Помоги проекту - поделись книгой:
Дмитрий Быков
Списанные
Все экспериментально-философские фэнтези N построены по инвариантной схеме. На протяжении романа развивается владеющая героем сверхценная идея. Читатель внутренне спорит с ней, но по ходу сюжета она набирает силу, и читатель готов то ли поверить в нее, то ли объявить роман полным бредом, когда в последний момент автор вдруг отмежевывается от этой идеи и сваливает всю ответственность на одержимого ею героя.
Так-то въяве и выглядит все это —
Язвы, струпья, лохмотья и каменья,
Знак избранья, особая примета,
Страшный след твоего прикосновенья.
Так что лучше тебе меня не трогать,
Право, лучше тебе меня не трогать.
Глупец! Пойми — ты живешь и дышишь, пока я на тебя смотрю. Ведь ты только потому и есть ты, что это я к тебе обращаюсь.
Писать про то, что есть, трудней, чем про то, что было или будет и чего никто не видел. Упрек в журнализме — самое легкое последствие. Но если не работать с реальностью, она такой и останется. Большая часть романа придумана и написана в Артеке, в гостинице «Адалары», персоналу которой автор, пользуясь случаем, свидетельствует любовь и благодарность.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПЕРЕЧЕНЬ ПРИЧИН
Во Внукове сценариста Сергея Свиридова, вылетавшего в Крым на детский кинофестиваль с картиной «Маленькое чудо», задержали на границе.
Свиридов поздоровался с добродушной блондинистой пограничницей, протянул ей загранпаспорт (можно было лететь с российским, но Свиридову нравилось думать, что он представляет работу за границей) и приготовился ждать. Обычно процедура занимала не более минуты. Блондинка, однако, вгляделась в документ, сверилась с увесистым талмудом, потом с двумя списками в полиэтиленовых папках, потом куда-то позвонила и зачитала свиридовские данные. Свиридова испугало не это, а взгляд, которым она уперлась в него после этих процедур. Обычно в случае непредвиденной задержки — мало ли, фамилия совпала с подозрительной, — погранцы смотрели виновато: свои люди, формальность. Теперь же на Свиридова смотрели с выражением, слишком ему знакомым по генетической памяти: «Будем признаваться или дальше обманывать органы?».
— Что-нибудь не так? — с отвратительной заискивающей интонацией спросил Свиридов.
— Вам все скажут, — ответила пограничница, чье добродушие мигом испарилось. Свиридов хорошо знал, как это бывает. На таких должностях добрых не держат, да они и не пойдут.
— Но в чем дело? — все еще мирно спросил он. — Документ неправильный?
— Отойдите в сторону и ждите, — сказала она уже с раздражением. — Через пять минут перезвонят, и пройдете.
— А кто вам должен перезвонить?
— Не мешайте проходу! — прикрикнула она.
Свиридов шагнул в сторону, пропуская потную мамашу с вялым мальчиком лет трех. Беспомощно распяленный паспорт сценариста остался лежать перед пограничницей. Ясно было, что Свиридов уже никуда не денется, так и будет стоять в сторонке. Он был привязан за паспорт. Слава богу, он один летел от группы: издевательствам не было бы конца. «А я всегда знал, что Серый неблагонадежен. У него в пузе наркотики, девушка, проверьте пузо!» Мимо прошел кинокритик Лосев, неприятный человек с энтевешным прошлым. Вел на старом НТВ информационную кинопрограмму «Куда пойти», над названием которой сам без устали каламбурил. Тип был скользкий — из тех, что всегда ругают власть, но им ничего за это не бывает. После разгона он спокойно устроился на ТВЦ, но так и ходил в ореоле гонимого.
— Что, Сережа, — сказал он сочувственно, — за границу не пускают?
— Да вот, — не желая откровенничать, неопределенно ответил Свиридов.
— Девушка, вы его что, не знаете? — спросил Лосев пограничницу. — Благонадежнейший малый, сценарист сериала «Погибель Отечества». Не смотрели?
— Проходите, — нелюбезно сказала пограничница Лосеву, с силой проштамповывая его паспорт, пухлый от вклеенных виз. Лосев не вылезал с международных фестивалей, эстет гребаный.
— Ну давай, — с тайным торжеством произнес Лосев, помахал Свиридову и прошел мимо.
Прошли еще двое, один задел Свиридова тяжелым чемоданом — конечно, теперь можно…
— Девушка, — робко напомнил о себе Свиридов, — у меня вылет через полчаса. Сейчас посадка закончится.
— Надо пораньше приходить, — предсказуемо ответила пограничница, не глядя на него.
— Но могу я узнать, в чем дело?! — возмутился Свиридов.
— Все скажут, — повторила она.
— Я что, вообще могу не вылететь?
— Можете, — спокойно ответила она. — Я здесь для того и сижу.
— Для чего?
— Для контроля. Отойдите с прохода, гражданин.
Вот как, уже и гражданин. Свиридов озлился. Страх начал вытесняться раздражением: в конце концов, он не знает за собой ничего такого. Почему он должен отвечать за идиотские сбои в их системе? Ульмана не могут поймать, а сценариста могут!
— Если у меня сорвется вылет на фестиваль, вы ответите лично, — пригрозил он. Пограничница не удостоила его ответом.
— Вы меня слышите? — спросил он.
Она сняла трубку и набрала трехзначный номер.
— Пятый? — сказала она. — У меня человек угрожает. Чего-то, говорит, отвечу. Да, бузит громко. Подойдите, объясните, кто чего ответит. А то он чего-то это. Да. Хорошо.
Она положила трубку и подняла на Свиридова торжествующий взгляд.
— Сейчас вам всё ответят, — сказала она. — Придет майор и всё ответит.
К Свиридову уже направлялся майор неизвестных войск в белой летней форме. Он выскочил, как черт из табакерки, из потайной двери под лестницей — из щели, в которую незаметно проваливаются неблагонадежные; за дверью мог быть обезьянник, камера пыток, что угодно.
— Этот? — сквозь стеклянную стену кабинки спросил он пограничницу, указывая на Свиридова и не удостаивая его обращением. Толстуха радостно кивнула.
— Пройдите, — сказал майор, показывая на дверь.
— Но почему, собственно…
— Мне наряд вызвать? — скучно спросил майор. Свиридов понял, что шутки кончились. Он пожал плечами и пошел за майором в незаметную дверь.
Там не было ничего ужасного — служебное помещение, стул, стол, диванчик. О камере пыток напоминал только стандартный мутный графин с желтой, явно железного вкуса водой. Только такой и освежаются палачи — другая не восстанавливает палаческих сил.
— Присаживайтесь, — сказал майор, сам уселся за столик и вернулся к разгадыванию кроссворда в газете «Зятек».
— Могу я узнать, в чем моя проблема? — после минутной паузы спросил Свиридов. Вот-вот должны были объявить посадку.
Майор поднял на него белесые глаза и некоторое время смотрел молча, исподлобья, ожидая, что жертва не выдержит гипноза, устыдится, опустит очи долу и погрузится в раскаяние. Но Свиридов смотрел прямо, с вызовом, и майор вынужден был нарушить молчание.
— Вам объяснят.
— Кто объяснит?
— Касающиеся люди.
— Понимаете, я должен вылететь сегодня…
— Мы понимаем, что вы должны. Мы должны, и вы должны. Происходит проверка. По результатам проверки вы или вылетите, или… — Майор сделал паузу, Свиридов замер. — Или не вылетите.
Свиридов и раньше догадывался, что эти люди имеют над его планами куда большую власть, чем он сам. Никакие перетряски и переименования не могли лишить эту службу, мгновенно опознаваемую по интонациям, даже толики прав. Майор продолжил штурм кроссворда. Минут через пять он снова поднял на Свиридова белесоватые глаза и спросил:
— Русский советский писатель, автор повести «Обмен». Восемь букв.
— Трифонов, — услужливо ответил Свиридов. Майор кивнул, словно вопрос был частью проверки. Странно, подумал Свиридов. Может, он дает мне понять, что не считает врагом? Станут они у врага спрашивать, кто автор повести «Обмен». Враг наверняка введет в заблуждение. Но, может, то, что я читал Трифонова, само по себе криминал? Может, это специальный чекистский тестовый кроссворд? Взрывчатое вещество из восьми букв, первая «г». Гексоген. Пройдемте. Голова продолжала плодить сюжеты даже в теперешних мутных обстоятельствах. Из подозрительных людей тревожно-мнительного склада получаются наилучшие сценаристы — они вечно озабочены сценариями воображаемых козней, которые против них плетутся.
Тут у майора на столе зазвонил телефон, и разгадывание тест-кроссворда прервалось надолго. Майор чертил на газете сложные зигзаги, слушал равнодушно, иногда кивал.
— Ага, — сказал он. — Добро. Ага. Нет, здесь. Спокойно. Да нет, непохоже. Хорошо. Понятно. Зеленый. Нет, вчера. С запада. Сорок семь. Четырнадцать. Ага. Добро. Ага.
Само собой, Свиридов прислушивался ко всем этим репликам с особым вниманием, надеясь уловить в них разгадку своей судьбы, но ни цвета, ни цифры, ни стороны света не имели к нему никакого отношения. «Ага, шпион с запада, на вид сорок семь, от страха зеленый, сумка весит четырнадцать, ага, везет добро, ага», — машинально реконструировал он, поражаясь собственному спокойствию. Ужас положения еще не дошел до него по-настоящему.
— Можете лететь, — лениво сказал майор, положив трубку, но все еще глядя на Свиридова, словно удерживая его взглядом. Вероятно, он ждал вопроса.
— А что это было? — спросил Свиридов.
— Плановая проверка, — сказал майор.
— По какой линии?
— По нашей, — с вызовом ответил майор. Видимо, теперь Свиридову можно было знать об этом.
— И что выяснилось?
— Что все в порядке, — отводя глаза, сказал майор. Все явно было не в порядке, и он хотел оставить в теле жертвы отравленную иглу. Загноившаяся жертва будет вкуснее.
