Форт Росс

Россия обрастала верфями при каждом городке, стоящем около водных путей. К чести городков — верфи на них были и раньше, но крупнотоннажным кораблестроением не занимались. Теперь лихорадочно выпекались деревянные баржи в сто и более тонн водоизмещением.

Вот тут и проявилось единство тезиса «дураки — дороги». Грамотных людей, даже с учетом потока иностранцев, недоставало. Про бригады монтажа силовых установок вообще молчу — эти работали как проклятые, но все одно множество построенных самоходных барж и буксиров стояли на берегу и ждали своей очереди. Некоторые самоходные баржи использовались как обычные, так и не дождавшись двигателей. В итоге возросла нагрузка на буксиры и пошли мелкие аварии, начиная от отказов двигателей и заканчивая столкновениями, так как мощности буксира не хватало, чтоб вытянуть чрезмерный для него груз против разошедшегося ветра или еще какой напасти.

При этом парусные речные суда продолжали строиться. Даже гребные лодочки пользовались популярностью.

Про гужевой транспорт даже не упоминаю. Все армейские понтоны первой очереди давно были списаны из армии и переданы транспортникам. Как обычно, на этом деле многие погрели руки, но многих и поймали со всеми вытекающими, точнее отсекающими, последствиями. Нынешняя судебная система предпочитала не иметь тюрем, где тати кормятся за счет государства.

Вот только понтоны имеют свои ограничения в вездеходности — вопрос трактов становился более острым, чем недостаток лошадей. Лошади с юга хотя бы поставлялись, а вот дороги сами не прокладывались.

Даже рад, что мне удалось сбежать из этого сумасшедшего дома, где проблемы ширились снежной лавиной и ходили по замкнутому кругу «дороги — дураки». Правда, выяснилось, что сбежал не туда, согласно новым вводным. Но кто ж знал!

Морские перевозки становились одним из чувствительных наполнителей казны. На них обстановка выглядела аналогичной. Торговый флот, более чем наполовину состоял из трофейных судов. Производство Апостолов в Архангельске приостановили, так как рук категорически не хватало, все опытные кадры либо работали над ледовой программой, либо передавали опыт на других верфях. В следующем году Севастополь должен будет спустить на воду первый черноморский Апостол, еще через год заработает строящаяся верфь в Ревеле, но пока приходилось обеспечивать до 60 % импорта наших товаров иностранными кораблями, ганзейскими и средиземноморских государств.

Ганзейцы ныне стали серьезной торговой организацией, с оборотом примерно в 15 миллионов рублей, из которых более трети приходилось на вложенные в союз русские деньги. В связи с этим, в совете Ганзы русские купцы имели явное большинство, хоть и председателем стал немец, бывший при мне старшим советником.

Ганзейский банк начал составлять заметную конкуренцию Русскому банку, причем, большая часть руководителей обеих банков вышла из Италии, являясь родственниками. Любопытно было смотреть на их попытки доказать друг другу, кто тут самый умный. Ничего, мы еще банк вице-империи в Петербурге откроем, если Алексей не озадачит меня еще чем-либо убойным.

Средиземноморские торговые пути имели свои особенности. Кораблей к Константинополю приходило так много, что бухта Золотого Рога стала подобна проспекту в час-пик, заполненному автомобильной пробкой. Наши патрульные пары не успевали прочесывать средиземное море, и на Петра сыпались жалобы о пиратских набегах. Если честно, лично мне кажется, что промышляют не столько арабы, которых изрядно вычистили с морей, сколько наши ушкуйники — но фактов не имею, этим сам Петр занимался. Арабских пиратов чистили вместе с мальтийцами — у этого ордена вообще дела шли в гору. Рыцари пользовались всеми тремя нашими базами, на Гибралтаре, на Мальте и в Дарданеллах. Кроме значительных средств, изъятых в Константинополе, орден начал получать значительные подношения от средиземноморских государств. Рыцари шли в орден потоком, строились новые суда, закупалось вооружение. Думаю, гроссмейстер нацелился на старую базу ордена — Родос, а может и на Триполи косится. В любом случае, мальтийцы поднимали голову на средиземноморье и русские послы при Османском дворе старательно использовали этот козырь, для сохранения статус-кво. Теперь османам угрожали не только русские корабли и десанты, но и мальтийцы, которые только и ждут отмашки, чтоб вернуть себе «исконные земли». Хотя, Франция скоро начнет давить на османов, обещая им помощь в средиземноморье, и начнутся горячие деньки. А как только они наступят, Петру станет не до «игрушек» Алексея, и мы можем оказаться «брошенными». Вспоминая характер Петра — он может еще и поставить нам в вину, что мы не исполнили его «поручение» если с войной у него пойдет что-либо не так. Ох уж удружил мне Алексей, с «прожектами». Опять у меня временная вилка. Надоело!

Отложил описание «достижений». Попытался успокоиться. Кто из историков называл это время неторопливым? Да тут только успевай поворачиваться! Еще лучше — уворачиваться, но это не всем удается.

Вспомнил, про свое, так и не отданное, поручение мастерам. Глянул на время. Ладно, отложу на утро. Надо тогда встать пораньше. Зашел в кубрик к морпехам, велел дневальному передать по смене, чтоб меня разбудили. Задумался о будильнике — за эту диковину человечество меня точно проклянет. Но что делать, будильник будут ненавидеть в обоих случаях — если он прозвенел, и если он не прозвенел вовремя…

Некий прообраз будильника уже изобрел Платон, в стародавние времена. Звали то чудо Клепсидр, и работал он по принципу водяных часов, из которых вытеснялся воздух во флейты. Вот Клепсидр и гудел. Гудел не все время, а интервалами, которые настраивались клапаном, открывающимся на определенное избыточное давление и потом закрывающимся. Говорят, таким образом Платон, две тысячи лет назад, отмерял время занятий со своими учениками. Своеобразный школьный звонок.

Вспоминая про водяной будильник, упомяну и народное средство — пара тройка стаканов воды на ночь, и утром обязательно вскочишь. Вот только зависимость объема выпитого и времени подъема зависит от многих факторов, и будильник выходит не точным. Петухи гораздо точнее.

Говорят, у Леонарда да Винчи был прообраз водяного будильника, который переворачивал кровать спящего. Но о Леонардо много чего говорят, да и давно это было. Ныне пришло время механического проклятия спящих.

Это еще только начало. В мое время будильником становились очень неожиданные вещи. Были специальные коврики, которые будут звенеть, пока на коврик не встанешь ногами. Были трезвонящие, раскатывающиеся по квартире тележки, которые нужно было поймать, чтоб заткнуть. Придумали даже светящиеся подушки, которые вспыхивали, будя спящего, да еще реагировали на наличие головы, давящей подушку. Множество ухищрений выдумали, пытаясь разбудить человека — будильники с головоломкой, которую надо собрать, чтоб он замолчал, будильники «бомбы», которые нужно «разминировать». Были даже будильники, которые после срабатывания получали доступ к электронному счету своего клиента и начинали его транжирить — говорят, самые действенные будильники. Самым «правильным» будильником считали сложный электронный агрегат, который определял фазы сна человека, и будил его во время «легкой» фазы — тогда человек просыпается легче всего и не чувствует себя разбитым. Но до таких чудес пока как до Луны. Начнем выпускать простые механические будильники с колокольчиками — чем не диковина. Это все при условии, что мне опять под локоть всяческими политическими интересами стукать не будут. Впрочем, отвлекся.

Если верить примете «какое утро, такой и день проведешь» то у меня, наметились проблемы с выживанием. Отвык от работы, от кораблей на хорошей волне, от неожиданного обрушившегося потока внимания. От неожиданностей.

Для начала, застал утром двух ведущих мастеров-жестянщиков за шахматной доской. Идиллия. Только с ней плохо сочетались зажатые у сидящих мастеров между ног ведерки, да и ходы они странными звуками обозначали. Пришлось начинать с разноса, так как от атмосферы каюты у меня самого подкатило к горлу, а эти два умника тут в шахматы играют. Погнал мастеров наверх, сам нашел капитана, с просьбой внимательнее следить за здоровьем пассажиров, ибо нам зеленокожая раса людей пока без надобности. Словом, хотел решить один вопрос — вынужден был решать другой.

Посиделки с мастерами устроили только часа через два, обсуждая модернизацию гнезда впередсмотрящего на фок-мачте. Мачты на «ледоходах» стояли добротные, складывающиеся, как на канонерках, но уже железные и с закрытыми, обогреваемыми марсами на краспицах.

— Ма… эээ… господин граф, как работу справить ясно, но для чего сие?

Мастера буквально подались вперед, поедая меня взглядом и теряя напускную вальяжность. Вот! Совсем другое дело! А то задрали носы перед матросами, мол, «мы лучшие». Матросы у нас в экспедиции тож не по кабакам набраны. Даже кок умудряется из сухпая шедевры делать.

— То наши глаза, други. Мыша летучего все видали? Так вот он в ночи так и летает — пищит, и ушами слушает, откуда эхо прилетит. Эхо ему и про препятствия на пути все расскажет, и про обед его ночной. Вот и мы, как тот мышь будем, реветь, да большими ушами слушать.

— Так мышь же тихо летает, его, поди, и не слышно совсем.

— Это нам не слышно, уж больно тонко он пищит, а мышу все отлично слышно, можете у студиозусов наших поспрашивать.

— А чего тогда нам реветь потребно, коль божьей твари пищать заповедано?

Вздохнул, набивая трубку и пересаживаясь поближе к открытому иллюминатору, за которым летели рваные клочья тумана над серыми горбами волн. Придется второй раз все сначала рассказывать, видимо мой первый рассказ прошел мимо мастеров, роющихся в эскизах.

Для стройности картины пробежал мысленно по «огурцам» в своей мозговой банке. Заодно и труп таракана затолкал поглубже. С чего начать? Наверное с того, что не прихватил с собой в это время обычную СВЧ печку, что в мое время стояли почти в каждой квартире или офисе. Есть в этих печках одна небольшая деталька — магнетрон называется. В нем электричество преобразуется в сверхвысокочастотное электромагнитное излучение, которым и разогревают продукты. Выдрать этот магнетрон из печки, приделать к нему антенну — вот и готов передатчик радиолокатора. Проблема будет только с приемником и отображением принятой информации. Пока этот путь для нас заказан. Но локатор нужен.

Порхающие у берегов реки мыши и навели на мысль, последовать за природой. Но только своим путем. Мышь пользуется ультразвуком, но у нее задачи иные — ей не нужно привлекать звуками хищников и она на мелкие цели охотиться. Чем выше частота звука, тем лучше от «видит» мелких букашек. Но есть у ультразвука оборотная сторона, как в любом деле. Если прислушиваться к грозе, то слышно, что далекие раскаты только «грохочут» а к близким добавляются еще свисты, скрипы, скрежет — становятся слышны высокие частоты небесной вакханалии. Высокие частоты «вязнут» в атмосфере быстрее, чем низкие — вот мы их и не слышим в далеком громе. В итоге, чем выше частота звука, тем быстрее он затухает. Ультразвуком в воздухе далеко не «пощупать».

Оставалось использовать то, что уже имелось на кораблях — туманный ревун. Вся переделка поста наблюдателя сводилась к надстройке в виде маленькой «орудийной» башни на крыше, в которую войдут голова и плечи наблюдателя. Поверх башни сделаем пневматический ревун с рупором, по бокам два рупора, загибающиеся к ушам наблюдателя. В передней стенке башенки небольшой иллюминатор, под ним пара циферблатов — один циферблат секундомера, градуированный в метрах, другой циферблат показывает азимут. Пост наблюдателя штатно оборудован проводной связью с рубкой, так что, информация о препятствиях не залежится.

Как секундомер в метрах градуировать? Шесть секунд — километр. На самом деле, звук пройдет километр за 3 секунды, но ведь ему еще вернуться надо — вот и будем градуировать секундомер сразу в расстояние до цели, чтоб наблюдатель не занимался вычислениями. Задача у матроса будет простой, плавно поворачивать слуховую башню, периодически нажимая клапан ревуна, замирая, и дожидаясь эха. При наличии эха — докладывать на мостик азимут и расстояние.

Были два скользких момента. Первый — ревун над головой будет оглушать наблюдателя. Тут выкручивались массированной тепло и звукоизоляцией, включающей в себя массивные пробки, затыкающие слуховые рупоры в момент нажатия клапана ревуна. Второй — посторонние шумы. Крики чаек, плеск волн, завывание ветра. С этим бороться сложнее, но ответ на этот вопрос нашел еще не родившийся Гельмгольц — резонансные камеры. Более того, в мое время, точнее, в мою юность, с подобными резонаторами вся страна знакома была. Большинство офисных помещений оборудовали фальш-потолками с дырочками. Порой и стены были зашиты такими панелями со множеством отверстий. Это был не «дурацкий дизайн», как говорили более поздние и менее начитанные строители. Это были резонаторы Гельмгольца, существенно снижающие посторонние шумы. Камера между потолком и фальш-панелями с дырочками образовывала тот самый «объемный резонатор» который поглощал шумы в определенном диапазоне, усиливая шумы на одной, расчетной, частоте. Прекрасная идея, как обычно, увязла в исполнении. Строители не всегда умели пользоваться необходимыми формулами, для расчета зазора между потолком и фальш-панелями, приляпывая плиты с отверстиями как придется. В результате, эффект резонатора удавалось получить далеко не всегда и потолки начали заделывать просто декоративными плитами, которые не требовали никаких расчетов.

Каюсь, формулу резонатора не помню и сам. Все что помню — частный случай: объем в один литр с отверстием горловины в 1 кв. см. и длинной горловины в 1 см. имеет резонанс на звуковой частоте 170 Гц. Выше частота — меньше объем, при прочих равных условиях. Зависимость не линейная, а квадратичная, но выводить ее пока без надобности, этим пусть студенты развлекаются. Нам, на первых порах, хватит метода проб.

Ничего невыполнимого в таком звуковом локаторе нет, для ремонтной мастерской на ледоколе, при наличии материалов, его изготовление — дело пары дней. Другой вопрос, что наблюдателей, которых предложил называть «акустиками», отбирать и готовить нужно гораздо дольше, и заниматься этим следовало начать еще год назад — но что делать, если «разумная мысля, приходит опосля». Будем наверстывать.

До обеда успел еще поорать на буксирный наряд, который не проследил, как именно закрепили буксирные концы с ледокола на кочах, в результате пришлось дрейфовать на неприятной волне и перезаводить концы. Буксировка, это отнюдь не простое дело. Волна поднимает суда по-разному, канат то провисает, то дергает со всей силы, вырывая крепеж. Каждому волнению соответствует своя длинна буксира. Длина каната должна быть ровно такой, чтоб оба судна одновременно поднимались на гребень волн, и за этим надо постоянно следить. Не говоря уже о том, что привязывать буксирный канат можно только к силовым частям конструкции корабля, а вовсе не к фальшборту коча. Да и не привязывают буксир в прямом смысле. Канат толщиной в ногу человека не очень то и завяжешь. Такие канаты кладут на горизонтальную конструкцию, на подобие спинакер-гика, только с амортизаторами, и приматывают к ней более тонким канатиком. Пытался вспомнить, был раздел буксировки в программе обучения наших морских школ, или это мой прокол. Так и не вспомнил.

После обеда, когда традиционно народ пытался подремать, устроил кабинет отоларинголога. Проверяя всю команду на предмет скрытых акустиков. Более правильно, наверное, было назвать кабинет просто «ото», так как занимался только ушами. Полное наименование слова, из моего времени, включает три греческих корня ухо-горло-нос, из которых меня интересовал только слух. Замечу, что слух у жителей этого времени значительно лучше моего, истерзанного, в свое время, шумами города и громкой музыкой в наушниках. На мой взгляд, акустическую вахту может нести каждый из наших моряков, за редким исключением. Но раз уж потратил время до ужина — отобрал наиболее одаренных. Теперь нужно будет согласовывать изменения судовой роли с капитаном.

Жизнь текла своим чередом. Погода не баловала, валяя суда по волнам и пряча от нас солнышко. Экипажи медленно втягивались в ритм путешествия. Первую длительную остановку мы сделали только в Печерской губе, через тысячу километров хода по неспокойному морю и изредка попадающимся небольшим ледовым полям. Два коча уходили на Печору.

Льдины высматривал умышленно. В Баренцевом море они гораздо скромнее, чем в остальных северных морях. Сказываются отзвуки теплого Гольфстрима. Вот после Новой Земли, отсекающей остатки теплых течений, лед будет суровее. Был шанс проверить ледокольность конвоя «на кошках». Что могу сказать. Эти льдины — не показатель. Раньше не ходил на ледоколах, и подсознательно ожидал, что ледокол будет выползать на льдину, потом проламывать ее и выползать снова, как, собственно и задумывалось. Ожидал постоянного колебания вверх-вниз. Но Авось вошел в ледовое поле с хрустом и вибрацией, которой все и ограничилось. Никаких скачков не наблюдалось. Неожиданно.

Все команды высыпали смотреть на пробу сил ледокола. Сквозь шорох и треск хода во льдах гремели победные выкрики команд, видимо только теперь поверивших, что льдины нам не препятствие. Плохо. Боюсь, что теперь маятник настроений качнулся в другую сторону, и капитан может полезть в паковые льды, которые нам не по форштевню. Провел разъяснительную работу.

Особым случаем за прошедший поход могу назвать лишь обнаружение острова акустиками, сквозь летящие хлопья тумана. Зрительно остров не просматривался. Акустический пост заработал на марсе фок-мачты примерно тогда, когда мы вышли из горла Белого моря, и шли к Канин носу. Пристрелочные вопли ревуна привели к некоторому брожению команды, вылившемуся в не совсем приятную кличку акустиков — тетерев. Добавляли еще — глухой тетерев, но «глухой» не прижилось. По правде, ревун в кубриках был почти не слышен, благодаря обильной теплоизоляции, но ночью ловил себя на том, что вслушиваюсь в короткие гудки, и когда они учащались, если акустик что-то услышал и начинал очередями уточнять цель — напрягался, готовясь бежать на мостик. Сна это, безусловно, не улучшало. Но человек привыкает ко всему.

Зато обнаруженный за три сотни километров до Печорской губы остров мы обошли как по локатору. Остров визуально удалось увидеть только мельком — низкий, но обширный кусок земли. Даже странно, что акустики его засекли при таком плоском профиле. Льдины им так засекать не удается.

Позже, акустики проморгали низенькие острова при входе в Печорскую губу, за что получили неудовольствие от капитана, затем от меня. Хорошо, что туман поднялся, и стал низколетящими облаками, оттеняя серое небо художественными мазками. Острова заметили впередсмотрящие. Могло ведь и нехорошо получится.

Короткая стоянка на рейде устья реки Печоры, без высадки на берег, продолжилась трехсоткилометровым рывком к Вайгачу. Дошли только ночью, и на этот раз акустики углядели острова перекрывающие дорогу к нашей цели. Даже провели нас между ними.

Жутко было, до холода в животе. Ледокол рыскал прожектором, вязнущем в темноте и тумане, из гнезда на мостик шли депеши азимут-дальность, офицеры рубки стояли, вцепившись в поручни. Конвой крался на скорости около 8 километров в час, чтоб боцман на лоте успевал оценивать глубину. Все равно было страшновато. Так и казалось, что вот сейчас из тумана выскочат острые скалы, и мы сядем на них всем конвоем как бусины на ежика. Пронесло. Витус даже выразил благодарность акустической вахте, которая эту благодарность немедленно потребила внутрь, для снятия напряжения. Так и дошли до обширной бухты, расположенной посередине западного побережья острова Вайгач. По определению наших тетеревов — «множественное эхо». Бухта действительно изобиловала камнями и морской живностью. Самое место для берегового наряда ледового пути.

Высаживались на берег под веселый гомон команд. Остров прикрывал рейд от северо-восточного ветра, и тут, среди россыпей гигантских валунов, стало вполне комфортно. Убрать бы еще вечную сырость, но от добра добра не ищут.

Можно считать, что на Вайгач высаживаюсь второй раз, хотя, первый был в другой жизни и в другом месте. Остров, по-прежнему вылезал из воды невысокими, обрывистыми камнями берегов, переходящих глубже в низкие холмы. Камни сверкали первозданной обнаженностью, изредка прикрытой мхами и редкими кустиками травы. Топливо на Вайгаче представлялось выброшенными на берег плавунами, и не росло в естественном виде. Впрочем, как и в большинстве мест северных побережий, вдоль которых пройдет наш Ледовый Ход. Топливо и было одной из основных проблем.

Зато все побережье обладало другим ресурсом — ветра тут имелось в избытке. Конкретно на Вайгаче еще богато бежали ручейки, отдавая на порогах значительную мощность. Но все береговые форты у нас имели типовое оборудование с ветрогенераторами, так что пока гидроресурс Вайгача будет просто радовать первых наших поселенцев своим видом и рыбкой.

Оговорюсь, что поселенцы на Вайгаче случались и раньше. На северном берегу тут испокон веков стояли святилища самоедов, куда они наведывались по своим религиозным праздникам. Сотню лет назад тут встал острог стрельцов, перекрывающий судам путь в Мангазею. Правда, слабо себе представляю, чем стрельцы могли помешать судам. Разве что бежать по льду к маневрирующему судну и брать его на абордаж. Если с юга острова пролив между ним и материком был около 3х километров шириной, и там реально было заметить и контролировать суда, то с севера острова пролив между Вайгачем и Новой Землей имел ширину более 40 километров, и контролировать его стрельцами на стругах представлялось мне нереальным.

Курил на камне, рядом с устьем ручья на северном побережье нашей бухты. На рейде Юнона спустила оба своих грузовых понтона и теперь на них шла погрузка деталей будущего берегового форта. Рядом с берегом маневрировала канонерка, пытаясь подойти максимально близко к месту будущего строительства и обеспечить монтажников светом на ночь. Монтажники обсуждали будущую стройку так, что даже мне, в полутора километрах от эпицентра, было слышно особое мнение некоторых специалистов. Думаю, если акустики на ледоколе отключат фильтры-резонаторы, то смогут слушать все разговоры. Надо будет подумать над таким усовершенствованием — в чужих портах это может оказаться не лишним.

Настроение колебалось между опасениями, основанными на начале настоящего ледового пути, и усталостью, накатившей после пройденного, относительно легкого, участка. Отвык от беготни и слаживания. Отвык от потока проблем.

Отдельным вопросом хотелось бы выделить несколько вечерних бесед с Алексеем. Про Нереченский договор мы пока обоюдно молчали, а вот про единоначалие в экспедиции пришлось говорить основательно. Прав был Грибоедов — горе от ума. От себя добавлю, горе от ума, пользующегося обрывками информации. Вот где действительно горе.

Алексей штудировал «Государство» Платона. Впитывая в себя то, что он считал «прогрессивным» и пропуская мимо мозга приводимые даже Платоном отрицательные примеры. Насколько мне известно, греки к демократии относились далеко не так восторженно, как это виделось царевичу. Уже тогда народ можно было «зомбировать» речами ораторов и добиться любых решений. По крайней мере, Сократа казнили именно «волей народа». В этом ключе становится понятно, почему у греков так популярны были курсы ораторов, и чиновник считался неполноценным, если не обладал высокими ораторскими навыками.

Вот и Алексей пал жертвой многотомной демагогии. Кстати, демократия и демагогия слова однокоренные. Символично.

Выслушав восторженные планы царевича о будущем устройстве государства, приуныл окончательно.

— Алексей, давай тогда начнем твои преобразования прямо ныне. Вечером соберем команду на ледоколе и проведем выборы капитана. Лично мне нравится, как готовит кок. Он действительно мастер, коль умудряется из наших сухих запасов такую вкуснятину ваять. Буду за него свой голос поднимать. И много моряков меня поддержит. В итоге кок у нас встанет у кормила, а на камбуз отправим Беринга. Не нравится?! Тогда давай еще шире возьмем. Проведем выборы в деревеньке под Рязанью, кому у нас на ледоколе капитаном быть… А что так? Нет, Алексей, это ты меня послушай! Не надо мешать все в кучу. Поверь мне, будут у власти не те, кого народ избрал, а те, кто горлом, враньем да деньгами возьмет. Будет, не спорь. Старосту в деревне избрать, это одно — там все друг друга знают. Да и морду набить обманувшему старосте можно, не велика птица. Дальше уже только «женитьба по портретикам» выходит. И портретики будут приукрашивать безмерно.

Аргументы. Контраргументы. Да сколько тех греков то было?! Деревня большая… Тяжелый разговор. Алексей насупился, теребя пуговицу камзола. Духовник его, демонической наружности, вообще непонятную позицию занял, вроде как и согласен со мной, но Алексею не перечит. Наркоманы. Кольнулись иглой древних идей и теперь в облаках витают. Розовые слоны им глаза закрыли. Да какой выбор у крестьянина?! Что он знает о людях, лезущих в центральную власть? Либо плюнет на все эти дурацкие выборы, либо отдаст голос за того, за кого боярин укажет. В связи с тем, что голосовать по новым законам надо рублем — скорее всего, плюнет. Старосту еще выберут, но с более высокими должностями конфузия выйдет, к гадалке не ходи.

Еще во льды не вошли, а уже разругаться успели. Надо было прыгать за борт — правильно мне таракан советовал. Все меньше бы мучился.

Хорошо на Вайгаче. По северному хорошо. Суровое небо, серое море, ветер шипит в камнях, споря с прибоем. Рыбой сегодня позавтракали свеженькой. Морпехи песца выше по ручью подняли, похожего на щенка собаки, но странной расцветки, лапы и морда темные, хвост и тело грязно белые. Кто за кем гонялся, и кто на кого тявкал — так и не понял, много там голосов звучало, в том числе и тявканье подозрительно грубыми глотками, но мои конвоиры время проводили неплохо. Их тяжелые мысли не беспокоят — резвятся как великовозрастные дети. Мне бы так. Махнул рукой разбредшемуся капральству — надо возвращаться к стройплощадке. Буду считать, что пар сбросил.

На следующий день Авось, в гордом одиночестве, входил в Карские ворота — широкий пролив разделяющий Вайгач и Новую Землю. Штурмана пользовались хорошей погодой и лихорадочно накидывали карты, шумя на весь мостик и споря о показаниях дальномеров. Штурманам в этой экспедиции приходилось совсем кисло, и их оживление в связи с очередным окном на небесные ориентиры было понятно. Хоть немного приведут карты к божескому виду.

Пока народ собирал форт, планировал обойти Вайгач и попробовать на форштевень льды Карского моря. Ожидалось, что вокруг острова мы обойдем дня за два, аккурат к окончанию стройки.

Западная часть пролива никаких неприятностей не принесла, а вот в восточной части скопились льды, громоздившиеся друг на друга серьезными торосами. Врубались в них с опаской и нетерпением. Вот тут ледокол начал «скакать», вскидывая нос, заползая на льдину, и кланяясь торосам, когда льдины его нехотя пропускали. Неприятное, доложу вам, ощущение. Будто на лифте, который дергают за тросы. При этом вокруг стоял хруст, изредка разбавляемый глухими ударами льдин по корпусу. Бог его знает, так оно должно быть или нет. Делал вид, что все идет как надо — ведь на меня периодически опасливо оглядывались все офицеры рубки, включая Алексея, пожелавшего участвовать в маленькой, пробной, кругосветке.

Вибрации корпуса то усиливались, то ослаблялись. Бегал на корму, смотрел на наполненность фарватера битым льдом. Позади ледокола всплывали здоровенные, колотые льдины, явно великоватые для кочей. Буксировать наших купцов сразу за ледоколом явно нельзя. По уму надо пустить за нами транспорт, чтоб он крошил эти льдины, за ним канонерку для окончательного размельчения, и уже на буксире канонерки можно повесить часть кочей. И никаких коллегиальных решений. Все одно тут ни у кого опыта нет.

Выяснили неприятный момент — расход топлива больше расчетного. Мы так до пролива, пока безымянного, но в перспективе, имени нашего капитана — можем не доплыть.

Рубились сквозь лед, обозревая каменистые, изрезанные берега Вайгача по правому борту. Остров красивый, но идем тяжело. Не ожидал. Ближе к вечеру поймали первую неприятность. После очередного бумканья льдины по корпусу ледокол завибрировал как замерзший во льдах человек. Такого точно быть не должно. Нажал кнопку электрического звонка, соединяющего рубку и машинное отделение. Труба переговорника захрипела обрывками слов, теряющимися в гуле. Вслушиваясь, крикнул рулевому, минуя капитана

— Левая машина стоп! Правая средний ход.

После чего, извиняясь, глянул на капитана и кинулся в машинное отделение. Ну не бывает, чтоб все хорошо шло. Раз погода стоит замечательная, значит, лед нам напакостит. Лучше бы ливень вымачивал!

Разговор в машинном отсеке с Дедом только усилил подозрения. Похоже, нам загнуло левый винт. Вот уж, не ожидал. Винты на ледоколе защищены продольными килями, от всплывающих льдин. Да и сами винты сделаны существенно массивнее обычных. Бронзы на них не жалели, особенно в свете получения своего олова с Ладоги. И все равно вляпались.

Дальнейший ход ледокола можно было назвать авральным, но льды стали отпускать нас восвояси, взяв причитающуюся им дань. Лед становился тоньше, а к южной части острова стал вообще распадаться на разрозненные ледовые поля. Повезло.

Утром вошли в южный пролив, Югорский Шар. Шарами поморы называли проливы, и таких «шаров» по северному побережью полно. Подозреваю, что от этого слова пошло современное мне понятие «шариться», рыскать по проливу. Но это уже мои домыслы. Югорский шар просто разделял остров Вайгач и Югорию, полуостров материка. Льдами в проливе оказалась заполнена только восточная треть, дальше пролив шел на юг, плавно заворачивая к западу, и льдины в нем попадались все реже. Хотя нашему подранку тяжело дался даже прорыв через нагонные льды восточной части пролива. Но проводить конвой все одно стоит через южный проход, а не через Карские ворота.

На следующий день, в бухте, ставшей рейдом экспедиции, началась неприятная работа, по замене винта ледокола. Перекачали топливо для канонерок с кормовых танков в носовые, выгрузили на понтоны кормовой груз. К вечеру винты вылезли из воды по ступицу. Выше было никак. Всю ночь, в свете прожектора канонерки, крутили гайки со шлюпок, заводили тали с кормовых балок и плескались в ледяной воде. Если мы во льдах такую операцию проводить будем — точно половина экипажа сляжет.

Утром затягивали и контрили гайки на новом винте. Положа руку на сердце — отделались малой кровью. Загнутую лопасть на поднятом винте осматривал с придирчивой скрупулезностью, выискивая раковины в отливке или трещины. Не нашел. И это было очень плохо. Будь винт дефектный — мне было бы спокойнее. Но если это недоработка конструкции, нам всем мало во льдах не покажется.

Провожал загрузку ледокола хмурым взглядом. На сердце поселились скребущие кошки. Только их там, для полного счастья, не хватало. Какую дань с нас еще возьмет ледовый путь?

Конвой выходил в дорогу после обеда. Построение пересмотрели, согласно моим рекомендациям, и теперь за ледоколом шел транспорт, а кочи повисли гирляндами за канонерками. Острой необходимости в таком построении пока не имелось, но пускай экипажи тренируются. На ночь встали посреди пролива, в удобной бухточке. Раз льды нам намекнули, что дело серьезное, не будем лезть в них ночью.

Нарождающийся день корабли встретили церковной службой, после которой стальные монстры зашипели котлами, готовясь начать свою основную работу. Смотрел на маневры конвоя из гнезда на фок-мачте. Погода нас ныне не баловала, посчитав вполне достаточными прошедшую пару ясных дней. Сильные порывы ветра кидали в застекленное гнездо мелкие дождевые капли, снижая и без того отвратительную видимость. В гнезде стало тесно. Мы с наблюдателем, да еще акустик над нами. Душно и муторно. Гнездо раскачивало с приличной амплитудой, и завтрак у меня в желудке явно был лишний. В очередной раз инструктировал наблюдателя.

— Тебе надо трещины во льду высматривать, которые в нужную нам сторону идут. Лучше вильнуть несколько раз на курсе и идти по трещине, чем давить цельный лед. От твоей зоркости зависит, пройдем мы или застрянем. Не дичись, все как есть, капитану докладывай, он сам решит, как пойдем.

— Кн… господин граф, а коли не видно, куды трещины ведут? Вона как сыплет!

— По компасу смотри, на восход мы идем, вот и выбирай те, что в ту сторону ведут. Только таблицу поправок к компасу у штурмана спроси, врут на севере наши компасы. Сильно врут.

Сверху хмыкнул акустик, явно манкирующий своими обязанностями, пока мы выходим в пролив. На мою приподнятую вопросительно бровь впередсмотрящий поспешил уточнить

— Федор Федорович… сильно гневается, когда к нему за уточнениями заглядываем… Говорит, сам еще не разобрался.

Судя по нескольким паузам в столь коротком сообщении, Лужин посылал наших морячков более цветистыми словами.

Над головой приглушенно прочистил горло локаторный гудок, провожая ночную стоянку. Мысленно считал секунды, наверху забубнил азимут и дальность акустик. Скрипнула, поворачиваясь, акустическая башня. Вновь коротко рявкнул ревун, сглаженный звуко-теплоизоляцией гнезда.

— Затоковал наш тетерев, — ухмыльнулся впередсмотрящий.

Хлопнул его по плечу и полез в люк, спускаясь по скобам внутри стальной трубы мачты. Железо холодило руки, и вообще, внутри мачты было прохладно. Только спину пригревали трубы теплоснабжения гнезда, замотанные в изоляцию. Недоработка. Но тут и так узко, как в сортире для гномиков, толще мачту не сделать. Темно, тесно и ритмично раскачивает — Ад для клаустрофобов. Теперь наш путь начинался по-настоящему.

Два дня не трогал дневник и практически не ночевал в каюте. Зато знаю теперь, как выглядит ледовый круг преисподней. Поверьте, это страшно, когда темно, туман, кругом лед, и боцман кричит, что на лот-лине два десятка метров.

Мы шли на восток, слегка забирая к северу. Шли на парусах и машинах. Слева, на севере, нас ограничивали серьезные льды, справа, ближе к берегу, лед был слабее, но сплошной. Мы шли посередине, между этими сплошными льдами, по естественному каналу, заполненному массивными, но колотыми ледовыми полями. Большую часть времени мы умудрялись маневрировать по чистой воде, расталкивая форштевнями мелкие льдинки, величиной с коч. Если убрать туман и порывистый ветер, переход выглядел бы не особо сложно. Вот только туман только усиливался, и вахты изматывались до красных глаз.

Через сутки после выхода конвой едва не напоролся на берег, опять спасшись благодаря нашему тетереву. Отношение к акустикам заметно изменилось. Теперь, если во время плохой погоды ревун долго не подавал голос, матросы разгибались от своих дел, смотрели вверх, вслушиваясь, и бормоча«…убить он нас хочет, что ли…».

Корабли повернули на север, оставляя неизвестную землю по правому борту. Предположил, что это Ямал, но представитель кочей на ледоколе, старый помор Богдан, уверенно заявлял, что «быть того не может» и тыкал в меня свои «чески», заменяющие поморам карты. Пожал плечами. Да какая нам разница? Главное, что ледяной массив на севере загибался вместе с нами, пропуская конвой. Свободной воды, правда, стало заметно меньше, некоторые поля ледокол начал взламывать, но лед не оказывал особого сопротивления, если не лезть в поля, из которых торчали торосы. Да и цвет льда был немного иной. Вот только разобрались в этих нюансах, после того, как забрались в них по уши. Наши корабли явно накрыл крылом ангел-хранитель.

Еще сутки мы шли на север вдоль побережья, то удаляясь от него, то приближаясь. На утро, по правому борту берег закончился, по крайней мере, акустик ничего не слышал. Караван начал забирать на восток, но быстро бросил это занятие — глубины стремительно уменьшались, а лед наоборот, уплотнялся. До обеда так и тыкались, периодически пытаясь пройти на восток, но отворачивая к северу. В рубке наметилось волнение, которое вскоре рассеял акустик, сообщив, что земля продолжается, хоть и низкая, судя по слабости эха. Конвой вздохнул с облегчением и потрусил на малом ходу дальше на север. Но уже через 7 часов землю вновь потеряли, после чего началось медленное, можно сказать заискивающее, продвижение на восток. На этот раз глубины и лед нас пропускали, ограничившись всего парой полуметровых ледовых полей.

До хрипоты спорил с Богданом. Ну, где он у себя в прописях такую обширную землю видел? У меня так все сомнения о принадлежности этой суши пропали. Да разве переспоришь потомственного морехода?

Конвой теперь пытался уйти к югу, не более успешно, чем до этого пробирался к востоку. Может действительно, это не полуостров? Тогда что? Хуже нет, чем гадать на ческах этого времени. Особенно если учитывать, что кочи часто волокли через основание Ямала, не обходя его вокруг.

Глубокой ночью глубина упала менее 15 метров и нервы сдали. Настойчиво порекомендовал вставать на якоря, оставив вахту для аварийного расклепывания якорных цепей. Ночь почти не спал, слушал редкие стуки льдинок, нагоняемых на корпуса кораблей северо-восточным ветром. Нервно курил, искренне завидуя спокойному храпу из матросского кубрика. Покурил с Витусом на палубе, говорили вроде о погоде, но постоянно сползали на одну конкретную погоду и место, куда ее надо засунуть. Капитан выглядел нездорово, хоть кто-то тут нервничает не меньше меня.

Утро отличалось от ночи чуть более серыми оттенками. Туман клубился над льдинами, подгоняемый ветром. Какая разница слепому, ночь или день? Пойдем на ощупь. Тем более, что акустик неуверенно утверждает, что земли рядом нет.

Конвой полз по сложной кривой, с общим направлением к юго-востоку, держа скорость около 5 километров в час. День такого хода не привел нас к земле, и конвой продолжил движение ночью. Теперь к редким ударам льдин добавились стуки сбрасываемых лотов, с обоих бортов. Плюнул, попросил капитана разбудить меня, когда сядем на камни и ни минутой раньше — ушел отсыпаться.

Спал до полудня, и поспал бы дальше, но ледокол загрохотал отдаваемыми якорями. Первая мысль — раз якоря отдаем, значит еще на плаву. Вторая мысль вышла уже сердитой — мы так и будем отстаиваться? Нам еще идти и идти! Выбрался к морпехам, приглаживая стоявшие дыбом волосы.

— Что там? — задал риторически вопрос дневальному.

— Стоим.

Каков вопрос, такой и ответ. Поторопился в рубку, запахиваясь на ходу и подволакивая за собой шнурки берцев.