Правда – хорошо, а счастье лучше

Барабошев. Что же будет вам угодно?

Зыбкина. Коли он к вашему делу не нужен, так вы его лучше отпустите!

Барабошев. В хорошем хозяйстве ничего не бросают; потому всякая дрянь пригодиться может.

Зыбкина. Да что ж ему у вас болтаться; он в другом месте при деле может быть.

Барабошев. И сейчас при должности находится, он у нас заместо Балакирева.

Зыбкина. Он должен свое дело делать, чему обучен; ему стыдно в такой должности быть.

Барабошев. А коли это звание для него низко, мы его можем уволить. Сам плакать об нем не буду и другим не прикажу.

Зыбкина. Так уж сделайте одолжение, отпустите его!

Барабошев. Я против закону удерживать его не могу, потому всякий человек свою волю имеет. Но из вашего разговору я заключаю так, что вы деньги принесли по вашему документу.

Зыбкина. Уж деньги-то я вас покорно прошу подождать.

Барабошев. Да-с, это, по-нашему, пустой разговор называется. Разговаривать нужно тогда, когда в руках есть что-нибудь; а у вас нет ничего, значит, все ваши слова только одно мечтание. Но мечтать вы можете сами с собой, и я вас прошу своими мечтами меня не беспокоить. У нас, коммерсантов, время даже дороже денег считается. Затем до приятного свидания (кланяется), и потрудитесь быть здоровы! (Мухоярову.) Никандра, какие у нас дела по конторе спешные?

Мухояров. Задержка в корреспонденции; побудительные письма нужно подписать; потому платежи в большом застое.

Барабошев. Скажи Платону Иванову Зыбкину, чтобы он все, что экстренное, сюда принес.

Мухояров уходит.

Зыбкина. Я одного боюсь, Амос Панфилыч, как бы он на ваши шутки вам не согрубил, пожалуй, что обидное скажет.

Барабошев. Никак не может; потому обида только от равного считается. Мы над кем шутим, так даже и ругаться дозволяем; это для нас одно удовольствие.

Зыбкина. Нечего делать, надо будет денег искать.

Барабошев. Сделайте одолжение! И ежели где очень много найдете, так покажите и нам, и мы в оном месте искать будем. Честь имею кланяться.

Зыбкина уходит. Входят: Мухояров и Платон Зыбкин, в руках у него письма и чернильница с пером.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Барабошев, Мухояров, Зыбкин.

Барабошев. Корреспонденция?

Платон. Совершенно справедливо-с. (Кладет письма на столик и ставит чернильницу.)

Барабошев. А сколько писем? Чтоб не было мне утомления…

Платон. Подпишете без утомления; потому только пять.

Барабошев (шутя). Почему, братец, нечетка? Как ты неаккуратен.

Мухояров. Сколько чего, вы его не спрашивайте; он в счете сбивчивость имеет.

Платон. Нет, я счет твердо знаю и тебя поучу.

Мухояров. Извольте подписывать, после сосчитаем. (Подкладывает еще письмо и делает знак Барабошеву.)

Барабошев (подписывая). Я пять подписал, а вот еще. (Берет письмо, которое положил Мухояров.)

Мухояров. Я говорю, что счету не знает-с.

Платон. Моих пять, а шестого я не знаю-с.

Барабошев. Кто же из нас кого обманывает? Чья это рука?

Мухояров. Его-с. А ты, Платон, не отпирайся, нехорошо.

Платон (подходя). Позвольте! Я свою руку знаю. (Смотрит на письмо, потом с испугом хватается за карман.) Это письмо у меня украли… Оно сюда не принадлежит… Пожалуйте! Это я сам про себя… Это мое сочинение. (Хочет взять письмо.)

Барабошев. Осади назад, осади назад! Ты мне сам его подал, значит, я вправе делать с ним что хочу.

Платон. Позвольте, позвольте! Что я вам скажу… вы, может, не знаете… Да ведь это неблагородно, это довольно даже низко, Амос Панфилыч, чужие письма читать.

Барабошев. Что для меня благородно, что низко, я сам знаю: ни в учителя, ни в гувернеры я тебя не нанимал. Не пристань ты ко мне, я б твою литературу бросил, потому, окромя глупости, ты ничего не напишешь; а теперь ты меня заинтересовал, пойми!

Платон. Амос Панфилыч, ну имейте сколько-нибудь снисхождения к людям!

Барабошев. Стало быть, это тебе будет неприятно?

Платон. Да не то что неприятно, а для чувствительного человека это подобно казни, когда над его чувствами смеются.

Барабошев. А ты разве чувствительный человек? Мы, братец, этого до сих пор не знали. Сейчас мы вставим двойные стекла (надевает пенсне) и будем разбирать твои чувствия.

Платон (отходя). В пустой чердак двойных стекол не вставляют.

Барабошев. Вы полагаете, что в пустой?

Платон. Да уж это так точно. (Хватаясь за голову.) Но за что же, боже мой, такое надругательство?

Барабошев. А вот за эти ваши каламбуры.

Мухояров. И за два года вперед зачти!

Барабошев. По вашим заслугам надо бы вам еще по затылку награждение сделать…

Платон. Что же, деритесь! Все это вы можете, и драться и чужие письма читать; но при всем том мне вас жалко, очень мне вас жалко, да-с.

Барабошев. Отчего ж это такая подобная скорбь у вас?

Платон. Оттого что вы купец богатый, известный, а такие ваши поступки, и даже хотите драться…

Барабошев. Так что же-с?

Платон. А то, что это есть верх необразования и подлость в высшей степени.

Входит Мавра Тарасовна, за ней Филицата и Поликсена, которые останавливаются в кустах.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Барабошев, Мухояров, Платон, Мавра Тарасовна, Филицата, Поликсена.

Барабошев. Пожалуйте, маменька! Очень вы кстати, сейчас мы вам развлечение доставим, будем читать сочинение господина Зыбкина.

Мавра Тарасовна садится. Поликсена прислушивается из кустов.

Платон. Вот уж благодарю, вот уж покорно вас благодарю! Куда как благородно!

Барабошев (читает). «Красота несравненная и душа души моей». Важно! Ай да Зыбкин.

Платон. Эх! Как это довольно подло, что вы делаете!

Барабошев (читает). «Любить и страдать, вот что мне судьба велела. Нельзя открыть душу, нельзя показать чувства – невежество осмеет тебя и растерзает твое сердце. Люди необразованные имеют о себе высокое мнение только для того, чтоб иметь высокое давление над нами бедными. Итак, я должен молчать и в молчании томиться».

Мавра Тарасовна (сыну). Что ж это, миленький, такое написано?

Барабошев. Любовное письмо от кавалера к барышне.

Мавра Тарасовна. Какой же это кавалер?

Барабошев. А вот рекомендую: чувствительный человек и несостоятельный должник! Он должен мне по векселю двести рублей, на платеж денег не имеет и от этого самого впал в нежные чувства.

Мавра Тарасовна. К кому же это он, любопытно бы…

Барабошев. И даже очень любопытно. (Платону.) Слышишь, Зыбкин: нам с маменькой любопытно знать твой предмет, так потрудись объяснить, братец.

Платон. Мало ли кому что любопытно! Нет уж, будет с вас. Я так, про себя писал.

Мухояров. Да ты тень-то не наводи, говори прямо!

Мавра Тарасовна. Скажи, миленький! Вот и посмеемся все вместе, все-таки забава.

Платон. Умру, не скажу.

Барабошев. Он сейчас, маменька, скажет, у меня есть на него талисман. (Вынимает вексель.) Видишь свой документ? Коли скажешь, год буду деньги ждать.

Платон. Да невозможно. Смейтесь надо мной одним, чего вам еще нужно?

Мухояров. Как есть храбрый лыцарь, но, при всем том, без понятия к жизни.

Барабошев. Мало тебе этого? Ну, изорву, коли скажешь.

Платон. Жилы из меня тяните – не скажу.

Барабошев. Ну так пеняй на себя! Сейчас пишу уплату, двадцать пять рублей тебе за месяц. Ставлю бланк, без обороту на меня. (Пишет на векселе.) Передаю вексель доверенному моему. (Отдает вексель Мухоярову.) Видишь?

Платон. Что ж, ваша воля, отдавайте кому хотите.

Барабошев (Мухоярову). Завтра же представь вексель, получи исполнительный лист и (показывая на Зыбкина) опусти его в яму.

Платон (с испугом). Как, в яму, зачем? Я молодой человек, помилуйте, мне надо работать, маменьку кормить.

Барабошев. Ничего, братец, посиди, там не скучно; мы тебя навещать будем.

Мавра Тарасовна. Да, миленький, в богатстве-то живя, мы бога совсем забыли, нищей братии мало помогаем; а тут будет в заключении свой человек, все-таки вспомнишь к празднику, завезешь калачика, то, другое – на душе-то и легче.

Барабошев. Покорись, братец!

Платон (опустив голову). Ну, в яму, так в яму! Но только я теперь ожесточился.

Мавра Тарасовна. Какой ты, миленький, глупый! Двести рублей для вас велики деньги, хоть бы мать-то пожалел.

Платон. Ах, уж не мучьте меня!

Мавра Тарасовна. Ведь так, чай, какая-нибудь полоумная либо мещанка забвенная. Хорошая девушка, из богатого семейства, тебя не полюбит; ну, что ты за человек на белом свете!

Платон. Ничем я не хуже вас, вот что! Я молодой человек, наружность мою одобряют, за свое образование я личный почетный гражданин.

Мухояров. Нет, не личный – а ты лишний почетный гражданин.

Барабошев. Вот это верно, что ты лишний.

Платон. Нет, вы лишние-то, а я нужный, я ученый человек, могу быть полезен обществу. Я патриот в душе и на деле могу доказать.

Барабошев. Какой ты можешь быть патриот? Ты не смеешь и произносить… потому это высоко и не тебе понимать.

Платон. Понимаю, очень хорошо понимаю. Всякий человек, что большой, что маленький, – это все одно, если он живет по правде, как следует, хорошо, честно, благородно, делает свое дело себе и другим на пользу, – вот он и патриот своего отечества. А кто проживает только готовое, ума и образования не понимает; действует только по своему невежеству, с обидой и с насмешкой над человечеством, и только себе на потеху, тот мерзавец своей жизни.

Барабошев. А как ты обо мне понимаешь? Ежели я ни то, ни другое и, промежду всего этого, хочу быть сам по себе?

Платон. Да уж нельзя, только два сорта и есть, податься некуда: либо патриот своего отечества, либо мерзавец своей жизни.