— И весь лесок, конечно, ста-а-а-а-нет, — подхватили костлявые парни, — вдруг окончательно родны-ы-ы-м!
— О чем это они? — мрачно спросила Деби у Ричарда, стряхивая пепел на краешек блюдца.
— Они? — Ричард перевел на нее взгляд, блестевший совсем по-московски. — Они о любви, но не нашей.
— Какой же? — криво усмехнулась она.
— Они о своей любви, русской. Когда можно, знаешь, укрыться в лесу… на природе… — И тут же запнулся, поймав ее взгляд, удивленный, тоскливый.
— Но есть же мотели, — жалобно сказала она.
— У нас, — поправил ее Ричард. — У них есть природа.
Петр сидел рядом с незнакомой женщиной, закинув небрежно ей руку на плечи. Женщина поеживалась, как будто рука щекотала ее, и вся извертелась, желая прижаться. О чем говорили, никто не расслышал. Виктория рванулась вперед и что-то шепнула Петру прямо в ухо. И сразу же ухо светло покраснело. Петр резко обернулся. Сузившиеся глаза его встретились с черными глазами Деби. Он встал, бросив незнакомую женщину в самом разгаре беседы, подошел к Деби и громко спросил ее:
— Ну? Заскучала? Наелась здесь дряни?
Деби испуганно-радостно посмотрела на него, сдерживая дыхание.
— Обед послезавтра! — громко сказал он. — В моем личном доме. Я всех приглашаю. К семи. В бальных платьях.
Когда американская съемочная группа уже сидела в автобусе, он вдруг подбежал и вскочил на подножку:
— Башка разболелась! Таблетка найдется?
— Что он говорит? — быстро прошипела Деби, оглядываясь.
— Он просит таблетку, — сдержанно перевел Ричард. — Мигрень. Или спазмы.
— Даю вам таблетка! — закричала Деби. — Имею таблетка! Но в доме, в отеле!
В номере у нее был беспорядок. Вечернее платье, которое Деби собиралась надеть в Центральный дом работников искусств, раскинулось в кресле, как женщина без головы. А Петр был рядом, смотрел исподлобья.
— Ты что? — спросил он ее. — Ты меня полюбила?
— А ти? — ответила она умоляюще. — Тожа лубишь?
— Я тоже, конечно, — пробормотал он. — Такие дела, бляха-муха…
Через час он крепко поцеловал ее в губы, пригладил ее вспотевшие волосы, стал одеваться.
— Зачем ти уходишь? — счастливым голосом спросила похорошевшая румяная Деби. — Здес будь. И на утро.
— Какое «на утро»? — вздохнул он. — Меня жена ждет.
Деби побледнела так сильно, что лицо ее стало похоже на кусок простыни, но только с губами, с глазами.
— Жи-на? — переспросила она. — А где она есть? Ваша жи-на?
— Жена моя? Дома, надеюсь.
Она зажмурилась и отвернулась. Петр нерешительно помялся на пороге.
— Ну ладно тебе. Я пошел.
Часа через три приключилось несчастье. Сестра Виктории, родной ее кровный близнец Изабелла, имела супруга. Супругом был главный в Москве гинеколог. Бандиты с окраин, пользуясь рассеянностью этого очень тяжело работающего в клинике и постоянно спасающего человеческие жизни врача и доцента, забрались в его незапертую машину, дождались, пока он включил зажигание, приставили к горлу оружие, чтобы…
Короче, наутро раздался звонок. Сестра Изабелла спала, когда он раздался. Уродливый голос (естественно, женский!) спросил гинеколога.
— С ума сошли, девушка? — неприветливо ответила Изабелла. — Куда в эту рань?
— Придется проснуться, — хмуро ответила «девушка». — Где муж-то, хоть знаешь?
— Мой муж? Он на даче.
— Какой еще даче! — Незнакомая громко, с досадой, вздохнула. — Он вот. Сидит, плачет.
— Кто плачет? — вскричала с ненавистью Изабелла Львовна. — Мерзавка и падаль! Сейчас ты заплачешь!
И тут же услышала всхлипывания. Мужские и страшные.
— Белюша! Отдай ты им все, ради Бога! Убьют ведь, Белюша!
Тут слезы закончились, трубка стонала. Изабелла Львовна догадалась, что муж ее, Изя, родной ее муж, весь истерзан и плачет. Вернулась преступница:
— Слышала? «Дача»! Короче, сегодня в двенадцать. Положишь в почтовый. В один конверт двадцать кусков, в другой — тридцать. Запомнила, жучка?
— В один конверт… — погружаясь в темноту и звон, залепетала Изабелла Львовна. — В другой конверт… Сколько?
— Да тысяч же, дура! В один конверт двадцать, в другой конверт — тридцать! Ну, что? Поняла, недотепа?
И все, провалилась. Ледяными руками Изабелла Львовна набрала сестру.
— Что, Белла? — вскричала Виктория. — Плохо? Кому? Неотложку? Где кобель?
Это было домашнее прозвище Исаака Матвеича, которое сестры обычно использовали в своих переговорах.
— Похищен! — шепнула близнец Изабелла.
Через двадцать минут она, захлебываясь и кашляя, рассказывала примчавшейся на попутке Виктории Львовне подробности дела.
— Так. — Виктория с силой закрыла глаза. — Мне ясно. Подробности есть? Кровь? Детали?
Сестра Изабелла негромко рыдала.
— Мне ясно, — повторила Виктория. — Пытки. В подвале. Сидит на цепи. Я читала. Что думаешь делать?
