Генрих IV

— А, мадам, — подхватил Паламор, — пусть никогда не скажут, что я бросил вас в беде.

И, сказав это, открыл дверцу и, уже не обращая на нее внимания, уселся в карету, предоставив своей лошади бежать за ними, будто собачонка.

В Риме в день, когда мадам де Бриссак, жена посла, должна была посетить виноградники Медичи, он отправился вперед проверить, нет ли в чем недостатка. Вдруг он увидел пустую нишу. Накануне из нее убрали на реставрацию статую.

— Нет, это нехорошо, — сказал он. Быстро разделся, спрятал свой костюм и занял место в нише в позе Аполлона.

К пятидесяти годам его называли «папаша Паламор». Имя Санси было окончательно забыто.

Поведение его было безупречно. Только в комнате его все святые были обязательно на конях и со шпагами, как святой Морис и святой Мартин.

Второй сын господина де Санси был послом в Константинополе, после чего постригся в монахи. Но вернемся к Сюлли. Его первой служебной обязанностью было проверять пропуска при осаде Амьена. В финансах он разбирался слабо. И, едва сделавшись суперинтендантом, он приблизил к себе некоего Анжа Копеля, сеньора де Люа. Этот сеньор был одновременно писателем. Он, верный своему господину (случай редкий), опубликовал во время опалы Сюлли маленькую книжечку, полную восхвалений суперинтенданта, озаглавленную «Наперсник».

Де Люа был арестован и посажен в тюрьму из-за этой книжки. Когда судебный следователь задал ему обычный вопрос:

— Обещаете ли вы говорить правду?

— Чума вас раздери! — ответил он. — Нет! Теперь-то я поостерегусь. Ведь я сейчас перед вами только из-за того, что ее говорил.

Хотя Сюлли и был суперинтендантом финансов, кареты у него не было, и он отправлялся в Лувр «на чепраке», как говорили тогда, что означает верхом. Было ли это из-за скупости или потому, что Генрих IV, не желавший, чтобы его паж имел иноходца, не хотел, чтобы его министр ездил в карете?

Маркиз де Кёвр и маркиз де Рамбуйе первыми приобрели кареты. Второй оправдывался плохим зрением, а первый слабостью ахиллова сухожилия. Король всегда недовольно ворчал, когда речь заходила о них, и они прятались, если попадались ему на дороге.

Людовик XIII также терпеть не мог, когда его сеньоры позволяли себе подобную роскошь.

Однажды он встретил господина де Фонтеней-Марей в карете.

— Почему мальчишка в карете? — спросил он.

— Он едет жениться, — ответили ему. И соврали.

Во времена Генриха IV было редкостью даже то, что лошади шли иноходью. Один король имел иноходца, а за ним следовали приближенные как попало.

Когда король сделал Сюлли суперинтендантом, тот последовал обычаю королей Франции, призванных к власти, — он составил список своих владений и отдал его королю, поклявшись жить только на жалованье и на доход со своих земель в Росни. Король, как настоящий гасконец, страшно хохотал над его гасконадой.

— А я еще сомневался, — говорил он, — шотландец он или фламандец. Ну конечно, он шотландец.

— Но почему, сир? — спрашивали его.

— Потому что шотландцы — это северные гасконцы.

Генрих IV не видел того, чего не желал видеть. Доказательство тому день, когда мсье де Праслен хотел показать ему Бельгарда у Габриель. Потому королю и понравилась в Сюлли его напускная скромность. Однажды он с балкона смотрел, как подъезжает Сюлли. Сюлли приветствовал его и во время приветствия чуть не свалился с лошади.

— О, не удивляйтесь, — сказал король окружающим. — Если бы самый заядлый пропойца из моих швейцарцев опрокинул столько же стаканов, он давно бы валялся на земле.

Глава IX

Сюлли, столь популярный после смерти, не пользовался особенной любовью при жизни, что объяснялось его резкостью и отталкивающим видом.

Однажды вечером, после обеда, пять или шесть сеньоров явились засвидетельствовать ему свое почтение в Арсенал. Их имена не позволяли выставить их за дверь. Имея свободный доступ к королю, они, несомненно, могли позвонить себе войти и к нему.

И он их принял, но с обычным для себя мрачным видом.

— Что вам надо, господа? — спросил он.

Один из них, надеясь на лучший прием, решил предупредить суперинтенданта, что ни он, ни его друзья ничего от него не хотят, и потому сказал:

— Успокойтесь, мсье, мы зашли только для того, чтобы вас повидать.

— Ну, если только за этим, — сказал Сюлли, — мы это быстро устроим.

И, повернувшись к ним лицом, а потом спиной, дал себя осмотреть, после чего вернулся в кабинет и захлопнул дверь.

Один итальянец из свиты Марии Медичи явился к нему, желая получить деньги, но в ответ услышал грубый крик и отказ. Возвращаясь из Арсенала, он проходил через Гревскую площадь как раз в тот момент, когда там вешали трех или четырех мошенников.

— Счастливые висельники! — вскричал он. — Вам и дела нет до этого Росни!

Его упрямое нежелание расставаться с деньгами чуть было не обернулось против него. Старый дворецкий маршала Бирона, хорошо известный королю, — звали его Прадель — никак не мог добиться у Сюлли выплаты жалованья. Однажды утром он пробрался даже в столовую. Сюлли хотел заставить его выйти. Прадель настаивал на том, чтобы остаться. Сюлли хотел вытолкать его за дверь, но Прадель схватил нож со стола и заявил Сюлли, что если тот тронет его хотя бы пальцем, то он всадит нож ему в живот. Сюлли вернулся в свой кабинет и приказал слугам выставить его. Прадель бросился к королю.

— Сир! — сказал он. — Я предпочитаю быть повешенным, чем умереть с голоду. Это быстрее. Если через три дня мне не заплатят, я буду вынужден с прискорбием сообщить вам об убийстве суперинтенданта финансов.

И он бы сделал, как говорил, но по особому распоряжению короля Сюлли заплатил. Но все-таки Прадель осуществил свою угрозу, и вот каким образом. У него родилась идея, в сущности неплохая идея, посадить вязы вдоль больших дорог, чтобы украсить их. А вязы тогда называли «росни».

Суперинтенданта так ненавидели, что крестьяне срезали их со злорадством.

— Это Росни, — приговаривали они.

— Сделаем его Бироном.

Бирон, хочу напомнить, был обезглавлен в 1602 году.

А теперь об этом Бироне, к которому мы совершенно естественно возвращаемся, как ко всем людям царствования Генриха IV.

Сюлли пишет в своих мемуарах: «Мсье де Бирон и дюжина самых галантных сеньоров двора никак не могли поставить балет. Потребовалось для успеха, чтобы король приказал явиться мне и приложить к этому руку».

Вы что, не видите в Сюлли мастера балета, дорогие читатели? И, однако, это занятие было если не его призванием, то по крайней мере его гордостью. В противоположность Крийону, не желавшему танцевать потому, что при этом требовалось кланяться и отступать, Сюлли танцы любил безумно. Каждый вечер до смерти Генриха IV лакей короля по имени Ларош поднимался к Сюлли, играл ему на лютне самые модные танцы, а Сюлли танцевал в гордом одиночестве, водрузив на голову фантастический чепчик, который носил только в кабинете. Единственными свидетелями спектакля были Дюрэ, позже президент Шиври, и его секретарь Ла Клавель. Однако в праздничные дни случалось, что туда доставляли дамочек, и спектакли разыгрывались с ними.

После смерти своей первой жены, Анн де Куртеней, он женился вторично на Рашель де Кошефиле, вдове Шатонера. Это была бойкая бабенка, не лишавшая себя любовников. Сюлли не был слепцом, и, чтобы его не обвинили в незнании того, что всем хорошо известно, он в денежных счетах своей жены отмечал:

«Столько-то на Ваш стол; столько-то на Ваш туалет; столько-то на Вашу прислугу; столько-то на Ваших любовников».

Он приказал построить вторую лестницу в комнату своей жены. Когда лестница была закончена, он передал ключ графине.

— Мадам, — сказал он, — прикажите известным вам людям подниматься по этой лестнице. Пока они будут подниматься по ней, я молчу. Но предупреждаю: если я встречу одного из этих господ на моей личной лестнице, он пересчитает все ступени.

Он был кальвинистом и хоть убеждал короля перейти и католичество, сам никогда не изменял веры.

— Спастись можно в любой религии, — говорил он.

В момент смерти он приказал, чтобы на всякий случай его похоронили в освященной земле.

Несмотря на то, что уже четверть века никто не носил цепей и орденов с бриллиантами, он их нацеплял на себя ежедневно и, пестро изукрашенный ими, шел гулять на Королевскую площадь, благо что она была рядом с его домом. На закате жизни он удалился в Сюлли, где содержал нечто вроде швейцарской гвардии, которая проводила полевые учения и салютовала ему, когда он проходил мимо.

«Кроме того, — говорит Таллеман де Рео, — при нем всегда находились пятнадцать или двадцать старых служак и семь или восемь старых солдафонов из дворян. Они при звоне колокола становились в строй, чтобы отдать ему честь, когда он отправлялся на прогулку, а после составляли его кортеж».

Наконец он умер в своем замке в Вильбон тридцать один год спустя после смерти Генриха IV.

Людовик XIII сделал его маршалом в 1634 году.

Земли Росни в 1817 или 1818 году были куплены за два миллиона герцогом дю Берри.

Мсье Жирарден торговался однажды с герцогом насчет покупки Эрменонвиля.

— И во сколько ты оцениваешь земли Эрменонвиля? — спросил его герцог во время охоты в Компьене.

— В два миллиона, монсеньор.

— Как — два миллиона?

— Конечно. Разве не такую цену ваша светлость заплатили за Росни?

— А призрак Сюлли? Ты что думаешь, он ничего не стоит? — ответил герцог.

Господин де Жирарден мог только сказать: «Ваша светлость, разве тень Жан-Жака Руссо стоит меньше, чем тень министра?»

Вернемся к Генриху IV.

Глава X

Мы покинули его в споре с мадемуазель д'Антраг в тот самый момент, когда она узнала о предстоящей свадьбе с Марией Медичи. Она была тем более разгневана, что имела обещание (вы, конечно, помните), что Генрих женится на ней, если в продолжение года она явит миру ребенка мужского пола. А мадемуазель д'Антраг была беременна. Вопрос, таким образом, состоял в том, девочка это будет или мальчик.

Двор находился в Мулене, мадемуазель д'Антраг — в Париже. Она прилагала все усилия, чтобы король явился в Париж и присутствовал при родах. Но судьба решила не ставить Генриха в новую затруднительную ситуацию. Разразилась гроза. Молния ударила в комнату, где лежала мадемуазель д'Антраг, прошла сквозь кровать, не причинив ей вреда, но так напугала ее, что она преждевременно родила мертвого младенца. Король примчался тотчас же, как только узнал об этом, и постарался окружить ее всеми возможными заботами. Мадемуазель д'Антраг начала с упреков и обвинений в клятвопреступлении, но вовремя поняла, что долгая настойчивость с ее стороны только утомит короля-любовника. Она убедилась наконец, что не может заставить его вернуться к идее супружества, и приняла как вознаграждение за понесенные утраты титул маркизы де Верней. В заключение, перейдя от высшего высокомерия к нижайшему смирению, просила сохранить по крайней мере звание любовницы, коли не смогла добиться звания жены. Но что послужило решающим обстоятельством при согласии короля на брак, так ловко устроенный Сюлли, это подозрения короля по поводу Бельгарда. Этот Бельгард, бывший, по всеобщему убеждению, другом сердца герцогини де Бофор, не был забыт, говорили, также и мадемуазель д'Антраг.

Несколько слов об этом сопернике. Генрих IV постоянно встречал его на своем пути, или, скорее, на пути в спальню своих любовниц. Роже де Сен-Лари, герцогу де Бельгарду, главному конюшему Франции, во время, к которому мы подошли, то есть к 1599 году, было всего тридцать шесть лет.

Ракан говорил, что господина де Бельгарда ценили за три качества, которых он не имел: первое — храбрость, второе — галантность, третье — щедрость. Он был очень красив, и его, естественно, обвиняли в эту эпоху, когда красота была сильным средством для создания карьеры, в использовании этого средства. Он был фаворитом Генриха III, и в то время о нем говорили ужасные вещи.

— Посмотрите, — указывали неудачному придворному, — как продвигается мсье де Бельгард, а вы ничего не можете достичь.

— Черт возьми, — отвечал тот, — никакого чуда в том, что он продвигается, нет, если учесть, какой напор он имеет сзади.

Благодаря красивому голосу он хорошо пел, чисто одевался и был элегантен в разговоре. Но, несмотря на эту элегантность и чистоплотность, из-за чрезмерной привязанности к табаку «к тридцати пяти годам, — говорит Таллеман де Рео, — на носу у него постоянно висела сопля».

С годами эта неприятность усилилась. Людовик XIII, который сделал Сен-Симона герцогом за то, что тот не брызгал слюной в его охотничий рог, жутко ненавидел эту соплю Бельгарда. Однако не осмеливался ничего ему сказать. Он слишком уважал в нем друга покойного короля, его отца.

— Маршал, — обратился он однажды к Бассомпьеру, — сделайте мне одолжение, поставьте в известность Бельгарда, что его сопля меня стесняет.

— Ради Бога, сир, — сказал Бассомпьер, — я умоляю ваше величество, если ему будет угодно, возложить на кого-нибудь другого эту честь.

— Тогда найдите средство достичь моей цели.

— Но это очень просто, — сказал Бассомпьер, — как только Бельгард появится при вашем утреннем туалете, вам остается приказать всем высморкаться.

Король не преминул последовать совету.

Но Бельгард, заподозрив, что ему приготовили подножку, сказал:

— Сир, я действительно обладаю пороком, который вы ставите мне в укор, но не можете ли вы потерпеть его, ведь терпите же вы ноги господина Бассомпьера?

Шутка чуть было не привела к ссоре между Бассомпьером и Бельгардом, но король вмешался, и дуэль не состоялась. Что до упрека в том, что он якобы не был храбрым, то это не так. По этому поводу герцог Ангулемский, незаконный сын Карла IX и Мари Туше, — этим мы сейчас займемся — отдает ему полную справедливость в своих мемуарах: «Среди тех, кто при осаде Арка проявил наибольшее количество достоинств, следует назвать мсье де Бельгарда, главного конюшего. Храбрость его сочеталась с такой скромностью, а душевный настрой с такой легкостью в разговоре, что среди боя никто не проявлял большей уверенности, а при дворе большей любезности. Он увидел кавалера, изукрашенного перьями, провозгласившего, что стреляет в честь дам. А так как Бельгард считал себя их любимцем, он сообразил, что вызов относится к нему. Без рассуждения он бросился на лошадку по имени Фригуз и атаковал с такой смелостью и напором, что кавалер, стреляя издалека, промахнулся, а Бельгард, налетев на него, сломал ему левую руку, так что противник вынужден был обратиться спиной и искать защиты среди своих».

Он не мог отвыкнуть волочиться за любовницами и женами королей. Побывав в любовниках у герцогини де Бофор и мадемуазель д'Антраг, а возможно, и Марии Медичи, он начал строить глазки Анне Австрийской, и это в возрасте пятидесяти или пятидесяти пяти лет.

Он привык говорить по любому поводу: «Ах, я умираю!»

— Что сделаете вы с человеком, который признается вам в любви? — спросил он супругу Людовика XIII.

— Я его убью! — ответила суровая королева.

— Ах, я умираю! — вскричал Бельгард и плашмя грохнулся на пол, будто был мертв на самом деле.

Итак, как мы уже сказали, пошли слухи, достигшие Генриха IV, о близости этого дворянина и мадемуазель д'Антраг. Мадемуазель д'Антраг, которой они стоили короны, отнесла их к чванливой болтовне Бельгарда. И тогда она обратилась к Клоду де Лоррену, герцогу де Жуанвилю. Он вроде бы тоже был в неплохих отношениях с ней. Она попросила его освободить ее от мсье де Бельгарда. Герцог, видя в нем соперника, лучшего и желать не мог. Затаившись перед домом Замета вблизи Арсенала, где ночевал король, герцог напал на Бельгарда. Застигнутый врасплох, Бельгард был ранен, но тут прибежали его люди, бросились вдогонку за герцогом, и он был бы убит, если бы ему на помощь не кинулся маркиз де Рамбуйе, который в этой стычке был опасно ранен.

Об этом узнал король и пришел в сильный гнев против герцога Жуанвиля. Он давно подозревал, что тот не был ненавидим прекрасной Генриеттой д'Антраг. И понадобились мольбы его матери и мадемуазель де Гиз, чтобы смирить королевский гнев. Но, наконец, крупное событие отодвинуло в сторону все склоки и дрязги. Что же это было за событие? Это была война с Шарлем-Эммануэлем, герцогом Савойским. Герцог Савойский во времена Лиги, когда каждый откусывал от Франции, сколько мог, укусил со своей стороны. Но ему удалось отхватить кусок.

Этим куском оказался Салюс, итальянский порт; ключи от него мог оставить в савойских руках Генрих III, но не Генрих IV.

В 1599 году, вскоре после смерти Габриель, герцогу Савойскому пришла фантазия наведаться в Фонтенбло.

Его приезд произвел сенсацию: он оказался копией своего герцогства — горбатый и пузатый. Вместе с тем сердце его было наполнено желчью, а голова хитростью. Он не переварил еще подвох, который устроил ему его тесть, Филипп II, смертельно разозленный в предыдущем году оттого, что вынужден был подписать мир с Генрихом IV.

Что же за подвох приготовил Филипп II своему зятю?

Он завещал жене герцога Савойского роскошное распятие, тогда как другой дочери завещал Нидерланды, или по крайней мере все, что от них осталось, — девять южных провинций.

Горбун приехал посмотреть Францию, но умолчал о том, с какой целью он намерен ее осмотреть.

Взглянем на это дело в связи с Бироном. Герцог усыпил короля (страшно усталый в то время король не требовал ничего лучшего, как поспать) обещаниями вернуть Салюс или Бресс, но как только он покинул Францию, сделав, как мы увидим позже, из Бирона предателя, заявив, что не отдаст ни Салюс, ни Бресс. Это была война. Но Франция была разорена, и у Генриха IV не было ни су. Если бы король женился на Марии Медичи, приданое принцессы оплатило бы издержки войны. Но как быть с обещанием жениться на Генриетте д'Антраг? А впрочем, недостатка в бумаге у Генриха не было.

Но только Генрих IV продавался дорого. Ему нужно было приданое в миллион пятьсот тысяч экю. Это было невозможно, как бы ни был богат Фердинанд. После долгих торгов и споров Генрих IV сдался на шестистах тысячах.

Нужно было убедить флорентийских торговцев, что они заключают выгодную сделку, иначе они вряд ли расстались бы с подобной суммой.

Приданое ему нужно было немедленно, он спешил, а со свадьбой можно было и подождать. Генрих IV со своим подразделением любовниц гораздо меньше нуждался в жене, чем в деньгах. Ах, если бы они согласились так же, как Генриетта д'Антраг, получить лишь обещание жениться. Но ничего не поделаешь, герцог ответил, что деньги он получит только вместе с женой.

Сюлли творил чудеса. Перед смертью Габриель он был суперинтендантом финансов. После ее смерти — начальником артиллерии.

В действительности артиллерия была создана при Людовике XI. Ее изобрел Жан Бюро. В Мариньяне ее с успехом применил Франциск I. При Арке Генрих IV снабдил ее крыльями. Именно с битвы при Арке началась история подвижной артиллерии. Чтобы продвинуться с артиллерией, Сюлли остановил все выплаты и направил все деньги Франции на войну.