Кавалер Красного замка

— О, — вскрикнул Морис, в свою очередь, — это что такое, Боже мой?

— Мы это узнаем, мы это узнаем! — сказал Симон, приближаясь к окошечку. — А приятель твой Лорен говорит, что я читать не умею! Вот ты и посмотришь!

Лорен оклеветал Симона. Он умел читать печатное и даже писаное, когда оно было очень крупно и ясно. Но записка была написана таким мелким почерком, что Симон принужден был прибегнуть к очкам. По этому случаю он положил записку на окно и начат шарить у себя в карманах. Но когда он этим занимался, гражданин Агрикола отворил дверь передней, которая как раз была напротив окна, и сквозняком унесло, как пух, легонькую бумажку, так что, когда Симон после минутного поиска отыскал свои очки и надвинул их себе на нос, он тщетно искал бумажку — она исчезла.

Симон заревел.

— Была бумажка, была! — вскрикнул он. — Ну, теперь берегись, гражданин муниципал, она непременно должна отыскаться!

И он спустился по лестнице, оставив Мориса в недоумении.

Десять минут спустя три члена общины входили в башню. Королева находилась еще на террасе, и отдано было приказание оставить ее в полном неведении того, что происходило. Члены Коммуны велели вести себя к ней.

Первый предмет, поразивший их взор, была красная гвоздика, которую она держала еще в руках. Они взглянули друг на друга с недоумением и приблизились к ней.

— Дайте нам этот цветок, — сказал президент депутации.

Королева, не готовая к этой внезапности, вздрогнула и поколебалась.

— Отдайте этот цветок, сударыня, — с каким-то страхом произнес Морис, — прошу вас.

Королева протянула требуемую гвоздику.

Президент взял ее и удалился, сопровождаемый своими товарищами, в ближайшую залу, чтоб произвести розыск и составить допросные пункты.

Открыли цветок — он был пуст.

Морис вздохнул.

— Позвольте, позвольте, — сказал один из чиновников, — сердцевина гвоздики была вынута. Стебель пуст, это правда, но в этом стебле непременно вмещалась записка.

— Я готов, — сказал Морис, — дать всевозможные разъяснения, но прежде всего прошу арестовать меня.

— Мы занесем в журнал твое предложение, — сказал президент, — но не возьмем этого на себя. Тебя знают как истинного патриота, гражданин Лендэ.

— И я жизнью отвечаю за друзей, которых имел неосторожность привести сюда.

— Не отвечай ни за кого, — сказал президент.

На дворе раздалась страшная суматоха.

Это Симон, после напрасных поисков записки, унесенной ветром, побежал к Сантеру и рассказал ему о покушении, предпринятом для похищения королевы, с разными прибавлениями, которые мог только придумать. Сантер прибежал. Окружили Тампль, сменили караул к крайней досаде Лорена, который протестовал против такой обиды, нанесенной его батальону.

— Ах ты, негодный сапожник! — сказал он Симону, грозя ему саблей. — Тебе обязан я этой штукой! Но будь покоен, я у тебя в долгу не останусь.

— Мне кажется, наоборот, что ты поплатишься за все это перед нацией, — сказал сапожник, потирая руки.

— Гражданин Морис, — сказал Сантер, — будь готов явиться по вызову Коммуны, которая тебя допросит.

— Я к услугам твоим, начальник. Но я уже просил, чтоб арестовали меня, и опять повторяю свою просьбу.

— Погоди, погоди, — с насмешкой пробормотал Симон, — ежели ты этого так добиваешься, то мы постараемся уладить твое дело.

И он отправился за женой Тизона.

XXIII. Богиня разума

Весь день искали во дворе, в саду и около него бумажку, которая наделала столько хлопот и, как все думали, содержала в себе целый заговор.

Королеву допрашивали, отделив ее от сестры и дочери; но она отвечала только одно, что на лестнице она встретила молодую женщину с букетом и сорвала цветок, да и то с согласия муниципального чиновника Мориса.

Это была чистейшая истина во всей простоте и силе — королеве больше нечего было говорить.

Ответ этот передали Морису, когда очередь дошла до него, и он подтвердил показание, как точное и чистосердечное.

— Но ведь, значит, был заговор? — заметил президент.

— Быть не может, — отвечал Морис. — Я сам за обедом у мадам Диксмер вызвался показать ей узницу, которую она никогда не видала. Но мы не назначали для этого ни дня, ни способов.

— Однако достали же цветы. Букет был сделан заранее? — допрашивал президент.

— Нисколько, я купил этот букет у женщины на углу улицы Виелль-Одриэтт.

— Но, по крайней мере, цветочница предложила тебе букет?

— Нет, я сам выбрал его из десятка или дюжины, и сказать правду, выбрал самый красивый.

— Но дорогой разве нельзя было спрятать в него записку?

— Не было никакой возможности. Я не оставлял мадам Диксмер ни на минуту, а чтобы сделать, как вы говорите, операцию над каждым цветком — заметьте по рассказу Симона, в каждом цветке должен был находиться точно такой же листок, — для этого надобно убить по крайней мере половину дня.

— Послушай, наконец, разве нельзя было сунуть в эти цветы две готовые записки?

— Узница не хотела брать весь букет и на моих глазах взяла цветок наудачу, какой попался.

— Значит, Лендэ, по-твоему, тут не было никакого заговора?

— Был, и я первый не только подозреваю это, но даже могу подтвердить. Только его составляли вовсе не мои друзья. Впрочем, чтобы нация не подвергалась никакому страху, извольте, я готов представить обеспечение — и готов сам идти в тюрьму.

— Что за вздор! — отвечал Сантер. — Можно ли так поступать с людьми испытанными, подобными тебе! И так дело просто: тут нет доноса, не правда ли? Никто не узнает того, что было между нами. Удвоим нашу бдительность, особенно ты, и мы узнаем подноготную без всякой огласки.

— Очень благодарен, — сказал Морис. — Но отвечаю вам то, что вы ответили бы на моем месте. Нам нужно не останавливаться на этом и отыскать цветочницу.

— Ну, она далеко отсюда, однако, будь спокоен, отыщем. Наблюдай только за своими друзьями, я не выпущу из глаз тюремную корреспонденцию.

О Симоне и не подумали, а у него тоже был свой план.

Он пришел к концу рассказанного нами заседания спросить, что новенького, и узнал решение Коммуны.

— А, так дело стало только за формальным допросом, — сказал он. — Извольте, я представлю его через пять минут.

— Что это значит? — спросил президент.

— А то, что бесстрашная гражданка Тизон, — отвечал сапожник, — доносит о скрытых проделках сторонников аристократии, Мориса, да еще другого лжепатриота из его приятелей, некоего Лорена.

— Берегись, берегись, Симон! Чтоб тебе не сбиться с толку от усердия к нации! — сказал президент. — Морис Лендэ и Гиацинт Лорен — люди испытанные.

— А вот увидишь в суде.

— Подумай хорошенько, Симон. Ведь это будет скандальный процесс для всех настоящих патриотов.

— Скандальный или нет, какое мне дело! Разве я боюсь огласки? По крайней мере, изменников выведут на чистую воду.

— Так ты непременно хочешь подать донос от имени Тизон?

— Я донесу от своего имени сегодня же вечером кордельерам и на тебя с другими, гражданин президент, если ты не велишь арестовать изменника Мориса.

— Ну хорошо, хорошо, Морис будет арестован, — сказал президент, который по обычаю этой несчастной эпохи трепетал перед тем, кто кричал громче.

Покуда собирались арестовать Мориса, он возвратился в Тампль, где ждала его следующая записка:

«По всей вероятности, я не увижусь с тобой раньше завтрашнего утра. Приходи ко мне завтракать, и я расскажу о сетях и заговорах, открытых Симоном.

Хоть Симон подаст донос, Что из гвоздики зло созрело, Я розе предложу допрос!.. И лучше объяснится дело.

А завтра ты узнаешь, что ответит мне Артемиза.

Твой друг Лорен».

«Нет ничего нового, — отвечал Морис, — можешь спокойно спать нынешней ночью и завтракай без меня, потому что после случившегося днем я, вероятно, выйду со двора не раньше полудня.

Хотелось бы мне быть зефиром, чтобы иметь право послать поцелуй розе, о которой ты говоришь.

Позволю тебе освистать мою прозу, как я освистал твои стихи.

Твой друг Морис».

«P. S. Я думаю, впрочем, что заговор этот — просто фальшивая тревога».

Лорен действительно вышел из Тампля около одиннадцати часов со всем своим батальоном, который поспешили сменить из-за доноса сапожника.

Но Лорен утешил себя за это унижение четверостишием и, как было сказано в нем, отправился к Артемизе.

Артемиза обрадовалась приходу Лорена. Погода, как мы сказали, была превосходная, и она пригласила его прогуляться по набережным.

Разговаривая о политике, они дошли до угольной пристани. Лорен рассказывал о своем изгнании из Тампля, терялся в догадках, за что бы могли его выгнать, как вдруг, возле улицы Барр, они приметили женщину с букетами, которая также шла по правому берегу Сены.

— Лорен, — сказала Артемиза, — надеюсь, что ты подаришь мне букет?

— Если угодно, два, — отвечал Лорен.

И они ускорили шаги, догоняя цветочницу, которая тоже шла очень быстро.

Дойдя до моста Марии, девушка остановилась и, наклонившись через перила, опрокинула корзину в реку.

Отдельные цветочки на мгновенье закружились в воздухе. Букеты, по тяжести своей, упали быстрее; потом и букеты, и цветы всплыли на поверхность и поплыли по течению.

— Постой-ка!.. Да… Нет, кажется, нет!.. — говорила Артемиза, смотря на цветочницу, которая занималась такой странной торговлей. — Да!.. Так и есть!.. Странное дело!

Цветочница приложила к губам пальчик, как будто упрашивая Артемизу молчать, и исчезла.

— Что это значит, — спросил Лорен. — Знаете ли вы эту смертную?

— Нет. Мне показалось было сначала… Но я ошиблась.

— Однако же она сделала вам какой-то знак, — настаивал Лорен.

«Отчего бы сегодня утром она сделалась цветочницей?» — задавала молча себе вопрос Артемиза.

— Так вы знаете ее, Артемиза? — спросил Лорен.

— Да, немножко, иногда покупаю у нее букеты.

— Во всяком случае, — заметил Лорен, — она удивительно сбывает с рук свой товар.

И в последний раз взглянул на цветы, которые уже доплыли до деревянного моста и свернули в колено реки, бегущей под арками; Лорен и Артемиза пошли далее, к набережной Рапэ, где надеялись пообедать наедине.

Случай на мосту покуда не имел последствий; однако же по странности своей и какой-то таинственности врезался в памяти Лорена.

Тем временем донос жены Тизона на Мориса и Лорена наделал много шума в клубе якобинцев, и Морис получил в Тампле извещение из Коммуны, что его свободе угрожает общественное негодование. Извещение это значило, чтобы молодой муниципальный чиновник скрылся, если был виноват. Но Морис, чувствуя себя правым, остался в Тампле, и его застали за исполнением своих обязанностей, когда пришли арестовывать.

Морис был тотчас же приведен к допросу.

Твердо решив не вмешивать в дело ни одного из своих друзей, в которых он был уверен, Морис, не желая, подобно какому-нибудь романтическому герою смешно обрекать себя в жертву молчанием, потребовал разыскать цветочницу.

Лорен воротился домой в шестом часу после обеда и в ту же минуту узнал об аресте Мориса и о его требовании.

Лорену тотчас пришла на ум цветочница, бросившая цветы с моста в Сену: это было внезапное открытие. Странная цветочница, совпадение кварталов, полупризнание Артемизы — все это инстинктивно говорило Лорену, что тут кроется разгадка тайны, объяснения которой требовал Морис.

Лорен выбежал из комнаты, спустился как на крыльях с четвертого этажа и побежал к Богине Разума, которая вышивала золотые звезды по голубому газовому платью.

Это было ее парадное платье.

— Бросьте, моя милая, звезды, — сказал Лорен. — Морис арестован сегодня утром, и, вероятно, меня арестуют нынче вечером.

— Морис арестован!

— Да, да! В наше время столько великих событий, что на них и не обращают внимания; а так как почти все великие события происходят из-за пустяков, то не будем пренебрегать пустяками… Скажите, кто была та цветочница, которую мы встретили сегодня утром?

Артемиза вздрогнула.

— Какая цветочница?

— А та, что так щедро бросала цветы в реку.

— Боже мой, — сказала Артемиза, — неужели обстоятельство это так важно, чтобы настаивали на нем?

— Да, так важно, что я прошу вас отвечать мне немедленно.

— Не могу!