Изабелла Львовна упала грудью на кожаный белый диван и забилась.
— Какие есть деньги? Физически? Сколько?
— Какие же деньги? Все вложено, Вика.
— Я знаю, что вложено! Сколько осталось?
— Ну, тысяч, наверное, тридцать. Не больше…
— Так. Тридцать, не больше! При вашей зарплате! Зачем ты кольцо тогда, в мае, купила? Ведь стоило сколько? Шестнадцать? Семнадцать? Эх, Циля-то в Хайфе! Сейчас продала бы!
— Не в Хайфе Цецилия, а в Тель-Авиве, — убито поправила ее Изабелла Львовна. — Когда продавать, если нужно сегодня?
— Так. Тридцать. И шесть от меня. Больше нету. Ремонт сколько стоил? Вот именно! Значит…
Изабелла Львовна тяжелой породистой рукой схватилась за сердце.
— Я знаю! — Виктория вдруг просияла. — Я знаю, кто даст! И не скажет ни в жизни! Поскольку немая! Немая как рыба!
— Да, Господи, кто это?
— Деби! Продюсер! Давай мне словарь! Как там «выкуп»?
Деби на стук не отозвалась. Виктория замолотила энергичней и голос повысила тоже.
— What a hell do you need?[1] — хрипло спросили ее.
— We need you![2] — закричала Виктория. — У нас тут несчастье! Дебуня! Откройте!
Дверь приоткрылась, на пороге выросла Деби с бутылкой в руке.
— О! — на весь коридор удивилась Виктория, но в комнату к ней прошмыгнула.
— Што хочете? — всхлипнула Деби.
Бутылка была от шотландского виски, кровать не заправлена, грязь и окурки.
«Вот вам заграница! — Виктория вся передернулась. — Вот вам! Еще больше свиньи, чем наши!»
Вслух же она ничего такого не сказала, а только лишь громко заплакала:
— Несчастье! Ужасное! Изя! Похищен! Грозятся убить! Нужен выкуп!
Путая английские слова с русскими, она кое-как изложила несчастье. От Деби — ни звука. Сидит, как старуха, и смотрит на люстру. Косыми от этого виски глазами.
— Муж ваши сестра — тоже доктор?
Виктория вся покраснела.
— Не тоже, а именно! Доктор от Бога!
— Нуждаюс лекарствы, — сказала ей пьяная. Пальцем проткнула висок. — Мне нужно здес вот всо лычит. Я болела.
— Лекарство? — взвизгнула Виктория. — Да будет лекарство, Дебуня! Уколы, прививки! Все сделаем! Где мы живем, ну, скажи мне? Какая же это страна! Всех воруют! Пошел человек на работу — и нету! А терпим! Страна наша — тайна! Загадка! Древнейшая! Терпим! Спасти хоть бы Изю! Но деньги нужны, нету денег, Дебуня!
— А ти не жилаэшь звонить президенту? — зачем-то спросила Дебуня.
— Я? Клинтону? Биллу? — фамильярно удивилась Виктория. — Но он не поверит! И время у вас там другое, там вечер! А деньги нужны нам сегодня, сейчас же!
— У Петья жи-на, — мертвым голосом сказала вдруг Деби.
— Упетья? — не поняла Виктория. — Какая упетья?
— Жи-на, — повторила Деби и сморщилась вся, почернела.
Виктория сжала подругу в объятьях.
— Да разве жена? Да ты что! Дружат с детства. Убрать, приготовить. Мужик, руки-крюки! А любит тебя! Да, тебя! Обожает! Мне сам говорил, врать не станет!
Деби осторожно высвободилась из объятий. Глаза ее вдруг прояснились.
— You need how much? Let me help you. 10 thousand? More? Don’t worry.[3]
Ни одна живая душа не узнала, каким таким образом из почтового ящика квартиры под номером 118 вынули два чистых белых конверта. В одном было двадцать, в другом ровно тридцать. И все на валюту. Рублей не просили. Лифтерша Софья Ивановна, мирно продремавшая все дежурство над чаем с огрызком лимона и сушкой, никаких посторонних не заметила, дружелюбно поздоровалась со знаменитым Исааком Матвеичем, который в половине первого ночи вбежал в лифт, похудевший и странный.
В это же время у подъезда гостиницы «Юность» остановилась машина. Две пышные рослые женщины вылезли из нее. И тут же фонарь осветил их.
— Нет слов, — простонала одна, с ярко-рыжей прической. — У нас говорят: «Хиросима! Вьетнам! Войну развязали!» И все вот такое. А я говорю: «Нет! Тут сердце!»
— Good night, — вздохнула другая, брюнетка. — I’ll write you a letter sometime.[4]
У рыжей глаза поползли из орбит:
— Письмо мне напишете? Что вы! Какое?
— Я ехаю в дом. В свой домой. Уезжаю.
Виктория чуть не упала. Затылок ее закипел, как свекольник.
— Куда? Деби! Как же работа? Ведь только начало! Куда же вы? Деби!
— Имеет жи-на, — упрямо опустив голову, сказала Деби. — И я так хотела.
— Да это не мэридж![5] — Виктория схватилась за виски. — Я вам объяснила! У них не любовь и не мэридж! Партнеры! Он вас обожает!
— Нет, он есть жи-на-тый!
— Но он же погибнет! — Виктория изо всех сил схватила ее за рукав. — Погибнет в разлуке! Without you![6] Вот что! He’ll die,[7] вот что будет!