Помоги проекту - поделись книгой:
Борис Казаков
Превращение элементов
Посрамление идеи, или хула алхимикам
(Вместо предисловия)
В царствование Людовика XIII некий Дюбуа заявил, что ему известен секрет получения философского камня, и он знает теперь, как добывать золото искусственным путём. Слух об этом достиг ушей кардинала Ришелье, фактического правителя государства. По этой причине Дюбуа однажды оказался в королевском дворце, где его заставили показать своё умение. Ловкий пройдоха взял у стража мушкетную пулю, что-то там над ней поколдовал, после чего она и впрямь стала… золотой. Первое, что пришло в голову изумлённому королю, — так это сделать Дюбуа казначеем: уж он постарается, и королевская казна никогда не будет пуста. Ришелье рассудил иначе: если он овладеет секретом Дюбуа, то его могущество ещё больше возрастёт, а если нет — нетрудно догадаться, к кому оно перекочует. Дюбуа поначалу было заупрямился, так ведь с упрямцами и разговор особый, и язык особый — пытки. Каждое добытое таким надежным способом признание тут же проверялось, золота, разумеется, ни разу не получили. И кончил Дюбуа жизнь на виселице как чародей — с чародеями тогда не церемонились.
Пожалуй, чаще других жертвами обмана становились правители небольших средневековых государств и княжеств Центральной Европы. Среди них император Рудольф II, курфюрст Август Саксонский, курфюрст Бранденбургский… Нюренбергский бургграф Иоанн сам занимался алхимическими опытами в надежде получить вожделенный металл.
А судьба незадачливых алхимиков, искавших для своих занятий богатых покровителей, была, как правило, печальной. Герцог Вюртембергский, потратив безрезультатно на алхимика Генадера 60 тыс. ливров, повесил его на позолоченной будто бы виселице. Также поступил со своим алхимиком маркграф Байретский, да ещё приказал прибить к виселице дощечку с надписью: «Когда-то я умел делать ртуть более постоянной, а теперь меня самого сделали более постоянным». В 1709 г. угодил на виселицу неаполитанец Каэтано, называвший себя графом Руджиеро.
Впрочем, не все герцоги и курфюрсты были так доверчивы, хотя, конечно, не меньше других жаждали злата. Иной правитель не спешил раскошеливаться в ответ на жаркие уверения алхимика, будто он сумеет озолотить своего благодетеля, а прежде напрямик спрашивал: скажи лучше, умеешь ли ты делать фальшивую монету?
Когда алхимик и поэт Аугурелли преподнёс папе Льву X поэму, в которой изложил известные, дескать, ему способы добывания алхимическим путём золота, то в награду получил пустой мешок — весьма необходимый, по мнению папы, предмет для того, кто владеет таким великим искусством…
Разложение феодализма было особенно благодатной почвой для «творчества» великосветских мошенников вроде самозванного графа Сен-Жермена, искусного иллюзиониста, уверявшего, что ему от роду… 360 лет. Ещё большей популярностью пользовался другой самозванный граф — Калиостро. Его принимали чуть ли не при всех королевских дворах Европы, «превращение» железных гвоздей в золотые, ртути в серебро было для него изящным трюком, а для светской публики — поражающим воображение чудом.
Бесплодные попытки алхимиков превратить неблагородные металлы в золото и серебро, откровенное мошенничество разного рода авантюристов и шарлатанов привели в конце концов к тому, что это занятие уже в средние века воспринималось искусством, основанным на обмане. «Пусть не останется здесь мною позабыт обман мошенника, алхимией прикрыт», — писал Себастьян Бранд в своём знаменитом сатирическом сочинении «Корабль дураков». Французский учёный Николя Лемери в 1675 г. отозвался об алхимии так: «Алхимия — это искусство без искусства, которое вначале лжёт, в середине работает и кончает нищетой». А Бернар Пернотт, один из тех несчастных, кто искренне поверил в идею и, потратив на неё состояние, стал нищим, с мрачным остроумием советовал: «Тот, кто желает кому-нибудь гибели, но не может осмелиться открыто напасть на своего врага, должен побудить его заняться изготовлением золота».
Отголоски прежнего недоверия и презрения к алхимии дошли и до наших дней. Этим словом пользуются, как правило, когда хотят что-либо осудить как не имеющее к науке никакого отношения.
Вниз и вверх по ступеням веков
Между тем всё не так просто. «Алхимики, — считает современный итальянский историк науки М.Джуа, — в поисках философского камня заложили фундамент для создания химии… Те исследователи, которых мы представляем себе запертыми в лабораториях, полных реторт и перегонных кубов, были бессознательно настоящими тружениками на ниве знаний».
Почти также отзывался об алхимиках великий Д.И.Менделеев. «Поверхностное знакомство с алхимиками, — писал он, — часто влечёт за собой невыгодное о них мнение, в сущности весьма неосновательное… Только благодаря запасу сведений, собранных алхимиками, можно было начать действительные научные изучения химических явлений».
Одна из самых безоговорочно положительных оценок алхимии принадлежит знаменитому химику XIX в. Юстусу Либиху. По его мнению, «алхимия никогда не была чем-либо другим, как химией…»
И возраст у алхимии почтенный — более 1000 лет. Обычно верхним пределом алхимии считают XVI–XVII вв., потому что именно в это время она под влиянием возвышения городов, развития торговли, ремёсел и промыслов начала уступать место практической, прикладной химии, связанной прежде всего с горным и металлургическим производством. В XVII в. были изобретены телескоп и микроскоп, благодаря которым люди, можно сказать, стали глядеть на окружающий мир иными глазами. XVII в. — это и век, когда на почве повышенного интереса к естествознанию возникают такие научные организации, как академии. В 1603 г. в Риме появилась «Accademia dei Lincei» — в дословном переводе «Академия рысей». Её члены должны были изучать природу с зоркостью, присущей этому зверю. К слову сказать, в числе членов академии был Галилей. В 1657 г. кардинал Медичи учредил флорентийскую «Академию опыта». В 1660 г. оформилось Лондонское Королевское общество.
Рубеж, отделяющий химию от алхимии, прослеживается, казалось бы, довольно чётко. Но также чётко проглядывает и его условность: последующее становление химии ещё долго шло в борьбе с алхимическими представлениями, в их преодолении. Ярых приверженцев алхимии было немало и позже. Даже в середине XIX в. существовали герметические общества (от имени бога Гермеса), члены которых были убеждены в достижении заветной цели.
Считается, что европейская алхимия как что-то более или менее определённое, со своей системой идей, догм, набором приёмов, рецептов, со своим характерным языком символов, аллегорий, магических формул и т. д. начала формироваться в IV в. н. э.
Среди алхимиков были настоящие и честные врачи, трудолюбивые ремесленники, учёные монахи и просто учёные. Арабы Джабир ибн Гайян (Гебер) и Аль-Рази (Разес), испанцы Раймунд Лулл и Арнальдо да Виллонова, немцы Альбрехт фон Больштедт (Альберт Великий) и некто Василий Валентин, англичанин Роджер Бэкон… Это IX–XVI вв. А вот ещё несколько ярких звёзд: Теофраст Парацельс — XVI в.; Иоганн Рудольф Глаубер, Ван-Гельмонт, Готфрид Лейбниц — XVII в. Даже сам сэр Исаак Ньютон, завершивший кладку величественного здания классической механики, которая претендовала на полное объяснение мира и потому, казалось, не оставляла места для алхимических спекуляций, — даже сэр Исаак Ньютон верил в возможность превращения металлов на алхимической основе. Правда, без пресловутого философского камня, а с помощью некоего универсального растворителя. «Золото, — писал он, — состоит из взаимопритягнвающихся частиц, сумму их назовём первым соединением, а сумму этих сумм — вторым и т. д. Ртуть и царская водка могут проходить через поры между частицами последнего соединения, но не через иные. Если бы растворитель мог проходить через другие соединения, иначе, если бы можно было разделить частицы золота первого и второго соединений, то золото сделалось бы жидким и текучим. Если бы золото могло бродить, то оно могло бы быть превращено в какое-нибудь другое тело».
Было бы, по-видимому, более справедливо назвать алхимию сложным, противоречивым явлением, в котором искренняя вера сочеталась с обманом, бескорыстие научного поиска — с жаждой наживы. Но нас интересует не сама алхимия, а идея, которую она безуспешно пыталась осуществить.
Истоки идеи теряются в седой мгле веков. Вера в то, что один металл может стать другим, складывалась постепенно по мере накопления практических наблюдений над превращением веществ в процессе изготовления предметов труда и быта. Случайно найденное или замеченное потом либо бесследно терялось, либо закреплялось в опыте поколений. Имея дело с разного рода предметами, вовлечёнными в сферу производственных интересов, люди, естественно, не могли не думать о природе и сущности процессов, при которых одно вещество становилось чем-то другим: например, непрозрачный песок — прозрачным стеклом, сырая глина — звонким и прочным сосудом… Материальное производство всегда было одновременно производством знаний. Ф.Энгельс указывал, что «…существеннейшей и ближайшей основой человеческого мышления является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался соответственно тому, как человек научался изменять природу».
Опираясь на данные археологии и свидетельства дошедших до нас письменных и других источников, историки определяющую роль в накоплении первоначальных практических знаний, в том числе и химических, отводят народам северо-востока Африки (долины Нила) и Востока (Двуречья, Индии и Китая): именно здесь возникли первые очаги земной цивилизации. Один из древнейших — египетский. Египтяне, по мнению ряда исследователей, дали нам само слово — химия. Правда, полного единодушия в этом вопросе нет. Одни считают, что химия ведёт свою родословную от древнеегипетских
Есть и другие толкования. Любопытно, однако, что почти всегда в них привлекаются термины и понятия, так или иначе связанные с металлургическим производством. Вероятно, химией в древности называли ту часть знаний и навыков, которая включала в себя добычу руды и обработку металлов, приготовление сплавов, изготовление поделок из драгоценных камней…
В египетских храмах служили одновременно и богам, и знаниям, и ремеслу. При многих из них были музеи и школы, в которых жрецы, наиболее образованные по тем временам люди, обучали инженерному и строительному делу, готовили смотрителей для копей, рудников и мастерских по выплавке и выделке металлов. То, что они знали и умели, для всех смертных вовсе не предназначалось. Во II в. до н. э. Климент Александрийский писал: «Жрецы никому не сообщают своих тайн, храня их для наследников фараонов и для тех из своих, кто отличается добродетелью и мудростью». Особенно строго охранялось так называемое священное искусство — всё, что жрецы умели делать с золотом и серебром.
Восток для народов Средиземноморья был сокровищницей знаний, окутанных тайной и потому ещё более привлекательных. Все, кто хотел познать эти тайны и прослыть мудрецом, стремились сюда. Греки, сами достигшие многого в ремёслах и особенно в мудрости, ездили в Египет учиться. Здесь побывали философы Демокрит и Платон, математик и астроном Эвдокс и многие другие учёные мужи Эллады.
В IV в. до н. э. Египет подвергся очередному завоеванию. За свою долгую историю он уже не единожды попадал под чужеземное владычество. Новому претенденту на власть над страной древнейшей культуры македонскому царю Александру не пришлось давать больших сражений и вести длительную осаду городов: египетская знать и жречество встретили его не как завоевателя, а как освободителя от ига персидского владыки Дария, и нарекли сыном бога Ра.
Египет стал частью огромной греко-восточной империи, созданной Александром в результате почти десятилетнего похода по Азии. В дельте Нила на берегу Средиземного моря Александр основал город — Александрию. Но империя Александра оказалась образованием крайне непрочным. Сразу же после его смерти в 323 г. до н. э. начался распад империи, сопровождавшийся полувековой борьбой за власть между видными сподвижниками Александра — диадохами. На развалинах империи образовался ряд государств, вошедших в историю под названием эллинистических.
Термин «эллинизм» достаточно условный и отражает только одну сторону этого этапа истории народов, живших на территории Восточного Средиземноморья, Западной Азии и областей, прилегающих к Чёрному морю, а именно — установление над ними греко-македонского господства и прорыв греческой культуры далеко на Восток. Другая — более существенная — сторона заключается в том, что в самих восточных рабовладельческих деспотиях вызревали условия, оказавшиеся благоприятными и для греко-македонской колонизации, и для распространения греческих культурных традиций. Завоевания Александра Македонского были вроде катализатора, во много раз ускорившего течение социально-экономических и культурных процессов на Востоке. Из слияния этих двух сторон и образовалась эллинистическая цивилизация — причудливая смесь восточных и греческих элементов и в общественной организации, и в религии, и в искусстве, и в философии.
Наиболее характерной страной эллинизма стал Египет. Так сказать, классика эллинизма. Удачно расположенная географически, египетская Александрия (кроме неё, Александр основал в разных концах своей империи ещё несколько городов своего имени) уже к концу IV — началу III в. до н. э. выросла в крупный центр необычайно оживившегося торгового обмена между Востоком и Западом, древней культуры и ремёсел. Правители Египта Птолемеи, наследники основателя династии македонца Птолемея, сына Лага, нещадно эксплуатируя не только рабов, но и «свободных» земледельцев, ремесленников, отстроили Александрию, сделали её столицей величественного царства. Их двор по пышности не уступал дворам египетских фараонов, по просвещённости — дворам греческих царей.
Широкую известность приобрели такие придворные учреждения Птолемеев, как Мусейон — «святилище муз», древнейшая в мире академия, и библиотека — уникальное по тем временам собрание пергаментных и папирусных свитков, глиняных и восковых таблиц. Целыми кораблями доставляли в библиотеку эти драгоценнейшие памятники восточной и греческой культуры. В городе была ещё одна библиотека, более доступная, — при храме Сераписа, нового божества, сочетавшего в себе черты египетских и греческих богов (типичная деталь эпохи эллинизма).
Александрия манила многих — и тех, кто хотел приобщиться к культуре, к накопленным здесь знаниям, и тех, кого соблазняли «райские» условия для занятий наукой, искусством, философией. Птолемеи освобождали своих придворных учёных, поэтов, скульпторов, архитекторов, философов от податей и брали их на государственное обеспечение.
Оживление экономики, рост торговли заметно повысили потребность в драгоценных металлах, а известные к тому времени месторождения уже не могли её удовлетворить. Отсюда повышенный интерес к священному искусству египетских жрецов. Оно стало предметом пристального изучения. Его рецепты переписывались, из них составлялись целые руководства, их по-своему толковали. В 1828 г. в одной из фиванских гробниц были найдены два папируса, написанные по-гречески. Но учёные считают, что сведения, содержащиеся в этих папирусах, взяты из какого-то египетского источника примерно IV в. до н. э. Оба папируса представляют собой сборники разных рецептов, в том числе касающихся «удвоения» и «утроения» благородных металлов, что на самом деле было не чем иным, как изготовлением подделок из меди путём добавки в него минералов арсенопирита, реальгара и аурипигмента.
Не меньшего внимания заслуживали свидетельства, которые в изобилии поставляла практика. Рудокопы знали, например, что на железных инструментах, пролежавших некоторое время в местах, где добывали медную руду, мог появиться красный налёт меди. Сильное впечатление производило присутствие в медных рудах какого-то количества золота. Ныне этим не удивишь никого. А тогда подобные факты совсем нетрудно было истолковать как «превращение элементов»: железо трансмутируется в медь, а медь — в золото. Только в природе это происходит чрезвычайно медленно. Задача, стало быть, заключается в том, чтобы найти пути и способы искусственного ускорения этого вполне естественного будто бы процесса. Вот их и искали, но не в экспериментах, а в туманных и таинственных текстах, составленных жрецами, и в умозрительных философских построениях греческих мудрецов. При этом ничего «противозаконного» не было в том, чтобы призывать на помощь и многочисленных богов, и небесные светила (астрологию), и различные сверхъестественные силы (магию).
Священное искусство древнеегипетских жрецов, технико-практические знания ремесленников, персидская и вавилонская магия, астрология, связывавшая происхождение известных тогда металлов (золота, серебра, меди, железа, свинца, олова и ртути) с Солнцем и планетами, — всё это смешалось, по меткому выражению одного историка науки, в адскую кашу, из которой тщетно пытались выловить рецепт сказочно быстрого обогащения. Поиски рецепта стали даже разделами официальной академической науки: аргиропея — получение искусственным путём серебра и хризопея — золота.
Ещё не было алхимии с её центральной идеей чудодейственного философского камня, но уже была сформулирована цель, для достижения которой этот камень понадобился. Причём не только в эллинистическом Египте. Установлено, что учение о трансмутации металлов почти в то же время (по некоторым источникам даже раньше) разрабатывалось в Индии и Китае. Во II в. до н. э. философ Вей По-йанг написал «Книгу перемен», в которой фигурируют «пилюли бессмертия», изготовленные, по всей вероятности, из киновари (крови дракона), всегда считавшейся китайскими химиками исходным веществом для получения золота. Легенда утверждает, что Вей По-йанг сам принял такую пилюлю, дал ученику и собаке. Умерли все (что не удивительно: ртутное соединение!), но потом будто бы воскресли и сделались бессмертными. Известен также труд другого китайского учёного II в. до н. э. — Ко Хунга. Здесь тоже говорится о «пилюлях бессмертия», но основной упор сделан на превращение неблагородных металлов в благородные. Рецепты приводятся, как обычно для такого рода литературы, очень туманные, воспользоваться ими мог только тот, кто умел читать не сами слова, а их некий тайный смысл.
Почти одновременно же в разных странах древнего мира сложились представления о строении веществ, которые были использованы для теоретического обоснования трансмутации металлов. История позаботилась о том, чтобы до нас более или менее отчётливо дошли взгляды философов Древней Греции: Фалеса (625–547 гг. до н. э.), Анаксимандра (610–546 гг. до н. э.), Анаксимена (588–525 гг. до н. э.), Гераклита (540–475 гг. до н. э.), Эмпедокла (483–423 гг. до н. э.) и, наконец, Аристотеля, родившегося за год до смерти Эмпедокла, учение которого он воспринял и развил, и скончавшегося через год после смерти Александра Македонского, учителем которого он был и на которого оказал огромное влияние.
То, из чего состоит окружающий мир, стало предметом обсуждения с тех пор, как раб «освободил» мыслителя от необходимости заботиться о куске хлеба насущного. Работу мыслитель презирал, размышление об устройстве мира считал занятием, достойным избранных. Опыт, эксперимент — та же работа, «чистому» размышлению она не нужна. Ему достаточно лишь наблюдения, чтобы построить систему, способную объяснить всё, весь мир. Наблюдение: когда воду нагревают, она частично превращается в воздух, частично — в землю (морская вода действительно дает много земли — осадка — при выпаривании). Вывод (Фалеса): весь мир состоит из воды, она — первооснова всего. Анаксимен рассуждал наоборот: первоначалом следует считать воздух, из которого при «сгущении» образуется вода, а при «разрежении» — огонь. Гераклит роль первоначала по той же логике отводил огню. Анаксимандр заменил всё это ещё большей абстракцией: основу всего сущего составляет некий безграничный, беспредельный принцип апейрон.
У Эмпедокла одинаково равны все четыре начала — огонь, воздух, вода и земля.
Аристотель продолжил рассуждения своих предшественников и завершил их учением, ставшим надолго основой знаний о строении и свойствах веществ. Согласно этому учению все земные тела состоят из четырёх начал-стихий (греческое «стохейя» — первоначало, основа): воды, земли, воздуха и огня. Для небесных тел Аристотель ввёл пятое начало — эфир. На небе он поместил также «двигатель» всех процессов, происходящих в мире. (Поначалу христианские богословы отвергли всю философскую систему Аристотеля, но затем, уцепившись за этого «верховного двигателя» всякого движения и другие идеалистические элементы этой системы, приспособили её для обоснования своей догмы о всемогуществе Бога).
Каждое из четырёх Аристотелевых начал-стихий обладает ещё двумя из четырёх же свойств: теплоты, холода, сухости и влажности. Вода холодная и влажная, земля холодная и сухая, воздух тёплый и влажный, огонь тёплый и сухой. Тут надо особо подчеркнуть, что речь идёт не о реальной воде или земле и т. д., а о стихиях, абстрактных философских принципах, соотношение которых как раз и определяет реальную вещь и её свойства. Практически это значит, что достаточно в каком-либо веществе изменить соотношение (количественно увеличить или уменьшить одно из свойств), как вещество сразу же станет совсем другим. Вот как, например, Аристотель объяснял происхождение металлов и минералов. Если солнечный луч действует на воду, то происходит влажное испарение; если на землю — сухое. Оба испарения взаимодействуют с землёй, соединяются и уплотняются. Если в таком уплотнённом теле будет преобладать стихия огня, получится минерал, если вода — металл. Чем меньше в металле стихии земли, тем он чище, благороднее. Золото, разумеется, — благороднейший из благородных металлов, в нём стихии земли практически нет. Потому-то золото не поддаётся действию жара (не даёт окалины), что в нём гореть нечему.
Аристотелю принадлежит первое определение элемента. По мнению Аристотеля, как слова состоят из букв (
Впоследствии толкователи Аристотеля стали подменять одно другим — элемент стихией, а стихию элементом, но затем стихии уступили место атомно-молекулярным представлениям о строении веществ. Слово «элемент» на основе тех же представлений приобрело иное значение. Ныне оно — одно из главных понятий химии и физики.
Во II–I вв. до н. э. эллинистические государства переживали острый социальный и политический кризис. В народных массах шло глухое брожение, находившее выход в религиозных исканиях. Беспощадная эксплуатация и горькое сознание своего бессилия что-либо изменить в этом мире рождали в угнетённых массах мечты о другом мире, где богатых ждёт возмездие, а бедные будут вознаграждены за земные страдания. В той же Александрии появилось множество разных сект, предлагавших наперебой свои рецепты спасения. «Это было время, — отмечал Ф.Энгельс, — когда даже в Риме и Греции, а ещё гораздо более в Малой Азии, Сирии и Египте абсолютно некритическая смесь грубейших суеверий самых различных народов безоговорочно принималась на веру и дополнялась благочестивым обманом и прямым шарлатанством; время, когда первостепенную роль играли чудеса, экстазы, видения, заклинания духов, прорицания будущего, алхимия, каббала и прочая мистическая колдовская чепуха».
Александрию наводнили алхимические «откровения», авторство которых приписывалось и богам, и пророкам, и царям, и философам. Назывались Клеопатра Египетская, бог Озирис, иудейский пророк Моисей, философ Демокрит и «трижды величайший» Гермес.
Чаще всего представление о тайных знаниях связывалось именно с Гермесом. По всей вероятности, это был обожествлённый египетский жрец, названный именем греческого бога, покровителя Александрии.
В IV в. уже н. э. широкую известность приобрело сочинение некоего Зосимы из Панополиса. В 28 книгах этого энциклопедического труда даётся, в частности, исторический обзор священного искусства, которое, как считает автор, имеет неземное происхождение. Падшие ангелы сходились с дочерьми человеческими и в награду за любовь сообщали им приёмы этого искусства. Кстати, Зосима по-своему объясняет слово «химия». Он связывает его с именем пророка Хема, написавшего якобы первую книгу о «секретах» превращения металлов. Зосима утверждает, что сестра иудейского пророка Моисея Мария умела из четырёх металлов получить чудодейственное соединение — «яйцо философов», с помощью которого можно производить любые превращения. Имя Марии после этого стало чрезвычайно популярным, ей приписывали изобретение ряда химических приборов. А во Франции ещё совсем недавно водяную баню называли баней Марии.
После того как Египет вошёл в состав новой могущественной империи — Римской и особенно после возвышения христианства, для александрийских учёных наступили трудные времена. В конце III в. н. э. император Диоклетиан жестоко подавил восстание египтян и заодно приказал сжечь древние книги, видя в них опасного врага римскому владычеству. Он искренне верил, что в книгах содержатся доступные только египтянам достоверные сведения о том, как можно изготовлять золото в неограниченном количестве. Разбогатев таким путём, Египет мог бы стать сильнее Рима…
В 325 г. н. э. по приказу императора Феодосия I был разрушен храм Сераписа, а через пять лет погибла в огне знаменитая Александрийская библиотека. В 415 г. толпа фанатиков-христиан, науськанная патриархом Кириллом, зверски расправилась с александрийскими учёными. Ещё через несколько лет император Юстиниан запретил какие бы то ни было химические занятия, объявив их богопротивным делом.
Итак, химия родилась на Востоке. Там же возникла идея превращения элементов (трансмутации металлов). В своих попытках осуществить её на практике химики пошли по ложному пути, который завёл их в болото мистики и магии. Но по дороге туда они всё-таки успели сделать много полезного. Они, в частности, улучшили процесс выделения золота из золотоносных руд, догадавшись расплавлять их в свинце. Были внесены кое-какие усовершенствования в общую металлургию, в производство керамики, стекла, в крашение тканей. Египетские химики открыли нашатырь, научились извлекать ртуть из киновари и каломели, применять её для нанесения позолоты на предметы (амальгирование)…
Похвалялась синица море поджечь…
Седьмое столетие ознаменовалось возвышением арабов. Они покорили множество народов и создали огромную империю — Халифат, включавший северное и северо-восточное побережье Африки, большую часть Пиренейского полуострова, страны Ближнего и Среднего Востока. Многие центры культуры оказались под их властью.
Отношение арабов к культуре завоёванных государств определялось формулой: «Мудрость мира — заблудшая овца, потерянная верующими; возврати её хотя бы из рук неверующих». И они черпали эту «мудрость» отовсюду — у народов Средней Азии, Закавказья, Персии, Сирии и Египта, развивали её и распространяли по всему миру. Созданный арабами Испанский халифат превратился в своеобразные ворота, через которые усвоенная ими греко-восточная культура хлынула в Европу. Гренадский университет украшала надпись: «Мир держится на четырёх столпах: на учёности мудрого, на справедливости великого, на молитвах праведного и на доблести храброго».
Это арабы к названию науки о веществе и его превращениях добавили приставку «ал», и с тех пор она стала алхимией. Никакого скрытого смысла в этой приставке нет.
Арабская алхимия значительно подняла уровень химических знаний, ввела в практику ремесленного производства много новых веществ, создала и описала методику получения и обработки различных материалов.
Арабская алхимия — это промежуточное звено, связывающее европейскую алхимию с античной химией. Европейские учёные познакомились с идеями греческих мудрецов, в том числе Аристотеля, сначала по сочинениям арабов и лишь потом стали переводить подлинники.
Одним из виднейших арабских учёных был уже упоминавшийся здесь Джабир ибн Гайян, известный в европейской литературе под именем Гебера. Он имел такую громкую славу, что многие жившие после него европейцы свои сочинения подписывали его именем, полагая, что авторитет знаменитого учёного не позволит сомневаться в их истинности.
Гебер писал, что любое предположение может быть принято только тогда, когда будет подтверждено точным доказательством. Главное в химии, наставлял он, — заниматься практической работой и производить опыты, ибо без этого нельзя достичь успеха. Гебер подробно описал все приёмы, которыми пользовался тогда химик-исследователь: кристаллизацию, возгонку, растворение, обжиг и другие операции. Азотная кислота, играющая в современной промышленности огромную роль, впервые была получена этим учёным и детально описана в его книге «Ящик мудрости».
Как же относился этот учёный к идее превращения металлов? «Нам, — писал он, — невозможно превратить металлы один в другой, как невозможно обратить быка в козу, потому что если природа употребляет тысячи лет для приготовления металлов, можем ли мы сделать то же самое, когда мы редко живём более ста лет? Возвышение температуры, которой мы действуем на тела, конечно, может в короткий промежуток времени производить то, для чего природа употребляет года, но это ещё слишком малое преимущество». Однако высказав эту мысль, которую с известной натяжкой можно считать вполне современной, имея в виду радиоактивный распад урана, приводящий к образованию свинца, Гебер добавляет: «Несмотря на все эти препятствия, не нужно терять надежды; многие препятствия более существуют в уме ложных мудрецов, чем в самой природе. Искусство не может подражать природе во всём; но оно может и должно подражать ей в некоторых пределах».
Учеником и последователем Гебера считается багдадский алхимик Аль-Рази — европейцы называли его Разесом. Он автор более 200 естественнонаучных, медицинских и философских трудов. Наибольшую известность доставила ему «Книга объемлющая» — обширный свод по практической медицине. Аль-Рази пересмотрел учение Аристотеля о первоначалах, так как, по его мнению, оно с трудом связывается с наглядными представлениями о свойствах металлов. Металлы, по Аль-Рази, — это сложные вещества, соединение начала металличности (носителем этого начала считалась ртуть) и начала горючести (носитель — сера).
Аль-Рази страстно верил и в трансмутацию металлов. Пожалуй, именно с него стоит начать длинный список жертв, принесённых на алтарь алхимии. Он проводил опыты в присутствии хоросанского князя Аль-Мансура. Опыты не удавались, и князь однажды, рассвирепев, ударил учёного по голове — учёный ослеп.
В Европе широкий интерес к алхимии возник примерно на рубеже XI–XII вв. и вскоре разгорелся большим пожаром. Как всегда бывает при повальных увлечениях чем-то, большинство искателей философского камня к науке не имело почти никакого отношения. Это были дилетанты, слепо верившие, что секрет его получения действительно таится в древних писаниях, но овладеть им может помочь только Бог или на худой конец сатана. Ведь это было время, когда вера в Бога, в чудеса, в существование сверхъестественных сил составляла суть мировоззрения людей. Отсюда тёмный, затуманенный аллегориями и смутными символами язык алхимических рецептов, появлявшихся в изобилии. И те, кто их сочинял, и те, кто ими пытался воспользоваться, не столько работали, сколько молились, гадали, творили заклинания, нередко обращались за помощью к духам, к нечистой силе, а это уж прямая дорога на костёр или виселицу. Церковь искореняла еретиков и колдунов безжалостно, хотя к идеям алхимиков теперь уже не проявляла столь определённого отношения, как это было в первые века. Более того, некоторые церковники не прочь были истолковать в пользу алхимии отдельные места из Святого Писания. Однажды монахи Сен-Назерского монастыря (Франция) получили распоряжение от самого Папы, согласно которому они должны были заняться «поиском тех замечательных веществ, которые превращают неблагородные металлы в благородные». Как ни старались монахи, ничего у них не получилось, конечно; но папа неудачу воспринял как непослушание и наказал — заставил на коленях проделать весь путь от Сен-Назера до Авиньона. По-иному решил проблему пополнения своей казны король Филипп Красивый: он разгромил орден тамплиеров и завладел его сказочными богатствами, накопленными грабежом и другими сомнительными способами. В умение добывать золото с помощью философского камня, которым похвалялись рыцари этого ордена, король не поверил.
И в это же самое время другая часть алхимиков неуклонно прокладывала путь прямому научному эксперименту. Беспорядочно перетирая, смешивая, сжигая, растворяя, перегоняя вещества, подвергая свою жизнь опасности (не раз случалось, что лаборатории взлетали на воздух), алхимики добывали знания, которые подготовили рождение химии как науки. Конечно, всё это они делали ради одной и той же цели — найти способ превращать металлы в золото. Р.Бэкон так определял эту цель: «Алхимия есть непреложная наука, работающая над телами с помощью теории и опыта и стремящаяся путём естественного соединения превращать низшие из них в более высокие и более драгоценные видоизменения. Алхимия научает трансформировать всякий вид металла в другой с помощью специального средства».
На какую же теорию опирались алхимики? В основе своей она мало чем отличалась от той, которую когда-то предложил Аристотель и которую слегка подправили и видоизменили арабы. Главным было прежнее положение, согласно которому золото — самый совершенный металл. В нём природа выразила своё постоянное стремление к идеалу. Другие металлы — просто «недоработка» природы, ей помешали какие-то причины довести дело до конца.
В XIII в. большим авторитетом для алхимиков был Альберт Великий. Как и арабские алхимики, он учил, что металлы — это соединения из ртути и серы, т. е. состоят из тех же абстрактных начал металличности и горючести. Но поскольку эти два начала не передают полностью свойств металлов, то, по мнению Альберта Великого, в состав металлов должны входить ещё вода и мышьяк. О превращении металлов друг в друга можно судить по изменению цвета: ртуть окрашивает металл в белый цвет, сера — в красный, мышьяк — в жёлтый. Присутствие воды в металле придаёт ему плотность.
Прозвище «Великий» этот бывший профессор богословия в Кёльне и Париже, а также бывший епископ Регенсбургский заслужил своими многочисленными сочинениями и большими познаниями в науках. Отказавшись от духовной карьеры и сняв с себя высокий сан епископа, он поселился в монастыре и провёл множество опытов, которые описал в своих естественнонаучных трактатах. Конечно, наивно было бы ожидать, чтобы этот богослов, всю жизнь боровшийся против материалистического истолкования идей Аристотеля, стал последовательным естествоиспытателем: в его трактатах наряду с непосредственными наблюдениями немало фантастического в духе библейских легенд.
Многие алхимики считали, что легче всего превратить в золото ртуть — ведь в ней больше всего металличности, т. е. той самой абстрактной ртути, которая была основной составной частью золота. «Я превратил бы море в золото, если бы оно было из ртути!» — убеждённо заявлял алхимик Раймонд Лулл.
Это очень колоритная фигура. Родился Лулл на острове Майорка, рода богатого и знатного. Служил арагонскому королю, промотал всё состояние. В Париже познакомился с Р.Бэконом, узнал об алхимии, что называется, из первых рук и страстно увлёкся ею. Бурная жизнь этого алхимика кончилась тем, что он был побит камнями в Африке, куда судьба забросила его в роли миссионера. Лулл написал много алхимических сочинений, настолько малопонятных, что они стали для более поздних алхимиков примерно тем же, чем для александрийских академиков было священное искусство древнеегипетских жрецов. Сам же Лулл был убеждён: его не понимают потому, что читают не в надлежащем расположении духа и не с чисто философским стремлением к истине, а с преступной жаждой к новизне или с корыстолюбивой целью.
В 1515 г. император Максимилиан I приказал установить, в каком монастыре жил автор сочинений «Триумфальная колесница антимония», «О великом камне древнейших мудрецов», «Раскрытие таинственных приёмов», разошедшихся по Европе в большом количестве рукописных копий. Розыски кончились неудачей: ни в одном из монастырей не было монаха с именем Василий Валентин, которое стояло на заглавных листах этих сочинений. До сих пор никто не может сказать определённо, кто скрывался под этим именем. Вполне возможно, что Василием Валентином (от греческого: могущественный царь) называла себя группа авторов, хорошо знакомых и с медициной, и с практической химией. Сочинения Василия Валентина выгодно отличались от множества других алхимических сочинений обилием по-настоящему естественнонаучных наблюдений, богатством практических сведений и верным во многих случаях — по тем временам, конечно, — их объяснением. Правда, в них было немало того, что роднило с обычной алхимической литературой: мистики, аллегорий и т. д.
Василий Валентин внёс существенные изменения в теорию строения металлов. В них не два, а три начала: ртуть — носительница металличности, сера — основа горючести и соль. Третий составной элемент обусловливает способность металлов образовывать соли при взаимодействии с кислотами. Ни один из этих элементов не имеет ничего общего с реальными веществами — ртутью, серой и солью. Нельзя «принимать за семена металлов обыкновенную серу и обыкновенную ртуть, потому что обыкновенная ртуть, будучи сама металлом, не может быть семенем металлов. Также и обыкновенная сера представляет собой известь (по-современному — оксид). Каким же образом она может быть семенем?»
Учение Василия Валентина о трёх основных началах-элементах вместе с другими алхимическими представлениями вошло в XVI–XVII вв. в натрохимию — науку о применении химических веществ в медицине. Как и алхимию, врачевание с помощью лекарства европейцы восприняли у арабов. От них же пришла в Европу идея специальных лабораторий по изготовлению лекарств — аптек. Лекарства и арабы и европейские врачи изготовляли преимущественно из растений. Минеральное сырьё почти не использовалось.
До XVI в. химия (алхимия) и медицина развивались, мало соприкасаясь друг с другом, хотя и та и другая искали универсальное средство: алхимия — философский камень, медицина — эликсир жизни. Соединил их выдающийся швейцарский врач и химик Теофраст Парацельс (1493–1541). Подлинное имя основателя натрохимии — Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. Парацельсом он назвал себя демонстративно: в переводе на русский язык это слово означает — сверхблагородный, превосходящий Цельса, а Цельс — знаменитый врач, популяризатор и энциклопедически образованный учёный.
Искусство врачевания Парацельс перенял, видимо, от своего отца, тоже врача и алхимика. Жизнь Парацельса полна удивительных приключений. Он объездил всю Европу, побывал даже, как он сам утверждает, в Татарии и Египте, хорошо изучил знахарство и народную медицину, водился с ворожеями, цыганами, чернокнижниками, приглядывался к цирюльникам, которые в то время были не только брадобреями, но и хирургами. Да и сам зарабатывал себе на жизнь ворожбой и астрологией. После долгих странствий вернулся в Базель и сразу же приобрёл репутацию искуснейшего лекаря. Началось стремительное восхождение по социальной и научной лестнице. Не имея никакого специального образования, он стал профессором Базельского университета. Профессорство начал весьма решительно и нагло: публично сжёг сочинения великих врачей прошлого Галена (II в. н. э.) и Авиценны (980-1037) и призвал целиком полагаться на мудрость природы и его, Парацельса, опыт. В действиях Парацельса нетрудно установить родство с поступками другого реформатора — священника Мартина Лютера, который тоже демонстративно сжёг папскую буллу, перевёл Библию на немецкий язык и возглавил антикатолическое движение в Германии.
