Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Звуки и знаки - Александр Михайлович Кондратов на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Третья часть «Частотного словаря русского языка» посвящена статистическим данным. И статистика, приводимая в ней, нужна не только специалистам по математической лингвистике или теории вероятностей. Она имеет важное значение в практике, в отборе слов для изучения русского языка.

В текстах, объемом в миллион слов встретилось около сорока тысяч словоупотреблений. Но свыше тринадцати тысяч различных слов употреблены были всего лишь один раз, около шести тысяч — два раза. Ясно, что слова эти редкие, их нельзя включить в словари-минимумы. Столь же ясно, что слова, имеющие частоту в несколько тысяч, в эти словари должны быть включены обязательно. Легко провести черту между очень частыми и очень редкими словами. Но как провести ее между словами не очень частыми и скорее частыми, чем редкими? Сколько нужно слов для словаря-минимума?

Вопрос этот мы уже задавали в самом начале нашего рассказа. Теперь, когда вы узнали о частотных словарях, переформулируем его: какую часть слов из списка самых частых мы должны брать — сотню слов? тысячу? десять тысяч?

На помощь лингвистике вновь приходит статистика.

Обратимся к нашему «Частотному словарю русского языка». Первые десять слов (ничтожнейшая часть от общего числа различных слов) покрывают почти двадцать процентов всего текста. Первая сотня самых частых слов составляет лишь четверть процента словаря. Зато в тексте она покрывает свыше сорока процентов всех слов. Первая тысяча слов, два с половиной процента всех слов словаря, покрывает свыше шестидесяти семи процентов текста.

Около девяти тысяч слов встретилось в текстах десять и более раз. Слова эти составляют менее четверти всего словаря. Зато покрывают они более девяноста процентов текста. Остальные же тридцать тысяч слов не покрывают и восьми процентов всех текстов. Очевидно, заучивать эти тридцать тысяч слов нецелесообразно. Знание же слов с частотой «десять» и более позволит понимать практически весь текст.

Может быть, и в списке слов, имеющих частоты «десять» и выше, также можно сделать сокращения? Первая тысяча слов частотного словаря, будь то русский, испанский, английский, французский, немецкий или любой другой язык, покрывает значительную часть текста, Какую — зависит не только и не столько от конкретного языка, сколько от стиля, типа речи.

В английском языке тысяча самых употребительных слов покрывает около семидесяти процентов литературных текстов и свыше восьмидесяти процентов — научных. Во французском языке та же тысяча самых частых слов покрывает около восьмидесяти процентов литературных текстов и свыше девяноста — разговорной речи.

Но какими бы ни были вариации, ясно, что чем больше мы будем удаляться от «верхушки» частотного словаря, тем больше понадобится нам различных слов для покрытия (а стало быть, и перевода) текста.

Возьмем французский язык. Первая тысяча слов дала возможность покрыть свыше девяноста процентов разговорной речи. Но если мы добавим еще тысячу слов, то прирост будет равен всего четырем процентам. А следующие три тысячи слов увеличат покрываемость текста немногим более трех процентов.

Примерно та же картина получится, если мы возьмем другие языки или другие стили. В среднем первая тысяча самых частых слов покрывает около восьмидесяти процентов всего текста. Увеличение списка еще на одну тысячу дает прирост порядка шести процентов. Добавление следующей, третьей, тысячи позволит покрыть около трех процентов, четвертой — около двух процентов, пятой — немногим более одного процента текста.

«Пользуясь этими данными, можно разумно планировать введение лексики в ходе преподавания иностранного языка, — пишут советские специалисты, говоря о помощи, которую статистика и лингвистика оказывают преподаванию языков. — Так, если согласиться с тем, что за одно занятие учащиеся неспециального вуза могут усвоить 12–18 словоформ, то через 7—10 занятий они должны будут знать не менее 120 словоформ, покрывающих более чем 50 % текста. В этом случае учащийся должен узнавать и переводить по отдельности каждое второе слово неадаптированного текста данной специальности. Через 30–40 занятий учащемуся будет знакомо уже около 500 словоформ, покрывающих в среднем около двух третей всех словоупотреблений текста, а к концу первого учебного года учащийся сможет узнавать около 1000 словоформ, покрывающих около 80 % текста».

Словари, словари, словари…

В чем отличие частотного словаря от любого другого? Прежде всего в том, что вместе со словом в нем приводится и частота употребления этого слова в тексте. Слова могут идти либо в алфавитном порядке, либо по убыванию частот. В «Частотном словаре русского языка», как мы уже говорили, дается и алфавитный, и частотный списки. Частотный словарь может быть полным, когда в нем приводится список всех слов, встретившихся в тексте, и неполным, когда дается лишь список слов, встретившихся с определенной частотой. Так, алфавитный список «Частотного словаря русского языка» — полный, а частотный — неполный, он дает лишь список слов с частотой «десять» и более, остальные тридцать тысяч слов, менее употребительных, в него не включены.

Объем материала, который лег в основу словаря, в значительной мере влияет и на состав этого словаря. В зависимости от того, сколько тысяч или миллионов слов текста обследовалось — или просчитывалось на электронно-вычислительной машине — выделяют малые, средние и большие частотные словари (так, первые частотные словари английского языка были, безусловно, малыми, а словарь Торндайка и Лорджа, составленный по текстам в восемнадцать миллионов слов, относится, разумеется, к большим).

Однако на словарь влияет и стиль, и тематика, и жанр, и авторская принадлежность того или иного текста. Вот почему различают частотные словари устной и письменной речи, словари общие (вроде нашего «Частотного словаря русского языка») и отраслевые (например, Е. А. Калининой с помощью ЭВМ составлен частотный словарь русского подъязыка электроники). Есть словари отдельных произведений, как классиков, так и современных авторов. Составлены «персональные» частотные словари — Пушкина, Шекспира, Шевченко и других.

Не менее важно и то, что именно фиксируется в словаре: исходная форма слова, словоформа, то есть слово в различных грамматических формах, основа слова или словосочетание. В таких языках, как китайский, разница между словарем основ и словоформ практически неощутима. В английском языке она уже заметна. Когда же мы обращаемся к такому языку, как русский, где множество падежей, глагольных форм и т. д., различие между исходной формой слова и словоформой огромно. Например, частотный словарь русского подъязыка электроники, составленный по текстам в двести тысяч слов, дал свыше двадцати одной тысячи различных словоформ и менее семи тысяч слов!

Частоты, приводимые рядом со словами, также различны. Это может быть абсолютная частота, указывающая, сколько раз в тексте встретилось то или иное слово. Частота эта может быть относительной, выраженной в процентах или вероятностях (ведь объемы словарей могут быть разными, в зависимости от них различны и абсолютные частоты). Во многих словарях приводятся и другие числовые характеристики, например количество источников, в которых встретилось то или иное слово.

Наконец, словари могут различаться по способу анализа материала. Обычно их составляют на основании выборок. Так, для «Частотного словаря русского языка» брались отрывки из произведений различных авторов — писателей и драматургов, ученых и публицистов. В их числе были Ленин и Калинин, Леонов и Шолохов, Вавилов и Тарле, Тимирязев и Ферсман.

Однако есть и другой метод — сплошное расписывание текста. Именно так составляется словарь языка писателя. Подобного рода словари начали составляться давно. В них включаются все слова, которые употребил тот или иной автор в своих произведениях. Существует уже множество словарей, посвященных отдельным произведениям, например «Божественной комедии» Данте, «Неистовому Орланду» Торквато Тассо, «Улиссу» Джеймса Джойса и другим (кстати сказать, «Улиссу» принадлежит своеобразный рекорд по числу различных слов: если в «Божественной комедии» их пять тысяч восемьсот шестьдесят, в «Неистовом Орланде» — восемь тысяч четыреста семьдесят четыре, то Джойс ухитрился употребить почти тридцать тысяч разных слов в одном романе!)

Словарь языка писателя нетрудно сделать и частотным — для этого надо только указать, как часто употреблялось то или иное слово. Именно таким словарем является «Словарь языка Пушкина», выпущенный в нашей стране в четырех томах. В нем приводятся данные о том, сколько раз встречается то или иное слово в Полном собрании сочинений Пушкина, в каких именно произведениях, в каких значениях и грамматических формах.

Около шестисот тысяч слов содержат все пушкинские тексты. Из них двадцать одна тысяча двести слов — различные. Свыше ста раз встречается лишь семьсот двадцать слов. Зато один раз во всех пушкинских текстах употребляется шесть тысяч четыреста сорок различных слов, два раза — две тысячи восемьсот восемьдесят слов, три раза — одна тысяча восемьсот слов. Это — не «опровержимое и точное свидетельство богатства Пушкинского словаря, своеобразия его лексики.

Это, так сказать, общая статистическая картина. В последнее время в нашей стране появляются работы, в которых делается попытка на основании частотного словаря дать характеристику своеобразной модели мира, которая лежит в основе творчества каждого большого поэта. Большие поэты, как известно, проходят на своем пути этапы развития, вехи которых — поэтические сборники или поэмы. Сопоставление частотных словарей, составленных по отдельным сборникам, позволяет выразить в числах и точно сформулировать то, что интуитивно чувствует читатель.

Вот, например, сравнение частотных словарей по сборнику стихов Бориса Пастернака «Сестра моя жизнь» и Осипа Мандельштама «Камень» (сборники эти вышли почти одновременно и признаны едва ли не высшими достижениями в творчестве этих поэтов). Если откинуть все служебные слова, союзы и прочий «грамматический фон», то самым частым существительным у Пастернака является ночь, вслед за ним идут слова глаза, губы, звезда, сад. В «Камне» Мандельштама самое частое существительное — Рим, затем мир, сердце, печаль.

Еще более разительный контраст получается, если сгруппировать существительные по «смысловым полям»: природа, вещи, человек, культура и история. Слова, относящиеся к «полям» человек и вещи, употребляются обоими поэтами примерно одинаково. Но если у Пастер» нака «поле» природа включает половину всех слов, то у Мандельштама — менее тридцати процентов. И, наоборот, «поле» культура и история у Пастернака занимает три процента слов, а у Мандельштама — почти двадцать!

Смысловое «поле» флора у Пастернака содержит свыше сотни названий растений и слов, имеющих прямое отношение к растительному царству (грядка, шишка и т. п.). У Мандельштама в «Камне» лишь двенадцать названий растений. Пастернаковский «зоопарк» состоит почти из полусотни названий живых существ, от бациллы и стафилококка до ехидны и мамонта. Еще двадцать пять слов связаны с животным миром (рыба, гнездо, хвост и т. п.). Фауна Мандельштама бедней, всего лишь двадцать одно животное.

Сопоставление подобного рода смысловых «полей», частот отдельных слов и групп слов ярко показывает различие между моделью мира, запечатленной Пастернаком в сборнике «Сестра моя жизнь», где чувства человека слиты в неразрывное целое с окружающей природой, и моделью мира Мандельштама, выраженной в сборнике «Камень», где история и культура органически связаны с человеческим бытием. А если бы у нас был частотный словарь по произведениям Маяковского, написанных в ту же пору, когда писались «Камень» и «Сестра моя жизнь», мы бы наглядно убедились в том, что модель мира великого пролетарского поэта была совсем иной, она обращена была на революцию, опрокинувшую старый строй.

Стилистика и статистика

К сожалению, помимо многотомного «Словаря языка Пушкина» мы имеем лишь частотный словарь «Стихов о Прекрасной Даме» Блока, да два словаря, о которых только что шла речь выше. Вероятно, в недалеком будущем у исследователей будет достаточное число таких словарей. И тогда можно будет сопоставлять творчество различных поэтов одной эпохи (например, Блока и Брюсова, Маяковского и Хлебникова, Пастернака и Есенина, Мандельштама и Цветаевой, Багрицкого и Уткина), проводить сопоставление различных сборников и поэм одного и того же поэта (скажем, сопоставить «Сестру мою жизнь» не только с «Камнем» Мандельштама, но и с другими произведениями самого Пастернака — «Волнами», «Темами и вариациями», «Спекторским» и т. д.).

Не только на основании частотных словарей получаем мы возможность сделать доказательным то, что чувствуем лишь интуитивно, подсознательно. Методы статистики все шире проникают в литературоведение, поэтику, стилистику. С их помощью исследователи могут давать характеристику стилей различных авторов не только качественную, но и количественную.

Так, уже простой подсчет среднего количества слов в предложении позволяет характеризовать стиль того или иного писателя с помощью чисел. Как пишет советский математик Р. Л. Добрушин, «можно сказать: А. Н. Толстой предпочитает более длинные фразы, а А. И. Куприн — более короткие». А можно сказать и так: «Среднее число слов в фразе в произведении Толстого «Сестры» равно 11,9, а среднее число слов в фразе в произведении Куприна «Поединок» — 9,5». Разница будет примерно такая же, как если в одном случае ограничиться утверждением, что производство угля в Советском Союзе больше, чем в Англии, а в другом — привести конкретные цифры. Каждому ясна большая доказательность утверждения во втором случае».

Первую попытку применить статистику в литературоведении сделал почетный академик Н. А. Морозов, известный деятель «Народной воли», более четверти века проведший в одиночном заключении в Шлиссельбургской крепости. Правда, методика исследования его была несовершенна, что и отмечал крупнейший русский математик А. А. Марков сразу после выхода работы Морозова «Лингвистические спектры». «Только значительное расширение поля исследования (подсчет не пяти тысяч, а сотен тысяч знаков) может придать заключениям некоторую степень основательности, если только границы итогов различных писателей окажутся резко отделенными, а не обнаружится другое весьма вероятное обстоятельство, что итоги всех писателей будут колебаться около среднего числа, подчиняясь общим законам языка», — писал Марков в «Известиях Академии наук» в 1915 году.

Действительно, подсчеты показывают, что стиль отдельных писателей можно характеризовать статистически, употребление отдельных частей речи, типов предложений и т. д. подчиняется определенной вероятностной закономерности.

Приведем несколько примеров. На пятьсот знаменательных слов у Куприна приходится семьдесят семь глаголов, у Пушкина — сто десять, у Чехова — сто двадцать семь. В прозе Симонова на пятьсот слов приходится сто семьдесят существительных, сорок девять прилагательных, семьдесят три местоимения, сто одиннадцать глаголов. У Шолохова соответственно двести шестнадцать существительных, семьдесят семь прилагательных, тридцать девять местоимений, семьдесят семь глаголов.

Еще более характерны числа, говорящие о соотношениях между частями речи у того или иного автора. «Лермонтов видит и изображает мир, Действительность в большем разнообразии качественных характеристик, признаков, чем это делает Пушкин: в среднем у Лермонтова 39 имен существительных из каждых 100 получают признаки прилагательных, а у Пушкина таких существительных всего 25; значит, речь и мышление Пушкина предметнее, Лермонтова — «качественнее». О сходной особенности речи и мышления двух авторов говорит и соотношение «наречие — глагол»: в среднем у Лермонтова на 100 глаголов приходится 42 наречия, а у Пушкина — всего 26; а это означает, что речь и мышление Лермонтова активнее окрашивают воспринимаемые процессы, чем это делают речь и мышление Пушкина. Интересно и то, что соотношение «существительное — глагол» и «глагол — существительное и прилагательное» оказываются у Пушкина и Лермонтова статистически равными, что позволяет опровергать гипотезу об особой глагольности речевого стиля Пушкина», — пишет Б. Н. Головин в книге «Язык и статистика».

А вот какие интересные данные были получены после подсчета названий цветов у. разных авторов в их прозе и стихах. В стихах об Америке Маяковского на тысячу слов текста приходится восемь цветообозначений, а в прозе, говорящей о той же Америке, — только два слова на тысячу. В военной лирике Симонова названия цветов употребляются в восемь раз чаще, чем в его же рассказах военных лет.

Вездесущие числа

Мы уже говорили, что стиль каждого большого поэта и писателя имеет свои количественные характеристики. Они начинают служить филологам и литературоведам, позволяя решать спорные вопросы об авторстве с помощью чисел. Так, кстати сказать, решили давний вопрос «о дедушке Гомере»: был ли автором «Илиады» один человек или же, как полагали многие специалисты, «Илиада» — сборник героических песен, лишь по традиции приписываемый великому слепцу.

Текст «Илиады» набили на перфокарты, затем ЭВМ тщательно проанализировала, то есть пересчитала все ритмические особенности каждой главы эпоса. Подсчеты машины неопровержимо показали: автором поэмы мог быть только один человек. Все главы «Илиады» сохраняют общее ритмическое единство.

С помощью чисел ученые начинают решать не толь» ко практические, прикладные задачи языкознания и литературоведения, но и многие теоретические вопросы, Например, определять степень заимствования одного языка из словарного запаса другого. Как известно, заимствуются обычно слова, обозначающие предметы быта, культуры, труда, которых не было ранее у того или иного народа (естественно, что вместе с предметом заимствуется и его название). Например, русское слово спутник вошло во все языки мира, равно как французское одеколон, арабское жирафа, австралийское бумеранг и т. п.

Все языки мира равны, на любом из них можно выразить все, что выражено на другом языке. Заимствования не говорят о том, что тот язык, из которого заимствуются слова — лучший, а который заимствует — худший. Однако разные языки по-разному восприимчивы к этим заимствованиям. Удивительной консервативностью обладает исландский язык. Иностранные слова практически в него не попадают, а новому понятию или термин ну подбираются свои собственные определения, средствами самого исландского языка. И вот футбол по-исландски звучит как кнаттспурна, то есть пинание мяча; дыня — как троллепли (яблоко великана), мотороллер — это трещащая гадюка, кинофильм — живой образ, ракета — огненный полет и т. п.

Другие языки, наоборот, весьма восприимчивы к иностранным словам (вероятно, многие читатели знают о знаменитой полемике, которую вели в прошлом веке романтики и архаисты во главе с адмиралом Шишковым, предлагавшим калоши именовать мокроступами). В албанском языке, как показывают подсчеты, из пяти тысяч ста сорока слов собственными являются лишь четыреста тридцать слов, все остальные заимствованы из других языков. В армянском языке полторы тысячи слов из одной тысячи девятисот сорока заимствованы из персидского, греческого, сирийского, парфянского, арабского языков. В корейском языке до семидесяти процентов заимствований из китайского; в современном английском от пятидесяти до семидесяти процентов всех слов заимствованы из французского, латыни и другие романских языков.

Ученые смогли проследить динамику этих заимствований. Известный датский лингвист Отто Есперсен исследовал несколько томов «Большого Оксфордского словаря» английского языка, в котором собрано около полумиллиона различных слов. Вслед за ним А. С. Бо провел подсчеты по всем томам этого монументального издания. Оказалось, что если принять количество заимствований в течение 1100–1600 годов за сто процентов, то около шестидесяти процентов слов было заимствовано в 1100–1400 годах, около двадцати — в 1401–1500 годах и примерно столько же — в 1501–1600 годах.

Однако эти подсчеты говорят лишь о том, сколько слов дожило до нашего времени. Обычный словарь ничего не скажет, сколько слов французского языка не дожило, хотя они и были заимствованы в то или иное время англичанами. Тут на помощь приходят словари не простые, а частотные.

Еще в 1947 году американский ученый Дж. Ципф обнаружил любопытнейшую связь между частотой употребления слова и его «возрастом». Чем выше эта частота, тем древнее слово. И, наоборот, слова с незначительной частотой, как правило, появились в языке сравнительно недавно (вы можете легко проверить по «Частотному словарю русского языка», о котором мы рассказывали). Там, где не помогает традиционная методика подсчета заимствований, срабатывает новая методика — по частотным словарям. Вот какие цифры были получены на материале частотного словаря английского языка. Оказывается, с 1100-го по 1400 год не шестьдесят, а все девяносто процентов слов было заимствовано из романских. На другие два периода (1401–1500 и 1501–1600 годы) остается лишь по пяти процентов от общего числа заимствованных слов.

Была найдена и не менее интересная зависимость между временем появления слова в английском языке и его длиной в слогах. Почти половина всех односложных слов в английском языке имеет возраст в восемьсот и более лет. Такой же солидный возраст у двусложных слов, но уже не половины от их общего числа, а только одной пятой. Трехсложных слов этого возраста — три процента, четырехсложных — один процент. А среди пятисложных слов в английском языке нет ни одного, которое бы имело возраст в восемь столетий — все они моложе!

Быть может, связь между временем и словами языка (английского, русского или любого другого языка мира) выражается не только в устойчивости слов, имеющих разное число слогов, но и в изменении всего словаря? Или по крайней мере какой-то его части? Нельзя ли найти лингвистические часы, подобные «часам» геологическим, хронологическим, астрономическим, с помощью которых мы определяем время событий?

Эта мысль пришла в голову американскому языковеду Морису Свадешу по аналогии с методом датирования по распаду радиоактивного углерода. Лингвистическим часам был посвящен целый очерк в первом издании этой книги. Их называли «почти точным инструментом», позволяющим датировать события, о которых, казалось бы, не осталось никаких вещественных памятников или памятников письма. Как же смотрит наука на эту проблему в наши дни?

Лингвистические часы

Проанализировав скорость изменения нескольких языков и языковых семей, Свадеш нашел, что она равна примерно восьмидесяти двум плюс-минус два процента за тысячелетие. То есть в языке за тысячу лет сохраняется около восьмидесяти процентов слов, входящих в ядро, в основную лексику языка…

Так ли это? Свадеш проанализировал древнеегипетский, китайский, романские языки. Если ход лингвистических часов объективен, как часов радиоуглеродных, то, стало быть, близкие результаты можно получить и на материале любых других языков мира. Однако когда ученые стали проверять эту «среднюю константу скорости», взяв другие языковые семьи, оказалось, что она не является всеобщей.

Вот несколько примеров. По мнению археологов и лингвистов, единый праславянский язык стал распадаться в конце VI века до н. э. Однако подсчеты, проведенные по методу Свадеша, дали совсем иную дату. Русский и чешский языки, оказывается, разошлись четыреста-пятьсот лет назад, чешский и польский — двести-четыреста лет назад. Всякому, кто хоть немного знает историю своей страны и братских славянских народов, ясно, что эти числа смехотворно малы (более тысячи лет назад чехи имели и свою государственность, и свое письмо, и свой язык!).

Поразительно неубедительную дату получили по методу лингвистических часов, когда сравнили два скандинавских языка — старонорвежский и исландский, чтобы определить время их расхождения. Известно, что к 930 году завершилось заселение Исландии, в основном выходцами из Норвегии. Между тем лингвистические часы показали не тысячу и даже не полтысячи лет, а всего шестьдесят три — сто девяносто четыре года. На самом деле уже в прошлом тысячелетии исландцы имели и свой язык и свою литературу.

Правда, неточность хода лингвистических часов в этом случае можно оправдать той уникальной консервативностью исландского языка, о которой мы уже говорили выше… Ну, а славянские языки? Или, как показали исследования востоковедов, скорость изменения армянского языка, языков Средней Азии и ряда других, не соответствующая формуле Свадеша? Под вопрос стал сам метод датирования с помощью словаря, динамики изменения слов, его составляющих. Или, быть может, дело не в самом методе, а в лексике, тех словах, которые мы берем за эталон?

Свадеш составил список из двухсот пятнадцати слов, потом сократил его до сотни. Но почему, собственно говоря, до ста? А может быть, надо расширить этот список до пятисот? Проверка показала, что разные слова имеют разную устойчивость. Русский язык — индоевропейский, числительное три звучит в нем так же, как звучало оно в языке древних хеттов, как звучит оно в священном языке Индии — санскрите, сходным образом звучит оно и в английском, немецком и других индоевропейских языках. А вот понятие «мальчик» меняло свой словесный ярлык по нескольку раз чуть ли не в истории каждого языка. В древней Руси говорили отрок, а потомки древнерусского языка — русский, украинский и белорусский — сменили это слово. Русские вместо отрока говорят мальчик, а украинцы и белорусы — хлопчик.

Вот почему современные лингвисты начинают проверять слова на их устойчивость в языке, степень сохранения того или иного слова в зависимости от понятия, которое оно обозначает. Более того, оказывается, что есть связь между частотой употребления слова и временем его возникновения в языке. Не так давно в нашей стране вышла книга «Математические методы в исторической лингвистике», авторы которой М. В. Арапов и М. М. Херц предложили математическую модель лингвистических часов, где работы Свадеша оказываются лишь частным случаем более общего метода.

По сравнению с методом Свадеша, «шаг вперед состоит здесь в том, что нет более необходимости требовать, чтобы скорость изменения словаря всегда была постоянной и им, ела одинаковое значение для различных языков, — пишут Арапов и Херц. — Таким образом, вместо списка слов, выражающих фиксированные, тщательно выбранные понятия, можно было бы взять случайно выбранный фрагмент словаря и проверять, имеют ли слова из него соответствия в родственном языке».

Формулы, найденные советскими учеными, показывают, что случайная выборка из словаря распадается точив так же, как и весь словарь. А это значит, что такая случайная выборка подходит для целей датирования не меньше, чем отобранная сложным методом сотня-другая слов. Иными словами, механизм лингвистических часов оказался и более прост, и более сложен, чем это представлялось его первооткрывателю Морису Свадешу.

Впрочем, такую простоту и одновременно сложность мы находим всякий раз, когда начинаем изучать язык с помощью статистики. Числа помогают лингвистам исследовать язык во всех его измерениях, начиная со слов и кончая субъективными ассоциациями, связанными со словами. Но за числами стоят, очевидно, какие-то закономерности, определяющие статистику.

Нельзя ли увидеть за фактами формулы? Вскрыть с помощью математики механизмы языка, порождающие все многообразие нашей речи?

От фактов к формулам

Статистические данные отражают в числах рост, убывание или стабильность различных элементов языка. Но они не вскрывают механизм процесса, его динамику. Вот почему в настоящее время языковеды, имея дело с числами, стараются строить на их основании математические модели, которые не только отражают динамику, но и позволяют делать прогнозы на будущее и «заглядывать» в прошлое, о котором нет достоверных данных. Вот несколько подобного рода моделей, предложенных ленинградскими лингвистами А. А. Пиотровской и Р. Г. Пиотровским.

В русских научных и электротехнических текстах XIX века слова типа вольт, рентген, радиан во множественном числе родительного падежа писались так: вольтов, рентгенов и т. п. Однако, как показала Л. К. Граудина, начиная с- конца восьмидесятых годов прошлого века, все чаще стали употребляться написания вольт, рентген, совпадающие с именительным падежом единственного числа. Спустя два-три десятилетия эти формы утвердились не только в профессиональной речи, но и в литературном языке. В итоге появилась новая группа имен существительных, которая в родительном падеже множественного числа имеет нулевое окончание: мы говорим и пишем: тысяча вольт, пять рентген, а не вольтов или рентгенов.

Числовые данные, характеризующие динамику этого процесса, можно свести в таблицу (например, если в 1885 году написание типа вольт встречалось один раз на сотню, то в 1908 году — уже девяносто девять раз).

Данные таблицы были перенесены на график, где по оси абсцисс отмечались годы, а по оси ординат — частоты форм с нулевым окончанием. «Полученная последовательность экспериментальных точек показывает резкое возрастание нулевых форм в период между 1886 и 1905 гг. Возникает вопрос, какой из функций можно воспользоваться для описания полученной зависимости? — пишут Пиотровские. — Линейная зависимость здесь применена быть не может, поскольку значения функции находятся в интервале от — со до + со, в то время как по условиям задачи область изменения нашей функции лежит в интервале между нулем и единицей (относительные частоты не могут быть меньше нуля и больше единицы)». Рост нулевых форм лучше всего моделирует график обратной тригонометрической функции f = arctg t, где f — частота нулевых форм, а t — годы.

Пример этот имеет иллюстративный характер — все числовые данные у нас были. Однако часто лингвисты имеют дело с отрывочными сведениями, неполными материалами по диалекту, эпохе или стилю того или иного языка. Здесь математическая модель помогает восстановить не засвидетельствованные в дошедших до нас памятниках этапы развития языка. Так, А. А. Пиотровская и Р. Г. Пиотровский выводят формулу, по которой можно вычислить динамику формирования и развития в старофранцузском языке определенного артикля (формирование это шло в народно-разговорной речи, которая почти не отражена в дошедших до нас памятниках той эпохи).

Зависимость между объемом текста, который подвергается обработке, и числом разных слов, которые в нем окажутся, очевидна. Нельзя ли отыскать математически строгую формулу, по которой можно было бы, исходя из объема текста, вычислять количество слов? И определять, какой объем даст нам статистически достоверные результаты?

Первым найти такую формулу словаря попытался уже упоминавшийся нами Дж. Ципф. Связь между частотой употребления слова и его рангом, то есть номером в списке, получила наименование «закон Ципфа». Частотные словари представляют собой обычно списки слов, которые расположены по их рангу: первым идет слово, которое встречается чаще всего, затем второе по встречаемости и т. д. Однако выяснилось, что «закон Ципфа» не универсален. Были попытки описать распределение слов в тексте с помощью специальных формул теории вероятностей — так называемого нормального распределения, распределения Пуассона, распределения Маркова— Колмогорова и т. д. (причем, как показала советская исследовательница М. Е. Каширина, распределение Маркова — Колмогорова является наиболее общим и универсальным для распределения любых языковых единиц).

В теории вероятностей известны десятки законов распределения случайной величины. Задача статистической лингвистики — выбрать тот закон, который лучше всего отражает именно реалии языка, а не какие-либо иные закономерности.

Вот характерный пример, заимствованный нами из учебника «Математическая лингвистика», написанного Р. Г. Пиотровским, К. Б. Бектаевым и А. А. Пиотровской. И наше обычное поведение, и функционирование техники, и порождение речи — в той или иной степени вероятностны. Садясь в самолет или автомобиль, мы уверены, что все будет хорошо. Составляя словарь для перевода русских текстов по математике, мы не станем включать в него слово дядя или словосочетание бубновый туз.

И все-таки несчастные случаи, увы, бывают, какова бы ни была их вероятность. В книгах по математике можно найти и бубнового туза и даже дядю (так, в труде «Теория вероятностей» Е. С. Вентцель читатель может обнаружить цитату из начала «Евгения Онегина», знаменитое «Мой дядя самых честных правил…»). Так что же, отменить автомобили и не летать на самолетах? А в математические словари наряду со словом дядя включать еще и тетю, и бабушку, и названия игральных карт и вообще все сотни тысяч русских слов? Разумеется, нет.

Если сравнить астрономически большое число полетов и автомобильных пробегов с числом несчастных случаев, станет ясно, насколько мала их вероятность. И вероятность всех этих дядей и бубновых тузов в математических трактатах мала — хотя авторы их могут и процитировать Пушкина, и воспользоваться известными всем игральными картами, иллюстрируя пример случайного выбора или комбинаторных сочетаний.

Студент сдает экзамен. Из ста предложений, данных ему для перевода, в шести он напутал с синтаксисом. Пятерки такой студент не заслужил, но зачет ему поставит любой здравомыслящий преподаватель, даже не знакомый с теорией вероятностей. Ибо понимает, что с помощью словаря такой студент сумеет перевести любой взятый наугад текст. Но если такое же число ошибок сделает машина-переводчик, ее программа зачета не получит. Студент умеет пользоваться словарем, при переводе опирается на смысл фразы, и небольшие помехи с синтаксисом ему не слишком повредят. А ЭВМ свои ошибки в синтаксисе не искупит ни лексикой, ни смыслом, ей недоступным. Прощать мы должны не шесть, а скажем, одну ошибку на сто фраз.

Что же касается техники, тут дело и вовсе серьезное. Вот почему так строго к нарушениям наше ГАИ и так тщательно проверяют готовность самолета работники Аэрофлота. Ибо тут, когда речь идет о людях, случайность должна быть сведена до минимума: не одну ошибку на сотню случаев, а даже одну ошибку на сто тысяч нельзя допускать!

Инженерная лингвистика

Связь техники, статистики и языкознания наметилась давно. Ведь даже на простой, но очень важный вопрос: как удобнее расположить клавиши на пишущей машинке? — нельзя ответить одному только технику или лингвисту. Нужно знать частоты употребления различных букв и сочетаний этих букв. Нужно знать конструкцию машинки (вот почему редкие буквы расположены на периферии, а частые — в центре клавиатуры, причем на основании статистики спарены т и ь, п и р и т. д.).

Изобретение телеграфа, телефона, других средств связи вызвало сближение инженерии, математики и лингвистики. Их союз помогает решать задачи кодирования слов и букв языка в электрические сигналы, сокращения «избыточных» частей текста при передаче телеграмм.

Однако подлинный союз техники, лингвистики и статистики в изучении языка начался с появлением электронных вычислительных машин. Если раньше необходимые подсчеты требовали многих лет труда и большого коллектива сотрудников, то теперь с помощью ЭВМ они могут быть произведены очень быстро и экономично.

Мы упоминали частотный словарь немецкого языка, составленный Кедингом на основании одиннадцати миллионов слов. Разумеется, один человек такую работу проделать не мог: не хватило бы всей его жизни. В составлении словаря Кедингу помогали сотрудники. Как вы думаете, сколько их было? Десяток, сотня, две сотни? Нет, гораздо больше — тысяча человек!

В течение нескольких лет вел кропотливую работу над составлением «Словаря языка Пушкина» коллектив сотрудников Института русского языка Академии наук СССР. Четверть века вели свою работу над частотным словарем английского языка Торндайк и Лордж…

В наши дни составление этих словарей поручено электронным вычислительным машинам. Именно они являются соавторами всех больших частотных словарей, появившихся в последние годы, включая «Частотный словарь русского языка».

С помощью ЭВМ в наши дни осуществляется издание монументального, в пятнадцати томах, словаря французского языка. Он охватывает почти шестьсот произведений авторов XVIII–XX столетий, общим объемом в семьдесят миллионов (!) слов. Каждому из семидесяти тысяч слов, вошедших в словарь, дается толкование, приводится общая частота его употребления, а также частоты, с которыми оно употреблялось в том или ином веке. Нет сомнения в том, что и для других языков появятся столь же нужные словари. Конечно, без машины составление их вряд ли было бы возможно: вспомните Кединга и его тысячу помощников.

ЭВМ помогают и в составлении частотных словарей отдельных «подъязыков», охватывающих ту или иную область науки и техники: электронику, терапию, строительные материалы, автомобилестроение, геологию нефти и газа и т. п. В нашей стране составлено более десятка таких словарей для английского, немецкого, французского и других языков. Осуществляет это важное и жизненно необходимое для практики дело группа «Статистика речи».

Правда, объем текстов, взятых для словаря, сравнительно невелик: выборка состоит, как правило, из двухсот тысяч слов. Но на это есть свои причины. Вы помните, что львиная доля текста покрывается самыми частыми словами, первой их тысячью. Вторая тысяча частых слов даст незначительный прирост, третья — еще меньший и т. д. Чем больший объем текста мы возьмем, тем больше разных слов в нем будет, но прирост этот будет замедляться. Вот что показывают расчеты. В словаре английского языка, составленном Г. Кучерой на основе машинной обработки миллиона слов, встретилось около пятидесяти тысяч различных слов. Если увеличить выборку в десять раз, то есть до десяти миллионов, число разных слов возросло бы не в десять, а примерно в два с половиной раза. Если довести выборку до ста миллионов слов, число разных слов увеличилось бы не в сто, а лишь в четыре раза.

Еще меньший прирост дают тексты по отдельным подъязыкам и областям знания. Вот какая картина рисуется нам, если мы попробуем применить ЭВМ для составления полного частотного словаря английских текстов по электронике. Двести тысяч слов, обработанных на машине, дали около десяти тысяч различных слов. Если увеличить выборку в пять раз, до миллиона слов, то число разных слов даже не удвоится. Увеличь мы выборку в пятьдесят раз, число разных слов возрастет только в три раза; увеличение в пятьсот раз, до ста миллионов слов, даст прирост в четыре раза. И если мы доведем выборку до фантастической величины в десять миллиардов, то есть в пятьдесят тысяч раз, то число разных слов возрастет лишь шестикратно. Наш словарь охватит лишь шестьдесят тысяч разных слов, между тем терминология электроники гораздо богаче, эти слова ее не исчерпывают, хотя мы обработали бы на ЭВМ около тридцати миллионов страниц текстов!

Вот почему ученые находят более рациональное применение вычислительной технике. С помощью машин выявляются не все слова в той или иной области науки и техники (где употребляются сотни тысяч различных терминов), а наиболее употребительные, а также самые частые словосочетания. Ведь они, например, в отраслевых англо-русских словарях, занимают почти три четверти объема словаря. Выявить же эти сочетания, одновременно подсчитывая их частоту вручную, практически невозможно: лишь ЭВМ способна проделать столь утомительную и однообразную работу.

Но не только электронные вычислительные машины оказывают помощь лингвистике. В свою очередь, помощь современного языкознания оказалась крайне необходимой для вычислительной техники. С рождением кибернетики появляется и проблема «разговора» человека и робота. ЭВМ понимают только строго формализованный, однозначный язык чисел и логических команд. Можно ли перевести на него наш обычный человеческий язык?

Машинный перевод с одного языка на другой, машинный перевод устной речи в письменную и письменной в устную, наконец, разговор с машиною «по-человечески», то есть ввод и вывод информации в машину посредством устной речи — все эти задачи несколько десятков лет назад относились к области научной фантастики. А ныне они стали реальными и важными проблемами практики. И решать эти проблемы можно лишь в тесном содружестве математиков, техников и языковедов.

Инженерная лингвистика — так называют это направление в научной литературе. И речь здесь идет не о том, чтобы инженер обучился основам языкознания, а лингвист — математике и электронике. Инженерная лингвистика в наши дни превратилась в отрасль исследований, имеющих свои конкретные задачи, свою методику и свои объекты изучения. Причем, как отмечает руководитель группы «Статистика речи» Р. Г. Пиотровский, решая собственные задачи, инженерная лингвистика стимулирует появление новых идей не только в области языкознания и смежных наук, но и в таких, казалось бы, далеких от нее дисциплинах, как методика преподавания языков, структурное литературоведение, радиолокация, психиатрия. Но особое значение для инженерной лингвистики имеет ее связь с кибернетикой и электронными вычислительными машинами.

Каждая идея и разработка инженерной лингвистики должна быть реализована на ЭВМ. Без машины, без робота теряется сама суть, смысл этого направления. Первые попытки машинного перевода состояли в том, чтобы передать машине поиск слов в словаре. Задолго до наступления эры кибернетики, в 1933 году, советскому инженеру П. П. Троянскому было выдано авторское свидетельство на изобретение «машины для подбора и печатания слов при переводе с одного языка на другой или несколько других одновременно». Но чем дальше шли работы в области машинного перевода, или, как говорят специалисты, МП, тем яснее становилось, что осуществить этот перевод можно лишь тогда, когда мы сумеем заставить машину переводить по-человечески, не по форме, а по смыслу…

Так у инженерной лингвистики появилась стержневая проблема: автоматическое распознавание смыслового образа. И проблема эта связана с другими проблемами распознавания образа машиной — зрительного для читающих автоматов, звукового для автоматов, действующих по приказу, который дает человеческий голос.

Тут от, казалось бы, сугубо технических проблем инженерная лингвистика переходит к проблемам, стоящим на повестке дня авангарда современной науки: моделированию мышления, работы человеческого мозга…

МП, ЯП, ИЯ

В нашем веке сугубо теоретические и сугубо практические задачи оказываются неразрывно связанными друг с другом. И, пожалуй, наиболее ярко эта связь теории и практики проявилась в области машинного перевода и создания информационных языков.

Об этом расскажет очерк

МП, ЯП, ИЯ


От круга Луллия до ЭВМ

Раймонд Луллий, живший в XIII столетии, был человек, далеко не заурядный. В молодости рыцарь, он оставил светскую жизнь, дабы найти элексир бессмертия. Элексир этот, несмотря на десятилетия алхимических поисков, найти ему не удалось. Зато, по мнению Луллия, он открыл основной компонент элексира — воду жизни, на латыни — аква вита. Впоследствии оказалось, что этой водой жизни был чистейший спирт, который умели возгонять задолго до Луллия арабские алхимики.

Специалисты по вычислительной технике, структурные лингвисты и ученые, занимающиеся теорией знаков, все чаще начинают упоминать в своих работах другое изобретение экс-рыцаря и алхимика — его называли «кругом Луллия».

Во времена Луллия считалось, что в каждой области знаний есть небольшое число принципов, которые столь же неколебимы, как аксиомы математики: их следует принимать без доказательств. Это так называемые абсолютные начала — доброта, величина, сила, сознание, воля, правда, слава; относительные начала — различие, согласованность, противоположность, середина, конец, равенство; добродетели — справедливость, умеренность, вера, милосердие, надежда и пороки — жадность, обжорство, сладострастие, гордыня, лень, зависть, гневливость, лживость, предательство; субъекты — бог, ангел, небо, человек…



Поделиться книгой:

На главную
Назад