Помоги проекту - поделись книгой:
Погладил ее по голове, повернулся на другой бок и уснул.
Когда проснулся, Бетти рядом не было. Зато у лавки терся Хавчик. Ждал распоряжений.
— Завтрак, — скомандовал я. — И собирай меня в дорогу. Поеду в Роскилле.
— А я? — спросил мой трэль.
— А ты останешься здесь, старшим. И чтоб порядок был. И еще… Девчонку не трогать. И других предупреди. Кто ей под подол полезет… Вырву с корнем то, чем лазают. Тебя тоже касается.
— Господин! Разве ж я могу? — скорбно вздев брови, воскликнул этот пройдоха.
— Еще как можешь! — Я поймал Хавчика за ухо: — Ты, дружок, очень полезен, спору нет. Но есть у меня мысль: может, без яиц ты станешь еще полезней?
— Плохая мысль, господин, — отозвался Хавчик, терпеливо снося боль в скрученном ухе. — Неправильная.
По скошенным глазам видно: очень ему хотелось понять, шучу я или всерьез.
— Я сказал. Дальше сам решай, — подвел я черту и отпустил Хавчиково ухо. — Иди распорядись, чтоб на стол накрывали. Сами покушайте. Я буду попозже.
Встал и вышел на свежий морозный воздух. Отлить, размяться, выкупаться в снегу, пробежаться на лыжах до озера и обратно.
Эх, хорошо быть феодалом! Даже мелким.
Два мелких феодала въехали в Роскилле. Город Рагнара Лотброка лежал перед нами во всей своей красе. В данный момент «краса» приняла облик вусмерть пьяного викинга, развалившегося поперек ворот. Которые никто не охранял.
Наши лошадки осторожно переступили через «отдыхающего». Судя по вышивке на меховом тулупчике — фриза.
— Не замерзнет? — на всякий случай поинтересовался я у Свартхёвди.
Тот хмыкнул. Ну да, сегодня потеплело. Градусов пять мороза. Жарища. Хоть солнечные ванны принимай.
За воротами наши с Медвежонком пути разошлись. У него были какие-то дела со здешними родичами, а я двинул к «дружинному» дому, арендованному Хрёреком на зиму.
Не дошел. Встретил по дороге одного из наших эстов, Крыта. Вернее, Крыыта.
Старина Крыт поведал мне, что Хрёрек-ярл и варяги — на берегу фьорда. Тиранят новобранцев.
Ах да, забыл упомянуть, что в нашем хирде образовалось изрядное пополнение. Целый драккар с экипажем. Наследство геройски побежденного мною Торсона-ярла. Целый выводок норегов из Наумудаля (кажется, так это звучит), присоединившийся к дружине более удачливого вождя. Причем доля Торсона, исчислявшаяся в семи румах вышеупомянутого драккара, перешла к Хрёреку. Несправедливо, правда? Победил я, а плодами победы воспользовался мой ярл. Но здесь так принято. Я был всего лишь выставленным бойцом. Впрочем, за Хрёреком не заржавеет.
Мудальцы, как окрестил я пополнение, были парнями борзыми и грубыми. И от них вечно воняло тухлой рыбой. Или это у меня глюк такой, обонятельный? Едва поладив с Хрёреком, мудальцы тут же начали задираться к нашим. Меня-то не трогали, скорее даже заискивали: покойник Торсон, видать, пользовался у своих подчиненных изрядным авторитетом. Но к нашим молодым, словенам из ладожского пополнения, конкретно докапывались.
Пришлось Трувору с Ольбардом-Синеусом поправить мудальцам седло: пресечь, так сказать, дедовщину.
А тут и ярл подключился: взялся тренировать норегов в общем строю с нашими дренгами. Надо отдать мудальцам должное: бились они неплохо. А строй держали практически идеально. Значительно лучше, чем я. Дренгам было у кого поучиться и на кого опереться в реальном бою. Неделька совместных тренировок — и взаимоотношения наладились. Даже самому тупому норегу понятно: плющить товарища, который в бою будет прикрывать твою мускулистую спинку, — полный идиотизм.
Сейчас мои новообретенные кореша отрабатывали десантирование. Дружно прыгали с вмерзшего в лед ветхого кнорра. Прыгали красиво и громко: с грозным нечленораздельным ревом.
Вообще-то, любимый боевой рык викингов: «Берегись! Я иду!» Так сказать, напоминание слабовидящим.
Но попробуйте проскандировать что-либо прыгая с двухметровой высоты на лед.
— А что у меня есть! — спешившись и пообнимавшись с нашими, интригующе произнес я, похлопав по притороченному к седлу бурдюку.
— Молочко для младенцев? — с ходу предположил Руад.
— Угу. Бородатеньких.
— Пиво, — похлопав по бурдюку, легко угадал Трувор. — Похвально, что ты думаешь о товарищах, но зима только началась. Пива здесь пока вдоволь.
— Такого ты здесь не найдешь. Его варила сестренка Свартхёвди.
— О-о-о! — Это был не первый бурдючок, привозимый из усадьбы Рунгерд, так что сей элитный продукт был народу знаком.
— Так чего мы ждем? — воскликнул Рулаф и поглядел на варяжского лидера.
— Не чего, а кого, — строго произнес Трувор. — Ты, молодой, совсем страх[11] потерял. Как можно такое пиво пить — и ярла не попотчевать.
Глава десятая,
— Вот на нем, на прадеде нашего Свартхёвди Медвежонка, можно сказать, и оборвалась удача сего славного рода, — неторопливо повествовал наш ярл.
Надо сказать, что в последнее время отношение ко мне Хрёрека стало более сердечным. И вовсе не потому, что я зарезал Торсона-ярла. Эка невидаль: завалил… хускарл признанного единоборца! Мало ли кто кого завалил. Что есть краткий миг личной победы в сравнении с уходящими в вечность деяниями предков? Суета и не более. Смешно думать, что уважающий себя воин упирается исключительно ради бабла. Бабло — это, так сказать, мерило успеха. А вот передаваемая из поколения в поколение слава — это уже на века. Аж до самого Рагнарёка. И Хрёреку-ярлу, Инглингу, потомку (пусть и очень, очень отдаленному) самого, страшно сказать, Одина, считавшему время не днями, а поколениями, истинные приоритеты были очевидны. И вот наконец ярл познакомился с моей, так сказать, родословной. Пусть это лишь имена отца и матери, но уже по одним именам можно выстроить правильную цепочку. И ярл ее выстроил. Не то чтобы тут так уж сразу верили на слово джентльменам. Если придет какой-нибудь немытый фрукт и объявит, что он — сынишка какого-нибудь иностранного конунга, его слова, может, и не станут оспаривать в открытую, но непременно пригласят, так сказать, на фехтовальную дорожку. Ах, сын конунга? Отлично! Коли так, продемонстрируйте-ка, молодой человек, как у вас обстоят дела с традиционными мужскими искусствами! Плавание — ладно. Может, у вас там и моря нету, а вот навыки работы с оружием — это непременно. И манеры, чувство собственного достоинства, понятие о чести… Законы могут быть различны, обычаи и условности — тоже. Но чувство собственного достоинства, храбрость, самоуверенность (чтобы не сказать — наглость) для человека хорошей крови так же естественны, как для собаки — умение чесаться задней лапой.
Не ведая о том, я был нашим ярлом просчитан, взвешен и в данном случае (в отличие от библейского) найден достаточно увесистым, чтобы не положить конец моим притязаниям на благородство, а счесть меня принадлежащим к уважаемому роду.
В пользу этой версии работали еще две вещи: то, что я раньше не распространялся на тему собственного происхождения, и то, что моя вольная интерпретация семейных связей двадцатого века прошла «детектор лжи» в лице Рунгерд Ормульфовны.
Но я отвлекся. Сейчас речь шла не о моей родословной, а о славном генеалогическом древе Свартхёвди Медвежонка.
Одаль, которым нынче управляла его матушка, был приобретен отдаленными предками много лет назад, еще во времена легендарного конунга Ивара Широкие Объятия. С тех пор владения рода неоднократно увеличивались аж до того времени, когда за руль встал прадедушка Свартхёвди.
Тут удача роду и изменила. Началось с того, что дедушка Рунгерд, единственный сын своего папы, потерял изрядную часть имущества в неудачной (шторм) торговой экспедиции на север и сам едва не откинулся от пустяковой, но вдруг загноившейся раны. Всё шло к тому, что славный род на нем и закончится, но положение спасла вовремя подвернувшаяся бабушка Рунгерд — профессиональная финская вёльва. Колдунья то есть.
Излеченный дедушка взял ее сначала наложницей, а потом, после рождения папы Ормульфа, ввел в род и даровал все права законной жены.
Финка родила мужу еще троих сыновей — один другого краше. По местным понятиям, разумеется. Рожа — кирпичом, плечи шире, чем дверь в сортир. Счастливый отец научил детишек всему, что положено, а затем опочил в собственной постели. К этому времени старший из сыновей, прозванный Полудатчанином и слывший большим хитрецом и удачником, уже успел не только жениться на писаной красавице, но и породить дочь Рунгерд. До сыновей дело не дошло, но какие у Ормульфа годы… Да и братья, можно сказать, «на выданье». Вот бы еще деньжат немного подкопить, чтобы и они могли начать достойную семейную жизнь на собственной земле…
Словом, сыновья устроили папе роскошное погребение (на покойниках в Дании не экономили) и на полученном в наследство от папы кнорре отправились приумножать родовое имущество в уже известную мне Альдейгью-Ладогу, где в то время заправлял почтенный батюшка князя Гостомысла.
Расторговались отлично. Набили трюм мехами, воском и рыбьей костью[12], как минимум утроив вложенное, да и тронулись в обратный путь.
Поначалу судьба им благоприятствовала. Почти до самого дома. Но буквально за десяток переходов от Сёлунда кнорр Ормульфа и его братьев угодил в шторм. Не то чтобы очень сильный, но Ормульф решил не рисковать богатым и не любящим сырости товаром и пристал к берегу.
Это было неправильное решение, но ни Ормульф, ни его братья этого еще не знали. Они полагали, что датский ярл, владевший этим берегом, — добрый друг их семьи.
Так оно и было… До тех пор, пока этот самый ярл не узнал, что в кнорре Ормульфа и его братьев — целое состояние.
Они же сами ему и рассказали на щедром пире, данном в честь дорогих гостей. Услыхав об этом, ярл стал еще радушнее, выставил самое лучшее пиво и порадовал гостей дорогими подарками.
Ормульф в ответ обещал отдариться еще щедрее… Увы. Он не знал, что отдарком станет кнорр со всем содержимым…
Ночью, когда сытые и пьяные братья вместе с командой уснули, ярл преспокойно перерезал всех и забрал не только свои подарки, но и все товары братьев вместе с очень хорошим кнорром, построенным их отцом, в прошлом — добрым другом ярла.
Конечно, это было грубым нарушением законов гостеприимства в частности и законов Дании в целом. А поскольку шила в мешке не утаишь, то информация о преступлении дошла не только до несчастной вдовы, но и до самого конунга Харека. Не нынешнего, а его отца.
Однако ярл не сидел сложа руки, а загодя прислал конунгу такие щедрые дары, что тот охотно согласился с его версией происшедшего: кнорр братьев вовсе не приставал к берегу со своими владельцами на борту, а просто сел на мель у берегов ярла. И тот, по береговому праву, вполне законно забрал себе и кнорр, и все, что на нем было.
Узнав о злодействе, а также о том, что правосудия ждать бессмысленно, жена, вернее, уже вдова Ормульфа Полудатчанина во всеуслышание объявила, что отдаст дочь и весь богатый одаль мужа тому, кто отомстит убийце.
Это был Поступок. Ведь в то время мать Рунгерд была достаточно молода и хороша собой. Так что вполне могла бы наладить и собственную личную жизнь.
Однако вдова предпочла месть.
Впрочем (и Хрёрек-ярл счел необходимым об этом упомянуть), нашлись злые языки, которые утверждали, что матери Рунгерд больше нравится самой управлять наследственным одалем мужа, а ведь случись так, что дочь ее (а равно и она сама) выйдет замуж, собственность по праву перейдет к ее мужу.
Надо отметить, что еще жива была старая финская вёльва — бабушка Рунгерд. Но она в хозяйственные дела не вмешивалась. Зато многие говорили: это она надоумила невестку принести упомянутую выше клятву.
Случилось это лет двадцать с небольшим тому назад. То есть дочь Ормульфа была еще совсем юной: лет тринадцати-четырнадцати, однако уже успела прослыть непревзойденной красавицей и заполучить прозвище — Улыбка Фрейи. Впрочем, красота красотой, но я уже достаточно хорошо знал скандинавов, чтобы понять: богатое приданое значит намного больше, чем внешность невесты. Ормульф Полудатчанин слыл человеком небедным, и насчет приданого можно было не сомневаться, так что женихов у Рунгерд было — в избытке.
Странное дело: как только оказалось, что в придачу к руке дочери Ормульфа идет жирнющий куш в виде целого одаля… женихов вдруг резко поубавилось. Не потому, что задача, поставленная матерью Рунгерд, была невыполнимой. Очень серьезные люди, настоящие профессионалы, приценивались, так сказать, к вопросу.
Вопрос о том, чтобы уговорить безутешную вдову аннулировать обет, даже не поднимался. Обет — это святое. Каждый уважающий себя викинг хоть раз в жизни, торжественно поставив ногу на полено или положив руку на кабанью шкуру, брал на себя те или иные обязательства пред лицами богов и собственных корешей. Крутость клятвы зависела от крутизны самого викинга и от количества выпитого. Обеты бывали весьма суровые. Иногда, помимо главного условия, брались и дополнительные. Например, не мыться и не стричь ни волос, ни ногтей, пока негодяй, зарезавший четвероюродного племянника поклявшегося, не будет призван к ответу.
Достать ярла-убийцу в его родном логове было трудно, но возможно. Профессионалы прикинули сложность задачи и условия решения — и пришли к выводу, что для ее успешного выполнения надо поднять хирд не менее чем в две сотни клинков.
Собрать такое (немалое по здешним меркам) войско могли немногие. К примеру, мой ярл, который считался очень крутым вождем, в настоящий момент располагал совокупной армией в две с половиной сотни бойцов. И это считая хирдманов, «унаследованных» от Торсона-ярла, и тех наших, кто остался в Хедебю.
Но проблема была даже не в количестве. Ярл-предатель имел собственный хирд и просто так убить себя не позволил бы. Даже если удалось бы сохранить секретность (что в условиях многочисленных родственных связей и развитого «сарафанного радио» весьма сомнительно) и не дать ярлу возможности собрать свою дружину, нападающим всяко пришлось бы иметь дело с тридцатью-сорока опытными викингами, которые не станут сидеть сложа руки при появлении у берегов трех чужих драккаров. Скорее всего, ввиду явного численного преимущества противника, ярл, прихватив с собой всё самое ценное (себя — в первую очередь), отступит в горы и даст бой там, где это ему будет удобно. Мстителям же придется атаковать немедля, иначе к ярлу подтянется подмога, и тогда еще неизвестно, кто кого. То есть, по самым оптимистичным прикидкам, если нападающим повезет, за голову негодяя придется положить не меньше половины борцов за справедливость. Я помнил наш рейд за страндхугом[13], когда едва не утоп. Поэтому легко мог представить, каково это: штурмовать с ходу укрывшегося в скалах противника.
Кандидаты в мужья изучили вопрос и решили, что одаль Ормульфа Полудатчанина не окупит потерь. А поскольку романтиков в этом мире практически не встречается, особенно среди водителей хирдов, ходить бы Рунгерд пожизненно в девках (обет матери нельзя нарушить даже после ее смерти), если бы однажды утром к воротам усадьбы покойного Ормульфа не явился некто Сваре Медведь.
Явился и бросил к ногам Рунгерд Улыбки Фрейи, такой свадебный дар, от которого невозможно отказаться.
Мешок с головами убийц ее отца.
Сваре Медведь в одиночку совершил то, что не рискнули сделать могучие ярлы.
Как он это сделал? Да примерно так же, как негодяй расправился с Ормульфом и его братьями. Предательски.
Сваре Медведь пришел в дом ярла даже не как гость. Он пришел наниматься к нему в дружину.
Ярл очень обрадовался. Несмотря на очевидность невыгоды менять сотню жизней на одаль покойного Ормульфа, он все же опасался, что найдется среди норманов вождь, который польстится на предложение вдовы. Хотя бы потому, что одаль-приданое пойдет просто в качестве бонуса. А главным призом станет имущество самого ярла. И не факт, что тинг расценит такой вот наезд как разбой, а не как справедливую месть. Подкупить собрание свободных датчан куда дороже, чем одного конкретного конунга.
По свидетельствам компетентных людей, Сваре Медведь один стоил пятерых воинов.
Потому что Сваре был берсерком. Настоящим берсерком, которым в бою овладевал дух медведя, даруя ему невероятную силу и неуязвимость. В этом состоянии Сваре становился весьма неприятным соседом для всех, кто не успел вовремя убежать.
Вообще, берсерков в Скандинавии (и не только здесь), мягко говоря, недолюбливали. Кому охота жить рядом с психом, у которого в любой момент может упасть планка. Более того, с психом, который вооружен, умеет этим оружием пользоваться и никого и ничего не боится.
Сваре был не таким. Он был из тех немногих, кто умел (не всегда, но в большинстве случаев) управляться с собственным безумием. О таких говорили, что они сильнее своего духа-зверя. Поэтому вероятность того, что Сваре набросится на своих, была минимальна. Но всё-таки была, так что даже таких «управляемых оборотней» в гости старались не приглашать. Не исключено, что ярл отказал бы Сваре Медведю в пище и крове, если бы тот напрашивался просто в гости. Но заполучить такого хирдмана — это круто.
Словом, ярл пришел в восторг, и вскоре Сваре Медведь оказался за пиршественным столом у него в доме.
Время было позднее, поэтому обряд принятия в дружину решили отложить на завтра. А сегодня просто хорошо поужинать.
Поужинали хорошо. Не хуже, чем Ормульф с братьями в тот памятный вечер.
Выпили, закусили, спели десяток песен, подрались по-дружески, потискали девок и легли спать. Ярл — вместе со всеми. Вернее, с молоденькой наложницей.
Сваре Медведю, решив, что он совсем пьян (он вел себя соответственно), подложили худую некрасивую родственницу ярла, которая очень хотела родить крепкого мальчика.
Ее Сваре зарезал первой — чтоб не закричала.
Потом он убил ярла и его молоденькую наложницу. Потом, последовательно, двадцать шесть мужчин, спавших на лавках и на полу. Женщин, с которыми они спали, Сваре тоже убил. Сваре рубил всех, кто просыпался, и делал это так быстро, что те спросонья даже не успевали понять, что их убивают.
Дух медведя вселился в Сваре, поэтому он видел в темноте так же, как косолапый, обладал его силой, а быстротой даже превосходил. Так что он двигался очень быстро, а убивал еще быстрее. Так проворно, что по звукам его ударов могло показаться, что в доме ярла орудует десяток воинов. Кто-то все же успел крикнуть, что на них напали. Кто-то схватился за меч… Не спасло. Сваре продолжал убивать, люди ярла, те, что были внутри, и те, что ворвались снаружи, не видя ничего, били друг друга. Железо ни разу не задело Сваре, а если бы и задело — неважно. Он был берсерком, и железо ему было нипочем.
Так сказал Хрёрек-ярл в процессе повествования, и это заявление никто не оспаривал. Я — в том числе.
Быстрее, чем лучина догорает до половины, Сваре убил всех, кто имел несчастье оказаться в эту ночь в большом доме ярла. Кроме тех женщин и детей, что забились под лавки и спрятались в лари. Никто из них не кричал, потому что огромный и стремительный берсерк распространял вокруг такой ужас, что оставшиеся в живых попросту онемели.
Сваре Медведь отрубил убитым мужчинам головы, тратя не больше одного удара на каждый труп, затем сложил эти головы в два больших мешка и выволок из дому.
Собаки ярла забились в щели и скулили от страха. Трэли и работники, которые проснулись от шума, попытались берсерка убить, но Сваре зарубил нескольких, а остальные разбежались. Берсерк был сильнее овладевшего им духа, потому не впал в безумие и не стал гоняться за всеми подряд. Он поймал двоих и заставил их нести мешки с головами. Мешки были такими тяжелыми, что носильщики волокли их по земле.
Эти мешки по приказу Сваре погрузили на большую крепкую лодку, принадлежавшую одному из людей ярла. Еще туда погрузили бочонок с пресной водой. Пленники сели на весла, отгребли от берега и подняли парус.
Когда они отплыли так далеко, что перестали слышать вопли, раздававшиеся на берегу, Сваре Медведь почувствовал, что начинает слабеть (после битвы всякий настоящий берсерк впадает в беспамятство, и его может зарезать даже маленький ребенок), убил гребцов, опустил мешки с головами за борт, чтобы соленая вода уберегла их от порчи, лег на дно лодки и пролежал так ночь, весь следующий день и половину второй ночи. Повелители вод и ветров к нему благоволили, поэтому все это время море было тихим и лодку не прибило к берегу.
На вторую ночь Сваре очнулся, но он был еще слишком слаб, потому только напился и проверил, не съели ли рыбы его добычу. Всё было в порядке, и Сваре Медведь снова уснул, но уже сном обычного человека, а не берсерка.
Проснувшись, Сваре почувствовал сильный голод, но первым делом позаботился о своей добыче. Осмотрел головы и выбрал из всех три: ярла и двух его сыновей. Эти он оставил, а остальные подарил Эгиру. Затем поймал несколько рыб, съел их сырыми, запил водой из бочонка и, определившись по солнцу, виду и вкусу воды, направил лодку в сторону Сёлунда.
Через одиннадцать дней мешок с порядком подтухшими, но всё же узнаваемыми головами лег к ногам невесты.
Поделиться книгой: