Власть волшебства

Следующие полгода пролетели незаметно. Жизнь была насыщенной до предела. То, чем они занимались раньше, начало приносить свои плоды — и главное, становилось ясным, какого рода эти плоды и на что они похожи. Послушание, в обычном мире казавшееся унизительным, в арай-делинге Света представляло собой способ формирования связей в согласии с законами и принципами этой высшей реальности. Отказ от своей воли означал лишь отказ от желаний, с которыми человек, не имевший Имени и не достигший еще должной глубины самопознания, слишком легко свою волю отождествлял; правда же состояла в том, что у него вообще не было никакой воли, которую он в полной мере мог бы назвать «своей». Положим, кому-то захотелось выпить вина — разве этот человек решал, что в такой-то момент времени в нем появится это желание? Оно просто возникло в нем — и все: и вот, он уже имеет дело с его следствиями, подавляет желание или пытается найти способ удовлетворить его, но в любом случае причина возникновения желания остается неизвестной, ее никто не ищет. Он хочет вина, но стремился ли он испытать это желание? Стоит задуматься над этим простым примером, чтобы понять, насколько смехотворными были претензии людей на что-то «свое». И — так во всем. К удивлению и ужасу новых членов братства с каждым днем все яснее открывалось, что ранее они — казалось бы столь самостоятельные и независимые — самим себе вовсе не принадлежали. Источники человеческих желаний лежали вне людей. Стороннее действие — внешняя сила, приложенная к человеку, субъективно переживалась последним как внезапно возникшее влечение. Точно таким же образом в иных случаях (при приложении иных внешних энергий, с иной частотой и интенсивностью) возникала боль или появлялись восприятия цветов и звуков. Восприятие человека прелагало сигнал, пришедший извне, в ту или иную форму, свойственную человеческому виденью мира — но ни восприятие, ни его субъект уж конечно не являлись тем, что служило источником сигнала.

Отказываясь от привычных желаний, новые члены братства просто отказывались принимать сторонние энергии в качестве «своих». Большая часть этих сторонних энергий была замутнена и искажена, она вносила разлад в человека, хотя разобраться где что, где доброе и где дурное, непосвященному было практически невозможно. Поэтому нужно было отвергать, по возможности, все, и лишь после того, как была проведена инициация в Храме и началось медленное и болезненное прозрение, ученики начали приобретать способность различения.

Если первые полгода были подготовкой к инициации, то вторые — целиком посвящены освоению того нового мира, который открылся ученикам, привыканием к нему и выработкой способностей и навыков, позволяющих свободно в нем действовать и пользоваться тем совершенно новым волшебством, которое этот мир предлагал. Обучение велось как в мире людей, так и в арайделинге Света, а иногда — сразу и там и там. Не было массовых занятий, с каждым работали сугубо индивидуально, в крайнем случае — парами, и иногда количество учителей даже превосходило число учащихся — мастерам Обители помогали ангелы и духи света. В течение второй половины года многое изменилось, в первую очередь — в отношении самих учеников к Обители. Ослабла, а у многих — и вовсе пропала какая-либо настороженность, статус мастеров значительно повысился — уже не как внешне навязываемый авторитет, а как естественное движение сердца. Им показали совершенно иной, новый мир; и увиденное, складываясь с тем, что ученики знали раньше, меняло всю картину в целом. Они были растеряны, дезориентированы, лишены привычной опоры, их система ценностей медленно, но верно ломалась — и в этой ситуации лишь мастера, которые ввели их в этот необыкновенный новый мир, могли стать той опорой, на которую можно было положиться, потому что больше полагаться им было просто не на кого. Когда исследуется некое новое внешнее пространство, человек может сохранить в неприкосновенности пространство внутреннее, но здесь «внешняя» реальность стихии в равной степени была также и «внутренней» реальностью самого человека. Система убеждений, принципы отношения к другим людям и к окружающему миру менялись — они не могли не меняться, потому что часть той новой реальности, в которую ввели их, и была реальностью идей, многоуровневым пространством, образованным сложными конструктами смыслов. Рассказать, что они видели и переживали там, почти невозможно: в человеческом мире нет аналогов, даже самых отдаленных, с которыми можно было бы сравнить то, что они видели и чем учились пользоваться.

В каком-то смысле второй период также был подготовительным: уже прикоснувшись к новому волшебству, они должны были сначала освоить его азы, чтобы затем идти дальше.

Уроки духовного воспитания перестали казаться скукотищей — то, что в мире людей выражалось банальными истинами, в которых трудно было увидеть нечто большее обычного морализаторства, после инициации в Храме также приобрело новое измерение. «Этическое измерение» поступка оказалось не досужей выдумкой, а правдой — предельно убедительной, ощущаемой непосредственно. Изменения веры и мысли, к коим терпеливо подводил их мастер Тиклин, имели прямейшее отношение к освоению той новой реальности, в которой они оказались. Ведь в самом деле — учась преодолевать барьер между предметом и мыслью о нем, разве не следует для начала научиться правильно о нем мыслить?

Спустя полгода после инициации они переселились в новый, уже третий по счету, двор. В мире людей — почти такой же, как прежний, в арай-делинге Света — сильно отличающийся от предыдущего. Здесь были новые структуры, с которыми им предстояло работать, иначе было сконфигурировано само многоуровневое пространство арайде-линга. Вскоре после переезда Рийок опять собрал их всех. На этот раз телесно им всем уже не нужно было приходить туда, где находилось человеческое тело мастера: в многомерном пространстве, в котором они научились жить, можно было занять такое место, чтобы быть рядом с учителем — и при том для глаз сторонних наблюдателей (если бы таковые каким-то образом сумели б пробраться в Обитель — что впрочем, невозможно) оставаться на своих местах, занимаясь обычными делами и тренировками. Человеческий мир теперь был лишь частью, кусочком того большего мира, в котором они жили.

— Начинается третий этап вашего обучения, — произнес мастер. — Самый важный из всех. Если прежде вы подчинялись и следовали туда, куда вас вели, то теперь от вас братство Обители ждет большего, чем одно только послушание. Прежде ваши глаза были закрыты, и поэтому вам нужно было лишь держаться за чужую руку; теперь же вы должны будете сами следовать за проводником. Невозможно провести вас по следующему участку пути без вашего понимания того, что происходит, куда мы идем и какова наша цель; именно поэтому я собираюсь сегодня рассказать о том, что вас ждет в будущем. Но прежде чем перейти к этому, придется объяснить, как устроен человек, а перед этим, в свою очередь, необходимо будет коснуться общепринятых в этом мире представлений, к которым многие из вас настолько привыкли, что без всяких сомнений и раздумий полагают их истинными, подлинными, соответствующими объективной действительности и так далее.

Согласно общепринятым в Хеллаэне представлениям, человек, как и всякое живое существо, имеет «я», кайи и «индивидуальное естество», сувэйб. Кайи бескачественна и вечна, сувэйб — та часть тварной природы, которая принадлежит кайи и которой она в большей или меньшей степени может распоряжаться. Сувэйб — это текущая совокупность качеств, «одежда», в которую облачается кайи, спускаясь из вечности во время. Совокупность качеств постоянно меняется, и вдобавок у каждого существа она своя. Эту совокупность качеств можно делить на разные группы, и в зависимости от выбранного метода деления и признаков, на которых акцентируется внимание, строение человека или любого другого существа может весьма различаться, но обычно в сувэйбе различают четыре основные части: «плотное» или «физическое» тело, эфирное тело или гэемон, астральное тело или душу, ментальное тело или разум. Я не скажу, что эта схема совершенна, но она интуитивно понятна и с ней можно работать, но вот что такое «кайи» — непонятно никому. Если она бескачественна, как же ее можно обнаружить? Если она вечна, как же она может существовать во времени? Но эти парадоксы в Хеллаэне мало кого беспокоят. Здешнее общество верит в то, что в человеке есть нечто вечное, бессмертное, потому что ему, этому обществу, так удобнее жить. Это своего рода дань гордыни, которая затмевает в метрополии глаза всем и каждому, необходимый атрибут человекобога, вознесенного на пьедестал, — того личного идола, который каждый хеллаэнец носит в своем собственном сердце, в тайных мечтах — куда уж без этого! — отождествляя с этим идолом себя самого. Именно поэтому хеллаэнцам так важна вера в кайи, которую никто никогда не видел: с кайи человек сам себе бог, он бессмертен и вечен, он сам себе источник истины и силы, сам себе законодатель и устроитель порядка. Не будь этой иллюзии, создаваемой ложной верой, человеку, вероятно, пришлось бы открыть глаза и признать, что он не силен, а слаб, не бессмертен, а смертен, не вечен, а сотворен, не творец законов, а лишь их исполнитель или нарушитель, не господин, а раб. И лишь признав это и поняв, можно было бы начать искать то или того, кто действительно обладает всеми теми качествами, которые — кстати сказать, тут налицо еще одно противоречие — приписывают якобы «бескачественной», якобы существующей кайи.

На самом деле никакой кайи нет, это лишь самообольщение возгордившегося человечества. Все сложнее и проще. Есть индивидуум, сувэйб. Сувэйб человека смертен и слаб — но мог бы быть силен и бессмертен. Это было бы возможно, если бы человек понимал, откуда и в чем источник его бытия и силы. Но человек слеп, а алчные миро-властители делают все возможное и невозможное, чтобы как можно дальше отдалить его от этого чистого, благого источника. Но время тьмы подходит к концу, и как бы князья ночи не тщились отдалить рассвет, рано или поздно взойдет солнце и разрушит их иллюзии и чары, их нечистое волшебство, обнажит их жалкую и уродливую сущность.

Мир был сотворен Истинным Языком, и первым Именем, прозвучавшим в хаосе, было Имя Света. Но если есть слово, должен быть и говорящий. Если во тьме возникает свет, то должен быть и источник света. Если добро и зло существуют реально, а не просто как какие-то относительные понятия, как привыкли думать в Хеллаэне, то есть и тот, кто установил этот порядок, отделив правое от левого, верх от низа, хорошее от дурного и так далее. Той Высшей Причине, что образовала мир своей волей и властью, все в мире чем-то подобно, все имеет какие-либо свойства, в которых можно усмотреть ее отражение, далекий отблеск. Она столь же высока и беспредельна, как небо, столь же глубока, как море, столь же убийственна для зла и духовной тьмы, как солнце невыносимо для темноты, столь же тверда и непреклонна, как земля, столь же таинственна и непостижима, как ночь. Все происходит из этой Причины, все ею управляется и все возвращается в нее. Все служит ее целям и подчинено ее воле, хотя человек — как и всякое разумное свободное существо — волен выбирать, в каком качестве служить этой Причине, быть ее орудием и рабом, или же быть ее соработ-ником, по доброй воле служа ей. От этого выбора будет зависеть и конечное состояние человека, счастливое или мучительное. Все равно всё будет так, как желает Высшая Причина, и выбор только в одном — идти вместе с ней, теми путями, которые выбирает она, или противиться, желая устроить реальность по-своему, идти наперекор и в конечном итоге растратить все, что дано было человеку изначально и бесследно сгинуть. Быть живой ветвью, знающей ствол и корень или быть ветвью мертвой, мнящей, что источник жизни находится в ней самой, отторгающей все, что идет от корня и ствола, сохнущей все более и более и не годящейся ни на что другое, как стать топливом для костра — вот к чему сводится выбор.

Нужно понять, что нет никакой кайи, по крайней мере такой, какой ее мыслят обитатели Хеллаэна — бессмертной обитательницы вечности — нет никакого нетварного «я», но есть сувэйб, вот этот, конкретный тварный индивидуум. И сувэйб, смертный и невечный, может причаститься к вечному и бессмертному, получить новую жизнь, блаженство и силу как дар от источника блага и жизни... может, если выберет жизнь, а не смерть, если станет следовать путями, что определены ему высшей волей, а не искать «своих» путей, следуя желаниям, навеянным теми, кто давным-давно отступил от истины и закостенел во лжи.

Нужно понять, 4то человек поврежден, как и весь мир, и поэтому немедленное бессмертие, здесь и сейчас, сразу — невозможно. Но можно вступить на тот путь, который приведет к нему, и это путь добровольного служения. Нет никакого индивидуального спасения, в стороне от всех. Мир разрывается надвое, одна часть будет возвращена к источнику блага и преображена в нем, исцелена от страданий и всего нечистого, другая, не желающая возвращаться, придет к своему естественному концу—к конечному разрушению и распаду. Поскольку вы здесь и слышите меня, поскольку вы дошли до этой ступени обучения и способны уже не только слушать, но и понимать услышанное — я надеюсь и верю, что выбор ваш уже определен. Пусть он до сих пор и не был вполне осознан, но одно то, что вы сумели пройти этот путь — в отличие от тех, кто пришел вместе с вами, но отступил сразу или чуть позже — одно это уже свидетельствует за вас. Поэтому я открою вам тайну: обещание силы, которое привлекло вас сюда — лишь приманка, уловка. Да, вы получите эту силу, достаточную, чтобы одолеть Обладающего, получите иные духовные дары — но разве в этих способностях дело? Нет никакого смысла приобретать могущество, если не определены цели, в которых это могущество будет использоваться. Власть ради власти? Бессмыслица. Вы призваны к тому, чтобы стать лекарями, орудиями Истины, целителями мира, вестниками и соработниками благого надмирного источника, который желает привести мир к совершенству. Здесь можно усмотреть противоречие: каким образом вы можете стать целителями мира, если сами, как я сказал ранее, не можете быть исцелены отдельно от сущего, но лишь вместе с ним? В том-то и дело: исцеляя себя, вы будете исцелять и мир сущий, и наоборот — выправляя «вывих» реальности, изгоняя все нечистое и ложное, вы будете вести к исцелению также и самих себя. Но чтобы совершать все это, вам понадобятся соответствующие средства, и вы получите их, как только будете готовы: источник блага одарит вас всем — вам же нужно лишь утвердиться в верности ему. Пока мир поврежден, вы не можете стать бессмертными и совершенными для себя, получить блаженство и силу и наслаждаться ими, но вы можете получить желанное как средство для того, чтобы действовать в мире в согласии с высшей волей. И эта сила, подобной которой нет, — залог того царства, что грядет; залог совершенного мира, что будет рожден на руинах мира порочного и несовершенного. Лорды страшатся этого дня, иные же мнят, что он никогда не наступит, они думают, что сумеют сохранить все так, как есть, вечно. Но они ошибаются. Власть волшебства конечна, грядет сила, которая, как восходящее солнце, разрушит все иллюзии тьмы и прогонит всю нечисть.

4

В течение второго и третьего полугодия количество учеников в группе, к которой принадлежал Дэвид Брендом, сократилось еще на семь человек. Трое, не в силах смириться с той реальностью, которая открылась им после посвящения, покончили жизнь самоубийством. Они могли жить в мире, где каждый сам за себя, где все едят всех, и верить, что когда-нибудь пробьются наверх, но узрев мир совершенно иной, подлинный и чистый, а самих себя — измазанными в нечистотах страстей, эти несчастные так и не смогли привести себя в соответствие с новым знанием. Прежние ценности утратили всякий смысл, новые же они не могли принять, все их существо, характер, привычки, образ мысли, воспитание — все восставало против этого. О том, что произошло с их душами после смерти, оставалось только гадать. На прямые вопросы мастера предпочитали не отвечать, однако из редких разговоров с храмовыми служителями у Дэвида сложилось впечатление, что из того мира, в который они вошли, приняв в Храме Имя Света, вывести человека не может даже смерть. В первые полгода еще можно было уйти, но теперь — нет, все пути назад отрезаны. Небесная Обитель не отдавала души своих посвященных ни богам смерти, ни владыкам ада. Те, кто нарушил клятву, не смог принять новую жизнь и новый порядок вещей — продолжали свое служение, но уже в каком-то ином качестве. Да будь иначе, что мешало бы тому же Кирульту поймать душонку какого-нибудь неудачника или самоубийцы и подробно изучить ее? Но Обитель не раскрывала своих секретов внешнему миру — несмотря на то, что пока, на втором и третьем этапах обучения, и раскрывать-то особо было нечего. Столкнувшись с нежеланием мастеров отвечать на вопрос о посмертной судьбе учеников, Дэвид взял это обстоятельство на заметку, но на рожон не лез и своего интереса не показывал. К тому же не исключалось, что все станет ясно к концу обучения или после. Может быть «источник блага» приуготовил для несчастных самоубийц, не желающих жить по его законам, небольшой компактный рай — где, пусть и лишенные его непосредственного присутствия, души самоубийц все-таки смогут существовать в мире и покое? Это предположение — самым нейтральным тоном, как бы невзначай — высказал Эдвин кен Гержет, и если бы Дэвид не знал этого человека, если бы не знал, что буквально на днях Эдвин окончательно утратил доступ к Тьме — Имя Света выжгло, изгнало из него эту Стихию — то, может быть, он и принял бы это предположение за чистую монету. Но, с учетом всех упомянутых обстоятельств, землянину в этом подчеркнуто нейтральном тоне послышалась хорошо замаскированная издевка. Одновременно Дэвид поймал себя на том, что ему эта издевка неприятна. Эдвин как будто бы сомневался — то ли в существовании источника блага, то ли в том, что этот источник действительно благ. Безусловно, сомневаться было можно, но надо было делать это открыто, а не изображать поверхностное доверие к мастерам, в глубине сердца считая их лжецами... Омерзительное лицемерие!

Что-то было не так в этих мыслях. Чуть позже он вспомнил — и не сразу поверил своим воспоминаниям, в первый момент решил, что этот остаток сна или какая-то забредшая в голову фантазия — что и сам когда-то не верил ни Рийоку, ни прочим наставникам. Он вообще все воспринимал иначе до того, как пришел сюда. Ну да, конечно... Он с трудом вспоминал прежнего себя — мышление, виденье мира — и поражался тому, как сильно изменился. Он слишком долго жил в «вывихнутом» мире, но теперь нарушенный порядок восстанавливается, и все будет так, как должно быть. Жаль только, что не все способны пережить исцеление; Рийок прав — некоторые люди настолько закостенели в своем ненормальном, извращенном состоянии, что им уже невозможно помочь, любая помощь оборачивается для них мучением и смертью. Можно было лишь посочувствовать этим несчастным, посочувствовать даже Эдвину — ведь кен Гержету исцелиться будет намного сложнее, чем Дэвиду: в качестве основной стихии Дэвид изначально выбрал Свет, а Эдвин Тьму; несмотря на все пинки и уколы, которые обрушивала на него жизнь, в глубине души Дэвид никогда не переставал верить в справедливость и по возможности придерживался моральных норм, в то время как Эдвин вряд ли вообще когда-нибудь верил в справедливое мироустройство, а морально-нравственных норм, конечно, придерживался, вот только, как и большинство хеллаэнцев, считал подлинным источником и законодателем этики не общество и не высшие силы, а себя самого. Неудивительно, что ему теперь трудно перестроиться.

Трое покончили с собой, а еще четверо, решив после получения Имени, что с них хватит, что Небесная Обитель дала им все, что могла дать, не ущемляя их личную свободу, что с тем многообразием энергий и пластов реальностей арайделинга Света, которое открылось им с помощью Имени, следует разбираться самостоятельно, без подсказок мудрых и благих наставников — сбежали. Среди этих четверых был Фаннай кен Сермен. Намного позже, на предпоследнем круге обучения, когда им — правда, только раз в месяц — стали позволять покидать Обитель и встречаться с родственниками, Дэвид, через Эдвина кен Гержета, семья которого поддерживала связь с кен Серменами, узнал о дальнейшей судьбе Фанная. Эдвин утверждал, кстати, что Фанная Дэвид мог видеть еще в Академии — молодой кен Сермен учился там в то же время, что и они, но Дэвид, как ни старался, не мог его вспомнить. В Академии учились слишком многие, Фаннай, что неудивительно для нимрианского аристократа, начал сразу со второго курса, и если Эдвин знал его, пусть и весьма поверхностно, поскольку и сам принадлежал к местной знати, то с Дэвидом у Фанная просто не было точек соприкосновения. Они познакомились уже здесь, в Обители, но поначалу возможности узнать друг друга поближе так и не представилось, а чем дальше, тем все более замкнутым становился Фаннай. Для нимрианского аристократа его колдовской Дар не был особо выдающимся и, кажется, юноша пришел сюда для того, чтобы в первую очередь разобраться в самом себе, найти какую-то внутреннюю опору, получить силу, которую здесь сулили — в результате, однако, себя он со временем и больше терял. В жизнерадостном и мечтательном юноше арайделинг Света, в которой он был введен, выявил какой-то скрытый внутренний разлом; принятое Имя оказалось слишком тяжело для его духа — даже несмотря на то, что Фаннай был до этого инициирован Светом и Жизнью и в плане этики казался достаточно приличным молодым человеком, а не каким-нибудь беспринципным негодяем. Но эту дорогу он осилить не смог или не пожелал, а может быть, еще с самого начала, узнав от кого-нибудь о том, что в Обители можно приобрести Имя, решил ограничить свое обучение лишь этой, начальной частью. Так или иначе, но после бегства жил он недолго. Семья сразу заметила в нем что-то ненормальное — он мучился, не находя себе места, как-то неправильно реагировал на самые простые слова и вопросы, как будто бы что-то во внутренних настройках его души и разума было выведено из строя, повреждено. Состояние его быстро ухудшалось. Гэемон менялся, силясь принять какую-то невозможную, немыслимую форму — словно оборотень, который переходил из человека в животное или птицу, но так и застрял в середине или в первой трети преображения, в каком-то переходном состоянии, которое само по себе совершенно нежизнеспособно — и так и умер в процессе незаконченной трансформации. Родители пытались помочь ему, прилагали свои собственные колдовские таланты, даже позвали кого-то со стороны — но все их усилия в конечном итоге ничего не дали. Фаннай умер, а душу его так и не смогли поймать. Родственники не смогли. Дэвид почти не сомневался, что эта душа вернулась и присоединилась к душам несчастных самоубийц. Не было сомнений и в том, что с душами остальных беглецов произошло нечто подобное. Это вызывало двойственные чувства. С одной стороны, было что-то смущающее в такой посмертной участи. С другой стороны — и чем дальше, тем более вероятной казалась ему эта версия — может быть, Эдвин не так уж далек от истины? Отступники не смогли завершить путь, но все-таки пытались пройти его — неужели они будут отвергнуты, преданы забвению и лишены всякой надежды? Может быть, те, кто служит источнику блага, или даже сам источник (ведь он, как уверяли мастера, имеет свою волю и способен действовать целенаправленно) приготовили для слабых, сбившихся с пути, нечто особенное? Не столь прекрасное, как для всех остальных, но все же не полное исчезновение? В это как-то легко верилось — ведь в арайделинге Света, которым Дэвид теперь жил и дышал, все имело смысл и ничто из того, в чем теплилась еще хоть искра жизни, что имело еще хотя бы крошечный шанс быть исцеленным, не отвергалось.

Время шло, каждый день был заполнен до предела — усвоение все нового и нового материала, бесконечные тренировки, ежедневные открытия в арайделинге Света — никакой возможности остановиться, задуматься, побездельничать, помечтать, всласть поразмышлять на свободную тему — и Дэвид вдруг заметил, что вспоминает Идэль все реже и реже. Жизнь затягивала его, память об убитой жене потихоньку тускнела. Это показалось ему глубоко неправильным, словно он совершает какое-то предательство, идет по самому легкому пути. Он не хотел думать о ней, потому что это было слишком больно. Когда во время уроков его тело, ум или гэемон находились в предельном напряжении, сердце отдыхало. Текущая деятельность поглощала все внимание, не оставляя возможности заглянуть в себя — туда, где со дня свадьбы жила только боль. Но теперь все, кажется, успокаивалось, и когда он понял это, то возненавидел себя. Выходило так, будто бы леди Марионель права: все проходит, и это пройдет. Животное тоскует, потеряв подругу, но подожди немного, милый Дэвид, ты успокоишься и найдешь себе кого-нибудь еще. В весенний сезон, когда тебе захочется искать. Ты, конечно, будешь думать, что у тебя все по-особенному, что это Любовь, при том Любовь с большой буквы — о, у тебя будет еще немало возможностей обмануть себя! Вы, человечки, такие забавные — придаете собственным иллюзиям, в основе которых лежат обыкновенные половые инстинкты, такое сверхъестественное значение, возводите их на пьедестал, поклоняетесь им, считаете очень красивым и благородным отдать жизнь за любовь — хотя даже ваших скудных умишек могло бы хватить на то, чтобы понять: все это самообман, вещи, которые вы сегодня почитаете чрезвычайно важными, завтра сменятся еще более важными, а сегодняшние уйдут в никуда, будут преданы полному забвению... Так говорила воображаемая Марионель, и Дэвид, представлявший ее, может быть, чуть более циничной, чем она была на самом деле, чувствовал, как в нем поднимается...нет, не гнев — о подобных эмоциях он уже почти забыл за время обучения и должен быть забыть окончательно к выпускному экзамену... поднималось какое-то тотальное неприятие того мира, который рисовала Говорящая-с-Мертвыми. Ее мир был ужасен, в нем не было ничего высокого и чистого, она же не только свыклась с ним, но и сама поддерживала его порядки и законы, в которых искажено, испорчено было все, от и до — и сердцевина, и внешняя форма. Неудивительно, что она так говорила — ведь она из числа тех «мировластителей», о которых регулярно вспоминали и Рийок, и Тиклин. А ведь когда-то он хорошо относился к ней, думал даже, что она ему поможет. Дурачок. Она погладила его по шерстке, сказала пару теплых слов тогда, в Долине Теней, когда они искали Ролега кен Апрея, и он попался на крючок. Поразительно, как легко Обладающие могут управлять людьми, если им надо, располагать к себе, если того желают. Рано или поздно ему придется выбирать, кого из них убить для того, чтобы сдать экзамен и показать, что вся их власть, внешне такая великая и грозная, на деле — ничто: иссохшее дерево, пустое внутри. Дэвиду понравился этот образ: да, они, Силы мира — это дерево, не желающее давать плода, а братство Небесной Обители — наточенный топор у его корней. Может быть, в качестве жертвы выбрать Марионель, эту лживую циничную суку! Нет, нельзя. Это будет неправильно. Слишком похоже на месть. Она уязвила его самолюбие, когда он, пресмыкаясь, молил о милости, едва не убила в нем всякую надежду и веру — нет, Марионель не для него. В действиях члена братства Обители не должно быть страсти — одна только чистота помыслов и действий, стремление совершать поступки в согласии с Высшей Волей, во всем и всегда. Он найдет кого-нибудь другого — кого-нибудь, к кому у него не будет личных счетов.

Еще в первом полугодии, когда новеньким только начали рассказывать про чудесный надмирный источник блага, всемогущий и стремящийся привести все существующие миры к совершенству, кто-то из учеников иронично полюбопытствовал, на что похож этот источник и где на него можно посмотреть. Подоплека вопроса, конечно, была ясна: или быстренько покажите нам соответствующий объект восприятия, или отвяжитесь со своим религиозным бредом. Любитель каверзных вопросов, конечно, был награжден несколькими часами общественных работ (за неподобающе легкомысленный тон, которым вопрос задавался), однако мастер Тиклин терпеливо разъяснил, что, во-первых, если бы предмет обсуждения можно было бы достать из кармана и предъявить всем любопытствующим по их первому желанию, то сей предмет никак бы не мог быть тем самым надмирным источником, о котором идет речь. Во-вторых, предмет обсуждения принципиально недоступен восприятию: ведь всякое восприятие осуществляется в согласии с некими законами, однако нет закона, который включал бы источник и тварь в одну систему; все законы, как и вся тварь, — лишь производная источника. Ну и, наконец, в-третьих, источник обязательно явит себя, когда придет время, а пока оно не пришло, лучшее, что можно сделать — усиленно готовиться к его приходу.

Как выяснилось позже, несмотря на то, что сам источник оставался сокрытым, его действие все-таки можно было наблюдать. Это становилось возможным в том случае, если в мире находился кто-то, кто выражал желание стать агентом действия этой высшей надмирной силы. Чем полнее он сопрягал свою волю с источником, тем полнее источник выражал себя в мире через него. Для перестройки себя следовало использовать те средства, которые имелись в наличии — а вот эффекты при этом возникали необычные и труднообъяснимые.

Большинство обычных людей смену состояний своего внутреннего мира контролировать практически не способны, в первую очередь — потому, что не пытаются это делать, это им не нужно и не интересно. Их внимание приковано к внешним вещам, которые вызывают те или иные впечатления, желания, побуждения. И в этом смысле их внутренний мир почти полностью обусловлен той внешней средой, в которую они помещены. Они плывут по течению и тем довольны. Однако даже среди самых обычных, ничуть не «магических» профессий есть, как минимум, одна, освоить которую невозможно, не научившись хоть в какой-то мере менять свое внутреннее состояние по собственному произволу. Это сценическое искусство. Чтобы успешно сыграть роль, актер должен сначала перемениться внутренне, стать кем-то другим: королем, бедной старушкой, грабителем, влюбленным юношей — тем, кем ему положено быть по сценарию. Внутренний мир актера пластичен; актер осознает природу желаний и побуждений не больше, чем любой другой человек, но он способен чисто техническими средствами менять, пусть временно, связку желаний, настроений, взглядов на жизнь, соответствующих некой индивидуальности, на другую, соответствующую индивидуальности какой-то иной. В отличие от актеров, философы и аскеты «внутри себя» не столь пластичны, но это и не удивительно, ведь их усилия направлены не столько на смену состояний, сколько на поиск настоящей причины внутренних побуждений — на поиск самих себя. Их мало интересует, как этими состояниями можно управлять для достижения каких-то «низменных» практических целей, их волнуют другие вопросы: откуда все это берется, где пролегают границы между «я» и «мое» (последнее, по мере удаления от «я» плавно переходит в «чужое») и кто, в сущности, этот таинственный «я», очищенный от всего, что он мог бы назвать «своим» или «чужим»? Сам по себе, без качеств — кто? И есть ли он вообще, или же «я» — чистая химера, фантазия ума, ложная идея, внушенная человеку еще в самом детстве его воспитателями?..

Если философы копают «вглубь» (и роют при этом поразительно запутанные лабиринты мысли), а актеры кое-что знают о том, как управлять «поверхностью», то колдуны сочетают оба подхода. Так же как философы и аскеты, они стараются сделать свое внимание чистым, обратить его внутрь и сначала отделить «я» от «мое» — чтобы понять, где подлинная воля, а где побуждение, обусловленное чем-то внешним, а затем (на этом моменте сходство заканчивается, далее маг и аскет идут в противоположных направлениях) — сделать «своим» что-то, бывшее до того «чужим», но что в текущей ситуации лучше соответствует расположению подлинной воли. Маг меняет свое внутреннее состояние осознанным усилием, но цели его при этом вовсе не так высоки, как у философа или аскета, в большей или меньшей степени они всегда «приземлены», прагматичны.

Это азы. Все это Дэвид осваивал еще в самом начале, в замке Тинуэт, еще до того, как получил Формы и некоторое время после. Первоначальная цель состояла в том, чтобы научиться произвольно менять фейдаль — текущее состояние сознания. Все медитативные упражнения, так или иначе, были посвящены именно этому Далее в этих состояниях он получил представление о простейших движениях, которые способен производить гэемон, и затем научился совершать эти движения без предварительной концентрации на каких-либо мысленных образах. На первых порах чувствительность ученика низка, и требуется большое время, чтобы развить ее, однако наличие специальных невидимых инструментов — Форм и хорошего учителя существенно сократили период первоначального развития. И далее Дэвид поднимался как по ступеням, осваивая новые, все более сложные и тонкие техники волшебства — сначала под руководством Лэйкила, потом в Академии, потом в Кильбрене...

Небесная Обитель возвращала ученика к самому началу. Это неудивительно: ведь не какой-то красивой «примочке» к классической магии или к магии Форм здесь собирались учить. Странными и непонятными было не это, а те эффекты, которые возникали при смене фейдаль, внутренних состояний. Хорошо известно, что настрой души в большой степени определяет способности и силы, которыми располагает человек. В одних состояниях человек не ощущает боли, в других демонстрирует силовые эффекты, на которые в обычном, «бытовом» состоянии сознания он совершенно не способен, в третьих состояниях повышена внимательность, намного легче усваивается и запоминается информация и так далее. В состоянии аффекта хрупкая женщина, чей ребенок попал под автомобиль, способна этот автомобиль поднять. Но ни самого полного аффекта, ни иного внутреннего состояния, в которое человек мог бы попасть естественным путем либо на которое мог бы настроиться усилием сознания, недостаточно, чтобы забросить тот же самый автомобиль на крышу здания. Человек способен превзойти себя, но даже и здесь есть какие-то разумные границы. Однако то, что происходило в Небесной Обители, заставляло сомневаться в их существовании. Казалось, что предела нет. Стоило вызвать некий мысленный образ, заставить себя усилием воли пережить некий простой набор ощущений — и происходила какая-то глубочайшая трансформация, ученик легко делал то, что раньше представлялось невозможным. Эта новая сила могла проявиться во всем, в том числе и на самом обычном, физическом уровне — как-то раз в этом состоянии Дэвид поднял с земли булыжник и сжал его. Он не применял никакой магии, не творил заклинаний — он просто хотел посмотреть, как далеко простирается влияние той новой силы, с которой мастера постепенно сводили учеников. Камень раскрошился в пыль, и это не потребовало никаких особенных усилий, Дэвид понял, что будь в его руке слиток железа — он смял бы его столь же легко, как и кусок полурастаявшего сливочного масла. Но это все, конечно, были лишь фокусы, зрелищные трюки, не имеющие большого практического значения. Гораздо важнее было то, что происходило с учениками на магическом пласте во время этих трансформаций. Здесь изменения были еще более тотальны и головокружительны. Уровень личной силы резко возрастал, Дар со ступени Ильт-фар переходил на следующую ступень, последнюю и наивысшую для человека. Кардинально менялось восприятие — в этом состоянии ученики могли усваивать и оперировать огромными массивами информации. Менялось ощущение времени — оно как будто бы растягивалось, за минуту можно было успеть сделать то, на что прежде потребовался бы час Те, кто в данный момент не находился в этом состоянии, казались перешедшим медлительными, едва-едва шевелящимися неуклюжими статуями. Перешедшие же часто вовсе выпадали из поля зрения первых — они двигались быстро, как свет. Физические препятствия более не ограничивали их: новое, многомерное восприятие показывало, как можно «обойти» препятствие — в то время как обычному человеку, смотрящему со стороны на все это, казалось бы, что ученики научились проходить сквозь стены, ведь он не видел тех тайных путей, которые становились открыты им.

5

В четвертом полугодии, в один из редких выходных дней, когда ученикам разрешалось заниматься своими делами и можно было навестить родных, Эдвин кен Гержет пригласил Дэвида в свой замок. Строго говоря, замок был вовсе не «его», а принадлежал его тетке, Вилиссе кен Гержет, но Эдвин провел в нем большую часть своей жизни и по праву мог считать его своим домом. Отец Эдвина, барон Алек, был не слишком рачительным хозяином и предпочитал проводить время, странствуя по мирам, оставив ведение хозяйства и воспитание сыновей на свою жену и сестру. О своей матери Эдвину было мало что известно: отец в те редкие дни, которые он проводил дома, категорически отказывался говорить на эту тему, родственники и приближенные Алека либо ничего не знали, либо помалкивали, а старых слуг, у которых можно было бы выведать что-либо, не имелось — новая жена Алека заменила весь штат обслуживающего персонала вскоре после своего поселения в главном замке баронства. Эдвина, еще до появления у его отца новой жены, воспитывала тетя: у нее был свой, отдельный замок, расположенный в северо-восточной части земель, принадлежавших семье кен Гержетов. В главном замке Эдвин чувствовал себя неуютно: отношения с мачехой у него так и не сложились, а вот к владениям Вилиссы он привык и именно сюда приводил своих друзей и знакомых. К появлению многочисленных шумных компаний тетушка относилась с терпением и пониманием. Она никогда не навязывала Эдвину своих порядков, могла лишь дать совет, как поступить в той или иной ситуации, и если Эдвин этот совет не принимал, мировой трагедии в этом не видела: пусть племянник сам расшибает себе нос, если ему так хочется. В силу вышеуказанных причин отношения у Эдвина с Ви-лиссой были самые наилучшие: они уважали личное пространство друг друга, но при этом были готовы при необходимости помочь друг другу всем, чем только могли. Тетка сама обучала Эдвина — она была превосходной колдуньей, но больше тяготела к системной магии, когда же обнаружилась склонность Эдвина к боевой, Вилисса постаралась, чтобы племянник получил несколько полезных уроков у тех ее знакомых, которые специализировались в этом направлении. В Академию Волшебства Эдвин поступил в пятнадцать лет, сразу на второй курс; около полутора лет он пользовался портальным камнем, чтобы возвращаться в замок Вилиссы после учебы, прежде чем его раскрывающийся Дар достиг такого уровня, при котором во вспомогательном артефакте для перемещений отпала необходимость, и безвидные Пути Тьмы, подобные падению в бездну в полной темноте, Эдвин стал создавать сам.

Но теперь Тьма, как и ее дороги, остались в прошлом. Магия Небесной Обители вытеснила эту стихию из Эдвина, и путь, который он сотворил для того, чтобы провести Дэвида в замок Вилиссы, был светлым и чистым, и небеса пели осанну двум юным душам, отвергшим стезю порока для того, чтобы обустроить свою жизнь в согласии с высшим источником всякого блага.

Замок Вилиссы сразу вызвал у Дэвида смутное неприятное впечатление. Такая реакция удивила его самого и он попытался понять ее причины. Похоже, он слишком привык к Обители, к ее особой атмосфере, здесь же, во внешнем мире, он ощущал себя неуютно. Во внешнем мире ничего не знали о свете, который Небесная Обитель несет всему существующему, жили какими-то мелкими суетными заботами, боролись за власть, совершали светские визиты, вели бессмысленные разговоры — все это представлялось теперь совершенно пустым и ненужным. Дэвид чувствовал себя так, как будто его из прекрасного, чистого дома вдруг перенесли в канаву. Какая-то его часть по-прежнему смотрела в арайделинг Света — после получения Имени Дэвида уже невозможно было отсечь от этой стихии, Свет стал одним из измерений, в которых он жил — но даже арайделинг отсюда виделся не таким, как из Обители. Ангелы куда-то пропали — точнее, Дэвид их чувствовал, ощущал их стремительный и изящный полет во внутренних пространствах стихии, но они были где-то далеко, а поблизости — никого из «своих», не считая Эдвина.

Позже он понял, что Вилисса также обладает Именем, более того, это Имя принадлежит той же стихии, как и то, которое он сам носил после инициации, но что-то с ней было не так, и это настораживало. Ее Свет был искажен, он казался Дэвиду... пустым, лишенным чего-то самого важного. Она как-то неправильно забирала и отдавала энергию, некоторые энергетические связки в ее гэемоне, образование которых после обретения Имени представлялись Дэвиду чем-то неизбежным, у нее отсутствовали, зато были другие, назначения которых он не понимал.

Он вел себя сдержанно и вовсе предпочел бы помалкивать, просто перетерпев этот неприятный визит, но эдвиновская тетушка приложила все усилия к тому, чтобы его разговорить. Она держалась максимально доброжелательно, а то, что это отношение искреннее, Дэвид видел при помощи того нового восприятия, которое приобрел в Обители. Постепенно он почувствовал себя свободнее, напряжение потихоньку отпустило; в ходе дружеской беседы в гостиной он несколько раз задумывался, не рассказать ли Вилиссе о высшем источнике блага, ведь она, даже не зная ничего о нем, тем не менее каким-то образом сумела сохранить отблеск его надмирного света, но подходящего момента так и не представилось, затем тетушка пригласила молодых людей пройти в столовую, и Дэвиду стало ясно, что к его рассказу она в любом случае осталась бы глуха. Эта истина открылась ему в тот момент, когда вместо столовой они оказались в пустом помещении, которое мгновенно покрылось паутиной чар по команде Вилиссы. Все было рассчитано очень точно. Она сама, как паучиха, стояла сейчас в центре плетения и, манипулируя потоками, с неимоверной скоростью окутывала энергетическими нитями своих гостей. Дэвид пытался сопротивляться, но к такому приему он был совершенно не готов, у него не было ни оружия, ни амулета — старые вещи мастера им так и не вернули, да в этих вещах и не было бы нужды, они бы только помешали в том случае, если бы ему удалось перейти в то особенное состояние, которое им показали несколько месяцев тому назад: несмотря на весь свой опыт и силу, Вилисса просто не успела и не смогла бы ничего сделать, когда его скорость и сила заклинаний разом возросли бы на порядок. Но перейти не удалось. Система, внутри которой он оказался, тормозила переход, это казалось невероятным, невозможным, но это было, и пока Дэвид тратил драгоценные мгновения, пытаясь осуществить преображение, Вилисса спеленала его окончательно. Мир поплыл, все стало тусклым и блеклым, а затем растворилось в блистающем тумане. Он как будто тянулся к чему-то и никак не мог дотянуться, казалось, не хватает самой малости, крошечного усилия, чтобы достигнуть желаемого... так близко и так далеко. Последнее, о чем он подумал, теряя сознание: «Ведьма хорошо подготовилась». Откуда-то она знала, с чем ей придется иметь дело, знала даже, как они будут реагировать, на что сделают ставку — она все учла.

* * *

Дэвид пришел в чувство от легкого прикосновения к плечу Разум медленно выдирался из беспамятства... Мгновение дезориентации... где он? что произошло? Чуть позже начали возвращаться воспоминания: визит в замок Вилиссы, дружеский разговор, искренняя доброжелательность, которая обманула его, ловушка, бесславный скоротечный бой...

Он хотел вскочить, но рука, прикосновение которой пробудило его, теперь удержала его на месте. Он открыл глаза. Смазанные предметы, чья-то фигура. Восприятие, даваемое вижкадом, также разладилось. Прошло еще несколько секунд, прежде чем он смог разглядеть лицо того, кто пробудил его. Это был Эдвин. Дэвид вновь попытался подняться, и на этот раз кен Гержет позволил ему сделать это, даже поддержал, пока Дэвид принимал сидячее положение.

Все тот же замок, но уже какое-то другое помещение, не то, где происходил бой. Стол, стулья, две кушетки у стен.

— Пока не вставай, — посоветовал кен Гержет. — Сначала все должно устаканится, — он сделал неопределенное движение кистью, словно небрежно размешивал или взбалтывал что-то.

Дэвид все же попытался подняться. Опять возникло ощущение дезориентации, не столько физической — телесная слабость была лишь следствием — сколько психологической. Происходящее казалось каким-то сном, галлюцинацией. Землянин покачал головой и сел обратно на кушетку.

— Почему она напала на нас? — хрипло спросил он.

— Ты еще не вспомнил? — вопросом на вопрос ответил Эдвин.

— Что я должен вспомнить?

На лице Эдвина отразилось легкое нетерпение.

— О том, как жил здесь до того, как мы поступили в Обитель.

Дэвид удивился и хотел спросить «Что за бред? Я никогда раньше здесь не был», — но в этот момент воспоминания наконец вернулись к землянину.

...Он действительно провел в замке Вилиссы более месяца перед тем, как отправиться в Селке-техтар. Эти недели совершенно выпали из его памяти, вернее сказать — были аккуратно удалены и сохранены отдельно от его основного сознания, чтобы затем, когда он снова окажется в замке, опять вернуться к нему, в очередной раз перемешав все компоненты мозаики и собрав из них совершенно новую картину.

Он встретился с Эдвином на просторах ИИП в период, непосредственно последовавший за разговором с Проводником Мертвых, когда Дэвид активно терзал терминал в происках всей доступной информации об Обители. Эдвина эта тема также интересовала, они пересеклись на просторах какого-то форума, узнали друг друга и договорились о встрече. Дэвид не стал скрывать, что влечет в Обитель его самого, рассказал о смерти Идэль, разговоре с Марионель и Кирультом, но он не мог понять, зачем в эту задницу лезет Эдвин. Это выглядело какой-то блажью, глупостью. По их прежнему знакомству, еще со времен Академии, у Дэвида сложилось впечатление, что Эдвин достаточно трезв — более чем достаточно — чтобы не вестись на такого вот рода сомнительные предложения. Ведь совершенно ясно, что хотя Обитель и в самом деле давала своим посвященным какую-то силу, цена этой силы не будет низкой — чтобы они там не говорили про бесплатное обучение. Эдвин все понимал. Более того, он изначально располагал об Обители гораздо большим объемом информации, чем Дэвид, — сыну хеллаэнского барона были доступны такие каналы и связи, о которых эмигранту можно было только мечтать. И располагая этими сведениями, Эдвин, как мог, постарался отговорить Дэвида от его затеи (что хелла-энцу так и не удалось) — но интересно то, что сам Эдвин при этом был твердо намерен в Обитель поступить. Указанное обстоятельство, о котором Дэвид, впрочем, забыл, как забыл обо всем, что было связано с его контактами с кен Гержетами, — удивляло не только землянина, но и Вилиссу, в замок которой они перенеслись во время второй или третьей встречи, когда Эдвин уверился, что его бывший сокурсник от цели своей не отступит.

Хотя ученики Обители в половине случаев и сдавали выпускной экзамен, была еще вторая половина — та, о которой в Обители не любили вспоминать — когда ученик погибал, переоценив свои силы. Их тела и заклинания, применявшиеся во время боя, чрезвычайно интересовали ту часть аристократии, которой было известно о существовании Обители, но Обладающие, по понятным причинам, информацией делиться не спешили: каким бы ни было секретное оружие монастыря, хеллаэнские лорды совершенно не желали, чтобы технология его создания или даже сведения о нем распространялись и дальше. Тела павших уничтожались или уносились куда-то, информационные поля на месте стычки подвергались деформации. Попытки захватить учеников, еще не сдавших экзамен, и подробно исследовать их энергетические поля уже привели к истреблению нескольких семей: шла игра в высшей лиге, и походя смахнуть с пути путающихся под ногами смертных без особенного труда могла как одна сторона, так и другая. В силу вышеназванных причин источники информации, которыми могли пользоваться заинтересованные лица, были довольно ограничены, однако кое-какие исследования все же были проведены и кое-что о специфике того волшебства, которым пользовалась Обитель, уже было известно. Вилисса совершенно не хотела, чтобы Эдвин влезал в эту историю. Ученики Обители охотились, как правило, на тех, кто обрел Силу лишь сравнительно недавно — их мощь была еще сравнительно невелика. Владыки медленно запрягают, но быстро ездят, рано или поздно они проявят себя, и тогда лучше находиться как можно дальше от Селкетехтар, ибо не факт, что от этих холмов останется вообще хоть что-то. Но Эдвин был неумолим, он говорил, что если сидеть в Академии и дальше, то можно просидеть всю жизнь и так ничего не добиться. В эпоху перемен легко погибнуть, но легко и вознестись на ту высоту, которой ты никогда не достигнешь в период стабильности, когда все сбалансировано и тихо. Вилисса поняла, что племянник не отступит, и перед ней возник выбор: не мешать ему сворачивать шею или все же попытаться помочь ее не свернуть. Она выбрала второе. Располагая Именем Света, она надеялась нейтрализовать влияние Обители — так, чтобы Эдвин сумел получить эту силу, но не утратил себя в той новой индивидуальности, которую формировали в монастыре. Однако это был тупик. Обитель не собиралась делиться своей силой с кем бы то ни было, и одного-единственного отступника они уничтожили бы без труда.

Вот тогда Эдвин и привел в первый раз землянина в замок Вилиссы, посвятил в свои планы и предложил помощь в устранении последствий той промывки мозгов, через которую им предстояло пройти. Он пригласил в замок еще несколько человек — позже большей части из них отказали еще на собеседовании — и собирался в любом случае освободить весь свой курс, а то и больше, если только ему самому удастся поступить. Десять или двадцать человек, располагающих силой Обители, но при этом свободных — совсем не то же самое, что один-единственный беглец. Тетушка считала эту затею совершеннейшей авантюрой, и Дэвид был внутренне с ней согласен, но от помощи Вилиссы отказываться не стал — для него это был вообще единственный шанс уцелеть.

— Каким образом вы планируете убрать контроль сознания, который установят мастера Обители? — спросил он, обращаясь одновременно к Эдвину и Вилиссе и предоставляя им самим решать, кто будет отвечать. Разговор происходил в гостиной, сидели на мягких стульях за столом — мирная, домашняя обстановка...

— Я понимаю, если бы речь шла об устранении какого-нибудь подчиняющего заклинания, — добавил землянин. — Тут все просто: убрал цепи — человек свободен. Но из того, что вы рассказали, у меня сложилось впечатление, что там меняют саму структуру сознания. Нечего убирать. Не от чего освобождать. Сам человек становится другим.

Вилисса и Эдвин переглянулись. Как-то сразу стало ясно, что говорить будет Эдвин: тетушка молчаливо отступила, предоставляя племяннику самому отвечать на трудные вопросы, связанные с его затеей.

— Там действительно не устанавливают прямого контроля, — подтвердил Эдвин. — Да при прямом контроле им бы и не удалось создать убербойцов, способных управиться с лордами. Прямой контроль — это низкая или даже вообще отсутствующая обучаемость, неспособность принимать творческие решения, неспособность действовать в нестандартной ситуации и так далее. В этом смысле, насколько можно судить, в Обители силой ничего не навязывают, а проводят ученика по определенной цепочке изменений так, чтобы на выходе получилось то, что надо. Он сам дает согласие на изменение своего внутреннего мира, ведь без этого не получить силу, а как только это происходит, его превращают в идеального агента, трудящегося не за страх, а за совесть. Информация о тех немногих учениках, о которых хоть что-то известно — тех, кто пытался оттуда вырваться или тех, кого видели и чье описание потом составили их родственники — полностью подтверждает это предположение. А если так, то можно найти способ избежать окончательной внутренней трансформации. И я думаю, что этот способ относится к той же категории, что и заклятия, с помощью которых мы создаем запасные тела. Теперь ты понимаешь идею?

— Ни черта я не понимаю, — ответил Дэвид. — Какие еще запасные тела?

Эдвин и Вилисса опять переглянулись.

— Неужели ты не слышал об этом? — недоверчиво спросил молодой барон. Потом он вспомнил, что Дэвид — приезжий, и добавил:

— Ты ведь уже не первый год живешь здесь. Дэвид покачал головой:

— Нет, не слышал.

Эдвин встал и сделал жест, приглашая землянина проследовать за собой.

— Пойдем, покажу кое-что.

Они вышли из гостиной, миновали несколько комнат и коридоров, спустились по центральной лестнице в холл, вошли в неприметную дверь слева, опять вниз — три лестничных пролета, дождались, пока на минус третьем этаже охранные заклятия, повинуясь волшебству оставшейся наверху Вилиссы, раскроются перед ними; затем комната, еще одна, коридор, лаборатория... в конце концов Дэвид оказался в помещении, где находилось несколько довольно странных конструкций, вызывавших ассоциации равно как с технологическими приборами будущего, так и с древесными корнями, оплетающими пещеру Спящей Красавицы. Вижкад показал ему, что в этих устройствах Стихии Металла и Дерева переплетались самым теснейшим образом — часть своих свойств, например, прочность или способность служить проводником, материал устройств заимствовал у Металла, другую часть — живую гибкость и способность к росту, у Дерева. Еще здесь полно было Крови и Жизни — эти Стихии циркулировали в сложнейшей заклинательной системе, точками опоры которой на самом плотном уровне служили вышеупомянутые устройства. Эссенция Жизни текла по внутренним каналам железного дерева так же, как в другом мире по пластиковым трубкам мог бы течь питательный раствор. В центре, оплетенный самыми тонкими и гибкими отростками системы, помещался, собственно, сам гроб «Спящей Красавицы» — высокое ложе, закрытое прозрачной вытянутой полусферой из хрусталя. Дэвид долго смотрел на лежащего в «гробу» человека. Это был Эдвин. Точно такой же, как и тот человек, который сейчас стоял рядом с ним. Хотя Дэвиду и не удалось заметить, как дышит двойник, второй Эдвин казался спящим, а не мертвым. Спящим и вот-вот готовым пробудиться.

— Запасное тело — это способ обмануть смерть, — сказал Эдвин — тот Эдвин, который привел Дэвида в эту комнату, а не тот, который лежал в саркофаге. — Это клон: структура тела и гэемона совпадают с моими, а вот ни души, ни кайи у него нет. Если меня убьют, есть вероятность, что моя душа перейдет сюда, и тело оживет. Такое происходит далеко не всегда, очень многое зависит от места и обстоятельств смерти, кроме того, при переселении повреждается колдовской Дар — иногда в меньшей степени, иногда в большей — но это лучше, чем умереть и точка.

— За счет чего осуществляется связь между твоей душой и... этим? — Дэвид показал на саркофаг.

— Такой же способ связи, как и при выделении астрального двойника, — ответил Эдвин. — Знаком с этой темой?

Дэвид вспомнил историю с «Оком Ал абриса» — группой магов, которые едва не угробили землянина, забросив его душу в лекемплет, изрыгнутый Царством Бреда, — и мрачно кивнул.

— Более-менее представляю.

— По отношению к этому телу я — душа, находящаяся в бессрочном астральном отпуске, — продолжал объяснять Эдвин. — Как только связь с моим текущим телом разорвется, срезонирует вторая, запасная связь. Ведь клон не создавали отдельно от меня. Плоть выращена из кусочка моего тела, его гэемон изначально начал формироваться как часть моего собственного поля и лишь затем пересажен сюда.

— И каковы шансы выжить? — поинтересовался Дэвид.

— Ну статистики я не знаю. Думаю, пятьдесят на пятьдесят. Но я же говорю: все зависит от обстоятельств и условий. Если тебя убивают магическим оружием или сжигают гэемон заклятиями, шансы резко падают. Вообще странно, что ты в первый раз об этом слышишь. Неужели в замке, где ты учился, ничего подобного не было?

— Мне был открыт доступ далеко не во все помещения Тинуэта, — ответил Дэвид. — Я ведь тогда только пришел в ваш мир. И без запасных тел чудес хватало. В общем, будем считать, что ты меня просветил. Наверное, сложно такую штуку создать, — землянин кивнул в сторону хрустального гроба.

— Да, — подтвердил Эдвин. — Непросто. Поэтому у горожац запасных тел обычно нет, разве что у городской элиты, то есть — у тех же аристократов, которые по каким-то причинам не имеют земли и живут в городе. Это на Ильт-фар шансы пятьдесят на пятьдесят, а чем слабее Дар, тем меньше шансов, что душа будет притянута. Кроме того, нужно знать кучу дисциплин и иметь мощный Дар, чтобы сделать само запасное тело. Я, например, собственноручно сейчас такое состряпать не смогу. Это тетушкина работа.

— Да, тетушка у тебя профи...

— Ага.

— А как к такому вот мошенничеству относятся боги смерти? — поинтересовался Дэвид.

Эдвин хмыкнул:

— А как они могут к нему относиться?

— Понятно.

— Хеллаэнцев боги вообще не любят. Потому что мы их ловим и, — Эдвин сделал вращательное движение, как будто поворачивал ручку гигантской мясорубки, — перерабатываем в полезную энергию...

Дэвид улыбнулся. Несмотря на некоторую понтовость, с которой все это произносилось, случаев, когда хеллаэнским магам удавалось поймать какое-нибудь локальное божество и использовать по непрямому назначению, было известно более чем достаточно.

— С запасными телами все ясно, но я все еще не понимаю, как это поможет нам сохранить свободу.

— Я еще не все рассказал про тела. Клон идентичен своему образцу только в самом начале, когда его только-только сделали. Но живой человек не стоит на месте. Мы развиваемся, набираемся сил, либо, наоборот, деградируем, что-то приобретаем, что-то теряем... Человек не может жить и не изменяться. А спящий клон — это то состояние, в котором мы находились когда-то. Если я получу рану, она заживет, останется шрам, потом меня убьют и я оживу в новом теле — шрама, само собой, не будет. То же самое и с гэемоном — по крайней мере, со значительной его частью. Если меня инициируют какой-то стихией, а потом я умру, скорее всего, я эту стихию утрачу. Тетушка говорит, что Имена и Высшая Магия так не теряются, поскольку они сидят в адепте слишком глубоко, в силу чего на уровне Угал-джогус-фарот смерть, как правило, переживается относительно безболезненно, но это не наш с тобой уровень. Чтобы избежать потерь, аристократы периодически обновляют свои запасные тела. Либо наоборот, избавляются от каких-то проклятий или болезней, с которыми не удается справиться обычными способами, оставляя старое тело и переходя в запасное, возвращаясь на более раннюю ступень развития. И еще важный момент: до определенной степени можно регулировать, что именно мы хотим оставить от своей старой индивидуальности и что от новой. Это все подводит нас к вопросу сохранения свободы. Да, нас перекроят в Обители. Но можно оставить здесь клона. При том этот клон будет включать в себя не тело и часть гэемона, как обычно, но некоторые структуры души и ментального тела. Понятное дело, что не все — тут полную копию сделать невозможно при всем желании, но копию некоторых, самых важных частей. Тех, трансформации которых мы не хотим допустить. В первую очередь это система ценностей, конечно.

Дэвид задумался. План Эдвина выглядел не самым плохим. Конечно, наверняка потом обнаружатся какие-нибудь подводные камни, что-нибудь пойдет не так как надо — это стопудово — но все предусмотреть все равно невозможно. Это ведь жизнь, а не логическая игра. По крайней мере, эта затея давала шанс «остаться при своих», а большего Дэвид получить и не стремился. Ему лично просто нужно вернуть Идэль, и все. А убийствами Обладающих пусть занимаются какие-нибудь маньяки, он не станет мешать...

— В твоем плане я вижу крупный изъян, — сказал землянин. — Если нашу систему ценностей изменят, мы, скорее всего, просто не захотим возвращаться к тому состоянию, в котором находились когда-то. Не придем сюда и не позволим Вилиссе вправить нам мозги на место. А скорее всего, еще и стукнем на твою тетю тем, кто рулит в Обители.

— Совершенно правильно, — кивнул Эдвин. Казалось, он ожидал этого возражения. — И вот чтобы ничего подобного не произошло, нужно избавиться от лишних воспоминаний, прежде чем мы отправимся в эту школу. Сдадим по куску памяти тете Вилиссе на хранение. Кстати, я говорил, что ее в свое время приглашали в Академию преподавать псионику на последнем, четвертом курсе? Нет?..

* * *

...Немногим позже Дэвида одолели сомнения. Эдвин мог доверять своей тетушке, ибо знал ее с детства, но какие гарантии, что она не промоет мозги ему, чужеземцу? Землянина честно предупредили, что в случае согласия он будет подвергнут тотальному исследованию и ни один уголок своей души, даже самый интимный и темный, не сможет уберечь от псионических заклятий Вилиссы. Дэвид должен будет сам вручить ей ключи к своему сознанию, открыть все двери, сообщить все коды и пароли, провести на предельную глубину своего внутреннего мира. Даже будь он не магом, а самым обычным человеком, никогда не жившим в Хеллаэне, подобное предложение вызвало бы в нем, как и во всяком другом, резкое отторжение: нам дорог наш внутренний мир; есть вещи, о которых человек никогда и никому не расскажет; все самое лучшее и все самое мерзкое мы с равной ревностью скрываем от посторонних глаз. Это естественное неприятие, желание сохранить свой внутренний мир только для себя в данной ситуации усиливалось еще и тем, что он Бездарем уже давным-давно не был и с хеллаэнским обществом был знаком не первый день, уже свыкся с его культурой и отчасти впитал ее. Здесь нельзя было делать таких вещей. Категорически. Все равно что купить дорогущую тачку, приехать в самый неблагополучный район и оставить ее там на недельку — без сигнализации, с опущенными стеклами и ключами в бардачке. Может ли так быть, чтобы ее не украли? Да, может. Всякое в жизни бывает... Но поступать так — глупо.

Перемену его настроения Эдвин заметил сразу и оценил правильно.

— Если ты все еще хочешь поступить в Обитель, — сказал кен Гержет, — кому-то тебе придется довериться. Ты можешь отвергнуть Вилиссу, но в таком случае ты будешь вынужден искать какого-то другого профессионала, а я сомневаюсь, что в числе твоих близких друзей есть много спецов по псионике.

— По правде сказать, ни одного, — признался Дэвид.

Эдвин пожал плечами:

— В таком случае, тебе придется безраздельно довериться мастерам, работающим в Обители. Хочешь ты того или нет, а доверять к концу обучения ты им будешь так, как родной матери не доверял. Это нам с тетей нужно твое согласие на вмешательство, чтобы, влезая в твой разум, ненароком там чего-нибудь не повредить. В Обители все будет иначе. Ты позволишь им работать с собственным гэемоном — иначе нельзя будет ничему научиться — и тебе по ходу дела внушат доверие; испытывая к ним доверие, ты откроешь им — даже без всякого участия сознания, просто твоя воля будет расположена к тому — откроешь двери на более глубокий уровень себя, они войдут, изменят тебя и привяжут к себе еще сильнее, ты откроешься им еще больше—и так далее, до тех пор, пока они не получат тебя всего, целиком, без остатка. Три года, с их-то способностями, более чем достаточный срок для того, чтобы обработать ученика. Можешь пойти на это, если хочешь. Ты рискуешь в любом случае, но выбирать тебе неизбежно придется. Отказ от любой внешней помощи до поступления всего лишь означает, что ты выбираешь доверять Обители, а не нам с Вилиссой.

Дэвид вздохнул. Он понимал, что Эдвин прав. Надеяться, что тебе за красивые глаза дадут силу, достаточную, чтобы одолеть Обладающего, — глупо. Обитель утверждала так, но это была ложь. На самом деле эта сила даже не становилась предметом торга: Обитель ничем с внешним миром не делилась вообще. Обитель брала из внешнего мира магов, поверивших ее обещаниям, перерабатывала их и превращала в своих адептов. Но она ничего этому внешнему миру не отдавала и отдавать не собиралась; переработанный маг переставал быть самостоятельной единицей, он уже не был субъектом договора или сделки, он становился частью расширяющегося организма Обители.

У него не было выбора — доверять или нет. Если он намеревался лезть в это болото — а он намеревался — такого выбора просто не существовало. Вопрос был лишь в том, кому доверять.

...Спустя две недели — большую часть этого времени Дэвид провел в полубессознательном состоянии, пока Вилисса кен Гержет изучала его разум, — состоялся довольно любопытный разговор с хозяйкой замка. Они находились в заклинательных покоях — Дэвид ненадолго вернулся в реальный мир для того, чтобы справить нужду и поесть. Слуга — живой человек, не призрак и не демон-раб — принес суп, сметану и белый хлеб... Вилисса задумчиво смотрела, как он принимает пишу, а Дэвид гадал, что именно из его прошлого ей уже известно, а что — еще нет. Не станет же она просматривать каждую минуту его жизни!.. Хотелось надеяться, что она не узнает, как он в пятнадцать лет мастурбировал в ванной. Как перетрусил и сдал всю наличку двум ниггерам, тормознувшим его в «черном районе» Лачжер-тауна, куда Брендом однажды случайно забрел. Какие глупости говорил девчонке, влюбившись в первый раз. Не узнает о том, кого он обманул и предал, обидел и оттолкнул... И про то, что у них было с Идэль... Про это эдвиновской тетушке тоже совсем не следовало бы знать.

— Как идет работа? — спросил он, искоса посмотрев на Вилиссу.

— Как и должна... — Баронесса чуть кивнула. Она устала. Сканирование и репликация психики отнимали немало времени и сил, требовали постоянного напряженного внимания. Использовались заклятия высочайшей сложности, и едва ли не каждый узел плетения ей приходилось настраивать вручную. Здесь не было готовых схем, которые можно было использовать: душа у каждого человека слишком особенная, ее слишком легко повредить, пытаясь заставить работать по какой-то общей схеме. Так действуют подчиняющие заклятия: ломают все лишнее, превращая свободное существо в раба, чьи действия целиком определяются более и менее сложной моделью поведения. Однако Вилиссе в данном случае нужно было не подавить чужую волю, а наоборот, сделать все, чтобы сохранить ее самобытность, и именно поэтому ее работа не была ни легкой, ни быстрой. Неожиданно она спросила:

— Почему ты так легко пускаешь посторонних в свой разум?

Дэвид бросил мрачный взгляд на баронессу. Она еще и издевается...

— К сожалению, это необходимо, — буркнул он. — Ваш племянник умеет убеждать...

— Нет-нет. — Вилисса покачала головой. — Я спрашиваю не про текущую ситуацию... хотя и тут, вместо того, чтобы загонять себя в угол, когда уже нет другого выбора, кроме как слепо довериться мне или мастерам Обители, тебе было бы лучше вообще не лезть в эту историю... Но я ведь далеко не первая, кому ты открываешься. Поразительно то, что при этом твое сознание почти не захламлено корректирующими поведение программами. Но если ты продолжишь в том же духе и дальше...