— А конкретно? — настаивал Свиридов. Он знал, что такие ситуации надо выскребать, дочерпывать до конца, как выскребают рану: малейшая двусмысленность могла отравить все, дать корни, побеги, превратиться в целую историю с задержанием.
— А конкретнее, — с тем же вызовом ответил майор, — вы в списке. Поэтому подлежите дополнительной проверке.
— В каком списке? — не понял Свиридов.
— Это уж я вам не могу сказать. Это сверх полномочий. Идите, самолет улетит.
Свиридов встал, подхватил чемодан с ноутбуком и побежал к будочке пограничницы. Его паспорт по-прежнему лежал перед ней, и она его уже штамповала.
— Ну? — сказала она с прежним добродушием. — И чего было буянить?
— Я не буянил, — сказал Свиридов. Здесь тоже было важно отмести ложные формулы, иначе где-то глубоко в его досье, которое наверняка ведет какая-нибудь белоформенная инстанция, так и останется запись: буянил в аэропорту. А это подозрительно, особенно если буянил стрезва. — Вы, пожалуйста, слова выбирайте.
Пограничница молчала. Такие мелкие уколы ее не трогали. Она протянула ему проштампованный паспорт.
— А в каком я списке, можно узнать? — менее уверенно, чем хотелось бы, выговорил Свиридов.
— Вы опять, гражданин? — спросила пухлая уже грозно и взялась за телефонную трубку, но Свиридов не стал ждать второго появления майора и стремглав проскользнул на ничейную землю. До конца посадки оставалось четверть часа.
Как все нервные люди, он испытывал потребность немедленно поделиться своей странной бедой и выслушать утешение, но из знакомцев на фестиваль летел один Лосев, а с этим человеком Свиридов не склонен был делиться чем бы то ни было. На свое счастье, он обнаружил в хвосте ЯКа толстого оператора Горного, с которым познакомился еще во ВГИКе, но общался редко. Горный был человек медлительный, задумчивый, крепкий ремесленник, не более, но сейчас именно такой спокойный малый был нужен Свиридову, чтобы рядом с его непрошибаемым спокойствием прийти в себя.
— Ты представляешь, Горный, — сказал Свиридов, — меня чуть на границе не задержали.
Горный медленно повернулся к нему.
— А чего?
— Да говорят, я в каком-то списке. Ты не знаешь, что за список?
— На границе?
— Ну.
— А ты не попадал раньше? Вез там чего-нибудь…
— Да я на Украине не был с пятого класса, когда меня мать в Крым возила.
— Ну не в Крым… Еще куда-то…
— Нет, не попадал.
— Ну не знаю. — Тормоз Горный был из тех, в чьей медлительности и немногословии окружающие часто угадывают бездны, Свиридов сам слышал, как восторженная девочка курсом младше распиналась в общаге: «Леша — очень, очень правильный человек!»; но на деле, как и у большинства туго соображающих и молчаливых увальней, за душой у него не было ровно ничего. Искать у него сочувствия было не перспективней, чем исповедоваться шкафу.
— А ты не слыхал, чего за списки?
— Не знаю, — повторил Горный.
Свиридов отвернулся и стал перебирать в уме свои прошлые грехи. От этого занятия его отвлек взлет. Свиридов терпеть не мог летать, от любой турбулентной болтанки бледнел и хватался за подлокотники, ЯК долго пробивал облачный слой, его мотало, на время мысли о списке вытеснились более ощутимой опасностью. Но на земле, в дождливом Симферополе, особенно неожиданном после знойной распаренной Москвы, на Свиридова напал настоящий ужас: что я такого сделал? Была, впрочем, надежда, что хоть на украинской границе его пропустят сразу, — но и тут долго сверялись с пластиковым талмудом, а потом молоденький пограничник выбрался из кабинки и под ропот очереди куда-то ушел со свиридовским паспортом.
— Ишь, — сказал Лосев из-за красной черты. Он стоял за Свиридовым и, кажется, ничуть не огорчился задержке. — Серьезных дел натворил Сережа. Мало что из России не выпускают, но и в Хохланд не берут. — Про Хохланд он говорил нарочито громко, бравируя пренебрежением к оранжевой загранице, и соседняя очередь, состоявшая из граждан Украины, одобрительно заулыбалась. Лосеву все сходило с рук.
Свиридов принужденно хихикнул. Все это, однако, переставало забавлять его.
Пограничник вернулся минут через десять.
— А у вас при пересечении российской границы не было проблем? — спросил он сочувственно, как и полагается функционеру свободного государства обращаться к гражданину тоталитарного.
— Мне сказали, что я в списке, — ответил Свиридов.
— Сказали? — недоверчиво переспросил молодой.
— Да, а что?
— Просто не говорят обычно. Но вы — да, в списке.
— А что за список-то? Мне не объяснили.
— А мы не знаем, — просто ответил пограничник. — Нам выслали, а что за список — не сказали. Просто надо фиксировать всех, кто из списка прибыл.
— Где фиксировать?
Поделиться книгой: