Князь-волхв

— И сколько впереди еще дней этих — одному лишь Вечному Небу-Тэнгри ведомо, — продолжал Бельгутай. — Так что если Хейдорх вдруг пожелает покарать нас за дерзкие речи, времени у него будет предостаточно.

— М-да, Бельгутай, — со вздохом посетовал Тимофей, — служба, однако, у вас, у послов…

— У нас, — поправил татарский нойон. Затем спросил с сочувствием: — Тяжко?

— Не то слово! Будто в сече рубился от зари до заката, да без передыху.

— Непросто с императорами-то разговаривать, а?

— Эт точно, — согласился Тимофей. И, подумав немного, добавил: — Хотя, знаешь, не в императоре даже дело. Другое меня беспокоит.

— Красный шаман? — бросил на него понимающий взгляд Бельгутай. — Колдун, что сидел у ног Хейдорха?

— Ты тоже почувствовал? — встрепенулся Тимофей.

— Еще бы! — Степняк прищурил и без того узкие глаза. — Кто это, знаешь?

Тимофей пожал плечами:

— Знать не знаю, но догадываюсь. Доводилось слышать от иноземных купцов о некоем Михеле Шотте, что служит при императорском дворе. Говорят, могущественный чародей…

Тимофей выжидательно глянул на татарского посла.

— Так и есть, — кивнул Бельгутай. — В ханской ставке о Махал-шамане тоже наслышаны.

— От купцов?

— И от купцов, — неопределенно ответил степняк.

«А еще — от тайных лазутчиков хана», — мысленно закончил за него Тимофей.

Бельгутай оглянулся на высокий шатер, процедил сквозь зубы:

— Он это, колдун императорский. Точно — Махал-шаман. Больше некому. И сдается мне, Тумфи, не случайно он здесь. Что-то серьезное задумал Хейдорх. Очень серьезное.

Тимофей фыркнул:

— Вообще-то о серьезности намерений Феодорлиха можно судить уже по тому, какую рать он собирает. Ты посмотри вокруг, Бельгутай! Внимательно посмотри…

А вокруг — насколько хватало глаз — пестрели разноцветные шатры, палатки и навесы, дымились костры и бурлили подвешенные над ними походные котлы. Сновали люди, ржали кони, звенело железо. В воздухе висел несмолкаемый гомон. Многочисленные станы, сливаясь и смешиваясь друг с другом в один, великий и необъятный, тянулись вдоль правого берега Дуная.

Тимофей уже научился довольно сносно различать пестрое императорское воинство по гербам, стягам, вооружению и доспехам. Истинным хозяином латинянского лагеря являлось, конечно же, германское рыцарство. Однако доносившаяся отовсюду лающая немецкая речь была изрядно разбавлена множеством иных наречий. Над дунайскими водами расположились также итальянские и испанские, французские и бургундские, британские и моравские, датские и шведские рыцари — все как один шумные, задиристые, хвастливые, каждый при своре оруженосцев и слуг.

Гораздо тише и сдержаннее вели себя потрепанные в недавних стычках с татарами угорские и силезские отряды, которые отступили под защиту имперских границ и примкнули к силам Феодорлиха. Особняком — под знаменами с черными, красными и белыми крестами — держались молчаливые и неулыбчивые Христовы братья: тевтоны, ливонцы, иоанниты-госпитальеры, храмовники-тамплиеры…

В состав императорской армии входила также лучшая европейская пехота, успевшая уже громко заявить о себе на полях сражений. Легковооруженные английские стрелки с длинными, в рост человека, тисовыми луками, лишь немногим уступающими по дальности стрельбы клеенным из дерева и кости степняцким номо.[2] Генуэзские щитоносцы и арбалетчики с мощными тяжелыми самострелами. Наемники-кондотьеры других богатых италийских городов — закованные в латы, вооруженные копьями, шипастыми булавами и кистенями на длинных древках. Плохо одетые, почти бездоспешные, но хорошо обученные бою в строю ополченцы швейцарских кантонов с массивными алебардами. Фламандцы с огромными пиками…

Грозный вид чужого воинства волновал, тревожил, угнетал.

— Как тебе все это, а, Бельгутай? — напирал Тимофей. — Как тебе эдакая силища?

— Да, армия Хейдорха впечатляет, — согласился ханский посол.

— А для чего, по-твоему, собирают подобные армии, если не для войны?

— Для войны и собирают, — пожал плечами Бельгутай. — Иначе бы нас с тобой сюда не отправили.

— А проку-то с того, что отправили?! — Тимофей в сердцах мотнул головой. — Думаешь, Феодорлих, имея такое войско, прислушается к предупреждению хана и отступится от наших северных земель?

— Нет, я так не думаю, — спокойно ответил татарин.

— Тогда что мы здесь делаем?!

Ханский посол натянув поводья и окинул его внимательным взглядом. Тимофей глаз не отвел.

— Что мы здесь делаем, Бельгутай? — повторил он свой вопрос. — Все ведь уже ясно. Все было ясно с самого начала. Войны не избежать. Так к чему терять время на бессмысленные переговоры? Или ты приехал сюда не только для того, чтобы говорить с императором? Скажи честно, Бельгутай…

— Честно хочешь, Тумфи? — прищурившись, усмехнулся степняк. — Но тогда и ты ответь мне — тоже честно. А ты? Ты сам, Тумфи? Зачем ты примкнул к посольству? С каким напутственным словом послал тебя твой Угорим-коназ? — Улыбка ушла с обветренного лица кочевника, будто стертая незримой рукой, а вот пытливый прищур остался. — Ты ехал сюда для того лишь только, чтобы переводить чужие речи, или тебе дадено иное задание?

Бельгутай, не моргая, вглядывался в него из темных щелочек-бойниц.

Тимофей стиснул зубы. Все верно. Было! Было задание. Прозорливый нойон, конечно, не знал о том наверняка, но вполне мог догадываться. «Наблюдай не только и не столько за латинянским императором, сколько за татарскими послами, — велел Тимофею ищерский князь-волхв. — За каждым их поступком, за каждым словом. Смотри, слушай. Все. Всегда. Всюду. Помни: мое защитное слово, произнесенное над тобой, не только оберегает тебя от дурного глаза и чужой магии, но и связывает нас незримой колдовской нитью. Так что я тоже буду смотреть твоими глазами и слушать твоими ушами. Это может оказаться полезным».

* * *

Солнце медленно садилось, озаряя императорский лагерь багровыми отблесками. Посол и толмач сверлили друг друга холодными изучающими взглядами. Смотрели молча, долго, целую вечность. Так смотрят два хищника из одной дружественной — пока еще дружественной — стаи, случайно задевшие один другого. Случайно или не очень. Задевшие, а после показавшие зубы. По привычке или с тайным расчетом. Показавшие и…

И спрятавшие.

Напряженный момент испытующих взглядов миновал. Бельгутай вновь раздвинул губы в приязненной улыбке:

— Я — посол великого хана, ты — толмач при посольстве. Пусть все так и остается впредь, Тумфи, договорились? Пусть каждый несет свою службу. Сейчас мне, как никогда, нужен хороший переводчик, так к чему усложнять жизнь? Да, я тоже полагаю, что войны не избежать, но это не дает мне права прекращать переговоры с Хейдорхом.

— Зачем они нужны, переговоры эти? — прорычал Тимофей. — Кому?! Для чего?!

Два проезжавших мимо всадника в белых с черными крестами плащах покосились в их сторону. Взгляды рыцарей ордена Святой Марии были настороженными и недружелюбными. Впрочем, тевтонские братья на татарских послов иначе здесь и не смотрели.

— Ты задаешь ненужные и лишние вопросы, — негромко, но твердо ответил Бельгутай. — Тебя послал сюда твой коназ, меня — мой хан. Им, должно быть, виднее, а мы… мы просто делаем свое дело, не делать которого не можем. Вот и все.

— Все? — Тимофей шумно выдохнул. — Ох, кабы так просто оно было!

Бельгутай снова заглянул ему в глаза.

— Что с тобой, Тумфи? Объясни, что на тебя нашло? В императорском шатре ты держал себя в руках. А сейчас вдруг, ни с того ни с сего… как вы, урусы, говорите?.. Воз-бе-ле-нил-ся. Почему?

— Почему?! — Тимофей сплюнул в сердцах. — Да потому, крысий потрох, что тошно смотреть на все это воинство латинянское и ждать, пока оно двинет на Русь.

Бельгутай неодобрительно покачал головой:

— Послушай, Тумфи, ты же знаешь, великий хан…

— Что — хан?! — злобно прошипел Тимофей. — Что, Бельгутай? Думаешь, мне легче от того, что твой хан и латинянский император делят промеж себя наши земли, словно вынутый из печи пирог? А я… — Вздох, похожий на стон, вырвался из его груди. — А я вам в том помогаю.

— Вы, урусы, сами нарезали этот пирог, — беззлобно, но сухо и жестко заметил Бельгутай. — Для других нарезали — для тех, кто окажется достаточно проворен, велик и силен, чтобы проглотить его по частям, не подавившись при этом. Не ищи виноватых на стороне, Тумфи, и уж тем более не вини себя, коли ваши неразумные коназы-честолюбцы никак не могут договориться и не способны принять власть одного над всеми. Кто, как не они, в нескончаемых усобицах растерзали и обескровили ваши земли? Кто, как не они, продолжают заниматься этим по сию пору?

— Хорошо тебе рассуждать, — хмуро процедил Тимофей. — Вам-то повезло, вы-то сами все в едином кулаке собраны. Оттого и сильны в битвах. И в походах удачливы.

— Да, собраны, да, сильны и удачливы, — задумчиво покивал Бельгутай. — Сейчас — собраны, сильны и удачливы. — И почему-то отвел глаза. — Вот только не знаешь ты, Тумфи, каково нам было раньше, какие битвы кипели в степях Орхона и Керулена,[3] как жестоко сражались между собой за скудные кочевья наши курени, рода и племена и сколько доблестных богатуров полегло у отрогов Небесных гор.[4] Неведомо тебе, с какой яростью мы истребляли друг друга. И тебе, урус, не вообразить даже, какой боли и крови стоило нам единство. Но ты прав: нам повезло. Великое Небо послало моему народу великого хана — Собирателя Земель и Потрясателя Вселенной. Ибо только по-настоящему великому человеку под силу объединить свои враждующие улусы и вознестись над чужими…

Бельгутай помолчал.

— В ваших же урусских землях нет пока своего Чингисхана — достойного, честного, сурового, но справедливого правителя, думающего не только о собственном благополучии и о благополучии кучки знатнейших нойонов-бояр, а о величии — истинном, подлинном величии — всего народа. Вам попросту некого сейчас поднимать на белом войлоке к Извечному Синему Небу. В этом ваша главная беда, и в этом ваше несчастье. Коназы ваши, Тумфи, как малые дети, мыслят мелко и считают лишь городки и деревеньки — свои да соседские. Они видят не дальше приграничных поселений. Быть может, оттого так происходит, что нет в ваших землях степного простора, а леса закрывают небо и горизонт. А может быть, души ваши поросли иными лесами, мешающими единению. Никто из ваших гордых коназей не смотрит широко. Никто не зрит даже в мечтах целостной Урусии под своим началом. И — что гораздо важнее — никто из них не согласен вставать под начало другого, более достойного властителя, чем он сам. Потому-то к вам и норовят прийти чужие властители.

— Ага, а в латинянских землях и душах, значит, леса не растут? — огрызнулся Тимофей. — И спесивые имперские курфюрсты, герцоги, графы и бароны, не менее яростно, чем наши князья, грызущиеся между собой, вот так сразу взяли и покорились Феодорлиху? И воинственные ордена рыцарей-монахов тоже подчинились ему беспрекословно? И богатые вольнолюбивые города открыли ворота? И жители непримиримых провинций сложили оружие? И соседние европейские государи ничуть не противились усилению империи? И даже давний враг императорской власти — римская курия, неоднократно обвинявшая Феодорлиха в пособничестве колдовству и отлучавшая его от церкви, вдруг благословила эту самую власть? И все прошло спокойно и быстро, без крови и без розни?

— Вот в том-то и дело, что случилось это именно вдруг и сразу, — ответил Бельгутай. — В том-то и странность, что все прошло спокойно, быстро и бескровно. Так не бывает, не может и не должно быть. Даже мудрейший и могущественнейший Чингисхан объединял враждующие степные народы не один год и не один десяток лет. Он добился своего, пролив реки крови, уничтожив непокорных ханов и стерев с лица земли целые племена. Здесь же вышло иначе.

Бельгутай покачал головой:

— Еще меньше года назад страна немцев и ромеев была таким же изорванным в клочья войлоком, как и твоя Урусия, Тумфи. Но Хейдорх сумел не просто собрать разрозненные лоскутки воедино, он укрепил свою державу и расширил ее границы. За несколько месяцев! Без единой битвы! Такое не в силах человеческих. Такое можно объяснить только вмешательством иных сил. И я не думаю, что Великое Небо-Тэнгри поспособствовало в этом императору-германцу. Вряд ли стал бы помогать ему и латинянский бог, чьи служители уже не раз и не два проклинали Хейдорха. Нет, тут замешан не божий промысел, а скорее колдовство.

— Придворный чародей? — нахмурился Тимофей. — Михель Шотте?

Бельгутай утвердительно кивнул:

— Махал-шаман. В нем все дело.

Тимофей недоверчиво посмотрел на степняка:

— Хочешь сказать, что создать ТАКУЮ империю под силу колдуну?

— Не всякому колдуну, Тумфи, и не всегда. Многое зависит от того, откуда берут силу колдовские заклинания. Шаманское могущество имеет разную природу, а на свете встречаются источники поистине неисчерпаемой магической мощи.

— Какие, например?

Глаза Тимофея наткнулись на пристальный взгляд степняка. Посол что-то обдумывал. Решал: сказать? нет? Решился. Сказал. Вернее, спросил:

— Ты слышал что-нибудь о Черной Кости, Тумфи?

Бельгутай напряженно следил за лицом собеседника, высматривая каждое движение, каждое дрожание мускула…

— О чем? — изумился Тимофей.

… Но, видимо, так ничего и не выследил.

— Ладно, забудь. — Нойон небрежно махнул рукой. Как-то уж нарочито небрежно. — Это не важно. Глупые слухи, пустые сказки.

Ну, нет! Теперь уже сам Тимофей внимательно следил за татарским послом. И забывать, конечно же, ни о чем не собирался. Впрочем, щелочки-бойницы на обветренном лице степняка больше не смотрели на Тимофея. Взор Бельгутая рассеянно скользил по латинянскому лагерю.

* * *

— Я просто хочу объяснить тебе, Тумфи, что империи появляются или естественным путем, или противоестественным, — спокойно и убаюкивающе текла речь нойона. — Империю создает либо сильный правитель, стоящий над подданными, согласными признавать его силу, либо сильное колдовство, морок и обман, исподволь заставляющее подчиняться чужой воле. Иного не дано. Моему народу милостивым Небом-Тэнгри был послан Потрясатель Вселенной, пред которым склонились прочие ханы. При Хейдорхе же служит могущественный шаман, укрепляющий власть своего императора с помощью чародейства.

Бельгутай резко повернулся к Тимофею, царапнув его колючим взглядом:

— А кто и что есть у вас, Тумфи, в ваших холодных урусских краях? Справедливый и сильный правитель? Разумные коназы-ханы, готовые без ссор и взаимных обид избрать на курултае достойнейшего? Вожди-нойоны и воины-нукеры, поддерживающие лишь одного из многих? Простой люд, желающий встать под единую руку и как-то выражающий это желание? Или, быть может, где-то в ваших краях кроется великая колдовская сила, способная сравниться с силой Махал-шамана? Может, твой Угорим-коназ, о котором говорят всякое, втайне владеет такой силой?

Узкие глаза Бельгутая смотрели на него внимательно и без тени насмешки. Слишком внимательно и серьезно они смотрели.

Тимофей скривился. Ну, ведет свой род Угрим Ищерский, хозяин небольшого, затерянного в дремучих лесах княжества, от волховского племени. Ну, поговаривают в народе, будто княжий град Острожец возведен на древнем языческом капище и поставлен там неспроста. Ну, знает и умеет князь многое из того, что недоступно обычному человеку. И что с того?

Да, приколдовывал Угрим понемногу — так, самую малость. Во врачевании, к примеру, ему не было равных. И защитный заговор против черного глаза и недоброй ворожбы на Тимофея опять-таки наложил именно князь. Но в ищерских землях, где по сию пору чтут старое язычество, где ведуны и берегини встречаются в каждой деревеньке, а земля буквально пропитана магическими токами, подобное легкое кудесничество и за чародейство-то не считается.

— Обладал бы мой князь силой, на которую ты, Бельгутай, намекаешь, так давно бы ею воспользовался, — раздраженно пробурчал Тимофей. — Вся Русь была бы уже под его началом, как латинянская империя под рукой Феодорлиха. И еще неизвестно, кто кому дань платил бы — мы твоему хану или хан нам.

— Да, — задумчиво кивнул Бельгутай. — Может быть, и воспользовался бы.

Может быть?! Ишь, он еще сомневается, бесермен косоглазый!

— Э, да чего с тобой говорить-то! — досадливо махнул рукой Тимофей, отказываясь от дальнейшей беседы.

Сытый голодного не разумеет. И сильный не поймет — нет, не слабого даже, но никак не умеющего собрать в единый кулак свою тоже немалую, в общем-то, силушку. Немалую, но разбросанную, рассеянную, раскиданную. Растрачиваемую на бестолковую и бессмысленную борьбу против себя самой.

Хотя, пожалуй, кривил тут все же душой Тимофей. Понимали они с Бельгутаем друг друга, хорошо понимали. Но только горше от того понимания становилось. Тимофей аж давился лютой бессильной злобой, чувствуя в глубине души: прав татарский посол, кругом прав. Как ни крути, а нечем нынче похвастаться Руси-матушке, вконец ослабевшей в междоусобных раздорах. И надеяться ей пока не на что.

Дальше ехали молча. Бельгутай искоса поглядывал на толмача. Тимофей угрюмо смотрел вперед. В голове неподъемными валунами ворочались тяжелые, безрадостные думы.

Вот Германо-Римская империя — это не Русь, это совсем другое дело. Верно ведь подметил ханский посланник: Феодорлиху в последнее время действительно сопутствовала небывалая, невиданная, необъяснимая удача. Везде, во всем. За короткое время латинянскому императору удалось объединить разрозненные немецкие княжества и герцогства, приструнить гордых курфюрстов, вернуть и приумножить влияние в заальпийских областях, подчинить своей воле богатые города Германии и Италии и всю торговую северную Ганзу, сломить сопротивление швейцарских кантонов и урвать изрядные территории у соседей.

Феодорлих умудрился также завершить затянувшееся противостояние императорской короны с папской тиарой в свою пользу. Случилось это после странной и внезапной, но пришедшейся так кстати кончины Геогория Девятого — того самого понтифика, что проклинал и отлучал Феодорлиха от церкви за пособничество чернокнижию.

Со смертью Папы словно бы умерли и все обвинения против императора. Что произошло на самом деле — неведомо никому, но некоторое время спустя святой престол занял если и не прямой ставленник Феодорлиха, то уж во всяком случае не желавший вступать в открытую конфронтацию с императорской властью новый понтифик Оцелесиан.

Заручившись поддержкой Рима, демонстрируя мощь имперской армии и необыкновенную удачливость, Феодорлих легко заключал выгодные договора с европейскими государями. Священная Германо-Римская империя столь же стремительно набирала мощь на западе, сколь неотвратимо росло на востоке могущество татар. Столкновение было неизбежным, и меж двух жерновов попадали раздробленные, ослабленные междоусобными войнами русские княжества.

Особого выбора тут не было: не имея возможности отбиваться от наседавших с двух сторон чужаков, приходилось либо идти под латинян, либо водить дружбу со степняками. Большая часть князей предпочла последнее, рассудив, что татары будут меньшим из зол. Что, впрочем, и неудивительно. Германские рыцари приходили на захваченные земли всерьез и надолго. В завоеванные территории латиняне вцеплялись мертвой хваткой: занимали города и крепости, строили новые замки, огнем и мечом насаждали римскую веру, истребляли или полностью онемечивали население, которое и за людей-то не считали. Степняки же по большому счету не особенно и зарились на малопригодные для кочевий русские земли и практически не вмешивались в управление княжествами.

Хан, в отличие от императора, предлагал не столько рабство, сколько союз. Да, облагал данью, но она была не больше, чем та, что допрежь сами русские князья платили друг другу, или та, что платят младшие ханы старшему. И уж во всяком случае, дань эта оказалась несоизмеримо меньше платы, взимаемой с покоренных народов латинянами.

Собственно, дело было даже не в дани как таковой. В грядущей войне с Западом татарам требовались беспрепятственные проходы по неприветливым русским лесам, продовольствие, фураж и хотя бы маломальская поддержка населения. Хану нужны были надежные тылы, а потому кочевники старались не восстанавливать русичей против себя. Наоборот — всячески привлекали на свою сторону. Немало русских ратников, жаждавших поквитаться с латинянами за прежние обиды, вступали в татарские войска. Особенно много желающих приходило из новгородских земель, разоренных тевтонскими и ливонскими крестоносцами.

Орденские рыцари и примкнувшие к ним многочисленные полубратья нанесли удар по Северной Руси не случайно. Татарская конница не могла вовремя поспеть на помощь по непролазным болотам и чащобам, а потому новгородцы бились с рыцарями сами. Сопротивлялись отчаянно, но силы оказались неравными, а хорошо подготовленный натиск бронированных «свиней» — внезапным и мощным. К тому же среди купцов — как немецких, так и новгородских, тесно связанных торговыми интересами с Ганзой, — нашлись пособники, охотно открывавшие перед крестоносцами крепостные врата.

Северо-западный оплот Руси пал. Толпы беженцев устремились на юг и восток. А вслед за беженцами двинулись передовые рыцарские отряды. Угроза нависла над Полоцким, Смоленским и Ростово-Суздальским княжествами. Да и ищерцы уже начинали чувствовать себя неуютно.

Татары, пропущенные низовыми русскими князьями и поддержанные ими, нанесли ответный удар с юга. Степняки совершили опустошительные набеги по силезским, моравским и угорским землям, прошлись сокрушительным смерчем вдоль восточных границ латинянской империи от Далмации до Одера, грозя отрезать от Германии Померанию, тевтонскую Пруссию и Ливонию.

Крестоносцы прекратили продвижение по русским землям. Остановились и татары. На время война, о которой пока в открытую не объявляла ни одна из сторон, затихла. Противники накапливали и перегруппировывали силы для нового — решающего — удара. В ставку императора прибыло ханское посольство…