Помоги проекту - поделись книгой:
Через пятнадцать веков вспыхнет снова, уже всемирным пожаром, все та же «великая распря» между Петром и Павлом, в Протестантстве-Реформации, и люди поймут или все еще не поймут, что значит: «другой поведет тебя, куда не хочешь».
Думает ли Павел о примирении с Петром, хочет ли подать ему «руку общения», когда в конце третьего путешествия, вероятно весною 58 года, в канун Пятидесятницы, решает идти в Иерусалим?[47]
«Из Милета же, послав учеников в Эфес, Павел призвал пресвитеров (тамошней) церкви, и когда они пришли к нему, сказал им… „вот я иду, по влечению Духа, в Иерусалим, не зная, что там со мною будет; только по всем городам возвещает Дух… что узы и скорби ждут меня. Но я, ни на что не взирая, не дорожу своею жизнью, только бы с радостью совершить мне поприще мое и служение, принятое от Господа Иисуса… И вот я знаю, что все вы, между которыми ходил я, проповедуя царство Божие, не увидите больше лица моего“… Сказав это, преклонил он колена и со всеми помолился. Тогда великий плач был у всех, и, падая на шею Павла, целовали его, скорбя особенно от сказанного им слова, что уже не увидят лица его. И провожали его до корабля» (Д. А. 20, 17–38). Это слово к Эфесской общине — как бы предсмертное завещание Павла.
В Тире, куда приплыли на корабле, идущем в Финикию, снова все ученики, с детьми и женами, провожали Павла за город и на морском берегу, «преклонив колена, молились», — в соленой свежести волн, под немолчный шум прибоя, как в «Одиссее» Гомера.
Отплыв же из Тира в Птолемаиду, прибыли в Кесарию Приморскую, куда пришел к Павлу Агав пророк. «И вошедши к нам, взял пояс у Павла и, связав себе руки и ноги, сказал: „Так говорит Дух Святой: мужа, чей этот пояс, свяжут так в Иерусалиме Иудеи и предадут в руки язычников“. Когда же мы это услышали, то… просили, чтобы Павел не ходил в Иерусалим. Но он… сказал (нам): „Что вы делаете? для чего плачете и сокрушаете сердце мое? Я не только хочу быть узником, но готов и умереть за имя Господа Иисуса“» (Д. А. 21, 5 — 13).
Павел — свободнейший из людей в мире, — связанный по рукам и ногам, как влекомая на заклание жертва, — вечный узник Духа.
«После сих дней (в Кесарии Приморской), пошли мы в Иерусалим» (Д. А. 21, 15). Здесь «брат Господен», Иаков, невольно искушает Павла: «Все ревнители Закона… из Иудеев уверовавших… наслышались о тебе… что ты учишь отступлению от (Закона) Моисея, говоря, чтоб не обрезывали детей своих… Сделай же, что мы скажем тебе: есть у нас четыре человека, имеющих на себе обет („Назиреата“, строжайшего исполнения закона об „очищении“).[48] Взяв их, очистись с ними (освятись, hagnistheti) и возьми на себя издержки (на жертву) за них… И тогда узнают все, что слышанное… о тебе — неправда, но что и сам ты продолжаешь соблюдать Закон… Тогда Павел, взяв тех мужей и очистившись с ними, в следующий день вошел в храм» (Д. А. 21, 18–26).
Жертву приносит Павел за других и сам «становится жертвой» (II Тим. 4, 6). — «Будучи свободен от всех, я всем поработил себя… Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобресть Иудеев; для подзаконных, как подзаконный, чтобы приобресть подзаконных; для чуждых Закона — как чуждый Закона, чтобы приобресть чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобресть немощных» (I Кор. 9, 19–22). Это отречение от свободы Христовой для него бóльшая жертва, чем смерть.
«Слишком любил он — перелюбил Израиля, hyperegápesen, по чудному слову Варнавы.[49] — „Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти… Израильтян… от них же и Христос по плоти, сущий надо всем Бог“» (Рим. 9, 3–5).
Вот какой страшной ценой хочет сильный помириться с немощным, свободный — с рабом, с Петром — Павел.
Здесь, в Иерусалиме, мог бы он вспомнить, как лет десять назад, в Антиохии, обвинял Петра в «лицемерии». Жертва «очищения», — такая же часть Закона, как «обрезание»; кто соблюдает часть Закона, тот соблюдает и весь Закон.
В первые годы служения своего Павел, «ради Иудеев», обрезал в Листрах, Тимофея, полуэллина (Д. А. 16, 1–3). Знал, конечно, уже и тогда, чтó делает. «Стойте в свободе, которую дал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства… Если обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа» (Гал. 5, 1–2). — «Берегитесь обрезания, берегитесь псов, злых делателей», — учеников Петра (Флп. 3, 2). Думая так и все-таки обрезывая Тимофея, не хуже ли Петра «лицемерил» Павел? «Стойте в свободе», — говорит другим, а сам не стоит.
Знает, чтó делает, и в Галатии, земле скопцов, «обрезанных» Великой Матери, Magna Mater, Кибелы,[50] когда говорит: «Сами бы пусть оскопились — обрезались, aposkopsóntai, смущающие вас». Иудею сказать: «Не нужно обрезания» — все равно что сказать христианину: «Не нужно крещения», под тем предлогом, что оно не духовное, а плотское таинство; сравнивать оскопление с обрезанием для Иудея — такое же невыносимое кощунство, как для христианина — оплевание Креста.[51]
«Если оправдание — Законом (обрезанием), то Христос напрасно умер» (Гал. 2, 21). Это значит: исполняя закон обрезания, Павел делает смерть Христа «напрасною», как бы снова Его распинает.
Знает он, чтó делает, и в Иерусалиме.
«…Иудеи Мало-Азийские (в том числе, может быть, и Галаты), увидев Павла в храме, возмутили весь народ и наложили на Павла руки, вопя: „мужи Израильские! помогите! Этот человек… ввел Эллинов в храм, и осквернил святое место сие“. Ибо перед тем, видя с ним в городе Трофима Эфесянина, подумали, что Павел ввел его в храм» (Д. А. 21, 27–29).
В этом, конечно, правы Иудеи: Павел действительно «осквернил» святыню храма, — в жертву «нечистую» себя принес, а вместе с собою ввел всю «языческую нечисть» в храм. «И, схватив Павла, повлекли его вон из храма… и весь Иерусалим возмутился» (Д. А. 21,31).
Вот когда и где родилось «возмущение всесветное», — «революция», по-нашему. Первый «Возмутитель» — Иисус; второй — Павел.
Когда в Иудейской войне-революции 70 года римские воины, взяв Иерусалим, войдут в храм и ворвутся в Святое святых, то, не увидев в нем ничего, кроме голых стен, удивятся — ужаснутся этой пустоте: так и теперь «пустому» возмущению ужасаются, — «глупому спору», не из-за чего, — из-за «какого-то Иисуса умершего, о котором Павел утверждает, будто Он жив» (Д. А. 25, 19).
«Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтоб он уже возгорелся!» (Лк. 12, 49). Вот когда и где желание это исполнилось, — возгорелся огонь Возмущения-Революции, в котором некогда вспыхнет весь мир, как ночной мотылек на свече, и сгорит.
«…Тотчас же тысяченачальник (Клавдий Лисий), взяв воинов и сотников, устремился на них; они же, увидев его… перестали бить Павла… И тысяченачальник, схватив его, велел сковать двумя цепями… и отвести в крепость. Когда же он был на лестнице, воинам пришлось в тесноте нести его (на руках)… ибо множество народа следовало за ним и кричало: „Смерть ему!“» (Д. А. 21, 32–36.)
Павел спасся от смерти двумя чудесами, — невидимой защитой Господней и видимой — сенью римских орлов. Никогда не был он таким Иудеем, как в этот день, но и таким Римлянином не был тоже никогда.
В той самой претории, где некогда кричали Пилату Иудеи: «Распни!» и бичевали Господа Римляне, Павел скажет Римскому сотнику: «Разве позволено вам бичевать римского гражданина, да еще и без суда?» Тысяченачальник же, подойдя к Павлу, спросит его: «Ты — Римский гражданин?» Он скажет: «Да», и тотчас же отступят от него хотевшие бичевать его. И тысяченачальник испугается, что сковал его (Д. А. 22, 24–29).
«Я — Римский гражданин», civis Romanus sum, — зримое в этом слове, чудо: «Римского мира величие безмерное», pacis Romanae immensa majestas, охраняет Павла и охранит до конца — до Рима.
Павел просит тысяченачальника: «Позволь мне говорить к народу». — «Когда же тот позволил, он, стоя на лестнице, сделал рукою знак… и, когда наступила глубокая тишина, начал говорить по-еврейски (арамейски)… и народ утих еще более».
Павел говорит о первом, бывшем ему, на пути в Дамаск, видении Господа, и о втором, после Дамаска: «Когда же я возвратился в Иерусалим и молился в храме, то пришел в исступление и увидел Его (Иисуса), и Он сказал мне: „…выйди из Иерусалима… потому что здесь не примут твоего свидетельства о Мне… Я пошлю тебя далеко к язычникам“. До этого слова слушали Павла, а затем… меча одежды и пыль на воздух, подняли крик: „Истреби от земли такого, ибо ему не должно жить!“» (Д. А. 21,40; 22, 1 — 22.)
Имени для него не находят в неистовой ярости: «Такого», toióuton, значит: «не такого грешника», а «такой грех»; не «такого проклятого», а «такое проклятие» — всего Израиля, всего человечества. «Бог сделал Его (Христа) грехом, hamatian за нас» (II Кор. 5, 21), — и Павла тоже; «сделался за нас (Христос) проклятием, katára» (Гал. 3, 13), — и Павел тоже. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ио. 15, 13): это сделал Иисус, — и Павел тоже.
В ту же ночь, в претории Антониевой крепости, было Павлу видение: «Господь, представ ему, сказал: „Дерзай Павел; ибо, как ты свидетельствовал обо Мне в Иерусалиме, так должно тебе свидетельствовать и в Риме“» (Д. А. 23, 11).
В третьем часу ночи двести римских воинов, семьдесят всадников и двести стрелков, повели Павла через Антипатриду в Кесарию Приморскую, к Римскому прокуратору, Феликсу (Д. А. 23, 31).
Подъезжая на осле к Кесарии, на восходе солнечном, и увидев вдали, между холмами, темно-синюю полосу моря, вспомнил, может быть, Павел, бывшее ему в Коринфе, видение Рима,[52] когда на перепутье между Востоком и Западом, прошлым и будущим, в городе «между двумя морями», bimaris,[53] глядя с высоты Акрокоринфа на два моря — на две дали («Я пошлю тебя далеко к язычникам»), — он писал в Рим: «С давних лет имея желание прийти к вам, — как только предприму путь в Испанию, — приду» (Рим. 15, 23–28).
Первое слово Господне к Павлу, на пути в Дамаск: «Я пошлю тебя… к язычникам» (Д. А. 26, 17), — будет и первым словом самого Павла в Риме: «Спасение Божие послано язычникам» (Д. А. 28, 28). Только здесь, в Риме, сделается Павел в полном смысле «Апостолом-язычником».
«По прошествии двух лет, поступил на место Феликса Порций Фест и, в угоду Иудеям, оставил Павла в узах» (Д. А. 24, 27). «Когда же Фест предложил ему идти на суд в Иерусалим, Павел сказал: „Я стою перед судом Кесаревым… Иудеев я ничем не обидел… ибо, если я не прав и сделал что-нибудь достойное смерти, то не отказываюсь умереть; а если того нет, в чем они обвиняют меня, то никто не может меня выдать им. Требую суда Кесарева“» (Д. А. 25, 9 — 11).
Фест решил исполнить требование Павла и послать его в Рим. «Когда решено было плыть нам в Италию, то отдали Павла… сотнику Августова полка, Юлию» (Д. А. 26, 32; 27, 1).
Было три апостольских путешествия Павла, на свободе, а это, четвертое, — в цепях. Но, вечный узник Духа, возвестит Он миру и в цепях свободу.
Кажется, раннею весною 60 года, увидел Павел с большого Александрийского корабля «Диоскуры», около Партенопейского залива, давно желанный берег Италии (Д. А. 28, 11–13). Юлий проводил его до Рима, откуда братья Римской общины вышли к нему навстречу, по Аппиевой дороге, к Трем гостиницам, Tres Tabernae, а затем Юлий отвел Павла в преторианский лагерь, castra praetoriana, у Номентанской дороги, via Nomentana, и передал узника префекту претории, Афранию Бурру, человеку благородному, сделавшемуся, может быть, покровителем Павла и искупившему через два года горькою смертью желание сделать добро в «царстве Зверя» — Нерона.[54]
Павел, заключенный, в ожидании суда, под «военную стражу», custodia militaris, прикован был легкой, снимавшейся иногда, цепью к преторианскому воину-фрументарию[55] и получил позволение жить в нанятом им от себя помещении, — тоже, конечно, особая милость (Д. А. 28, 23, 30).
Римская община основана была около 49 года, при кесаре Клавдии, учениками Петра и Иакова, иудео-христианами, помимо Павла:[56] вот, вероятно, почему «Деяния» не упоминают ни словом об этой, по духу, должно быть, Павлу враждебной общине.
Дня через три по прибытии он призвал к себе в гостиницу «старейшин», hakamim, Римской общины[57] и сказал им: «Мужи братия! не сделав ничего против народа (Иудейского) и отеческих обычаев (Закона), я, в узах, из Иерусалима предан в руки Римлян. Они же, судив меня, хотели освободить, потому что нет во мне никакой вины, достойной смерти. Но так как Иудеи воспротивились тому, то я принужден был потребовать суда у кесаря. Вот почему я и призвал вас, чтобы увидеться и поговорить с вами, ибо за надежду Израилеву обложен я этими узами». Они же сказали ему: «Мы ни писем не получали о тебе из Иудеи, ни из приходящих братьев никто не извещал (нас) о тебе и не говорил ничего худого. Впрочем, хотелось бы нам слышать от тебя (самого), что ты думаешь, ибо мы знаем, что об этом учении везде спорят» (Д. А. 28, 17–22).
Споры эти, «пререкания», — все та же «великая распря» между Законом и свободой, Петром и Павлом. «Вот лежит Сей (младенец Иисус) на падение и на восстание многих в Израиле, и в пререкаемое знамение», seméion antilegómenou (Лк. 2, 34). «Знамение» это — Павел, так же как сам Иисус.
«И назначив ему день, многие (опять) пришли к нему в гостиницу, и он, с утра до вечера, говорил им о царствии Божием, приводя свидетельства… об Иисусе из Закона… и пророков. И одни убеждались… а другие не верили. Будучи же не согласны между собою, они (уже) уходили, когда Павел сказал им: хорошо предрек Дух Святой отцам нашим через пророка Исайю: „слухом услышите, и не уразумеете; и очами смотреть будете, и не увидите… Ибо огрубело сердце людей сих, так что ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами… и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их“. Итак, да будет вам известно, что спасение Божие послано язычникам: они и услышат» (Д. А. 28, 23–28).
«Не обратятся, чтобы Я исцелил их»: в этом страшном «чтобы», hina, — воля Божия к «ожесточению» Израиля («кого хочет, милует, а кого хочет, ожесточает, sklerynei») (Рим. 9, 18), — «власть горшечника над глиной», — Предопределение.
Место Бурра, казненного в 62 году, заняли двое префектов, Фений Руф и Тигеллин, палач Нерона.[58]
Царство Евменид уже наступало, но Павла не коснулось до времени. «И жил он целых два года, на своем иждивении, принимая всех приходивших к нему и благовествуя царство Божие, со всяким дерзновением, невозбранно» (Д. А. 28, 30–31).
Судя по свидетельству самого Павла: «Узы мои во Христе сделались известными всей претории» (Флп. 1, 13), — он начал проповедь язычникам обращением стороживших его преторианских воинов, а через них, должно быть, проник и «в дом Кесаря».[59] — «Приветствуют вас (Филиппийцев) все святые, а больше всех, — из кесарева дома» (Флп. 4, 22).
Были среди этих новообращенных, если верить позднейшим преданиям, и приближенные к Нерону, в том числе наложница его, Антея, и один из любимых сановников.[60]
Эти-то успехи и внушили Павлу надежду на оправдание: «Я ни в чем не буду посрамлен, но, при всяком дерзновении, возвеличится во мне Христос» (Флп. 1, 20). — «И избавит меня Господь от всякого зла и сохранит» (II Тим. 4, 18). — «Верно знаю, что останусь и пребуду (снова увижусь) со всеми вами… для вашей радости… при моем вторичном к вам (Филиппийцам) прибытии» (1, 24–25). — «Приготовь для меня помещение, ибо надеюсь, что, по молитвам вашим, я буду (снова) дарован вам», — пишет он к Филимону, брату Колосской общины (Флм. 1, 22).
Может быть, Рим был для Павла сначала только перепутьем по дороге в Испанию — на Крайний Запад, конец тогдашнего мира, orbis terrarum.[61]
«Как только предприму путь в Испанию, приду к вам, — пишет он Римской общине, еще из Коринфа, в 51–52 году, — ибо надеюсь, что, проходя, увижусь с вами, и что вы проводите меня туда, как скоро я наслаждусь общением с вами, хотя бы отчасти» (Рим. 15, 24).
Здесь только, в Риме, около 60 года, впервые узнав о возникновении Колосской общины, Павел по ней впервые узнает и о том, что дело его будет продолжаться и после, и помимо него; что Христианство уже родилось и стало на ноги. Маленький, захолустный городок, Колоссы, находился за древней столицей Востока, Эфесом, в глубине Фригии, близ города Апамеи-Кивота (kibotós, «Ковчег»), у подножия Арарата, на чьей вершине «остановился Ноев ковчег».[62]
Если «потоп» есть гибель первого мира, то, может быть, «Ноев ковчег», — корабль последних спасшихся людей первого человечества, — «уцелевшее малое семя» будущего мира. «Ты (Боже) даешь путь кораблю в море и безопасную стезю в волнах… ибо, в начале (мира), когда погибли гордые исполины, nephelim (люди допотопного мира), правимая Твоею рукою Надежда, прибегнув к ковчегу, сохранила… семя (человеческого) рода», — толкует «Книгу Еноха» Соломон (Прем. 14,3–6). «Лучшее племя людей обитало на вашей земле (до потопа), и вы произошли от его уцелевшего малого семени, perileiphthéntos spermatos brahéos», — говорит Саисский жрец Солону в «Тимее» («Атлантиде») Платона.[63]
«Я был восхищен в сильном вихре (так же как Павел, „восхищен до третьего неба“) и унесен на Запад; там увидели глаза мои все тайны небес, которые должны совершиться».[64] — «Я был восхищен к огню Заката… всех солнц».[65]
С временнóго Востока — Истории Енох «восхищен» на вечный «Запад» — конец мира, — в «Атлантиду-Апокалипсис».
Первого мира конец — на Западе: таков смысл «Атлантиды» Платона, а смысл христианства — конец второго мира, соединяющий Восток и Запад: «ибо, как молния исходит от востока и видна бывает до запада, так будет пришествие Сына человеческого» (Мт. 24, 27). Все христианство есть поворот мира с Востока на Запад.
«Я был восхищен в сильном вихре и унесен на „Запад“», — мог бы сказать и Павел, прошедший весь путь от Арарата до Столпов Геркулесовых, — великий Средиземный путь «Атлантов», по мифу Платона: к Западу, все к Западу, идет, — не может остановиться Павел, гонимый вихрем Духа, как будто знает, что только на Западе найдет конец Востока, — времени — в вечности.
«Он (Христос), сошедши (в ад), проповедал находящимся в темнице духам, непокорным некогда… во дни Ноя, во время строения ковчега, в котором немногие… спаслись», — скажет и вечный враг — спутник Павла, Петр (I Петр. 3, 19–20). «Духи в темнице» — люди первого человечества. «Семя Жены сотрет главу Змия», — это обещание первому человеку, «Адаму — Атланту», во втором человечестве, исполнилось.
«Я увидел все (на Западе) и понял, но не для рода настоящего, а для грядущего».[66] — «И сказал мне Ангел: „Все, что ты видел, послужит Мессии (Христу), да будет Он силен и могуществен на земле“», — говорит Енох.[67] — «Знайте, что близко, при дверях: род сей не прейдет, как все это будет», — говорит Иисус (Мт. 24, 33–34), и повторяет Павел.
Кажется, именно здесь, в Риме, охватывает Павла чувство новой всемирности так, как еще никогда: «Нет уже ни Иудея, ни Эллина… ибо все вы — одно во Христе» (Гал. 3,28). — «Нет различия между Иудеем и Эллином, потому что один Господь у всех» (Рим. 10, 12).
— «Нет ни Иудея, ни Эллина, ни обрезания, ни необрезания, ни варвара, ни Скифа… но все и во всем — Христос» (Кол. 3, 11).
Если первый камень, заложенный в основание Града Божия, — «города Великого Царя», — Иерусалим, то второй камень — Рим.
«Слово благовествования пребывает у вас (Колоссян), как во всем мире, pánto to kósmo» (1, 5–6), — это могло быть сказано только здесь, в Риме, «вселенском», «кафолическом», katolikós: «будет одно стадо и один Пастырь» (Ио. 10, 16). Здесь только завершится строение догмата о единой Церкви Вселенской — Теле Христовом.
… «Он (Христос) рожден прежде твари, ибо Им создано все, на небе и на земле, видимое и невидимое; Престолы ли, Господства ли, Власти, — все Им и от Него… Он есть прежде всего, и все Им стоит. И Он есть глава тела Церкви. Ибо угодно было Отцу, чтобы в Нем обитала вся полнота, pleroma, и чтобы посредством Его примирить с Собою все, соединив через Него, кровью креста Его, и земное и небесное». — «Ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно» (Кол. 1, 15–20; 2, 2). — «Да будет Бог все во всем», — во всех (I Кор. 15, 28).
Верим ли мы в это или не верим, но уж и то, что через тридцать лет по смерти человека Иисуса, это могло быть сказано, подумано, испытано так, есть чудо всемирной истории.
«Все дороги ведут в Рим»; тогда вели — ведут и теперь, в этом тоже «чудо» истории.
И вековечные, бегут,
В пустынях, римские дороги.
Идучи из Фессалоник в Афины по широким и гладким мраморным плитам, via Egnatiana, «маленький жид», с кривыми босыми ногами, в стуже и наготе и в опасности от разбойников, мог чувствовать благодеяния Римской власти, — «Римского мира величие безмерное», pacis Romanae immensa majestas.
«Нет власти не от Бога; сущие же власти от Бога установлены» (Рим. 13, 1). — «Бог не есть Бог неустройства (хаоса), но мира» (космоса), — вечного Рима (I Кор. 14, 33, 40).
«Нет власти не от Бога». Очень легко решить, что это «приспособление», «безбожная сделка с безбожною властью». Но, может быть, это не так легко нам будет решить, если мы вспомним, что Павел говорит: «начальствующий носит меч напрасно: он — Божий слуга», — уже подставляя шею под меч (Рим. 13, 4).
Здесь, в опытном действии — строении Церкви, — такое же, как в созерцании-строении догмата, совершенное у Павла, сочетание «пророческого духа», рneumа, с «разумом», nous, опьянения — с трезвостью; так же «умно любит» он и здесь, как там.
Понял бы Павел, почему обиженная вдова надеется на «судию неправедного» и за что господин «похвалил домоправителя неверного… ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде»; понял бы, что значит: «приобретайте друзей богатством неправедным» (Лк. 16, 8–9).
В сборах подаяний смазывать умеет Павел серебром и золотом скрипучие колеса колесницы Господней. Та же «приспособляемость» в делах житейских, та же вкрадчивая елейность и ласковость у Павла, как у нынешних сановников Римской Церкви.
Камень недвижимый в основании Церкви — Петр; движущая сила — Павел; тот Церковь держит, этот строит.
«Прежде всего, прошу вас, братия, молиться… за всех людей… дабы проводить нам мирное и благоденственное житие» (I Тим. 2, 1). — «Чти отца твоего и матерь» есть первая заповедь, с обетованием: «да будешь долголетен на земле» (Еф. 6, 2–3). — «Кто не возненавидит отца своего и матери»… это для Павла уже не первая заповедь.
«Молим вас, братия… не спешить колебаться умом и смущаться… будто наступает уже день Христов» — конец мира (II Фес. 2, 1–2), переводит Павел часовую стрелку всемирной истории с ночного счета на дневной, с конца мира — на продолжение мира.
Лучше всего можно видеть, как строит он Церковь, по письму его к Филимону, этой жемчужине Новозаветных книг.
… «Дабы общение веры твоей оказалось действительным… имея великое, во Христе, дерзновение приказывать тебе… лучше, по любви, прошу не иной кто, как я, Павел, старец, а теперь и узник Иисуса Христа… о сыне моем, Онисиме, его же родил я в узах моих. Он был некогда негоден для тебя, а теперь годен и тебе, и мне. Я возвращаю его (тебе): ты же прими его, как сердце мое. Я хотел было удержать его при себе, дабы он, вместо тебя, послужил мне в узах (моих)… но, без твоего согласья, сделать ничего не хочу, дабы доброе дело твое было не вынужденно, а свободно. Ибо он, может быть, (только) для того и отлучился (от тебя), чтобы тебе принять его навсегда, уже не как раба, но выше раба, — как брата возлюбленного, особенно мне, а тем более тебе и по плоти, и в Господе. Итак, если ты имеешь общение со мной, то прими его, как меня (самого). Если же он чем обидел тебя или должен (тебе), — считай это на мне. Я, Павел, пишу моею рукою: я заплачу. Не говорю тебе (уже) о том, что ты и самим собою мне должен. Так, брат мой, успокой сердце мое в Господе» (Флм. 1, 6 — 20).
Это пишет Павел рукой, отягченной цепями: «помните узы мои» (Кол. 4, 18). Кажется, слышишь тихий звон цепей, которого сам он уже не слышит: за долгие годы слишком к нему привык. Молча благовествуют Павловы цепи свободу рабам: «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (I Кор. 7, 23).
Беглого раба, а может быть, и вора («я заплачу») принимает Павел под защиту свою, «как брата возлюбленного в Господе», и возвращает его господину, «как сердце свое», «как себя самого». Внешнего закона не нарушает, в свободе, а исполняет в любви: «чтобы не было вынужденно доброе дело твое, было свободно». Вот что значит «умно любить»: умнее, любовнее, свободнее нельзя сделать того, что он делает.
Жизненная мудрость Павла — в том, что незрелого плода внешней свободы, внешнего равенства, он не срывает.
«Рабы, повинуйтесь во всем господам вашим по плоти, не в глазах только служа, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь Бога» (Кол. 3, 22). — «Рабом ли ты призван, не смущайся; но если можешь освободиться, то лучше воспользуйся, ибо раб, в Господе призванный, свободен; так же и призванный свободным, есть раб Христов… Кто в каком звании призван, в том и оставайся пред Богом» (I Кор. 7, 21–24). — «Ибо нет (уже) ни раба, ни свободного, но все и во всем — Христос» (Кол. 3, 11).
Все перевороты внешние, политические и социальные, все наши «революции», — поверхностны: буйны и кратки, дерзки и робки, грубы и слабы; все останавливаются на полпути или кончаются своей противоположностью: освобождая, порабощают. В новом порядке возникает старый: Ванька-Встанька, только что сваленный, но с неперемещенным центром тяжести, опять встает и крепче утверждается. Новый порядок хуже старого: вместо веревочных уз — железные, стальные, адамантовые; внешнее рабство становится внутренним: люди сами в цепи идут, жаждут рабства все неутолимее, и этот «прогресс» бесконечен. Тщетны все революции внешние; в мнимом движении, неподвижны все. Только один, — Его, Первого Двигателя, — внутренний переворот действителен, потому что только он перемещает в мире и в человеке внутренний центр тяжести; только он — глубочайший и сильнейший, потому что тишайший.
Прямо стоявший мир будет опрокинут Иисусом, или опрокинутый, — поставлен прямо. Сколько бы ни уничтожали мы дело Его, — нарушенное Им, равновесие уже не восстановится. Зиждется ли Им или разрушается все; восстает или падает; к добру идет или к худу, — но дойдет до конца — не остановится. Правильно планетное, круговое движение Земли нарушено, и, превратившись в комету, несется она по какой-то неведомой нам траектории.[68]
Вот что значит: ученики Христовы — «возмутители всесветные». Первый из них и величайший — Христос, а за Ним — Павел.
Поделиться книгой: