Статьи

Доселе в такой свободе, великодушно даруемой русскою веротерпимостию татарам, полякам, евреям, немцам и французам, отказываемо было одним русским старообрядцам. Но, как полагают, ныне настало время и старообрядцам, людям русского происхождения, быть сравненными в правах свободы совести с проживающими в России иностранцами; нынче полагают, что и старообрядцы будут так же свободно учить своих детей в русских школах, как учатся и теперь проживающие в России чужеземцы; нынче даже утверждают, что это непременно будет так, потому что этого требует дух времени, историческое развитие государства, сочетание событий… Одним словом, утверждают, что даже всякое сомнение в том, что школы раскольникам будут разрешены, неуместно.

В таком взгляде общества на требования нашего времени очень много утешительного, но мы, к сожалению, не можем всецело разделить всех этих светлых упований и не беремся предрешать вопроса о раскольничьих школах ни в какую сторону и будем ждать, как разрешат этот вопрос власти, от которых зависит его разрешение. Нас в настоящую минуту занимает не решение вопроса о раскольничьих школах, а общеинтересная история этого дела в его прошедшем.

В противность общераспространенному мнению, что раскол, ища в настоящее время школ, выкидывает, так сказать, совершенно новое па, мы должны сказать, что русский раскол давно уже с свойственным ему упрямством стремился становиться в эту позицию. Русские староверы давно добиваются возможности учить своих детей, и искание школ расколом составляет целую историю, может быть, интересную не менее истории искания расколом священства. История эта, любопытная сама по себе, по фактам и событиям, из которых она слагается, будет иметь большое значение в истории русской цивилизации. Мы имеем намерение в настоящее время, когда общество заинтересовано возбужденным вопросом о раскольничьих школах, познакомить интересующихся этим вопросом читателей с любопытною историею искания раскольниками школ в России.

У русских старообрядцев, или раскольников, в настоящее время нет школ, дозволенных правительством, но они некогда были. Начало систематическому воспитанию малолетних раскольников положено московским купцом Ильею Васильевичем Ковылиным в первой четверти текущего столетия. Из истории Преображенского кладбища в Москве мы знаем, что: “в одном из зданий этого кладбища было устроено Ковылиным училище, где мальчики с бойкими способностями обучались чтению и письму церковному под руководством наставника Осипова. Потом очередные наставники толковали им катехизис. Образование оканчивалось изучением главных пунктов отличия федосиевского учения от учения православной церкви. Для учеников была открыта кладбищенская библиотека, состоявшая из старопечатных книг и раскольничьих сочинений, которою они пользовались под руководством своих учителей”. Эта особая раскольничья школа, существовавшая в Москве, учреждена была на Преображенском кладбище, в тех соображениях, что раскольники не желали посылать своих детей в общие школы, а не желали они посылать своих детей в общие русские школы потому, что в этих русских школах детям старообрядцев преподавался бы закон Божий и вообще религиозные правила в духе новшества, которое составляет основу религиозного разномыслия раскольников с господствующею церковию. Вот откуда возникла потребность в особых школах.

Ковылинская школа на Преображенском кладбище существовала до тех пор, пока в общине были хорошие радетели, умевшие ее отстаивать. Затем, во время всеобщего гонения на раскол, школа эта была закрыта. Люди, имевшие возможность близко ознакомиться с старыми делами Преображенского кладбища, заявляли у нас печатно, что все образование (Преображенской) кладбищенской школы “было направлено к тому, чтобы внушить детям отвращение к церкви и церковникам-никонианам” (“История Преобр<аженского> кладб<ища>”, стр. 46). Мы не можем утверждать полную верность этого заключения; но, принимая во внимание общие тенденции раскола и исключительные воззрения покойного Ковылина, мы не станем и опровергать сделанного вывода. Может быть, в преображенской кладбищенской школе в ее цветущее время и действительно преобладало упомянутое направление, но ниже в нашем рассказе мы будем иметь возможность показать, что собственно вовсе не это направление было поводом к закрытию раскольничьих школ и к оставлению детей староверов без всякого образования, а простое желание во что бы то ни стало закрыть их и тем принудить раскольников посылать детей в общие русские школы. Впрочем, мы теперь на минуту все-таки остановимся на ковылинской школе.

Школа Преображенского кладбища была весьма неблестящая. Сколько известно, познания в науках и искусствах, выносимые воспитанниками из этой школы, вообще были до крайности бедны. О науках, способствующих развитию самостоятельного мышления, в школе ковылинской, разумеется, не было и помину. В ней учили счислению, но и то слегка, настолько, насколько это необходимо по соображению русского лавочника. В искусствах шли также очень недалеко. Некоторые из членов кладбищенской школы приобретали, впрочем, замечательное искусство писать по-уставному, а потом занимались переписыванием богослужебных книг, которые по дорогой цене продавались в конторе кладбища иногородным федосиевским общинам и зажиточным федосиевцам. Другие занимались иконописным искусством и делали копии с древних икон, достигая в этом искусстве такой высоты и такого совершенства, что самые известные знатоки с трудом могли отличить их копии от оригиналов. Весьма искусно воспитанники умели подделываться и под древние рукописи, изменяя при том и цвет бумаги и соблюдая малейшие остатки древности.

Кроме внушения вражды к господствующей церкви и церковникам-никонианам, в этом, сколько известно, заключалось и все образование в большой ковылинской школе на Преображенском кладбище, и в этом же оно заключалось больше или меньше во всех общинах федосеевского согласия, находившихся во времена Ковылина в зависимости от Преображенского кладбища. Иначе это и не могло быть, потому что все эти общины от Преображенского кладбища получали наставников и в его же конторе покупали свои книги. Школа эта закрыта, как закрыты и все раскольничьи школы, в то время, когда правительство, озабочиваясь привлечением раскола в лоно господствующей церкви, полагало достигать этого путем преследования. С тех пор дозволенных правительством раскольничьих школ нет, и память о них, мало-помалу изглаживаясь, чуть-чуть вовсе не исчезла даже в самом расколе. По крайней мере, к нашим временам слава московской ковылинской школы настолько померкла и забылась, что идеалом школ, об учреждении которых никогда не переставали мечтать раскольники, у них являлась не ковылинская, а другая, уже тоже тридцать лет назад уничтоженная школа. В 1862 г. старообрядцы Петербурга и вообще всего северо-западного края, утешенные милостями и льготами, дарованными им в царствование нынешнего Государя, возымели надежду, что, рядом с этими льготами, им, вероятно, не отказано будет и в праве снова учредить школы, в которых могло бы обучаться их юношество. Тогда, высказывая эти надежды, раскольники северо-западных общин заявляли, что они желали бы иметь школы не такие, какие были в Москве, где будто бы “все образование было направлено к тому, чтобы внушить детям отвращение к церковникам-никонианам”, а такие школы, какие были и какие будто бы и поднесь потаенно существуют у старообрядцев Риги. При всех этих ходатайствах заметно было, что русские старообрядцы, указывая на рижскую общину, представляют себе эту общину идеалом всестороннего благоустройства и желанной свободы. Правительственное лицо, к которому простирались эти ходатайства, прежде, чем отвечать на них, желало ознакомиться с тем, что такое была прежняя уничтоженная рижская школа; что такое ныне потаенно там существующая школа, и вообще, что такое составляет в образовании рижан идеал старообрядцев, стремящихся к учреждению у себя школ?

Раскольничья школа существовала в Риге при так называемом гребенщиковском богоугодном заведении (заведение это называется “гребенщиковским” потому, что оно устроено щедротами некоего старообрядца Гребенщикова — радетеля об общественном благе).

Школа при гребенщиковском заведении помещалась в одном здании с больницею, приютом для требующих общественного призрения, большою моленною, певческою и кельями. Заведение это состояло в ведении рижского приказа общественного призрения; а школа на общих основаниях приходских училищ подчинялась надзору местного директора училищ. Учителем в этой школе был шкловский мещанин Емельянов, обучавший детей чтению, письму и арифметике. Чтобы учитель Емельянов внушал воспитанникам рижской школы вражду к господствующей церкви и к церковникам-никонианам и чтобы в рижской школе вообще держалось такое раздражающее направление, этого из дел архива не видно.

Из представления же рижского гражданского губернатора г. Егора фон-Фелькерзама генерал-губернатору барону Палену от 15 августа 1830 г. за № 72 узнаем, что и названный нами учитель, шкловский “мещанин Дорофей Дмитриев Емельянов был человек экзаменованный, имел от губернского директора училищ свидетельство, выданное ему 28 сентября 1828 г. за № 649, в удостоверение, что он имеет право преподавания наук в первоначальной школе”.

Так, школа при гребенщиковском заведении существовала открыто; обучала и выпускала воспитанников, и никто не обращал на нее никакого внимания и не находил в существовании ее никакого вреда ни для нравов, ни для государства. До 1830 г. гребенщиковская школа идет тихо и мирно, и история школы за весь этот спокойный период ее существования не представляет ничего занимательного. Наибольший интерес в это время она представляет не как педагогическое учреждение, а как приют, в который подбирали с улицы бедных детей. В гребенщиковской школе учили детей чтению, письму да арифметике и потом обученных всему этому мальчиков пристроивали в лавки к торговцам или в ученики к ремесленникам; а из тех, у которых оказывались хорошие голоса, формировали хор для молитвенного пения. Из разговоров с бывшими учениками гребенщиковской школы (из которых некоторые уже оставили раскол и присоединились к православию) оказывается, что в гребенщиковской школе отнюдь никогда не было такого вредного направления, которое было в свое время обнаружено в московской школе Ковылина. Рижская гребенщиковская школа имела только то сходство с московскою школою Преображенского кладбища, что она была в образовательном отношении учреждения довольно слабая. Умнейшие из рижских раскольников, сколько-нибудь способные понять и оценить достоинство школ, не выражают никакого сочувствия ни к курсам, ни к методам преподавания уничтоженной гребенщиковской школы, но при всем том они сетуют о ее закрытии. Они сетуют об упразднении этой школы потому, что, как ни плоха была, она все-таки давала возможность огромному количеству сирот, тяготящих рижскую раскольничью общину, обучаться грамоте и делаться полезными детьми, тогда как ныне дети эти, шатаясь без всякого дела, занимаются ремеслом, которое дало им название “карманщиков”.

Как и по какому поводу в Петербурге вспомнили о рижской гребенщиковской раскольничьей школе, я не встретил в делах рижского генерал-губернаторского архива никаких сведений; но покойный попечитель рижской общины Петр Андреевич Пименов говорил мне, что обществу вздумалось будто бы попросить правительство не то о какой-то субсидии для школы, не то о расширении ее программы, и эта просьба была причиною того, что на школу обратили внимание и закрыли ее. В какой степени этот рассказ Пименова заслуживает вероятия, — теперь отвечать трудно, а из дел генерал-губернаторского архива видно лишь то, что в начале этой истории лифляндский, эстляндский и курляндский генерал-губернатор и попечитель дерптского учебного округа барон фон дер Пален в августе 1830 года нашел себя обязанным “довести до Высочайшего сведения: с чьего дозволения заводит школы совет рижского старообрядческого общества? Какие учителя находятся в означенных школах? И имеют ли они законное на то право?” Когда таким образом барону Палену представилась надобность представить категорический отчет на этот вопрос, то его это очень затруднило, и он, будучи попечителем учебного округа, в котором находилась школа, сам на этот вопрос отвечать не мог, а нашел нужным потребовать спрашиваемых у него сведений от рижского губернатора Егора фон Фелькерзама. Г. фон Фелькерзам, хотя и не обязан был ведать дела школы ближе попечителя, однако 15 августа 1830 года за № 72 отрапортовал барону Палену, что “совет рижского старообрядческого общества ныне вновь школ не заводит, а содержит школу при молельне и богадельне своей с самого основания этих заведений и что в школах воспитание детей руководствуется назначениями, изображенными в правилах, утвержденных 20 февраля 1827 года предместником барона Палена, для управления богадельни, больницы, сиротского отделения и школы рижского старообрядческого общества”. При этом губернатор Егор фон Фелькерзам представил попечителю и самые правила на управление богадельни, больницы, сиротского отделения и школы рижского старообрядческого общества. Правила эти, утвержденные 20 февраля 1827 года предместником барона Палена, маркизом Паулуччи, представляют собою очень немалый интерес. При рассмотрении этих правил оказалось, что школа утверждена не произвольно, а существовала на основании этих правил, утвержденных маркизом Паулуччи. По нашему мнению, этот интересный и до сих пор никому почти не известный документ заслуживает внимания и в настоящее время.

Правилами, утвержденными маркизом Паулуччи (гл. 12 ст. 22 о сиротах, подкидышах и новорожденных), было постановлено:

§ 114. “Принимаемых в богадельню воспитанников до восьмилетнего возраста распределять между богаделенными женского пола, наиболее здоровыми и хорошего поведения, внушая этим женщинам иметь бдительное смотрение за детьми, радея о них, как то родители о своих собственных детях учинить обязаны, со всею осторожностью и человеколюбием. О принимаемых воспитанниках объявлять каждый раз полиции и сверх того вести о них с большою точностию книгу, замечая в оной, какого именно он вероисповедания”.

§ 116. “По староверскому обряду можно воспитывать таких только детей, коих родители принадлежали к старой вере, всех же прочих детей — по тем религиям, в коих состояли родители их. Если же родители не были известны, то в таком случае младенцев крестить и воспитать по обряду греко-российской церкви”. (Под словом греко-российской должно разуметь господствующую православную церковь, которую раскольники не хотят называть православною, считая, что православные одни они.)

§ 118. “Всех сих сирот снабжать от богадельни всеми потребностями”.

§ 119. “Воспитательницы, попечению коих таковые малолетные сироты вверяются, должны пещись о них, как были бы их дети собственные, всякий день поутру и к вечеру умывать им лице и руки, а поутру вычесывать им головы и вообще содержать детей в чистоте и опрятности; белье переменять еженедельно, а если понадобится, то и чаще, и смотреть, чтобы платье и обувь были целы и чтобы младенцы не ходили босиком, особливо на двор или на улицу. Наблюдение за сим возлагается и на попечителя”.

§ 120. “По достижении двухлетнего возраста каждому дитяти прививать предохранительную оспу в назначенное тому врачом время, не оставляя отнюдь никого из оных без прививания”.

§ 121. “Для изучения прививания предохранительной оспы выбрать одного или двух оказывающихся к тому способными из прислужников богадельни и отдать таковых для изучения к врачу”.

§ 123. “По достижении младенцами обоего пола восьмилетнего возраста отдавать их в школу для обучения чтению, а младенцев мужеского пола и писанию и арифметике, по крайней мере первых пяти правил или специй”.

§ 124. “По достижении двенадцатилетнего возраста обучать их в религии, заставлять их несколько часов каждодневно читать Священное Писание и обучать во всех отношениях различать добро от зла; изъяснять им несчастные последствия от злых, а хорошие от добрых деяний, предостерегая от первых, соделать их тем полезными гражданами и сочленами гражданского общества. Сверх того, по достижении двенадцатилетнего возраста, отдавать купцам для обучения торговле, или ремесленникам или земледельцам, или же в услужение, чтобы, с одной стороны, дети могли приобресть познания, нужные для полезного общежития и приобретения промышленности, а вместе с тем и обеспечивающие их будущее существование; с другой же стороны, чтобы заведение освободилось от не нуждающихся более в его пособии”.

§ 125. “Учитель имеет обязанность наблюдать, чтобы все в предыдущих параграфах назначенные правила на счет содержания малолетних сирот и детей были выполняемы со всею точностию”.

§ 126. “Он, как учитель и воспитатель юношества, должен пещись об образовании оного прилежным обучением и внушениями нравственных и человеколюбивых правил и тем соделать их полезными сочленами гражданского общества”.

§ 127. “Ни одно дитя без матери или воспитательницы не должно быть отпускаемо из заведения, и за сим смотреть и строго наблюдать учителю”.

§ 128. “Школьники должны являться в школу, кроме праздничных и воскресных дней, каждодневно по утрам, с апреля месяца и по октябрь, в семь часов, а с октября месяца и по апрель в восемь часов; пополудни же в час и пробыть в школе до полудня по двенадцатый час и пополудни до седьмого часу”.

“Если же школьники будут не из богаделенных жителей, в таком случае время прихода их в школу остается вышеозначенное; для выхода определяется: с апреля по октябрь в 5 часов, а с октября по апрель в 4 часа вечера”.

§ 129. “Учитель обязан вести верные списки не токмо ученикам своим, но и всем детям, находящимся в богадельне, не достигшим еще учебного возраста, не касаясь в том до обязанности попечителя, ведущего по себе списки обо всех жителях в богадельне и больнице находящихся”.

§ 130. “По достижении восьмилетнего возраста малолетных (живущих в семействах), учитель настаивает об отдаче их в школу для обучения”.

§ 131. “В школе дети мужеского пола не должны сидеть вместе с таковыми же женского пола, а иметь каждому полу особые скамейки. Равномерно не должны и жительствовать вместе, а иметь каждому полу свои отдельные покои”.

§ 132. “Каждый раз, по приходе в школу и по окончании учения, учитель с учениками своими совершает молитву по обряду христианства”. Но какая это молитва должна читаться “по обряду христианства” — того не сказано. Говорят, это был известный старообрядческий “начал”, то есть “Господи Исусе Христе Сыне Божий” и т. д.

§ 133. “Дети должны обучаться в означенных науках по § 123 сего положения; дети же женского пола в свободные часы и в рукоделиях”.

§ 134. “Из обучающихся в школе детей, подчиненных во всем учителю, без ведома его никто ни в какое время из заведения отлучаться не смеет, и в том даже попечитель не должен употреблять своего влияния, ибо за поведение школьников отвечает один учитель”.

§ 135. “В свободные от учения часы и в хорошую погоду учитель сам водит детей на прогулки, наблюдая, чтобы шли смирно и тихо и никто никуда не отлучался”.

§ 136. “К родственникам никого из обучающихся детей не отпускать иначе, как ежели сами родственники придут за ними, и то только в праздничные дни и с дозволения учителя”.

§ 137. “По окончании наук, как учители, так и попечители стараются приготовленных детей отдавать к добрым хозяевам в услужение, кто к чему способен окажется, с подпискою, что принимающих к себе во услужение употреблять будут в честные и добрые занятия и удерживать от непозволительных поступков”.

§ 138. “Выпуск детей разрешает совет заведения и записывает всякий раз в журнал, в который и заносит имя взявшего кого к себе во услужение”.

§ 139. “О каждом выпуске, как равно о каждом новорожденном и подкидыше, от совета в тот же день посылается объявление в полицию с испрошением для последних узаконенных видов”.

Вот правила, на основании которых существовала и которыми руководилась возбуждающая зависть старообрядцев гребенщиковская раскольничья школа в Риге. Генерал-губернатор и попечитель учебного округа барон Пален так и донес, что школа существует на основании этих, даже и для нынешнего времени весьма нехудых правил. Какие соображения последовали в Петербурге по поводу представления, сделанного бароном Паленом после собрания этих сведений, — неизвестно, но в июле 1832 г. попечителем дерптского учебного округа вскоре за сим была получена из министерства народного просвещения бумага следующего содержания:

“Г. министр внутренних дел, по Высочайшему Государя Императора повелению, по делу о рижских раскольниках и их заведениях, сообщил мне, что раскольническая школа в Риге не может существовать в настоящем ее положении, ибо учреждена в противность начал, на коих заведены народные школы, и управляется учителем из шкловских мещан, раскольником, между тем, как постановлением 1820 г. воспрещено выбирать из раскольников в общественные должности, а потому еще менее можно допустить раскольнику быть наставником юношества, чтобы вследствие сего я принял меры закрыть оное училище, на основании изданных по сему предмету узаконений, и не иначе дозволил вновь учредить школу в Риге, как по уставу уездных и приходских училищ, 8 декабря 1828 г. Высочайше утвержденному, хотя оный устав и не распространен на дерптский учебный округ, но приличнее уравнять школу сию с другими подобными в государстве; ибо она, может быть, в Риге и даже во всем округе одна такая школа”.

“К сему г. министр внутренних дел присовокупляет, что находящиеся в означенной раскольнической школе малолетние круглые сироты мужского пола, как могущие остаться без призрения, вследствие Высочайшего повеления, будут определены в рижский баталион военных кантонистов”.

“Во исполнение сего Высочайшего Его Императорского Величества повеления покорнейше прошу ваше превосходительство сделать надлежащие распоряжения о закрытии существующей в Риге раскольнической школы и о недозволении вновь учредить школу в Риге, иначе, как на основании устава уездных и приходских училищ 8 декабря 1828 г. Высочайше утвержденного, не допуская ни под каким видом, чтоб учителем в оной был назначаем раскольник”. Подлинное подписал: министр народного просвещения генерал от инфантерии князь Карл Ливен (23 июня 1832 г. № 742).

Барон Пален, как генерал-губернатор и попечитель учебного округа, по-прежнему возложил исполнение этого распоряжения на того же губернатора Егора фон Фелькерзама. Г. Фелькерзам взялся за это дело энергически и 17 октября 1832 <г.> за № 281 донес попечителю следующее:

“Во исполнение Высочайшей воли, бывшая прежде раскольничья школа закрыта, и старшины здешнего старообрядческого общества, на общем совещании сего предмета в присутствии губернского директора училищ и рижского полициймейстера, изъявили готовность устроить означенную школу на точном основании вышеприведенного устава и представить в оное учителя не из раскольников к губернскому директору училищ на испытание.

Как исполнение сего со стороны их замедлилось, то я 24 минувшего сентября предписал рижскому полициймейстеру понудить старшин к исполнению их обещания, с тем, что если в течение 8 дней оно не будет исполнено, то они подвергнутся строгой ответственности.

Ныне попечители рижского старообрядческого общества представляют мне, что общество отказало в выборе учителя в их школу не из раскольников, потому что, якобы, не имеет способов производить ему содержание и определило закрыть лучше эту школу вовсе. А как учреждение сей школы, на основании устава уездных и приходских училищ и определение в оную знающих учителей не из раскольников требуются по Высочайшей воле, то от меня предписано вместе с сим рижскому полициймейстеру объявить старообрядческому обществу, что если они сами не изберут таковаго учителя, то он будет назначен в школу по выбору губернского учебного начальства и именно на их счет, потому что школа сия учреждается единственно для их общества, и в таком случае будет сделана на них раскладка”.

Но энергия губернатора, столкнувшись с непреклонностию раскола, не имела, по-видимому, столь желанного в Петербурге успеха. Дело тянулось; барон Пален настаивал в Риге на немедленном выполнении петербургских требований у г. Егора фон Фелькерзама; г. Егор фон Фелькерзам, в свою очередь, строго понуждал полициймейстера, а полициймейстер подшпоривал общественных старшин, и в следствие всего этого взаимодействия 18 ноября 1832 г. последние подали полициймейстеру нижеследующую оригинальную бумагу, которую назвали: “требованное покорнейшее объяснение”. Вот этот интереснейший по своей оригинальной раскольнической тонкости документ:

“Его высокоблагородию, господину рижскому полициймейстеру, подполковнику и кавалеру Ивану Павловичу Вакульскому 2-му,

от попечителей убогого и больничного заведения рижского старообрядческого общества

требованное покорнейшее объяснение.

Ваше высокоблагородие изволили требовать, чтоб мы объяснились о том, сколько, в случае если наше старообрядческое общество желает иметь школу в нашем убогом заведении, можно определить на покупку книг, жалованье учителю, ежегодное содержание и прислугу особую, приличную для учителя квартиру, и чем можно обеспечить впредь такой доход? Ссылаясь на поданное уже 14 октября его превосходительству г. лифляндскому гражданскому губернатору покорнейшее представление, имеем честь представить вашему высокоблагородию еще следующее: для исполнения выписанного вашего требования созывали мы еще 24 октября и 16 сего ноября членов старообрядческого общества и, сообщив им упомянутое требование, приглашали их объявить свое мнение касательно содержания школы, с обозначением: из каких источников можем мы получать нужныя средства на исправление вышеозначенных расходов к содержанию школы и учителя, как поступающие в сие убогое заведение добровольные подаяния имеют назначенною целию единственно содержание убогих и больных и недостаточны даже на сии необходимые потребности; бывшее же доселе в сем заведении обучение членов старообрядческого общества и вероисповедания нескольких бедных старообрядческих детей первоначальным основаниям грамоты происходило из усердия безденежно, не причиняя заведению дальнейших расходов.

На сие бывшие в собраниях члены старообрядческого общества, ссылаясь на изложенныя уже в вышеупомянутом нашем представлении от 7 октября обстоятельства, объявили, что если не благоугодно будет высокому начальству дать или исходатайствать нам в вышнем месте позволение продолжать в своем заведении обучение грамоте старообрядческих детей, избираемых из сего же общества и вероисповедания членом в силу Высочайшего указа от 8 декабря 1828 г., под надзором губернского господина директора училищ, то старообрядческое общество не желает вовсе иметь в нем школу на ином основании, а для обучения детей своих грамоте и наукам будет пользоваться предоставленными каждому сословию и партикулярным лицам способами: посылать детей своих по удобности для каждого обывателя, в рассуждении жительства и других обстоятельств, в общественные училища”.

Подписали: “Вашего высокоблагородия покорнейшие попечители старообрядческого учебного заведения: Иван Игнатьев Лисицын, Андрей Семенов Пуговишников, Павел Данилов, Никон П. Волков, Павел Егоров Леонтьев”.

Рига 18 ноября 1832 года.

Вот все, чего добились от раскольников губернатор Егор фон Фелькерзам и рижский полициймейстер, подполковник и кавалер Иван Павлович Вакульский 2-й.

Раскольники, очевидно, упорствовали и хотели поставить на своем. Губернатор фон Фелькерзам и полициймейстер Вакульский, вероятно, это видели, но не нашли никаких средств переупрямить раскольников.

Получив это “требованное покорнейшее объяснение”, губернатор Егор фон Фелькерзам, по-видимому, нашел положение свое столь затруднительным, что более ни на чем не настаивал и даже не выразил никакого собственного мнения о том, что бы следовало в настоящем случае предпринять с непокоряющимися “покорнейшими попечителями” старообрядческого общества, а представил вышеприведенное их “требованное покорнейшее объяснение” барону Палену. В этом представлении от 24 ноября 1832 г. за № 292 губернатор Егор фон Фелькерзам докладывал генерал-губернатору, что он представляет приведенный казус на его благоусмотрение и “будет иметь честь ожидать предписаний”.

Тогда, чтобы положить всему этому конец, школу гребенщиковского заведения, существовавшую на основе правил, утвержденных генерал-губернатором Паулуччи, не стесняясь этими правилами, закрыли, а новой, устроенной сообразно общим правилам, раскольники не приняли.

——

Последствия закрытия раскольничьей школы. — Вредный класс, с которым не управилась рижская полиция. — Сирот берут в кантонисты. — Обращение в православие. — Мальчик, который бросился в воду. — Секретные школы.

Закрытие раскольничьей школы в Риге составляет наипечальнейшее событие в истории русского населения в Риге. Раскольники, разумеется, обманули администрацию, уничтожившую их школу и предложившую им завести другую с православными учителями. В “требованном покорнейшем объяснении” они, хотя и обещали посылать детей в общие школы, но и в самом обещании этом тогда же, когда оно давалось, не трудно было увидеть одно лукавство и желание как-нибудь отвязаться от докучного вмешательства. Раскольники не стали посылать детей своих в общие русские школы. Шесть или семь, так сказать, раскольничьих аристократов составляли незначительное исключение, но и эти хотя и не оставили своих детей в невежестве, однако не послали их в русские училища, а отвели в частные школы к немцам, где православное духовенство ничем не командует. Гонимые своими православными соплеменниками, раскольники предпочитали обращаться к немцам. Дело было поставлено так, что они более полагались на лютеранский индифферентизм немцев, чем на веротерпимость русского православия. Отсюда началось онемечение в Риге нескольких богатых русских раскольничьих домов. Между тем, правила маркиза Паулуччи, на основании которых существовала раскольничья школа, были упразднены, и упразднены весьма оригинальным образом: они были вытребованы для дополнения и не возвращены. Вместо них даны новые правила, устранявшие коллегиальность общинного правления и сосредоточивавшие все в руках одного попечителя, для надзора за которым был поставлен еще другой попечитель от правительства, преимущественно местный жандармский штаб-офицер. Общинное правление и хозяйство начали колебаться. Бедные дети стали болтаться без всякого присмотра, предаваясь с самого раннего детства крайнейшему разврату. Община с ужасом смотрела на страшную картину и ясно предвидела еще худшую, но все-таки оставалась непреклонною. Детям открывалась широкая дорога к гибели, с каторгою в перспективе, но упорные раскольники охотнее выпускали детей на эту дорогу, чем в православную школу, где законоучитель должен был представлять им веру их отцов как нелепое заблуждение. Хранящиеся в архиве прибалтийского генерал-губернатора дела о раскольниках представляют такие ужасы деморализации рижского раскольнического юношества, что рассказ о них покоробил бы самого небрюзгливого человека.

В 1849 <г.> деморализация раскольничьей молодежи в Риге достигла крайних пределов. Мы выше сказали, что 30 апреля 1838 года последовало повеление об обращении в кантонисты сирот, бывших на воспитании в упраздненной раскольничьей школе, а 11 июля 1844 <г.> генерал-губернатор князь Суворов просил бывшего министра внутренних дел Льва Алексеевича Перовского “ходатайствовать о дозволении распространить в Риге, без изъятия на всех бродяжничествующих и нищенствующих по городу малолетних раскольников, правило 30 апреля 1838 г.” (то есть отдавать их всех в баталион военных кантонистов). Ходатайство свое об этой мере генерал-губернатор князь Суворов подкрепил тем, что “число бездомных и бесприютных раскольников в Риге, известных здесь под именем карманщиков”, постоянно возрастает и становится большою тягостию для общества. “Городская полиция, — писал князь Суворов, — бессильна, чтобы с успехом следить за вредным классом карманщиков”. Этот “вредный класс”, перед которым являлась бессильною рижская полиция, по расчету, образовался из поколения раскольников, народившегося после уничтожения в 1832 году гребенщиковской школы, в которой, как мы выше видели, по правилам, утвержденным маркизом Паулуччи, было принято воспитывать сирот и пристраивать их к местам. Большая и сильная рижская раскольничья община, никогда не бросавшая своих сирот и детей бедняков, теперь ничего для них не делала, потому что была лишена права содержать для них приют и школу, а генерал-губернатор, находя себя не в силах “подбирать детей”, как подбирало их общество, находил одно спасение: пристроить их в кантонисты.

Ходатайство об этом князя Суворова, шедшее чрез Л. А. Перовского, было уважено: детей, составивших “вредный класc”, с которым не могла совладеть рижская полиция, решено было сдать в кантонисты. По этому поводу рассказывают ужасы! Стон, плач и сетование огласили русские слободы Риги. Московский форштадт, узнав о том, что детей будут обирать в кантонисты, зарыдал поголовно. “Это был плач в Раме”, — говорят раскольничьи старики на своем торжественном языке. “Древлепечатная Рахиль рыдала о детях своих, и поднесь еще не хочет утешиться”. А между тем, вызванные бездомными и ничему не обученными детьми суровые меры шли одна за другою, — одна одной круче, одна другой неожиданнее. Того же 11 июля, когда князь Суворов за № 807 просил Л. А. Перовского исходатайствовать ему разрешение сдавать всех раскольничьих сирот в военные кантонисты, он за № 808 предписал рижскому полициймейстеру: “немедленно, но с осторожностью, внезапно и совершенно негласно, взять в распоряжение полиции круглых раскольничьих сирот, как мальчиков, так и девочек”. Полициймейстер тотчас же это исполнил. В списке взятых к этому распоряжению сирот есть дети обоего пола, включительно от двух с половиною до девятнадцати лет. Даже, неизвестно по каким соображениям, “в числе малолетних была взята купеческая дочь Евдокия Лукьянова Волкова 21 года”.

Все эти, как выразился в одной бумаге чиновник князя Суворова, граф Соллогуб, — все “эти облавы” имели ужасное впечатление на раскольников и врезались в их памяти огненными неизгладимыми чертами. Дети бегали и прятались, — их преследовали и ловили. Это опять, как и все здесь излагаемое, не преувеличенные рассказы озлобленных староверов, а факты, записанные черным на белое и сохраняемые во всей неприкосновенности крепкими сводами архивов. Об облавах на русских сирот в Риге при делах прибалтийского генерал-губернаторства есть донесение рижского полициймейстера, полковника Грина, от ноября 1849 г. за № 2862, из которого видно, что дети, несмотря на позднюю осень, прятались в незапертых холодных балаганах, на конных рынках; но ночные патрули находили их и там, ловили и доставляли прямо оттуда в полицейскую чижовку. Забираемые дети чаще всего были совершенно нищие, а иногда даже и нагие. Так, например, ночью под 5 ноября 1849 были взяты где-то под колодою на площади семь русских мальчиков, “у которых все имущество заключалось в одних мешках, в которых они и прятались”.

Пока в Риге забирала детей ее полиция, граф Л. А. Перовский приводил меру, проектированную лифляндским генерал-губернатором, и 26 ноября 1849 г., за № 5752, уведомил князя Суворова, что его светлость может распространить правило 30 апреля 1838 г. на всех бродяжничествующих, — даже и на православных, — о чем князь Суворов Л. А. Перовского и не просил.

После получения генерал-губернатором такого полноправия, забранных детей, “с некоторыми усиленными этапными предосторожностями, препроводили по пересылке, в том же ноябре месяце, в Псков, и там сдали их в баталионы военных кантонистов”. Мера эта, кажется, грозила быть не единовременною, а постоянно действующею; так можно полагать по тому, что “облавы” не прекращались, и 2 января 1850 г. вновь были взяты какие-то одиннадцать “карманщиков”, но только этих князь Суворов не послал в кантонисты, а велел отослать их к духовному начальству, для присоединения к православию, и епископ Платон поручил совершить это присоединение священнику Благовещенской церкви Светлову. Отчего этих мальчишек постигла иная участь, а не та, которая выпала на долю первой партии? — неизвестно.

Священник Светлов убеждал в истинах православия и необыкновенно скоро и бесповоротно. В первых числах января, как мы сказали, было только сделано распоряжение отослать к нему взятых одиннадцать карманщиков, а 23 того же января преосвященный епископ Платон прислал уже князю Суворову нижеследующий письменный акт их присоединения. Акт этот имеет вид расписки, а содержание его следующее:

“Мы нижеподписавшиеся рижских умерших мещан дети: Иосиф Иванов (четырнадцати лет), Василий Васильев (восьми лет), Назар Семенов (двенадцати лет), Леон Семенов (девяти лет), Татьяна Федорова (десяти лет), Екатерина Филатова (восьми лет) и Федосья (восьми лет) сим изъявляем решительное наше намерение из раскола присоединиться к православию кафолическия восточныя церкви и обещаемся быть в послушании ея всегда неизменно. Января 16 дня 1850 года. К сему показанию, вместо неграмотных вышеозначенных детей, росписался мещанин Михаил Яковлев”. Строкою ниже этого находится следующая приписка: “Кроме означенных в показании сирот, 17 января еще присоединен младенец Иоанн двух с половиною лет. Подписали: квартальный надзиратель Станкевич 2-й, свидетель орловский мещанин Федор Тиханов Дмитриев. Показание отбирали рижские благовещенския церкви: священник Сергей Светлов, дьякон Нил Назаревский и дьячок Иван Кедров”.

К довершению искренности этого “присоединения” или, как говорят раскольники, “примазывания” детей, которые 2 января были взяты, а 16 дня убеждены в своем заблуждении, в делах архива записаны на память потомству весьма странные случаи. Так, например, при присоединении этих самых, изъявивших священнику Светлову решительное намерение присоединиться к православию, детей, случилась история, о которой рижский полициймейстер, полковник Грин, 20 января 1850 <г.> за № 35, доносил, что тетка сирот Назара и Леона Семеновых, здешняя рабочая, раскольница Домна Семенова, во время присоединения несколько раз сильным образом врывалась в церковь, произнося ропот с шумом. А сестра сироты Василия Васильева, здешняя рабочая, раскольница Федосья Иванова, у церкви и при выходе из оной ее брата, идучи за ним по улицам, громко плакала.

Потом исполняющий должность рижского полициймейстера 13 февраля 1850 г. за № 87 доносил князю Суворову, что на данное помощнику квартального надзирателя поручение представить мальчика Андриана Карпова Михеева для присоединения, он рапортовал, представя Михеева и его сестру, Марфу Карпову Михееву, что “последняя, дорогою к церкви, всячески старалась брата своего отклонить от присоединения, выразив притом: “хоть и голову тебе отрежут — не поддайся”. Притом она громким плачем возбудила внимание проходящей публики, и несколько человек сопровождали ее к церкви. По прибытии на место Марфа Карпова Михеева насильно ворвалась в церковь, стала позади своего брата, произнося жалобы, и когда священник хотел приступить к обряду присоединения, Андриан Карпов сего не дозволил, так что святое миропомазание должно было оставить. По учинении такового поступка, Михеев и его сестра отведены под арест. После того Андриан Карпов Михеев объявил, что он обдумал и просил представить его священнику, что тотчас и учинено, и он без всякого помешательства присоединен. Сестра же его содержится при полиции”.

Проходит и еще семь лет. Рига все-таки остается без школ, и правительство и духовенство ничего от этого не выигрывают. Невежество и развращенность раскольничьих детей увеличиваются, воровство и бродяжничество не прекращаются, десятилетние девочки предаются самому циническому разврату, между мальчиками распространяется порок, почти неизвестный в русском народе, является мужская проституция (содомский грех). Присоединений к православию все-таки почти нет. Чиновник особых поручений прибалтийского генерал-губернатора, граф Сологуб, имя которого мы упомянули несколько выше, 24 июля 1860 года за № 5, прислал князю Суворову донесение, ходящее между раскольниками северо-западного края в тысячах списков. Мы укажем здесь только на одно место этого донесения:

“В комнату мою, — писал граф Сологуб, — ворвались крестьянин и крестьянка. С воплем и слезами кинулись они на пол и начали просить защиты против носовского священника. Сбежавшаяся семья моя не могла утешить почти ослепшую, рыдающую мать, вопиющую, что у нее отнимают детей. По сделанной мною справке, дело подтвердилось. Крестьянин деревни Ротчины, Осип Васильев Дектянников, хотя и утверждает, что он родился от родителей, всегда бывших в расколе, но записан по метрическим книгам дерптской Успенской церкви родившимся в 1810 г. и крещенным в православии.

Это послужило поводом, что чрез 47 лет, т. е. в 1857 г., дети его были вытребованы к увещанию, по представлению носовского священника. Детей было трое: Иван 16 лет, Василий 13 и Андрей одного года. Старший, немый и подверженный эпилептическим припадкам, оставлен в покое, но Василий и еще неразумный Андрей были перекрещены. Последний очевидно не мог понять, что с ним сделали, но тринадцатилетний Василий тотчас же кинулся в реку”.

Эти и другие, сему подобные и еще большие, безобразия чиновник граф Сологуб весьма логично и резонно объяснял невежеством раскола, поддерживаемым упразднением школ и отсутствием всякой логической системы в администрации раскола. Граф Сологуб, видевший все это на месте, поднял свой голос не только за полезность дарования раскольникам права возобновить закрытые у них школы, но даже представил необходимость введения обязательного обучения между раскольниками. Вслед за сим мнение графа Сологуба поддерживал другой чиновник прибалтийского генерал-губернатора, г. Шмидт. Донесение Шмидта, о котором мы будем говорить ниже, неизвестно раскольникам; но все, что писал о них граф Сологуб, они знают; донесение его, как выше сказано, распространено между раскольниками северо-западного края во множестве списков и пользуется обширною популярностию. Мысли и мнения графа Сологуба пришлись по нраву лучшим людям раскола, и с того времени в раскольниках снова начинает бродить мысль просить у правительства разрешения устроить у себя школы; а вслед за тем начинается целый длинный ряд просьб и ходатайств, целию которых было добиться, во что бы то ни стало, права поучить своих детей. С этих пор начинается, так сказать, новая эпоха искания школ старообрядцами, и одновременно с тем, в ожидании просимого разрешения, то там, то сям открываются по местам секретные школы, окутанные от призора очес таинственностию. Переходим ко второй эпохе искания школ.

<К ВОПРОСУ О ДОРОГОВИЗНЕ ЗДАНИЙ И КВАРТИР>

С.-Петербург, среда, 18-го апреля 1862 г

Во внутреннем обозрении № 277 “Северной пчелы” 1861 г. сказано, между прочим, что саратовскому городовому архитектору Курзакову г. главноуправляющий путями сообщения предоставил, в виде опыта, право разрешать незначительные поправки и починки в частных домах. К этому прибавлено: “Прежде, бывало, без строительной, она же и дорожная, комиссии и шагу в постройках нельзя было сделать; теперь, конечно, жители чрезвычайно облегчены в этом отношении”.

Многие из читателей “Северной пчелы” не обратили, вероятно, особенного внимания на эту меру г. главноуправляющего путями сообщения и публичными зданиями; а между тем она очень важна и заслуживает общего внимания и общей признательности, несмотря на то, что относится к одной только местности. Удачный опыт, вероятно, побудит нашу администрацию распространить со временем и в большей или меньшей степени эту меру и на другие местности, а подобное распоряжение может быть встречено не иначе, как с искреннею признательностию — по крайней мере людьми, которые понимают значение подобных мер и влияние их на экономический быт общества.

Известно, что не везде позволяется строить что и как кому угодно. В Петербурге, например, равно как и в других городах, не дозволяется не только постройка и перестройка зданий, но и малейшая внешняя починка их без разрешения администрации. Понятно, почему правительство вмешивается в частные постройки. Цель такого вмешательства благодетельна в высшей степени, ибо состоит в том, чтоб здания и жилища по возможности были прочны, безвредны для здоровья обитателей, не безобразны и, в случае пожара или наводнения, представляли возможность спасать жизнь людей и их имущества.

Ясно уже из этого, что подобная цель достойна заботливой о благе общем администрации, а потому и обязывает граждан содействовать ей в разрешении относящихся к этому делу вопросов.

Но все прочное, все положительно-полезное приобретается людьми не даром, а только путем усилий, трудов, жертв, расходов. Так точно и достижение цели вмешательства правительства в построение частных зданий и жилищ невозможно без большего или меньшего количества регламентативных мер, иногда более или менее стеснительных, но стеснительных, конечно, не по цели администрации, а по совершенно другим причинам.

Но каковы ни были бы эти причины, подобные меры сопряжены обыкновенно с расходами, которые падают на домовладельцев и отзываются на цене квартир. Чем дешевле, при других одинаковых обстоятельствах, обходится постройка зданий, тем дешевле и квартиры, тем дешевле и жизнь вообще. Жалующиеся на нынешнюю дороговизну квартир и обвиняющие в том домовладельцев несведущи ни в политико-экономических законах, ни в причинах настоящей дороговизны квартир. Обвинять большинство наших русских домовладельцев можно и должно, пожалуй, во многом, но никак не в дороговизне домов и квартир. Капитальная цена домам и наемная цена квартирам, в общей сложности, зависит не от воли домовладельцев, а от совершенно других обстоятельств. Вот тому доказательства.

Можно было бы, конечно, перестроить почти все дома и переделать почти все квартиры и в каком-либо городе так, чтобы почти вовсе не было на них требователей. Например, если в городе с бедным народонаселением превратить почти все квартиры в большие, роскошные и дорогие жилища, то, конечно, почти никто не наймет их, и они будут почти все стоять без жильцов, а многие домовладельцы не будут получать и малейшего дохода. Если же в городе с преимущественно богатым и привыкшим к роскоши народонаселением превратить почти все квартиры в такие, какие нанимаются только людьми крайне бедными, то, конечно, большинство богатых людей будет этим крайне недовольно, и цена оставшимся в городе удобным для них квартирам подымется не в меру, а на мелкие и бедные квартиры окажется менее требователей, нежели прежде, потому что таких квартир будет более прежнего. Количество, как больших и роскошных, так и небольших и нероскошных квартир в городе, должно соответствовать количеству, средствам, привычкам и требованиям его обитателей. В большей части русских городов потому уже невозможна постройка особенно роскошных жилищ, что никто или почти никто не нанимает их. Вот почему, если б администрация наша потребовала, например, чтоб все дома строились в России из каррарского мрамора, и притом с наивозможною роскошью, то приостановились бы у нас все по стройки частных домов; с увеличением городского народонаселения оказался бы недостаток в количестве квартир, поднялась бы страшно цена на них, и тогда только домовладельцы решились бы на постройку домов из каррарского мрамора и с возможною роскошью, когда наемная цена квартирам поднялась до того, чтобы покрывать расходы на постройку таких почти вовсе невозможных в России домов. Цена квартирам никоим образом не может зависеть от прихоти домовладельцев, что доказывается тем, между прочим, что никто или почти никто не даст двухсот или полтораста рублей за квартиру в каком-либо доме, если такую же квартиру можно нанять в другом доме хоть бы только 10-ю рублями в год дешевле. Предполагать же стачку домовладельцев в больших городах значит предполагать дело невозможное. Разумеется, предпочитаются чистые квартиры и в чистых домах — грязным квартирам и в грязных домах, и за первого рода квартиры требуется и платится дороже, нежели за грязные; но такое требование домовладельцев законно и основательно уже потому, что содержание домов и квартир в чистоте и опрятности невозможно без расходов.

Есть города в России, в которых почти все дома деревянные, и это несмотря на то, что постройка каменных домов более покровительствуется, прямо и косвенно, нашею администрациею, нежели постройка домов деревянных. Причина такого покровительства, конечно, понятна. Почему же не все строят каменные дома? А потому, во-первых, что постройка таких домов в большей части местностей требует более капиталов, нежели постройка домов деревянных, а Россия небогата, относительно, капиталами. Во-вторых, в каменных домах, при других одинаковых обстоятельствах и условиях, квартиры дороже, нежели в домах деревянных, уже вследствие одной дороговизны постройки каменных домов, а требователей на дешевые квартиры несравненно более, нежели на квартиры дорогие. Вот почему противодействие какими-либо мерами постройке деревянных строений ведет у нас очень часто не только к тому, что уменьшается количество деревянных построек без увеличения количества каменных строений, но и к тому, что подымаются цены на квартиры.

В некоторых частях Петербурга (например, в дальних линиях Васильевского острова, на Петербургской и Выборгской сторонах), равно как и других городов, постройка деревянных домов несравненно выгоднее и для домовладельцев, и для жильцов, нежели постройка домов каменных. В каменных домах квартиры по необходимости слишком дорогие для беднейшего городского народонаселения.

Все это очень хорошо сознает, конечно, нынешнее начальство главного управления путями сообщения и публичными зданиями, ибо в последнее время принято этою частию нашей государственной администрации несколько мер, имеющих целию облегчить для частных лиц условия построек новых домов и исправления старых. Прежде, например, редко допускалась починка домов, построенных не по новым правилам; теперь же подобная починка допускается в большей части случаев, а это важная статья не только для домовладельцев, но и для большинства городского народонаселения, ибо подобное дозволение противодействует возвышению цен на квартиры. Вообще всякое облегчение в деле построек частных зданий ведет к такому же благодетельному результату; по этой-то причине нельзя не порадоваться, между прочим, и тому, что главноуправляющий путями сообщения предоставил г. Курзакову право разрешать починки и поправки в частных домах. Желательно, конечно, чтоб г. Курзаков оправдал такое доверие к нему начальства, между прочим потому, что желательно было бы распространение этой меры и на другие местности. С развитием этой меры связано не только устранение важных затруднений для домовладельцев, но и значительное облегчение для самой администрации.

К этому позволим прибавить еще следующее. В разных частях, как Петербурга, так и других городов, есть здания, преимущественно деревянные, которые построены довольно прочно, но, по старому обычаю, без фундамента, низко, а потому и сыры и скоро приходят в ветхость. Чтобы исправить и поддержать такого рода здания без особенно больших расходов для домовладельцев, иногда ничего не имеющих, кроме крошечных домишек, необходимо только подвести фундамент под эти здания и поднять их; но это не всегда, сколько нам известно, разрешается местными начальствами по строительной части. Есть и некоторые другие неудобства и затруднения для домовладельцев, желающих поддерживать свои дома и производить в них починки. Устранение подобных затруднений было бы делом в высшей степени желательным и благодетельным, и нельзя сомневаться в том, что оно вполне соответствует благим видам и целям нынешнего начальства главного управления путями сообщения и публичными зданиями.

Разъяснение и устранение подобных затруднений возможны различными путями и способами. Один из этих способов доступен, по существующим законам, всем и каждому. Он состоит в том, что частное лицо подает прошение, которым просит о чем-либо ту или другую инстанцию той или другой части администрации. Но некоторые из таких просьб не удовлетворяются только потому, что не доходят до высшей административной инстанции, обыкновенно всегда более внимательной, нежели низшие, к нуждам и просьбам народонаселения. Вот почему желательно было бы, между прочим, учреждение в наших городах (при думах, ратушах или городских частях) временных и периодических комиссий или комитетов, или просто сходок домовладельцев и как коронных, так и частных архитекторов, для обсуждения некоторых вопросов по части построек и починок частных домов и для представления начальству главного управления путями сообщения и публичными зданиями донесений или рапортов о выражаемых в этих комиссиях или комитетах мнениях и желаниях как домовладельцев, так и архитекторов. Подобное учреждение представило бы собою одно из самых отраднейших явлений в нашей жизни общественной и увеличило бы собою количество тех благодетельных мер, которыми общество наше уже обязано нынешнему начальству главного управления путями сообщения и публичными зданиями.

<К ВОПРОСУ О ПРЕОБРАЗОВАНИИ ПОЛИЦИИ С.-ПЕТЕРБУРГСКОЙ>

С.-Петербург, суббота, 3-го февраля 1862 г

В некоторых из наших периодических изданий (например в № 283-м “С.-Петербургских ведомостей” за прошлый 1861 г.) было напечатано объявление г. с. — петербургского военного генерал-губернатора о доставлении в адресный стол возможно полных, законом предписанных, сведений о имени, отчестве, фамилии, звании и как о новом, так и о прежнем месте жительства лиц, прибывающих в столицу, выбывающих из нее, а также переезжающих из одного дома в другой.

Всем известно, что при втором департаменте с. — петербургской управы благочиния учрежден адресный стол, с той целию (как сказано в объявлении г. с. — петербургского военного генерал-губернатора), чтобы в нем всякий мог получить, в данное время, верный адрес каждого из жителей столицы. Для достижения этой цели установлены правила, обязывающие домовладельцев или их управляющих и смотрителей казенных зданий доставлять в конторы местных надзирателей особые (адресные) листки о лицах, прибывающих в дома на жительство или выбывающих из них. Надзиратели, по получении этих листков, передают их в адресный стол, где размещенные в алфавитном порядке, по фамилиям и сословиям, листки эти и служат для справок.

Легко видеть, говорится далее в вышеозначенном объявлении, что неверности в сведениях, заключающиеся в адресных листках, хотя и проходят, таким образом, через руки полиции, но ею не исправляются, да и не могут быть исправляемы, так как полиция сама получает сведения о обывателях от домохозяев. Таким образом, неверности в листках остаются в адресном столе на неопределенное время и вводят справляющихся в заблуждение, иногда и весьма вредное, вовсе не по вине полиции, а исключительно по неточности, с которою собираются и передаются полиции домовыми управлениями нужные сведения о обывателях.

Неточность эта замечена главным образом в следующем: 1) листки доставляются в конторы надзирателей несвоевременно; 2) в случае перемены звания, сословия, чина обывателей, выбытия или смерти кого-либо из них, как об этих переменах, так и об остающихся семействах, не доставляется особых листков, между тем как это именно требуется установленными правилами; 3) имена, отчества, фамилии, звания или сословия показываются неполно и неверно; простолюдины, весьма часто, в листках первоначально значатся с фамилиями, а впоследствии только с отчествами, и наоборот; нередко не имеется отчеств таких лиц, которые носят обыкновенные именные фамилии; от этого при одинаковых именах и сословиях, даже при верном их обозначении, невозможно отличить однофамильцев; 4) наконец, многие лица, обязанные иметь отдельные виды на жительство, показываются на одних листках с своими родителями и родственниками.

По изъяснении, что открытие подобных упущений со стороны заведывающих домами влечет за собою взыскание с виновных определенного законом штрафа, объявление г. военного генерал-губернатора заключается следующим обращением к жителям столицы:

“С.-петербургский военный генерал-губернатор, имея в виду все изложенное, считает долгом обратить внимание столичных жителей на то, что адресный стол им же приносит главную пользу, так как во всякое время для своих надобностей за ничтожную плату обыватели могут получить в этом учреждении нужные справки, и что верность этих справок зависит безусловно от них же самих, не требуя никаких усилий. Очевидно, что посылка от времени до времени, по мере надобности, листков с краткими сведениями никого не может обременить, равно как едва ли стеснит кого-либо и плата за эти листки по одной копейке за штуку.

Почему военный генерал-губернатор, в видах общей пользы, просит всех, до кого может касаться содержание настоящей статьи, принять меры к приведению адресного стола в должную исправность передачею полиции верных и своевременных сведений о всех обывателях столицы и тем доставить средства достигнуть по возможности цели, предположенной при учреждении этого полезного, по существу, места”.

Без сомнения, уже многие из жителей Петербурга обратили должное внимание на это объявление главного начальника нашего города. Уже один истинно благородный тон этого объявления обязывает каждого здравомыслящего человека ответить на него не только желанием, чтоб цель его была вполне достигнута, но и полным, по возможности, содействием своим к достижению этой цели. Вот почему мы и взялись за перо с намерением разъяснить вопрос, который поднимает это объявление. Мы уверены, что печатное разъяснение и обсуждение этого вопроса лучше и скорее всего разрешит его, а потому и вполне соответствует цели объявления г. с. — петербургского военного генерал-губернатора. Этот вопрос не так несложен и прост, как, вероятно, кажется многим, а поэтому и необходимо не кое-какое одностороннее, а многостороннее обсуждение его; многостороннее же и притом вполне соответствующее цели обсуждение возможно только тогда, когда не одно и не несколько, а более или менее значительное число лиц принимают участие в этом деле. Лучшее поприще и средство для такого участия представляют органы гласности, то есть журналы и газеты. Журналистика наша оказала уже не одну услугу нашему обществу в разрешении общественных вопросов; без сомнения, окажет она услугу и окажется состоятельной и полезной для общего дела и в разрешении настоящего вопроса. Вышеозначенное объявление г. с. — петербургского военного генерал-губернатора знаменательно. Оно доказывает, что цель учреждения адресного стола покуда не вполне достигнута и что это учреждение, в настоящем состоянии своем, не соответствует вполне ни видам правительства, ни общественной цели или пользе. Между тем, как всем домохозяевам и управляющим домами известно, адресные листки и столкновения по поводу их полицейского управления с обывателями и наоборот составляют не слишком-то легкую и приятную обязанность как для полиции, так и для обывателей, в особенности же для тех лиц, которые заведуют домами. Бесспорно, цель адресных листков полезна; но соответствуют ли они цели? вот вопрос.

На этот вопрос отвечает некоторым образом и объявление г. военного генерал-губернатора. Цель этих листков общеполезна — это несомненно; но она, покуда по крайней мере, не вполне достигается. Что же служит тому причиной?

Для ответа на этот вопрос припомним обязанности как лиц, заведывающих домами, так и местной полиции по отношению к адресным листкам.

При своем въезде или прибытии в дом обыватель обязан представить адресной листок о себе домовладельцу или заведывающему домом, а владелец или заведывающий домом обязан представить этот листок местному полицейскому управлению. На первый взгляд кажется, что такая обязанность нисколько не затруднительна, и действительно она была бы очень легка, если б все делалось так, как того желает в этом отношении администрация. К сожалению, на деле бывает не так, по крайней мере далеко не всегда так. Это уже потому, что, при своем прибытии в дом, новый обыватель его не может тотчас же представить заведывающему домом своего адресного листка, ибо адресной листок находится в это время или еще у владельца или заведывающего домом, в котором до того времени жил обыватель, или же этот листок находится еще в конторе местного надзирателя. Поэтому обыватель через день, два или три по своем прибытии в дом должен отправляться из нового местожительства своего в прежнее за адресным листком. Иногда (впрочем, довольно часто) приходится ему делать такое путешествие не один раз, даже не два, и все только за адресным листком. То этот листок еще не возвращен или не получен из квартала, то он неверно написан, а потому должен быть переделан, то одним днем просрочен, потому, например, что случились праздничные дни, то дворник загулял и т. п. Понятно, что такие путешествия, хотя бы и по городу только, не обходятся без траты времени, имеющего почти для всех свою цену; не обходятся иногда и без траты денег, то есть траты, какой не имеет в виду и вовсе не предписывает в этом случае администрация. Таким образом, оказывается, что и самое незначительное, по-видимому, требование полицейской власти представляет затруднения, которых она, конечно, не желает для обывателей.

Кроме того, правилами, напечатанными на каждом адресном листке, предписывается, между прочим, каждому лицу, прибывшему в Петербург или выбывающему из него или переходящему в нем из одного дома или здания в другое, представить такой листок о себе владельцу или заведывающему тем домом, из которого переходит. При этом требуется, чтоб листок был написан правильно, четко и чисто.