Нищий

— Да я не обижаюсь, знаю сам про это дело…только что могу сделать? Вот заработаем с тобой денег и вылечимся — я зубы, ты ногу — он улыбнулся грустной улыбкой, видно было, что сам он в эти сказки не верит.

Мы вышли на улицу, я ковылял сзади, опираясь на палку, Катун вёл меня куда-то вниз по улице, к морю — даже отсюда чувствовался его запах…впрочем — как и запах жарящихся осьминогов на решётке. Мы купили за три медяка два осьминога и я вгрызся в его горячее, пахнущее дымом резинистое мясо — только сейчас понял, как проголодался. Потом выпили по кружке шипучего кваса, и уже жизнь стала казаться не такой уж и гадкой — я чистый, сытый, спать есть где — нога болит? Так давно болит. Всё лучше, чем у ларька со шпаной махаться.

— Пошли, сюда зайдём! — Катун потянул меня в какую-то лавку, где грудами был навален всяческий секонд-хенд. Он начал рыться в груде одежды и выбрал кожаную куртку, крепкие суконные штаны, по размерам подходящие мне. Куртка была с подозрительной дыркой на спине, как будто прорезана ножом и заштопана, а на штанах имелись застиранные пятна. Но всё было чисто оттёрто, отмыто, и пахло дымом — типа прожарка, не иначе — подумал я — с трупов сняли, собаки. Но мне по большому счёту было наплевать — что я, трупов не видал? Ещё как видал…и сам их производил. Поэтому я спокойно надел, тут же в лавке, эту подозрительную одежду и приготовился следовать дальше за своим наставником, когда тот, пошарившись в углу выволок на свет ржавый шлем, похожий на скифский — я видел такой по телевизору.

— Сколько за всё?

— Три серебряника!

— Да у тебя пузо лопнет от таких денег — Катун даже рассердился, замахав руками на лавочника — три медяка, больше твои дерьмовые шмотки не стоят! Совсем охренел, Калаз!

— Сам охренел — толстый лавочник аж затрясся от возмущения! — меньше полутора серебряников не отдам! В горшке этом одного железа чуть не пуд!

— Да его ржа давно съела! Горшок твой! Ты в него гадишь небось! А одёжа твоя с трупов — может она вообще заразная!

— Вот ты сволочь, Катун! Знаешь же, что у меня заразы нет — всё прожарено. Хрен с тобой — серебряник — И ВСЁ! Не нравится — клади на место и уходи.

— Ладно — вижу — в тебя демоны вселились. Бери свой серебряник на лечение и иди к магу изгонять демона жадности! — Катун удовлетворённо хмыкнул и достал из пояса отдельно завёрнутый серебряник — последнее у бедного нищего забираешь!

— Ну уж, последнее — хмыкнул лавочник — небось в поясе полсотни золотых лежат.

— Лежали бы — стал бы я не тебя так дышать — Катун подошёл к лавочнику и дыхнул ему прямо в лицо.

Я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться — лицо лавочника покраснело, он замахал руками в воздухе:

— Вот в кого демон-то вселился, и срёт там! Тьфу, вонючка поганая! Иди отсюда, рыба тухлая!

— Щас будешь орать, я ещё дыхну, и не только — ты тут вообще упадёшь насмерть! — Катун хохотнул и вышел наружу. Я поковылял за ним.

— Ну вот, серебряник сэкономили — довольным голосом заявил старик — барахло это уж никак не меньше двух серебряников стоит, будь уверен!

— А зачем оно мне вообще, и этот горшок дурацкий — я же не собираюсь вступать в армию императора — даже если бы и хотел — не смог…

— Ничего не понимаешь — это одежда солдатская — куртка из-под кольчуги, штаны казённые, сейчас мы тебе воинский хвост из волос сделаем, посадим на камешек у трактира, где обитают солдаты, а впереди поставим этот горшок, чтобы подаяния кидали — вот тебе и будет прибыль! Солдаты-то разжалобятся и накидают тебе полный шлем… ну, пусть не полный — но нормально подкинут. Палку свою рядом положи и сделай мужественное, но жалкое лицо — Катун рассмеялся — ну не такое же! Такое только у больных дурными болезнями бывает! Ладно — просто сиди и грусти — типа вспоминаешь былые дни.

— Мда. Что-то мне комедиантом быть не приходилось — я снова загрустил, и спросил Катуна — а сколько мне сидеть с этим горшком?

— А как хватит! Теперь ты у меня в подмастерьях, давай, отрабатывай науку — он усмехнулся, потом успокоил — да не переживай. Скоро привыкнешь…..я тоже по первости всё лицо норовил закрыть — стыдно вроде, но я — то местный, а тебя никто не знает, чего тебе стыдиться?

— И правда — чего? — грустно протянул я — если бы не нога, я бы лучше в солдаты пошёл.

— И что хорошего? Ну выпустят тебе кишки в первом же бою — и лечить никто не будет. Настоящий лекарь-маг стоит больших денег, он только для офицеров, а тебе вольют в живот смеси мёда и отвара пижмы, и лежи, подыхай себе. Тут посидел — набрал деньжонок — а потом можно и в трактир зайти. Выпить-то любишь? — он с прищуром посмотрел на меня.

— Любил. Теперь разлюбил — с вызовом ответил я — всё, кроме лёгкого вина — ничего.

— Ну ну, посмотрим — неопределённо сказал старик — дай-то бог.

Катун привёл меня к какому-то питейному заведению с бравыми солдатами на вывеске — они маршировали, выставив вперёд копья так, будто у них у всех была патологическая, не проходящая эрекция.

Как сказал Катун, заведение именовалось «Под флагом». Я долго думал, почему именно так — потом различил в углу засиженную птицами фигуру павшего солдата, прикрытого флагом империи — мимо него и маршировали его эрегированные соратники, с таким видом, что казалось, будто они его ухайдакали. Видимо это был парад в его честь.

Я уселся на чурбачок, напротив дверей заведения и выставил перед собой старый шлем. Катун бросил в него пару медяков и серебряник, вроде как для затравки, и мы стали ждать поклёвок «жирных рыб».

Наш рабочий день закончился полным успехом — сердобольные солдаты и угрюмые наёмники накидали мне меди и серебра на два золотых — Катун был просто в восторге, и возбуждённо говорил, что если дела пойдут и дальше так хорошо, мы сможем себе снять хорошую квартирку где-нибудь в портовом районе, а не ютиться с крысами. Я с ним соглашался, но в душе у меня было страшное опустошение — лучше бы я грабил, или воровал — но попрошайничать?! Увы — попрошайничество было почтенным занятием, официально признанным государством, вроде социальной программы, насколько я понял — но переложило бремя заботы о ветеранах, престарелых и малоимущих на плечи населения — впрочем — как и всегда. Грабителей же, и воров — ждали каторжные работы, или смерть.

Наши успешные вояжи продолжались уже месяц, мы заматерели — отъелись, прикопали в подвальчике с десяток золотых, купили матрасы и подушки — в общем зажили как короли. Всё это время мы рассказывали друг другу о наших мирах — Катун жадно впитывал услышанное и только приговаривал — ах, как хорошо, что я тебя нашёл! Как интересно — давай, давай рассказывай! Я же просил его учить меня магии — он вначале отнекивался — ну зачем мне вся эта ерунда, если я не родился магом? Но потом стал потихоньку рассказывать, передавать знания, полученные в Академии. Что он мог передать, за это короткое время? Ничтожную часть своих знаний, даже меньше того, что заучивают первокурсники, несмотря на то, что мы с ним применяли амулет запоминания — он, конечно, помогал, но не настолько, чтобы волшебным образом я стал магом. Но так как делать всё равно было нечего — наши взаимные занятия продолжались — я ему передавал знания о Земле, какие-то отрывочные знания о науке, культуре, цивилизации, а он учил меня тому, что сам знал и умел.

Каждый седьмой день мы ходили в баню, где нам делали массаж и втирали в тело лечебные и ароматические мази — теперь мы могли это себе позволить, моя нога стала просто ныть, а не болеть, будто её рвали щипцами, и я уже не скрипел зубами во сне — как сказал мне Катун. Но как всегда бывает — и с хорошим, и с плохим — всё когда-то кончается. Прошёл месяц и как-то мы тащились к своему подвалу, когда навстречу нам попались двое парней — я сразу их узнал — как говорила моя знакомая, жившая некоторое время в Заводском районе — парней из Заводского района можно узнать сразу — кожаные куртки, треники с кроссовками, волчий взгляд исподлобья и шапки-пидорки. Треников тут не было, кроссовок тоже, а всё остальное присутствовало.

Катун как-то сразу напрягся и шепнул мне:

— Не встревай, я разберусь.

— Приветствую вас, ребята — Катун принял униженную позу несчастного старика — я приготовил взнос в Братство, так что Хозяин может быть спокоен — всё как полагается.

— А Хозяин всегда спокоен — сплюнул тот, что поменьше, в дурацкой шапочке на затылок и щербиной вместо переднего зуба — это тебе надо беспокоиться!

— А что мне беспокоиться? Я порядок знаю — вот золотой за месяц, как и говорили. Как я плачу уже пять лет. А в чём дело? — Катун с наигранным удивлением посмотрел на двух рэкетиров и пожал плечами — я разве задерживал хоть раз плату?

— Не задерживал. Но плата увеличилась до пяти золотых — вмешался второй, здоровенный парень, со скукой разглядывающий прохожих, облака и пробегавших мимо женщин — вы бабла гребёте немеряно со своим напарником, бог велел делиться. Это не наше решение, это решение Хозяина. Твой золотой мы забираем в счёт уплаты, остальное чтобы было через три дня. Мы знаем, где ты живёшь, придём к тебе и выпотрошим, и тебя, и твоего дохляка — солдат-ветеран, хренов.

Тот, что поменьше вырвал у Катуна его золотой, потом пошарился за пазухой и забрал несколько монет:

— Это нам за беспокойство!

Они заржали и ушли, оставив нас с Катуном стоять нищими, каким мы, в общем-то и были.

Глава 2

Этим вечером в подвале царило уныние — не то, чтобы мы с Катуном не могли заплатить — но обидно было отдавать свои, кровные деньги бандитам, ни за что, ни про что.

— Катун, ты ведь знаешь, что я мог их убить прямо там, не сходя с места?

Старик помолчал:

— Знаю. Этого я и боялся. Если ты их убьёшь — нам тут не работать. Ты это понимаешь? Братство объявит награду за наши головы и в любом случае, нас убьют, в конце концов. Я знаю случай, когда один торговец убил в споре сборщика «налога» от Братства — его разрезали на части, а дом сожгли — хорошо хоть дали его семье перед этим покинуть дом.

— А кто стоит во главе Братства? Это известно? Кого называют Хозяином?

— Никто не знает. Хозяин может меняться, но его никто не видит. Это тайна.

— Ничего себе…а если кто то со стороны займёт его место? И все будут выполнять его указания? Я хочу понять сам механизм этой организации, как всё происходит, какие шестерёнки двигают эту махину.

— А тебе зачем? Ну что толку, что ты узнаешь, что какой-нибудь зеленщик — глава преступной организации?

— Ну как ты не поймёшь — если узнать структуру организации, то, как хозяин отдаёт приказы подчинённым — можно встать вместо Хозяина! Кто узнает, что он — это я. Или ты.

Старик испуганно сел на край топчана:

— И не думай даже! Ты думаешь там дураки, и не предусмотрели этого? Не сомневайся — всё продумано до мелочей. Эта система работает уже сотни лет. И нос совать не смей — загубишь нас и всё тут. Лучше вон — учи заклинания — вдруг когда и правда пригодятся. Давай, повторяй за мной:…..

Мы отдали требуемые деньги и снова погрузились в «работу» — впрочем, она пошла уже похуже — то ли я примелькался, то ли денег у людей стало меньше, но подавать стали хуже и иногда я в своей знаменитой каске обнаруживал не больше трёх-четырёх серебряников.

Подходил день следующей оплаты, но у нас уже не было нужной суммы — Катун тяжело заболел, простудившись, и мы не выходили на работу около недели. Он хрипел, лёжа на топчане, а я пытался влить в него отвар пижмы, помогающий от простуды. Он пытался проглотить отвратительную горькую жидкость, но она выходила наружу с рвотой — ему уже нечем было рвать, но организм всё пытался исторгнуть из себя отраву, которой напитала его немощное тело болезнь. Он часто был в забытьи, а когда приходил в себя пытался что-то сказать, тянулся ко мне исхудавшими руками, хватал за шею и что-то втолковывал, но я ничего не понимал из его горячечного бреда.

Я выкопал все деньги, что у нас оставались и привёл к нему лекаря подешевле — на дорогого у нас не было денег. Лекарь забрал последние деньги, сказал, что старик не жилец и с чувством выполненного долга покинул нашу тёмную нору. Мне хотелось рыдать — этот старик, с вонючим ртом и худыми узловатыми руками был единственным моим другом во всём этом страшном чужом мире. Если он умрёт — как мне опять жить? Как на Земле? Заливая горе и боль спиртным?

Наконец — у нас не осталось ни одной монетки и ни крошки пропитания, и я вынужден был пойти на работу.

Привычно усевшись у трактира, я несколько часов собирал монетки, исправно капающие в мой железный «горшок». Наконец, радуясь, что сейчас куплю поесть и попить, а также травок для больного Катуна, поковылял на рынок, где приобрёл хорошего копчёного мяса, молока для больного, травок для лечебного отвара и полотенец, чтобы обтирать горящего в лихорадке товарища.

Набрав полные сумки и переваливаясь как утка, я побрёл к нашему подвалу. Уже на подходе к нему почувствовал что-то неладное — спрятав сумки за кучей строительного мусора, подошёл к входу в подвал и услыхал чьи-то голоса:

— Ну и чо теперь? Ты чо, дурак совсем? Теперь с кого бабло снимать? Ну хер ли ты его бил-то, он и так доходной был!

— Да чо, я знал что ли, што он такой хлипкай! Я двинул раза он и затих. Чо теперь Якорю говорить будем?

— Чо чо — как есть, так и обскажем. Будешь жопой своей отвечать. Нехера руки распускать раньше времени!

У меня захолонуло сердце — пришла беда. В лице двух дебилов-сборщиков дани. Я медленно спустился в подвал, ожидая худшего, и не ошибся — Катун лежал на постели, посиневшим лицом вверх, а из уголка его рта скатывалась тонкая струйка крови, похожая, в неверном свете свечи, на чёрную змейку, выскользнувшую из его больного тела.

— О! — вот и Седой! А ты говорил он свалил куда-то! Он нам и заплатит за своего напарничка. Вишь, Седой, нам пришлось потрудиться — он никак не хотел отвечать нам на вопросы — где деньги, например. Оглобля и перестарался — стукнул доходягу разок, тот и помер. Смари, как бы и тебя стукнуть не пришлось — гляди вон — что бывает с теми, кто не платит бабла Хозяину!

У меня застыли слова в груди, я смотрел, смотрел на лежащего несчастного старика и думал — ну почему нет счастья хорошим, порядочным людям? Почему живут вот такие ублюдки, как этот глумливый шакал, тявкающий передо мной? Зачем ему вообще жить?

Я сделал шаг вперёд, к двух выродкам, держа в обеих руках свой батожок, с крестообразной ручкой, резко рванул рукоятку назад, держа левой рукой низ палки и в правой руке у меня оказался длинный, заточенный с двух сторон, узкий стилет. Без предупреждения, реверансов или объяснений я воткнул стилет одному уроду в глаз так, что острие вышло из затылка. Второй попытался увернуться — стилет пробил ему живот и со скрежетом упёрся в позвоночник, отчего сразу завоняло дерьмом — вышли газы из пробитого кишечника. Затем я рванул лезвие вверх и выпустил ему кишки. Громила упал на бок, пытаясь вправить в распоротый живот блестящие ленты кишок и заливая пол комнаты тёмной кровью. Я вытер об него клинок, вставил на место в палку и спросил:

— Где мне найти Якоря?

Бандит лишь мычал и вращал глазами:

— Ыыыыы…..лекаря…ыыыы…

— Скажи мне, где Якорь, и я позову лекаря! — бандит не понимал — что никакой лекарь не спасёт с разрубленными кишками и половиной вытекшей крови.

— В трактире… «Парусник«…он всегда там вечером! Позови лекаря!

— Сейчас позову — сказал я и воткнул ему в сердце стилет — вот тебе и твой лекарь — Смерть.

Я похоронил Катуна под высоким развесистым деревом, выкопав могилу тесаком, найденным у бандитов. Копать было трудно — мешали переплетения корней, попадающиеся камни и куски черепицы, упавшие со старых домов. Но я не мог бросить старика в подвале, на съедение крысам. Я надеялся, что когда сдохну, тоже найдётся кто-то, кто закроет мне глаза и уложит спать в могилу.

— Ну вот ты и свободен, Катун, и лежишь в родной земле. Не нажил ты ни богатства, ни семьи, ни детей — но знай, что кто-то будет тебя помнить всегда, пока жив. Прощай, старина, так мы и не вылечили твои зубы…

Я смахнул слёзы с невидящих глаз и побрёл в свой…или теперь уже — чужой подвал. В нём пахло смертью. Я обшарил трупы бандитов, пачкая руки в крови, нашёл у них десятка два золотых — видимо дань с других людей, нож, довольно хорошего качества, острый, как бритва — затупившийся тесак я бросил на могиле Катуна.

Я осмотрел нож, нашёл кусок зеркальца, попробовал лезвие на руке — мне не понравилась его острота и я стал водить лезвием по куску кирпича, пока острие не приобрело нужное состояние. Схватив рукой за хвостик сзади, я решительно махнул ножом и отхватил его под корень, затем стал кромсать волосы, пока от них не остались какие-то жалкие кусты на черепе — наверное, со стороны это выглядело ужасно, но мне надо было замаскироваться, как можно эффективнее — а мои седые лохмы знали все. Затем я перешёл к бороде и уничтожил её и усы, соскребая с кровью, с царапинами. Задев старый шрам, я выругался, по щеке потекла кровь. Глянув в зеркало, я увидел в нём довольно молодого человека, с жёстким скуластым лицом и синими глазами. Я уже забыл, когда я гляделся в зеркало, последний раз, наверное, когда меня стриг и брил цирюльник. И я давно, с армии, не видел себя безбородым. В общем-то выглядел вполне прилично, если забыть про шрам на щеке и порезы. Вряд ли, в этом тридцатилетнем парне узнают старика Седого. А это мне и требовалось.

Пошарив по комнате, достал магический амулет, для улучшения памяти, спрятанный под крышкой стола, из кучи тряпья вынул магическую лампадку — поставил её на стол, долго смотрел молча — прощаясь с ещё одним периодом своей непростой жизни, и со своим другом, затем произнёс слова, которые часто слышал от Катуна, магическая лампадка мигнула и вдруг загорелась ровным неоновым светом. Почему-то я не удивился, я как будто знал, что так и должно было быть, но и радости не было — мне уже не хватало ворчания старика и разговоров с ним. Мне бы так хотелось поделиться радостью с ним…

Больше меня здесь ничего не держало — я погасил лампу тем же словом, положил в котомку и вылез из подвала. Деньги на первое время у меня были, а потом видно будет, что делать. Подхватив свои сумки с продуктами, я медленно побрёл в сторону моря. Шёл долго, не меньше двух часов, в конце концов вымотался как собака, нашёл в леске у берега ложбинку, засыпанную старой хвоей и улёгся на сухую подстилку. Ветер мне не задувал, было тепло и вполне терпимо. Я накрыл голову воротником куртки и забылся недолгим тревожным сном. Спать долго не пришлось — скоро взошло солнце и стало ощутимо пригревать мою бритую макушку. Я потянулся, хотел сказать что-то Катуну — и вспомнил, что его больше нет. Нахлынула волна депрессии и ужасно захотелось выпить — впервые, за всё время проведённое в этом мире. Я встряхнулся, сел, и снимая с себя дурман усталости и недосыпа, потёр лицо руками, случайно собрав при этом застывшую корочку пореза от бриться, взвыл, выругал себя за тупость и решительно стал снимать одежду, разделся донага и пошёл к морю. Морская вода сразу защипала в свежих ранах, но я мылся, смывая с себя пот и грязь, и весь негатив последних дней….а может и лет.

Я с упоением приговаривал, как меня когда-то учила бабушка: «С меня вода, с меня худоба, с меня вода, с меня худоба» — чтобы с текучей водой ушла вся чернота из моей жизни. Усмехнулся про себя — если бы так просто можно было бы смыть все горести из жизни.

Я поковылял по рыхлому песку к своей одежде, когда услышал звонкий смех и увидел беззастенчиво рассматривающую меня девушку лет семнадцати — восемнадцати, сидящую на лошади — он показывала на меня хлыстом какому-то молодому вельможе и говорила:

— Смотрите, Эдурад — этот нищий довольно мужественно выглядит, не то, что вы…и кое-что у него завидное — она раскатилась в заливистом смехе, глядя на то, как пыжится и злится её спутник. Тот побагровел, как помидор и прошипел:

— Сейчас я накажу этого бесстыдника — совсем обнаглели эти простолюдины! — благородным людям уже скоро и погулять негде будет, без того, чтобы не наткнуться на какого-нибудь хама!

Хлыщ пришпорил коня и понёсся на меня, подняв над головой плеть. Мне никак не улыбалось получить по голому телу кожаной витой змеёй, убежать я тоже не мог, потому встретил всадника стоя к нему и к красотке лицом. Эдурад замахнулся, ударил — я перехватил плётку в воздухе, обмотав её вокруг кисти руки и рванул вниз, продолжая её движение. Хлыщ на скаку вылетел из седла, ударился о песок так, что из его лёгких с хаканьем вышел воздух и попытался подняться, вытаращившись на меня. Я сверху вниз ударил его в челюсть — что то хрустнуло — то ли вылетел зуб, то ли сама челюсть не выдержала удара и сломалась — в любом случае он затих на песке. Снова повернувшись к девушке, смех которой замер у неё на губах я рявкнул:

— А ну пошла вон!

Девушка страшно напугалась и пустила коня галопом, уносясь как от демона — не знаю уж, что она увидела у меня в лице, но ей это явно не пришлось по душе. Я быстро поковылял к одежде, натянул на себя и скрылся в лесу, стараясь уйти от этого места как можно подальше. Успокоился я только уже в городе, затерявшись в толпе спешащих и бегущих по своим делам людей.

Увидев вывеску цирюльника — я остановился и решился зайти. Надо было превратить мою жуткую причёску во что-то более пристойное, иначе ни один домовладелец не сдаст мне комнату, и не один работодатель не возьмёт на работу.

Через полчаса миру предстал молодой человек, с почти лысой головой, очень белесый, с гладкой кожей лица, местами слегка поцарапанного — видимо при спешном бритье. Теперь нужно было поискать квартирку.

Я пошёл в сторону порта — там были недорогие кварталы, где жил ремесленный люд — если и можно было найти недорогое жильё — то только там.

Как ни странно — комнату удалось найти довольно легко — первая же встреченная женщина посоветовала мне обратиться к «матушке Марасе» — которую я нашёл в белом домике, в ста метрах от церкви. Это была женщина лет шестидесяти или побольше, с умным, морщинистым лицом, на котором сияли голубые глаза, более приличествующие молодой девушке — настолько из них шёл яркий свет — казалось, что она постоянно радуется жизни и воспринимает её так, как и надо — живому всё хорошо.

— Приветствую вас — вы матушка Марася?

— Я, вроде как — она улыбнулась и внимательно осмотрела меня с ног до головы — а ты кто, парень? Насчёт комнаты, наверное — догадалась она — а тебя как звать?

— Да, точно. Ищу комнатку недорогую. Не поможете? Да — меня звать…Викор.

Она усмехнулась:

— Ну чего же не помочь — сдаю я комнатку. И недорого. Правда — что ты понимаешь под недорого? Знаешь что — давай, вначале, посмотрим комнату, а потом будем разговаривать. А то как-то глупо получается. Пошли, пошли — она мягко взяла меня за плечо и подтолкнула к калитке, открытой в оплетённом виноградом заборе. Потом с жалостью посмотрела на мою волочащуюся прямую ногу и трость, на которую я опирался, покачала головой:

— Иэххх…всё вы, молодые, попадаете в мясорубки…вот и мой — ушёл служить на границу с Аранией и не вернулся. Говорила ему — не ходи, не ходи! А он — мир погляжу, вырвусь из этого болота, стану важным человеком, офицером, куплю тебе новый дом — разбогатеем на трофеях! Вот и разбогател… И не знаю теперь — где его косточки лежат. Я бы рада сейчас его — хоть инвалидом, хоть безногим увидеть — а нету теперь моего сынка. Это его ведь комнатка. Отца у нас давно нет — в море пропал, сгинул, так и жили вдвоём, пока сын не завербовался в армию и не пропал. Да ну что я на тебя всё это вываливаю…тебе и так несладко, вижу. Просто, глядя на тебя, вспомнила сына и расстроилась — не обращай внимания на старуху.

— Ну не такая уж вы и старуха — усмехнулся я — а в молодости похоже красотка были.

— А как догадался? — она усмехнулась и с интересом посмотрела на меня — дааа…парни сохли по мне. Потом мой Айван меня сосватал — классный парень был, капитаном должен был стать — старшим помощником ходил в море. Статный такой, высокий, красивый! Только полгода с ним прожили…так и сгинул на дне морском. Вот теперь одна я — так и решила комнатку сдать, вроде и не скучно одной будет, и деньги тоже нужны — ну что я могу заработать на лечебных травках — я не могу с соседей брать помногу, они сами не богатеи, а богатые клиенты сюда не ходят.

— Так вы лекарка? И магией умеете? — заинтересовался я.

— Ну так…не больно-то магией. Могу травку прорастить хорошо, чтобы выросла в огороде, отвар травяной приготовить — ну вот и всё, в общем-то. Рук-ног отрастить не могу — если ты об этом — понимающе взглянула она на меня.

Я кивнул головой и прошёл за ней в коридорчик, завешанный пучками трав и мешочками — видимо с истолчённой травой.

— Как пахнет хорошо! — я повёл ноздрями и втянул воздух — люблю запах травы!

— Я тоже — усмехнулась Мараса — может потому и стала лекаркой, чтобы нюхать запах травы.