Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Тайный меридиан - Артуро Перес-Реверте на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Он кивнул с грустной полуулыбкой. Она открыла сумку и достала пачку английских сигарет. Ногти у нее были некрасивые, короткие, широкие, неровные. Когда-то она их обкусывала, это точно. Может, и сейчас грызет. В пачке оставалась одна сигарета, она прикурила, чиркнув спичкой из коробочки с рекламой известного ему бельгийского пароходства «Зеланд Шип». Он отметил, что прикуривала она, загораживая пламя ладонями, почти мужским жестом.

Линия жизни у нее была очень длинная, словно она прожила уже несколько жизней.

– Вина была твоя?

– По закону да. Это произошло во время моей вахты.

– Столкновение?

– Задел днище. Скала, не указанная на карте.

Так и было. Моряк никогда не скажет «наткнулся», «сел». «Задеть» – вот правильное слово, задел днище, навалился на причал. Если в Балтийском море при густом тумане один корабль протаранит другой прямо посередине и пустит его ко дну, то и в таком случае это называется – мы его забодали.

Открытая пачка из-под сигарет лежала на стойке, и Кой уставился на нее. Голова моряка, спасательный круг вместо виньетки и два корабля. Сколько времени он не видел такой пачки «Моряка» без фильтра, а ведь они были всегда. Теперь их редко увидишь, он даже не знал, что их все еще выпускают в этих белых, почти квадратных картонных пачках.

Забавно, что она их курит: морской аукцион, атлас Уррутия, да и он сам. ЗУС: Закон удивительных совпадений.

– Ты знаешь его историю?

Он показал на пачку. Она посмотрела на нее и удивленно подняла на него глаза.

– Какую историю?

– Историю Моряка?

– Этого?

И он ей рассказал, рассказал, что на ленточке бескозырки у моряка со светлой бородой написано название броненосца – «Герой», на котором он заканчивал свою службу, о его юности на борту парусника, изображенного с другой стороны. О том, как мистер Плеер и сыновья купили его вышитые картины и портрет, чтобы начать выпуск сигарет «Моряк». Кой умолк, она курила – сигарета у нее в пальцах постепенно укорачивалась – и смотрела на него.

– Это хорошая история, – сказала она через некоторое время.

Кой пожал плечами.

– Она не моя. Ее рассказывает Домино Витали Джеймсу Бонду в "Операции «Гром». Я ходил на одном танкере, где было много романов Яна Флеминга.

Помнил он также, как на этом танкере, «Палестине», он полтора месяца проторчал заблокированным в порту Рас-Танура, в Саудовской Аравии, в разгар международного кризиса, доски палубы раскалялись под бешеным солнцем, догонявшим зной до шестидесяти градусов, а члены команды лежали по койкам, задыхаясь от духоты и скуки. «Палестина» была судном несчастливым, невезучим, из тех, на которых все враждуют, все всех ненавидят, перекрывают друг другу кислород: стармех, забившись в угол, бормотал себе под нос пьяную околесицу – ключ от бара прятали, и он пил спирт из медчасти, разбавляя его апельсиновым соком, – а первый помощник ни за что на свете не сказал бы капитану ни единого слова, даже если бы танкер через минуту напоролся на риф. В этой плавучей тюрьме у Коя было свободного времени больше чем достаточно, и он читал романы, Флеминга и другие, – в эти бесконечные дни, когда через открытый иллюминатор в каюту шел раскаленный воздух, от которого он только часто дышал открытым ртом, как рыба, вынутая из воды, а если поднимался с койки, на мятой грязной простыне оставался мокрый силуэт его обнаженного потного тела. На расстоянии трех миль от них в греческий танкер попала авиабомба, и дня два из его каюты был виден столб черного дыма, вертикально поднимавшийся в небо, а по ночам – зарево пожара, от которого горизонт становился красным, а темные силуэты стоявших на якоре судов – четко очерченными и очень уязвимыми. Тогда он каждую ночь просыпался от кошмара – ему снилось, что он плавает в море огня.

– Ты много читаешь?

– Читаю. – Кой потрогал свой нос. – Кое-что читаю. Но только про море.

– Есть и другие интересные книги.

– Возможно. Но мне интересно только про море.

Женщина снова посмотрела на него, а он пожал плечами и слегка покачался из стороны в сторону.

Только теперь ему пришло в голову, что ни слова не было сказано ни про типа с седой косицей, ни про то, что она там делала. Даже имени ее он не узнал.

Через три дня в пансионе «Ла Маритима», в своем номере, лежа на спине, Кой созерцал мокрое пятно на потолке. «Kind of Blue». В наушниках его плеера после «So What», где контрабас тихо замирает, вступил корнет Майлса Дэвиса со своим знаменитым соло на двух нотах – вторая на октаву ниже первой, и Кой, словно замерший в невесомости, ждал освободительного разрешения темы, единственного вступления ударных, долгой реверберации тарелок и барабанной дроби, устилающей путь медленной, неотвратимой и поразительной меди корнета.

Кой считал себя музыкально безграмотным, но любил джаз – за дерзость и изобретательность. Он пристрастился к джазу, когда ходил третьим помощником на «Федаллахе», сухогрузе пароходства «Зоелайн», где первым помощником был галисиец по имени Ньейра, который взял с собой пять пленок смитсоновской коллекции классического джаза. Это были записи от Скотта Джоплина и Бикса Бидербеке до Телониуса Монка и Орнетт Коулман, а также Армстронга, Эллингтона, Арта Татума, Билли Холлидея, Чарли Паркера и других. Много ночных часов провел Кой под звездами с чашкой кофе в руке и с джазом, опираясь на поручень и глядя в открытое море.

Стармех, родом из Бильбао, по имени Горостиола, но более известный как Торпедист Тукуман, тоже любил эту музыку, и все трое дружили с джазом и друг с другом шесть лет, проходя одним и тем же квадрантом, а потом все вместе перешли на «Тештиго», судно-близнец той же компании «Зоелайн» и с тем же легким грузом, фруктами и зерном, ходили между Испанией, Карибами, Северной Европой и югом Соединенных Штатов. Это было самое счастливое время в его жизни.

Сквозь музыку в наушниках пробивались звуки радио, доносившиеся из патио, где всегда сушилось белье и где допоздна занималась дочка хозяйки пансиона. Она была девушкой угрюмой и совсем не обаятельной, Кой улыбался ей из вежливости, не получая в ответ ни улыбки, ни взгляда. Когда-то – в 1844 году, как утверждала табличка на двери, выходившей на улицу Арк-дель-Театре, – здесь размещались бани, теперь это был дешевый пансион для моряков. Он располагался между старым портом и китайским кварталом, и, разумеете", мамаша, грубоватая дама с выкрашенными в красный цвет волосами, предупреждала дочку с самых юных лет о той опасности, которую представляли для нежного создания постоянные их клиенты, люди неотесанные и бессовестные, коллекционировавшие женщин в каждом порту и сходившие на берег только ради спиртного, наркотиков и более или менее невинных девиц.

Из окна, перекрывая джаз в наушниках, доносился голос Ноэля Сото, который пел «Ночь самбы в испанском порту», и Кой прибавил громкость. Он был в одних трусах, на животе у него лежала раскрытая, обложкой кверху, книга «Капитан войны и моря» Патрика О'Брайена. Но мысли его находились очень далеко от морских странствий капитана Обри и доктора Мэтьюрина. Пятно на потолке напоминало контурную карту какого-то берега, с мысами и бухтами, и Кой мысленно прокладывал курс между двумя точками, сильнее всего выступавшими в желтоватом море потолка. И, естественно, думал о ней.

Когда они вышли из «Боадас», шел дождь. Мелкий, хотя довольно противный, дождь, словно лак, покрыл мостовые и тротуары, в которых отражались отблески огней, и прочерчивал пунктирные линии в снопах света проезжавших автомобилей.

Она, видимо, не боялась, что ее замшевый жакет намокнет, и они шли вниз по аллее, проходившей посередине улицы, между газетными и цветочными киосками, которые уже начинали закрываться. Клоун-мим, стоически выдерживавший изморось, пробивавшую борозды в густом слое белой пудры, и такой печальный, что повергал в тоску прохожих на двадцать метров вокруг себя, посмотрел на них, когда спутница Коя наклонилась, чтобы положить монетку в стоявший перед мимом цилиндр. Она шла так же, как прежде – чуть впереди и поглядывая на тротуар слева от себя, словно предоставляя Кою выбор – идти ли рядом с ней или тихо скрыться. Он украдкой поглядывал на ее профиль между двумя прядями волос, колыхавшихся при ходьбе; и ее темно-синие глаза иногда посматривали на него, будто за взглядом должно было последовать раздумье или улыбка.

В «Шиллинге» народу было немного. Он снова взял голубой джин с тоником, она решила пить только тоник. Официантка Эва, из Бразилии, подала бокалы, разглядывая ее с вызовом, а потом, приподняв бровь, пристально уставилась на Коя, постукивая при этом по стойке длинными ногтями, теми самыми ногтями, покрытыми зеленым лаком, которые три ночи назад совершенно сознательно вонзила в его голую спину. Но Кой только провел рукой по влажным волосам и продолжал улыбаться своей неизменной, тихой и очень спокойной улыбкой, так что официантка в конце концов только прошептала «ублюдок» и тоже улыбнулась, и даже не взяла денег за джин. Потом Кой со своей спутницей сели за столик перед большим зеркалом, в котором отражались бутылки, расставленные на противоположной стене.

Их разговор по-прежнему перемежался долгими паузами. Она была неразговорчива и к этому времени рассказала только, что работает в музее, и лишь минут через пять он понял, что она имела в виду Морской музей в Мадриде. Он пришел к выводу, что она изучала историю, а кто-то, возможно ее отец, был кадровым военным. Кой не знал, связано ли это как-то с ее обликом хорошо воспитанной девушки. Разглядел он и ее сдержанную твердость, и внутреннюю, тайную, уверенность, которая его пугала.

Лишь гораздо позже, когда они уже шли под аркадами площади Реаль, до Коя дошло, что тип с седой косицей так и не возник в их разговоре. Она сказала только, что атлас Уррутии действительно очень ценная вещь, хотя и не уникальная, но Кою так и не стало ясно, приобрела она его для музея или для себя. Да, интересный атлас, уклончиво сказала она, когда он намекнул на сцену между нею и мужчиной с хвостиком, что произошла на улице Консел-де-Сент, да-да, в приобретении таких вещей всегда кто-то заинтересован. Коллекционеры, добавила она, помолчав. Всякие такие люди. Потом слегка наклонила голову и спросила, как ему живется в Барселоне, и было совершенно ясно, что она хочет сменить тему. Кой рассказал о пансионе «Маритима», о своих прогулках в порту, о солнечных утрах на террасе «Универсаля» напротив здания комендатуры военно-морского округа, где, заплатив за кружку пива, можно сидеть три-четыре часа с книгой и плеером.

Потом заговорил о том, что его ждет, о том, что невозможно жить на суше без работы и без денег. В эту минуту ему показалось, что в конце аркады он видит усатого коротышку с зализанными волосами, в клетчатом пиджаке, который был сегодня на аукционе.

Кой внимательно посмотрел на него, чтобы окончательно убедиться, и повернулся к ней – заметила ли она, но в глазах ее не было никакого выражения, словно ничего особенного она не видела. Когда Кой снова посмотрел на коротышку в клетчатом пиджаке, тот, как ни в чем не бывало, шел заложив руки за спину.

Они оказались перед «Трубочным клубом», Кой быстро прикинул в уме, сколько еще оставалось в его бумажнике, и решил, что может позволить себе пригласить ее выпить еще стаканчик, ну а в худшем случае Роджер, здешний менеджер, поверит ему в долг. Ее явно поразило это необычное заведение, звонок на двери, старая лестница и бар на втором этаже, забавная стойка, диван и гравюры из «Шерлока Холмса» на стене. Джаза в это вечер не было, и они стояли одни-одинешеньки у стойки, а Роджер на другом ее конце решал кроссворд. Она захотела попробовать голубого джина и сказала, что запах ей нравится, а потом призналась, что в восторге от этого места, и прибавила, что не предполагала найти в Барселоне ничего подобного. Кой сказал, что заведение это вот-вот закроется, так как соседи постоянно жалуются на шум и музыку, в общем, она находится на палубе корабля, который скоро пойдет на металлолом. В уголке рта у нее оставалась капелька джина с тоником, и он подумал, как хорошо, что в желудке у него болтается только три порции джина, еще бы пара стаканов, и он потянулся бы к ней, чтобы пальцем смахнуть эту капельку, а не похоже, чтобы такая женщина позволила прикасаться к своему лицу какому-то там моряку, с которым едва знакома и с которым она, из чувства благодарности, держится вежливо и сдержанно. И тогда он наконец-то спросил, как ее зовут, она снова улыбнулась – на сей раз через несколько мгновений – словно ей надо было куда-то сходить за этой улыбкой, потом ее глаза пристально посмотрели в его или, точнее, пристально смотрели в его глаза в течение долгой и напряженной секунды, и она назвала свое имя. Он решил, что оно такое же необычное, как и ее лицо, это имя ей шло, она произнесла его один-единственный раз громко и внятно, затем отстраненная улыбка исчезла с ее губ. Кой попросил у Роджера сигарету для нее, но ей больше не хотелось курить. Поглядев, как она подносит стакан ко рту, как блестят сквозь стекло ее белые зубы, о которые влажно позвякивают кусочки льда, он опустил глаза ниже, на поблескивающую в расстегнутом воротнике блузки серебряную цепочку, на кожу, которая от этого блеска казалась еще горячее, и спросил себя, а был ли хоть один мужчина, который сумел сосчитать все эти веснушки до самого Края земли, до мыса Финистерре, которым оканчивается Иберийский полуостров. Пересчитал ли их кто-нибудь, спокойно, неспешно продвигаясь на юг, как хотелось бы сделать это ему. А потом, подняв глаза, увидел, что она правильно истолковала его взгляд, и, когда сказала, что пора идти, почувствовал, как сердце его пропустило один удар.

Из приемника хозяйской дочки доносился тот же голос, но теперь это была уже «Королева китайского квартала». Кой выключил свой плеер – Майлс Дэвис исполнял «Саэту», четвертую тему из «Испанских скетчей», – и отвел глаза от пятна на потолке. Книгу и наушники он бросил на простыню, потом встал и прошел по узкой комнате, которая сильно напоминала ему камеру в Ла-1уайре, куда он однажды угодил на двое суток вместе с Торпедистом Тукуманом и галисийцем Ньейрой, – озверев от бесконечных фруктов, они сошли на берег, чтобы купить свежей рыбы на уху, и Ньейра сказал, подождите меня минут пятнадцать, я глотну кофейку, а через некоторое время они услышали через окно, как он зовет на помощь, они вбежали и разнесли этот бар, перебили бутылки, переломали столы и ребра того типа, у которого оказался бумажник галисийца, а капитан, дон Матиас Норенья, здорово разозлился, ведь ему пришлось выручать их, подмазав венесуэльских полицейских пачкой долларов, которые он потом высчитал из их жалованья до последнего цента.

Когда он припомнил все это, ему стало немного грустно. В зеркале над умывальником он увидел свои крепкие плечи и усталое, небритое лицо. Кой открыл кран, и когда вода стала похолоднее, начал плескать ее себе в лицо и на шею, отфыркиваясь и тряся головой, как собака под дождем. Он сильно растерся полотенцем и некоторое время стоял неподвижно, рассматривая себя – крепкий нос, темные глаза, резкие черты лица, – словно оценивая свои шансы. Ноль без палочки, решил он. С таким рылом тебе ничего не светит.

Он вытащил ящик из комода, нашел конверт, в котором держал деньги. Их и так было немного, а за последние дни запас угрожающе сократился. Минуту он постоял, прокручивая в голове некую мысль, потом подошел к шкафу и вытащил сумку, в ней хранилось все его невеликое имущество: несколько зачитанных книжек, офицерские погоны, золотые просветы которых уже начали зеленеть, магнитофонные пленки с джазом, альбом для фотографий в форме портфеля – учебный парусник «Эстрелья дель Сур» идет в крутой бейдевинд, Торпедист Тукуман и галисиец Ньейра за стойкой бара в Роттердаме, он сам с нашивками первого помощника опирается о планшир «Ислы Негры» под Бруклинским мостом – и деревянная шкатулка, в которой лежал секстант. Это был хороший секстант фирмы «Вимс энд Плат» с семью фильтрами, зачерненными металлическими частями и золотистой латунной алидадой. Кой купил его в рассрочку, как только получил звание штурмана, с первого же жалованья. Системы навигационных спутников приговорили этот инструмент к смерти, но каждый моряк, достойный этого звания, знает – что подтверждается и электроникой, – как он надежен для определения широты в полдень, когда солнце стоит в зените, или ночью, по низкой звезде над горизонтом: навигационные эфемериды, таблицы, три минуты вычислений. Военные заботятся о своем оружии и чистят его, и Кой на протяжении всех этих долгих лет старался содержать свой секстант так, чтобы соленая влага не попадала на него, протирал зеркала и сверял возможные погрешности рефракции. Даже сейчас, на суше, он носил его с собой на берег, чтобы измерять высоты, сидя на скале у моря. Привычка осталась с тех времен, когда он ходил на «Монте Пекеньо», своем третьем судне, если считать «Эстрелью дель Сур». «Монте Пекеньо» был танкер водоизмещением 275 тысяч тонн компании «Энпетроль», и капитан дон Агустин де ла Герра любил придавать особую торжественность полудню, моменту определения местоположения судна. Он приглашал офицеров и стажеров на рюмку хереса после того, как они все, стоя на мостике, через затемненные фильтры своих инструментов и полагаясь на хронометр капитана, вычисляли высоту солнца над горизонтом. Это был капитан старой школы, не без грубости, но отличный моряк, еще того времени, когда большие танкеры порожняком ходили в Персидский залив через Суэц и возвращались груженые, огибая Африку вокруг Мыса Доброй Надежды. Как-то раз он за непочтительность спустил стюарда с трапа, а когда профсоюз подал жалобу, ответил, что стюарду еще повезло, потому что века полтора назад его попросту повесили бы на рее. На моем судне, сказал он однажды Кою, или ты соглашаешься с капитаном, или не раскрываешь рта.

Сказал он это за рождественским ужином в Средиземном море во время десятибалльного шторма, из-за которого им пришлось заглушить машины напротив мыса Бон. Кой, тогда студент мореходки и стажер на борту «Монте Пекеньо», разошелся с ним во мнениях по поводу какой-то ерунды, и тот швырнул салфетку и проговорил все это насчет того, что на его судне и так далее. Потом приказал Кою идти на вахту, на мостик на штирборт, где он и провел следующие четыре часа в темноте, и там его хлестал ветер, дождь и брызги волн, разбивавшихся о танкер. Дон Агустин де ла Герра был редким пережитком прежних времен, деспотичным и жестким, но когда панамский сухогруз с пьяным русским штурманом на вахте въехал им носом в корму ночью, а из-за дождя и града в Ла-Манше от радаров толку не было, он сумел удержать танкер на плаву и довел его до Дувра, не пролив ни капли нефти и сэкономив компании плату за буксиры. В наше время, говорил он, любой недоумок может перевернуть мир, нажимая на кнопки, но если электроника откажет, или американцам стукнет в голову выключить свои проклятые спутники – вот уж дьявольское изобретение, – или какой-нибудь большевик, сукин сын, вмажет тебе по заднице посреди океана, то хороший секстант, компас и хронометр доведут тебя куда хочешь. Так что практикуйся, парень, практикуйся. Кой слушался капитана и практиковался дни, месяцы, годы; с тем же секстантом, но уже позже, он определялся и в глухие опасные ночи, и в центре страшных штормов, прокатывавшихся от одного берега Атлантики до другого; весь мокрый, держась за трап, когда нос корабля то взмывал вверх, то проваливался в бездну, он, уставившись одним глазом в подзорную трубу, отчаянно подкарауливал появление едва заметного красноватого диска среди подталкиваемых норд-остом туч.

Ему стало немного грустно, когда он почувствовал знакомую тяжесть в руке, повернув алидаду, которая цеплялась за зубцы лимба, градуированного от 0 до 120. Потом прикинул в уме, сколько запросить с Серхи Соланса, который долгие годы восхищался этим секстантом, потому что, как он говорил, когда они, по обыкновению, заходили выпить в «Шиллинг», таких уже не делают. Серхи был хороший парень: если они вместе выпивали, он почти всегда оплачивал долю Коя – с тех пор, как Кой оказался на суше и на мели, – и не затаил на него зла за то, что Кой затащил в постель Эву, бразильскую официантку в тот вечер, когда ее грудь (95 см) без бюстгальтера, которого она никогда не носила, так дьявольски выпирала под тонкой майкой, а Серхи был слишком пьян, чтобы возмущаться. Кроме того, они вместе учились в мореходке, стажировались вместе на трейлере «Мигалоте», принадлежавшем компании «Родригес и Солньер», а теперь он готовился к экзамену на старшего помощника, чтобы работать на регулярной транс-средиземноморской линии, которая дважды в неделю делала рейс Барселона – Пальма-де-Майорка. Все равно что водить автобус, говорил он. Но с таким секстантом в каюте человек все-таки чувствует себя моряком.

Он установил алидаду в центр лимба и осторожно положил секстант на место. Потом подошел к комоду, взял бумажник и вытащил визитную карточку, которую три дня тому назад дала ему, прощаясь на углу Рамблас, та женщина. На карточке не было ни адреса, ни телефона, только имя и фамилия: Танжер Сото. Ниже четким круглым почерком, с кружочком над i вместо точки, она написала адрес мадридского Морского музея.

Закрывая шкатулку с секстантом, Кой насвистывал «Ночь самбы в испанском порту».

II

Трафальгарская витрина

Трудности бывают только на суше.

Д.Хефтен «Как противостоять шторму»

Потом он понял, что это было – как в пропасть прыгнуть, совсем уж удивительный поступок для Коя, который не помнил, чтобы хоть раз в жизни прокладывал курс второпях. Он принадлежал к тому сорту людей, которые, сидя в штурманской рубке, спокойно, не торопясь и добросовестно делают необходимые пометки на навигационной карте. До того, как он не по своей воле оказался без моря и без корабля, именно это и приносило удовлетворение от профессии, в которой столько всего требовалось, чтобы вовремя проложить точный курс между двумя точками, находящимися на разных широтах и долготах. Мало было в жизни удовольствий, сравнимых с этими часами, которые он проводил, вычисляя курс, дрейф и скорость судна, и в результате мог предсказать, что мыс такой-то или маяк такой-то появятся на горизонте через двое суток около шести утра в тридцати градусах по бакборту, а потом, в назначенный час, ждать, поднеся бинокль к глазам, на влажном от утренней росы мостике, когда как раз там, где и было вычислено, появятся серые очертания мыса или проблесковый огонь; отхронометрировав его период, он получал подтверждение правильности своих вычислений. В это мгновение Кой всегда внутренне улыбался, улыбался спокойно и удовлетворенно. Потом, наслаждаясь этой уверенностью, которую ему обеспечивали математика, навигационные приборы и собственный профессионализм, он приваливался к тихой и темной рубке или наливал себе кофе из термоса, довольный тем, что находится здесь, на хорошем судне, вместо того чтобы метаться в неопределенном мире суши, который, к счастью, отсюда представлялся лишь призрачным сиянием за горизонтом.

Однако пунктуальность, с которой он наносил курс на морские карты и которая упорядочивала его жизнь, не спасла его ни от ошибки, ни от провала. Сказать «земля прямо по курсу», а потом физически ощутить наличие этой самой земли и все последствия непосредственного сближения с нею – совсем разные вещи, и не всегда они вписываются в упорядоченность жизни. Земля существовала, на картах и вне карт, и она решительно заявляла о себе в самые неожиданные моменты, как обычно все подобное и происходит, пробивала утлое убежище – плавающий в необъятном океане кусок железа, на котором Кой чувствовал себя в полной безопасности. За шесть часов до того, как «Исла Негра», контейнеровоз компании «Мингес Эскудеро», села на мель на полпути между Мысом Доброй Надежды и Мозамбикским проливом во время вахты Коя, он, первый помощник, поставил капитана в известность, что карта Британского адмиралтейства особо предупреждает о неточности указания глубин в этом районе. Но капитан торопился, а кроме того, он ходил в этих водах двадцать пять лет по тем же картам и никаких проблем у него не возникало. Они опаздывали на два дня, так как в Гвинейском заливе попали в шторм, а еще вынуждены были вызвать вертолет, чтобы эвакуировать матроса, который сломал позвоночник возле намибийского Берега Скелетов. Английские карты настолько подробны, что их всегда покрывают папиросной бумагой, сказал капитан во время ужина. Путь свободен, двести сорок морских саженей от самых высоких мелей, и на карте ни одного мушиного следа. Так мы и пройдем между островом Терсон и островом Моуэтт-Грейв. Все произошло как по-писаному – папиросная бумага и мушиный след между островками.

Капитан был галисиец, шестидесяти с чем-то лет, небольшого роста, с красным лбом и седыми волосами. Он свято верил лоциям Британского адмиралтейства, прозывался доном Габриэлем Моа, сорок морских лет проложили борозды на его лице, и за все это время никто не видел, чтобы он потерял самообладание, даже тогда, в начале девяностых, когда, по рассказам, штормовой волной посреди Атлантики у него смыло одиннадцать контейнеров и он больше суток шел с креном в двадцать градусов.

Он был из тех капитанов, за которых судовладельцы и подчиненные руку в огонь сунут: сдержанный на капитанском мостике, серьезный в каюте, незаметный на суше. Капитан старинного разлива, из тех, кто офицерам и стажерам говорит «вы», кого никак нельзя заподозрить в ошибке. Потому Кой и держался того курса, на котором английские карты указывали неточность в измерениях глубин, и через двадцать минут после начала своей вахты он услышал, как стальной корпус «Ислы Негры» скрежещет по камню, содрогаясь под его ногами; и он, очнувшись, приказал по телеграфу: «Стоп машина», и тут капитан Моа с всклокоченными волосами выскочил на мостик в пижаме и уставился в темноту ночи с очумелым, бессмысленным выражением, какого Кой у него никогда не видел. Капитан только пробормотал три раза подряд «не может быть», а потом, словно так и не проснувшись полностью, пробормотал «стоп машина», хотя машину заглушили уже пять минут назад и рулевой недвижно застыл у руля, поглядывая поочередно на капитана и на Коя; Кой же смотрел на капитана с той ужасной уверенностью, которая дается внезапным озарением, смотрел на этого заслуженного командира, чьи приказания он полчаса назад исполнил бы, закрыв глаза, пусть даже в Малаккском проливе с выключенным радаром, и видел человека, который впервые не успел натянуть маску своей фальшивой репутации или, быть может, – ведь людей меняет и возраст, и внутренние причины, – маску того успешного моряка, которым он был когда-то, а сейчас он был таким, каким был на самом деле: ошеломленным стариком в пижаме, которого события застали врасплох, который не в состоянии отдать разумный приказ. Бедняга, он боялся, что пропала его пенсия, заслуженная за долгих сорок лет.

Предупреждение на британской лоции было не напрасным: во всяком случае, уж одна-то необозначенная подводная скала в проливе между Терсоном и Моуэттом была, и космический шутник хохотал где-то там, во Вселенной, потому что эта одинокая скала в безбрежном океане оказалась точнехонько по курсу «Ислы Негры», так же точно, как знаменитый айсберг – по курсу «Титаника», и пришлось это столкновение на вахту первого помощника Мануэля Коя. Как бы там ни было, оба – и капитан, и первый помощник – заплатили за все. Комиссия по расследованию, состоявшая из представителя компании и двух капитанов торгового флота, приняла во внимание послужной список капитана Моа и ограничилась тем, что досрочно и втихую отправила его на заслуженный отдых. Коя же упомянутая лоция Британского адмиралтейства разлучила с морем И вот он оказался в Мадриде; застыв перед фонтаном со статуей мальчика, который с улыбкой одержимого душил дельфина, Кой больше всего походил сейчас на потерпевшего кораблекрушение, выброшенного морем на шумный пляж в разгар купального сезона.

Засунув руки в карманы, он издалека – поверх множества автомобилей, поверх какофонии множества гудков – созерцал бронзовый галеон перед домом номер пять на Пасео-дель-Прадо. Да, он не знал гидрографических закавык на курсе, которым собирался следовать, но уж слишком давно он мысленно оставил позади ту точку, где еще можно было изменить курс и повернуть судно. Секстант «Вимс энд Плат», который его друг Серхи Соланс купил в конце концов по вполне разумной цене, обеспечил Кою билет на поезд Барселона – Мадрид, использованный им сегодня ночью, а также фонд выживания с гарантированной плавучестью на две недели, часть этого фонда находилась у него в кармане, а другая – в холщовой сумке, оставленной в камере хранения вокзала Аточа. Было двенадцать сорок пять солнечного весеннего дня, пестрый и шумный поток машин катился в сторону площади Сибелес, рядом с Паласио-де-Корреос, за которым скрывалась ставка верховного главнокомандования и служебные помещения Морского музея. Полчаса назад Кой посетил Главное управление торгового флота, расположенное на два квартала дальше, он хотел узнать, что у него нового по административной линии. Служащая управления, немолодая женщина с любезной улыбкой, у которой на столе стоял горшок с геранью, перестала улыбаться, когда, нажав соответствующие клавиши, увидела на экране монитора файл Коя. В апелляции отказано, сказала она безличным голосом. Официальное извещение он получит по почте. И перестала обращать на него внимание, вернувшись к своим делам. Быть может, отсюда, из этого кабинета в трехстах морских милях от ближайшего моря, эта женщина вдыхала романтику моря и ей не по душе были моряки, которые сажали свои корабли на мель. А может быть, все наоборот: она – бесстрастная, объективная чиновница, для которой посадить корабль на мель в Индийском океане – проступок, ничем не отличающийся от дорожного происшествия, а моряк, отстраненный от работы и занесенный в черный список работодателей, ничем не отличается от любого человека, лишенного суровым судьей водительских прав. Плохо то, размышлял Кой, что в этом последнем случае женщина не так уж и не права.

В наше время, когда спутники дают координаты и курсы, а мобильные телефоны смели с мостиков тех моряков, которые умели принимать решения, когда любой чиновник воображает, что может управлять трансатлантическими лайнерами и танкерами водоизмещением сто тысяч тонн, мало что отличает моряка, посадившего судно на мель, от водителя, вылетевшего с дороги, забыв нажать на тормоза или сев за руль в пьяном виде.

Он постоял, раздумывая о том, что предпринять дальше, пока все эти мысли не остались далеко позади по курсу. Наконец он решился. Поглядывая по сторонам, он подождал, когда ближайший светофор прервет бесконечный поток автомобилей, и потом уверенно зашагал под каштанами с молодой листвой, пересек улицу и подошел к входу в музей, где стояли в карауле курсанты мореходки в штанах с красными бахромчатыми лампасами, в белых портупеях и касках; прежде чем пропустить его через арку детектора на металл, они с любопытством разглядывали его тужурку. У него засосало под ложечкой, когда он, поднявшись по широкой лестнице, свернул на площадке направо и в конце концов оказался перед книжным киоском, рядом с огромным двойным штурвалом корвета «Наутилус». Налево была дверь в помещения администрации и служб, направо – выставочные залы. На стенах висели картины и модели кораблей, за столиком с выражением скуки на лице сидел моряк в форме, а за прилавком киоска, где продавались книги, гравюры и музейные сувениры, стоял штатский. Кой облизнул губы, у него внезапно пересохло во рту. Он обратился к штатскому:

– Мне нужна сеньорита Сото.

В горле тоже пересохло, и голос звучал хрипло.

Он быстро взглянул налево, на дверь, боясь, что сейчас появится она, и вид у нее будет либо удивленный, либо раздраженный: какого черта тебя сюда принесло и тому подобное. Он провел ночь без сна, прислонив голову к собственному отражению в темном стекле и раздумывая, что он ей скажет, но сейчас все это стерлось, как след за кормой. И, подавляя желание повернуться и уйти, он переминался с ноги на ногу, пока человек за прилавком, средних лет, в очках с толстыми стеклами и доброжелательным выражением лица, изучал его.

– Танжер Сото?

Кой кивнул, ощущая некоторую нереальность происходящего. Странно слышать, подумал он, это имя от другого человека. В конечном счете, решил он потом, есть же у нее собственная жизнь. Есть люди, которые говорят ей «привет», «пока» и тому подобное.

– Да, – сказал он.

И вдруг он почувствовал, что нет ничего странного или нелепого в том, что он приехал в Мадрид, что сумка его валяется в камере хранения на вокзале Аточа, что он пришел сюда ради встречи с женщиной, с которой он всего-то и провел часа два. С женщиной, которая его и не ждет.

– Она вас ждет?

Он пожал плечами.

– Возможно.

Человек за прилавком раздумчиво повторил:

«Возможно». Он недоверчиво разглядывал Коя, и Кой пожалел, что не сумел утром побриться, он брился перед тем, как отправиться на вокзал Сане в Барселоне, и сейчас на подбородке уже вылезла темная щетина. Он поднял было руку, чтобы потрогать ее, но на полпути все-таки остановился.

– Сеньора Сото вышла, – сказал человек за прилавком.

Испытывая чуть ли не облегчение, Кой кивнул.

Уголком глаза он увидел, что моряк за столиком, не отрываясь от своего журнала, разглядывает его потертые джинсы и обувь. Хорошо еще, что он сменил белые теннисные туфли на старые мокасины на рифленой подошве.

– Она сегодня еще будет?

Человек за прилавком бросил взгляд на морскую тужурку Коя, словно пытаясь установить, может ли служить это темное сукно достаточной гарантией респектабельности его владельца.

– Возможно, да, – ответил он после некоторого раздумья. – Музей закрывается в половине второго.

Кой посмотрел на часы и показал рукой на вход в выставочный зал. В глубине, по сторонам следующей двери, висели большие портреты Альфонса XII и Изабеллы II, дальше, в следующем зале, виднелись витрины, модели кораблей и корабельных пушек.

– Тогда я подожду вон там.

– Как угодно.

– Вы ей скажете, когда она придет? Моя фамилия Кой.

И он улыбнулся. Ее отсутствие давало некоторую отсрочку, это его успокаивало. Человека за прилавком тоже оставило напряжение, когда он увидел эту усталую и искреннюю улыбку, за которой проглядывались шесть часов в ночном поезде и шесть чашек кофе.

– Конечно.

Он пересек зал, резиновые подошвы мокасин заглушали его шаги по деревянному полу. Страх, от которого у него сжимались внутренности, уступил место чувству жутковатой неуверенности, как бывает во время качки, когда на мгновение теряешь равновесие и пытаешься ухватиться за леер, но там, где он должен бы быть, его нет. Кой надеялся успокоиться, разглядывая то, что его окружало. Он шел мимо огромной картины: Колумб и его спутники на суше, рядом с крестом, позади, на фоне карибской синевы, реют брейд-вымпелы, индейцы, не ведая, что их ожидает, склонились перед первооткрывателем…

Кой свернул направо и остановился перед витриной с навигационными приборами. Коллекция эта была великолепна, он полюбовался градштоками, квадрантами, хронометром Арнольда и замечательным собранием астролябий, октантов и секстантов XVIII – XIX веков, за каждый из которых кто-нибудь с удовольствием заплатил бы намного больше, чем он получил за свой скромный «Вимс энд Плат».

Посетителей было мало, а сам музей показался Кою больше и светлее, чем ему помнилось по прежним временам. Один старик тщательно изучал большую карту Гибралтара, молодая супружеская пара, по виду – иностранцы, рассматривала витрины в зале Великих географических открытий, а дальше, в зале, посвященном истории галеона «Сан Диего», стайка школьников слушала объяснения своего учителя. Кой бродил по центральному патио в лившемся из зенита свете потолочных светильников. Если бы его не преследовало воспоминание о женщине, из-за которой он оказался здесь, Кой получал бы настоящее удовольствие, рассматривая модели фрегатов и линейных кораблей, полностью оснащенных или показанных в разрезе, чтобы продемонстрировать сложное внутреннее устройство судна; всего этого он не видел со времени своего последнего посещения музея, а было это двадцать лет назад, когда он еще учился в мореходке и ходил сюда по улице Монтальбан. Несмотря на долгую разлуку, он сразу же и с удовольствием узнал своего тогдашнего любимца: трехпалубный корабль XVIII века, вооруженный 150 пушками, почти три метра длиной, который стоял в огромной витрине, – модель корабля, никогда не бороздившего морей, поскольку он так и не был построен. Вот это были моряки, подумал он, как думал каждый раз, рассматривая такелаж, парусную оснастку и рангоут корабля в уменьшенном масштабе, удивляясь высоте, на которую сильные и отчаянные люди карабкались, удерживая равновесие на ненадежных выбленках, чтобы убирать или крепить паруса в разгар шторма или битвы, когда свистят ветер и пули, а внизу – неумолимое море и раскачивающаяся под мачтами палуба. На мгновение Кой перенесся на этот корабль, он почувствовал себя капитаном крейсера, в предрассветных сумерках часами преследующего неуловимый парусник на горизонте. Оказался в том времени, когда еще не существовало ни радара, ни спутников, ни эхолотов, когда корабли были стаканчиками для игральных костей у самых врат ада, когда море было смертельно опасно, но одновременно предоставляло нерушимое убежище от всего на свете, от проблем, от уже прожитых и еще не прожитых жизней, от смертей, ожидаемых и свершившихся, – все это оставалось позади, на суше. «Мы пришли слишком поздно в слишком старый мир», прочитал он в какой-то книжке. Конечно, слишком поздно. Мы пришли, когда корабли, порты и моря были уже слишком старыми, когда вымирающие дельфины шарахаются от форштевней, а Конрад уже давным-давно написал «Линию тени», Джон Сильвер стал маркой виски, и Моби Дик превратился в добродушного кита из мультяшки.

Перед копией обломка мачты с «Санта Аны» Кой столкнулся с морским офицером – на нем была безупречная форма военного моряка с двумя золотыми нашивками капитана второго ранга. Моряк уставился на Коя, который выдерживал этот взгляд, но потом отвел глаза и направился в дальнюю часть зала.

Прошло еще двадцать минут. По крайней мере один раз в минуту Кой пытался сосредоточиться на словах, которые он скажет ей, когда она появится – если, конечно, появится; и двадцать раз ничего у него не выходило, он открывал рот, словно она действительно находилась перед ним, и был не в состоянии начать хоть сколько-нибудь связную фразу. Он стоял в зале, посвященном Трафальгарской битве, под картиной, изображавшей одну из сцен морского боя – «Санта Ана» против «Ройял Соверен», и вдруг у него снова засосало под ложечкой, его словно что-то гнало, вот именно – гнало, торопило бежать отсюда. Снимайся с якоря, идиот, сказал он себе; с этими словами он будто очнулся и хотел уже было сломя голову бежать вниз по лестнице, чтобы сунуть голову под кран с холодной водой, а потом как следует потрясти ею, чтобы вытряхнуть забивавшие ее сумбурные мысли. Вот проклятый дурак, ругал он себя, двадцать раз дурак. Сеньора Сото. Я даже не знаю, есть ли у нее кто-нибудь, а может, она вообще замужем.

Он повернулся и нерешительно начал обратный путь, но тут его взгляд случайно упал на табличку под витриной: «Перевязь и абордажная сабля, которая была на командире корабля „Антилья“ доне Карлосе де ла Роча в день Трафальгарской битвы..» Прочитав, он поднял глаза и увидел в стекле отражение Танжер Сото, которая стояла у него за спиной. Он не слышал, как она подошла, она стояла неподвижно и молча, смотрела на него отчасти с удивлением, отчасти с любопытством, такая же нереальная, как в первый раз, когда он заметил ее. Такая же неуловимая, как ее тень, запертая в витрине.

Кой был человек необщительный Мы уже говорили, что это его свойство, а также некоторые книги и преждевременно ясное понимание некоторых темных сторон человеческой натуры очень рано заставили его уйти в море. Однако такая точка зрения на мир или жизненная позиция оказалась не совсем уж не совместима с некоторой наивностью, иногда проявлявшейся и в его поступках, и в том, как он спокойно и молча взирал на других людей, и в несколько неуклюжей манере, с которой он держался на суше, и в его улыбке, искренней, рассеянной, почти застенчивой. В море он ушел совсем мальчишкой, и толкала его туда скорее интуиция, нежели осознанный выбор. Но жизнью невозможно управлять, как хорошим судном, вот и уходили мало-помалу швартовы в воду, наматывались иногда на винт, что влекло за собой соответствующие последствия.

В этом свете следует рассматривать и его любовные истории. Да, были у него, конечно, женщины. И среди них одна-две, которые задели его, коснулись не только кожи, а проникли в самое тело, в кровь и мозг, они запускали в нем физические и химические реакции, действовали как обезболивающие средства и производили все полагающиеся разрушения. ЗОУД: Закон обязательной уплаты долгов. Но к нынешнему времени от всего этого в памяти моряка без корабля остались лишь легкие уколы. Воспоминания, и вполне точные, но уже не задевающие, более похожие на ностальгию по ушедшим годам – а их прошло уже восемь или девять с тех пор, как для Коя в последний раз была важна женщина, – чем на ощущение истинной потери, физического отсутствия. По сути, эти тени все еще держались в его памяти, потому что принадлежали тому времени, когда для него все только начиналось, когда золотом горели галуны на сногсшибательной тужурке темно-синего сукна и на плечах рубашек, которыми он любовался, как любовался телом обнаженной женщины, тому времени, когда жизнь представлялась новой и хрустящей, как навигационная карта, еще не испещренная пометками и следами ластика. Когда он – правда, нечасто, – глядя на землю на горизонте, испытывал смутное желание, чтобы кто-то или что-то ждало его на берегу. Остальное – боль, измена, упреки, бесконечные ночи без сна рядом с молчаливой спиной казались в то время подводными камнями, низкими убийцами, выжидавшими своего неминуемого часа, и ведь не существовало карты, где были бы пометки, хотя бы предупреждающие о вероятном их присутствии. На самом деле он тосковал не по этим женским теням, он тосковал по себе самому, точнее, по тому человеку, каким он тогда был. И, возможно, в этом заключалась единственная причина, по которой эти женщины, точнее эти расплывчатые тени, последние якорные стоянки в его жизни, являлись к нему в Барселоне на призрачные свидания во время долгих вечерних прогулок возле моря. Он шел по деревянному мосту в Старый порт, закатное солнце зажигало своими лучами вершину Монтжуича и башню Иакова I, молы и пирсы «Трансмедитерранеа», где на старых кнехтах и причальных тумбах он рассматривал шрамы, оставленные на чугуне и камне тысячами швартовых и канатов давно затонувших или потерпевших кораблекрушение кораблей. Иногда он думал об этих женщинах или о своих воспоминаниях об этих женщинах, обходя центральные торговые улицы и киношки Маремагнум, и другие мужчины и другие женщины, одинокие, отстраненные, погруженные в себя, подремывали на лавочках и мечтали, глядя на море, на чаек, планировавших за кормой рыбацких судов, что шли по красной воде под Часовой башней, неподалеку от старого парусника без парусов и оснастки, который, как помнил Кой, стоял тут испокон веку, год за годом, и палуба его растрескивалась и выцветала от солнца и ветра, дождя и времени. Этот старый парусник нередко наводил Коя на мысль, что в свой назначенный час и кораблям и людям должно исчезнуть в открытом море, а не гнить на привязи у берега.

А сейчас Кой говорил уже пять минут без перерыва.

Он сидел у окна на втором этаже Морского музея, и когда оборачивался, едва не задевал зеленые ветки одного из каштанов, стоявших вдоль Пасео-дель-Прадо до самого фонтана «Нептун». Он ронял слова, словно наполняя пустоту, ему было бы неловко, если бы паузы слишком затягивались. Он говорил медленно и, прежде чем заговорить после короткого молчания, слегка улыбался. Его неуверенность исчезла, как только он увидел в стекле витрины ее лицо; говорил он спокойно, вполне овладев собой, ему хотелось избежать пауз и возможных вопросов или хотя бы оставить их на потом. Иногда он отводил глаза, но вскоре снова смотрел прямо ей в лицо. Ему необходимо было приехать в Мадрид, сказал он.

У него тут официальное дело, и с другом встретиться надо. Удачно вышло, что музей оказался по пути.

Он говорил что придется, так же, как тогда, в Барселоне, с откровенной, столь свойственной ему застенчивостью; она слушала и молчала, слегка наклонив голову, так что асимметрично подстриженные кончики волос касались ее подбородка. И темные глаза с кобальтовыми искрами, устремленные на Коя, снова казались ему темно-синими; ее легкая искренняя улыбка делала бессмысленными все его выдумки.

– Вот и все, – закончил он.

То есть – ничего, ведь он еще не сказал и не сделал ничего, только очень осторожно, самый малый вперед, приблизился к гавани в ожидании, когда на борт поднимется лоцман. Совсем ничего, и Танжер Сото знала это не хуже, чем он сам.

– Ну что ж, – сказала она.

Скрестив руки, она облокотилась на край своего стола и глядела на него задумчиво и пристально, как тогда; но на сей раз она чуть-чуть улыбалась, словно хотела поблагодарить его или за предпринятые усилия, или за его спокойствие, или за то, что он смотрел ей прямо в глаза, без бахвальства и без натужности. Она словно бы оценила то, каким образом он появился у нее, как произнес все необходимые слова, чтобы оправдать это появление, а потом замолчал, глядя на нее ясным взглядом и с ясной улыбкой в ожидании ее решения.

Теперь заговорила она. Заговорила, не отводя глаз, заинтересованно следя, какой эффект возымеют ее слова или, быть может, интонация, с которой она их произносила. Она говорила очень естественно, и тень приязни или благодарности скользила по ее губам. Она вспоминала о том странном вечере в Барселоне, сказала, что рада видеть его снова. И, наконец, они просто смотрели друг на друга – все, что могло быть сказано, уже было сказано. И Кой опять понял, что настало время уходить или же надо найти новую тему, предлог, черт его побери, чтобы остаться, иначе она проводит его до двери, поблагодарит за то, что зашел, хотя может и сказать, чтобы он пока не уходил.



Поделиться книгой:

На главную
Назад