает недовольство.Потом вода теплеет. Просто перебой, что-то на секунду нарушилось. Беспокоиться не о чем.Я упираюсь лбом в гладкую стену душевой; мои слезы вместе с водой текут в слив.
Глава 66Сейчас: ДжейнС приема у Кэрол я возвращаюсь воодушевленной и полной сил. Поворот пройден. Простым будущее не окажется, но оно хотя бы ясно.Я вхожу в дом и замираю на месте. У лестницы стоит кожаный саквояж «Суэйн Адени».— Эдвард? — неуверенно говорю я.Он стоит на кухне, разглядывает диаграмму связей — мешанину налепленных на стену бумажек. Посередине я приклеила рисунок, двойственное изображение меня/Эммы, извлеченное мной из мусорного ведра.Он поворачивается ко мне, и я содрогаюсь от ледяной злобы его взгляда. — Я все могу объяснить, — быстро говорю я. — Я знаю, что тебе не нравится, когда на стенах что-то есть, но мне нужно было разобраться…— Убита Эдвардом Монкфордом, — тихо говорит он. — Приятно видеть, что я — не единственный подозреваемый, Джейн.— Я знаю, что ты этого не делал. Я только что была у терапевта Эммы. Эмма врала ей, и, кажется, теперь я понимаю почему. И мне кажется, я понимаю, почему она покончила с собой. — Я медлю. — Она сделала это, чтобы наказать тебя. Прощальный, драматический жест — чтобы ты винил себя за то, что ее бросил. И мне представляется — учитывая, через что тебе к тому моменту уже пришлось пройти, — что она добилась своего.— Я любил Эмму. — Эти слова, такие безжизненные и безапелляционные, разрывают воздух. — Но она солгала мне. Я думал, что, может быть, у меня получится без лжи. С тобой. Помнишь свою заявку? Где ты говорила о принципиальности, честности и доверии? Из-за нее я подумал, что может получиться, что на этот раз будет лучше. Но я никогда не любил тебя так, как ее.Я смотрю на него, потрясенная.— Что ты здесь делаешь? — удается мне произнести. Я понимаю, что к делу это не относится, но мне нужно время, чтобы осмыслить сказанное им.— Я вернулся в Лондон, чтобы встретиться с адвокатами. В «Нью-Остелл» заехали первые жильцы, но с ними трудно. Они, похоже, решили, что если объединятся, то смогут заставить меня изменить правила. Получат постановления о выселении. Все. — Он пожимает плечами. — Я принес ужин.На стойке стоят шесть бумажных пакетов из старомодных бакалейных лавок, которые Эдвард предпочитает. — Вообще-то, хорошо, что ты здесь, — глухо говорю я. — Нам нужно поговорить.— Определенно. — Его взгляд возвращается к диаграмме связей.— Эдвард, я беременна. — Я говорю эти слова без выражения — человеку, который только что сказал, что не любит меня. Мне такого и в страшном сне привидеться не могло. — Ты имеешь право знать.— Да, — наконец говорит он. — Сколько ты уже от меня это скрываешь?Меня подмывает солгать, но я не позволяю себе увильнуть: — Я на тринадцатой неделе.— Намереваешься оставить?— Была вероятность того, что он родится с синдромом Дауна. — Тут Эдвард проводит рукой по лицу. — Но обошлось. Да, я оставлю. Его. Я его оставлю. Я знаю, что ты бы этого не хотел, но вот так вот.Эдвард на миг закрывает глаза, словно от боли.— Учитывая то, что ты сейчас сказал, я предполагаю, что ты не хочешь быть его отцом в каком бы то ни было практическом смысле, — продолжаю я. — Ничего страшного. Мне от тебя ничего не нужно, Эдвард. Если бы ты мне сказал, что по-прежнему любишь Эмму…— Ты не понимаешь, — перебивает он. — Это было похоже на болезнь. Я ненавидел себя каждую секунду с ней.Я не знаю, что на это сказать. — Терапевт, у которого я сегодня была… Она сказала, что люди иногда застревают в своих историях, пытаются воспроизвести прежние отношения. Мне кажется, что ты как-то застрял в истории Эммы. Помочь тебе оттуда выбраться я не могу. Но и застревать там с тобой я не собираюсь.Он смотрит на стены, на созданные им идеальные, стерильные пространства. Он словно черпает из них силы. Встает.Говорит:— Прощай, Джейн. — Берет саквояж и уходит.11. Какая проблема в отношениях пугает вас больше всего?☉ Скука☉ Осознание того, что вы достойны лучшего☉ Отчуждение друг от друга☉ Зависимость вашего партнера от вас☉ Предательство
Глава 67Тогда: ЭммаИногда мне кажется, что я могу уменьшиться так, что меня не станет. Иногда я чувствую себя чистой и совершенной, как призрак. Голод, головная боль, головокружение — только они существуют на самом деле.То, что мне так хорошо удается не есть, — доказательство того, что я по-прежнему сильна. Иногда удается не так хорошо, и я в один присест сжираю буханку хлеба или целую тару капустного салата, но потом я засовываю два пальца в рот, и все выходит наружу. Можно начинать заново. С нового калорийного листа.Я не могу спать. То же самое было во время моего последнего расстройства питания. Но сейчас хуже. Я просыпаюсь посреди ночи, уверенная, что в доме включился и выключился свет, или что я слышала, как кто-то ходит. Заснуть после этого невозможно.Я иду к Кэрол и говорю, что Эдвард — самовлюбленный тиран. Говорю, что он мучает меня, хочет меня контролировать, что он одержим. Но пусть мне и хочется верить в то, что я ей говорю, каждая клетка моего тела томится по нему.Вернувшись от нее, я вижу во дворе что-то вроде тряпки или выброшенной игрушки. Лишь через несколько секунд мой мозг соображает, что это такое, я выскакиваю из дому и бегу по нетронутому гравию.Лентяй. Спереди он вроде как стоит, но задняя его часть лежит. Он мертв. Левый его бок проломлен — кровавое шерстяное месиво. Он, видимо, приполз сюда от дома и тут кончился. Я оглядываюсь. Ничто не объясняет его смерти. Сбила машина? Или кто-то наступил на него, а потом бросил через забор? Или даже прижал к стене дома и забил кирпичом?Бедняжка, говорю я вслух и, опустившись рядом на корточки, глажу неповрежденный бок. Слезы капают на его шелковистую шерстку, такую сейчас неподвижную, безответную. Бедный, бедный малыш. Я говорю это ему, но имею в виду себя.Внезапно я понимаю: это, как и разлитая по стене краска, — послание. Ты следующая. Тот, кто делает это, хочет запугать меня и убить. И теперь, когда я осталась одна, его уже не остановишь.Разве что Саймон. Еще можно попросить помощи у Саймона. Больше не у кого.
Глава 68Сейчас: ДжейнИ вот опять — описан полный круг. Живот есть, а мужика нет. Миа не говорит: я ведь тебя предупреждала, но явно так думает.Осталось последнее домашнее дело. Эдварду, может, и неинтересно, что я выяснила насчет Эммы, но мне кажется, что Саймон имеет право об этом знать. Заодно я приглашаю Миа — на случай эксцессов.Он приходит вовремя, с вином и толстой синей папкой. — Я тут не был с тех пор, как все это случилось, — говорит он, хмуро оглядывая интерьер Дома один по Фолгейт-стрит. — Мне тут никогда не нравилось. Эмме я говорил, что нравится, но это она хотела тут жить. Даже технические примочки — не такие впечатляющие, какими поначалу казались. Все время все сбоило.— Правда? — Я удивлена. — У меня проблем не было.Он кладет папку на стойку. — Это вам. Копия того, что я разузнал о Монкфорде.— Спасибо. Но мне это уже ни к чему.Он хмурится.— Я думал, вы хотите знать, как погибла Эмма.— Саймон… — Я ловлю взгляд Миа, и она тактично отправляется открывать вино. — Эмма лгала насчет Эдварда. Почему — наверняка не знаю, как не знаю и точных обстоятельств ее гибели. Однако сомнений в том, что она сказала вам неправду о нем, нет. — Я делаю паузу. — Ее также уличили в другом обмане, более серьезном. На записи в ее телефоне был не Деон Нельсон, не взломщик. Это был Сол Аксой.— Я знаю, — зло говорит он. — Это тут ни при чем.Секунду я не понимаю, откуда он может знать.— А, вам Аманда рассказала.Он качает головой.— Эмма. После того, как она рассталась с Эдвардом, она мне все рассказала.— Она рассказала, как это произошло?— Да. Сол накачал ее чем-то и изнасиловал. — Видя выражение моего лица, Саймон спрашивает: — Что? Играли в детектива, а этого не узнали?— Я говорила с Солом, — медленно отвечаю я. — Он сказал, что инициатором была Эмма.Саймон саркастически фыркает: — Ну надо же, неужели? Сол мне нравился, но еще до того, как Эмма мне рассказала, я знал, что в нем есть и другая сторона. Мы с ним иногда ходили выпивать — после того, как я расстался с Эм. Аманде он говорил, что мне нужно составить компанию, а на самом деле искал возможности сбегать налево. Он всегда пользовался одним и тем же методом. «Поить их, чтобы на ногах не стояли, — говорил. — Для того, что от них требуется, ноги не нужны».Вид у меня, наверное, потрясенный, потому что он кивает. — Милая фразочка, да? Но мне и тогда казалось странным, как некоторые девушки напивались всего с пары бокалов шампанского. Он из угощения шампанским целое представление устраивает. Вроде как шикарный мужчина — но я читал, что пузырьки хорошо маскируют рогинпол.Я гляжу на него. Вспоминаю, как Сол Аксой навязывал мне бокал шампанского. Я подумала, что он поганый тип, но все равно приняла все, что он говорил, на веру.Только я подумала, что все выяснила, как версия опять рассыпается. Потому что, если Сол и вправду изнасиловал Эмму, то она не выдумала свою историю. Да, она соврала; возможно, даже несколько раз, но, в сущности, ее рассказ был правдив. Она лишь поменяла местами имена действующих лиц — по причинам, о которых я, кажется, могу догадаться.Словно прочтя мои мысли, Саймон говорит: — Она пыталась меня защитить. Она сомневалась, что я нормально отреагирую, если узнаю, что мой лучший друг такое с ней сделал. Но с ней явно что-то было не так — злилась на меня без повода, срывалась каждый раз, когда я что-то хорошее ей говорил. И расстройство питания вернулось. И уже, в общем, не уходило, хотя она и не хотела об этом говорить.— Вы здесь с ней разговаривали?Он кивает. — Я же вам говорил. Она поняла, какую глупую ошибку сделала, и захотела все исправить. Она к тому времени была в очень плохом виде. Она подобрала на улице бродячего котенка. А его кто-то убил.— Она держала котенка? — в изумлении повторяю я. — Здесь? В этом доме?Мэгги Эванс говорила что-то о приблудном котенке, но не сказала, что Эмма приютила его.— Да. А что?То, что это против правил, думаю я. С домашними животными нельзя. С детьми тоже, кстати сказать.Саймон достает из папки документ. — Ей это дал юрист. Согласно этому плану Монкфорд похоронил тут жену, прямо под домом. Смотрите. — Он показывает крестик и надпись. Место упокоения миссис Элизабет Джорджины Монкфорд и Максимилиана Монкфорда. — Надо быть ненормальным, чтобы такое сделать.— Счастливо ты отделалась, Джей. — Это Миа, потихоньку подтянувшаяся обратно, навострила уши. Саймон бросает на меня любопытный взгляд, но я не хочу давать пояснений.— У Эммы была гипотеза, что их погребение тут являлось неким ритуалом, — продолжает он. — Вроде жертвоприношения. Тогда я об этом как-то не очень думал, но после ее смерти почитал про другие здания Монкфорда. Оказалось, что она была права. Каждый раз, когда очередное здание «Монкфорд партнершип» достраивалось, кто-нибудь умирал при подозрительных обстоятельствах.Он кладет на стол несколько газетных вырезок, чтобы я посмотрела. К каждой прилагается карта, на которой отмечено расположение здания и место гибели. В Шотландии машина сбила молодую женщину в миле от дома, который Эдвард Монкфорд строил возле Инвернесса; водитель скрылся. На Майорке в двух милях от пляжного домика, спроектированного Эдвардом, у родителей пропал ребенок. В Брюгге женщина вроде как бросилась с железнодорожного моста в нескольких сотнях метров от его часовни. Во время монтажа электрооборудования в «Улье» в лестничном колодце был найден мертвым помощник электрика.— Но ничто из этого даже косвенно не доказывает, что Эдвард виновен в этих смертях, — осторожно говорю я. — Каждый год происходят тысячи исчезновений и несчастных случаев со смертельным исходом. То, что какие-то из них произошли в нескольких милях от этих зданий, ничего не значит. Вы видите систему и связи там, где их нет.— Или же связи есть, но вы их видеть отказываетесь. — Лицо Саймона мрачно.— Саймон, единственное, что это доказывает, — это что вы очень любили Эмму. И это замечательно. Но это сказывается на ходе вашей мысли…— Эмму забирали у меня дважды, — перебивает он. — В первый раз — когда Эдвард Монкфорд влез в наши отношения в тот самый момент, когда Эмма была наиболее уязвима. А второй — когда он ее убил. Я уверен, он это сделал, чтобы не уступать ее мне. Я хочу добиться справедливости, ради Эммы. И я не остановлюсь, пока этого не сделаю.Вскоре он уходит; Миа пьет его вино. — Он, кажется, милый, — замечает она.— И немного одержимый?— Он любил ее. Не может успокоиться, пока не выяснит, что с ней произошло. Это ведь почти героизм, да?Ох уж эти мужчины, которые любили Эмму, думаю я. При всех ее проблемах мужчины сходили от нее с ума. Будет ли кто-нибудь когда-нибудь питать такие чувства ко мне?— Не сказать, конечно, что эта любовь очень уж ей помогла, — прибавляет Миа. — Но я все же думаю, что лучше кто-нибудь в таком духе, чем твой безумный архитектор.— Я — и Саймон? — фыркаю я. — Вряд ли.— Он дельный, надежный, верный. Не отказывайся, не попробовав.Я ничего не говорю. Мои чувства в отношении Эдварда все еще слишком сложны, чтобы их можно было уложить в парочку аккуратных предложений и дать Миа на смотр. Его холодная злоба заставила меня смутно устыдиться того, что я пыталась разведать что-то о гибели Эммы за его спиной. Но если у него получится освободиться от нее, то, возможно, он сумеет увидеть мое положение яснее?Я качаю головой — как в знак несогласия с собой, так и для того, чтобы очистить голову от этих мыслей. Мечты, мечты.
Глава 69Тогда: ЭммаНу, пока, Эм, говорит он.Пока, Сай, отвечаю я.Вопреки своим словам, Саймон задерживается на пороге Дома один по Фолгейт-стрит. Я очень рад, что мы поговорили, сообщает он.Я тоже, говорю я. И это правда. Слишком многого я ему не говорила, слишком многое держала в себе. Может быть, если бы мы больше разговаривали друг с другом, когда были вместе, то и не расстались бы. Какая-то часть меня все время хотела ударить Саймона, оттолкнуть его, но я больше не чувствую этого желания. Теперь я просто благодарна за то, что есть человек, который меня не осуждает.Если хочешь, я останусь, тихо предлагает он. Если тебе будет спокойней. Если этот ублюдок Деон или еще кто явится, я разберусь.Я знаю, говорю я. Но правда не нужно. Этот дом — настоящая крепость. К тому же — не будем спешить, ладно?Хорошо, говорит он. Наклоняется и целует меня, несколько официально, в щеку. Потом обнимает. Объятие мне приятно.Когда он уходит, в доме опять тихо. Я обещала ему поесть. Я наливаю в кастрюльку воды, чтобы сварить яйцо, и провожу рукой над конфоркой.Ничего не происходит.Провожу еще раз. То же самое. Я заглядываю под стойку, смотрю, не сбился ли как-то сенсор движения. Нет.Саймон сумел бы это исправить, и я практически тянусь за телефоном, чтобы ему позвонить. Но останавливаюсь. То, что я была хрупкой женщиной, нуждающейся в том, чтобы ее проблемы решали мужчины, отчасти и довело меня до такой жизни. Мне нужно твердо встать на ноги.В холодильнике есть пара яблок; я беру одно. Надкусываю его и слышу запах газа. Конфорка не зажглась, но та часть, которая дает газ, явно работает и наполняет дом взрывчатыми испарениями. Я ищу способа ее отключить, машу, как безумная, руками над каменной стойкой. Внезапно раздается щелк, в воздух взлетает желто-синий огненный шар и обволакивает мою руку. Я роняю яблоко. Секунда потрясения: боли еще нет, но я знаю, что она придет. Я быстро сую руку под кран с холодной водой. Он не действует. Я бегу в ванную наверху. Там, слава богу, вода течет, холодит мою пылающую кожу. Я оставляю ее включенной на несколько минут, потом осматриваю руку. Она болит, красная, но волдырей нет.Это не в моем воображении произошло. Невозможно. Такое впечатление, что дом не хотел, чтобы Саймон зашел поговорить, и таким образом меня наказывает.Это крепость, сказала я Саймону. Но что, если сам дом решит меня не защищать? Насколько тут на самом деле безопасно?Мне вдруг становится страшно.Я иду в чулан и закрываю за собой дверь. Если придется, я смогу забаррикадироваться — подпереть дверь метлами и швабрами; снаружи и не видно будет, что я тут. Чулан тесный, забитый банками и инвентарем, но мне нужно безопасное место, и оно будет здесь.12. В благоустроенном обществе нарушители правил должны отвечать за свои поступки.Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно
Глава 70Сейчас: ДжейнЯ чувствую это, когда лежу в постели в полусне. Осторожный, нерешительный, словно стук в дверь; едва ли не просто трепет у меня в животе, легкий толчок. Я помню это по Изабель. Оживление. Какое прекрасное, библейское слово.Я лежу, наслаждаюсь, жду новых пинков. Дожидаюсь нескольких, а потом чувствую какое-то вращательное движение, которое может означать — а может и не означать — кувырок. Меня окатывают материнская любовь и ощущение чуда, так мощно, что я начинаю плакать. Как я могла даже думать о том, чтобы делать аборт? Сейчас сама мысль об этом кажется чужеродной. Сквозь слезы я улыбаюсь этому полукаламбуру.Сна у меня теперь ни в одном глазу; я спускаю ноги с постели, глядя вниз на свое переменившееся тело. Я еще не на том сроке, когда посторонние люди делают непрошеные замечания, — судя по найденной мной на работе таблице, ребенок сейчас размером где-то с авокадо, — но когда я раздета, беременность уже очень заметна. Мои груди обвисли и отяжелели, а живот уютно округлился.Я иду в ванную; смешно, что походка у меня уже немного утиная, хотя нужды в этом еще никакой нет: мышечная память материнства облегает мое тело, как привычное пальто. С душем что-то не так — теплая вода внезапно леденеет — но это бодрит. Я праздно думаю, не затрудняет ли опознание меня домом то обстоятельство, что теперь во мне находится еще один человек. Я не думаю, что технология так устроена, но с другой стороны, я мало что об этом знаю.Вытираясь, я чувствую приступ тошноты. Я сажусь на унитаз, пытаюсь унять его, глубоко дыша, но он возвращается, и он вдвое сильнее. Я успеваю лишь рвануться вперед и нацелиться ртом в направлении душа. Включаю воду, чтобы смыть рвоту.На стеклянной ширме остались брызги воды, и я опускаюсь на колени, чтобы их вытереть, а потом перехожу к поддону. Я нагибаюсь, чтобы почистить канавку вдоль основания стены, мое лицо оказывается у самого пола, и я вижу, что там что-то поблескивает, отражая свет. Рукой не достать, далеко; я беру ватную палочку и осторожно выуживаю.Сначала мне кажется, что я нашла камушек или, может быть, подшипник. Потом я вижу в нем крошечное сквозное отверстие. Это жемчужина; очень маленькая, необычного бледно-кремового цвета. Должно быть, выпала из моего ожерелья.Я возвращаюсь в спальню и нахожу в футляре ожерелье. Выпавшая жемчужина — такая же, как остальные, это точно. Но ожерелье не порвано.Я не понимаю, как жемчужина могла вывалиться, если нить не порвалась. Это невозможно: какая-то логическая задачка, головоломка.Напротив нашего офиса есть ювелирная мастерская. Я решаю отнести жемчуг туда и спросить.
Глава 71Тогда: ЭммаЯ пишу в «Монкфорд партнершип» жалобу на проблемы с домом. Ответа нет. Тогда я звоню Марку, риелтору, но он говорит, что со всеми техническими вопросами нужно обращаться непосредственно в компанию. В конце концов я кричу на него, чем, как я подозреваю, лишь ухудшаю ситуацию. Я даже пишу сообщение Эдварду. Он, разумеется, не отвечает.Ко всему прочему я уверена, что освещение изменилось. Когда мы въехали, Марк сказал, что дом автоматически добавляет света для противостояния зимней депрессии. Если это так, то может ли он делать наоборот? Я не только не сплю как следует, но и просыпаюсь с сухими, зудящими глазами и чувством изнеможения.Звонит Саймон и снова говорит, что может прийти. Так легко было бы сказать да. Я говорю ему, что подумаю. Я слышу восторг в его голосе, хотя он пытается его скрыть. Милый, благоразумный, надежный Саймон. Моя гавань в бурю.А потом Эдвард Монкфорд отвечает на мое сообщение.
Глава 72Сейчас: Джейн— Она исключительная, — говорит ювелир, катая жемчужину между большим и указательным пальцами и разглядывая ее через окуляр. — Если это то, о чем я думаю, то она очень и очень редкая.Я показываю ожерелье в створчатом футляре. — Она может быть отсюда?Он берет футляр и одобрительно кивает, увидев японские иероглифы.— Кокити Микимото[52]. Такое не часто увидишь. — Достав ожерелье, он рассматривает его на свет, сравнивает с одиночной жемчужиной. — Да, точно такая же. Как я и думал, это жемчуг кеши.— Жемчуг кеши? Что это значит?— Морской кеши — это редчайший вид жемчуга, особенно если имеет почти круглую форму, как этот. Его добывают из раковин, содержащих больше одной жемчужины — близнецов, скажем так. Ядер у них нет, поэтому они так необычно светятся, сияют. Как я уже сказал, они крайне редки. Полагаю, что в какой-то момент ожерелье порвалось и жемчужины рассыпались. Владелец нанизал их заново, но одну пропустил.— Понятно. — По крайней мере, я понимаю его слова. Но вот то, что они подразумевают — что Эдвард подарил мне ожерелье, которое изначально дарил другому человеку, — усвоить будет куда труднее.Выходя из мастерской, я достаю телефон.— Саймон? — говорю я, когда он отвечает. — Вы случайно не знаете, не дарил ли Эдвард Монкфорд Эмме ожерелье? И если дарил, то не рвалось ли оно?
Глава 73Тогда: ЭммаМне нужно тебя увидеть. Эдвард.Я думаю над ответом и отправляю его.Ты все еще зол на меня, папочка?Он откликается быстро.Не более, чем ты того заслуживаешь.Хорошо. Значит, ты хочешь, чтобы я вернулась к тебе?Посмотрим после того, что будет вечером.Тогда я буду вести себя примерно.Коленки у меня уже подгибаются.19.00. Надень ожерелье. Больше ничего.Разумеется.Два часа, чтобы готовиться, предвкушать, терпеть. Я раздеваюсь и берусь за дело.
Глава 74Сейчас: Джейн— Как вы не понимаете? — горячо говорит Саймон. — Это доказывает, что он был там, когда она погибла.Мы сидим в той кофейне рядом с «Надежда есть», где Эдвард Монкфорд ко мне подкатил. Двое людей сходятся, не загадывая наперед. Какой чудовищной это оказалось ложью. Тогда он, конечно, душой не кривил — хотел воспроизвести те элементы отношений с Эммой, которыми был доволен, выкинув те моменты, которыми доволен не был. Но, как сказала Кэрол, нельзя, рассказывая одну и ту же историю дважды, рассчитывать, что она закончится иначе.Саймон продолжает рассуждать. — Простите, — говорю я. — Что вы сказали?— Я сказал, что она надевала это ожерелье только ради него — знала, что я его терпеть не могу. В тот день мы должны были встретиться. Мы почти договорились. Но потом она все отменила. Сказала, что ей нездоровится, но я сразу подумал, не собралась ли она встретиться с Монкфордом.Я хмурюсь.— Послушайте, нельзя вчитывать все это в одну-единственную жемчужину. Это ничего не доказывает.— Сами посудите, — терпеливо говорит он. — Как Монкфорд заполучил ожерелье, чтобы подарить его вам? Для этого ему нужно было быть там, когда оно порвалось. Но он понимал, что если жемчужины будут рассыпаны по полу, то будет ясно, что была борьба, а не самоубийство и не несчастный случай. Поэтому перед уходом он их все собрал — кроме той, что вы нашли.— Но ведь она погибла не в ванной, — возражаю я. — Ее нашли у подножия лестницы.— От ванной до лестницы всего несколько шагов. Он легко мог притащить ее туда и сбросить.Я ни секунды не верю перегруженному предположению Саймона, но все равно не могу не признать, что жемчужина может оказаться уликой.— Хорошо. Я свяжусь с Джеймсом Кларком — я знаю, что по средам он приезжает в город. Если хотите, приходите тоже. Услышите, как он опровергнет вашу гипотезу.— Джейн… если хотите, я переберусь к вам на Фолгейт-стрит на несколько дней. — У меня, наверное, удивленный вид, поскольку он добавляет: — Я предлагал Эмме, но она не захотела, и я не стал давить. Вечно буду жалеть, что не проявил настойчивости. Будь я там тогда… — Его слова повисают в воздухе.— Спасибо, Саймон. Но мы ведь даже не знаем наверняка, что Эмма была убита.— Все улики до последней указывают на Монкфорда и ни на кого больше. Вы отказываетесь это признать по личным причинам. И мне кажется, нам обоим известно, по каким. — Его взгляд опускается на мой живот. Я краснею.— А вами движут эмоции, вот вы и хотите, чтобы он был виновен, — парирую я. — И, для протокола, у нас с Эдвардом был короткий роман, только и всего. Мы больше не встречаемся.Он улыбается, немного печально. — Понятное дело. Вы нарушили самое главное правило. Вспомните, что случилось с котенком.
Глава 75Тогда: ЭммаЯ все выщипала, выбрила, удалила и заголила. Наконец я надеваю жемчужное ожерелье; оно охватывает мое горло, словно пальцы возлюбленного. Мое сердце поет. Меня окатывают волны предвкушения.До его прихода еще час. Я наливаю большой бокал вина и почти весь выпиваю. Потом, не снимая ожерелья, иду в ванную.Снизу доносится какой-то звук. Опознать его трудно, но это может быть скрип ботинка. Я останавливаюсь.Ау! Кто здесь?Ответа нет. Я беру полотенце и выхожу к лестнице. Эдвард?Тишина тянется, плотная и какая-то осмысленная. Волосы у меня на затылке шевелятся. Ау! снова говорю я.На цыпочках я спускаюсь до середины лестницы. Оттуда виден каждый угол дома. Никого нет.Разве что кто-то стоит прямо подо мной, скрытый каменными плитами. Я разворачиваюсь и медленно иду обратно, вглядываясь в щели между ними.Никого.Затем я слышу другой звук, вроде храпа. Он, кажется, доносится сверху. Но, подняв голову, я различаю писк, очень высокий, такой частоты, что человеческому уху он едва слышен. Он делается все громче, как будто пищит комар. Я зажимаю уши руками, но звук проникает мне прямо в голову.Под потолком лопается лампочка, стекло разлетается и звякает по полу. Звук прекращается. Что-то отказало в технической системе дома. В гостиной перезагружается мой ноутбук. Свет в доме медленно гаснет и загорается снова. На экране ноутбука открывается домашняя страница «Домоправителя». Дом словно перезапустился.Что бы это ни был за сбой, он миновал. И здесь никого нет. Я поднимаюсь обратно в ванную.
Глава 76Сейчас: Джейн— Поразительно, — говорит Джеймс Кларк, глядя то на ожерелье, то на жемчужину. — Просто поразительно.— Мы пока не поняли, что это значит, — говорю я. Саймон зыркает на меня, и я добавляю: — То есть мнения разделились. Саймон думает, что это может быть доказательством убийства Эммы Эдвардом. А я не понимаю, как это может сказаться на чем бы то ни было.— Я вам скажу, на чем это может сказаться, — задумчиво говорит отставной полицейский. — На версии с Деоном Нельсоном. Будь там жемчужное ожерелье, порванное или нет, он бы его не оставил. Он бы его украл, и в таком случае мистер Монкфорд не мог бы его починить и подарить вам. Вот моя гипотеза, навскидку.— В ту нашу встречу, — говорит Саймон, — после допроса, вы сказали, что у Монкфорда было алиби.— Да. Ну, что-то вроде алиби. Если честно, я сразу понял, что вы так просто не отступитесь. А когда полугодовое следствие кое-как закончилось, меньше всего на свете мы хотели, чтобы сокрушенный горем бывший оспорил вердикт коронера. Поэтому, наверное, я говорил увереннее, чем следовало бы. Мистер Монкфорд показал, что в день смерти Эммы был на стройке в Корнуолле. Его видели в гостинице утром и еще раз — ранним вечером. Ничто не указывало на то, что он в течение дня возвращался в Лондон, поэтому мы склонились к тому, чтобы ему поверить.Саймон смотрит на него. — Но ведь тогда получается, что он мог это сделать.— Миллион человек мог это сделать, — мягко говорит Кларк. — Нам этого недостаточно. Нам нужны признаки того, что кто-то это сделал.— Монкфорд сумасшедший, — горячо говорит Саймон. — Господи, да вы на его дома посмотрите! Он сумасшедший перфекционист, и если ему кажется, что что-то не вполне хорошо, то он этого так не оставляет. Он уничтожает это и начинает заново. Эмме он однажды так и заявил: «Эти отношения будут длиться до тех пор, пока будут идеальными». Кому в голову придет такое сказать?В ответ Кларк терпеливо объясняет Саймону, что любительская психология и работа полиции — две совершенно разные вещи. Я, правда, почти не слушаю.Эдвард и мне говорил то же самое, осознаю я, практически слово в слово. Это идеально… Некоторые из самых совершенных моих отношений длились не больше недели… Зная, что ты с человеком ненадолго, начинаешь больше его ценить…Мой ребенок поднимает ногу и пинает меня чуть выше пупка. Я вздрагиваю. Мы в опасности?— Джейн?Они смотрят на меня с любопытством. Я осознаю, что мне задали вопрос.— Простите?Джеймс Кларк протягивает мне ожерелье. — Вы не могли бы надеть его?Маленькую застежку сзади трудно застегнуть вслепую, и Саймон вскакивает помочь. Я убираю волосы с затылка, открывая ее. Он неловко дотрагивается до меня, и я чувствую — с удивлением — что дело может быть в том, что я ему нравлюсь.Ожерелье надето, и Кларк задумчиво его разглядывает. — Можно? — вежливо спрашивает он. Я киваю, и он пытается просунуть палец между жемчугом и моей шеей. Не влезает.— Хм, — произносит Джеймс и откидывается на спинку стула. — Не хочу, как говорится, подливать масла в огонь. Но есть одна важная деталь.— Какая? — нетерпеливо спрашивает Саймон.— Когда Эмму нашли, полицейский, первым прибывший на место, увидел у нее на шее слабую отметину. Он внес это в протокол, но к приезду патологоанатома она исчезла. Осталась пара царапин, вот здесь. — Он указывает туда, где пытался засунуть палец под ожерелье. — Ничего особенного. Причиной смерти, разумеется, они стать не могли. Учитывая остальные повреждения, мы решили, что Эмма переворачивалась, когда падала.— А на самом деле они от сорванного ожерелья, — тут же говорит Саймон.— Ну, это ваше предположение, — говорит Кларк.— Может быть и другое объяснение, — внезапно говорю я.— Какое? — спрашивает Кларк.— Эдвард… — Я краснею. — У меня есть основания думать, что Эдварду с Эммой мог нравиться грубый секс.Саймон смотрит на меня. Кларк лишь кивает. — Так.— Поэтому, даже если Эдвард и был с ней в тот день — а я в этом по-прежнему не убеждена, — то ожерелье могло и случайно порваться.— Возможно. Но мы этого уже не узнаем, — говорит Кларк.Мне в голову приходит еще одна мысль. — В ту нашу встречу вы сказали, что нельзя установить, кто вошел в дом перед гибелью Эммы.— Верно. А что?— Да просто странно. Дом устроен так, чтобы собирать и записывать информацию, в этом весь его смысл.— Вы можете устроить обыск у них в офисе, — тут же говорит Саймон. — Забрать компьютеры и посмотреть, что на них.Кларк предостерегающе поднимает руку: — Погодите. Я ничего сделать не могу. Я в отставке. А то, что вы предлагаете, — это операция, которая обойдется в десятки тысяч фунтов. Крайне маловероятно, что по прошествии такого срока удастся получить ордер. Если только не найдется очень убедительных доказательств.Саймон ударяет кулаком по столу.— Это безнадежно!— Мой вам совет: постарайтесь оставить прошлое, — мягко говорит он. Смотрит на меня. — А вам бы я посоветовал как можно скорее подыскать новое жилье. С надежными замками и сигнализацией. На всякий случай.
Глава 77Тогда: ЭммаЯ встаю под душ. Сначала ничего не происходит. Затем вода ливнем обрушивается из массивной лейки. Я с радостью подставляю под нее лицо.Все будет хорошо.Я тщательно моюсь для него, намыливая каждый интимный уголок тела, который он может захотеть обследовать. Затем, без предупреждения, вода приостанавливается и становится ледяной. Я взвизгиваю и отскакиваю.Эмма, говорит голос у меня за спиной.Я резко оборачиваюсь. Что ты здесь делаешь? спрашиваю я. Срываю полотенце с вешалки и заворачиваюсь в него. И как ты вошел?
Глава 78Сейчас: Джейн— Напомните, какими средствами вы располагаете? — Камилла не смеется вслух, но явно думает, что я рехнулась. — Пока вы жили на Фолгейт-стрит, рынок недвижимости обезумел. Домов не хватает, к тому же иностранные инвесторы вкладываются в лондонскую недвижимость, потому что думают, что таким образом обезопасят свои деньги. Теперь, чтобы снять квартиру с двумя спальнями, вам нужно будет вдвое больше. — Она указывает на объявления в окнах агентства. — Взгляните.Возвращаясь на Фолгейт-стрит, я решила последовать совету Джеймса Кларка и начать охоту на квартиру. Лучше бы я этого не делала. — Большая с одной спальней сойдет. По крайней мере, на первое время.— Ваших средств и на это не хватит. Разве что вы рассмотрите плавучий дом.— Я жду ребенка. Скоро он начнет ходить. Плавучий дом — не лучший вариант, правда? — Я медлю. — Нет ли других домовладельцев, которые бы делали то, что делает Эдвард? Задешево бы сдавали дома тем, кто будет за ними присматривать?Камилла качает головой. — Предложение Эдварда Монкфорда уникально.— Ну, выселить меня, пока я плачу аренду, он не сможет. И я не съеду, пока не найду другого места. — Что-то в выражении лица Камиллы останавливает меня. — В чем дело?— В подписанном вами договоре свыше двухсот правил, — напоминает она. — Надеюсь, вы никаких не нарушили. Иначе получится, что вы нарушили условия договора.Я чувствую иррациональную злость.— В жопу эти правила. И Эдварда Монкфорда в жопу. — Я в такой ярости, что даже топаю ногой. Гормоны матери-тигрицы.Но, несмотря на смелые слова, я знаю, что не буду тягаться с Эдвардом. После разговора с Саймоном и Джеймсом Кларком я почувствовала в отношении Дома один по Фолгейт-стрит нечто, чего раньше никогда не чувствовала. Я почувствовала страх.
Глава 79Тогда: ЭммаУ меня остался код, говорит он.Он делает шаг ко мне. Глаза у него красные и диковатые. Он недавно плакал.Я сказал Марку, что удалил код, когда выехал, говорит он. Но я его не удалял. А потом я воспользовался им, чтобы взломать систему. Это было просто. Ребенок бы справился.А, говорю я. Что еще сказать, я не знаю.Я был наверху, говорит он. На чердаке. Я иногда прихожу, когда ты спишь, и ночую там. Поближе к тебе.Вдруг он показывает на мое горло, и я отступаю в испуге. Это он тебе это ожерелье подарил, да? Эдвард.Да. Саймон, тебе надо уйти. Я кое-кого жду.Я знаю. Саймон достает незнакомый мне телефон. Эдварда Монкфорда. Но он не придет. Я написал это сообщение.Что? недоуменно говорю я.На прошлой неделе, ночью, я взял твой телефон и записал этот номер в записную книжку под его именем, говорит он едва ли не с гордостью. Поэтому, когда я пишу тебе сообщения, они приходят вроде как от него. Сообщения я, разумеется, удалил. А телефон — с предоплаченной симкой, поэтому отследить его нельзя.Но… почему?Почему? повторяет он. Почему? Я сам все время задаю себе этот вопрос, Эм. Почему Монкфорд? Почему Сол? Почему они? Ведь никто из них не любил тебя так, как я. И ты меня любила. Я знаю. Мы были счастливы.Нет. Нет, Саймон, говорю я как могу твердо. Ты все не так понял. Мы с тобой не могли быть счастливы, разве что недолго. Я тебе не гожусь. Тебе нужен кто-то милый. добрый. Не такой, как я.Не говори так, Эм. Теперь по его щекам катятся слезы. Не надо, повторяет он. Я тебе не позволю.Я пытаюсь взять ситуацию под контроль. Уходи, Саймон. Сейчас же. Иначе я вызову полицию.Он качает головой. Я не могу, Эм. Не могу.Чего не можешь?Не могу тебя отпустить, шепчет он. Не могу потерять тебя. Не могу, чтобы ты хотела их, а не меня.Он смотрит на меня со странным, отчаянным выражением на лице, и я понимаю, что он готовится сделать что-то ужасное. Я бросаюсь вперед, пытаюсь проскользнуть мимо него. Он хватает меня за руку, но его пальцы смыкаются на браслете, тот снимается, и я свободна. Но он преграждает мне путь, скребет мне по горлу, по ожерелью. Оно рвется, жемчужины градом скачут по полу ванной. Он хватает меня за шею, притягивает к себе спиной, вытаскивает из ванной, словно спасатель в бассейне. Я окоченела от страха и ничего не могу сделать; он тащит меня к лестнице.Саймон, пытаюсь сказать я, но его рука слишком крепко сжимает мое горло. А потом мы оказываемся на верхней ступени и он разворачивает меня; я смотрю вниз, в пустоту. Я люблю тебя, Эм, говорит он мне на ухо. Я люблю тебя. Но он говорит это с какой-то яростью, словно под люблю подразумевает ненавижу, и когда он одновременно целует меня и толкает, я понимаю, что он делает это намеренно, что он хочет, чтобы я умерла. Потом я кубарем лечу вниз, бьюсь головой о камень, ступень за ступенью, боль и паника колотят все мое набирающее скорость тело. На полпути я срываюсь с лестницы, и наступает миг блаженного облегчения, смешанного с ужасом, а потом бледный пол взмывает мне навстречу и моя голова разбивается.
Глава 80Сейчас: ДжейнЯ звоню Саймону.— Не в моих правилах приглашать малознакомых мужчин на ужин, — говорю я. — Но если вы говорили всерьез, то я буду рада компании.— Разумеется. Мне что-нибудь принести?— Ну, в доме совсем нет вина. Сама я пить не буду, но вы можете взять себе. Зато есть стейки. Не какая-нибудь магазинная дрянь, а из одной стильной мясной лавки на Хай-стрит. Предупреждаю, опоздаете — съем и свой, и ваш. Аппетит у меня сейчас зверский.— Отлично. — Голос у него веселый. — Буду к семи. Обещаю на этот раз не рассуждать о том, что Монкфорд убил мою девушку, хорошо?— Спасибо. — Я сама собиралась предложить не говорить сегодня об Эмме с Эдвардом — мне и без того страшновато, но не знала, как это потактичнее сделать. Я начинаю понимать, что Саймон — очень внимательный человек. Я вспоминаю, что сказала Миа. Лучше кто-нибудь в таком духе, чем твой безумный архитектор.Я гоню эту мысль. Даже не будь я толстой и беременной от другого мужчины, это было бы невозможно.Открыв ему дверь два часа спустя, я вижу, что он пришел не только с вином, но и с цветами.— Это вам, — говорит он, вручая мне букет. — Я все жалел, что в нашу первую встречу был с вами так груб.Он целует меня в щеку — чуть более долгим поцелуем, чем нужно. Я ему нравлюсь, я в этом уверена. Но я не думаю, что он когда-нибудь понравится мне. Что бы ни говорила Миа.— Очень красивые, — говорю я, неся цветы к мойке. — Поставлю в воду.— А я открою вот это. Это «Пино Гриджо» — любимый сорт Эммы. Точно не хотите немного? Я посмотрел в Интернете: считается, что на четвертом месяце глоточек алкоголя можно.— Может, попозже. А вы не стесняйтесь. — Я несу цветы в вазу и ставлю ее на стол.— Эм, а где штопор? — спрашивает он через плечо.— В шкафчике. Справа. — Тут до меня доходит: — Вы назвали меня Эм?— Правда? — смеется он. — Простите… Наверное, дело в том, что это такая привычная ситуация — я тут с вами, открываю бутылку. Ну, понятно, не с вами. С ней. А теперь с вами. Больше не буду, честно. Так, где тут у вас бокалы?
Глава 81Тогда: ЭммаСтранно готовить стейки для мужчины, любого мужчины, в доме на Фолгейт-стрит. Эдвард никогда бы мне не позволил: он взял бы все под контроль, надел бы фартук, выбрал бы нужные сковородки, масла и приборы, попутно рассказывая о разных способах приготовления стейков в Тоскане или в Токио. Саймон же довольствуется наблюдением за мной и разговорами — о рынке недвижимости, о том, где искать недорогое жилье, о квартире, которую он сейчас снимает. — Когда отсюда съезжаешь, одна из радостей — что больше не надо думать об этих кретинских правилах, — замечает он, когда я машинально протираю сковородку и убираю ее перед тем, как сесть за стол. — И скоро уже не верится, что когда-то так жил.— Хм, — говорю я. Я знаю, что в ближайшем будущем буду окружена младенческим хаосом, но какая-то часть меня всегда будет скучать по строгой, дисциплинированной красоте Дома один по Фолгейт-стрит.Я отпиваю вина, но, оказывается, я как-то потеряла к нему вкус. — Как продвигается беременность? — спрашивает он, и я сама не замечаю, как рассказываю ему о том, что боялась синдрома Дауна, это приводит к рассказу об Изабель, потом я начинаю плакать и не могу доесть стейк. — Сочувствую, — тихо говорит Саймон, когда я заканчиваю. — Как же вам тяжело пришлось.Пожав плечами, утираю слезы. — Кому сейчас легко? Это все гормоны, я из-за них по любому поводу рыдаю.— Я хотел, чтобы у нас с Эммой была семья. — Он ненадолго замолкает. — Я собирался сделать ей предложение. Никому об этом не говорил. По иронии судьбы, я как раз после переезда сюда решился, когда мы наконец-то обосновались. Я знал, что ей нелегко, но думал, что дело в ограблении.— Что вас остановило?— Да… — Он пожимает плечами. — Я хотел сделать самое сногсшибательное предложение на свете. Как в этих видео, где мужчина нанимает хор, чтобы тот исполнил любимую песню женщины, или выписывает фейерверком: выходи за меня, или что-нибудь в этом роде. Я как раз пытался придумать что-нибудь такое, чтобы наповал ее сразить. А она ни с того ни с сего со мной порвала.Лично мне такие публичные признания с излишествами всегда казались странноватыми и даже немного пугающими, но я решаю, что сейчас не время об этом говорить. — Вы еще встретите кого-нибудь, Саймон. Я уверена.— Правда? — Он выразительно смотрит на меня. — Мне вообще-то очень редко встречаются люди, с которыми я чувствую настоящую близость.Я решаю, что это все-таки нужно сказать. — Саймон… Я надеюсь, вы не решите, что я многовато о себе понимаю, но раз уж у нас такой откровенный разговор, я просто хочу кое-что прояснить. Вы мне симпатичны, но я сейчас совершенно не готова к отношениям. У меня столько забот.— Разумеется, — быстро говорит он. — Я и не думал… но мы с вами будем ладить, да? Дружить.— Да. — Я улыбаюсь ему, показывая, что ценю его тактичность.— Хотя вы, наверное, передумаете насчет отношений, если Монкфорд вам пальцами щелкнет, — добавляет он.Я хмурюсь.— Ни в коем случае.— Шутка. Собственно, я уже вроде как встречаюсь с одной девушкой. Она живет в Париже. Вот думаю туда перебраться, чтобы видеться почаще.Разговор переходит на другие темы, приятный и непринужденный. Мне этого не хватало, думаю я: этой любезности, этих вежливых уступок, столь отличных от подавляющего поведения Эдварда.Потом Саймон спрашивает: — Если хотите, Джейн, я останусь на ночь. Разумеется, на диване. Если вам так будет спокойнее…— Очень мило с вашей стороны. Но мы справимся. — Я похлопываю себя животу. — Мы с моим пузом.— Конечно. Может быть, в другой раз.13. Обычно между моими планами и моими делами возникает большой зазор.Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно
Глава 82Сейчас: ДжейнЯ просыпаюсь усталой и осовелой. Возможно, от капли спиртного накануне, решаю я, ведь я так от него отвыкла. Токсикоз вцепляется в мои внутренности, и меня тошнит в унитаз. И затем, когда я уже не могу без душа, «Домоправитель» находит время все отключить.Джейн, оцените, пожалуйста, следующие утверждения по шкале от 1 до 5, где 1 — это «полностью согласна», а 5 — «категорически не согласна».Некоторые функции дома отключены до завершения оценки.— Да чтоб тебя, — устало говорю я. Сил на это у меня нет никаких. Но в душ мне нужно. Я смотрю на первое утверждение.Если бы мои дети не добились успехов в школе, то меня справедливо сочли бы плохим родителем.Согласна ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Не согласнаЯ выбираю «Скорее согласна» и замираю. Я почти уверена, что раньше вопросов о воспитании детей не было.Случайны ли эти вопросы? Или это нечто большее: какая-то тонкая, зашифрованная издевка «Домоправителя»?Идя дальше по анкете, я замечаю кое-что еще. Я чувствую себя иначе. Одно то, что я отвечаю на эти вопросы, напоминает мне: жить здесь — привилегия, которой достойны немногие; что если я съеду, то буду тосковать почти так же, как после потери Изабель…Я в ужасе осекаюсь. Как мне могло такое хоть на секунду в голову прийти?Я вспоминаю слова преподавателя, водившего сюда студентов. Вы, вероятно, этого не чувствуете, но вас окружает плотная сеть ультразвуковых волн, регулирующих настроение.Вопросы «Домоправителя» — некая часть функционирования Дома один по Фолгейт-стрит?Я подключаюсь к соседскому вай-фаю и ввожу несколько вопросов, на которые только что отвечала, в «Гугл». Есть результат. Статья в научном периодическом издании под непонятно звучащим названием «Журнал клинической психологии»:…Вопросы Алгоритма оценки перфекционизма позволяют измерить проявления различных форм патологического перфекционизма, включая личностный перфекционизм, завышенные требования к окружающим, потребность в одобрении, склонность к планированию (навязчивые аккуратность и организованность), руминантность (навязчивое обдумывание), компульсивное поведение, моральную негибкость…Я пробегаю статью глазами, пытаясь понять, что все это значит. Похоже, эти вопросы изначально были составлены психологами, чтобы диагностировать нездоровый, навязчивый перфекционизм, и бороться с ним. На секунду я задумываюсь, не это ли тут и происходит: может быть, дом просто наблюдает за моим душевным состоянием — так же, как следит за моим сном, весом и прочая?Но потом я понимаю, что возможно и другое объяснение.Этот опросник нужен Эдварду не для того, чтобы бороться с перфекционизмом своих жильцов, а для того, чтобы его усиливать. Он пытается управлять не только нашей обстановкой и даже тем, как мы в ней живем, но также нашими мыслями и чувствами.Эти отношения будут длиться лишь до тех пор, пока будут совершенно идеальными…Я вздрагиваю. Уж не низкий ли балл за психометрические тесты решил судьбу Эммы?Я кончаю с вопросами, внимательно выбирая те ответы, которые, как мне кажется, «Домоправитель» оценит выше всего. После этого ноутбук перезагружается и свет зажигается снова.Я встаю и с облегчением направляюсь в ванную. Но когда я поднимаюсь по лестнице, происходит сбой. Свет мерцает. Ноутбук зависает посреди перезагрузки. Все приостанавливается. А потом…Глядя вниз, я вижу, что на экране что-то появилось. Вроде фильма, но не фильм.Озадаченная, я возвращаюсь посмотреть поближе. Там я, в прямом эфире, в этом самом помещении. Чем ближе я подхожу, тем дальше отходит фигура на экране.Камера позади меня.Я беру ноутбук и поворачиваюсь. Теперь на экране мое лицо, а не затылок. Я рассматриваю стену передо мной, пока не вижу на экране, что смотрю прямо в камеру.Там ничего нет. Может быть, крохотная точка на бледном камне, и все.Я ставлю компьютер и закрываю окно с изображением. Под ним оказывается еще одно окно, еще одно изображение. И еще одно, и еще. На них — разные помещения дома. Я закрываю их, предварительно обнаруживая расположение камер. Одна показывает каменный стол под другим углом. Вторая направлена на входную дверь. Третья показывает ванную…Ванную. Душевая — как на ладони. Если это и есть датчики «Домоправителя», то кто еще имеет к ним доступ?Я кликаю снова. Последняя камера установлена прямо над постелью.Мне становится дурно. Каждый раз, когда мне казалось, что за мной следят… так оно и было.Господи, и не только в постели. Когда Эдвард брал меня на кухонной стойке, мы были выставлены на обозрение.Я содрогаюсь от отвращения. А потом меня затапливает потоком гормонов, и отвращение превращается в гнев.Это сделал Эдвард. Это он встроил камеры в самую плоть дома. Зачем? Это какая-то вуайеристская фишка? Или очередной способ прибрать к рукам каждое мгновение моей жизни? Я почти уверена, что это даже незаконно; кажется, кого-то за что-то в этом роде недавно посадили.Но потом я понимаю, что Эдвард не оставил бы такое дело на волю случая. Я отыскиваю в своей почте письмо от Камиллы с договором в приложении. В конце концов нахожу соответствующий пункт, глубоко закопанный в мелкий шрифт:…в том числе посредством фото- и видеосъемки…Потом мне в голову приходит кое-что еще. Дом построил Эдвард, но технику проектировал его партнер, Дэвид Тиль. И если Эдварда мне трудновато вообразить в роли технически продвинутого Подглядывающего Тома, то Тиль — совсем другое дело.Я не оставляю своей злости шанса угаснуть. Иду за пальто.
Глава 83Сейчас: ДжейнЗаписью на встречу я себя не утруждаю. Дожидаюсь на первом этаже «Улья», когда группка сотрудников «Монкфорд партнершип» со стаканчиками латте и бумажными пакетиками в руках соберется возле лифта, и просто захожу вместе с ними. На четырнадцатом этаже вместе с ними выхожу.— Эдварда нет, — говорит безупречная брюнетка на ресепшене, справившись с удивлением.— Я хочу поговорить с Дэвидом Тилем.Теперь вид у нее еще более удивленный. — Я посмотрю, свободен ли он. — Ей приходится искать его добавочный номер в своем айпаде. Похоже, к специалисту по технологиям гости приходят нечасто.Моя тирада, обращенная к Дэвиду Тилю, длинна, громка и щедро пересыпана ругательствами. Я едва перевожу дыхание, а он спокойно ждет, когда я закончу. Я вспоминаю, как, когда я впервые пришла сюда, Эдвард слушал того клиента, позволяя его злости омывать себя.— Это смешно, — говорит Тиль, когда я наконец заканчиваю. — Мне кажется, вы слишком бурно реагируете ввиду вашего состояния.Он при всем желании не придумал бы ничего лучше, чтобы меня снова разобрало: — Во-первых, я не больна, кретин. А во-вторых, не смей так снисходительно со мной говорить. Я знаю, что я видела. Ты подглядывал за мной и отрицать этого не можешь. Об этом даже в вашем чертовом договоре сказано.Он качает головой: — Мы просим расписаться в отказе от претензий. Но это на всякий случай. Доступ к изображениям с камер имеет только программа распознавания лиц. Так дом опознает вас и следит за вашими перемещениями, вот и все.— А душ? — вопрошаю я. — Который то холодный, то горячий, чтобы я со страху обделалась? Что, и здесь распознавание лиц, что ли?Он хмурится.— Мне не было известно о каких бы то ни было проблемах с душем.— А теперь самое главное. Куда все эти камеры смотрели, когда убили Эмму? Они должны были записать, что произошло.Он медлит.— В тот день они не работали. Технические неполадки. Просто так совпало.— Вы ведь не думаете, что я… — начинаю я, и распахивается дверь, толкаемая не без силы рукой Эдварда Монкфорда, который широкими шагами входит в комнату.— Что ты здесь делаешь? — вопрошает он. Я никогда не видела его таким злым.— Просит видеоматериалы из дома на Фолгейт-стрит по этой Мэтьюз, — говорит Тиль.Эдвард вспыхивает от ярости.— Это зашло слишком далеко. Чтобы духу твоего не было, слышишь? — Секунду я не понимаю, что он имеет в виду: его офис или Дом один по Фолгейт-стрит, но тут он добавляет: — Мы начнем процедуру выселения. У тебя пять дней, чтобы выехать из дома.— Так нельзя.— Ты нарушила как минимум дюжину ограничительных условий. Так что можно.— Эдвард… чего ты так боишься? Что ты пытаешься скрыть?— Я ничего не боюсь. Меня бесит, что ты постоянно игнорируешь мои пожелания. Честно говоря, это даже забавно — ты говоришь, будто я одержим Эммой Мэтьюз, хотя явно сама на ней зациклилась. Почему ты не оставишь все это в покое? Какое тебе вообще дело?— Ты подарил мне ее ожерелье, — говорю я, так же злясь. — Если ты такой невиновный, зачем ты починил ее ожерелье и подарил его мне?Эдвард смотрит на меня как на сумасшедшую.— Я подарил вам с ней похожие ожерелья, потому что так уж вышло, что мне нравится цвет этого жемчуга, вот и все.— Ты убил ее, Эдвард? — вдруг спрашиваю я. — Очень уж похоже на то, что убил.— С чего ты взяла? — недоуменно спрашивает он. — Кто тебе внушает эти бредовые мысли?— Мне нужен ответ. — Я пытаюсь говорить спокойно, но мой голос дрожит.— Не будет тебе ответа. Уходи.Тиль ничего не говорит. Я встаю, чтобы уйти; Эдвард с яростью смотрит на мой живот.
Глава 84Сейчас: ДжейнВозвращаться мне, кроме как на Фолгейт-стрит, некуда. Но я вхожу в дом с трепетом, как окровавленный боксер, выходящий на ринг перед началом очередного раунда.Чувство, что за мной следят, меня уже не отпускает. Чувство, что со мной играют, тоже. По всему дому случаются мелкие неполадки. Розетки не желают работать. Свет то делается ярче, то тускнеет. Когда я пишу в поисковике «Домоправителя» «квартиры с одной спальней», он отправляет меня на сайт, посвященный женщинам, обманывающим своих партнеров. Когда я включаю акустическую систему, он выбирает «Похоронный марш» Шопена. Срабатывает сигнализация; я подскакиваю.— Прекрати на хер это ребячество! — кричу я в потолок.Тишина пустых комнат — единственный, издевательский ответ.Я беру телефон.— Саймон, — говорю я, когда он отвечает. — Если ваше предложение еще в силе, я бы очень хотела, чтобы вы переночевали у меня сегодня.— Джейн, в чем дело? — спрашивает он, тут же обеспокоившись. — У вас испуганный голос.— Не то чтобы испуганный, — вру я. — Просто мне тут немного не по себе. Я уверена, что беспокоиться не о чем. Но я в любом случае была бы рада встрече.
Глава 85Сейчас: Джейн— Приехал, как только смог, — говорит Саймон, бросая на пол сумку. — Вот она, прелесть фриланса. Могу работать что здесь, что в «Старбаксе». — Он смотрит на меня и замолкает. — Джейн, с вами точно все хорошо? Вид у вас ужасный.— Саймон… я должна перед вами извиниться. Все это время вы говорили мне, что Эмму убил Эдвард, а я пропускала это мимо ушей. Но теперь мне начинает казаться… — Я медлю, мне не хочется даже произносить эти слова. — Мне начинает казаться, что вы правы.— Не нужно извиняться, Джейн. Но можно спросить, почему вы изменили мнение?Я рассказываю ему о камерах, о стычке с Тилем.— А потом я обвинила Эдварда в том, что он подарил мне ожерелье Эммы, — добавляю я.Он смотрит на меня, вдруг напрягшись.— И как он это воспринял?— Он сказал, что это были разные ожерелья.— Доказать он это смог?— Даже не пытался. Просто прогнал меня. — Я обреченно пожимаю плечами. — У меня пять дней, чтобы найти другое жилье.— Можете пожить у меня, если хотите.— Спасибо. Но я и так вам навязываюсь.— Но мы же останемся друзьями, Джейн, правда? Когда вы отсюда съедете, вы ведь меня не забудете?— Конечно, нет, — говорю я; мне немного неловко от его молящего тона. — В общем, передо мной моральная дилемма. — Я указываю на стол, на котором в створчатом футляре лежит мое ожерелье. — Из-за всех этих дел с ожерельями я решила узнать, сколько оно стоит. Оказывается, около трех тысяч фунтов.Саймон поднимает брови.— А это — неплохой такой задаток за квартиру.— Именно. Но мне кажется, что мне нужно вернуть его Эдварду.— Зачем? Если он решил сделать вам дорогой подарок — его проблема.— Да, но… — Я не знаю, как объяснить. — Я не хочу, чтобы он думал, будто меня интересует исключительно его стоимость. Но проблема в том, что деньги мне нужны. — И я не хочу, чтобы он презирал меня еще сильнее, думаю я, но вслух этого не говорю.— То, что для вас это вообще дилемма, уже очень многое о вас говорит, Джейн. Большинство на вашем месте и не задумалось бы. — Саймон улыбается. Напряженности, которую он выказал только что, когда я заговорила об Эдварде, больше нет. Почему он так напрягся? Что он ожидал услышать?И тут я задумываюсь об одном обстоятельстве — неприметном, но совершенно очевидном.Если Саймон прав и мое ожерелье — то самое, которое Эдвард дарил Эмме, то на одной из нитей не хватает одной жемчужины. Но я смотрю на него, и мне кажется, что все нити совершенно, идеально симметричны.Я пробегаю пальцами по верхней нити, быстро считая. Двадцать четыре жемчужины.На второй нити тоже двадцать четыре жемчужины.Как и на третьей.Эдвард не лгал. Все-таки он подарил мне не то ожерелье, которое дарил Эмме. События развивались не так, как описывал Саймон: Эдвард не убивал Эмму, не собирал и не уносил рассыпавшийся жемчуг.Но это мог сделать Саймон.Эта мысль вплывает мне в голову, полностью оформившись. Что, если все произошло именно так, как сказал Саймон… только при его, а не Эдварда, участии?У тебя нет доказательств, говорю я себе.Но мне вдруг становится куда менее радостно от того, что этот человек проведет здесь ночь.Я задумываюсь еще об одном обстоятельстве. Пока Саймон здесь, дом функционирует без перебоев. Из кранов течет вода, конфорки работают, даже «Домоправитель» не блокируется. Почему?Не потому ли, что он каким-то образом все это подстраивал?Когда я наехала на Тиля, вид у него был смущенный. Но еще и озадаченный. И он сказал что-то о неполадках.Может быть, ему было неловко оттого, что кто-то посторонний влез в системы Дома один по Фолгейт-стрит, и он это знал?Может быть, я все это время заблуждалась?14. Я стараюсь не давать другим знать, что я на самом деле думаю.Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно
Глава 86Сейчас: Джейн— Джейн? Все хорошо? — Саймон смотрит на меня внимательно.— Да. — Собравшись, я улыбаюсь ему. — Очень мило с вашей стороны было прийти. Только вот сумку можно было не брать. Моя подруга Миа только что написала. Она тут переночует.— Разве у Миа нет детей? Мужа? — Голос у него озабоченный.— Да, но…— Ну вот. Она им нужна. А я здесь. К тому же будет как раньше.— Раньше? Как это? — спрашиваю я, не понимая.Он поводит рукой.— Мы с вами. Здесь, вместе.— Раньше так не было, Саймон.Улыбка не сходит с его лица. — Не так уж и давно было. Со мной, во всяком случае.— Саймон… — Я не знаю, как это сказать. — Я — не Эмма. Я совсем не такая, как она.— Разумеется, не такая. Во-первых, вы гораздо лучше.Я беру со стола телефон.— Что вы делаете? — спрашивает он.— Мне нужно отнести ожерелье в спальню, — вру я.— Я отнесу. — Он протягивает руку. — Вы беременны. Вам беречься надо.— Ну, не настолько беременна. — Тут я вспоминаю еще кое-что. Считается, что на четвертом месяце глоточек алкоголя можно. Откуда он знает, на каком я месяце?Я начинаю его обходить. Руку он так и держит, но не останавливает меня, когда я не обращаю на нее внимания.— Осторожнее на лестнице! — кричит он, следя за мной. Я заставляю себя замедлить шаг; реагирую на его предупреждение взмахом руки.Не считая прихожей, единственное место в доме, где есть дверь, — это чулан. Проскользнув внутрь, я подпираю ее швабрами и метлами.Первой я звоню Миа. Вызов не может быть установлен.— Черт, — вслух говорю я. — Твою мать.Эдвард Монкфорд. Вызов не может быть установлен.Служба спасения.Вызов не может быть установлен.Взглянув на экран, я вижу, что нет сети. Тогда я не без труда выбираюсь на чердак и поднимаю телефон как можно выше. Сети все рано нет.— Джейн? — зовет снизу Саймон. — Джейн, все в порядке?— Саймон, уходите, пожалуйста! — кричу я. — Мне нехорошо.— Очень жаль. Я вызову врача.— Пожалуйста, не надо. Мне просто нужно отдохнуть.Я слышу, как его голос приближается к спальне. — Джейн? Вы где? В ванной?Я не отвечаю.— Тук-тук… Нет, не в ванной. Мы что, в прятки играем?Скрипит дверь чулана — он ее толкнул.— Нашел! — радостно говорит он. — Выходи-ка, малыш.
Глава 87Сейчас: Джейн— Я не выйду, — говорю я из-за двери.— Не глупи. Я так не могу с тобой разговаривать.— Саймон, уходите. Иначе я вызову полицию.— Как? У меня прибор, который глушит сигнал мобильника. И вай-фай тоже.Я не отвечаю. Медленно осознаю, что дела еще хуже, чем я думала. Он все продумал.— Я хотел одного — быть с тобой, — говорит он. — Но тебе все равно нужен Монкфорд, а не я, да?— При чем здесь Монкфорд?— Он тебя недостоин. И ее был недостоин. Но хорошим парням хорошие девушки не достаются, правда? Их уводят козлы вроде Монкфорда.— Саймон, я поймала сигнал. Я звоню в полицию. — Я поднимаю телефон и быстро говорю: — Полицию, пожалуйста. Дом один по Фолгейт-стрит, в Хендоне. Да. У меня в доме мужчина, он мне угрожает.— Это не совсем правда, малыш. Я никому не угрожал.— Пожалуйста, быстрее. Да, пять минут хорошо. Спасибо.— Очень убедительно. Врать ты умеешь, Джейн. Как, сука, все бабы, которых я встречал. — Он вдруг начинает колотить в дверь ногой. Метлы и швабры гнутся, но выдерживают. От ужаса у меня кружится голова.— Ничего страшного, Джейн, — говорит он, пыхтя. — Я никуда не спешу. — Я слышу, как он спускается по лестнице. Проходят долгие минуты. До меня доносится запах жареного бекона. Как это ни абсурдно, у меня от него текут слюнки.Я осматриваю чулан, гадаю, чем тут можно было бы воспользоваться. Мой взгляд падает на кабели на стене — вены и артерии дома. Я начинаю выдергивать их без разбора. Должно быть, это подействовало, потому что Саймон снова поднимается наверх.— Очень умно, Джейн. Но и раздражает немного. Давай уже, выходи. Я тебе поесть приготовил.— Уходи, Саймон. Разве ты не понимаешь? Тебе надо уйти. Серьезно.— Ты, когда злишься, совсем как Эмма. — Слышно, как скребет по тарелке нож. Я представляю, как Саймон сидит, скрестив ноги, за дверью, ест, что приготовил. — Мне следовало почаще говорить ей «нет». Чаще проявлять характер. Вечная моя проблема. Я слишком разумный. Слишком милый. — Я слышу, как он откупоривает бутылку. — Я подумал, что ты тоже милая и в этот раз все будет иначе. Но не вышло.— ДЭВИД ТИЛЬ! — кричу я. — ЭДВАРД! ПОМОГИТЕ!Я кричу до боли в горле, до хрипоты.— Они тебя не слышат, — наконец говорит он.— Слышат, — уверенно говорю я. — Они наблюдают.— А, вот ты что подумала? Боюсь, что нет. Это был я. Ты так сильно мне ее напоминаешь. Я очень давно в тебя влюблен.— Это не любовь, — в ужасе говорю я. — Любовь не может быть совершенно односторонней.— Любовь всегда односторонняя, Джейн, — печально говорит Саймон.Я знаю, что мне нужно сохранять спокойствие.— Если бы ты любил меня, то хотел бы, чтобы я была счастлива. Не пугал бы и не загонял в ловушку.— А я и хочу, чтобы ты была счастлива, Джейн. Только не за мой счет. А если ты не достанешься мне, то этот козел уж точно тебя не получит.— Говорю же: я с ним рассталась.— Она говорила то же самое. — Голос у него усталый. — И я ее испытал. Устроил простую проверку. И она снова захотела быть с ним. Не со мной. С ним. Я не хотел, чтобы так вышло, Джейн. Я хотел, чтобы ты меня полюбила. Но в конце концов и так сойдет.Я слышу, как он расстегивает молнию на сумке. Раздается плеск. Под дверь подползает темное пятно. Пахнет жидкостью для розжига.— Саймон! — кричу я. — Охерел, что ли?!— Не могу, Эм. — Голос у него гнусавый и низкий, словно он вот-вот расплачется. — Не могу этого так оставить.— Пожалуйста, Саймон. Подумай о ребенке. Даже если меня ненавидишь, подумай о ребенке.— О, я о нем думаю. Мелкий ублюдок ублюдка. Его хер в твоей манде. Его дитя. Нет уж, бля. — Еще один плеск. — Я сожгу этот дом. Ему это не больно-то понравится, а? И мне придется сжечь его вместе с тобой, если ты не выйдешь. Не вынуждай меня делать это, Джейн.Все эти чистящие средства вспыхнут. Я по одному закидываю их на чердак. Потом неуклюже лезу туда сама и проверяю, нет ли сети. Ее по-прежнему нет.— Джейн! — кричит из-за двери Саймон. — Последний шанс. Выходи и будь паинькой. Притворись, что любишь меня, хотя бы ненадолго. Просто притворись, о большем не прошу.Я иду по техническому лазу, светя себе телефоном. Кругом деревянные балки и перегородки. Если огонь проникнет сюда, остановить его будет нельзя. Впрочем, я припоминаю, что при пожаре в доме убивает дым.Я наступаю на старый спальник. В голове у меня снова щелкает. Тут спала не Эмма, а Саймон. У него были какие-то вещи Эммы, карточка ее терапевта. Может быть, он даже думал обратиться за помощью. Если бы только обратился.— Джейн? — кричит он. — Джейн?А затем я вижу свой чемодан. Сев на корточки, я открываю его и вынимаю памятную коробочку Изабель. Дрожащими руками перебираю предметы, один за другим: пеленочку, слепки ручек и ножек.Все, что от нее осталось.Я подвела вас обоих.Я опускаюсь на колени, положив руки на живот, и даю волю слезам.15. Ваша дочь попала в беду на море. Спеша ей на помощь, вы понимаете, что кроме нее в таком же положении оказалось около десятка детей. Вы можете либо немедленно спасти свою дочь, либо отправиться за помощью для остальных, но на это уйдет время. Как вы поступите?☉ Спасете своего ребенка☉ Спасете десять других детей
Глава 88Сейчас: ДжейнЯ не знаю, сколько времени плачу. Но когда перестаю, запаха дыма по-прежнему нет. Только едкая вонь жидкости для розжига.Я думаю о Саймоне, который где-то подо мной тоже жалеет себя. О его жалобных причитаниях.И я думаю: нет.Я — не Эмма Мэтьюз, неорганизованная и уязвимая. Я мать, которая похоронила одного ребенка и носит в себе другого.Было бы так просто остаться здесь и тешиться сладостным бездействием скорби. Лечь и ждать, пока дым просочится сквозь перекрытия, окутает меня и задушит.Но я этого не делаю. Какой-то первобытный инстинкт заставляет меня вскочить на ноги. Опомниться не успеваю, как спускаюсь обратно в чулан. Тихонько убираю от двери метлы и швабры.Ожерелье по-прежнему у меня в кармане. Я достаю его, разрываю нити и ссыпаю жемчуг в левую ладонь.Осторожно открываю дверь.Дом один по Фолгейт-стрит неузнаваем. Стены изукрашены граффити. Подушки разодраны. Пол усыпан осколками посуды. На окнах — нечто вроде кровавых разводов. Вместе с запахом жидкости для розжига я слышу запах газа из плиты.Словно из ниоткуда, он появляется под лестницей.— Джейн. Как я рад.— Я могу стать ею ради тебя. — Я не продумывала этого, ни в коей мере, но теперь мне очевидно, что я должна говорить, и слова вылетают у меня изо рта без запинки и дрожи. — Эммой. Милой Эммой, которую ты любил. Я стану ею ради тебя, а потом ты нас отпустишь. Правда?Он смотрит на меня, не отвечая.Я пытаюсь вообразить, как говорила бы Эмма, интонации, с которыми мог бы звучать ее голос. — Ого, — говорю я, оглядываясь, — да ты тут все разворотил, малыш. Ты, наверное, очень меня любишь, Сай, раз такое устроил. Я и не думала, что ты такой страстный.В его взгляде подозрение борется с чем-то другим. Радостью? Любовью? Я кладу руку на живот.— Саймон, я должна тебе кое-что сказать. Ты будешь папой. Круто?Он вздрагивает. Мелкий ублюдок ублюдка.— Пойдем приляжем, Сай, — быстро говорю я, чувствуя, что перегнула палку. — Всего на пару минут. Я разомну спинку тебе, а ты — мне. Очень мило будет. Пообнимаемся — мило будет.— Мило, — повторяет он, поднимаясь ко мне по ступеням. Голос у него хриплый. — Да.— Примешь душ?Он кивает, потом его взгляд затвердевает: — Ты тоже.— Я за халатом.Я медленно иду в спальню, чувствуя, что он провожает меня глазами. Открываю каменный шкаф, снимаю с вешалки халат.Слышу шум воды. Он, наверное, включил душ. Но, обернувшись, я вижу, что он стоит на прежнем месте, не сводя с меня взгляда.— Не могу, Эм, — вдруг говорит он.На секунду мне кажется, что он имеет в виду этот спектакль. — Чего не можешь, малыш?— Не могу тебя потерять. Не могу, чтобы ты хотела их, а не меня. — Он говорит странно, нараспев, словно это слова песни, которые крутились у него в голове так долго, что их смысл стерся.— Но я же хочу тебя, малыш. Больше никого. Идем, покажу.Вдруг судорожно всхлипнув, он прячет лицо в ладони, и я, пользуясь случаем, бросаюсь мимо него к лестнице, коварной лестнице, где погибла Эмма. На верхней ступени я едва не падаю, потеряв равновесие из-за своего тяжелого живота, но упираюсь рукой в стену и удерживаюсь, твердо стою босыми ногами на знакомой плите. Со свирепым рыком он кидается за мной. Он хватает меня за волосы и дергает на себя. Я швыряю ему в лицо жемчужины. Он едва вздрагивает. Но когда он делает следующий шаг, они оказываются у него под ногами, губительные, как шарикоподшипники, и он дико взмахивает руками, а его ноги разъезжаются в разные стороны. На его лице рисуются удивление и потрясение, а потом он падает, падает в пустоту; это не может длиться дольше мгновения, но кажется столетием. Сначала об пол ударяется его тело, следом, с тошнотворным хрустом, голова. Жемчужины водопадом ссыпаются по ступеням, падают вслед за ним и скачут вокруг его раскоряченного тела. Одно мгновение я уверена, что он жив — его глаза глядят в моем направлении, в них мука, они высматривают меня, как будто хотят удержать, а потом из его затылка натекает лужа крови и взгляд останавливается.
Глава 89Сейчас: ДжейнЯ снова пытаюсь поймать сеть, но глушилка Саймона, наверное, все еще работает. Придется идти к соседям, чтобы вызвать «скорую». Впрочем, торопиться некуда. Его глаза открыты, неподвижны, голова — в нимбе темно-красной крови.Я осторожно спускаюсь по лестнице и обхожу гостиную, минуя жемчужины, опасно усеявшие пол; одна рука лежит на животе, защищает его. Мой путь приводит меня к окнам. Почти бессознательно я останавливаюсь и стираю кровавые граффити рукавом. Они легко сходят, открывая отражение моего лица на фоне темноты снаружи.Все это уйдет, думаю я. Весь этот развал, этот искусственный беспорядок. Крови, тела Саймона скоро не будет. Дом снова станет девственно чистым. Словно живой организм, отторгнувший занозу, Дом один по Фолгейт-стрит исцелится.Меня переполняет умиротворение, покой. Я смотрю на свое отражение и чувствую, что дом признает меня; нас обоих, по-разному, в изобилии лежащих перед нами возможностей.16. Стрелочник на удаленном железнодорожном узле в нарушение правил взял на работу сына. Он строго-настрого запретил ребенку приближаться к путям. Потом он видит приближающийся поезд, но, не успев перевести стрелки, замечает, что мальчик играет на путях — слишком далеко, чтобы услышать его. Если он не переведет стрелки, то поезд почти наверняка потерпит крушение и будет много жертв, но если он их переведет, то поезд почти наверняка собьет его сына. Что вы сделаете на его месте?☉ Переведу стрелки☉ Не переведу стрелки
Глава 90Сейчас: ДжейнРодить сына в воде, с ароматическими свечами и под музыку Джека Джонсона с айпада мне так и не удалось. Мне делают кесарево, потому что во время планового обследования в желудке ребенка обнаруживается небольшая закупорка: она, слава богу, устраняется операционным путем сразу после родов, но заставляет предпочесть естественному рождению хирургическое вмешательство.Доктор Гиффорд подробно рассказывает, что это подразумевает, и я прохожу еще несколько обследований, прежде чем согласиться. После рождения я держу Тоби на руках всего несколько сладостно-горестных, чудесных минут, а потом его уносят. Но до этого акушерка приложила его к моей груди, и я ощутила, как его крохотные твердые десны ухватили мой сосок, тянущее чувство, достигающее самого моего нутра, самой моей нежной матки, за которым последовала щекочущая эйфория прилива. Из меня в него течет любовь, и его голубые глаза щурятся, большие и радостные. Он такой улыбчивый. Акушерка говорит, что это пока что не настоящая улыбка — газы или случайное вздрагивание губы, но я знаю, что она неправа.Эдвард навещает нас на следующий день. Во время последнего триместра я видела его довольно часто; отчасти из-за бюрократической волокиты, последовавшей за смертью Саймона, отчасти потому, что Эдвард, к его чести, признал, что не понял, какую угрозу представляет Саймон. У нас впереди, надолго — совместная опека, а если со временем она перерастет в нечто большее… что же, мне иногда кажется, что он уже не совсем исключает такую возможность.Когда он приходит, я еще сонная, поэтому медсестра сначала спрашивает меня, впустить ли его, и я, разумеется, прошу впустить. Я хочу показать ему нашего сына.— Вот он. — Я не могу перестать улыбаться. — Вот он, Тоби. — Но в то же время я волнуюсь. Привычка ждать оценок Эдварда, добиваться его одобрения возникла слишком недавно, чтобы уже полностью исчезнуть.Он высоко поднимает Тоби и вглядывается в его круглое радостное лицо. — Когда ты узнала? — тихо спрашивает он.— Что у него синдром Дауна? После того, как обнаружили закупорку. С ним рождается примерно треть детей с дуоденальной непроходимостью. — Исследование ДНК, дающее точный результат с вероятностью существенно выше 99 процентов, тоже, случается, подводит. Но после потрясения и отчаяния, вызванных диагнозом, какая-то часть меня чуть ли не обрадовалась тому, что результат оказался ошибочным. Знай я раньше, я бы точно сделала аборт, а сейчас, глядя на Тоби, в его миндалевидные глаза, на его нос пуговкой и на роскошные губки бантиком, разве я могу пожелать, чтобы он не прожил свою жизнь?Разумеется, причины для беспокойства есть. Но все дети с синдромом Дауна разные, и нам, похоже, повезло больше, чем некоторым. Не скажешь, что мышцы у него слабее, чем у любого другого младенца. С координацией движений, когда он сосет грудь, все, кажется, в порядке. Затруднений с глотанием, пороков сердца и проблем с почками нет. Его нос, хоть он и пуговкой, определенно в Эдварда; глаза, хоть они и миндалевидной формы, не так уж отличаются от моих.Он прекрасен.— Джейн, — наконец говорит Эдвард, — здесь и сейчас тебе может быть тяжело это услышать, но ты должна будешь от него отказаться. Есть люди, которые усыновляют таких детей. Люди, которые выбрали такую жизнь. Не такие, как ты.— Я не смогу, — говорю я. — Эдвард, я просто не смогу.На мгновение я вижу в глубине его глаз проблеск гнева. И, может быть, кое-что еще: слабое мерцание страха.— Мы могли бы измениться, — продолжает он, словно я ничего не говорила. — Мы с тобой. Мы могли бы начать сначала, с чистого листа. На этот раз у нас могло бы получиться. Я в этом уверен.— Будь ты со мной откровеннее по поводу Эммы, — мягко говорю я, — у нас сразу могло бы получиться.Он пристально на меня смотрит. Я вижу, что он задумался — не материнство ли так на меня повлияло: изменило меня, сделало увереннее?— Как я мог говорить с тобой об этом, если я сам этого не понимал? — наконец говорит он. — Я человек одержимый. А ей нравилось меня провоцировать. Она возбуждалась, заставляя меня терять контроль над собой. Я ненавидел себя за это. В конце концов я порвал с ней, но это было трудно, очень трудно. — Он медлит. — Однажды Эмма дала мне письмо. Сказала, что в нем она попыталась объясниться. Потом попросила меня его не читать. Но я к тому времени уже прочел.— Ты его сохранил?— Да. Хочешь прочесть?— Нет, — решаю я. Смотрю на лицо спящего Тоби. — Сейчас надо думать о будущем.Он ловит меня на слове.— То есть ты подумаешь об этом? Подумаешь о том, чтобы от него отказаться? Я думаю, что мог бы снова стать отцом, Джейн. Но не так. Давай заведем ребенка, которого мы захотим завести. Запланированного ребенка.И тут я наконец говорю Эдварду правду.
Глава 91Тогда: ЭммаЯ все поняла еще до встречи с тобой, когда агент заговорил о твоих правилах. Некоторые женщины, — возможно, большинство, — хотят, чтобы их носили на руках и уважали. Им нужны ласковые, добрые мужчины, которые будут шептать им слова нежности и любви. Я пыталась быть такой женщиной и любить такого мужчину, но я так не могу.Когда я пролила кофе на твои чертежи, я убедилась. Случилось нечто, чего я не могу даже описать. Ты, суровый и сильный, простил меня. Саймон прощал меня, но от слабости, а не от силы. В тот миг я стала твоей.Я не хочу, чтобы меня носили на руках. Я хочу, чтобы мной командовали. Мне нужен мужчина-чудовище, мужчина, которого другие мужчины ненавидят, которому они завидуют и которому на это насрать. Мужчина из камня.Пару раз мне казалось, что я нашла такого мужчину. И потом я уже не могла порвать с ним. Когда эти мужчины использовали меня и бросали, я видела в этом лишь доказательство того, что они действительно те, кем себя считают.Одним из этих мужчин был Сол. Сначала он показался мне омерзительным. Заносчивым, мерзким гадом. Я думала, что его заигрывания ничего не значат, раз он с Амандой. Поэтому я тоже начала с ним заигрывать, и это была ошибка. Он меня напоил. Я знала, к чему все идет, но думала, что в какой-то момент он остановится. Он не остановился, да и я, в общем, тоже. У меня было такое чувство, будто это происходит с другим человеком. Я знаю, что это прозвучит странно, учитывая, чем мы занимались, но у меня было такое чувство, будто я Одри Хепберн и танцую с Фредом Астером. А не пьяная секретарша и сосу старшему менеджеру на корпоративном тренинге. А когда я поняла, что мне не нравится то, что он делает, или то, как он это делает, уже давно было поздно. Я пыталась его остановить, но он лишь становился грубее.Потом я себя возненавидела. Я думала, что сама виновата, что позволила ему поставить себя в такое положение. И я ненавидела Саймона за то, что он всегда видел во мне только лучшее, а я не была тем, кем он меня считал.Вот мне и показалось, что в тебе я наконец-то нашла человека одновременно доброго и сильного. Одновременно Саймона и Сола. И когда я поняла, что и у тебя есть секреты, я обрадовалась. Я подумала, что мы сможем быть честными друг с другом. Что мы наконец сможем избавиться от всякого хлама из нашего прошлого, не от предметов, а от того, что мы таскаем в своих головах. Потому что, живя в Доме один по Фолгейт-стрит, я кое-что поняла. Можно сделать то, что тебя окружает, каким угодно вылизанным и пустым. Но это не поможет, если в голове у тебя все равно бардак. Ведь каждому на самом деле только это и нужно — чтобы кто-нибудь разобрался с бардаком у него в голове, правда?17. Лучше солгать и сохранить контроль над ситуацией, чем сказать правду с непредсказуемыми последствиями.Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно
Глава 92Сейчас: Джейн— Он был запланирован, — говорю я.Эдвард хмурится. — Ты шутишь?— Процентов на десять. — Он начинает расслабляться, но я добавляю: — Я хочу сказать, что мной-то он был запланирован. Вот тобой — нет.Я перехватываю Тоби покрепче. — Вообще-то, я все поняла в нашу первую встречу, у тебя в офисе. Я сказала себе: с этим мужчиной я бы переспала. Я поняла, что ты мог бы стать отцом моего ребенка. Привлекательный, умный, творческий, увлеченный… Никого лучше тебя мне явно было не найти.— Ты лгала мне? — недоверчиво спрашивает он.— Ну, не совсем. Просто, наверное, не обо всем рассказала. — В том числе когда отвечала на самый первый вопрос в анкете, где нужно было составить список всего жизненно важного. Когда теряешь то, на чем стоял твой мир, есть лишь один способ вернуться к жизни.Я не смогла бы сделать этого нигде, кроме Дома один по Фолгейт-стрит. Колебания, неуверенность в себе, нравственные сомнения — в обычной жизни они могли бы меня парализовать. Но в этом суровом, бескомпромиссном пространстве моя решимость только крепла. Дом вступил со мной в сговор, и во всех моих решениях была чистая простота утраты.— Я знал, что что-то происходит. — Эдвард очень бледен. — «Домоправитель»… В результатах твоих тестов были какие-то отклонения, непонятные данные. Я отнес это на счет твоего навязчивого интереса к гибели Эммы, этого абсурдного расследования, которое ты пыталась сохранить в тайне…— По-человечески мне не было дела до Эммы. Но мне нужно было узнать, можешь ли ты представлять опасность для нашего ребенка. — По иронии судьбы, разгадать последнюю часть головоломки мне помогла смерть Саймона. В его синей папке я нашла имя человека, работавшего прорабом на стройке Дома один по Фолгейт-стрит. Бывший партнер Эдварда, Том Эллис, дал его Эмме, но та, в силу своего хаотического устройства, по нему не пошла. Прораб подтвердил то, в чем я уже практически не сомневалась: гибель жены и ребенка Эдварда была трагической случайностью.— Мне не жаль тебя, Эдвард, — добавляю я. — Ты получил то, что хотел — короткий, бурный, идеальный роман. Любой мужчина, который спит с женщиной на таких условиях, должен быть готов к последствиям.Приемлемо ли то, что я сделала? Или хотя бы — понятно?Сможет ли любая женщина честно сказать, что на моем месте не поступила бы так же?И Саймона мне не жаль. Закрыв памятную коробочку Изабель, я поняла, что убью его, если смогу. Но к приезду полиции я собрала все жемчужины, и ничто не указывало на то, что я имею хоть какое-то отношение к его досадной, безвременной смерти.— Ох, Джейн. — Эдвард качает головой. — Джейн. Как… восхитительно. Все это время я думал, что управляю тобой, а на самом деле это ты мной управляла. Я должен был догадаться, что у тебя что-то свое на уме.— Ты сможешь меня простить?Сразу он не отвечает, дает вопросу повисеть в воздухе. Потом, к моему удивлению, кивает.— Кто лучше меня знает, что значит потерять ребенка? — тихо говорит он. — Что значит прибегать к любым, самым разрушительным средствам, чтобы только унять боль? Может быть, между нами даже больше сходства, чем мы думали.Он надолго замолкает, погруженный в свои мысли.— После смерти Макса и Элизабет я на некоторое время просто помешался, обезумел от вины, горя и ненависти к себе, — наконец говорит он. — Я уехал в Японию, пытался бежать от себя, но ничего не вышло. А вернувшись, я узнал, что Том Эллис намеревается закончить Дом один по Фолгейт-стрит — под своим именем. Я не мог допустить, чтобы дом, который мы с Элизабет проектировали, наш семейный дом, был создан таким образом. Я порвал чертежи и начал заново. Честно сказать, мне было безразлично, что я построил. Я построил нечто стерильное и пустое, как усыпальница, потому, что так я себя тогда чувствовал. Но потом я понял, что в своем безумии создал нечто выдающееся. Дом, который требует жертвы от всякого, кто живет в нем, но тысячекратно вознаграждает его за эту жертву. Некоторых, вроде Эммы, он, разумеется, уничтожает. Но других, вроде тебя, он делает сильнее.Он напряженно смотрит на меня. — Разве ты не видишь, Джейн? Ты доказала, что достойна его. Что ты достаточно дисциплинирована и беспощадна, чтобы быть хозяйкой Дома один по Фолгейт-стрит. Поэтому я хочу сделать тебе предложение.Он, не отрываясь, смотрит мне в глаза. — Если ты отдашь этого ребенка на усыновление… то я отдам тебе дом. Он будет твой, делай с ним что захочешь. Но чем дольше ты будешь тянуть с решением, тем труднее тебе будет его принять. Чего ты по-настоящему хочешь, Джейн? Шанса на совершенство? Или всю жизнь пытаться совладать с… с… — Он безмолвно указывает на Тоби. — Будущее, которое было тебе предназначено, Джейн? Или вот это?18.☉ Отдать ребенка☉ Не отдавать ребенка
Глава 93Сейчас: Джейн— А если я соглашусь, то у нас будет другой ребенок?— Я даю тебе слово. — Он пользуется моим колебанием. — Это будет правильное решение не только для нас, Джейн. Для Тоби тоже. Такому ребенку лучше сразу попасть к приемным родителям, чем расти без отца.— У него есть отец.— Ты понимаешь, что я имею в виду. Ему нужны родители, которые примут его таким, какой он есть. А не такие, которые при каждом взгляде на него будут горевать по ребенку, который мог бы быть.— Ты прав, — тихо говорю я. — Ему действительно это нужно.Я думаю о Доме один по Фолгейт-стрит, о чувстве принадлежности и покоя, которое я там испытываю. А потом я смотрю на Тоби и думаю о том, что будет. Мать-одиночка, растящая ребенка-инвалида, бьющаяся с системой за нужную ему помощь. Жизнь, состоящая из кавардака, бедлама и компромиссов.Или шанс попробовать еще раз — ради чего-то лучшего, более красивого.Ради другой Изабель.У Тоби на плече — немного срыгнутого молока. Я осторожно стираю его.Вот. Как не бывало.Я принимаю решение.Я возьму от Эдварда все, что могу. А потом позволю всем участникам этой драмы уйти в историю. Эмме Мэтьюз и мужчинам, любившим ее, одержимым ею. Нам они теперь не важны. Но однажды, когда Тоби подрастет, я сниму с полки хранящуюся там обувную коробку и снова расскажу ему историю его сестры, Изабель Маргарет Кавендиш, его предшественницы.
Глава 94Сейчас: Астрид— Поразительно, — говорю я; не веря своим глазам, я смотрю на стены из бледного камня, на пространство, на свет. — Никогда не видела такого удивительного дома. Даже в Дании.— Он и правда особенный, — соглашается Камилла. — Его построил очень знаменитый архитектор. Помните, в прошлом году был шум вокруг экогорода в Корнуолле?— Там, кажется, жильцы отказались принять условия аренды, да? Их всех вроде бы оттуда погнали?— Тут тоже с арендой непросто, — говорит Камилла. — Если вы настроены серьезно, то мне нужно будет все вам разъяснить.Я смотрю вокруг — на уходящие ввысь стены, на лестницу, как будто парящую в воздухе, на невероятную безмятежность и покой. В таком месте, думаю я, я смогла бы вернуться к жизни, забыть развод, обиду и гнев. — Я весьма заинтересована, — говорю я.— Хорошо. Да, кстати. — Камилла смотрит вверх, под крышу, как будто не желая встречаться со мной взглядом. — Вы все равно наверняка посмотрите этот адрес в «Гугле», поэтому не говорить смысла нет. Это дом с историей. Тут жила молодая пара. Сначала девушка упала с лестницы и погибла, а потом, три года спустя, ее молодой человек погиб на том же самом месте. Решили, что он бросился с лестницы, чтобы быть с ней.— Ну, это, конечно, трагично, — говорю я. — Но как бывает с трагедиями, довольно романтично. Если вы опасаетесь, что это меня отпугнет, то зря. Что мне еще нужно знать?— Только то, что домовладелец бывает немного деспотичен. Я, наверное, десяткам потенциальных жильцов этот дом показала за последние несколько недель, и он всем отказал.— Поверьте, я знаю, как иметь дело с деспотами, — заверяю я ее. — Я с одним таким шесть лет прожила.И вот уже вечером я перелистываю бесконечные страницы анкеты. Сколько же правил! И сколько вопросов! Хочется выпить, чтобы облегчить процесс, но я не делала этого уже почти три недели и срываться не намерена.Составьте, пожалуйста, полный список вещей, которые вы считаете жизненно важными.Я делаю глубокий вдох и беру ручку.Дж. П. Делейни
ДАЛЕКОЕ ЭХО(роман)
Я вам опишу свою страну,как будто она вам чужая.Из песни «Сироты» группы «Деакон Блю».Слова Рики Росса
В рождественскую ночь четверо студентов находят в снегу смертельно раненую девушку. Хотя улик для ареста ребят недостаточно, подозрение в ее убийстве падает именно на них.Через двадцать пять лет полиция возобновляет следствие, надеясь с помощью новейших криминалистических методов установить личность преступника.У бывших студентов появляется надежда, что справедливость наконец-то восторжествует и мрачное пятно с их прошлого будет стерто.Однако сами они один за другим становятся жертвами таинственного убийцы.
ПрологНоябрь 2003 года; Сент-Эндрюс, ШотландияОн всегда любил кладбища на рассвете. Не потому, что начало дня — это смутное обещание какой-то новой жизни, а потому, что в такую рань там обычно нет ни одной живой души. Даже в середине зимы, когда бледный свет дня пробуждался поздно, одиночество было ему гарантировано. Никаких тебе любопытствующих глаз, стремящихся разгадать, кто он и почему здесь, почему склоняет голову именно перед этой могилой… Ни одного зеваки с вопросом, по какому праву он здесь находится.Он совершил долгое и тяжкое путешествие, чтобы добраться сюда. Но он отлично умел добывать информацию. Некоторые могли бы назвать его настырным, одержимым. Он предпочитал называть себя настойчивым. Он научился отслеживать и отлавливать официальные и неофициальные источники, а затем, после многомесячных розысков, отыскивал ответы, за которыми гонялся. Они оказались неудовлетворительными, но, по крайней мере, рассказали ему об этой вехе. Для некоторых могила — это конец пути. Только не для него. Он видел в ней начало. В некотором роде.Он всегда знал, что это открытие — лишь отправная точка. И он ждал, надеясь, что будет ему некий знак свыше, указывающий направление пути. И вот наконец это указание пришло. В ту минуту, когда небо приобрело перламутровый оттенок, словно наверху открылась гигантская ракушка мидии, он опустил руку в карман, достал и развернул вырезку из местной газеты.ПОЛИЦИЯ ФАЙФА ОБЕЩАЕТ ПОКОНЧИТЬ С НЕЗАВЕРШЕНКОЙНераскрытые убийства в Файфе, вплоть до случаев тридцатилетней давности, будут вновь вытащены на свет и пересмотрены! Таково намерение полиции.Начальник полиции Сэм Хэйг заявил, что новые передовые методы исследования позволяют рассчитывать на раскрытие дел, лежавших без движения в течение многих лет. Будут проведены лабораторные анализы старых проб, десятилетиями хранящихся в полицейских кладовых, что, возможно, повлечет за собой ряд разоблачений.Заместитель начальника полиции по тяжким преступлениям Джеймс Лоусон возглавит эти расследования. Вот его интервью «Курьеру»:«Дела об убийствах никогда не закрываются. Наш долг перед жертвами и их семьями — продолжать работу. Случалось, у нас имелись сильные подозрения, но не было достаточно улик, чтобы вынести обвинение. Однако при современных методах расследования один волос, пятнышко крови или капелька семени могут дать нам необходимые данные для установления личности преступника. В Англии уже несколько дел были успешно доведены до обвинительного приговора после двадцатилетнего перерыва.Создана группа старших следователей, первоочередной задачей которой станет раскрытие давних преступлений».Заместитель начальника полиции Лоусон не пожелал сообщить, какие именно дела возглавят этот список.Однако среди них наверняка будет зверское убийство местной девушки Рози Дафф.Девятнадцатилетняя девушка из Страткиннесса была изнасилована, заколота и брошена умирать на Холлоу-Хилле двадцать пять лет тому назад.За это зверское убийство никто не понес наказания.Брат убитой, сорокашестилетний Брайан, который все еще живет в фамильном доме, Кейбер-фейд-коттедж, и работает на бумажной фабрике в Гардбридже, заявил вчера:«Мы никогда не теряли надежды, что убийца Рози когда-нибудь предстанет перед судом. В свое время у полиции было несколько подозреваемых, но полицейские не смогли найти доказательств их вины.К сожалению, мои родители сошли в могилу, так и не узнав, кто сотворил этот ужас с Рози. Но возможно, теперь мы получим ответ, которого они не дождались».Он мог бы пересказать эту статью наизусть, но ему нравилось ее перечитывать. Это был его талисман, напоминающий, что жизнь его больше не бесцельна. Так долго ему было некого винить, он почти не надеялся на возмездие. И вот теперь наконец-то возмездие, может быть, от него не уйдет.
Часть IГлава 11978 год; Сент-Эндрюс, ШотландияГлухая пора, декабрь, четыре утра. Четыре неясных силуэта колышутся в снежных вихрях поземки, вздымаемой порывами северо-восточного ветра, который добрался сюда через Северное море прямо с Урала. Восемь нетвердых ног самонареченных «бравых керколдийцев» брели привычной короткой дорогой через Холлоу-Хилл к Файф-парку, самому современному из общежитий при университете Сент-Эндрюс. Там, приветственно свесив на пол языки одеял и простынь, их ждали четыре никогда не убираемые постели.Беседа бредущих тоже двигалась, спотыкаясь, по привычной дорожке.— Говорю тебе, Боуи — это король, — возгласил, плохо ворочая языком, Зигмунд Малкевич. Его обычно неподвижное лицо под действием выпитого ожило и расслабилось. Дышавший ему в затылок Алекс Джилби рывком натянул на лицо капюшон парки и тихо фыркнул, мысленно проговаривая про себя ответную реплику, которая, как он знал, обязательно последует.— Чухня, — откликнулся Дэйви Керр, — Боуи — просто слабак. Пинкфлойдовцы дадут ему прикурить в любой день и час. «Темная сторона луны» — это эпопея! Боуи не смог выдать ничего равного. — Длинные темные локоны Дэйви от тающего снега развились и повисли, и он все время раздраженно отбрасывал их назад с худого мальчишеского лица.И пошло-поехало. Словно сыплющие проклятьями колдуны из фэнтези, Зигмунд и Дэйви швыряли друг в друга названиями песен, строчками из них и музыкальными фразами в ритуальном танце спора, который вели последние то ли шесть, то ли семь лет. И совсем не имело значения, что нынче стекла окон их студенческих комнат дрожали от звуков «Клэша», «Джема» или «Скидс». Даже их прозвища говорили о прошлых пристрастиях. С самого первого дня, когда они собрались после занятий в спальне Алекса, чтобы послушать его свежую покупку: альбом «Зигги Стардаст и Пауки с Марса», стало очевидно, что харизматичный Зигмунд будет отныне и во веки веков Прокаженным Мессией Зигги. Прочим пришлось довольствоваться именами Пауков. Алекса перекрестили в Джилли, несмотря на его протесты и вопли, что это девчачье имя не годится человеку, надеющемуся обрести мощные мускулы регбиста. Подвела созвучная фамилия. Против такого не поспоришь. В том, что Тому Мэкки стопроцентно подходит кликуха Верд-Выверт, ни у кого сомнений не возникло. Потому что Том Мэкки был оригинал, каких мало. Самый высокий из однокашников, с длиннющими руками и ногами, мотающимися словно на шарнирах, он казался каким-то мутантом и поступать любил не так, как все, а по-особенному. Один Дэйви, решительно преданный «Флойду», категорически отказался принять прозвище кого-либо из команды Боуи. Какое-то время его без особого энтузиазма пытались звать Пинком, но, стоило им прослушать «Сверкай ты, Буйный Бриллиант», они единодушно порешили: Дэйви — Буйный Бриллиант, разбрасывающий слепящие лучи в негаданных направлениях, режущий острыми гранями, выступающими из совершенной оправы. Вскоре Бриллиант превратился в Брилла, и эта кличка перекочевала вместе с Дэйви Керром из школы в университет.Алекс покачал отуманенной пивом головой, безмолвно задаваясь вопросом, что же скрепляло их неразлучную четверку все эти годы. Мысль об их товариществе грела ему душу и тело, отгоняя липкий холод, когда он споткнулся о мощный древесный корень, спрятавшийся под пушистым снегом.— Ё-мое, — буркнул он, врезаясь в Верда. Тот ответил крепким дружеским толчком, чуть не сбившим Алекса с ног. Пытаясь удержать равновесие, он по инерции пробежал несколько шагов вперед, вверх по крутому склону. Ощущение снежной пыли на разгоряченной коже радостно будоражило его. Но, достигнув гребня холма, он вдруг попал носком в ямку и почувствовал, что летит вверх тормашками на землю.Однако падение его смягчило что-то упругое. Он попытался сесть, упираясь в то, на что приземлился. Отплевываясь от снега и протирая мерзнущими пальцами запорошенные глаза, он усиленно дышал носом, стремясь выдуть из него тающую слякоть. Оглядываясь кругом, он пытался сообразить, что же спасло его от синяков, когда над гребнем показались головы трех его спутников, спешивших посмеяться над его несчастьем.Даже в призрачном снежном свете он разглядел, что преграда, смягчившая его падение, не принадлежит к миру растений. Очертания человеческого тела были явны и неоспоримы: тяжелые снежные хлопья таяли, опускаясь на него. Алекс угадал, что перед ним женщина: пряди ее темных волос разметались по снегу, как щупальца Медузы. Ее юбка была задрана до талии, и черные высокие сапоги нелепо контрастировали с открытыми бледными ногами. Странные темные пятна выделялись на белой коже и светлой блузке, облепившей грудь. Долгую минуту Алекс смотрел на нее непонимающими глазами, затем опустил взгляд на свои руки и увидел у себя на коже такие же темные пятна.Кровь. Осознание этого пришло в тот же миг, когда набившийся ему в уши снег растаял и позволил услышать слабый посвист ее затрудненного дыхания.— Господи боже! — пролепетал Алекс, пытаясь отползти прочь от этой жути. Но, пятясь, он все время натыкался на какие-то каменные барьерчики. «Господи боже!» Алекс с отчаянием посмотрел вверх, словно вид его товарищей мог разрушить заклятие и заставить страшное видение рассеяться. Он снова перевел глаза на то, что казалось не реальностью, а кошмаром. Нет, это не было пьяной галлюцинацией. Это было на самом деле. Он обернулся к друзьям и крикнул:— Здесь девушка.— Вот подфартило, — долетел до него голос Верда.— Перестань дурить, она истекает кровью.— Значит, Джилли, не слишком подфартило, — взрезал тишину ночи хохот Верда.Внезапный прилив ярости затопил Алекса.— Я не шучу, черт побери. Идите сюда. Зигги, старина, скорей.Теперь они наконец-то услышали тревогу и напряжение в голосе Алекса. Как всегда с Зигги во главе, они поспешили к товарищу, увязая в снегу. Зигги одолел путь почти бегом, Верд прыгал за ним по пятам, и замыкал цепочку осторожно переставлявший ноги Брилл.В конце концов Верд споткнулся и упал, приземлившись прямо на Алекса, причем оба вновь повалились на тело женщины. Они ворочались в снегу, стараясь отряхнуться и подняться, и Верд бессмысленно хихикал:— Эй, Джилли, ты, пожалуй, ближе к женщине и не подбирался.— А ты чересчур нажрался дури, — сердито сказал Зигги, оттаскивая его назад и плюхаясь на колени около женщины. Он пытался нащупать пульс у нее на шее. Пульс был, но ужасающе слабый. Мрачное предчувствие сразу его протрезвило, и он стал внимательно вглядываться в то, что удавалось рассмотреть при слабом свете луны. Он был всего лишь студентом-медиком последнего курса, однако мог опознать смертельно опасное ранение.Верд сел на пятки и нахмурился.— Эй, парни, знаете, где мы? — Никто не откликнулся, но он упрямо продолжал: — Это пиктское кладбище. Видите эти бугры под снегом? Это камни, которыми они обкладывали могилы. Ё-мое, Алекс нашел труп на кладбище… — Он снова захихикал, и смех этот странно прозвучал в беззвучии снегопада.— Верд, заткнись к чертовой матери. — Зигги продолжал ощупывать грудь женщины, с нарастающей тревогой чувствуя, как его пальцы погружаются в глубокую рану. Он склонил голову набок, стремясь получше рассмотреть ее. — Брилл, у тебя есть зажигалка?Брилл неохотно шагнул вперед и вытащил свою «Зиппо». Он щелкнул колесиком и на вытянутой руке поднес хилый огонек к женщине, обвел им вокруг ее тела и лица. Свободной рукой он прикрыл рот, безуспешно пытаясь сдержать всхлип. Его голубые глаза расширились от ужаса, и дрожь руки передалась пламени.Зигги резко втянул воздух, его остроскулое лицо в колеблющемся свете казалось призрачным.— Вот дерьмо, — выдохнул он. — Это же Рози из «Ламмас-бара».Алекс думал, что хуже чувствовать себя уже невозможно, но слова Зигги ударили его под дых. Со слабым стоном он отвернулся, и его вырвало на снег месивом из пива, чипсов и чесночного хлеба.— Нам нужно вызвать подмогу, — твердо произнес Зигги. — Она еще жива, но в таком состоянии долго не протянет. Верд, Брилл, снимайте ваши пальто. — Говоря это, он стаскивал с себя куртку-дубленку и бережно закутывал ею плечи Рози. — Джилли, ты самый быстрый. Иди и возвращайся с помощью. Доберись до телефона. Если нужно, подними кого-нибудь с постели. Только притащи людей, ладно? Алекс?Ошеломленный Алекс заставил себя подняться на ноги. Оскальзываясь и зарываясь ботинками в снег, он заковылял вниз по склону. Вскоре он выбрался из-за деревьев к освещенному закоулку на краю жилого квартала, выросшего здесь за последние шесть лет. Это было ближайшее жилье.Набычив голову и скользя, Алекс побежал к середине дороги. Мысленно он пытался отогнать стоявшую перед глазами страшную картину, но это было так же невозможно, как уверенно шагать по свежей пороше. Неужели этот жуткий куль посреди пиктских могил — Рози из «Ламмас-бара»? Они же были там сегодня, веселились и шумели в теплом желтоватом сиянии общего зала, опрокидывали одну за другой пинты «Теннентса»… Словом, старались по максимуму использовать последние часы университетской свободы перед тем, как вернуться в стесняющие объятья Рождества в семейном кругу. Дома их родителей находились всего в тридцати милях отсюда.Он сам нынче вечером разговаривал с Рози, неуклюже флиртовал с ней, как любой парень двадцати одного года, из которого лезет то глупый подросток, то светский лев. Не в первый раз он спросил ее, когда она заканчивает работу, даже сообщил, на чью вечеринку они собираются пойти, и, написав на бумажной салфетке адрес, подтолкнул к ней по деревянной стойке бара. Она улыбнулась ему сострадательной улыбкой и взяла бумажку. Впрочем, он подозревал, что этот клочок тут же отправится в мусорное ведро. В конце концов, зачем мог понадобиться Рози зеленый юнец, вроде него? С ее лицом и фигурой она могла выбирать и пойти с тем, кто сумеет хорошо развлечь ее, а не с нищим студентом, пытающимся дотянуть до каникулярной подработки в супермаркете.Так почему же Рози лежит, истекая кровью на снегу Холлоу-Хилла? Наверное, Зигги ошибся, убеждал себя Алекс, сворачивая налево к главной дороге. Всякий может ошибиться, толком не разглядеть в неверном свете зажигалки Брилла. Ведь Зигги никогда не обращал особого внимания на темноволосую служанку бара. Он предоставлял это Алексу и Бриллу. Должно быть, это какая-нибудь другая несчастная девушка, просто похожая на Рози. Наверняка так и есть, успокаивал он себя. Это просто ошибка. И все.Он приостановился на миг, чтобы перевести дух и сообразить, куда бежать. Поблизости было много жилых домов, но ни в одном не горел свет. Алекс сомневался, что, если даже ему удастся разбудить кого-то, этот кто-то посреди ночи и метели откроет дверь вспотевшему юнцу, от которого вовсю несет пивом.Но тут он вспомнил, что в это время ночи всего в миле отсюда, около главного входа в Ботанический сад, всегда дежурит полицейская патрульная машина. Они часто видели ее, возвращаясь навеселе на рассвете. Одинокий патрульный вечно окидывал их оценивающим взглядом, а они ради него старались принять трезвый вид. Присутствие полицейского всегда бесило Верда и провоцировало его на вопли о коррупции и лени полиции:— Им бы нужно ловить настоящих мерзавцев, хватать этих деятелей в серых костюмах, которые дерут с нас шкуру, а не сидеть здесь ночь напролет с фляжкой чаю и пакетом с пышками, в надежде, что какой-то алкаш пописает на изгородь или богатенький тип слишком разгонит машину, возвращаясь домой. Ленивые ублюдки.Что ж, может, сегодня желание Верда наконец исполнится. Потому что сегодня ленивый ублюдок в патрульной машине получит зрелище, на которое не рассчитывал.Алекс повернул к Пушечным воротам и снова побежал. Свежий снег скрипел под его тяжелыми ботинками. У него закололо в боку, так что он стал припадать на одну ногу, с трудом хватая ртом воздух и жалея о том, что забросил тренировки по регби. Еще несколько дюжин ярдов, убеждал себя Алекс, теперь ему нельзя останавливаться, ведь жизнь Рози зависит от его проворства. Он всматривался вперед, но снег падал все сильнее, так что далее пары ярдов ничего нельзя было различить.Алекс почти уперся в полицейскую машину, прежде чем заметил ее. Но чувство облегчения, затопившее его взмокшее от пота тело, мешалось со скребущем душу тревожным опасением. Протрезвев от потрясения и напряжения, Алекс вдруг осознал, что вовсе не похож на достойного гражданина, который обычно сообщает о преступлении. Он был потным, растрепанным, измазанным кровью и скособоченным, как сложенный перочинный нож. Сейчас ему нужно было каким-то образом убедить полицейского, уже наполовину вылезшего из патрульной машины, что он не разыгрывает его и ему ничего не померещилось. За два шага до машины он приостановился, стараясь не выглядеть угрожающе, и подождал, пока водитель не вылезет окончательно наружу.Полицейский поправил форменную фуражку на темных коротких волосах и склонил голову набок, настороженно рассматривая Алекса. Даже под мешковатой зимней курткой было заметно, как напряглось его тело.— Что стряслось, малыш? — спросил он. Несмотря на такое обращение, он выглядел немногим старше самого Алекса и не очень уверенным в себе, что как-то не вязалось с его формой.Алекс попытался выровнять дыхание, но ему это плохо удалось.— Там девушка… на Холлоу-Хилле, — вырвалось у него. — На нее напали. Она истекает кровью… Ей нужна помощь врача.Полицейский прищурился, защищая глаза от летящего снега, и нахмурился:— Говоришь, напали на нее. Откуда ты это знаешь?— Она вся в крови. И… — Алекс замолчал, соображая. — Она одета не по погоде: на ней нет пальто. Послушайте, можете вы вызвать «скорую помощь» или врача… или что-то такое? Она действительно тяжело ранена.— И ты просто случайно наткнулся на нее в пурге? А ты не пьян, малыш? — Тон был покровительственный, но в голосе звучала тревога.Алекс понимал, что такое не часто случается среди ночи на окраине Сент-Эндрюса. Ему необходимо убедить этого увальня, что он говорит всерьез и нужно торопиться.— Разумеется, я выпил, — чуть ли не выкрикнул он. — Почему ж еще я там оказался так поздно? Послушайте, мы с приятелями шли короткой дорогой в общежитие, дурачились… Я взбежал на холм и споткнулся… упал прямо на нее. Ну пожалуйста… Вы должны вызвать помощь. Она может там умереть, — взмолился парень.Полицейский долго, по ощущению Алекса — несколько минут, изучал его, затем нагнулся в машину и начал что-то невнятно бормотать по рации. Затем он высунул голову из дверцы и мрачно пробурчал:— Давай забирайся. Мы поедем на Тринити-плейс. И лучше тебе не шутить, малыш.Патрульная машина завиляла по улице, ее лысые шины почти не давали сцепления. Следы нескольких автомобилей, ранее проехавших по дороге, уже были припорошены снегом. Едва заметные борозды на белом ровном покрытии свидетельствовали о силе снегопада. Полицейский ругнулся, еле избежав столкновения с фонарным столбом на повороте. В конце Тринити-плейс он обратился к Алексу:— Что ж, пошли. Показывай мне, где это.Алекс пустился бежать по собственным исчезающим следам на снегу. Он все время оглядывался назад, чтобы удостовериться, что полицейский не отстает, и чуть не растянулся, когда за деревьями скрылись огни уличных фонарей, а глаза не сразу успели привыкнуть к призрачному снежному освещению, делавшему кусты огромными, а тропинку узкой, как ленточка.— Сюда, — выдохнул Алекс, сворачивая налево. Беглый взгляд через плечо успокоил его: спутник следовал за ним по пятам.Полицейский замедлил шаг и подозрительно осведомился:— А ты точно не под кайфом, малыш?— Идемте же, — крикнул Алекс, завидев впереди наверху темные силуэты. Не дожидаясь полицейского, Алекс поспешил вверх по склону. Он почти достиг цели, когда молодой страж порядка нагнал его и, отстранив с дороги, резко остановился в нескольких футах от маленькой группы людей.Зигги все еще сидел сгорбившись над телом женщины. Мокрая от снега и пота рубашка плотно облепила его худощавые плечи и грудь. Верд и Брилл стояли за ним, скрестив на груди руки, засунув пальцы под мышки и втянув головы в плечи. Им просто хотелось сохранить тепло, ведь все были без пальто, но, к несчастью, выглядели они наглыми и агрессивными.— Что здесь происходит, парни? — спросил полицейский, стремясь резкостью тона установить свой авторитет, поскольку численный перевес был не на его стороне.Зигги устало поднялся на ноги и отбросил с глаз мокрые волосы:— Вы опоздали. Она умерла.Глава 2За двадцать один год его жизни ничто не подготовило Алекса к полицейскому допросу среди ночи. В телесериалах и кинофильмах о полиции действия оперов всегда выглядели такими четкими. Поэтому дезорганизованность процедуры, через которую пришлось пройти друзьям, гораздо разрушительнее повлияла на их нервы, чем повлияла бы военная строгость. Четверка керколдийцев была доставлена в полицейский участок в какой-то сумбурной спешке. Их согнали с холма в зареве синих мигалок патрульных машин и нескольких машин «скорой помощи», причем никто понятия не имел, что с ними делать.Они долго — им казалось, целую вечность — стояли под уличным фонарем, содрогаясь от холода и ледяных взглядов констебля, которого Алекс привел на место преступления, и одного из его коллег, хмурого седоватого и сутулого мужчины в форме. Ни один из них не заговорил с четырьмя юношами, но оба не спускали с них глаз.В конце концов какой-то задерганный человек в слишком большом для него пальто и ботинках на тонкой подошве, явно не по погоде, оскальзываясь, подошел к ним.— Лоусон, Маккензи, заберите этих ребят в участок и, когда прибудете туда, держите отдельно. Мы немного погодя побеседуем с ними.Затем он повернулся и заковылял обратно, в сторону их жуткой находки, теперь скрытой за брезентовыми ширмами, сквозь которые сочился свет, пятная белый снег зеленым.Молодой полицейский озабоченно посмотрел на коллегу:— Как мы их доставим туда?Тот пожал плечами:— Придется тебе втиснуть их в свою «панду». Меня привезли в фургоне.— А нельзя нам доставить их в нем? Ты бы присмотрел за ними, а я стал бы править.Пожилой поджал губы и покачал головой.— Ладно, Лоусон. Как хочешь. — Он махнул рукой керколдийцам. — Эй, вы, пошли. Лезьте в фургон. И смотрите, чтоб не шалить. — И он погнал их к полицейскому фургону, бросив через плечо Лоусону: — Возьми-ка ключи у Тома Уотта.Лоусон направился вверх по склону, оставив ребят с Маккензи.— Не хотел бы я оказаться на вашем месте, когда старший инспектор спустится с холма, — общительно произнес он, влезая в фургон вслед за ними. Алекс содрогнулся, но не от холода. До него стало доходить, что полиция рассматривает его с друзьями не как свидетелей, а скорее как потенциальных подозреваемых. Им не дали возможности посовещаться, сверить впечатления. Четверка обменялась тревожными взглядами. Даже Верд начал соображать, что это не какая-то глупая игра.Однако когда Маккензи затолкал их в фургон, они на несколько секунд остались одни. Этого хватило Зигги, чтобы тихо побормотать лишь для их ушей:— Только ни слова о «лендровере».Мгновенное понимание сверкнуло в глазах ребят.— О господи, да, — выдохнул Верд, дернувшись в испуганном озарении. Брилл прикусил заусеницу на большом пальце и промолчал. Алекс просто кивнул.Полицейский участок оказался не меньшим бедламом, чем место преступления. Сержант на регистрации стал горько жаловаться на жизнь, когда прибыли двое патрульных с четверкой задержанных, которым нельзя было позволить общаться друг с другом. Выяснилось, что нет достаточного числа комнат для допросов. Верда и Брилла поместили в незапертые камеры, а Зигги и Алекса в две имеющиеся комнаты для допросов.Та, в которую попал Алекс, была настолько мала, что вызывала клаустрофобию. Как обнаружилось через несколько минут тоскливого ожидания, ее площадь едва достигала трех квадратных шагов. В ней не было окон, а низкий потолок, отделанный сероватой полиэфирной плиткой, усугублял гнетущую атмосферу. Там стояли ободранный деревянный стол и четыре разнокалиберных деревянных стула, присесть на которые было так же страшно, как и на них смотреть. Алекс перепробовал их все по очереди и наконец уселся на том, который меньше остальных врезался в ляжки.Он задумался, позволено ли здесь курить. Судя по застарелому табачному запаху, не ему первому пришла в голову такая идея. Однако, поскольку он был хорошо воспитанным мальчиком, его поначалу остановило отсутствие пепельницы. Поискав по карманам, он обнаружил смятый клочок фольги от мятных жвачек и, тщательно расправив, соорудил из него маленький подносик. Только затем он вытащил пачку «Бенсонов» и раскрыл ее. Осталось девять штук. «Этого хватит», — подумал он.Алекс закурил и, впервые с момента прибытия в полицейский участок, позволил себе задуматься о своем положении. Теперь все стало таким очевидным. Они нашли тело. Их должны заподозрить. Всем известно, что при расследовании убийства первейшими подозреваемыми становятся те, что последними видели жертву живой, или те, что обнаружили труп. А они были и теми и другими.Он удрученно покачал головой. Труп. Он уже начал думать, как они. Это не труп, а Рози. Женщина, с которой он был знаком, пусть не близко, но достаточно для того, чтобы подозрения укрепились. Но сейчас думать об этом ему не хотелось. Он хотел выбросить ужас происшедшего из головы. Едва он закрывал глаза, как в мозгу, как кадры кинофильма, начинали мелькать картины виденного на холме. Красивая, сексуальная Рози, изломанная, истекающая кровью на снегу.— Думай о чем-нибудь еще, — вслух приказал он себе.Он стал размышлять о том, как будут реагировать на допрос другие. Верд взорвется. В этом сомнений не было. Сегодня он не только напился. Вечером Алекс видел его с косячком в руке, но Верд-Выверт мог и еще кое-чего попробовать. По рукам гуляли таблетки кислоты. Алексу пару раз предлагали, но он отказался. Не то чтобы он был против наркотиков, но предпочитал не выжигать мозги. Однако Верд норовил попробовать все, что имело шанс расширить горизонты его сознания. Алекс отчаянно надеялся, что все, что Верд проглотил, нюхнул или выкурил, израсходует свое действие до его интервью с инспектором. В противном случае, зная его нелюбовь к полиции, можно было не сомневаться, что Верд доведет копов до белого каления. А каждому дураку известно, как это некстати в разгар расследования убийства.С Бриллом все иначе. От него других фортелей можно ждать. Коротко говоря, Брилл был не в меру чувствительным, себе во вред. В школе к нему вечно цеплялись, обзывали девчонкой, частью из-за внешности, а частью из-за того, что он никогда не давал сдачи. Волосы его вились крутыми локонами вокруг задорного личика, огромные сапфировые глаза всегда были широко распахнуты, как у мышки, выглядывающей из-под дерна. Девчонкам это нравилось. Алекс как-то подслушал хихиканье двух подружек. Они говорили, что Дэйви Керр — вылитый Марк Болан. Но в обычной керколдийской школе то, что привлекало девчонок, гарантировало тебе тумаки от ребят. Если бы за спиной Брилла не было трех друзей, ему бы ходить битым. К чести его, он это понимал и в долгу не оставался. Алекс знал, что никогда бы не освоил французский без помощи Брилла.Но с полицией Брилл окажется один на один. Не за кем будет прятаться. Алекс хорошо представлял себе, каков он сейчас: голова понурилась, бросает мрачные быстрые взгляды исподлобья и грызет заусеницы или непрерывно щелкает зажигалкой, зажигая и туша ее. Он быстро их достанет, они разозлятся и решат, что ему есть что скрывать. Одно никогда не придет им в голову, даже за миллион лет: самый большой секрет Брилла — то, что в девяноста девяти случаях из ста у него вообще нет никакого секрета. За загадочным поведением не скрывалось никакой тайны. Был просто парень, любитель «Пинк Флойда» и жареной рыбы, политой уксусом, пива «Теннентс» и траханья… который, всем на удивленье, говорил по-французски так, словно впитал его с молоком матери.Хотя как раз сегодня секрет был. И если способен кто-нибудь его растрепать, так это, конечно, Брилл. «Боже правый, не дай ему рассказать о «лендровере»!» — мысленно взмолился Алекс. Самое меньшее, им предъявят обвинение в захвате машины и езде на ней без разрешения владельца. В худшем случае копы сообразят, что у одного из них или у всех было идеальное транспортное средство, для того чтобы перевезти тело умирающей девушки на безлюдный холм.Верд будет молчать: ему придется отвечать первому. Именно он появился в «Ламмасе», с улыбкой от уха до уха, крутя на пальце ключи Генри Кэвендиша, довольный, как веник.Сам Алекс ничего не скажет, в этом он не сомневался. Хранить секреты он умел великолепно. А если на карту поставлена свобода, он точно не раскроет рта. В этом он был уверен абсолютно.Зигги тоже не проболтается. Зигги всегда отличался осторожностью. В конце концов, именно он ускользнул с вечеринки, чтобы переставить «лендровер», когда понял, куда повело Верда. Он отвел Алекса в сторонку и сказал:— Я вытащил у Верда из кармана ключи от машины. Собираюсь переставить «лендровер» от греха подальше. Чтобы не было соблазна. А то он уже катал всех подряд вокруг квартала. Пора это прекратить, пока он не угробил себя или кого-нибудь еще.Алекс понятия не имел, как долго Зигги отсутствовал, но, вернувшись, приятель сказал ему, что «лендровер» стоит на приколе за одним из промышленных зданий на Ларго-стрит.— Мы сможем забрать его оттуда утром.Алекс ухмыльнулся:— Или просто оставить там. Будет чудный сюрприз для Генри, когда он вернется с каникул.— Не думаю. Как только он поймет, что его драгоценной колымаги нет там, где он ее оставил, он ринется в полицию, и мы влипнем. Наши отпечатки пальцев там повсюду.«Как же он прав», — подумал Алекс. Между бравыми керколдийцами и двумя англичанами, делившими с ними шестикомнатный домик общежития, любви не было. Генри явно не увидит ничего забавного в том, что Верд позаимствовал его «лендровер». Вообще его редко забавляли поступки керколдийцев. Итак, Зигги ничего не скажет. Наверняка.А вот Брилл — не исключено. Алекс наделся, что до Брилла дошло предостережение Зигги, что оно пробило его поглощенность собой и парень сообразил, каковы могут быть последствия. Если он донесет копам, что Верд воспользовался чужой машиной, то не только не выпутается сам, а, наоборот, окончательно запутает всех четверых. Он ведь сам тоже сидел за рулем, когда отвозил домой эту девушку из Гардбриджа. «Хоть раз в жизни, Брилл, подумай хорошенько!»Да, если вам нужен думающий стратег, это, конечно, Зигги. За внешней открытостью, обаянием и сообразительностью таилось нечто куда более значительное, чем можно было предполагать. Алекс дружил с Зигги девять с половиной лет, но чувствовал, что едва зацепил поверхность его личности. Зигги мог удивить вас внезапной проницательностью, сбить с толку нежданным вопросом, посмотреть свежим глазом на мир, который умел вывернуть, как кубик Рубика, и увидеть совсем иным. Алекс знал о Зигги кое-что такое, о чем — он был уверен — еще понятия не имели Брилл и Верд. И знал потому, что Зигги этого хотел, так как не сомневался: его секретов Алекс не выдаст.Он представлял себе, как будет держаться Зигги на допросе: спокойно, естественно, не тушуясь… Если кто-то мог убедить копов в том, что их присутствие около трупа — чистая случайность, это, конечно, Зигги.Инспектор Барни Макленнан швырнул влажное пальто на стул в кабинете полицейского участка. Кабинет был размером с класс начальной школы — здесь такой и не требовался. Сент-Эндрюс не считался особо криминальным местечком в Файфском полицейском округе, и это отражалось на его штате. Макленнан являлся главой отдела уголовных расследований на окраине империи не потому, что был лишен честолюбия, а потому, что не уживался с начальством. Обычно он досадовал, что ничего интересного не происходит, изнывал от бездействия, но это не означало, что его обрадовало совершенное на его территории убийство молодой девушки.Личность ее была установлена сразу. В бар, где работала Рози, часто захаживали парни из участка, так что патрульный Джимми Лоусон, первым оказавшийся на месте происшествия, сразу ее опознал. Как большинство съехавшихся туда полицейских, он выглядел бледным и потрясенным. Макленнан не мог припомнить, когда на их участке в последний раз произошло убийство на бытовой почве, так что его ребята не имели достаточной закалки, чтобы сохранить самообладание при виде растерзанного тела на заснеженном холме. Да, что говорить, он сам всего раза два видел убитых людей и никогда ничего похожего на изуродованный труп Рози Дафф.Согласно заключению полицейского хирурга, она была изнасилована, а затем получила удар ножом в низ живота. Один смертельный удар, вспоровший ей кишки снизу доверху, почти до солнечного сплетения. Видимо, умирала она долго и мучительно. Одна мысль об этом вызывала у Макленнана безумное желание задушить ее убийцу собственными руками. В такие моменты закон казался ему не помощью, а помехой в достижении справедливости.Макленнан тяжело вздохнул и закурил. Он сел за стол и записал то немногое, что ему удалось узнать к этой минуте. Розмари Дафф. Девятнадцати лет. Работала в «Ламмас-баре». Жила в Страткиннессе с родителями и двумя старшими братьями. Братья работают на бумажной фабрике в Гардбридже, а отец служит одним из смотрителей в Крэйгтон-парке. Макленнан не завидовал констеблю Иэну Шоу и патрульному, которых он послал в деревню с печальным известием. В свое время он сам обязательно побеседует с семьей девушки, но пока… Пока ему лучше заняться следствием. Его нужно продвинуть поскорее. Нельзя сказать, что у них был избыток детективов, опытных в расследовании тяжких преступлений. И если они не хотят, чтобы их оттеснили столичные спецы, Макленнану необходимо развернуть работу на всю катушку.Он бросил нетерпеливый взгляд на часы. Он не имел права проводить опрос четверых студентов, якобы обнаруживших тело, без второго следователя-криминалиста. Он распорядился, чтобы констебль Алан Бернсайд вернулся в участок как можно скорее, но его до сих пор не было. Макленнан вздохнул. Тупицы и увальни — вот с кем приходится здесь работать.Он сбросил с ног промокшие ботинки и крутанулся на стуле, чтобы поставить ступни на радиатор отопления. Господи, какая чудовищная ночь для начала расследования убийства. Снег превратил место преступления в какой-то кошмар, замаскировал улики, до бесконечности затруднил работу. Как можно определить, какие следы оставил убийца и какие свидетели? Если, конечно, предположить, что это разные люди. Протирая закрывающиеся глаза, Макленнан обдумывал стратегию предстоящего допроса.Вся полученная информация подсказывала, что первым следует допросить парня, который наткнулся на труп. Крепко сложенный широкоплечий юноша, из-за низко надвинутого капюшона куртки лицо его толком разглядеть не удалось. Макленнан склонился над записной книжкой. Алекс Джилби. Вот-вот. Этот парень вызывал в нем какое-то странное чувство. Не то чтобы он прятал глаза, он просто не смотрел на Макленнана жалостным взглядом, каким в такой ситуации смотрел бы на него почти любой малец. Кроме того, он выглядел достаточно сильным, чтобы принести тело умирающей Рози на склон Холлоу-Хилла. Может быть, здесь кроется что-то более сложное, чем кажется на беглый взгляд. Убийцы частенько подстраивают так, чтобы как бы невзначай обнаружить тело жертвы. Нет, он даст юному мистеру Джилби попотеть подольше.Сержант-регистратор сообщил ему, что во второй комнате для допросов находится студент-медик с польской фамилией. Именно он утверждал, что Рози была жива, когда они ее обнаружили, и что он делал все возможное, чтобы продлить ей жизнь. В данных обстоятельствах он выказал потрясающее хладнокровие, сам Макленнан так бы не сумел. Пожалуй, он начнет с него. Как только появится Бернсайд.Комната для допросов, предоставленная Зигги, была точным двойником той, где сидел Алекс. Создавалось впечатление, что парню каким-то образом удалось расположиться в ней с удобством. Он ссутулился на стуле, полуоткинувшись на стенку и устремив глаза вдаль. Он до того устал, что легко мог бы заснуть сидя, но, едва он закрывал глаза, перед ним возникало окровавленное тело Рози. Никакие запасы теоретических знаний по медицине не подготовили Зигги к практическому столкновению со столь жутко покалеченным человеческим существом. Он не сумел помочь Рози, когда это было необходимо, и это его угнетало. Зигги понимал, что должен бы испытывать жалость к мертвой девушке, но досада и неудовлетворенность не оставляли места для других чувств. Даже для страха.Но при этом у Зигги хватало сообразительности, чтобы понимать: он должен бояться. Кровь Рози Дафф перепачкала его одежду и забилась под ногти. Возможно, попала на волосы. Он вспомнил, как откидывал измазанной рукой падающую на глаза челку, когда отчаянно пытался понять, откуда сочится кровь. Все это было достаточно невинно, если полиция поверит его рассказу. Но, благодаря Верду с его извращенным чувством юмора, он оказался без алиби. Прежде всего, нельзя было допустить, чтобы полиция обнаружила великолепно приспособленный для передвижения в пургу автомобиль, сплошь покрытый отпечатками его пальцев. Зигги всегда был очень предусмотрительным, но сегодня вся его жизнь могла слететь под откос из-за одного небрежно брошенного слова. Думать об этом было невыносимо.Он ощутил облегчение, когда дверь отворилась и в комнату вошли двое полицейских. В одном он узнал начальника, приказавшего отвезти их в участок. Без своего мешковатого пальто он выглядел худощавым и подвижным, с волосами мышиного цвета, более длинными, чем принято сейчас носить. Небритые щеки свидетельствовали о том, что его подняли с постели среди ночи, хотя опрятная белая рубашка и отглаженный костюм выглядели так, будто только что вышли из сухой химчистки. Он плюхнулся на стул напротив Зигги и сказал:— Я инспектор Макленнан, а это констебль Бернсайд. Нам нужно немного поговорить с вами относительно того, что произошло сегодня. — Он кивнул в сторону Бернсайда. — Мой коллега станет делать заметки, и потом мы подготовим протокол, чтобы вы подписали.Зигги кивнул:— Ладно. Спрашивайте. — Он выпрямился на стуле. — Нельзя мне попросить чашку чаю?Макленнан повернулся к Бернсайду и утвердительно наклонил голову. Бернсайд встал и вышел из комнаты. Макленнан откинулся на стуле и внимательно посмотрел на свидетеля. Странно, как повторяется мода на прически. Темноволосый юноша напротив него ничем не выделился бы из толпы его молодости. На взгляд Макленнана, он ничуть не походил на поляка. У него была бледная кожа и румяные щеки жителя Файфа, хотя карие глаза смотрелись необычно в сочетании с таким цветом лица. Широкие скулы придавали его лицу экзотический вид. Он чем-то напоминал русского танцовщика Рудольфа Нурофена… или как там его…Бернсайд вернулся почти мгновенно.— Сейчас принесут, — сказал он, садясь и снова берясь за перо.Макленнан положил руки на стол и сплел пальцы.— Сначала личные данные. — Они быстро записали предварительные сведения, а затем инспектор сказал:— Ужасная история. Вы, наверное, сильно потрясены.Зигги почувствовал, что его затягивает трясина клише.— Можно сказать так.— Я хочу, чтобы вы изложили мне своими словами, что произошло сегодня ночью.Зигги откашлялся:— Мы возвращались пешком в Файф-парк…Макленнан прервал его поднятием ладони:— Начните немного пораньше. Расскажите обо всем вашем вечере. Хорошо?У Зигги упало сердце. Он надеялся, что сможет обойти их визит в «Ламмас-бар».— О'кей. Мы четверо живем в одном здании общежития в Файф-парке и потому обычно едим вместе. Сегодня была моя очередь готовить. Мы поужинали яичницей, чипсами и бобами, а около девяти часов отправились в город. Мы собирались попозже сходить на вечеринку, а сначала хотели выпить пива.Он замолчал, чтобы удостовериться, что Бернсайд все записывает.— Куда вы отправились выпить?— В «Ламмас-бар». — Эти слова тяжко повисли в воздухе.Однако Макленнан никак на них не прореагировал, хотя почуял, что пульс участился.— Вы часто там выпиваете?— Довольно регулярно. Пиво там дешевое, и они охотно обслуживают студентов, не то что в других местах.— Значит, вы видели там Рози Дафф? Убитую девушку?Зигги пожал плечами:— Я, по правде говоря, не обратил внимания.— Как? Такая красотка, а вы ее не заметили?— Когда настала моя очередь заказывать, обслуживала не она.— Но вы наверняка разговаривали с ней в прошлом?Зигги глубоко вздохнул:— Как я уж€ сказал, я никогда не обращал на нее внимания: меня не тянет болтать с подавальщицами в баре.— Они вам не ровня? Так, что ли? — мрачно уточнил Макленнан.— Я не сноб, инспектор. Я сам вырос в муниципальном доме. Просто мне не в кайф разыгрывать парня-мачо в пабе. О'кей? Да, я знал, кто она, но все наше общение ограничивалось фразой: «Пожалуйста, четыре пинты ”Теннентса”».— А из ваших друзей кто-нибудь проявлял к ней интерес?— Я особо не замечал. — Зигги насторожил такой поворот допроса.— Итак, вы выпили несколько пинт в «Ламмасе». А потом?— Как я уже говорил, мы отправились на вечеринку к Питу, третьекурснику с математического, знакомому Мэкки. Он живет в Сент-Эндрюсе на Лермонт-Гарденс. Номера дома я не знаю. Мы добрались туда где-то около полуночи и ушли около четырех утра.— На вечеринке вы все время держались вместе?Зигги фыркнул:— Вы когда-нибудь бывали на студенческих вечеринках, инспектор? Знаете, как это выглядит? Вы толпой вваливаетесь в дверь, получаете по пиву и рассредоточиваетесь. Потом, когда решаете, что с вас хватит, смотрите, кто еще на ногах, собираетесь кучей и, шатаясь, выходите в ночь. Пастухом, притом хорошим, обычно бываю я. — Он иронически усмехнулся.— Значит, вы вчетвером пришли и так же вчетвером ушли, но вам неизвестно, что делали другие в промежутке?— Да, в общем, так и есть.— И вы не можете поклясться в том, что никто из них: не отлучался и не возвращался потом обратно?Если Макленнан ожидал, что Зигги встревожится, то ему пришлось разочароваться. Вместо этого тот задумчиво склонил голову набок.— Наверное, нет. Нет, — признался он. — Я большую часть времени провел в оранжерее в задней части дома. Там были я и двое ребят-англичан. Простите, не припомню их имен. Мы разговаривали о музыке, о политике… Когда дошли до шотландской автономии, здорово разгорячились… можете себе представить… Я несколько раз ходил на поиски пива, заглянул в столовую, чтобы перехватить еды… Но, нет, я не был сторожем брату моему.— А вы всегда возвращаетесь домой вместе? — Макленнан задал вопрос наобум, но сразу понял, что попал в точку.— Ну если кто-нибудь с кем-нибудь не сбежал.«Он явно заговорил в оборонительном тоне», — подумал полицейский.— И часто такое случается?— Иногда. — Улыбка Зигги стала несколько напряженной. — Ну-у, мы же нормальные здоровые полнокровные молодые парни. Сами понимаете.— Но обычно вы отправляетесь домой вчетвером? Очень удобно.— Знаете, инспектор, не все студенты помешаны на сексе. Некоторые понимают, как им повезло, что они здесь оказались. И мы не хотим протрахать свое будущее.— То есть вы предпочитаете общаться друг с другом? Там, откуда я родом, сочли бы вас голубыми…Самообладание на миг оставило Зигги.— Ну и что? Это не противозаконно.— Это зависит от того, что вы делаете и с кем, — произнес Макленнан. Всякое дружелюбие исчезло из его голоса.— Послушайте, какое отношение это имеет к тому факту, что мы наткнулись на тело умирающей молодой женщины? — требовательно спросил Зигги, наклоняясь вперед. — На что вы намекаете? Что мы геи и потому изнасиловали и убили эту девушку?— Это ваши слова, а не мои. Хорошо известно, что некоторые гомосексуалисты ненавидят женщин.Зигги недоверчиво покачал головой:— Хорошо известно? Кому? Невежественным и предубежденным? Послушайте, то, что Алекс, Том и Дэйви ушли с вечеринки со мной, не делает их геями. Правильно? Они могут предоставить вам список девчонок, которые засвидетельствуют, насколько вы не правы.— А как насчет вас, Зигмунд? О себе вы можете сказать то же самое?Зигги взял себя в руки, принудив тело не дрогнуть, не выдать. Между тем, что признавал закон, и тем, что признавали люди, лежала пропасть величиной с Шотландию. Он оказался в месте, где правда сыграет против него.— Можно мне продолжить рассказ, инспектор? Я покинул вечеринку в четыре часа утра вместе с тремя своими друзьями. Мы дошли до Лермонт-Плейс, повернули налево к Пушечным воротам, затем двинули к Тринити-Плейс. Через Холлоу-Хилл пряником к Файф-парку…— Когда вы шли к холму, не заметили кого-либо еще? — прервал его Макленнан.— Нет. Но из-за снега видимость была не слишком хорошая. Мы шли по тропинке вдоль склона холма, и Алекс вдруг побежал вверх. Не знаю почему. Я шел впереди и не понял, какого черта его туда понесло. Добежав до вершины, он споткнулся и упал в рытвину. А затем я услышал, как он кричит, чтобы мы шли к нему, потому что какая-то молодая женщина истекает кровью. — Зигги закрыл глаза, но тут же поспешно открыл их, потому что вновь перед ним возник образ мертвой девушки. — Мы вскарабкались наверх и нашли лежащую на снегу Рози. Я пощупал ее пульс. Он бился очень слабо, но бился. Она была вся в крови, которая лилась вроде бы из раны в животе. Я нащупал большой разрез — может, три или четыре дюйма длиной — и велел Алексу бежать за помощью. Позвать полицию. Мы накрыли ее своими пальто, и я попытался остановить кровотечение нажатием на рану. Но было слишком поздно. Слишком большие внутренние повреждения. Слишком большая потеря крови. Она умерла через пару минут. — Он глубоко вздохнул. — Я ничего не сумел сделать.Даже Макленнана проняли слова Зигги. Бросив взгляд на Бернсайда, который яростно записывал рассказ свидетеля, он спросил:— Почему вы послали именно Алекса Джилби за помощью?— Потому что Алекс был трезвей Тома. А Дэйви в критические моменты склонен теряться.Все это выглядело вполне разумным. Слишком разумным. Макленнан оттолкнул стул назад.— Сейчас один из моих подчиненных отвезет вас домой, мистер Малкевич. Нам понадобится одежда, которая на вас, для криминалистических анализов. И ваши отпечатки пальцев. Нам также понадобится поговорить с вами еще раз.Макленнану хотелось разузнать подробнее о Зигмунде Малкевиче. Но это потом. Подозрения, которые вызывала у него эта четверка парней, с каждой минутой становились все сильнее. Ему хотелось надавить на них, и он уже чувствовал, что тот из них, кто теряется в минуты кризисов, будет именно тем, кто расколется на допросе.Глава 3Поэзия Бодлера делала свое дело. Свернувшись в клубок на матрасе, таком твердом, что он едва заслуживал этого названия, Брилл мысленно листал «Цветы зла». Они казались созвучными событиям этой странной ночи. Мелодичный поток французских слов успокаивал его, стирал реальность, помогая забыть о смерти Рози Дафф и полицейской камере, куда она его привела. Этот поток увлекал его бесплотную сущность ввысь, переносил в иное пространство, где плавная последовательность слогов заполняла его сознание. Он не хотел иметь ничего общего со смертью, виной, страхом или подозрениями.Внезапно тишина его убежища была взорвана громом резко распахнувшейся двери в камеру. Над ним навис патрульный Джимми Лоусон:— А ну-ка, на ноги, малыш. Ты нужен.Брилл забарахтался, отодвигаясь от молодого полицейского, который непонятным образом превратился из спасителя в обвинителя. И улыбка Лоусона была далеко не успокаивающей.— Смотри не описайся. Гляди веселей. Пошли. Инспектор Макленнан ждать не любит.Брилл осторожно встал на ноги и последовал за Лоусоном из камеры в ярко освещенный коридор. На вкус Брилла, все здесь было слишком резко и прямолинейно. Нет, ему тут совсем не нравилось.Лоусон свернул за угол и распахнул какую-то дверь. Брилл заколебался на пороге. За столом сидел мужчина, которого он видел на Холлоу-Хилле. Брилл подумал, что он выглядит слишком мелким для полицейского.— Вы — мистер Керр? — спросил мужчина.— Да, — кивнул Брилл, и звук собственного голоса удивил его своей странностью и незнакомостью.— Входите и садитесь. Я — инспектор Макленнан, а это констебль Бернсайд.Брилл сел напротив и вперил взгляд в столешницу. Бернсайд быстро задал ему формальные вопросы с вежливостью, удивившей Брилла.Когда к допросу приступил Макленнан, в разговоре зазвучали резкие ноты.— Вы знали Рози Дафф? — сурово спросил он.— Да, — отозвался Брилл, все еще не поднимая глаз. — Ну, я знал, что она подавальщица в «Ламмасе», — добавил он, когда молчание затянулось.— Хорошенькая девушка, — заметил Макленнан. Брилл не откликнулся на его слова. — На это, по крайней мере, вы должны были обратить внимание.— Нет, не обращал, — пожал плечами Брилл.— Она была не в вашем вкусе?Брилл поднял глаза, уголок его рта дернулся в полуулыбке.— Скорее я был не в ее вкусе. Она никогда не обращала на меня внимания. Всегда находились другие парни, которыми она интересовалась больше. В «Ламмасе» я вечно должен был ждать, пока меня обслужат.— Наверное, вас это очень раздражало.В глазах Брилла мелькнул страх. Он начал догадываться, что Макленнан гораздо сообразительней, чем можно было ожидать от полицейского. Ему нужно было зажаться и вести себя по-умному.— Да нет. Если мы спешили, я всегда посылал вместо себя Джилли.— Джилли? Это, по-видимому, Алекс Джилби?Брилл кивнул и вновь опустил глаза. Он не хотел, чтобы этот человек увидел бурлящие в нем эмоции. СМЕРТЬ, ВИНА, СТРАХ, ПОДОЗРЕНИЯ. Ему отчаянно хотелось поскорей выбраться отсюда, из этого полицейского участка, из этого дерьма. Он не хотел никого подставлять, но дальше выдерживать не мог. Он знал, что сломается, и боялся повести себя так, что копы подумают, будто он в чем-то виноват. Ведь он не виноват ни в чем. Он никогда не заигрывал с Рози Дафф, как бы ему этого ни хотелось. Он не крал «лендровера». Все, что он сделал, это позаимствовал его, чтобы отвезти девчонку домой в Гардбридж. Он не спотыкался о труп. Это сделал Алекс. Это все из-за других он сейчас вляпался. Если во имя спасения ему нужно направить взоры полиции в другую сторону… что ж… Джилли никогда об этом не узнает. А если и узнает, Брилл не сомневался, что тот его простит.— Так, значит, ей нравился Джилли. Не так ли?— Не знаю. Насколько мне известно, он был для нее просто одним из клиентов.— Но ему она уделяла больше внимания, чем вам.— Да, но не ему одному.— Вы хотите сказать, что Рози была немножко кокеткой?Брилл потряс головой, злясь на себя:— Нет. Вовсе нет. Это входило в ее обязанности. Она же работала подавальщицей в баре и должна была привечать посетителей.— Однако вас не привечала.Брилл стал нервно теребить локоны за ушами.— Вы переворачиваете мои слова. Послушайте, она была мне никто, и я был ей никто. А теперь можно мне уйти? Пожалуйста.— Еще нет, мистер Керр. Кому принадлежала идея вернуться сегодня домой через Холлоу-Хилл?Брилл нахмурился:— Да, в общем-то, никому… Просто это самый короткий путь от места, где мы были, к Файф-парку. Мы часто там ходим. Это не обсуждалось особо.— А раньше возникала у кого-либо из вас мысль взбежать наверх, к пиктскому кладбищу?Брилл покачал головой:— Мы знали, что оно там находится. Ходили туда, когда там шли раскопки. Как добрая половина Сент-Эндрюса. Это, знаете ли, не делает нас какими-то извращенцами.— Я и не говорил, что делает. Но вы никогда раньше не заворачивали туда по пути в общежитие?— Зачем?Макленнан пожал плечами:— Не знаю. Мальчишеские игры… Может, вы понасмотрелись всяких там «Керри».Брилл потянул себя за локон. СМЕРТЬ, ВИНА, СТРАХ, ПОДОЗРЕНИЯ.— Меня не интересуют фильмы ужасов. Послушайте, инспектор, вы все понимаете как-то не так. Мы четыре обычных парня, которые наткнулись на нечто необычное. Не больше и не меньше. — Он раскинул руки, надеясь этим жестом продемонстрировать свою невиновность. — Мне жаль, что с девушкой такое случилось, но это не имеет ко мне никакого отношения.Макленнан откинулся на стуле:— Это вы так говорите.Брилл ничего не ответил, лишь с досадой выдохнул.— А как насчет вечеринки? Чем вы там занимались?Брилл заерзал на стуле. Желание сбежать отсюда ясно читалось во всей его фигуре. Проболтается девчонка или нет? Скорее всего, не проболтается. Она тихонько проскользнула в дом, потому что ей давно уже полагалось спать. К тому же она не была студенткой, и на вечеринке ее почти никто не знал. Если повезет, о ней никто не вспомнит и спрашивать ее не будут.— Послушайте, ну что вам за дело до этого? Мы просто нашли тело. Вот и все.— Мы рассматриваем все возможности.Брилл язвительно усмехнулся:— Просто выполняете свою работу. Так? Что ж, вы зря тратите свое время, если думаете, будто мы имеем какое-то отношение к тому, что случилось с девушкой.Макленнан пожал плечами:— Тем не менее я хотел бы услышать о вечеринке.Борясь с тошнотой, Брилл выдал отредактированную версию вечера, которая — он надеялся — выдержит проверку.— Ну, не знаю… Трудно припомнить все подробности. Вскоре после того, как мы пришли, я разговорился с одной девчонкой. Мардж ее зовут. Откуда-то из Элгина. Мы потанцевали. Я решил, что она готова. Ну, понимаете? — Он скорчил жалобную рожицу. — Потом появился ее дружок. До этого она о нем не упоминала. Мне все уже надоело, я пошел и выпил еще пива, затем поднялся наверх. Там было что-то вроде кабинета, больше похожего на кладовку, со стулом и столом. Я сел и какое-то время погрустил… жалел себя. Недолго. Как раз хватило времени, чтобы выпить банку пива. Затем спустился вниз и послонялся по комнатам. Зигги держал речь в оранжерее перед двумя англичанами, так что я не стал там задерживаться. Слышал его декларации много раз. Из девчонок меня больше ни одна не зацепила. Все, что получше, были уже разобраны. Так что я просто болтался из угла в угол. Сказать по правде, я готов был уйти задолго до того, как мы наконец отправились домой.— Но вы не предлагали друзьям уйти?— Нет.— Почему же? Разве у вас нет своего мнения?Брилл посмотрел на него с отвращением. Не первый раз его обвиняли в том, что он следует за другими, как послушная овца.— Конечно есть. Просто было лень. Понятно?— Ладно, — сказал Макленнан. — Мы вашу историю проверим. А теперь можете идти домой. Нам понадобится одежда, которая была на вас сегодня. К вам в общежитие приедет полицейский, чтобы ее забрать. — Он встал, и ножки стула с противным скрипом проскрежетали по полу, заставив Брилла стиснуть зубы от отвращения. — Мы еще встретимся, мистер Керр.Констебль патрульной службы Дженис Хогг постаралась без стука закрыть дверцу «панды». Не было нужды будить всю улицу. И так скоро все узнают плохие новости. Она поморщилась, когда водитель, констебль Иэн Шоу, бездумно шарахнул своей дверцей. Окинув яростным взглядом его лысеющую голову, она с удовольствием подумала, что ему всего двадцать пять, а волосы отступили ото лба, как у старика. А он еще считает себя завидным женихом.Словно угадав ход ее мыслей, Шоу повернулся к ней и насупился:— Ну же, пошли. Давай поскорее покончим с этим.Дженис оглядела коттедж, а Шоу тем временем толкнул деревянную калитку и поспешил по коротенькой дорожке к двери. Низенький домик был типичным для этой местности: мансарда с парой слуховых окошек, выступающих из-под черепичной крыши, сейчас засыпанной снегом; небольшое крыльцо, втиснутое между двумя нижними окошками, наличники, окрашенные какой-то бурой краской, едва различимой в слабом свете уличных фонарей. На взгляд Дженис, все выглядело достаточно опрятным и ухоженным. Она задумалась, какая из комнат принадлежит Рози.Впрочем, готовясь к предстоящему испытанию, Дженис постаралась выбросить посторонние мысли из головы. Ее часто посылали с подобными поручениями. Это было связано с ее полом. Взяв себя в руки, она ждала, пока Шоу достучится в дом. Поначалу никакого шевеления не наблюдалось. Затем за занавесками правого окошка зажегся тусклый свет. Появилась рука и отвела занавеску в сторону. К стеклу приблизилось освещенное с одного бока лицо. Пожилой мужчина с взъерошенными седеющими волосами уставился на них, открыв рот.Шоу вытащил удостоверение и показал ему. Жест был понят. Занавеска упала на место. Спустя пару минут отворилась входная дверь, и на пороге появился тот самый мужчина в толстом шерстяном халате. Он поспешно завязывал пояс. Широкие пижамные штаны набегали на выцветшие клетчатые шлепанцы.— Что происходит? — требовательно спросил он, неумело пряча тревогу за воинственностью.— Мистер Дафф? — спросил Шоу.— Да, это я. Что вы делаете у моих дверей в такой час?— Я констебль Шоу, а это констебль Хогг. Можем мы войти, мистер Дафф? Нам нужно с вами поговорить.— Что там натворили мои парни? — Он отступил в дом и махнул рукой, приглашая их войти. Внутренняя дверь отворялась прямо в гостиную. Диван и два кресла, обитые коричневым плюшем, располагались перед самым большим телевизором, какой когда-либо видела Дженис.— Присаживайтесь, — пригласил Дафф.Пока они направлялись к дивану, открылась дверь в дальнем конце комнаты, и вошла Эйлин Дафф.— Арчи, что происходит? — спросила она. Ее лицо блестело от ночного крема, волосы были убраны под бежевую шифоновую косынку, чтобы защитить укладку. Строченый нейлоновый халатик был застегнут не на те пуговицы.— Это полиция, — сказал ее муж.Глаза женщины тревожно расширились.— В чем дело?— Не могли бы вы подойти и сесть, миссис Дафф? — сказала Дженис, пересекая комнату и беря женщину под руку. Она усадила ее на диван и жестом пригласила мужа сесть рядом.— У вас плохие новости… я знаю, — жалобно воскликнула женщина, вцепляясь в руку мужа. Арчи Дафф, сжав губы, с неподвижным лицом, молча уставился на темный экран телевизора.— Мне очень жаль, миссис Дафф, но боюсь, вы правы. У нас действительно очень плохие новости для вас. — Шоу мялся у двери, слегка склонив голову и устремив глаза на разноцветные завитушки узора ковра.Миссис Дафф толкнула мужа:— Я говорила тебе: не позволяй Брайану покупать этот мотоцикл. Я тебе говорила.Шоу бросил молящий взгляд на Дженис. Она подошла еще ближе к Даффам и мягко сказала:— Это не Брайан. Это Рози.Слабый мяукающий стон сорвался с губ миссис Дафф.— Этого не может быть, — запротестовал мистер Дафф.Дженис заставила себя продолжать.— Несколько часов назад на Холлоу-Хилле было найдено тело молодой женщины.— Это какая-то ошибка, — упрямо повторил Арчи Дафф,— Боюсь, что нет. Несколько присутствовавших там полицейских опознали Рози. Они знали ее по «Ламмас-бару». Мне очень жаль, но я должна вам сообщить, что ваша дочь мертва.Дженис достаточно часто приходилось наносить людям этот удар, и она знала, что реакция на него, как правило, бывает двоякой: полное отрицание, как у Арчи Даффа, или всесокрушающее горе, которое захлестывает родных подобно потопу. Эйлин Дафф запрокинула голову и взвыла, обращая горе к потолку, к небу. Брошенные на колени руки ее скрючились и судорожно подергивались, все тело свело в отчаянной муке. Муж смотрел на нее, как на незнакомку, он нахмурил лоб, категорически отказываясь признавать случившееся.Дженис стояла рядом, принимая на себя первую волну чужого горя, как пойма реки принимает на себя воды весеннего разлива. Шоу переминался с ноги на ногу, не зная, что дальше делать.Внезапно на верху лестницы в дальнем конце комнаты раздались тяжелые шаги, и появились ноги в пижаме, затем голый торс и, наконец, заспанное лицо, увенчанное гривой взлохмаченных темных волос. Молодой человек остановился на одной из нижних ступенек и обвел взглядом комнату.— Что, черт возьми, здесь происходит? — рыкнул он.Не поворачивая головы, Арчи сказал:— Твоя сестра мертва, Колин.У Колина Даффа отвисла челюсть.— Что?!Дженис вновь закрыла собой брешь:— Мне очень жаль, Колин, но недавно было найдено тело вашей сестры.— Где? Что произошло? Что значит: тело было найдено? — Тут ноги у парня подкосились, и он тяжело осел на пол.— Ее нашли на Холлоу-Хилле. — Дженис набрала в грудь побольше воздуха. — Мы полагаем, что Рози была убита.Колин уронил голову в ладони.— О господи! — повторял он шепотом снова и снова.Шоу наклонился вперед:— Нам будет нужно задать вам несколько вопросов, мистер Дафф. Может быть, мы перейдем в кухню?Первый пароксизм горя Эйлин начал проходить. Она перестала рыдать и повернула залитое слезами лицо к мужу.— Оставайтесь здесь. Я не ребенок, от которого нужно скрывать правду, — глотая слезы, побормотала она.— У вас найдется немного бренди? — спросила Дженис. Арчи непонимающе уставился на нее. — Или виски?Колин, шатаясь, поднялся на ноги:— В кладовке есть бутылка. Я достану.Эйлин поглядела заплывшими от слез глазами на Дженис:— Что случилось с моей Рози?— Мы пока не уверены. Кажется, ее закололи. Но нам придется подождать, пока врач не даст заключение.От ее слов Эйлин дернулась, как от удара.— Кто мог сделать такое с Рози? Она никогда мухи не обидела.— Мы пока не знаем, — вмешался Шоу. — Но мы его отыщем, миссис Дафф. Мы его найдем. Я понимаю, что сейчас самое неподходящее время для того, чтобы задавать вам вопросы, но чем раньше мы получим нужные сведения, тем быстрей продвинем расследование.— Можно мне ее увидеть? — попросила Эйлин.— Мы устроим это чуть попозже, — ответила Дженис. Она присела на корточки рядом с Эйлин и утешающе положила ладонь на ее руку. — Когда Рози обычно приходила домой?Из кухни появился Колин с бутылкой виски «Беллз» и тремя стаканами.— «Ламмас» принимает последние заказы в половине одиннадцатого. Она почти всегда была дома в четверть двенадцатого.Он поставил стаканы на кофейный столик и налил три неразбавленные порции.— Но случалось, что она возвращалась позднее? — спросил Шоу.Колин вручил родителям по стакану. Арчи выпил половину виски одним глотком. Эйлин вцепилась в стакан, но не поднесла ко рту.— Да. Если шла на вечеринку или еще куда-нибудь.— А прошлым вечером?Колин отхлебнул виски.— Не знаю. Мам? Она тебе что-нибудь говорила?Эйлин подняла на него глаза. Вид у нее был ошеломленный и растерянный.— Она предупредила, что встречается с какими-то друзьями. Она не сказала с кем, а я не спрашивала. У нее было право на личную жизнь.Эйлин словно оправдывалась, что подсказало Дженис: по всей видимости, это было давним предметом ее разногласий с Арчи.— А как обычно Рози добиралась домой? — поинтересовалась Дженис.— Если я или Брайан были в городе, мы подъезжали к закрытию и подвозили ее. Еще у нее была подружка, Морин. Та подвозила ее, если они работали в одну смену, А если подвезти было некому, она брала такси.— Где Брайан? — вдруг вспомнила Эйлин, охваченная тревогой за своих детей.Колин пожал плечами:— Он не пришел домой. Наверное, остался где-нибудь в городе.— Он должен быть здесь. Он не должен узнать это от посторонних.— Он вернется к завтраку, — грубовато откликнулся Арчи. — Ему же надо будет собраться на работу.— Скажите, а Рози с кем-нибудь встречалась? У нее был постоянный парень? — вернул разговор в нужное русло Шоу, которому не терпелось ретироваться.Арчи нахмурился:— У нее никогда не было недостатка в поклонниках.— А был ли кто-то особенный?Эйлин отхлебнула крохотный глоток виски.— В последнее время она с кем-то встречалась, но ничего мне о нем не рассказывала. Я ее спрашивала, но она твердила, что еще не время.Колин фыркнул:— Не иначе как женатик.Арчи яростно сверкнул глазами на сына:— Ты смотри у меня, не оскорбляй сестру. Слышишь?— Ну а почему ж тогда она держала его в секрете? — Молодой человек обиженно выпятил вперед подбородок.— Может, она не хотела, чтобы вы с братом снова вмешались, — резко возразил Арчи и обернулся к Дженис. — Они однажды избили парня, потому что решили, что он обращается с Рози не так, как нужно.— Кто это был?Арчи удивленно вытаращился:— Да это было давным-давно. Тот парень здесь больше не живет. Он тогда еще переехал в Англию.— Все-таки нам нужно знать его имя, — настаивал Шоу.— Джон Стоби, — злобно буркнул Колин. — Его папаша смотритель теплицы на Олд-Корс. Как сказал отец, он больше не посмеет сунуться к Рози.— Нет, это не женатый человек, — вмешалась Эйлин. — Я ее спрашивала. Она сказала, что в такую историю ни за что не впутается.Колин покачал головой и отвернулся, баюкая в ладонях свой стаканчик с виски.— Последнее время я ее ни с кем не видел, — буркнул он. — Но она всегда обожала секреты. Наша Рози.— Нам нужно будет осмотреть ее комнату, — сказал Шоу. — Не сию минуту. Но сегодня, попозже. Так что мы просим пока ничего там не менять, это для нас важно. — Он слегка откашлялся. — Если хотите, патрульный констебль Хогг может остаться с вами.Арчи покачал головой:— Мы справимся.— К вашим дверям могут явиться репортеры, — объяснил Шоу. — Вам будем легче, если их возьмет на себя полицейский.— Вы слышали, что сказал отец? Нам лучше побыть одним, — повторил Колин.— Когда я могу увидеть Рози? — спросила Эйлин.— Мы пришлем за вами машину позднее. Я позабочусь, чтобы вас предупредили. И если вспомните что-нибудь из того, что говорила Рози о своих планах на прошлый вечер, пожалуйста, дайте нам знать. Еще нам очень бы пригодился список ее друзей. Особенно тех, которые могли знать, где она была прошлой ночью и с кем. Можете сделать это для нас? — Теперь, когда Шоу понял, что задерживаться здесь не придется, он говорил мягко и ласково.Арчи кивнул и встал на ноги:— Да. Попозже.Дженис тоже поднялась, от долгого сидения на корточках у нее ныли колени.— Не провожайте нас.Она последовала за Шоу к входной двери. Горе тяготело над комнатой, наполняло ее, как вязкое вещество, не давая дышать. Так бывало всегда. В эти первые часы после злых новостей скорбь казалась бесконечной.Но скоро на смену ей придет гнев.Глава 4Скрестив костлявые руки на узкой груди, Верд яростно уставился на Макленнана.— Я хочу курить, — заявил он. Кислота перестала действовать, и Верд чувствовал себя не в своей тарелке. Он не хотел здесь находиться и был решительно настроен выбраться отсюда как можно скорее. Но это не означало, что он уступит копам хоть четверть дюйма.Макленнан покачал головой:— Прости, сынок. Не употребляю.Верд повернул голову и уставился на дверь:— У вас ведь, кажется, не допускаются пытки.Макленнан не прореагировал.— Нам необходимо задать вам несколько вопросов о том, что случилось этой ночью.— Без адвоката не имеете права. — Верд внутренне улыбнулся.— Зачем вам адвокат, если вам нечего скрывать?— Потому что вы тот самый дядя. У вас на руках мертвая девушка, и вам надо кого-нибудь обвинить в ее гибели. Я не собираюсь подписывать ложные признания, сколько бы вы меня здесь ни продержали.Макленнан тяжело вздохнул. Его угнетало, что сомнительные штучки некоторых копов дают повод таким вот самоуверенным юнцам обвинять всех полицейских. Он готов был держать пари на недельное жалованье, что у этого висит в спальне постер с портретом Че Гевары. И сейчас он считает, что получил первый шанс сыграть роль борца за рабочее дело. Впрочем, все это не означало, что он не мог убить Рози Дафф.— У вас весьма странное представление о том, как мы тут ведем дела.— Расскажите об этом бирмингемской шестерке или гилфордской четверке, — выложил Верд свою козырную карту.— Если не хочешь очутиться там, где они, сынок, советую начать сотрудничать. Мы можем избрать легкий путь: я задам несколько вопросов, и ты на них ответишь, или же мы запрем тебя на несколько часов, пока не отыщем какого-нибудь отчаянно нуждающегося в работе адвоката.— Вы отказываете мне в праве на юридическую защиту? — Верд произнес это таким высокомерным тоном, от которого у его друзей, будь они тут, душа ушла бы в пятки.Но Макленнан решил, что вполне способен справиться с вообразившим о себе невесть что студентиком.— Поступайте, как вам заблагорассудится, — произнес он, отодвигаясь от стола.— Я так и сделаю, — не унимался Верд. — Мне нечего вам сказать в отсутствие адвоката. — Макленнан направился к двери. Бернсаид шел за ним по пятам. — Значит, у вас здесь кто-то есть, да?На пороге Макленнан обернулся:— Это не моя забота, сынок. Хочешь адвоката — звони.Верд прикинул: никакого адвоката он не знал. Черт побери, да если бы и знал. Денег на это у него не было. Можно легко представить себе, что скажет отец, если он позвонит домой и попросит о помощи в такой ситуации. Мысль малопривлекательная. Кроме того, адвокату придется рассказать всю историю без утайки, а любой адвокат будет обязан все доложить нанимателю, то есть отцу. Тогда уж штрафом за угон «лендровера» не отделаешься.— Вот что я вам скажу, — раздраженно прошипел он. — Вы задавайте свои вопросы. Если они на самом деле безобидные, я на них отвечу. Но если появится хоть намек на то, что вы хотите меня к этому пристегнуть, ничего говорить не стану.Макленнан закрыл дверь и вернулся за стол. Он всмотрелся в лицо Верда долгим пристальным взглядом, обратив внимание на умные глаза, острый хищный нос и не подходящие к остальным чертам полные губы. Нет, вряд ли Рози Дафф на него клюнула бы. Если бы он решил за ней поухаживать, она, скорее всего, посмеялась бы над ним. И такая реакция могла возбудить грызущую обиду. Обида же вполне могла довести до убийства.— Насколько хорошо вы знали Рози Дафф? — спросил он.Верд по-птичьи склонил голову набок:— Не настолько хорошо, чтобы знать ее фамилию.— Вы когда-нибудь приглашали ее на свидание?Верд фыркнул:— Вы, наверное, шутите. Я, знаете ли, мечу чуток выше. Провинциальные девчонки с их провинциальными мечтами меня не увлекают.— А как насчет ваших друзей?— Тоже не думаю. Мы здесь находимся именно потому, что у нас гораздо более амбициозные планы.Макленнан поднял брови:— Что? Вы приехали в Сент-Эндрюс из Керколди, чтобы расширить свои горизонты? Ну и ну, мир должен затаить дыхание. Слушай, сынок, Рози Дафф убита. Ее мечты умерли вместе с ней. Так что крепко подумай, прежде чем сидеть тут развалясь и говорить о ней с пренебрежением.Верд выдержал взгляд Макленнана.— Я только хотел сказать, что наши жизни не имели ничего общего с ее жизнью. Если бы мы не наткнулись на ее тело, вы никогда бы не услышали наших имен в связи с вашим расследованием. И честно говоря, если у вас нет более серьезных подозреваемых, вы не заслуживаете звания следователей.Казалось, сам воздух между ними вибрировал от напряжения. Обычно Макленнан приветствовал такой накал страстей во время допроса. Это заставляло людей проговариваться. А у него было ощущение, что за вызывающим поведением сидевшего перед ним юнца что-то скрывается. Возможно, какой-то пустяк, но, может быть, и самое существенное. Даже если, надавив на него, он получит лишь головную боль, стоит попытаться. А вдруг…— Расскажите мне о вашей вечеринке, — попросил он.Верд возвел глаза к небу:— Ну конечно же. Полагаю, вас не часто на них приглашают. Вот как это происходит. Существа мужского и женского пола собираются в доме или на квартире, немножко выпивают, затем танцуют под музыку. Иногда удаляются куда-нибудь парами. Иногда даже совокупляются. А потом все отправляются по домам. Так было и сегодня.— А иногда накачиваются наркотиками, — мягко произнес Макленнан, заставляя себя не реагировать на сарказм мальчишки.— Да уж при вас такого не случится. Ручаюсь, — презрительно улыбнулся Верд.— А сегодня вы накачались?— Видите? Вот куда вы ведете. Стараетесь меня впутать.— С кем вы там были?Верд задумался:— Знаете, я правда не помню. Пришел я с ребятами и ушел с ребятами. А в промежутке?.. Не могу сказать. Но если вы подозреваете, что я ускользнул и совершил убийство, вы идете по ложному следу. Спросите меня, где я был, и я вам отвечу: всю ночь я находился в гостиной, за исключением нескольких минут, когда поднимался наверх отлить.— А как насчет остальных ваших друзей? Где были они?— Понятия не имею. Я не сторож брату моему.Макленнан тут же мысленно отметил это повторение слов Зигмунда Малкевича.— Но вы друг за друга горой?.. Разве не так?— Оказывается, и вам известно, как поступают друзья, — насмешливо скривился Верд.— Значит, ради друзей вы готовы лгать?— А-а, вот наконец вопрос-ловушка: «Когда вы перестали бить свою жену?» В том, что касается Рози Дафф, нам незачем лгать. Потому что мы не сделали ничего такого, что требовало бы лжи. — Верд потер виски. Ему страшно хотелось лечь в постель. Даже кости ныли от этого желания. — Нам просто не повезло. Вот и все.— Расскажите мне, как это произошло?— Алекс и я… мы баловались. Толкали друг друга в снег. Он вроде бы потерял равновесие и побежал вверх по склону, как будто опьянел от метели. Снег словно возбудил его. Потом он споткнулся и упал, а минуту спустя закричал нам, чтобы мы скорей шли к нему. — На миг с Верда слетел весь кураж, и он стал выглядеть моложе своих лет. — Так мы нашли ее. Зигги пытался… но ничего не сумел сделать. — Он смахнул с брюк комочек грязи. — А теперь я могу уйти?— Вы там больше никого не видели? Или по дороге туда?Верд помотал головой:— Нет. Наверное, маньяк с топором пошел в другую сторону. — Его воинственность снова проснулась, и Макленнан понял, что любые дальнейшие попытки вытянуть из него какую-нибудь информацию обречены на провал. Что ж, настанет следующий день. Он подозревал, что найдется-таки способ расколоть Тома Мэкки. Надо просто сообразить, какой именно.Дженис Хогг, скользя по снегу, шла к автомобильной стоянке следом за Шоу. Они молчали всю обратную дорогу к полицейскому участку. Каждый переживал про себя встречу с Даффами, сопоставляя случившееся с собственной жизнью. Когда Шоу толкнул дверь в участок и привычное тепло охватило их, Дженис догнала его и заметила:— Меня удивляет, почему она не рассказала матери, с кем встречается.Шоу пожал плечами:— Может, брат ее прав? Может, это все-таки был женатый мужчина?— А если она говорила правду? Если он не был женат? Кого еще она могла скрывать от родных?— Кто из нас женщина? Ты — Дженис. Как ты думаешь? — Говоря это, Шоу прошел к клетушке, в которой размещался полицейский, ведавший постоянным обновлением местной информации. Сейчас, среди ночи, клетушка пустовала, но шкафы с файлами были не заперты и доступны для просмотра.— Ладно. Если ее братья уже не раз отпугивали не подходящих, по их мнению, ухажеров, значит, надо задуматься над тем, какого человека Колин и Брайан могли бы счесть неподходящим, — стала рассуждать она.— И какого же? — спросил Шоу, выдвигая ящик с буквой «Д». Пальцы его, на удивление длинные и тонкие, стали быстро перебирать карточки.— Будем размышлять вслух… С точки зрения местных понятий о благопристойности, которых явно придерживается ее семейство, полагаю, любого, кто ей неровня или кому она неровня.Шоу оглянулся на Дженис:— Да-а, это, конечно, облегчает поиск.— Я же сказала, что буду размышлять вслух, — мрачно пробормотала она. — Если бы это был какой-нибудь битюг, она не боялась бы, что братья его отдубасят. А вот если он человек более рафинированный…— Рафинированный? Шикарное определение для обладателей шерстяных костюмов, Дженис.— Шерстяной костюм не означает отсутствия мозгов, констебль Шоу. Не забывай, ты сам не так давно носил униформу.— Ладно, ладно. Пусть будет рафинированный. По-твоему, это может оказаться студент? — спросил Шоу.— Вот именно.— Вроде одного из тех, что ее нашли? — Он вернулся к картотеке.— Я бы этого не исключала. — Дженис прислонилась к косяку. — В «Ламмас-баре» наверняка толклась масса студентов.— Ага, вот оно. — Шоу вытащил из ящика пару карточек. — Как я и думал, не зря имя Колин Дафф показалось мне знакомым. — Он прочел одну карточку и передал ее Дженис.Аккуратным четким почерком там было написано: «Колин Джеймс Дафф. Дата рождения — 5.3.55. Место проживания: Каберфейд-коттедж, Страткиннесс. Место работы — Гардбриджская бумажная фабрика, водитель грузоподъемника. 9.74 г. — пьяный дебош, штраф 25 фунтов. 6.76 г. — нарушение тишины, доставлен в полицию. 6.78 г. — превышение скорости, штраф — 37 фунтов. Известные друзья: Брайан Стюарт Дафф, брат; Доналд Энгус Томсон». Дженис перевернула карточку. На обороте тем же почерком, но карандашом, так чтобы можно было стереть, если понадобится представлять куда-нибудь официально, было написано: «Дафф любит драться, когда выпьет. Хороший кулачный боец, умеет держаться в рамках. Немного нахрапист. Нельзя назвать нечестным, но буян».— Не тот тип, с которым захочется знакомить своего чувствительного дружка-студента, — прокомментировала Дженис прочитанное, берясь за вторую карточку. «Брайан Стюарт Дафф. Дата рождения — 27.5.57 г. Место проживания: Каберфейд-коттедж, Страткиннесс. Место работы — Гардбриджская бумажная фабрика, служащий склада. 6.75 г. — нападение, драка, штраф 50 фунтов. 5.76 г. — нападение, драка, три месяца тюрьмы, отбывал в Перте. 3.78 г. — нарушение тишины, доставлен в участок. Известные друзья: Колин Джеймс Дафф, брат, Доналд Энгус Томсон». Перевернув карточку, она прочла: «Дафф-младший — увалень, который считает, себя крутым парнем. Его послужной список был бы длиннее, если бы брат не успевал вытаскивать его из каши, прежде чем она чересчур круто заварилась. Драться начал рано: сломанные ребра и руку Джона Стоби в 1975 г, вероятно, следует приписать ему. Стоби отказался подавать заявление, сказал, что свалился с велосипеда. Дафф подозревался в участии в нераскрытом грабеже со взломом в Вест-порте, 8.78 г. Когда-нибудь сядет надолго».Дженис всегда нравились эти личные заметки, которые местный полицейский архивист присоединял к официальным записям. Это очень помогало, когда предстояло задержание: становилось ясно, чего ждать. Судя по всему, от братьев Дафф ждать можно было чего угодно. «Жаль, — подумала она. — Этот Колин — парень видный».— Так что ты думаешь? — спросил Шоу.— Думаю, что Рози скрывала, с кем встречается, потому что знала: это спровоцирует ее братьев на очередную драку. У них очень сплоченная семья. Так что, возможно, она защищала не только дружка, но и братьев.— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Шоу.— Она не хотела, чтобы они снова попали в передрягу. Особенно если учесть приводы Брайана. Еще одно серьезное избиение привело бы их обоих в тюрьму. Вот она и держала рот на замке. — Дженис положила карточки на место.— Хорошая мысль. Слушай, я пойду писать рапорт, а ты спустись в морг и узнай, когда семья сможет ее увидеть. Поедет за Даффами кто-нибудь из дневной смены, но лучше предупредить их заранее.У Дженис вытянулось лицо.— И почему это мне всегда достается самая приятная работенка?Шоу поднял брови:— А ты разве сама не знаешь?Дженис ничего не ответила. Она направилась в женскую раздевалку, зевая на ходу. Там у них был чайник, о котором мужчины не подозревали. Тело ее жаждало кофеина, и, раз уж ей придется посетить морг, сначала она побалует себя. В конце концов, Рози Дафф уже никуда не денется.Алекс докуривал пятую сигарету и размышлял о том, хватит ли ему пачки до вызова на допрос, когда дверь в комнату отворилась. Он узнал детектива с худым лицом, которого видел на Холлоу-Хилле. Тот выглядел гораздо бодрее Алекса. Неудивительно: для большинства людей уже наступило время завтрака. Кроме того, детектив вряд ли страдал от тупой боли где-то в глубине затылка — симптома похмелья. Не сводя глаз с лица Алекса, он подошел к стулу напротив. Алекс заставил себя выдержать этот взгляд. Он не хотел, чтобы его усталость была воспринята как уклончивость.— Я инспектор Макленнан, — четко представился человек отрывистым голосом.Алекс не знал, какие здесь правила этикета, но на всякий случай попытался ответить тем же:— Я Алекс Джилби.— Я это знаю, сынок. Я также знаю, что тебе нравилась Рози Дафф.Алекс почувствовал, что краснеет.— Это не преступление, — произнес он. Бессмысленно отрицать то, в чем Макленнан, судя по всему, уверен. Он задумался, кто из друзей мог проболтаться про его симпатию к мертвой подавальщице бара. Почти наверняка, Брилл. Под нажимом он бабушку родную продаст, а затем убедит себя, что для старушки это был наилучший выход из положения.— Нет, разумеется, нет. Но то, что случилось с ней сегодня, — наихудшее из всех преступлений. И моя работа — найти того, кто это сделал. Пока единственный, кто имел какое-то отношение к мертвой девушке и к обнаружению ее тела, — это вы, мистер Джилби. Вы явно сообразительный юноша. Поэтому мне не нужно все вам разжевывать. Не так ли?Алекс нервно стряхнул сигарету, хотя на ней еще не накопилось пепла.— Совпадения случаются.— Реже, чем вы можете себе представить.— Но это именно такой случай. — От взгляда Макленнана по коже Алекса побежали мурашки. — Мне просто ужасно не повезло.— Сказать можно все что угодно. Но если бы я бросил умирающую Рози Дафф на мерзлом холме и боялся, что мог выпачкаться кровью, я, будучи сообразительным мальчиком, устроил бы все именно так, как оно и случилось, то есть сам бы ее и нашел. Таким образом у меня было бы отличное объяснение, почему на мне ее кровь. — Макленнан указал на рубашку Алекса, запятнанную засохшей кровью.— Уверен, что вы так бы и поступили. Но я этого не делал. Я не отлучался с вечеринки. — Алекс по-настоящему испугался. Он почти ожидал чего-то подобного, каких-то неприятных моментов в беседе с полицией, но не думал, что Макленнан сразу же на него так насядет. Липкий пот увлажнил его ладони, и он с трудом сдержал порыв вытереть их о джинсы.— Можете вы привести каких-то свидетелей в поддержку этого утверждения?Алекс крепко зажмурился, стараясь утишить стук в висках, чтобы припомнить то, что делалось на вечеринке.— Когда мы туда пришли, я немного поговорил с девушкой с моего курса. Звать Пенни Джеймисон. Затем ее пригласили танцевать, а я остался в столовой, при еде. Народ бродил туда-сюда, но я ни на кого не обращал внимания. Меня малость развезло. Позже я вышел в сад позади дома, чтобы прояснить голову.— Один? — Макленнан слегка наклонился вперед.Алекс вдруг вспомнил одну вещь и почувствовал некоторое облегчение.— Да, но вы, наверное, сможете найти розовый куст, рядом с которым меня вырвало.— Вас могло вырвать в любое время, — подчеркнул Макленнан. — Если вы, например, изнасиловали и закололи кого-то, а потом оставили умирать. От такого вполне могло вывернуть наизнанку.Надежда вспыхнула и развеялась в прах.— Возможно, но я этого не делал, — с вызовом произнес Алекс. — Если бы я был весь измазан кровью, неужели бы на вечеринке кто-нибудь этого не заметил? После того, как я стравил, мне стало лучше. Я вернулся в дом и присоединился к танцующим в гостиной. Меня там видело множество людей.— Что ж, мы их опросим. Нам понадобится список всех, кто был на этой вечеринке. Мы поговорим с тем, кто ее устраивал, и со всеми, кого сумеем найти. И если Рози Дафф показалась там, хоть на минуту… У нас с вами произойдет гораздо менее дружественная беседа, мистер Джилби.Алекс почувствовал, что лицо вновь выдает его, и торопливо отвел глаза. Однако недостаточно быстро, и Макленнан набросился на него:— Была она там?Алекс покачал головой:— Я не видел ее после нашего ухода из «Ламмас-бара». — Он видел, что в пронзительном взгляде Макленнана что-то забрезжило.— Но вы приглашали ее на вечеринку. — Руки детектива вцепились в край стола, и он наклонился вперед, так близко к лицу Алекса, то тот ощутил запах шампуня, исходящий от его волос.Алекс кивнул, слишком встревоженный, чтобы это отрицать:— Я назвал ей адрес. Когда мы были в пабе. Но она так и не пришла. Да я и не ждал, что она придет. — В голосе его послышалось рыдание, его самообладание таяло при воспоминании о том, как Рози стояла за стойкой бара, оживленная, кокетливая, дружелюбная. Глазами, полными слез, он посмотрел на детектива.— Вы рассердились на нее за это? За то, что она не пришла?Алекс покачал головой:— Нет. Я совсем не ждал, что она примет приглашение. Послушайте, мне хотелось бы, чтобы она была жива. Я предпочел бы не находить ее. Вы должны мне поверить. Я не имею к этому никакого отношения.— Поживем — увидим, сынок. Поживем — увидим. — Макленнан пристально вглядывался в лицо Алекса. Все его инстинкты кричали, что в рассказах четырех студентов чего-то недоставало. И он собирался, так или иначе, вытащить это «что-то» на белый свет.Глава 5Констебль Дженис Хогг глянула на ручные часы и направилась к столу у входа в участок. Еще час, и ее дежурство закончится. По крайней мере, теоретически. Когда полным ходом идет расследование убийства, велики шансы, что придется задерживаться на сверхурочные. Особенно потому, что женщин-полицейских в Сент-Эндрюсе не хватало. Она как раз проходила сквозь вертушку в приемную участка, когда дверь на улицу распахнулась и с шумом ударилась о стену.Силой, пославшей дверь вперед, был молодой человек с плечами, едва проходившими в дверной проем. Снег запорошил его волнистые темные волосы, лицо было мокрым от слез, пота и тающих снежинок. С каким-то горловым рыком он ринулся к регистрационной стойке. Дежурный констебль ошеломленно отклонился назад, чуть не упав со своего высокого табурета.— Где эти ублюдки? — проревел вошедший.Дежурный, к своей чести, сумел сохранить выдержку, что доказывало его хорошую выучку.— Чем я могу вам помочь, сэр? — осведомился он, отодвигаясь подальше от кулаков, колотивших по столешнице. Дженис незаметно держалась сзади. Если дело примет плохой оборот, она сможет спасти положение неожиданным вмешательством.— Я хочу видеть тех поганых ублюдков, которые убили мою сестру, — взвыл молодой человек.«Так, — подумала Дженис, — новости дошли до Брайана Даффа».— Сэр, я не знаю, о чем вы говорите, — мягко произнес дежурный.— Мою сестру. Рози. Она убита. И они сидят у вас. Ублюдки, которые это сделали. — Вид у Даффа был такой, словно он сейчас в отчаянной жажде мщения перемахнет через стойку.— Сэр, я думаю, что вас неверно информировали.— Нечего мне заливать, ты, задница, — прокричал Дафф. — Моя сестра лежит мертвая, и кто-то должен за это заплатить.Дженис выбрала этот момент, чтобы вмешаться.— Мистер Дафф? — тихо сказала она, выступая вперед.Он круто обернулся и яростно уставился на нее бешеными глазами, белая слюна пенилась в уголках его рта.— Где они? — прорычал он.— Мне очень жаль, что с вашей сестрой произошло такое несчастье. Но никто не арестован в связи с ее смертью. Мы все еще на ранних стадиях расследования и пока допрашиваем свидетелей. Не подозреваемых. Свидетелей. — Она осторожно положила руку на его предплечье. — Вам лучше пойти домой. Ваша мать нуждается в присутствии сыновей.Дафф стряхнул ее руку:— Мне сказали, что они сидят у вас под замком. Ублюдки, которые это сделали.— Тот, кто вам это сказал, ошибся. Мы все очень хотим поймать тех, кто совершил это ужасное преступление, и это иногда заставляет людей делать поспешные выводы. Поверьте мне, мистер Дафф, если бы у нас находился под арестом какой-то подозреваемый, я бы вам это сказала. — Дженис смотрела ему в глаза, надеясь, что ее спокойный, умиротворяющий тон подействует. В противном случае он одним ударом сломает ей челюсть. — Когда мы произведем арест, ваша семья узнает об этом первой. Обещаю вам.Вид у Даффа был растерянный и свирепый. Внезапно глаза его наполнились слезами, и он упал на один из стульев, стоявших в приемной. Обхватив руками голову, он зашелся в отчаянных рыданиях. Дженис обменялась беспомощным взглядом с дежурным. Тот знаком предложил пустить в дело наручники, но она потрясла головой и уселась рядом с Брайаном.Постепенно Брайан Дафф взял себя в руки. Он уронил тяжелые, как камни, ладони на колени и обратил заплаканное лицо к Дженис:— Вы ведь найдете его? Ублюдка, который это сделал?— Мы приложим все силы, мистер Дафф. А теперь позвольте мне отвезти вас домой. Ваша мама очень волновалась за вас, когда мы там были. Ей нужно знать, что с вами ничего плохого не стряслось. — Она поднялась на ноги и выжидающе посмотрела на него.Его гнев на какое-то время стих, он кротко встал и кивнул:— Ладно.Дженис повернулась к дежурному констеблю и сказала:— Сообщите констеблю Шоу, что я повезла мистера Даффа домой. Я успею сделать то, что положено, когда вернусь.Никто не упрекнет ее в том, что она разок проявила инициативу. Все, что ей удастся выяснить о Рози Дафф и ее семье, пойдет в общую копилку. Она получила идеальный шанс побеседовать с Брайаном Даффом, когда его боевой дух надломлен.— Рози была прелестной девушкой, — сказала она, провожая Даффа к выходу и далее на стоянку полицейских машин.— Вы ее знали?— Я иногда заходила выпить в «Ламмас-бар».Это была небольшая ложь, необходимая в данных обстоятельствах. Для Дженис «Ламмас-бар» имел такую же привлекательность, как тарелка холодной овсянки. Да еще с привкусом табачного дыма.— Я никак не могу к этому привыкнуть, — проговорил Дафф. — Такие вещи видишь по телику… такое не случается с людьми вроде нас.— Как вы об этом услышали? — поинтересовалась Дженис. Ее искренне удивило, как скоро он узнал о случившемся. Новости, конечно, распространяются по Сент-Эндрюсу со скоростью звука, но не в середине же ночи.— Я прошлой ночью был с одним из своих приятелей. Его подружка работает в утреннюю смену в обжорке на Южной улице. Она услышала об этом, когда пришла на работу в шесть утра, и сразу кинулась к телефону. Мать вашу!.. — снова взорвался он. — Я сначала решил, что это какая-то дурацкая шутка. Вы, наверно, тоже так подумали, правда?Дженис отперла дверцу машины с мыслью, что у нее нет друзей, которые могли бы забавляться такими шуточками, но вслух произнесла:— Вам и на секунду не хочется поверить, что это правда.— Точно, — вздохнул Дафф, залезая в машину. — Кто бы мог подумать, что такое случится с Рози? Ведь она была хорошая. Понимаете? Порядочная девушка. Не шлюшка какая-нибудь.— Вы с братом за ней присматривали, оберегали. Вы не замечали, чтобы около нее крутился кто-то… вам неприятный? — Дженис включила зажигание, и порыв холодного воздуха дунул из вентилятора. Господи боже, ну и промозглое утро!— Вокруг нее вечно крутилась всякая шушера. Но все знали, что, если станут к ней приставать, будут иметь дело со мной и Колином. Так что никто приблизиться не решался. Мы всегда берегли ее. — Он вдруг ударил кулаком в ладонь. — Так где же мы были прошлой ночью, когда она действительно в нас нуждалась?!— Вы не должны винить себя, Брайан. — Дженис осторожно вывела «панду» со стоянки по обледеневшему за ночь насту. Рождественские огни выглядели отвратительно болезненными на фоне желтовато-серого неба.— Я виню не себя. Я виню того ублюдка, который это сделал. Мне просто хотелось бы быть там, чтобы это предотвратить. Но все поздно… всегда слишком поздно, — туманно пробормотал он.— Значит, вы не знаете, с кем она встречалась?Он помотал головой:— Она мне наврала. Сказала, что идет на какую-то вечеринку с Дороти. С которой работает. Но Дороти появилась на вечеринке, где был я, и сказала, что Рози отправилась на свидание с каким-то типом. Я собирался намылить ей за это шею, когда увижу. Знаете, одно дело скрывать от мамы и папы, но мы то с Колином всегда были на ее стороне. — Он вытер глаза тыльной стороной ладони. — Это невыносимо. Последнее, что она мне сказала, было враньем.— Когда вы видели ее в последний раз? — Дженис притормозила у Вест-порта и свернула к дороге на Страткиннесс.— Вчера, после работы. Я встретил ее в городе, мы покупали рождественский подарок маме… Мы сложились втроем, чтобы купить ей новый фен. Потом мы пошли в «Бутс», чтобы купить ей хорошего мыла. Я проводил Рози в «Ламмас», и там она мне сказала, что идет праздновать с Дороти. — Он покачал головой. — Она соврала. И теперь она мертва.— Может, она и не врала, Брайан, — сказала Дженис. — Возможно, она собиралась пойти на вечеринку с Дороти, но потом что-то изменило ее планы. — По всей вероятности, это было так же далеко от истины, как объяснение Рози, но Дженис знала по опыту, что большинство родственников хватаются за соломинку, чтобы сохранить неомраченным образ того, кого утратили.Дафф принадлежал именно к такому большинству. Надежда озарила его лицо.— А знаете, наверное, так и есть. Потому что Рози лгуньей не была.— Но у нее наверняка были секреты. Как у любой девушки.Он снова насупился.— От секретов все неприятности. Ей бы полагалось это знать. — Вдруг, пораженный какой-то мыслью, он напрягся. — А ее не… ну, знаете… С ней ничего такого не сделали?Дженис не могла сообщить ему ничего утешительного. Если она хотела сохранить доверие, установившееся между ней и Даффом, она не могла допустить, чтобы он считал ее лгуньей.— До вскрытия мы точно не знаем, но да… все выглядит именно так.Дафф изо всех сил ударил кулаком по приборной доске.— Ублюдок, — проревел он и, когда «панда» свернула на холм у Страткиннесса, вновь повернулся к ней. — Пусть тот, кто это сделал, молит Бога, чтобы вы поймали его раньше, чем я. Потому что, клянусь, я его убью.«Дом выглядит как изнасилованный», — подумал Алекс, открывая дверь в отдельный домик, который бравые керколдийцы превратили в свое личное владение. Кэвендиш и Гринхол, двое англичан из привилегированной школы, с которыми они делили это строение, старались особо там не задерживаться, что совершенно устраивало обе стороны. Англичане уже уехали домой на каникулы, но сегодня Алекс предпочел бы их манерное произношение, обычно так его раздражавшее, присутствию полиции, казалось, пропитавшему сам воздух помещения.Алекс взбежал наверх, в свою спальню. Макленнан шел за ним по пятам.— Не забудьте, нам нужна вся одежда, которая сейчас на вас. Включая нижнее белье, — напомнил детектив, когда Алекс толчком распахнул дверь. Детектив остановился на пороге и с легким удивлением посмотрел на две кровати, размещенные в комнатушке, явно рассчитанной на одну. — С кем вы ее делите? — подозрительно спросил он.Прежде чем Алекс успел ответить, раздался ледяной голос Зигги.— Он думает, что мы все тут геи и спим друг с другом, — саркастически заметил он. — И разумеется, поэтому мы убили Рози. Пусть в этом нет логики, но он считает именно так. На самом деле, мистер Макленнан, все гораздо проще. — Зигги махнул рукой через плечо, показывая на закрытую дверь на другой стороне площадки. — Взгляните, — сказал он.С проснувшимся любопытством Макленнан последовал его совету. Алекс воспользовался тем, что детектив повернулся к нему спиной, и торопливо скинул с себя одежду, тут же для приличия накинув халат. Он вышел вслед за Зигги и детективом на площадку и не смог удержать самодовольную улыбку, когда увидел ошарашенное лицо Макленнана.— Видите? — продолжал Зигги. — В этих кроличьих норках просто нет места для полного набора барабанов, Фарфиза-органа, двух гитар и постели. Так что Верд и Джилли вытянули неудачный жребий и теперь делят комнату.— Так значит, вы, ребята, ансамбль? — спросил Макленнан с интонацией до того похожей на отцовскую, что Алекс, к собственному удивлению, растрогался.— Мы играем вместе около пяти лет, — ответил Зигги.— Как? Вы собираетесь стать новыми Битлами? — не унимался Макленнан.Зигги возвел глаза к небу:— Есть две причины, по которым мы не можем стать новыми битлами. Во-первых, мы играем только для собственного удовольствия. В отличие от «Резиллос» мы не рвемся «на вершину попсы». Во-вторых, талант. Мы все неплохие исполнители, но никто из нас не родил ни одной свежей музыкальной мысли. Мы называли свою группу «Музой», пока не поняли, что собственной Музы у нас нет. Теперь мы называемся «Комбайном».— «Комбайном»? — недоуменно переспросил Макленнан, ошарашенный внезапной доверительностью Зигги.— И снова по двум причинам. Комбайнеры снимают урожай с полей, засеянный другими. Вроде нас. Ну, еще из-за джем-трека того же названия. Мы просто не выделяемся из толпы.Макленнан отвернулся и покачал головой:— Нам, знаете ли, нужно будет разобраться и в этом тоже.Зигги презрительно фыркнул.— Единственным нарушением закона, которое вы сумеете обнаружить, будет нарушение авторского права, — заметил он. — Послушайте, мы добровольно сотрудничали с вами и вашими подчиненными. Когда вы оставите нас в покое?— Как только упакуем всю вашу одежду. Нам также понадобятся ваши дневники, ежедневники и адресные книжки.— Алекс, отдай этому человеку то, что он просит. Мы с ребятами все уже отдали. Чем скорее мы вернем себе наше жизненное пространство, тем скорее придем в себя. — Зигги обернулся к Макленнану. — Вы и ваши подручные, похоже, не хотите принимать в расчет, что мы пережили ужасный шок. Мы наткнулись на перепачканную кровью, умирающую молодую женщину, с которой были знакомы, пусть не близко. — Голос Зигги сорвался, показывая, каких трудов ему стоит его внешняя невозмутимость. — Если мы кажемся вам странными, мистер Макленнан, вам следует иметь в виду, что это связано еще и с тем фактом, что сегодня мы здорово выпили.Зигги протиснулся мимо полицейского и взбежал наверх, завернул в кухню и захлопнул за собой дверь. Макленнан поджал губы.— Он прав, — тихо заметил Алекс.— Там, в Страткиннессе, живет семья, которой сегодня пришлось пережить гораздо более ужасный шок, чем вам, сынок. Моя работа заключается в том, чтобы найти ответы на их вопросы. И если для этого мне придется наступить на ваши нежные мозоли, придется потерпеть. А теперь давайте вашу одежду и прочую канцелярию.Он ждал на пороге, пока Алекс собирал свою грязную одежду в мешок для мусора.— Вам, наверное, нужны и мои ботинки? — спросил Алекс, с озабоченным видом держа их в руках.— Все-все, — уточнил Макленнан, мысленно отмечая, что надо будет обратить особое внимание криминалистов на ботинки Джилби.— Просто у меня нет другой приличной пары. Только бутсы для бейсбола, а они не годятся для такой погоды.— Сынок, ты разрываешь мне сердце. Клади их в мешок.Алекс бросил ботинки поверх одежды.— Вы зря теряете время. Каждая минута, которую вы тратите на нас, отнята у следствия. Нам нечего скрывать. Мы не убивали Рози.— Насколько мне известно, никто и не говорил, что убили вы. Но то, как вы себя ведете, заставляет меня задуматься. — С этим словами Макленнан выхватил у Алекса мешок и взял протянутый ему потрепанный университетский дневник. — Мы еще вернемся, мистер Джилби. Никуда не уезжайте.— Но предполагалось, что сегодня мы поедем домой, — запротестовал Алекс.Макленнан остановился на лестнице.— Я первый раз об этом слышу, — подозрительно сказал он.— По-моему, вы об этом не спрашивали. Сегодня днем мы должны попасть на автобус. С завтрашнего дня мы все начинаем работать. Ну все, кроме Зигги. — Его рот дернулся в саркастической усмешке. — Его отец убежден, что студенты в каникулы обязаны корпеть над учебниками, а не раскладывать товары по полкам универсама.Макленнан задумался. Смутные подозрения, основанные только на его чутье, не позволяли ему задержать ребят в Сент-Эндрюсе. Они же оставались в пределах досягаемости, ведь до Керколди рукой подать.— Можете ехать домой, — наконец произнес он. — Если только вы не очень огорчитесь, если я и моя команда появимся на пороге ваших родительских домов.Расстроенный Алекс наблюдал за его отъездом, сознавая, что уныние все больше овладевает им. Да, для полноты праздника ему только этого и не хватало.Глава 6Верда события этой ночи вырубили начисто. Когда Алекс поднялся наверх после того, как в мрачном молчании выпил чашку кофе с Зигги, Верд, лежа, по своему обыкновению, на спине; с выпростанными из-под одеяла руками и ногами, нарушал утреннюю тишину рычащим храпом, время от времени переходившим в пронзительный посвист. Обычно Алекс спокойно спал под этот саундтрек. Дома его спальня выходила окнами на железнодорожные пути, так что привычки к ночной тишине у него никогда не было.Но этим утром вердовский храп служил неважным фоном крутившимся у него в мозгу мыслям. Хотя от недосыпа у него кружилась голова, отключиться не получалось. Он собрал в охапку одежду со стула, поискал под кроватью бейсбольные бутсы и задом выбрался из комнаты. В ванной он оделся и крадучись спустился вниз по лестнице, не желая будить ни Верда, ни Брилла. Впервые ему не хотелось даже общества Зигги. Около вешалки в холле он приостановился. Его парку забрала вместе с другими вещами полиция. Остались только джинсовая куртка и ветровка. Он схватил то и другое.Снегопад прекратился, но темные тучи нависали низко и тяжело. Казалось, весь город был завален пушистой ватой. Мир стал монохромным, одноцветным. Если слегка прижмуриться, белые здания Файф-парка растворялись в тусклой мгле, и белоснежную чистоту пейзажа нарушали лишь темные прямоугольники окон. Звуки тоже глохли в напитанном влагой воздухе. Алекс направился к главной дороге через пятачок, еще недавно бывший газоном. Сегодня она больше напоминала проселок, по которому изредка проезжали машины. В таких погодных условиях ездили только те, кому это было абсолютно необходимо. К тому времени, когда он добрался до университетских спортивных площадок, ноги у него промокли и замерзли, что почему-то очень подходило к его настроению. Свернув на подъездную дорогу, Алекс направился к хоккейному полю. Посреди белого пространства он счистил снег с ворот и взгромоздился на них. Он сидел, упершись локтями в колени, обхватив ладонями подбородок, и глазел на нетронутое снежное полотно, пока в глазах не заплясали искорки.Как Алекс ни старался выбросить из головы все мысли, чтобы в ней стало так же пусто и свободно, как на этом поле, образ Рози непрестанно возникал перед его глазами. Рози, с сосредоточенным видом наливающая ему пинту «Гиннесса». Рози в полупрофиль, смеющаяся над какой-то шуточкой посетителя. Рози с поднятыми бровями, потешающаяся над его заходами. Это были не самые плохие воспоминания. Но их то и дело вытеснял образ другой Рози с искаженным болью лицом… Истекающей кровью на снегу. Прерывисто хватающей ртом воздух…Алекс наклонился вперед и, набрав в пригоршни снега, крепко сжимал его в кулаках, пока руки не стали лилово-красными от холода и талая вода не побежала к запястьям. Холод перешел в боль, боль в онемение. Он хотел бы сделать что-то подобное со своими мыслями. Выключить, погасить мелькающие картины, чтобы осталась вместо них лишь ослепительная белизна снежного поля.Почувствовав чью-то руку на своем плече, Алекс едва не лишился чувств. Он спрыгнул с ворот и чуть не растянулся на снегу, но все-таки удержался на ногах. Он круто обернулся, все еще сжимая перед грудью кулаки.— Зигги! Господи, ты меня до смерти напугал.— Прости. — Казалось, Зигги готов был расплакаться — Я тебя окликал, но ты никак не реагировал.— Я тебя не слышал. Господи, если будешь так подкрадываться к людям, тебя примут невесть за кого, парень, — произнес Алекс с дрожащим смешком, пытаясь перевести страх в шутку.Зигги стал ковырять снег носком сапога.— Я знаю, тебе, наверное, хочется побыть одному, но когда я увидел, что ты вышел из дома, я пошел за тобой.— Все о'кей, Зигги. — Алекс потянулся и расчистил на воротах место для Зигги. — Прошу, присоединяйся ко мне на моем роскошном диване, где гаремные гурии угостят нас шербетом и розовой водой.Зигги выдавил из себя слабую улыбку:— От шербета я отказываюсь. У меня от него щиплет язык. Ты не возражаешь?— Не возражаю. О'кей.— Я просто тревожился за тебя. Вот и все. Ты знал ее лучше нас всех. Я подумал, что, может, ты захочешь поговорить о ней. Без других.Алекс съежился под курткой и покачал головой:— Мне особенно нечего говорить. Только у меня все время стоит перед глазами ее лицо. Понял, что не смогу заснуть. — Он вздохнул. — Нет, черт побери. Мне было так страшно, что я даже не пытался заснуть. Когда я был совсем маленьким, с другом моего отца произошел несчастный случай в доке. Какой-то взрыв, точно не знаю. Во всяком случае, у него снесло половину лица. Буквально. Он остался с половиной лица. И ему приходилось носить маску… пластмассовую. Ты, вероятно, встречал его на улице или на футболе. Его трудно не заметить. Отец как-то взял меня с собой, когда шел повидаться с ним в больницу. Мне было всего пять лет, и на меня все это жутко подействовало. Я все время представлял себе, что там, под этой маской. По ночам я просыпался с криком, потому что он являлся мне в кошмарах. Мне снилось, что маска сползает и под ней шевелятся черви. Иногда мне виделось нечто вроде иллюстраций в твоих книжках по анатомии. Больше всего я пугался, когда маска спадала и под ней не оказывалось ничего… просто гладкая кожа со слабым намеком на какие-то черты. — Он откашлялся. — Вот поэтому я сейчас боюсь засыпать.Зигги положил руку на плечи Алекса:— Это очень тяжело, Алекс. Но суть в том, что ты теперь взрослый. Ничего хуже того, что мы видели прошлой ночью, ты не увидишь. Твое воображение не сможет состязаться с жуткой действительностью. Что бы тебе ни приснилось, все будет не так страшно, как вид мертвой окровавленной Рози.Алексу хотелось, чтобы слова Зигги его успокоили, но он чувствовал, что они верны лишь наполовину.— Полагаю, что после прошлой ночи всех нас будут терзать демоны, — сказал он.— И среди них вполне реальные, — произнес Зигги, отнимая руку и прижимая ладонь к ладони. — Не знаю как, но Макленнан догадался, что я гей. — Он прикусил губу.— Вот дерьмо, — вздохнул Алекс.— Знаешь, что ты единственный, кому я об этом рассказывал? — криво усмехнулся Зигги. — За исключением, разумеется, тех ребят, с которыми был.— Разумеется. Но как он-то об этом узнал? — поинтересовался Алекс.— Я так старался не врать, что он усек правду. И теперь я боюсь, что это разнесется дальше.— С чего бы?— Ты же знаешь, как люди любят сплетничать. Думаю, что копы в этом ничем не отличаются от других. Они наверняка придут разговаривать в университет. А если захотят на нас нажать, то это прекрасный способ. И вдруг им вздумается навестить нас дома, в Керколди? Что, если Макленнан решит в интересах дела заложить меня моим предкам?— Он не станет этого делать, Зигги. Мы же свидетели. Ему нет смысла нас озлоблять.Зигги вздохнул:— Хотел бы тебе поверить. Но насколько я мог заметить, Макленнан обращается с нами скорее как с подозреваемыми, чем как свидетелями. А это значит, что он будет выискивать наши болевые точки и на них давить. Вот так.— Мне кажется, что у тебя паранойя.— Может быть. Но если он скажет что-то Бриллу или Верду?— Они твои друзья. И не станут из-за этого от тебя отворачиваться.Зигги фыркнул:— Если Макленнан проболтается, что их лучший друг голубой, Верд захочет со мной подраться, а Брилл больше никогда не пойдет со мной в туалет. Они гомофобы. И ты это знаешь, Алекс.— Они с тобой дружат полжизни. Это перевесит все глупые предрассудки. Я же не отвернулся, когда ты рассказал мне об этом.— Я рассказал тебе именно потому, что знал: ты из-за этого от меня не отвернешься. Ты не какой-то тупой неандерталец.Алекс скорчил самоуничижительную гримасу:— Милое дело — исповедаться человеку, чей любимый художник Караваджо. Но они тоже не динозавры, Зигги. Они примут это нормально. Пересмотрят свои взгляды в свете того, что знают о тебе. Я и вправду не считаю, что тебе следует из-за этого беспокоиться.Зигги пожал плечами:— Может, ты и прав. Но я предпочитаю не подвергать их испытанию. И даже если они с этим смирятся, что будет, если это выплывет наружу? Скольких откровенных геев ты знаешь в университете? Все эти английские мальчики из привилегированных школ, которые всю юность трахали друг друга, они ведь проделывают это тайком. Не так ли? И все бегают за Фионами и Фенеллами, заботясь о продолжении рода. Погляди на Джереми Торпа. Он должен предстать перед судом за то, что замышлял убийство бывшего любовника с единственной целью: скрыть свою гомосексуальность. Это не Сан-Франциско, Алекс. Это Сент-Эндрюс. Мне потребуются годы, чтобы получить диплом врача. Говорю тебе, если Макленнан меня выдаст, на моей карьере можно ставить крест.— Этого не случится, Зигги. Ты все преувеличиваешь. Ты устал. Ты же сам говорил, что у нас мозги враскорячку из-за того, что случилось. Я скажу тебе, что меня беспокоит гораздо больше.— Что именно?— «Лендровер». Что, черт возьми, мы будем делать с ним?— Нам нужно вернуть его на место. Выбора у нас нет. Иначе его объявят украденным, и мы попадем в беду.— То-то и оно. Но когда? — спросил Алекс. — Мы не можем сделать это сегодня. Тип, бросивший Рози на холме, должен был иметь какую-то телегу, и мы выглядим не слишком подозрительно только потому, что ни у кого из нас нет машины. Но если нас засекут, когда мы будем бороздить сугробы в «лендровере», мы сразу выйдем на первое место в хитпараде у Макленнана.— То же самое случится, если «лендровер» вдруг появится у порога нашего дома, — заметил Зигги.— Так что же нам делать?Зигги пнул снег у себя под ногами.— Полагаю, нам просто нужно подождать, пока накал спадет. Тогда я вернусь и перегоню его. Слава богу, я вовремя вспомнил о ключах и засунул их за пояс моих трусов. Иначе мы бы здорово влипли, когда Макленнан велел нам вывернуть карманы.— Ты не шутишь? А ты уверен, что хочешь его перегонять?— У всех вас в каникулы есть работа. А я легко могу ускользнуть. Стоит только намекнуть, что мне нужна университетская библиотека.Алекс заерзал на своем насесте.— Полагаю, ты понимаешь, что, скрывая тот факт, что у нас был «лендровер», мы, возможно, помогаем сорваться с крючка убийце.Зигги потрясенно уставился на него:— Ты же не считаешь всерьез, что…— Что? Что это сделал кто-то из нас? — Алекс и сам не мог поверить, что высказал вслух подозрение, невольно угнездившееся в подсознании. Он торопливо постарался замаскировать оплошку: — Нет. Но эти ключи гуляли по рукам. Может быть, кто-то ими воспользовался и… — Голос его постепенно слабел и на последнем слове совсем стих.— Ты знаешь, что этого не было. И в глубине души не веришь, что кто-то из нас мог убить Рози, — убежденно сказал Зигги.Алекс хотел бы проникнуться убежденностью друга. Кто знает, что творится в мозгу Верда, когда он выше бровей накачан наркотиками? А как насчет Брилла? Он отвез ту девчонку домой, явно рассчитывая, что ему там обломится. Но что, если она его отшила? Он разозлился, ощутил неудовлетворенность, а может быть, был слишком пьян и захотел выместить это на другой девушке, которая его также отшила… на Рози, которая не раз делала это в «Ламмас-баре»… Что, если на обратном пути он на нее наткнулся? Алекс помотал головой. Думать об этом было невыносимо.Словно почуяв, что творится в мыслях у Алекса, Зигги мягко произнес:— Если ты думаешь о Верде и Брилле, то включи и меня в этот список. У меня было столько же возможностей, сколько у них. Надеюсь, ты понимаешь, какая это дикая мысль.— Это безумие. Ты никогда не смог бы никому причинить вреда.— То же относится и к двум другим. Подозрительность — это как вирус, Алекс. Ты заразился этим от Макленнана. Но тебе нужно избавиться от нее, прежде чем она завладеет тобой, поразит ум и душу. Вспомни все, что ты знаешь о нас. Никто из нас не годится в хладнокровные убийцы.Слова Зигги не совсем развеяли тревогу Алекса, но ему не хотелось это обсуждать. Он просто обнял Зигги за плечи:— Ты настоящий друг, Зиг. Пойдем. Давай отправимся в город. Я угощу тебя оладьями.Зигги ухмыльнулся:— Последний из расточителей, а? Я пас, если не возражаешь. Почему-то я не голоден. И помни: один за всех и все за одного. Это не значит закрывать глаза на недостатки друга, но значит — доверять ему. Это доверие основано на годах, проведенных вместе. Не позволяй Макленнану подорвать его.Барни Макленнан окинул взглядом служебную комнату. Впервые она была набита битком. Макленнан верил, что при ведении крупных дел нужно приглашать простых патрульных на информационные совещания. Это дает им стимул активно участвовать в расследовании. Кроме того, они были, так сказать, ближе к почве и скорей способны ухватить какие-то детали, которые детективы могли пропустить. Ощущая себя частью команды, они рьяно копались в том, что обычно отметали как несущественное.Держа руки в карманах брюк и машинально перебирая монетки, он стоял в дальнем конце комнаты между Бернсайдом и Шоу. От неимоверной усталости и напряжения он еле держался на ногах, но сознавал, что ближайшие несколько часов еще протянет на адреналине. Так бывало всегда, когда он следовал своему чутью.— Вы знаете, почему мы здесь собрались, — начал он, едва все расселись. — Ранним утром на Холлоу-Хилле было обнаружено тело молодой женщины. Рози Дафф была убита одним сильным ножевым ударом в живот. Сейчас рано говорить о деталях, но, возможно, она также была изнасилована. В нашем округе подобных случаев раз-два и обчелся, но это не означает, что мы не сумеем раскрыть преступление. И быстро. Осталась семья, которая ждет от нас ответов.Пока нам удалось узнать немногое. Рози была найдена четырьмя студентами, возвращавшимися к себе в общежитие, в Файф-парк, с вечеринки на Лермонт-Гарденс. Они могут быть невинными прохожими, но с таким же успехом могут быть черт знает кем. Насколько нам известно, они единственные бродили среди ночи запачканные кровью. Я хочу направить группу сотрудников для проверки этой вечеринки. Кто на ней был? Что они видели? Действительно ли у этих парней есть алиби? Есть ли отрезки времени, когда их никто не видел? Как они себя вели? Эту группу возглавит детектив-констебль Шоу, и я хочу, чтобы с ним работали несколько полицейских в форме. Нагоните на этих весельчаков побольше страху.Далее. Как я уверен, многим из вас известно, что Рози работала в «Ламмас-баре». — Он окинул взглядом присутствующих и получил в ответ несколько кивков, в том числе от констебля патрульной службы Джимми Лоусона, первым оказавшегося на месте происшествия. Макленнан хорошо знал Лоусона, честолюбивого молодца, который ответственно относился к работе. — Эти четверо выпивали там ранее вечером. Поэтому я хочу, чтобы группа во главе с констеблем Бернсайдом переговорила со всеми, кто был там прошлым вечером… кого найдете. Обращал ли кто-то особое внимание на Рози? Что делала наша четверка парней? Как они себя вели? Констебль Лоусон, вы туда захаживали. Я хочу, чтобы вы связались с констеблем Бернсайдом и помогли ему отыскать всех постоянных посетителей. — Макленнан замолчал и оглядел комнату.— Нам нужно также обойти Тринити-плейс дом за домом. Рози не пришла на Холлоу-Хилл пешком. У убийцы было какое-то средство передвижения. Может, нам повезет и мы отыщем какого-нибудь бедолагу, страдающего бессонницей. Или, по крайней мере, кого-то, кто в это время вставал справить нужду. Если была замечена хоть какая-то тачка, двигавшаяся в том направлении рано утром, я хочу об этом знать.Макленнан снова обвел глазами комнату:— Не исключено, что Рози знала того, кто это сделал. Если бы на нее напал незнакомец, он, вероятнее всего, бросил бы ее там же на улице. Так что нам следует покопаться в ее личной жизни. Ее семье и друзьям в их горе это вряд ли понравится, поэтому нам нужно быть с ними поделикатнее. Но это не означает, что мы должны удовлетворяться полуправдой. Где-то рядом ходит тот, кто вчера ночью совершил убийство. И я хочу, чтобы мы его пригвоздили, пока он это не повторил. — В комнате закивали. — Вопросы есть?К его удивлению, поднял руку Лоусон и, смущаясь, спросил:— Сэр, я вот подумал, нет ли какого-то смысла в выборе места, куда отнесли труп?— Что вы имеете в виду? — удивился Макленнан.— Ну, поскольку там древнее пиктское кладбище, не был ли это какой-то сатанинский обряд? Тогда есть вероятность, что убийца — какой-нибудь чужак, который выбрал Рози, потому что она ему подходила для человеческого жертвоприношения.У Макленнана мурашки побежали по коже от такого предположения. Как он не подумал о подобной возможности? Если это пришло в голову Джимми Лоусону, то может взбрести на ум и прессе. А сейчас ему меньше всего хотелось увидеть заголовки, гласящие: «Ритуальный убийца разгуливает на воле».— Интересная мысль. Нам следует разрабатывать и эту версию. Но не стоит распространяться о ней за пределами этих стен. Давайте сейчас сконцентрируемся на том, что нам известно наверняка: студенты, «Ламмас-бар» и опрос вероятных свидетелей. Итак, за работу.Совещание закончилось, и Макленнан направился к выходу из комнаты, останавливаясь по дороге, чтобы подбодрить то тех, то других — сотрудников, столпившихся у столов и уже намечавших планы действия. Он не терял надежды, что им удастся как-то привязать студентов к этой истории. Тогда они смогут добиться быстрых результатов, а это в подобных случаях волнует публику больше всего. Еще важнее, это рассеет атмосферу подозрительности, которая обязательно воцарится в городе, если дело затянется. Всегда легче, когда негодяями оказываются приезжие. Пусть даже, как в данном случае, приезжие из ближайших окрестностей.Зигги с Алексом вернулись в общежитие всего за час до отправления на автобусную станцию. По дороге они завернули туда и получили уверения, что общественный транспорт ходит, хотя с расписанием не все ладно.— Это как повезет, — объяснил им кассир. — Автобус будет, но точное время не гарантирую.Верда и Брилла они застали в кухне за кофе. Оба были небриты и выглядели сердитыми.— Я было решил, что ты вырубился надолго, — сказал Алекс, ставя чайник для свежей заварки.— Как же, так тебе и повезет, — проворчал Верд.— Мы не учли, что налетят стервятники, — уточнил Брилл. — Журналисты. Они не перестают стучать в двери, а мы не устаем посылать их подальше. Хотя толку никакого: проходит десять минут, и они опять здесь.— Это похоже на дурацкий анекдот: «тук-тук»… и так далее. Последнему я сказал, что, если не прекратит стучать, я так пну его в задницу, что он долетит до середины будущей недели.— Угу, — буркнул Алекс. — Нашим победителем в конкурсе миссис Радость на приз «За такт и дипломатичность» назван…— Что? По-твоему, я должен был их впустить? — взорвался Верд. — С этими тупицами надо разговаривать на их языке, иначе не поймут. Они не признают слова «нет».Зигги сполоснул пару кружек и всыпал растворимого кофе.— Но мы, когда шли, никого не видели. Правда, Алекс?— Не видели. Наверное, Верд убедил их в ошибочности их поведения. Но если они вернутся, может быть, нам лучше будет сделать им какое-то заявление? Нам ведь нечего скрывать.— Ну да, тогда они от нас отвяжутся, — согласился Брилл, но так, как соглашался всегда: он овладел такой интонацией, в которой всегда звучало сомнение. Брилл всегда оставлял себе пути отхода, на случай, если потом вдруг обнаружится, что он плывет против течения. Вечная его потребность быть любимым окрашивала все его речи и поступки. И разумеется, желание оградить себя от неприятностей.— Если ты думаешь, что я стану разговаривать с этими псами капиталистического империализма, ты жестоко ошибаешься. — Зато Верд никогда не оставлял сомнений в своих убеждениях. — Они мусор. Ты когда-нибудь читал спортивный отчет, который имел бы что-нибудь общее с игрой, которую мы сами наблюдали? Посмотри, как они рвут в клочья Алли Маклеода. До того, как мы съездили в Аргентину, он был для них богом, героем, предназначенным судьбой привезти домой мировой кубок. А теперь? Он не годится на подтирку задницы. Если они не могут верно прокомментировать нечто столь очевидное, как футбол, почему ты считаешь, что они не переврут наши слова?— Как же мне нравится, когда Верд просыпается в хорошем настроении, — промолвил Зигги. — Но, Алекс, в его словах много правды. Лучше нам не высовываться. Завтра они переключатся на что-то свеженькое. — Он размешал кофе и шагнул к двери. — Мне нужно доукладывать мои вещи. Лучше нам выйти пораньше, чем всегда. По этому снегу и так колдыбать не просто, а у нас, спасибо Макленнану, не осталось пристойной обуви. Поверить не могу, что заявлюсь домой в резиновых сапогах.— Ишь, Фома неверующий, — крикнул ему вдогонку Верд. Он потянулся и протяжно зевнул. — Поверить не могу, что так устал. У кого-нибудь осталась понюшка?— Если и оставалась, давно поплыла в унитаз, — отозвался Брилл. — Ты что, забыл, как эти свиньи тут все излазали?Верд растерянно моргнул:— Прости. Я не подумал. Знаете, когда я проснулся, мне показалось, что вся эта история прошлой ночью — просто дурной сон. Ей-богу, такое может на всю жизнь отбить охоту к кислоте. — Он покачал головой. — Бедная девочка.Услышав это, Алекс тут же смылся наверх, чтобы запихать последнюю стопку книжек в дорожную сумку. Он не жалел, что скоро поедет домой. Впервые с тех пор, как он поселился с тремя друзьями, он ощутил клаустрофобию. Ему хотелось оказаться дома в своей спальне, дверь в которую он может закрыть и куда никто не войдет без его разрешения.Настала пора ехать. Три дорожные сумки и огромный рюкзак Зигги грудой лежали в холле. Бравые керколдийцы готовы были отбыть домой. Они вскинули свой багаж на плечи и отворили дверь. Впереди шел Зигги. К несчастью, угроза Верда подействовала ненадолго. Едва друзья ступили на слякоть дорожки перед домом, как буквально из воздуха материализовались пять человек. Трое держали камеры, и не успела четверка друзей сообразить, что происходит, как воздух наполнился жужжанием найконовских моторчиков.А к ним уже спешили, огибая фотографов с флангов, двое журналистов и на ходу выкрикивали вопросы. Шум стоял такой, словно открылась целая пресс-конференция. Вопросы сыпались градом: «Как вы обнаружили эту девушку?», «Кто именно из вас ее нашел?», «Что вы делали на Холлоу-Хилле среди ночи?», «Это был какой-то сатанинский обряд?»… И разумеется, коронное: «Как вы теперь себя чувствуете?»— Отвалите, — взревел Верд, размахивая тяжелой сумкой, как косой. — Нам нечего вам сказать.— Боже, боже, боже, — твердил вполголоса. Брилл, словно заезженная пластинка.— Назад в дом, — прокричал Зигги. — Идем назад.Замыкавший их цепочку Алекс торопливо ретировался внутрь. Брилл, спотыкаясь и уворачиваясь от щелкающих фотоаппаратов и выкриков, ввалился за ним. Следом в дом ворвались Зигги и Верд, поспешно захлопнув за собой дверь. Затем они затравленно переглянулись.— Что нам теперь делать? — плаксиво проныл Брилл. — Нам же нужно вернуться в Керколди. Я должен завтра в шесть утра уже начать работу в универсаме.— Мы с Алексом тоже, — подтвердил Верд. Все выжидательно посмотрели на Зигги.— О'кей. Что, если мы выйдем через заднюю дверь?— Но, Зигги, у нас ее нет. У нас только передняя дверь, — растерянно оглянулся Верд.— Зато в туалете есть окно. Вы трое можете выбраться этим путем, а я останусь. Я похожу по дому, зажгу в комнатах свет и все такое… Пусть они решат, что мы все здесь. А завтра, когда страсти утихнут, поеду домой.Трое остальных обменялись взглядами. Идея была неплохая.— А с тобой, с одним, ничего не случится? — спросил Алекс.— Со мной все будет хорошо. Только кто-нибудь позвоните моим маме и папе и объясните, почему я все еще здесь. Я не хочу, чтобы они узнали об этом из газет.— Я позвоню, — пообещал Алекс. — Спасибо, Зигги.— Зигги вытянул вперед ладонь, и на нее одна за другой легли еще три ладони.— Один за всех, — сказал Верд.— И все за одного, — подхватили остальные.Сейчас это мушкетерское рукопожатие было для них столь же важным, как девять лет назад, когда они обменялись им впервые. И в первый раз с того момента, когда Алекс наткнулся в снегу на Рози Дафф, у него немного отлегло от сердца.Глава 7Алекс пересек железнодорожный мост и повернул направо на Балсасни-роуд. Керколди казался совершенно другой страной. По мере того как автобус преодолевал извивы дороги вдоль побережья Файфа, снег постепенно уступал место слякоти, а затем и вовсе промозглой серой сырости. Добираясь сюда, северо-восточный ветер успел растерять свои снеговые запасы, и ему уже нечего было предложить более южным и более защищенным городам, кроме порывистых ледяных дождей. Алекс ощущал себя одним из несчастных брейгелевских крестьян, уныло бредущих домой.Он поднял засов на кованой железной калитке и по короткой дорожке прошел к аккуратному каменному домику, где прошли его детство и юность. Он на ощупь отыскал в кармане ключи и шагнул внутрь. Блаженное тепло мгновенно окутало его. За лето родители установили в доме центральное отопление, и сейчас он впервые почувствовал разницу. Бросив сумку на пол у двери, он крикнул:— Я дома.Из кухни, вытирая руки посудным полотенцем, появилась мать:— Алекс, как чудесно, что ты вернулся. Скорее проходи, у меня суп и тушеное мясо. Мы только что попили чаю, я ведь ожидала тебя раньше. Ты, верно, опоздал из-за погоды? Я видела в местных новостях, что вас там завалило снегом.Ее слова лились непрерывным потоком, окутывая его привычным теплом и уютом, безопасностью любимого одеяла. Стащив с себя ветровку, он пересек прихожую и обнял ее.— Ты выглядишь усталым, сынок, — с заботой в голосе сказала она.— У меня была жуткая ночь, мам, — ответил он, следуя за ней в крохотную кухню.Из гостиной раздался голос отца:— Это ты, Алекс?— Да, пап. — Отозвался он. — Я буду готов через минуту.Мать уже наливала ему суп и подавала тарелку и ложку. Если нужно было накормить, Мэри Джилби не отвлекалась на всякие мелочи, вроде каких-то неприятностей.— Давай садись рядом с отцом, а я подогрею жаркое. В духовке еще печеная картошка.Алекс прошел в гостиную, где в кресле напротив телевизора устроился отец. В углу на обеденном столе дымилась тарелка с супом, и Алекс присел к ней.— Все в порядке, сын? — поинтересовался отец, не отрывая взгляда от экрана, где шла игра.— Не совсем.Это сразу привлекло внимание отца. Джок Джилби повернулся к сыну и пронзительно посмотрел на него характерным взглядом школьного учителя.— Ты плохо выглядишь, — сказал он. — Что тебя тревожит?Алекс проглотил ложку супа. Голода он не чувствовал, но, ощутив во рту вкус шотландской домашней похлебки, понял, что до ужаса хочет есть. Последний раз он ел на вечеринке, а после его два раза выворачивало. Сейчас ему больше всего хотелось набить желудок, но рассказ нельзя было отложить.— Прошлой ночью случилась ужасная вещь, — произнес он между двумя глотками. — Была убита девушка. И мы ее нашли. То есть нашел я, но Зигги, Верд и Брилл были там со мной.Отец растерянно уставился на него, приоткрыв рот. Мать вошла в конце заявления сына и теперь застыла в ужасе, широко открыв глаза и сжав ладонями щеки.— О, Алекс, это же… О, бедненький ты мой, — проговорила она, бросаясь к нему и хватая его за руку.— Это действительно было ужасно, — продолжал Алекс. — Она была зарезана. И все еще жива, когда мы ее нашли. — Он заморгал. — Кончилось все тем, что мы провели остаток ночи в полиции. Они забрали всю нашу одежду и вели себя так, словно мы имеем к этому какое-то отношение. Потому что, видите ли, мы ее знали. То есть не то чтобы знали, но она работала подавальщицей в одном из пабов, куда мы иногда ходим. — При воспоминании об этом всякий аппетит у Алекса пропал, и он, нагнув голову, положил ложку на стол. Слеза выкатилась из уголка его глаза и побежала по щеке.— Сочувствую, сын, — растерянно произнес отец. — Это, наверно, было страшным потрясением.Алекс попытался проглотить комок в горле.— Да, чтобы не забыть. — Он отодвинулся от стола. — Мне нужно позвонить мистеру Малкевичу и сказать ему, что Зигги сегодня не приедет домой.Глаза Джока Джилби потрясенно расширились.— Неужели они задержали его в полиции?— Нет, нет, ничего подобного, — поспешил объяснить Алекс, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — Просто к нашему домику в Файф-парке сбежались журналисты, которые жаждали нас расспросить и сфотографировать. А мы не стали с ними разговаривать. Так что я, Верд и Брилл вылезли в окно туалета и ушли задами. Ведь мы трое должны с завтрашнего дня приступить к работе в универсаме. Понимаешь? А у Зигги работы нет, так что он сказал, что останется и приедет домой завтра. Понимаешь, нам не хотелось оставлять окно открытым. Так что мне нужно позвонить его отцу и все объяснить.Ласково высвободив руку из пальцев матери, Алекс прошел в прихожую. Он снял трубку и по памяти набрал номер Зигги. Он услышал звонок, а потом знакомый польский акцент Карела Малкевича. Ну, вот и опять, подумалось Алексу, придется повторять рассказ о событиях прошлой ночи. У него появилось ощущение, что этому не будет конца.— Вот что случается, когда проводишь ночи за выпивкой и бог знает чем еще, — с горечью произнес Фрэнк Мэкки. — Попадаешь в руки полиции. Я — уважаемый в этом городе человек. Полиция никогда не стучалась в мою дверь. И вот из-за какого-то бездельника вроде тебя мы станем предметом самых жарких сплетен.— Если бы мы не шли так поздно, она пролежала бы на снегу до утра и умерла бы в одиночестве, — запротестовал Верд.— А вот это меня не касается, — произнес его отец и, перейдя комнату, налил себе виски из углового бара. Он установил его в гостиной для того, чтобы производить впечатление на клиентов, которых считал достойными приглашения в свой дом. Хорошему бухгалтеру подобает демонстрировать, чего он достиг. Больше всего ему хотелось бы хвастаться успехами сына, но приходилось признать, что он породил бесполезного расточителя, проводившего ночи в пабе. И что всего обиднее, у Тома были явные математические способности. Однако вместо того, чтобы применить их к практичному счетоводству, он предпочел воздушные замки чистой математики.— Что ж, отныне будет так. Ты все вечера будешь проводить дома. В эти каникулы никаких вечеринок, никаких тебе пабов. Считай, что ты в казарме. На работу и оттуда прямиком домой.— Но, па, ведь это Рождество, — заныл Верд. — Все будут праздновать. Я хочу встретиться с приятелями.— Об этом надо было думать до того, как попал на заметку полиции. Тебе в этом году предстоят экзамены, вот и используй это время для занятий. Ты еще поблагодаришь меня за это.— Но папа…— Это мое последнее слово. Пока ты живешь под моей крышей и я плачу за твой университет, будешь делать то, что велят. Вот когда начнешь сам зарабатывать себе на жизнь, тогда и будешь устанавливать собственные правила. До тех пор будешь поступать так, как я скажу. А теперь убирайся с глаз моих.В полной ярости Верд выскочил из комнаты и взбежал по лестнице наверх. Господи, как же он ненавидел свою семью… И этот дом, считавшийся последним словом жилищного дизайна, но, по мнению Верда, являвшийся очередной мошеннической выдумкой серых людей в дорогих костюмах. Не нужно было обладать великим умом, чтобы понять, что этот дом в подметки не годится тому, где они жили раньше. То был дом так дом. Каменные стены, солидные деревянные двери, витражное окно при входе. Ладно, в этой коробке было больше комнат, но таких тесных, с такими низкими потолками и притолоками, что Верду, при его шести футах и трех дюймах, то и дело приходилось нагибаться, чтобы не разбить себе голову. К тому же стены были тонкими, как бумага. Верда даже смешило, что его застегнутые на все пуговицы родители потратили целое состояние на дом, в котором все у всех на виду. Делить комнату с Алексом и то было лучше, чем находиться под родительской крышей.Почему они никогда даже не пытались его понять? У него создавалось ощущение, что он провел всю жизнь, бунтуя. Никакие его достижения родителей не радовали, потому что они не укладывались в узкие рамки их ожиданий и стремлений. Когда он завоевал титул чемпиона школы по шахматам, отец лишь фыркнул и сказал, что лучше бы он вошел в команду по бриджу. Когда он попросил обучиться игре на каком-нибудь музыкальном инструменте, отец отказал категорически и предложил вместо этого купить ему набор клюшек для гольфа. Когда он в школе каждый год завоевывал математический приз, отец награждал его покупкой книг по счетоводству и бухгалтерскому учету, совершенно не понимая разницы. Математика для Верда была не жалким суммированием цифр. Это была красота графики квадратного уравнения, элегантность исчисления, таинственный язык алгебры. Если бы не друзья, он чувствовал бы себя каким-то умственным уродом. А так… они предоставили ему возможность спокойно выпускать пар, шанс расправить крылья, не ломая и не сжигая их.А он в ответ доставил им кучу неприятностей. Чувство вины охватило Верда, когда он вспомнил свое последнее безумство. На этот раз он зашел слишком далеко. Все началось как шутка: взял да подцепил мотор Генри Кэвендиша. Он понятия не имел, куда это может завести. Если это выйдет наружу, никакие друзья не сумеют ему помочь. Одна надежда, что он не потянет их за собой в пропасть.Верд вставил в стерео новую кассету «Клэша» и с размаху бросился на кровать. Он прослушает одну сторону и будет готовиться ко сну. Ему предстояло проснуться в пять утра, чтобы вместе с Алексом и Бриллом поспеть к началу смены в супермаркете. В любое другое время от перспективы столь раннего подъема он впал бы в депрессию. Но при нынешнем обороте дел он был готов на крыльях лететь из дому, чтобы хоть на несколько часов остановить безумную карусель мыслей. Господи, как же ему хотелось курнуть дури.Радовало одно — эмоциональная глухота отца отодвинула в сторону мысли о Рози Дафф. К тому времени, как Джо Страммер запел «Джули — гроза наркомана», Верд провалился в глубокий сон без сновидений.Карел Малкевич и в лучшие времена водил машину, как старик. Нерешительно, медленно, непредсказуемо на перекрестках. И только в хорошую погоду. Будь все в порядке, он при первых признаках тумана или мороза поставил бы машину на стоянку и пешком спустился бы с крутого холма по Массарин-роуд к Беннохи, где сел бы в автобус, идущий по Фэктори-роуд к его работе. Он работал электриком на фабрике напольных покрытий. Давно-давно вышли из моды покрытия на льняном масле, из-за которых городок заслужил репутацию «дурнопахнущего». Но и после падения популярности линолеума Нэрнская фабрика продолжала покрывать миллионы кухонных полов, а также полов в ванных комнатах, туалетах и коридорах. Это обеспечивало Карелу Малкевичу приличное житье после демобилизации из Королевских воздушных сил после войны. И он был благодарен судьбе.Это, впрочем, не означало, что он забыл причины, по которым в свое время оставил Краков. Никто не мог бы выжить в атмосфере подозрительности и предательства, не получив неизгладимых душевных шрамов. Особенно если дело касалось польского еврея, которому посчастливилось выбраться оттуда накануне погрома, уничтожившего всю его семью.Ему пришлось строить жизнь заново, завести новую семью… Старая семья никогда не была особенно набожной, так что он не чувствовал себя несчастным без своей религии. В Керколди не было евреев. Кто-то довел это до его сведения через несколько дней после того, как он приехал в маленький шотландский городок. Намек был ясен: «Нам так нравится». Так что он ассимилировался, даже венчался со своей женой в католической церкви. Он сумел встроиться в этот мир, стал своим в этой странной замкнутой стране, приютившей его. Однако он сам удивился тому жгучему глубинному чувству гордости, с которым встретил известие о том, что Папой стал поляк. Он так редко вспоминал теперь, что тоже принадлежит к польскому народу.Ему было почти сорок лет, когда родился сын, о котором он давно мечтал. Это стало источником радости, но и воскресшего страха. Теперь ему было что терять. Гораздо больше, чем раньше. Конечно, он жил теперь в цивилизованной стране. Фашисты никогда не придут здесь к власти. В этом ни у кого не было сомнений. Но ведь и Германия была цивилизованной. Никто не предскажет, что может произойти в стране, если число обездоленных достигнет критической массы. Любой, кто пообещает спасение, обретет последователей.Последнее время появилось достаточно оснований для страха. Сквозь политический подлесок настойчиво пробивался к свету Национальный фронт. Стачки и нестабильность в промышленности толкали правительство на резкие движения. Подрывная кампания, начатая ИРА, дала политикам достаточный повод для введения репрессивных мер. И эта холодная сука, возглавлявшая партию тори, твердила, что иммигранты размывают местную культуру. О да, нужные зерна были уже брошены в почву.Поэтому, когда позвонил Алекс Джилби и рассказал, что его сын провел ночь в полицейском участке, у Карела Малкевича выбора не оставалось. Он решил поскорее забрать сына домой, под свое крыло. Отсюда никто не уведет его ночью. Он тепло закутался, велел жене приготовить фляжку с горячим супом и пакет сэндвичей и отправился за сыном.Ему понадобилось почти два часа, чтобы в своем стареньком «Воксхолле» преодолеть тридцать миль. Но какое облегчение он испытал, завидев свет в доме, который занимали Зигги и его друзья. Он припарковал машину, захватил припасы и решительно зашагал по дорожке к двери.Сначала на стук никто не откликнулся. Осторожно ступая по снегу, он подобрался к ярко освещенному окну кухни и заглянул в него. Комната была пуста. Он забарабанил по стеклу и закричал:— Зигмунд! Открой, это твой отец.До него донесся топот ног по ступенькам лестницы, ведущей наверх, и дверь дома распахнулась. На пороге появился его улыбающийся во весь рот красавец сын. Он раскинул руки, радостно приветствуя родителя.— Папа, — воскликнул он и выбежал босой на мерзлую слякоть, чтобы обнять отца. — Я не ожидал тебя увидеть.— Позвонил Алекс, и я не захотел, чтобы ты оставался один. Поэтому я приехал тебя забрать.Карел прижал сына к груди, в которой не утихали трепещущие бабочки страха. «Любовь, — подумал он, — дело страшное».Брилл сидел на постели по-турецки, на расстоянии руки от проигрывателя. Он снова и снова вслушивался в свою личную мелодию: «Сверкай ты, Буйный Бриллиант». Гитарный перебор, сердечная мука голоса Роджера Уотерса, элегантные переходы, вздохи саксофона были идеальным фоном для его праздного ничегонеделания.Не то чтобы ему очень хотелось лениться. Он укрылся от удушающего участия матери, которое обрушилось на него, едва он рассказал о том, что случилось. На какой-то миг было даже приятно закутаться в кокон привычного тепла. Но постепенно он почувствовал, что задыхается, и удалился к себе, объяснив, что ему нужно побыть одному. Эти гарбовские штучки всегда воспринимались всерьез матерью, считавшей его интеллектуалом, потому что он читает книжки на французском. Ей не приходило в голову, что это делать необходимо, если язык — твой основной предмет.Оно и к лучшему. Не мог же он выплеснуть на нее сумбур чувств, который грозил затопить его с головой. Всякое насилие ему претило. Это был чужой язык, грамматику и словарь которого он так и не сумел осилить. Поэтому недавнее столкновение с ним ошеломило Брилла и оставило в его душе какой-то странный осадок. Он не мог бы со всей искренностью заявить, что смерть Рози Дафф глубоко его огорчила. Она не раз унижала его перед друзьями, когда он пытался опробовать на ней свои чары, которые безотказно действовали на других девчонок. Но ему было не по себе от того, что ее смерть закинула его в какое-то неудобное положение, которое никак ему не подходило.В чем он действительно сейчас нуждался — это в хорошей дозе секса. Вот что отвлекло бы его от ужасов прошлой ночи, стало бы отличной психотерапией, как хорошая скачка. К несчастью, сейчас у него в Керколди не было постоянных подружек. Может, ему стоило кому-то звякнуть? Кто-то из бывших наверняка будет рад возобновить отношения. Сочувственно выслушает и утешит во время каникул. Может быть, Джудит? Или, например, Лиз? Этим толстушкам всегда так льстило его внимание, что они уступали без всяких усилий с его стороны. При одной мысли об этом у него начал твердеть член.Но в ту минуту, когда он уже собрался встать с постели и спуститься к телефону, в дверь постучали.— Входи, — устало произнес он, недоумевая, что еще могло понадобиться его матери. Он поменял позу, чтобы скрыть начавшуюся эрекцию.Но это была не мать, а его пятнадцатилетняя сестра Линн.— Мама решила, что тебе может захотеться кока-колы, — сказала она, протягивая ему стакан.— У меня есть и другие желания, — мрачно пробормотал он.— Ты, наверно, сильно расстроен, — продолжала Линн. — Я и представить себе не могу, каково пережить такое.Поскольку подружек рядом не было, Бриллу ничего не оставалось, как начать выпендриваться перед сестренкой.— Это было что-то, — сказал он. — Врагу не пожелаешь пройти через такое. А полицейские — просто дебилы неандертальские. С какого-то перепугу насели на нас, как на ирландских террористов. Надо было быть не слабаком, чтобы это выдержать.Неизвестно почему, на сей раз Линн не смотрела на него с бездумным восхищением и безраздельной поддержкой, каких он, несомненно, заслуживал. Она прислонилась к стене с таким видом, словно ждет паузы, чтобы спросить о том, что ей действительно интересно.— Да, наверное, — механически проговорила она.— Вероятно, нам придется еще отдуваться, — добавил он.— Наверно, Алекс здорово перенервничал. Как он?— Джилли? Ну, он у нас не мистер Сентименталь. Очухается.— Алекс гораздо ранимее, чем тебе кажется, — яростно отрезала Линн. — То, что он играет в регби, вовсе не значит, что у него одни мускулы и никакой души. Ему наверняка, очень тяжело, ведь он был знаком с этой девушкой.Брилл выругался про себя. Он на мгновение забыл, что его сестра отчаянно влюблена в Алекса. Она явилась сюда не угощать его кока-колой и выказывать сочувствие, а поговорить об Алексе.— Что ж, наверное, ему повезло, что он не успел познакомиться с ней поближе.— Что ты имеешь в виду?— Она ему нравилась до безумия. Он даже приглашал ее на свидание. И если б она сказала «да», Алекс, как пить дать, стал бы первым подозреваемым.Линн вся вспыхнула:— Ты все это сочиняешь. Алекс не стал бы гоняться за официантками.Брилл улыбнулся тонкой жестокой улыбочкой:— Неужели? Сомневаюсь, что ты хорошо знаешь своего драгоценного Алекса.— Ты подонок. Понимаешь? — откликнулась Линн. — Почему ты говоришь гадости об Алексе? Он же считается одним из лучших твоих друзей.Она вышла, хлопнув дверью, и оставила его размышлять над этим вопросом. Почему он наговорил гадостей об Алексе, хотя никогда не слышал о нем ни единого плохого слова.Медленно до него дошло, что в глубине души он винил Алекса во всей этой жуткой истории. Если бы они пошли прямо по тропинке, тело Рози Дафф нашел бы кто-то другой. Кто-то другой стоял бы над ней, ловя ее последнее дыхание. Кто-то другой чувствовал бы себя измочаленным и запачканным после долгих часов, проведенных в полицейской камере.Алекс был виноват в том, что теперь его, Брилла, подозревают в тяжком преступлении. От этой мысли его передернуло. Он постарался отогнать ее, но сознавал, что этот ящик Пандоры так просто не закроется. Такую мысль, если она уже зародилась, не выкорчуешь и не отбросишь. А время для разлада с друзьями было совсем неподходящее. Сейчас они нуждались друг в друге, как никогда раньше. Однако заноза засела: если бы не Алекс, он не влип бы в эту бодягу.А что, если их затянет еще глубже? Ведь никуда не убежишь от того факта, что Верд полночи ездил на чужом «лендровере». Он катал девочек, чтобы произвести на них впечатление. Его алиби гроша ломаного не стоило, как и алиби Зигги, который улизнул и куда-то загнал этот чертов «лендровер». Да и сам Брилл! Угораздило же его взять этот «лендровер» и отвезти ту девчонку домой в Гардбридж. Поспешный перепих на заднем сиденье не стоил тех неприятностей, которые ждут его, если кто-нибудь вспомнит, что она была на вечеринке. Но если полиция начнет опрашивать всех присутствовавших, кто-нибудь непременно продаст. Не важно, что обычно студенты кричат о презрении к властям. Кто-то обязательно напустит в штаны и проболтается. Укажет на них.Внезапно претензии к Алексу показались ничтожнейшей из его забот. Обдумывая так и так события нескольких прошлых дней, Брилл вспомнил кое-что, увиденное им однажды ночью. Кое-что, чем можно воспользоваться, чтобы выйти сухим из воды. Это кое-что он пока оставит при себе. К черту все эти один за всех и все за одного. Прежде всего нужно позаботиться о себе. Пусть другие сами блюдут свои интересы. Сами!Глава 8Макленнан закрыл за собой дверь. Низкий потолок комнаты, казалось, готов был раздавить его и констебля Дженис Хогг. В этом заключается самая грустная сторона внезапной смерти, подумал он. Никто не успевает прибрать за собой, представить миру именно ту картину, которую хотелось бы. Все остается таким, как было, когда умерший в последний раз затворил за собой дверь. Макленнан видел много безрадостных зрелищ, но редко встречал столь пронзительное.Кто-то постарался сделать комнату привлекательной и жизнерадостной, несмотря на недостаточный свет, проникавший в узкое окошко, выходящее на сельскую улочку. Вдали виднелся Сент-Эндрюс, все еще белый под слоем вчерашнего снега, хотя Макленнан знал, что вблизи он выглядит совсем иначе. Тротуары уже покрылись грязной слякотью, дороги превратились в скользкое месиво из грязи и тающего снега. Вдали за городом серый мазок моря незаметно сливался с небом. Вероятно, подумалось ему, в солнечный день отсюда открывается чудесный вид. Он повернулся к комодику цвета магнолии и постели с желтовато-белым покрывалом, все еще примятым в том месте, где на нем в последний раз сидела Рози. На стене висел единственный постер. Какая-то группа «Блонди» с грудастой и губастой ведущей певицей в неимоверно коротенькой юбочке. Он задумался: не мечтала ли Рози походить на нее.— С чего мне начать? — спросила Дженис, оглядываясь на гардероб 1950 года и туалетный столик, выкрашенные белой краской в попытке придать им современный вид. Помимо них единственным местом, где могло быть что-то спрятано, была небольшая корзинка для грязного белья, притулившаяся за дверью, и металлическая коробка для мусора под туалетным столиком.— Вы займитесь туалетным столиком, — ответил он. Так ему не придется иметь дело с косметикой, которой больше никогда не воспользуются, застиранным бюстгальтером и старенькими штанишками, засунутыми в глубь ящика на всякий непредвиденный случай, которого так и не произошло.Дженис села на краешек кровати, куда, должно быть, присаживалась Рози, чтобы глядеться в зеркало, накладывая косметику. Макленнан повернулся к туалетному столику и вытянул ящичек. В нем лежала толстая книжка под названием «Дальние павильоны». Макленнан решил, что она относится к типу книжек, которые его бывшая жена читала в постели, чтобы его отпугнуть. «Я читаю, Барни», — страдальческим тоном заявляла она, размахивая у него под носом толстенным томом, годным подпирать двери, чтобы не закрывались. Что такое связывает женщин с подобными книжками? Он взял в руки книгу, стараясь не обращать внимания на то, как Дженис методически осматривает все ящики. Под книжкой лежал дневник. Не позволяя себе проникнуться оптимизмом, Макленнан поднял его.Если он надеялся прочесть нечто исповедальное, то был жестоко разочарован. Рози Дафф не относилась к девушкам, поверявшим «Дорогому дневнику» тайны сердца. На многих страницах перечислялись ее смены в «Ламмас-баре», дни рождения членов семьи и друзей, а также развлечения, вроде «вечеринка у Боба», «кутеж у Джули». Свидания отмечались так: указывалось время, место и рядом стояло слово «Он», сопровождаемое номером. В последний год она встречалась с номерами 14, 15 и 16, причем номер 16 явно был самым недавним. Он появился впервые в начале ноября и вскоре стал возникать регулярно три-четыре раза в неделю. «Всегда после работы», — подумал Макленнан. Ему нужно будет вернуться в «Ламмас» и поспрашивать, не видел ли кто, с кем Рози встречалась после закрытия бара. Он подивился, почему они не встречались в те дни и вечера, когда Рози была свободна. Кто-то из них двоих явно был настроен держать их отношения в секрете.Он посмотрел на Дженис:— Ну как? Что-нибудь нашлось?— Ничего неожиданного. Все такое, что женщины покупают себе сами. Ничего из броской дребедени, которую дарят парни.— А что, парни дарят кричащую дребедень?— Боюсь, что так, сэр. Колючие торчащие кружева. Нейлон, от которого становишься мокрой через минуту. То, что нравится на женщинах мужчинам, а не то, что они выбрали бы себе сами.— Значит, вот где я допускал ошибку все годы. Мне нужно было покупать панталоны в универмаге «Маркс и Спенсер».Дженис не сдержала ухмылки:— Можете меня поблагодарить за подсказку.— Есть признаки того, что она принимала противозачаточные таблетки?— Пока ничего похожего. Может, Брайан был прав, когда уверял нас в ее порядочности.— Не совсем. Согласно заключению патологоанатома, она не была девственницей.— Девственность можно потерять по-разному, сэр, — заметила Дженис, недостаточно храбрая, чтобы противоречить мнению патологоанатома, про которого всем было известно, что он больше думает о следующей выпивке и пенсии, чем о том, кто лежит у него на столе.— Это верно. И таблетки могли быть у нее в сумочке, которая так пока и не нашлась, — вздохнул Макленнан и закрыл ящичек с романом и дневником. — Я посмотрю в платяном шкафу.Однако спустя полчаса он пришел к выводу, что Рози Дафф не была барахольщицей. В ее шкафу были только самые современные вещи и обувь. В углу помещалась стопка романов в бумажной обложке, обещавших манящую смесь роскоши, богатства и любви.— Мы зря теряем здесь время, — проворчал он.— Мне осталось проверить всего один ящик. Почему бы вам пока не заглянуть в ее шкатулку с украшениями? — Дженис передала ему шкатулку в форме ларца с сокровищами, покрытую белой искусственной кожей. На верхнем подносике хранилась кучка серег разных цветов. Все они были большими и яркими, но не дорогими. На нижнем подносике лежали детские часики, пара дешевых серебряных цепочек и несколько новомодных брошек: одна напоминала кусочек трикотажа, проткнутый миниатюрными спицами, вторая — навозную муху, а третья — кошку-инопланетянку.— Она любила серьги, — сказал Макленнан, закрывая шкатулку. — Но с кем бы она ни встречалась, парень не тратился на дорогие украшения.Дженис потянулась в глубину последнего ящичка и вытащила оттуда пачку фотографий. Было такое впечатление, что Рози прошлась по семейным альбомам и отобрала то, что ей нравилось. Это была типичная смесь семейных фотоснимков: свадебная фотография родителей, маленькая Рози с братьями, различные семейные группы, снятые на протяжении последних трех десятилетий, и фотографии Рози со школьными подружками, весело машущими камере. Ни одной моментальной фотографии ее с парнями. Вообще никаких парней. Макленнан быстро просмотрел их и вновь засунул в пакет.— Пойдемте, Дженис. Поищем себе более продуктивное занятие. — Он в последний раз окинул взглядом комнату, рассказавшую ему о Рози Дафф гораздо меньше, чем он надеялся. Просто девушка, мечтавшая о более увлекательной жизни, чем была у нее. Просто девушка, которая держала свои мысли при себе. Просто девушка, которая унесла свои секреты в могилу, вероятно тем самым защитив своего убийцу.На обратном пути в Сент-Эндрюс радио в машине Макленнана внезапно затрещало. Он покрутил ручки, пытаясь сделать сигнал почетче. Секунду спустя громко и ясно прорезался голос Бернсайда. Казалось, он очень возбужден.— Сэр?! Я думаю, мы кое-что обнаружили.Алекс, Верд и Брилл закончили смену. Все время они заполняли полки товарами, не поднимая голов, искренне надеясь, что никто не узнает их по фото на первой странице «Дейли Рекорд». Они купили пачку газет и направились по Хай-стрит в кафе, где подростками проводили вечера.— Знаете ли вы, что в Шотландии каждый второй взрослый читает «Дейли Рекорд»? — мрачно сообщил Алекс.— Потому что первый не умеет читать, — фыркнул Верд, глядя на снимок с изображением их четверых на крыльце общежития. — Господи, только посмотрите на нас. Они могли бы сделать такую подпись: «Темные подонки, подозреваемые в изнасиловании и убийстве». Думаете, кто-нибудь, посмотрев на этот снимок, поверит, что мы этого не делали?— Да уж, это не самое лучшее мое фото, — покачал головой Алекс.— Тебе хорошо. Ты стоишь позади. Твое лицо едва можно различить. А Зигги отвернулся. Вот я и Верд на переднем плане, — проныл Брилл. — Поглядим, что наснимали другие.Похожие снимки поместили «Скотсмен», «Курьер» и «Глазго Геральд», но, к счастью, на внутренних полосах. Однако их имена красовались на первых страницах всех газет, за исключением «Курьера». Вытеснить курс ценных бумаг и рекламные объявления с его первой страницы какое-то незначительное убийство никак не могло.Парни медленно прихлебывали кофе с пенными шапками и молча тщательно изучали каждую строчку, посвященную их истории.— Полагаю, могло быть и хуже, — наконец произнес Алекс.— Что именно могло быть хуже? — недоверчиво спросил Верд.— Они без ошибок написали наши имена. Даже имя Зигги.— Тоже мне подарок! Ладно, согласен, что они не назвали нас подозреваемыми, но представлены мы в очень плохом свете, Алекс.— Это прочтут все наши знакомые, — сказал Брилл. — И все от нас отвернутся. Если это и есть мои пятнадцать мгновений славы, можешь засунуть их себе, знаешь куда.— Все и так должны были это узнать, — уточнил Алекс. — Ты же знаешь, что такое маленький городок. Деревенская ментальность. Людям нечем себя занять, кроме как сплетнями о соседях. Чтобы новости разошлись, здесь газет не требуется. Положительно то, что половина студентов университета живет в Англии и они ничего об этом не услышат. А к тому времени, как мы вернемся к занятиям после Нового года, это станет историей.— Ты так думаешь? — Верд решительно сложил «Скотсмен» и положил на столик. — Так вот что я тебе скажу. Нам нужно молить Бога, чтобы Макленнан нашел убийцу и посадил его под замок.— Почему? — недоуменно спросил Брилл.— Потому что, если он этого не сделает, мы на всю жизнь останемся парнями, которых не смогли уличить в убийстве.Брилл уставился на него с видом человека, которому только что сообщили, что у него неоперабельный рак.— Ты шутишь?— Я никогда не был серьезнее, — отвечал Верд. — Если они не посадят кого-нибудь за убийство Рози, все будут помнить, что мы были той четверкой, которая провела ночь в полицейском участке. Это же очевидно. Мы получим приговор «Не уличены» без суда и следствия. «Всем известно, что они это сделали, но полиция просто не насобирала улик…» — добавил он, подражая высокому женскому голосу. — Посмотри правде в глаза, Брилл. С тобой никто больше не ляжет, — ехидно ухмыльнулся он, зная, что бьет друга в самое больное место.— Иди ты… Верд. У меня, по крайней мере, останутся воспоминания, — дернулся Брилл.Тут их прервало появление Зигги, который вошел в кафе, стряхивая с волос капли дождя.— Я так и подумал, что найду вас здесь, — произнес он.— Зигги, Верд говорит… — начал Брилл.— Все это не важно. Здесь Макленнан. Он снова хочет поговорить с нами четырьмя.Алекс поднял брови:— Он хочет утащить нас обратно в Сент-Эндрюс?Зигги покачал головой:— Нет. Он здесь в Керколди и хочет, чтобы мы явились в полицейский участок.— Черт, — произнес Верд. — Мой старик взбесится. Я должен был сидеть дома и никуда не высовываться. Я не могу сообщить ему, что был у копов в каталажке.— Скажи спасибо моему отцу, что нам не нужно возвращаться в Сент-Эндрюс, — сказал Зигги. — Он разозлился, когда к нам в дом заявился Макленнан, и закатил ему обвинительную речугу. Он вопил, что с нами не смеют обращаться как с преступниками, ведь мы делали все, чтобы спасти Рози. В какой-то момент я подумал, что он начнет хлестать его по физиономии номером «Дэйли Рекорд». — Зигги улыбнулся. — Прямо скажу, я им гордился.— Он молодец, — согласился Алекс. — Так где сейчас Макленнан?— Снаружи, в своей машине. Автомобиль моего отца припаркован сразу за ним. — Плечи Зигги затряслись от смеха. — Не думаю, что Макленнану доводилось когда-нибудь сталкиваться с личностью, вроде моего отца.— Значит, мы прямо сейчас отправляемся в полицейский участок? — уточнил Алекс.Зигги кивнул:— Макленнан ждет нас. Он сказал, что отвезти нас туда может мой отец, но долго ждать он не настроен.Десятью минутами позже Зигги сидел один в комнате для допросов. Когда они прибыли в участок, Алекса, Верда и Брилла отвели в отдельные комнаты и оставили под бдительным оком констебля. Встревоженный Карел Малкевич был бесцеремонно оставлен в приемной. Макленнан без обиняков заявил, что ему придется ждать здесь. А Зигги повели, зажав между Макленнаном и Бернсайдом, в допросную и оставили одного.«Да, они знают, что делают», — грустно подумал Зигги. Изолировать его от других… ото всех… было верным способом выбить его из колеи. Хотя он держался раскованно, но чувствовал себя как натянутая струна. Он буквально вибрировал от дурных предчувствий. Длиннейшие пять минут его жизни закончились с возвращением двух детективов, которые уселись напротив него.Глаза Макленнана яростно впились в него, узкое лицо осунулось от сдерживаемых чувств.— Лгать полиции — дело очень серьезное, — начал он безо всякого вступления. Голос его звучал холодно и резко. — Это не только правонарушение. Это заставляет нас задаться вопросом, что еще вы хотите скрыть. Вы могли отдохнуть и все обдумать. Хотите пересмотреть то, что сообщили в предварительном заявлении?Ледяной укол страха пронзил грудь Зигги. Они что-то узнали. Это было ясно. Но что именно? Он промолчал, выжидая следующего хода Макленнана.Макленнан открыл папку и вытащил оттуда листок с отпечатками пальцев Зигги, подписанный им накануне.— Это ваши отпечатки пальцев?Зигги кивнул. Он знал, что теперь последует.— Можете вы объяснить, как они оказались на руле и ручном тормозе «лендровера», зарегистрированного на имя мистера Генри Кэвендиша и найденного сегодня утром в парковой зоне промышленного предприятия на Ларго-роуд в Сент-Эндрюсе?Зигги на мгновение прикрыл глаза.— Да, могу. — Он замолчал, собираясь с мыслями. Утром, лежа в постели, он репетировал этот разговор, но все продуманные ответы вылетели из головы при столкновении с беспощадной реальностью.— Я жду, мистер Малкевич, — произнес Макленнан.— Этот «лендровер» принадлежит одному из студентов, который проживает в доме вместе с нами. Вчера мы его позаимствовали, чтобы поехать на вечеринку.— Позаимствовали? Вы хотите сказать, что мистер Кэвендиш дал вам разрешение поехать на его «лендровере»? — вскинулся Макленнан, не давая Зигги ни секунды передышки.— Не совсем так. — Зигги отвел взгляд в сторону, не в силах смотреть Макленнану в глаза. — Послушайте, я знаю, что мы не должны были его брать, но в этом нет ничего особенного. — Едва эти слова слетели с его уст, Зигги понял, что допустил ошибку.— Это уголовное правонарушение. О чем, я уверен, вы знаете. Итак, вы украли «лендровер» и отправились на вечеринку. Это не объясняет, как он оказался там, где его нашли.Дыхание Зигги трепетало в груди, как бьющийся о стекло мотылек.— Я перегнал его туда для безопасности. Мы пили, и я не хотел, чтобы кто-то из нас сел за руль в пьяном виде.— Когда именно вы его перегнали?— Точно не помню. Вероятно, где-то между часом и двумя ночи.— К тому времени вы должны были и сами достаточно выпить. — Макленнан разошелся. Чуть сгорбившись, он наклонился вперед, как бы наседая на допрашиваемого.— Да, я, наверное, тоже перебрал, но…— Еще одно уголовное правонарушение. Значит, вы лгали, когда говорили, что ни разу не покидали вечеринку? — Глаза Макленнана впивались в Зигги, как хирургический скальпель.— Я уходил лишь для того, чтобы отогнать «лендровер», и тут же вернулся. Прошло не больше двадцати минут.— Это никем не засвидетельствовано. Мы беседовали с другими участниками вечеринки, и лишь немногие видели вас. Полагаю, что вы отсутствовали гораздо дольше. Полагаю, что вы наткнулись на Рози Дафф и предложили подвезти ее.— Нет!Макленнан безжалостно продолжал:— Произошло что-то, выведшее вас из себя, и вы ее изнасиловали. Затем вы сообразили, что она может обратиться в полицию и разрушить вашу жизнь. Вы запаниковали и убили ее. Вы понимали, что нужно избавиться от тела, и у вас был «лендровер», так что проблемы не возникло. Затем вы привели себя в порядок и вернулись на вечеринку. Ведь все случилось именно так?Зигги замотал головой:— Нет. Вы все искажаете. Я никогда ее не видел, никогда к ней не притрагивался. Я просто избавился от «лендровера» во избежание несчастного случая.— С Рози Дафф произошел не несчастный случай. И вы в этом виноваты.Покраснев от страха, Зшти запустил пальцы в волосы.— Нет. Вы должны мне поверить. Я никак не связан с ее смертью.— Почему я должен вам верить?— Потому что я говорю вам правду.— Нет. Вы излагаете мне новую версию событий, которая учитывает те факты, которые, по-вашему, я знаю. Не думаю, что это вся правда.Наступило долгое молчание. Зигги стиснул зубы, чувствуя, как напряглись мышцы щек.Макленнан заговорил вновь. На этот раз тон его был мягче.— Мы собираемся выяснить, что произошло той ночью. Вам это известно. Прямо сейчас целая бригада криминалистов исследует каждый дюйм этого «лендровера». Если мы найдем там хоть одно пятнышко крови, один волосок с головы Рози Дафф, одну нитку ее одежды, вам долго не придется спать в своей постели. Вы можете уберечь себя и своего отца от большего горя, если честно расскажете нам все сейчас.Зигги чуть не разразился смехом. Этот ход выдавал с головой слабость позиции Макленнана.— Мне больше нечего сказать.— Ну-ну, сынок. Я арестую тебя за угон автомобиля и езду на нем без согласия владельца. Тебе придется внести залог и явиться в полицейский участок через неделю. — Макленнан оттолкнулся от стола. — Я предлагаю вам, мистер Малкевич, найти себе адвоката.Неизбежно вторым оказался Верд. «Все дело в «лендровере», — решил он, когда они молча ждали в комнате для допросов. Ладно, он поднимет лапки и возьмет все на себя. Он не позволит остальным страдать из-за его глупости. В тюрьму его не пошлют. Не из-за такой же ерунды. Назначат штраф, который он как-нибудь выплатит. Устроится на временную работу. Математиком можно быть и с криминальным прошлым.Он сгорбился на стуле напротив Макленнана и Бернсайда, приняв по возможности беспечный вид. Сигарета повисла в уголке его рта.— Чем я могу вам помочь? — поинтересовался он.— Для начала правдой, — сказал Макленнан. — Каким-то образом из вашего рассказа выпало, что вы катались на чужом «лендровере» в то время, когда предположительно веселились на вечеринке.Верд раскинул руки:— Это же просто баловство. Юношеские забавы, мистер полицейский.Макленнан стукнул по столу обеими руками:— Это тебе не игра, сынок. Это убийство. Так что перестань прикидываться дурачком.— Но, право, все именно так и было. Послушайте, погода была дерьмовая. Ребята отправились в «Ламмас-бар», а я кончал мыть посуду. Стоял в кухне, смотрел в окно на «лендровер» и вдруг подумал: почему бы нет? Генри далеко в Англии, никто не пострадает, если я позаимствую его машину на несколько часов. Поэтому я дернул на ней в паб. Остальные трое сначала рассердились, но когда увидели, что снег продолжает сыпать, решили, что идея не такая уж плохая. Так что мы покатили на вечеринку. Позже Зигги перегнал машину, чтобы уберечь меня от дальнейших глупостей. Вот и все. — Он пожал плечами. — Честно. Мы не сказали вам об этом раньше, потому что не хотели тратить ваше время на чепуху.Макленнан яростно сверкнул глазами.— Это сейчас ты тратишь зря мое время. — Он открыл папку. — Мы получили свидетельские показания от Хелен Уокер, что ты уговаривал ее покататься на «лендровере». Согласно ее словам, ты пытался ее обнять, сидя за рулем. Из-за этого ты частично потерял управление, так что машина пошла юзом и врезалась в бордюр тротуара. Хелен выскочила из автомобиля и бегом вернулась на вечеринку. Она заявила — здесь я цитирую ее слова — «Он потерял над собой контроль».Лицо Верда исказила гримаса, и пепел сигареты упал на джемпер.— Глупая девчонка, — сказал он, но в голосе его не было особой уверенности.— Насколько ты потерял над собой контроль, сынок?Верд выжал из себя смешок.— Очередной вопросик с подвохом? Ладно, меня немного повело. Но одно дело — просто покататься в позаимствованной машине, а другое — убийство.Макленнан смерил его презрительным взглядом:— Это, по-твоему, просто покататься? Приставать к женщине, напугать ее до того, что она предпочла убежать в ненастье среди ночи, лишь бы не оставаться с тобой в машине? А что было дальше? Ты увидел Рози среди метели и решил проверить свое обаяние на ней? Только она этого не захотела и стала защищаться, — но ты ее одолел. А затем струсил, потому что знал — она может разрушить твою жизнь.Верд вскочил на ноги:— Я не обязан здесь сидеть и выслушивать эту чушь. Вас злоба душит. У вас ничего на меня нет, и вы это знаете.Бернсайд был уже на ногах и преградил Верду дорогу к двери. Макленнан откинулся на стуле.— Не торопись, сынок, — произнес он. — Ты арестован.Брилл сгорбился так, что плечи оказались выше ушей, — впрочем, слабая защита от того, что, как он знал, сейчас последует. Макленнан посмотрел на него долгим холодным взглядом.— Отпечатки пальцев, — сказал он, — ваши отпечатки найдены на руле краденого «лендровера». Не хотите это прокомментировать?— Он вовсе не краденый. Просто позаимствованный. Краденый — это когда вы не собираетесь его возвращать. Правильно? — дерзко уточнил Брилл.— Я жду комментария, — напомнил Макленнан, игнорируя реплику.— Я просто подвез кое-кого домой, ну и что?Макленнан подался вперед, как пес, учуявший добычу:— Кого?— Девушку, которая была на вечеринке. Ей нужно было домой в Гардбридж, и я сказал, что отвезу ее. — Брилл сунул руку в карман куртки и вытащил листок бумаги, на котором, предчувствуя вопросы, записал, пока ждал, имя и адрес девушки. Казалось, что если он не назовет ее, а протянет записку, то ситуация станет менее серьезной — все будет немного понарошку. Кроме того, он сообразил, что если взять правильный тон, то можно вообще снять с себя подозрение. Мало ли что он осрамит девушку перед родителями. — Вот. Можете сами у нее спросить. Она вам расскажет.— В котором часу это было?Брилл пожал плечами:— Не знаю. Наверное, часа в два.Макленнан посмотрел на имя и адрес. Ни то ни другое ничего ему не говорило.— Что произошло?Брилл усмехнулся, намекая на мужское братство и взаимопонимание.— Я отвез ее домой. Мы позанимались сексом. Затем попрощались. Так что, видите, инспектор, у меня не было никакой причины интересоваться Рози Дафф, даже если бы она мне встретилась. Я просто перепихнулся с девчонкой и был очень доволен собой.— Вы говорите, что занимались сексом. Где именно?— На заднем сиденье «лендровера».— Вы пользовались презервативом?— Я никогда не верю женщинам, когда они говорят, что сидят на таблетках. А вы верите? Конечно, я воспользовался презервативом. — Теперь Брилл почти совсем расслабился. Это была знакомая ему территория, где все мужчины — союзники.— Что вы сделали с ним потом?— Я выбросил его в окошко. Оставить его в «лендровере» значило выдать себя Генри. — Брилл видел, что Макленнан соображает, какой теперь задать вопрос. Он оказался прав. Его признание выбило у них из-под ног почву. Он не колесил по округе в поисках секса. Какой же мотив мог быть у него для изнасилования и убийства Рози Дафф?Макленнан мрачно улыбнулся, отвергая поползновения Брилла на мужскую солидарность:— Мы проверим ваш рассказ, мистер Керр. Посмотрим, подтвердит ли эта молодая женщина вашу версию. Потому что если она этого не сделает, все будет выглядеть совсем в ином свете. Картина прошлой ночи будет другая. Не так ли?Глава 9Несмотря на сочельник, ощущения праздника не было. Направляясь в булочную за пирогом к обеду, Барни Макленнан испытывал чувство, что его перенесли в параллельный мир. Витрины лавок сверкали яркими рождественскими украшениями, разноцветные огоньки радостно мерцали и переливались, на улицах толпились покупатели, сгибавшиеся под тяжестью объемистых пакетов с подарками. Но все это казалось ему чуждым. Их заботы не были его заботами: им-то есть к чему стремиться, кроме рождественского ужина, отравленного горечью неудачи. Прошло восемь дней со дня смерти Рози Дафф, а у него нет даже кандидата на задержание.После обнаружения «лендровера» он даже не сомневался, что найдутся улики как минимум против одного из четверых студентов. Особенно после интервью с ними в Керколди. Их рассказы выглядели довольно правдоподобно, но ведь у них было полтора дня, чтобы договориться и отшлифовать свои версии. К тому же его не покидало ощущение, что он услышал не всю правду, хотя вычленить, где фальшь, было тяжело. Макленнан не поверил почти ничему из рассказа Тома Мэкки, но был достаточно честен, чтобы сознавать: это могло быть связано с глубокой антипатией, которую вызывал у него этот студент-математик.Зигги Малкевич — с этим вообще дело темное. Если убийца он, то вряд ли тут чего добьешься без веских доказательств. Студент-медик не из тех, кто легко сдается. Казалось бы, версия Дэйви Керра рухнула, когда та девушка из Гардбриджа заявила, будто секса у них не было. Но Дженис Хогг, которую он ради приличия захватил с собой, была убеждена, что девица лжет, защищая свою репутацию. И точно, когда он отправил Дженис побеседовать с ней наедине, та сломалась и призналась, что позволила Керру заняться с ней сексом. Правда, удовольствие, судя по ее словам, получилось сомнительное. Что само по себе, отметил Макленнан, весьма любопытно: возможно, Дэйви Керр был вовсе не так удовлетворен и весел, как хотел казаться.Самым перспективным подозреваемым представлялся Алекс Джилби, если бы не отсутствие улик, что он управлял «лендровером». Его отпечатки были по всему салону, кроме водительского места. Разумеется, это не обеляло его. Если Рози убил Джилби, он вполне мог прибегнуть к помощи друзей, и те бы наверняка не отказали — нельзя недооценивать крепость связывающей их дружбы. И если Джилби договорился с Рози о свидании, которое обернулось трагедией, то Малкевич — в этом Макленнан был уверен — не колеблясь пошел бы на все, чтобы защитить друга. Понимает Джилби или нет, но Малкевич его обожает, — Макленнан это нутром чуял.Но одного чутья тут мало. После не слишком удачных допросов Макленнан уже собрался обратно в Сент-Эндрюс, когда его окликнул знакомый голос.— Эй, Барни, я услыхал, что ты в городе, — раздалось с другого конца продуваемой ветром автостоянки.Макленнан круто обернулся:— Робин?! Ты?Худощавая фигура в форме патрульного констебля появилась в луче света. Робин Макленнан был на пятнадцать лет моложе брата, но сходство их поражало.— Думал улизнуть, не повидавшись со мной?— Мне сказали, что ты на дежурстве.Робин схватил руку брата и крепко потряс:— Только что вернулся сдать рапорт. Подъезжаю — и вижу тебя. Пойдем, выпьем кофе, пока не уехал. — Ухмыльнувшись во весь рот, он хлопнул брата по плечу. — У меня есть кое-какая информация, думаю, тебе пригодится.Макленнан нахмурился, глядя брату в спину. Робин, уверенный в силе своего обаяния, даже не стал дожидаться ответа брата и решительно направился к зданию, где размещалась столовая. Макленнан нагнал его у самой двери и спросил:— Что за информация?— Насчет студентов, которых ты собираешься привлечь за убийство Рози Дафф. Я решил тоже немножко поразнюхать, послушать, что о них сплетничают.— Зря ты в это вмешиваешься, Робин. Это ведь не твое расследование, — попрекнул Макленнан, следуя за братом по коридору.— Такое убийство всех касается.— И тем не менее. — Если он провалит это дело, незачем, чтобы и его харизматический братец оказался замазан. Робин, с его общительностью и умением нравиться, продвинется по службе повыше, чем это удалось старшему брату. И он, несомненно, этого заслуживает. — Ни у кого из них нет правонарушений или приводов. Я это уже проверил.Робин обернулся, когда они вошли в столовую, и вновь ослепил своей тысячеваттной улыбкой:— Понимаешь, это моя земля. Я могу здесь вызнать у людей то, чего они никогда не расскажут тебе.Заинтригованный Макленнан проследовал за братом в тихий угол к маленькому столику и терпеливо ждал, пока Робин возьмет для них кофе.— И что же ты вызнал?— Эти твои ребятки не такие уж невинные младенцы. Их еще лет в тринадцать поймали на магазинных кражах…Макленнан пожал плечами:— Кто из детей не воровал из магазина…— Это тебе не стянуть плитку шоколада или пачку сигарет. Это «Формула-1» по магазинным кражам. Они соревновались, подначивали друг друга на по-настоящему сложную кражу. В основном из маленьких магазинчиков. Причем ничего из этого им на самом деле не было нужно. От секаторов до духов. Так вот Керра-то и поймали за руку, когда он стащил банку с фингеррутом из бакалейной лавки. Остальную троицу взяли на улице, где они его ждали. Едва их доставили в участок, они тут же раскололись и повели наших в сарайчик, в саду у Джилби, куда складывали всю добычу. Ничего не было даже распаковано. — Робин недоуменно покачал головой. — Парень, который их арестовывал, говорил, что это прямо пещера Аладдина.— Что было дальше?— Родители нажали на свои рычаги. У Джилби папаша — директор школы, отец Мэкки играет в гольф с начальником полиции. Детки отделались строгим предупреждением, ну и, конечно, страху натерпелись— Любопытно. Но вряд ли тянет на Большое ограбление поезда.Робин кивнул, соглашаясь:— Но это еще не все. Пару лет спустя произошла серия хулиганских выходок с припаркованными автомобилями. Владельцы возвращались и обнаруживали внутри надписи и рисунки на ветровом стекле, сделанные помадой. При том, что машины были заперты. Все закончилось так же внезапно, как и началось, примерно в то время, как сгорела одна из угнанных машин. Ничего конкретного тогда против этих ребятишек не было, но местный следователь полагал, что за всеми этими проделками стояли именно они. У них талант влипать в такие истории.Макленнан кивнул:— С этим спорить не буду.Информация о машинах его заинтересовала. Возможно, кроме угнанного «лендровера», его подозреваемые успели в ту ночь посидеть и за рулем другой машины.Робину не терпелось узнать обо всех подробностях расследования, но Макленнан ловко вывернулся. Разговор скользнул на накатанные рельсы: семья, футбол, что купить родителям на Рождество, и наконец Макленнану удалось уйти. Информация Робина была не слишком существенной, это верно, но подтвердила ощущение Макленнана, что за всеми подвигами бравых керколдийцев прослеживается нечто общее: жажда рискованных приключений. Такое поведение легко может перейти в нечто гораздо более опасное.Однако ощущений мало — нужны серьезные улики. А таковых как раз и не хватало. «Лендровер» оказался для криминалистов буквально тупиком: они практически по винтику разобрали все его внутренности, но не нашли никакого подтверждения тому, что в нем была Рози Дафф. Всех охватило было воодушевление, когда на месте преступления обнаружили следы крови, но при внимательном исследовании выяснилось, что кровь — мало того что не Рози, но вообще не человеческая.Слабая надежда забрезжила на горизонте день спустя. Домовладелец с Тринити-плейс, прибираясь на зиму у себя в саду, обнаружил засунутый в живую изгородь мокрый узел с тряпьем. Мистер Дафф опознал в нем вещи дочери. Теперь их передали криминалистам, но Макленнан понимал, что, несмотря на его резолюцию «Срочно!», до Нового года никто заниматься ими не будет. Еще одна незадача.Он даже не мог решить, стоит ли предъявлять Мэкки, Керру и Малкевичу обвинение в угоне автомобиля. При том, что парни тщательно соблюдали условия своего освобождения под залог, он все-таки собрался их было привлечь, когда случайно подслушал разговор в полицейском клубе. От собеседников его заслоняла спинка дивана, но он узнал голоса Джимми Лоусона и Иэна Шоу. Шоу настаивал на том, что студентам следует предъявить все возможные обвинения. К удивлению Макленнана, Лоусон с ним не соглашался.— Некрасиво получится, — сказал он. — Нас станут считать мелочными и мстительными. Это все равно что объявить: «За убийство мы их привлечь не можем, но все равно покажем».— Ну и что? — агрессивно откликнулся Иэн Шоу. — Если они виноваты, пусть помучаются.— Но может быть, они не виноваты, — настойчиво убеждал его Лоусон, — ведь наше дело — отстаивать справедливость, правда? А это значит не только ловить виноватых, но и защищать невиновных. Ладно, они соврали Макленнану насчет «лендровера». Но это не делает их убийцами.— Если это не один из них, то кто? — с вызовом воскликнул Шоу.— Я до сих пор уверен, что это как-то связано с этим холмом… Холлоу-Хилл. С каким-нибудь языческим ритуалом. Ты так же хорошо, как я, знаешь, что мы каждый год получаем рапорты из Тентсмьюрского лесничества — о трупах животных, похожих на жертвы какого-то ритуального убийства. И мы никогда не обращаем на них внимания, потому что это мелочь в общей картине бытия. Но что, если в каком-нибудь извращенце такое копилось годами? Ведь по времени-то близко к сатурналиям.— К сатурналиям?— Древние римляне праздновали зимнее солнцестояние семнадцатого декабря. Но дата была подвижной.Шоу недоверчиво фыркнул:— Господи, Джимми, ты всерьез занялся научной работой!— Я только поспрашивал в библиотеке. Ты знаешь, что я хочу работать в уголовном розыске. Ну, вот и стремлюсь себя показать.— Так ты думаешь, что Рози убил какой-то чокнутый сатанист?— Я не знаю. Это всего лишь версия. Но мы будем выглядеть круглыми дураками, если ткнем пальцем в этих четверых студентов, а потом на Белтейн объявится еще одно жертвоприношение.— На Белтейн? — растерянно переспросил Шоу.— Конец апреля — начало мая. Большой языческий праздник. Так что я полагаю, нам не стоит слишком наседать на этих ребят, пока у нас не найдется улик понадежнее. В конце концов, не наткнись парни на тело Рози, «лендровер» спокойно бы вернулся на место, никто ничего бы не узнал и никому никакого ущерба. Им просто не повезло.Они прикончили выпивку и ушли. Но слова Лоусона крепко засели в голове у Макленнана. Он был человеком справедливым и не мог не признать, что констебль во многом прав. Знай они с самого начала, что за мужчина, с которым встречалась Рози, они бы второй раз и не глянули в сторону этих четверых керколдийцев. Возможно, он так взъелся на этих студентов просто потому, что больше не на кого? Как ни коробило его от мысли, что о долге ему напомнил простой патрульный, слова Лоусона убедили Макленнана, что с обвинением против Малкевича и Мэкки лучше повременить.По крайней мере, пока.А тем временем он постарается проверить другие возможности. Посмотрим, не слышно ли что-либо о сатанинских обрядах у них в округе. Беда в том, что он понятия не имел, с чего здесь начать. Может быть, послать Бернсайда потолковать с местными священниками? Он мрачно усмехнулся. Это отвлечет их от рождения младенца Иисуса, наверняка.Верд помахал рукой Алексу и Бриллу, расставаясь после смены, и направился в сторону набережной. Съежившись, он зарылся подбородком в шарф от леденящего ветра. С покупкой рождественских подарков вроде бы покончено, но ему нужно было некоторое время побыть наедине с самим собой, прежде чем окунуться в непрерывное веселье Хай-стрит.Был отлив, так что он спустился по осклизлым ступенькам вниз с эспланады на берег. Мокрый песок, в сером свете дня похожий цветом на старую замазку, противно чмокал при ходьбе. Это так под стать его нынешнему настроению! Никогда в жизни еще ему не было так уныло на душе.Дома все обстояло еще хуже, чем обычно. Ему пришлось рассказать отцу о своем аресте, и это признание вызвало бурю упреков и язвительных оценок его умения жить как положено хорошему сыну. С него теперь требуют отчета за каждую минуту, проведенную вне дома, как будто ему снова десять лет. А хуже всего — что у Верда не осталось моральной опоры. Он знал, что кругом неправ. Он чувствовал, что фактически заслужил отцовское презрение. И это угнетало его больше всего. Обычно он всегда утешал себя тем, что сам знает, как лучше. Но на этот раз он перешел все пределы.Работа тоже не утешает. Нудная, монотонная, непрестижная. В свое время он превратил бы все это в отличную шутку, буйную и рискованную. Но сегодня в человеке, который с наслаждением дразнил свое начальство, заручившись поддержкой Алекса и Брилла, себя не узнал. Гибель Рози Дафф и то, что его привлекли по этому делу, заставило его осознать, что он и правда никчемный человек, каким его всегда считал отец. Очень неприятное осознание.Дружба также не утешала. Общение с друзьями вдруг перестало быть поддержкой. Наоборот, оно лишний раз напоминало обо всех его проступках. Он никуда не мог деться от вины перед ними, ведь это он своими действиями втянул в эту историю, хотя они его не винили.Он даже не представлял себе, как встретит очередной семестр. Пустая пластмассовая бутылка, хрустнув, выскользнула из-под ноги, когда он, дойдя до конца пляжа, стал подниматься по широким ступеням к порту. Все вокруг скользило и расползалось, как морские водоросли.Когда небо на западе померкло, Верд повернул к магазинам. Пора притвориться, что он снова стал частью этого мира.Глава 10Канун нового, 1978 года. Керколди, ШотландияВ пятнадцать лет, когда им впервые удалось уговорить родителей отпустить их одних, они условились: в полночь под Новый год четверо бравых керколдийцев будут сходиться на Ратушной площади, чтобы встретить Новый год вместе. До сих пор уговор оставался в силе. Они стояли, уставившись на часы на ратуше, и, подталкивая друг друга локтями, ждали, когда часовые стрелки подберутся к двенадцати. Зигги приносил свой транзистор, чтобы наверняка услышать бой курантов, и они наливали друг другу, что удалось достать. Первый год они отметили бутылкой сладкого хереса и четырьмя банками «Карлсберг спешл». Нынче они доросли до виски «Феймос Граус».Никакого официального празднования на площади не проводилось, но в последние годы тут стали собираться группки молодежи. Место это не было особо привлекательным, в основном потому, что городская ратуша — крайне невыразительное здание в духе поздней советской архитектуры, а кровлю башни покрыла зеленая патина. Но это было единственное открытое пространство в центре города, за исключением площади перед автовокзалом, которая была еще безобразнее. Ратушная площадь могла к тому же похвастаться рождественской елкой и иллюминацией, что также несколько веселее стоянки автобусов.В этот год Алекс и Зигги пришли вместе. Зигги заскочил за ним домой и так обаял Мэри Джилби, что та налила им по рюмке «Скотча» для согрева. Набив карманы домашним песочным печеньем, сладкими ржаными булочками, которые все равно есть никто не будет, и кексами с изюмом, они отправились пешком мимо автостанции и библиотеки, мимо центра Адама Смита с его яркими постерами, рекламирующими «Деток в лесу» с Расселом Хантером и братьями Пэттон в главных ролях, мимо Мемориального парка… Разговор их вертелся вокруг предположений, удастся ли Верду уговорить отца отпустить его с поводка ради праздника.— Последнее время он ведет себя очень странно, — сказал Алекс.— Джилли, он всегда был такой. Недаром он Верд-Выверт!— Знаю, но он переменился. Я это на работе заметил. Его что-то гнетет. А сам о себе ничего не говорит.— Может, просто корежит его без спиртного и травы? — сухо предположил Зигги.— Да не-е, он не то чтобы злющий. Просто зажался намертво. Ты ведь знаешь Верда. Как только есть кого поддеть, его прямо несет. А тут стоит, понурив голову, и кротко делает все, что ему велят, — даже когда начальство наезжает ни с того ни с сего. Как думаешь, это все из-за истории с Рози?Зигги пожал плечами:— Не исключено. В тот момент ему было все по фигу, под кайфом-то. Сказать по правде, я с ним толком не разговаривал, пока Макленнан не нагрянул.— Я вижу его только на работе. Смена кончается — все, его нет. Даже не заходит выпить кофе ко мне с Бриллом.Зигги скривился:— У Брилла есть время для кофе?— Отвяжись от него. Это у него от переживаний. Когда ему удается уломать какую-нибудь девчонку, он забывает об убийстве. Поэтому он и бьет все рекорды, — ухмыльнулся Алекс.Они пересекли улицу и пошли по Вимисфилд, короткой уличке, ведущей на Ратушную площадь. Они шли уверенным шагом, как идут мужчины по своей территории — такой знакомой, что чувствуешь себя ее хозяином. Без десяти двенадцать они спустились по широким низким ступеням на булыжную мостовую перед ратушей. Там уже собралось несколько групп; по рукам ходили бутылки. Алекс огляделся, стараясь найти своих.— Вон там, на углу у почты, — сказал Зигги. — Брилл притащил с собой очередную девку. О, и Линн тоже заявилась. — Он указал налево, и они направились к друзьям.После обмена приветствиями все сошлись во мнении, что Верд вряд ли выберется. А затем Алекс обнаружил, что стоит рядом с Линн. «Она выросла, — подумал он. — Во всяком случае, это больше не ребенок». Она была женским вариантом Брилла с темными кудрями и тонким личиком эльфа. Но странным образом черты, придававшие облику Брилла нечто слабовольное, у Линн выглядели совсем иначе. Ничто в ней не наводило на мысль о слабости.— Как жизнь? — обратился к ней Алекс. Пусть начало не слишком оригинальное, но пусть не думают, будто он завлекает пятнадцатилетних.— Отлично. Хорошо погулял на Рождество?— Нормально, — скривился Алекс. — Только мысли все время лезли… ты знаешь о чем.— Знаю. Я тоже не могу от этого отделаться. Все думаю, каково ее родным. Они, наверное, уже купили ей рождественские подарки, когда она умерла. А теперь эти подарки лежат дома как ужасное напоминание.— Да у них, думаю, все — ужасное напоминание. Давай лучше сменим тему. Как дела в школе?Она переменилась в лице. Алекс понял, что ей неприятны любые намеки об их разнице в возрасте.— Ничего. В этом году выпускные сдавать. Дождаться не могу, когда все закончу и заживу как человек.— Ты уже решила, куда пойдешь дальше? — поинтересовался Алекс.— В Эдинбургский колледж искусств. Хочу получить степень по изящным искусствам, а потом поступить в Институт Курто в Лондоне и выучиться на реставратора живописи.«Здорово — видеть такую убежденность», — подумал Алекс. Был ли он сам когда-нибудь так уверен в выбранном пути? К истории искусств его скорее принесло течением — в собственных художественных способностях он всегда сомневался. Он тихо присвистнул:— Семь лет учебы? Срок-то не малый.— Я хочу этим заниматься и буду учиться столько, сколько нужно— А с чего это тебе захотелось картины реставрировать? — Ему стало по-настоящему любопытно.— Это завораживает. Сначала исследование, потом техника, потом — этот прыжок в темноту, когда надо интуитивно уловить, что художник нам хотел показать. Это потрясающе, Алекс.Не успел он ответить, как вся компания завопила:— Он пришел!Алекс обернулся и увидел силуэт Верда на фоне серого Шериф-Корта, похожего на замки шотландских баронов. Верд широко размахивал руками, словно ожившее пугало. На бегу он издавал ликующий вопль. Алекс посмотрел на часы. До нового года оставалась еще минута.И вот уже Верд с ними, ухмыляясь, обнимаясь.— Я просто подумал, что все это фигня. Я взрослый человек, а отец не дает мне встретить с друзьями Новый год. Ну и что? — Он помотал головой. — Если он выгонит меня из дому, пойду ночевать к тебе, Алекс, — возьмешь?Алекс хлопнул его по плечу:— Почему бы нет? Я привык к твоему гадостному храпу.— Тихо все, — крикнул Зигги, перекрывая общий гвалт. — Куранты!Все смолкли, вслушиваясь в жестяной звон Биг-Бена из приемника Зигги. Едва начался перезвон, как бравые керколдийцы взглянули друг на друга. Их руки взмыли, словно нанизанные на общую нитку, и с последним двенадцатым ударом крепко сомкнулись. «С Новым годом!» — хором вскричали они. Алекс видел, что друзей душат такие же чувства, как и его самого.Затем они отпустили руки друг друга — и все исчезло. Алекс повернулся к Линн и целомудренно коснулся губами ее губ, промолвив:— Счастья тебе в Новом году.— Думаю, это возможно, — мило покраснев, отозвалась она.Зигги сорвал пробку с «Грауса» и пустил бутылку по рукам. Группки на площади уже рассыпались, смешались, все поздравляли знакомых и незнакомых с Новым годом, дыша виски и обнимаясь. Немногие, знавшие их по школе, выражали им сочувствие: вот не повезло, надо же было наткнуться на умирающую в снегу девушку. В их словах не было злорадства, но Алекс видел по глазам, что эта история им так же неприятна, как и ему. Четыре пары девушек начали танцевать рил вокруг елки. Алекс оглянулся по сторонам, не в силах выразить словами переполнявшие его чувства.Линн тихонько просунула руку в его ладонь.— О чем ты думаешь, Алекс?Он посмотрел на нее и устало улыбнулся:— Я подумал, как было бы все легко и прекрасно, если бы время сейчас застыло. Если бы мне больше никогда в жизни не пришлось возвращаться в Сент-Эндрюс.— Все будет не так плохо, как тебе кажется. В любом случае, еще полгода, и ты будешь навсегда свободным.— Я мог бы приезжать сюда на выходные. — Слова сами слетели с его губ. Оба поняли, что он имел в виду.— Вот здорово, — откликнулась она. — Только не будем пока что рассказывать об этом моему кошмарному братцу.Еще один Новый год… Еще один уговор.В полицейском клубе в Сент-Эндрюсе выпивка тоже лилась рекой. Звон колоколов почти перекрывало шумное благодушное веселье праздничного танца. Сейчас единственным сдерживающим фактором для тех, от кого служба постоянно требовала сдержанности, было присутствие жены или мужа, невесты или жениха, а также тех, кто позволил себя сюда заманить, чтобы спасти от одиночества холостых или незамужних.Раскрасневшийся от пляски Джимми Лоусон подхватил под руки двух женщин средних лет, дежуривших за пультом связи. Хорошенькая регистраторша зубного врача, с которой он сюда явился, укрылась в туалете от его, по-видимому, безграничной любви к шотландским народным танцам. Ему это было все равно: на Новый год всегда хватало женщин, готовых поплясать до упаду, и Лоусон с удовольствием выпускал пары. Это как бы уравновешивалось его служебным рвением.Барни Макленнан облокотился на стойку бара между почти лежащим на ней Шоу и Аланом Бернсайдом. У каждого в руке было по доброй порции виски.— Господи, вы только гляньте на них, — простонал он, — скоро у них и до джиги дело дойдет.— В такие ночки хорошо быть холостяком, — заявил Бернсайд. — Никто тебя не оттаскивает от выпивки и не волочет с танцев.Макленнан на это промолчал. Он уже забыл, сколько раз убеждал себя, что без Элейн ему лучше. Но таких уговоров хватало не дольше чем на несколько часов. Прошлый Новый год они еще встретили вместе, хотя все уже было ясно. Они держались друг за друга куда слабее, чем танцоры, крутившиеся сейчас на середине зала. Не прошло и месяца, как она сообщила ему, что уходит. Ей надоело, что работа для него важнее ее.С невольной усмешкой Макленнан вспомнил одну из ее вечных жалоб: «Было б не так обидно, если бы ты расследовал серьезные преступления, вроде убийства или изнасилования. Но ты тратишь все Богом посланное время на мелкие кражи и угоны автомобилей. Каково, по-твоему, чувствовать себя менее важной, чем побитый «остин-макси» какого-то старого пердуна?» Что ж, ее желание наконец исполнилось. Год спустя он забуксовал в самом серьезном деле за всю свою карьеру — колеса крутятся, и ни с места.В каком бы направлении они ни двигались, все заканчивалось тупиком. С начала ноября ни единый свидетель не видел Рози с каким-либо мужчиной. К счастью для этого таинственного ухажера, зима была суровой, когда людей больше интересует квадратный метр тротуара у них под ногами, чем то, кто с кем гуляет. К счастью для него и к несчастью для полиции. Они разыскали двух ее предыдущих дружков. Один расстался с нею ради девицы, с которой проводил время до сих пор. Ему было нечего делить с погибшей подавальщицей бара. Другого Рози бросила сама в первых числах ноября, и поначалу он показался многообещающим подозреваемым. Он никак не хотел примириться с ее отказом, пару раз появлялся в баре и устраивал небольшие скандалы. Но на ночь убийства у него было твердое алиби. До полуночи он находился у себя на работе, где происходила рождественская вечеринка, затем отправился провожать секретаршу своего босса и остаток ночи провел с ней. Он признался, что обиделся на Рози, когда она так с ним порвала, но, по правде говоря, получил больше удовольствия от новой своей пассии, гораздо более щедрой на сексуальные радости.Когда же Макленнан на него поднажал, уточняя, что именно он имеет в виду, у парня взыграла мужская гордость, и он замкнулся как устрица. Тем не менее при дальнейшем допросе он признался, что у него с Рози настоящего полового сношения ни разу не было. Они ласкали друг друга, и только. Рози была не то чтобы ханжой, но не желала идти до конца. Он бормотал насчет того, что именно они делали ртом и руками, но утверждал, что этим все и ограничивалось.Так что Брайан Дафф был в каком-то смысле прав, когда говорил, что его сестра порядочная девушка. Пожалуй, в этом отношении Рози далеко было до настоящей разбитной девицы. Но все эти сведения о ее сексуальных предпочтениях ничуть не приближали его к обнаружению убийцы. В глубине души он предполагал, что, скорее всего, встреченный Рози в ту ночь мужчина — тот же самый, что взял ее силой, а затем убил. Это мог быть Алекс Джилби или кто-то из его друзей. Но мог и не быть.Его коллеги-детективы спорили о том, почему этот неведомый ухажер так и не объявился.— Что, если он женат, — предположил Бернсайд.— А может, боится, что мы пришьем ему статью, — цинично добавлял Шоу.Все это были достаточно разумные соображения, но, они не меняли внутренней убежденности Макленнана. Несмотря на все теории Лоусона о сатанистских ритуалах, ни один из священников, с которыми беседовал Бернсайд, ни о чем подобном в округе не слышал — притом что уж местные священники получили бы такую информацию в первую очередь. В каком-то смысле он даже почувствовал облегчение: не было нужды отвлекаться на ложные следы. Он был уверен, что Рози знала своего убийцу, что она спокойно, без малейшего страха отправилась с ним в ночь.Точно так же, как поступили нынче тысячи других женщин по всей стране. Макленнан отчаянно надеялся, что они затем мирно уснут в своих постелях.А в трех милях от них в Страткиннессе Новый год встречали совсем в ином настроении. Здесь не было елки и рождественских украшений. Поздравительные открытки кучей валялись на полке. Телевизор, обычно не выключавшийся весь день первого января, молчаливо темнел в углу мертвым экраном. Эйлин и Арчи Дафф съежились в своих креслах перед нетронутыми стаканчиками с виски. Тягостное молчание было исполнено уныния и горя. В душе Даффы знали, что никогда больше не испытать им радости и счастья на Новый год. Зимние праздники отныне навек омрачены для них смертью дочери. Пусть другие веселятся, но им оставалось лишь горевать.В закутке для мытья посуды на пластмассовых стульях сгорбились Брайан и Колин. В отличие от родителей напиться на Новый год трудности для них не составило. Со дня смерти Рози им вообще оказалось легче легкого вливать в себя спиртное до тех пор, пока рука может донести стакан до рта. Их ответом на трагедию стал не уход в себя, а, наоборот, выплеск эмоций. Все держатели пабов в Сент-Эндрюсе уже смирились с пьяными выходками братьев Дафф, опасаясь вызвать ярость у своей пьяной клиентуры, придерживающейся того мнения, что Колин и Брайан заслуживают исключительного сочувствия.Сегодня бутылка «Беллз» уже опустела наполовину, когда Колин посмотрел на часы и сказал:— Мы его пропустили.Брайан поднял на него затуманенный взгляд:— Ну и что? Рози теперь вообще никогда не встретит Новый год.— Да. Но где-то там ходит по земле тот, кто ее убил, и, наверное, бокал поднимает, празднует, что не попался.— Это они. Я уверен, что это были они. Видел снимок в газете? Ты видел более виноватые рожи?Колин осушил до дна свой стакан и, согласно кивнув, потянулся за бутылкой.— Рядом никого другого не было. Притом они сказали, что она еще дышала. Так что если это не они, куда же делся убийца? Не растаял же в воздухе?— Мы должны принести новогоднюю клятву.— Какую? Ты что, собираешься снова бросить курить?— Я серьезно. Мы должны дать торжественное обещание. Это самое меньшее, что мы можем сделать для Рози.— Что ты имеешь в виду? Какое торжественное обещание?— Все просто, Кол. — Брайан налил стакан доверху и выжидающе поднял его. — Если копы не добьются от них признания, добьемся мы.Колин на миг задумался, затем поднял свой стакан и чокнулся с братом:— Если копы не добьются признания, добьемся мы.Глава 11Мощные руины замка Рэйвенскрэйг высятся на скалистом мысу между двумя песчаными бухточками, с которого открывается великолепный вид на Фортский залив и его окрестности. К востоку тянется каменная стена — защита от моря и разбойных нападений. Она идет до гавани Дайсарт, теперь сильно обмелевшей, но когда-то представлявшей собой богатый и оживленный порт. В глубине бухты, где берег изгибом отходит от замка, за голубятней, в которой до сих пор гнездятся голуби и морские птицы, там, где стены сходятся под острым углом, находится маленькая дозорная вышка с крутой крышей и узкими бойницами в стенах.С одиннадцати-двенадцати лет бравые керколдийцы считали это место своим неоспоримым владением. Лучшим способом укрыться от надзора взрослых было отправиться на прогулку. Это признавалось полезным для здоровья и не могло вовлечь их в дурные проказы. Так что, когда они собирались в поход на целый день — исследовать побережье и леса, — их спокойно отпускали и давали с собой плотные завтраки.Иногда они отправлялись в противоположную сторону, вдоль Инвертила мимо безобразной Сифилдской шахты к Кингорну. Но чаще всего они шли в Рэйвенскрэйг, тем более что неподалеку находился парк, а в парке фургон с мороженым. В жаркие дни они валялись на траве, предаваясь необузданным фантазиям о том, какой станет их дальнейшая жизнь в ближайшем и отдаленном будущем.Они неоднократно пересказывали свои подвиги во время семестров, раздувая и приукрашивая их. Они играли в карты — бесконечные игры на спички. Там они выкурили свои первые сигареты. Зигги тогда весь позеленел, и его позорно вырвало на куст вереска.Иногда они забирались на высокую стену и наблюдали за кораблями в заливе. Ветер бил им в лицо, заставляя почувствовать себя капитанами на носу какого-нибудь парусника, палуба которого скрипит и качается под ногами. А в дождь они укрывались в дозорной башенке. У Зигги было покрывало, которое они расстилали поверх пыли и мусора… Даже теперь, став, по их мнению, взрослыми, они все равно любили спуститься по каменной лестнице, ведущей от замка на берег, и пробраться между угольной грязью и ракушками к дозорной вышке.За день до того, как они должны были вернуться в Сент-Эндрюс, приятели встретились за ланчем в «Харбор-баре», чтобы выпить пива. Расщедрившиеся от своих каникулярных заработков Алекс, Верд и Брилл с удовольствием посидели бы за кружкой подольше, но Зигги уговорил их не тратить на это хороший день. Было сухо и ясно, в бледно-голубом небе сияло солнце. Они прошлись по берегу бухты между высокими элеваторами местной мельницы и вышли на западный ее край. Верд немного поотстал от троих друзей, глаза его были устремлены на далекий горизонт, словно в поисках вдохновения.Недалеко от замка Алекс вырвался вперед и вскарабкался по скальному выступу, который во время высокого прилива почти целиком уходил под воду.— Ну-ка, повтори, сколько он получил?Брилл даже не задумался.— Магистру Дэвиду Бойсу, старшему каменщику, была уплачена королевой Марией Гельдрской, вдовой Якова Второго Шотландского, сумма в шесть сотен шотландских золотых фунтов за возведение замка Рэйвенскрэйг. Учтите, что за материалы он должен был расплатиться из этой суммы.— Что было весьма недешево. В 1461 году четырнадцать брусьев, сваленных на берегах реки Аллен и доставленных в Стерлинг, стоили семь шиллингов. А некоему Эндрю Бальфуру заплатили два фунта и десять шиллингов за рубку, распиловку и доставку этих брусьев в Рэйвенскрэйг, — нараспев продекламировал Зигги.— Хорошо, что я взялся за эту работу в супермаркете, — сострил Алекс. — Получил гораздо больше их. — Он облокотился на стену и окинул взглядом утес и замок. — Я думаю, что Синклеры сделали его гораздо красивей, чем он стал бы, не отбрось старушка королева Мария тапочки до окончания стройки.— Красота в замках не главное. Не для того их строили, — уточнил Верд, присоединяясь к ним. — Главное — надежность и неприступность.— Какая утилитарность! — сокрушенно воскликнул Алекс, спрыгивая на песок. Остальные последовали за ним и побрели, поддавая носками ботинок мусор, оставленный морем вдоль линии высокого прилива.Они прошли уже полпути по берегу, как вдруг Верд заговорил с такой серьезностью, какой прежде от него не слышали:— Мне нужно вам кое-что сказать.Алекс повернулся к нему лицом и зашагал задом наперед. Другие тоже обернулись взглянуть на Верда.— Звучит зловеще, — сказал Брилл.— Я знаю, вам это не понравится, но надеюсь, что вы отнесетесь к этому с уважением.Алекс заметил в глазах Зигги настороженность. Но подумал, что его другу не о чем беспокоиться. Что бы ни собирался сообщить им Верд, их это не касается. Поглощенному только собой, Верду незачем разоблачать других.— Давай же, Верд. Мы тебя слушаем, — ободряющим голосом произнес Алекс.Верд сунул руки поглубже в карманы джинсов и хрипло проговорил:— Я стал христианином.Алекс так и застыл с открытым ртом. Он меньше бы удивился, если бы Верд объявил, что это он убил Рози Дафф.Зигги залился хохотом:— Господи Иисусе, Верд!.. Я было решил, что последует какое-нибудь жуткое откровение. Христианином?!Верд упрямо сжал зубы.— Да. Мне было откровение. И я принял Христа в мою жизнь, как своего спасителя. И я буду очень признателен, если вы не станете над этим насмехаться.Зигги согнулся пополам от смеха, он держался за живот и не мог остановиться.— Это самая смешная вещь, которую я когда-либо слышал… О господи, я сейчас описаюсь. — Он прислонился к Бриллу, который тоже ухмылялся от уха до уха.— Я буду очень признателен, если вы не станете поминать имя Господне всуе.Зигги взорвался новым приступом хохота:— О боже. Как это говорится? На небе радость больше об одном кающемся грешнике[53]. Я точно тебе говорю, они там сейчас на райских улицах танцы устраивают: такого грешника заманили.Верд оскорбился:— Я не пытаюсь отрицать, что совершал в прошлом дурные поступки. Но теперь это осталось позади. Я заново родился, а значит, грехи мои изглажены[54].— Должно быть, большой утюг понадобился. Что же случилось? — спросил Брилл.— В сочельник я пошел в церковь ко всенощной, — сказал Верд. — И что-то во мне как бы щелкнуло. Я понял, что хочу омыться кровью агнца. Я захотел очиститься.— С ума сойти, — только и мог вымолвить Брилл.— Но ты ничего нам не сказал на Новый год, — растерянно произнес Алекс.— Я хотел, чтобы вы были трезвыми, когда я буду об этом рассказывать. Это ведь большой шаг: посвятить жизнь Христу.— Прости меня, — промолвил Зигги, немного успокоившись. — Но ты последний человек на планете, от которого я ожидал услышать такие слова.— Знаю, — кивнул Верд. — Но я говорю их всерьез.— Мы все равно останемся твоими друзьями, — сказал Зигги, стараясь сдержать ухмылку.— Если только ты не станешь пытаться обратить и нас, — добавил Брилл. — Я хочу сказать, что люблю тебя, как брата, Верд, но это не причина отказаться от секса и выпивки.— Любить Иисуса означает совсем иное, Брилл.— Ладно, пошли, — прервал его Зигги. — Я не могу больше стоять на одном месте: мерзну. Поднимемся на вышку. — И он направился туда. Брилл двинулся за ним. Алекс шел рядом с Вердом. Почему-то ему было жалко друга. Какое отчаянное, глубочайшее одиночество должен был тот испытать, что обратился за утешением к религии. «Мне следовало быть с ним рядом, — подумал Алекс с легким чувством вины. — Может быть, еще не поздно…»— Странное, должно быть, ощущение, — начал он.Верд покачал головой:— Совсем наоборот. Я в мире с собой. Словно вдруг перестал быть квадратной затычкой в круглой дырке и нашел место, в котором мне от века и было положено находиться. Я не умею лучше передать это ощущение. На службу я пошел ради мамы, чтобы она была не одна. Я сидел там, в Эбботшеллской церкви, вокруг мерцали и колыхались огоньки свечей, как всегда во время всенощной. Руби Кристи пела это соло «Тихая ночь»… без аккомпанемента. Все волоски на моем теле встали дыбом, и все вдруг обрело смысл. Я понял, что Бог отдал сына своего единственного за грехи мира. А значит — и мои. Это означало, что я могу возродиться.— Большое дело, — откликнулся Алекс, смущенный такой искренней, горячей откровенностью. Несмотря на их давнюю дружбу, у него никогда прежде не бывало с Вердом такого разговора. Верд, из всех на свете… Верд, чьим единственным догматом веры было успеть перепробовать как можно больше разного дурмана, пока не умер…— Что ты после этого сделал? — спросил он. Он вдруг представил себе Верда, бегущего к церковным дверям с требованием отпустить ему все грехи. «Вот было бы унижение, — подумал он. — Такое, о чем после, когда выйдешь из боголюбивой фазы и вернешься к нормальной жизни, вспоминаешь в холодном поту».— Ничего. Я отсидел всю службу и пошел домой. Я подумал, что это просто так — странное мистическое ощущение. Может, связанное с этой историей со смертью Рози и всем, что она всколыхнула. А может, какой-то глюк — от кислоты. Но утром я проснулся и почувствовал то же самое. Я посмотрел в газете, кто и где служит рождественскую дневную службу, и отправился в евангелическую часовню в дюнах.«Ого», — только и мог подумать Алекс.— Ручаюсь, рождественским утром ты был там совершенно один.Верд рассмеялся:— Ты шутишь? Там яблоку было негде упасть. Это было изумительно. Потрясающая музыка, люди разговаривали со мной, словно мы дружили всю жизнь. А после службы я подошел к священнику. — Верд склонил голову. — Это была очень эмоциональная встреча. В общем, в результате этого на прошлой неделе он меня крестил. И дал мне адрес их общины в Сент-Эндрюсе. — Он лучезарно улыбнулся Алексу, — Поэтому-то я и должен был рассказать вам об этом сегодня. Я собираюсь завтра, сразу по возвращении в Файф-парк, пойти в церковь.Первая возможность обсудить внезапное обращение Верда представилась друзьям на следующий вечер, когда тот положил в футляр свою электрогитару и направился на евангелическую службу в церковь у гавани. Они сидели на кухне и смотрели, как он широкими шагами уходил в ночь.— Что ж, вот и пришел конец нашему оркестру, — решительно объявил Брилл. — Я ни для кого не стану играть дурацкие спиричуалс и псалмы вроде «Иисус меня любит».— Концерт окончен, — сказал Зигги. — И должен вам заявить, Верд утратил всякую связь с реальностью. Даже ту малую, которая была у него раньше.— Ребята, он ведь это всерьез, — покачал головой Алекс.— Ты думаешь, от этого все становится лучше? Да, влипли мы, ребята, — сказал Зигги. — Он приведет за собой бородатых чудиков, которые станут нас спасать, хотим мы того или нет. Так что распад оркестра будет не самой большой из наших забот. Больше никаких тебе «Один за всех и все за одного».— У меня как-то муторно на душе, — произнес Алекс.— Почему? — удивился Брилл. — Ты его не уговаривал, не пытался тащить за уши послушать Руби Кристи.— Он не сорвался бы так, если б не чувствовал себя гадостно. Знаю, он держался хладнокровней нас всех в истории с убийством Рози, но думаю, она подействовала на него очень сильно. А мы были так заняты своими переживаниями, что этого не уловили.— Может, за этим стоит нечто большее, — промолвил Брилл.— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Зигги.Брилл ковырнул пол носками ботинок.— Да ладно, парни. Мы же не знаем, какой фигней занимался Верд, когда разъезжал на «лендровере» в ночь убийства Рози. У нас ведь есть только его слова, что он ее не видел.Алекс почувствовал, как пол качнулся под ногами. После разговорах Зигги, когда тот намекнул о своих подозрениях, Алекс постарался подавить предательскую мысль. Но теперь Брилл облек в слова то, о чем он сам не смел и подумать…— Ты говоришь ужасные вещи, — нерешительно начал он.— Но держу пари, тебе это тоже приходило в голову, — дерзко возразил Брилл.— Неужели ты думаешь, что Верд мог кого-то изнасиловать, тем более убить, — возмутился Алекс.— В ту ночь он ничего не соображал. Ты не можешь утверждать, что он мог сделать, а чего не мог в таком состоянии, — настаивал Брилл.— Хватит. — Голос Зигги, как лезвие ножа, прорезал сгустившуюся атмосферу недоверия и подозрительности. — Только начни так рассуждать, и не знаешь, где остановишься. Я тоже той ночью уходил с вечеринки. Алекс вообще пригласил туда Рози. И коли на то пошло, сам-то ты чертовски долго отвозил ту девчонку в Гардбридж. Что тебя задержало, а, Брилл? — Он яростно уставился на друга. — Ты такую хренотень хотел услышать, а, Брилл?— Я ничего не говорил о вас двоих. Так что нечего на меня наезжать.— А тебе что, можно наезжать на Верда, когда его нет здесь и он не может защититься? Хорош друг, нечего сказать.— Да ладно… Ему теперь друг — Иисус, — глумливо проговорил Брилл. — Не кажется ли вам, что это перебор? Очень похоже на признание вины.— Прекратите, — вскричал Алекс. — Вы только послушайте себя. И без вас найдется кому распускать ядовитые слухи. Не хватало еще, чтобы мы обратились друг против друга. Нам нужно держаться вместе, или все потонем.— Алекс прав, — устало сказал Зигги. — Не будем больше швыряться друг в друга обвинениями. Ладно? Макленнан спит и видит, как вбить между нами клин. Ему все равно, кого привлечь за убийство, лишь бы кого-то посадить. Нам надо позаботиться, чтобы этим кем-то не стал один из нас. Так что на будущее, Брилл, придержи свой ядовитый язык. — Зигги встал из-за стола. — Я схожу в ночной магазин купить молока и хлеба, чтобы мы смогли спокойно выпить по чашке кофе, пока не вернулись эти мохнозадые тори и не оглушили нас своим английским акцентом.— Я пойду с тобой. Мне нужны сигареты, — сказал Алекс.Когда через полчаса они вернулись, все было перевернуто верх дном. Полиция вновь налетела в полном составе. Двое студентов, проживавших с ними в доме, сидели с багажом у порога. На их лицах были написаны растерянность и изумление.— Добрый вечер, Гарри. Добрый вечер, Эдди, — проникновенно приветствовал их Зигги, заглядывая через их плечи в прихожую, где Брилл пререкался с патрульным констеблем. — С тем же успехом я мог взять и две пинты.— Что, черт возьми, здесь творится? — требовательно поинтересовался Гарри Кэвендиш. — Только не говори мне, что этот кретин Мэкки попался на наркоте.— Все не столь прозаично, — отозвался Зигги. — Вряд ли «Тэтлер» или «Конь и гончие» написали про здешнее убийство.Кэвендиш застонал:— О, ради Христа, не смеши меня. Я думал, ты уже перерос эту чушь насчет героя-заступника за рабочий класс.— Придержи язык: среди нас теперь завелся христианин.— О чем вы? Убийство? Христианин? — недоумевал Эдвард Гринхол.— Верд пришел к Богу, — лаконично сообщил Алекс. — Не к вашей Высокой Церкви англиканского пошиба, а к той, что славит Господа, потрясая тамбуринами. Он скоро начнет устраивать моления на кухне. — Для Алекса не было лучшей забавы, чем дразнить тех, кто свято верит в свое право на привилегии. В Сент-Эндрюсе таких было полно, и возможностей развлечься у Алекса хватало.— Какое это имеет отношение к тому, что в доме полно полисменов? — спросил Кэвендиш.— Думаю, ты скоро обнаружишь, что в холле стоит полисвумен, — уточнил Зигги. — Если только файфская полиция не стала набирать на службу особенно привлекательных трансвеститов.Кэвендиш заскрипел зубами. Он терпеть не мог, что бравые керколдийцы постоянно изводили его насмешками. Именно поэтому он старался как можно меньше времени проводить дома.— Почему здесь полиция? — повторил он.Зигги ласково улыбнулся в ответ:— Полиция находится здесь, потому что мы подозреваемся в убийстве.— Он хочет сказать, — торопливо уточнил Алекс, — что мы свидетели. Как раз перед Рождеством была убита одна из подавальщиц «Ламмас-бара». И так случилось, что тело нашли мы.— Это ужасно, — пробормотал Кэвендиш. — Я понятия не имел. Несчастная ее семья. И вам пришлось тяжко.— Да уж, веселого мало, — отозвался Алекс.Кэвендиш снова попробовал заглянуть в дом. Вид у него был расстроенный.— Слушайте, у вас сейчас не лучший момент. Наверное, для всех будет легче, если мы найдем пристанище где-нибудь еще. Пошли, Эд. Можем на сегодня завалиться к Тони и Саймону. А утром — переселиться куда-нибудь еще. — Он повернулся прочь от дома, но тут же, хмурясь, оглянулся назад:— Где мой «лендровер»?— Э-э, — протянул Зигги. — Это несколько сложно… Видишь ли, мы его позаимствовали и…— Вы его ПОЗАИМСТВОВАЛИ?! — возмутился Кэвендиш.— Прости нас. Но погода была ужасная. Мы думали, ты не рассердишься.— И где он теперь?— Это тебе лучше выяснить в полиции, — смутился Зигги. — В ночь, когда мы его позаимствовали, произошло убийство.Сочувствие Кэвендиша тут же испарилось.— Ну вы даете, — пробурчал он. — Мой «лендровер» стал уликой для расследования убийства?— Боюсь, что так. Еще раз прошу прощения.Кэвендиш был в ярости.— Ну, вы у меня это попомните.В угрюмом молчании Алекс и Зигги проводили взглядом спотыкающихся под тяжестью багажа англичан, но прежде, чем смогли обменяться мнениями, им пришлось посторониться: полиция покидала их жилище. Их было четверо: двое полицейских в форме и двое в штатском. Не обращая внимания на Алекса и Зигги, они прошествовали к машинам.— В чем, собственно, дело? — недоуменно полюбопытствовал Алекс, когда приятели наконец вошли в дом.Брилл пожал плечами:— Не говорят. Молча взяли соскобы краски со стен, потолка и деревянных панелей. Я подслушал, как двое из них говорили что-то насчет кардигана, но на нашу одежду они вроде не смотрели. Потыркались тут-там, спросили, давно ли мы делали ремонт.Зигги аж хрюкнул:— Как будто мы на такое вообще способны. Все-таки не зря их называют придурками.— Мне все это не нравится, — покачал головой Алекс. — Я-то думал, что они нас забыли. А тут они снова, дом наш перевернули вверх дном. Наверное, у них появились какие-то новые улики.— Ладно, что бы там ни было, нам волноваться не о чем, — сказал Зигги.— Ну, раз ты так считаешь… — саркастически усмехнулся Брилл. — Я пока что не намерен успокаиваться. Как заметил Алекс, они оставили было нас в покое, а теперь снова вернулись. Не думаю, что от этого можно отмахнуться.— Брилл, мы ведь ни в чем не виноваты, ты же помнишь? А стало быть, нам не о чем тревожиться.— Угу, все верно. А как насчет Гарри и Эдди? — поинтересовался Брилл.— Они не хотят жить рядом с сумасшедшими убийцами, — бросил Зигги через плечо и пошел на кухню.Алекс пошел за ним:— Зря ты это сказал.— Что? Сумасшедшие убийцы?— Нет. Мне жаль, что ты сказал Гарри и Эдди, что нас подозревают в убийстве.Зигги пожал плечами:— Я пошутил. Гарри больше волнует его драгоценный «лендровер», чем то, что мы могли натворить. К тому же это даст ему предлог переехать отсюда. Он ведь давно этого хотел. Кроме того, тебе это только на руку: у нас освободится парочка комнат, и тебе не придется жить вместе с Вердом.Алекс потянулся за чайником.— Все равно, зря ты посеял в них сомнение. У меня жуткое предчувствие, что урожай придется пожать нам всем.Глава 12Предсказание Алекса сбылось раньше, чем он ожидал. Пару дней спустя, когда он шел по Норт-стрит, направляясь к факультету истории искусств, он увидел, что навстречу ему движется Гарри Кэвендиш с гурьбой приятелей. Они шли вразвалочку, в своих красных шерстяных плащах нараспашку, с хозяйским видом поглядывая вокруг. Он заметил, как Гарри подтолкнул локтем одного из спутников и что-то ему сказал. Поравнявшись с ними, Алекс вдруг оказался окруженным кучкой юнцов в университетской униформе, твидовых пиджаках и брюках из твилла. Все нагло ухмылялись ему в лицо.— Меня удивляет, что у тебя хватает дерзости появляться здесь, — с издевкой произнес Кэвендиш.— А я думаю, что имею больше права ходить по этим улицам, чем ты и твои дружки, — кротко ответил Алекс. — Это моя страна, а не ваша.— Ну и страна, где можно безнаказанно воровать автомобили. Поверить не могу, что вас еще не судят за то, что вы сделали, — продолжал Кэвендиш. — Если же мой «лендровер» использовали, чтобы скрыть убийство, тебе придется поволноваться не только из-за полиции.Алекс попытался вырваться, но его зажали со всех боков и пихали кто рукой, кто локтем.— А не пойти ли тебе на фиг, Генри? Мы не имеем отношения к убийству Рози Дафф. Мы-то как раз пошли за помощью. Мы пытались ее спасти.— И полиция тоже в это верит? — фыркнул Кэвендиш. — Они, наверное, глупей, чем я думал. — Кулак врезался Алексу под ребра. — Спер мою тачку, а?— Не знал, что ты умеешь думать, — захлебнулся Алекс, не в силах не поддразнить своего мучителя.— Просто позор, что ты еще числишься студентом этого университета, — выкрикнул другой, тыча Алексу в грудь костлявым пальцем. — Ты, по меньшей мере, дерьмовый воришка.— Господи, вы себя-то послушайте? Прямо клоуны в дешевом скетче, — внезапно разозлился Алекс. Он нагнул голову и рванулся вперед. Тело его вспомнило бесчисленные броски на игре в регби. — А теперь убирайтесь с дороги, — проревел он и, задыхаясь, прорвался наконец сквозь обступившую его кучку. Обернувшись назад, он презрительно скривил рот. — Я тороплюсь на лекцию.Растерявшись от этого взрыва ярости, парни пропустили его, но, когда он уже отошел от них, Кэвендиш крикнул ему вслед:— Я-то подумал, ты на похороны торопишься. Убийцы, кажется, ведь так поступают?Алекс круто обернулся:— Что?— Разве тебе не сказали? Сегодня хоронят Рози Дафф.Алекс в ярости мчался по улице. Его трясло от злости. Прямо скажем, он испугался. Да, на какое-то мгновение он ощутил страх. Он бы ни за что не поверил, что Кэвендиш подденет его по поводу похорон Рози. И в голове не укладывалось, что никто не счел нужным сообщить им, что похороны сегодня. Не то чтобы он хотел пойти на них, но лучше было бы об этом знать.А как дела у остальных? Он вновь пожалел, что Зигги распустил свой острый язык.Зигги вошел в анатомичку и тут же был встречен криками: «А вот и наш похититель трупов».Он вскинул руки, принимая добродушную шутку от друзей-медиков. Если кто и мог найти черный юмор в смерти Рози, так это, конечно, они.— Чем тебе не подошли жмурики, которых нам дают здесь для практики? — крикнул кто-то из дальнего конца аудитории.— Для Зигги они слишком старые и безобразные, — откликнулся кто-то с другого конца. — Пришлось самому добывать мясцо посвежее…— Ладно, все, — проворчал Зигги. — Вам просто завидно, что я начал практиковать раньше вас.Вокруг него столпилась группа коллег.— Ну, как все было, Зигги? Мы слышали, что она была еще жива, когда вы ее нашли. Ты испугался?— Да, испугался. Но больше всего я расстроился и разозлился, потому что не смог ее спасти.— Ну, парень, ты сделал все, что смог, — успокоил его кто-то.— Да фигня это все. Мы годами набиваем себе голову всякой теорией, а столкнешься лицом к лицу с реальными ранами — и не знаешь, с чего начать. Любой водитель «скорой помощи» смог бы лучше помочь Рози, чем я. — Зигги стянул с себя куртку и уронил на стул. — Я почувствовал свою бесполезность. Только тут я и понял, что настоящим врачом становишься лишь тогда, когда выходишь из этих стен и начинаешь лечить живых, дышащих пациентов.Сзади послышалось:— Вы получили очень важный урок, мистер Малкевич. — К ним незаметно приблизился их наставник и включился в разговор. — Я знаю, это слабое утешение, но полицейский врач говорит, что к тому времени, как вы ее обнаружили, спасти ее было уже нельзя. Она потеряла слишком много крови. — Он похлопал Зигги по плечу. — Боюсь, чудеса мы творить не умеем. А теперь, джентльмены и леди, прошу садиться. В этом семестре нам предстоит важная работа.Зигги сел на свое место, но мысли его были далеко. Он снова ощущал скользкую липкость крови на пальцах, слабое неровное биение сердца под ними, постепенно холодеющую плоть. Он слышал ее угасающее дыхание. На языке вновь возник этот медный привкус. Интересно, сможет он когда-нибудь от всего этого отделаться? И можно ли стать врачом, зная, что твои усилия все равно закончатся провалом?А в двух милях отсюда семья Рози готовилась предать дочь вечному покою. Полиция наконец отдала им тело, и Даффы смогли сделать первый шаг в долгом и горестном пути расставания. Эйлин поправила перед зеркалом шляпку, не замечая, какое у нее осунувшееся и набрякшее лицо. В эти дни ей было не до косметики. К чему? Глаза глядели тускло и тяжело. Таблетки, которые дал ей врач, не убирали боль, они лишь отдаляли ее, делая предметом размышлений, а не переживаний.Арчи стоял у окна, поджидая катафалк. Страткиннесская приходская церковь была всего в нескольких сотнях ярдов отсюда, и они решили, что семья пройдет их за гробом, провожая Рози в последний путь. Широкие плечи Арчи поникли. За несколько последних недель он состарился, стал немощным стариком, который потерял волю к жизни.Брайан и Колин, причесанные и опрятные, какими их никогда никто не видел, подкреплялись виски в посудомоечной.— Надеюсь, у этой четверки хватит здравого смысла держаться подальше, — произнес Колин.— Пусть только придут. Я их встречу, — отозвался Брайан, и его красивое лицо застыло непреклонной маской.— Только не сегодня. Ради бога, Брайан. Не унижайся, ладно? — Колин осушил стакан и со стуком опустил его на сушилку.— Приехали, — позвал их отец.Колин и Брайан обменялись многозначительными взглядами, обещая друг другу, что переживут этот день, не позоря себя и память сестры. Они расправили плечи и вышли на кухню.Катафалк остановился за калиткой. Склонив головы, Даффы прошли по дорожке. Эйлин тяжело опиралась на руку мужа. Они заняли свое место за гробом. За ними в траурный строй встали друзья и родные. Замыкала ряды полиция. Возглавлял полицейских Макленнан, гордый тем, что несколько его подчиненных явились сюда в нерабочее время. В кои-то веки пресса вела себя сдержанно, договорившись о единых для всех рамках приличий.Вдоль улицы, ведущей к церкви, выстроились местные жители. Многие из них присоединялись к кортежу, медленно продвигавшемуся к серому каменному зданию на холме, мрачно нависшему над раскинувшимся внизу Сент-Эндрюсом. Когда все вошли в церковь, места в ней не осталось. Некоторым провожающим пришлось стоять в боковых проходах и в дверях.Служба была краткой. Эйлин могла не выдержать долгого прощания, и Арчи попросил, чтобы все было сведено к минимуму.— Нам нужно каким-то образом это пережить, — объяснил он священнику. — Мы хотим запомнить Рози живой.Макленнану простые слова похоронного обряда показались невыносимо пронзительными. Обычно их говорили над людьми, испившими жизнь до дна, а не над юной женщиной, едва ее пригубившей. Он склонил голову в молитве, понимая, что панихида не принесет утешения никому из знавших Рози. В их душах не будет мира, пока он не сделает свою работу.Однако это представлялось все менее и менее вероятным. Следствие практически застопорилось. Последнюю приемлемую для суда улику дал кардиган — несколько фрагментов краски. Но ни один из соскобов, взятых из дома в Файф-парке, где жили студенты, не соответствовал им даже близко. Управление полиции прислало суперинтенданта ознакомиться с работой, проделанной им и его командой, — тем самым давая понять Макленнану, что он ее провалил. Но проверяющий вынужден был признать, что Макленнан провел основательное и тщательное расследование, и не смог предложить никаких новых подходов.Снова и снова мысль Макленнана возвращалась к четверым студентам. Их алиби были настолько хлипкими, что вряд ли заслуживали подобного названия. Джилби и Керру Рози нравилась. Дороти, одна из ее подружек-подавальщиц, не раз упоминала об этом в своих показаниях. «Тот крупный парень, похожий на Райана О'Нила, только брюнет», — так она выразилась. Макленнану и в голову не пришло бы так описывать Алекса Джилби, но он понял, о ком речь. «Она ему жуть как нравилась, — заявила она. — И тот маленький, похожий на этого, из «Ти-Рекс». Он тоже вечно на нее глазел. Не то чтобы она его привечала. Чего не было, того не было. Она говорила, он больше сам себя любит. А вот другой, крупный… она говорила, что провела бы с ним вечерок, будь он годиков на пять постарше».Так что здесь какой-то слабый мотив проглядывал. И разумеется, у них было идеальное транспортное средство для перевозки умирающей Рози. А то, что никаких следов в «лендровере» криминалисты не обнаружили, не означало, что им для этого не воспользовались. Достаточно брезента, покрывала, да хоть плотного полиэтилена — и крови внутри автомобиля не будет. Ясно одно: у того, кто убил девушку, была машина. Либо это один из респектабельных домовладельцев с Тринити-плейс. Беда в том, что у всех мужчин, проживающих там, от четырнадцати до семидесяти лет, твердое алиби. Они находились либо в гостях, либо дома в постели, что подтверждают свидетели. Нескольких подростков проверили особо тщательно, но не нашли никакой связи ни с Рози, ни с преступлением.И еще одно мешало признать Джилби возможным подозреваемым — результаты экспертизы. Обнаруженная криминалистами на одежде Рози сперма, судя по всему, принадлежит насильнику и предполагаемому убийце. Так вот, она соответствует первой группе крови. У Алекса Джилби кровь четвертой группы, а это значит, что он ее не насиловал. Разве что пользовался презервативом. А вот кровь Малкевича, Мэкки и Керра как раз относится к первой группе, то есть сперма теоретически могла принадлежать любому из них.Вряд ли Керр способен на такое, но вот Мэкки… Этот способен. К тому же столь внезапное обращение в христианство, о котором детектив был наслышан. Что это — отчаянный порыв, вызванный муками совести? И Малкевича тоже нельзя сбрасывать со счетов. Макленнан случайно узнал о его сексуальной ориентации, но если тот был влюблен в Джилби, то мог считать Рози соперницей и желать от нее избавиться. Все возможно.Макленнан так глубоко задумался, что вздрогнул от неожиданности, когда прихожане шумно поднялись со скамей — отпевание закончилось. Гроб двинулся по центральному проходу — его изножие несли на плечах Колин и Брайан Даффы. — Лицо Брайана было залито слезами, Колин держался из последних сил, чтобы не заплакать.Макленнан поискал глазами свою команду и кивнул им на выход, едва гроб вынесли наружу. Родные поедут на машине вниз, к подножию холма, где расположено Западное кладбище, на похоронах будут только самые близкие. Он выскользнул за дверь и остановился там, наблюдая, как расходятся люди. Он не был уверен, что убийца придет на отпевание, — это было бы слишком складно. Подчиненные собрались вокруг него, тихонько переговариваясь.Укрывшись за углом здания, Дженис Хогг закурила сигарету. В конце концов, она не на дежурстве, а после такого стресса организм требует хорошей затяжки никотином. Она успела затянуться лишь пару раз, когда появился Джимми Лоусон.— Я почуял дымок, — сообщил он. — Позволь составить компанию?Он закурил, прислонившись к стене. Волосы упали ему на лоб, затеняя глаза. Она подумала, что за последние время он похудел и осунулся, впрочем, ему это идет: впалость щек подчеркивает твердую линию подбородка.— Не хотелось бы мне повторения такого в ближайшем будущем, — произнес он.— Мне тоже. Такое впечатление, что все смотрели на нас и ждали ответа, а ответа у нас нет.— И не предвидится. У отдела уголовного розыска нет ни одного мало-мальски стоящего подозреваемого, — произнес Лоусон резко, под стать порывам восточного ветра, срывавшего дым с сигарет.— Да, не похоже на сериал «Старски и Хатч».— И слава богу. Я к тому, что вот тебе хотелось бы оказаться в их кардиганах?Дженис невольно фыркнула:— Ну, если так встал вопрос.Лоусон глубоко затянулся.— Дженис… Как насчет того, чтобы как-нибудь сходить выпить вместе?..Дженис с удивлением посмотрела на него. Ей никогда в голову не приходило, что Джимми Лоусон вспоминает, что она женщина, — кроме тех случаев, когда нужно заварить чай или сообщить кому-то плохие новости.— Приглашаешь?— Вроде того. Что скажешь на это?— Даже не знаю, Джимми. Не уверена, что это хорошая мысль — заводить романы с коллегами.— А с кем еще у нас есть возможность их завести? Разве что с задержанными. Давай, Дженис. Немножко выпьем, посмотрим, как у нас дело пойдет… — Такой обаятельной улыбки Дженис у него раньше не замечала.Она задумчиво посмотрела на него, внимательно изучая. На прекрасного принца, пожалуй, не тянет, но не дурен. Конечно, у него репутация бабника, то бишь мужчины, умеющего добиться своего без особых усилий. Однако с ней он неизменно учтив, в отличие от многих коллег, не особенно скрывавших пренебрежение. Она давно не встречалась ни с кем мало-мальски интересным. Так давно, что и подумать страшно…— Ладно, — согласилась она.— Я посмотрю в расписании, когда у нас ночные дежурства. Узнаю, когда мы оба свободны. — Он выбросил окурок и раздавил носком ботинка. Она смотрела, как он завернул за угол церкви, чтобы присоединиться к остальным. Получается, ей назначили свидание. На похоронах Рози Дафф она ожидала этого меньше всего. Возможно, священник был прав. Это пора не только оглянуться на прошлое, но и взглянуть в будущее.Глава 13Никто из троих друзей никогда не назвал бы Верда разумным, даже до того, как он обрел Бога. Он всегда являл собой изменчивую смесь цинизма и наивности. К сожалению, свежеобретенная духовность, содрав с него цинизм, не заменила его здравым смыслом. Поэтому, когда его новые друзья во Христе заявили, что нет лучше времени для проповеди, чем вечер после похорон Рози Дафф, Верд принял их предложение, не колеблясь. Идея в том, что люди в этот день задумаются о том, что смертны, и это прекрасный повод напомнить, что Христос открыл им прямую дорогу в Царство Небесное. Еще несколько недель назад мысль, что он станет свидетельствовать перед совершенно незнакомыми людьми, заставила бы его по полу кататься от смеха, но теперь это казалось ему самым естественным на свете.Они собрались в доме своего духовного пастыря, молодого валлийца, истового в вере до патологии. Даже восторженному неофиту Верду это казалось перебором. Ллойд искренне верил, будто единственная причина того, что каждый житель Сент-Эндрюса до сих пор не впустил Христа в свою жизнь, — это недостаточная миссионерская работа с его стороны и со стороны его паствы. «Это он нашего Зигги еще не встречал, — думал Верд, — атеиста из атеистов». Теперь, после возвращения, стоило им собраться за столом в Файф-парке, как начинался страстный спор о вере и религии. Верд уже устал от этого. Его знаний не хватало, чтобы опровергать все новые доводы, но интуитивно он понимал, что ответа типа «А это дело веры» недостаточно. Он знал, что со временем, изучив Библию, он с этим справится, а пока что просил у Бога терпения и подходящих слов.Ллойд ткнул ему в руки несколько листовок.— Здесь краткое объяснение, что есть Господь, и небольшая подборка речений из Библии, — объяснил он. — Постарайся вовлечь людей в разговор, а затем попроси уделить пять минут своего времени, чтобы уберечься от беды. Затем, когда ты раздашь им это, попроси их прочесть то, что здесь написано. Скажи, что, если они хотят спросить тебя о чем-то, им нужно встретиться с тобой на воскресной дневной службе. — Ллойд поднял руки, как бы отметая возможные возражения.— Хорошо. — Верд обвел взглядом всю их общину. Их всего полдюжины. И только один мужчина, не считая Ллойда. В руках — гитара, в глазах — огонь. Увы, веры там было больше, чем таланта. Грешно, конечно, осуждать ближних, но Верд сознавал, что даже в худшие дни мог бы своей игрой загнать этого типа под стол. Но пока что он не знает песен, какие смог бы принести Христу сегодня вечером.— Музыку мы заведем на Норт-стрит. Там всегда людно. А остальные из вас пойдут по пабам. Вам нет нужды в них заходить. Просто ловите людей, когда они входят и выходят. А теперь, прежде чем отправимся на дело Господне, вознесем краткую молитву.Они сложили ладони и склонили головы. Верд ощутил это новое, но уже знакомое чувство душевного покоя, нисходящее на него, когда он вверял себя Спасителю.Странно, как все изменилось, думал он позже, переходя от одного паба к другому. Прежде он ни за что бы не подошел к незнакомому человеку. Ну разве что спросить дорогу. А сегодня это наполняло его радостью. Большинство людей отмахивались от него, но некоторые брали листовки, и он не сомневался, что еще увидит их. Он был убежден, что они не могли не заметить исходившего от него покоя и счастья.Было почти десять часов, когда он прошел под массивной каменной аркой на дороге от Вест-порта к «Ламмас-бару». Его вдруг потрясла мысль, сколько же времени он потратил здесь впустую за все годы. Нет, он не стыдился своего прошлого. Ллойд научил его, что так думать неправильно. Его прошлое было отправной точкой, в сравнении с которой новая жизнь предстала такой ослепительно прекрасной. Но он сожалел, что не обрел мир и святыню раньше.Он перешел на другую сторону дороги и встал у дверей «Ламмас-бара». В течение первых десяти минут он вручил единственную листовку одному из завсегдатаев, который, открывая дверь, удивленно глянул на него. Буквально секунду спустя эта дверь резко распахнулась. На улицу выскочили Брайан и Колин Даффы. За ними следом выбежала еще парочка крепких молодцов. Лица у всех раскраснелись, они явно были подогреты выпивкой.— Какого черта ты сюда явился? — проревел Брайан, сгребая Верда за куртку и резко толкая к стене.— Я только…— Заткни хлебало, ублюдок! — завопил Колин. — Мы сегодня похоронили мою сестренку… все из-за тебя и твоих подонков друзей. И у тебя хватило наглости заявиться сюда и рассусоливать про Христа?— Нашелся христианин сраный! Убил мою сестру, гад! — повторял Брайан, мерно ударяя Верда головой о стенку. Верд попытался оторвать от себя его руки, но Дафф был сильнее.— Я ее и пальцем не трогал, — взвыл Верд. — Это не мы!— Так кто же это был, черт возьми? Кроме вас никого и не было, — бушевал Брайан. Он выпустил из рук куртку Верда и взмахнул кулаком. — Ну-ка, как тебе это понравится, тварь! — Он заехал Верду в челюсть хуком справа, а левой изо всей силы ударил в лицо. Колени Верда подогнулись. Он решил, что сейчас половина его лица отвалится. Останется у него в руках.Но это было лишь начало. Внезапно ноги и кулаки заходили по его телу, жестоко и яростно. Кровь, слезы и сопли текли по разбитому лицу. Время словно остановилось. Оно не текло, а капало, искажая слова, усиливая каждое мучительное прикосновение. До сих пор он никогда не бывал в настоящей мужской драке, и открытая ее свирепость ужаснула его.— Господи, Господи, — всхлипывал он.— Он тебе сейчас не поможет, засранец, — крикнул кто-то из нападавших.Но вдруг все чудесным образом закончилось. Удары прекратились, наступила тишина.— Что здесь происходит? — услышал он женский голос и приподнял голову от колен. Над ним стояла женщина-полицейский, а рядом с ней тот полисмен, которого Алекс привел на помощь той ночью. Напавшие на него угрюмо стояли вокруг, засунув руки в карманы.— Немного развлеклись, — наконец произнес Брайан Дафф.— Мне это не кажется забавным, Брайан. На его счастье, у хозяина бара хватило ума вызвать нас, — сказала женщина, нагибаясь, чтобы заглянуть Верду в лицо. Он с трудом оттолкнулся от земли, чтобы сесть, и, кашлянув, сплюнул сгусток крови и слизи. — Ты, кажется, Том Мэкки? — спросила она, и лицо ее озарилось узнаванием.— Да, — простонал он.— Я вызову «скорую» по рации, — сказала она.— Нет, — еле вымолвил Верд, кое-как вставая на ноги. Он зашатался, выпрямляясь, — Со мной все в порядке. Просто развлеклись. — Слова давались ему с трудом. Было ощущение, что у него вместо челюсти протез и он еще не научился с ним управляться.— По-моему, парень, у тебя нос сломан, — сказал полисмен. «Как там его? Мортон? Нет, вроде Лоусон. Именно так».— Все в порядке. У меня сосед врач.— В прошлый раз он был, кажется, студентом-медиком, — заметил Лоусон.— Мы подвезем тебя домой на патрульной машине, — сообщила женщина. — Я констебль Хогг, а это констебль Лоусон. Джимми, присмотри за ним, ладно? А я поговорю с этими болванами. Колин, Брайан! Сюда. А остальных чтобы я не видела! — Она отвела братьев Даффов в сторонку, но из осторожности встала поближе к Лоусону, чтобы тот помог, если дело примет плохой оборот.— В чем дело? — грозно спросила она. — Вы только поглядите, в каком он виде.Брайан, с отвисшей губой, остекленевшим взглядом, потный от кулачных трудов, пьяно ухмыльнулся:— Он получил меньше, чем заслуживает. Знаете, что тут было? Мы просто делали за вас вашу работу, потому что вы — кучка бесполезных слабаков, которые из бумажного кулька сами не выберутся.— Заткнись, Брайан, — дернул его за рукав Колин. Он был лишь чуточку трезвее брата, но инстинктивно старался держаться подальше от неприятностей. — Послушайте, нам очень жаль, что так получилось. О'кей? Просто все немного вышло из-под контроля…— Это точно. Вы его едва не убили.— Ну, так зато он сам с дружками довели дело до конца, — воинственно начал Брайан, но внезапно лицо его скривилось, и жгучие слезы потекли по щекам. — Моя сестренка, моя Рози!.. Вы бы с собакой так не обошлись, как они с ней.— Ты все перепутал, Брайан. Они свидетели, а не подозреваемые, — устало сказала Дженис. — Я тебе это уже говорила в ту ночь, когда все произошло.— Кроме вас, тут никто так не думает, — огрызнулся Брайан.— Заткнешься ты наконец? — не выдержал Колин. Он обернулся к Дженис. — Вы нас арестуете или как?Дженис вздохнула:— Я знаю, что сегодня вы проводили Рози. Я там была и видела, как горюют ваши родители. Ради них я закрою на это глаза. Не думаю, что мистер Мэкки станет подавать иск. — Колин хотел было возразить, но она предостерегающе подняла палец. — Но уговор будет действовать, только если вы и этот Кассиус Клей станете держать свои кулаки при себе. Предоставь это нам, Колин.— Ладно, Дженис, — кивнул он.Брайан изумленно вытаращился на него:— С каких это пор ты стал называть ее Дженис? Знаешь, она ведь не с нами.— Заткнись на фиг, Брайан, — произнес Колин, медленно выговаривая каждый слог. — Я прошу прощения за моего брата. Он немного перебрал.— Об этом не беспокойтесь. Но ты — не дурак, Колин. Ты знаешь, что я от своих слов не отступлюсь. Не трогайте Мэкки и его приятелей. Понятно?Брайан издевательски хихикнул:— По-моему, Колин, она тебя хочет.Эта идея, видимо, приятно щекотала отуманенное спиртным сознание Колина Даффа.— Верно я говорю? Что ты на это скажешь, Дженис? Почему бы тебе не наставить и меня на праведный путь? Хочешь, погуляем ночку? Я сумею тебя ублажить.Дженис уловила краем глаза какое-то движение и обернулась как раз в тот момент, когда Джимми Лоусон, выхватив дубинку, двинулся к Колину Даффу. Она подняла руку, чтобы его остановить, но было достаточно одной только угрозы, чтобы Дафф в страхе попятился, вытаращив глаза.— Эй, погоди, — запротестовал он.— Иди вымой рот с мылом, ты, несчастный мешок с дерьмом, — рявкнул Лоусон. Лицо его застыло от гнева. — И чтобы не смел никогда так разговаривать с офицером полиции! А теперь убирайся с глаз моих, пока мы с констеблем Хогг не передумали и не заперли вас обоих очень надолго. — Он яростно цедил слова сквозь сжатые зубы. Дженис почувствовала досаду. Она терпеть не могла, когда сослуживцы-мужчины считали себя обязанными продемонстрировать свою мужественность, бросаясь на защиту ее чести.Колин схватил Брайана за руку:— Пошли отсюда. Пропустим еще по пинте, — и он увел мерзко ухмыляющегося братца внутрь заведения, прежде чем тот успел еще что ляпнуть.Дженис обернулась к Лоусону:— Это было необязательно, Джимми.— Необязательно? Он пытался оскорбить тебя. Он, который не достоин тебе туфли чистить. — Голос его дрожал от презрения.— Я вполне способна за себя постоять, Джимми. Мне приходилось иметь дело с типами похуже Колина Даффа. Так что тебе не стоило разыгрывал рыцаря в сияющих доспехах. А теперь давай отвезем этого парнишку домой.Они вдвоем помогли Верду добраться до их машины и усадили на заднее сиденье. Когда Лоусон обошел машину и сел за руль, Дженис сказала:— И еще, Джимми… Насчет того, чтобы выпить с тобой… Думаю, я пас.Лоусон посмотрел на нее тяжелым взглядом:— Как хочешь.Всю дорогу до Файф-парка они провели в ледяном молчании. Там они помогли Верду дойти до входной двери и поспешили вернуться к машине.— Послушай, Дженис, — обратился к ней Лоусон. — Мне жаль, что ты решила, будто я слишком резко отреагировал на Даффа. Но он вел себя нагло. Нельзя так разговаривать с офицером полиции.Дженис облокотилась на крышу автомобиля.— Он дерзил, это так. Но ты взвился не потому, что он оскорбил честь мундира. Ты выхватил дубинку, потому что где-то в твоей голове засело, что раз я согласилась с тобой выпить, то стала твоей собственностью. А он заступил на твою территорию. Очень жаль, Джимми, сейчас мне такое ни к чему.— Все было не так, Дженис, — запротестовал Лоусон.— Ладно, Джимми. Мир, хорошо?Он обиженно пожал плечами:— Твое дело. Знаешь, я ведь не страдаю от нехватки женского общества.Он сел за руль. Дженис покачала головой, не в силах сдержать улыбку. Эти мужики так предсказуемы. Едва почуют, что запахло феминизмом, и сразу в кусты.А в доме на Файф-парк Зигги осматривал Верда.— Говорил я тебе, все это плохо кончится, — ворчал он, а пальцы его бережно ощупывали синяки на ребрах и животе Верда. — Отправился попроповедовать, а возвращаешься — прямо статист фильма-мюзикла «О, что за чудная война». Так держать, воины Христовы.— Моя вера тут ни при чем, — с трудом выговорил Верд, морщась от боли. — Это были братья Рози.Зигги на миг замер:— Это братья Рози так тебя отделали?— Я стоял около «Ламмас-бара». Наверное, кто-то им сказал. Они выбежали и насели на меня.— Черт! — Зигги поспешно направился к двери. — Джилли! — крикнул он наверх. Брилла дома не было. Чуть не каждую ночь после возвращения он где-то пропадал, иногда возвращаясь к завтраку, но чаще нет.Алекс с грохотом сбежал вниз и оцепенел при виде разбитой физиономии Верда:— Что с тобой, черт побери?— Братья Рози, — коротко ответил Зигги. Он наполнил миску водой и ватой начал осторожно промывать лицо Верда.— Они тебя избили? — не мог понять Алекс.— Они считают, что это сделали мы, — прошептал Верд. — Ой! Не можешь чуточку полегче?— У тебя сломан нос. Тебе нужно в больницу, — сказал Зигги.— Ненавижу больницы. Ты сам поправь.Зигги поднял брови:— Не знаю, как у меня получится. Ты можешь остаться с лицом боксера-неудачника.— Я рискну.— По крайней мере, челюсть не сломана, — продолжал Зигги, склоняясь над Вердом. Он взялся за нос друга обеими руками и повернул его, сдерживая тошноту при хрусте встающего на место хряща. Верд вскрикнул, но Зигги не остановился. На верхней его губе выступил пот. — Ну вот и все. Сделал, как мог.— Сегодня были похороны Рози, — объяснил Алекс.— Нам никто не сказал, — пожаловался Зигги. — Теперь понятно, почему так чувства взыграли.— Как ты думаешь, они не станут теперь гоняться за нами? — спросил Алекс.— Копы предупредили их, чтобы к нам не цеплялись, — пробормотал Верд. Говорить становилось все труднее — челюсть немела.Зигги внимательно посмотрел на своего пациента:— Что ж, Верд, глядя на твое состояние, можно лишь молить Иисуса, чтобы братья к ним прислушались.Глава 14Всякие надежды на то, что смерть Рози будет скоро забыта, развеялись после газетных отчетов о ее похоронах. Снова эта история попала на первые страницы, и если кто-то из горожан пропустил первые публикации, то теперь все поневоле прочли о ней в новых статьях.И вновь первой жертвой стал Алекс. Пару дней спустя, возвращаясь домой из супермаркета, он срезал путь по краю Ботанического сада, когда на него налетела компания Генри Кэвендиша, все в тренировочной форме для регби. Едва заметив Алекса, они засвистели, затем окружили его, толкая и пиная. А потом, навалившись кучей, потащили его к обочине дороги, где не было травы, и бросили в раскисшую глину. Алекс катался по земле, стараясь увернуться от их тяжелых бутсов. Особой опасности, как в случае с Вердом, не было, так что он больше разозлился, чем испугался. Случайный удар бутсы угодил ему по носу, и он почувствовал, как хлынула кровь.— Отвалите! — крикнул он, вытирая с лица грязь и кровь. — Валите все на хер.— Это тебе пора валить отсюда, мальчик-убийца, — прокричал Кэвендиш. — Тебя здесь не нужно.Его прервал тихий голос:— А почему ты решил, что здесь сам нужен?Алекс протер глаза и увидел возле оравы нападавших Джимми Лоусона. Он не сразу узнал его без формы, но, когда узнал, на душе полегчало.— Поди прочь, — крикнул Эдвард Гринхол. — Не твое дело.Лоусон полез в карман анорака, вытащил свое удостоверение и, небрежно раскрыв его, произнес:— Боюсь, что все-таки мое, сэр. А сейчас попрошу ваши фамилии. Полагаю, что это уже дело для университетского руководства.Нападавшие мгновенно превратились в маленьких мальчиков. Они переминались с ноги на ногу, что-то невнятно бормотали, торопливо называли Лоусону имена, которые тот вносил в записную книжку. Тем временем мокрый и грязный Алекс поднялся с земли, изучая ущерб, нанесенный покупкам. Бутылка молока разбилась и залила ему брюки, а треснувшая пластмассовая баночка с лимонным творогом испачкала рукав парки.Лоусон отпустил его мучителей и стоял, с улыбкой глядя на Алекса:— Вид у тебя тот еще. Повезло тебе, что я проходил мимо.— Вы сейчас не на работе? — спросил Алекс.— Нет. Просто я живу за углом и выскочил перехватить почтальона. Пойдем, вернемся ко мне и отчистим тебя.— Очень любезно с вашей стороны, но в этом нет нужды.Лоусон ухмыльнулся:— Ты не можешь разгуливать по улицам Сент-Эндрюса в таком виде. Тебя, вероятнее всего, арестуют, чтобы не пугал гольфистов. Кроме того, тебя трясет. Тебе нужно выпить горячего чая.Алекс спорить не стал. Температура на улице приближалась к нулю, и ему вовсе не хотелось идти домой промокшим насквозь.— Спасибо, — кивнул он.Они свернули на совершенно новую улицу. Такую новую, что на ней еще не было тротуаров. Первые несколько участков были уже застроены, а дальше шли просто участки под строительство. Лоусон миновал уже готовые дома и остановился около дома-автоприцепа, припаркованного там, где со временем предполагался палисадник перед домом. За ним высились четыре стены и накрытые брезентом стропила крыши, обещавшие стать чем-то куда более роскошным, чем прицеп на четыре спальных места.— Я строю сам, — сказал Лоусон, отпирая дверь прицепа. — Вся улица строится так. Мы вкладываем труд и умение каждого в дома друг друга. Таким путем у меня будет дом начальника участка на жалованье констебля. — Он влез в автоприцеп. — Но пока я живу здесь.Алекс последовал за ним. Внутри было уютно. От портативного газового нагревателя шли волны сухого тепла. Алекса поразила опрятность этого домика на колесах. Большинство знакомых ему холостяков жили по-свински, но у Лоусона все сверкало чистотой. Хромированные детали начищены до блеска, окрашенные поверхности свежевымыты, яркие занавески аккуратно подвязаны. Никакого беспорядка, никаких сваленных в кучу вещей. Все было прибрано и разложено: книги на полках, чашки на крючках сушилки, кассеты в коробке, на стенах красовались окантованные рисунки архитектора. Единственным признаком обитаемости была кипящая на плитке кастрюлька. Запах супа с овощами поразил Алекса в самое сердце.— Как тут здорово! — произнес он, оглядываясь по сторонам.— Немножко тесновато, но, если держать все в порядке, не слишком давит. Снимай куртку. Давай повесим ее над нагревателем. Тебе нужно вымыть лицо и руки… там туалет, сразу за плиткой.Алекс втиснулся в узкую кабинку и поглядел на себя в зеркало над кукольным умывальником. Господи, ну и видок! Засохшая кровь, грязь… и лимонный творог в волосах. Неудивительно, что Лоусон заставил его пойти с ним и почиститься. Наполнив раковину водой, он оттер себя начисто. Когда он вышел, Лоусон стоял, прислонившись к печке.— Так-то лучше. Садись к нагревателю и скоро высохнешь совсем. А теперь чашку чаю. Или предпочитаешь домашнего супчика?— Суп было бы замечательно, — сказал Алекс, усаживаясь, куда велел Лоусон. А тот налил ему полную миску ароматного золотистого супа с плавающими в нем крупными кусками свиного окорока, поставил миску перед Алексом и дал ему в руки ложку.— Извините за прямоту, но почему вы за меня заступились? — поинтересовался Алекс.Лоусон сел напротив него и закурил сигарету.— Потому что мне жалко тебя и твоих друзей. Вы просто-напросто поступили как ответственные граждане, а вас выставляют преступниками. И в этом, по-моему, отчасти виноват и я. Если бы я патрулировал улицы, а не просто рассиживался в машине, я, возможно, поймал бы этого типа на месте преступления. — Он запрокинул голову и выпустил облачко дыма. — Это заставляет меня думать, что убийца был не из местных. Здесь любой знает, что патрульная машина часто стоит именно там. — Лоусон скривил губы. — Бензин ограничивают, так что вместо того, чтобы объезжать территорию, мы просто паркуемся где-нибудь поблизости.— Макленнан до сих пор думает, что это были мы? — спросил Алекс.— Я не знаю, что он думает, сынок. Буду с тобой честен. Мы зашли в тупик. А потому вы с друзьями оказались на линии огня. Даффы воют, требуют вашей крови, и, судя по сегодняшней драке, твои приятели тоже настроены против вас.— Они мне не приятели, — фыркнул Алекс. — Вы и вправду собираетесь доложить о них?— Ты хочешь, чтобы я это сделал?— В общем-то нет. Они все равно найдут способ поквитаться. Не думаю, что теперь они станут снова нас тревожить. Слишком напуганы, что мамочка с папочкой, услышав об этом, прекратят присылать им ежемесячное содержание. Меня гораздо больше беспокоят Даффы.— По-моему, они тоже оставят вас в покое. Моя коллега пообещала им, что иначе они за это ответят. Ваш друг Мэкки попался им под горячую руку. Они были очень взвинчены после похорон.— Я их не виню. Просто не хочу получить, как Верд.— Верд? Ты имеешь в виду мистера Мэкки? — нахмурился Лоусон.— Да. Это его прозвище со школы. Из песни Дэвида Боуи.Лоусон ухмыльнулся:— Ну разумеется, «Зигги Стардаст и Пауки с Марса». Поэтому-то ты Джилли. Правильно? А Зигмунд — Зигги.— Угадали!— Я не особенно старше тебя. А откуда же прозвище мистера Керра?— Он не большой поклонник Боуи. Он фанат «Пинк Флойд». Поэтому и Брилл. «Буйный Бриллиант». Понятно?Лоусон кивнул.— Кстати, клевый супчик.— Мамин рецепт. Так, значит, вы давно подружились?— В первом классе. И с тех пор — лучшие друзья.— Друзья нужны всем. Это как наша работа. Работаешь с одними и теми же людьми, и через какое-то время они становятся тебе как братья. Если понадобится, ты жизнь за них отдашь.Алекс понимающе улыбнулся:— Да знаю. И у нас то же самое.«Или было то же самое, — с болью подумал он. — Но в этом семестре все изменилось. Верд проводит больше времени со своим Божьим батальоном, чем с нами. И только Бог знает, где шляется Брилл». Гибель Рози потребовала свою эмоциональную дань не только у Даффов. Он только сейчас это понял.— Значит, вы солжете ради друга, если сочтете, что так нужно?Ложка замерла на полпути ко рту Алекса. Так вот в чем дело! Он отодвинул от себя миску, встал и потянулся за курткой.— Спасибо за суп, — произнес он. — Теперь я в полном порядке.Зигги редко страдал от одиночества. Будучи единственным ребенком, он привык обходиться собственным обществом и всегда умел найти себе занятие. Его мать с удивлением слушала жалобы других родителей, что их дети скучают во время школьных каникул. С проблемой скуки, воспитывая сына, ей сталкиваться не приходилось.Но сегодня одиночество просочилось сквозь стены маленького домика в Файф-парке. У него хватало работы, чтобы заполнить время, но в кои веки раз Зигги хотелось общения. Верд куда-то ушел с гитарой: учился славить Господа в три аккорда. Алекс пришел домой в ужасном настроении после стычки с тори и встречи с этим копом, Лоусоном, которая обернулась довольно гадостно. Он переоделся и отправился на какую-то дополнительную лекцию о венецианской живописи. А Брилл был неизвестно где, — не иначе налево пошел.А вот это, кстати, идея. Последний раз он занимался сексом задолго до того, как они наткнулись на Рози Дафф. Он тогда поехал вечером в Эдинбург, в один паб, где привечали геев. Он стоял у стойки бара, баюкал свою пинту лагера и поглядывал по сторонам, стараясь избежать случайной встречи глазами. Спустя полчаса или около того к нему подошел мужчина лет под тридцать. Джинсы, джинсовая рубашка и куртка. Симпатичный, мужественного вида. Он завел разговор, который закончился быстрым, но качественным сексом в туалете у стенки. Все было закончено задолго до отхода последнего поезда на Сент-Эндрюс.Теперь Зигги захотелось чего-то большего, чем анонимные встречи с незнакомцами, а они и были его единственным сексуальным опытом. Он мечтал о том, чего его гетеросексуальные друзья достигали с такой легкостью, — хотелось романтики, длительных ухаживаний. Зигги хотел найти кого-то, с кем мог бы делить интимные переживания на уровне более глубоком, нежели просто обмен телесными соками. Он хотел обрести друга, любовника, партнера. Но понятия не имел, как этого достичь.Он знал, что в университете есть общество геев. Но, насколько он мог понять, оно состояло из полудюжины парней, которые просто-напросто упивались разговорами о том, что они геи. Идеи борцов за свободу геев интересовали Зигги, но, судя по тому, что он узнал, эти ребята ограничивались развешиванием плакатов посреди студенческого городка и серьезных политических взглядов не имели. Им просто нравилось вести себя вызывающе. Зигги не стыдился быть геем, но хотел, чтобы люди видели в нем не только это. Кроме того, он мечтал стать врачом и сильно подозревал, что карьера активиста движения геев вряд ли поможет его медицинской карьере.Так что пока единственной разрядкой для него оставались эти случайные встречи. Насколько он знал, в Сент-Эндрюсе нет пабов, где он мог бы найти то, что искал. Но все же есть парочка мест, где собираются мужчины, готовые заняться анонимным сексом с незнакомцем. Недостаток этих мест то, что все они на улице, и в такую погоду вряд ли там найдется много храбрецов. С другой стороны, вряд ли он окажется единственным геем в Сент-Эндрюсе, жаждущим сегодня секса.Зигги натянул куртку-дубленку, зашнуровал высокие ботинки и вышел в морозную ночь. Воздух обжигал холодом. Короткая пятнадцатиминутная прогулка привела его на задворки разрушенного собора. Он пересек корты, направляясь к развалинам церкви Святой Марии. В тени развалин часто бродили мужчины, делая вид, что вышли на вечернюю прогулку, включающую обзор архитектурного наследия. Зигги расправил плечи и напустил небрежный вид.Внизу около гавани Брайан Дафф пил с приятелями. Они скучали, и уже приняли достаточно, чтобы перейти к действию.— Тощища — сил нет, — пожаловался лучший друг Брайана, Донни. — А куда пойдешь, когда в карманах пусто!Некоторое время вся компания перекидывалась аналогичными жалобами, а потом Кенни осенило.— Я знаю, чем заняться. И позабавимся, и денег нагребем. И никаких тебе последствий.— Это что же такое? — озадаченно поинтересовался Брайан.— Пойдем пошерстим голубеньких.Все уставились на него так, словно он говорил на суахили.— Что-что? — переспросил Донни.— Вот смеху-то будет. И денег у них всегда с собой навалом. И драться с нами они не станут… не сумеют. Они слабаки.— Ты предлагаешь грабеж? — недоуменно переспросил Донни.— Они же педики, — пожал плечами Кенни. — Они не в счет. И в полицию не побегут. Ведь так? Иначе им придется объяснять, зачем они слонялись в темноте около церкви Святой Марии.— Может, и посмеемся, — пьяным голосом пробормотал Брайан. — Напугаем до усеру этих педрил. — Он гнусно хихикнул. — До усеру… Кому-то не повезет. — Он допил свою пинту и поднялся на ноги. — Ну, что ж, пошли. Чего ждем?И они, пошатываясь, отправились в ночь, подталкивая друг друга локтями и умирая со смеху. Далеко им идти не пришлось. До руин церкви было рукой подать. Из облаков выглядывал месяц, заливая серебристым светом море и освещая им путь. Увидев развалины, они смолкли и стали подкрадываться на цыпочках. Завернули за угол здания. Ничего. Прокрались вдоль стены, затем через остатки арочного входа. И тут, в нише, обнаружили то, за чем пришли.Какой-то мужчина прислонился к стене, запрокинув голову, с губ его срывались стоны наслаждения. Перед ним на коленях стоял другой. Голова его ходила туда-сюда.— Так-так-так, — промурлыкал Донни. — Что тут у нас происходит?Ошеломленный Зигги повернул голову и с ужасом увидел самый страшный свой кошмар.Брайан Дафф выступил вперед:— Да, теперь мой черед позабавиться.Глава 15Никогда в жизни Зигги не испытывал подобного ужаса. Спотыкаясь, он вскочил на ноги и попятился. Но Брайан уже напал на него и вцепился в отворот куртки. Он швырнул Зигги на стенку и ударил его под дых. Пока Донни и Кенни стояли в нерешительности, другой мужчина застегнул брюки и бросился наутек.— Брайан, может, догоним и другого? — нервно спросил Кенни.— Нет. Все вышло лучше не придумаешь. Вы знаете, что это у нас за голубенькая вошка?— Нет, — растерянно сказал Донни. — Кто он?— Один из тех ублюдков, которые убили Рози, — ни больше, ни меньше! — Руки Брайана сжались в кулаки, взгляд предостерегал: только попробуй удрать!— Мы не убивали Рози, — произнес Зигги, не в силах сдержать дрожь в голосе. — Я-то как раз пытался ее спасти.— Да, после того, как вы ее изнасиловали и закололи. Ты пытался доказать своим дружкам, что ты настоящий мужик, а не педрила? — кричал Брайан. — Пришло время исповедаться, сынок. Ты сейчас расскажешь мне всю правду о том, что случилось с моей сестрой.— Я говорю тебе правду. Мы волоска на ее голове не тронули.— Я тебе не верю. И намерен заставить тебя сказать правду. Я знаю способ. — Не сводя глаз с Зигги, он продолжал: — Кенни, сбегай-ка в гавань и достань мне веревку. Найди хорошую и длинную.Зигги понятия не имел, что его ждет, но знал, что это будет малоприятно. Единственным шансом уцелеть было заговорить противника.— Это плохая мысль, — произнес он. — Я не убивал твою сестру. И знаю, что копы уже предупреждали тебя, чтобы оставил нас в покое. Не думай, что я не сообщу об этом в полицию.Брайан рассмеялся:— Думаешь, я дурак? Будто ты пойдешь в полицию и скажешь: «Простите, сэр, я стоял и сосал хрен у одного козла, а Брайан Дафф подкрался и отшлепал меня»? Ты, верно, считаешь, что я приплыл с моря в тазике. Ты никому об этом не расскажешь. Потому что тогда они все узнают, что ты — гомосек из подворотни.— Мне все равно, — ответил Зигги, потому что в эту минуту такое будущее казалось ему менее опасным, чем то, что готовил ему сорвавшийся с катушек Брайан. — Я рискну. Зачем тебе добавлять еще горя своей матери?Едва эти слова слетели с его языка, как Зигги понял, что жестоко просчитался. Лицо Брайана окаменело. Он замахнулся и так сильно ударил Зиги по лицу, что тот почувствовал, как хрустнули шейные позвонки.— Не смей поминать мою мать, сосалка. Она не знала горя, пока вы, ублюдки, не убили мою сестру. — Он снова залепил Зигги пощечину. — Признавайся! Ты ведь знаешь, что рано или поздно заплатишь за все.— Я не стану признаваться в том, чего не делал, — задыхаясь от боли, выговорил Зигги. Он ощущал вкус крови: щека внутри была разодрана обломком выбитого зуба.Брайан отвел подальше руку и со всей силы ударил его кулаком в живот. Зигги скрючился от боли и зашатался. Горячая рвота выплеснулась на землю, забрызгивая ноги. Задыхаясь, он ощущал спиной грубый камень стены и понимал, что только он держит его на ногах.— Говори, — прошипел Брайан.Закрыв глаза, Зигги еле выдавил из себя:— Мне нечего сказать.К тому времени, как вернулся Кенни, Брайан отвесил ему еще несколько таких же ударов. Зигги не представлял, что можно испытывать такую боль и не потерять сознание. Кровь из разбитых губ заливала ему подбородок, почки отзывались пронзительной болью.— Где тебя носило? — рассвирепел Брайан. Рывком он вытянул обе руки Зигги и приказал Кенни. — Обвяжи-ка один конец вокруг запястий.— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил Зигги, с трудом разлепляя разбитый рот.Брайан ухмыльнулся:— Заставим тебя расколоться, сосалка.Как только Кенни связал Зигги руки, Брайан взял веревку, обернул ее вокруг талии Зигги и крепко затянул. Теперь его руки были плотно примотаны к телу. Брайан резко дернул за веревку:— Пошли, нам нужно сделать одно дельце!— Зигги уперся пятками в землю, но Донни схватился за веревку вместе с Брайаном, и они так сильно ее дернули, что чуть не свалили его с ног.— Кенни, посмотри, все тихо?Кенни бегом выбежал из арки и огляделся. Там не было ни души. Для прогулок слишком холодно, а для вечернего выгула собак — слишком рано.— Никого нет, Брай, — негромко крикнул он.Таща на веревке Зигги, Брайан и Донни двинулись в путь.— Быстрей, — понукал Брайан.— Они почти бежали, и Зигги, с трудом сохраняя равновесие, одновременно пытался высвободить руки. Что, черт побери, они собираются с ним сделать? Стоял высокий прилив. Неужели они хотят опустить его в море? В Северном море люди умирают от такого через минуты. Но что бы они ни придумали, Зигги инстинктивно догадывался, что это будет нечто ужасное… хуже, чем он мог себе вообразить.Внезапно земля ушла у него из-под ног, и Зигги покатился без остановки и ударился в ноги Брайану и Донни. Раздался взрыв проклятий, затем они грубо подняли его на ноги, с размаха ткнув лицом в стену. До Зигги постепенно доходило, где он. Они стояли на тропинке, которая шла вдоль стены, окружавшей замок, — не старинного бастиона, а современного забора, защищавшего его руины от вандалов и влюбленных парочек.— Сюда-то мы зачем? — насторожился Донни. Он не был уверен, что сам выдержит то, что затеял Брайан.— Ну-ка, Кенни, перелезь через стенку, — приказал Брайан.Привыкший во всем слушаться главаря, Кенни послушно выполнил то, что велели. Он вскарабкался на шесть футов и перевалился на другую сторону.— Я бросаю тебе веревку, Кенни, — крикнул Брайан. — Лови.Затем он обернулся к Донни:— Нам нужно перекинуть его туда. Как мечут шест, только вдвоем.— Вы сломаете мне шею, — запротестовал Зигги.— А ты поберегись. Мы тебя подсадим. Когда окажешься наверху, можешь повернуться и спрыгнуть вниз.— Я не смогу это сделать.— Тебе решать, — пожал плечами Брайан. — Можешь падать головой вперед или ногами, но ты туда отправишься. Или ты уже готов сказать правду?— Я сказал тебе правду, — закричал Зигги, — Поверь мне.Брайан помотал головой:— Я узнаю правду, когда услышу ее. Готов, Донни?Зигги попытался вырваться, но они крепко в него вцепились. Они развернули его лицом к стене, схватив один за одну, другой за другую ногу, и подкинули вверх. Зигги повис в опасно неустойчивом положении. Дергаться было рискованно: он знал, как хрупок позвоночник у основания черепа, и не хотел закончить жизнь паралитиком. В результате он упал поперек забора на живот, как мешок с картошкой. Медленно и очень осторожно он повернулся и сел на стену верхом. Затем, еще медленнее, он дюйм за дюймом перенес через стену другую ногу. Ободранные костяшки пальцев мучительно саднили, отдавая болью в предплечья.— Давай, сосалка, шевелись, — нетерпеливо крикнул Брайан.Он вспрыгнул на стену и через секунду очутился рядом с ногами Зигги. Он тут же грубо толкнул Зигги в бок, и тот потерял равновесие и повалился спиной вперед, при этом мочевой пузырь не выдержал и опорожнился. Он тяжело упал на ноги; но колени и щиколотки свело от напряжения, и он не мог подняться на ноги. Скорчившись, он лежал на земле, слезы боли и стыда жгли глаза. Брайан спрыгнул вниз и приземлился рядом с ним.— Все путем, Кенни, — крикнул он, вновь хватая веревку.На верху стены замаячило лицо Кенни.— Ты наконец скажешь мне, что происходит? — требовательно спросил он.— Сюрприз испортить? Ну уж нет. — Брайан дернул за веревку. — Пошли, сосалка. Прогуляемся.По травянистому склону они поднялись к низкому участку разрушенной восточной стены замка. Несколько раз Зигги спотыкался и падал, но его тут же подхватывали и ставили на ноги. Они миновали стену и очутились во внутреннем дворике. Месяц вышел из-за туч и залил все каким-то потусторонним сиянием.— Мы с братом любили детьми приходить сюда, — сказал Брайан, замедляя шаг. — Это замок выстроила Церковь, а не король. Ты знал об этом, а, сосалка?Зигги покачал головой:— Я никогда раньше здесь не бывал.— Надо было побывать. Великолепное зрелище. Мина и контрмина. Следы двух самых великих осад в мире. — Они направлялись к северному углу, между Поварской башней справа от них и Морской башней слева. — Да, это была крепость и жилье одновременно. — Он повернулся лицом к Зигги и зашагал, спиной вперед. — А еще это была тюрьма.— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил Зигги.— Затем, что это интересно. Они тут убили какого-то кардинала. Убили и вывесили его труп на крепостной стене. Ты, верно, не задумывался об этом, а, сосалка?— Я не убивал твою сестру, — повторил Зигги.К этому моменту они дошли до входа в Морскую башню.— В нижнем этаже расположено два каземата, — тоном экскурсовода продолжал Брайан, первым шагнув впереди них внутрь башни. — Восточный не менее любопытен, чем мина и контрмина. Знаешь, что там такое?Зигги стоял молча. Но Кенни задал вопрос за него:— Ты ведь не собираешься спустить его в «Бутылку»?Брайан ухмыльнулся:— Хорошо соображаешь, Кенни. Будешь первым в классе. — Он сунул руку в карман и достал зажигалку, — Донни, дай-ка мне твою газетку.Донни вытащил из внутреннего кармана «Дейли Телеграф» и подал ему. Брайан скрутил ее жгутом и поджег один конец, а затем шагнул в восточную комнату. При свете этого самодельного факела Зигги увидел дыру в полу, накрытую тяжелой железной решеткой.— Они выдолбили яму в скале… в форме бутылки… и глу-убокую…Донни и Кенни переглянулись. Дело, на их взгляд, заходило слишком далеко.— Кончай, Брайан, — запротестовал Донни.— Что? Ты же сам говорил, что педрилы не в счет. Ну-ка, подмогни. — Он привязал конец веревки, обмотанной вокруг Зигги, к решетке. — Нам придется поднять ее втроем.Они взялись за решетку и, кряхтя, принялись за работу. Они напрягались и ухали, и какое-то долгое счастливое мгновение Зигги казалось, что им не удастся ее поднять. Но в конце концов с пронзительным скрежетом она сдвинулась с места. Тогда они все трое отошли в сторону и повернулись к Зигги.— Ничего не хочешь мне сказать? — поднял брови Брайан.— Я не убивал твою сестру, — с отчаянием повторил Зигги. — Неужели ты действительно считаешь, будто тебе сойдет с рук бросить меня в эту чертову темницу и оставить в ней умирать?— Зимой замок по выходным открыт для экскурсий. Тебе осталось подождать всего два дня. Не подохнешь. Ну, возможно, не подохнешь. — Он ткнул Донни локтем под ребра и расхохотался. — О'кей, ребята. Майна помаленьку.Они накинулись гурьбой на Зигги и руками, ногами стали толкать его к дыре в полу. Он яростно отбрыкивался и извивался, стараясь высвободиться из их хватки, но их было трое — шесть свободных рук против двух неподвижных и связанных. Через несколько секунд он сидел на краю круглого темного отверстия, и ноги его свешивались в пустоту.— Не делайте этого, — сказал он. — Пожалуйста, не делайте этого. За это вас отправят в тюрьму надолго. Не делайте этого. Пожалуйста. — Он шмыгнул носом, стараясь не дать волю душившим его слезам паники. — Я вас умоляю.— Ты только скажи мне правду, — произнес Брайан. — Это твой последний шанс.— Я никогда, — сорвался в рыдания Зигги. — Я никогда…Брайан пнул его ногой ниже спины, и тот полетел кувырком вниз на несколько футов. Его плечи больно ударялись о камень тесных стен узкой воронки. Затем последовал рывок, и падение прекратилось: веревка больно врезалась ему в живот. Сверху, отражаясь эхом от стен, донесся издевательский смех Брайана:— Ты думал, мы сбросим тебя на самое дно?— Пожалуйста, — рыдал Зигги. — Я никогда ее не убивал. Я не знаю, кто ее убил… Пожалуйста…На этот раз движение началось без предупреждения. Веревка спускала его короткими рывками. Ему казалось, что она перережет его пополам. Он слышал тяжелое дыхание стоявших наверху, временами проклятья, когда веревка обжигала небрежно схватившиеся руки. Каждый фут погружал его все глубже в темноту, слабые проблески света вверху постепенно терялись в затхлом леденящем воздухе.Казалось, это длилось целую вечность. Однако затем воздух вокруг изменился, и Зигги перестал ударяться о стены. «Бутылка» расширилась, горлышко кончилось. Они действительно сделали это. Они действительно собрались бросить его здесь.— Н-ет! — закричал он изо всех сил. — Не-ет!..Носки его ботинок коснулись твердого пола и, к счастью, приняли на себя натяжение веревки, врезавшейся в живот. Веревка ослабла. Сверху донесся искаженный, измененный эхом голос:— Это последний шанс, сосалка. Колись, и мы вытащим тебя.Это было бы так легко. Но это стало бы ложью, которая завела бы его неведомо куда. Даже ради своего спасения Зигги не мог назвать себя убийцей.— Ты ошибаешься, — прокричал он из последних сил своих надсаженных легких.Веревка упала ему на голову, неожиданно тяжело ударив свободными витками. Последний раскат глумливого смеха — и тишина. Мерцающий свет наверху шахты погас. Зигги был замурован в темноту. Как он ни напрягал глаза, но ничего разглядеть не мог. Он был брошен в кромешный мрак.Зигги чуть подвинулся вбок. Невозможно определить, далеко ли стена, а удариться о камень разбитым лицом ему не хотелось. Он вспомнил, как читал о слепых белых крабах, которые водятся в подземных пещерах. Кажется, где-то на Канарских островах. Поколения жизни в темноте сделали зрение ненужным. Вот и он стал таким крабом, слепым белым крабом, прозябающим в непроницаемом мраке. Двигающимся боком…Стена оказалась ближе, чем он ожидал. Он повернулся к ней, чтобы пальцами ощупать ее зернистую поверхность. Он старался сосредоточиться на окружающей обстановке, чтобы не позволить панике завладеть им. Он не мог позволить себе задуматься о том, сколько придется здесь пробыть. Если думать о шансах на спасение, можно сойти с ума, развалиться на составные части, разбить голову о камень. Но не оставили же они его умирать? Брайан Дафф способен на такое, но его дружки вряд ли пойдут на это.Зигги повернулся к стене спиной и медленно соскользнул на холодный пол. У него ныло все тело. Вроде бы ничего не сломано, однако он понимал, что не нужно переломов, чтобы страдать от мучительных болей, требующих серьезной анестезии.Он знал, что не может себе позволить просто сидеть и ничего не делать. Если он не будет двигаться, его тело закостенеет, суставы сведет судорога. При этой температуре он умрет от переохлаждения, если сам не позаботится о нормальном кровообращении. Нет, он не доставит такое удовольствие этим мерзавцам. Для начала нужно высвободить руки, и Зигги склонил голову как можно ниже, морщась от сумасшедшей боли в ушибленных ребрах и спине. Натянув веревку до предела, он смог еле-еле дотянуться зубами до узла на конце.Заливаясь слезами боли и жалости к себе, Зигги начал решающую битву жизни.Глава 16Алекс удивился, когда по возвращении обнаружил, что дома никого нет. Зигги ничего не говорил о том, что куда-то собирается, и Алекс полагал, что тот думает вечером поработать. Может быть, он пошел навестить кого-нибудь из своих друзей-медиков? А может, вернулся Брилл и они вдвоем отправились куда-нибудь выпить. Не то чтобы он тревожился. Из того, что Кэвендиш и его приятели накинулись на него самого, вовсе не следует, будто что-то случилось с Зигги.Алекс сварил себе кофе и приготовил несколько тостов. Затем он уселся в кухне за стол, разложив перед собой конспекты последней лекции. Он всегда мечтал наконец четко разобраться в венецианской живописи, и на сегодняшних слайдах он увидел кое-что новое, в чем ему хотелось бы разобраться повнимательнее. Он делал заметки на полях, когда в дом бодро ворвался Верд, переполненный доброжелательностью.— Ох, ну и вечерок у меня был, — восторженно завопил он. — Ллойд так вдохновенно разобрал Послание к Ефесянам.[55] Просто поразительно, сколько всего он умеет извлечь из Писания.— Я рад, что ты хорошо провел время, — рассеянно отозвался Алекс. С тех пор, как Верд ударился в христианство, его восторги повторялись неустанно и с одинаковой театральностью. Алекс давно перестал обращать на них внимание.— А где Зиг? Работает?— Куда-то ушел. Не знаю куда. Если поставишь чайник, я сварю еще кофе.Чайник едва успел закипеть, когда они услышали, что хлопнула входная дверь. К их удивлению, это пришел Брилл, а не Зигги.— Привет, незнакомец, — сказал Алекс. — Она тебя выгнала?— У нее кризис жанра, — отвечал Брилл и потянулся за кружкой. Он налил кофе и пожаловался: — Я торчал у нее долго-долго, но она лишь стонала, что ей нужно написать эссе. Так что я решил озарить вашу жизнь своим присутствием. Где Зигги?— Не знаю. Разве я сторож брату моему?— Книга Бытия, глава четвертая, стих девятый, — щегольнул Верд.— Пошел ты на фиг, Верд, — откликнулся Брилл. — Ты еще не переболел?— Иисусом переболеть нельзя, Брилл. Я не жду, что поверхностное существо вроде тебя это поймет. Ты поклоняешься ложным богам.Брилл ухмыльнулся:— Может быть. Но как она делает минет!..Алекс застонал:— Я больше этого не выдержу. Я пошел спать.Он оставил их переругиваться и укрылся в тишине собственной комнаты. На замену Кэвендишу и Гринхолу никого не прислали, так что он перебрался в прежнюю спальню Кэвендиша. Остановившись у порога, он заглянул в музыкальную комнату. Алекс не мог вспомнить, когда они в последний раз садились и играли вместе. До начала нынешнего семестра дня не проходило, чтобы они не проводили по часу и более за джем-сейшн. Но это ушло, как и былая дружба.Возможно, такое всегда происходит, когда взрослеешь, но Алекс подозревал, что это связано со смертью Рози Дафф, показавшей каждому, что собой представляют он сам и его друзья. Это оказалось очень поучительным. Брилл нашел убежище в эгоизме и сексе, Верд вообще перенесся на какую-то иную далекую планету, где говорят на неведомом языке. Только Зигги не изменил дружбе. Но даже он взял да и исчез без следа. А подоплекой этого всего стал диссонирующий контрапункт с обыденностью, подозрительность, разъедающая душу неуверенность. Да, ядовитые слова произнес Брилл, но Алекс сознавал, что и раньше он сам уже дал пищу червяку сомнений.Одна половина его души еще надеялась, что все образуется, уладится, вернется к норме. Но другая знала: некоторые вещи, если их сломать, никакой реставрации уже не подлежат. Мысль о реставрации вызвала в памяти Линн, и он улыбнулся. На выходные он поедет домой, и они съездят в Эдинбург в кино. Посмотрят «Небеса могут подождать» с Джулией Кристи и Уорреном Битти. Романтическая комедия станет хорошим началом. Оба, не договариваясь, поняли, что в Керколди им не стоит показываться вместе. Слишком много сплетников и сплетниц, которые всегда готовы к пересудам.Но Зигги, пожалуй, можно рассказать об этом. Хотелось поделиться с Зигги сегодня вечером… но, как и небеса, этот разговор может подождать. Они ведь никуда не торопятся.Зигги отдал бы все на свете, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте. Казалось, прошли долгие часы с тех пор, как его бросили в темницу. Он промерз до мозга костей. Влажное пятно мочи на штанах ощущалось как ледяной компресс, член съежился от холода до детских размеров. И ему все еще не удалось развязать руки. Судорога сводила то руки, то ноги, заставляя кричать от нестерпимой боли. Наконец ему показалось, узел начал подаваться.Он снова прижал наболевшей челюстью нейлоновую веревку и помотал головой туда-сюда. Да, точно, свободы стало больше. Или его отчаяние достигло предела, когда начинаются глюки. Еще рывок налево, затем обратно… Он повторил это несколько раз, и, когда конец веревки наконец высвободился и ударил его по лицу, Зигги залился слезами.Он размотал первый виток, дальше пошло гораздо легче. Наконец руки свободны. Онемевшие, окоченевшие, но свободные. Пальцы опухли и походили на мороженые сосиски из супермаркета. Он сунул их под куртку, под мышки. По-латыни «аксилла» — подумал он, вспомнив лекцию, что холод — враг мозга, он замедляет мыслительные процессы.— Займемся анатомией, — произнес он вслух и вспомнил, как они умирали со смеху с приятелем-студентом, читая, как вправлять вывихнутое плечо. «Поместите разутую ногу в чулке под мышку», — говорилось в руководстве. «Как одеваться врачу, — хохотал приятель. — Надо запомнить, что в докторском саквояже следует иметь черный шелковый чулок, на случай если столкнешься с вывихом плеча».Вот так и надо себя вести, чтобы остаться в живых, подумалось ему. Память и движение. Теперь, когда руки помогали ему удерживать равновесие, он смог, ковыляя, обойти свою тюрьму. Минута ковыляния, две минуты отдыха. «Как было бы хорошо посмотреть на часы», — подумал он и сам подивился своей глупости. Впервые он пожалел, что не курит. Тогда у него были бы спички или зажигалка. Что-то, чем можно было бы, хоть на миг, разогнать непроглядный мрак.— Сенсорный голод, — громко произнес он. — Нарушь тишину. Разговаривай сам с собой. Пой!Руки и ноги закололо иголками, и он дернулся от боли. Он вытянул руки вперед и потряс кистями, Неуклюже потер одну об другую, и постепенно они стали оживать. Он прикоснулся к стене и с радостью ощутил грубую шероховатость песчаника. Он ведь испугался, что из-за нарушения кровообращения пальцы могут навсегда перестать слушаться. Теперь они распухли и не сгибались, но он по крайней мере снова их ощущал.Он с трудом заставил себя встать на ноги и принудил их медленно переступать в некоем подобии — нет, не бега — трусцы на месте. Он почувствовал, как учащается его пульс, и замер, пока тот не пришел в норму. Сколько же дней в году начинались с тихой ненависти к физре! К этим садюгам тренерам по гимнастике, бесконечным пробежкам и кроссам по пересеченной местности… регби… Движение и память.Он выйдет отсюда живым. Он выживет. Разве не так?Настало утро, а Зигги на кухне все нет. Встревоженный теперь по-настоящему, Алекс заглянул в его комнату. Зигги не было и там. Определить, спал ли он в постели, было трудно, потому что Зигги не убирал ее с начала семестра. Алекс вернулся на кухню, где Брилл уплетал за обе щеки большую миску молока с кокосовыми хлопьями.— Что-то я беспокоюсь о Зигги. По-моему, он с вечера не возвращался.— Ты как старая бабка, Джилли. Тебе никогда не приходило в голову, что он может пойти потрахаться?— Думаю, он бы тогда как-нибудь упомянул об этом.— Только не Зигги, — фыркнул Брилл. — Если он не захочет, ты этого никогда не узнаешь. Он скрытный, не то что мы с тобой.— Брилл, сколько лет мы живем в одном доме?— Три с половиной года, — сказал Брилл, заводя глаза к потолку.— И сколько раз Зигги не ночевал дома?— Не знаю, Джилли. На случай, если ты не заметил, я как раз часто не возвращаюсь на базу. В отличие от тебя у меня имеется жизнь за пределами этих четырех стен.— Я тоже не совсем монах, Брилл. Но, насколько мне известно, Зигги никогда не уходил на всю ночь. И это меня очень тревожит, потому что недавно Верда избили до полусмерти братья Дафф, а вчера у меня вышла драчка с Кэвендишем и его дружками-тори. Что, если на Зигги напали и он сейчас в больнице?— А если он все-таки отправился за клубничкой? Ты только послушай себя, Джилли, — ни дать ни взять моя мамочка.— Да пошел ты, Брилл. — Алекс схватил куртку с вешалки и рванулся к двери.— Куда это ты?— Я намерен позвонить Макленнану. Если он скажет, что я веду себя как его мамочка, тогда я заткнусь. Так и быть. — С этими словами Алекс захлопнул за собой дверь. Его мучило еще одно опасение, о котором не хотелось говорить Бриллу. Что, если Зигги и правда отправился на поиски сексуальных приключений и был арестован? Вот это был бы настоящий кошмар.Он дошел до телефонных будок в административном корпусе и набрал номер полицейского участка. К его удивлению, его сразу соединили с Макленнаном.— Это я, Алекс Джилби, инспектор, — сказал он. — Я понимаю, что, наверное, отвлекаю вас от важной работы, но я очень беспокоюсь о Зигги Малкевиче. Он не пришел домой прошлой ночью, чего никогда раньше не бывало…— И после того, что случилось с мистером Мэкки, у вас неспокойно на душе? — уточнил Макленнан.— Верно.— Вы сейчас в Файф-парке?— Да.— Оставайтесь на месте, я сейчас приеду.Алекс не мог понять, хорошо это или плохо, что детектив воспринял его звонок серьезно. Он поплелся домой и сообщил Бриллу, что нужно ждать визита полиции.— Вот Зигги тебя поблагодарит, когда заявится сюда с довольной мордой после веселой ночки, — фыркнул Брилл.К тому времени, как приехал Макленнан, Верд тоже спустился вниз, и потирая свой еще болевший полузалеченный нос, сообщил:— Я поддерживаю Джилли. Если у Зигги вышла размолвка с братьями Дафф, он сейчас может быть в реанимации.Макленнан подробно, чуть не по минутам, расспросил Алекса о событиях прошлого вечера.— И вы понятия не имеете, куда он мог отправиться?Алекс покачал головой:— Он не сказал, что собирается выходить из дому.Макленнан окинул Алекса проницательным взглядом:— А мог он отправиться по подворотням? Вы меня понимаете?— По каким подворотням? — недоуменно переспросил Верд.Брилл, не отвечая, возмущенно уставился на Макленнана:— Что это вы говорите? Вы назвали моего друга гомиком?Верд совсем растерялся:— Что за подворотни? Что вы хотите этим сказать? Почему гомиком?Брилл яростно повернулся к Верду:— В подворотнях ошиваются геи. Подцепляют незнакомых в туалетах и занимаются с ними сексом. — Он сделал грубый жест в сторону Макленнана. — Этот тупица почему-то считает, что Зигги — гомик.— Брилл, заткнись, — прервал его Алекс. — Мы поговорим об этом позже. — Двое друзей, ошеломленные командирским тоном, которым неожиданно заговорил Алекс, не знали, как реагировать на происходящее. Алекс повернулся к Макленнану. — Он иногда заходит в один бар в Эдинбурге. Но он не говорил ни о чем таком здесь, в Сент-Эндрюсе. Вы думаете, что его арестовали?— Я проверил камеры перед приходом сюда. В наши руки он не попадал. — В этот момент, затрещав, ожила его рация, и Макленнан вышел в холл ответить на вызов. В кухню донеслись его слова: — В замке? Вы шутите… Вообще-то у меня есть соображения, кто это может быть. Вызывайте пожарную команду. Я увижусь с вами на месте.Он вернулся в кухню очень озабоченный.— Кажется, он нашелся. Мы получили сообщение от одного из гидов замка. Он каждое утро проверяет все помещения и сегодня позвонил, что в «Бутылке» кто-то есть.— В «Бутылке»? — хором воскликнули трое друзей.— Это такая комната, выдолбленная в скале под одной из башен. В форме бутылки. Если вы туда попали, то сами не выберетесь. Надо отправляться туда и выяснять, что стряслось. Я скажу кому-нибудь, чтобы вам сообщили, если что.— Нет. Мы поедем с вами, — настаивал Алекс. — Если он просидел там всю ночь, ему нужно будет увидеть лицо друга.— Извините, ребятки. Так не пойдет. Если хотите, езжайте туда своим ходом, а я скажу, чтобы вас пропустили. Но путаться под ногами у спасателей я вам не позволю.С этими словами он удалился, и, едва за ним закрылась дверь, Брилл набросился на Алекса:— Что, черт побери, происходит? Нам ничего не говорят! Подворотни всякие…Алекс отвел глаза в сторону.— Зигги — гей, — сказал он.Верд недоверчиво уставился на него:— Нет, не может быть. Как он может быть геем? Мы же его лучшие друзья… мы бы знали.— Я знал, — ответил Алекс. — Он рассказал мне об этом пару лет назад.— Замечательно, — озверел Брилл: — Спасибо, Джилли, что наконец поделился с друзьями. Вот тебе и «один за всех и все за одного»! Нам, получается, это знать незачем, так? Тебе — можно, а нам — нельзя знать, что наш так называемый лучший друг — гомик.Алекс впился взглядом в лицо Брилла:— Что ж, судя по твоей доброжелательной и понимающей реакции, Зигги поступил правильно.— Ты что-то перепутал, — упрямо настаивал Верд. — Зигги не гомик. Он вполне нормальный. Геи — больные люди. Они — мерзкие. Зигги не такой.Внезапно Алекс рассвирепел. Он редко взрывался, но, когда это происходило, зрелище было умопомрачительное. Побагровев, он ударил кулаком по стене:— Заткнитесь оба. Мне стыдно, что я ваш друг, ханжи узколобые. Я не хочу больше слышать от вас ни единого слова в этом духе. Большую часть этих десяти лет Зигги заботился о нас троих. Он был нашим другом, всегда оказывался рядом, когда нужно, и ни разу не подвел. Ну и что, если ему больше нравятся мужчины, а не женщины? Мне на это плевать. Это не значит, что он клеится ко мне или к вам — ведь я же не клеюсь к каждой бабе с сиськами. Я спокойно могу пойти с ним в душ, не опасаясь за свою задницу. Черт бы вас побрал! Он тот же человек, что и раньше. И я по-прежнему люблю его, как брата. Я по-прежнему доверю ему мою жизнь, и вы так же должны доверять ему. А ты… — Он ткнул пальцем в грудь Верду. — Ты еще называешь себя христианином?! Как ты смеешь судить человека, который стоит дюжины таких, как ты и твои юродивые пустомели? Ты не заслуживаешь такого друга, как Зигги. — Он сорвал с вешалки куртку. — Я отправляюсь в замок. И не хочу там видеть никого из вас, пока не разгребете помойку у себя в душах.Он выскочил из дому, хлопнув дверью так, что задрожали оконные стекла.Когда Зигги увидел наверху слабый проблеск света, то поначалу решил, что это очередная галлюцинация. Всю ночь он то впадал в бредовое состояние, то выходил из него и в моменты просветления сознавал, что это — действие переохлаждения. Как он ни заставлял себя двигаться, противостоять вялости было все трудней. Этот враг был слишком силен. Время от времени он опускался на пол в обморочном тумане, мысли разбегались сразу в нескольких направлениях. Один раз ему почудилось, что рядом отец, что они говорят о перспективах клуба «Рэйт Роверс», что само по себе выходило за грань реального.Он понятия не имел, сколько прошло времени. Однако, когда вверху забрезжил свет, сразу понял, что должен делать. Он стал подскакивать и кричать изо всех сил:— Помогите! Помогите! Я здесь внизу! Помогите мне!Долгое время никакого отклика не было. Затем свет стал слепяще-ярким, и Зигги заслонил глаза ладонью.— Эгей! — гулко раздалось в шахте и эхом отразилось от стен.— Вытащите меня отсюда, — вскричал Зигги. — Пожалуйста, вытащите меня отсюда.— Я пошел за помощью, — отозвался призрачный голос. — Если я брошу вам фонарик, вы сможете его поймать?— Погодите, — крикнул наверх Зигги. Он не доверял своим рукам. Кроме того, фонарик полетит в шахту, как пуля. Он стащил с себя куртку и свитер, свернул их подушкой и положил на середину тусклого пятна света, затем крикнул. — Ладно. Теперь бросайте.Пятнышко света задергалось, запрыгало, ударяясь о стены шахты, разбрасывая бешено прыгающих зайчиков, больно бьющих по сетчатке. Затем оно вдруг по спирали влетело в камеру, тяжелый фонарик с мягким резиновым звуком плюхнулся на середину свернутой дубленки. Глаза Зигги защипало от жгучих слез — реакция одновременно физиологическая и эмоциональная. Он схватил фонарик и судорожно прижал к груди, как талисман.— Спасибо, — прорыдал он. — Спасибо, спасибо, спасибо.— Я постараюсь как можно быстрее, — отозвался сверху голос и стих: его обладатель ушел.«Теперь я это вынесу, — подумал Зигги. — У меня есть свет». Он повел фонариком по стенам. Шершавый красноватый песчаник в некоторых местах был отполирован до гладкости, потолок и стены чернели пятнами копоти и свечного сала. Наверное, здешним пленникам это помещение казалось преддверием ада. Он, по крайней мере, знает, что его освободят, и скоро. Но для них… свет лишь усиливал их отчаяние, показывая, что нет никакой надежды на побег.Когда Алекс прибыл в замок, снаружи уже стояли две полицейские машины, пожарный автомобиль и «скорая помощь». При виде «скорой помощи» сердце у него защемило. Что с Зигги? Он без труда проник за оцепление: Макленнан слово сдержал. Один из пожарников показал ему дорогу: через заросший травой внутренний двор к Морской башне, где шла спокойная целенаправленная работа. Пожарники установили переносной генератор для питания мощного прожектора и лебедки. Веревка уходила в дыру посреди пола. При виде ее Алекс содрогнулся от ужаса.— Там внизу и правда Зигги. Пожарный только что спустился туда на подъемнике. Вроде люльки. Представляете? — объяснил ему Макленнан.— Вроде бы да. Что произошло?— Мы пока не знаем, — пожал плечами Макленнан.Когда он это говорил, снизу донесся голос:— Поднимайте.Пожарный, стоявший у лебедки, нажал на кнопку, и машина взвыла и закрутилась. Веревка медленно, дюйм за дюймом, накручивалась на барабан. Казалось, прошла вечность. Затем над краем отверстия показалась знакомая физиономия Зигги. Он выглядел ужасно. Лицо все было в потеках грязи и крови. Один глаз подбит и заплыл, разбитые губы запеклись. Он моргал от света, но едва зрение его прояснилось, как он, увидев Алекса, ухитрился ему улыбнуться.— Привет, Джилли, — с трудом выговорил он. — Хорошо, что заглянул на огонек.Как только верхняя половина Зигги показалась над краем ямы, его подхватили и вытащили, а затем помогли освободиться от брезентовой упряжи. Зигги зашатался, ошарашенный и измученный. Алекс рванулся вперед и обнял друга. Резкий запах пота и мочи ударил ему в нос, мешаясь с глинистым запахом земли.— Все хорошо, — повторял Алекс, прижимая Зигги к себе. — Теперь все будет хорошо.Зигги вцепился в него намертво.— Я так боялся, что там умру, — прошептал он. — Я не мог позволить себе думать об этом, но очень боялся, что умру.Глава 17Макленнан в ярости выбежал из больницы. Добравшись до машины, он с силой ударил кулаками по крыше. Это не дело, а сущий кошмар. С той ночи, как умерла Рози Дафф, все пошло наперекосяк. А теперь еще добавилось похищение, нападения и попытка лишения свободы. И жертва всего этого отказывается давать показания на своих обидчиков. Согласно заявлению Зигги, на него напали трое мужчин. Было темно, и он не смог как следует рассмотреть нападавших. Голосов их он не узнал, а по имени они друг друга не называли. Затем, непонятно почему, они сбросили его в «Бутылку». Макленнан грозил ему арестом за противодействие полиции, но бледный измученный Зигги, глядя ему прямо в глаза, сказал:— Я ведь не просил вас проводить расследование, так как же я могу противодействовать? Это была просто шалость, которая зашла слишком далеко. Вот и все.Макленнан рывком открыл дверь и плюхнулся рядом с водителем. Сидевшая за рулем Дженис Хогг вопросительно поглядела на него.— Он говорит, что это была шалость, которая зашла слишком далеко. Он не хочет делать заявление, он не знает, кто это сделал.— Брайан Дафф, — решительно заявила Дженис.— Основания?— Пока вы были там внутри, дожидаясь, пока врачи осмотрят Малкевича, я навела кое-какие справки. Дафф и пара его закадычных дружков прошлой ночью пили около гавани. Как раз у дороги к замку. Они ушли где-то около половины десятого. По словам хозяина, вид у них был такой, будто они что-то задумали.— Неплохо, Дженис. Только очень зыбко.— Как по-вашему, почему Малкевич не хочет заявлять на них? Считаете, боится последствий?Макленнан тяжело вдохнул:— Не тех, о которых ты подумала. Я полагаю, что он искал около церкви партнеров. Он безумно боится, что если выдаст нам Даффа и его дружков, те на суде объявят, что Зигги Малкевич — гомосексуал. Парень хочет стать врачом, а после такого заявления шансов у него никаких. Господи, какое же отвратительное дело. Куда ни повернись, всюду тупик.— Вы всегда можете нажать, на Даффа, сэр.— И что я ему скажу?— Не знаю, сэр. Но по крайней мере, у вас хоть настроение улучшится.Макленнан с удивлением посмотрел на Дженис. Затем радостно ухмыльнулся:— А ты права, Дженис. Пусть Малкевич остается все еще подозреваемым, но применять к нему физическое воздействие можем только мы. Поехали в Гардбридж. Давненько я не был на бумажной фабрике.Брайан Дафф вальяжной начальственной походкой прошествовал в кабинет управляющего, с таким видом, будто у него в кармане ключи от королевства. Облокотившись о стенку, он смерил Макленнана надменным взглядом.— Я не люблю, когда меня отрывают от работы, — сообщил он.— Заткни хлебало, Брайан, — презрительно произнес Макленнан.— Так не следует разговаривать с представителем общественности, инспектор.— Я говорю не с представителем общественности. Я говорю с куском дерьма. Я знаю, что ты и твои идиоты дружки устроили вчера ночью. И я знаю, ты думаешь, будто это сойдет вам с рук из-за того, что тебе известно о Зигги Малкевиче. Так вот, я здесь для того, чтобы тебя разочаровать. — Он надвинулся на Даффа, так что между ними осталось всего несколько дюймов. — С этой поры, Брайан, ты и твой братец у нас на контроле. Превысишь скорость хотя бы на милю на своем мотоцикле — и тебя загребут. Выпьешь глоточек сверх нормы — и тебя проверят на алкоголь. А если случайно близко подойдешь хоть к одному из этих четверых парней — тут же окажешься под арестом. А с твоим послужным списком это означает новый срок. И на этот раз ты отбудешь гораздо больше, чем три месяца. — Макленнан замолчал, чтобы перевести дух.— Это превышение полицейских полномочий, — произнес Брайан. Его спокойствие поколебалось лишь чуть-чуть.— Не-ет. Ты не прав. Превышение полицейских полномочий — это когда ты случайно падаешь с лестницы на пути в камеру. Когда спотыкаешься и, ударяясь об стену, ломаешь нос. — Рука Макленнана стремительно рванулась вперед и сжалась у Даффа в паху. Он стиснул пальцы изо всех сил, а потом резко крутанул кистью.Дафф взвыл. Кровь отлила у него от лица. Макленнан отпустил его и проворно отступил назад. Дафф сложился вдвое, с трудом выплевывая проклятья.— Вот это, Брайан, называется злоупотреблением полицейскими полномочиями. Привыкай. — Макленнан рывком открыл дверь в коридор. — Ах ты, боже… Брайан, кажется, сильно ударился об угол стола, — на ходу сообщил он ошеломленной секретарше в приемной и с улыбкой вышел мимо нее в солнечный морозный день. Затем уселся в машину.— Ты была права, Дженис. Настроение теперь гораздо лучше, — сказал он, широко улыбаясь.В этот день в маленьком домике на Файф-парк не работалось. Брилл и Верд пытались что-то изобразить в музыкальной комнате, но без гитары и барабанов толку не было, а Алекс явно не желал к ним присоединиться. Он лежал на кровати, пытаясь разобраться в своем отношении к тому, что с ними произошло. Он никогда не понимал, почему Зигги так не хотел делиться своей тайной с остальными двумя друзьями. В глубине души Алексу казалось, что те примут это спокойно, потому что достаточно знают Зигги, чтобы его осудить. Но он недооценил силу слепого предрассудка. Эта реакция друзей открыла ему в них нечто новое и неприятное. Что, в свою очередь, ставит вопрос о его способности разбираться в людях. Зачем он тратит столько времени и сил на людей, по сути, таких же узколобых, как эта мразь Брайан Дафф? По пути к машине «скорой помощи» Зигги на ухо прошептал Алексу, что произошло. И теперь Алекс пришел в ужас от мысли, что его друзья разделяют предрассудки тех подонков.Хорошо, допустим, Верд и Брилл не станут выслеживать и избивать геев из-за того, что нечем заняться по вечерам. Но и в Берлине далеко не все принимали участие в событиях Хрустальной ночи. И вот куда это привело. Разделяя позицию нетерпимости, вы молчаливо соглашаетесь с экстремистами. Для того чтобы зло торжествовало, вспомнилось Алексу, достаточно лишь, чтобы хорошие люди не вмешивались.Он почти понимал позицию Верда. Тот спутался с кучкой фундаменталистов, требовавших, чтобы вы проглотили не жуя всю христианскую доктрину, не выплевывая те ее кусочки, которые вам не по вкусу.Но Бриллу никаких извинений нет. К нему Алекс чувствовал такое отвращение, что не хотелось даже садиться с ним за один стол.Все расползается по швам, и как это остановить, непонятно.Он услышал, как отворилась входная дверь, и в одну секунду спрыгнул с кровати и оказался на лестнице. Зигги стоял, прислонившись к стене. На губах его блуждала робкая улыбка.— Разве тебя уже отпустили из больницы? — удивился Алекс.— Они хотели оставить меня, чтобы понаблюдать, но это я смогу сделать и сам. Так что нет нужды занимать там койку.Алекс помог ему дойти до кухни и поставил чайник.— Я думал, у тебя переохлаждение.— Очень небольшое. Ничего не отморожено. Гипотермию мне сняли, и спасибо. Переломов нет, только ушибы. Я не писаю кровью, так что почки тоже в порядке. Лучше я помучаюсь дома в своей постели, где доктора и сестры не станут тыкать в меня иголками и подшучивать над медиками, которые не могут сами себя излечить.На лестнице раздались шаги, и в дверях появились Верд и Брилл с глупыми улыбками на лицах.— Рад тебя видеть, старина, — сказал Верд.— Ага, — подтвердил Брилл. — Что с тобой случилось?— Они знают, Зигги, — вмешался Алекс.— Ты им сказал? — Обвинение прозвучало скорее устало, чем возмущенно.— Макленнан сказал, — резко ответил Брилл. — А он лишь подтвердил это.— Хорошо, — проговорил Зигги. — Я не думаю, что Дафф и его дружки-неандертальцы искали именно меня. Наверное, они просто решили погонять гомиков, а наткнулись на меня с одним парнем около церкви Святой Марии.— Ты занимался сексом в церкви? — вознегодовал Верд.— Это руина, — ответил ему Алекс. — И уже не освященная земля. — Верд собрался было поспорить, но, взглянув на Алекса, тут же умолк.— Ты занимался сексом с совершенно незнакомым человеком на открытом месте в жуткий холод, ночью? — В голосе Брилла звучало отвращение, смешанное с презрением.Зигги внимательно всмотрелся в него.— А ты предпочел бы, чтобы я привел его сюда? — Брилл промолчал. — Думаю, что нет. Это ведь не куча совершенно незнакомых баб, которых ты притаскиваешь на регулярной основе одну за другой.— Это совсем другое, — возразил Брилл, переминаясь е ноги на ногу.— Почему?— Ну-у, для начала тут нет ничего противозаконного.— Благодарю за поддержку, Брилл. — Зигги с трудом, медленно, как старик, поднялся на ноги. — Я иду спать.— Ты так и не рассказал нам, что произошло, — повторил Верд, как всегда глухой к настроению окружающих.— Когда они поняли, что это я, Дафф захотел выбить из меня признание. Когда же я не стал признаваться, они связали меня и опустили в «Бутылку». Это была не лучшая ночь в моей жизни. А теперь вы меня извините?Брилл и Верд посторонились и дали ему пройти. Лестница была слишком узкой для двоих, так что Алекс не стал предлагать Зигги помощь. Да и не принял бы тот сейчас никакой помощи, даже от него.— Почему бы вам двоим не переехать жить к людям, с которыми вам будет уютнее? — спросил Алекс, протискиваясь мимо них. Он подобрал с пола свою сумку с книгами и куртку. — Я иду в библиотеку. Было бы очень любезно, если к тому времени, как я вернусь, вас здесь не будет.Две недели прошли в состоянии нелегкого перемирия. Верд большую часть времени проводил в библиотеке или с друзьями-евангелистами. К Зигги вместе с выздоровлением физическим, казалось, вернулось хладнокровие, но Алекс заметил, что он избегает выходить из дому, когда стемнеет. Алекс с головой ушел в занятия, но старался быть рядом с Зигги, когда тот нуждался в общении. На выходные он съездил в Керколди и свозил Линн в Эдинбург. Они поели в маленьком итальянском ресторанчике с веселеньким убранством и отправились в кино. Затем они все три мили от станции до ее дома на окраине прошли пешком. Когда они пересекали рощицу, отделявшую Данникир от шоссе, Линн притянула его в тень и так поцеловала, словно от этого зависела ее жизнь. Домой он шел, напевая.Больше всего последние события, как это ни странно, подействовали на Брилла. История нападения на Зигги разнеслась по университету, как лесной пожар в засуху. Но популярная версия событий не включала первую часть происшедшего, а потому его личная жизнь осталась неприкосновенной. Однако значительное большинство студентов считали их подозреваемыми, и получалось, оправдывали то, что случилось с Зигги. Четверо друзей стали париями.Подружка Брилла бесцеремонно бросила его. Сказала, что боится за свою репутацию. А новую найти теперь оказалось не так легко. Девушки старались не встретиться с ним глазами. Когда он заговаривал с ними в пабах или на дискотеках, они норовили ускользнуть.Его однокашники по французской группе также недвусмысленно дали ему понять, что не желают терпеть его рядом. Брилл оказался в большей изоляции, чем трое остальных. У Верда были его христиане. Студенты-медики твердо стояли на стороне Зигги. Алексу было плевать на мнение других: у него был Зигги и, хотя Брилл этого не знал, Линн.Бриллу казалось, у него еще остается некий козырь в рукаве, но раскрыть его и пустить в игру он опасался, боясь, что тот окажется джокером. Поймать того, с кем он хотел поговорить, оказалось непросто, — до сих пор все попытки установить с ним контакт были тщетными. К тому же он не мог придумать, как это выставить защитой общих интересов. Хотя он долго убеждал себя, что это так и есть. Нет, не шантаж. А так… небольшой обмен услугами. Но даже это сейчас не получалось. Поистине он был полным неудачником. Все, к чему он прикасался, обращалось в прах.Раньше весь мир вокруг принадлежал ему, а теперь все отдавало пылью и золой. Он всегда был самым уязвимым, самым эмоционально неустойчивым из их четверки и без поддержки остальных буквально распадался на части. Тяжелым одеялом навалилась депрессия, заслонив и заглушив внешний мир. Даже походка у него изменилась. Он сгорбился, словно носил на плечах неподъемный груз. Он не мог работать, не мог спать. Перестал принимать душ и бриться, редко менял одежду. Бесконечные часы он проводил, просто лежа в постели, глядя в потолок… и слушая записи «Пинк Флойд». Он отправлялся в те пабы, где никого не знал, и угрюмо там напивался. Затем он, пошатываясь, уходил в ночь и почти до рассвета бродил по городу.Зигги пытался с ним поговорить, но Брилл не желал разговаривать. В глубине души он винил Зигги, Верда и Алекса в том, что с ним происходило, и не хотел принимать от них того, что считал жалостью. Это было бы последним унижением. Ему нужны настоящие друзья, которые бы ценили его, а не те, кто готов прощать его слабости. Он хотел иметь друзей, на которых можно положиться, не волнуясь о том, что ему принесет общение с ними.Как-то днем прогулка по пабам привела его в небольшой отель на краю города. Он подошел к бару и, запинаясь от уже выпитого, невнятно заказал пинту. Бармен поглядел на него с плохо скрываемым презрением и сказал:— Извини, сынок, но я тебя обслуживать не стану.— Это что такое? Почему вы не желаете меня обслужить?— У нас приличное заведение, а ты, похоже, бродяга. Я имею право не обслуживать тех, кого не хочу здесь видеть. — Он дернул большим пальцем в сторону объявления над стойкой, подтверждающего его слова. — Давай крути педали!Брилл ошеломленно уставился на него, затем оглянулся по сторонам в поисках поддержки от других посетителей. Но все старательно отводили глаза.— Да пошел ты на хер, — рявкнул он, смел со стойки на пол пепельницу и бурей вылетел на улицу.За то короткое время, что он провел в пабе, хлынул ливень, собиравшийся еще с утра. Резкий восточный ветер гнал по улицам потоки воды. В мгновение ока Брилл промок до нитки. Стирая с лица дождевые струи, он вдруг понял, что плачет. Нет, с него хватит. Он не станет терпеть больше ни единого дня этой тоски и безнадеги. Друзей у него нет, женщины его презирают, и экзамены он провалит, потому что совсем не занимается. Никто его не любит, никто не понимает.Пьяный и подавленный, он поплелся через пустырь к замку. С него хватит. Он им покажет. Он заставит их всех понять его точку зрения. Через ограду он перелез на тропинку и остановился, пошатываясь, на краю обрыва. Внизу море злобно билось о скалы, высоко взметая вверх фонтаны пены. Брилл вдохнул соленые брызги и ощутил необычайный покой. Он поглядел вниз на яростные волны, широко раскинул руки, поднял лицо навстречу дождю и выкрикнул в небеса всю свою муку.Глава 18Макленнан проходил мимо комнаты оперативной связи, когда раздался вызов. Он перевел цифры кода в понятное сообщение. Потенциальный самоубийца на утесах над замком. Вообще-то подобные происшествия в компетенцию уголовного розыска не входят, тем более что нынче у него выходной. Он и пришел сегодня в участок только для того, чтобы разгрести накопившиеся бумаги. Так что он спокойно может пройти мимо и через десять минут очутиться дома с банкой лагера в руке и спортивной страницей на коленях. И все будет как всегда — с тех пор, как Элейн ушла от него.Нет, эта перспектива не манит.Он просунул голову в дверь комнаты радиосвязи.— Скажите, что я уже выезжаю, — сказал он. — И вызовите спасательную лодку из Анструтера.Оператор сперва удивленно посмотрел на него, потом одобрительно кивнул. Макленнан поплелся на автомобильную стоянку. Господи, какой же неприятный день! Одной погоды достаточно, чтобы задуматься о самоубийстве. Он ехал к месту происшествия, и дворники машины еле успевали смахивать с ветрового стекла дождевые струи.Обрывистые утесы над замком издавна привлекали самоубийц. Особенно удачными их попытки были во время подходящего прилива. Тогда внизу возникало коварное подводное течение, которое за какие-то минуты уносило незадачливых бедолаг далеко в море. А зимой в Северном море долго не продержишься. Впрочем, случались и фантастические неудачи. Он вспомнил сторожа одной из начальных школ, чья попытка закончилась полным провалом. Сторож свалился в мелководье, всего в два фута глубиной, и, каким-то чудом избежав скал, ударился о песчаное дно. Он сломал обе лодыжки и был настолько убит своим смехотворным фиаско, что в тот же день, как его выписали из больницы, сел на автобус до Лейчерса, проковылял на костылях к железной дороге и бросился под абердинский экспресс.Сегодня так не получится. Макленнан знал наверняка, что сейчас как раз прилив, а восточный ветер нагнал воду к подножию утесов, где она бушует бурным водоворотом. Хорошо бы спасатели успели вовремя.Маленькая патрульная «панда» была уже на месте, когда он подъехал. Дженис Хогг и еще один полицейский в форме стояли в нерешительности около низкого ограждения, наблюдая за молодым человеком, который раскинул руки, как Христос на кресте, и наклонился навстречу ветру.— Не стойте без дела, — проворчал Макленнан, поднимая воротник от дождя. — Вон там спасательный круг. Такой, с веревкой. Несите его сюда.Констебль побежал в указанном направлении. Инспектор перелез через ограждение и сделал два шага вперед.— Ладно тебе, сынок! — ласково произнес он.Юноша обернулся, и Макленнан увидел, что это Дэйви Керр. Потерянный, растрепанный Дэйви Керр, но узнаваемый. Нельзя было ошибиться, кому принадлежит это лицо шаловливого эльфа, эти испуганные глаза Бемби.— Слишком поздно, — невнятно пробормотал он, пьяно раскачиваясь на ветру.— Никогда не бывает поздно, — сказал Макленнан. — Что бы ни стряслось, все можно исправить.Брилл повернулся к Макленнану и уронил руки.— Исправить? — Глаза его яростно сверкнули. — Это вы все переломали. С самого начала. Большое спасибо. Из-за вас все думают, что я убийца. У меня не осталось друзей. Нет будущего.— Как же, у тебя есть друзья. Алекс, Зигги и Том. Они твои друзья. — Ветер завывал и бил его в лицо, но Макленнан не замечал ничего, кроме испуганного лица перед собой.— Хороши друзья! Они не хотят иметь со мной дела, потому что я говорю правду. — Рука Брилла дернулась ко рту, и он принялся грызть ноготь. — Они меня ненавидят.— Я так не думаю, — продолжал Макленнан, делая маленький шажок вперед. Еще парочка футов, и он сможет ухватить парнишку.— Не подходите ближе. Стойте там. Это мое дело. Не ваше.— Подумай, Дэйви. Ну что ты здесь делаешь? Подумай о людях, которые тебя любят. Это же разобьет сердце твоим родным.Брилл потряс головой:— Им все равно. Они всегда любили сестру больше меня.— Скажи мне, что тебя тревожит, — разговори его, пока он говорит, он живет, мысленно приказывал себе Макленнан. — Пусть хоть с этим недотепой не случится беды.— Вы что, оглохли? Я уже все вам сказал, — прокричал Брилл, лицо его исказилось мукой. — Вы загубили мою жизнь!— Это неправда. У тебя большое будущее.— Нет его больше у меня. — Он вновь раскинул руки, как крылья. — Никто не понимает, через что мне приходится проходить.— А ты мне объясни. — Макленнан осторожно придвигался все ближе. Брилл попытался сделать шаг в сторону, но его нетрезвые ноги поскользнулись на мокрой траве. Лицо исказилось от ужаса. В жутком акробатическом кульбите он молча пытался преодолеть земное притяженье. Несколько долгих секунд казалось, что ему это удастся. Но затем ноги Брилла скользнули вниз, и в одно жуткое мгновение он исчез с тропинки.Макленнан рванулся вперед, но было поздно. Он пошатнулся на краю обрыва, но ветер ударил ему в лицо и помог восстановить равновесие. Он поглядел вниз. Ему показалось, что он видит всплеск. Затем он увидел, как бледное лицо Брилла пробилось сквозь белую пену прибоя. Макленнан круто обернулся к Дженис и другому констеблю, которые как раз шли к нему. Подъехала еще одна полицейская машина. Оттуда выскочили Джимми Лоусон и еще двое полицейских.— Спасательный пояс, — крикнул Макленнан. — И крепче держите веревку.Он уже срывал с себя пальто и куртку, скидывал ботинки. Он схватил спасательный пояс и снова поглядел вниз. На этот раз он заметил руку, темневшую на фоне пены. Он глубоко вдохнул и бросился в пропасть.У него замерло сердце. Под порывами ветра Макленнан ощущал себя песчинкой, невесомой и незначительной. Все было кончено за пару секунд. Удар о воду был похож на удар о твердую землю. Из него буквально вышибло дух. Ловя ртом воздух и захлебываясь ледяной соленой водой, Макленнан пробился на поверхность. Вокруг он видел только воду, пену и брызги. Он бил ногами, стараясь как-то удержаться на месте.Вдруг между волнами мелькнула голова Брилла. Парень оказался всего в нескольких ярдах дальше от берега, чем он, и немного левее. Макленнан поплыл к нему. Неуклюжий спасательный пояс мешал ему двигаться. Волна подбросила его вверх, потом уронила вниз, неся прямо на Брилла. Он схватил парня за шиворот.Тот забился в его руках. Сначала Макленнан решил, что тот пытается вырваться, чтобы все-таки утопиться. Но затем он понял, что Брилл борется с ним за спасательный пояс. Макленнан понимал, что долго так продолжаться не сможет. Он выпустил пояс, но уцепился за Брилла.А тот ухватил пояс мертвой хваткой. Он вскинул руку вверх и попытался надеть его через голову. Но Макленнан держал его за воротник, понимая, что от этого зависит его собственная жизнь. Оставалось только одно. Брилл изо всех сил ударил локтем назад. И вдруг освободился.Он натянул на себя спасательный пояс, отчаянно хватая ртом перенасыщенный влагой воздух. Позади него Макленнан попытался подплыть ближе и наконец сумел ухватиться за веревку, прикрепленную к спасательному поясу. Для этого потребовалось сверхчеловеческое усилие, потому что намокшая одежда тянула его вниз. От холода пальцы его немели. Он цеплялся за веревку одной рукой, а другой махал, подавая сигнал к подъему команде, столпившейся на вершине утеса.Он почувствовал, что веревка натянулась. Хватит ли сил пятерых, чтобы поднять на утес обоих? Сообразил ли кто-нибудь подогнать спасательную лодку из гавани? Они умрут от холода задолго до того, как подойдут спасатели из Анструтера.Они приближались к прибрежным скалам. На минуту Макленнан ощутил, что бурливость воды его держит. Затем почувствовал, как поднимается над волнами, держась за веревку и за Брилла. Он поднял глаза вверх и с благодарностью увидел бледное лицо человека, стоящего у веревки первым. Черты его он не мог разглядеть сквозь дождь и туман брызг и пены.Они уже поднялись на шесть футов вверх по утесу, когда Брилл, перепугавшись, что Макленнан утянет его вниз в водоворот прибоя, резко ударил пяткой. Пальцы Макленнана разжались, и он опять полетел в воду. И вновь погрузился в ледяные волны, и вновь попытался выплыть на поверхность. Он видел фигуру Брилла, которого медленно поднимали к вершине утеса, и не мог поверить в происшедшее. Этот ублюдок пнул его, оттолкнул, чтобы спастись самому. Он вовсе не пытался покончить с собой. Все это было позерством, способом привлечь к себе внимание.Макленнан снова выплюнул воду. Теперь он боролся, чтобы выплыть и заставить Дэйви Керра пожалеть, что не утонул. Главное, что нужно, — это держать голову над водой. Они спустят ему спасательный пояс. Они подгонят лодку, разве нет?Силы быстро таяли. Он уже не мог бороться с волнами и позволил им просто нести себя, лишь сосредоточившись на том, чтобы удерживать лицо над водой.Легче сказать, чем сделать. Подводное течение уже потянуло его, вода обступила черной стеной, заливая нос и рот. Холод прошел, стало приятно. Он еле расслышал стрекот вертолета над головой, уплывая туда, где так тихо и покойно. Авиация службы спасения на море, — наверное, это они рокочут. «Спускайся вниз, святая колесница, и унеси меня домой…» Смешно, — такие странные вещи приходят в голову. Он хихикнул и опять нахлебался йоды.Наступила невыразимая легкость, море баюкало его, ласково погружая в сон. Барни Макленнан, спи в объятьях океанской волны…Прожектор вертолета обшаривал море больше часа. Ничего. Убийца Рози Дафф востребовал вторую жертву.
Часть IIГлава 19Ноябрь 2003 г.; Гленротс, ШотландияЗаместитель начальника полиции Джеймс Лоусон аккуратно поставил свой автомобиль на парковочном прямоугольнике с его именем на автостоянке возле управления полиции. Не проходило дня, чтобы он мысленно не поздравлял себя с достигнутым. Нет, совсем неплохо для незаконного сына шахтера, выросшего в жалкой муниципальной квартире в трущобном предместье, превратившемся в 50-е в пристанище для безработных, единственной надеждой которых было чудесное оживление и расширение Файфских угольных копей. Смешно! За двадцать пять лет угольная промышленность сократилась до предела, выкинув бывших своих работников на чудовищную свалку рабочей силы. Его приятели подняли его на смех, когда он плюнул на шахту и перешел, как они говорили, «на сторону начальства». «Ну и кто же смеется последним?» — ухмыльнулся Лоусон, вынимая ключ из зажигания служебного «ровера». Тэтчер вычеркнула из жизни шахтеров, а полицию преобразовала в свою личную армию «новой модели». Левые сгинули, а этот феникс, поднявшись из пепла, по-прежнему помахивал своей дубиной, как научили тори. Хорошее было времечко для карьеры в полиции, и будущая пенсия Лоусона станет тому лучшим свидетельством.Он взял с пассажирского сиденья свой кейс с бумагами и бодро направился к зданию, пригнув голову под хлесткими порывами ветра с восточного побережья, обещающего колючий дождь еще до обеда. Он набрал цифры своего личного кода на панели электронного замка задней двери и пошел к лифту. Однако вместо своего кабинета он направился на четвертый этаж, где размещался отдел нераскрытых преступлений. В журналах файфской полиции таких убийств было немного, так что любой успех станет триумфом. Лоусон знал, что если провести такую операцию как следует, то на этом можно сделать себе имя. Так что важно избежать грубых проколов. Такого они себе позволить не могут.Помещение, которое он реквизировал под этот отдел, было немаленькое. Там хватило места для полудюжины компьютеров, и хотя ни единого окна не было, зато имелось пространство для того, чтобы представить все разрабатываемые дела на развешенных кругом на стенах больших демонстрационных стендах. Сбоку на каждой висел отпечатанный на принтере план намеченных по делу мероприятий. По мере того как сотрудники полиции их осуществляли, к списку от руки добавлялись новые пункты. Вдоль двух стен громоздились почти до пояса ящики с папками. Лоусон предпочитал держать следствие под присмотром — приоритетность отнюдь не означала финансовой бесконтрольности. Большинство современных криминалистических методов — дорогостоящие, и Лоусон не собирался позволять своим подчиненным соблазниться хвалеными высокими технологиями, так что все уйдет на счета лабораторий и ничего не останется на оплату повседневной следовательской рутины.За одним-единственным исключением, Лоусон сам сколотил всю свою команду, подбирая следователей с репутацией людей въедливых, внимательных к деталям и достаточно сообразительных, чтобы собрать воедино разрозненные клочки информации. А исключением был офицер полиции, чье присутствие в этом помещении раздражало Лоусона. Не потому, что тот был неумелым полицейским, а потому, что он был лицом заинтересованным. Инспектор Робин Макленнан приходился братом Барни Макленнану, погибшему в ходе расследования одного из этих самых нераскрытых убийств. Так что если бы это зависело от Лоусона, он бы не подпустил его к пересмотру дел на пушечный выстрел. Однако Макленнан через его голову обратился к начальнику полиции, и Лоусону пришлось подчиниться приказу.Единственное, что ему удавалось, — это держать Макленнана подальше от дела Рози Дафф. После смерти Барни Робин перевелся из Файфа на юг и вернулся лишь после недавней смерти отца, чтобы отработать последние годы пенсии поближе к матери. Случайно он имел касательство к одному из других нераскрытых дел, так что Лоусон уговорил своего начальника подключить его к делу Лесли Камерон, студентки, найденной восемнадцать лет назад изнасилованной и убитой в Сент-Эндрюсе. В то время Робину Макленнану, жившему тогда неподалеку от родителей Лесли, было поручено осуществлять связь с ними — возможно, в силу его связей в файфской полиции. Лоусон понимал, что теперь Макленнан станет заглядывать через плечо детектива, ведущего дело Рози Дафф, но, по крайней мере, его личные чувства не смогут непосредственно повлиять на ход следствия.Этим ноябрьским утром за столами сидели только двое сотрудников. Констебль Фил Паратка занимался, пожалуй, самым деликатным из всех пересматриваемых дел. Жертвой был молодой человек, найденный убитым в собственном доме. Обвинили его лучшего друга. Тот был осужден за это, но ряд неприятных разоблачений относительно методов полицейского расследования привел к тому, что обвинение сняли после подачи апелляции. Последовал крах нескольких карьер, и теперь на полицию давили, требуя найти истинного убийцу. Лоусон выбрал Паратку отчасти за его репутацию человека чуткого и сдержанного. Но кроме того, он заметил в молодом следователе ту же жажду успеха, которая обуревала его самого в этом возрасте. Паратка так страстно желал добиться результатов, что Лоусону казалось временами, будто от него дым идет.Когда Лоусон вошел, из-за стола как раз поднялась другая его сотрудница. Констебль Карен Пири сдернула со спинки стула немодную, но удобную дубленку и торопливо надела. Почувствовав в комнате появление нового человека, она подняла взгляд и устало улыбнулась Лоусону:— Делать нечего: придется снова поговорить с первоначальными свидетелями.— Бесполезно — пока вы не разберетесь с вещественными доказательствами, — заметил Лоусон.— Но, сэр…— Пойдете в хранилище и вручную все там перекопаете.— Это займет недели, — ужаснулась Карен.— Знаю, но ничего не поделаешь.— Но, сэр… как же насчет бюджета?— Бюджет — моя забота, — вздохнул Лоусон. — Не вижу для вас альтернативы. Чтобы нажать на них, нам нужны улики. Да, их нет в том ящике, где они должны были бы быть. Единственное предположение, которое сделали сотрудники отдела хранения, что кто-то «переложил их не туда» при переезде в новое помещение. У них не хватает рук, чтобы устраивать поиски, так что этим должны заняться вы.Карен надела свою сумку на плечо:— Вы правы, сэр.— Я с самого начала говорил: если мы хотим добиться в этом деле какого-то прогресса, главное — это вещественные доказательства. И если кто-то и сможет их найти, то только вы. Приложите все силы, Карен.Он смотрел ей вслед — походка свидетельствует о решительности и упорстве, из-за которого он и поручил Карен Пири дело об убийстве Рози Дафф — двадцатипятилетней давности. Сказав несколько ободряющих слов Паратке, Лоусон направился в свой кабинет на третьем этаже.Усевшись за огромный письменный стол, он ощутил легкую тревогу: пересмотр дел может пойти вовсе не так, как хотелось бы. Недостаточно просто объявить, что они сделали все, что смогли. Нужен результат, хотя бы по одному из дел. Он отхлебнул крепкого сладкого чая и потянулся к лотку с входящими бумагами. Просмотрев парочку отчетов, начертил в верху первой страницы свои инициалы и переложил их в лоток для внутренней почты. Следующим оказалось письмо от некоего частного лица, адресованное ему лично. Уже это было необычно. Однако содержание письма заставило Лоусона резко выпрямиться в кресле и внимательно его перечитать.Карлтон-вэй, 12Сент-МонансФайфЗаместителю начальника полицииДжеймсу ЛоусонуУправление файфской полицииДетройт-роудГленротсКИ6 2РДж8 ноября 2003 годаУважаемый мистер Лоусон, я с интересом прочел газетное сообщение о том, что файфская полиция возобновила расследование нераскрытых убийств, я предполагаю, что в числе прочих Вы вернетесь к рассмотрению дела об убийстве Рози Дафф, Мне хотелось бы встретиться с Вами, чтобы его обсудить. У меня имеется информация, пусть не напрямую связанная с этим делом, которое могло бы дополнить Ваше понимание обстоятельств этого происшествия.Пожалуйста, не отнеситесь к этому письму как к посланию какого-нибудь психа. У меня есть основания полагать, что в ходе первичного расследования полиция не знала о существовании этой информации.Надеюсь, что вы со мной свяжетесь.Искренне ВашГрэм Макфэдьен.Сегодня Грэм Макфэдьен одевался очень тщательно. Он хотел произвести на заместителя начальника полиции надлежащее впечатление. Он очень боялся, что Лоусон отмахнется от его письма, решив, что просто какой-то сумасшедший жаждет привлечь к себе внимание. Однако, к его удивлению, скоро почта доставила ему ответ. Что удивило его еще больше, написал ему сам Лоусон, который просил его позвонить и назначить время и место встречи. Он-то ждал, что тот спустит его письмо кому-нибудь из подчиненных, занимающихся этим делом. Макфэдьена поразило, как серьезно отнеслась к данной теме полиция. Когда он позвонил, Лоусон предложил им встретиться у Макфэдьена дома в Сент-Монансе. «Это будет менее официально, чем здесь в управлении», — объяснил он. Макфэдьен подозревал, что Лоусон хочет посмотреть на него в домашней обстановке, чтобы лучше оценить его умственное и душевное состояние. Но он был счастлив принять это предложение, в частности, и потому, что всегда терпеть не мог ездить по Гленротсу, петляя в лабиринтах одностороннего движения.Предыдущий вечер Макфэдьен провел, наводя порядок в гостиной. Он считал себя относительно аккуратным человеком, и его не раз удивляло, как долго приходится убираться, чтобы принять кого-то в доме. Возможно, все дело в том, что ему редко представлялся случай проявить гостеприимство. Женщин он к себе не водил, да и вообще, если честно, не страдал от их отсутствия в своей жизни. Ему с лихвой хватало общения с коллегами — ни на что другое просто не оставалось сил. Изредка приходилось встречаться с ними в нерабочее время — чтобы не выглядеть вызывающе: еще ребенком он понял, что лучше быть незаметным, чем привлекать к себе внимание. Зато от общения с компьютером он не уставал никогда. Ведя ли поиск по сети, обмениваясь ли информацией в режиме конференции или играя с мультиюзерами онлайн, Макфэдьен был счастлив, когда между ним и остальным миром стоял этот полупроводниковый барьер. Компьютер никогда не осуждал его, никогда не считал недоумком. Люди думают, что компьютеры очень сложны, что понимать их бесконечно трудно, но они ошибаются. Компьютеры предсказуемы и безопасны. Компьютеры вас не унизят. От компьютера вы всегда знаете, чего ждать.Он внимательно посмотрел на себя в зеркало. Известно, что лучший способ не привлекать ненужного внимания, — это слиться с окружением. Сегодня он хотел выглядеть раскованным, обычным и нестрашным. Не странным. Он знал, что большинство людей автоматически считают программистов чудиками, и он не хотел, чтобы Лоусон пришел к такому же выводу. Он не чудик. Просто он — другой. Но именно этого Лоусону знать незачем. Проскользни под их радаром — и добьешься того, что хочешь.Он остановил выбор на джинсах и рубашке поло. Этим никого не испугать. Проводя гребенкой по густым темным волосам, он поморщился, глядя на свое отражение. Одна женщина когда-то ему сказала, что он похож на Джеймса Дина, но он отверг эту жалкую попытку привлечь его внимание. Он обулся в черные кожаные ботинки типа мокасин и посмотрел на часы. Надо убить еще десять минут. Макфэдьен прошел в спальню и сел за один из трех компьютеров. Ему нужно будет сообщить некоторую ложь, а чтобы быть убедительным, надо успокоиться.Джеймс Лоусон медленно ехал по Карлтон-вэй — дугообразной улице, застроенной маленькими, отдельно стоящими домиками, построенными в конце двадцатого века, но стилизованными под «Ист Нойк». Фахверковые, острые черепичные крыши со ступенчатыми фронтонами — все признаки характерной местной архитектуры — не лишали домики индивидуальности и не мешали им вписываться в окружающий ландшафт. Стоящие в полумиле от побережья, от рыбацкой деревушки Сент-Монанс, эти домики идеально подходили для молодых специалистов, которые не могли позволить себе настоящие старинные дома, закупленные на корню приезжими, жаждущими заполучить эти экзотические жилища то ли для жизни на пенсии, то ли чтобы сдавать их отпускникам.Дом Грэма Макфэдьена был одним из самых маленьких. Две гостиных, две спальни, подумал Лоусон, — гаража нет, но площадка перед домом может вместить пару маленьких автомобилей. Сейчас там находился старенький серебристый «фольксваген-гольф». Лоусон припарковался на улице и прошел по дорожке к двери. Широкие штанины его брюк» бились на ветру — с залива Фёрт-оф-Форт дуло как следует. Он позвонил и нетерпеливо ждал, когда откроют. Не хотелось бы жить в таком унылом месте. Конечно, летом здесь, наверное, красиво, но холодным ноябрьским вечером тут было мрачно и неуютно.Дверь отворилась, и на пороге возник мужчина лет под тридцать. Среднего роста, стройный. Лоусон автоматически отмечал в памяти его приметы. Копна темных волос, пышных настолько, что причесать их толком невозможно. Глубоко посаженные голубые глаза, широкие скулы и полные, почти женские губы. Он знал, потому что проверил заранее, что правонарушений за этим молодым человеком не числится. Но парень слишком молод, чтобы лично знать что-то о деле Рози Дафф.— Мистер Макфэдьен? — осведомился Лоусон.Молодой человек кивнул:— А вы, должно быть, заместитель начальника полиции Лоусон. Мне так к вам обращаться?Лоусон ободряюще улыбнулся:— Без чинов. Просто — мистер Лоусон.Макфэдьен отступил на шаг:— Заходите.Лоусон последовал за ним по узкому коридорчику в опрятную гостиную. Перед телевизором, рядом с которым размещался видео- и DVD-проигрыватель, стояли обитые коричневой кожей два кресла и диван. На полках с обеих сторон были только видеокассеты и диски DVD. Кроме этого, из мебели в комнате был только сервант со стаканами и несколькими бутылками солодового виски. Однако все это Лоусон заметил позже. Его буквально резанула по глазам фотография на стене. Единственная в комнате. Аэрофотоснимок, увеличенный до размера 20x30 дюймов, мгновенно узнал бы всякий, знакомый с делом Рози Дафф. Стоящее низко над горизонтом солнце четко освещало продолговатые надгробия пиктского кладбища на Холлоу-Хилл — место, где было найдено тело умирающей Рози. Лоусон оцепенел. Голос Макфэдьена вернул его в настоящее.— Могу я предложить вам выпить? — спросил тот. Он застыл в дверном проеме, неподвижный, как добыча под взглядом охотника.Лоусон потряс головой, одновременно отказываясь от угощения и прогоняя возникшую в памяти картину.— Нет, спасибо, — проговорил он и без приглашения уселся в кресло. За годы полицейской работы выработалась уверенность и раскованность.Макфэдьен вошел в комнату и сел в кресло напротив. Лоусон никак не мог понять, что у него на уме, и это несколько беспокоило.— В своем письме вы сообщали, что у вас имеется некоторая информация по делу Рози Дафф? — осторожно начал он.— Верно. — Макфэдьен слегка наклонился вперед. — Рози Дафф была моей матерью.Глава 20Декабрь 2003 г.Вырванный из видеопроигрывателя таймер, жестянка с краской, четверть литра бензина, обрывки проводов, обрезки фитиля… Ничего особенного, ничего такого, чего нельзя было бы обнаружить в пестром беспорядке домашнего мусора, скопившегося в любом подвале или садовом сарае. Вполне безобидные вещи.За исключением того, что, будучи собранны воедино в особом порядке, они становились чем-то далеко не безобидным.Таймер достиг установленной даты и часа, искра проскочила зазор между проводами и подожгла пары бензина. Крышка жестянки от взрыва взлетела вверх, и раскиданный вокруг бумажный мусор и древесные опилки обрызгало горящим бензином. Все строго по инструкции: убийственно четко.Огонь нашел себе свежую пищу — свернутый в рулон старый палас, полупустые банки с краской, покрытое лаком днище лодки. По мере того как пожар набирал силу, стеклопластик и подвесной мотор, садовая мебель и аэрозольные жестянки превращались в факелы и огнеметы. Хлопья пепла взлетали вверх, как петарды на ярмарочном фейерверке.А главное, накапливался дым. Пока внизу в темноте бушевал огонь, струйки дыма расползались по дому, сначала еле-еле, а затем все быстрее и гуще. Первые лазутчики были незаметные, всего-навсего жидкие струйки, которые просачивались в щели между досками пола и возносились вверх с потоками горячего воздуха. Их было достаточно, чтобы спящий закашлялся, но недостаточно, чтобы он проснулся от едкого дыма. Потом дым стал заметнее, он клубился в лунном свете, лившемся в незавешенные окна. Запах тоже стал ощутимее, он уже мог насторожить того, кто был в состоянии это заметить. Однако все тот же дым уже притупил чувства спящего. Если бы кто-то потряс его за плечо, он, может быть, сумел бы проснуться и добрести до окна, единственного пути к спасению. Но сам себе он уже помочь не мог. И вскоре бесчувствие сменилось смертью.Пожар разгорался и гудел, рассыпал мириады алых и золотых искр, взлетал кометными хвостами в темное небо. Балки застонали и рухнули наземь. Это было великолепное зрелищное и безболезненное убийство.Несмотря на то, что в кабинете было тепло — климат-контроль работал не зря, — Алекса Джилби била дрожь. Серое декабрьское небо, серые крыши, серые камни домов. Мохнатого инея на крышах домов по другую сторону улицы за день ничуть не убыло. Либо там прекрасная терморегуляция, либо температура так и не поднялась с рассвета… Он поглядел вниз на Дандас-стрит. Выхлопы транспорта, устремившегося к центру города, клубились позади столпившихся в небывалых пробках машин, будто духи Рождества. Улицы были забиты машинами больше обычного. Жители пригородов и окрестностей рвались в сердце Эдинбурга за рождественскими покупками, не понимая, что сейчас, в последние недели перед праздником, найти там место для парковки еще труднее, чем выбрать идеальный подарок для капризной дочки-подростка.Алекс снова посмотрел верх, на небо. Низкое, свинцовое, оно гарантировало снегопад с деликатностью и изяществом телерекламы январской мебельной распродажи. Настроение его совсем упало. До сих пор он неплохо справлялся со своей сезонной депрессией. Но когда начинался снегопад, вся его решимость куда-то пропадала, и он снова погружался в хандру. А уж сегодня снег ему ни к чему. Ровно двадцать пять лет тому назад он наткнулся на то, что навсегда превратило для него Рождество в водоворот ужасных воспоминаний. Никакими усилиями родных и друзей невозможно стереть из календаря его памяти годовщину смерти Рози Дафф.Надо же, размышлял он, быть единственным производителем поздравительных открыток, который ненавидит самое доходное для себя время года. В кабинетах, дальше по коридору, отдел продаж по телефону принимает последние оптовые заказы на поставки открыток, заодно используя возможность взять заказы ко Дню святого Валентина, Дню матери и Пасхе. А вот бухгалтерия начинает несколько расслабляться, зная, что пик продаж уже прошел и можно оценить успехи и провалы последних недель. В расчетном отделе наверняка теперь улыбаются. Цифры этого года на восемь процентов превысили прошлогодние, благодаря новой серии открыток, разработанной самим Алексом. И хотя прошло более десяти лет с того времени, когда он, перестав зарабатывать на жизнь пером и тушью, ушел в бизнес, Алексу нравилось время от времени делать творческий вклад в производство. Нет лучшего способа держать свою команду в тонусе.Но когда он это придумывал, стоял апрель, не замутненный тенями прошлого. Странно, как накрепко была связана с временем года эта его хандра… Едва убирали в коробки украшения рождественских елок, призрак Рози Дафф начинал таять, освобождая его память от грустных воспоминаний. Он снова мог получать удовольствие от жизни. Теперь же оставалось только стиснуть зубы и перетерпеть.За долгие годы он перепробовал множество способов отгонять прочь тени прошлого. На вторую годовщину он напился до бесчувствия и до сих пор не знает ни в каком баре закончился тогда его поход, ни кто доставил его в маленькую квартирку, которую он снимал в Глазго. Однако все, чего ему удалось добиться той ночью, — это жутких кошмаров, в которых проказливая улыбка Рози и ее легкий смех сменялись калейдоскопом страшных видений. Он долго не мог от них очнуться, а потом проснулся в холодном поту.Годом позже он навестил ее могилу на Западном кладбище в Сент-Эндрюсе, на самой окраине города. Чтобы не встретить знакомых, он дождался сумерек. Припарковав свой неприметный «форд-эскорт» как можно ближе к воротам, он низко надвинул на глаза твидовую кепку, поднял вверх воротник пальто и зашагал в сгущающуюся влажную темноту. Проблема была в том, что он не знал точно, где похоронена Рози. Он видел только фотографии с ее похорон, которые местная газета раскатала на всю первую полосу, а судя по ним, можно было понять только, что ее могила находится где-то у дальней ограды кладбища.Опустив голову, он пробирался между надгробиями, чувствуя себя каким-то извращенцем. И жалел, что не захватил фонарик, но тут же сообразил, что этим привлек бы к себе нежелательное внимание. Света редких уличных фонарей хватало лишь, чтобы с трудом разбирать надписи на памятниках. Алекс готов был сдаться, когда вдруг наткнулся на искомое, в уединенном уголке у самой кладбищенской стены.Надгробие Рози представляло собой простую глыбу черного гранита. Вызолоченные буквы блестели ярко, как в день, когда их высекли. Сначала Алекс попытался отрешиться от эмоций, войдя в образ художника, воспринимающего все вокруг лишь как некий эстетический объект. В таком ключе все было приемлемо. Но его хватило ненадолго. Буквы, которые он старался видеть лишь как знаки на камне, сложились в пронзительную надпись: «Розмари Маргарет Дафф. Родилась 25 мая 1959 года. Жестоко отнята у нас 16 декабря 1978 года. Навеки потерянная нами любимая дочь и сестра — покойся с миром». Алекс вспомнил, что полиция организовала сбор денег на памятник. Наверное, им удалось собрать много, потому что надпись была длинной. Он думал об этом, все еще отгоняя от сознания горестное событие, о котором она гласила.И еще одно невозможно было не заметить: разнообразные цветочные приношения, бережно возложенные к подножию памятника. Там было не меньше дюжины букетов и гирлянд, некоторые были помещены в низкие урны, которые продают в цветочных магазинах именно для этой цели. Часть цветов, не уместившись у самого памятника, лежала на траве выразительным напоминанием о том, в скольких сердцах Рози продолжала жить.Алекс расстегнул пальто и вытащил единственную белую розу, которую принес с собой. Он присел, чтобы положить ее неприметно к другим цветам, и чуть не подпрыгнул от ужаса. Из ниоткуда на его плечо опустилась рука. Влажная трава заглушила звук шагов, а мысли голос инстинкта.Алекс круто обернулся, выскальзывая из-под руки, оступился на мокрой траве и растянулся навзничь — жуткой пародией на декабрьский кошмар трехлетней давности. Он съежился, ожидая пинка или удара, когда тот, кто его потревожил, поймет, с кем имеет дело. Он был совершенно не готов к встревоженному знакомому голосу, окликнувшему его прозвищем, известным лишь самым близким друзьям.— Эй, Джилли, с тобой все путем? — Зигмунд Малкевич протягивал ему руку, чтобы помочь подняться. — Я не хотел тебя напугать.— Господи, Зигги, а чего ты хотел достичь, подкрадываясь ко мне на темном кладбище? — возмутился Алекс, стараясь подняться без посторонней помощи.— Прости. — Он кивком показал на розу. — Хорошая мысль. Я никак не мог сообразить, что подходит к такому случаю.— Ты бывал здесь раньше? — Алекс отряхнулся и повернулся лицом к старому другу. В тусклом свете Зигги напоминал привидение. Его бледная кожа, казалось, светилась изнутри.Зигги кивнул:— Только в годовщины. Но я никогда раньше не видел здесь тебя.— Я пришел в первый раз, — пожал плечами Алекс. — Знаешь, я готов попробовать что угодно, лишь бы прогнать воспоминания.— Мне это так и не удалось.— Мне тоже. — Не говоря больше ничего, они повернулись и зашагали обратно к выходу, каждый был погружен в свои страшные воспоминания. По молчаливому соглашению, окончив университет, они избегали говорить о событии, так глубоко и сильно изменившем их жизнь. Его тень вечно тяготела над ними, но теперь она оставалась неназванной. Возможно, именно благодаря такой фигуре умолчания их былая крепкая дружба смогла продержаться так долго. Теперь, когда Зигги жил по безумному расписанию, работая ординатором в Эдинбурге, они виделись редко, но, если им удавалось урвать вечерок для встречи, старое братство оживало вновь.У ворот Зигги притормозил:— Как насчет пинты?Алекс покачал головой:— Если я начну, то не смогу остановиться. А здесь не лучшее место на свете, чтобы нам с тобой напиваться. Здесь вокруг еще слишком много людей, которые считают, что нам удалось отмазаться от убийства. Нет, я лучше поеду обратно в Глазго.Зигги крепко стиснул его в объятье:— Увидимся в Новый год. Ладно? У городской ратуши. В полночь.— Ага. Мы с Линн обязательно будем там.Зигги кивнул, понимая все, что заключалось в этих нескольких словах. Он поднял руку в шутливом салюте и ушел в надвигающуюся ночь.С тех пор Алекс на той могиле не бывал. От тоски такие посещения не помогали. Да и с Зигги хотелось встречаться в другой обстановке. Там, на кладбище, до сих пор витало нечто тяжкое и болезненное, чего оба хотели избежать в общении друг с другом.Ему, по крайней мере, было с кем поделиться душевной мукой — в отличие, как ему казалось, от других. Линн с самого начала все знала о смерти Рози Дафф. Той зимой они были вместе. Иногда он гадал — а что, если он и полюбил-то Линн за то, что она знала его самую большую тайну и они всегда могли об этом поговорить.Трудно было не почувствовать, что обстоятельства той ночи некоторым образом лишили его намеченного будущего и дали взамен другое. Это стало его проклятием, как альбатрос из «Старого моряка» Кольриджа, темным пятном в памяти, которое заставляло его чувствовать себя навсегда оскверненным. Никто не стал бы его другом, думал он, если бы знал, что у него в прошлом, какие подозрения до сих пор питают в отношении него многие люди. А Линн все знала и, несмотря на это, любила его.За прошедшие годы она доказывала это много раз. А вскоре на свет появится самое главное доказательство. Через два коротких месяца, даст Бог, она родит ребенка, о котором они давно мечтали. Они оба сначала решили подождать, пока не устроятся, а потом стало похоже на то, что они слишком с этим затянули. Три года усилий, уже назначенная дата в специальной клинике по искусственному оплодотворению… как вдруг Линн взяла и забеременела. У Алекса появилось ощущение, что впервые за двадцать пять лет судьба предоставляет ему шанс на новую жизнь.Алекс отвернулся от окна. Его жизнь скоро изменится. И может быть, если он сделает решительное усилие, он сможет оставить прошлое в прошлом. Начиная с сегодняшнего вечера. Он заказал столик в ресторане-башне на крыше Музея Шотландии. Он поведет туда Линн вместо того, чтобы мрачно томиться дома.Едва он протянул руку к телефону, как тот зазвонил. Ошеломленный Алекс какое-то мгновенье тупо смотрел на него, потом снял трубку:— Алекс Джилби слушает.Понадобилось еще какое-то время, чтобы связать голос на другом конце линии с его обладателем. Не то чтобы совсем незнакомым — но, по крайней, мере от этого человека он никак не мог ждать звонка именно сейчас.— Алекс, это Пол. Пол Мартин.Узнать голос было трудно еще и потому, что говоривший был явно очень взволнован.Пол. Пол — друг Зигги. Физик, специалист в области элементарных частиц, или как их там, мужчина с ладной фигурой квотербека. Человек, который последние десять лет был для Зигги светом в окошке.— Хай, Пол. Вот так сюрприз.— Алекс. Я не знаю, как сказать… — Голос Пола дрогнул. — У меня плохие новости.— Зигги?— Он умер, Алекс. Зигги мертв.Алекс потряс телефонную трубку, словно какая-то механическая поломка исказила слова Пола.— Нет, — произнес он. — Нет. Это какая-то ошибка.— Хотел бы я, чтобы это было так, — проговорил Пол. — Никакой ошибки, Алекс. Дом… Ночью в нем случился пожар. Он сгорел дотла. Мой Зигги… он погиб.Алекс тупо уставился в стену невидящим взглядом. В мозгу крутилась бессмысленная фраза: «Зигги играет на гитаре».Нет, больше не играет.Глава 21Джеймс Лоусон, проведя полдня за визированием кучи документов — ставя дату и инициалы вверху каждой первой страницы, — ухитрился совершенно не думать об их содержании. А потом он наткнулся на заявку констебля Паратки с просьбой разрешить проведение анализа ДНК вновь выявленного подозреваемого по одному из старых дел. Сработало сочетание даты и рапорта о нераскрытом преступлении, и все вдруг встало на место. Причем избежать осознания этого было невозможно. Сегодня исполнялась двадцать пятая годовщина смерти Рози Дафф.Он задумался, как справится с этим Грэм Макфэдьен, и воспоминание об их неприятном разговоре заставило Лоусона заерзать в кресле. Поначалу он ощутил недоверие. В ходе следствия о смерти Рози Дафф ни о каком ребенке не было и речи. Ни друзья, ни родные даже не намекнули о существовании подобного секрета. Однако Макфэдьен твердо стоял на своем.— Вы должны были знать о том, что у нее был ребенок, — настаивал он. — Наверняка патологоанатом должен был заметить это при вскрытии.Память Лоусона тут же услужливо вытащила из своих глубин шаркающую фигуру доктора Кеннета Фрезера. Ко времени убийства он уже почти отошел от дел, и от него чаще пахло не формалином, а виски. Большая часть работы, которую ему пришлось проделать за долгую и успешную карьеру, была простой и ясной, и опыта вскрытия жертв убийств у него было мало. Лоусон вспомнил, как Барни Макленнан размышлял вслух, не пригласить ли кого-нибудь опытнее.— Нет, этого замечено не было, — произнес он, не вдаваясь в подробности.— Невероятно, — сказал Макфэдьен.— Может быть, этого не заметили из-за раны.— Что же, такое возможно, — с сомнением в голосе согласился Макфэдьен. — Я полагал, что вы знали о моем существовании, но не смогли меня отыскать. Я всегда знал, что меня усыновили, — продолжал он, — но считал, что будет несправедливо по отношению к моим приемным родителям начать поиски матери, которая меня родила, при их жизни. Отец мой умер три года назад, а мать… в общем, она в приюте. У нее болезнь Альцгеймера. Она все равно что умерла для таких переживаний. Так что несколько месяцев назад я начал наводить справки. — Он вышел из комнаты, но скоро вернулся с синей картонной папкой в руках. — Вот тут все, — сказал он, протягивая ее Лоусону.Полицейский почувствовал себя так, словно ему вручили бутылку с нитроглицерином. Подавив легкое отвращение, которого сам не мог понять, он открыл папку. Документы внутри нее были сложены в хронологическом порядке. Первым шел запрос Макфэдьена. Лоусон стал просматривать листки, ухватывая суть каждого. Он наткнулся на свидетельство о рождении и остановился. Там, в графе, отведенной для имени матери, он прочитал знакомое имя: Розмари Маргарет Дафф. Дата рождения — 25 мая 1959 года. Занятие матери — «не работает». Там, где должно было находиться имя отца, бросалось в глаза, как алая буква на платье пуританки: «неизвестен». Но адрес проживания матери был совершенно незнакомый.Лоусон поднял глаза. Макфэдьен сжимал ручки кресла так сильно, что побелели костяшки пальцев.— Почему Ливингстоун-Хаус, Сэлайн? — спросил он.— Там все написано. Это родильный приют Шотландской церкви, куда направляли рожать молодых женщин, попавших в беду. Теперь это детский дом, но раньше туда отсылали девушек, чтобы скрыть их позор от соседей. Мне удалось отыскать женщину, которая тогда возглавляла это заведение. Айна Драйбург. Сейчас ей за семьдесят, но она сохранила остроту ума. Я был удивлен, с какой охотой она со мной разговаривала. Я думал, это окажется труднее. Но она заявила, что прошло уже очень много лет и теперь это никому уже не сможет повредить. Ее философия — «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов».— Что она вам рассказала? — Лоусон подался вперед, стремясь услышать тайну, чудесным образом ускользнувшую от внимания полиции при тщательнейшем расследовании убийства.Теперь, когда молодой человек поверил, что его принимают всерьез, он слегка расслабился.— Рози забеременела в пятнадцать лет. Когда срок был три месяца, ей хватило храбрости признаться в этом матери. Мать действовала быстро. Она отправилась к священнику, а тот связал ее с Ливингстон-Хаусом. На следующее утро миссис Дафф села на автобус и поехала повидать миссис Драйбург. Та согласилась принять Рози и предложила миссис Дафф распустить слух, что Рози отправилась к родственнице, которая ложится на операцию и нуждается в помощнице, чтобы вести домашнее хозяйство и присматривать за детьми. В конце недели Рози уехала из Страткиннесса и явилась в Сэлайн. Там она провела под присмотром, миссис Драйбург оставшиеся месяцы беременности. — Макфэдьен нервно сглотнул. — Она никогда не держала меня на руках. Никогда меня не видела. У нее была фотография… и все. В то время все делалось иначе. Меня забрали и в тот же день передали приемным родителям. А через неделю после родов Рози вернулась назад в Страткиннесс, будто ничего не случилось. Миссис Драйбург сказала, что в следующий раз она услышала имя Рози в теленовостях. — Он коротко выдохнул. — А потом она мне рассказала, что моя мать мертва уже двадцать пять лет. Убита. И никто за это не был наказан. Я не знал, что мне делать. Я хотел связаться с остальными родственниками. Мне удалось узнать, что и деда, и бабушки моей уже нет в живых. Но вроде бы у меня имеются два дяди.— Вы не вступали с ними в контакт?— Я не знал, следует ли это делать. А потом я увидел в газете заметку о пересмотре нераскрытых дел и решил, что сначала стоит поговорить с вами.Лоусон опустил глаза в пол.— Разве что они изменились самым коренным образом… я бы посоветовал вам не будить лихо. — Он почувствовал на себе взгляд Макфэдьена и поднял голову. — Брайан и Колин всегда были готовы защитить Рози. Всегда держали кулаки наготове. Мне кажется, что они могут решить, что вы пытаетесь бросить тень на репутацию Рози. Не думаю, что это приведет к счастливому воссоединению родных.— Я думал, ну понимаете… что, может быть, они подумают, что во мне продолжает жить какая-то частичка Рози?— Я бы на это не рассчитывал, — твердо заявил Лоусон.Макфэдьена, казалось, это не убедило.— Но если эта информация поможет вам в новом расследовании? — упорствовал он. — Они же должны будут тогда увидеть это в ином свете. Вы так не думаете? Ведь им наверняка хочется, чтобы убийцу наконец поймали?Лоусон пожал плечами:— Честно говоря, я не вижу, каким образом это нас продвинет. Вы родились за четыре года до смерти матери.— Но что, если она продолжала видеться с моим отцом? Что, если это имеет какое-то отношение к убийству?— Не было никаких свидетельств того, что в прошлом у Рози были с кем-либо подобные долгие отношения. В течение последнего года перед смертью она встречалась с несколькими… приятелями, но ничего серьезного. Однако времени еще для кого-то постороннего у нее уже не оставалось.— Ну а если он уехал, а потом вернулся? Я читал в газетах отчет о ее убийстве, и там высказывалось предположение, что она с кем-то встречалась, но никому не известно с кем. Может быть, мой отец вернулся, а она не захотела, чтобы родители знали, что она снова видится с парнем, от которого забеременела, — продолжал настаивать Макфэдьен.— Теоретически такое возможно. Но никто не знает, кто был отцом ее ребенка, так что это нас никуда не ведет.— Вы тогда не знали, что у нее вообще был ребенок. Ручаюсь, что вы никогда и не спрашивали, с кем она гуляла за четыре года до убийства. Может быть, ее братья знают, кто был моим отцом.— Я не хочу пробуждать в вас ложные надежды, мистер Макфэдьен, — вздохнул Лоусон и начал перечислять по пальцам. — Во-первых, Брайан и Колин Даффы отчаянно хотели, чтобы мы нашли убийцу Рози. Если бы отец ее ребенка все еще жил где-то рядом или просто появился поблизости, можете держать пари, что они колотили бы в нашу дверь, вопя, чтобы мы его немедленно арестовали. А если бы мы не уважили их требование, они переломали бы ему ноги сами. Это по меньшей мере.Макфэдьен сжал губы в ниточку.— Значит, вы не собираетесь отслеживать эту линию?— Если позволите, я заберу с собой эту папку, сделаю копию и отдам следователю, ведущему дело о гибели вашей матери. Это нам не повредит, а, может, даже окажется полезным.В глазах Макфэдьена сверкнуло торжество.— Значит, вы допускаете, что это правда? Что Рози была моей матерью?— Похоже на то. Хотя, конечно, мы проведем дополнительную проверку.— Тогда вам понадобится образец моей крови?— Образец крови? — недоуменно нахмурился Лоусон.Макфэдьен вскочил на ноги во внезапном приливе энергии.— Подождите минутку. — Он снова выскочил из комнаты и вернулся с толстой книжкой в бумажной обложке, которая сама раскрылась на месте, где треснул корешок. — Я прочитал все, что можно было, об убийстве матери, — сказал он, суя книжку в руки Лоусона.Лоусон посмотрел на обложку. «Остаться безнаказанным. Величайшие нераскрытые убийства XX века». Рози Дафф удостоилась в ней пяти страниц. Лоусон бегло их проглядел, поразившись, что автор почти ничего не напутал. В памяти вновь возникла пронзительно-яркая картина того ужасного момента, когда он стоял и смотрел на тело Рози на снегу.— Я все еще вас не вполне понимаю.— Тут сказано, что на ее теле и на одежде были обнаружены следы семенной жидкости. И что, несмотря на примитивный уровень тогдашних методов криминалистики, вам удалось установить, что трое из четверых студентов, нашедших ее, теоретически могли быть источником семени. Но теперь-то, с нынешними методами, вы сможете сравнить ДНК того семени с моим ДНК? И сможете установить, не принадлежит ли оно моему отцу.У Лоусона появилось ощущение, что он проваливается в Зазеркалье. Вполне понятно, что Макфэдьен хочет узнать все возможное о своем отце. Но когда это навязчивое стремление доходит до того, чтобы обвинять отца в убийстве, лишь бы его найти, — это уже патология.— Если мы и станем делать такой сравнительный анализ, то сравнивать будем не с вашими данными, Грэм, — произнес он, как мог, мягко. — А с данными тех четверых студентов, о которых написано в этой книжке. Тех, что ее нашли.Вы сказали «если», — прицепился Макфэдьен.— Если?— Вы сказали «если станем делать такой сравнительный анализ». Не «когда», а «если». Почему?Нет, это не «Алиса в Зазеркалье», а «Алиса в Стране чудес». Лоусону казалось, что он летит вниз, куда-то в темноту кроличьей норы, и никакой твердой почвы под ногами больше нет. У него заныло в крестце. У некоторых людей голова или суставы отзываются болью на погоду. У Лоусона поясничный нерв был барометром стресса. — Мне очень неловко говорить об этом, мистер Макфэдьен, — проговорил он, шаг за шагом отступая под прикрытием официальной формулировки, — но в определенный момент в ходе последних двадцати пяти лет вещественные доказательства по делу об убийстве вашей матери были положены не на место.Лицо Макфэдьена исказилось гримасой злого недоверия.— Что вы хотите этим сказать? В каком смысле не на место?— В самом прямом. Вещественные доказательства переезжали трижды. Первый раз, когда переводили полицейский участок Сент-Эндрюса в новое здание. Затем их отправили в центральное хранилище улик при управлении полиции. А совсем недавно мы и сами переехали в новое помещение. В какой-то момент пакет, в котором находилась одежда вашей матери, не была положена на должное место. Когда мы начали их разыскивать, в том боксе, где они должны были храниться, их не оказалось.Казалось, Макфэдьен вот-вот полезет драться.— Как такое могло случиться?— Единственное объяснение, которое я могу вам предложить, — человеческий фактор. Обычная ошибка какого-то человека, — Лоусон съежился под презрительным и возмущенным взглядом молодого человека. — Мы тоже не безгрешны.Макфэдьен яростно помотал головой:— Это не единственно возможное объяснение. Кто-то мог удалить их намеренно.— Зачем ему было это делать?— Ну, это же очевидно. Убийца не хотел, чтобы их теперь нашли. Разве это не логично? Все знают про анализ на ДНК. Как только вы объявили о возобновлении следствия по старым делам, он должен был сообразить, что его время истекает.— Вещественные доказательства были заперты в полицейском хранилище. И никаких взломов замечено не было.Макфэдьен только фыркнул:— А ничего и не надо взламывать. Достаточно лишь помахать пачкой денег перед нужным носом. У всего есть своя цена, даже у сотрудников полиции. Сейчас нельзя открыть газету или включить телевизор, чтобы не наткнуться на очередную историю о полицейской коррупции. Может быть, вам стоит проверить, не случилось ли у кого-то из ваших сотрудников неожиданного и резкого роста благосостояния.Лоусону сделалось неловко. Маска разумной личности сползла с Макфэдьена, и из-под нее вдруг краешком проглянула ранее невидимая паранойя.— Это очень серьезное обвинение, — заметил он. — Для которого нет никаких оснований. Поверьте мне: то, что произошло с вещественными доказательствами по этому делу, есть просто человеческая ошибка.Макфэдьен ответил мятежным взглядом:— Это так теперь называется? Вы собираетесь покрыть эту историю?Лоусон попытался придать своему лицу примирительное выражение.— Здесь нечего покрывать, мистер Макфэдьен. Уверяю вас, что полицейский, который ведет это дело, сейчас занимается тщательнейшими поисками в хранилище улик. Возможно, она еще обнаружит эти вещественные доказательства.— Но это маловероятно? — тяжело проговорил Макфэдьен.— Маловероятно, — согласился Лоусон.Прошло несколько дней, прежде чем у Лоусона появилась возможность проверить услышанное в ходе тяжелой беседы с незаконным сыном Рози Дафф. Однажды он коротко переговорил с Карен Пири, но та высказалась насчет поисков пропавших улик в хранилище крайне пессимистически.— Иголка в стоге сена, — мрачно заметила она. — Я уже нашла три пакета с неправильно зарегистрированными уликами. Если бы до общественности дошло…— Надо позаботиться, чтобы это до нее не дошло, — так же угрюмо откликнулся Лоусон.— Господи, конечно! — перепугалась Карен.В тот момент Лоусон надеялся, что неразбериха с уликами по делу Дафф на свет не выплывет, однако теперь он сам убил эту надежду, неосторожно проговорившись в беседе с Макфэдьеном. И теперь предстояло публичное покаяние — ведь если узнают, что он утаил такую информацию от семьи убитой, газеты смешают его имя с грязью на первых полосах. Хотя никому от этого легче не станет. За прошедшие двадцать пять лет Страткиннесс изменился мало. Лоусон понял это, когда парковал свою машину около коттеджа Даффов. Правда, появилось несколько новых домиков, но в основном деревня не поддавалась на сладкие речи настойчивых застройщиков. Просто удивительно, думал он, в таком красивом месте тут можно было бы устроить модную гостиницу в деревенском стиле для обслуживания гольфистов. Словом, хотя обитатели деревни могли частично смениться, она все равно выглядела рабочим уголком, а не курортом. И выглядела именно так.Он толчком отворил калитку в палисадник, такой же опрятный, как при жизни Арчи Даффа. Возможно, Брайан опроверг мрачные пророчества и стал похож на отца. Лоусон позвонил в дверь и стал ждать.Мужчина, распахнувший дверь, выглядел очень подтянутым. Лоусон знал, что ему за сорок, но выглядел Брайан Дафф на десять лет моложе. У него был здоровый цвет лица, как у человека, много времени проводящего на свежем воздухе, коротко подстриженные волосы почти не поредели, рубашка плотно облегала широкую грудь и подтянутый живот. Он заставил Лоусона почувствовать себя стариком. Окинув его внимательным взглядом, сверху вниз — снизу вверх, Брайан презрительно протянул:— А, это вы.— Сокрытие сведений от полиции может быть расценено как помеха следствию. А это уголовное преступление. — Лоусон не собирался становиться перед Брайаном Даффом на задние лапы.— Не знаю, о чем это вы. Но я чист пред законом уже больше двадцати лет. Вы не имеете права стучать в мою дверь и швыряться обвинениями.— Я говорю о том, что случилось больше двадцати лет назад. Я говорю об убийстве твоей сестры, Брайан.Брайан не дрогнул:— Я слышал, что вы трубите во все трубы и рассылаете свою пехоту, пытаясь раскрыть ваши прошлые неудачи.— Моей неудачей это вряд ли можно назвать. Я тогда был всего лишь патрульным. Так ты собираешься пригласить меня в дом, или будем говорить здесь на улице? На потеху всему миру?Дафф пожал плечами:— Мне скрывать нечего. Так что можете зайти.Внутри коттедж преобразился. Не заставленная мебелью гостиная стала просторной. Она была выдержана в пастельных тонах и явно выказывала руку человека с талантом дизайнера.— Я никогда не встречал твою жену, — сказал Лоусон, проходя за Даффом на кухню, тоже современную и расширенную за счет застекленной пристройки.— Это так и останется, потому что ее не будет дома еще час. — Дафф открыл холодильник и вынул банку лагера. Он щелкнул крышкой и прислонился к плите. — Так о чем это вы говорили? Сокрытие сведений? — Внимание его было якобы сосредоточено на банке с пивом, но Лоусон почувствовал, что Дафф весь подобрался и насторожился, как кошка в чужом саду.— Никто из вас никогда не упоминал о сыне Рози, — уточнил он.На это смелое заявление видимой реакции не последовало.— Потому что это не имело никакого отношения к ее убийству, — ответил Дафф, беспокойно передергивая плечами.— А ты не думаешь, что это было нам решать?— Нет. Это было наше личное дело. И случилось за несколько лет до ее смерти. Мальчишка, с которым она тогда встречалась, больше здесь не жил. И о ребенке не знал никто, за исключением семьи. Как же это могло быть связано с ее смертью? Мы не хотели, чтобы ее имя втоптали в грязь. Как всегда бывает, если вы беретесь за дело. Из-за вас она стала бы выглядеть какой-то шлюхой, которая получила по заслугам. Все лишь бы отвлечь внимание от того, что не умеете делать свою работу.— Это неверно, Брайан.— Нет, верно. Вы бы устроили утечку этого в газеты. А они превратили бы Рози в деревенскую проститутку. Он такой не была, и вы это знаете.Лоусон, поморщившись, согласился с ним:— Я знаю, что не была. Но вы должны были нам все рассказать. Это могло повлиять на расследование.— Это стало бы погоней за дикими гусями. — Дафф сделал большой глоток из банки. — А как вы вообще узнали об этом через столько лет?— У сына Рози больше социальной ответственности, чем у вас. Он обратился к нам, когда прочел в газетах, что дело будет вновь расследоваться.На этот раз реакция не заставила себя ждать. Дафф замер, не донеся банку до рта. Он резко поставил ее на стол.— Ах ты господи, — как выругался он. — Так вот в чем дело.— Он отследил женщину, которая руководила приютом, где Рози родила ребенка. Она рассказала ему и об убийстве. Он хочет найти убийцу матери так же сильно, как вы.Дафф покачал головой:— Очень сомневаюсь. Он знает, где мы с Колином живем?— Он знает, что вы живете здесь. Он знает, что у Колина дом в Кингсбарнсе, хотя большей частью он пропадает на Заливе. Он говорит, что выследил вас по открытым источникам. Что, вероятно, правда. Ему незачем лгать. Я сказал ему, что не думаю, будто вы ему обрадуетесь.— По крайней мере, в этом вы не ошиблись. Возможно, все было бы иначе, если бы вам удалось поймать ее убийцу. Но лично мне совсем не хочется напоминаний об этой части жизни Рози. — Он потер глаза тыльной стороной ладони. — Значит, вы наконец пригвоздите этих ублюдков студентов?Лоусон переступил с ноги на ногу:— Мы не знаем точно, что это были они, Брайан. Я всегда считал, что был кто-то чужой.— Не пихайте мне это дерьмо. Вы знаете, что они там были. Вам придется снова к ним присмотреться.— Мы постараемся проверить все. Но выглядит это малообещающим.— У вас теперь есть проба на ДНК. Это ведь меняет дело? У вас есть семя убийцы на ее одежде.Лоусон отвел глаза в сторону. Взгляд его упал на магнитную присоску на холодильнике. Она была сделана из фотографии. Рози Дафф улыбалась ему из глубины прошлых лет. Его пронзило чувство вины.— Тут есть одна проблема, — произнес он, страшась того, что должно было последовать.— Что за проблема?— Улики переложили куда-то не туда.Дафф выпрямился и напрягся. Глаза его блеснули яростью, которую Лоусон хорошо помнил по прошлому.— Вы потеряли улики?— Я не говорю, что потеряли. Я сказал: «Переложили… не туда». Их нет там, где они должны быть. Мы ищем их изо всех сил, и я уверен, что они найдутся. Но сию минуту мы застряли на месте.Дафф сжал кулаки:— Значит, эти ублюдки по-прежнему в безопасности?Даже месяц спустя, несмотря на отпуск, удачно проведенный за рыбной ловлей, Лоусон не мог забыть кипящую ярость Даффа. Она дрожью отозвалась в его груди. С тех пор никаких вестей от брата Рози не поступало. Но сын ее звонил регулярно. И осознание их праведного гнева заставляло Лоусона стараться вдвойне. Он понимал необходимость добиться результата в расследовании этого забытого дела. Приближавшаяся годовщина смерти Рози каким-то странным образом накаляла обстановку. Он со вздохом оттолкнулся от письменного стола и направился в комнату следователей.Глава 22Алекс уставился на подъездную дорожку к своему дому, как будто никогда раньше ее не видел. Он не помнил, как выехал из Эдинбурга, переехал Фортский мост, проехал по Норт-Куинсферри. В том же ошеломлении он припарковался на краю мощеной площадки, оставляя место для машины Линн поближе к дому.Квадратный каменный дом стоял на утесе недалеко от массивных устоев выносного железнодорожного моста. В такой близости от моря снег проигрывал битву с соленым морским воздухом, превращаясь в слякоть, опасно скользившую под ногами. Алекс несколько раз чуть не шлепнулся в грязь, пока дошел от машины до входной двери дома. Первое, что он сделал, вытерев ноги и плотно закрыв дверь от непогоды, это позвонил Линн на мобильник и оставил ей сообщение, чтобы она ехала очень осторожно на обратном пути домой.Пересекая холл, он бросил взгляд на высокие напольные часы, включил свет и двинулся дальше. Зимой он нечасто возвращался домой после работы засветло. А этот день был такой пасмурный, что создавалось впечатление, будто время совсем уже позднее. Линн вернется не раньше чем через час. Он так нуждался сейчас в общении, но пока ему светил лишь тет-а-тет с бутылкой.В столовой Алекс налил себе бренди. Немного. Он мысленно предостерег себя, потому что напиться значило совсем раскваситься. Он захватил стакан и прошел в большую оранжерею, из которой открывался великолепный вид на панораму залива Фёрт-оф-Форт, и уселся в сером полумраке, не замечая веселой игры корабельных огоньков на воде. Он не знал, как ему начать осваиваться с сегодняшним известием.Никто не доживает до сорока шести лет без потерь. Алексу повезло больше, чем другим. Ладно, между двадцатью и тридцатью он побывал на четырех похоронах своих дедов и бабок. Но этого и следовало ожидать от людей, которым было под восемьдесят и под девяносто. Так или иначе, все эти смерти можно было характеризовать как «счастливое избавление». Его родители, а также тесть и теща были живы! И до сего дня живы были все его друзья. Не так давно в автокатастрофе погиб один его подчиненный. Алекса опечалила смерть этого симпатичного ему и надежного человека, но он не мог притворяться, будто эта смерть задела его глубоко.Сейчас все было иначе. Более тридцати лет Зигги являлся частью его жизни. Они вместе переживали все трудности, у них была общая память. Без Зигги он ощущал себя каким-то обломком, беспомощно плывущим куда-то вдаль от собственной истории. Алекс вновь и вновь вспоминал моменты их последней встречи. Прошлым летом они с Линн провели две недели в Калифорнии. Зигги и Пол три дня мотались с ними по заповеднику Йосимити. Небо сверкало жгучей синевой, потрясающие горы рельефно вырисовывались в ярких солнечных лучах. В последний вечер они проехали через весь штат на побережье и поселились в отеле на утесе над Тихим океаном. После обеда Алекс и Зигги удалились в парилку с упаковкой из шести банок пива местной пивоварни. Они поздравили друг друга с тем, как удачно сложилась их жизнь. Они поговорили о беременности Линн, и Алекс был благодарен искренней радости Зигги при этом известии.— Ты позволишь мне стать крестным отцом? — спросил он, чокаясь с Алексом янтарной бутылкой.— Вряд ли мы станем крестить ребенка, — отозвался Алекс. — Но если родители нас заставят, никого, кроме тебя, я в этой роли не вижу.— Ты об этом не пожалеешь, — сказал Зигги.И Алекс не сомневался, что так и будет. Ни на секунду. А теперь этого не произойдет. Никогда.На следующее утро Зигги и Пол уехали рано: им предстояла длинная дорога в Сиэтл. В жемчужном сиянии рассвета они долго стояли на пороге своего бунгало и крепко обнимались, прощаясь. И это тоже никогда не повторится.Что там крикнул Зигги в окошко своей машины, когда они уже тронулись? Что-то насчет того, что Алекс должен баловать Линн, чтобы приобрести навыки родителя… Он не мог вспомнить ни точных его слов, ни того, что сам прокричал в ответ. Но как это было типично для Зигги: напоследок позаботиться о ком-то другом. Потому что Зигги всегда всех опекал…В любой компании есть человек, выступающий в роли скалы, которая подпирает и защищает слабейших, дает им возможности набрать свою собственную силу. Для бравых керколдийцев такой скалой был Зигги. Он вовсе не старался ими командовать. Просто он имел прирожденную склонность к покровительству, а остальные с благодарностью пользовались его способностью во всем разобраться и все уладить. Даже во взрослой жизни именно к Зигги обращался Алекс, если ему нужно было услышать разумное и непредвзятое мнение. Когда у него зародилась идея бросить надежную службу и создать собственную компанию, они с Зигги провели вместе два выходных дня в Нью-Йорке, обговаривая и тщательно взвешивая все за и против. Именно вера Зигги в способности Алекса сыграла решающую роль в его окончательном решении. Большую, чем убежденность Линн в том, что он справится.Вот и это никогда больше не повторится.— Алекс? — прервал голос жены его задумчивое оцепенение. Он так ушел в себя, что не услышал ни хлопанья дверцы машины, ни звука ее шагов. Он чуть обернулся на едва уловимый запах ее духов.— Что ты тут делаешь в темноте? Почему ты дома так рано? — В голосе ее звучала тревога.Алекс покачал головой. Он не в силах был сообщить ужасную новость.— Что-то неладно, — настаивала Линн, приближаясь к нему. Она опустилась в кресло рядом с ним и положила руку ему на плечо. — Алекс, в чем дело?Беспокойство, которым были проникнуты ее слова, вмиг пробудило его чувства, парализованные шоком. Жгучая боль ножом резанула по сердцу. У Алекса перехватило дыхание. Он посмотрел в тревожные глаза Линн и судорожно дернулся. Потом протянул руку и погладил нежную выпуклость ее живота.Линн накрыла его руку своей:— Алекс… Скажи мне, что случилось?Собственный голос показался ему чужим.— Зигги, — с трудом выдавил он из себя. — Зигги мертв.Линн растерянно открыла рот. Лицо напряглось в недоверчивой гримасе.— Зигги?Алекс откашлялся:— Это правда. Там был пожар. В доме. Ночью.— Нет. Только не Зигги. — Она задрожала. — Это какая-то ошибка.— Никакой ошибки. Мне сообщил Пол. Он позвонил мне и рассказал.— Как такое могло случиться? Они же с Зигги спали в одной постели. Почему Пол цел, а Зигги умер? — Голос Линн набрал силу, и ее недоверие гулко разнеслось по оранжерее.— Пола там не было. Его пригласили в Стэнфорд прочитать лекцию. — Алекс закрыл глаза при мысли об этом. — Он вернулся утром и прямо из аэропорта поехал домой. И застал полицейских, копавшихся в том, что осталась от их дома.Безмолвные слезы засверкали на ресницах Линн.— Это, наверное, было… О боже, вообразить страшно.Алекс скрестил руки на груди.— Трудно представить, что люди, которых мы любим, такие хрупкие. Одну минуту они здесь, с нами, а в следующую — их нет.— Есть хоть какие-то предположения насчет того, как это произошло?— Полу сказали, что еще рано делать выводы. Но ему задавали очень резкие вопросы. Он говорит, что у полиции явно возникли какие-то подозрения и что его своевременный отъезд их настораживает.— О господи, бедный Пол. — Пальцы Линн нервно переплелись. — Для него это ужасная потеря. Да еще и полиция на него насела… Бедный, бедный Пол.— Он попросил меня сообщить Верду и Бриллу. — Алекс покачала головой. — Я пока не смог этого сделать.— Бриллу я позвоню сама, — кивнула Линн. — Но попозже. Ведь раньше никто, кроме нас, ему об этом не расскажет.— Нет, это я должен ему позвонить. Я обещал Полу…— Он мой брат. Я к его штучкам привыкла. А тебе придется взять на себя Верда. Мне просто дурно станет, если я в ответ услышу, что Иисус в эту минуту со мной…— Знаю. Но кто-то ведь должен ему сообщить. — Алекс горько улыбнулся. — Он, вероятно, захочет прочитать проповедь на похоронах.Линн пришла в ужас:— О нет! Ты не должен этого допустить.— Знаю, — Алекс наклонился вперед и, снова взяв стакан, отпил глоток бренди. — Знаешь, какой сегодня день?Линн оцепенела:— Господи помилуй!Преподобный Томас Мэкки положил телефонную трубку и погладил серебряный крест, лежавший поверх его лиловой шелковой сутаны. Его американским прихожанам очень нравилось, что у них британский священник, и, поскольку они не делали различия между шотландцами и англичанами, он поражал их жадное до эффектов воображение. Самыми пышными атрибутами Высокой Англиканской церкви. Это было проявление тщеславия с его стороны — он это признавал, — но такое, в сущности, безобидное.Однако отсутствие секретаря, взявшего однодневный отпуск, и пустота кабинета позволили ему отбросить позу и дать волю бурным и смешанным чувствам, которые вызвала в нем смерть Зигги Малкевича. Хотя Верд и прибегал в своей деятельности к некоторым циничным трюкам, но убеждения его были искренними и глубокими. Он совершенно искренне верил, что Зигги грешник, на котором лежит несмываемое пятно гомосексуализма. Библия ясно и недвусмысленно запрещала этот грех и осуждала его. Даже если бы Зигги искренне раскаялся, ему все равно грозила бы небесная кара. Но насколько Верд понимал, Зигги умер, как жил, с восторгом предаваясь своему греху. Его ужасная гибель явно имела какую-то связь с его пороком. Эта связь была бы очевидней, если б Господь наслал на него СПИД. Но в голове Верда уже крутился сценарий того, как Зигги мог стать жертвой собственного опасного выбора. Возможно, некий случайный знакомец, которого он выбрал в партнеры, дождался, пока он заснет, ограбил его и поджег дом, чтобы скрыть преступление. Возможно, они курили марихуану и причиной пожара стал непогашенный окурок.Словом, как бы это ни случилось, смерть Зигги напомнила Верду о том, что можно ненавидеть грех и любить грешника. Ведь нельзя было перечеркнуть дружбу, которая поддерживала его все школьные годы, когда его собственный буйный дух застил ему истинный свет, когда он и в самом деле был Вердом-Вывертом. Без Зигги он обязательно влип бы в серьезные неприятности. Или того хуже.Память сама вытащила из своих глубин ряд моментальных снимков. Зима 1972 года. Год школьных выпускных экзаменов. У Алекса обнаружился талант залезать в машины, не повреждая замков. Для этого требовалась гибкая металлическая полоска, а также изрядная ловкость рук. Это позволяло им чувствовать себя анархистами. Поступали они так. Прихватив пару банок пива в баре «Гавань», они отправлялись в ночь. На пути от бара до автобусной остановки они наобум выбирали автомобиль. Алекс просовывал свою металлическую ленточку в щель автомобильной дверцы и отжимал замок. Затем Зигги и Верд забирались внутрь и писали какое-нибудь послание на внутренней стороне ветрового стекла. Красной нестирающейся помадой, стыренной из «Бутс-зе-Кемист». Обычно они писали какую-нибудь строчку из «Смеющегося гнома» Дэвида Боуи. Это всегда приводило всю четверку в восторг. Они просто умирали со смеху.Затем они выбирались из машины и, хихикая как идиоты, тщательно запирали все дверцы. Это была игра одновременно идиотская и умопомрачительная.Как-то раз Верд забрался на водительское кресло «форда-эскорт». Пока Зигги писал, он открыл пепельницу и увидел там запасной ключ. Зная, что воровство в программу никак не входит и что Зигги наверняка помешает его шалости, Верд дождался, когда друг вылезет из машины, вставил ключ в зажигание и включил мотор. Он помигал всеми огнями, увидел в их свете потрясенные лица друзей. Сначала он хотел их только удивить, но его понесло. Верд никогда раньше не водил машину, но теорию знал и много раз наблюдал за отцом, так что считал себя готовым автомобилистом. Он снял машину с тормоза, перевел рычаг и тронулся с места.Рывками он вывел машину с места парковки и направился в сторону Променада, двухмильной полосы, идущей вдоль дебаркадера. Огни уличных фонарей слились в одно оранжевое пятно, алые буквы сделанной ими надписи на лобовом стекле стали черными на просвет, а он мчался, со скрежетом переключая скорости. Он так хохотал, что не мог толком разглядеть улицу.Конец Променада настал невероятно быстро. Он резко вывернул руль направо и, каким-то образом ухитрившись не потерять контроль при повороте, объехал автобусную стоянку. К счастью, на дороге было мало машин: большинство людей предпочли в этот промозглый февральский вечер сидеть дома. Он нажал педаль газа и пулей помчался по Инвертильскому шоссе, под железнодорожным мостом, мимо Джобэйнс-роуд.Безумная скорость и стала причиной его несчастья. Когда дорога пошла вверх к левому повороту, на пути оказалась замерзшая лужа, и машина вдруг пошла юзом. Время словно замедлило свой бег, машина в медленном вальсе развернулась на триста шестьдесят градусов. Верд рванул руль, но это только ухудшило ситуацию. На лобовое стекло вдруг наехал крутой травянистый склон, машина перевернулась набок, а он с размаху рухнул на дверцу. Ручка стеклоподъемника больно ударила его по ребрам.Верд понятия не имел, сколько времени пролежал так, ошеломленный, задыхающийся от боли, растерянно вслушиваясь в «тик-тик» остывающего в ночном воздухе мотора. Потом он увидел, как дверца над его головой откинулась и в проеме возникли головы Алекса и Зигги. Они испуганно смотрели вниз.— Ты, кретин, — прокричал Зигги, едва понял, что с ним ничего непоправимого не произошло.Каким-то образом Верду удалось приподняться, и друзья вытащили его, орущего от боли в помятых ребрах. Он лежал, тяжело дыша, на мерзлой траве, и каждый вздох отзывался острой, как укол ножа, болью. Потребовалась минута или две, чтобы он осознал, что на дороге за его покалеченным «эскортом» стоит «остин-аллегро», огни которого бросали на происходящее странные тени.Зигги поднял его на ноги и помог сойти по склону.— Ты, фигов тупица, — не замолкая, твердил он, засовывая его на заднее сиденье «аллегро». Сквозь мучительную пелену боли Верд услышал, как переговариваются друзья.— Что мы будем теперь делать? — спрашивал Брилл.— Алекс отвезет вас назад на Променад, и вы поставите эту машину туда, откуда взяли. Потом вы отправитесь по домам. О'кей?— Но Верд ранен, — запротестовал Брилл. — Его нужно отправить в больницу.— Ага. Давайте объявим всему свету, что он попал в аварию. — Зигги склонился над Вердом, поднес руку к его лицу. — Сколько видишь пальцев, кретин?Все еще плохо соображая, Верд простонал:— Два.— Ясно? У него даже сотрясения нет. Поразительно. Я всегда считал, что у него между ушами бетон. У него только ребра зашиблены, Брилл. Все, что смогут сделать в больнице, это дать ему обезболивающее.— Но его всего скрючило. Что он скажет дома?— Это его дело. Может сказать, что упал с какой-нибудь лестницы. Что угодно. — Зигги снова склонился над Вердом. — Тебе придется улыбаться и терпеть, кретин.Верд, морщась, приподнялся и сел:— Я справлюсь.— А что будешь делать ты? — спросил Алекс, садясь за руль «аллегро».— Я даю вам пять минут, чтобы убраться. А потом я подожгу эту машину.Тридцать лет спустя Верд все еще помнил потрясенное лицо Алекса.— Что?!Зигги потер лицо ладонью.— Она вся в наших отпечатках. И еще наша торговая марка на ветровом стекле. Пока мы просто писали на стеклах, полиции было лень нами заниматься. Но украденный и разбитый автомобиль… Думаешь, они отнесутся к этому как к шутке? Мы должны его сжечь. Он все равно разбит вдребезги.Возразить было нечего. Алекс завел мотор и поехал, как по маслу. Много дней спустя Верд наконец надумал поинтересоваться:— Где ты научился водить?— Прошлым летом. На побережье Барры. Под руководством моего двоюродного брата.— А как ты запустил «аллегро» без ключа?— Ты что, не узнал машину?Верд покачал головой.— Это же машина Сэмми-Сила.— Учителя по слесарному делу?— Вот именно.Верд ухмыльнулся. На первом же занятии по слесарному делу он показывал им, как изготовить магнитный ящичек для запасных ключей, прикреплявшийся ко дну автомобиля.— Вот повезло.— Конечно, тебе повезло, дурила. Это Зигги его заметил.«Да, все могло быть иначе», — размышлял Верд. Без Зигги, как всегда пришедшего на помощь, он попал бы за решетку и был бы поставлен на учет в полиции за правонарушение… Вся жизнь пошла бы под откос. Но Зигги не бросил его, Зигги нашел способ его выручить. И, делая это, сильно рисковал. Поджог чужой машины был для честолюбивого и, в сущности, законопослушного парня настоящим геройством. Но Зигги не колебался.Теперь Верд должен отплатить за это и многие другие благодеяния. Он скажет речь на похоронах Зигги. Он будет говорить о раскаянии и прощении. Спасать Зигги было поздно, однако с Божьей милостью он, может быть, успеет спасти другую заблудшую душу.Глава 23Ожидание давалось Грэму Макфэдьену лучше всего. Его приемный отец был страстным орнитологом-любителем, и мальчик вынужден был проводить долгие часы в ожидании момента, когда появится наконец любопытный экземпляр, на который стоит взглянуть в бинокль. С раннего детства он научился как бы замирать… лишь бы не быть мишенью острого отцовского сарказма. Попреки били его так же больно, как кулаки, и Макфэдьен делал все возможное, чтобы их избежать. С ранних лет он приобрел еще один полезный навык — умение одеться по погоде. Так что, даже проведя большую часть дня под порывами холодного северного ветра, кидающего в лицо колючую снежную крупу, он очень уютно чувствовал себя в пуховике, подбитых шерстью штанах из водоотталкивающей ткани и крепких туристических ботинках. Еще он был рад, что захватил с собой складной стульчик, потому что его наблюдательный пост не мог предложить в качестве сиденья ничего, кроме надгробий. А сидеть на надгробии было как-то неприлично.Он увильнул от работы. Для этого пришлось лгать, но тут уж ничего не поделаешь. Он понимал, что подводит людей, что его отсутствие может привести к срыву договорных сроков. Но есть вещи, ради которых можно наплевать на любой контракт. И никто не заподозрит такого добросовестного работника в симуляции. Лгать, как и сливаться с окружающей обстановкой, он умел отлично. Вряд ли Лоусон усомнился в его словах, когда он уверял, что любит своих приемных родителей. Бог свидетель, он пытался их полюбить. Но их постоянное недовольство им убило его привязанность. Он остался одиноким и безмолвным. С настоящей матерью наверняка все было бы иначе. Но его лишили шанса это испытать. И теперь он тешил себя фантазией, что каким-то образом заставит кого-то за это заплатить. Он так надеялся на разговор с Лоусоном, но некомпетентность полиции выбила у него почву из-под ног. И все же Макфэдьен продолжал упрямо идти к своей цели. За годы составления компьютерных программ он научился настойчивости.Его бдение на кладбище могло оказаться бессмысленным, но что-то гнало его сюда. Если ничего из этого не выйдет, он придумает другой способ добиться того, чего хочет. Он явился сюда около семи и прошел к могиле. Макфэдьен бывал здесь и раньше и каждый раз разочаровывался, не чувствуя себя в этом месте ближе к матери, которую никогда не знал. Сегодня он положил к подножию памятника скромную цветочную гирлянду, а затем пробрался к высмотренному еще в прошлый раз наблюдательному пункту. Тут его почти полностью скрывал от чужих глаз вычурный памятник какому-то члену городского совета, не заслоняя от него места последнего упокоения Рози.Кто-то должен прийти. Он это чувствовал. Однако теперь, когда стрелки часов приблизились к семи, он начал сомневаться. К черту Лоусона с его советом держаться подальше от дядьев. Он попытается установить с ними контакт. Ему казалось, что, захватив кого-нибудь из них врасплох в таком священном месте, он сумеет пробить брешь в броне их враждебности и заставит увидеть в нем человека, имеющего право считаться членом семьи Рози. Но похоже было на то, что он просчитался. Это его разозлило.Тут он заметил на фоне памятников темное движущееся пятно. Оно превратилось в фигуру мужчины, быстро приближающегося к нему по дорожке. Макфэдьен резко втянул в себя воздух.Пригибаясь под ветром, мужчина сошел с дорожки и стал осторожно, но уверенно пробираться между надгробиями. Когда он достаточно приблизился, Макфэдьен увидел в его руках маленький букетик. Мужчина замедлил шаг и остановился в пяти футах от памятника Рози. Он склонил голову и долгую минуту постоял так. Когда он наклонился, чтобы возложить цветы, Макфэдьен двинулся вперед. Снег заглушал его шаги.Мужчина выпрямился и, сделав шаг назад, столкнулся с Макфэдьеном.— Что за… — воскликнул он, круто оборачиваясь.Макфэдьен умиротворяющим жестом прервал его:— Простите, я не хотел вас напугать.Он откинул капюшон своей парки, чтобы выглядеть менее угрожающе.Мужчина насупился и, склонив голову набок, внимательно вгляделся в него.— Я вас знаю? — спросил он голосом столь же воинственным, как и повадка.Макфэдьен больше не колебался:— Я думаю, что вы мой дядя.Линн оставила Алекса у телефона. Скорбь тяжелым камнем давила на сердце. Рассеянно прошла она на кухню, машинально порубила курицу, бросила ее в глубокую чугунную сковородку, туда же положила крупно нарезанный лук и перцы. Залила готовым соусом из банки, плеснула белого вина и засунула в духовку. Как всегда, она забыла подогреть ее заранее. Затем она наколола парочку картофелин и положила туда же на решетку над сковородкой. Алекс должен был уже отзвонить Верду, подумала она. Откладывать дальше звонок брату было нельзя.Когда у Линн находилось время подумать, ей казалось довольно странным, что, несмотря на кровные узы, несмотря на ее неприятие проповеднического рвения Верда, который всем теперь грозит адским пламенем и вечным проклятием, именно Брилл дальше всех отдалился от их первоначального квартета. Она часто думала, что, не будь Брилл ее братом, он бы совсем исчез из поля зрения Алекса. Между тем географически он находился ближе к ним, чем остальные. В Глазго. Но к концу своей учебы он, казалось, полностью оборвал все прежние связи. Все, что связывало с детством и отрочеством.Он первым покинул страну, после выпуска уехал во Францию, чтобы продолжать научную карьеру. Последующие три года он не возвращался в Шотландию, даже не показался на похоронах бабушки. Она сомневалась, что он и на их с Алексом свадьбу явился бы, если бы в тот момент не оказался в Великобритании — читал лекции в Манчестерском университете. Как бы Линн ни пыталась выведать у него, в чем дело, он всегда уклонялся от прямого ответа. Он всегда был мастак уворачиваться, ее старший братец.Линн, которая всегда крепко держалась за свои корни, не могла понять, как может кто-то захотеть лишить себя собственной истории. И ведь не скажешь, чтобы у Брилла было тяжелое детство или какая-то жуткая юность. Ну да, он всегда был немножко слабаком, но с тех пор, как сдружился с Алексом, Вердом и Зигги, у него появилась защита от хулиганья. Она вспоминала, как завидовала их крепкой как скала дружбе, их непринужденному веселому общению. Их ужасной музыке, их разрушительным наклонностям, их полному пренебрежению мнением старших.Отказаться от такой поддержки — это просто мазохизм.Он всегда был слабым, она это знала. Если в дверь входила беда, Брилл сразу спасался бегством через окно. Тем более, по мнению Линн, ему следовало бы держаться друзей, которые помогали ему в стольких трудных ситуациях. Она как-то спросила Алекса, что он об этом думает, тот пожал плечами:— В тот последний год в Сент-Эндрюсе нам всем пришлось очень тяжко. Может быть, он просто не хочет, чтобы ему об этом напоминали.В этом был резон. Она достаточно хорошо знала Брилла, чтобы понять стыд и вину, которые он чувствовал из-за смерти Барни Макленнана. Ему приходилось выслушивать едкие издевки подвыпивших забияк, которые советовали ему, когда он в следующий раз надумает наложить на себя руки, делать это как следует. Он страдал еще и от того, что его собственное позерство стоило жизни другому. Ему пришлось посетить психоаналитика, где ему всего лишь в очередной раз напомнили о страшном моменте, когда попытка привлечь к себе внимание превратилось в худший из кошмаров. Линн пришла к выводу, что присутствие троих друзей не давало уйти воспоминаниям, которые он хочет вычеркнуть из своей жизни. Она также понимала, что у Алекса — хотя он никогда об этом не говорил — до сих пор есть серьезные подозрения, что Брилл знает о смерти Рози Дафф больше, чем рассказал. Что, разумеется, полная чепуха. Если кто-то из троих и мог совершить это преступление в ту самую ночь, то только Верд. Верд, у которого крыша поехала от смеси спиртного и наркотиков, а тут еще досада, что его фокусы с «лендровером» не произвели на девиц того впечатления, на какое он рассчитывал. С чего это вдруг он ударился в религию.Однако, что бы ни было причиной отъединенности Брилла, она скучала по брату все последние двадцать лет или около того. Когда она была моложе, ей мечталось, что он женится на какой-нибудь милой девушке, которая станет ей лучшей подругой, что появление детей сблизит их с братом еще больше, что они заживут одной большой семьей — что называется, прирастут друг к другу. Но ничего из этого не сбылось. После нескольких полусерьезных увлечений Брилл наконец женился на Элен, студентке-француженке на десять лет его моложе, которая едва скрывала презрение к тем, кто не может наравне с ней рассуждать о Фуко и высокой моде. Алекса она открыто презирала за то, что он променял искусство на коммерцию. К Линн относилась покровительственно, милостиво одобряя ее профессию реставратора живописи. Как и у них с Алексом, у Элен с Бриллом детей не было, но Линн подозревала, что для них это сознательный выбор.Линн полагала, что такую новость по телефону сообщить будет легче. Но все-таки поднять телефонную трубку оказалось одной из самых трудных вещей в ее жизни. На втором звонке отозвалась Элен.— Алло, Линн. Как приятно слышать ваш голос. Я сейчас позову Дэвида, — произнесла она на почти безупречном английском, что само по себе было упреком. И прежде чем Линн успела предупредить ее о цели звонка, отошла от аппарата. Прошла долгая минута, а потом в ее ухе зазвучал знакомый голос брата.— Линн, — сказал он. — Что поделываешь? — Как будто его это волновало.— Брилл, боюсь, у меня для тебя плохие новости.— Что-то с родителями? — всполошился он.— Нет, с ними все хорошо. Я говорила с мамой вчера вечером. А теперь я скажу тебе ужасную вещь. Алексу сегодня позвонили из Сиэтла. — Линн почувствовала, что у нее перехватывает горло. — Зигги умер. — Молчание. Она не могла понять, что это — шок или поиск нужного слова в ответ. — Прости, — сказала она.— Я не знал, что он болел, — наконец произнес Брилл.— Он не болел. Ночью начался пожар в доме. Зигги был в постели, он спал. Он погиб в огне.— Это ужасно. Господи. Бедный Зигги. Я не могу в это поверить. Он всегда был такой предусмотрительный. — Он издал странный звук, напоминающий смешок. — Если бы меня спросили, кому суждено сгореть в огне, я поставил бы Верда. С ним вечно что-то случается. Но Зигги…— Знаю. В это трудно поверить.— Господи. Бедный Зигги.— Я знаю. Мы так славно провели время с ним и с Полом в сентябре в Калифорнии. Все это кажется каким-то нереальным.— А Пол? Он тоже умер?— Нет. Он уезжал на сутки. Вернулся и обнаружил, что дом горел, а Зигги мертв.— Господи. Теперь подозрение падет на него.— Уверена, что это последнее, о чем он сейчас думает.— Нет, ты меня не поняла. Я просто имел в виду, что от этого ему будет еще хуже. Господи, Линн, я-то знаю, что это такое, когда все смотрят на тебя как на убийцу, — напомнил Брилл.Возникла короткая пауза, — каждый поспешил уйти от спора.— Алекс собирается на похороны, — сообщила Линн, как бы приглашая помириться.— О-о, боюсь, мне не выбраться, — спешно ответил Брилл. — Мы уезжаем на пару дней во Францию. У нас уже билеты на самолет заказаны, и все такое. Кроме того, в последнее время я не был так близок с Зигги, как вы с Алексом.Линн ошеломленно уставилась в стену:— Вы четверо были как кровные братья. Неужели ради этого нельзя нарушить ваши планы?Наступило долгое молчание. Затем Брилл сказал:— Я не хочу туда ехать, Линн. Это не значит, что я не был привязан к Зигги. Просто я ненавижу похороны. Я, конечно, напишу Полу. Но какой смысл лететь через полмира на похороны, от которых только расстройство? Это не вернет Зигги.Линн вдруг ощутила жуткую усталость. Хорошо, что она взяла на себя этот мучительный разговор, избавила от него Алекса. И хуже всего то, что она все равно в душе сочувствовала своему сверхранимому братцу.— Никто из нас не хочет, чтобы ты расстраивался, — вздохнула она. — Ладно, Брилл, я с тобой прощаюсь.— Одну минуту, Линн, — остановил ее он. — Зигги умер сегодня?— Да, сегодня, рано утром.Резкий вдох.— Это жуть какая-то. Ты знаешь, что сегодня двадцать пять лет со дня смерти Рози?— Мы не забыли. Но я удивлена, что ты помнишь.Он горько рассмеялся:— Думаешь, я могу забыть день, разрушивший мою жизнь? Он врезан в мое сердце.— Ага. Что ж, по крайней мере, ты всегда будешь помнить годовщину смерти Зигги, — заметила Линн, ей стало противно: Брилл снова все вывернул применительно к собственной персоне. Иногда ей очень хотелось, чтобы можно было расторгать родственные узы.Лоусон яростно уставился на телефон, возвращая трубку на место. Он ненавидел политиков. Только что пришлось десять минут выслушивать разглагольствования члена шотландского парламента в защиту нового главного подозреваемого в расследовании Фила Паратки. Десять минут о человеческих правах этого мерзавца. Лоусону хотелось завопить: «А как насчет прав бедняги, которую тот убил?» Но у него хватало здравого смысла не дать волю своему раздражению. Вместо этого он вставлял успокаивающие реплики, а про себя подумал, что нужно будет поговорить с родителями убитой, чтобы те напомнили своему члену парламента, что ему следует защищать жертв преступления, а не преступников. Но все равно он предупредит Фила Паратку, пусть ждет ножа в спину.Он поглядел на часы и удивился, как поздно. Пожалуй, стоит по пути к выходу заглянуть в отдел нераскрытых дел, на случай, вдруг Фил еще не ушел домой.Но единственным человеком, который был там в этот поздний час, оказался Робин Макленнан. Он корпел на грудой свидетельских показаний, сосредоточенно хмурясь и вздыхая. В круге света настольной лампы он зловеще напоминал брата. Лоусон вздрогнул. Ему показалось, что перед ним призрак, но призрак, постаревший на дюжину лет с тех пор, как в последний раз шагал по этой земле во плоти.Лоусон кашлянул, и Робин поднял голову. Иллюзия тут же рассеялась — у Робина была совсем другая мимика, и морщинки — ее следы — перекрывали родственное сходство.— Хэлло, сэр, — откликнулся он.— Вы поздно засиделись за бумагами, — сказал Лоусон.— Дайана повела ребятишек в кино. А я подумал, что мне все равно где сидеть, в пустом доме или здесь.— Я понимаю вас. После смерти Марион в прошлом году я часто чувствую то же самое.— А сына, что, нет дома?— Моему сыну сейчас двадцать два года, Робин. Летом окончил институт с дипломом по экономике. А сейчас ездит курьером на мотоцикле в Сиднее, в Австралии. Иногда я думаю: чего ради я столько вкалывал? Не хотите ли выпить пинту за компанию?Робин слегка удивился и, закрывая папку, ответил:— Пожалуй.Они договорились выпить в маленьком пабе на окраине Керколди, откуда обоим было рукой подать до их домов. В пабе было шумно, гул разговоров мешался с набором рождественских хитов, неизбежных в это время года. Полоски серебристой мишуры свисали с дверного проема и светящейся пластиковой елки, кособоко прислоненной к дальнему концу бара. Лоусон взял по пинте пива и по рюмке виски, а Робин тем временем отыскал столик в относительно тихом углу зальчика. Он несколько удивился при виде двух сортов выпивки, которую Лоусон водрузил на столик перед ним.— Спасибо, сэр, — осторожно произнес он.— Забудьте о чинах, Робин. Хоть на сегодня. Ладно? — Лоусон сделал большой глоток пива. — Сказать по правде, я рад был, увидев вас в отделе так поздно. Сегодня мне хочется выпить, а я не люблю пить один. — Он с интересом посмотрел на собеседника. — Знаете, какой сегодня день?Робин насторожился:— Шестнадцатое декабря.— Я думал, вы скажете лучше.Робин поднял рюмку с виски и одним махом осушил.— Сегодня двадцать пять лет со дня убийства Рози Дафф. Вы это хотели от меня услышать?— Я так и думал, что вы поймете.Никто не мог придумать, о чем говорить дальше, поэтому несколько минут они просто пили пиво в неловком молчании.— Как продвигается Карен с этой историей? — спросил Робин.— Я думал, вы знаете лучше меня. Начальник всегда узнает последним. Так ведь всегда происходит?Робин криво усмехнулся:— Только не в этом случае. Последнее время Карен в отделе почти не бывает. Она все время проводит в хранилище вещдоков. А когда возвращается за свой стол, я последний человек, с кем она станет беседовать. Как и всем вокруг, ей неловко говорить о большом провале Барни. — Он допил свою пинту и встал из-за столика. — Повторим?Лоусон кивнул. Когда Робин вернулся, он спросил:— Вам так это видится? Как большой провал Барни?Робин нетерпеливо потряс головой:— Так это виделось Барни. Я помню то Рождество. Я никогда таким его не видел. Он себя клял. Винил себя в том, что никого так и не арестовал. Он был убежден, что проглядел что-то очевидное, что-то жизненно важное. Это его буквально грызло изнутри.— Я помню, что он принимал это очень близко к сердцу.— Можно сказать и так. — Робин уставился в свое виски. — Я хотел ему помочь. Я и в полицию пошел, потому что Барни был для меня богом. Я хотел быть похожим на него. Я попросил, чтобы меня перевели в Сент-Эндрюс, чтобы быть в том же подразделении. Но он этому помешал. — Робин тяжело вздохнул. — Я все время думаю, что, может быть, окажись я там…— Вы бы не смогли спасти его, Робин, — сказал Лоусон.— Знаю. — Робин опрокинул вторую рюмку виски. — Но не могу не думать об этом.Лоусон кивнул:— Барни был первоклассным копом. Такому трудно подражать. И так погибнуть — у меня все внутри переворачивается… Я всегда считал, что Дэйви Керра следовало все-таки привлечь.Робин озадаченно поднял на него глаза:— Привлечь? По какой статье? Попытка самоубийства не преступление.Лоусон словно очнулся:— Но… Ладно, достаточно, Робин. О чем я только думаю? — пробормотал он. — Забудьте мои слова.Робин наклонился над столиком:— Скажите, что вы все-таки собирались мне сказать.— Да в общем-то ничего. Ничего. — Лоусон попытался скрыть свое смущение, отхлебнув еще глоток, но поперхнулся и закашлялся. Виски потекло у него по подбородку.— Вы собирались что-то сказать насчет того, как погиб Барни. — Суровый взгляд Робина пригвоздил Лоусона к месту.Лоусон вытер рот и вздохнул:— Я думал, вы знаете.— Знаю — что?— Преднамеренное убийство — вот как должно было звучать обвинение против Дэйви Керра.Робин нахмурился:— Это не прошло бы в суде. Керр не собирался прыгать с обрыва. Это был несчастный случай. Он просто хотел привлечь к себе внимание и не собирался всерьез совершить самоубийство.Лоусон смутился. Отодвинул стул, встал и сказал:— Вам нужно еще рюмку виски. — На этот раз он вернулся с двойной порцией, уселся и посмотрел Робину в глаза. — Господи, — тихим голосом проговорил он. — Конечно, тогда мы решили это не раздувать, но я был уверен, что до вас какие-то слухи дошли.— Я до сих пор не понимаю, что вы имеете в виду. — Робин смотрел на шефа с жадным интересом — Но полагаю, что могу рассчитывать на объяснение.— Я был первым у веревки, которой мы вытягивали их, — сказал Лоусон. — Я видел это собственными глазами. Когда мы тащили их наверх по обрыву, Керр запаниковал и пинком сбросил с себя Барни.Робин скривился.— Вы хотите сказать, что Керр столкнул его обратно в море, чтобы спасти свою шкуру? — Робин не мог скрыть недоверия. — Как же получилось, что я сейчас впервые об этом слышу?Лоусон пожал плечами:— Не знаю. Когда я доложил суперинтенданту о том, что я видел, он был в шоке. Но сказал, что нет смысла заниматься этим дальше. Суд никогда не примет это к рассмотрению. Защита будет настаивать, что в тех условиях я не мог видеть того, что видел. Что мы просто мстим за то, что Барни умер, спасая Керра. Что мы хотим навесить на Керра преднамеренное убийство, потому что не смогли прижать Керра и его дружков за Рози Дафф. Так что начальство решило эту историю не разглашать.Робин поднял свою рюмку, рука его так тряслась, что рюмка стучала о зубы. Краска сбежала с его лица, оно посерело и покрылось потом.— Я этому не верю.— Я говорю о том, что сам видел, Робин. Прости, я думал, ты знаешь.— Я никогда… — Он оглянулся вокруг, словно не понимая, где находится и как сюда попал. — Простите, мне нужно выйти. — Он резко поднялся на ноги и рванулся к двери, не обращая внимания на ворчание пьяниц, которых расталкивал по дороге.Лоусон прикрыл глаза и с облечением выдохнул. Почти тридцать лет он на службе, а так и не смог привыкнуть к опустошенности, которая приходит, когда сообщишь человеку плохую весть. Внутри зашевелился червь тревоги. Что он наделал, рассказав правду Робину Макленнану после стольких лет…Глава 24Колесики чемодана гулко грохотали за Алексом, когда он вышел на толпу встречающих в аэропорту «Си-Тэк». Народу было столько, что он ни за что не разглядел бы Пола, если бы тот не махал ему рукой. Алекс поспешил к нему, и двое мужчин, не стесняясь эмоций, крепко обнялись.— Спасибо, что приехал, — тихо произнес Пол.— Линн шлет тебе привет, — откликнулся Алекс, — ей очень хотелось тоже быть здесь, но…— Я знаю. Вы так долго ждали этого ребенка, что теперь не можете рисковать. — Пол взял чемодан Алекса и направился к выходу из терминала. — Как прошел полет?— Большую часть пути над Атлантикой я проспал. Да и во втором полете сосредоточиться на видах не мог: все думал о Зигги и пожаре. Какая страшная смерть.Пол, глядя прямо перед собой, отозвался:— Я все думаю, что это моя вина.— Как же это может быть? — удивился Алекс, следуя за ним на автостоянку.— Понимаешь, мы переделали чердак в одну большую спальню с ванной. Мы обязаны были подумать о наружной пожарной лестнице. Я все собирался опять пригласить строителей, чтобы они этим занялись, но вечно находилось что-то более важное… — Пол остановился около «субарры-универсал» и сунул чемодан Алекса в багажное пространство. Его мощные широкие плечи под клетчатой курткой дрогнули.— Мы все многое откладываем на потом, — сказал Алекс, кладя руку ему на спину. — Ты ведь знаешь, что Зигги никогда бы тебя за это не упрекнул. Он ведь не меньше виноват.Пол пожал плечами и сел за руль.— В десяти минутах от нашего дома есть мотель. Я там сейчас живу. Я и тебе там заказал номер. Если ты не против… Но если тебе больше хочется жить в городе, мы можем легко это переиграть.— Нет. Я лучше побуду с тобой. — Он жалко улыбнулся Полу. — Так мы сможем поплакаться друг другу в жилетку. Ладно?— Ладно.Они замолчали, так как Пол выезжал на шоссе, ведущее к Сиэтлу. Обогнув город, они продолжили путь на север. Дом Пола и Зигги стоял за пределами города. Двухэтажное деревянное строение на вершине холма, с которого открывался изумительный вид на Пьюджет-Саунд и Позешн-Саунд, гору Маунт-Уокер. Алекс вспомнил, что, когда они с Линн впервые здесь гостили, им показалось, что они попали в какой-то райский уголок. «Подождите, пока пойдет дождь», — умерил их восторги Зигги.Сегодня небо было затянуто, но сквозь высокие облака струился ясный свет. Алексу хотелось, чтобы шел дождь… по настроению. Но погода не желала идти ему навстречу. Он смотрел в окошко, за которым то и дело мелькали снежные шапки гор. Вдоль обочины тянулась полоса серой слякоти, где иногда под лучами фар сверкали льдинки. Он был рад, что тогда, в их предыдущий приезд, стояло лето. Вид из автомобиля сильно отличался от прошлого и не мучил воспоминаниями.За пару миль до своего прежнего дома Пол свернул с шоссе. Дорога вела через сосновую рощицу к утесу, с которого открывалась панорама острова Уидби. Мотель постарались сделать похожим на деревянную хижину, что, по мнению Алекса, выглядело довольно нелепо, учитывая размеры здания, вмещавшего регистрацию, бар, ресторан. Но отдельные хижинки для гостей, расположенные в рядок перед соснами, смотрелись привлекательно. Пол, чей домик соседствовал с тем, который отвели Алексу, предоставил ему устраиваться и со словами: «Увидимся в баре через полчаса», — удалился к себе.Алекс повесил в шкаф костюм для похорон и рубашку, а прочую одежду оставил в чемодане. Большую часть перелета через материк он провел рисуя и теперь вырвал из альбома лист, удовлетворявший его, и прислонил к зеркалу. Полуобернувшись, с легкой улыбкой, морщившей уголки глаз, на него смотрел Зигги. «Неплохо для рисунка по памяти», — грустно подумал Алекс. Он посмотрел на часы. Дома почти полночь. Линн не посетует на поздний звонок. Он набрал домашний номер. Их краткий разговор несколько смягчил резкую боль утраты, грозившую вот-вот затопить его.Он налил в раковину холодной воды и поплескал на лицо, а затем, чувствуя себя бодрее, побрел к бару, рождественское убранство которого резко диссонировало с его горем. По залу разносилось приторное мурлыканье Джонни Матиса, и Алексу захотелось приглушить его… как некогда приглушали топот лошадей похоронного кортежа, оборачивая им копыта чем-то мягким. Пола он нашел в одной из кабин, со стаканом эля в руке. Он подал знак бармену, заказывая то же самое, и скользнул на сиденье напротив Пола. Теперь, когда у него появилась возможность приглядеться к нему внимательней, он увидел страдание и усталость. Светло-каштановые волосы Поля растрепались и выглядели давно не мытыми, голубые глаза покраснели и смотрели устало. Непробритое местечко под ухом свидетельствовало о небрежности, нехарактерной для человека, всегда в высшей степени опрятного и аккуратного.— Я позвонил Линн, — сообщил он ему. — Она спросила о тебе.— У нее доброе сердце, — промолвил Пол. — У меня такое чувство, что за последний год я узнал ее гораздо лучше. Кажется, беременность сделала ее более открытой.— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Я думал, Линн будет сама не своя от беспокойства, а она, напротив, расслабилась.Принесли заказ Алекса. Пол поднял свой стакан.— Давай выпьем за будущее, — произнес он. — Сейчас я не жду от него ничего хорошего, но Зигги, мне кажется, обругал бы меня за то, что я зацикливаюсь на прошлом.— За будущее, — откликнулся Алекс. Он сделал большой глоток пива. — Каково тебе сейчас?— Сам пока не знаю. По-моему, до меня еще как следует не дошло, — покачал головой Пол. — О стольком нужно было позаботиться. Дать знать знакомым, устроить похороны и прочее такое. Кстати, ваш друг Том, тот, которого Зигги звал Вердом, он приезжает завтра.Эта новость вызвала у Алекса смешанные чувства. Какая-то часть его души тянулась к прошлому, живой связкой с которым был Верд. Но в другой части гнездилась тревога, пробуждавшаяся всякий раз при воспоминании о событиях той ночи, когда погибла Рози Дафф. А еще частичка просто страшилась того, что Верд может усугубить горе, если на поминках или над могилой даст волю своей фундаменталистской гомофобии.— Надеюсь, он не собирается проповедовать на похоронах? Как ты думаешь?— Нет, у нас будет гражданская панихида. Но все друзья Зигги смогут встать и что-то сказать о нем. Если Том тоже захочет что-то вспомнить… будем рады.Алекс застонал:— Ты же знаешь, что он фундаменталист и ханжа, который любит призывать адский огонь и проклятья на головы грешников.— Ему придется быть осторожным, — криво усмехнулся Пол. — Толпы линчующих есть не только на Юге.— Я постараюсь предупредить его до похорон, — сказал Алекс и мысленно добавил: «Хотя это так же бесполезно, как пытаться остановить разогнавшийся поезд, положив ветку на рельсы».Они в молчании пили свое пиво. Затем Пол откашлялся и сказал:— Алекс, мне нужно кое-что тебе сообщить. О пожаре.Алекс озадаченно поднял голову:— О пожаре?Пол нервно потер переносицу:— Пожар не был случайным. Это был поджог. Намеренный.— Полиция уверена?— Специалисты по пожарам лазают там с тех пор, как остыли головешки, — вздохнул Пол.— Но это ужасно! Кто мог сотворить такое с Зигги?— Алекс, я первый в списке подозреваемых.— Но это безумие какое-то. Ты любил Зигги.— Именно поэтому меня прежде всего и подозревают. С их точки зрения, однополые супруги — это вообще подозрительно. Не так ли? — Голос Пола прозвучал почти грубо.Алекс покачал головой:— Никому из тех, кто знал вас двоих, такое и померещиться не может.— Но копы нас не знали. И как бы они ни старались притворяться беспристрастными, копы обожают геев так же, как ваш друг Том. — Пол глотнул пива, словно стараясь смыть горечь произнесенных слов. — Весь вчерашний день я провел в полицейском участке, отвечая на их вопросы.— Я чего-то не понимаю. Ты находился в сотнях миль отсюда. Каким образом ты мог сжечь этот дом, находясь в Калифорнии?— Ты помнишь расположение комнат внутри дома? — Алекс кивнул, и Пол продолжал: — Они говорят, что пожар начался в подвале у масляного нагревателя. По мнению этого типа из отдела по расследованию пожаров, все выглядит так, будто кто-то подтащил к нагревателю банки с краской и бензиновые канистры и все обложил бумагой и опилками. Мы этого, разумеется, сами не делали. Но они также нашли нечто вроде зажигательной бомбы. Довольно простое устройство, по их словам.— И оно не сгорело при пожаре?— Эти парни здорово умеют устанавливать причину возгорания по уцелевшим фрагментам. Они нашли куски запаянной жестянки с краской. Внутри, под крышкой, сохранились остатки электронного таймера. Они считают, что в жестянке, по всей видимости, находился бензин или другой ускоритель процесса. Что-то, дающее много горючих паров. Когда таймер сработал, искра подожгла пары, и жестянка взорвалась, разбрызгивая бензин или что-то подобное на остальные горючие материалы. А поскольку дом был деревянным, он воспламенился как факел. — Невозмутимый голос Пола дрогнул, губы затряслись. — У Зигги не было ни малейшего шанса спастись.— И они думают, что это сделал ты? — поразился Алекс. Он испытывал в эту минуту невероятную жалость к Полу. Лучше любого другого он понимал, какими могут быть последствия таких необоснованных обвинений.— Других подозреваемых у них нет. Зигги врагов себе не наживал. А я единственный его наследник по завещанию. Более того, я — физик.— То есть знаешь, как сделать зажигательную бомбу?— Они полагают, что так. Им трудно объяснить, чем именно я занимаюсь. Они вроде бы прикинули: «А-а, этот парень — ученый, он должен знать, как взрывать людей». Если бы все не было так чертовски трагично, я бы умер со смеху.Алекс подал знак бармену принести им еще пива.— Значит, они считают, что ты поставил зажигательную бомбу и уехал в Калифорнию, читать лекцию?— Они мыслят именно так. Я-то думал, что мое трехдневное отсутствие обеспечит мне алиби, да не тут-то было. Следователь сообщил моему адвокату, что таймер, использованный киллером, можно было поставить и за неделю. Так что я на крючке.— А как они полагают, неужели бы ты пошел на такой риск? Что, если бы Зигги спустился в подвал и увидел твои приготовления?— Зимой мы почти никогда туда не спускаемся. Там полно всяких летних вещей: лодки, доски для серфа, садовая мебель… лыжи мы держим в гараже. И это еще одно свидетельство против меня: откуда было знать кому-то другому, что в подвале можно спокойно подготовить поджог?Алекс отмел эти слова взмахом руки:— Да разве много найдется людей, которые зимой регулярно спускаются в подвалы? У вас ведь там не стоит стиральная машина. А туда трудно проникнуть снаружи?— Вовсе не трудно, — вздохнул Пол. — В подвале, в отличие от всего остального дома, не установлена сигнализация, потому что тип, который летом выполняет работу по двору, должен постоянно ходить туда. Предполагаю, что любому, кому очень хотелось пробраться внутрь, сделать это было несложно.— И разумеется, все следы взлома были уничтожены огнем, — в ответ вздохнул Алекс.— Так что, видишь, все складывается не в мою пользу.— Это сумасшествие. Как я уже сказал, любой, кто вас знает, понял бы, что ты никогда не причинил бы Зигги вреда. Тем более никогда бы его не убил!Улыбка Пола чуть тронула его усы.— Я ценю твое доверие, Алекс. Я даже не стану оправдываться: это ниже моего достоинства. Но я хочу, чтобы ты знал, что обо мне говорят. Я знаю, ты поймешь, как ужасно, когда тебя подозревают в том, к чему ты не имеешь ни малейшего отношения.Несмотря на то, что в баре было тепло, Алекс содрогнулся.— Этого я не пожелаю злейшему врагу… а другу тем более. Это чудовищно. Господи, Пол, я надеюсь, ради тебя, что они найдут, кто это сделал. То, что случилось с нами, навсегда отравило мне жизнь.— Зигги тоже. Он никогда не забывал, как быстро люди превращаются в злобную толпу. Впоследствии он из-за этого очень осторожничал. Поэтому-то вся эта история — какой-то безумный кошмар. Он лез из кожи вон, чтобы никого против себя не восстанавливать. Не то чтобы он был соглашателем…— Да уж, в этом его никто не мог бы обвинить, — согласился Алекс. — Но ты прав. Мягкий ответ отводит гнев. Это было его девизом. А как шли дела у него на работе? Я хочу сказать, случаются же в больнице ошибки. Умирают маленькие дети или не выздоравливают так, как хотелось бы. Родителям нужно кого-то винить…— Это Америка, Алекс, — иронически отозвался Пол. — Они очень боятся, как бы на них не подали в суд за клевету. Конечно, и у Зигги время от времени умирали пациенты. А иногда лечение не действовало так, как он надеялся. Но одной из причин, по которой он считался таким успешным педиатром, было то, что он всегда находил общий язык с больным малышом и его семьей. Они ему верили, и были правы. Потому что он был очень хорошим врачом.— Я это знаю. Но иногда, когда умирает ребенок, логику выбрасывают в окно.— Здесь ничего такого не было. Если бы было, я бы об этом знал. Алекс, мы откровенно разговаривали друг с другом. Обо всем. Даже после десяти лет совместной жизни мы каждый день обсуждали все… беседовали…— А как насчет коллег? Может, он кого-то уволил?Пол покачал головой:— Не думаю. У него были очень высокие мерки, и полагаю, не все, с кем он работал, могли постоянно им соответствовать, но он очень тщательно подбирал штат. В клинике была изумительная атмосфера. Вряд ли там найдется хоть один человек, который не уважал бы его. Черт побери, да все эти люди — наши друзья. Они приходили к нам в дом на барбекю, мы сидели с их детьми, когда им это было нужно. С потерей такого руководителя, как Зигги, клиника осиротела.— Если верить твоим словам, он был просто мистер Идеал, — заметил Алекс. — А мы оба знаем, что он таким не был.На этот раз улыбка зажглась в глазах Пола.— Нет. Идеалом он не был, но стремился его достичь. Порой это могло свести с ума. Когда мы в последний раз катались на лыжах, я думал, что придется стаскивать его с горы. Был там один поворот, который ему никак не давался. Каждый раз он выполнял его не так. А это означало, что нам нужно было снова лезть на гору. Но вы же не станете убивать кого-то за упертость. Если бы я хотел, чтобы Зигги ушел из моей жизни, я просто бы покинул его. Понимаешь? Мне не нужно было его убивать.— Но ты не хотел, чтобы он ушел из твоей жизни. В этом все дело.Пол прикусил губу и уставился на пятна от пива на столешнице.— Я бы все отдал, лишь бы его вернуть, — тихо произнес он. Алекс дал ему минуту, чтобы взять себя в руки.— Они найдут того, кто это сделал, — помолчав, произнес он.— Ты так считаешь? Хотелось бы мне с тобой согласиться. Но у меня не выходит из головы то, что произошло с вами в те давние годы. Они ведь так и не нашли того, кто убил эту девушку. И на вас осталось пятно. — Он поднял взгляд на Алекса. — Я не такой волевой, как Зигги. Не знаю, смогу ли с этим жить.Глава 25Сквозь пелену слез Алекс пытался прочесть слова напечатанного порядка церемонии. Если бы его спросили, какая музыка на похоронах Зигги способна довести его до слез, он, вероятно, остановился бы на «Убивающем себя рок-н-роллом» Боуи, с его финальным вызовом одиночеству. Но он выдержал его без слез, потому что перед его глазами на большом экране в торце крематория мелькали образы живого моложавого Зигги. А вот что его добило, так это мужской хор геев из Сан-Франциско, исполнявший положенный на музыку Брамса отрывок из послания апостола Павла к Коринфянам о вере, надежде и любви. «Wir sehen j etzt durch eine Spiegel in einen dunkeln Worte». — «Теперь мы видим, как бы сквозь тусклое стекло, гадательно»…[56] Слова казались удивительно, мучительно точными… подходящими к моменту. Все, что он слышал о смерти Зигги, не имело ни малейшего смысла, ни с точки зрения логики, ни с точки зрения метафизики.Слезы потоком текли у него по щекам, но ему было все равно. Не один он рыдал в переполненном людьми крематории, и то, что он был вдали от дома, раскрепощало его, избавляло от привычной сдержанности. Рядом с ним маячил Верд в безупречно отглаженной сутане, гораздо больше напоминая павлина, чем любой из прощавшихся с другом геев. Он, разумеется, не плакал, но губы его не переставали шевелиться. Алекс предположил, что это должно было свидетельствовать о его набожности, а не о его умственном расстройстве, так как рука Верда постоянно теребила вычурный огромный серебряный крест на груди. Когда Алекс впервые увидел его в аэропорту «Си-Тэк», он чуть не расхохотался. Громко. Но Верд уверенно направился к нему и, бросив на пол чемодан, стиснул друга в театральных объятьях. Алекс заметил, какая у него гладкая кожа на лице, и задался вопросом, не прибегал ли святой отец к услугам пластического хирурга.— Как хорошо, что ты приехал, — сказал Алекс, провожая его к машине, которую арендовал нынче утром.— Зигги был старейшим моим другом. Вместе с тобой и Бриллом. Я знаю, наши жизни потекли в совершенно разных направлениях, но прошлого ничто не изменит. Жизнью, которую я веду сейчас, я частично обязан нашей прежней дружбе. Я был бы плохим христианином, если б теперь повернулся к ней спиной.Алекс не мог понять, почему все, что говорил Верд, звучало так, словно предназначалось для большей аудитории. Когда он открывал рот, казалось, что каждому его слову внимает толпа невидимых прихожан. За последние двадцать лет они встречались всего несколько раз, и всегда повторялось то же самое. «Вкрадчивым Иисусом» окрестила его Линн, когда они навестили его в маленьком городке Джорджии, где он проповедовал. Это прозвище очень ему подходило. И тогда, и теперь.— Как поживает Линн? — поинтересовался Верд, усаживаясь на пассажирское сиденье и расправляя свое идеально пошитое одеяние.— На седьмом месяце и цветет, — ответил Алекс.— Слава Всевышнему! Я знаю, как вы об этом мечтали. — Лицо Верда просияло искренней радостью. Впрочем, он так много времени проводил перед телекамерами, исполняя свою проповедническую миссию на местном канале, что трудно было отличить истинные чувства от наигранных. — Я благодарю Господа за то, что благословил нас детьми. Самая большая моя отрада — это пять моих чадушек. Любовь, которую испытывает человек к своим детям, глубочайшее и чистейшее чувство на свете. Алекс, я знаю, ты возрадуешься этой жизненной перемене.— Спасибо, Верд.Достопочтенный Мэкки поморщился.— А вот с этим ты завязывай, — буркнул он, вспоминая жаргон юности. — Теперь меня лучше так не называть.— Извини. Старые привычки изживать трудно. Ты для меня навсегда останешься Вердом.— А кто сегодня тебя зовет Джилли?Алекс покачал головой:— Ты прав. Я постараюсь запомнить, Том.— Я ценю это, Алекс. И если ты захочешь окрестить дитя, буду рад совершить этот обряд.— Я как-то не думал, что мы станем сейчас это делать. Когда вырастет, пусть сам решает, кем ему быть.Верд поджал губы:— Разумеется, это твое дело.Подтекст был недвусмысленным: «Обреки свое дитя на вечное проклятие, если так хочешь». Верд уставился через окошко на пробегающий за ним пейзаж.— Куда мы направляемся?— Пол заказал тебе бунгало в мотеле, где мы остановились.— Это недалеко от места пожара?— В десяти минутах. А тебе зачем?— Я хочу прочесть там молитву.Алекс шумно вздохнул:— Хорошо. Послушай, ты должен кое-что узнать. Полиция считает, что это был поджог.Верд торжественно склонил голову:— Я этого боялся.— Ты боялся? Почему?— Зигги избрал опасный путь. Кто знает, какого отщепенца он привел в свой дом? Кто знает, какую ущербную душу он толкнул на отчаянный шаг?Алекс ударил кулаком по рулю:— Ё-мое, Верд! Я думал, что в Библии сказано: «Не судите, да не судимы будете». Черт тебя побери, какую хренотень ты несешь? Какие бы там заблуждения у тебя ни были по поводу образа жизни Зигги, отбрось их немедленно. Зигги и Пол были моногамны. Ни один из них не занимался сексом ни с кем другим, кроме своего партнера, на протяжении последних десяти лет.Верд улыбнулся скептической улыбкой, за которую Алексу захотелось его крепко стукнуть.— Ты всегда верил каждому слову Зигги.Алекс удержался от резкого ответа, просто продолжил:— Я пытаюсь тебе сказать, что копы вбили в свои тупые головы, что поджог устроил Пол. Так что постарайся быть с ним чуточку поделикатней. Ладно?— Почему ты считаешь это глупостью? Я не слишком много знаю о работе полиции, но мне говорили, что большинство убийств, если это не бандитские разборки, совершаются супругами. А поскольку ты попросил меня быть поделикатней, полагаю, что мы должны воспринимать Пола как супруга Зигги. Если бы я был полицейским, я считал бы, что не выполню своего долга, если не рассмотрю и такую версию.— Хорошо. Это их работа. Но мы друзья Зигги. На протяжении многих лет мы с Линн не раз встречались с этой парой. И поверь мне, никогда в их отношениях не было и намека на возможность такой развязки. Ты должен помнить, как себя чувствуешь, когда тебя подозревают в том, чего ты не совершал. Вообрази, насколько тяжелее, когда убитый — человек, которого ты любил. Именно через это сейчас проходит Пол. И он нуждается в нашей поддержке, а не полиция.— Ладно, ладно, — недовольно пробурчал Верд. Маска благодушия на мгновение слетела от толчка памяти, обнажив первобытный страх, который и погнал его некогда в объятия Церкви. Остаток путешествия он молчал и не сводил глаз с пейзажа за окном, чтобы избежать испытующих взглядов Алекса.Алекс повернул на знакомую дорогу и направился на запад к месту, где раньше стоял дом Зигги и Пола. У него свело желудок, когда он въехал на узкую вьющуюся между деревьями тропу. Воображение живо рисовало картины бушующего огня. Но, свернув за последний поворот и увидев то, что осталось от дома, он понял, что никакая сила воображения не могла воссоздать жуткую реальность. Он ожидал увидеть почерневший, полуразрушенный остов. Но здесь глазам представало зрелище почти полного уничтожения.Потеряв дар речи, Алекс остановил машину. Он вылез из нее и сделал несколько шагов в сторону пепелища. К его удивлению, в воздухе все еще висел запах гари, сладковатый, забивающий горло и ноздри. Он смотрел на бесформенную обугленную груду и едва мог припомнить, чем она была прежде. Несколько тяжелых балок торчали под каким-то немыслимым углом, но все прочее превратилось в головешки. Совершенно очевидно, что дом сгорел как факел, пропитанный смолой. Ближайшие к дому деревья тоже были опалены огнем, их искривленные скелеты четко и мрачно выделялись на фоне моря и дальних островов.Алекс не сразу заметил, что Верд прошел вперед и теперь стоял склонив голову на самом краю огороженного полицейской лентой пространства. На границе выжженных дебрей. Он запрокинул голову, и густая грива его серебристых волос засверкала на свету.— О Господь Всеблагой, — начал он. Его голос торжественно зарокотал, не стесненный никакими барьерами.Алекс с трудом сдержался, чтобы не прыснуть, он понимал, что это не только нервная реакция на остроту эмоций, вызванных видом пожарища. Но поделать с собой ничего не мог. Никто, видевший Верда с диким одурманенным взглядом или блюющего в канаву после закрытия паба, не смог бы всерьез воспринять это представление. Он повернулся на каблуках и пошел обратно к машине, сел в нее и плотно захлопнул дверцу, отгородившись от чуши, которую обращал к облакам Верд. Ему очень хотелось уехать и оставить проповедника на откуп стихиям. Но Зигги никогда бы не бросил Верда… да и, если подумать, никого из них… Так что в эту минуту лучшее, что мог сделать Алекс в память о Зигги, — это продолжить его дело. И потому он не сдвинулся с места.Ряд ярких зрительных образов прошел перед его мысленным взором. Спящий в постели Зигги; внезапная огненная вспышка; языки пламени, лижущие дерево; струйки дыма, расходящиеся по знакомым комнатам; Зигги, слегка пошевелившийся, когда коварные невидимые газы просачиваются в его дыхательные пути; смазанный силуэт дома, колеблющийся в огне и жаре… и снова Зигги, потерявший сознание, в самом сердце огненного моря. Это было невыносимо. И Алексу отчаянно хотелось прогнать жуткие картины из своего сознания. Он попытался вызвать образ Линн, но не смог надолго его удержать. Больше всего ему хотелось поскорее отсюда убраться, куда угодно, лишь бы перед глазами было что-то иное.По прошествии десяти минут Верд вернулся в машину и внес с собой порыв холодного воздуха.— Бррр, — произнес он. — Никто меня не убедит, что в аду жарко. Если бы от меня зависело, я бы сделал его холоднее морозильника.— Уверен, что если ты захочешь, то сможешь шепнуть об этом словечко Богу, когда окажешься на небе. Ну так как? Едем в мотель?Эта поездка, казалось, полностью удовлетворила потребность Верда в общении с Алексом. Устроившись в мотеле, он тут же объявил, что вызвал такси. Отвезти его в Сиэтл.— У меня там коллега, с которым я хочу провести некоторое время.Он договорился встретиться с Алексом утром, чтобы вместе ехать на похороны, но выглядел каким-то странно поникшим. И все же Алекс страшился того, что Верд выкинет на похоронах.Умолк Брамс, и к кафедре подошел Пол.— Мы все пришли сюда, потому что Зигги много значил для каждого из нас, — произнес он, явно стараясь не сорваться. — Даже если бы я говорил целый день, я все равно не смог бы высказать и половины того, что я по отношению к нему чувствовал. Поэтому я не стану и пытаться. Но если кто-то из вас помнит о Зигги то, чем хотел бы поделиться с нами, мы все будем рады его выслушать.Едва он успел договорить, как в первом ряду поднялся пожилой мужчина и скованной походкой направился к подиуму. Когда он повернулся к собравшимся лицом, Алекс осознал, какое это горе — хоронить свое дитя. Карел Малкевич, казалось, стал меньше ростом, съежился, его широкие печи сгорбились, а темные выразительные глаза глубоко запали. Он не видел овдовевшего отца Зигги более двух лет, но перемена в нем была удручающей.— Я скорблю о моем сыне, — начал он с по-прежнему явным польским акцентом. — Всю его жизнь я им гордился. Даже ребенком он заботился о других. Он всегда был честолюбивым, но стремился не к личной славе. Он стремился добиться как можно большего, чтобы принести как можно больше добра людям. Его никогда особенно не заботило, что думают о нем другие. Он всегда говорил, что предпочитает, чтобы о нем судили по его делам, а не по чьим-то мнениям. Я рад видеть здесь сегодня столько людей, потому что это говорит мне, что вы все его понимали. — Старик отпил глоток воды из стакана на кафедре. — Я любил моего сына. Возможно, я недостаточно говорил ему об этом. Но надеюсь, он умер, зная это. — Карел Малкевич склонил голову и вернулся на свое место.Алекс усиленно щипал переносицу, стараясь сдержать слезы. Один за другим вставали друзья и коллеги Зигги. Некоторые говорили мало, всего лишь несколько слов о том, как сильно его любили и как им будет его не хватать. Другие рассказывали забавные и сердечные истории об их взаимоотношениях. Алекс хотел тоже встать и что-то произнести, но не был уверен, что голос его не дрогнет. Затем настал момент, которого он так боялся. Он почувствовал, как зашевелился на соседнем стуле и поднялся на ноги Верд. Алекс мысленно застонал.Глядя, как он широкими шагами направился к кафедре, Алекс подивился тому, какую достойную осанку и манеры приобрел Верд за прошедшие годы. Зигги всегда обладал харизмой. А Верд был неуклюжим, вечно мог ляпнуть, что угодно, невпопад, повести себя по-дурацки… Но он научился держаться, как надо. Он приготовился говорить, и наступила тишина, в которой можно было бы услышать упавшую булавку.— Зигги был старейшим моим другом, — раздался его звучный голос. — Я считал, что выбранный им путь неверен. Он считал меня, как бы это лучше сказать, святошей. Пожалуй, даже ханжой. Но это ничего не значило. Связь, существовавшая между нами, была так сильна, что не порвалась и не ослабла. Она выдерживала любое натяжение потому, что мы преодолели бок о бок самый трудный этап в жизни любого человека — этап взросления. Нам всем непросто дается переход из детства во взрослую жизнь, мы пытаемся понять, кто мы есть и что можем предложить миру. Некоторым из нас везет, и нам достается друг вроде Зигги, который всегда готов поднять нас с пола, если мы упадем и расшибемся.Алекс удивленно таращился на Верда. Он не верил своим ушам. Он ожидал проклятий и призывов к адскому пламени, а вместо этого слышал явное признание в любви. И, несмотря на неподходящую обстановку, он радостно улыбнулся.— Нас было четверо, — продолжал Верд, — бравых керколдийцев. Мы встретились в первый день занятий в средней школе, и произошло некое чудо. Мы ощутили единение. Мы поверяли друг другу наши самые тайные страхи и величайшие триумфы. На протяжении ряда лет мы были самым бездарным ансамблем в мире, и нас это не волновало. В любой компании каждый принимает на себя какую-нибудь роль… Я был шут гороховый. Дурак. Тот, кто всегда заходит слишком далеко. — Он слегка пожал плечами. — Кто-то может сказать, что я таким и остался. Зигги уберег меня от саморазрушения. Он удерживал меня от гибельных крайностей, пока я не нашел Спасителя более великого. Но и тогда Зигги меня не бросил.Мы редко виделись в последние годы. Наши жизни были слишком полны настоящим. Но это не означало, что мы отбросили наше прошлое. Зигги оставался для меня мерилом во многих смыслах. Я не стану притворяться, будто одобрял сделанный им выбор. Вы сочли бы меня лицемером, если бы я стал утверждать обратное. Но здесь, сейчас, все это не имеет никакого значения. А значение имеет то, что друг мой мертв и с его смертью из моей жизни ушел свет. Никто из нас не может не скорбеть об утрате света. И сегодня я скорблю об утрате человека, который подтолкнул меня к спасению. Лучшее, чем я могу почтить память Зигги, это сделать то же самое для любого, кто встретится на моем пути в час своей нужды. Если я смогу сегодня помочь кому-то из вас, обратитесь ко мне, не колеблясь. Ради Зигги, — Верд с благостной улыбкой оглядел присутствовавших, — я благодарю Господа за то, что он послал нам в дар Зигмунда Малкевича. Аминь.«Ну и ладно, — подумал Алекс. — Под конец не удержался-таки от проповеди. Но он по-своему восславил Зигги». Когда друг его вновь сел на место, Алекс дотянулся до него и пожал ему руку. И Верд не отпустил ее.А потом они чередой вышли на воздух, останавливаясь, чтобы пожать руку Полу и Карелу Малкевичу. Снаружи их объял неяркий солнечный свет, толпа подхватила и понесла мимо цветочных приношений. Несмотря на просьбу Пола не беспокоиться о цветах, потому что ими займется семья, там лежала пара дюжин букетов и венков.— С ним мы все чувствовали себя одной семьей, — высказал свою мысль Алекс.— Мы были братьями по крови, — тихо произнес Верд.— Ты очень хорошо там сказал.Верд улыбнулся:— Не то, что ты ожидал. А? Я видел это по твоему лицу.Алекс ничего не ответил. Он нагнулся и прочитал карточку: «Дорогой Зигги, мир без тебя опустел. С любовью от всех друзей в клинике». Он очень хорошо понимал их чувства. Он стал перебирать карточки и остановился на последнем венке. Это был маленький скромный кружок из белых роз и розмарина. Алекс прочитал карточку и нахмурился. «Розмарин для воспоминаний»…[57]— Видишь? — спросил он Верда.— Со вкусом выбрано, — одобрительно кивнул Верд.— А ты не думаешь, что это слишком… не знаю, как сказать… слишком зловещее соболезнование?Верд нахмурился:— Думаю, тебе мерещатся призраки там, где их нет. Это вполне достойное приношение.— Верд, он умер в двадцать пятую годовщину смерти Рози Дафф. Эта карточка никем не подписана. Тебе не кажется, что это довольно прозрачный намек?— Алекс, это давняя история. — Верд распростер руки, как бы обнимая всех прощающихся. — Неужели ты серьезно думаешь, что здесь есть кто-нибудь, кому известно имя Рози Дафф. Это просто несколько экзальтированная личность, каких здесь множество.— Ты ведь знаешь, полиция вновь открыла это дело. — Алекс мог быть таким же упрямым, как Зигги, если находило настроение.— Нет, я не знал, — удивился Верд.— Я прочел об этом в газетах. Они собираются пересмотреть нераскрытые убийства, используя новые научные достижения. Анализ ДНК и все такое.Рука Верда легла на крест на груди.— Слава Господу.Алекс озадаченно поднял брови:— Тебя не тревожит, что поднимутся все старые ложные слухи?— Ну и что? Нам нечего бояться. Наконец-то наши имена будут обелены.Но у Алекса вид был встревоженный.— Хотел бы я верить, что все будет так легко.Доктор Дэйви Керр с досадливым восклицанием резко оттолкнул от себя ноутбук. Вот уже час он пытался причесать первый вариант статьи о современной французской поэзии, но чем дольше он всматривался в экран, тем меньше смысла видел в подворачивающихся словах. Он снял очки и потер глаза, стараясь убедить себя, что это всего лишь следствие переутомления. Но он понимал, что обманывает себя.Как бы он ни старался убежать от мысли о том, что, пока он здесь сидит и перебирает слова, через полмира отсюда друзья и родные Зигги провожают его в последний путь, это ему не удавалось. Он не жалел, что не поехал. Зигги был частью его прошлой жизни, казавшейся ему прожитой в каком-то предыдущем воплощении. Он не считал себя обязанным старому другу ничем таким, что стоило бы хлопот и усталости путешествия на похороны в Сиэтл. Однако известие о его смерти всколыхнуло воспоминания, которые Дэйви Керр так глубоко закопал, что они редко являлись на поверхность и тревожили его. Эти воспоминания никак нельзя было назвать приятными.И все же, когда зазвонил телефон, он потянулся к нему без опаски и какого-либо предчувствия.— Доктор Керр? — Голос был ему незнаком.— Да. Кто это говорит?— Инспектор Робин Макленнан из файфской полиции. — Он говорил медленно и внятно, как человек, который знает, что выпил лишнего.Дэвид невольно вздрогнул, похолодев, будто снова окунулся в Северное море.— Почему вы мне звоните? — спросил он, скрывая страх за агрессивностью.— Я член команды, которая возобновляет расследование старых дел. Возможно, вы читали об этом в газетах.— Это не ответ на мой вопрос, — резко прервал его Дэвид.— Я хотел бы поговорить с вами об обстоятельствах гибели моего брата, следователя Барни Макленнана.Дэвид оторопел. Он всегда страшился, что подобный момент настанет, но по прошествии двадцати пяти лет убедил себя, что этого не произойдет.— Вы еще у телефона? — спросил Робин. — Я сказал, что хочу с вами поговорить о…— Я вас слышал, — резко ответил Дэвид. — Мне нечего вам сказать. Ни теперь, ни вообще. Даже если вы меня арестуете. Ваши люди однажды уже разрушили мою жизнь. Я не предоставлю вам возможности сделать это еще раз. — Дэвид шваркнул трубку на телефон, дыхание стало прерывистым, руки дрожали. Он сложил руки на груди, потом обхватил себя ими. Что происходит? Он понятия не имел, что у Барни Макленнана был брат. Почему он так долго не задавал Дэвиду вопросов о том ужасном дне? Почему он заинтересовался этим именно сейчас? Когда он упомянул о нераскрытых делах, Дэвид не усомнился, что речь пойдет о Рози Дафф, что само по себе было возмутительным. Но Барни Макленнан? Неужели файфская полиция решила через двадцать пять лет назвать это убийством? Не может быть!Он снова содрогнулся и устремил взгляд в ночь. Мерцающие огни рождественских елок в домах по улице казались тысячами глаз, вперившихся в него. Он вскочил на ноги и задернул занавески на окнах. Затем прислонился к стене и закрыл глаза. Сердце стучало, как молот. Дэвид Керр делал все, что было в его силах, чтобы похоронить прошлое. Он сделал все, что мог, чтобы отогнать его от своей двери. Но очевидно, этого было недостаточно. Оставался только один выход. Вопрос был в том, хватит ли у него храбрости им воспользоваться.Глава 26Свет в кабинете вдруг заслонили тяжелые гардины. Наблюдатель нахмурился. Это было нарушением рутины. Ему это не понравилось. Он встревожился, не понимая, что могло вызвать такую перемену. Однако постепенно все вернулось на круги своя. Загорелся свет внизу. Он уже знал, как пойдет дело дальше. Зажжется лампа в большой спальне виллы Берсден, и в окне появится силуэт жены Дэвида Керра. Она задернет плотные занавеси, и лишь слабое мерцание будет просачиваться наружу. Почти одновременно овальное пятно света ляжет на крышу гаража. Наверное, из ванной. Дэвид Керр займется омовениями перед сном. Как леди Макбет, он никак не может отмыть свои руки. Спустя двадцать минут потухнут огни спальни. Нынче ночью больше ничего не произойдет.Грэм Макфэдьен повернул ключ зажигания и поехал в ночь. Он начинал вживаться в жизнь Дэвида Керра, но ему хотелось узнать побольше. Почему, например, тот не поступил, как Алекс Джилби, — не полетел в Сиэтл? Это же не по-человечески. Как можно не отдать последний долг тому, кто был не только одним из старейших друзей, но и соучастником твоего преступления?Может, конечно, они чего-нибудь не поделили. Говорят же о раздорах в воровских шайках. А убийцы еще почище воров. Должно быть, время и расстояние поспособствовали их отчуждению. В первое время после преступления они держались вместе. Теперь он знал об этом. Спасибо дяде Брайану.Память об их разговоре не оставляла его ни на минуту, тикала где-то в глубине мозга. Он перебирал его, как мысленные четки, чей легкий перестук лишь усиливал его решимость. Он всего лишь хотел отыскать своих родителей. Ему никогда не приходило в голову ринуться на поиски высшей справедливости. Но именно это произошло. Другие могли бы отмести эту мысль, как навязчивое наваждение, но им, значит, не понять, что такое преданность, целеустремленность и жажда правосудия. Он был убежден, что неуспокоившаяся душа его матери наблюдает за ним, побуждает сделать все возможное. С этой мыслью он засыпал и с нею же просыпался. Кто-то должен за это заплатить.Его дядя вовсе не обрадовался их встрече на кладбище. Сначала Макфэдьен решил, что этот немолодой мужчина собирается броситься на него с кулаками.Но Макфэдьен не отступил.— Я всего лишь хочу поговорить о моей матери, — сказал он.— Мне нечего тебе сказать, — прорычал Брайан Дафф.— Я просто хочу узнать, какой она была.— Мне кажется, Джимми Лоусон велел тебе держаться подальше?— Лоусон приходил к вам и рассказал обо мне?— Не льсти себе, сынок. Он пришел рассказать мне о возобновлении следствия по убийству моей сестры.Макфэдьен понимающе кивнул:— Значит, он сообщил вам и о пропаже вещественных доказательств?— Да, — кивнул Дафф. Он уронил руки и отвел взгляд в сторону. — Бесполезные тупицы.— Если вы не хотите говорить о моей матери, расскажите по крайней мере, что происходило после того, как ее убили. Мне нужно знать, что случилось. А вы там были и все знаете.Дафф видел, что настойчивости парню не занимать, и спорить не стал. В конце концов, эта черта была и у него, и у его брата.— Так ты не собираешься никуда уезжать? — кисло поинтересовался он.— Нет. Не собираюсь. Послушайте, я никогда не рассчитывал, что меня примут в мою родную семью с распростертыми объятьями. Знаю, что вы, вероятно, считаете меня чужаком. Но я имею право знать, каким образом я появился на свет и что случилось с моей матерью.— Если я с тобой поговорю, ты уйдешь и оставишь нас в покое?Макфэдьен на минуту задумался. Это было лучше, чем ничего. И может, он найдет способ проникнуть за барьер, которым окружил себя Брайан Дафф.— Ладно, — пообещал он.— Ты знаешь, где «Ламмас-бар»?— Я там бывал несколько раз.Брови Брайан взлетели вверх.— Встретимся там через полчаса.Он круто повернулся и ушел. Когда сумерки поглотили его дядю, Макфэдьен ощутил необычайное волнение. Оно захлестнуло его, желчью поднялось к горлу. Он так долго ждал ответов на свои вопросы, что перспектива получить наконец хотя бы некоторые из них была почти невыносимой.Он поспешил вернуться к своему автомобилю и, не откладывая, поехал в «Ламмас-бар». Там он нашел тихий угловой столик, где они смогли бы поговорить без помех. Глаза его блуждали по сторонам. Он пытался представить, насколько здесь изменилась обстановка с той поры, когда Рози стояла за стойкой. Похоже, что где-то в начале девяностых тут все было переоборудовано, но, судя по облупившейся краске и общей атмосфере уныния, лучшие времена заведения остались в прошлом.Макфэдьен успел выпить полпинты, когда наконец дверь распахнулась и в зал вошел Брайан, который тут же направился к стойке. Он явно был здесь постоянным клиентом, потому что барменша сразу потянулась за стаканом, не дожидаясь заказа. Вооружившись пинтой «Эйти Шиллинг», он присоединился к Макфэдьену за его столиком.— Итак, — начал он. — Что, собственно, ты знаешь?— Я прочитал старые газеты. И еще был кусок в книжке о криминале, которую я отыскал. Но там приведены только голые факты.Дафф, не сводя глаз с Макфэдьена, отхлебнул большой глоток пива.— Факты? Возможно. А вот правда? Ни в коей мере. Потому что нельзя называть людей убийцами, пока их так не назовет суд присяжных.У Макфэдьена застучало в висках. Казалось, то, что он подозревал, сейчас подтвердится.— Что вы хотите этим сказать? — переспросил он.Дафф глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Было очевидно, что ему не хочется вести этот разговор.— Позволь мне рассказать одну историю. В ночь, когда Рози умерла, она работала здесь. За этой стойкой. Иногда я подвозил ее домой, но не в ту ночь. Она сказала, что идет на какую-то вечеринку, но на самом деле собиралась встретиться с кем-то после работы. Мы все знали, что она с кем-то встречается, но она скрывала с кем. Она любила секретничать. Наша Рози. Ну а мы с Колином рассудили, что она не говорит о своем приятеле, потому что думает, мы его не одобрим. — Дафф поскреб подбородок. — Возможно, мы вели себя чересчур… напористо, когда речь шла о том, чтобы защитить Рози. После того, как она забеременела… мы… ну, скажем так: мы не хотели, чтобы она связалась с еще одним неудачником.Во всяком случае, после закрытия она ушла, и никто не видел, с кем она встретилась. Она как бы исчезла с лица земли на четыре часа. — Брайан сжал стакан так, что побелели костяшки пальцев. — Около четырех часов утра четверо студентов, пьяные, брели домой с вечеринки и на холме Холлоу-Хилл наткнулись на нее. — Он покачал головой. — Но там, где она лежала, нельзя было наткнуться на нее случайно. Это первое, что ты должен запомнить.Ее закололи одним ударом в живот. Но это была жуткая рана. Длинная и глубокая. — Плечи Даффа вздернулись, словно от удара. — Она истекла кровью. Тот, кто ее убил, принес ее на вершину холма и бросил там на снегу, словно мешок дерьма. Это второе, что ты должен запомнить. — Голос его звучал напряженно и резко, даже спустя двадцать пять лет эмоции переполняли и захлестывали его.— Полиция говорила, что она, похоже, была изнасилована. Правда, они еще говорили, что это мог быть такой грубый секс, но я никогда в это не верил. Рози свой урок выучила хорошо. Она не спала с теми парнями, с которыми ходила на свидания. Копы твердили, что она дурила нам с Колином голову. Но мы побеседовали с парочкой ее ухажеров, и они клялись, что никакого секса между ними не было. Я им верю, потому что мы говорили с ними… неласково. Да, конечно, они там обжимались. Целовались. Но секса она не допускала. Значит, ее изнасиловали. На ее одежде обнаружили следы семени. — Он недоверчиво шмыгнул. — Поверить не могу, что эти ублюдки затеряли улики. Это все, что им сегодня понадобилось бы, а анализ ДНК довершил бы остальное.Дафф отхлебнул еще пива. Макфэдьен ждал, напряженно, как охотничий пес, сделавший стойку. Он не проронил ни слова, страшась прервать рассказ.— Вот что случилось с моей сестрой. Но мы хотели знать, кто с ней такое сотворил. У полиции не было никаких хреновых зацепок. Они заподозрили тех четверых студентов, которые ее нашли, но толком с ними не поработали. Видишь ли, такой у нас городок: никто не хочет задевать университет. Так же, а может, еще хуже было и тогда.Запомни эти имена: Алекс Джилби, Зигмунд Малкевич, Дэйви Керр, Том Мэкки. Эти четверо ее нашли. У этих четверых все руки оказались в ее крови, но якобы на вполне законных основаниях. А где они были в предыдущие четыре часа? Они были на вечеринке. В какой-то студенческой пьяной компашке, где никто никого не помнит, никто ни за кем не следит. Они могли прийти и уйти, и никто бы этого не заметил. Никто не поручится, что они провели там дольше получаса в начале и получаса в конце. К тому же у них в распоряжении был «лендровер».Макфэдьен удивленно вздрогнул:— Этого я нигде не читал.— Этого нигде и не писали. Они позаимствовали «лендровер», принадлежащий одному их приятелю. И катались на нем той ночью.— Почему же их не привлекли за это? — требовательно спросил Макфэдьен.— Хороший вопрос. На который мы никогда не узнаем ответа. Возможно, по той же самой причине: никто не хочет задевать университет. А возможно, копы не хотели предъявлять мелкое обвинение, не сумев уличить в главном. Они выглядели бы жалко.Он отставил стакан и стал перечислять пункты по пальцам:— Итак, у них не было настоящего алиби. У них имелось идеальное транспортное средство, чтобы перевезти тело. Они были пьяными. Они знали Рози. Мы с Колином считали всех этих студентов подонками, которые пользуются девушками вроде Рози, а потом бросают их, когда подворачивается подходящая в жены девица. Сестра это знала и никогда бы не призналась, что водится со студентом. Один из них даже признался, что приглашал Рози на эту самую вечеринку. И, как мне сказали, сперма на одежде Рози могла принадлежать либо Зигмунду Малкевичу, либо Дэйви Керру, либо Тому Мэкки. — Он откинулся на стуле, на миг устав от напряженного монолога.— А других подозреваемых не было?Дафф пожал плечами:— Был, конечно, этот таинственный ухажер. Но, как я уже говорил, им легко мог оказаться один из этой четверки. Джимми Лоусон высказал дурацкое предположение, будто ее подобрал какой-то сумасшедший приверженец сатанизма. Что, мол, поэтому ее оставили именно там, где потом нашли. Но никаких подтверждений того, что это был какой-то сатанинский ритуал, не обнаружили. И потом, как бы мог сатанист ее найти? Она же не бродила по улицам в такую погоду.— Так что же, по-вашему, произошло той ночью? — не удержался от вопроса Макфэдьен.— Я думаю, что она пошла с кем-то из этих четверых. Я думаю, что ему надоели ее отказы. И он ее изнасиловал. Господи, может, они все с ней это проделали. Откуда мне знать? А когда мерзавцы поняли, что натворили, то сообразили, что им придет конец, если они ее отпустят и она сможет пожаловаться. Это поставит крест на их карьерах, дипломах. На их блестящем будущем. Поэтому они ее убили.Наступило долгое молчание. Макфэдьен заговорил первым:— Мне нигде не встречались имена тех троих, кому могла принадлежать сперма.— Это сохранялось в тайне. Да даже если б не сохранялось, толку-то! Один из моих приятелей гулял с девушкой, работавшей в полиции. Она была штатской, но знала, что там делается. При том, сколько у полиции было против них улик, просто преступление, что им позволили ускользнуть.— Их так и не арестовали?Дафф покачал головой:— Их допрашивали, но ничего из этого не вышло. Нет, они до сих пор ходят по улицам. Вольные, как птицы. — Дафф допил свое пиво. — Теперь ты знаешь, что случилось тогда. — Он отодвинул стул, готовясь встать.— Подождите, — удержал его Макфэдьен.Дафф помедлил.— Как вышло, что вы ничего не предприняли по этому поводу?Дафф отпрянул, как от удара:— Кто сказал, что мы ничего не предприняли?— Ну, вы же сами только что сказали, что они ходят по улицам, вольные, как птицы.Дафф глубоко вздохнул, и на Макфэдьена пахнуло пивным перегаром.— Мы немногое могли сделать. Мы побили двоих, но этим лишь себя подставили. Полиция довольно прямо нам объявила, что, если с этой четверкой что-то случится, за решеткой окажемся мы с братом. Если бы речь шла лишь обо мне и Колине, мы бы и внимания на это не обратили. Но мы не хотели причинять горе матери. Она достаточно настрадалась. Так что мы отступились. — Он прикусил губу. — Джимми Лоусон всегда говорил, что это дело никогда не закроют. Когда-нибудь, сказал он, убийцы Рози получат по заслугам. Я искренне верил, что с этим новым расследованием такое время пришло. — Он покачал головой. — Дурак же я был. — На этот раз он поднялся на ноги. — Я свое обещание выполнил. Теперь ты выполняй свое. Держись подальше от меня и моих.— Еще одно. Пожалуйста.Дафф заколебался, положив руку на спинку стула. Он уже сделал шаг, собираясь уйти:— Что еще?— Мой отец. Кто был моим отцом?— Лучше тебе этого не знать, сынок. Он был бесполезный огрызок.— Пусть так. Но во мне его гены. — Макфэдьен прочел неуверенность в глазах Даффа и настойчиво повторил: — Назовите мне имя моего отца, и вы больше никогда меня не увидите.Дафф пожал плечами:— Его имя — Джон Стоби. Он переехал в Англию за три года до смерти Рози. — Сказав это, Брайан повернулся и вышел из бара.Макфэдьен долго сидел и смотрел в пространство. Забытое пиво медленно оседало в стакане. Вот и названо имя. Есть что-то, с чего можно начать поиск. Наконец-то у него есть имя. И более того. Он получил оправдание решению, принятому им после того, как Лоусон расписался в некомпетентности. Фамилии студентов не стали для него новостью. Они были перечислены во всех газетных отчетах об убийстве. Он уже много месяцев их знал. Все, что он прочитал, лишь усиливало его отчаянное стремление найти виновного в смерти матери. Когда он начал поиск четверки людей, которые, по его убеждению, отняли у него родную мать, он с большим разочарованием выяснил, что все они преуспевающие и уважаемые господа. Нет, это было несправедливо.Он тут же настроил Интернет на любую информацию об этих четверых. И когда Лоусон сообщил о пропаже улик, он еще больше укрепился в своем решении во что бы то ни стало добиться возмездия. Если файфская полиция не может привлечь их к ответу за то, что они сделали, следует найти иной путь с ними рассчитаться.На следующее утро после свидания с дядей Макфэдьен проснулся рано. Он не был на работе больше недели. Обычно писание компьютерных программ доставляло ему удовольствие. В этом он не имел себе равных. Но в последнее время он не мог даже подумать о том, чтобы усесться перед экраном и углубиться в разработку сложных структур текущего проекта. В сравнении с тем, что кипело в его мозгу, все остальное казалось мелким и бессмысленным. Он понимал: на то, что он задумал, потребуется все его время целиком, а не остаток дня после работы в компьютерной лаборатории. Он отправился к врачу и пожаловался на мучительный стресс. В этом была доля истины, и он вел себя достаточно убедительно, чтобы ему дали больничный до конца года.Он вылез из кровати и, пошатываясь, пошел ванную с ощущением, что проспал какие-то минуты вместо необходимых ему часов. Он едва глянул в зеркало, не заметив ни темных кругов под глазами, ни впалых щек. Ему предстояло большое дело. Достать убийц матери было важнее, чем правильно питаться.Не задержавшись, чтобы одеться или выпить кофе, он направился прямо в комнату к компьютерам. Щелкнув мышкой, он включил один из них. В уголке экрана замигало сообщение: пришла почта. Он вызвал ее на экран. Два мэйла. Он открыл первый. Дэвид Керр поместил статью в последнем выпуске академического журнала. Какая-то трепотня о французском писателе, о котором Макфэдьен никогда не слыхал. Ему это было совершенно неинтересно. Однако это значило, что он правильно настроил поиск. Дэвид Керр — не слишком редкое имя, и, пока он не уточнил параметры, его буквально бомбардировали всякими Керрами. Это был геморрой! Следующее послание его заинтересовало куда больше.Оно отправило его на веб-страницы «Сиэтл Пост Интеллидженсер». Он прочел заметку, и улыбка расплылась по его лицу.ЗАГАДОЧНЫЙ ПОЖАР УНОСИТ ЖИЗНЬВЫДАЮЩЕГОСЯ ПЕДИАТРАОснователь престижной Файфской клиники стал жертвой предполагаемого поджога его дома в графстве Кинг.Доктор Зигмунд Малкевич, известный пациентам и коллегам как доктор Зигги, погиб в пламени пожара, уничтожившего вчера рано утром его уединенный дом.Три пожарные машины прибыли на место происшествия, но к тому времени огонь уже уничтожил большую часть деревянной постройки. Начальник пожарной команды Джонатан Ардайлс сказал: «Дом уже весь пылал, когда ближайший сосед доктора Малкевича вызвал нас. Единственное, что мы могли сделать, — постараться, чтобы пожар не распространился на близлежащий лес».Следователь Аарон Бронштейн сообщил сегодня, что обстоятельства возникновения пожара кажутся полиции подозрительными. Он заявил: «На месте пожара работают специалисты по поджогам. На данном этапе расследования мы больше ничего не можем сказать».Сорокапятилетний доктор Малкевич родился и вырос в Шотландии. В Сиэтле он проработал более пятнадцати лет. Он был детским врачом в центральной больнице графства Кинг, а затем девять лет назад оставил ее и основал собственную клинику. Больших успехов он достиг в области детской онкологии, особо специализируясь на лечении лейкемии.Доктор Анджела Редмонд, работавшая бок о бок с доктором Малкевичем в его клинике, сказала: «Мы потрясены этой трагической смертью. Доктор Малкевич был добрым и щедрым другом и коллегой, бесконечно преданным своим пациентам. Все, кто его знал, горько сожалеют о его кончине.Слова сообщения заплясали у него перед глазами, оставляя странное смешанное чувство возбуждения и досады. Вооруженный нынешними знаниями, он полагал, что Малкевич по праву должен был умереть первым. Макфэдьен был, однако, разочарован, что журналист не сумел вытащить на божий свет грязные подробности жизни Малкевича. В статье он представал прямо-таки матерью Терезой. Но Макфэдьен знал, что на деле все далеко не так. Может, стоило бы просветить этого журналиста по нескольким пунктам.Впрочем, нечего суетиться. Ему будет труднее выслеживать этих убийц, если они поймут, что кто-то интересуется тем, что случилось с Рози Дафф двадцать пять лет тому назад. Нет, лучше пока держать все про себя. Тем более что всегда можно подробно разузнать о процедуре похорон и воткнуть маленькую шпильку… если у них хватит ума обратить на нее внимание. Нет, безусловно, не вредно будет заронить в их сердца семена тревоги, чтобы они начали мучиться. Немножко. В прошлом они принесли немало страданий.Он посмотрел на компьютерные часы. Если он отправится сейчас же, то попадет в Норт-Куинс-ферри как раз вовремя, чтобы перехватить Алекса Джилби по пути на работу. Он проведет утро в Эдинбурге, а потом поедет в Глазго посмотреть, как там Дэйви Керр, чем занимается. Но в промежутке он постарается начать розыски Джона Стоби.Двумя днями позже Макфэдьен проводил Алекса Джилби в аэропорт и наблюдал за тем, как тот зарегистрировался на самолет до Сиэтла. Прошло двадцать пять лет, но убийство все еще крепко связывает их друг с другом. Он предполагал, что в аэропорту Джилби встретится с Дэвидом Керром. Но того нигде не было видно. Когда же Макфэдьен поспешил в Глазго, проверить, не упустил ли свою добычу, то обнаружил, что Керр спокойно читает лекцию, как и было объявлено в расписании.Право, это было не по-человечески.Глава 27Алекс почувствовал себя самым счастливым на свете, завидев посадочные огни Эдинбурга. Дождь хлестал по иллюминаторам самолета, но ему было все равно. Он жаждал скорее очутиться дома, тихо усесться рядом с Линн и, положив руки ей на живот, ощутить биение жизни внутри нее. Будущее… Мысль об этом возвратила его к смерти Зигги. Вот родится дитя, которого его лучший друг никогда не увидит… не возьмет на руки.Линн ждала его в зале прибытия. Он подумал, что она выглядит усталой. Ему хотелось, чтобы она бросила работу, ведь в деньгах они не нуждались. Но она твердо стояла на своем: она будет работать до самого последнего месяца. «Я хочу использовать положенный отпуск на уход за ребенком, а не на бессмысленное ожидание того момента, когда он появится на свет», — заявила она. Она все еще была настроена через полгода вернуться к работе, но Алекс надеялся, что она передумает.Помахивая рукой, он поспешил ей навстречу. Они сразу прильнули друг другу так крепко, словно разлука продлилась много недель, а не несколько дней.— Я скучал по тебе, — пробормотал он, зарываясь губами в ее волосы.— Мне тоже тебя не хватало. — Они разомкнули объятья и направились к стоянке машин. Линн взяла его под руку. — Ты хорошо себя чувствуешь?Алекс покачал головой:— По правде говоря, нет. У меня такое ощущение, словно меня выпотрошили. Буквально. Словно внутри меня дыра. Бог знает, как с этим справляется Пол.— Как он?— Будто плывет по течению, без руля и ветрил. Организация похорон на время отвлекла его от мыслей об утрате. Но вчера вечером, когда все разъехались, он выглядел совсем потерянным. Не знаю, как он это переживет.— У него есть какая-то поддержка?— У них было много друзей. В одиночестве он не останется. Но с болью ему придется сражаться одному. — Алекс тяжело вздохнул. — Это помогло мне понять, какой я счастливец. У меня есть ты и ребенок на подходе. Я не знаю, Линн, что бы я делал, если бы что-то случилось с тобой.Она сжала его руку:— Такая смерть, как у Зигги, естественно, заставляет нас всех ощутить свою уязвимость. Но со мной ничего не случится.Они подошли к машине, и Алекс сел за руль.— Тогда домой, — сказал он. — Поверить не могу, что завтра сочельник. Я жажду провести тихий вечер: только ты да я.— Ах, если бы, — вздохнула Линн, обхватывая ремнем округлость живота.— О нет! Только не твоя матушка. Только не сегодня.Линн хихикнула:— Нет, не мама. Хотя не многим лучше. Здесь Брилл.— Брилл? — нахмурился Алекс. — Я думал, что он собирался во Францию.— Планы поменялись. Они должны были провести несколько дней с братом Элен в Париже, но у того жена заболела гриппом. Так что они перенесли вылет.— И зачем же он пожаловал к нам?— Он говорит, что у него какое-то дело в Файфе, но мне кажется, он чувствует себя виноватым, потому что не поехал с тобой в Сиэтл.Алекс хмыкнул:— Ага. Он всегда умел признавать вину после того, как что-то натворит. Хотя это никогда не удерживало его от повторения того же.Линн положила руку ему на бедро. В этом жесте не было сексуального призыва, лишь просьба о понимании.— Ты ведь так его по-настоящему и не простил? Да?— Наверное, нет. Конечно, многое забылось, но прошлая неделя все всколыхнула… Нет, не думаю, что я его простил. Во-первых, он ради спасения своей шкуры заложил меня копам. Если бы он не сказал Макленнану, что мне нравилась Рози, не думаю, что нас бы вообще серьезно подозревали. Но главное, я не могу простить ему ту идиотскую выходку, которая стоила Макленнану жизни.— Ты думаешь, Брилл не винит себя за это?— Надеюсь, винит. Если бы не он, полиция бы к нам не прицепилась и ему бы самому не пришлось ничего доказывать таким идиотским способом. А мне не пришлось бы до конца учебы терпеть косые взгляды. Я не забыл этого Бриллу.Линн открыла сумочку и поискала мелочь для оплаты проезда по мосту.— Я думаю, что он всегда это знал.— Возможно, поэтому он так старался держаться подальше от нас, — вздохнул Алекс. — Мне жаль, что при этом пострадала ты.— Не глупи, — сказала она, передавая ему монеты. Они въезжали на мост Форт-Роуд, с которого открывался лучший вид на три красивейших выносных пролета железнодорожного моста, пересекавшего залив. — Это его потеря, Алекс. Я знала, выходя за тебя, что Брилл никогда не будет чувствовать себя уютно при таком раскладе. Но до сих пор считаю, что мне повезло. Для меня предпочтительнее близость с тобой, чем с моим братцем-неврастеником.— Мне жаль, Линн, что так сложилось. Знаешь, я до сих пор чувствую к нему привязанность. Ведь в нашем общем прошлом было много хорошего.— Знаю. Постарайся вспомнить об этом, когда тебе сегодня захочется его придушить.Алекс открыл окошко и, дрожа от холодных брызг дождя, тут же ударивших его в лицо, отдал пошлину за проезд и нажал на газ, торопясь домой. Он всегда чувствовал эту тягу «к родной конюшне», приближаясь к Файфу. Бросив взгляд на часы, он осведомился:— Так когда он приезжает?— Он уже здесь.Алекс скривился. Никого шанса сбросить напряжение. И укрыться негде.Констебль Карен Пири шмыгнула под защиту козырька над дверью паба, поторопилась нырнуть внутрь и с благодарностью позволила охватить себя теплому воздуху, кислому от застаревшего запаха пива и табачного дыма. Это был запах расслабления. Играли приятную мелодию, она узнала «Туриста» Сен-Жермена. Изгибая шею, она старалась разглядеть среди ранних посетителей паба кого-нибудь из знакомых. Около бара она заметила Фила Паратку, сгорбившегося над пинтой пива и пакетиком с чипсами. Протолкавшись через толпу, она придвинула стул к нему.— А мне «Бакарди бризер», — сказала она, подталкивая его локтем под ребра.Фил встрепенулся и поймал взгляд задерганного бармена. Сделав заказ, он снова облокотился на стойку. Вообще-то, напомнила себе Карен, Фил всегда чувствовал себя в компании лучше, чем в одиночестве. Меньше всего он походил на типичного персонажа телесериалов, копа-одиночку, который сражается с преступниками один на один. Он не бывал душой компании, просто предпочитал находиться среди других. А вот она не рвалась сливаться с толпой. При общении один на один у нее было больше шансов обратить его внимание на то, что она женщина. Как только ей принесли бокал, Карен тут же схватила его и отхлебнула добрый глоток.— Вот теперь полегчало, — выдохнула она. — Мне это было необходимо.— Пыльная работенка пересматривать все эти ящики с вещественными доказательствами. Горло сушит. Я не ждал увидеть тебя здесь нынче вечером. Думал, ты отправишься прямо домой.— Нет, мне нужно было вернуться и проверить кое-что в компьютере. Охота пуще неволи. — Она сделала еще глоток и заговорщически наклонилась к коллеге. — Ты никогда не догадаешься, кого я застала роющимся в моих файлах.— Заместителя начальника полиции Лоусона, — произнес Фил, даже не притворяясь, что отгадывает загадку.Карен досадливо откинулась назад:— Как ты узнал?— Кого еще волнует, чем мы занимаемся? Кроме того, с тех пор, как мы занялись этим пересмотром, он больше всех дергает тебя. Можно подумать, у него личный интерес.— Ну-у, он ведь был первым полицейским, оказавшимся на месте преступления.— Ага, но он в ту пору был простым патрульным. Он не занимался расследованием. — Фил подтолкнул чипсы к Карен и допил свое пиво.— Знаю, но, по-моему, из всех старых дел это он принимает ближе всего к сердцу. Но все равно странно, что он читал мои файлы. Обычно он так поздно не засиживается. Я думала, он из кожи выскочит, когда я с ним заговорила. Он был так поглощен чтением, что не слышал, как я вошла.Фил заказал новую пинту и сделал глоток:— Он тут на днях ездил к брату Рози Дафф. Зачем? Чтобы сообщить ему об исчезновении улик?Карен тряхнула пальцами, как будто стараясь смахнуть что-то неприятно липкое.— Позволь тебе сказать, что я очень рада была предоставить ему эту честь. Такое интервью удовольствия не доставляет: «Хэлло, сэр. Простите, но мы потеряли вещественные доказательства, которые помогли бы поймать убийцу вашей сестры. Что ж, дело житейское». — Она сморщила нос. — А как дела у тебя? Продвигаются?— Не знаю, — пожал плечами Фил. — Мне показалось, что я на что-то напал, но вроде бы это тоже дохлый номер. К тому же местный член парламента бьет себя в грудь и кричит о нарушении прав человека. Это не работа, а сплошная зубная боль.— Есть подозреваемый?— У меня их трое. Чего нет, так это весомых улик. Я все еще жду от лаборатории результатов анализа ДНК. Это единственный реальный шанс продвинуться в расследовании. А как у тебя? Кто, по-твоему, убил Рози Дафф?Карен раскинула руки:— Выбирай любого из четырех.— Ты действительно думаешь, что это был один из нашедших ее студентов?— Все косвенные улики указывают на это, — кивнула Карен. — И кроме того, есть еще одно. — Она помедлила, ожидая его вопроса.— О'кей, Шерлок. Спрашиваю: что за «еще одно»?— Психология всего этого дела. Убийства, совершенные религиозными фанатиками или сексуальными маньяками, как правило, не единичны. Обычно им предшествуют одна-две попытки.— Вроде как в случае с Питером Сатклифом?— Именно так. Он не в мгновенье ока стал Йоркширским Потрошителем. Что позволяет прийти к следующему заключению: сексуальные маньяки очень похожи на мою бабушку — они повторяют сами себя.Фил только застонал:— Этого еще не хватало.— Не перебивай. Они повторяют сами себя, потому что для них убийство — все равно что для нормальных мужиков порно. В общем, я исхожу из того, что нигде в Шотландии повторения подобного убийства не наблюдалось.— Может, он куда-то переехал.— Возможно. А может, мы имеем дело с инсценировкой. Может, это был вовсе не сумасшедший. Может, кто-то из наших мальчиков или все они изнасиловали Рози и запаниковали. Испугались, что она их выдаст. Поэтому они ее убили. А потом представили все так, будто она стала жертвой маньяка. Они убили не ради убийства, потому-то и не было речи о повторении подобного.— Ты считаешь, что четыре мальчишки сумели сохранить хладнокровие, оказавшись с мертвой девушкой на руках?Карен скрестила ноги и разгладила юбку. Она заметила, что Фил посмотрел на них, и почувствовала, как потеплело внутри. Причем не от выпитого рома.— В том-то и вопрос.— И каков же ответ?— Когда ты прочтешь их показания, то увидишь, что показания одного отличаются от всех остальных. Это показания студента-медика Малкевича. Он сохранил холодную голову и отчитывался как настоящий врач. Расположение его отпечатков пальцев на руле свидетельствует, что он был последним, кто вел «лендровер». И он входит в число тех троих, чья группа крови соответствует обнаруженной сперме. Сперма вполне могла принадлежать ему.— Что ж, хорошая теория.— Думаю, что в честь нее нужно пропустить еще порцию. — На этот раз Карен заказала выпивку. — Беда любой теории в том, что она нуждается в подтверждении уликами, — продолжала она, когда ее стакан вновь наполнился. — А улик-то, то бишь вещественных доказательств, у меня нет.— А как насчет этого незаконного ребенка? У него ведь есть где-то отец. Что, если это был он?— Мы не знаем, кто он. Брайан Дафф держит рот на замке, а с Колином я еще не успела побеседовать. Но Лоусон намекнул мне, что это может быть парень по имени Джон Стоби. Он уехал из города незадолго до рождения ребенка.— Он мог вернуться.— Именно это искал Лоусон в файле: успела ли я что-то выяснить в этом направлении. — Карен пожала плечами. — Но если даже он вернулся… Зачем ему убивать Рози?— Может быть, он продолжал ее любить, а она его знать не хотела.— Я так не думаю. Ведь этот парень уехал из города, потому что Брайан и Колин его избили. Он не похож на героя, который вернется за своей утраченной любовью. Но мы заглянем под каждый камень. Я послала запрос в участок по месту его жительства. Там с ним побеседуют.— Ладно. Ему придется вспомнить, где он был декабрьской ночью двадцать пять лет тому назад.— Я знаю, — вздохнула Карен. — Но по крайней мере ребята, которые будут с ним беседовать, поймут, что он собой представляет. Мог ли это быть он? Я все равно ставлю на Малкевича, одного или с дружками. Ладно, хватит о работе. Не хочешь ли доесть карри? И закусить индейкой?Когда Алекс вошел в оранжерею, Брилл вскочил на ноги так стремительно, что едва не опрокинул свой бокал красного вина.— Алекс, — нервно воскликнул он.Как быстро мы переносимся назад во времени, когда что-то выбивает нас из привычной жизни и забрасывает в общество тех, кто составлял наше прошлое. Возникшая мысль удивила самого Алекса своей точностью. Он не сомневался, что Брилл был уверенным в себе и компетентным профессионалом. У него была утонченная жена, с которой он обсуждал утонченные материи, о которых Алекс имел лишь смутное представление. Однако, оказавшись лицом к лицу с другом и поверенным своей юности, Брилл вновь превратился в нервного уязвимого подростка, всем своим видом взывающего о помощи.— Привет, Брилл, — устало проговорил Алекс, почти падая в кресло напротив и наливая себе вино.— Хорошо долетел? — Улыбка Брилла была чуть ли не просительной.— Долетел, а это уже хорошо. Линн занимается обедом, она подойдет через минуту.— Мне жаль, что я так свалился на вас нынче вечером, но мне нужно было приехать в Файф, чтобы кое с кем повидаться, а завтра мы отбываем во Францию, так что это была единственная возможность…«Вовсе тебе не жаль, — подумал Алекс. — Ты просто хочешь успокоить свою совесть».— Обидно, что ты не узнал раньше про болезнь невестки. Тогда ты бы смог полететь со мной в Сиэтл. Верд там был. — Голос Алекса прозвучал обыденно, но он хотел, чтобы его слова уязвили Брилла.Брилл выпрямился в кресле, отказываясь встретиться глазами с Алексом:— Я знаю. Ты думаешь, что я тоже должен был быть там.— Да, думаю. На протяжении десяти лет Зигги был одним из лучших твоих друзей. Он стоял за тебя. Вообще, за всех за нас. Я хотел отдать долг его памяти и считаю, что ты тоже обязан был это сделать.Брилл провел рукой по волосам. Они все еще были густыми и волнистыми, хотя седина уже в них проблескивала. Это экзотически выделяло его среди шотландцев его возраста.— Я просто не гожусь для подобных вещей.— Ты всегда был ужасно чувствительным.Брилл бросил на него раздраженный взгляд:— Я, знаешь ли, полагаю, что чувствительность — это достоинство, а не порок. И я не стану извиняться за то, что ею обладаю.— Тогда ты должен чувствовать, чем меня разозлил. Ладно, я могу, хоть и с трудом, понять, почему ты избегаешь нас, словно мы заражены какой-то жуткой болезнью. Ты хотел держаться подальше от всего и всех, кто напоминал тебе об убийстве Рози Дафф и смерти Барни Макленнана. Но на похоронах Зигги ты обязан был быть, Брилл. Обязан был.Брилл потянулся к своему стакану и схватил его так, словно тот мог спасти его от неловкости.— Наверное, ты прав, Алекс.— Так что теперь привело тебя сюда?Брилл отвел глаза:— Это сообщение, что файфская полиция занялась пересмотром дела об убийстве Рози Дафф, всколыхнуло многое. Я понял, что не могу от этого просто отмахнуться. Мне нужно было поговорить с кем-то, кто понимает, как все тогда было. Понимает то время и то, что Зигги значил для нас всех. — К удивлению Алекса, глаза Брилла вдруг увлажнились. Он яростно заморгал, но слезы полились по щекам. Он поставил стакан и закрыл лицо руками.Тогда Алекс понял, что и сам не в силах устоять против затягивающей его в прошлое волны. Ему вдруг захотелось вскочить и заключить в объятья друга, которого трясло от усилий сдержать горе… Но укол неуснувшего подозрения остановил его.— Я так сожалею, Алекс, — рыдал Брилл. — Так ужасно сожалею.— Сожалеешь о чем? — мягко спросил Алекс.Брилл поднял на него заплаканные глаза:— Обо всем. Обо всем, что я натворил глупого или неправильного.— Ну, это слишком широко, — сказал Алекс, смягчая голосом иронию слов.Брилл вздрогнул, на лице его изобразилась обида. Он привык к тому, что его недостатки принимались без замечаний и упреков.— Главным образом я сожалею о смерти Барни Макленнана. Ты знаешь, что его брат работает на пересмотре нераскрытых дел?— Откуда мне знать? — покачал головой Алекс. — Кстати, а тебе откуда это известно?— Он мне позвонил. Хотел поговорить о Барни. Я повесил трубку. — Брилл испустил глубокий вздох. — Это, знаешь ли, кануло в прошлое. Ладно, я сделал глупость, но ведь я был всего лишь ребенком. Господи, если бы меня посадили за убийство, то давно бы уже выпустили. Почему нас никак не оставят в покое?— Что подразумеваешь под этим своим «если бы меня посадили за убийство»? — требовательно спросил Алекс.Брилл заерзал в кресле:— Просто так выразился. Вот и все. — Он осушил до дна свой бокал. — Послушай, мне лучше уйти. — Он поднялся на ноги. — Загляну к Линн попрощаться. — Брилл проскочил мимо Алекса, который озадаченно на него уставился. За чем бы Брилл сюда ни приехал, он явно этого не нашел.Глава 28Очень нелегко было найти удобный пункт наблюдения за домом Алекса Джилби. Но Макфэдьен был настойчив, карабкался по камням, преодолевал заросли жесткой травы под массивными пролетами железнодорожного моста. Наконец он нашел идеальную точку. По крайней мере, для ночных наблюдений. В дневные часы это место просматривалось насквозь, но Джилби днем никогда не бывал дома. А когда наступит темнота, Макфэдьен затеряется в черной тени моста и будет смотреть прямо в оранжерею, где Джилби с женой проводят вечера, наслаждаясь великолепной панорамой.Это было несправедливо. Если бы Джилби заплатил за то, что сделал, он бы сейчас либо гнил за решеткой, либо прозябал, как большинство отмотавших солидный срок. Тесная муниципальная квартирка в доме, заселенном наркоманами и мелкими преступниками, с лестницей, воняющей блевотиной и мочой… вот что он заслужил. А у него, видишь ли, дорогой особняк с роскошным видом и тройными стеклами, не пропускающими шума поездов, грохочущих по мосту весь день и всю ночь. Макфэдьен хотел отобрать у него все это, заставить его осознать, что он украл, когда принял участие в убийстве Рози Дафф.Но это чуть позже. Сегодня он только вел наблюдение. Утро он провел в Глазго, терпеливо выжидая, когда укатит восвояси какой-то любитель шопинга, освободив место, с которого, как он знал по опыту, открывается прекрасный обзор университетской автостоянки, где парковался Керр. Когда выслеживаемая им добыча вышла после четырех, Макфэдьен с удивлением увидел, что она направилась не в Берсден. Керр вырулил через центр Глазго на шоссе, ведущее в Эдинбург. Когда же Керр свернул к Фортскому мосту, Макфэдьен улыбнулся в предвкушении. Все выглядело так, словно заговорщики наконец-то решили собраться в кучу.Его предсказание сбылось, но не сразу. Оказавшись на северной стороне бухты, Керр направился не к Норт-Куинферри, а в скромный отель, на утесе над заливом. Он припарковал автомобиль и поспешил внутрь. К тому времени, как Макфэдьен вошел туда же — меньше чем через минуту, — Керра и след пропал. Его не оказалось ни в баре, ни в ресторане. Макфэдьен сновал туда-сюда по всем общественным местам, так что его суетливые метания стали обращать на себя внимание служащих и постояльцев. Но Керра нигде не было. Разозлившись, что упустил его, Макфэдьен выскочил наружу и в ярости хлопнул ладонью по крыше автомобиля. Господи, этого не должно было произойти. В какие игры играл Керр? Неужели он понял, что за ним следят, и намеренно ушел от преследователя? Макфэдьен быстро оглянулся по сторонам. Нет, автомобиль Керра все еще стоял там, где тот его поставил.Что же происходит? Керр явно с кем-то назначил тайную встречу. Но кто это мог быть? Может, Алекс Джилби вернулся из Штатов и решил встретиться с другом-заговорщиком на нейтральной территории, чтобы скрыть это от жены? Узнать это не представлялось возможным. Тихо кляня все и всех, Макфэдьен снова сел в машину и устремил взоры на дверь отеля.Долго ждать ему не пришлось. Спустя двадцать минут Керр вышел из отеля и направился к своей машине. На этот раз он поехал прямо в Норт-Куин-ферри. Один вопрос прояснился: с кем бы он ни встречался, это, несомненно, был не Джилби. Макфэдьен помедлил на углу нужной улицы, пока Керр не свернул к дому Джилби. Через десять минут он занял свой наблюдательный пост под мостом, благодаря Бога за то, что дождь чуть поутих. Он поднес к глазам мощный бинокль и сосредоточился на доме внизу. Тусклое свечение приковало его взгляд к оранжерее, но толком разглядеть, что там происходит, не удавалось. Он повел биноклем вдоль стены и остановился на освещенном окне кухни.Там промелькнула Линн Джилби с бутылкой вина в руках. Потом долгие две минуты ничего не происходило. Затем ярко зажглись лампы в оранжерее. Дэвид Керр вошел туда следом за женщиной и уселся, а она открыла вино и налила два бокала. Он знал, что они брат и сестра. Джилби женился через шесть лет после смерти Рози, когда ему было двадцать семь, а ей двадцать один. Он задался вопросом, знает ли она, в чем были замешаны ее брат и муж. Почему-то он в этом сомневался. Наверняка ей навешали лапши на уши и она с готовностью во все поверила. И полиция тоже. Им всем было так удобнее. Что ж, он не допустит, чтобы это повторилось.А теперь она была беременна. Джилби готовился стать отцом. Макфэдьена бесило то, что их ребенку выпадет счастье знать обоих родителей, что его будут желать и любить, а не проклинать и попрекать. Керр и его приятели отняли у него этот шанс много лет назад.Там в оранжерее разговор не шел. Что означало одно из двух: или они были так близки, что не испытывали потребности заполнять болтовней паузу, или же между ними существовал разлад, не позволявший им непринужденно беседовать. Его очень интересовало, как все обстоит на самом деле, но определить это на взгляд было трудно. Прошло еще минут десять, женщина посмотрела на часы и встала, держа одну руку за спиной, другую положив на живот. Затем она скрылась в доме.Когда женщина не появилась и спустя десять минут, Макфэдьен подумал, что она могла уехать из дому. Джилби должен был вернуться с похорон. И встретиться с Керром для обсуждения вопросов, возникающих в связи с таинственной смертью Малкевича. Убийцы воссоединяются.Макфэдьен спустился вниз и вытащил из рюкзака термос с крепким сладким кофе. Это его подкрепит и прогонит сон. Правда, утомления он не чувствовал. С тех пор как он начал выслеживать этих четверых, которых считал виновными в смерти матери, у него, казалось, открылось второе дыхание. А когда ночью он валился в кровать, засыпал крепче и глубже, чем в детстве. Это еще раз подтверждало, хотя он в подтверждениях не нуждался, что избранный им путь верен и справедлив.Прошло больше часа. Керру не сиделось на месте. Он ходил взад-вперед, исчезал и почти сразу же возвращался. Ему явно было неуютно. Внезапно появился Джилби. Они не обменялись рукопожатием, и вскоре Макфэдьен понял, что встреча проходит натянуто. Даже в бинокль он мог заметить, что оба собеседника радости от разговора не испытывали.Тем не менее он не ожидал, что Керр так сорвется и расплачется, как это случилось. Только что беседовал и вдруг залился слезами. Потом они обменялись взволнованными репликами, и Керр, резко поднявшись, выскочил вон. Что произошло между ними? Было ясно, что оба удручены.Макфэдьен помедлил с минуту. Стоило ли ему продолжать наблюдение здесь? Или лучше последовать за Керром? Ноги его среагировали раньше, чем сознание. Джилби никуда не собирался. Но Дэвид Керр один раз уже нарушил свой распорядок. Он может сделать это снова.Макфэдьен побежал к своей машине и достиг угла, когда Керр вырулил с тихой боковой улочки. Проклиная все, Макфэдьен нырнул в машину и нажал на газ. Автомобиль, заскрежетав шинами, рванул с места. Но ему не стоило беспокоиться: серебряный «ауди» Керра застыл на перекрестке, ожидая возможности повернуть направо. Вместо того чтобы направиться на мост и домой, он выбрал дорогу, ведущую на север. Движения на ней почти не было, и Макфэдьен без труда мог держать его в поле зрения. Через двадцать минут он догадался, куда направляется Керр. Он миновал Керколди и родительский дом и поехал на восток. В Сент-Эндрюс.Когда они достигли окраины городка, Макфэдьен сократил расстояние, отделявшее его от «ауди». Он не хотел снова упустить Керра. Тот свернул в сторону Ботанического сада.— Никак ты не можешь оставить ее в покое, — пробормотал Макфэдьен.Как он и ожидал, «ауди» зарулила на Тринити-плейс. Макфэдьен припарковался перед поворотом и поспешил вдоль тихой окраинной улочки. Свет струился из занавешенных окон, но других признаков жизни видно не было. «Ауди» стояла в конце тупичка, боковые фонарики еще горели. Макфэдьен прошел мимо, обратив внимание на пустующее место водителя. Он направился по дорожке, огибавшей подножие холма, размышляя о том, сколько раз эту же грязь топтали четверо студентов до той ночи, когда приняли свое фатальное решение. Посмотрев налево, он увидел то, что и ожидал. На гребне холма, выделяясь силуэтом на фоне ночного неба, стоял опустив голову Дэвид Керр. Макфэдьен замедлил шаг. Странно, как все сошлось, подтверждая его убежденность в том, что четверо парней, нашедших тело его матери, знали о ее смерти гораздо больше, чем выдали под нажимом. Трудно было понять, почему полиция не сумела ничего доказать. Надо было очень постараться, чтобы завалить такое простое дело. За несколько месяцев ему удалось достичь большего, чем полиции за двадцать пять лет. Со всеми ее ресурсами. Правильно, что он не понадеялся на Лоусона и его ученых мартышек, а сам решил отомстить за мать.Может, его дядя верно говорил, что они боялись задеть университет. А может, он был ближе к истине, обвиняя полицию в коррупции. В любом случае сейчас настали другие времена. С прежним раболепием покончено. Никого больше не пугает университет. И все понимают, что полиция может точно так же продаваться, как всякий другой. Поэтому осуществлять правосудие приходится отдельным личностям, вроде него.Он наблюдал, как Керр выпрямился и двинулся назад к своей машине. Еще одно доказательство вины, подумал Макфэдьен. Еще один кирпич в стену.Алекс повернулся на бок и посмотрел на часы. Без десяти три. Прошло пять минут с тех пор, как он в очередной раз попытался заснуть. Все без толку. Организм его, дезориентированный перелетом и сменой часовых поясов, отказывался отключаться. Ворочаясь, он только разбудит Линн, у которой из-за беременности и так тревожный сон. Алекс выскользнул из-под одеяла и поежился от холода. Схватив на ходу халат, он вышел из спальни и тихонько притворил за собой дверь.Прошедший день был чудовищным. Прощаясь с Полом в аэропорту, он чувствовал себя предателем, эгоистом, которому наплевать на все, кроме собственного дома и жены. На первом этапе перелета он оказался зажатым у глухой стенки багажного отсека дамой таких огромных габаритов, что, когда она попыталась встать, создалось впечатление, будто ряд сидений поднимется вместе с ней. На втором этапе ему досталось место получше, но он так устал, что уже не мог заснуть. Мысли о Зигги терзали его, переполняя сердце сожалениями об упущенных за двадцать лет возможностях. А по приезде, вместо спокойного вечера с Линн, он должен был выдержать эмоциональный взрыв Брилла. Утром ему придется появиться в конторе, но он знал, что толку от него будет мало. Вздохнув, он пошел на кухню и поставил чайник. Может, чашка чаю успокоит его и он сумеет заснуть.С кружкой в руке он прошелся по дому, любовно касаясь знакомых предметов, словно они были талисманами, способными обеспечить ему благополучное приземление. Он вдруг обнаружил, что стоит посередине детской, прислонясь к колыбели. «Это и есть будущее, — подумал он. — Будущее, которое стоит иметь, будущее, открывающее возможность сделать в жизни нечто существенное».Дверь отворилась, и на пороге появилась Линн, нарисовавшись милым силуэтом на фоне теплого света, струящегося из холла.— Я тебя не разбудил, дорогая? — спросил он.— Нет. Я проснулась сама. Перевозбужден перелетом? — Она вошла в детскую и обвила руками его талию.— Возможно.— И Брилл внес свою лепту. Верно?Алекс кивнул:— Без которой я мог бы прекрасно обойтись.— Его это мало волнует. Мой эгоистичный братец полагает, что всё и все на этой планете созданы для его удобства. Я пыталась уговорить отложить встречу.— Я и не сомневаюсь. У него просто талант не слышать то, что он слышать не хочет. Но он не плохой человек, Линн. Слабый, эгоцентричный — это так, но не зловредный.Она потерлась виском о его плечо:— Это все из-за того, что он красивый. Он был красивейшим ребенком. Все его баловали. Когда мы были маленькими, я за это его ненавидела. Его все обожали, этакого ангелочка Донателло. Люди ахали, на него глядючи. А потом смотрели на меня, и их взгляды выражали недоумение и жалость. Как у такого потрясающего красавца может быть такая дурнушка сестра?Алекс не сдержался и хихикнул:— А потом гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя.Линн толкнула его локтем в ребра:— Что я в тебе всегда любила, так это твою способность убедительно лгать.— Я не лгу. Лет в четырнадцать ты стала красавицей. Поверь мне: я же художник.— Скорее рекламщик. Нет, по части внешности Брилл всегда меня затмевал. Последнее время я много размышляла об этом. Что вытворяли мои родители… мне не хочется об этом рассказывать. Если наш ребенок будет красивым, я постараюсь не заострять на этом внимание. Я хочу, чтобы наш ребенок был в себе уверен, но не ощущал себя пупом вселенной, как Брилл.— В этом я с тобой заодно. — Алекс положил руку на выпуклость ее живота. — Слышишь, малыш? Не будь воображалой. Понятно? — Он нагнулся и поцеловал Линн в макушку. — Смерть Зигги, да еще такая, напугала меня. Единственное, чего я хочу, — это видеть, как растет мой ребенок… и притом чтобы ты была рядом. Но все так непрочно… Только что ты был здесь, а через секунду тебя нет на свете. Сколько недоделанного осталось после Зигги. Я не хочу, чтобы такое случилось со мной.Линн ласково отобрала у него чай и поставила на вертящийся столик, а потом притянула его в объятья.— Не бойся, — сказала она. — Все будет хорошо.Ему хотелось ей верить. Но ощущение собственной смертности было еще настолько острым, что до конца она его не убедила.Карен Пири зевнула так смачно, что чуть челюсть не вывихнула. Она в это время ждала жужжащего сигнала электрического замка, извещающего, что дверь открыта. Услышав его, она толкнула дверь и пересекла вестибюль, кивнув по пути охраннику в будке. Господи, как же она ненавидела хранилище вещественных доказательств! Сегодня сочельник, все готовятся к празднику, а она чем занимается? Ей казалось, что вся жизнь свелась к горкам архивных ящиков с их пыльным содержимым — свидетельствами гнусных преступлений, совершенных тупицами, недоумками и завистниками. Но где-то здесь — она в этом не сомневалась — находились улики, которые помогут раскрыть ее нераскрытое дело.Она знала, что не одними ими ей предстоит заниматься, что в какой-то момент ей придется заново опросить свидетелей. Но еще она знала, что в старых делах ключевую роль играют именно вещественные доказательства. Современные методы анализа позволяли иной раз установить виновного без помощи свидетельских показаний.«Все это прекрасно, — подумала она. — Но здесь хранятся сотни ящиков. И придется пересмотреть все». Пока, по ее прикидкам, она просмотрела около четверти архива, и единственным положительным результатом ее трудов было то, что от подъема и переноса ящиков и лазанья вверх-вниз по передвижным лесенкам у нее окрепли руки и ноги. Хорошо хоть с завтрашнего дня начинался десятидневный отпуск, во время которого ей предстоит открыть множество коробок с более привлекательным содержимым, чем вещественные доказательства преступления.Обменявшись приветствиями с дежурным, она подождала, пока он отопрет дверь в огражденный проволочной сеткой загон с полками, уставленными ящиками. Самым неприятным в этой работе было исполнение инструкций. Полагалось, сняв ящик с полки, отнести его на стол, расположенный на виду у дежурного, затем записать в журнале номер ящика, а на листке, прикрепленном к крышке ящика, — свое имя, номер и дату. Только после этого разрешалось открыть ящик и осмотреть его содержимое. Убедившись, что того, что она ищет, там нет, Карен складывала все обратно в ящик и вновь повторяла всю процедуру. Единственным развлечением могло стать появление другого сотрудника, которому также требовалось что-то отыскать в одном из ящиков. Но обычно в хранилище никто надолго не задерживался, потому что все, в отличие от нее, знали, где лежит то, что им надо.Выработать какую-то систему поиска оказалось непросто. Поначалу Карен решила облегчить себе задачу, ограничив просмотр тем, что попало сюда из Сент-Эндрюса. Однако ящики были расположены по номерам дел в хронологическом порядке, так что материалы из Сент-Эндрюса рассеялись по всему хранилищу. Пришлось от такого подхода отказаться. Карен начала проверять 1978 год. Но не обнаружила ничего интересного, кроме ножа для резьбы по дереву из какого-то дела 1987 года. Тогда она взялась за ящики в окружении 1978 года. На этот раз неправильно зарегистрированной оказалась детская тапочка, относящаяся к нераскрытому исчезновению десятилетнего мальчика в 1969 году. От монотонности процесса у Карен наступило такое отупение, что она стала бояться, как бы не пропустить что-то важное. Откупорив баночку кока-колы, она сделала большой глоток, от которого у нее свело скулы, и принялась за дело. 1980 год. Третья полка. Она поставила ногу на нижнюю ступеньку складной лесенки, стоявшей там, где она оставила ее вчера. Забравшись наверх, Карен взяла нужный ящик и осторожно спустилась по алюминиевым ступенькам.За столом она проделала всю бумажную работу и открыла крышку. Мать честная. Содержимое напоминало кучу тряпья, отвергнутого благотворительной лавкой. Карен с неохотой вынимала пакет за пакетом, проверяя нет ли на них ярлычка с номером дела Рози Дафф. Пара джинсов. Грязная майка. Пара женских трико. Колготки. Бюстгальтер. Клетчатая рубашка. Ничего, имеющего отношения к Рози. В последнем пакете лежало нечто похожее на женский кардиган. Карен взяла его в руки, уже ни на что не надеясь.Она мельком глянула на ярлычок. Моргнула, не в силах поверить глазам своим. Снова посмотрела на номер. Не полагаясь на память, достала из сумочки записную книжку и сверила номер дела с номером на пакете, который судорожно сжимала в руке.Ошибки не было. Карен получила ранний рождественский подарок.Глава 29Январь 2004 года; ШотландияОн оказался прав. Определенный распорядок жизни был. Просто праздничные дни его нарушили, а он и разнервничался. Но теперь Новый год прошел, и все вернулось в прежнюю колею. Жена уезжала куда-то каждый четверг вечером. Он наблюдал, как она возникала в освещенном проеме входной двери виллы Берсден. Минуту спустя зажигались фары ее автомобиля. Он не знал, куда она ездит, да и не интересовался этим. Важна была лишь предсказуемость ее поведения. То, что ее муж оставался дома один.Он прикинул, что у него есть добрых четыре часа на осуществление его плана, и заставлял себя не спешить. Рисковать сейчас было бессмысленно. Лучше подождать, пока люди устроятся перед телевизором, чтобы провести тихий вечер. Но не слишком долго. Он не хотел, чтобы какой-то сосед вывел своего породистого пса пописать перед сном и наткнулся на него, когда он будет удирать. Благополучная богатая окраина… предсказуемая, как часы, успокаивал он себя.Он поднял воротник куртки, защищаясь от ветра, и приготовился ждать. Сердце его учащенно билось. То, что он делал, не доставляло ему радости, ведь он же не был каким-то больным маньяком, получающим наслаждение от убийства. Он просто исполнял свой долг.Дэвид Керр сменил кассету и вернулся в кресло. Вечером по четвергам он предавался своему полутайному пороку. Когда Элен встречалась с подругами, он, развалившись в кресле, приникал к телеэкрану и упивался американскими телесериалами, которые она с презрением называла «мусором». За этот вечер он уже успел отсмотреть две серии «Шести футов» и теперь щелкал пультом, чтобы насладиться любимым эпизодом из первой серии «Западного крыла». Как раз в тот момент, когда отыграла его любимая мелодия, он услышал донесшийся снизу звон разбиваемого стекла. Мозг невольно соотнес этот сигнал с расположением комнат, и Дэвид понял, что звук идет откуда-то из задней части дома. Вероятнее всего, из кухни.Он резко выпрямился в кресле и уменьшил звук. Снова зазвенело стекло, и он вскочил на ноги. Что за дьявольщина? Может быть, кошка что-то разбила на кухне? Или этому есть более зловещее объяснение?Дэвид огляделся в поисках подходящего оружия. Особенно выбирать было не из чего. Когда речь шла о внутреннем убранстве дома, Элен предпочитала минимализм. Он схватил тяжелую хрустальную вазу. Ее тонкое горлышко уютно легло ему в руку. На цыпочках он пересек комнату, напряженно прислушиваясь к звукам. Сердце его колотилось, как бешеное. Ему показалось, что он услышал хруст стекла, раздавленного чьей-то ногой. Гнев поднялся в нем мощной волной, не вытеснив страха. Это наверняка какой-нибудь бродяга вломился в его дом в поисках бутылки или закуски. Первым его побуждением было позвонить в полицию. Но он побоялся, что они скоро не приедут. Никакой уважающий себя взломщик не удовлетворится тем, что найдет на кухне. Он отправится разыскивать что-то подороже, тогда все равно придется самому его останавливать. Кроме того, Дэвид по опыту знал, что, если возьмет телефонную трубку здесь, щелкнет отводная трубка на кухне и его намерения обнаружатся. А это может спугнуть того, кто пробрался в дом. Лучше действовать прямо и решительно. Он где-то читал, что большинство грабителей — трусы. Что ж, может быть, один трус перепугает другого.Набрав в грудь побольше воздуха, чтобы успокоить нервы, Дэвид осторожно дюйм за дюймом приоткрыл дверь гостиной и выглянул. Но было непонятно, что происходит за закрытой дверью кухни. Однако явно кто-то там двигался. До Дэвида донеслось звяканье столовых приборов — значит, открыли ящик, где они хранились. Затем хлопнула, закрываясь, дверка буфета.К черту все. Он не станет праздно стоять, пока кто-то громит его дом. Дэвид храбро спустился в холл и распахнул дверь кухни.— Что, черт побери, здесь происходит? — прокричал он в темноту, потом щелкнул выключателем, но свет не включился. В слабом свете, проникавшем с улицы, он видел сверкавшие на полу осколки стекла около открытой задней двери. Но никакого грабителя не увидел. Может быть, он или они уже ушли? От страха у него зашевелились волосы на затылке и на обнаженных руках. Он сделал неуверенный шаг в темноту.Откуда-то сзади, от двери, рванулось что-то темное. Дэвид круто обернулся, и нападавший с разбега налетел на него. Дэвид успел заметить, что тот среднего роста, среднего телосложения и что лицо его скрыто лыжной маской. Он почувствовал удар в живот, не слишком сильный, чтобы заставить его сложиться, больше похожий на укол. Грабитель, тяжело дыша, сделал шаг назад. В этот момент Дэвид понял, что этот мужчина держит длинный нож, и ощутил жгучую боль внутри. Он приложил руку к животу и тупо удивился, почему она стала теплой и мокрой. Он поглядел вниз и увидел, что по его белой майке расплывается темное пятно.— Ты меня заколол, — растерянно произнес он. Первой его реакцией было недоверие.Грабитель ничего не ответил. Он отвел руку назад и вновь ударил Дэвида ножом. На этот раз бедняга почувствовал, как нож глубоко проник в его тело. Ноги его подкосились, он кашлянул и ничком повалился на пол. Последнее, что он увидел, были стоптанные тяжелые туристические бутсы. Откуда-то издалека до него донесся голос. Но слова смешались в кучу бессмысленных звуков. Сознание уплывало… Он лишь успел пожалеть… Обо всем.Когда без двадцати минут двенадцать зазвонил телефон, Линн ожидала слышать голос Алекса, извиняющегося за то, что только сейчас выходит из ресторана, где угощал очередного потенциального клиента. Она совершенно не была готова к дикому воплю, который оглушил ее, едва она сняла трубку. Женский голос выражал предельное отчаяние. Это все, что с ходу поняла Линн.Когда женщина переводила дыхание, Линн со страхом успела спросить:— Кто это говорит?В ответ снова раздались истерические рыдания. Наконец прорезалось что-то знакомое:— Это я, Элен. Боже, помоги мне, Линн, это ужасно. Ужасно! — Голос у нее сорвался, и дальше Линн услышала бессвязное бормотанье по-французски.— Элен, в чем дело? — Теперь и Линн кричала, стараясь разобраться в бессвязных восклицаниях. Она услышала глубокий вдох.— Это Дэвид. По-моему, он мертв.Линн разобрала слова, но не могла понять их смысла.— О чем ты говоришь? Что случилось?— Я вернулась домой, а он лежит в кухне на полу, и вокруг кровь. Он не дышит. Линн, что мне делать? По-моему, он умер.— Ты вызвала «скорую помощь»? Полицию? — Происходит что-то нереальное. Сюрреальное. То, что в такую минуту она могла думать такими словами, совершенно ошеломило Линн.— Я им позвонила. Они уже едут. Но мне нужно с кем-то поговорить. Линн, я боюсь. Я так боюсь! Я ничего не понимаю. Это ужасно. Я, кажется, схожу с ума. Он мертв. Мой Дэвид мертв!На этот раз ее слова дошли до Линн. Она почувствовала, как ледяная рука сдавила ей грудь, запирая дыхание. Нет, это невозможно. Так не бывает! Снимаешь телефонную трубку, ожидая звонка мужа, и слышишь, что твой брат умер.— Может быть, ты ошибаешься, — беспомощно проговорила она.— Он не дышит. Пульс не прощупывается. И так много крови… Он мертв, Линн. Я это знаю. Что я буду делать без него?— Откуда кровь? На него кто-нибудь напал?— Что же еще могло случиться?Линн вдруг почувствовала безумный страх.— Элен, уходи из дома! Дождись полицию на улице. Он может все еще быть рядом.Элен отчаянно взвизгнула:— О боже! Ты так думаешь?— Просто уходи из дома. Позвони потом, когда приедет полиция.Элен бросила трубку. Линн лежала оцепенев, не в силах осознать то, что она только что услышала. Алекс. Ей нужен Алекс. Но Элен нуждается в нем гораздо больше. Как в тумане, она набрала номер его мобильника. Когда он ответил, веселый ресторанный шум показался Линн неуместным и диким.— Алекс, — еле выговорила она и какое-то время больше не в силах была ничего произнести.— Линн? Это ты? Все в порядке? Ты в порядке? — В его голосе слышалась тревога.— Я — да. Но у меня только что произошел ужасный разговор с Элен. Алекс, она сказало, что Брилл умер.— Подожди минутку, я тебя плохо слышу.До нее донесся скрип отодвигаемого стула, затем через несколько секунд шум поутих.— Вот теперь лучше, — произнес Алекс. — Я не расслышал, что ты сказала. В чем проблема?Линн почувствовала, что теряет над собой контроль.— Алекс, тебе нужно немедленно поехать к Бриллу. Только что звонила Элен. Случилось нечто ужасное. Она говорит, что Брилл мертв.— Что?— Я знаю, это невероятно. Она говорит, что он лежит на полу в кухне и там всюду кровь. Пожалуйста, поезжай туда и разберись, что происходит. — Слезы текли у нее по щекам.— Элен там? В доме? И она говорит, что Брилл мертв? Господи Иисусе!Линн подавилась рыданьем:— Я тоже не могу это себе представить. Пожалуйста, Алекс, просто езжай туда и выясни, что случилось.— Ладно, ладно. Я уже еду. Послушай, может, он просто ранен? Может быть, она все не так поняла?— Похоже, у нее нет никаких сомнений.— Но ведь Элен — не врач. Не так ли? Послушай, повесь трубку. Я перезвоню тебе, когда туда доберусь.— Я не могу в это поверить. — Теперь ее душили слезы, превращая слова в судорожные всхлипывания.— Линн, постарайся успокоиться. Пожалуйста.— Успокоиться? Как я могу успокоиться? Мой брат умер.— Мы этого пока не знаем. Линн, детка, ты должна думать о себе. Истерика не поможет Бриллу, что бы там ни случилось.— Ты только поезжай туда, Алекс, — уже кричала Линн.— Я уже еду.Перед тем, как прозвучал отбой, Линн услышала шаги Алекса. Никогда ей так не хотелось, чтобы он был рядом. И еще она хотела очутиться в Глазго, рядом с Бриллом. Как бы они ни ругались, он был ее братом по крови. Но ей не нужно было напоминать о ее беременности. Она не собиралась делать ничего такого, что повредило бы ребенку. Тихо застонав, она вытерла слезы и постаралась улечься поудобнее. «Господи, умоляю тебя, пусть Элен окажется неправа».Алекс не помнил, когда он ехал быстрее. Было чудом, что он добрался до Берсдена, ни разу не заметив в зеркале заднего вида синюю мигалку дорожной полиции. Всю дорогу он твердил себе, что это какая-то ошибка. Брилл не мог умереть… так скоро после Зигги. Конечно, ужасные совпадения случаются. Они — хлеб газетчиков и телевизионщиков. Но такое случается с другими. По крайней мере, так было до сих пор.Его страстная надежда начала рассеиваться, едва он свернул на тихую улочку, где жили Брилл с Элен. Тротуар перед домом занимали сразу три полицейские машины. На мостовой сверкала огнями «скорая помощь». Плохой признак. Если бы Брилл был жив, «скорая помощь» давно бы с ревом укатила его в ближайшую больницу.Алекс остановил автомобиль рядом с крайней полицейской машиной и побежал к дому. Но в конце дорожки путь ему заступил мощный констебль в ярко-желтой куртке.— Чем могу вам помочь, сэр? — произнес он.— Там мой шурин, — проговорил Алекс, устремляясь мимо. Констебль схватил его за руку, решительно не пуская внутрь. — Пожалуйста, пропустите меня. Дэвид Керр… я женат на его сестре.— Извините, сэр, но сейчас никто не может туда пройти. Это место преступления.— Но как же Элен? Его жена? Где она? Она позвонила моей жене…— Миссис Керр в доме. Она в полной безопасности.Алекс обмяк. Констебль ослабил хватку.— Послушайте, я точно не знаю, что там произошло, но знаю, что Элен нуждается в поддержке. Неужели нельзя вызвать по рации ваше начальство и пропустить меня внутрь.Констебль заколебался:— Как я уже сказал, это место преступления.Алексом овладело раздражение.— И так вот вы обращаетесь с жертвами преступления? Изолирует их от родных?Полицейский с обреченным видом поднес рацию ко рту. Он чуть отвернулся от Алекса, продолжая преграждать ему вход в дом, и что-то забормотал в мембрану. Рация быстро защелкала в ответ. После краткого приглушенного разговора он снова обернулся к Алексу:— Могу я увидеть какой-либо документ, подтверждающий вашу личность, сэр?Алекс вытащил бумажник и достал оттуда водительские права. Слава богу, они у него были новые, с фотографией. Он протянул их констеблю. Тот внимательно их изучил и с вежливым кивком вернул назад:— Если вы пройдете к дому, сэр, мой коллега из уголовного розыска встретит вас у двери.Но Алекс уже торопливо проскочил мимо него. Ноги не то чтобы не слушались его, но были какими-то чужими. Едва он приблизился к двери, как она распахнулась, и появившаяся на пороге женщина лет тридцати окинула его усталым циничным взглядом, словно запоминая его лицо.— Мистер Джилби? — сказала она, отступая на шаг, чтобы он мог войти.— Совершенно верно. Что случилось? Элен позвонила моей жене. У нее создалось впечатление, что Брилл мертв.— Брилл?Алекс вздохнул, злясь на собственную тупость:— Это его прозвище. Мы были друзьями со школы. С Дэвидом. Дэвидом Керром. Его жена сказала, что он умер.Женщина кивнула:— Мне жаль это вам сообщать, но мистер Керр признан мертвым.«Господи Иисусе! — подумал он. — Какая странная манера выражаться».— Я не понимаю. Что произошло?— Еще рано что-либо утверждать, — сказала она. — Выглядит это так, будто он был заколот. На задней двери имеются следы взлома. Но вы понимаете, что на данном этапе я мало что могу сообщить.Алекс провел ладонью по лицу.— Это ужасно. Господи, бедный Брилл. Как такое могло с ним случиться? — Он покачал головой, растерянный, не в силах до конца осознать происшедшее. — Все это кажется каким-то нереальным. Господи боже. — Он глубоко вздохнул. Позднее у него будет время разобраться со своими чувствами. Линн послала его сюда не для этого. — Где Элен?Женщина распахнула внутреннюю дверь:— Она в гостиной. Если хотите, можете к ней пройти. — Она посторонилась и молча наблюдала, как Алекс, минуя ее, сразу направился в комнату, выходившую окнами на палисадник перед домом. Элен всегда необычайно торжественным тоном с некоей претензией произносила слово «гостиная», и они с Линн между собой постоянно над этим посмеивались. Теперь Алекс винил себя за это. Он толкнул дверь и вошел туда.Элен сидела на краешке одного из своих огромных кремовых диванов. Она сгорбилась, как старушка. Когда он вошел, Элен подняла голову, и ее опухшие глаза показались ему озерами, полными невыносимой муки. Длинные темные волосы всегда аккуратной Элен спутались и повисли вдоль лица, одна длинная прядь прилипла к щеке. Одежда была мятой. Как же переменилась эта всегда шикарная парижанка! Она умоляюще протянула к нему руки и надтреснутым голосом произнесла:— Алекс.Он быстро пересек комнату и, сев с ней рядом, обнял ее за плечи. Он не помнил случая, чтобы находился так близко к ней. Обычно их приветствия ограничивались легким соприкосновением рук и воздушным поцелуем. Его удивило, каким упругим и мускулистым оказалось ее тело, и сам удивился тому, что заметил это в такой момент. Потрясение подействовало на него странным образом, превратив в какого-то чужого ему самому человека.— Мне так жаль, — произнес он, понимая, как бессмысленны все слова.Элен, изнемогшая от горя, прислонилась к нему. Алекс вдруг заметил, что женщина-констебль скромно сидит в углу, и подумал, что, должно быть, она принесла сюда стул из столовой. Ясно: несмотря на страшную утрату, уединения Элен не дождется. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что ей придется столкнуться с тем же недоверием, которое измучило Пола после смерти Зигги.— У меня ощущение, что я в каком-то страшном сне. И мне так хочется проснуться… — устало проговорила Элен.— Ты все еще в шоке.— Я не знаю, что со мной. И где я. Все кажется каким-то нереальным.— Я тоже не могу в это поверить.— Он просто лежал там, — тихо продолжала Элен. — Весь залитый кровью. Я дотронулась до его шеи, посмотреть, есть ли пульс. Но, знаешь, я постаралась не запачкаться его кровью… Разве это не ужасно? Он лежит мертвый, а я все думаю о том, как они едва не упекли вас четверых в тюрьму только потому, что вы пытались помочь умирающей девушке. Поэтому я боялась, как бы кровь моего Дэвида не оказалась на мне. — Пальцы ее судорожно теребили и рвали платок. — Это ужасно. Я не в силах была прикоснуться к нему, потому что думала о себе.Алекс успокаивающе сжал ее плечо:— Это понятно. Наша история кого угодно напугает. Только никто не подумает, что ты причастна к убийству Брилла.Элен хрипло откашлялась и бросила взгляд на женщину-полицейского:— On parle francais, oui?«Что за черт? Почему она хочет говорить по-французски?»— Са va, — согласился Алекс, неуверенный, впрочем, что его французского хватит для понимания того, что Элен хочет ему сообщить. — Mais lentement.— Хорошо. Буду говорить медленно, — сказала Элен по-французски. — Мне нужен твой совет. Ты понимаешь?— Понимаю, — кивнул Алекс.Элен передернулась:— Мне самой не верится, что я думаю об этом сейчас. Но я не хочу, чтобы меня в этом обвинили. — Она вцепилась в его руку. — Я боюсь, Алекс. Я жена-иностранка. Я — подозреваемая.— Я так не думаю. — Он попытался, чтобы его слова прозвучали убедительно и успокоительно, но никакого действия они на нее не оказали.Она решительно кивнула:— Алекс, есть одно порочащее меня обстоятельство. Очень порочащее. Раз в неделю я уезжала из дому одна. Дэвид считал, что я встречаюсь с подругами-француженками. — Элен сжала платок в комочек. — Я ему лгала, Алекс. Я ему изменяла.— Ох, — выдохнул Алекс. «Это слишком для одной ночи», — подумал он, ему вовсе не хотелось выслушивать ее признания. Он никогда ее особенно не любил и плохо представлял себя в роли ее поверенного.— Дэвид понятия об этом не имел. Боже мой, как я теперь раскаиваюсь. Ты знаешь, я ведь любила его. Но он всегда был таким требовательным. Это было так тяжело. И какое-то время тому назад я встретила эту женщину, совсем не похожую на Дэвида. Во всем. Я не хотела, чтобы так получилось… но так вышло: мы стали любовницами.— Ах, — снова произнес Алекс. Ему не хватало французских слов, чтобы спросить ее, как она посмела, черт бы ее побрал, так поступить с Бриллом и как может она утверждать, что любила его, если постоянно ему изменяла. Да и не стоило начинать ссору в присутствии полицейской. По интонации и жестам она и без знания французского языка догадается, что они ругаются. Да, Элен права, все происходящее — действительно дурной сон. Один из старейших его друзей убит, а вдова его признается в лесбийской любовной связи… Он просто не мог переварить все это сразу. Такие вещи не случаются с людьми вроде него!..— Сегодня вечером я тоже была с ней. Если полиция обнаружит, что у меня есть любовница, нас наверняка начнут подозревать в желании от него избавиться. Но все не так. Джеки не была угрозой моему браку. Я не перестала любить Дэвида из-за того, что спала с кем-то еще. Так нужно ли рассказывать им правду? Или лучше молчать и надеяться, что они ничего не узнают? — Она слегка откинулась, чтобы тревожно посмотреть Алексу прямо в глаза. — Я не знаю, что мне делать… Мне страшно.Алекс почувствовал, что реальность ускользает от него. В какие игры она играет? Она что, ведет какую-то двойную игру, пытаясь привлечь его на свою сторону? Так ли она невинна, как он полагал? Алекс старался подыскать французские слова, чтобы выразить свою мысль.— Элен, я не знаю. Я не думаю, что тебе стоит спрашивать об этом меня.— Но мне необходим твой совет. Ты сам был в таком положении, ты знаешь, во что это может вылиться.Алекс глубоко вздохнул, желая оказаться за сто миль отсюда:— А как насчет твоей подруги? Этой Джеки? Станет она лгать ради тебя?— Она сама не захочет попасть на крючок. Да, она станет лгать.— Кто еще знает?— О нас? — Элен пожала плечами. — Думаю, никто.— Но ты в этом не уверена?— Уверенной нельзя быть ни в чем.— Тогда я думаю, что ты должна рассказать правду. Потому что будет гораздо хуже, если это раскроется позже. — Алекс вновь потер ладонью лицо и отвел глаза. — Не верится, что мы беседуем об этом еще до похорон Брилла.Элен отодвинулась от него:— Я знаю, Алекс, ты, вероятно, думаешь, что я бесчувственная. Но у меня будет достаточно времени горевать о человеке, которого я любила. А я его любила, можешь мне верить. Но сию минуту я хочу увериться, что меня не станут обвинять в том, чего я не совершала. Кому, как не тебе, это понимать.— Ладно, — сказал Алекс, переходя снова на английский. — Ты уже сообщила Еве и Адаму?Она затрясла головой:— Я сообщила только Линн. Я не знаю, как об этом сказать его родителям.— Хочешь, чтобы я сделал это за тебя? — Но прежде чем Элен успела ответить, в кармане у Алекса жизнерадостно зачирикал мобильник. — Это Линн, — сказал он, взглянув на номер на дисплее. — Алло?— Алекс. — В голосе Линн звучал отчаянный страх.— Я здесь в доме, — откликнулся он. — К несчастью, Элен была права. Брилл мертв. Кажется, кто-то залез в дом и…— Алекс, — прервала его Линн. — У меня начались схватки. Я почувствовала что-то сразу после нашего первого разговора, только я подумала, что это ложная тревога. А теперь схватывает каждые три минуты…— О господи. — Он вскочил на ноги, в панике озираясь вокруг.— Не пугайся. Так и должно быть. — Линн вскрикнула от боли. — Вот снова. Я вызвала такси, и оно будет с минуты на минуту.— Что… что…— Просто приезжай в Симпсон. Я встречу тебя в родильном покое.— Но, Линн, это слишком скоро, — наконец сумел выговорить Алекс.— Это шок, Алекс. Такое бывает. Все нормально. Пожалуйста, не пугайся. Я прошу тебя не нервничать. Я прошу тебя сесть в машину и очень спокойно ехать в Эдинбург. Пожалуйста…Алекс нервно сглотнул:— Я люблю тебя, Линн. Вас обоих.— Знаю, что любишь. До скорого.Связь прервалась, и Алекс беспомощно уставился на Элен.— Начались роды? — невыразительным голосом спросила та.— Начались роды, — эхом откликнулся Алекс.— Так поезжай.— Но ты не должна оставаться одна.— У меня есть подруга, которую я могу вызвать. Тебе нужно быть с Линн.— Черт! Все одновременно, — пробормотал Алекс. Он сунул мобильник в карман. — Я позвоню тебе. Я вернусь, как только смогу.Элен встала с дивана и потрепала его по руке:— Поезжай, Алекс. И дай мне знать, как там. Спасибо, что приехал.Он бегом выскочил из комнаты.Глава 30Небо чуть-чуть посветлело. Алекс скорчился на холодной скамейке у Симпсонской мемориальной больницы. Он еще не переживал в жизни подобной ночи. Усталость перешла в какое-то странное состояние, сопровождавшееся ощущением, что он больше никогда не заснет. Эмоциональный груз последних часов был таким, что все чувства, казалось, атрофировались.У него не осталось никаких воспоминаний от обратной дороги из Глазго в Эдинбург. Он знал, что в какой-то момент позвонил своим родителям. У него сохранились неясные впечатления от взволнованного разговора с отцом. Волны страха накатывали и уходили. Он представлял себе все вероятные и невероятные дурные исходы родов, начавшихся на месяц раньше срока. Он хотел бы быть Вердом, чтобы уповать на что-то более надежное, чем медицина. Как, черт побери, он будет жить без Линн? Как, черт побери, он будет жить с ребенком без Линн? Как, черт побери, он будет жить с Линн без ребенка? Все складывалось чудовищно: мертвый Брилл лежал где-то в больничном морге. Сам Алекс оказался не там, где ему следовало быть, в самую важную ночь своей жизни!..Он бросил машину где-то на стоянке около приемного покоя и ухитрился лишь с третьей попытки найти вход в родильное отделение. К тому моменту, как он добрался до регистратуры, он обливался потом и часто хватал ртом воздух. Он был рад, что сестры родильного отделения навидались всякого, так что вид небритого всклокоченного мужчины с безумными глазами, который несвязно бормотал что-то, ничуть их не взволновал.— Миссис Джилби? Ах да, мы отвезли ее сразу в родильную.Алекс выслушал объяснения, куда ему идти, шепотом повторяя указания, и отправился в плавание по коридорам отделения. Он нажал кнопку вызова переговоров с охраной и, глядя в объектив телекамеры, искренне надеялся, что выглядит будущим отцом, а не умалишенным, сбежавшим из психбольницы. После показавшегося ему вечностью ожидания дверь с жужжанием отворилась, и он ввалился в родильную палату. Алекс ждал чего угодно, но только не пустынного фойе и потусторонней тишины. Он застыл в неподвижности. К счастью, из одного из расходящихся во все стороны коридоров появилась медсестра.— Мистер Джилби? — осведомилась она.Алекс отчаянно закивал и требовательно спросил:— Где Линн?— Пойдемте со мной.Он последовал за ней по коридору:— Как она?— Она отлично справляется. — Сестра помедлила, положив руку на ручку двери. — Ваше появление должно ее успокоить. Она несколько расстроена. В биении сердца ребенка были небольшие перебои.— Что это значит? Как ребенок? Он в порядке?— Беспокоиться не о чем.Он терпеть не мог, когда профессиональные медики переходили на подобный тон. При этом всегда кажется, что они врут.— Но ведь роды преждевременные. У нее только тридцать четыре недели.— Постарайтесь не волноваться. Они в хороших руках.Дверь отворилась, и перед Алексом предстала сцена, не имеющая ничего общего с тем, чему их учили на занятиях в консультации. Трудно было вообразить себе нечто более далекое от его с Линн представлений о естественных родах. Вокруг нее суетились три женщины в хирургических одеяниях. Около кровати стоял монитор с электронным дисплеем, четвертая женщина в белом халате не сводила с него внимательных глаз. Линн лежала на спине, раздвинув ноги, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Лицо жены было влажным и красным от напряжения, широко открытые глаза переполнены мукой. Тонкая больничная сорочка облепила тело. Трубочка капельницы, стоявшей рядом с постелью, скрывалась где-то под ней.— Слава богу, ты здесь, — выдохнула она. — Алекс, я боюсь.Он кинулся к постели, стиснул руку Линн. Она крепко сжала его ладонь.— Я люблю тебя, — сказал он. — Ты отлично справляешься.Женщина в белом перевела взгляд на него и, как бы отмечая его присутствие, проговорила:— Здравствуйте. Я доктор Синг. — Затем она присоединилась к сестре у изножия кровати. — Линн, нас немножко беспокоит неритмичность биения сердца ребенка. Мы продвигаемся не так быстро, как мне хотелось бы. Возможно, нам придется подумать о кесаревом сечении.— Только выньте ребенка, — простонала Линн.Внезапно поднялась суматоха.— Ребенок запутался в пуповине, — сказала одна из акушерок. Доктор Синг внимательно всмотрелась в монитор.— Сердцебиение слабое, — произнесла она.И тут все понеслось так быстро, что Алекс не успевал следить за происходящим. Он лишь цеплялся за влажную руку Линн. До сознания доходили какие-то отдельные фразы:— Везите ее в операционную.— Вставьте катетер.— Распишитесь в своем согласии.Постель поехала, дверь распахнулась, все устремились по коридору в операционную.Окружающий мир превратился в какой-то улей активности. Время то неслось вперед, то останавливалось. Затем, когда Алекс почти потерял надежду, прозвучали волшебные слова:— Это девочка. У вас родилась дочь.Глаза его наполнились слезами, он круто обернулся, чтобы увидеть свое дитя. Оно лежало перемазанное кровью, лиловатое, пугающе тихое.— О боже, — промолвил он, — Линн, это девочка. — Но Линн уже ни на что не реагировала.Акушерка торопливо завернула младенца в одеяльце и поспешила куда-то унести. Алекс поднялся на ноги.— Она в порядке? — Его вывели из операционной. Он был как в тумане. Что происходит с его ребенком? Она жива? — Что происходит? — вдруг требовательно спросил он.Акушерка улыбнулась:— Ваша дочь чувствует себя превосходно. Она дышит сама, а для недоношенных детей это главная проблема.Алекс буквально упал на стул и закрыл руками лицо.— Я хочу только одного: чтобы она была здоровой, — вымолвил он сквозь слезы.— Она здоровехонькая. Она весит четыре фунта и восемь унций. А это очень хорошо, мистер Джилби. Я приняла немало недоношенных детей и говорю вам, что среди них редко попадаются такие крепыши, как ваша малышка. Она еще должна освоиться в этом мире, но, думаю, все будет отлично.— Когда я смогу ее увидеть?— Немного погодя вас пустят посмотреть на нее. Пока на руки ее брать нельзя, но, поскольку она дышит сама, через день-два вы, наверное, сможете ее подержать.— А как Линн? — спросил он, чувствуя вину за то, что не задал этого вопроса раньше.— Ее сейчас зашивают: ей тяжело пришлось. Еще какое-то время она будет чувствовать себя разбитой и растерянной. Будет тревожиться из-за того, что ребенок не с ней в палате. Так что вам нужно быть сильным за двоих.Больше он ничего не помнил, кроме одного особого момента, когда заглянул в прозрачную колыбельку и впервые по-настоящему увидел свою дочку.— Могу я до нее дотронуться? — спросил он, охваченный каким-то священным ужасом. Ее крохотная головка выглядела такой невероятно беззащитной, глазки были крепко зажмурены, редкие прядки темных волосиков прилипли к темечку.— Дайте ей подержать свой палец, — распорядилась акушерка.Он осторожно протянул руку и нежно погладил сморщенную кожицу маленького кулачка. Крохотные пальчики разжались и крепко ухватили его за палец. И Алекс оказался в плену.Затем он сел возле Линн и сидел, пока она не проснулась, а потом рассказал ей об их чудесной дочери. Бледная, измученная Линн заплакала.— Я знаю, что мы договаривались назвать ее Эллой, но теперь я хочу назвать ее Дэвиной, в честь Брилла, — тихо промолвила она.От ее слов у него, как от удара, перехватило дыхание. Его словно сшибло поездом. Переступив порог больницы, он ни разу не вспомнил о Брилле.— О господи, — прошептал он, и чувство вины притушило его радость. — Какая прекрасная мысль. Ох, Линн, я не знаю, что и сказать. У меня голова идет кругом.— Тебе нужно поехать домой и поспать.— Мне нужно будет кое-кому позвонить. Оповестить.Линн погладила его по руке:— Это может подождать. Тебе нужно выспаться. Ты выглядишь измотанным.Так что он ушел, пообещав ей вернуться позже. Однако, дойдя до выхода из больницы, Алекс понял, что добираться до дому у него нет сил. Он нашел какую-то скамейку и буквально свалился на нее, пытаясь сообразить, как же пережить ближайшие несколько дней. У него родилась дочь, но реально ее пока не было. Он потерял еще одного друга, но пока не решался задуматься о том, что это значит. А между тем надо было еще поддерживать Линн. До сих пор у него не возникало сомнения, что в случае чего с ним рядом всегда будут Зигги или Линн.Теперь, впервые за всю взрослую жизнь, Алекс почувствовал себя до жути одиноким.Джеймс Лоусон услышал новость о смерти Дэвида Керра в машине, когда следующим утром ехал на службу. Осознав, что произошло, он не смог сдержать удовлетворенной улыбки. Много прошло времени, но наконец убийца Барни Макленнана получил по заслугам. Затем он с тревогой подумал о Робине и том, что сам дал ему мотив. Приехав на работу, Лоусон сразу же отправился в свой отдел нераскрытых преступлений. К счастью, Робин Макленнан оказался единственным, кто пришел раньше него. Он стоял у кофеварки, ожидая, пока горячая вода просочится через фильтр с молотыми зернами в подставленную кружку. Шум машины заглушил шаги Лоусона, так что Робин подскочил на месте, когда у него над ухом прозвучал голос начальника:— Ты слышал новости?— Какие новости?— Дэвида Керра убили. — Лоусон, прищурясь, внимательно вглядывался в лицо детектива. — Прошлым вечером. У него в доме.Робин поднял брови:— Вы шутите.— Я услышал это по радио и позвонил в Глазго перепроверить, наш ли это Дэвид Керр. Так это и оказалось.— Что произошло? — Робин, отвернувшись, накладывал в кружку сахар.— Сначала решили, что это просто ограбление с трагической развязкой. Но обнаружилось, что у погибшего две колотые раны. Запаниковавший грабитель может разок пырнуть ножом, но после поспешит унести ноги. А этот бил наверняка.— Ну и что вы об этом скажете? — поинтересовался Робин, протягивая руку к кружке.— Дело не в том, что скажу я, а в том, что говорит стратклайдская полиция. Они рассматривают и другие возможности. Так они выражаются. — Лоусон замолчал, ожидая реакции от Робина, но тот безмолвствовал. — Кстати, Робин, где ты был прошлым вечером?— Что это значит? — яростно сверкнул глазами Робин.— Успокойся, старина. Я тебя ни в чем не обвиняю. Но давай смотреть правде в глаза: если у кого-то и был мотив убить Дэвида Керра, так это у тебя. Да, да, я знаю, что ты этого не делал. Я на твоей стороне. Я просто хочу удостовериться, что у тебя есть алиби. Вот и все. — Он успокаивающим жестом положил руку на плечо Робина. — У тебя есть алиби?Робин провел рукой по волосам:— Господи, нет. Был день рождения тещи, и Дайана повезла детей в Грэйнджмаут. Они вернулись только в двенадцатом часу. Так что я был дома один. — Он тревожно наморщил лоб.Лоусон покачал головой:— Это плохо, Робин. Тебя прежде всего спросят, почему ты тоже не поехал в Грэйнджмаут.— У меня трения с тещей. Никогда с ней не ладил. Так что Дайана всегда объясняет мое отсутствие тем, что я на работе. И вчера был очередной такой случай. То есть я не придумал этот предлог, чтобы поехать в Глазго и убить Дэйви Керра. Боже правый! — Он поджал губы. — В любой другой вечер я сидел бы дома с семьей, тихо и мирно. Но прошлым вечером… Черт! Если они прознают про то, что Керр сделал с Барни, я влип.Лоусон взял кружку и налил себе кофе:— От меня они об этом не услышат.— Ты же знаешь, что у нас за контора. Есть Центральный пункт связи, а у нас Центральный пункт слухов. Это обязательно выплывет. Начнут копаться в прошлом Дэйви Керра, и кто-нибудь вспомнит, что мой брат погиб, спасая его после дурацкой попытки самоубийства. Если бы ты вел это дело, разве ты не захотел бы побеседовать с братом Барни? На всякий случай? Вдруг он решил, что пришла пора свести старые счеты? Нет, говорю же: я влип. — Робин прикусил губу и отвернулся.Лоусон дружески сжал его плечо:— Я вот что тебе скажу: если кто-то из Стратклайда спросит тебя, отвечай, что был со мной.Робин потрясенно поднял на него глаза:— Ты ради меня солжешь?— Нам придется лгать обоим. Потому что мы оба знаем, что ты не имеешь отношения к смерти Дэйви Керра. Посмотри на это так: мы просто сэкономим время следователей. Они не станут тратить силы и энергию на то, чтобы заниматься тобой, когда им нужно разыскивать убийцу.Робин неохотно кивнул:— Полагаю, что так. Но…— Робин, ты хороший коп. Ты — хороший человек. Иначе я не взял бы тебя в свой отдел. Я в тебя верю и не хочу, чтобы твое доброе имя вываляли в грязи.— Спасибо, сэр. Я ценю ваше доверие.— Не стоит благодарности. Давай просто условимся, что я заглянул к тебе вчера и мы выпили по паре пива и сыграли несколько партий в покер. Ты выиграл у меня двадцать фунтов. Я ушел около одиннадцати. Как это тебе?— Годится.Лоусон улыбнулся, чокнулся кружкой с кружкой Робина и пошел к себе. Он был убежден, что это и отличает лидера: умение сообразить, что нужно твоим подчиненным, и дать им это раньше, чем они сообразят, что им это нужно.Тем же вечером Алекс снова пустился в дорогу. Он снова ехал в Глазго. Отдохнув на скамейке, он все-таки попал домой, а там телефон трезвонил так, что чуть не срывался со стола. Он поговорил с обеими парами дедушек и бабушек. Его родители были даже несколько смущены своей радостью в свете того, что случилось в Глазго. Мать и отец Линн что-то невнятно бормотали, потрясенные ужасной смертью единственного сына. Они еще не могли найти утешения в рождении первой внучки. Известие, что у Линн начались преждевременные роды, лишь усугубило их страх. Эти два телефонных разговора окончательно добили Алекса. Он послал краткие сообщения друзьям и сотрудникам о рождении Дэвины, а затем отключил телефон и свалился на кровать.Когда он проснулся, то не мог поверить, что проспал только три часа. Он чувствовал себя бодрым, будто и не провел на ногах почти сутки. Приняв душ и побрившись, он на ходу схватил сэндвич и цифровой фотоаппарат и вновь помчался в Эдинбург. Линн он нашел в палате новорожденных. Она сидела в кресле на колесиках и со счастливым видом любовалась дочкой.— Разве она не красавица? — тут же требовательно спросила она.— Разумеется, красавица. Тебе уже давали ее подержать?— Лучший момент в моей жизни! Но, Алекс, она такая крохотная. Держишь, будто воздух. — Линн с тревогой глянула на него. — Ведь она окрепнет? Правда?— Конечно. Все Джилби — борцы. — Они взялись за руки и долго смотрели на младенца, страстно желая, чтобы Алекс оказался прав.Линн озабоченно заглянула ему в глаза:— Мне так стыдно, Алекс. Мой брат умер, а я могу думать лишь о том, как я люблю Дэвину, как она мне дорога.— Я понимаю, что именно ты чувствуешь. Меня переполняет счастье, а потом я вдруг вспоминаю, что случилось с Бриллом, и словно падаю с размаху на землю. Я не знаю, как мы все это выдержим.К концу дня Алексу тоже дали подержать в руках дочку. Он сделал кучу снимков, чтобы похвастаться перед родителями. Адам и Шейла Керр не могли осилить поездку в роддом, и само их отсутствие напомнило Алексу, что сейчас не время предаваться новообретенным радостям отцовства. Когда Линн принесли ужин, он поднялся на ноги.— Мне нужно вернуться в Глазго, — сказал он. — Я должен удостовериться, что у Элен все в порядке.— Ты не обязан принимать на себя эту ответственность, — возразила Линн.— Знаю. Но она нам позвонила, когда случилась беда, — напомнил он ей. — Ее родные далеко. Ей может понадобиться какая-то помощь в организации… Кроме того, я в долгу перед Бриллом. Последние годы я не был ему хорошим другом, и этого я возместить не могу, но он — часть моей жизни.Линн подняла на него грустные глаза, печально улыбнулась. Слезы заблестели на ее щеках.— Бедный Брилл. Я все думаю, как страшно было ему в самом конце. Умереть, не имея возможности помириться с теми, кого любишь… А что касается Элен, я вообще не могу себе представить, каково ей. Когда я думаю о том, что чувствовала бы, если б что-то случилось с тобой или Дэвиной…— Со мной ничего не случится. И с Дэвиной тоже, — сказал Алекс. — Я тебе обещаю.Он думал об этом своем обещании, покрывая мили между радостью и горем. Все происшедшее в последние дни совершенно его ошеломило, но он не мог позволить себе рухнуть. Слишком многое теперь от него зависело.На подъезде к Глазго он позвонил Элен. Автоответчик отправил его на ее мобильник. Проклиная все на свете, он свернул к обочине и вновь выслушал сообщение, запоминая номер телефона. Она ответила со второго звонка:— Алекс? Как Линн? Что случилось?Он был поражен. Ему всегда казалось, что Элен поглощена лишь своими собственными проблемами да еще Бриллом. То, что, несмотря на горе, она прежде всего поинтересовалась Линн и ребенком, растрогало его.— У нас родилась дочь. — Это были великие слова, и, произнося их, он ощутил, как к горлу подкатывает комок. — Поскольку она недоношенная, ее сейчас поместили в специальную камеру. Но у нее все отлично. И она красавица.— А как Линн?— Страдает. Во всех смыслах. Но она — молодец. А как ты? Как себя чувствуешь?— Не очень хорошо. Но кажется, я справляюсь.— Послушай, я уже на пути к тебе. Где ты сейчас?— Дом все еще считается местом преступления. Я не могу туда вернуться до завтра. Сейчас я нахожусь у подруги, у Джеки. Она живет в Мерчент-Сити. Хочешь сюда приехать?По правде говоря, Алексу не слишком хотелось видеть женщину, с которой Элен изменяла Бриллу. Он подумал было предложить свидеться на нейтральной территории, но в данных обстоятельствах это выглядело бы бессердечным упреком.— Расскажи, как туда проехать, — ответил он.Найти квартиру оказалось легко. Она занимала половину второго этажа одного из преобразованных в жилой дом амбаров, пользовавшихся успехом у несемейных среднего достатка. Женщина, открывшая ему дверь, казалась полной противоположностью Элен. На ней были старые джинсы, выцветшие и порванные на коленях. Ее безрукавая футболка объявляла, что она СТОПРОЦЕНТНО ДЕВА, и обнажала мускулы, которые, на взгляд Алекса, могли бы легко выжать ее собственный вес. Под обоими бицепсами красовались узорчатые татуировки в виде кельтских браслетов. Ее короткие темные волосы были превращены гелем в острые зубцы, и взгляд, которым она одарила гостя, был столь же колючим. Темные брови сдвинулись над бледными серо-голубыми глазами, гостеприимная улыбка не заиграла на ее губах.— Вы, должно быть, Алекс, — сказала она, и ее выговор сразу выдал, что она уроженка Глазго. — Вам лучше зайти внутрь.Алекс проследовал за ней в мансарду, которой явно не светило попасть на страницы журналов по интерьерам. К черту стерильный модернизм. Это было жилище человека, отдающего отчет в том, что он любит и каким образом. Торцевая стена с пола до потолка представляла собой одну огромную книжную полку, бессистемно забитую книгами, видеокассетами, CD-дисками и журналами. Перед ней располагался тренажер, сбоку от которого небрежно валялись гантели. Кухонный уголок имел такой вид, какой всегда имеют помещения, где постоянно готовят, то есть исключительно неряшливый. Жилое пространство было обставлено очень удобными, но неказистыми диванами. Кофейный столик почти полностью скрывался под грудами газет и журналов. Со стены смотрели большие фотографии спортсменок, от Мартины Навратиловой до Эллен Макартур.Элен свернулась клубочком в уголке обитой гобеленовой тканью софы, подлокотники которой свидетельствовали о наличии в доме кошки. Алекс пересек натертый до блеска пол комнаты и наклонился к невестке, которая подняла лицо для обычного формального приветственного поцелуя, когда губы не касаются кожи. У нее были заплаканные, обведенные темными кругами глаза, но самообладание, казалось, к ней вернулось.— Спасибо, что приехал ко мне. Я это ценю, — проговорила она. — Ведь непросто оторваться от своего новорожденного ребенка.— Я тебе уже говорил, она сейчас в камере. А Линн отдыхает от трудов. Я подумал, что принесу больше пользы здесь. Но… — он сдержанно улыбнулся Джеки, — я вижу, что о тебе хорошо заботятся.Джеки пожала плечами, враждебное выражение так и не сошло с ее лица.— Я свободная журналистка, так что у меня гибкий распорядок дня. Хотите выпить? Есть пиво, виски, вино.— Лучше бы кофе.— Кофе у нас кончился. Выпьете чаю?«Не слишком гостеприимно», — подумал Алекс.— С удовольствием выпью чаю. Пожалуйста, без сахара и молока. — Он уселся на краешек дивана напротив Элен. У нее был утомленный страдающий взгляд. — Как ты?Веки ее затрепетали.— Я стараюсь подавить в себе все чувства. Не хочу думать о Дэвиде, потому что при мысли о нем у меня начинает разрываться сердце. Я не могу поверить, что мир продолжает существовать, а его в нем нет. Но мне нужно через это пройти, не лишившись рассудка. Полиция ведет себя ужасно. Эта бледная девица, что сидела в углу прошлой ночью… Помнишь, Алекс?— Полицейская?— Да. — Элен презрительно фыркнула. — Оказывается, она в школе учила французский. Она поняла наш разговор.— Вот черт.— Вот именно. Утром приходил детектив, которому поручено это дело. Он сразу же стал спрашивать обо мне и Джеки. Сказал, что врать нет смысла, потому что его сотрудница все слышала прошлой ночью. Поэтому я рассказала ему всю правду. Он был очень вежлив, но я видела, что он меня подозревает.— Ты спросила его, что произошло с Бриллом?— Конечно. — Лицо Элен исказилось мукой. — Он сказал, что может сообщить мне немного. Стекло на кухонной двери разбито, возможно, грабителем. Но никаких отпечатков пальцев они не нашли. Нож, которым был убит Дэвид, — из нашего кухонного набора. Он сказал, что, судя по внешним признакам, Дэвид услышал шум и сошел вниз, чтобы выяснить, в чем дело. Он подчеркнул эти слова, Алекс: по внешним признакам.Вернулась Джеки и принесла кружку с портретом Мэрилин Монро, изрядно пострадавшим от соприкосновения с мойкой. Чай в ней был густого темного цвета.— Спасибо, — бросил Алекс.Джеки уселась на ручку дивана и положила руку на плечо Элен:— Неандертальцы. У жены есть кто-то помимо мужа, — следовательно, жена или этот кто-то должны обязательно хотеть избавиться от мужа. Они не могут представить себе более сложных отношений взрослых людей. Я попыталась объяснить этому копу, что заниматься сексом с человеком не значит желать смерти другим его любовникам. Этот тупица посмотрел на меня так, словно я упала с другой планеты.Алекс в этом отношении недалеко ушел от презираемого ею копа. Брак с Линн не сделал его безразличным к красоте других женщин, но выработал в нем брезгливость к случайным связям. Он был убежден, что любовников заводят те, кому не удалось найти себе подходящую пару. Он не мог представить себе, что чувствовал бы, если б Линн явилась домой и сообщила, что спит с кем-то еще. Он ощутил укол жалости к Бриллу.— Полагаю, они пока не напали на след, потому и сосредоточились на тебе, — заметил он.— Но в данном случае я жертва, а не преступница, — горько проговорила Элен. — Я не сделала Дэвиду ничего плохого. Но доказать это невозможно. Ты сам знаешь, как трудно рассеять подозрение, когда на тебя уже указали пальцем. Это довело Дэвида до того, что он пытался покончить с собой.Алекса невольно передернуло от воспоминаний.— До такого не дойдет.— Вот это верно, — вставила Джеки, — не дойдет. Утром я собираюсь поговорить со своим адвокатом. Терпеть я не стану.— Ты считаешь, что это хорошая идея? — встревоженно спросила Элен.— Почему нет? — требовательно поинтересовалась Джеки.— Ты собираешься все рассказать адвокату? — Элен бросила на Алекса странный косой взгляд.— Адвокат обязуется хранить тайну клиента, — ответила Джеки.— В чем, собственно, проблема? — спросил Алекс. — Ты что-то от меня скрываешь?— Это не ваше дело, — отрезала Джеки.Джеки закатила глаза и вздохнула.— Джеки! — запротестовала Элен.— Пустяки, Элен. — Алекс встал на ноги. — Знаете, я вовсе не обязан здесь сейчас находиться, — обратился он к Джеки. — Просто подумал, что вам сейчас понадобится участие всех ваших друзей. Особенно родных Брилла.— Джеки, расскажи ему, — произнесла Элен. — Иначе он уедет, думая, что у нас действительно есть какая-то страшная тайна.Джеки яростно сверкнула глазами в сторону Алекса:— Прошлой ночью мне пришлось на час отлучиться. У меня кончился наркотик, а мы хотели покурить травку. Мой дилер не из тех, кто предоставляет алиби. А если бы он и подтвердил это, полиция все равно ему бы не поверила. Так что теоретически любая из нас могла убить Дэвида.Алекс ощутил, как волосы у него на макушке встают дыбом. Он вспомнил тот момент прошлой ночью, когда ему показалось, что Элен ведет двойную игру.— Вы должны рассказать это полиции, — коротко произнес он. — Если они уличат вас во лжи, то уже ни за что не поверят в вашу невиновность.— В отличие от вас? — вызывающе поинтересовалась Джеки.Алексу очень не нравилась эта нарочитая враждебность.— Я приехал помочь, а не выслушивать колкости, — резко ответил он. — Тебе сообщили, когда можно забрать тело?— На сегодня назначено вскрытие. После вскрытия нам разрешат начать приготовления к похоронам. — Элен развела руками. — Я не знаю, кому звонить. Что я должна сделать, Алекс?— Полагаю, ты можешь найти ритуальную службу в «Желтых страницах». Помести сообщение в газетах, затем свяжись с его близкими друзьями и родственниками. Если хочешь, родственников я возьму на себя.Она кивнула:— Ты окажешь мне огромную услугу.Джеки усмехнулась:— Полагаю, им будет не слишком приятно беседовать с Элен после того, как они узнают обо мне.— Лучше избавить их от подобных подробностей. Родителям Брилла и так нелегко, — холодно заметил Алекс. — Кстати, Элен, тебе нужно будет организовать где-то поминки.— Поминки? — растерянно переспросила Элен.— Прием после похорон, — пояснила Джеки.Элен закрыла глаза:— Поверить не могу, что мы здесь сидим и говорим о каком-то приеме, когда мой Дэвид лежит в морге на столе.— Ну ладно, — сказал Алекс. Продолжать разговор было бессмысленно. Слишком много между ними тремя накопилось упреков. — Мне пора возвращаться домой.— У нее уже есть имя, у малышки? — спросила Элен, явно стараясь перевести разговор на что-то более нейтральное.Алекс ответил ей понимающим взглядом.— Мы собирались назвать ее Эллой. Но подумали… в общем, Линн подумала, что лучше будет назвать ее Дэвиной. В честь Брилла. Если, конечно, ты не возражаешь.У Элен задрожали губы, и слезы потекли из глаз.— Ох, Алекс. Я так жалею, что нам все было некогда теснее сблизиться с тобой и Линн.Он покачал головой:— Зачем? Чтобы и мы чувствовали себя обманутыми?Элен отшатнулась, как от удара. Джеки, сжимая кулаки, двинулась к Алексу:— По-моему, вам пора уходить.— По-моему, тоже, — сказал Алекс. — Увидимся на похоронах.Глава 31Заместитель начальника полиции Лоусон потянул к себе папку через стол.— Я так на это надеялся, — вздохнул он.— Я тоже, сэр, — призналась Карен Пири. — Я знала, что в свое время с этого кардигана не удалось получить каких-либо биологических проб, но полагала, что с помощью современных тонких приборов, возможно, обнаружатся следы чего-то, что могло бы нам помочь. Спермы или крови. Но там нет ничего, кроме каких-то странных сухих капелек краски.— О которых мы и тогда знали. И это нас никуда не привело. — Лоусон раскрыл папку и быстро проглядел краткий отчет. — Проблема состоит в том, что этот кардиган был найден не рядом с телом. Если память мне не изменяет, он был переброшен через живую изгородь в чей-то сад.Карен кивнула:— Номер пятнадцать. Его нашли только через две недели. К тому времени прошла и оттепель, и новый снегопад, и дождь, что, понятно, задачи не облегчило. Мать Рози Дафф опознала его: эта вещь была на дочери в ту ночь. Мы так и не нашли ни ее сумочки, ни пальто, — Карен то и дело заглядывала в распухшую папку у себя на коленях, перелистывая страницы, — удлиненное нарядное пальто из синтетической ткани с кремово-коричневой пестрой подкладкой. Узор «гусиная лапка».— Мы так и не нашли их, потому что не знали, где искать. Мы ведь не знали, где она была убита. После того, как она ушла из «Ламмас-бара», ее могли увезти куда угодно, в пределах, скажем, часа езды. Через мост в Данди, через весь Файф. Куда угодно, от Кирримьюра до Керколди. Она могла быть убита на лодке, в коровнике — где угодно. Единственное, в чем мы были абсолютно уверены, — это в том, что она не была убита в доме на Файф-парк, где жили Джилби, Малкевич, Керр и Мэкки. — Лоусон перекинул отчет криминалистов обратно Карен.— Просто для интереса, сэр… А другие дома на Файф-парк обыскивали?Лоусон нахмурился:— Не думаю. Зачем?— Мне пришло в голову, что это ведь случилось во время студенческих каникул. Многие студенты уже разъехались по домам на Рождество. Той ночью прилежащие дома могли пустовать.— Они были заперты. Нам бы заявили, если бы какой-то из домов на Файф-парк был взломан.— Но вы же знаете, что за народ эти студенты, сэр. Ходят друг к другу туда-сюда. Добыть ключ не составляло труда. Кроме того, эти четверо были на последнем курсе. У них запросто мог сохраниться ключ от какого-то другого дома, где они жили раньше.Лоусон метнул на Карен острый одобрительный взгляд:— Жалко, что вас не было во время первичного расследования. Не думаю, чтобы эта линия когда-либо отрабатывалась. Сейчас, конечно, уже поздно к ней возвращаться. Итак, на какой стадии мы находимся в поиске вещественных доказательств? Вы еще его не закончили?— Я брала несколько отгулов на Рождество и Новый год, — оправдываясь, проговорила она. — Но прошлым вечером я задержалась и все закончила.— И что же оказалось? Вещественные доказательства по делу Рози Дафф исчезли без следа?— Получается, что так. Последним, кто имел к ним доступ, был инспектор Барни Макленнан — за неделю до своей смерти.Лоусон дернулся:— Вы же не считаете, что Барни Макленнан забрал улики по находящемуся в работе делу об убийстве?Карен тут же стушевалась. Она понимала, что не стоит бросать тень на коллегу, погибшего смертью героя.— Нет, я вовсе не это имела в виду, сэр. Я просто хочу сказать, что нет никаких документальных свидетельств того, куда делась одежда Рози Дафф.Лоусон снова вздохнул:— Похоже, все пропало еще много лет назад. Угодило в мусорную корзину. Право же, временами только руками разведешь, какие люди попадают иногда к нам на службу…— Полагаю, есть еще одно объяснение: инспектор Макленнан мог отправить ее вещи на дальнейшее исследование, но либо их так и не вернули назад, потому что некому их отследить, либо отправленная обратно посылка угодила в «черную дыру», потому что не было в живых получателя, — осторожно предположила Карен.— Что ж, нельзя исключать и такую возможность. Но в любом случае вам их найти уже не удастся. — Лоусон забарабанил пальцами по столу. — Ладно, что вышло, то вышло. Очередной висяк отправится на вечное хранение. Мне не улыбается сообщать об этом ее сыну. Он звонит каждый день и спрашивает, как продвигается следствие.— Я все еще не могу поверить, чтобы патологоанатом не заметил, что она рожала, — сказала Карен.— В вашем возрасте я тоже сказал бы так, — признался Лоусон. — Но он был старик, а старые люди допускают глупейшие ошибки. Теперь я это знаю, потому что сам чувствую, что движусь в том же направлении. Знаете, мне иногда кажется, что на этом деле с самого начала какая-то порча.Карен сознавала его разочарование и ощущала всю его жгучесть — потому что испытывала то же самое.— Как вы думаете, может быть, мне стоит еще раз попытаться расколоть свидетелей? Тех четырех студентов?Лоусон поморщился:— Это вам будет трудно.— Что вы имеете в виду, сэр?Лоусон открыл ящик стола и вытащил номер «Скотсмена» трехдневной давности. Он был сложен страничкой некрологов кверху. Лоусон пододвинул газету к ней и ткнул пальцем в заголовок.КЕРР, ДЭВИД МАКНАЙТ.Сообщается о смерти доктора Дэвида Керра, прож. на Карден-Гроув, Берсден, Глазго, горячо любимого супруга Элен, брата Линн и сына Адама и Шейлы Керр, прож. на Даддингстон-драйв, Керколди. Похороны состоятся в четверг в 14.00 пополудни в крематории Глазго, Западный некрополь, на Треста-роуд. Цветы только от родственников.Карен подняла на него удивленный взгляд:— Ему ведь, наверное, не больше сорока шести — сорока семи. Рановато умирать.— Вам следует уделять больше внимания новостям, Карен. Преподаватель университета был заколот у себя на кухне грабителем в прошлый четверг ночью.— Так это был НАШ Дэвид Керр? Тот, кого они звали Бриллом?Лоусон кивнул:— Буйный Бриллиант собственной персоной. В понедельник я спрашивал у следователя, который ведет это дело. Просто чтобы удостовериться, что я не ошибся, и это действительно Брилл. Кажется, они вовсе не убеждены, что это действительно ограбление. Там жена бегала на сторону.— Гадко, — сморщилась Карен.— Очень даже. Так что если хотите прокатиться днем в Глазго, полагаю, мы можем отдать последний долг одному из наших подозреваемых.— Вы думаете, там объявятся трое остальных?Лоусон пожал плечами:— Тогда они были лучшими друзьями, но это было двадцать пять лет назад. Посмотрим. Но не думаю, что сегодня нам стоит с ними беседовать. Пусть все немного уляжется. Нам не нужны упреки в бесчувствии. Не так ли?Это был тот же зал ожидания, только в крематории. Брилл мог отрезать себя от семьи и старых друзей, но, кажется, без проблем нашел им замену. Алекс сидел в первом ряду, Линн примостилась рядом. Она всего два дня назад вышла из больницы и все еще ковыляла, как старушка. Он уговаривал ее остаться дома и отдохнуть, но она твердо настаивала, что не может не пойти на похороны единственного брата. Кроме того, говорила она, пока малыш в больнице, дома ей делать нечего — только сидеть и тосковать. Лучше быть с родными. На это ему возразить было нечего. Так что теперь она сидела рядом, держа за руку сломленного горем отца, чтобы хоть как-то утешить его — родитель и ребенок словно поменялись привычными ролями. Мать сидела позади них, ее лица почти не было видно за прижатым к глазам белым носовым платком.В том же ряду сидела Элен, несколько поодаль, склонив голову, сгорбившись. Она словно бы замкнулась в себе, отгородившись от всего мира непроницаемым барьером. По крайней мере, ей хватило здравого смысла явиться на похороны, не опираясь на руку Джеки. Священник объявил последний гимн, и она с трудом поднялась на ноги.От торжественных звуков двадцать третьего псалма в горле у Алекса встал комок. Поначалу нестройное пение — не все сразу попали в тон — постепенно окрепло, охватывая его со всех сторон. Как банально, подумал он, презирая себя, что так растрогался от традиционного похоронного гимна. Похоронная служба по Зигги была гораздо более честной, истинное прощание с человеком, а не набор пустых словес, сшитый на живую нитку. Насколько ему было известно, Брилл никогда не посещал церкви, за исключением неизбежного присутствия на крестинах или похоронах. Тяжелые занавеси бесшумно разъехались, и гроб двинулся в свой последний путь.Заключительные ноты гимна отзвучали, и занавеси за гробом задвинулись. Священник произнес благословение и первым направился по центральному проходу к двери. За ним последовали родные — замыкал шествие Алекс с тяжело опирающейся на его руку Линн. Большая часть лиц слилась для него в одно смутное пятно, но на полпути в глаза ему бросилась тощая фигура Верда. Они приветили друг друга кратким кивком узнавания, и Алекс прошел мимо, направляясь к двери. Там, на выходе, его ждал еще один сюрприз. Хотя он не видел Джеймса Лоусона с тех пор, когда все звали его Джимми, он знал его лицо по газетным и телевизионным новостям. «А вот это дурной тон», — подумал Алекс, заметив его в конце очереди соболезнующих. Этикет свадеб и похорон равно требовал поблагодарить людей за то, что пришли.Казалось, это будет длиться вечность. Шейла и Адам Керр, казалось, совершенно растерялись. И без того тяжко — хоронить сына, с такой жестокостью убитого, — а тут еще надо выслушивать все эти соболезнования от людей, которых они никогда раньше не видели и никогда больше не увидят. Утешает ли их, что столько людей пришло проститься с их сыном? Для самого Алекса это — лишь знак того, как отдалился от них Брилл за последние годы. Почти все тут — незнакомые.Верд дожидался конца очереди. Он ласково обнял Линн.— Я очень сочувствую твоей потере, — сказал он, потом потряс руку Алекса и тронул его за плечо. — Я подожду снаружи.Алекс кивнул ему.Наконец отбыл последний из пришедших проститься. Странно, подумал Алекс, Лоусон куда-то делся. Наверное, вышел через другую дверь. Ну и хорошо. А то вряд ли получится быть с ним вежливым. После этого Алекс проводил тестя и тещу сквозь притихшую редеющую толпу к машине. Затем он усадил туда Линн, проверил, чтобы всем было удобно, и сказал:— Увидимся попозже, в отеле. Мне просто нужно тут окончательно все уладить.Когда автомобиль с родственниками отъехал от крематория, Алекс, к своему стыду, на миг испытал облегчение. Свою машину он поставил тут заранее, на всякий случай, если кому-то вдруг станет плохо во время или сразу после похорон. А теперь он сознавал в глубине души, что сделал это, чтобы иметь возможность хоть ненадолго вырваться из удушающей атмосферы семейного горя.Рука, легшая на плечо, заставила его круто обернуться.— А-а, это ты, — вымолвил он и чуть не рассмеялся от облегчения, увидев, что это Верд.— Ты ждал кого-то еще?— Ну-у… Позади толпы мелькал Джимми Лоусон, — объяснил Алекс.— Джимми Лоусон? Коп?— Теперь это заместитель начальника полиции Джеймс Лоусон, — уточнил Алекс, направляясь от главного входа туда, где были выставлены цветы и венки.— А что он здесь делает?— Злорадствует, наверное. Я не знаю. Он руководит пересмотром нераскрытых дел. Может, решил проверить, как поживают главные подозреваемые. Увидеть, не упадем ли мы на колени, публично каясь.Верд скривился:— Мне никогда не нравилась вся эта католическая дребедень. Надо научиться быть взрослыми — смириться и жить с нашей виной. Не Божье это дело — стирать с доски наши грехи, чтобы мы могли начать жизнь с чистого листа и снова грешить. — Он остановился и повернулся лицом к Алексу. — Я хотел сказать тебе, как я рад, что Линн благополучно родила дочку.— Спасибо, Том, — заулыбался Алекс. — Видишь? Я все помню.— Ребенок все еще в больнице?Алекс вздохнул:— У нее желтушка, так что они подержат ее у себя еще несколько дней. Это тяжко. Особенно для Линн. Пройти через все это — и явиться домой с пустыми руками. А тут еще приходится пережить такое с Бриллом.— Ты забудешь обо всех огорчениях, когда привезешь ее домой. Обещаю тебе. Я вспоминаю тебя во всех своих молитвах.— Да, конечно, это все меняет, — кивнул Алекс.— Ты удивишься, — улыбнулся Верд, отказываясь обижаться на невольное оскорбление.Они прошли дальше, поглядывая на цветы. Один из провожающих подошел к Алексу уточнить, в каком отеле будут поминки. Когда он вновь повернулся к другу, то увидел, что тот склонился над одним из венков. Приблизившись, он понял, что привлекло внимание Верда, и сердце вздрогнуло у него в груди. Этот венок был неотличим от того, что они видели в Сиэтле на похоронах Зигги: аккуратный плотный кружок из белых роз и узколистого розмарина. Верд оторвал от него карточку и выпрямился.— То же послание, — сказал он, передавая ее Алексу. — «Розмарин для воспоминаний».Алекс почувствовал, как по телу бегут мурашки.— Мне это не нравится.— Мне тоже. Для простого совпадения это слишком, Алекс. Зигги и Брилл. Оба умерли при подозрительных обстоятельствах… Нет уж, дудки, давай называть вещи своими именами. Зигги и Брилл были оба убиты. И появился абсолютно идентичный венок на обоих похоронах. А послание при нем как бы связывает всех нас четверых с нераскрытым убийством девушки по имени Розмари.— Это было двадцать пять лет назад. Если кто-то хотел отомстить, он мог сделать это давным-давно, — сказал Алекс, пытаясь убедить не столько Верда, сколько себя. — Просто кто-то решил нас попугать.Верд покачал головой:— Тебе последние дни было не до этого, но я все обдумал. Двадцать пять лет тому назад все за нами следили. Я не забыл, во что это мне встало. Я не забыл ту ночь, когда они бросили Зигги в «Бутылку». Я не забыл, как Брилл так извелся, что попытался покончить с собой. Прекратилось это только потому, что полиция жестко предупредила Колина и Брайана Даффов. Оба были взяты на заметку, и им было велено оставить нас в покое. Ты сам передал мне слова Джимми Лоусона, что они отстали от нас только потому, что не хотели причинять нового горя матери. Так, может быть, они просто выжидали?Алекс усмехнулся:— Двадцать пять лет?! Ты смог бы лелеять ненависть на протяжении двадцати пяти лет?— Я не тот человек, которому стоит задавать подобный вопрос. Но на свете много людей, не признающих Иисуса Христа своим Спасителем, и ты, Алекс, не хуже меня знаешь, что они способны на все. Нам неизвестно, что еще произошло в их жизни. Может быть, случилось что-то, что вновь вернуло их в ту историю. Может быть, умерла их мать. Может быть, кампания по доследованию нераскрытых дел напомнила им, что они с нами не поквитались, а теперь это вполне спокойно можно сделать. Я не знаю. Все, что я знаю, — очень похоже на то, будто кто-то решил нас уничтожить… И кто бы это ни был, у него есть на это время и возможности. — Верд нервно оглянулся по сторонам, высматривая свою Немезиду среди расходящихся и разъезжающихся участников похорон.— Верд, у тебя опять началась паранойя. — Алекс, не желая того, напомнил Верду о проблеме его юности.— Не думаю. Мне кажется, что в данном случае все имеет рациональный смысл.— Так что же ты предлагаешь нам делать?Верд поплотнее завернулся в пальто:— Я планирую завтра утром сесть на самолет и отправиться обратно в Штаты. Там я отошлю жену и детей в какое-нибудь безопасное место. Есть много добрых христиан, живущих в глухой глуши. Там никто к ним не подберется.— А как же ты сам? — Алекс почувствовал, что заражается подозрениями Верда.Тот ответил давно знакомой волчьей ухмылкой:— Я удалюсь в убежище. Прихожане знают, что тот, кто им проповедует, должен время от времени удаляться в пустыню, чтобы восстановить духовные силы. Что я и сделаю. Самое великое свойство телепроповеди — это что видео можно снимать где угодно. Так что моя паства за время моего отсутствия меня не забудет.— Но ты не можешь прятаться вечно. Раньше или позже тебе придется вернуться домой.Верд кивнул:— Я это знаю. Но я не собираюсь сидеть сиднем, Алекс. Как только я уведу свою семью и себя с линии огня, я собираюсь нанять частного сыщика и выяснить, кто прислал венок на похороны Зигги. Потому что, когда я узнаю это, я узнаю, кого мне опасаться.Алекс резко втянул в себя воздух:— Ты уже все хорошо продумал. Не так ли?— Чем больше я размышлял о том первом венке, тем больше задумывался. А поскольку Господь помогает тем, кто помогает себе сам, я придумал этот план. На всякий случай. — Верд притянул Алекса к себе и крепко обнял. — Береги себя.— Как трогательно… Черт побери, — проговорил сзади хриплый голос.Верд отпрянул и оглянулся. Сначала он не мог сообразить, кто этот угрюмый тип, который злобно уставился на них с Алексом. Но вдруг память стерла патину лет, и он вновь очутился у «Ламмас-бара», избитый, напуганный…— Брайан Дафф, — выдохнул он.Алекс перевел взгляд с одного на другого:— Это брат Рози?— Да, верно.Смятение чувств, терзавшее Алекса последнее время, взорвалось яростью.— Позлорадствовать пришел?— Торжество справедливости. Так, кажется, это называют: один гнусный убийца пришел хоронить другого. Да, я пришел позлорадствовать.Алекс рванулся к нему, но был остановлен твердой рукой Верда, крепко схватившего за предплечье.— Оставь его, Алекс. Брайан, никто из нас не тронул Рози и пальцем. Я знаю, тебе хочется кого-то обвинить в ее смерти, но это были не мы. Ты должен в это поверить.— Я не собираюсь верить ничему подобному. — Он сплюнул под ноги. — Я искренне надеялся, что на этот раз копы заберут кого-то из вас. Но уж коли этому не бывать, что ж, так-то лучше, чем никак.— Конечно, этому не бывать: мы не убивали твою сестру. Мы ее не трогали, и анализ улик на ДНК это докажет, — воскликнул Алекс.Брайан презрительно фыркнул:— Какие улики? Какой анализ ДНК? Эти идиоты хреновы потеряли улики. Неоткуда брать ДНК на анализ.Алекс растерянно открыл рот.— Что? — прошептал он.— Что слышал. Теперь тебе не страшна длинная рука закона. — Он скривил губы в издевке. — Но дружка твоего это не спасло, а? — Он повернулся на каблуках и, не оглядываясь, пошел прочь.Верд медленно покачал головой:— Ты ему веришь?— Зачем ему лгать? — вздохнул Алекс. — Знаешь, я и правда надеялся, что нас наконец полностью оправдают. Как можно быть такими некомпетентными? Как можно было потерять единственную улику, которая положила бы конец всему этому кошмару? — Взмахом руки он указал на венок из роз и розмарина.— Тебя это удивляет? Они и в первый раз не слишком отличились. Почему на этот раз должно быть иначе? — Верд оттянул ворот пальто. — Алекс, мне очень жаль, но мне надо спешить. — Они пожали друг другу руки. — Я буду держать с тобой связь.Алекс застыл как вкопанный, потрясенный тем, с какой быстротой весь его мир перевернулся вверх дном. Если прав Брайан Дафф, то, может быть, это и есть причина появления зловещих венков? А если так, то неужели этот кошмар будет длиться до тех пор, пока не умрут они с Вердом?Грэм Макфэдьен сидел в своей машине и наблюдал. Эти венки были мастерским штрихом. Всегда стоит использовать все возможности. Он не был тогда в Сиэтле и не видел, какой эффект произвел первый венок. Однако нет сомнений, что на этот раз Мэкки и Джилби прочувствовали его послание. А это значило, что послание попало в точку. Невинные люди не обратили бы внимания на подобный знак.Зрелище их волнения с лихвой возместило скуку и отвращение от того парада лицемерии, которое он вынужден был наблюдать в крематории. Священник, очевидно, не был знаком с Дэвидом Керром, — неудивительно, что он представил его сущим праведником. Но противнее всего, когда вокруг все закивали с умным видом, слушая эту чушь всерьез и подтверждая ее ханжески постными минами.Интересно, какие бы у них сделались рожи, встань он посреди крематория и объяви правду. «Леди и джентльмены, сегодня мы хороним убийцу. Этот человек, которого вы, как вам кажется, хорошо знали, всю свою взрослую жизнь лгал вам. Дэвид Керр притворялся достойным членом общества. А на самом деле много лет назад он принял участие в зверском изнасиловании и убийстве моей матери, за которое никогда не был наказан. Так что теперь, когда вы будете перебирать свои воспоминания о нем, вспомните и это». О, это бы наверняка стерло с их лиц благочестивую скорбь! Он почти жалел, что не сделал этого.Но это было бы потворством своим слабостям. Злорадство тут ни к чему. Лучше оставаться в тени, особенно после неожиданного явления его дядюшки, что дало ценную подсказку. Он понятия не имел, что именно дядя Брайан сообщил Джилби и Мэкки, но те от этого аж закачались. Нет, теперь им ни за что не забыть, в чем они когда-то приняли участие. Теперь они не будут спать ночами, высчитывая, когда их прошлое их настигнет. Это была очень приятная мысль.Макфэдьен наблюдал, как Алекс Джилби брел к своей машине, явно не замечая ничего вокруг.— Он даже не знает, что я есть на планете, — пробормотал Макфэдьен. — Но я есть, Джилби. Я есть.Он включил зажигание и поехал в отель, где был организован поминальный стол. Надо помаячить там в сторонке… Просто удивительно, как просто проникнуть в чужую жизнь.Глава 32По словам медсестры, Дэвина явно шла на поправку. Она хорошо дышала без кислорода, ее желтушка прекрасно поддавалась лечению светом люминесцентных ламп, горевших день и ночь над ее колыбелькой. Стоило Алексу взять ее на руки, как он забывал о тоске, оставшейся после похорон Брилла, о тревогах Верда по поводу странного венка. Единственное, что понравилось бы ему еще больше, чем сидеть с женой в палате для новорожденных и любоваться ненаглядной дочуркой, — это заниматься тем же самым у себя дома. Так он считал до памятного разговора в крематории.Словно прочитав его мысли, Линн, кормившая девочку, подняла на него глаза:— Еще парочка дней, и мы привезем ее домой.Алекс улыбнулся, скрывая тревогу, которую пробудили в нем ее слова.— Не могу дождаться, — сказал он.На обратном пути домой, в машине, он раздумывал, как рассказать жене о венках и неожиданном сообщении Брайана Даффа. Но расстраивать ее сейчас ему никак не хотелось, и он промолчал.Измучившись за день, Линн сразу отправилась спать, в то время как Алекс откупорил бутылку отличнейшего «Шираза», которую берег для особого дня. Он принес вино в спальню и налил два бокала.— Ты решил рассказать мне, чем ты так озабочен? — спросила Линн, когда он устроился поверх пухового одеяла рядом с ней.— Ну-у, я просто думал об Элен и Джеки. Не могу отделаться от мысли, что Джеки может быть причастна к убийству Брилла. Я не говорю, что она сама его убила. Но похоже на то, что она знакома с людьми, которые могли это сделать… за соответствующие деньги.Линн нахмурилась:— Мне почти хочется, чтобы это оказалась она. Пусть эта стерва Элен помучится. Как она могла тайком изменять Бриллу и строить из себя идеальную жену?— Я думаю, Линн, что Элен страдает вполне искренне. Я ей верю, когда она говорит, что любила его.— Только не начинай ее защищать.— Я ее не защищаю. Но что бы там ни было между ней и Джеки, она о нем заботилась. Это очевидно.Линн поджала губы:— Верю тебе на слово. Но тебя тревожит не это. Что-то произошло после того, как мы уехали из крематория, и до того, как ты приехал в отель. Это из-за Верда? Он сказал что-то тебя расстроившее?— Видит бог, ты — ведьма, — констатировал Алекс. — Послушай, это пустяк. Просто у Верда очередной заскок.— Это должен быть очень далекий и опасный заскок. Куда-нибудь на альфу Центавра, чтобы так на тебя повлиять, когда и так кругом происходит столько всего важного и серьезного. Почему ты не хочешь мне рассказать? Это что, мужские игры?Алекс вздохнул. Он не любил утаивать что-либо от Линн. Он никогда не верил в то, что от многого знания — многая печаль. По крайней мере, к браку между равными это не относится.— Отчасти. Мне правда не хочется беспокоить тебя этим. У тебя и так забот хватает.— Алекс, если прикинуть, сколько и каких у меня забот, возможно, все остальное покажется развлечением.— Только не это, любовь моя. — Он отпил вина, смакуя его согревающий пряный вкус. Вот бы отключиться от всего и наслаждаться этим божественным вкусом. — Некоторых тем лучше не касаться.— Почему я никак не могу тебе поверить? — Линн положила голову ему на плечо. — Давай, колись. Ты же знаешь, что тебе сразу станет легче.— Вообще-то я в этом не очень уверен. — Он снова вздохнул. — Не знаю, может, лучше и правда все тебе рассказать. В конце концов, ты у нас самая трезвая и разумная.— Чего никто и никогда не говорил о Верде, — сухо заметила Линн.И он с напускной беспечностью рассказал ей о злополучных венках. К его удивлению, Линн не стала отмахиваться от этой истории, как от очередного выверта Верда.— Поэтому-то ты и пытаешься убедить себя, что Джеки наняла киллера, — медленно произнесла она. — Мне эта история совсем не нравится. Верд прав, что отнесся к этому серьезно.— Послушай, тут может быть самое простое объяснение, — запротестовал Алекс. — Возможно, кто-то знал их обоих.— После того, как Брилл отсек себя от прошлого? Люди, которые могли знать их достаточно хорошо, могли быть только из Керколди или из Сент-Эндрюса. А там всем известно дело Рози Дафф. Такое не забывается. Тем более если их знали так хорошо, что прислали венок на похороны, хотя во всех извещениях говорилось: «Цветы только от семьи», — подчеркнула Линн.— Даже если так, это не означает, что кто-то решил нас прикончить, — нахмурился Алекс. — Допустим, кто-то решил нас разыграть. Нет основания полагать, что один и тот же тип дважды совершил убийство.Линн недоверчиво покачала головой:— Алекс, ты на какой планете живешь? Я еще могу поверить в то, что кто-то, решивший вас припугнуть, прочел в газете о смерти Брилла. По крайней мере, это произошло в той же стране, что и убийство Рози Дафф. Но как он мог узнать о смерти Зигги так быстро, чтобы успеть прислать цветы на похороны, если сам не имел к ней отношения?— Не знаю. Но в наши дни мир стал тесен. Возможно, у приславшего венок Зигги есть какие-то связи в Сиэтле. Может быть, кто-то из Сент-Эндрюса переехал туда и встретил Зигги случайно, в клинике. Все-таки Зигги — имя необычное, да и как врач он был достаточно известен. Ты сама знаешь, когда мы с ним и с Полом ели в каком-нибудь ресторане или кафе в Сиэтле, обязательно кто-нибудь подходил поздороваться. Люди не забывают врача, лечившего их ребенка. А если так, то что может быть естественней, чем написать кому-нибудь на родину по электронной почте, что Зигги погиб? А в маленьком городке, вроде Сент-Эндрюса, новости распространяются, как пожар в лесу. Такое ведь вполне разумно предположить? — Голос Алекса звучал все более взволнованно по мере того, как он пытался найти любые доводы, чтобы отвергнуть предположение Верда.— Ну, это натяжка… впрочем, может, ты и прав. Только это мало что меняет. Нельзя полагаться на такую малую вероятность. Нужно что-то делать, Алекс. — Линн отставила бокал и крепко обняла мужа. — Ты не можешь рисковать, тем более сейчас, когда со дня на день сюда приедет Дэвина.Алекс допил свое вино, уже не обращая внимания на вкус.— Что, по-твоему, я должен делать? Спрятаться куда-нибудь с тобой и Дэвиной? Куда же мы поедем? И что станется с бизнесом? Я не могу так просто бросить дело, которое нас кормит. Нам ведь еще ребенка нужно растить.Линн погладила его по голове:— Алекс, смотри на вещи проще. Я не предлагаю, чтобы мы поступили, как Верд, и скрылись всей семьей в какой-нибудь глуши. Но ты сказал мне, что сегодня на похоронах был Лоусон. Почему бы тебе не пойти и не поговорить с ним?Алекс презрительно фыркнул:— Лоусон? Человек, попытавшийся задурить меня овощным супом и показным сочувствием? Человек, который так давно зациклился на этом деле, что явился посмотреть, как одного из нас будут кремировать? Неужели он станет слушать меня с пониманием?— У Лоусона могли быть подозрения, но, по крайней мере, он не дал тем типам тебя избить. — Алекс соскользнул на пол с кровати и улегся головой на живот Линн. Она, сморщившись, вывернулась из-под него. — У меня швы! — Он подвинулся и устроился у ее плеча.— Он рассмеется мне в лицо.— А возможно, совсем наоборот. Воспримет это серьезно и наведет справки. Не в его интересах закрывать глаза на таких добровольцев-мстителей, если это действительно они. Кроме всего прочего, это выставляет полицию полным дерьмом.— Ты не знаешь и половины всего, — вздохнул Алекс.— Что ты имеешь в виду?— После похорон произошло еще кое-что. Там оказался брат Рози. Он заверил нас с Вердом, что пришел позлорадствовать.Линн ужаснулась:— Алекс, это скверно! Для всех вас. Несчастный: столько времени не может забыть прошлое…— Это не все. Он сообщил нам, что файфская полиция потеряла вещественные доказательства по делу Рози. Те самые улики, по которым, как мы надеялись, будет сделан анализ ДНК.— Шутишь?— Хотел бы я пошутить.Линн покачала головой:— Тем более тебе нужно поговорить с Лоусоном.— Думаешь, ему понравится, что я тычу его в это носом?— Мне все равно, понравится ему или нет. Тебе нужно знать наверняка, что происходит. Если на тебя в самом деле некто охотится, это может означать, что он в курсе происходящего и больше не надеется на правосудие. Утром же позвони Лоусону. Договорись о встрече с ним. Тогда я успокоюсь.Алекс скатился с кровати и начал раздеваться:— Если это тебя успокоит, считай, что я это уже и сделал. Но не вини меня, если он решит, что эти народные мстители правы, и арестует меня.К удивлению Алекса, когда он позвонил, чтобы договориться о встрече с заместителем начальника полиции Лоусоном, секретарша назначила ему время в тот же самый день. Он успел лишь заскочить на пару часов на работу, отчего разволновался еще больше. Он предпочитал лично за всем присматривать — не потому, что не мог полагаться на сотрудников, просто каждый день сулил какие-нибудь сюрпризы. Приехав, он убедился, что время уже упущено и надо гнать изо всех сил. Он скинул на дискету кучу отчетов и докладных записок, надеясь выкроить время и проглядеть их дома, чтобы держать руку на пульсе. Потом, схватив сэндвич, чтобы перекусить в машине, он помчался обратно в Файф.Пустой кабинет, куда его пригласили, был в два раза просторней его собственного. Все же должностные преимущества в государственном секторе куда заметнее, подумал он, окидывая взглядом большой письменный стол, карту графства в затейливой раме и вывешенные на видных местах благодарности Лоусону. Он уселся в кресло для посетителей, с юмором отметив, что оно гораздо ниже кресла по другую сторону письменного стола.Ему не пришлось долго ждать. Дверь позади него отворилась, и Алекс вскочил. Годы не пощадили Лоусона. Кожа на его лице загрубела и покрылась морщинами, на скулах краснел старческий румянец — сосудистая сетка, свидетельство либо неумеренного пьянства, либо долгого пребывания на файфских восточных ветрах. Однако глаза по-прежнему глядели пронзительно. Алекс заметил, что Лоусон цепко оглядел его с головы до ног.— Мистер Джилби, — сказал он. — Извините, что задержал вас.— Ничего, я могу представить вашу занятость и благодарен, что вы согласились принять меня так скоро.Лоусон прошел мимо, не подав ему руки.— Мне всегда интересно, когда о встрече просит человек, связанный с уголовным делом. — Он устроился поудобнее в своем кожаном кресле и поправил форменный пиджак.— Я видел вас на похоронах Дэвида Керра, — сказал Алекс.— У меня были дела в Глазго. И я воспользовался возможностью отдать последнюю дань уважения.— Я даже не подозревал, что файфская полиция испытывает такое большое уважение к Бриллу, — поднял брови Алекс.Лоусон нетерпеливо махнул рукой:— Я полагаю, что ваш визит связан с возобновлением дела Рози Дафф?— Да. Косвенно. Как продвигается расследование? Далеко ли вы продвинулись в нем?У Лоусона этот вежливый вопрос вызвал явное раздражение.— Я не могу обсуждать ход следствия с человеком в вашем положении.— О каком именно положении идет речь? Вы ведь не рассматриваете меня в качестве подозреваемого? — Теперь Алекс был гораздо увереннее в себе, чем тогда, в двадцать лет. Он не собирался оставлять подобные замечания без ответа.Лоусон передвинул лежащие на столе бумаги:— Вы были свидетелем.— А разве свидетелям нельзя рассказывать о том, что происходит? Вы торопитесь сообщить в прессе, если хоть чуточку продвинетесь вперед. Почему же у меня меньше прав, чем у журналистов?— Я и с прессой не говорю о деле Рози Дафф, — сухо ответил Лоусон.— Не потому ли, что вы потеряли улики?Лоусон смерил его долгим жестким взглядом и сказал:— Без комментариев.Алекс покачал головой:— Так дело не пойдет. После того, через что нам пришлось пройти двадцать пять лет тому назад, полагаю, что заслуживаю лучшего ответа. Рози Дафф была тогда не единственной жертвой, и вы это знаете. Может быть, пришло время мне обратиться в прессу и рассказать, что полиция спустя столько лет продолжает обращаться со мной как с преступником? И, беседуя с журналистами, я могу также рассказать им, как файфская полиция загубила дело Рози Дафф, потеряв важные вещественные доказательства, которые могли бы меня оправдать и, не исключено, привести к аресту настоящего убийцы.Угроза явно обеспокоила Лоусона.— Я не люблю, когда меня запугивают, мистер Джилби.— Я тоже. Очень не люблю. Вы правда хотите увидеть себя на страницах газет, — родные оплакивают убитого сына, а полицейский берет и заявляется на похороны? Причем хоронят того человека, чья невиновность до сих пор под вопросом из-за некомпетентности вас и ваших сотрудников?— Вам нет нужды становиться на такую позицию, — произнес Лоусон.— Разве? Я думаю, что такая нужда есть. Предполагается, что вы сейчас проводите пересмотр нераскрытых дел. Я — ключевой свидетель. Я — тот, кто обнаружил тело жертвы. И до сих пор ни один сотрудник Файфской полиции не нашел нужным связаться со мной. Это не свидетельствует о служебном рвении, не так ли? А теперь я узнал, что вы даже не сумели обеспечить сохранность вещественных доказательств. Может быть, мне стоит поговорить со следователем, который теперь ведет это дело, а не с бюрократом, по рукам и ногам опутанным прошлым?Лицо Лоусона напряглось.— Мистер Джилби, это верно, что у нас возникла проблема с уликами по этому делу. В какой-то момент, в ходе последних двадцати пяти лет, пропала одежда Рози Дафф. Мы стараемся ее найти, но на сегодняшний момент сумели отыскать лишь ее кардиган, который был обнаружен на некотором расстоянии от места преступления. И на котором нет биологических следов. У нас не имеется сейчас вещей, которые могли бы быть подвергнуты анализу современными криминалистическими методами. Так что на настоящий момент мы в тупике. Вообще-то следователь, ведущий это дело, и сама хотела бы с вами побеседовать. Просто пройтись по старым протоколам. Возможно, мы вскоре такую встречу организуем.— Господи! — воскликнул Алекс. — Наконец-то подумали со мной поговорить? Вы что, ничего не понимаете? Мы до сих пор в подвешенном состоянии! Вы сознаете, что за последний месяц убиты двое из нас?Лоусон поднял брови:— Двое из вас?— Зигги Малкевич также погиб при подозрительных обстоятельствах. Как раз накануне Рождества.Лоусон подтянул к себе блокнот и снял колпачок с авторучки:— Это для меня новость. Где это произошло?— В Сиэтле, где он проживал последние двенадцать лет. Какой-то пироман установил у него в доме зажигательную бомбу. Зигги погиб во сне. Можете проверить это у тамошней полиции. У них единственный подозреваемый — партнер Зигги, что, скажу я вам, глупость несусветная.— Я очень сожалею о мистере Малкевиче…— Докторе Малкевиче, — прервал его Алекс.— Докторе Малкевиче, — поправился Лоусон. — Но я все еще не вижу, почему вы считаете, что эти две смерти связаны с убийством Рози Дафф.— За этим-то я и пришел сегодня к вам. Объяснить, почему я убежден, что такая связь есть.Лоусон откинулся в кресле и сплел пальцы рук:— Я весь внимание, мистер Джилби. Меня интересует все, что может пролить свет на этот темный вопрос.Алекс объяснил ему насчет венков. Здесь, в управлении полиции, это звучало неубедительно. Он через стол ощущал скептицизм Лоусона, когда старался придать веса такому мелкому происшествию.— Я знаю, это довольно странно, — заключил он, — но Том Мэкки достаточно уверен. Он отправляет свою семью в безопасное убежище и сам уходит в подполье. На такое просто так не пойдешь.Лоусон кисло улыбнулся:— Ах да. Мистер Мэкки. Может быть, это результат слишком большого количества наркотиков, принятых в семидесятые? Кажется, галлюциногены могут приводить к длительной паранойе.— Вы считаете, что нам не стоит относиться к этому серьезно? К тому, что двое наших друзей погибли при подозрительных обстоятельствах? Двое людей, которые вели добропорядочную жизнь и не имели криминальных связей. Двое людей, у которых на первый взгляд не было врагов. И на обоих похоронах появились венки, прямо намекающие на дело об убийстве, где оба были подозреваемыми?— Никто из вас не был публично назван подозреваемым. И мы постарались, как могли, вас защитить.— Ага. Но даже после этого один из ваших офицеров погиб в результате давления, оказанного на нас.Лоусон резко выпрямился в кресле:— Хорошо, что вы об этом вспомнили, потому что никто в этом здании тоже об этом не забыл.— Уверен, что не забыли. Барни Макленнан был второй жертвой убийцы Рози Дафф. И я убежден, что Зигги и Брилл — тоже его жертвы. Разумеется, косвенные. И полагаю, что кто-то убил их, потому что хочет возмездия. И если это так, то мое имя тоже есть в этом списке.Лоусон вздохнул:— Я понимаю, почему вы так на это реагируете. Но я не верю, что кто-либо пустился осуществлять программу мести, направленную против вас четверых. Я могу вам сообщить, что полиция Глазго разрабатывает следственную линию, не имеющую ничего общего со смертью Рози Дафф. Совпадения случаются, и эти две смерти являются именно таким совпадением. Это совпадение и ничего больше. Так дела не делаются, мистер Джилби, — никто не станет ждать двадцать пять лет.— А как насчет братьев Рози? Они с радостью снова возьмутся за нас. Вы говорили мне, что приказали им нас не трогать, чтобы не причинять большего горя их матери. Их мать еще жива? Может быть, теперь это их не заботит? Может быть, поэтому Брайан Дафф объявился на похоронах Брилла, чтобы поиздеваться над нами?— Это верно, что и мистер и миссис Дафф уже умерли. Но я не думаю, что вам стоит чего-то бояться со стороны Даффов. Я сам виделся с Брайаном несколько недель назад. Не думаю, что он мечтает о мести. А Колин работает за рубежом. Он приезжал домой на Рождество, но его не было в стране, когда убили мистера Дэвида Керра. — Лоусон глубоко вздохнул. — Он женился на одной из моих сослуживиц Дженис Хогг. Ирония судьбы: именно она в свое время спасла от Даффов мистера Мэкки, когда те его избивали. К моменту женитьбы она оставила службу в полиции, но уверен, что она не станет поощрять мужа в таком серьезном нарушении закона. Полагаю, на этот счет вы можете быть спокойны.Алекс услышал убежденность в голосе Лоусона, но облегчения не почувствовал.— Брайан вчера был не слишком дружелюбен, — заметил он.— Понятно, что этого от него не дождетесь. Но давайте посмотрим в лицо фактам: ни Брайана, ни Колина вы не можете назвать изощренными преступниками. Если бы они решили убить вас и ваших друзей, они бы, пожалуй, заявились за вами следом в людный бар и разнесли вам голову из охотничьего ружья. Хитроумное планирование — не по их части, — сухо уточнил Лоусон.— Значит, это не оставляет никаких подозреваемых. — Алекс подвинулся в кресле, собираясь встать.— Не совсем, — тихо промолвил Лоусон.— Что вы имеете в виду? — спросил Алекс, и тревога вновь охватила его.Вид у Лоусона был немного виноватый, словно он сказал больше, чем нужно.— Не обращайте внимания. Я просто размышлял вслух.— Погодите-ка. Вы не можете так просто отмахнуться от меня. Что вы хотели сказать своим «не совсем»? — Алекс подался вперед, будто готовясь вот-вот прыгнуть через стол и вцепиться в безупречно отглаженные лацканы Лоусона.— Мне не следовало этого говорить. Мне очень жаль. Я просто размышлял как полицейский.— Разве вам не за это платят жалованье? Ну же, объясните мне, что вы имели в виду.Лоусон забегал взглядом по сторонам, словно пытался сообразить, как выпутаться из ситуации. Затем он провел ладонью под носом и глубоко вздохнул.— Сына Рози, — произнес он.Глава 33Линн уставилась на Алекса, продолжая тихонько баюкать дочку.— Повтори еще раз, — потребовала она.— У Рози был сын. Тогда это так и не стало известно. По какой-то причине патологоанатом при вскрытии этого не заметил. Лоусон признался, что тот был трясущимся стариком, который к тому же любил выпить. Но в его защиту он сказал, что следы родов могли быть скрыты нанесенными ранами. Естественно, родные не стали этого сообщать, потому что понимали, что, если люди узнают о ее незаконном ребенке, Рози станет выглядеть разбитной мамашей-кукушкой, которой и была. Из невинной жертвы она превратилась бы в девицу, получившую по заслугам. Родные отчаянно старались сохранить ее доброе имя. Как винить их за это?— Я их и не виню. Один разок прочитать, что пресса сделала с вами, и любой на их месте поступил бы так же. Но почему этот сынок всплыл сейчас?— По словам Лоусона, его усыновили. В прошлом году он решил отыскать свою биологическую мать. Он нашел женщину, которая руководила приютом, где находилась Рози во время беременности, и от нее узнал, что счастливого воссоединения с матерью не будет.Дэвина захныкала, и Линн, улыбнувшись, бережно приложила мизинец к ее губкам.— Наверное, это стало для него ужасным потрясением. Ведь, чтобы взяться за поиски родной матери, уже требовалось немалое мужество. Она один раз уже тебя отвергла неизвестно почему, и ты решаешься второй раз найти ее и, может быть, вновь получить пощечину. Но так надеешься, что она откроет тебе свои объятья…— Понимаю. И затем узнать, что кто-то лишил тебя этого шанса двадцать пять лет тому назад. — Алекс наклонился вперед. — Можно мне немножко ее подержать?— Конечно. Она недавно поела, так что должна немного поспать. — Линн бережно передала дочь Алексу, как самое драгоценное и хрупкое сокровище в мире. Он подвел руку под ее слабенькую шейку и нежно прижал дочку к груди. Дэвина что-то тихо пробормотала и затихла.— Так, значит, Лоусон считает, что за тобой охотится ее сын? — уточнила Линн.— Лоусон вообще не считает, что за мной кто-то охотится. Он думает, что я чокнутый псих, который делает из мухи слона. Его очень смутило, что он проговорился о сыне Рози, и он долго уверял меня, что этот малый совершенно безобиден. Сына зовут Грэм. Кстати, Лоусон не назвал мне его фамилии. По профессии вроде бы компьютерщик. Тихий, уравновешенный, вполне нормальный.Линн покачала головой:— Не могу поверить, что Лоусон отнесся к этому так легко. Кто же, по его мнению, послал эти венки?— Он не знает и знать не хочет. Все, что его сейчас заботит, — это что его драгоценное повторное расследование трещит по швам.— Они сарай вычистить не смогут, не то что убийство раскрыть. Он дал какое-нибудь объяснение тому, как им удалось потерять целый ящик вещественных доказательств?— Они потеряли не целый ящик. У них остался кардиган. Он, кажется, был найден отдельно. Его перебросили через забор в чей-то сад. Его исследовали после других вещей жертвы, вероятно, поэтому-то он хранился отдельно от остальных улик.— Он нашелся позднее? — нахмурилась Линн. — Это, случаем, было не тогда, когда они устроили второй обыск в вашем доме? Я смутно припоминаю, что Брилл жаловался, как полиция снова все перевернула спустя несколько недель после убийства.Алекс напряг память:— После первого обыска… Да, потом они пришли после Нового года. Они соскребали краску со стен и потолков. Хотели знать, не делали ли мы косметический ремонт. — Он презрительно фыркнул. — Больше делать нам было нечего. И Брилл тогда сказал, что слышал, как они что-то говорили о каком-то кардигане. Он решил, что они ищут что-то из наших носильных вещей. Но конечно, дело было не в том. Они говорили о кардигане Рози, — торжествующе закончил он.— Это значит, что на ее кардигане была краска, — задумчиво произнесла Линн. — Поэтому они и брали соскобы.— Верно. Однако совершенно очевидно, что образцы из нашего дома с теми пятнами не совпали. А то мы оказались бы совсем в дерьме.— Интересно, станут они делать новый анализ? Лоусон что-нибудь об этом говорил?— Не совсем об этом. Он сказал, что у них нет никаких вещей Рози, пригодных для проведения современного криминалистического анализа.— Это чушь. В наши дни они могут столько узнать о краске. Я получаю теперь из лаборатории больше информации о ней, чем было даже три-четыре года назад. Они должны снова отдать ее на анализ. Тебе нужно вернуться к Лоусону и настоять, чтобы они это сделали.— От анализа нет никакого толку, если не с чем сравнивать. И Лоусон не бросится этим заниматься только потому, что я ему это скажу.— Мне казалось, ты говорил, что он хочет раскрыть это дело?— Линн, будь на это хоть какой-то шанс, они бы это сделали.Линн вспыхнула от гнева:— Господи, Алекс, ты сам себя послушай. Ты что, так и будешь сидеть и ждать, пока что-то не взорвется у нас дома? Мой брат мертв. Кто-то нагло вошел в его дом и убил его. Единственный человек, который мог бы помочь тебе, считает тебя психом. Я не хочу, чтобы ты умер, Алекс. Не хочу, чтобы наша дочь росла, не имея о тебе никаких воспоминаний.— Думаешь, я этого хочу? — Алекс нежно прижал дочурку к груди.— Тогда хватит вести себя как тряпка. Если вы с Вердом правы, тот тип, что убил Зигги и Брилла, придет за тобой. Единственное, что может вывести тебя из-под удара, — это если убийца Рози Дафф будет наконец разоблачен. Если этого не станет делать Лоусон, может, тебе стоит попытаться самому. Самый лучший стимул в мире сейчас спит у тебя на руках.Этого он отрицать не мог. С момента рождения Дэвины его обуревали совершенно новые чувства, изумляя своей силой и глубиной.— Я производитель открыток, Линн, а не сыщик, — вяло возразил он.Линн яростно сверкнула глазами:— Вспомни, как часто ошибки правосудия исправляли его жертвы — если были достаточно упорны?— Я понятия не имею, с чего начинать.— Помнишь, пару лет назад шел по телику сериал насчет новых криминалистических методов?Алекс застонал. Увлечение жены кино и телевидением ему так и не передалось. Обычно в ответ на очередные двухчасовые приключения инспектора Фроста, Морса или Вексфорда он брал альбом и начинал разрабатывать идеи новых поздравительных открыток.— Смутно, — ответил он.— Я припоминаю, как один из криминалистов говорил, как часто они не включают в отчеты некоторые вещи. Следы, которые нельзя толком проанализировать, и тому подобное. Если их нельзя использовать в следствии, эксперты просто не дают себе труда их регистрировать. В принципе, защита может использовать такие факты, чтобы обескуражить присяжных.— Не понимаю, что это нам дает. Если даже мы добудем первоначальные отчеты, мы же не будем знать, что они включили или не включили в окончательные. Ведь так?— Не будем. Но возможно, если мы отыщем того специалиста, который проводил первоначальное исследование, он сможет вспомнить что-то, показавшееся тогда неважным, и что теперь может оказаться существенным. Может быть, он даже сохранил тогдашние свои заметки. — Гнев ее сменился энтузиазмом. — Как ты думаешь?— По-моему, всплеск адреналина туманит мозги, — покачал головой Алекс. — Ты воображаешь, что, если я позвоню Лоусону и спрошу у него, кто проводил тогда криминалистическую экспертизу, он мне возьмет и все расскажет?— Конечно нет. — Она презрительно скривила рот. — Но журналисту — непременно. Ведь расскажет?— Единственные журналисты, кого я знаю, сочиняют сенсационные истории из жизни для воскресных приложений, — возразил Алекс.— Ну так позвони им и попроси найти кого-нибудь из коллег, кто сможет помочь. — Линн произнесла это тоном, не терпящим возражений. А когда она так говорила, спорить с ней — он это знал — было абсолютно бесполезно. Однако, когда он уже смирился с мыслью, что нужно будет задействовать свои контакты, у него мелькнула некая идея. Возможно, подумал он, удастся убить одним выстрелом двух зайцев. Конечно, это может обернуться болезненным рикошетом. Но попробовать надо.Автостоянки при больницах были отличным наблюдательным пунктом. Макфэдьен давно это сообразил. Приезды, отъезды, люди сидят в машинах и ждут кого-нибудь. Хорошее освещение, так что легко разглядеть того, за кем охотишься, как он приезжает и уезжает. Никто не обратит на тебя внимания, можешь высматривать добычу часами, и никому не покажется это странным. Не то что средняя улица богатого предместья, где всех интересует, что ты тут делаешь.Он гадал, когда же Джилби заберет свою дочку домой. Он попытался позвонить в больницу и выяснить это, но ему отказались сообщать что-либо, кроме того, что девочка чувствует себя хорошо. В наши дни все, кто имеет касательство к детям, ведут себя крайне осторожно из соображений безопасности.Досада и неприязнь к дочери Джилби захлестывали Макфэдьена. Никто не отвернется от этого ребенка. Никто не отдаст его в чужие руки, бросив на произвол судьбы, оставив чужим людям. Чужим людям, которые воспитают ребенка в постоянной тревоге, что любой его проступок может навлечь на него грозу. Его приемные родители никогда не ругали его, а тем более не били. Но делали так, что он все время ощущал свою неполноценность, постоянно чувствовал себя виноватым. И ничтоже сумняшеся объясняли его странности дурной наследственностью Но ему не хватало не только простой нежности и любви. Семейные истории, которые ему рассказывали в детстве, были историями чужих людей, не его. А он был чужой для своей собственной истории…Он никогда, глядя в зеркало, не ловил сходства с материнскими чертами. Он никогда не сталкивался со странными совпадениями, когда поведение ребенка в какой-то ситуации повторяет поведение родителей. Жизнь несла его, как щепку, ничем ни с кем не связанную. А единственные родичи знать его не хотели.А теперь вот появился на свет этот ребенок Джилби, у которого будет все, в чем было отказано ему, хотя отец ее — один из тех, кто виноват в том, что он все утратил. Это терзало Макфэдьена, сжигая дотла его иссохшую душу. Это несправедливо. Не заслужило это дитя любящего, уютного и надежного дома, который его ждет. Пора разрабатывать новый план.Верд поцеловал каждого из своих детей перед тем, как они уселись в семейный фургон. Он не знал, когда их снова увидит, и, прощаясь с ними в таких обстоятельствах, ощущал, что сердце его рвется на части. Но он также знал, что эта боль ничтожна в сравнении с той, которую он ощутил бы, если бы ничего не предпринял, — если его бездействие навлечет на них беду. Несколько часов езды, и они окажутся в безопасности, в горах за частоколом альтернативного поселения общины евангелистов, глава которой был когда-то дьяконом у него в церкви. Туда и федеральное правительство вряд ли доберется, не то что мстительный убийца-одиночка.Какая-то часть его разума твердила, что эта тревога чрезмерна, но Верд не собирался к ней прислушиваться. Годы общения с Богом научили его принимать решения без колебаний. Верд заключил жену в объятья и долго не отпускал.— Спасибо, что приняла все это всерьез, — произнес он.— Я всегда принимаю тебя всерьез, Том, — откликнулась она, поглаживая шелк его рубашки. — Я хочу, чтобы ты мне обещал так же хорошо позаботиться о себе, как о нас.— Мне нужно сделать один телефонный звонок, и я тут же уезжаю. Там, куда я уеду, меня трудно будет найти или выследить. Мы на какое-то время ляжем на дно, положась на милость Божью. И, я знаю, мы одолеем эту угрозу. — Он поцеловал ее долгим и крепким поцелуем. — Поезжайте с Богом.Он отступил на шаг и подождал, пока она залезет в фургон и включит зажигание. Дети помахали ему на прощанье, на их лицах сияла взволнованная радость нежданного приключения, которое, кстати, избавляло их от школы. В горах их ждет незавидная погода, но они справятся. Он проводил взглядом фургон, пока тот не свернул за угол в конце улицы, а потом поспешил в дом.Коллега в Сиэтле свел его с надежным и неболтливым частным сыщиком. Верд набрал номер телефона.— Пит Мэйкин слушает, — в трубке послышался тягучий западный говор.— Мистер Мэйкин? Меня зовут Том Мэкки. Мне дал ваше имя преподобный Полк.— Я уважаю священников, которые заботятся о своих прихожанах, — откликнулся Мэйкин. Чем я могу быть вам полезен, преподобный?— Мне нужно выяснить, кто послал некий венок на похороны, где я недавно присутствовал. Это в ваших местах. Возможно это узнать?— Полагаю, что да. Вам известны какие-нибудь подробности?— Я не знаю фамилии флориста, который его изготовил, но это был весьма необычный венок. Кружок из белых роз и розмарина. На прилагаемой карточке было написано: «Розмарин для воспоминаний».— Розмарин для воспоминаний, — повторил Мэйкин. — Вы правы, это необычно. Не думаю, чтобы когда-нибудь сталкивался с чем-то подобным. Тот, кто делал такой венок, должен помнить. Теперь расскажите мне, где и когда состоялись эти похороны.Верд сообщил нужную информацию, по буквам продиктовал фамилию Зигги.— Сколько времени займет у вас выяснение обстоятельств?— Это зависит от разного. Похоронная контора может дать мне список флористов, которые обычно присылают им цветы. Но если это не поможет, мне придется закинуть сети пошире. Так что это может занять от нескольких часов до нескольких дней. Если дадите мне свой телефон, я буду держать вас в курсе.— Меня будет трудно найти. Если это вам не помешает, я буду сам звонить вам каждый день.— Не помешает. Но, боюсь, прежде чем я начну работать, мне нужен от вас задаток.Верд усмехнулся. В наши дни даже священнослужителям нельзя доверять.— Я перешлю вам телеграфом. Сколько вам нужно?— Пятисот долларов будет достаточно. — Мэйкин дал Верду свои платежные реквизиты. — Как только деньги будут у меня, я включусь в работу. Спасибо, что обратились ко мне, преподобный.Верд положил трубку, странно успокоенный разговором. Пит Мэйкин не стал тратить время на выяснения, зачем ему нужна эта информация, и не пытался представить работу труднее, чем она есть. На Верда он произвел впечатление человека, которому можно доверять. Он поднялся наверх и сменил одеяние священника на удобные джинсы, кремовую хлопчатобумажную рубашку и куртку из мягкой кожи. Сумка его уже была уложена. Оставалось лишь взять с прикроватного столика Библию и сунуть туда же. Он положил ее в наружный карман, окинул взглядом знакомую комнату и, закрыв глаза, прочел краткую молитву.Несколько часов спустя он вышел, поставив машину на автостоянке аэропорта Атланты. Он спокойно успевал на рейс до Сан-Диего. К ночи он пересечет границу и поселится анонимно в каком-нибудь дешевеньком мотеле Тихуаны. В нормальной ситуации он никогда бы не поселился в подобном месте — тем оно безопасней.Кто бы на него ни охотился, он его точно там не отыщет.Джеки яростно уставилась на Алекса:— Ее здесь нет.— Знаю. Я хотел повидаться с вами.Она презрительно фыркнула и скрестила руки на груди. Сегодня она была одета в кожаные джинсы и облегающую черную футболку. В брови мерцал бриллиантик.— Предупредить хотите, чтобы отстала?— Почему вы решили, что это меня касается? — холодно осведомился Алекс.Она подняла брови:— Вы шотландец, мужчина, она — член вашей семьи.— Эта ваша задиристость когда-нибудь доведет вас до беды. Послушайте, я здесь, потому что думаю, что мы могли бы оказать друг другу услугу.Джеки надменно вздернула голову:— Я не трахаюсь с мальчиками. Вы что, до сих пор этого не уяснили себе?Алекс с досадой повернулся, чтобы уйти. Зачем было только Линн сердить.— Я зря теряю время. Я думал, что вы оцените предложение, которое поможет вам снять с себя подозрения полиции.— Подождите минутку. Почему вы это предлагаете мне?Он остановился, уже занеся ногу через порог.— Разумеется, Джеки, не из-за вашего природного обаяния, а потому, что мне это тоже принесет покой.— Притом, что вы полагаете, что я могла убить вашего шурина?— Поверьте, мне спалось бы гораздо спокойнее, если бы я действительно так думал, — буркнул Алекс.Джеки вскинулась:— Потому что тогда лесби получила бы по заслугам?— Можете вы забыть о ваших предубеждениях, хоть на пять минут? — раздраженно выпалил Алекс. — Единственная причина, по которой я был бы рад, если б Брилла убили вы, — это потому, что это бы означало, что я в безопасности.Невольно заинтригованная, Джеки склонила голову набок:— Очень странное соображение.— Будем обсуждать его на пороге?Она отступила в сторону и жестом пригласила его войти.— Проходите. Что значит «в безопасности»? — спросила она, когда он прошел к ближайшему креслу и опустился в него.— У меня есть гипотеза относительно смерти Брилла. Не знаю, известно ли вам, что еще один мой друг погиб при подозрительных обстоятельствах несколько недель назад.— Элен упоминала об этом, — кивнула Джеки. — Это был кто-то, с кем вы и Дэвид были в университете. Правильно?— Мы вместе выросли. Нас было четверо. Мы были лучшими друзьями в школе и вместе пошли в университет. Однажды ночью, возвращаясь пьяными домой с вечеринки, мы наткнулись на молодую женщину…— Об этом я тоже знаю, — перебила его Джеки.Алекс удивился, насколько легче, когда не нужно пересказывать подробности убийства Рози.— Ладно. Итак, с обстоятельствами вы знакомы. Далее — полагаю, что это покажется вам бредом, — я считаю, что причина смерти Брилла и Зигги в том, что кто-то мстит за Рози Дафф. Так звали убитую девушку, — уточнил он.— Почему? — Теперь, сама того не желая, Джеки была вся внимание — подавшись вперед, уперев локти в колени. Она почуяла первоклассный сюжет, и неприязнь отступила на второй план.— Это может показаться незначительным, — сказал Алекс и описал венки. — Ее полное имя было Розмари, — закончил он.Джеки подняла брови.— Жуткая муть, — сказала она. — Мне никогда не встречался подобный венок. Трудно объяснить это чем-то иначе, кроме напоминания о той женщине. Я могу понять, что это вас встревожило.— А полиция не понимает. Они держатся со мной так, словно я дряхлая старушонка, которая боится темноты.Джеки презрительно рыкнула:— Что ж, мы оба знаем, как умна и догадлива наша полиция. Так чем, по-вашему, я могу вам помочь?Алекс смутился:— У Линн появилась идея, что если я смогу найти того, кто на самом деле убил Рози много лет назад, то сумею остановить того, кто теперь охотится на нас. Прежде чем станет слишком поздно для нас — двоих оставшихся.— Это звучит разумно. А вы не можете убедить полицию возобновить следствие. С их новыми криминалистическими методами…— Следствие уже возобновлено. Файфская полиция пересматривает дела по нераскрытым убийствам, и этому в том числе. Но они уперлись в стенку, главным образом потому, что утеряли вещественные доказательства. Линн осенила мысль, что, если мы отыщем того криминалиста, который проводил первое исследование, он сможет рассказать нам больше, чем попало в рапорт.Джеки кивнула:— Иногда они кое-что не включают в отчет, чтобы защита не могла придраться. Так вы хотите, чтобы я выследила этого типа и проинтервьюировала его?— Что-то вроде того. Я подумал, что вы могли бы притвориться, будто собираетесь написать глубинную историю этого дела исходя из данных первоначального расследовании. Может быть, вам удастся убедить полицию подпустить вас к материалам, которые они не хотят показывать мне.Она пожала плечами:— Стоит попытаться.— Так вы это сделаете?— Буду с вами честной, Алекс. Не могу сказать, что я горю желанием спасать вашу шкуру. Но вы правы. Мне тоже есть за что здесь бороться. Помогая вам найти, кто убил Дэвида, я снимаю подозрения с себя. Так с кем я должна поговорить?Глава 34Сообщение, лежавшее на столе у Джеймса Лоусона, гласило: «Группа расследования нераскрытых дел хотела бы срочно с вами увидеться». На весть о беде это не походило, так что он направился в комнату следственного отдела, полный острожного оптимизма, который сразу оправдался. Увидев подчиненных с пластмассовыми стаканчиками в руках вокруг бутылки с виски «Феймос Граус», Лоусон, ухмыльнувшись, полюбопытствовал:— Кажется, что-то празднуем?Инспектор Робин Макленнан выступил вперед и протянул начальнику стаканчик с виски:— Я только что получил извещение от полиции Большого Манчестера. Пару месяцев назад они арестовали в Рочдейле одного типа по подозрению в изнасиловании. Когда они прогнали его ДНК через компьютер, получили подарок.Лоусон замер, не донеся стаканчик до рта:— Дело Лесли Камерон?!Робин кивнул.Лоусон поднял стаканчик в молчаливом тосте. Как и дело Рози Дафф, он никак не мог позабыть убийство Лесли Камерон. Студентку университета изнасиловали и задушили на обратном пути в общежитие. Как и в случае с Рози, ее убийцу так и не нашли. Какое-то время следователи пытались связать два этих дела, но так и не нашли достаточных оснований — за исключением того, что других изнасилований с убийством в этот период времени в Сент-Эндрюсе не происходило. Лоусон, бывший тогда младшим следователем, помнил, сколько об этом спорили. Он лично в связь между двумя убийствами не верил.— Я хорошо помню это дело, — произнес он.— Мы проводили тесты на ДНК с ее одежды, но сравнить их было не с чем, — продолжал Робин. Его худое лицо неожиданно прочертили веселые морщинки. — Тогда я заложил их в базу и постоянно сравнивал с материалом по последующим правонарушениям на сексуальной почве. Никаких совпадений. И вдруг этот звонок из манчестерской полиции. Получается, что у нас будет результат.Лоусон хлопнул его по плечу:— Отличная работа, Робин. Ты поедешь туда проводить допрос?— Еще бы. Не терпится увидеть рожу этого мерзавца, когда он услышит, о чем я стану его спрашивать.— И правда хорошая новость. — Лоусон весь расплылся в улыбке. — Все видят? Достаточно одного счастливого шанса, и успех в ваших руках. А как дела у остальных? Карен, удалось вам отследить бывшего дружка Рози? Того, кого мы считаем отцом Макфэдьена?Карен кивнула:— Джон Стоби. Местные ребята с ним побеседовали и получили кое-какой результат. Оказывается, у Стоби идеальное алиби. В конце ноября семьдесят восьмого года он угодил в аварию на мотоцикле и сломал ногу. В ночь, когда была убита Рози, он лежал загипсованный от бедра до пятки, так что никак не мог бегать в метель по Сент-Эндрюсу.Лоусон поднял брови.— Подумать только, какие у Стоби хрупкие косточки! А его медицинскую карту проверяли?— Стоби дал им на это разрешение. И получилось, что все правда. Так что с этим покончено.Лоусон чуть повернулся к Карен, как бы отгораживая их от остальных.— Как скажете, Карен. — Он вздохнул. — Может, мне натравить Макфэдьена на Стоби. Это позволит отвлечь его от меня.— Он все еще продолжает вас беспокоить?— По два раза в неделю. Я уже жалею, что он свалился на нашу голову.— Мне еще нужно побеседовать с остальными тремя свидетелями, — заметила Карен.Лоусон поморщился:— Вообще-то уже с двумя. Вроде бы Малкевич погиб во время пожара перед самым Рождеством — похоже на умышленный поджог. И Алекс Джилби вбил себе в голову, что теперь, когда и Дэвида Керра убили, какой-то псих, мститель-доброволец, уничтожает их по одному.— Что?— Пару дней назад он приходил ко мне. Конечно, это просто навязчивый бред, так что мне не хотелось его в этом поощрять. Может, вам лучше пока не торопиться с беседами со свидетелями. Да и вряд ли от них будет толк после стольких-то лет.Карен хотелось возразить. Не то чтобы она ждала от этих разговоров чего-то существенного, но, будучи упорным и скрупулезным следователем, она чувствовала себя неуютно, не проработав хотя бы одно направление до конца.— Вы не думаете, что он может оказаться прав? Я хочу сказать, что совпадение очевидно. Появляется на сцене Макфэдьен, узнает, что мы не надеемся поймать убийцу его матери, а затем двое из первоначальных подозреваемых оказываются убиты.Лоусон возвел глаза к небу:— Карен, вы слишком засиделись за этим делом. У вас уже галлюцинации. Разумеется, Макфэдьен не рыщет по округе а-ля Чарльз Бронсон. Он, слава богу, респектабельный профессионал-компьютерщик, а не какой-нибудь полоумный партизан. И мы не станем оскорблять его допросами относительно двух убийств, которые к тому же произошли не на нашей территории.— Нет, сэр, не будем, — вздохнула Карен.Лоусон отечески похлопал ее по плечу:— Так давайте на некоторое время забудем о деле Рози Дафф. Оно никуда не убежит. — Он вернулся к остальной группе. — Робин, кажется, сестра Лесли Камерон составляет психологические портреты преступников.— Совершенно верно. Доктор Файона Камерон. Несколько лет назад она работала по делу Дрю Шэнда в Эдинбурге.— Теперь я припоминаю. Может быть, вам стоит для приличия ей позвонить. Дайте ей знать, что мы допрашиваем подозреваемого. И постарайтесь, чтобы пресса также это узнала. Но только после того, как вы поговорите с доктором Камерон. Я не хочу, чтобы она прочла об этом в газетах раньше, чем услышит из первоисточника.Это явно был конец разговора. Лоусон залпом допил виски и направился к двери. На пороге он остановился и обернулся:— Прекрасный результат, Робин. Мы все теперь выглядим лучше. Спасибо.Верд оттолкнул от себя тарелку. Жирная туристическая пища, а порции хватило бы на день или два для семьи нищих мексиканцев, уныло думал он. Тяжело оказаться вырванному из привычного уклада жизни. Все, что делало ее приятной, казалось далеким сном. Есть пределы утешения, даруемые верой, — лишнее доказательство, как еще он далек от собственного идеала.Когда официант убрал со стола остатки его заказного буррито, Верд вытащил мобильник и позвонил Питу Мэйкину. После приветствия он перешел сразу к делу:— Есть какие-нибудь результаты?— Только отрицательные. Похоронная контора назвала три магазина, которые поставляют им цветочную продукцию. Однако ни в одном из них не делали венка, который вы мне описали. Причем все соглашаются, что он необычный и заметный, так что, если б его изготовила какая-нибудь из этих фирм, такое бы не забыли.— Что же дальше?— Ну-у, — протянул Мэйкин, — в ближайшей округе есть еще пять или шесть флористов. Я собираюсь обойти всех и постараться что-нибудь выяснить. Но это может занять день или два. Завтра я должен быть в суде, я там свидетельствую по делу о мошенничестве. Это может затянуться на два дня. Но не волнуйтесь, преподобный. Я вернусь к вашему делу так скоро, как только смогу.— Я ценю, что вы откровенны со мной, мистер Мэйкин. Я позвоню вам через пару дней, чтобы узнать, как далеко вы продвинулись. — Верд положил мобильник в карман. Ничего еще не закончилось. Далеко не закончилось.Джеки вставила свежие батарейки в свой диктофон, удостоверилась, что в сумочке лежит несколько ручек, и вылезла из машины. Она была приятно удивлена мобильностью уполномоченного офицера полиции по работе с прессой, которому она позвонила после встречи с Алексом.Она тщательно продумала свою легенду. Она пишет большую журнальную статью, в которой сравнивает методы, применявшиеся полицией при раскрытии убийств двадцать пять лет назад, с теми, какие имеются на вооружении сегодня. Ей пришло в голову, что проще всего это продемонстрировать на примере расконсервации нераскрытых дел, которой теперь занимается файфская полиция в наши дни. Поэтому ей хотелось бы побеседовать с сотрудником полиции, который в курсе всех деталей какого-нибудь из подобных дел. Она подчеркнула, что не намерена подвергать полицию критике, а просто хочет рассказать о том, как изменилась практика и процедура ведения дел в связи с научными достижениями криминалистики и переменами в законодательстве.Полицейский пресс-атташе перезвонил ей на следующий день:— Вам повезло. У нас есть дело как раз двадцатипятилетней давности. И так вышло, что наш нынешний заместитель начальника был первым полицейским, прибывшим тогда на место преступления. Он согласился дать вам об этом интервью. Я также договорился о вашей встрече с констеблем Карен Пири, которая занимается доследованием этого дела. Она знает все до тонкостей.И вот теперь она штурмует Управление полиции графства Файф. Обычно Джеки ничуть не волновалась перед интервью. Она давно играет в эти игры и дрожи при этом давно не испытывает. Ей приходилось иметь дело с самыми разными людьми: робкими и дерзкими, взволнованными и напуганными, теми, кто без удержу предается саморекламе, и теми, кого она ослепила, с закоренелыми преступниками и их недавними жертвами. Но сегодня ее кровь гудела от адреналина. Она не солгала Алексу, утверждая, что тоже заинтересована в результате. После их разговора она несколько часов не могла заснуть, остро ощутив, чем для нее могут обернуться подозрения в убийстве Дэвида Керра. Так что сегодня она тщательно подготовилась: оделась построже, и напустила на себя как можно более безобидный вид. Впервые за много лет в ушах ее было больше дырочек, чем серег.Трудно было узнать молоденького полицейского констебля в замначальнике полиции Лоусоне. Она подумала об этом, усаживаясь напротив него. Он выглядел как человек, с рождения несущий на плечах все скорби мира. Сегодня эти скорби словно совсем согнули его плечи. Хотя ему не могло быть многим больше пятидесяти, но выглядел Лоусон так, будто ему давно уже пора гулять на лужайке, а не руководить расследованиями в масштабах целого графства.— Странная у вас идея — написать на такую тему, — начал он, когда они представились друг другу.— На самом деле нет. Люди считают нынешний уровень полицейских расследований чем-то вполне обычным. Им стоит напомнить, какой путь мы прошли за относительно короткий отрезок времени. Разумеется, мне самой нужно будет многое узнать, гораздо больше, чем я потом смогу использовать в своей статье. Всегда в конце приходится выбросить до девяноста процентов собранного материала.— А для кого вы ее пишете, эту статью, — как бы вскользь осведомился Лоусон.— Для «Вэнити фэр», — твердо заявила Джеки. Всегда лучше соврать, что статья заказана. Это успокаивает людей: они думают, что не зря тратят на вас свое время.— Что ж, я к вашим услугам. — Лоусон широко раскинул руки с принужденной готовностью.— Я это ценю. Могу представить, как вы, должно быть, заняты. А теперь, позвольте, мы вернемся в ту декабрьскую ночь семьдесят восьмого года? Что привело вас в это дело?Лоусон тяжело засопел:— У меня было ночное дежурство на патрульной машине. Это означало, что я всю ночь был за рулем, за исключением кратких передышек для отдыха. Понимаете, я не нарезал круги ночь напролет. — Уголок его рта приподнялся в полуулыбке. — У нас были тогда бюджетные ограничения. Предполагалось, что я должен проезжать за дежурство не больше сорока миль. Так что я покружил по центру во время закрытия пабов, а потом нашел тихий уголок и припарковался там в ожидании возможного вызова. Но такое случалось нечасто: Сент-Эндрюс был довольно тихим городком. Особенно во время студенческих каникул.— Наверное, вам было очень скучно, — посочувствовала она ему.— Вы и представить себе не можете. Я привык возить с собой транзистор, но и послушать особенно было нечего. Большинство ночей я припарковывался у входа в Ботанический сад. Мне там нравилось. Там было тихо и приятно, и в то же время можно за несколько минут добраться до любой точки городка. Той ночью была отвратительная погода. Весь день мела метель, и к середине ночи снега навалило по колено. В результате у меня выдалась тихая и спокойная ночь, потому что в такую погоду большинство людей сидит по домам. Где-то около четырех ночи я увидел, что сквозь пургу маячит какая-то фигура. Я вылез из машины и, честно признаюсь, в какой-то момент подумал, что на меня сейчас нападет пьяный маньяк. Это был молодой парень, он тяжело дышал, весь был в крови, и по лицу его бежал пот. Он выпалил что-то насчет девушки, которая лежит на холме Холлоу-Хилл, — что на нее кто-то напал.— Вы, наверное, были потрясены, — подсказала ему Джеки.— Я поначалу подумал, что это какой-то розыгрыш пьяных студентов. Но он настаивал. Он сказал мне, что наткнулся на нее в снегу и что она истекает кровью. Я довольно быстро сообразил, что он действительно напуган, а не притворяется. Поэтому я доложил по рации на базу и сказал им, что отправляюсь на Холлоу-Хилл проверить сообщение о раненой женщине. Я посадил парня в машину…— Это был Алекс Джилби, не так ли?Лоусон понял брови:— Вы хорошо подготовились.Она пожала плечами:— Я читала газетные отчеты, вот и все. Так, значит, вы отвезли Джилби обратно на Холлоу-Хилл? Что вы там обнаружили?Лоусон кивнул:— К тому времени, как мы туда добрались, Рози Дафф уже была мертва. Вокруг тела стояло еще трое молодых ребят. Это потом моей задачей стало оградить место преступления и вызвать по рации подкрепление. Я вызвал патруль и следователя и отвел этих четверых свидетелей подальше от тела, вниз по склону холма. Честно признаюсь, что растерялся. Я никогда не сталкивался ни с чем подобным, так что не был в тот момент уверен, что не стою среди метели с четырьмя убийцами.— Но если бы они ее убили, зачем бы они побежали за помощью? Им меньше всего захотелось бы привлекать к себе внимание.— Не скажите. Это были умные, образованные молодые люди, вполне способные на двойной блеф. Я считал своей задачей не выказывать им своих подозрений, чтобы они не сбежали в ночь и не поставили нас перед еще большей проблемой. В конце концов, я понятия не имел, кто они такие.— Судя по всему, вы с этой задачей справились, поскольку они дождались прибытия ваших коллег. Что за этим последовало? Я имею в виду процедурную сторону. — Джеки почтительно слушала, как Лоусон подробно описывал все, что потом происходило на месте преступления, вплоть до того момента, когда четверых студентов повезли в полицейский участок.— На этом мое прямое участие в деле закончилось, — заключил Лоусон. — Все последующее расследование вели офицеры уголовного розыска. Нам пришлось привлечь людей с других участков, потому что у нас не хватало штата. — Лоусон отодвинул кресло и встал. — А теперь простите меня, мне нужно идти. А с вами побеседует констебль Карен Пири. Она гораздо лучше меня осведомлена во всех подробностях этого дела.Джеки взяла со стола свой диктофон, но не выключила его.— Вы отлично помните ту ночь, — сказала она, подпуская в голос восхищения.Лоусон нажал на кнопку внутренней связи.— Маргарет, не попросите ли вы Карен подняться сюда. — Он улыбнулся Джеки улыбкой удовлетворенного тщеславия. — Наша работа требует скрупулезности, — сказал он. — Я всегда вел подробные заметки. Но вам также следует иметь в виду, что убийство — редкость в Сент-Эндрюсе. За десять лет моей службы здесь их случилось лишь несколько. Так что оно, естественно, врезалось мне в память.— И вы так никогда никого за это не арестовали?Лоусон поджал губы:— Нет. И как офицеру полиции мне с этим очень трудно смириться. Все указывало на тех четверых парней, которые нашли тело, но все улики против них были косвенными. В связи с местом, где нашли тело, я предположил было, что это какое-то языческое ритуальное убийство. Но такая версия никак не подтвердилась. Ничего подобного ни до, ни после там не случалось. Мне жаль это говорить, но убийца Рози Дафф тогда остался на свободе. Конечно, люди, совершившие такое преступление, часто повторяют его. Так что вполне возможно, что он уже сидит за решеткой за другое убийство.В дверь постучали, и Лоусон крикнул: «Войдите». Вошедшая женщина выглядела полной противоположностью Джеки. Рядом с подвижной и легкой журналисткой, Карен Пири выглядела плотной и тяжеловесной. Объединял их очевидный умный блеск глаз, который каждая немедленно заметила у другой. Лоусон познакомил их, а затем ловко направил обеих к двери.— Желаю вам удачи с вашей статьей, — сказал он, решительно закрывая за ними дверь кабинета.Карен пошла впереди, показывая дорогу на третий этаж, в отдел нераскрытых дел.— Вы обосновались в Глазго? — поинтересовалась она, когда они поднимались по лестнице.— Я тут родилась и выросла. Это замечательный город. Как говорится, тут вся жизнь перед глазами.— Удобно для журналиста. Так что вас заинтересовало в этом деле?Джеки быстро пересказала ей свою легенду. Карен, судя по всему, это показалось разумным. Она отворила дверь в помещение отдела, приглашая Джеки войти. Джеки оглянулась вокруг, обратив внимание на доски, увешанные фотоснимками, картами и заметками. Двое людей, сидевших за компьютерами, подняли на них глаза и снова вернулись к работе.— Разумеется, все, что вы здесь увидите или услышите относительно текущих расследований или других дел, должно считаться конфиденциальным. Договорились?— Я не криминальный репортер. Меня интересует только то, что мы собрались обсуждать. Так что подлянки не будет. Устраивает?Карен улыбнулась. Ей довелось встречаться с немалым числом журналистов, и большинство из них не постеснялись бы украсть мороженое у младенца. Но эта женщина показалась ей другой. Что бы она ни жаждала узнать, было непохоже, что она выхватит жареный факт и удерет. Карен указала Джеки на длинный раскладной стол, приставленный к стене, где у нее были разложены материалы первоначального расследования.— Не знаю, насколько подробно вы хотите все знать, — с сомнением проговорила она, косясь на груду лежащих перед ними папок.— Мне нужно прочувствовать, понять, как происходило расследование. Какие версии рассматривались. И конечно… — Джеки изобразила, как смогла, отчаянное смущение, — поскольку я журналист, а не историк, мне понадобятся имена тех, кто был связан с этим делом, и все, что вам о них известно. Полицейские, патологоанатом, криминалисты… И все такое. — Это соскользнуло с ее языка так же изящно и непринужденно, как дождевая вода скатывается с гусиных перьев.— Разумеется, я могу предоставить вам все имена. С биографиями хуже — мне было всего три года, когда все это заварилось. К тому же полицейский инспектор, который вел тогда дело, Барни Макленнан, погиб во время расследования. Вам, конечно, это известно? — Джеки кивнула, и Карен продолжила: — Единственный, с кем из них я встречалась, это Дэвид Соунз, криминалист. Всю работу проводил он, хотя подписал отчет, разумеется, его начальник.— Почему так произошло? — небрежно осведомилась Джеки, стараясь не показать радостного возбуждения, охватившего ее оттого, что удалось добиться цели так легко и быстро.— Обычная практика. Отчеты всегда подписывает руководитель лаборатории, даже если он и пальцем не касался материалов. Это производит впечатление на присяжных.— Вот тебе и показания экспертов в суде, — саркастически заметила Джеки.— Чего только не приходится делать, лишь бы засадить негодяев за решетку, — сказала Карен. По ее усталому голосу было ясно, что у нее нет ни сил, ни желания вступать в полемику по такому очевидному поводу. — Как бы то ни было, это оказался наилучший вариант. Дэвид Соунз один из самых дотошных и въедливых исследователей, которых я когда-либо встречала. — Она улыбнулась. — А в наши дни он сам уже подписывает отчеты подчиненных. Дэвид — профессор криминалистики в университете Данди. Они проводят для нас все криминалистические анализы.— Можно мне будет с ним поговорить?Карен пожала плечами:— Он человек доступный. Так с чего мы начнем?Спустя два тягомотнейших часа Джеки удалось сбежать. Ей пришлось узнать гораздо больше, чем нужно, о процедуре полицейского дознания в Файфе в конце 70-х. Обидно, сразу же получив необходимую информацию, сидеть и слушать занудную лекцию только для того, чтобы не раскрыть свою истинную цель.Разумеется, Карен не показала ей оригинал первого отчета криминалистов. Но Джеки на это и не рассчитывала. Она получила то, за чем пришла. Теперь дело за Алексом.Глава 35Алекс смотрел в колыбельку. Она находилась здесь, дома, где и должна находиться. Их доченька в их доме. Запеленутая в белое одеяльце, со сморщившимся во сне личиком, Дэвина веселила его сердце. Исчезло то неземное выражение, которое так пугало его в первые дни ее жизни. Теперь она выглядела, как все другие малыши. Черты начали определяться, приобретать индивидуальность. Алексу хотелось рисовать ее каждый день, запечатлевая на бумаге малейшее изменение ее облика.Она заполонила все его чувства и ощущения. Если он наклонялся поближе и задерживал дыхание, то слышал легкое колыхание, это дышала она. Его ноздри трепетали, впивая ее неповторимый детский запах. Алекс знал, что любит Линн, но никогда раньше не испытывал такого всепобеждающего страстного желания защитить любимое существо. Линн права: он должен сделать все, чтобы дочь росла у него на глазах. Алекс решил чуть позже позвонить Полу, чтобы поделиться с ним своим счастьем. Он поступил бы так, если бы Зигги был жив, и нужно показать Полу, что он по-прежнему является частью их жизни.Его размышления прервал дверной звонок. Алекс коснулся спящей дочурки и, пятясь, вышел из комнаты. Он оказался у двери чуть позже Линн, которая ошеломленно уставилась на стоявшую на пороге Джеки.— Что вы здесь делаете? — жестко спросила она.— Разве Алекс вам не сказал? — протянула Джеки.— Сказал мне о чем? — Линн круто обернулась к мужу.— Я попросил Джеки мне помочь, — объяснил Алекс.— Ты попросил ее? — Линн даже не пыталась скрыть своего презрения. — Женщину, имевшую основания убить моего брата и связи, позволявшие это осуществить? Алекс, как ты мог?— Потому что у нее в этом деле есть свой интерес. А значит, она не сдаст нас ради газетной шумихи, — продолжал он, стараясь успокоить Линн, пока Джеки не разозлилась и не ушла, оставив его в неведении относительно того, что ей удалось узнать.— Я не желаю видеть ее в своем доме, — категорически заявила Линн.— Ладно. — Алекс поднял руки вверх. — Только дай мне мое пальто. Мы пойдем в паб. Если вас это устраивает, а, Джеки?Та пожала плечами:— Мне все равно, но платите вы.Они в молчании спустились по пологому склону к пабу. Алекс не счел нужным извиняться за враждебность Линн, а Джеки не стала разыгрывать из себя обиженную. Когда они наконец уселись со стаканами красного вина, Алекс вопросительно поднял брови:— Ну и как? Что-нибудь вышло?Джеки ответила ему самодовольным взглядом:— Я раздобыла имя криминалиста, который работал по делу Рози Дафф. И вся прелесть состоит в том, что он продолжает работать в этой области. Он профессор в Данди. Его зовут Дэвид Соунз, и он вроде бы в этом крупнейший спец.— И когда же вы сможете поехать и поговорить с ним? — спросил Алекс.— Нет, я к нему не поеду. Это ваша работа, Алекс.— Моя? Но я же не журналист. Почему он станет со мной разговаривать?— Это жизненно важно для вас, а не для меня. Вы должны припасть к его стопам и умолять дать вам хоть какую-то информацию, которая могла бы помочь продвинуть это дело.— Я не умею интервьюировать, — запротестовал Алекс. — И с какой стати Соунзу мне о чем-то рассказывать? Он не захочет признать, что в свое время что-то упустил.— Алекс, вы же уговорили меня сунуться в это дело, хотя я, откровенно говоря, не люблю ни вас, ни вашу агрессивную ограниченную женушку. Так что полагаю, вы сумеете уговорить Дэвида Соунза рассказать вам то, что вы хотите от него узнать. Тем более что вы ведь не будете спрашивать его о том, что он упустил. Вы поинтересуетесь вещами, которые тогда не поддавались анализу, а потому и не были включены в отчет. Если он любит свою работу, то захочет помочь. И он скорее поговорит с вами, чем с журналисткой, которая может выставить его некомпетентным. — Джеки отхлебнула вина, скривилась и поднялась на ноги. — Дайте мне знать, когда раскопаете что-то полезное для меня.Линн сидела в оранжерее и наблюдала за огнями в бухте, которые таинственно мерцали во влажном воздухе. Она услышала, как хлопнула входная дверь и Алекс крикнул:— Я вернулся.Не успел он к ней присоединиться, как снова прозвенел дверной звонок. Кто бы там ни пришел, она была не в настроении принимать гостей.Голоса приближались, но она никак не могла сообразить, кто их поздний гость. Тут дверь отворилась, и вошел Верд.— Линн, — воскликнул он. — Я слышал, ты можешь показать мне красавицу дочь.— Верд, — изумленно вскричала Линн. — Вот уж кого я никак не ожидала увидеть.— Вот и хорошо, — сказал он. — Будем надеяться, что никто не ожидает. — Верд с участием поглядел на нее. — Как ты?Линн прильнула к нему:— Я знаю, это звучит глупо, учитывая, как редко мы с Бриллом виделись, но мне его не хватает.— Это естественно. Нам всем его не хватает. И будет не хватать всегда. Его друзьям и близким не легче от того, что он сейчас у Господа.Мгновение они помолчали, затем Линн отошла от него.— Но что ты здесь делаешь? — поинтересовалась она. — Я думала, ты сразу после похорон вернулся в Америку.— Вернулся. Затем собрал жену и детей и отправил их в горы, где их не настигнет тот, кто хочет свести счеты со мной. А потом я исчез сам. Махнул через границу в Мексику. Линн, никогда не езди в Тихуану, если у тебя не железобетонный желудок. Там худшая кухня в мире, но что всего хуже — это несварение души, которое получаешь от смеси экстравагантного американского богатства с жуткой мексиканской нищетой. Мне было стыдно за моих нынешних сограждан и согражданок. Знаешь ли ты, что мексиканцы даже своих ослов раскрашивают полосками под зебр, чтобы туристы могли фотографироваться на их фоне? Вот до чего мы их довели.— Избавь нас от проповедей, Верд. Переходи к делу, — попрекнула его Линн.Верд заухмылялся:— Я и забыл, какой ты можешь быть прямолинейной. Ну что ж. Я чувствовал себя очень тревожно после похорон Брилла. Поэтому я нанял в Сиэтле частного сыщика. Я поручил ему выяснить, кто послал Зигги этот похоронный венок. И он отлично справился с поручением. Полученная от него информация заставила меня вернуться сюда. Кроме того, я рассудил, что здесь меня никто искать не будет. Слишком близко к дому.Алекс закатил глаза:— Ты и в правду за эти годы научился разным театральным штучкам. Так ты собираешься поделиться с нами тем, что разузнал твой сыщик?— Человек, который послал этот венок, живет здесь, в Файфе. Чтобы быть точным, в Сент-Монансе. Я не знаю, кто он и как связан с Рози Дафф, но его имя Грэм Макфэдьен.Алекс и Линн с тревогой переглянулись.— Мы знаем, кто он такой, — произнес Алекс. — Или по крайней мере, можем сделать разумное предположение.Теперь пришла очередь Верда изумиться.— Знаете? Откуда?— Он сын Рози Дафф, — ответила Линн.— У нее был сын? — широко открыл глаза Верд.— В то время никто об этом не знал. Его усыновили сразу после рождения. Когда она умерла, ему было три или четыре года, — уточнил Алекс.— О боже, — только и мог произнести Верд. — Что ж, по крайней мере, в этом есть смысл. Не так ли? Как я понимаю, он лишь недавно узнал об убийстве матери?— Он отправился к Лоусону, когда возобновили расследования нераскрытых дел. Свою родную мать он начал разыскивать всего за несколько месяцев до этого.— Вот вам и мотив. Он, наверно, думает, что вы четверо виновны в ее смерти, — сказала Линн. — Нам нужно побольше узнать об этом Макфэдьене.— Нам нужно выяснить, был ли он в Штатах в ту неделю, когда погиб Зигги, — предложил Алекс.— Как мы это сделаем? — поинтересовалась Линн.Верд взмахнул рукой:— Атланту обслуживает авиакомпания «Дельта». Один мой прихожанин занимает в ней весьма высокий пост. Полагаю, он может просмотреть все пассажирские декларации: авиалинии наверняка постоянно обмениваются такой информацией. Мне уже известны номера кредитных карточек Макфэдьена, что может ускорить выяснение. Я чуть позже ему позвоню, идет?— Разумеется, — кивнул Алекс. Затем склонил голову набок, прислушиваясь. — Кажется, Дэвина плачет. — Он поспешил к двери. — Я принесу ее сюда.— Отлично, Верд, — похвалила его Линн. — Вот уж никогда бы не подумала, что ты склонен к методичным изысканиям.— Ты забываешь, что я математик, и очень хороший. Все остальное — это отчаянная попытка не повторить моего отца. Чего я, слава Господу, сумел избежать.Вернулся Алекс с хнычущей Дэвиной на руках:— По-моему, она хочет есть.Верд встал и заглянул в маленький сверток.— О боже, — умиленно проговорил он. — Она просто красавица. — Верд посмотрел на Алекса. — Теперь ты понимаешь, почему я твердо решил выбраться из этой ситуации живым.А со своего наблюдательного пункта под мостом за ними наблюдал Макфэдьен. Вечер был полон событиями. Во-первых, появилась какая-то женщина. Он заметил ее на похоронах, видел, как вдова Керра уехала в ее машине. Тогда он проследил за ними до Мерчент-Сити, а потом, двумя днями позже, проводил до той же квартиры Джилби. Он задался вопросом, что их связывает, каким образом встраивается она в эту сложную картину взаимоотношений. Была ли она просто другом семьи? Или кем-то большим?Однако, кем бы она ни была, ее не встретили с распростертыми объятиями. Они с Джилби отправились в паб, где оставались недолго: не успели толком выпить по бокалу. А затем, когда Джилби вернулся домой, с неба свалился еще один гость — Мэкки. Он должен был спокойно сидеть в Джорджии, управляя своей паствой. Но он материализовался тут, в Файфе, у своего сообщника. Нужна очень веская причина, чтобы вот так сорваться с насиженного места.Вот оно — доказательство. Достаточно было взглянуть на их лица. Так друзей не встречают. И так не празднуют приезд из роддома матери с младенцем. У этих двоих была общая тайна, соединившая их в дни опасности. Их связывал страх. Они перетрухнули, что вот-вот их настигнет возмездие, уже побывавшее в гостях у их друзей-убийц. Они сбились в кучку для безопасности.Макфэдьен мрачно улыбнулся. Ледяная рука прошлого неотвратимо тянется к Джилби и Мэкки. Сегодня им не придется мирно спать в своих постелях. И они это заслужили. Он уже разработал план их уничтожения. И чем больше они теперь боятся, тем лучше.У них было двадцать пять лет мирной жизни, больше, чем выпало на долю его матери. Но теперь этому пришел конец.Глава 36Пришел рассвет, серый и холодный. Вид с моста Норт-Куинсферри затянулся туманом. Где-то вдалеке проныла сирена, безнадежный сигнал предупреждения, смахивающий на грустное мычание коровы над мертвым теленком. Небритый, невыспавшийся из-за прерывавшегося то и дело сна Алекс склонился над завтраком, наблюдая, как Линн кормит Дэвину.— Это была спокойная ночь или беспокойная? — спросил он.— Обычная, — зевая, ответила Линн. — В этом возрасте их нужно кормить каждые два-три часа.— Час ночи, половина четвертого, половина седьмого. Ты уверена, что это ребенок, а не бакланчик?Линн хихикнула.— «Как быстро облетел любви весенний цвет…» — ехидно промолвила она.— Если бы это было так, я б накрылся подушкой и продолжал спать, а не вскипятил тебе чай и не поменял ей пеленку, — защищаясь, заявил Алекс.— Если бы здесь не было Верда, ты мог бы спать в свободной комнате.Алекс покачал головой:— Я не хочу к этому привыкать. Посмотрим, как у нас пойдет.— Тебе нужно высыпаться. Ты же руководишь работой.Алекс фыркнул:— Я этим займусь, когда перестану гоняться по стране за криминалистами. Ладно?— Ладно. Тебя не беспокоит присутствие Верда?— Почему оно должно меня беспокоить?— Я просто так подумала. Я — натура подозрительная. Знаешь, я ведь всегда считала, что он единственный из вас мог бы убить Рози. Так что меня немного встревожило его внезапное появление у нас в доме.Алексу стало не по себе.— Но ведь последние события полностью снимают с него все подозрения в смерти Рози. С чего бы ему вдруг вздумалось спустя двадцать пять лет начать нас убивать?— Может, он услышал о пересмотре нераскрытых дел и испугался, что именно спустя столько лет кто-то из вас укажет на него пальцем.— Ты вечно доводишь рассуждения до абсурда. Линн, он ее не убивал. Это не в его характере.— Люди делают ужасные вещи, когда принимают наркотики. А Верд, как я помню, всегда что-то глотал. У него был «лендровер». Рози достаточно хорошо его знала, чтобы попросить подбросить до дома. И потом, это внезапное обращение к религии… Не похоже ли это на раскаяние, Алекс?Он покачал головой:— Он мой друг. Я бы знал.— Может быть, ты и прав, — вздохнула Линн. — Меня иногда заносит. Я сейчас все время на нервах. Прости.Она договаривала последнюю фразу, когда вошел Верд. Умытый и чисто выбритый, он выглядел воплощением силы и здоровья. Алекс бросил на него один взгляд и застонал:— О боже, ну прямо Геркулес!— Замечательная постель, — сказал Верд, оглядел комнату и направился к кофеварке. Он пересек кухню и принялся один за другим открывать шкафы в поисках кружки, которую наконец нашел.— Я спал как младенец.— Не думаю, — вздохнула Линн. — Разве что ты просыпался с плачем каждые три часа. И вообще, разве ты не страдаешь от перемены часовых поясов?— В жизни не страдал, — жизнерадостно откликнулся Верд, наливая себе кофе. — Итак, Алекс, когда мы отправляемся в Данди?Алекс встрепенулся:— Сначала я должен позвонить и договориться о встрече.— Ты с ума сошел? Дашь этому парню шанс сказать «нет»? — удивился Верд, шаря в хлебнице. Он вытащил оттуда треугольный овсяный крекер и смачно облизнулся. — М-м-м. Тысячу лет не ел такого.— Будь как дома, — улыбнулся Алекс.— А я и так как дома, — ответил Верд, вынимая из холодильника масло и сыр. — Нет, Алекс. Никаких телефонных звонков. Мы просто приедем и дадим понять, что не уйдем, пока профессор Соунз не найдет для нас окно.— Зачем? Чтобы нас в него вышвырнуть? — Алекс не упустил случая поиздеваться над американизмами Верда. Они звучали просто уморительно в его шотландском произношении, резко усилившемся за ночь.— Ха-ха! — Верд отыскал тарелку и нож и уселся за стол.— Тебе не кажется, что злить его будет… непродуктивно, — осведомилась Линн.— Напротив, я думаю, он покажет ему, насколько мы серьезны, — возразил Верд. — Я думаю, именно так и должны себя вести двое смертельно напуганных людей. Тут не время миндальничать, робко и вежливо кланяться… Время заявить: «Мы действительно испугались, помогите нам».Алекс поморщился:— Ты уверен, что хочешь поехать со мной? — Уничтожающий взгляд, которым наградил его Верд, остановил бы даже наглого подростка. Алекс покорно поднял руки вверх. — Ладно. Дай мне полчаса.Линн проводила его встревоженным взглядом.— Не волнуйся, Линн. Я за ним присмотрю.Линн прыснула:— Умоляю, Верд. Позволь мне не возлагать все надежды на тебя.Он проглотил кусочек печенья и смерил ее проницательным взглядом.— Я ведь давно не тот, каким ты меня помнишь, Линн, — серьезно произнес он. — Забудь о мятежном подростке. Забудь о пьянстве и наркотиках. Вспомни, что я всегда выполнял домашние задания, что сочинения и доклады сдавал в срок. Это ведь только казалось, что я вот-вот сойду с рельс. В душе я всегда был таким же достойным гражданином, как и Алекс. Я знаю, вас очень забавляет, что в списке адресатов ваших рождественских открыток есть телепроповедник. Кстати, очень симпатичные открытки. Но, несмотря на некоторую долю позерства, я очень серьезно отношусь к тому, во что верю и что делаю. Если я говорю тебе, что позабочусь об Алексе, можешь не сомневаться, что так оно и будет.Линн больше не возражала, но ее сомнения все же не вполне рассеялись. Она переложила дочку к другой груди, промолвив:— Ну, давай, малышка, — и чуть поморщилась от непривычной боли, когда твердые десны сжали сосок. — Ты прости, Верд. Просто я воспринимаю тебя таким, каким знала лучше всего. И с этим трудно что-либо поделать.Он допил кофе и поднялся на ноги:— Понимаю. Ты ведь для меня тоже все еще глупая девчушка, мечтающая о Дэвиде Кэссиди.— Вот наглец, — усмехнулась Линн.— Пойду помолюсь, — сообщил он, направляясь к двери. — Нам с Алексом нужно сейчас просить о помощи всех, кого можно.Внешний вид Старой гимназии Флеминга совершенно не соответствовал представлению Алекса о новейшей криминалистической лаборатории. Затаившийся в самом конце узкой улочки викторианский особняк из желтоватого песчаника был почти сплошь покрыт пятнами вековой грязи. Однако здание нельзя было назвать непривлекательным: одноэтажное, с высокими арками окон, оно смотрелось в общем неплохо. Просто трудно было представить, что здесь находится мозговой центр передовой криминалистической науки.Верд явно разделял мнение Алекса.— Ты уверен, что мы приехали именно туда, куда нужно? — спросил он, нерешительно помедлив в начале улочки.Алекс указал на противоположную сторону:— Вот кафе «ОТИ». Согласно университетскому веб-сайту, здесь нам нужно свернуть.— Больше похоже на банк, чем на гимназию или лабораторию, — буркнул Верд, но все же последовал за Алексом в узкий проулок.Приемная лаборатории также не внушала почтения. Прыщавый молодой человек, одетый по моде битников 50-х годов, сидел за письменным столом и быстро барабанил по клавиатуре компьютера. Он посмотрел на них поверх тяжелой черной оправы сильных очков и осведомился:— Я могу вам чем-то помочь?— Мы хотели бы знать, возможно ли поговорить с профессором Соунзом? — сказал Алекс.— У вас с ним назначена встреча?Алекс покачал головой:— Нет. Но мы будем очень признательны, если он сможет нас принять. Это касается старого дела, над которым он когда-то работал.Молодой человек покрутил шеей на манер индийской танцовщицы.— Не думаю, что это возможно. Он очень занятой человек.— Мы тоже, — вмешался Верд. — И то, о чем мы хотим с ним поговорить, — вопрос жизни и смерти.— Ух ты, — поднял брови молодой человек. — Ну прямо Томми Ли Джонс из Тэйсайда.Это могло бы прозвучать грубо, если бы восклицание не было исполнено шутливого восхищения.Верд посмотрел на молодого человека тяжелым взглядом.— Мы можем подождать. — Алекс поторопился вступить в разговор, пока не произошло непоправимое.— Вам придется сделать именно это. Сейчас он проводит семинар. Дайте-ка я просмотрю его расписание на сегодня. — Молодой человек пробежался пальцами по клавиатуре и спустя несколько секунд спросил: — Можете вернуться к трем часам?Верд насупился:— Проторчать в Данди целых пять часов?— Это замечательно, — произнес Алекс, яростным взглядом заставляя Верда умолкнуть. — Пойдем, Том.Они оставили молодому человеку свои имена и номер мобильника Алекса, сообщили, о каком деле пойдет речь, и временно ретировались.— Ну, ты — мистер Шарм, — буркнул Алекс, когда они шли обратно к машине.— Но результат тем не менее налицо. А положись я на тебя, мистер Поклон, ждали бы мы до конца семестра, и то если бы повезло. Так как проведем эти пять часов?— Можем съездить в Сент-Эндрюс, — ответил Алекс. — Перемахнем через мост — и там.Верд остановился как вкопанный:— Ты, верно, шутишь?— Нет. Никогда не был серьезнее. Думаю, не худо будет освежить память. Вряд ли нас кто-то узнает спустя столько лет.Рука Верда невольно дернулась к груди, к месту, на котором обычно висел крест. Он огорчился, когда пальцы коснулись ткани, и покорно произнес:— Ладно. Только не тащи меня к «Бутылке». Не пойду.Въехав в Сент-Эндрюс, они почувствовали легкое головокружение. Во-первых, в студенческие времена у них не было машины, так что они никогда не воспринимали город с точки зрения автомобилиста. Во-вторых, дорога шла мимо совершенно незнакомых им зданий: бетонной махины отеля «Олд Корс», неоклассического цилиндра университетского музея, Центра изучения жизни моря, выглядывавшего из-за резиденции непобедимого клуба «Роял энд Эншент», этого храма гольфа. Верд напряженно смотрел в окно.— Тут все изменилось, — наконец не выдержал он.— Конечно изменилось. Прошло почти четверть века.— Полагаю, ты здесь бывал довольно часто?Алекс покачал головой:— Двадцать лет даже близко не подъезжал.Он медленно ехал вдоль спортивных площадок и наконец втиснул свой «БМВ» на место, которое освободила женщина на «рено».В молчании они вышли из машины и пешком отправились на поиски когда-то знакомых улиц. У Алекса возникло то же ощущение, что при встрече с Вердом после долгих лет разлуки. Костяк оставался тем же, до боли знакомым, но внешность изменилась. Одни перемены были едва уловимы, другие ошеломляли… Некоторые магазины остались на прежнем месте, не изменились даже фасады. Удивительно, что именно они выбивались из обыденности, словно проскочив в прореху времени, поглотившего остальной город. На старом месте обнаружилась кондитерская — памятник пристрастия шотландцев к сладостям. Алекс узнал ресторанчик, где они впервые попробовали китайские блюда, казавшиеся странными на вкус всем тем, кто привык к добротной, но простой шотландской кухне. Их тогда было четверо, беспечных, уверенных в себе, не одолеваемых зловещими предчувствиями. И вот вам результат — двое негритят.Обойти стороной университет было просто невозможно. В этом городке с шестнадцатью тысячами жителей треть обитателей зарабатывала себе хлеб насущный в его стенах. И если однажды ночью здания университета вдруг обратились бы в прах, процветающий городок разом превратился бы в разбросанную по большому пространству деревню. По улицам спешили студенты, мелькали кое-где красные шерстяные одеяния, защищавшие их владельцев от пронизывающего холода. Трудно было поверить, что когда-то и они были такими. Перед мысленным взором Алекса вдруг промелькнули Зигги и Брилл, примерявшие у портного новенькие униформы. Алексу и Верду пришлось удовольствоваться секонд-хендом, но они воспользовались случаем повеселиться, гоняя туда-сюда служащих магазина. Каким далеким казалось это теперь… каким чужим… словно происходило не с ним.Вдруг сквозь массивные арки ворот они увидели знакомый фасад «Ламмас-бара». Верд резко остановился:— Алекс, у меня голова идет кругом. Я не могу с этим справиться. Давай выбираться отсюда.Алекса это предложение не огорчило. Ему тоже было не по себе.— Тогда назад в Данди?— Нет. Еще рано. Я прилетел сюда из Америки с мыслью найти Грэма Макфэдьена и напрямик спросить его о венках. Ведь Сент-Монанс отсюда не далеко? Давай съездим туда и потребуем у него объяснений.— Сейчас середина дня. Он наверняка на работе, — сказал в ответ Алекс, ускоряя шаг, чтобы не отставать от Верда, который заторопился к машине.— По крайней мере, давай взглянем на его дом. Может, завернем к нему опять после разговора с профессором Соунзом.Когда Верду что-то втемяшивалось в голову, спорить с ним было бесполезно. Поэтому Алекс покорился.Макфэдьен не мог понять, что, собственно, происходит. Он торчал у дома Джилби с семи утра, и на душе у него потеплело, когда оттуда отъехал автомобиль, в котором находились двое соучастников преступления. Они явно что-то задумали. Он сопроводил их через Файф в Данди. Когда они вошли в старый особняк из песчаника, он поспешил туда же и удивленно замер, прочитав на вывеске у двери: «Департамент криминалистики». Что они здесь ищут? Почему они здесь?Каковы бы ни были их намерения, долго они внутри не задержались. Спустя десять минут они вновь появились на улице. Он чуть не потерял их у Тэй-Бридж, но сумел нагнать, когда они свернули на дорогу к Сент-Эндрюсу. Найти место для парковки оказалось трудно, и кончилось тем, что ему пришлось загородить выезд чьему-то автомобилю.Он не терял сообщников из виду, когда они бродили по городу. Казалось, у их блужданий не было определенной цели. Несколько раз они делали круг и возвращались на то же место, вновь и вновь пересекали Северную улицу, Торговую и Южную. К счастью, Мэкки был достаточно высок, чтобы возвышаться над толпой, так что следить за ними было нетрудно. Внезапно он понял, что их вроде бы бесцельная прогулка ведет их все ближе и ближе к «Ламмас-бару». Неужели у них хватит наглости переступить порог заведения, где они впервые заприметили его мать.Несмотря на промозглую сырость, у Макфэдьена выступил пот над верхней губой. Доказательства их вины множились не по дням, а по часам. Невинные люди держались бы подальше от «Ламмас-бара». Невинные и почтительные. Но именно вина тянула их сюда магнитом. В этом он не сомневался.Макфэдьен так задумался, что едва успел свернуть в сторону, когда они внезапно остановились посреди тротуара. С бешено колотящимся сердцем он заскочил на крыльцо какой-то лавчонки и, сжимая в карманах влажные ладони, оглянулся. Макфэдьен не мог поверить своим глазам: они сдрейфили. Их спины удалялись по Южной улице в том направлении, откуда они пришли.Чтобы не потерять сообщников из виду, ему пришлось бежать трусцой. Они срезали путь, где только возможно, и их стремление избегать людных улиц казалось Макфэдьену еще одним подтверждением их вины. Джилби и Мэкки прятались от мира, скрывались от обвиняющих глаз, которые наверняка мерещились им на каждом шагу.К тому времени, когда он добежал до своей машины, они уже катили в сторону собора. Проклиная все на свете, Макфэдьен сел за руль и включил зажигание. Он почти нагнал их, когда судьба нанесла ему жестокий удар. На Кинкелл-Брайс шли дорожные работы. Движение там было однорядное, контролируемое светофором. Джилби успел проскочить в ту секунду, когда желтый светофор сменился на красный, словно чувствовал, что ему нужно удрать. Если бы Макфэдьен шел прямо за ним, он рискнул бы и проскочил на красный. Но путь ему перекрыл автофургон. Он раздраженно ударил кулаком по рулю. К тому моменту, когда вновь зажегся зеленый, его буквально разрывало от злости. Автофургон медленно потащился на холм, и Макфэдьен следом за ним. Он сумел его обогнать лишь через две мили, когда уже понял, что Джилби ему не настигнуть.Макфэдьен чуть не заплакал. Он понятия не имел, куда они направляются. Их загадочные передвижения не позволяли об этом догадаться. Он решил было поехать домой, проверить, нет ли новой информации на компьютерах. Но потом передумал. Интернет не подскажет ему, куда делись Джилби и Мэкки.Он был уверен только в одном: рано или поздно они вернутся на Норт-Куинсферри. Проклиная свою нерасторопность, Макфэдьен двинулся туда.В тот момент, когда Макфэдьен мчался мимо поворота, который привел бы его к собственному дому, Верд и Алекс сидели перед его дверью.— Ну и как. Ты доволен? — поинтересовался Алекс.Верд уже прошелся по дорожке и побарабанил в дверь. Теперь он обошел дом кругом и заглянул в окна. Алекс был убежден, что сюда скоро нагрянет полиция, вызванная кем-то из ретивых соседей.— По крайней мере теперь мы знаем, где его искать, — сказал Верд. — Похоже, он живет один.— Почему ты так решил?Верд хмыкнул:— Не чувствуется женской руки.— Совсем?— Абсолютно, — кивнул Верд. — Ладно, ты был прав. Зря потеряли время. — Он посмотрел на часы. — Давай-ка отыщем приличный паб и перекусим. А потом отправимся обратно в наш прекрасный Данди.Глава 37Профессор Дэвид Соунз был коренастым, кругленьким, с бахромкой кудряшек вокруг сверкающей лысины и голубыми глазами, буквально искрящимися весельем. Он до ужаса походил на свежевыбритого Деда Мороза. Он провел Алекса и Верда в крохотную каморку, в которой едва умещался письменный стол и парочка стульев для посетителей. Комната выглядела по-спартански. Единственным ее украшением был сертификат, объявлявший Соунза почетным жителем города Сребреница. Алексу не хотелось даже думать о том, что тот должен был сделать, чтобы заслужить подобную честь.Соунз жестом предложил им сесть и устроился за столом. Его круглое брюшко упиралось в край столешницы. Поджав губы, он внимательно оглядел их.— Фрэзер сообщил мне, что вы хотите обсудить со мной дело Розмари Дафф, — проговорил он после долгой паузы. Голос его был звучным и мягким, как диккенсовский рождественский пудинг. — Но сначала у меня к вам два вопроса. — Он бросил взгляд на лежащий на столе листок бумаги. — Вы Алекс Джилби и Том Мэкки. Правильно?— Правильно, — отозвался Алекс.— И вы не журналисты?Алекс вынул свою деловую визитную карточку и передал ему.— Я руковожу компанией, которая выпускает поздравительные открытки. Том — священник. Мы не журналисты.Соунз изучил визитку, убеждаясь, что она не поддельная, потом поднял мохнатую бровь и резко спросил:— Почему вас заинтересовало дело Розмари Дафф?Верд наклонился вперед:— Мы двое из четверых парней, нашедших ее в снегу двадцать пять лет тому назад. Вы, наверное, изучали нашу одежду под микроскопом.Соунз слегка склонил голову набок. Морщинки вокруг его глаз едва заметно присобрались.— Это было давно. Почему вы сейчас пришли сюда?— Мы думаем, что входим в список тех, кого собираются убить, — произнес Верд.На этот раз вверх взлетели обе брови профессора.— Я вас не понимаю. Какое отношение имеет это ко мне или к Розмари Дафф?Алекс положил руку на плечо Верда:— Из нас четверых, оказавшихся там той ночью, двое уже мертвы. Они погибли в последние шесть недель. Оба были убиты. Я знаю, такие совпадения случаются. Но на обоих похоронах появился венок с надписью «Розмарин для воспоминаний». И мы считаем, что эти венки были посланы сыном Рози Дафф.Соунз нахмурился:— Я думаю, что вы не туда пришли, джентльмены. Вам нужно разговаривать с Файфской полицией, которая именно сейчас проводит пересмотр нераскрытых дел, в том числе и этого.Алекс покачал головой:— Я уже пытался сделать это. Заместитель начальника полиции Лоусон только что не назвал меня параноиком. Он сказал, что это случайное совпадение и мне нужно пойти домой и перестать беспокоиться. Но я думаю, что он ошибается. Я думаю, кто-то охотится за нами, потому что убежден, что мы убили Рози. И я не вижу другого способа спастись, как найти того, кто это сделал на самом деле.Какое-то непонятное выражение промелькнуло на лице профессора при упоминании имени Лоусона.— Все равно я не вполне понимаю, что привело вас сюда. Мое личное участие в этом деле закончилось двадцать пять лет назад.— Это потому что затерялись вещественные доказательства, — вмешался Верд, которому становилось не по себе, когда он долго не слышал своего голоса.— Думаю, вы ошибаетесь. Мы недавно обследовали некий предмет. Но наши тесты оказались негативными.— У вас был кардиган, — объяснил Алекс. — Но самые важные вещи, то есть одежда с кровью и спермой, пропали.Нельзя было не заметить пробудившегося при этих словах интереса Соунза.— Они потеряли главные вещественные доказательства?— Так сообщил мне замначальника полиции Лоусон, — ответил Алекс.Соунз изумленно покачал головой.— Ужасно, — произнес он. — Хотя и неудивительно при таком руководстве. — Он осуждающе насупил брови. Алекс задался вопросом, что еще натворила файфская полиция, чтобы у Соунза создалось такое впечатление. — Но как же, по-вашему, я смогу вам помочь без основных материальных улик.Алекс набрал в грудь побольше воздуха:— Я знаю, что вы проводили первичные исследования по этому делу. Я знаю, что эксперты-криминалисты не всегда включают в отчеты каждую деталь. Я подумал, нет ли чего-то, что вы в свое время не вписали туда. Особенно меня интересует краска. Потому что единственная вещь, которая не пропала, это кардиган. А после того, как его тогда нашли, брались образцы краски из нашего дома.— Но почему я должен вам что-то рассказывать? Ведь вы, как-никак, считались подозреваемыми.— Во-первых, мы были свидетелями, а не подозреваемыми, — возмутился Верд. — А во-вторых, если вы откажетесь и нас убьют, то вам придется улаживать дела с Богом и со своей совестью.— К тому же цель любого ученого — истина, — добавил Алекс и подумал: «Пора жать до конца». — И у меня создалось впечатление, что вы человек, для которого истина превыше всего. В отличие от полиции, которой важен лишь результат.Соунз оперся локтем на стол и стал теребить пальцами нижнюю губу, демонстрируя ее влажную внутреннюю сторону. Он посмотрел на них долгим пронзительным взглядом, затем решительно выпрямился и раскрыл картонную папку, которая одна лежала у него на столе. Он просмотрел ее содержимое, затем поднял глаза и встретил их ожидающие взгляды.— Мой отчет касался главным образом крови и семенной жидкости. Кровь принадлежала Рози Дафф, а семя, предположительно, ее убийце. По семени мы смогли определить его группу крови. — Он перелистнул пару страниц. — Там также присутствовали ворсинки. От дешевого коричневого ковра и парочка нитей от темно-серой ткани, используемой некоторыми производителями для внутренней обивки недорогих автомобилей. Еще там было несколько волосков собачьей шерсти, сопоставимых с шерстью спрингер-спаниеля, принадлежавшего хозяину паба, где она работала. Все это отражено в моем отчете.Он поймал разочарованный взгляд Алекса и слегка улыбнулся:— А еще тут имеются мои заметки.Он вытащил пачку рукописных листков, несколько секунд их разглядывал, затем достал из кармана жилета очки в тонкой золотой оправе и водрузил их на нос.— Мой почерк всегда доставлял всем много хлопот, — сухо произнес он. — Я много лет сюда не заглядывал. Та-ак, что у нас здесь?.. Кровь… семя… грязь. — Он перевернул две страницы, плотно исписанные мелким почерком. — Волосы… Вот, нашел… краска. — Он ткнул пальцем в страничку и поднял глаза. — Что вам известно о краске?— Водоэмульсионка для стен, эмаль для деревянных изделий, — сказал Верд. — Вот что я знаю о краске.Соунз впервые за весь разговор улыбнулся:— Краска состоит из трех основных компонентов. В ней есть наполнитель, обычно какой-либо полимер. Это то вещество, которое остается на вашей одежде, если вы ее тут же не отчистите. Потом в ней есть растворитель. Наполнитель разводят в растворителе, получая массу той консистенции, которая нужна для нанесения на окрашиваемую поверхность кистью или валиком. Растворитель редко имеет значение для исследователя, потому что обычно испаряется задолго до того, как образец попадет в лабораторию. И наконец, в краске есть пигмент, то есть собственно краситель, который и создает цвет. Самые распространенные пигменты — это двуокись титана и окись цинка для получения белого цвета, фталоцианин — для синего, хромат цинка — для желтого и окись железа — для красного. Но каждая партия краски имеет только ей присущую структуру. Так что можно исследовать любой красочный мазок и определить его происхождение. Существуют целые собрания образцов краски, с которыми мы сравниваем наши пробы. И разумеется, анализируются не только компоненты краски, но и физические характеристики пятна. Были ли это брызги? Или капли? Или соскреб? — Соунз поднял указательный палец. — Прежде чем вы зададите следующий вопрос, скажу, что в этом я не эксперт. Это не моя специализация.— Так мы и поверили, — заметил Верд. — И что же сказано в ваших заметках о краске на кардигане Рози?— Ваш друг любит брать быка за рога. Не так ли? — сказал Соунз, обращаясь к Алексу. К счастью, Верд больше позабавил его, чем раздосадовал.— Мы просто знаем, как драгоценно ваше время, — отозвался Алекс, мысленно содрогаясь от собственного подхалимского тона.Соунз вернулся к своим заметкам.— Верно, — произнес он. — Краска, о которой идет речь, это голубая алифатическая полиуретановая эмаль. Ею не красят дома, обычно ее используют для покрытия лодок или изделий из стекловолокна. Прямого соответствия ей мы не нашли, хотя она напоминает парочку образцов «морских» красок в нашем каталоге. Особенно меня заинтересовал характер капель. Они были похожи на крохотные слезки.— Что же это означает? — недоуменно нахмурился Алекс.— Это означает, что краска уже не была сырой, когда попала на одежду. Это были крохотные шарики сухой краски, которые, несомненно, перешли на ее одежду с поверхности, на которой она лежала. Возможно, с ковра.— Значит, кто-то что-то красил в том месте, где она лежала? И краска попала на ковер? — уточнил Верд.— Почти наверняка. Но я хочу вернуться к странной форме капелек. Если краска стекает с кисти или брызгает на ковер, капельки будут выглядеть совсем по-другому. А там все капли имели один характер.— Почему вы не включили это в отчет? — поинтересовался Алекс.— Потому что мы не нашли этому объяснения. Для обвинения очень опасно, когда эксперт на свидетельском месте отвечает: «Я не знаю». Хороший защитник оставил бы вопросы о краске на закуску, чтобы у присяжных застрял в мозгу образ моего босса, качающего головой и признающегося, что не знает ответа. — Соунз запихнул бумаги снова в папку. — Потому-то мы и не стали об этом писать.«Теперь последний важный вопрос», — подумал Алекс.— Если бы вы сейчас снова взяли на анализ эти улики, смогли бы вы дать другой ответ?Соунз посмотрел на него сквозь очки:— Я лично? Нет. Но специалист по краскам, возможно, сумел бы установить что-то новое. Хотя шансы отыскать окрашенную этой краской поверхность спустя двадцать пять лет ничтожны.— Это наша проблема, — сказал Верд. — Но сможете вы это сделать? Станете ли вы это делать?Соунз покачал головой:— Как я уже говорил, я не претендую на то, чтобы считаться экспертом в этом вопросе. Но в любом случае я не могу проводить такого рода анализы без запроса файфской полиции. А они не просят исследовать краску. — Соунз решительно закрыл папку, как бы ставя точку в этом деле.— Почему не просят? — настаивал Верд.— Видимо, считают это пустой тратой денег. Как я уже сказал, шансы найти окрашенную этой краской поверхность спустя столько лет практически равны нулю.Алекс поник на стуле, совершенно подавленный.— И мне не удастся переубедить Лоусона. Великолепно. Думаю, вы сейчас подписали мне смертный приговор.— Я не утверждаю, что провести анализы в принципе невозможно, — мягко сказал Соунз. — Я сказал, что их нельзя провести здесь.— А могут ли они быть проведены где-то еще? — воинственно поинтересовался Верд. — Ведь ни у кого нет никаких образцов.Соунз снова потянул себя за губу. Затем вздохнул:— У нас нет биологических образцов. Но у нас до сих пор хранятся образцы краски. Я проверил перед тем, как вы пришли. — Он снова открыл папку и вынул пластиковую полоску с кармашками. В них было засунуто около дюжины стеклышек-слайдов для микроскопа. Соунз достал три стеклышка и выложил в ряд на столе. Алекс посмотрел на них жадным взглядом. Он не верил своим глазам. Частицы краски напоминали сигаретный пепел.— Кто-нибудь может взять их на анализ? — спросил Алекс с едва теплящейся надеждой.— Разумеется, — ответил Соунз. Он взял из ящика бумажный пакет и положил его на слайды, затем подтолкнул все это через стол к Алексу. — Возьмите их. Если понадобится, мы займемся оставшимися. Конечно, вам нужно за них расписаться.Рука Верда змеей выползла из-под стола и сгребла стеклышки с образцами. Он бережно вложил их в пакет и сунул его в карман.— Спасибо, — сказал он. — Где мне расписаться?Пока Верд ставил свою подпись на странице регистрационного журнала, Алекс с любопытством посмотрел на Соунза.— Почему вы это делаете? — спросил он.Соунз снял очки и, аккуратно сложив, убрал в карман.— Потому что я ненавижу неразгаданные загадки, — сказал он, поднимаясь из-за стола. — Почти так же, как неряшливую полицейскую работу. И кроме того, я не хочу, чтобы ваши смерти оказались на моей совести, если ваша теория подтвердится.— Почему мы свернули? — полюбопытствовала Верд, когда Алекс на окраине Гленротса просигналил правый поворот.— Я хочу рассказать Лоусону о том, что венки послал Макфэдьен. И еще я хочу попытаться уговорить его дать поручение Соунзу заняться исследованием краски.— Пустая трата времени, — проворчал Верд.— Не большая, чем отправиться в Сент-Монанс и стучаться в пустой дом.Верд ничего не ответил, и Алекс поехал к полицейскому управлению. Там, в приемной, Алекс попросил о свидании с Лоусоном.— Это связано с делом Розмари Дафф, — пояснил он.Их направили в другую приемную, где они сидели и рассматривали настенные объявления, читая о пропавших людях и бытовых преступлениях.— Просто поразительно, что, попав сюда, сразу начинаешь чувствовать себя в чем-то виноватым, — пробормотал Алекс.— А я не чувствую, — парировал Верд. — Для меня существует один суд — Высший.Спустя несколько минут появилась коренастая женщина и подошла к ним.— Я констебль Карен Пири, — сказала она. — Боюсь, что заместитель начальника полиции Лоусон сейчас не может вас принять. Но я офицер, которому поручено дело Розмари Дафф.Алекс покачал головой:— Я хочу увидеть Лоусона. Я подожду.— Боюсь, что это невозможно. Он взял двухдневный отпуск.— Отправился на рыбалку, — иронически заметил Верд.Карен Пири, растерявшись от неожиданности, кивнула и, прежде чем успела сообразить, выпалила:— Вообще-то да. На озеро…Верд удивился еще больше:— Неужели? Я просто фигурально выразился.Карен попыталась скрыть свое смущение.— Вы ведь мистер Джилби? Не так ли? — сказала она, вглядываясь в Алекса.— Совершенно верно. Как вы?..— Я видела вас на похоронах Дэвида Керра. Я сожалею о вашей потере.— Поэтому-то мы здесь, — вмешался Верд. — Мы убеждены, что тот же человек, который убил Дэвида Керра, замышляет убить нас.Карен глубоко вздохнула.— Шеф проинформировал меня о встрече с мистером Джилби. И, как он и говорил вам тогда, — продолжала она, глядя на Алекса, — для ваших страхов нет никаких оснований.Верд с досадой фыркнул:— А что, если мы вам сообщим, что эти венки прислал Грэм Макфэдьен?— Венки? — озадаченно повторила Карен.— Мне показалось, вы сказали, что вас обо всем проинформировали, — вызывающе бросил Верд.Тут Алекс решил вмешаться, удивляясь про себя, как можно иметь дело с таким духовником. Он рассказал Карен о необычных цветочных приношениях и с благодарностью увидел, что она восприняла его рассказ очень серьезно.— Признаю, что это странно. Но это еще не доказывает, что мистер Макфэдьен убивает людей.— Откуда же он мог узнать об этих убийствах? — спросил Алекс, искренне надеясь получить разумное объяснение.— Вот в чем вопрос. Не так ли? — опять не выдержал Верд.— Он мог увидеть сообщение о смерти доктора Керра в газетах. О ней много писали. И я не думаю, что было очень сложно узнать о смерти мистера Малкевича. Интернет сделал наш мир очень тесным, — пожала плечами Карен.Алекс почувствовал, что снова впадает в отчаяние. Почему все стремятся отрицать то, что ему кажется очевидным.— Но раз он посылает венки, значит, считает нас виновными в смерти своей матери.— Убежденность в чьей-то вине и убийство — разные вещи, — вздохнула Карен. — Я понимаю вашу нервозность, мистер Джилби. Но сообщенные вами детали не наводят меня на мысль, что вам грозит опасность.Верда, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар.— Сколько нас должно умереть, чтобы вы начали воспринимать все это серьезно?— Вам кто-нибудь угрожал?— Нет, — насупился Верд.— Вы замечали, что кто-либо крутится возле вашего дома?— Нет.— Были ли у вас какие-то непонятные телефонные звонки?— Нет.Верд поглядел на Алекса, который отрицательно покачал головой.— Тогда, простите, ничем не могу вам помочь.— Нет, можете, — сказал Алекс. — Вы можете потребовать провести заново анализ краски, обнаруженной на кардигане Рози Дафф.Глаза Карен Пири удивленно расширились.— Откуда вам известно о краске?Отчаяние и злость придали голосу Алекса резкость.— Мы были свидетелями. А попросту говоря, подозреваемыми. Вы думаете, мы не заметили, как ваши коллеги делали соскребы со стен и снимали липкой лентой пробы с ковров? Так как насчет этого, констебль Пири? Как насчет того, чтобы все-таки всерьез попытаться найти убийцу Рози Дафф?Уязвленная его словами, Карен выпрямилась и развернула плечи:— Именно этим я и занимаюсь последние два месяца, сэр. И официальная точка зрения такова: анализ краски себя не окупит, ввиду малой вероятности обнаружения окрашенной ею поверхности.Гнев, который Алекс копил в себе на протяжении многих дней, внезапно прорвался.— Себя не окупит? Если есть хоть микроскопическая вероятность, вы обязаны за нее ухватиться, — заорал он. — Ведь других затрат у вас не предвидится. Не так ли? Вы же потеряли все то, что могло бы наконец подтвердить нашу невиновность. Вы понятия не имеете, как обошлись с нами ваши люди двадцать пять лет назад. Вы изуродовали наши жизни. Его избили до полусмерти… — Он ткнул пальцем в Верда. — Зигги бросили в «Бутылку». Он мог там умереть. Брилл попытался покончить с собой, и Барни Макленнан погиб из-за этого. А если бы Джимми Лоусон не подоспел в нужный момент, меня бы тоже изувечили. Так не смейте говорить мне, что что-то там себя не окупит. Просто выполняйте свою чертову работу. — Алекс повернулся на каблуках и пошел прочь.Верд остался на месте, сверля глазами Карен Пири.— Вы слышали, что он сказал? Так передайте Джимми Лоусону, чтобы он свернул свои удочки и постарался спасти наши жизни.Глава 38Джеймс Лоусон вспорол ей брюхо и, запустив пальцы поглубже, ухватил скользкие внутренности. Рот его скривился от отвращения. Соприкосновение кожи с влажными ускользающими живыми органами заставило его передернуться. Он вытащил внутренности, позаботившись, чтобы кровь и слизь остались на заранее подстеленной газете. Затем он кинул форель к трем, пойманным ранее.Неплохой результат для этого времени года, подумалось ему. Парочку он зажарит к ужину, а остальные положит в маленький холодильничек своего дома-автоприцепа. Ими он позавтракает, перед тем как утром отправится на работу. Он встал и включил небольшой насос, тут же подавший в маленькую раковину струю холодной воды. Лоусон напомнил себе, что в следующий раз, отправляясь в это свое убежище на озере Лох-Ливен, нужно будет прихватить парочку пятигаллонных бутылок. Последнюю он перекачал в бачок этим утром, и, хотя всегда мог в случае необходимости попросить взаймы у соседа-фермера, одалживаться ему не хотелось. За прошедшие двадцать лет, то есть с тех пор, как он арендовал здесь кусок берега и перевез сюда автоприцеп, Лоусон всегда держался сам по себе. Так ему нравилось. Только он, и радио, и стопка триллеров. Его личное убежище, куда он мог скрываться, когда уставал от работы или семейной жизни. Это было место, где он подзаряжался энергией.Лоусон открыл банку с молодой картошкой, слил воду и порезал ее. Затем, ожидая, пока нагреется сковородка для жарки рыбы с картошкой, он аккуратно завернул рыбьи кишки в газету и сунул в полиэтиленовый мешок. Туда же он засунет после еды кости и кожу, затем крепко завяжет мешок и оставит на ступеньках автоприцепа, чтобы выбросить утром. Нет ничего противнее, чем дышать ночью вонью протухшей рыбьей требухи.Он бросил на сковородку кусок лярда, подождал, пока тот зашипит и станет прозрачным, потом высыпал в него картошку. Помешивая, он дождался, когда картошка станет золотистой, и положил туда же две форели. Сбрызнул их соком лимона. Привычное шкварчание подняло ему настроение, а запах обещал грядущее наслаждение. Когда все было готово, он переложил рыбу с картошкой на тарелку и устроился за столом, чтобы пообедать с удовольствием. И по времени вышло идеально. Звуки опознавательной мелодии радиосериала «Арчеры» полились из радиоприемника как раз в тот момент, когда он поддел ножом до хруста зажаренную кожицу первой форели.Лоусон уже наливал себе чай, когда услышал то, чего совсем не ожидал здесь услышать. Хлопнула дверца автомобиля. Радио заглушило звук работающего мотора, но громкий хлопок прорвался сквозь актерскую болтовню. Лоусон замер, затем потянулся и выключил радио, старательно прислушиваясь к тому, что делается снаружи. Затем он, крадучись, подошел к окну и отогнул уголок занавески. Прямо у своих ворот он различил силуэт машины. Что-то вроде «гольфа», «астры» или «фокуса», подумал он. Точнее рассмотреть в темноте было трудно. Никакого движения он не заметил.Стук в дверь заставил сердце сильно забиться. Что за черт? Насколько ему было известно, о точном его местонахождении знали только его жена и фермер. Ни коллег, ни друзей он сюда никогда не возил. Если он кого-то приглашал порыбачить, то в другое место, дальше по берегу.— Минуточку, — крикнул он, поднимаясь на ноги и направляясь к двери. По пути он прихватил острый как бритва нож, которым потрошил рыбу. В конце концов, на свете было немало преступников, которые могли решить, что им нужно свести с ним счеты. Поставив ногу прямо за дверью, он чуть приоткрыл ее.В полоске света, падавшего на ступеньки, стоял Грэм Макфэдьен. Лоусону понадобилось несколько секунд, чтобы его узнать. Со времени их последней встречи тот похудел и осунулся. Над впалыми щеками лихорадочным огнем сверкали глаза. Сальные волосы повисли неряшливыми прядями.— Что, черт побери, вы здесь делаете? — рявкнул Лоусон.— Мне нужно с вами поговорить. Они там сказали, что вы взяли два дня отпуска, и я догадался, что найду вас здесь. — Макфэдьен говорил небрежным тоном, словно не было ничего необычного в том, что какой-то совершенно посторонний человек появился на пороге сельского убежища заместителя начальника полиции.— Как, черт побери, вы меня здесь отыскали? — грозно спросил Лоусон, становясь агрессивным из-за пережитого испуга.Макфэдьен пожал плечами:— В наши дни все можно найти. Когда вас в последний раз повысили, вы давали интервью газете «Файф Рекорд». Оно помещено на их веб-сайте. Вы там говорите, что любите ловить рыбу и у вас есть постоянное местечко на озере Лох-Ливен. К нему ведет не так много дорог. Я просто ехал вдоль берега, пока не заметил вашу машину.От его слов у Лоусона почему-то мороз пошел по коже.— Так не положено, — сказал он. — Если хотите обсудить какое-то дело, приходите ко мне на службу.Лицо Макфэдьена выразило досаду.— Это важно. Мне нужно с вами поговорить. Я сейчас здесь. Почему бы вам меня не выслушать? Вам необходимо меня выслушать: я именно тот человек, который может вам помочь.Лоусон начал закрывать дверь, но Макфэдьен сильно нажал на нее рукой.— Я буду стоять снаружи и кричать, пока вы меня не впустите, — сказал он. Беспечность его тона находилась в явном противоречии с напряженным и решительным выражением лица.Лоусон взвесил все за и против. По внешности Макфэдьен не казался ему опасным. Хотя черт его знает. Впрочем, лучше выслушать этого человека и побыстрее избавиться от него. Он дал двери открыться и отступил назад, не поворачиваясь спиной к незваному гостю.Макфэдьен последовал за ним внутрь. Он огляделся, ухмыльнулся и сказал:— Вы тут уютно устроились. — Затем взгляд его упал на стол, и он извиняющимся тоном произнес: — Я помешал вам пить чай. Простите.— Ничего страшного, — солгал Лоусон. — Так о чем вы хотели со мной поговорить?— Они сплачиваются. Они жмутся друг к другу, стараясь уйти от судьбы, — произнес Макфэдьен так, словно это и было объяснением.— Кто сплачивается? — удивился Лоусон.Макфэдьен вздохнул, словно учитель, имеющий дело с особенно непонятливым учеником:— Убийцы моей матери. Вернулся Мэкки. Он поселился у Джилби. Только так они чувствуют себя в безопасности. Но они, конечно, ошибаются. Это их не спасет. До сих пор я не верил в рок, но события последних месяцев подтверждают, что он существует. Джилби и Мэкки тоже должны это чувствовать. Они должны испугаться, понять, что их срок истекает, как уже истек для их друзей. Это так и есть. Если только они не ответят перед законом. Их встреча, стремление быть вместе — это уже признание вины. Вы должны это понимать.— Возможно, вы правы, — примирительно произнес Лоусон. — Но такое признание вины не годится для суда.— Я это знаю, — вскинулся Макфэдьен. — Но сейчас они очень уязвимы. Они испуганы. Сейчас самое время воспользоваться их слабостью и вбить между ними клин. Вы должны их сейчас арестовать и заставить рассказать вам правду. Я наблюдал за ними. Они расколются тут же.— У нас нет улик, — покачал головой Лоусон.— Они сознаются. Какие еще улики вам нужны? — настаивал Макфэдьен, не сводя глаз с полицейского.— Люди часто так думают. Но по шотландским законам, одного признания недостаточно для того, чтобы кого-то осудить. Необходимо иметь подкрепляющие это признание улики и доказательства.— Это неправильно, — запротестовал Макфэдьен.— Таков закон.— Вы обязаны что-то сделать. Заставьте их сознаться, а потом найдите доказательства, которые примут в суде. Это ваша работа. — Голос Макфэдьена уже срывался в крик.Лоусон покачал головой:— Так это не делается. Послушайте, я обещаю, что займусь этим. Я поеду и поговорю с Джилби и Мэкки. Но это все, что я могу сделать.Макфэдьен сжал правую руку в кулак:— Вам все равно! Ведь так? Вам всем все равно.— Нет, мне не все равно, — возразил Лоусон. — Но я действую в рамках закона. И так же должны действовать вы, сэр.Макфэдьен издал странный горловой звук, словно пес, подавившийся куриной косточкой.— Вам бы полагалось понимать, — холодно произнес он, хватаясь за ручку двери. Он рванул ее так резко, что она отскочила и с грохотом ударилась в стену.Затем ушел, растворился во мраке. Промозглый холод ночи проник внутрь автоприцепа, вытесняя запах жареной рыбы, сменяя его терпким ароматом. Лоусон долго стоял в дверях, и глаза его были полны тревоги.Линн была их пропуском к Джейсону Макаллистеру. А она не соглашалась оставлять Дэвину ни с кем, даже с Алексом. Поэтому простая утренняя вылазка в Бридж-оф-Аллан превратилась в широкомасштабную операцию. «Просто поразительно, сколько всякой всячины нужно возить с младенцем», — думал Алекс, третий раз идя от дома к машине, теперь уже с сумкой-люлькой, в которой лежала Дэвина. Коляска. Рюкзак с пеленками, памперсами, муслиновыми слюнявчиками, двумя сменами одежек… на всякий случай. Запасными одеяльцами. Тоже на всякий случай. Чистый джемпер для Линн, потому что срыгивали мы не всегда на муслиновый слюнявчик. Бутылочка с водой. Оставалось лишь удивляться, что не пришлось выламывать и грузить в багажник кухонную раковину.Он продел ремень безопасности через ручки сумки-люльки и подергал, проверяя его надежность. Прежде ему не приходило в голову задумываться, выдержит ли ремень в случае столкновения, но теперь его это волновало. Он нагнулся в машину, поправил на Дэвине шерстяную шапочку и поцеловал крепко спящую дочурку, а потом в страхе затаил дыхание, потому что она пошевелилась. «Господи, — взмолился он. — Пусть только не кричит всю дорогу до Бридж-оф-Аллан. Я себе этого не прощу».Линн и Верд присоединились к нему, и все втроем они сели в машину. Несколько минут спустя они уже катили по шоссе. Верд постучал его по плечу:— Знаешь ли, на шоссе положено развивать скорость более сорока миль в час. Так мы опоздаем.Превозмогая тревогу за сохранность бесценного груза, Алекс послушно нажал на газ. Он так же страстно, как Верд, жаждал продвинуть их расследование. Джейсон Макаллистер был вроде бы именно тем человеком, который поможет им преодолеть очередной участок пути. Работая реставратором картин для национальных галерей Шотландии, Линн стала экспертом по краскам, которые использовались художниками в разные эпохи. И у нее возникла необходимость найти такого эксперта, который делал бы анализ образцов, взятых с оригиналов, чтобы она могла подбирать им замену с предельной точностью. Ну и, конечно, бывали случаи, когда возникал вопрос об аутентичности какого-то конкретного художественного произведения. Тогда нужно было исследовать образцы красок, чтобы затем сопоставить их с материалами, которыми пользовался тот же мастер в других работах, подлинность которых несомненна. Такого рода специалистом, которого отыскала Линн, и был Джейсон Макаллистер.Он работал в частной криминалистической лаборатории близ Стерлингского университета. Большую часть своего рабочего времени он проводил, исследуя фрагменты краски с автомобилей, попавших в дорожные происшествия, по поручению либо полиции, либо страховых компаний. Иногда ему приходилось переключаться на убийство, изнасилование или серьезный вооруженный грабеж, но это случалось слишком редко, чтобы Джейсон мог проявить все разнообразие своих талантов.На частном приеме в честь открытия выставки Пуссена он подошел к Линн и сообщил ей, что на красках собаку съел. Поначалу она решила, что этот несколько странный взъерошенный молодой человек таким оригинальным способом заявляет о том, что прекрасно разбирается в живописи. Но затем она осознала, что он имеет в виду именно то, что говорит. Ни больше ни меньше. Его интересовало не то, что изображено на холсте, а структура веществ, использованных при создании картины. Он дал Линн свою визитную карточку и заставил пообещать, что, когда у нее в следующий раз возникнут проблемы, она ему позвонит. Он повторил несколько раз, что способен решить их лучше, чем любой другой специалист.Так получилось, что Джейсону повезло. Линн была сыта по горло напыщенным дураком, с которым ей приходилось работать. Он принадлежал к старой Эдинбургской школе, к мужчинам, которые не могут не смотреть на женщин сверху вниз. Хотя по сути он был всего лишь техническим работником лаборатории, но обращался с Линн так, будто она была чернорабочей, с чьим мнением не стоит считаться. У Линн предстояла большая реставрация, и она с ужасом думала о том, как ей придется снова с ним сотрудничать. Она решила, что Джейсона ей сам Бог послал. С самого начала между ними не было разногласий. Он никогда не обращался с ней покровительственно. Скорее наоборот. Он переоценивал ее знания, и ей неоднократно приходилось умолять его говорить помедленнее и на языке, более приближенном к английскому. Но это было в сто раз лучше, чем мучиться с тем хмырем.Когда Алекс и Верд заявились домой с пакетиком с образцами, Линн просидела на телефоне, беседуя с Джейсоном, около десяти минут. Как она и ожидала, он прореагировал на ее звонок, как ребенок, которому пообещали, что он проведет лето в Диснейленде.— У меня с самого утра одна встреча, но к десяти я освобожусь.По предложению Алекса она попыталась объяснить Джейсону, что они ему заплатят. Но тот с ходу отказался от денег.— Разве мы не друзья? — вскричал он. — Кроме того, я в этих автомобильных красках увяз по уши. Вы спасаете меня от полной тоски. Прошу пожаловать, сударыня.Лаборатория выглядела на удивление привлекательно: ее современное одноэтажное здание стояло в стороне от шоссе, окруженное собственными землями. Окна были расположены высоко, кирпичные коричневые стены со всех сторон усажены видеокамерами, перекрывающими все подходы. Посетители должны были миновать два контрольных поста, прежде чем попадали в приемную.— Мне случалось бывать в тюрьмах, охраняемых менее строго, — заметил Верд. — Что они здесь делают? Изготавливают оружие массового уничтожения?— Они проводят независимые криминалистические исследования для прокуратуры. И для защиты, — объяснила Линн, пока они ждали Джейсона. — Так что им нужно продемонстрировать, что любые переданные им вещественные доказательства находятся в полной безопасности.— Значит, они производят анализы ДНК и все такое прочее? — поинтересовался Алекс.— Тебе-то зачем? Усомнился в своем отцовстве? — поддразнила его Линн.— Подожду, пока она станет разбойницей-подростком, — ответил Алекс. — Нет, мне просто любопытно.— Они делают анализы ДНК и изучают структуру волос и волокон тканей, — подтвердила Линн. В этот момент к ним подошел плотный мужчина и обнял ее за плечи.— Вы привезли малышку, — воскликнул он, склоняясь над сумкой. — Э, да она чудо. — Он радостно ухмыльнулся Линн. — Почти все младенцы выглядят так, словно у них на лице посидела собака, но эта — настоящий маленький человечек. — Он выпрямился. — Я — Джейсон, — сказал он, неуверенно переводя взгляд с Верда на Алекса.Они представились. На Алекса произвела впечатление его внешность — рубашка «Стерлинг Альбион», брюки с накладными оттопыренными карманами и торчащие пиками волосы с кончиками, выбеленными до невиданной в природе блондинистости. Ему бы в руки кружку пива, и готова реклама паба. Но глаза его смотрели остро и проницательно, а движения были уверенными и ловкими.— Пошли ко мне, — пригласил Джейсон. — Дайте-ка мне понести малышку, — добавил он и потянулся к сумке. — Нет, она просто красавица.— В три утра ты бы этого не сказал, — откликнулась Линн, явно сдерживая материнскую гордость.— Может, и так. Кстати, я слышал о вашем брате, сочувствую, — сказал он, смущенно оглядываясь на Линн через плечо. — Это, должно быть, было ужасно.— Да, нелегко, — ответила Линн. Они шли за Джейсоном по узкому коридору, стены которого были выкрашены в ярко-голубой цвет. В конце концов Джейсон привел их в потрясающую лабораторию. В каждом углу сверкало какое-то таинственное оборудование. Лабораторные столы были чистыми как стеклышко. Один лаборант напряженно пялился в какую-то трубку и не шевельнулся, когда они прошли мимо. «Наверное, это какой-то микроскоп будущего», — подумал Алекс.— У меня ощущение, — произнес он, — будто я загрязняю здесь атмосферу одним своим дыханием.— С краской это не так важно, — откликнулся Джейсон. — Вот если бы я занимался ДНК, вас бы и близко не подпустили. Итак, расскажите мне, чем именно я могу вам помочь.Алекс коротко изложил ему то, что сообщил им накануне Соунз.— Соунз считает, что мало шансов найти окрашенную этой краской поверхность, но, может быть, вы сумеете сказать нам что-то новое исходя из формы этих частичек, — добавил он.Джейсон всмотрелся в слайды:— Кажется, они хорошо сохранились, что уже плюс.— Что вы с ними будет делать? — осведомился Верд.Линн застонала:— Лучше бы ты не спрашивал.Джейсон засмеялся:— Не обращайте на нее внимания. Она любит притворяться невеждой. У нас имеется ряд методов для анализа и пигмента, и носителя. Помимо того, что мы можем микроспектрофотометрически определить цвет, мы можем точнее выяснить состав краски. Инфракрасная Фурье-спектрометрия, пиролизная газовая хроматография и сканирующая электронная микроскопия. Словом, эти и другие им подобные методы.Верд выглядел ошарашенным.— Ну и что это нам даст? — поинтересовался Алекс.— Очень многое. Если это сколок, то мы узнаем, с какой поверхности. Автомобильные краски мы анализируем послойно и определяем состав каждого слоя, чтобы затем сравнить с базой данных и установить модель, изготовителя и год выпуска. С вашими частичками мы попытаемся проделать то же самое. Хотя, конечно, мы не сможем охарактеризовать поверхность, потому что не сколки, а капельки.— Сколько времени все это займет? — спросил Верд. — Просто мы бежим наперегонки со временем. Оно у нас ограничено.— Я буду делать это в свободное от работы время. Парочку дней? Я постараюсь как можно быстрее. Но я не хочу халтурить. Если вы правы, то нужно будет подготовить отчет для суда. Как говорится, поспешишь — людей насмешишь. Я дам вам расписку, что получил эти образцы от вас, чтобы потом никто не мог это оспорить.— Спасибо, Джейсон, — сказала Линн. — Я у тебя в долгу.Он весело ухмыльнулся:— Приятно слышать это от женщины.Глава 39Джеки Дональдсон случалось писать о стуке в дверь ночью, о том, как торопливо ведут к ожидающей полицейской машине, о быстрой езде по пустынным улицам и выматывающем ожидании в скученной комнате, полной застарелых людских запахов. Но ей никогда не приходило в голову, что однажды придется испытать это самой.От глубокого сна ее пробудил трезвон домофона. Она заметила время: было 03.47. Спотыкаясь, Джеки побрела к двери, на ходу натягивая халат. Когда сержант Даррен Хегги назвал себя, у нее мелькнула мысль, что что-то ужасное случилось с Элен. Она не могла понять, почему он требует впустить его в такой поздний час. Но спорить не стала. Она понимала, что это пустая трата времени.Хегги вломился в ее квартиру вместе с женщиной в штатском и двумя полицейскими в форме, державшимися позади и явно смущенными. Тратить время на вежливые разговоры Хегги не стал.— Жаклин Дональдсон, я задерживаю вас по подозрению в заговоре с целью убийства. Вы можете быть задержаны на срок до шести часов без ареста и имеете право связаться со своим адвокатом. Вы не обязаны сообщать что-либо, кроме своего имени и адреса. Вы понимаете причины своего задержания?Джеки презрительно хмыкнула:— Я понимаю, что вы имеете на это право. Но я не понимаю, почему вы это делаете?Хегги не понравился Джеки с первого взгляда. Его заостренный подбородок, маленькие глазки, плохая стрижка, дешевый костюм и развязность вызывали у нее омерзение. Однако, встречаясь с ней прежде, он держался вежливо и даже извинялся за причиняемое беспокойство. Теперь он демонстрировал строгую деловитость.— Пожалуйста, оденьтесь. Женщина-офицер останется с вами на это время. Мы подождем снаружи.Хегги отвернулся и взмахом руки отправил полицейских в форме на лестничную площадку.Обескураженная, но решившая не подавать вида, Джеки вернулась в спальный отсек своей квартиры. Она схватила первые попавшиеся майку и джемпер, стянула со стула джинсы, но тут же бросила все обратно. При плохом раскладе ей придется предстать перед шерифом прямо в том, во что она облачится сейчас. Она пошарила в глубине гардероба и вытащила единственный свой приличный костюм. Затем она повернулась спиной к женщине, которая отказалась отвести глаза, и оделась.— Мне нужно сходить в туалет, — сказала она.— Вам придется оставить дверь открытой, — невозмутимо ответила женщина.— Вы что, думаете, я собираюсь застрелиться?— Это для вашей же безопасности, — скучающим тоном сказала женщина.Джеки справила нужду, затем пригладила волосы пригоршней холодной воды. Она посмотрелась в зеркало, подумав, что такая возможность представится ей теперь не скоро. Теперь она узнала, что чувствовали те, о ком она писала, и это было ужасно. Ее мутило так, словно она не спала несколько дней, дыханье сперло.— Когда я смогу позвонить своему адвокату? — осведомилась она.— Когда мы приедем в полицейский участок, — последовал равнодушный ответ.Спустя полчаса она сидела в маленькой душной комнатке с Тони Донателло, адвокатом по уголовным делам в третьем поколении, с которым познакомилась еще в первые дни своей работы репортером в Глазго. Они больше привыкли встречаться в барах, а не в камерах, но Тони хватило благородства об этом не напоминать. Он также тактично умолчал о том, что, когда в последний раз представлял ее интересы, дело закончилось тем, что ей записали правонарушение.— Они хотят допросить тебя по поводу смерти Дэвида Керра, — сказал он. — Но я полагаю, ты и сама об этом догадалась.— Это единственное убийство, с которым я хоть как-то связана. Ты позвонил Элен?Тони коротко кашлянул:— Так получилось, что ее тоже забрали.— Я должна была сама это сообразить. Так какой держаться стратегии?— Ты делала в последнее время что-нибудь такое, что можно было бы притянуть к смерти Дэвида? — спросил он.Джеки покачала головой:— Ничего. Это вовсе не гнусный сговор, Тони. Мы с Элен не имеем никакого отношения к убийству Дэвида.— Джеки, не говори здесь за Элен. Мой клиент — ты, и меня интересуют только твои поступки. Если было что-нибудь… какое-то случайное замечание, неосторожное электронное сообщение, что угодно, что может бросить на тебя тень, тогда мы откажемся отвечать на любые вопросы. Будем молчать как рыбы. Но если ты уверена, что тебе не о чем беспокоиться, тогда мы станем отвечать. Так как?Джеки затеребила кольцо в брови:— Послушай, есть кое-что, о чем ты должен знать. Я не все время была с Элен. Я выходила на час или около того. Мне нужно было кое-кого повидать, и я не могу сказать, кто это был. Поверь мне, он для алиби не годится.У Тони вид стал встревоженным.— Это нехорошо, — пробормотал он. — Может быть, тебе стоит говорить «без комментариев».— Мне этого не хочется. Ты же понимаешь, как я буду после этого выглядеть.— Тебе решать. Но в данных обстоятельствах, думаю, молчание — наилучший выход.Джеки надолго задумалась. В конце концов она рассудила, что полиции вроде бы неоткуда узнать о ее отсутствии.— Я буду отвечать, — проговорила она.Комната для допросов была именно такой, какой ее представляют себе зрители криминальных телесериалов. Джеки и Тони сели напротив Хегги и женщины-детектива, сопровождавшей его на квартиру Джеки. В такой близости лосьон после бритья, которым пользовался Хегги, вонял омерзительно. В магнитофоне на краю стола крутились одновременно две кассеты. После того как были соблюдены формальности, Хегги перешел прямо к делу:— Как давно вы знакомы с Элен Керр?— Около четырех лет. Я встретила ее и ее мужа на вечеринке у нашего общего друга.— Каков характер ваших отношений?— Прежде всего и главным образом мы друзья. Но мы также и любовницы.— Как долго вы являетесь любовницами? — Глаза Хегги светились голодным огнем, словно уличение их в любовной связи доставляло ему такое же удовлетворение, как уличение преступника в убийстве.— Около двух лет.— Как часто вы встречались?— Как правило, мы проводили вместе один вечер в неделю. Обычно мы занимались сексом. Хотя и не всегда. Как я уже говорила, дружба является главной, наиболее важной составляющей наших отношений. — Джеки обнаружила, что допрос дается ей тяжелее, чем она думала. Ей трудно было сохранять невозмутимость под оценивающими взорами допрашивающих. Но она знала, что должна держаться. Любой срыв будет истолкован не в ее пользу.— Дэвид Керр знал, что вы спите с его женой?— Не думаю.— Вас, наверное, раздражало, что она не порывает с ним, — предположил Хегги.«Тонкое наблюдение, — подумала Джеки, — и неприятно близкое к истине». Джеки понимала, что, копни поглубже, и окажется, что она вовсе не жалеет о смерти Дэвида Керра. Она любила Элен и давно хотела гораздо большего, чем те жалкие объедки, которые перепадали ей с барского стола.— Я с самого начала знала, что она не собирается бросать мужа. Меня это устраивало.— Верится с трудом, — сказал он. — Вам совершенно определенно предпочитали мужа, и вас это не задевало?— Речь не идет о предпочтении. Это было наше обоюдное желание. — Джеки наклонилась вперед, как бы подчеркивая этим движением искренность своих слов. — Мы просто развлекались. Мне нравится моя свобода. Я не хочу себя связывать.— Неужели? — Он посмотрел в свои записки. — Так что сосед, который слышал, как вы кричали и ругались из-за того, что она не хочет уйти от мужа, лжет?Джеки вспомнила этот скандал. Вообще все их ссоры можно было по пальцам пересчитать. Месяца два назад она попросила Элен пойти с ней на сорокалетие подруги. Элен посмотрела на нее с изумлением. Это выходило за рамки их неписаных правил и даже не подлежало обсуждению. Тогда вся неудовлетворенность и досада, переполнявшие Джеки, выплеснулись наружу. Но она тут же прикусила язык, как только Элен пригрозила уйти и больше не вернуться. Ее такая перспектива насмерть перепугала. Но делиться этим с Хегги и его приспешницей Джеки не желала.— Наверняка лжет, — пожала она плечами. — У нас капитальные стены, через них ничегошеньки не слышно.— А если открыты окна? — спросил Хегги.— Когда имела место эта предполагаемая ссора? — вмешался Тони.Снова взгляд в записки.— В конце ноября.— И вы полагаете, что моя клиентка держит окна открытыми в конце ноября? В Глазго? — Он презрительно усмехнулся. — И это все, что у вас есть? Сплетни и пустая болтовня любопытных соседей, обладающих бурным воображением?Хегги пристально и долго смотрел на него, потом произнес:— У вашей клиентки имеются приводы за рукоприкладство.— Нет, это не так. Один раз ее привлекли за то, что она дала сдачи полицейскому, принявшему ее за участницу антиналоговой демонстрации, которую Джеки освещала как журналистка. Вряд ли это можно назвать «приводами за рукоприкладство».— Она ударила полицейского по лицу.— А он тащил ее по земле за волосы. Если бы полицейский действительно пострадал, думаете, шериф ограничился бы шестью месяцами условно? Если у вас нет более серьезных обвинений, я не вижу оснований для дальнейшего удерживания здесь моей клиентки.Хегги злобно уставился на них обоих:— Вы были с миссис Керр в ночь, когда умер ее муж?— Это так, — осторожно произнесла Джеки. Теперь начинался тот самый тонкий лед. — Это была наша обычная ночь свиданий. Она приехала около половины седьмого. Мы поужинали рыбой, за которой я выходила, выпили немного вина и отправились в постель. Она уехала около одиннадцати. Как всегда.— Может это кто-либо подтвердить?Джеки подняла брови:— Не знаю, как вы, инспектор, но когда я занимаюсь любовью, то не зову соседей поглазеть. Телефон звонил пару раз, но я не брала трубку.— У нас есть свидетель, который утверждает, что видел, как вы шли к своей машине приблизительно в девять вечера, — торжествующе объявил Хегги.— Должно быть, он перепутал день, — сказала Джеки. — Я весь вечер пробыла с Элен. Что, вы нашли еще одного моего соседа-праведника, который рад донести на поганую лесбиянку?Тони заерзал на стуле:— Вы слышали ответ моей клиентки. Если вы не можете выложить на стол ничего нового, я предлагаю на этом закончить.Хегги тяжело задышал.— Если вы еще потерпите, мистер Донателло, я представлю вам свидетельские показания, которые мы получили вчера.— Могу я их посмотреть? — спросил Тони.— Все в свое время. Дениза?Женщина-детектив открыла папку, которую держала на коленях, достала оттуда листок бумаги и положила перед ним. Хегги облизнул губы и заговорил:— Мы арестовали вчера мелкого наркодилера. Он с большой охотой сообщил нам все, что может представить его в более выгодном свете. Мисс Дональдсон, вам знаком Гэри Харди?Сердце Джеки упало. Какое отношение он-то имеет к происходящему? Той ночью она встречалась не с Гэри Харди и не с одним из его дружков.— Я знаю, кто он. — Она тянула время. Вряд ли можно считать эти слова признанием, ведь любой шотландец, читающий газеты или смотрящий телевизор, знал это имя. Несколько недель назад Гэри Харди вышел свободным из Верховного суда в Глазго после одного из самых сенсационных процессов последних лет. В ходе слушаний его неоднократно называли нарколордом, злодеем, для которого человеческая жизнь — ничто, закоренелым преступником. В частности, его обвиняли в том, что он нанял киллера для уничтожения своего делового соперника.— Встречались ли вы когда-либо с Гэри Харди?Джеки почувствовала, как по спине потекла струйка пота.— На профессиональной почве — да.— Вашей профессиональной или его? — напористо спросил Хегги, придвигая стул ближе к столу.Джеки с насмешкой возвела глаза к небу:— О боже, инспектор. Я журналистка. Моя работа заключается в том, чтобы беседовать с людьми, попавшими в новости.— Сколько раз вы встречались с Гэри Харди? — продолжал нажимать Хегги.Джеки выдохнула через нос:— Три раза. Я интервьюировала его год назад, когда писала статью для журнала о современном преступном мире Глазго. Затем я интервьюировала его, когда он ждал суда, для статьи, которую собиралась писать после окончания процесса. И наконец, пару недель назад он пригласил меня выпить, я стараюсь поддерживать подобные связи. Именно так я добываю материалы, которые не может получить никто другой.Хегги окинул ее скептическим взглядом, затем опустил глаза на листок с показаниями, лежавший перед ним.— Где вы выпивали?— В «Рамблас». Это кафе-бар в…— Я знаю, где находится «Рамблас», — оборвал ее Хегги. Он снова посмотрел на бумаги. — На этой встрече вы передали Харди объемистый конверт, мисс Дональдсон. Можете вы рассказать нам, что было в этом конверте?Джеки старалась не показать, как она потрясена. Рядом зашевелился Тони.— Мне хотелось бы поговорить с моей клиенткой наедине, — торопливо произнес он.— Нет, Тони. Все в порядке, — сказала Джеки. — Мне нечего скрывать. Когда я договаривалась с Гэри о встрече, он сказал, что ему очень понравились фотографии, сопровождавшие мою статью о нем. Он попросил сделать ему копии. Я привезла их с собой в «Рамблас». Если вы мне не верите, можете узнать в фотолаборатории. Они нередко печатают черно-белые фото, так что наверняка вспомнят. У меня также есть их расписка в папке со счетами.Тони наклонился вперед:— Вы видите, инспектор? Ничего зловещего. Просто журналистка старается поддерживать добрые отношения с интервьюируемым. Если это и есть весь ваш новый материал, моей клиентке нет причин долее здесь задерживаться.Хегги выглядел слегка разочарованным.— Обращались ли вы к Гэри Харди с просьбой организовать убийство Дэвида Керра?Джеки решительно покачала головой:— Нет.— Просили ли вы Гэри Харди свести вас с кем-то, кто может убить Дэвида Керра?— Нет. Такое никогда не приходило мне в голову. — Джеки наконец вздернула подбородок и полностью подавила в себе страх.— Вы ни разу не думали о том, насколько приятней станет ваша жизнь без Дэвида Керра? И как легко это устроить?— Полная чушь. — Джеки ударила ладонями плашмя по столу. — Зачем вы тратите ваше время на меня, когда должны были бы заниматься своей работой?— Я и занимаюсь своей работой, — спокойно ответил Хегги. — Поэтому вы здесь.Тони посмотрел на часы:— Не надолго, инспектор. Или вы арестуете мою клиентку, или отпускайте ее. Допрос закончен. — Он положил руку на руку Джеки.Минута очень долго тянется в полицейской комнате для допросов. Хегги выдержал паузу, причем взгляд его не отрывался от Джеки. Затем он оттолкнулся от стола.— Интервью закончено в шесть часов двадцать пять минут. Вы свободны и можете идти, — произнес он недовольным голосом. Он нажал на кнопку, выключающую магнитофоны. — Я вам не верю, мисс Дональдсон, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Я думаю, что вы и Элен Керр сговорились убить Дэвида Керра. Я думаю, что вы хотели заполучить ее полностью себе. Я думаю, что вы той ночью вышли из дому, чтобы заплатить нанятому вами убийце. И я намерен это доказать. — У двери он обернулся к ней. — Это было только начало.Когда дверь за ним захлопнулась, Джеки закрыла лицо руками.— Господи боже, — прошептала она.Тони собрал свои вещи и обнял ее за плечи:— Ты отлично держалась. У них ничего не вышло.— Я видела, как людей осуждали при меньших уликах. Они в меня вцепились всерьез и не остановятся, пока не найдут кого-то, кто видел меня тем вечером за пределами моей квартиры. Господи Иисусе. Поверить не могу, что вдруг откуда-то выплыла эта история с Гэри Харди. Именно сейчас.— Хотел бы я, чтобы ты упомянула мне об этом раньше, — сказал Тони, ослабляя галстук и потягиваясь.— Прости. Я понятия не имела, что это всплывет. Я же не думаю о Гэри Харди постоянно. И вообще, он не имеет к этому никакого отношения. Ты ведь мне веришь, Тони? — Она с тревогой заглянула ему в глаза. Если она не может убедить собственного адвоката, шансов убедить полицию у нее тоже не было.— Не важно, чему я верю. Важно то, что они могут доказать. Хороший адвокат разобьет все их доводы за минуту. — Он зевнул. — Славная ночка, не так ли?Джеки поднялась на ноги:— Давай выбираться из этой чертовой дыры. Здесь даже воздух кажется зараженным.Тони ухмыльнулся:— Кто-то должен подарить Хегги большую бутылку приличного лосьона после бритья. А то от него сейчас пахнет хорьком, приманивающим самку.— Если даже он будет благоухать туалетной водой от Пако Рабана, человеком ему не стать, — вызверилась Джеки. — Скажи, они и Элен тоже здесь держат?— Нет. — Тони набрал в грудь побольше воздуха. — На самом деле вам лучше пока не видеться.Джеки посмотрела на него взглядом, в котором смешались обида и разочарование.— Почему лучше?— Потому что тогда будет труднее доказать, что вы состоите в сговоре. А то может показаться, что вы обсуждаете стратегию, подгоняете свои истории, чтобы во всем совпадали.— Это глупо, — твердо заявила она. — Черт их всех побери, мы же с ней подруги. Любовницы. К кому еще нам обращаться за поддержкой и утешением? Если мы будем избегать друг друга, создастся впечатление, будто нас что-то напрягает. Если Элен захочет меня, она меня получит. Без вопросов.Он пожал плечами:— Тебе решать. Ты платишь мне за советы, даже если ими не пользуешься. — Он отворил дверь и жестом пригласил ее в коридор. Джеки расписалась за возврат своих вещей, и они направились к выходу.Тони распахнул дверь на улицу и замер. Несмотря на ранний час, на тротуаре толпились три кинооператора и кучка журналистов. Едва они заметили Джеки, послышались крики: «Эй, Джеки, тебя арестовали?», «Джеки, ты наняла убийцу или нет?», «Как ты себя чувствуешь в качестве подозреваемой, а, Джеки?»Именно в таких сценах Джеки не раз принимала участие. Однако впервые она оказалась по другую сторону барьера. Джеки думала, что нет ничего хуже, чем быть поднятой с постели среди ночи и вынести допрос с пристрастием. Теперь она поняла, что ошибалась. Предательство было больнее.Глава 40Темноту кабинета Макфэдьена немного рассеивал призрачный свет мониторов. На двух мониторах, за которыми он в эту минуту не работал, мелькали картинки скринсэйвера, сделанного им самим. Зернистые газетные фотографии его матери, унылые виды Холлоу-Хилла, надгробие на Западном кладбище и недавние его фотоснимки Джилби и Мэкки.Макфэдьен сидел за ноутбуком и составлял некий документ. Первоначально он планировал просто подать жалобу на бездействие Лоусона и его помощников. Но экскурсия на веб-сайт «Шотландский Администратор» показала ему бессмысленность такого шага. Любые его жалобы будут переданы самой файфской полиции, а там едва ли станут критиковать действия своего сотрудника, тем более заместителя начальника полиции. Он хотел получить серьезный ответ, а не отписку.И тогда он решил изложить всю историю письменно и разослать ее копии во все крупные средства массовой информации в Шотландии. Однако чем дальше он продвигался, тем больше его одолевало беспокойство, что это письмо отбросят, как очередную выдумку сумасшедшего, во всем видящего заговоры. Или еще того хуже.Макфэдьен прикусил заусенец и задумался о том, что же ему делать. Он, конечно, завершит свой критический разбор деятельности, а вернее, бездеятельности файфской полиции, позволяющей разгуливать на свободе двум убийцам. Но нужно было совершить что-то еще, чтобы люди прислушались к его словам. Что-то такое, что заставило бы обратить внимание на его жалобы или на то, как сама судьба настигает виновников убийства его матери.Казалось бы, двух смертей должно было быть достаточно. Но люди так слепы. Они не видят того, что находится прямо у них под носом. После всех его трудов справедливость все равно не восторжествовала.Он оставался единственным человеком, способным добиться того, чтобы правосудие свершилось.Дом его начинал походить на лагерь беженцев. Алекс привык к образу жизни, который сложился у них с Линн за долгие годы: совместные трапезы, прогулки по берегу, посещения выставок и кино, иногда встречи с друзьями. Он признавал, что многие сочли бы такую жизнь однообразной, но ему она нравилась. Он понимал, что с рождением ребенка все переменится, и от души приветствовал эту явную, хотя и смутно представляемую им перемену. Однако он не рассчитывал, что в свободной комнате у него поселится Верд. Не ждал внезапного появления у себя на пороге убитой горем Элен и разъяренной Джеки. У него было ощущение, что дом его оккупирован. Его так захлестывали чужая боль и злость, что он уже не понимал, что чувствует сам.Он просто дар речи потерял, когда появившиеся у него на пороге женщины попросили его спрятать их от журналистов, осаждавших их дома. Как могли они вообразить, что им здесь обрадуются? Первым побуждением Линн было сплавить их в гостиницу, но Джеки решительно заявила, что здесь единственное место, где их никто не будет искать. В точности как Верда, устало подумал Алекс.Элен разразилась слезами, умоляя простить ее за измену Бриллу. Джеки властно напомнила Линн, что бралась помочь Алексу. И все-таки Линн настаивала, что им здесь не место. Но тут заплакала Дэвина, и Линн, захлопнув перед их носом дверь, помчалась ее утешать, бросив предварительно угрожающий взгляд на Алекса. «Только попробуй их впустить!» — означал он. Но Верд проскользнул мимо него и догнал женщин, когда они уже садились в машину. Вернувшись через час, он сообщил, что поселил их в соседнем мотеле под своим именем.— У них крохотное шале среди деревьев, — доложил он. — Никто не знает, что они там. Им там будет хорошо.Рыцарский поступок Верда привел к тому, что ужин начался напряженно, но постепенно мир был восстановлен, чему немало поспособствовало выпитое в значительном количестве вино. Трое взрослых людей сидели вокруг кухонного стола за опущенными шторами, и бутылки пустели одна за другой, а они говорили и говорили. Но слов им было недостаточно. Они жаждали действия.Верд стоял за то, чтобы встретиться с Макфэдьеном лицом к лицу и потребовать у него объяснений за венки на похоронах Зигги и Брилла. Но супруги выступили против него единым фронтом. Не имея возможности уличить Макфэдьена в убийствах, они только его насторожат, а признания не добьются.— Пусть настораживается, — твердил Верд. — По крайней мере оставит нас двоих в покое.— А может, уедет подальше и придумает что-нибудь еще более изощренное. Он не спешит, Верд. У него впереди целая жизнь, — сказал Алекс.— При условии, что убийца Брилла он, а не какой-то наемник Джеки, — проворчала Линн.— Потому-то нам и нужно признание Макфэдьена, — кивнул Алекс. — Его уход в тень ничего нам не даст.Так они топтались на одном месте, то и дело утыкаясь в тупики, откуда их периодически извлекал плач Дэвины, которая просыпалась и требовала кормежки. Накатили воспоминания. Алекс и Верд стали жаловаться на то, как тяжело им пришлось в их последний год в Сент-Эндрюсе, когда все указывали на них пальцами. Верд сдался первым. Он опустошил стакан и поднялся из-за стола.— Мне нужен свежий воздух, — объявил он. — Меня не запугать. Я не стану прятаться до конца жизни за закрытыми дверьми. Я отправляюсь на прогулку. Кто-нибудь хочет составить мне компанию?Таких не нашлось. Алекс собирался готовить, а Линн кормила Дэвину. Верд позаимствовал непромокаемую куртку Алекса и отправился на берег. Против ожидания, тучи, весь день закрывавшие небо, рассеялись. Небо было ясным, огромная луна висела низко над горизонтом между мостами. Температура упала на несколько градусов, и Верд поднял воротник, чтобы защититься от порывов пронзительно холодного ветра с залива. Он направился к железнодорожному мосту, зная, что если залезет наверх, то полюбуется великолепным видом на бухту, утес Басс-Рок и Северное море вдали.Он радовался тому, что вышел на воздух. Человек всегда ближе к Богу на просторе, в одиночестве. Он думал, что поставил на прошлом крест, но события последних дней показали, насколько тесна его связь с тем молодым человеком, каким он был когда-то. Верду было необходимо побыть наедине с собой, восстановить веру в свое перерождение. Продолжая идти, он размышлял о пройденном им огромном пути, о множестве пороков, от которых он избавился благодаря вере в спасение, предлагаемое религией. Мысли его становились все светлее, на сердце становилось легче. Сегодня он позвонит семье. Ему нужно услышать родные голоса. Несколько слов жены и детей способны пробудить его от кошмара. Опасность не исчезнет. Он это знал. Но ему станет легче, появятся силы для борьбы…Ветер усиливался, гудел и завывал вокруг него. Он задержал дыхание, прислушиваясь. К мосту приближался поезд, и Верд запрокинул голову, чтобы посмотреть, как он прогромыхает над ним по словно игрушечным рельсам. Неожиданный удар по черепу бросил Верда на колени, как будто вынуждая творить молитву. Второй удар, по ребрам, свалил его на бок.Перед глазами возникла смутная темная фигура с бейсбольной битой в руках. И тут же третий удар, по спине, закрутил его мысли в вихре боли. Цепляясь за жесткую траву, он попытался уползти от неведомой беды. Четвертый удар, по ягодицам, пригвоздил его к земле, лишая надежды на спасение. И вдруг все прекратилось. Он словно бы перенесся в прошлое, на двадцать пять лет назад. Сквозь боль и головокружение в сознание ворвались крики и истошный лай маленькой собачки. Чье-то теплое затхлое дыхание ударило Верду в нос, а потом шершавый мокрый язык прошелся по его лицу. То, что он в состоянии был что-то почувствовать, привело Верда в такое умиление, что он прослезился.— Ты охранил меня от врагов моих, — попытался выговорить он. И все провалилось во тьму.— Я не собираюсь ехать в больницу, — упирался Верд.Он повторил это столько раз, что Алекс заподозрил у него серьезные проблемы с мозгами. Верд сидел за кухонным столом, скованный болью, но несгибаемый в своем отказе от медицинской помощи. Лицо его было даже не бледным, а белым, длинный вспухший рубец тянулся от правого виска к затылку.— Я думаю, у тебя сломаны ребра, — сказал Алекс уже невесть в какой раз.— На них даже не накладывают шины, — отозвался Верд. — Я раньше уже ломал ребра. Тебе дают обезболивающие таблетки и велят принимать их, пока не станет легче.— Меня больше тревожит сотрясение мозга, — проговорила Линн, подсовывая ему чашку крепкого сладкого чая. — Выпей. Это полезно при шоке. И если тебя опять вырвет, значит, у тебя точно сотрясение, и мы поедем в больницу в Данфермлин.Верд картинно содрогнулся:— Нет, только не в Данфермлин.— Не так-то он плох, если еще может острить насчет Данфермлина, — усмехнулся Алекс. — Что-нибудь вспоминается о нападении?— Я никого не видел, пока меня не шарахнуло. А потом у меня все пошло кругом. Я видел черную фигуру. Вроде бы мужчину. Или высокую женщину. С бейсбольной битой. Ну не глупость? Притащиться через океан назад в Шотландию, чтобы быть измолоченным битою для бейсбола.— А лица ты не разглядел?— Я думаю, что на лице у него была маска. Я не заметил даже бледного пятна. Помню, как потерял сознание. А когда очнулся, увидел над собой ошарашенную физиономию вашего соседа. Потом меня вырвало на его пса.Несмотря на оскорбление, нанесенное его собаке, Эрик Гамильтон помог Верду подняться на ноги и поддерживал его все четверть мили до дома Джилби. Он пробормотал что-то о том, что вспугнул грабителя, отмахнулся от бурных благодарностей и растаял во мраке ночи, даже не выпив стаканчика виски.— Он нас не признает, — заметила Линн. — Он бухгалтер на покое, а нас считает богемой. Так что не беспокойся, ты не разрушил прекрасную дружбу. Однако теперь нам надо вызвать копов.— Давайте подождем до утра. Тогда мы сможем поговорить непосредственно с Лоусоном. Может быть, теперь он от нас не отмахнется, — сказал Алекс.— По-твоему, это был Макфэдьен? — спросил Верд.— Это же не Атланта, — откликнулась Линн. — Это тихая файфская деревня. Не думаю, что кого-нибудь когда-нибудь так избивали в Норт-Куинсферри. А если бы кто-то решился на уличный грабеж, то вряд ли избрал бы своей жертвой сорокалетнего гиганта, когда вокруг множество пенсионеров, которые каждый вечер выгуливают своих собачек. Так что это преднамеренное нападение.— Я согласен, — кивнул Алекс. — И почерк знакомый. Подстроить все так, чтобы выглядело как случайность. Поджог, взлом, уличный разбой. Если бы Эрик не подоспел на помощь, ты уже был бы мертв.Прежде чем кто-то успел отреагировать, раздался звонок в дверь.— Я открою, — сказал Алекс.Вскоре он вернулся, а следом за ним шел полицейский констебль.— Мистер Гамильтон сообщил о разбойном нападении, — объяснил Алекс. — Патрульный констебль Гендерсон прибыл, чтобы принять от тебя заявление. Это мистер Мэкки, — добавил он.Верд выдавил измученную улыбку.— Спасибо, что пришли, — сказал он. — Почему бы вам не присесть?— Мне хотелось бы записать некоторые подробности, — произнес патрульный констебль Гендерсон, подсаживаясь к столу и вытаскивая записную книжку. Он расстегнул объемистую непромокаемую форменную куртку, но не сделал попытки снять ее.Верд назвал свое полное имя, адрес, объяснил, что находится в гостях у старых друзей Алекса и Линн. Когда Гендерсон узнал о сане пострадавшего, он смутился, словно ему стало неловко, что на его участке обидели священника.— Что именно произошло? — спросил он у Верда.Верд сообщил все, что смог припомнить.— Простите за скудость информации. Было темно. И меня застигли врасплох, — извинился он.— Он ничего не говорил?— Нет.— Не требовал денег?— Ничего.Гендерсон покачал головой:— Плохо. Невиданное дело в нашей деревне. — Он посмотрел на Алекса. — Я удивлен, что вы сами нас не вызвали, сэр.— Нас больше заботило, как чувствует себя Том, — вмешалась Линн. — Мы старались убедить его поехать в больницу, но он настроился быть стоиком.Гендерсон кивнул:— Я думаю, что миссис Джилби права, сэр. Не будет вреда, если врач вас осмотрит. Кроме того, официальное заключение о причиненных увечьях понадобится нам, если мы поймаем того, кто это сделал.— Может быть, утром, — отговорился Верд. — Сейчас я этого не вынесу.Гендерсон захлопнул записную книжку и отодвинул стул.— Мы будем держать вас в курсе, сэр, — сказал он.— Вы можете оказать мне еще одну услугу, офицер, — произнес Алекс.Гендерсон вопросительно посмотрел на него.— Я знаю, что это прозвучит неожиданно, но не могли бы вы направить копию вашего рапорта заместителю начальника полиции Лоусону?Гендерсона эта просьба привела в недоумение.— Простите, сэр, я не совсем понимаю…— Я не хочу вас учить, но это длинная и запутанная история, а мы слишком устали, чтобы сейчас ее излагать. Мистер Мэкки и я обсуждали с Лоусоном одно очень щепетильное дело. И есть вероятность, что это нападение — не простая попытка грабежа. Мне бы хотелось, чтобы он получил рапорт и узнал о происшедшем. Завтра я в любом случае буду с ним разговаривать, и было бы полезно, если бы его оповестили заранее.Никто из хоть раз присутствовавших при том, как Алекс убеждает своих служащих поработать сверхурочно, не удивился бы его тихой и властной настойчивости.Гендерсон явно обдумывал услышанное. В глазах его была неуверенность.— Это выходит за рамки предписанного, — нерешительно заметил он.— Я это сознаю. Но и ситуация выходит за рамки обыденного. Я обещаю вам, что это не отразится на вас плохо. Если вы предпочитаете, чтобы заместитель начальника полиции Лоусон лично связался с вами… — Алекс оборвал себя на полуслове и выжидательно посмотрел на полицейского.Гендерсон тут же принял решение.— Я направлю копию рапорта в управление, — сказал он. — И упомяну, что вы попросили об этом.Алекс проводил его к двери. А затем он стоял на пороге и смотрел, как полицейская машина отъезжает от дома и выруливает на улицу. Он задался вопросом, кто в эту минуту таится сейчас в темноте, наблюдая за ним. Дрожь пробежал по его телу. Но не от холодного ночного воздуха.Глава 41Телефон зазвонил сразу после семи. Дэвина проснулась, а Алекс подскочил в постели. После нападения на Верда малейший шум вонзался в его сознание, требуя немедленного анализа и оценки риска. Кто-то там, снаружи дома, выслеживает его и Верда, охотится на них, и все органы его чувств были настороже. В результате он почти не спал. Он слышал, как ночью бродил по дому Верд, наверное, в поисках обезболивающего. Но это не был обычный домашний звук, и сердце его застучало молотом, покуда он не сообразил, что происходит.Он схватил телефонную трубку, прикидывая — может, Лоусон уже пришел на работу и уже успел получить рапорт Гендерсона. И неожиданно услышал жизнерадостный говорок Джейсона Макаллистера.— Привет, Алекс, — весело приветствовал его эксперт-криминалист. — Я знаю, что молодые родители всегда просыпаются с первыми петухами, и потому решил, что вы не рассердитесь, если я позвоню так рано. Послушайте, я получил некоторую информацию для вас. Я могу к вам заехать прямо сейчас, до работы. Как вы на это смотрите?— Замечательно, — с трудом проговорил Алекс. Линн отпихнула одеяло и, ощупью дойдя до кроватки, взяла дочку на руки.— Чудесненько. Я буду у вас через полчаса.— Вы знаете адрес?— Конечно. Я туда пару раз ездил встречаться с Линн. Пока. — Телефон замолк, и Алекс вылез из постели, как раз когда Линн вернулась в нее с малышкой.— Это был Джейсон, — объяснил Алекс. — Он едет сюда. Мне, пожалуй, стоит поскорей принять душ. Ты мне не говорила, что он такая ранняя пташка. — Он наклонился и поцеловал головку дочки, которую Линн уже поднесла к груди.— Иногда даже слишком, — согласилась Линн. — Я покормлю Дэвину, а потом накину халат и присоединюсь к вам.— Не верится, что он смог так быстро получить результат.— Он похож на тебя, когда ты только начинал свое дело. Он обожает то, чем занимается, так что теряет счет времени. А своей радостью хочет поделиться немедленно со всеми вокруг.Алекс замер, потянувшись за халатом:— Я правда был таким? Просто чудо, что ты не потребовала развода.Верда он нашел на кухне в ужасном виде. С лица исчезли все краски, кроме огромного синяка, растекшегося, как жирное пятно, на оба глаза. Он неловко сидел на стуле и держал кружку обеими руками.— Фигово выглядишь, — вздохнул Алекс.— И чувствую себя соответственно. — Он отхлебнул кофе и сморщился. — Почему у тебя нет пристойных обезболивающих?— Потому что мы стараемся не глушить боль таблетками, — бросил Алекс через плечо, торопясь к двери. Джейсон влетел в комнату чуть не на пуантах, клокоча от переполнявшего его возбуждения, и только потом обратил внимание на Верда.— Что за черт, старина. Что с вами случилось?— Человек с бейсбольной битой, — сухо объяснил Алекс. — Мы не шутили, когда говорили, что это может оказаться вопросом жизни или смерти. — Он налил Джейсону кофе. — Поражаюсь, как быстро вы сумели кое-что сделать для нас.Джейсон пожал плечами:— Раз уж я взялся за эту работу, дальше все проще. Я провел микроспектрофотометрию, чтобы точно установить цвет, затем прогнал пробу через газовый хроматограф для определения состава. Однако в моей базе данных образца для сравнения не нашлось.Алекс вздохнул:— Что ж, мы этого ждали.Джейсон предостерегающе поднял палец:— Нет, Алекс. Я ведь человек не без связей. Пару лет назад на какой-то конференции я встретил одного парня, самого большого в мире знатока красок. Он работает на ФБР. Считается, что у него самая полная база данных во Вселенной. Я связался с ним и попросил проверить мои результаты у себя. И — ура — мы получили результат. — Он широко раскинул руки, словно ожидая аплодисментов.В этот момент вошла Линн, как раз чтобы услышать его заключительные слова.— Какой же это результат? — спросила она.— Не стану вас утомлять техническими подробностями. Ваша краска была изготовлена на небольшом производстве в Нью-Джерси в середине семидесятых и предназначалась для покраски стеклопластика и некоторых видов формованного пластика. Потребитель, на которого она рассчитана, — это судостроители и владельцы яхт и лодок. Она дает особо стойкий наружный слой — он устойчив к царапинам и не отслаивается даже при очень жестких погодных условиях. — Джейсон расстегнул свой рюкзак, порылся в нем и наконец вытащил компьютерную распечатку цветовой таблицы. Участок светло-голубого сектора был обведен черным маркером. — Вот примерно такой оттенок, — сказал он, передавая распечатку по кругу. — Хорошая новость заключается в том, что благодаря высокому качеству этой краски, если в том чудесном случае место преступления сохранилось, вполне возможно даже сегодня провести сравнительный анализ. Эта краска продавалась главным образом на Восточном побережье США, но кое-что экспортировалось в Соединенное Королевство и на Карибы. Компания потом сдохла, где-то в конце восьмидесятых, так что больше ничего выяснить не удастся.— Значит, можно предположить, что Рози убили на какой-нибудь лодке? — уточнил Алекс.Джейсон с сомнением почмокал губами:— Если и так, это скорее должен быть небольшой корабль.— Почему ты так решил?Тот театральным жестом выхватил из рюкзака еще пачку листков:— А здесь вступает в игру форма капелек краски. У нас имеются шарики слезовидной формы. И один-два обрывка волокна, очень напоминающие волоски коврового покрытия. А это, в свою очередь, рассказывает мне следующую историю. Эти капли упали с кисти, когда что-то красили. Это очень текучая краска, то есть она слетает с кисти мельчайшими шариками. Тот, кто красил, мог их и не заметить. Обычно краска разлетается такими мелкими брызгами, когда окрашиваемая поверхность находится у вас над головой и вы работаете вытянутой рукой. А поскольку имеющиеся капли по форме почти не отличаются, это предполагает, что краску наносили на поверхность вверху и с равного расстояния. Ни того ни другого не бывает при покраске корпуса судна. Даже если вы перевернули его вверх дном, чтобы выкрасить изнутри, откуда там ковер? Верно? И капли тогда будут разного размера, потому что часть поверхности окажется ближе, а часть — дальше. Ведь так? — Он сделал паузу и оглядел комнату. Все закивали головами, заразившись его энтузиазмом.— Так что же нам остается? Если это была лодка, а вернее, катер, — то, видимо, этот ваш человек красил крышу каюты. Я проделал несколько экспериментов с очень похожей краской, и, чтобы достичь подобного эффекта, мне приходилось тянуться очень высоко. А на лодках и маломерных судах помещений такой высоты нет. Так что, по моим соображениям, у вашего человека должно быть приличное судно.— Если только это было судно, — проговорила Линн. — А не могло это быть что-нибудь другое? Внутренность трейлера? Или автоприцепа?— Могло. Хотя вряд ли в трейлере будет ковер. Это мог быть эллинг или гараж. Потому что краски, пригодные для стеклопластика, хорошо ложатся и на асбест, а его много использовали в семидесятые.— Итак, подведем итог: все это не слишком нас продвинуло вперед, — разочарованно сказал Верд.Разговор пошел сразу в нескольких направлениях, но Алекс перестал слушать. Мозг его заработал. Услышанное повернуло мысль в новом направлении. В голове одна за другой возникали неожиданные связи, соединяя разрозненные кусочки информации в единую картину. Если допустить одну, прежде невообразимую вещь, то многое становится понятным и объяснимым. Вопрос состоял в том, что с этим делать дальше.Внезапно Алекс осознал, что совершенно выключился из общей беседы. Между тем все смотрели на него, ожидая ответа на какой-то не услышанный им вопрос.— Что такое? — спросил он. — Простите, отвлекся.— Джейсон спрашивает, хочешь ли ты, чтобы он передал тебе письменный отчет? — объяснила Линн. — Чтобы ты мог показать его Лоусону.— Да, прекрасная мысль, — пробормотал Алекс. — Это блестящая работа, Джейсон. Очень впечатляет.Пока Линн провожала Джейсона к двери, Верд проницательно посмотрел на Алекса.— У тебя появилась какая-то идея, Джилли, — произнес он. — Мне знаком этот взгляд.— Нет. Я просто ломаю голову, пытаясь вспомнить, у кого из «Ламмаса» были лодки. Там вроде была парочка рыбаков? — Говоря это, Алекс отвернулся и занялся поджариванием хлеба в тостере.— Теперь, когда ты об этом упомянул… Нужно будет не забыть напомнить об этом Лоусону, — сказал Верд.— Ага. Когда он позвонит, можешь рассказать ему это.— Почему я? А где будешь ты?— Мне нужно съездить сегодня на несколько часов в контору. Последнее время я что-то запустил свой бизнес. Он ведь не работает сам по себе. На сегодня намечено несколько совещаний, на которых мне обязательно нужно присутствовать.— Ты поедешь один?— У меня нет выбора, — сказал Алекс. — Но полагаю, что ясным днем на дороге в Эдинбург мне ничего особенно не грозит. И я вернусь задолго до темноты.— Смотри у меня. — На кухню вернулась Линн с утренними газетами в руках, — Гляди-ка, Джеки была права. Их лица на всех первых страницах.Погруженный в свои мысли Алекс машинально жевал тост. Пока остальные уткнулись в газеты, он подобрал таблицу красок, которую оставил Джейсон, и сунул к себе в брючный карман. Дождавшись паузы в разговоре, он попрощался, поцеловал жену и спящую малышку и поспешно покинул дом.Он осторожно вывел «БМВ» из гаража, затем на улицу и выехал на шоссе, ведущее на мост и далее в Эдинбург. Но, достигнув развязки, он повернул не на юг, на шоссе М90, а на боковую дорогу, ведущую на север. Тот, кто за ними охотился, подобрался слишком близко. Алексу некогда было рассиживаться на совещаниях.С чувством облегчения, которым отнюдь не гордилась, Линн уселась за руль своего автомобиля. Она начала испытывать клаустрофобию в собственном доме. Даже бегство в мастерскую и работа по реставрации последней картины не приносила облегчения. Она понимала, что не должна садиться за руль так скоро после кесарева сечения, но ей нужно было вырваться из дому. Необходимость сделать покупки оказалась идеальным предлогом. Она пообещала Верду, что попросит кого-нибудь из служащих супермаркета отнести тяжелые покупки в машину. Затем она закутала Дэвину потеплее, положила ее в сумку-люльку и пустилась в путь.Она решила по максимуму воспользоваться своей свободой и съездить в большой супермаркет в Керколди. Если после покупок у нее хватит сил, она заедет навестить родителей. Они не видели Дэвину после ее возвращения домой из больницы. Может быть, первая встреча с новорожденной внучкой немного развеет их горе. Им нужно теперь что-то, что оставит прошлое в прошлом. И надеяться на будущее.При выезде с шоссе в районе Холбита на приборной панели замигала красная лампочка, сигнал, что кончается топливо. Разумом она понимала, что бензина вполне достаточно, чтобы доехать до Керколди и обратно, но с дочкой в машине ей не хотелось рисковать. Она включила поворотник и свернула на заправку, подъехала вплотную к одной из бензоколонок, совершенно не обращая внимания на машину, которая неотступно следовала за ней с тех пор, как она выехала из Норт-Куинсферри.Линн заправила бак и отправилась платить. Ожидая, пока снимут деньги с ее кредитной карточки, она бросила взгляд наружу.Сначала она не сообразила, что именно видит. Сцена, разворачивающаяся у бензоколонки, выглядела… неправильно. Совсем неправильно. Потом до нее дошло. Линн отчаянно закричала и, спотыкаясь, бросилась к двери, уронив сумочку, так что всё ее содержимое высыпалось на пол.Серебристый «фольксваген-гольф» припарковался вплотную за ее автомобилем, мотор его работал, но водительская дверца была распахнута. Пассажирская дверца ее машины также была открыта, заслоняя того, кто наклонился внутрь. Когда Линн распахнула тяжелую дверь конторы, мужчина выпрямился, и его черные волосы упали на глаза. Он прижимал к себе сумку с Дэвиной. Бросив взгляд в ее сторону, он побежал к «фольксвагену». Крик Дэвины пронзил воздух, как клинок.Он зашвырнул сумку с малышкой на пассажирское сиденье своей машины, а сам проворно вскочил за руль. Линн едва не поймала его. Но он резко ударил по газам, и автомобиль рванул с места, так что шины завизжали по бетону.Не чувствуя боли в незажившем шве, Линн кинулась на серебристый «фольксваген», когда тот, заложив дикий вираж, вылетал с заправочной площадки. Но ее пальцы лишь скользнули в отчаянии по гладкому борту, и, потеряв равновесие, она тяжко упала на колени— Нет! — закричала она, колотя кулаками по земле. — Не-ет!Она попыталась встать, чтобы побежать к своей машине и пуститься в погоню. Но ноги ее не слушались, и она свалилась на землю, содрогаясь в бессильной муке.Ликование переполняло Макфэдьена, когда он мчался по шоссе А-92 от холбитской автозаправки. Он это сделал! Ребенок у него! Он мельком глянул на девочку — как она там. Дикие вопли прекратились, как только он выехал на скоростной участок шоссе. Он слышал когда-то, что младенцам нравится езда в автомобиле. Этой точно нравилось. Голубые глаза ребенка смотрели на него спокойно и равнодушно. В конце скоростного участка он свернул на проселок, чтобы избежать встречи с дорожной полицией. Вскоре он остановится и пристегнет корзинку, как положено. Он не хотел, чтобы с ребенком что-нибудь случилось. Наказать он хочет не его, а Алекса Джилби. И чем дольше младенец будет жив и здоров, тем горше будут его страдания. Он подержит ребенка заложником ровно столько, сколько ему понадобится.Все получилось до смешного легко. Право, люди должны бы лучше заботиться о своих детях. Просто удивительно, как большинство из них не попадает в чужие руки.Теперь-то все его выслушают, думал он. Он заберет ребенка к себе домой и запрет двери. Осада… вот что это будет. Представители СМИ ломанутся толпой, и тут-то он объяснит, почему был вынужден прибегнуть к таким крайним мерам. Когда они услышат, как файфская полиция защищает убийц его матери, все поймут, что на самом деле он не злодей, что его просто довели до крайности! А если это все-таки не сработает… Что ж, ему остается разыграть свою последнюю карту. Он бросил взгляд на дремлющего ребенка.Лоусон еще пожалеет, что не прислушался к нему.Глава 42Алекс свернул с шоссе у Кинросса. Он проехал сквозь этот тихий городок и направился дальше, к озеру Лох-Ливен. Когда Карен Пири проговорилась, что Лоусон отправился на рыбалку, она произнесла было «Лох» и осеклась. Но в Файфе есть только один «Лох», где можно серьезно порыбачить. Мысль Алекса, разбуженная недавней догадкой, работала без остановки. Он твердо знал, что никто из них не убивал Рози, и он не мог себе представить, чтобы Рози отправилась в метель бродить одна, рискуя стать легкой добычей для чужака. Он всегда склонялся к мысли, что она была убита своим таинственным дружком. А если вы планируете соблазнить девушку, вы не поведете ее ни в гараж, ни в сарай. Вы поведете ее туда, где живете. Тут-то и всплыла в памяти случайная фраза из недавнего разговора. И прежде немыслимая версия стала единственно возможной.Мощная громада горы Бишоп, похожая на спящего динозавра, замаячила справа, перекрывая путь сигналу на мобильный телефон. Не подозревая, что делается дома, Алекс продолжал свою миссию. Он точно знал, что ищет. Он только не знал, где сможет это найти.Он ехал медленно, сворачивая на дороги, ведущие к каждой ферме, на каждый проселок, который шел к озеру. Над серо-стальной водой стелилась легкая дымка тумана, приглушая звуки и придавая его поиску что-то пугающе-сказочное. Алекс заезжал в каждый проход, выходил из машины и вглядывался в окрестности, боясь пропустить то, за чем охотился. В высокой росистой траве ноги промокли по щиколотку, и он пожалел, что не обулся в сапоги. Но он ведь не хотел насторожить Линн: она сразу догадалась бы, что он отправляется не на работу, а куда-то еще.Он, не торопясь, методично двигался вдоль берега озера. Почти час он кружил вокруг маленькой площадки для автоприцепов, но того, что он искал, там не было. Его это не слишком удивило. Он и не рассчитывал найти объект своих поисков там, где до него легко может добраться любой турист.Примерно в то время, когда его обезумевшая от горя жена давала первые показания полиции, Алекс пил кофе в придорожном кафе и мазал маслом домашние лепешки, пытаясь согреться после своего похода вокруг озера. У него и мысли не возникало, что дома неладно.Первый полицейский, прибывший на место похищения, увидел невменяемую женщину с грязными руками и коленями, которая бессвязно бормотала что-то вперемешку с отчаянными рыданиями. Растерянный служащий автозаправки с беспомощным видом стоял рядом, в то время как раздосадованные водители прибывали и уезжали, поняв, что их обслуживать не собираются.— Давайте мне сюда Джимми Лоусона. Сейчас же, — кричала Линн на полицейского, пока служащий автозаправки объяснял тому, что произошло.Полицейский попытался, игнорируя ее требования, вызвать по рации экстренную помощь. Тогда она схватила его за куртку и, брызгая слюной, отчаянно потребовала вызвать заместителя начальника криминальной полиции графства. Офицер попытался вырваться, предлагая вызвать мужа, друзей, кого угодно.Линн презрительно оттолкнула его и рванулась обратно в контору бензоколонки. Из кучи высыпавшихся из сумочки вещей она выхватила мобильник и стала звонить Алексу. Но раздражающий голос службы связи твердил, что абонент недоступен.— Зараза! — взвыла Линн. Тыча непослушными пальцами мимо кнопок, она с грехом пополам набрала номер своего домашнего телефона.Когда Верд ответил, она зарыдала в голос:— Том, он забрал Дэвину. Этот ублюдок забрал мою дочь.— Что? Кто ее забрал?— Не знаю. Думаю, Макфэдьен. Он украл моего ребенка. — И слезы хлынули у Линн из глаз, душа ее.— Где ты?— На автозаправке в Холбите. Я всего лишь остановилась заправиться. На минутку отошла… — Линн, давясь рыданиями, уронила телефон. Она сползла вниз и прислонилась к витрине со сладостями. Обхватив голову руками, она рыдала и не могла остановиться. Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем услышала над собой мягкий успокаивающий женский голос. Она подняла глаза и уставилась в лицо незнакомки.— Я — инспектор полиции Кэти Макинтайр, — сказала женщина. — Можете рассказать мне, что произошло?— Его зовут Грэм Макфэдьен. Он живет в Сент-Монансе, — сказала Линн. — Он украл моего ребенка.— Вы знакомы с этим человеком? — спросила инспектор Макинтайр.— Нет. Не знаю. Но он мстит моему мужу: Он думает, что Алекс убил его мать. Конечно, он ошибается. Он псих. Он уже убил двоих. Не дайте ему убить моего ребенка. — Речь Линн звучала сбивчиво, мысли путались. Она попыталась сделать глубокий вдох и зашлась икотой. — Я знаю, что вам кажется, я с ума сошла, но это не так. Вам нужно связаться с заместителем начальника полиции графства Джеймсом Лоусоном. Он в курсе.Макинтайр колебалась. Это было бы превышением должностных полномочий, и она это понимала. Но все, что ей удалось устроить до сих пор, — это передать по рации всем патрульным машинам и дорожным постам, чтобы высматривали серебристый «фольксваген», с темноволосым мужчиной за рулем. Может быть, звонок Лоусону и правда поможет в этой унизительной ситуации.— Предоставьте это мне, — сказала она, направляясь обратно к своей машине, чтобы обдумать дальнейшие действия.Верд сидел на кухне и бесился от своей полной беспомощности. Молитвы — дело хорошее. Но чтобы достичь молитвой чего-то полезного, нужно совсем иное внутреннее состояние. Его воображение неслось галопом, рисуя собственных его детей в руках похитителя. Он знал, что на месте Линн был бы вообще не способен на какую бы то ни было разумную реакцию. А сейчас ему нужны разумные и конкретные действия.Он попытался связаться с Алексом. Но его мобильник не отвечал, а секретарша Алекса заявила, что не видела и не говорила с ним сегодня. Значит, Алекс тоже пропал. Верда это особенно не удивило. Он с утра был уверен, что Алекс что-то задумал и отправился что-то предпринять.Он потянулся к телефону, морщась даже от такого ничтожного движения, и выяснил в справочной номер файфской полиции. Всего его дара убеждения хватило лишь, чтобы его соединили с секретаршей Лоусона.— Мне в самом деле необходимо поговорить с вашим начальником, — настаивал он. — Это срочно. Похищение ребенка, а у меня есть жизненно важная информация, — втолковывал он собеседнице, наделенной даром непреклонности, сопоставимым с его красноречием.— Мистер Лоусон на совещании, — сказала она. — Если вы оставите мне свое имя и телефон, я попрошу его связаться с вами, когда у него появится такая возможность.— Вы что, меня не слышите? Ребенка похитили, его жизнь висит на волоске. Если с этим ребенком что-нибудь случится, то, спорим на вашу пенсию, — я в течение часа обращусь в прессу и на телевидение и расскажу им, как вы исполняете свою работу. Если вы немедленно не подзовете к телефону Лоусона, козлом отпущения будете вы.— Грубить не обязательно, — холодно заметила секретарша. — Назовите еще раз свое имя.— Преподобный Том Мэкки. Он поговорит со мной. Это я вам обещаю.— Пожалуйста, не вешайте трубку.Верд тихо свирепел под неистовые симфонические пассажи музыкальной паузы. После, казалось, бесконечного ожидания в трубке раздался голос, который он не смог забыть за долгие годы.— С этим не шутят, мистер Мэкки. Для разговора с вами мне пришлось уйти с совещания у начальника полиции.— Грэм Макфэдьен похитил ребенка Алекса Джилби. Не могу поверить, что вы сидите и заседаете, когда происходит такое, — рявкнул Верд.— Как?— Ребенок похищен! Около четверти часа назад Грэм Макфэдьен захватил Дэвину Джилби. Ей всего две недели от роду, чтобы вы знали!— Мне ничего об этом не известно, мистер Мэкки. Можете вы рассказать мне все, что знаете?— Линн Джилби остановилась на бензоколонке в Холбите, чтобы заправиться. Пока она платила, Макфэдьен украл из машины Линн ее ребенка. Сейчас там ваши парни. Почему вам не доложили?— Миссис Джилби узнала Макфэдьена? Разве она раньше его встречала? — требовательно спросил Лоусон.— Нет! Но кому еще нужно причинить Алексу такую боль?— Детей похищают по самым разным причинам, мистер Мэкки. Необязательно личным. — Голос его звучал успокаивающе, но эффекта не возымел.— Еще какие личные, — закричал в трубку Верд. — Прошлой ночью кто-то попытался забить меня до смерти. У вас на столе должен быть рапорт об этом. Нынче утром похищен ребенок Алекса. Вы снова будете твердить о совпадениях? Нет уж, мы больше на это не купимся. Придется вам наконец оторвать задницу от кресла и найти Макфэдьена, пока с ребенком ничего не случилось.— Холбитская бензоколонка, говорите?— Да. Отправляйтесь туда немедленно. У вас достаточно власти, чтобы заставить ваших людей шевелиться.— Дайте мне переговорить с нашими сотрудниками там, на месте. А тем временем, мистер Мэкки, постарайтесь успокоиться.— Ладно. Постараюсь.— А где мистер Джилби? — поинтересовался Лоусон.— Я не знаю. Он должен был поехать к себе в контору, но там не появился. И его мобильник не отвечает.— Предоставьте это мне. Кто бы ни захватил ребенка, мы их найдем. И доставим девочку домой.— Знаете, Лоусон, вы разговариваете, как плохой коп из телевизора. Пошевеливайтесь! Найдите Макфэдьена! — Верд шваркнул трубку на аппарат. Он пытался убедить себя, что кое-чего добился этим звонком, но ощущения успеха не было.Все без толку. Он не может здесь сидеть и ничего не делать. Он вновь потянулся к телефону и спросил в справочной номер вызова такси.Лоусон мрачно уставился на телефон. Макфэдьен преступил черту. Он, Лоусон, должен был понять, что это надвигается, но не понял. Теперь его уже не удалишь. Энергия сжатой пружины вышла из-под контроля. Кто знает, что еще может произойти? Стараясь сохранить внешнее спокойствие, он позвонил в отдел охраны порядка и затребовал рапорт о том, что происходит в Холбите.Едва он услышал слова «серебристый «фольксваген-гольф», в его мозгу возникла картина: домик Макфэдьена, дорожка, автомобиль, припаркованный перед домом… Сомнений нет. Макфэдьен окончательно чокнулся.— Соедините меня с сотрудником на месте происшествия, — приказал он и, барабаня пальцами по столу, стал ждать связи. Дьявольский сценарий. Что за игру затеял Макфэдьен? Мстит Джилби за гипотетическую вину в смерти матери? Или там более тонкий замысел? Что бы то ни было, но сейчас под угрозой ребенок. Обычно, когда похищают детей, мотивы похитителя просты и ясны. Они жаждут иметь своего ребенка. Они станут заботиться о нем, окружая любовью и вниманием. Но в данном случае все обстоит иначе. Ребенок — пешка в извращенной игре, затеянной Макфэдьеном. И если он считает себя мстителем, концом игры может стать убийство. О последствиях этого сценария невозможно было даже думать. Внутри у Лоусона все сжалось при мысли о том, к чему все это может привести. В трубке затрещало.— Говорите, — крикнул он.Постепенно сквозь шумы и шорохи на линии пробился хрипловатый голос.— Это инспектор Макинтайр, — услышал он. По крайней мере, полицейским на месте была женщина. Лоусон вздохнул с облегчением. Он помнил Кэти Макинтайр. Она была сержантом уголовного розыска, когда он работал в Данфермлине в чине суперинтенданта. Она была хорошим полицейским, всегда все делала точно по протоколу.— Кэти? Это замначальника полиции Лоусон.— Да, сэр. Я как раз собиралась вам звонить. Мать похищенного ребенка, миссис Линн Джилби, требует вас. Она, кажется, думает, что вы понимаете, что происходит.— Похититель уехал на серебристом «фольксвагене»? Правильно?— Да, сэр. Сейчас пытаемся выяснить его номер по видеозаписи камеры наблюдения. Но пока есть данные только по движущейся машине. Он припарковался сзади за миссис Джилби. Вплотную, так что, пока машина стояла, номерной знак не попал в поле зрения камеры.— Оставьте кого-нибудь там на месте заниматься опросом и писаниной. Думаю, что знаю, кто этот похититель. Его имя — Грэм Макфэдьен. Проживает по адресу: Карлтон-вэй, двенадцать, Сент-Монанс. Я подозреваю, что он отвез ребенка туда. Думаю, что в качестве заложника. Поэтому я хочу, чтобы вы встретили меня там, у поворота. Вы там разделитесь: миссис Джилби — в отдельную машину, рацию отключить. Я организую переговорщиков и, когда приеду, полностью введу вас в курс дела. Не болтайтесь там зря. Увидимся в Сент-Монансе.Лоусон отключил телефон и крепко зажмурился, стараясь сосредоточиться. Освобождение заложников всегда было самой трудной работой, с которой приходилось сталкиваться полиции. Даже беседовать с родственниками убитых куда легче. Он снова позвонил в отдел охраны порядка и приказал вызвать команду переговорщиков и группу захвата.— Да, и пригласи сюда еще специалиста по телекоммуникации. Я хочу, чтобы доступ этого типа ко внешнему миру был прекращен. — Последней Лоусон позвонил Карен Пири. — Встречаемся на парковке через пять минут, — рявкнул он. — Я все объясню по дороге.Он был уже на полпути к двери, когда телефон на столе зазвонил. Он поколебался, стоит ли отвечать, но потом вернулся назад.— Лоусон слушает, — произнес он.— Приветствую, мистер Лоусон. Это Энди из пресс-службы. У меня только что состоялся разговор со «Скотсменом». У них весьма странная история. Они говорят, что только что получили мэйл от какого-то типа, который утверждает, что похитил ребенка, потому что файфская полиция защищает убийц его матери. Причем вина возлагается на вас лично. Судя по всему, письмо длинное и обстоятельное. Они перешлют его мне. Они спрашивают, есть ли в этом хоть сколько-то правды. Правда, что ли, похитили ребенка?— О господи, — простонал Лоусон. — У меня было ужасное предчувствие, что может произойти нечто подобное. Послушайте, у нас тут очень щекотливая ситуация. Да, ребенок был похищен. Я и сам не располагаю пока полной информацией. Вам надо поговорить с отделом охраны порядка, они сообщат вам последние сведения. Подозреваю, Энди, что у вас скоро будет много звонков по этому поводу. Сообщайте столько подробностей, сколько сможете. Созовите пресс-конференцию ближе к вечеру — тяните время! Твердо настаивайте на том, что этот тип — душевнобольной и на его бредни не следует обращать внимания.— Так что, официальная линия: «он шизик», — уточнил Энди.— В общем, так. Но ситуация чрезвычайно серьезная. В опасности жизнь ребенка. Я не хочу, чтобы из-за безответственных репортеров этот тип перешел черту. Это вам ясно?— Понял. Позвоню вам позже.Лоусон выругался себе под нос и устремился к выходу. День превращался в ад.Верд попросил водителя такси заехать в Керколди в магазин розничной торговли. Когда они туда приехали, он сунул шоферу пачку денег:— Окажи мне услугу, приятель. Видишь, в каком я состоянии. Сходи купи мне мобильник. И парочку карточек. Мне нужна связь с миром.Четверть часа спустя они снова были в пути. Верд вытащил бумажку, на которой были записаны телефоны мобильников Алекса и Линн. Он снова попытался вызвать Алекса. Ответа не было. Господи, где он может быть?Макфэдьен озадаченно смотрел на девочку. Та заплакала, едва он внес ее в дом, но тогда у него не было времени ею заниматься. Нужно было срочно попасть за компьютер — рассказать всему миру, что произошло. Текст был подготовлен заранее. Достаточно выйти в сеть, кликнуть несколько раз мышкой — его сообщение уйдет во все средства-информации по всей стране и в новостные сайты Интернета. Теперь от него не отмахнутся!Оставив компьютеры, он вернулся в гостиную, где бросил на полу сумку с ребенком. Вообще-то он понимал, что надо находиться рядом с девочкой, чтобы полиция не разлучила их при штурме дома, но плач ребенка не давал сосредоточиться, так что он унес младенца в гостиную и задернул там занавески, как и во всех остальных комнатах дома. Он даже прицепил одеяло на окно в туалете, где было рифленое непрозрачное для глаза стекло. Он знал, как действуют осаждающие в таких случаях. Чем меньше будут копы знать о том, что делается в доме, тем лучше для него.Ребенок все плакал. В какой-то момент крики немного стихли, но едва Макфэдьен вошел в комнату, как они возобновились с новой силой. Этот звук ввинчивался ему голову, как сверло, не давая собраться с мыслями. Его нужно заставить замолчать. Он с опаской поднял младенца и прижал к груди. Плач усилился настолько, что он почувствовал, как крики стали отдаваться в его груди. «Может, описалась?» — подумал Макфэдьен. Он положил ребенка на пол и развернул одеяльце, в которое тот был закутан. Под ним оказалась шерстяная кофточка. Он расстегнул пуговки, затем кнопки между ножек, затем раскрыл распашонку, которая была под кофточкой. Сколько же одежек нужно этим чертовым младенцам?! Может, ей просто жарко?Он взял рулон бумажного полотенца и встал на колени рядом с ребенком. Отлепив клейкую ленту памперса от животика, он отшатнулся. Господи. Какая гадость. Ужас какой-то. Сморщившись от отвращения, он выкинул грязный памперс и вытер полотенцем попку младенца. Затем поспешно, не дожидаясь продолжения, обмотал ребенка толстым слоем кухонного полотенца.И все равно она орет. Господи, чего же ей еще? Макфэдьену она нужна живой, по крайней мере пока, но этот шум сводил его с ума. Он шлепнул маленькое красное личико и получил краткую передышку. Но затем потрясенный младенец вновь набрал воздуха в легкие, и отчаянный крик возобновился с еще большей силой.Может быть, нужно ее покормить? Он вернулся на кухню и налил в чашку немного молока. Затем уселся, пристроив ребенка на сгибе локтя, как видел по телевизору. Пальцем раздвинул крохотный ротик и попытался влить туда питье. Молоко потекло по подбородку ему на рукав. Он попытался снова, на этот раз ребенок затрепыхался, отчаянно брыкаясь ручками и ножками. Неужели этот маленький ублюдок не умеет пить? Почему он отбивается так, словно Макфэдьен хочет его отравить?— Да чего тебе надо, черт тебя дери? — заорал Макфэдьен. Ребенок напрягся и заорал еще громче.Макфэдьен пытался утихомирить его, но безо всякого успеха. Внезапно крики прекратились. Ребенок мгновенно заснул, словно кто-то вдруг повернул в нем выключатель. Секунду назад он разрывался от крика, а в следующий миг глаза его закрылись, искра угасла. Макфэдьен осторожно, дюйм за дюймом, сполз с дивана и положил младенца обратно в сумку, заставляя себя делать это как можно бережнее. Меньше всего ему сейчас хотелось очередного повторения этого адского вопля.Он вернулся к компьютерам, планируя просмотреть несколько веб-сайтов, чтобы узнать, поместили его сообщение или еще нет. Он не удивился, увидев на экранах надпись: «Соединение невозможно». Он ожидал, что ему обрежут телефонную связь. Как будто этим можно его остановить. Он снял мобильник с зарядки и присоединил к ноутбуку коротким кабелем, затем позвонил. Ладно, не дают ездить на «феррари», поедем на муле. Но хоть такая передача и отнимала преступно долгое время, он все равно был «в онлайне».Если они воображали, что таким образом могут заткнуть ему рот, они просчитались. Он продержится, сколько необходимо, и победит.Глава 43Энтузиазм Алекса постепенно остывал. Его заставляла продолжать поиски неотвязная упрямая убежденность, что ответ, который он так отчаянно ищет, находится где-то рядом. Должен быть. Он объехал уже все южное побережье озера и теперь обследовал северное. Он уже потерял счет осмотренным лугам. В него с удивлением всматривались гуси и лошади, овцы и даже один раз лама. Кажется, он где-то прочел, что пастухи якобы помещают их в стадо, чтобы отпугивать лис, но понять не мог, каким образом большое ленивое животное, с ресницами, за которые удавилась бы фотомодель, способно напугать нынешних бесстрашных лис. Он обязательно как-нибудь привезет сюда Дэвину и покажет ей эту ламу. Когда дочка станет побольше, ей это очень понравится.Дорога, по которой он сейчас ехал, шла мимо старенькой фермы. Строения обветшали, сточные желоба прогнулись, оконные рамы облупились. Двор напоминал кладбище сельскохозяйственной техники, которая мирно ржавела здесь явно не один год. Тощая колли бешено рвалась на цепи, яростно и тщетно заливаясь лаем, покуда он проезжал мимо. В сотне ярдов за воротами фермы колеи стали глубже, а между ними успела вырасти жалкая травка. Алекс проехал по лужам, вздымая брызги и морщась от скрежета, когда подвеска задевала камни.В высокой живой изгороди слева показались ворота, и Алекс устало остановился около них. Затем он вышел из машины и, обойдя ее спереди, облокотился на металлическую перекладину. Бросив взгляд налево, он увидел несколько грязных бурых коров, уныло жующих жвачку. Он бросил беглый взгляд направо и ахнул, не веря глазам своим. Неужели нашел?!Повозившись, он снял ржавую цепь, открыл ворота, въехал на луг и снова замотал цепь вокруг столба. Затем он прямиком пошел по лугу, не особенно разбирая дороги, не обращая внимания на грязь и навоз, облепивший его дорогие американские ботинки. Чем ближе подходил он к своей цели, тем больше убеждался, что нашел именно то, что так старательно искал.Он не видел этого дома-автоприцепа примерно двадцать пять лет, но память подтверждала: это он, тот самый. Точно, двуцветный: кремовый верх и серовато-зеленый низ, хоть краска и выцвела за столько лет. По мере приближения к нему становилось понятно, что за автодомом присматривают. Под колеса подложены шлакобетонные блоки, не дающие им уйти в землю, никакого мха ни на крыше, ни на подоконниках. Пересохшая уплотнительная резина вокруг окон при ближайшем рассмотрении оказалась герметиком, чтобы не затекал дождь. Алекс осторожно обошел автоприцеп кругом. Внутри никаких признаков жизни; светлые оконные занавески задернуты. В двадцати ярдах за автоприцепом деревянная калитка в заборе вела на берег озера. Алекс увидел там вытянутую на сушу весельную лодку.Он обернулся назад и уставился на автоприцеп. Он едва поверил своим глазам. Невероятно, думал он. Впрочем, не так уж и невероятно. Люди избавляются от старой мебели, ковров. Но автоприцепы остаются, они живут своей жизнью. Взять хоть пожилую чету, жившую напротив его родителей. Их автодомик на две койки он помнит с ранней юности. Летом каждую пятницу они прицепляли его к автомобилю и уезжали куда-нибудь. Необязательно далеко. Иногда просто на побережье Лох-Ливена, иногда подальше, за фортский залив в сторону Данбара или Северного Берика. А в воскресенье под вечер они возвращались, довольные, словно побывали на Северном полюсе. Так что нет ничего удивительного, что патрульный констебль Джимми Лоусон так дорожил своим автоприцепом, в котором жил, пока строил свой дом. Особенно если учесть, что каждому рыбаку нужна база. Большинство людей поступили бы точно так же.Конечно, за исключением того, что большинство людей не стали бы дорожить местом, где было совершено преступление.— Теперь-то вы верите Алексу? — торжественно вопросил Лоусона Верд. Впечатление от его слов несколько снижало то, что он произносил их, скрючившись и прижав локоть к ребрам, чтобы хоть как-то унять ужасную боль.Полиция прибыла на место незадолго до Верда, и то, что он увидел, выглядело полнейшим хаосом. Мелькали мужчины в шлемах и в пуленепробиваемых жилетах, с винтовками наперевес, патрульные полицейские сновали туда-сюда по каким-то собственным неведомым делам. Как ни странно, никто не обратил на него никакого внимания. Верд, хромая, выбрался из такси и окинул взглядом всю картину. Ему не понадобилось много времени, чтобы заметить Лоусона. Тот стоял, склонившись над капотом машины, где была разложена карта. Женщина-полицейский, с которой они с Алексом недавно разговаривали в Управлении полиции, находилась рядом с ним. Около уха она держала мобильник.Верд подошел к ним. Гнев и тревога действовали как обезболивающее.— Эй, Лоусон, — окликнул он. — Теперь вы счастливы?Лоусон круто обернулся, застигнутый врасплох. У него челюсть отвисла при виде изуродованного лица Верда.— Том Мэкки? — неуверенно спросил он.— Он самый. Ну как? Теперь поверили Алексу? Этот маньяк захватил его ребенка. Он уже убил двух человек, а вы стоите тут, ничего не делая, и надеетесь, что он облегчит вам жизнь, доведя их счет до трех.Лоусон покачал головой. Верд прочел в его глазах тревогу.— Это неправда. Мы делаем все возможное, чтобы вернуть ребенка Джилби в целости и сохранности. И вы не можете утверждать, что Грэм Макфэдьен виновен в чем-то, кроме этого правонарушения.— Неужели? А кто убил Зигги и Брилла? Кто еще, по-вашему, черт бы вас побрал, сделал это со мной? — Верд указал единственным целым пальцем на свое лицо. — Прошлой ночью он мог меня убить.— Вы его видели?— Нет. Было не до этого — старался остаться в живых.— В таком случае ничего не меняется. Никаких улик, мистер Мэкки. Никаких доказательств вины.— Слушайте меня, Лоусон. Мы двадцать пять лет жили с памятью о смерти Рози Дафф. Внезапно неизвестно откуда является ее сын. И вскоре двоих из нас убивают. Господи, ну почему вы единственный не видите связи между этими событиями? — Верд уже кричал, не обращая внимания на то, что несколько стоящих рядом полицейских следят за ним бесстрастными глазами.— Мистер Мэкки, мне надо организовать проведение сложнейшей операции. Вы стоите и выкрикиваете голословные обвинения, что никак не помогает делу. Теория — вещь хорошая, но мы действуем на основании улик. — Теперь Лоусон не скрывал гнева. Стоящая рядом Карен Пири закончила говорить по телефону и незаметно придвигалась к Верду.— Вы никогда не найдете улик, если не будете их искать.— Не мое дело расследовать убийства, находящиеся вне моего ведения, — резко оборвал его Лоусон. — Вы отнимаете у меня время, мистер Мэкки. А, как вы правильно заметили, на кону жизнь ребенка.— Вы за это заплатите, — воскликнул Верд. — Вы оба, — уточнил он, поворачиваясь к Карен и включая ее в свое обвинение. — Вы были предупреждены и ничего не сделали. Если он тронет хоть волосок на головке этого ребенка, клянусь, Лоусон, вы пожалеете, что на свет родились. А теперь скажите, где Линн?Лоусон внутренне поежился, вспомнив прибытие сюда Линн Джилби. Она буквально вылетела из полицейской машины и бросилась к нему. Она била его кулаками по груди, что-то невнятно крича. Карен Пири тогда ловко ввернулась между ними и обвила руками отчаянно рыдавшую женщину.— Она там, в белом фургоне. Карен, отведите мистера Мэкки к машине группы быстрого реагирования. И побудьте с ним и миссис Джилби. Я не хочу, чтобы они метались здесь туда-сюда, когда у нас повсюду расставлены снайперы.— Учтите, когда все закончится, — продолжал говорить Верд, когда Карен уже тянула его прочь, — мы с вами еще встретимся и посчитаемся.— Я бы на это не рассчитывал, мистер Мэкки, — ответил Лоусон. — Я — старший офицер полиции, и угрожать мне — серьезное правонарушение. Идите и помолитесь вместе. Вы делайте свою работу, а я буду делать свою.Карлтон-вэй выглядела словно задворки города-призрака. Ни малейшего движения. Тут и всегда-то днем было тихо, но сегодня здесь стояла неестественная тишина. Рабочий ночной смены в доме номер семь был поднят с постели отчаянным стуком в заднюю дверь. Сонного, его заставили одеться и последовать за двумя полицейскими за порог дома, потом через лаз в заборе в конце сада и далее, через спортивные площадки, — на шоссе, где ему наконец сообщили о происшествии настолько диком, что впору заподозрить розыгрыш, если б не присутствие полиции и блокпост на шоссе, отрезавший Карлтон-вэй от остального мира.— Теперь все дома пусты? — спросил Лоусон у констебля Макинтайр.— Да, сэр. И единственная линия связи, ведущая в дом Макфэдьена, — это выделенный канал, доступна только нам. Вокруг дома размещены бойцы группы захвата.— Хорошо. Начнем, пожалуй.Две машины с полицейскими опознавательными знаками и фургон шеренгой въехали на Карлтон-вэй. Они остановились на улице перед домом Макфэдьена. Из головной машины вылез Лоусон и присоединился к переговорщику, Джону Данкану, стоявшему за фургоном, так чтобы не было видно из дома.— Вы уверены, что он там? — поинтересовался Данкан.— Инженеры говорят, что да. Тепловое сканирование или что-то в этом роде. Он там с ребенком. Оба пока еще живы.Данкан передал Лоусону пару наушников, а сам взял радиотелефон для прямой связи с домом. Телефонную трубку взяли на третьем звонке. Молчание.— Грэм, это вы? — произнес Данкан решительно и в то же время доброжелательно.— Кто это говорит? — Голос Макфэдьена звучал на удивление спокойно и раскованно.— Меня зовут Джон Данкан. Я здесь для того, чтобы мы смогли разрешить эту ситуацию так, чтобы никто не пострадал.— Мне не о чем с вами разговаривать. Я хочу говорить с Лоусоном.— Сию минуту его здесь нет. Но я передам ему все, что вы скажете.— Лоусон или никто, — отвечал Макфэдьен с любезной непринужденностью, словно они беседой вали о погоде или о футболе.— Как я уже сказал, Лоусона сейчас здесь нет.— Я вам не верю, мистер Данкан. Но давайте притворимся, что вы говорите правду. Я не спешу. Я могу подождать, пока вы его разыщете. — Линия замолкла. Данкан посмотрел на Лоусона.— Конец первого раунда, — заметил он. — Мы дадим ему пять минут, а затем я снова позвоню. Рано или поздно он станет с нами говорить.— Вы так думаете? Мне он показался очень хладнокровным. Как вы считаете, может, мне лучше с ним поговорить? Может быть, тогда он почувствует, что добьется того, о чем просит.— Слишком рано для уступок, сэр. Он должен в чем-то уступить нам, прежде чем мы ответим ему тем же.Лоусон глубоко вздохнул и отвернулся. Он ненавидел это ощущение собственной беспомощности. То-то СМИ порезвятся, цирк устроят, — а между тем вероятность трагического исхода гораздо выше любой иной. Он знал, что такое штурм. Для кого-то он всегда кончается плохо.Алекс прикидывал, что ему делать. При любых других обстоятельствах самым разумным было бы сейчас уйти и направиться в полицию. Пусть пошлют сюда команду криминалистов и разберут это место по частям в поисках единственной капли крови или краски, которая неизбежно установит связь между этим автоприцепом и смертью Рози Дафф.Но как мог он пойти таким путем, если названный прицеп принадлежит заместителю начальника полиции Лоусону? Лоусон прекратит любое расследование, прикончит его еще до того, как оно начнется. Прицеп тут же сгорит, и это припишут местным хулиганам. И что тогда останется от улик? Ровным счетом ничего. Все окажется простым совпадением. В том числе присутствие Лоусона рядом с местом, где Алекс споткнулся о тело Рози. В то время никому не пришло в голову задуматься об этом. Тогда, в конце семидесятых, полиция была вне подозрений — отличные парни, которые ловят плохих. Никто не заинтересовался, почему Лоусон не видел убийцу, отвозившего тело Рози на Холлоу-Хилл, хотя его машина была припаркована как раз у въезда туда. Но теперь настали новые времена, когда вполне позволительно подвергнуть сомнению честность таких людей, как Джеймс Лоусон.Если таинственным мужчиной в жизни Рози был Лоусон, становилось понятным, почему она это скрывала. Ее буйные братцы озверели бы, узнав, что она встречается с копом. Кстати, это объясняет, почему Лоусон всегда оказывался рядом, когда кому-то из них четверых что-то угрожало, словно их добровольный ангел-хранитель. Совесть, понял Алекс. Это в человеке заговорила нечистая совесть. Несмотря на убийство Рози, Лоусон сохранил в себе достаточно порядочности и не желал, чтобы кто-то другой заплатил за его преступление.Но ничто из этих обстоятельств не является достаточным для обвинения. Шансы спустя двадцать пять лет отыскать какого-нибудь свидетеля, который мог бы видеть Рози с Джимми Лоусоном, равны нулю. Единственное серьезное веское доказательство можно найти только внутри этого автоприцепа, и если Алекс сию минуту не сделает что-то для его сохранности, будет поздно.Но что он может сделать? Он не владел сноровкой взломщика. Подростком он залезал в чужие автомобили, но это совсем не то что вскрыть дверной замок. К тому же, если он взломает дверь, Лоусон насторожится. В любое другое время тот мог бы подумать, что это подростки или какой-нибудь бродяга. Но не теперь. Не теперь, когда к делу Рози Дафф проявляется такой интерес. Сейчас Лоусон таких вещей не пропустит. Может взять и сжечь свою собственность.Алекс отступил на шаг и задумался. Он заметил, что на крыше было окошко — световой люк. Возможно, он сумеет пролезть внутрь? Но как забраться на крышу? Оставалась одна-единственная возможность. Алекс протопал обратно к воротам, распахнул их и въехал на топкий луг. Впервые в жизни он пожалел, что не разъезжает по городу, как дурак, на огромном четырехприводном внедорожнике. Нет, ему нужно выпендриваться на «БМВ-535». Ну и что он станет делать, если эта игрушка застрянет в грязи?Он медленно объехал вокруг автодомика и остановился рядом. Открыв багажник, он вытащил стандартный набор инструментов — плоскогубцы, отвертку, гаечный ключ. Затем положил в карманы все, что, на его взгляд, могло оказаться полезным, снял пиджак и галстук, закрыл багажник. Он залез на капот, потом на крышу автомобиля. Оттуда было уже недалеко до крыши автоприцепа. Каким-то образом Алексу удалось туда вскарабкаться.Там оказалось преотвратно. Крыша была скользкой и липкой, грязь приставала к одежде и к рукам. Крышка люка представляла собой вздутый плексигласовый пузырь в раме размером тридцать на двенадцать дюймов. Протиснуться туда будет трудно. Он сунул отвертку под раму и попытался ее приподнять.Сначала крышка не шелохнулась. Но после повторных попыток в разных точках круга она медленно отжалась и со скрипом подалась. Взмокший от усилий Алекс вытер лицо тыльной стороной ладони и заглянул внутрь. Он увидел шарнирную конструкцию, которая удерживала крышку люка на месте, позволяя закрывать и открывать его изнутри, но не шире чем на несколько дюймов. Алекс застонал. Придется отвинтить эту железяку, а потом вновь поставить на место.Он кое-как втиснул отвертку под нужным углом. Очень трудно было попасть в шлиц винтов, которые явно не откручивались со времени их установки более четверти века тому назад. Он потратил уйму времени и сил, пока наконец первый винт, а затем и остальные не повернулись в своих гнездах. Крышка люка свободно откинулась.Алекс посмотрел вниз. Все не так уж плохо. Он рассудил, что если осторожно опустится, то сможет ногой дотянуться до деревянной скамейки-сиденья, которая шла вдоль одной из стенок. Он сделал глубокий вдох, крепче ухватился за края люка и полез вниз.Ему показалось, что под тяжестью повисшего тела руки вылетят из суставов. Алекс бешено закрутил ногами, как на велосипеде, ища опоры, но в следующий миг просто отпустил край люка и рухнул на пол.В царившем вокруг полумраке все выглядело таким же, как в тот раз, когда он был здесь много лет назад. Тогда он ничего не почувствовал, интуиция не подсказала ему, что он сидит в том самом месте, где Рози встретила свою ужасную гибель. Не было ни специфического запаха, ни пятен крови, и страшная аура не заставила затрепетать его нервы.Теперь, когда он был так близок к ответу, Алекс едва мог заставить себя посмотреть на потолок. Что, если Лоусон с тех пор красил его дюжину раз? Остались ли там хотя бы следы улики? Он дождался, пока пульс успокоится до почти нормальной частоты, затем с молитвой, обращенной к Богу Верда, запрокинул голову и поглядел вверх.Черт. Потолок был не голубым, а кремовым. Такие труды, и все зря. Нет, он не уйдет с пустыми руками. Он залез на скамейку-сиденье и, выбрав уголок, который трудно будет заметить, острой отверткой отколупнул несколько кусочков краски, собирая чешуйки в конверт, который заранее взял из кейса.Набрав достаточное количество частичек, он слез со скамейки и выбрал кусочек побольше. Он был кремовым с одной стороны и голубым с другой. Колени у Алекса задрожали, и он плюхнулся на скамейку в полном смятении. Он вытащил из кармана цветовую таблицу, которую оставил Джейсон, и сравнил голубой овал, всколыхнувший его зрительную память двадцатипятилетней давности. Приподняв край занавески, чтобы впустить дневной свет, он положил отколотую чешуйку на бледно-голубой сегмент. Чешуйка стала почти неразличима, слившись с фоном.В глазах защипало. Неужели это и есть окончательный ответ?Глава 44Данкан предпринял еще три попытки поговорить с Грэмом Макфэдьеном, но тот упорствовал: он будет разговаривать с Лоусоном, и только с ним. Он позволил Данкану послушать крики Дэвины, но это была его единственная уступка. Отчаявшийся и разозленный Лоусон решил, что с него хватит.— Время идет. Ребенку плохо, все средства массовой информации дышат нам в затылок. Дайте мне телефон. Теперь буду говорить я, — объявил он.Данкан покосился на побагровевшее лицо шефа и передал ему трубку.— Я помогу вам, — сказал он.Лоусон соединился с домом.— Грэм? Это я, Джеймс Лоусон. К сожалению, у меня очень много времени заняла дорога. Как я понимаю, вы хотите со мной поговорить.— Чертовски верно. Я хочу с вами поговорить. Но прежде, чем мы перейдем к этому, я должен вас предупредить, что записываю наш разговор. И когда мы станем беседовать, все пойдет прямиком на веб-сайт. Все средства информации имеют единый указатель информационного ресурса, так что сейчас, вероятно, ловят каждое слово нашего разговора. Кстати, нет смысла пытаться закрыть этот сайт, потому что я запрограммировал, чтобы он перескакивал с сервера на сервер. И прежде чем вы определите, откуда поступает сигнал, он уже пойдет откуда-нибудь еще.— В этом нет необходимости, Грэм.— Необходимость есть. Вы думали, что заткнете мне рот, обрезав телефонные провода. Вы рассуждаете, как человек прошлого столетия. Но я — будущее, Лоусон, а вы история.— Как ребенок?— Вообще-то сплошной геморрой. Оно орет и плачет все время. У меня голова раскалывается. Но ничего. По крайней мере, пока. До сих пор никто не пострадал.— Она страдает уже от того, что разлучена с матерью.— Это не моя вина. Это вина Алекса Джилби. Его и его друзей. Они разлучили меня с моей матерью. Они убили ее. Алекс Джилби, Том Мэкки, Дэвид Керр и Зигмунд Малкевич убили мою мать, Рози Дафф, 16 декабря 1978 года. Они сначала ее изнасиловали, а потом убили. А файфская полиция так никогда и не обвинила их в этом преступлении.— Грэм, — прервал его Лоусон, — это прошлое. А мы сейчас беспокоимся о будущем. Твоем будущем. И чем скорей мы покончим с этим делом, тем лучше будет это твое будущее.— Не говорите со мной, как с тупицей, Лоусон. Я знаю, что за это меня посадят в тюрьму. Все равно, отдам свою заложницу или нет. Этого ничто не изменит, так что не надо оскорблять мой интеллект. Мне терять нечего, но я позабочусь, чтобы другие также ощутили потерю. Так на чем я остановился? Ах да. На убийцах моей матери. Вы никогда не предъявляли им обвинения. А когда вы недавно под фанфары возобновили это дело, дескать, анализ на ДНК раскроет старые преступления, оказалось, что вы потеряли вещественные доказательства. Как вы могли сделать такое? Как вы могли потерять такую важную вещь?— Мы теряем контроль, — прошептал Данкан. — Он называет ребенка «оно». Это плохо. Вернитесь к ребенку.— Похищение Дэвины найти их не поможет, Грэм.— Зато не даст замять дело об убийстве моей матери. Теперь весь мир узнает, что вы сделали.— Грэм, я делаю все, что в моих силах, чтобы найти убийцу вашей матери.В трубке раздался истерический смех.— О, я это знаю. Но меня такие действия не устраивают. Я хочу, чтобы они мучились на этом свете, а не на том. Они умирают, как герои. А их преступление — шито-крыто. Вот что у вас получается.— Грэм, давайте говорить о вашем нынешнем положении. Дэвине нужна ее мать. Почему бы вам не вынести ребенка из дома, а мы обсудим ваши жалобы. Я вам это обещаю.— Вы с ума сошли? Это же единственный способ привлечь ваше внимание, Лоусон. И я намерен использовать его по максимуму, прежде чем все это закончится. — Разговор резко оборвался: на другом конце провода телефонная трубка с грохотом опустилась.Данкан попытался скрыть свою досаду:— Теперь мы, по крайней мере, знаем, что его гложет.— У него крыша поехала. Мы не можем вести с ним переговоры, если он транслирует их на весь мир. Кто знает, какие еще дикие обвинения он обнародует в следующий раз? Его нужно сажать в психушку, а не уговаривать. — Лоусон стукнул кулаком по борту автомобиля.— Прежде чем это сделать, нам нужно до него добраться и вытащить его и ребенка сюда.— Ё-мое, — проревел Лоусон. — Через час стемнеет. И мы возьмем этот дом штурмом.Данкан был потрясен:— Сэр, это против всяких правил.— И похищение ребенка тоже, — бросил Лоусон через плечо, направляясь обратно к своей машине. — Я не намерен стоять и ждать, когда жизнь ребенка в опасности.Алекс пустился в обратный путь с чувством невыразимого облегчения. Пару раз он серьезно сомневался, что выберется с топкого луга без помощи трактора. Но обошлось. Он взялся за телефон, намереваясь позвонить Джейсону и предупредить, что едет к нему с чем-то очень интересным. Но сигнала не было. Алекс разочарованно поцокал языком, продолжая осторожно ехать по выбитому проселку к главной магистрали.Недалеко от Кинросса его телефон зазвонил. Он схватил трубку. Четыре сообщения. Он нажал на кнопку и прочитал их. Первое было от Верда, в нем коротко говорилось, чтобы он как можно скорее позвонил домой. Второе, также от Верда, с номером его мобильника. Третье и четвертое — от журналистов: просьбы им позвонить.Черт, что там происходит? Алекс завернул на парковку у паба на окраине городка и набрал номер Верда.— Алекс? Слава богу! — ахнул Верд. — Ты сейчас едешь? Ты за рулем?— Нет, я на парковке. Что происходит? Пришла куча сообщений…— Алекс, только не волнуйся.— Что-то случилось? С Дэвиной? С Линн? Что случилось?— Алекс, произошла неприятность. Но все в порядке.— Верд, черт бы тебя побрал, просто скажи мне, в чем дело, — рявкнул Алекс, охваченный паникой. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.— Макфэдьен захватил Дэвину, — медленно и четко произнес Верд. — Он держит ее в заложниках. Но с ней все в порядке. Он не причинил ей вреда.Алекс ощутил, как чья-то рука влезла в его тело и вырвала сердце. Вся любовь, которая в нем была, казалось, мгновенно обратилась в страх и ярость.— А как Линн? Где она? — задыхаясь, проговорил он.— Она здесь с нами, около дома Макфэдьена в Сент-Монансе. Подожди, я дам ее тебе. — Прошло несколько мгновений, и он услышал жалкий, помертвелый голос, отдаленно напоминающий голос его жены.— Где ты был, Алекс? Он украл Дэвину. Он забрал нашего ребенка, Алекс. — В трубке сквозь хрип слышались слезы.— Я был вне зоны досягаемости. Там сигнал не проходит. Линн, я еду к тебе, и я знаю нечто, что все переменит. Не давай им ничего делать. Ты меня слышишь? Все будет хорошо. Дай мне снова Верда, пожалуйста.Продолжая говорить, он включил зажигание и начал выруливать с парковки.— Алекс? — Он услышал тревогу в напряженном голосе Верда. — Как скоро ты здесь появишься?— Я в Кинроссе. В сорока минутах. Верд, я знаю правду. Я знаю, что случилось с Рози, и могу это доказать. Когда Макфэдьен это услышит, он поймет, что ему больше не нужно мстить. Ты должен удержать их от всего, что может угрожать жизни Дэвины, пока я не расскажу ему то, что узнал. Это динамит.— Я постараюсь, как смогу. Но они отстранили нас от происходящего.— Верд, делай все, что можешь. Что угодно. И присмотри за Линн ради меня, пожалуйста.— Конечно. Приезжай побыстрее. Ладно? Благослови тебя Господь.Алекс нажал на газ и помчался так, как никогда раньше не ездил. Он почти желал, чтобы его остановили за превышение скорости. Тогда у него будет полицейское сопровождение. Свободный проезд на всем пути до Восточного Нейка. Сейчас ему это было жизненно необходимо.Лоусон окинул взглядом помещение церкви, которое они заняли под штаб:— Группа технической поддержки может определить, в которой из комнат находится Макфэдьен с ребенком. До сих пор он проводил почти все время в комнате, расположенной в задней части дома. Ребенок иногда с ним, иногда в передней комнате. Так что все должно пройти без сучка и задоринки. Мы подождем, пока они расстанутся, тогда одна группа врывается с фасада и хватает ребенка, а другая заходит сзади и захватывает Макфэдьена. Мы дождемся темноты. Уличные фонари гореть не будут. Он не сможет ничего разглядеть. Я хочу, чтобы все сработало как часы. Ребенок мне нужен целым и невредимым.С Макфэдьеном дело другое. Он психически неуравновешен. Мы понятия не имеем, вооружен он или нет. Есть основания полагать, что он уже совершил два убийства. Есть сведения, что прошлой ночью он серьезно избил еще одного человека. Если бы ему тогда не помешали, уверен, что снова дошло бы до убийства. Он сам заявил, что ему нечего терять. При первом признаке того, что он взялся за оружие, разрешаю вам открыть огонь на поражение. У кого-нибудь есть вопросы?В церкви наступила тишина. Группу быстрого реагирования готовили именно для подобных операций. Помещение церкви стало сосудом, переполненным адреналином и тестостероном. Это был тот момент, когда страх получает иное название.Макфэдьен пробежал по клавишам и кликнул мышкой. Соединение через мобильный телефон шло крайне медленно, но ему все-таки удалось скинуть свой разговор с Лоусоном на веб-сайт. Следом он послал мейл в новостные издания, с которыми вступил в контакт ранее, и пригласил их в первые ряды зрителей предстоящего штурма: подключившись к его сайту, они смогут сами напрямую услышать, что происходит.Он не питал никаких иллюзий относительно исхода этой истории. Но он твердо намеревался срежиссировать происходящее и позаботиться, чтобы история попала на первые полосы всех газет. Если даже ценой жизни ребенка — что ж, так тому и быть. Он был готов. Он сможет это сделать. Он знал, что сможет, и не важно, что его имя желтая пресса превратит в синоним зла. Зато он будет не единственным плохим парнем. Даже если Лоусон добьется запрета на публикацию этой истории, информация уже вышла за пределы его досягаемости. Он не сможет заткнуть Интернет, и некие факты станут известны. Ведь Лоусон знает, что у Макфэдьена есть еще один козырь.Когда они позвонят в следующий раз, он его выложит. Он разоблачит все двурушничество полиции. Он расскажет всему миру, как низко пало шотландское правосудие.Судный день настал.Алекс остановился у полицейского блокпоста на дороге. Он уже видел впереди множество машин, мог различить красно-белые барьеры, перегородившие начало Карлтон-вэй. Опустив окно и сознавая, какой он грязный и растрепанный, Алекс обратился к полицейскому, который наклонился с ним поговорить:— Я отец ребенка. Это мой ребенок сейчас там. Где-то там моя жена, мне нужно быть с ней.— У вас есть какое-нибудь удостоверение личности? — спросил констебль.Алекс предъявил водительские права:— Я Алекс Джилби. Пожалуйста, пропустите меня.Констебль сверил его лицо с фотографией на правах, затем отвернулся и заговорил по рации. Минутой позже он повернулся назад:— Простите меня, мистер Джилби. Мы должны быть очень осторожны. Если вы припаркуетесь там с краю, один из офицеров проводит вас к жене.Алекс последовал за другим полицейским в желтой куртке к белому микроавтобусу. Тот распахнул дверь, и Линн, вскочив с сиденья, упала в его раскрытые объятья, когда он не успел еще подняться по ступенькам. Она вся дрожала, и он ощущал, как стучит ее сердца. Не было слов, которые могли бы передать их муку. Они просто прильнули друг к другу, в общем страхе и отчаянии.Долго-долго длилось молчание. Затем Алекс сказал:— Все будет хорошо. Я могу покончить с этим прямо сейчас.Линн подняла на него глаза, опухшие от слез, с покрасневшими веками:— Как, Алекс? Ты ничего не сможешь!— Смогу, Линн. Я теперь знаю правду. — Он поглядел через ее плечо и увидел сидящую возле двери рядом с Вердом Карен Пири.— Где Лоусон?— Он на брифинге, — сказала Линн. — Он скоро вернется. Тогда ты сможешь с ним поговорить.— Я не хочу с ним разговаривать, — покачал головой Алекс. — Я хочу поговорить с Макфэдьеном.— Это невозможно, мистер Джилби. Этим делом занимаются опытные переговорщики. Они знают, что делают.— Вы не понимаете. Есть вещи, которые ему необходимо услышать и которые только я могу ему сообщить. Я не хочу угрожать ему. Я даже не стану его умолять. Я просто хочу кое-что ему рассказать.Карен вздохнула:— Я знаю, мистер Джилби, вы очень расстроены. Но вы можете причинить большой вред, думая, что делаете добро.Алекс ласково высвободился из рук Линн:— Речь ведь идет о Рози Дафф, не так ли? Все это произошло из-за того, что он считает, будто я имею какое-то отношение к ее смерти, вернее, к убийству Рози Дафф. Ведь так?— Вроде бы так, сэр, — осторожно согласилась Карен.— А что, если я вам скажу, что у меня есть ответ на его вопросы?— Если у вас имеется какая-либо информация касательно этого дела, вы должны сообщить ее мне.— Все в свое время. Обещаю. Но Грэм Макфэдьен заслуживает того, чтобы первым услышать правду. Пожалуйста. Поверьте. У меня есть свои причины. Это ведь жизнь моей дочери стоит на кону. Если вы не позволите мне поговорить с Макфэдьеном, я уйду отсюда и расскажу все, что я знаю, прессе. И поверьте мне, вам это совершенно ни к чему.Карен взвесила ситуацию. Джилби выглядел спокойным. Каким-то даже слишком спокойным. Ее не учили, как вести себя в подобных ситуациях. В обычной обстановке она отправила бы его по инстанциям, строго по субординации. Но Лоусон занят где-то в другом месте. Возможно, надо обратиться к переговорщику?— Давайте посоветуемся с инспектором Данканом. Он ведет переговоры с Макфэдьеном.Она вылезла из фургона и подозвала одного из полицейских в форме:— Пожалуйста, останьтесь с миссис Джилби и мистером Мэкки.— Я иду с Алексом, — вскинулась Линн. — Я не собираюсь стоять в стороне.Алекс взял ее за руку и обратился к Карен:— Мы пойдем вместе.Она поняла, что потерпела поражение.— О'кей. Пошли, — сказала она и повела их к кордону, преграждавшему проход к дому Макфэдьена.Алекс никогда не ощущал в себе столько жизни. Он чувствовал движение каждой мышцы. Все ощущения невероятно обострились, каждый звук и каждый запах усилились почти невыносимо. Он никогда не забудет эти несколько минут. Это был самый ответственный момент в его жизни, и он все сделает правильно. Алекс мысленно отрепетировал этот разговор во время безумной гонки к Сент-Монансу и не сомневался, что найдет слова, которые освободят его дочь.Карен привела их к белому фургону, припаркованному у знакомого дома. В наступающих сумерках все казалось мрачным, соответствуя настроению осаждающих. Карен громко постучала по стенке фургона, и дверь, открываясь, скользнула вбок. В просвете показалась голова Джона Данкана.— Инспектор Пири? Чем могу помочь?— Это мистер и миссис Джилби. Он хочет поговорить с Макфэдьеном, сэр.Брови Данкана в ужасе взлетели вверх.— Не думаю, что это хорошая мысль. Единственный человек, с которым Макфэдьен желает говорить, это заместитель начальника полиции Лоусон. А он распорядился не вести никаких переговоров до его возвращения.— Он должен услышать то, что я хочу сказать, — веско произнес Алекс. — Он делает все это, потому что хочет, чтобы мир узнал, кто убил его мать. Он думает, что это сделали я и мои друзья. Но он не прав. Сегодня я выяснил правду, и он должен быть первым, кто это услышит.Данкану не удалось скрыть свое удивление:— Вы хотите сказать, что знаете, кто убил Рози Дафф?— Знаю.— Тогда вам нужно сделать заявление об этом одному из наших офицеров, — твердо сказал Данкан.По лицу Алекса прошла дрожь, выдавая силу сдерживаемого чувства.— У него сейчас моя дочь. Я могу прекратить это мгновенно. Каждая минута промедления, когда вы не даете мне с ним поговорить, может стоить ей жизни. Я не стану говорить ни с кем, кроме Макфэдьена. А если вы не позволите мне этого, я обращусь к прессе. Я скажу им, что у меня есть средство закончить эту осаду, а вы не даете мне его применить. Вы действительно хотите услышать эту эпитафию своей профессиональной карьере?— Вы не понимаете, что делаете. Вы не являетесь опытным переговорщиком. — По голосу Данкана Алекс понял, что это его последняя попытка воспрепятствовать разговору.— Весь ваш опыт не дал пока ничего хорошего. Разве не так? — вмешалась Линн. — Алекс всю свою деловую жизнь ведет переговоры с разными людьми. Он прекрасно умеет это делать. Пусть попробует. Мы берем на себя полную ответственность за исход.Данкан посмотрел на Карен, та пожала плечами. Он глубоко вздохнул.— Я буду вас слушать, — сказал он. — Если решу, что ситуация выходит из-под контроля, то я прерву разговор.От внезапного облегчения у Алекса закружилась голова.— Отлично. Вперед, — произнес он.Данкан вынес телефон и надел наушники. Затем он передал пару наушников Карен и подал микрофон Алексу:— Ну, давайте.Телефон прозвонил раз, другой. Три раза. На середине четвертого звонка трубку сняли.— Вернулся за следующей порцией, а, Лоусон? — раздался голос на другом конце провода.Он говорит как ни в чем не бывало, подумал Алекс. Непохоже на человека, который похитил младенца и чья жизнь висит на волоске.— Это не Лоусон, — произнес он. — Это Алекс Джилби.— Мне нечего тебе сказать, ты — гнусный убийца.— Погоди минуту. Мне нужно сказать тебе кое-что важное.— Если ты собираешься отрицать, что убил мою мать, можешь не сотрясать воздух напрасно. Я тебе не поверю.— Я знаю, кто убил твою мать, Грэм. У меня есть доказательство. Оно здесь, в моем кармане. У меня частички краски, которые соответствуют краске на одежде твоей матери. Я взял их сегодня утром в автоприцепе у озера Лох-Ливен. — В ответ тишина и звук резко втянутого воздуха. Алекс продолжал: — В ту ночь там был еще один человек. Человек, на которого никто не обратил внимания, потому что у него был повод там находиться. Человек, который встретил твою мать после работы и привез ее в свой автоприцеп. Я не знаю, что именно произошло, но подозреваю, что она отказалась от секса с ним и он ее изнасиловал. А придя в чувство, осознал, что не может оставить ее в живых, потому что она пойдет и расскажет об этом. Для него это означало крах. Поэтому он ее заколол. Затем отвез ее на Холлоу-Хилл и бросил там умирать. Никто никогда его не подозревал, потому что он представлял закон. — Карен Пири смотрела на него, открыв рот, в ужасе от того, что сразу сообразила, о ком речь.— Назови его имя, — прошептал Макфэдьен.— Джимми Лоусон. Это Джимми Лоусон убил твою мать, Грэм. Не я.— Лоусон? — Это было почти рыдание. — Это какой-то фокус, Джилби.— Никаких фокусов, Грэм. Как я уже сказал, у меня есть доказательство. Что ты теряешь, поверив мне? Кончай эту ерунду, и у тебя будет шанс наконец увидеть, что справедливость восторжествует.Наступило долгое молчание. Данкан подбирался ближе к Алексу с явным намерением отнять микрофон. Но Алекс отвернулся и сжал микрофон крепче. Наконец Макфэдьен заговорил:— Я думал, что он делал это, потому что только так можно достичь какой-то справедливости. Я не хотел, чтобы это делалось его способом, потому что хотел заставить вас страдать. А он делал это, чтобы прикрыть себя. — Макфэдьен говорил медленно, но растерянному Алексу его слова были абсолютно непонятны.— Делал что? — переспросил он.— Убивал твоих ребят.Глава 45Ночь опускалась на Карлтон-вэй. В темноте двигались темные фигуры, прижимая к бронежилетам автоматы и винтовки. Они распределялись по окрестности с тихой грацией львов, выслеживающих антилопу. Приблизившись к дому, они рассеялись веером, пригнулись под подоконниками, сгруппировались у фасада и у задней двери. Каждый старался дышать ровно и тихо, сердца стучали, как барабаны, призывая на битву. Пальцы проверяли, на месте ли наушники. Никто не хотел пропустить сигнал к штурму, когда он прозвучит. Если он прозвучит. Не было времени на сомнения и колебания. Когда раздастся команда, они покажут, на что способны.Над их головами завис вертолет, неподалеку техники прильнули к экранам тепловизоров. Они отвечали за правильный выбор момента. Пот заливал им глаза, ладони увлажнились, но они не отрывали глаз от двух движущихся ярких пятен. Как только пятна разделятся, можно давать добро. Но пока они слиты воедино, все остаются на месте. Здесь нельзя ошибиться. От этого зависит человеческая жизнь.Теперь все было в руках одного человека. Заместитель начальника полиции Джеймс Лоусон шел вдоль Карлтон-вэй, зная, что игра подходит к финалу.Алекс с трудом пытался осознать смысл слов Макфэдьена.— Что ты имеешь в виду? — переспросил он.— Я видел его прошлой ночью. С бейсбольной битой. Под мостом. Он избивал вашего друга. Я думал, он хочет справедливости. Я думал, он делает это во имя справедливости. Но если мою мать убил Лоусон…Алекс судорожно вцепился в единственный факт, который знал точно.— Он убил ее, Грэм. Я достал улику. — Внезапно связь прервалась. Алекс с недоумением повернулся к Данкану. — Какого черта?— Хватит, — сказал Данкан, срывая у него с головы наушники. — Я не дам вам вещать на весь мир. Какую ахинею вы порете, Джилби? Вы что, заключили пакт с Макфэдьеном подставить Лоусона?— Да в чем дело? — требовала ответа Линн.— Это был Лоусон, — повторил Алекс.— Я слышала. Ты сказал, что Лоусон убил Рози. — Линн крепко вцепилась ему в руку.— Не только Рози. Он еще убил Зигги и Брилла. И пытался убить Верда. Макфэдьен видел его. — Алекс с трудом осознавал это.— Я не знаю, в какие игры вы тут играете… — начал Данкан и замолчал на полуслове, потому что появился Лоусон. Бледный и потный заместитель начальника полиции оглядел собравшихся у фургона, в недоумении и нескрываемой ярости.— Что за чертовщина тут творится? Что тут делаете вы двое? — Он ткнул пальцем в Алекса и Линн и сразу повернулся к Карен. — Я велел, чтобы вы не выпускали ее из фургона. Господи, что за цирк. Уберите их отсюда. Немедленно.Наступило молчание, затем Карен Пири произнесла:— Сэр, здесь прозвучали очень серьезные обвинения, которые нам необходимо обсудить…— Карен, тут не дискуссионный клуб, черт побери, тут вот-вот начнется смертельно опасная операция, — прокричал Лоусон. Он поднес рацию к губам. — Все на позициях?Алекс выхватил рацию из рук Лоусона:— Слушай меня, ублюдок…Прежде, чем он успел сказать что-то еще, Данкан повалил его наземь. Алекс боролся с полицейским, выворачивая голову, чтобы крикнуть: — Лоусон, мы знаем правду. Ты убил Рози. И ты убил моих друзей. Все кончено. Ты больше не сможешь прятаться.Глаза Лоусона бешено сверкнули.— Ты такой же сумасшедший, как и он. — И пока двое полицейских навалились на Алекса, он нагнулся и подобрал свою рацию.— Сэр, — настойчиво повторила Карен.— Карен, не сейчас, — взорвался Лоусон. Он отвернулся и снова поднес рацию к лицу. — Все заняли позиции?Ответы взорвались щелканьем в наушниках. Прежде чем Лоусон смог произнести следующий приказ, он услышал голос начальника группы технической поддержки, наблюдающего за происходящим из вертолета:— Не стрелять. Объект опять с заложником.Но Лоусон колебался лишь секунду.— Штурм! — крикнул он. — Штурм, пошли, пошли!Макфэдьен был готов встретиться с миром лицом к лицу. Слова Алекса Джилби восстановили его веру в возможность справедливости. Он вернет этому человеку его дочку. Чтобы гарантировать себе безопасный выход, он прихватил с собой нож. Это последняя мера предосторожности, чтобы благополучно выйти и предаться в руки ждущей его полиции.Он был на полпути к входной двери, держа Дэвину под мышкой, как сверток, и кухонным ножом в свободной руке, когда мир взорвался. Передняя и задняя двери обрушились одновременно, ворвавшиеся кричали дико и оглушительно. Белые вспышки ослепили его. Он инстинктивно прижал ребенка к груди — рукой с ножом. Сквозь шум и хаос до него донеслось что-то вроде: «Брось ее».Он замер, остолбенев. Он не мог шевельнуться, не мог разжать руки.Командир группы снайперов увидел, что жизнь ребенка под угрозой. Он широко расставил ноги и прицелился Макфэдьену в голову.Глава 46Апрель 2004 года; Голубые горы, ДжорджияЛучи весеннего солнца золотили кроны деревьев, когда Алекс и Верд поднялись на очередной гребень. Верд направлял путь к скальному выступу, нависавшему над пологим склоном. Вскарабкавшись на него, Верд уселся наземь, свесил длинные ноги вниз и заболтал ими в пустоте. Он полез в рюкзак и достал оттуда маленький бинокль, навел его на подножие холма и передал Алексу:— Прямо вниз и затем чуть налево.Алекс подкрутил фокус и повел биноклем по местности внизу. Внезапно он понял, что видит крышу их хижины. Маленькие фигурки, суетившиеся вокруг нее, были дети Верда. За легким складным столиком сидели Линн и Пол. А младенцем, брыкающимся на коврике у их ног, была Дэвина. Он видел, как его дочурка широко раскинула ручки и засмеялась, глядя на деревья. Любовь к ней мучительно пронзила его.Он чуть ее не потерял. Когда он услышал выстрел, ему показалось, что сердце его сейчас разорвется. Крик Линн отозвался у него в голове предвестием конца света. Прошла вечность, прежде чем из дыма возник вооруженный полицейский с Дэвиной на руках. Но даже это не принесло облегчения, потому что, когда они приблизились, Алекс увидел, что она залита кровью.Но это была только кровь Макфэдьена. Снайпер поразил его точно. Лицо Лоусона было бесстрастным, точно высеченным из гранита.В последовавшей затем суматохе Алекс заставил себя оторваться от жены и дочери, чтобы поймать Карен Пири.— Вам нужно обезопасить тот автоприцеп.— Какой автоприцеп?— Лоусона. Для рыбалки. У озера Лох-Ливен. Тот, в котором он убил Рози Дафф. Краска на потолке совпадает с краской на кардигане Рози. Возможно, там найдутся и следы крови.Она посмотрела на него с неприязнью:— Вы ждете, что я восприму эту чушь всерьез?— Это правда. — Он вытащил из кармана конверт. — У меня здесь частицы краски, которые докажут, что я прав. Если вы позволите Лоусону вернуться к прицепу, он его уничтожит. Все улики развеются с дымом. Вы должны ему помешать. Я ничего не выдумываю, — повторял он в отчаянии, стараясь ее убедить. — Данкан тоже слышал, что говорил Макфэдьен. Тот видел, как Лоусон напал прошлой ночью на Тома Мэкки. Ваш шеф ни перед чем не остановится, чтобы замести следы. Возьмите его под стражу и обеспечьте сохранность автоприцепа.Лицо Карен осталось невозмутимым.— Вы предлагаете мне арестовать моего шефа, заместителя начальника полиции?— Полиция Стратклайда арестовала Элен Керр и Джеки Дональдсон на основании гораздо менее серьезных доказательств, чем те, что вы здесь услышали. — Алекс старался сохранять спокойствие. Он не мог поверить, что все снова ускользает из рук. — Если Лоусон был бы не тем, кто он есть, вы бы не колебались.— Но он тот, кто есть. Он глубоко уважаемый высший офицер полиции.— Вне подозрений, как жена Цезаря? Тем больше причин воспринять все это серьезно. Вы что, думаете, это не окажется во всех завтрашних газетах? Если вы считаете, что Лоусон чист, докажите всем, что это так.— Ваша жена зовет вас, сэр, — ледяным тоном проговорила Карен и пошла прочь, оставив его одного.Однако его слова на нее подействовали. Лоусона она, конечно, не арестовала, но, прихватив нескольких патрульных полицейских, она незаметно покинула Сент-Монанс. На следующее утро Алексу позвонил ликующий Джейсон и радостно сообщил, что по своим криминалистическим каналам узнал, что его коллеги в Данди прошлой ночью получили в свое распоряжение некий автоприцеп. Игра продолжается.Алекс опустил бинокль:— Они знают, что ты за ними шпионишь?Верд ухмыльнулся:— Я говорю им, что Господь все видит, а у меня с ним прямая линия связи.— Не сомневаюсь. — Алекс лег на спину, подставив солнцу потное лицо. Подъем был крутым и тяжким. Сил и дыхания для разговоров не было. Впервые со времени их приезда накануне днем он получил возможность остаться с Вердом наедине. — На прошлой неделе нас навестила Карен Пири, — сообщил он.— Как она там?Вопрос совершенно в духе Верда. Он не спросил: «Ну и как она теперь оправдывается?», только «Как она?». В прошлом он так часто недооценивал своего друга. Пожалуй, теперь пришла пора это исправить.— По-моему, она все еще сильно потрясена этой историей. Она и большинство полицейских в Файфе. Тяжело узнать, что твой шеф, заместитель начальника полиции графства, — насильник и убийца-рецидивист. Резонанс получился весьма серьезный. Полагаю, что половина штатного состава продолжает верить, что мы с Грэмом Макфэдьеном просто выдумали все это.— Так Карен явилась к тебе снять показания?— Что-то вроде того. Разумеется, теперь не она ведет это дело. Ей пришлось передать расследование убийства Рози Дафф полицейским из другого округа, но она подружилась кое с кем из новой следственной группы. А значит, в курсе всей информации. К ее чести, она захотела прийти к нам и сообщить последние новости.— В чем же они состоят?— Закончено криминалистическое обследование автоприцепа. Кроме совпадения краски, они нашли в месте, где скамья крепится к полу, крошечные пятнышки крови. Они взяли для сравнения на ДНК кровь у братьев Рози и из тела Макфэдьена, потому что это ближайшие ее родственники. Очень велика вероятность того, что кровь в прицепе принадлежит Рози Дафф.— Надо же, — покачал головой Верд. — После стольких лет он попался на чешуйке краски и капле крови.— Один из бывших его коллег дал показания, что Лоусон часто хвастался, что во время ночных дежурств коротает время, завлекая девиц в свой автодомик и занимаясь с ними сексом. А мы сами можем свидетельствовать, что он находился поблизости от места, где было найдено тело Рози. Карен говорит, что в службе безопасности сначала заколебались, но потом все-таки решили предъявить ему обвинение. Как только Лоусон это услышал, он сломался. Она говорит, такое впечатление, будто он больше не мог выдержать этой тяжести. Говорят, это довольно обычное явление. Карен сказала, что убийца, загнанный в угол, сам хочет разоблачения. И признается во всех до единого проступках и преступлениях, которые когда-либо совершал.— Так почему же он это сделал?Алекс вздохнул:— Он ее обхаживал несколько недель. А она все не соглашалась идти до конца. От сих до сих и не дальше. Довела его до ручки. И он ее изнасиловал. По его словам, она сказала, что отправляется прямиком в полицию. А этого он допустить не мог, поэтому схватил свой разделочный рыбный ножик и заколол ее. Уже повалил снег, так что он решил, что никого не встретит, отвез ее на Холлоу-Хилл и там бросил. Он хотел, чтобы это выглядело как ритуальное убийство. Говорит, что пришел в ужас, когда понял, что подозревают нас. Разумеется, он не хотел, чтобы его поймали, но клянется, что точно так же не хотел, чтобы в этом обвинили кого-то еще.— Очень благородно с его стороны, — язвительно усмехнулся Верд.— Я думаю, это так и есть. Ведь одной маленькой ложью он запросто мог спалить одного из нас. Когда Макленнан узнал о «лендровере», то Лоусону достаточно было якобы вдруг вспомнить, что он видел машину в ночь убийства на дороге на Холлоу-Хилл или у «Ламмас-бара» сразу после закрытия.— Один Господь знает истину, но думаю, что сомнение следует истолковать в пользу Лоусона. Знаешь, он, должно быть, думал, что за давностью лет может ничего не бояться. Ни малейшего подозрения…— Ни малейшего. Крайними оказались мы. А Лоусон все двадцать пять лет вел себя вроде бы совершенно безупречно. И вдруг начальник полиции графства объявляет пересмотр нераскрытых дел. По словам Карен, Лоусон уничтожил вещдоки по этому делу после первого же случая, когда анализ на ДНК был успешно применен в суде. Тогда они все еще находились в Сент-Эндрюсе, так что ему ничего не стоило до них добраться. А вот кардиган действительно совершенно случайно переложили не туда при очередном переезде. От остальной одежды Рози, той, с которой и можно было бы взять биологические пробы, он избавился лично.Верд нахмурился:— Как же получилось, что кардиган с самого начала оказался не там, где тело?— Возвращаясь к своей «панде», Лоусон заметил валявшийся на снегу кардиган. Он уронил его, когда тащил тело Рози на холм. Тогда он просто перекинул его за ближайшую изгородь. Меньше всего он нужен был Лоусону в полицейском автомобиле. Так что в отсутствие вещественных доказательств он спокойно ждал пересмотра, считая себя в полной безопасности.— А потом из небытия вдруг возникает Грэм. Этого фактора он никогда не брал в расчет, потому что даже не подозревал о его существовании благодаря отчаянным усилиям семьи Дафф сохранить респектабельность. Появился человек, кровно заинтересованный в том, чтобы узнать истину. Но я все равно не понимаю, почему он решил убивать нас, — рассуждал Верд.— По словам Карен, Макфэдьен не слезал с Лоусона, постоянно требуя повторного допроса свидетелей. В частности, нас. Он был убежден в нашей вине. Среди прочих материалов на его компьютере обнаружилась запись разговоров с Лоусоном. И комментарий: странно, что Лоусон, сидя в патрульной машине неподалеку от Холлоу-Хилла, ничего не заметил. Когда сам Макфэдьен спросил об этом Лоусона, тот отвечал ему уклончиво, что Макфэдьен понял как обиду. Но, разумеется, дело было в том, что Лоусону не хотелось объяснять, чем именно он там занимался в ту ночь. Все воспринимали его присутствие на месте преступления как само собой разумеющееся, но если вычесть из этого уравнения нас, то остается только Лоусон. Если бы он не был полицейским, то сразу стал бы главным подозреваемым.— Пусть так. Но почему он решил взяться за нас по прошествии стольких лет?Алекс заерзал на камне:— Это тебе будет проглотить труднее. По словам Лоусона, его шантажировали.— Шантажировали? Кто?— Брилл.Верд остолбенел:— Брилл? Ты шутишь. Что за чушь он несет, этот Лоусон!— Думаю, это не чушь. Ты помнишь тот день, когда погиб Барни Макленнан?Верда передернуло.— Как можно такое забыть?— Лоусон стоял ближе всех к краю утеса, когда их вытягивали. Он видел, что произошло. По его словам, Макленнан держался за Брилла, но тот запаниковал и спихнул его с веревки.Верд на мгновение прикрыл глаза:— Хотел бы я не поверить в это, но такая реакция в духе Брилла. Но я все еще не понимаю, чем тут можно было шантажировать Лоусона?— После того, как они вытащили Брилла, началась кутерьма. Лоусон взялся за Брилла. Он поехал с ним вместе на «скорой». Он объявил Бриллу, что видел, как все случилось, и пообещал, что сделает все возможное, чтобы Брилл ответил по всей строгости закона. Вот тогда-то Брилл и обронил свою бомбочку. Он заявил, что однажды вечером видел, как Рози садилась в патрульную машину Лоусона у «Ламмас-бара». Тот понял, что, если это выйдет наружу, он окажется в полнейшем дерьме. Поэтому он заключил с Бриллом сделку. Если тот промолчит о том, что видел, Лоусон сделает то же самое.— Это даже не шантаж, а договоренность о взаимоуничтожении, — хрипло произнес Верд. — Что же у них не сложилось?— Как только объявили о пересмотре нераскрытых дел, Брилл отправился к Лоусону и заявил, что в обмен на продолжение молчания требует, чтобы его оставили в покое. Он не хотел, чтобы его жизнь снова пошла кувырком. И он сообщил Лоусону, что подстраховался: якобы теперь не он один, Брилл, знает, о том, что он видел у «Ламмас-бара». Только, разумеется, не сказал Лоусону, кому из нас он это якобы открыл. Поэтому-то Лоусон и требовал, чтобы Карен занималась вещдоками, а не повторными допросами. Это давало ему время убить всех, кто мог знать правду. Но он перестарался. Он хотел, чтобы подозрения в убийстве Брилла пали на Робина Макленнана, и потому рассказал ему, как на самом деле погиб Барни. Однако, прежде чем он успел убить Брилла, с тем вышел на связь сам Робин. Брилл перепугался и вновь навестил Лоусона. — Алекс криво усмехнулся. — Это и было тем делом в Файфе, о котором наш приятель говорил в тот вечер, когда заезжал ко мне. Во всяком случае, Брилл обвинил Лоусона, что тот не выполняет уговор. Брилл, видно, решил, что он очень умный. Он сказал, что первым расскажет свою часть истории, и тогда обвинение Лоусона, что он убил Барни, будет выглядеть как попытка обвиняемого очернить свидетеля. — Алекс вытер ладонью лицо.— Бедный глупый Брилл, — простонал Верд.— Ирония заключается в том, что, если бы не Грэм Макфэдьен, который мертвой хваткой вцепился в это дело, Лоусон преспокойно перебил бы нас всех.— Что ты имеешь в виду?— Если бы Грэм не отслеживал нас через Интернет, он никогда не узнал бы о смерти Зигги и не послал бы этот венок. Тогда мы никогда не связали бы эти два убийства и Лоусон мог бы на досуге отстреливать нас поодиночке. Но даже тогда он постарался, как мог, замутить воду. Он осторожно, как бы случайно, проговорился мне о Грэме Макфэдьене. Притворно проговорился. И разумеется, он рассказал Робину Макленнану, как Брилл убил его брата. Так он себя обезопасил. После убийства Брилла этот скользкий ублюдок отправился к Робину и предложил ему алиби, которое Робин согласился принять, ни на минуту не задумавшись, что оно имеет и обратную силу: то есть он дает алиби настоящему убийце.Верд, вздрогнув, убрал ноги с края обрыва и поджал колени к груди. В ребрах заныло, напомнив о недавней боли.— Но почему он явился за мной? Можно было бы и сообразить, что никто из нас не знает, что видел Брилл, иначе мы бы взялись за него сразу после убийства Брилла.Алекс вздохнул:— К тому времени он слишком далеко зашел. Благодаря венкам Макфэдьена мы связали воедино два убийства, которые должны были выглядеть абсолютно несвязанными. Единственной его надеждой было выставить убийцей Макфэдьена. А ведь Макфэдьен не остановился бы на двоих? Он бы не успокоился, пока не прикончил бы всех четверых.Верд грустно покачал головой:— Какая чудовищная каша. Но почему он первым убил Зигги?Алекс застонал:— Это так просто и банально, что плакать хочется. Кажется, как раз перед объявлением о доследовании по старым делам, Лоусон запланировал провести отпуск в Штатах и уже заказал билеты.Верд облизал губы:— Так что с такой же легкостью этим первым мог оказаться я?— Да, если бы он решил порыбачить в вашем краю.Верд закрыл глаза и сложил ладони на коленях:— А кстати, как насчет Зигги и Брилла? Удалось собрать доказательства по их убийствам?— Боюсь, с этим хуже. Несмотря на тот факт, что Лоусон запел наконец, как пресловутая пташечка, у полиции нет доказательной базы, подтверждающей, что Брилла убил Лоусон. Он действовал очень и очень осторожно. Алиби у него нет, но сам он клянется, что в ту ночь был на озере. И если даже найдется свидетель, который скажет, что его автомобиля не было в ту ночь возле его собственного дома, это ничего не даст.— Значит, он за это не ответит?— Получается, что так. По шотландским законам признание должно быть подтверждено другими доказательствами до того, как предъявляется обвинение. Но копы в Глазго уже оставили в покое Элен и Джеки, что тоже неплохой результат.Верд с досадой ударил ладонью по камню:— А как же насчет Зигги? Что, полиции Сиэтла тоже нечего сказать?— Почти нечего. Мы знаем, что Лоусон был в США за неделю до смерти Зигги. Предположительно, он рыбачил в Южной Калифорнии. Вот и все. Правда, когда он сдавал арендованный автомобиль, на спидометре оказалось примерно на две с половиной тысячи километров больше, чем обычно бывает при местных поездках.Верд яростно пнул ногой камень:— А это как раз дорога до Сиэтла и обратно. Правильно?— Правильно. Но снова прямых улик нет. Лоусон слишком ловок, чтобы пользоваться кредитными карточками где-нибудь, кроме тех мест, где ему и положено быть. Карен говорит, что полиция Сиэтла предъявляла его фото для опознания на бензозаправках, в мотелях и так далее. Но пока безрезультатно.— Поверить не могу, что он вновь отвертится от убийства, — сказал Верд.— Я-то думал, ты веришь в правосудие, которое превыше людского?— Божий суд не снимает с нас обязанности действовать в рамках морали, — на полном серьезе ответил Верд. — Одним из способов выражения нашей любви к ближнему служит защита людей от их собственных дурных порывов. Заключение преступников в тюрьму есть крайнее проявление того принципа.— Уверен, там они чувствуют себя любимыми, — иронически заметил Алекс. — У Карен оказалась еще одна новость для нас. Они решили не предъявлять Лоусону обвинение в покушении на убийство в связи с нападением на тебя.— Почему же нет, пес его забери? Я же говорил им, что готов приехать и свидетельствовать в суде.Алекс выпрямился:— Без Макфэдьена нет прямых доказательств, что тебя избивал именно Лоусон.Верд вздохнул:— А-а, ладно. По крайней мере, от убийства Рози он не отвертится. В общем, не так уж и важно, спросят с него за меня или нет. Знаешь, я ведь всегда гордился своим благоразумием в опасных ситуациях. — Он задумался. — Но в тот вечер, когда я вышел из твоего дома, куда оно девалось? Интересно, вел бы я себя с той же лихостью и идиотизмом, если бы знал, что у меня на хвосте даже не один, а двое.— Скажи за это спасибо. Если бы Макфэдьен не шпионил за нами, мы никогда бы не смогли связать Лоусона и его автомобиль с местом преступления.— До сих пор удивляюсь, что он не вмешался, когда Лоусон стал меня избивать, — с горечью произнес Верд.— Может быть, его просто опередил Эрик Гамильтон, — вздохнул Алекс. — Полагаю, всего мы никогда не узнаем.— Думаю, главное — что мы наконец-то получили ответ на вопрос, кто отнял жизнь у Рози, — сказал Верд. — Двадцать пять лет нас терзала эта заноза, и только теперь ее вытащили. Благодаря тебе нам удалось обезвредить яд, отравлявший нашу дружбу.Алекс с любопытством посмотрел на него:— Ты никогда не задумывался…— Не был ли это кто-то из нас?Алекс кивнул.Верд понурил голову, размышляя:— Я знал, что это не может быть Зигги. Он не интересовался женщинами и никогда даже не хотел от этого излечиться. У Брилла нервишки бы сдали, он бы обязательно проболтался. А ты, Алекс… Что ж, скажем так, что я не представлял, как бы ты смог доставить ее тело на Холлоу-Хилл. Ведь к тебе в руки ключи от «лендровера» тогда не попали.Алекс был потрясен.— И это единственная причина, по которой ты решил, что это не мог быть я?Верд улыбнулся:— Ты всегда был волевым и решал все самостоятельно. Ты умел сохранять хладнокровие в острых ситуациях, но когда уж взрывался, это было как извержение вулкана. Ты был очень увлечен этой девушкой… Буду честен с тобой; мне приходило это в голову. Но как только нам сказали, что на нее напали где-то еще, в потом бросили на холме, я понял, что это не можешь быть ты. Ты был спасен от подозрений отсутствием транспортных средств.— Спасибо за откровенность, — обиделся Алекс.— Ты спросил — я ответил. А кого подозревал ты?У Алекса хватило совести смутиться.— У меня мелькала мысль о тебе. Особенно когда ты обратился к Богу. Это походило на чувство вины. — Он посмотрел поверх деревьев на дальний горизонт, где горы сливались в единый гребень, окутанный синей дымкой. — Я часто думаю о том, насколько иной могла бы стать моя жизнь, если бы Рози приняла мое приглашение и пошла в тот вечер на нашу вечеринку. Она осталась бы жива. Так же, как Брилл и Зигги. И нашей дружбе ничего бы не угрожало. И каждый из нас не мучился бы виной.— Возможно, ты женился бы на Рози, а не на Линн, — сухо заметил Верд.— Нет, — нахмурился Алекс. — Этого никогда бы не произошло.— Почему же? Не надо недооценивать, насколько тонки нити, связывающие нас с нашей судьбой. Ведь Рози тебе очень нравилась.— Это прошло бы. Да и она бы никогда не пошла за мальчишку вроде меня. Она была слишком взрослой. Кроме того, я почему-то знаю, что даже тогда Линн спасла бы меня.— Спасла? От чего?Алекс улыбнулся тонкой, сдержанной улыбкой:— От чего бы то ни было. От всего.Он посмотрел вниз на хижину и лужайку, где пребывало в заложниках его сердце. Впервые за двадцать пять лет над тяжкой глыбой прошлого забрезжило будущее. Оно ощущалось как награда, которую он наконец заслужил.Вэл Макдермид
Примечания
1
Апноэ (греч. άπνοια, букв. «безветрие»; отсутствие дыхания) — остановка дыхательных движений.
2
Новый Завет. Соборное послание святого апостола Иакова. 1, 27.
3
ГСО — глобальная система ориентирования.
4
Создано в 1908 г.
5
Местечко в штате Айдахо, где группа спецназа ФБР проводила операцию, в результате которой были застрелены женщина с грудным ребенком и подросток.
6
Город в штате Техас, где ФБР в 1993 г. проводило операцию против секты «Ветвь Давидова», во время которой погибло 86 сектантов, в том числе 17 детей.
7
Адрес Белого дома в Вашингтоне.
8
«Щенята» — чикагская бейсбольная команда; «Ловкачи» — лос-анджелесская.
9
Так пресса прозвала террориста, рассылавшего в бандеролях и письмах бомбы.
10
Выключение органов чувств.
11
Бюро по контролю за продажей алкоголя, табачных изделий и огнестрельного оружия при министерстве юстиции США.
12
Кастер, Джордж Армстронг (1839–1876) — бригадный генерал, во время Гражданской войны в США командовал добровольцами.
13
Река в штате Монтана, где в 1876 г. произошло сражение между кавалеристами генерала Кастера и объединенными силами нескольких индейских племен. Отряд Кастера преследовал группу индейцев и был полностью уничтожен.
14
Маисовая лепешка с начинкой.
15
Отлично (ит.).
16
Пер. с англ. Н. Емельянниковой, Э. Линецкой.
17
Цитата из фильма «Касабланка» (1942).
18
Каламбур. Производное слово от «закон» (англ. law) — «адвокат» (англ. lawyer), первый слог которого рифмуется с «парнем» (англ. boy)
19
Здесь и далее «Сон в летнюю ночь» цитируется по переводу с английского Т. Щепкиной-Куперник.
20
Бодлер Ш. Хандра. Здесь и далее, за исключением особо оговоренных случаев, стихотворения цикла «Цветы зла» в переводе В. Шершеневича.
21
Там же.
22
Бодлер Ш. Хандра.
23
Бодлер Ш. Прохожей.
24
Бодлер Ш. Мученица.
25
Там же.
26
Бодлер Ш. Вино убийцы.
27
Бодлер Ш. Мадонне.
28
Бодлер Ш. Вступление.
29
Американский актер, режиссер и продюсер.
30
Бодлер Ш. Той, что слишком весела (пер. с фр. Лизы Колосовой).
31
Your mileage may vary (прим. ред.).
32
Бодлер Ш. Хандра.
33
От названия знаменитого романа американского писателя Джозефа Хеллера. В нем описана ситуация, когда человеку предъявляют строгие и взаимоисключающие требования.
34
Бодлер Ш. Украшения (пер. с фр. Лизы Колосовой).
35
Американский шеф-повар французской кухни, соавтор книги «Осваивая искусство французской кухни», ведущая на американском телевидении.
36
Английская кулинарная писательница.
37
Бодлер Ш. Грустный мадригал (пер. с фр. Лизы Колосовой).
38
Бодлер Ш. Той, что слишком весела (пер. с фр. Лизы Колосовой).
39
Бодлер Ш. Сосредоточенность.
40
Шекспир У. Макбет (пер. с англ. Б. Л. Пастернака).
41
Бодлер Ш. Маска.
42
Сувальдный замок фирмы «Чабб».
43
Цитата из фильма «Завтрак у Тиффани» (1961).
44
Людвиг Мисвандер Роэ (1886–1969), наст. имя Мария Людвиг Михаэль Мис — немецкий архитектор-модернист.
45
Международное объединение благотворительных организаций.
6
Неформальные названия двух известных небоскребов в лондонском Сити.
47
Национальный институт здравоохранения и совершенствования медицинской помощи Великобритании.
48
Собрание предметов древнегреческого искусства, привезенных в Англию дипломатом лордом Элгином (1766–1841).
49
Сотрудник общественной поддержки со стороны полиции назначается из числа гражданских для работы с потерпевшими. Носит форму и наделяется определенными полномочиями офицера полиции.
50
Документ, регламентирующий действия полицейских в отношении задержанного.
51
Из стихотворения «Матильда» Хилэра Беллока (1870–1953).
52
Японский предприниматель (1858–1954). Открыл способ искусственного выращивания жемчуга.
53
Неточная цитата из Евангелия: «Так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк. 15:7)
54
Там же. «Покайтесь и обратитесь, чтобы загладились грехи ваши» (Деян. 3:19)
55
Имеется в виду часть Евангелия — «Послание к Ефесянам» апостола Павла
56
Первое послание к Коринфянам, 13:12
57
Слова Офелии, потерявшей рассудок после того, как Гамлет убил ее отца, Полония (Шекспир. Гамлет. Акт 4, сц. 5).