Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле

- Выключенному из Тамбовского мушкетерского полку подпоручику Волкову, просившему об определении в Малороссийский гренадерский полк, отказано за прихоть.

- Выключенному на лень и нерадение из службы прапорщику Оглоблину, который просил о принятии его по прежнему в службу, отказано для того, что в оной ленивые и нерадивые терпимы быть не могут.

- В пансионе Августа Вицмана, в Погенполевом доме близь Синего моста под Љ 106, продается новая книга, под названием "Золотая книжка или собрание новых, доказанных, легких, редких и любопытных хозяйственных опытов и искусных действий к пользе и удовольствию каждого… Љ 55. Узнать сколько весу в быке, не свесивши его. Љ 56. Способ выращивать морковь толщиною в руку, а длиною в аршин. Выучить кошку в одну минуту писать на 3-х или на 4-х языках". Сия книжка продается по 5 руб. и кто купит ее по 1-е мая сего года, тот 2-ю часть получит безденежно; для чего при покупке 1-й части будут розданы билеты. Кто же до истечения сего времени ее не купит, тот не прогневается, если и за вторую часть принужден будет заплатить столь же дорого.

- Издана книга под названием: "Любовь-книжка золотая. Люби меня хотя слегка, но долго". Творение сие вообще такого рода, какового еще на нашем языке поныне не было. Так отозвались, и при той назвали "золотой книжкой" в одно слово, как бы согласясь, двое знатоки словесности, читавшие оную в рукописи до издания. Книжка сия почти вся, а паче первые листки ее состоят из притчей (иносказательного содержания). И так, дабы уразуметь прямой смысл, который, впрочем, весьма забавен и любопытен, необходимо нужно читать ее не скорохватом, не борзясь, как обыкновенно читаются романцы, или как некоторые мелют дьячки, что ни сами себя, ни слушатели их не понимают. И так, читай и внимай. Впрочем, любо-читай, а не любо-не читай. Ты и сам, читатель, думаю, той веры, что на всех угодить и критики избежать-мудрено. Человек есть такое животное, которое любит над другими смеяться, и само подвержено равно насмешкам."

Документ 7

"Из дела осуждённого мещанина Радищева:

… Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро, Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех, Крови - в твоей колыбели, припевание - громы сраженьев, Ах, омоченно в крови ты ниспадаешь во гроб; Но зри, две вознеслися скалы во среде струй кровавых: Екатерина и Петр, вечности чада! и росс. Мрачные тени созади, впреди их солнце; Блеск лучезарный его твердой скалой отражен. Там многотысячнолетны растаяли льды заблужденья, Но зри, стоит еще там льдяный хребет, теремясь; Так и они - се воля господня - исчезнут, растая, Да человечество в хлябь льдяну, трясясь, не падет. О незабвенно столетие! радостным смертным даруешь Истину, вольность и свет, ясно созвездье вовек; Мудрости смертных столпы разрушив, ты их паки создало; Царства погибли тобой, как раздробленный корабль; Царства ты зиждешь; они расцветут и низринутся паки; Смертный что зиждет, все то рушится, будет все прах…"

Глава 5

Холодное месиво под ногами, состоящее из снеговой каши пополам с конским навозом, вылетало из-под растоптанных сапог на таких же товарищей по несчастью, идущих в строю рядом. И чавкало в такт:

- Ду-рак, ду-рак, ду-рак…

А кто же ещё, как не он? Как назвать человека, человеком с недавних пор не считающимся? Бывшие… так их всех две недели назад окрестил командир батальона, званием всего лишь прапорщик, но называемый исключительно по имени-отчеству. Александр Павлович был краток и немногословен, перед строем он сказал лишь одно:

- Мы все бывшие. Выхода два - умереть с честью… - тут сделал паузу. - Или без неё. Желающие сделать это могут начать прямо сейчас.

Тогда ещё никто не понимал, для чего унтер-офицеры из "постоянного", как их назвали, состава выдали каждому по крепкому шёлковому шнурку. Осознание пришло на следующее утро, когда после марша в семьдесят вёрст сразу шестеро были найдены повесившимися. Второй выход - вот он. Александр Павлович запретил снимать удавленников - они так и остались покачиваться на ветру в безвестной деревушке, определённой батальону на ночлег. Остались, а под ноги им были брошены обломки их собственных когда-то шпаг. Отчего их не сломали ещё при лишении дворянского звания? То неизвестно, разве что государь Павел Петрович всегда слыл бережливым и экономным даже в мелочах?

А могли ли унтер-офицеры воспрепятствовать самоубийствам, продолжившимся и в последующие ночи? Наверное, могли. Но не сделали этого.

- Привал! Привал, господа штраф-баталлионцы! - донеслась из головы колонны долгожданная команда.

Отдых. Значит позади остались пройденные с утра вёрсты, и впереди ждёт горячий обед из новомодных изобретений господина Кулибина - походных кухонь, поставленных на сани. Пышущие жаром и дымом лужёные изнутри железные бочки не позволили протянуть ноги в пути от бескормицы, исправно снабжая пищей, но они же и заставляли выдерживать непомерную скорость марша - не приведи Господь оттепель, и тогда… Что будет тогда - представлять не хочется. Никому.

Александр сидел на брошенной в снег охапке соломы и вяло ковырял деревянной ложкой в котелке, вылавливая из постных, несмотря на пасхальную неделю, щей кусочки осетровых молок. На жалобы штраф-баталлионцев о невозможности справить даже Светлое Христово Воскресение, назначенный в батальон священник, похожий на недоброй памяти Емельку Пугачёва, только ухмыльнулся и изрёк:

- Поститься да разговляться живым положено, мёртвые вообще ничего не едят, мы же - посредине.

Как он сам сюда попал, батюшка не рассказывал, но увидев, как однажды на привале успокаивал штрафников, за неимением оружия затеявших дуэлирование на кулаках, можно было догадаться. Уж больно ловко орудовал выскользнувшим из рукава кистенём, что наводило на некоторые мысли, в основном грустные. Покалечить, правда, никого не покалечил. Вот и сейчас коршуном кружит… миротворец.

- Васька, скоро там?

- Сей момент, Ва…

- Смотри у меня! - опальный Великий Князь погрозил кулаком нерасторопному, как показалось, денщику, и вновь погрузился в раздумья, лишавшие аппетита.

И зачем отец всё это устроил? К чему бешеная гонка, после которой из двадцати двух генералов в живых остались только шестеро? Кто недавно сам попрекал за погубленный цвет армии? И не проще ли было просто казнить заговорщиков, не подвергая излишним мукам? И для чего в тянущемся позади обозе везут шпаги? Ну, насчёт последнего высказано недвусмысленно, но вот на остальные вопросы ответов просто нет.

- Кофей готов, Ваше Высочество! - добровольно отправившийся с Александром денщик продолжал упорно титуловать как и прежде, опуская, однако, запрещённое "Императорское".

- Спасибо, братец, - с благодарным наклоном головы принял дымящуюся кружку.

Поднёс к лицу. Запах дома и запах былой свободы. Кофе, это единственное послабление, которое себе позволил прапорщик Романов, отказываясь от остальных.

- Портянки вот ещё сухие, - солдат достал из-за пазухи свёрток. - Тяжко ведь…

- А тебе?

- Ништо, Ваше Высочество, - и засмущался своей браваде. - На плацу потруднее было, а тут… Налегке, опять же - харчи добротные, мундир вот тёплый.

В доказательство он попытался расстегнуть воротник кафтана, цветом и кроем напоминающего крестьянский армяк, но с пуговицами - хотел показать, что даже жарко.

- Не хвались, у меня такой же.

- Виноват, Ваше Высочество!

Угу, виноват он… чего уж виноватиться, если весь Петербург был повергнут в изумление и ужас новым обмундированием? Из-за него, кстати, и задержались, отыгрывая теперь упущенное время. Нет, не из-за изумления - ждали, пока построят мундиры на четыре сотни человек. А потом вывели всех на Сенатскую площадь…

И у многих из собравшихся на невиданный позор сжималось сердце за горькую участь отца или брата, многие губы шептали проклятия злому тирану, по иронии или ехидству приурочившему оглашение приговора к мартовским идам. Да, шептали… недолго шептали - тем же приговором семьи штрафников выводились в мещанское состояние и определялись к государственным работам. Каким? То Господь ведает. И только нацеленные пушки да штуцеры Багратионовых егерей удержали осуждённых на месте, о чём большинство сегодня жалело.

Александр в раздражении бросил кружку и встал.

- Останься здесь, - приказал вскинувшемуся было следом денщику, а сам пошёл к дороге, где строгие унтеры уже строили в колонну своих подопечных.

Шёл, оглядывая хмурые серые лица, заросшие многодневной щетиной. Видел с трудом расправляемые спины бывших блестящих полковников и генералов, нетвёрдые шаги недавних сенаторов… Внимание привлёк знакомый по прошлой жизни худощавый молодой человек, почти ровесник, при попытке подняться с земли кусающий губы.

- Вам дурно, Александр Андреевич?

Тот вскинулся, прижав руку к груди, и в отрицании покачал головой:

- Всё в порядке, Ваше Высочество.

- Но я же вижу!

- Пустое, не стоящее Вашего внимания минутное недомогание. Оно уже прошло.

- Не спорьте с командиром! - оглянулся в поисках кого-либо из "постоянного состава". Или всё-таки охранников? - Унтер, поди сюда!

- Я, Ваше Высочество! - тот вытянулся, одним глазом преданно поедая Александра, а вторым продолжая следить за построением.

- Рядового… - покатал на языке непривычное слово. - Рядового Тучкова до вечера разместить при походной кухне.

- Никак не положено, - вояка оставил бравый вид и сменил его суровостью. - Приказом государя Павла Петровича предписано…

- Я знаю, что там предписано!

Унтер-офицер тем временем достал из кармана бумагу и процитировал дословно:

- Гнать засранцев маршем, а тако же в хвост и в гриву, со всею пролетарскою беспощадностию, исключения делая токмо преискуснейшим стрелкам винтовальным, дабы избежать последующего дрожания телесного.

- Сие ко мне не относится, - слабо улыбнулся бывший гвардейский полковник. - Когда брата пришли арестовывать, я по их подпоручику с семи шагов промахнулся. Не беспокойтесь, Ваше Высочество, сил для ходьбы ещё достаточно.

- И всё же…

- Не стоит забот, право слово. Дойду.

- Погодите, - внезапно оживился унтер. - А не был ли тот подпоручик невысокого росту, поперёк себя шире, с редкими зубами, да рыжий?

- Не разглядывал, но вроде бы похож, - ответил Тучков.

- Да что же вы сразу-то не сказали, ваше благородие?

- О чём?

- Так ведь эта гнида… ой, простите, подпоручик Семёновского полка Артур Виллимович Кацман, сука остзейская, празднуя чудесное избавление от смерти, изволили напиться допьяна и утонуть поутру в проруби на Мойке. Радость-то какая, ваше благородие! - и тут же, перейдя на крик, проорал в сторону обоза. - Митроха, тёмная твоя душа, подай сани господину рядовому!

День в дороге тянулся неимоверно долго, но когда колонна наконец-то остановилась на ночлег в забытой даже чёртом чухонской деревушке, снедаемый любопытством Александр Павлович поспешил найти бывшего полковника. Заинтригованный совершенно, он обнаружил штрафника в преинтереснейшей ситуации - за столом, с кружкой чего-то подозрительно пахнущего, в окружении унтеров, с раскрасневшейся физиономией.

- Смирна-а-а! - рявкнул заметивший высокое начальство егерь, заставив в очередной раз поморщиться.

Зачем изображать показное рвение, если исполняешь приказы командира батальона только тогда, когда они не расходятся с неведомым, но изложенным на бумаге предписанием? Заглянуть бы в него хоть одним глазком… Нет, лишь виновато разводят руками, но при случае обязательно цитируют краткие выдержки. И что же в двух третях, что ещё не услышано?

"Какое трогательное единение с народом", - с небольшой завистью подумал Александр, приветливо улыбаясь. - "Вполне себе гармония, предмет мечтаний господина Руссо".

- Ваше Высочество, тут… - смутившийся Тучков не договорил.

- Полно вам, Александр Андреевич, лучше к столу пригласите.

Пригласили, подвинулись, втайне гордясь, что не погнушался. Да что втайне, на лицах написано - запомним и детям передадим! И тут же сунули в руку глиняную кружку, которую сиятельный прапорщик опрокинул единым духом. И застыл, тщетно силясь вздохнуть.

- Это что, из рыбьей чешуи делают? - спросил хрипло, и сам удивился внезапно севшему голосу.

- Чудной народец эти чухонцы, - откликнулся сидевший рядом егерь и заботливо подвинул деревянное блюдо. - Закусите, Ваше Высочество.

Александр не отвечал, чувствуя мерзкий вкус во рту, зажёгшийся огонь в желудке, и невиданное умиление в душе. Ощутил себя плотью от плоти земли русской, частичкой соли её, и… и… и псом поганым, предавшим и продавшим родного отца. Забылись и мама-немка, бабушка-немка, ещё одна бабушка - тоже немка, дедушка… вот тут лучше считать наполовину немцем, не то ведь и досчитаться можно! И осталась навеянная дрянной чухонской водкой обыкновенная русская тоска… А может и не обыкновенная…

- Закусочки вот, - продолжал беспокоиться сосед. - Знатная закусочка!

Лукавил, усатый чёрт! В сравнении с ужином штрафников, стол унтеров выглядел неожиданно бедно - гороховая каша с салом, сухари, сало уже без каши, несколько крупных луковиц, пара дюжин печёных яиц в глубокой миске. Зато есть пузатый кувшин. Сменяли на харчи?

Заметив недоумение, егерь скользнул взглядом по отгораживающей угол занавеске, за которой угадывалось какое-то шевеление:

- Мальцы там голодные, Ваше Высочество. Вот мы и немного…

Пёстрая от заплат тряпка колыхнулась, открыв худую чумазую мордочку.

- Поди-ка сюда, - позвал Александр, нашаривая в кармане серебряную полтину. - Держи.

- Не понимают они по-нашему.

Но мальчуган лет шести оказался сообразительным - подбежал, выхватил монету, и тут же юркнул обратно под всеобщий одобрительный смех.

- Вот, а ты говорил - не поймёт.

- Чужое брать, тут сообразительности не надобно, - унтер вздохнул. - А медью лучше бы было… отберут ведь.

- Кто?

- Управляющий ихний и отберёт.

- Да как он посмеет!?

- Недоимки, Ваше Высочество.

Александр стукнул кулаком по столу, хотел что-то сказать… и промолчал, потянувшись к кувшину.

Утром командир батальона проснуться не смог, поднялся только к обеду, мучимый головной болью, стыдом за беспомощное состояние, и провалами в памяти. Сунувшийся с помощью Василий был обруган нещадно с посулом драния батогами на ближайшем привале.

- Так уже, Ваше Высочество, привал.

Александр представил вопли, которые могли бы производиться денщиком при экзекуции, вздрогнул, и вяло отмахнулся:

- Батоги отменяю. Но всё равно поди прочь.

Обнаружившийся на тех же санях Тучков облизал сухие губы и посоветовал, осторожно выговаривая слова:

- Пётр Великий опохмеляться не запрещал.