Через год противники Парацельса, считавшие его выскочкой и неучем, потребовали, чтобы он предъявил диплом врача и доказал своё право занимать профессорскую должность. Но не так-то просто было справиться с человеком, которого поддерживали власть имущие и самоуверенность которого не знала границ. Его письмо в городской совет Базеля составлено как ультиматум: совет должен «приказать его (Парацельса) врагам прекратить нападки на университетского профессора и не препятствовать ему в чтении курса оскорбительными выражениями и низкими обвинениями, которыми осыпают его».
Пока Парацельс воевал со своими врачами-недругами, он оставался несокрушим. Но он так разошёлся, что повздорил однажды с влиятельным сановником. Ссору их разбирал городской суд. Парацельс вёл себя на суде высокомерно и не рассчитал, естественно, своих сил. Над ним сгустились тучи, и ему ничего другого не оставалось, как покинуть Базель, попросту — сбежать. Так было утрачено решительно всё, чего он достиг. После долгих скитаний на чужбине он умер в Зальцбурге нищим, оставив после себя уйму легенд и версию о том, что он не умер, а его убили.
Парацельс рассматривал человеческий организм как химическую лабораторию и провозглашал, что все болезни происходят от недостатка или избытка тех или иных веществ; задача врача, по Парацельсу, в том, чтобы восстановить правильное их соотношение, введя в организм необходимые химические препараты. Химики должны заниматься не превращением металлов в золото, а приготовлением лекарств. А как готовить такие лекарства, из чего исходить? Парацельс утверждал, что все вещества получены соединением трёх начал: ртути, серы и соли, т. е. как учил Василий Валентин.
Во всём другом Парацельс не выходил из круга обычных для алхимии представлений, писал привычным для алхимиков языком. Он утверждал, в частности, что в желудочно-кишечном тракте обитает некий «верховный дух Архей», управляющий жизненными процессами, отделяющий полезное от вредного, противодействующий отравлению, регулирующий пищеварение. Если, говорил Парацельс, заболевает сам Архей, то работа организма нарушается, и тогда соблюдение равновесия между нужными веществами может и не оказать ожидаемого действия.
И совсем не по склонности к хвастовству, а как истый алхимик он уверял, что знает секрет приготовления философского камня и демонстрировал «превращение железа в медь», погружая нож в раствор медного купороса. А в одном из своих сочинений он писал: «Знайте, что все семь металлов рождены из троякой материи, а именно: из Меркурия, Сульфура и Соли, однако они отличаются друг от друга и имеют особую окраску. Таким образом, Гермес сказал вполне правильно, что все семь металлов произведены и смешаны из трёх субстанций; подобным же образом из этих субстанций составлены тинктуры и философский камень…»
Полемика, вызванная Парацельсом, не ослабевала и после его смерти. Но дело своё Парацельс сделал: химия из душных монастырских келий перекочевала в аптеки, которые до этого времени представляли собой не более чем склады различных кореньев и вытяжек. Её стали изучать на медицинских факультетах университетов. Долгое время основным учебным пособием служил обширный курс, составленный натрохимиком Андреасом Либавием. Этот труд, названный «Алхимией», Либавий написал в значительной части на основе собственных наблюдений и исследований. Он дал развёрнутые характеристики известным к тому времени веществам, привёл способы их получения, рецепты приготовления различных лекарственных смесей. Предложил даже проспект химической лаборатории, иллюстрированный чертежами, сопровождаемый сведениями о химической посуде, аппаратуре, нагревательных приборах. Как и следовало ожидать, трансмутацию металлов этот учёный считал реальным процессом. В частности, именно этим он объяснял осаждение меди из раствора на железных предметах.
Современник Либавия Ван-Гельмонт был широко образованным и талантливым учёным-натрохимиком. Располагая средствами, он большинство своих исследований провёл в собственной домашней лаборатории. В своих сочинениях он, может быть, впервые подверг сомнению положение Аристотеля о четырёх элементах-качествах. Аргумент при этом, правда, нельзя считать достаточно веским: Аристотель-де не был христианином, а потому его утверждения не могут быть достоверными и убедительными.
Не могут, считал Ван-Гельмонт, быть истинными составными частями всех тел и элементы алхимиков — ртуть, сера и соль, ибо их присутствие в телах доказать нельзя. Главной составной частью всех тел, по утверждению этого учёного, является… вода. К такому выводу привёл его ставший хрестоматийным знаменитый опыт с пятилетним выращиванием ивы в цветочном горшке. Дерево, в течение этого времени ничего не получавшее, кроме воды, дало (с учётом опавших листьев и веса земли) привес более 164 фунтов.
Исследования Ван-Гельмонта положили начало развитию химии газов, и его можно считать родоначальником пневматической химии. И сам термин «газ» введён этим учёным. Довольно подробные сведения дал Ван-Гельмонт об углекислом газе, который он назвал «лесным духом» (или лесным газом).
Ван-Гельмонт высказал весьма важное положение о том, что элемент («первоначальная материя»), даже подвергнутый химическим превращениям, в известном смысле сохраняет свою индивидуальность во вновь образованном продукте. Он показал, что серебро после растворения в азотной кислоте содержится в растворе и может быть оттуда выделено в виде рогового (хлористого) серебра, из которого можно получить и металлическое серебро. Проводя параллель, Ван-Гельмонт пришёл к заключению, что известный всем пример с появлением меди на железе никак нельзя считать подтверждением превращения металлов. Просто медь выделяется из раствора и осаждается на железе.
Правда, в этом Ван-Гельмонт не был первым. До него о том же говорил, например, Анджело Сала, но авторитет Ван-Гельмонта как экспериментатора был настолько высок, что пальма первенства в опровержении одного из стойких заблуждений алхимиков досталась ему. Это никак не означает, что Ван-Гельмонт вообще противник алхимии. Совсем наоборот. В идею трансмутации он верил безоговорочно и даже описал опыт, в результате которого ему удалось якобы превратить ртуть в золото и серебро с помощью ничтожного количества философского камня. Однако Ван-Гельмонт ни словом не обмолвился, как досталось ему это чудодейственное вещество — заветная мечта алхимиков.
Заветная, недостижимая и ложная… Ну а если «очистить» эту мечту от религиозно-мистической шелухи и, конечно, оставить без внимания хвастливое заявление Раймонда Лулла, напоминающее угрозу сказочной синицы море поджечь, то что останется?
Мир — это стихии плюс движение. Так учили древние. Тут между ними не было несогласия. Несогласие проявилось в понимании стихий. Стихии непрерывны, говорили одни (от Фалеса до Аристотеля). Нет, стихии прерывны, доказывали другие (от Левкиппа до Лукреция — о них у нас ещё будет разговор). Ну а раз стихии непрерывны, то что им мешает переходить друг в друга? Аристотель сказал: ничто. Алхимики были с ним согласны: опыт и интуиция подсказывали им, что мир един. Они не знали только законов развития этого единого мира и не умели их познавать. Путь, которым они шли, был ошибочен, но они ошибались по незнанию.
И ещё потому, что они взялись за дело раньше времени.
Алхимики в течение ряда веков топтались на месте. К шести металлам, которые были известны с давних пор, они прибавили всего пять новых «элементов» — мышьяк, сурьму, висмут, цинк, фосфор. Число химических соединений благодаря их стараниям увеличилось раз в десять. Было разработано простейшее оборудование. Вот, пожалуй, и всё, чего они достигли. За то же время астрономия и физика достигли неизмеримо большего. Но случаен ли тот факт, что и Лейбниц, и тем более Ньютон, так много сделавшие для научного познания мира, были алхимиками? Отнюдь нет. Механические формы движения материи наглядны, вот они — на виду, а химические скрыты за семью печатями. Простейшее лабораторное оборудование позволяло алхимику соединять одни вещества с другими, но совершенно не давало возможности «заглянуть» внутрь химических превращений. Он работал вслепую, методом «проб и ошибок», но работал, сам того не подозревая, ради накопления знаний.
Вот что останется, если трезво взглянуть на то, чем занимались алхимики более тысячи лет в Европе и более двух тысяч лет на Востоке.
Дракону подрезают крылья
Дракон — распространённый символ алхимии. Той самой, для которой философский камень был и целью, и средством. Но под влиянием растущих общественных потребностей (развития металлургии, ткачества, военного и строительного дела, роста городов с их ремесленным производством) алхимия, не отказываясь от этой цели, стала постепенно расширять круг своих интересов. В её недрах формировалось направление, представителей которого в исторической науке принято называть химиками-технологами. Ещё Р.Бэкон разделял алхимию на теоретическую и практическую. Натрохимики были в известном смысле первыми, кто повернул алхимию лицом к нуждам общества. Больше всего, однако, для развития этого направления сделали Бирингуччо, Агрикола, Палисси и другие химики-практики.
В десяти книгах огромного труда «Пиротехния», составленного Ваноччо Бирингуччо и вышедшего в свет в 1540 г., рассказывается о добыче и свойствах руд, купоросов, серы, поваренной соли, на уровне практических знаний того времени приводятся сведения о добыче и очистке золота, описывается литейное дело, обработка металлов, производство стекла, изготовление фейерверков и многое другое. Любопытно, что Бирингуччо приводит наблюдение, которое было научно объяснено только два столетия спустя — в результате рождения, развития и смерти теории флогистона. Речь идёт об увеличении веса металлов при их прокаливании.
Саксонца Георгия Агриколу называют «отцом металлургии». Он был современником Бирингуччо и в некотором роде его последователем. По образованию — врач, по призванию — учёный, оставивший заметный след в минералогии, горном деле и металлургии.
В молодости Агрикола сполна отдал дань «золотоискательским» увлечениям. Да и потом не отказывался от самой идеи, но со всей определённостью химика-практика отвергал схоластику, невежество и хвастовство, которыми эта идея густо обросла. Он писал: «…хотя повсюду имелось и имеется так много этих химиков (алхимиков), и все они денно и нощно напрягают свои силы, чтобы получить возможность накопить великие груды золота и серебра, утверждения эти, естественно, вызывают сомнения… ибо если бы они действительно усвоили таковые, то… давно наполнились бы города золотом и серебром. Их суесловие изобличают также книги, которые они подписывают именами Платона, Аристотеля и других философов, чтобы эти славные имена в заголовках их книг придавали последним в глазах простых людей видимость учёности».
Главный труд Агриколы «12 книг о металлах», любовно изданный, превосходно иллюстрированный, пользовался широкой популярностью, был в сущности своеобразной энциклопедией для металлургов в течение долгого времени.
Ещё определённее выразил своё отношение к алхимии Бернар Палисси, с именем которого связано раскрытие секрета технологии фаянса и цветных глазурей. Он был против каких бы то ни было умозрительных спекуляций и признавал только опыт и наблюдение. «Я не имел иной книги, кроме неба и земли, которая известна каждому, и каждый может узнать и прочесть эту прекрасную книгу».
У алхимии всегда были скептически настроенные противники, но отношение к ней и Агриколы, и тем более Палисси — это уже тенденция, наметившаяся в XVI в. и окрепшая в следующем столетии, что, как уже говорилось, отнюдь не означает полного исчезновения приверженцев алхимических воззрений.
Всё более и более становились смешными в глазах современников поиски философского камня, язык и символика алхимических сочинений, но время коренного пересмотра идеи трансмутации ещё не пришло.
Провозвестником нового понимания задач науки выступил английский философ-материалист и государственный деятель Фрэнсис Бэкон. Целью науки, считал он, является увеличение власти человека над природой путём достижения истинных причин явлений, т. е. как раз тем путём, который был неведом алхимикам. Не дедукция, которая позволяла учёному строить свою систему из собственных же понятий, как паук ткёт паутину, а индукция, основанная на аналитическом понимании эксперимента, — вот истинный метод познания природы.
Лондонское Королевское общество, основателями которого были такие учёные, как Роберт Гук, Роберт Бойль и Исаак Ньютон, своим девизом избрало стих римского поэта Горация: «Я не буду следовать рабски словам учителя».
«Химики, — писал Роберт Бойль, — до сих пор руководствовались чересчур узкими принципами, не требовавшими особенно широкого умственного кругозора; они усматривали свою задачу в приготовлении лекарств, в извлечении и приготовлении металлов. Я смотрю на химию с совершенно другой точки зрения; я смотрю на неё не как врач, не как алхимик, а как должен смотреть на неё философ. Если бы люди принимали успехи истинной науки ближе к сердцу, нежели свои личные интересы, тогда можно было бы легко доказать им, что они оказывали бы миру величайшие услуги, если бы посвятили все свои силы производству опытов, собиранию наблюдений и не устанавливали бы никаких теорий, не проверивши предварительно их справедливости путём опытным».
Важнейшим печатным трудом Бойля была его книга, названием которой он выражал поставленную перед наукой задачу — «Скептический химик».
Поделиться книгой: