Помоги проекту - поделись книгой:
Александр Горбовский
Иные миры
"Не лучше было бы людям, если бы исполнялось все то, чего они желают".
Предисловие
Рыба обитает в воде. Жизнь для нее кончается за ее пределами. Человек живет в привычной ему среде – в пространстве и времени, которые воспринимают его органы чувств. Способен ли он представить себе жизнь и какие-то существа, пребывающие за пределами, очерченными его восприятием? Этому посвящена книга, которую держите вы в руках. Страх небытия, понимание конечности жизни издавна побуждали людей искать различные пути продления жизни. Некоторые из этих путей обещали человеку даже большее, чем то, о чём мог помышлять он – обещали бессмертие. Истории драматических этих поисков посвящена глава, которой открывается эта книга. Но только ли скорлупой знакомой нам жизни ограничено бытие человека? Или оно простирается дальше, в иные пределы, лежащие за гранью области, доступной нашим органам чувств? Об этом вся остальная книга.
В поисках вечной жизни
В весенний месяц нишан, во второй день новой луны, царь царей, повелитель Вселенной, властелин всех персов Ксеркс пожелал устроить смотр своему великому войску.
Когда быстроногие гонцы разнесли эту весть по всем городам и крепостям, где стояли гарнизоны непобедимого персидского войска, многие возликовали, но еще больше было тех, кто опечалился.
Те, кто возликовал, думали о будущих великих наградах и почестях для отличившихся, которые сопровождали обычно такие смотры. Те же, кто опечалился, вспоминали страшные казни, которым предавали провинившихся – тех, кому не посчастливилось: либо лопалась подпруга, либо держал неровно копье, либо конь сбивался вдруг с мерной рыси. Но и те, кто опечалился, старались сохранить на лице веселость, дабы не искушать судьбу и не стать легкой добычей вездесущих доносчиков.
И вот настал день, которого нетерпеливо ждали и еще больше боялись столь многие. Великое войско собралось у подножия холма, на котором белел огромный шатер царя, и, когда царь царей Ксеркс вышел из шатра, медный грохот сотряс небо и землю. По сравнению с ним, с этим грохотом, гром, что приносили тучи, шум бурного моря были как шепот, как дуновение ветерка.
Это тысячи воинов ударили своими мечами о медные кованые щиты. Начальник войска, стоявший чуть позади, по правую руку царя, заметил, как тень удовольствия пробежала по лицу повелителя, и это был знак милости. Когда же по мановению царской руки великое войско пришло в движение, показалось, что пришла в движение вся земля – от одного края неба до другого, потому что для тех, кто стоял на холме, не было ни лучника, ни конника, ни щитоносца – была только сверкающая оружием подвижная человеческая масса, и не было такой преграды, такой крепости, страны или войска, которых эта масса не сломала бы и не могла сокрушить. Поэтому гордость и радость, что они причастны такой силе, наполнила сердца людей, стоявших на холме по правую и левую руку царя царей. Но им не было видно лица Ксеркса. Когда же ему угодно было повернуть к ним свое лицо, они увидели, что повелитель плачет. И души их охватил ужас. Царь же сказал – и сказал голосом простого человека, а не царя:
– Воистину мне печально подумать о краткости человеческой жизни. Через каких-нибудь сто лет ни одного, ни единого человека из всех них не будет среди живых… И сказав это, царь, не глядя ни на кого, удалился в шатер. А придворные не знали, что им говорить и что делать. Войско же все шло, и земля колыхалась от одного края небес до другого, и казалось, этому не будет конца. Царь царей, повелитель персов так и не вышел больше в тот день из шатра. На этот раз после смотра не было ни наград, ни казней… Так, или примерно так, повествует греческий историк Геродот. Произошло это в весенний месяц нишан, во второй день молодой луны, две с половиной тысячи лет назад.
1. Источник вечной молодости
Человеку всегда казалось, что природа поступила несправедливо, отведя ему столь краткое существование и обрекая его смерти. Задолго до великого Ксеркса жители древнего Шумера, обитавшие на болотистых берегах Тигра и Евфрата, мучительно размышляли об этом. Почему боги, давшие человеку разум, не наделили его бессмертием? С глиняных табличек, испещренных клинописными знаками, сквозь темные туннели пяти тысячелетий доносится до нас полный недоумения и скорби голос:
Но никогда человек не стал бы тем, что он есть, если бы ограничился лишь причитаниями. Вот почему Гильгамеш, герой первого в мире эпоса, отправляется в опасный путь за далекое море, чтобы добыть там «цветок как терн», дарующий молодость и отодвигающий смерть. Проходили годы и тысячелетия, менялись представления о добре и зле, умирали боги и рождались новые, но неистребимой оставалась эта мечта, эта вера, что есть путь, единственный среди множества, ведущий к бессмертию. И, к чести человечества, всегда находились безумцы, искавшие этот путь. Кто скажет, сколько было их – безвестных и безымянных, рискнувших отправиться по следам Гильгамеша и не дошедших до цели, сбившихся с дороги и погибших на ложных тропах? Эпос о Гильгамеше говорит о цветке, несущем бессмертие. «Махабхарата», эпос Древней Индии, упоминает о соке какого-то дерева, продлевающем жизнь человека до 10 000 лет. Древнегреческие историки Мегасфен и Страбон тоже упоминают об этом. А Элиан, римский автор, живший во II-III веках, рассказывает о деревьях, плоды которых способны якобы возвращать утраченную молодость. Другие древние тексты упорно говорят о какой-то «воде вечной жизни». Традиция эта существовала и у африканских народов, и у народов Америки, и у славян в форме преданий о «живой воде». Русские былины помещают источник живой воды на острове Буяне, который стоит посреди океана. Жители же океанских островов искали источник воды, дающей вечную жизнь, в краях, лежащих за «много дней пути». Точно так же если жители соседних с Китаем стран помещали такой источник живой воды в Китае, то сами китайцы, следуя той же логике, отправлялись на поиски ее куда годно, но только как можно дальше, за пределы своей страны, Одну из таких экспедиций связывают с именем китайского императора Цинь Шихуанди (259-210 гг. до н. э.).
Это был император, который объединил страну и начал строительство Великой Китайской стены. Стена оградила страну от кочевников, а императора – от военных тревог, столь тяготивших его предшественников. Но на смену одним заботам всегда приходят другие. О том, чем был озабочен император, другие правители не смели даже помышлять: Цинь Шихуанди решил жить вечно. И он не жалел ни времени, ни усилий, чтобы найти путь, который привел бы его к этой цели. …Никто посторонний не мог попасть в Запретный город, где находилась резиденция императора. Любопытных, осмелившихся подойти к воротам слишком близко, стража зарубала на месте. Даже птиц, неосторожно пытавшихся перелететь через канал к императорской резиденции, лучники сбивали на лету длинными красными стрелами. Эта мера была не лишней – злой дух или оборотень мог принять облик птицы, чтобы приблизиться к особе императора и причинить ему вред. Считалось, что злые духи могут передвигаться только прямо или сворачивать под прямым углом. Потому-то все подъезды к Запретному городу, все переходы во дворце и тропинки в императорском парке были проложены так, что нигде не было прямых линий. Изогнутыми были даже края дворцовой крыши, чтобы злые духи не могли продвигаться вдоль них. Но, несмотря на все эти меры и все запреты, была одна страшная гостья, которую не могло остановить ничто. И император каждый день и каждый час помнил о ней. Напрасно Цинь Шихуанди беседовал об этом с самыми умными людьми своего государства. Они были искушены в достижении и удержании власти, в ведении войны или сборе налогов, но ни один из них не мог сказать своему повелителю, как преодолеть природу и избежать смерти. Тогда император уединился в дальних покоях своего дворца и стал беседовать с теми, кого давно не было среди живых, ища ответа в древних книгах и манускриптах. «Говорят, – писал один древний автор, – что посреди Восточного моря есть три необыкновенных острова. Они не так далеки от мест, обитаемых людьми, но, к сожалению, едва кто-нибудь пытается пристать к ним, как поднимается ветер, который относит лодку далеко прочь. Если говорят правду, то в древние времена были люди, которым удавалось достичь этих островов, На этих островах живут бессмертные и есть состав, который оберегает от смерти. Все живое там, даже птицы и животные, белого цвета». На одном из этих островов, утверждало предание, бьет источник вина цвета нефрита. Выпивший этого вина обретет бессмертие. Когда Цинь Шихуанди окончил чтение, он понял, что это знак судьбы. С того же дня по императорскому приказу было начато строительство двух десятков больших кораблей, на которых можно было рискнуть выйти в море. Но никто, ни один подданный, ни один приближенный или министр императора, не знал о цели, ради которой сооружалась эта небывалая флотилия. Однако чем дальше продвигалось строительство, тем большее сомнение охватывало императора. Может ли он оставить дворец и Запретный город, не рискуя потерять империю?
Едва флотилия под парусами из желтого шелка – знаком, что на одном из кораблей находится сам император, – скроется за горизонтом, как в столице вспыхнет мятеж. А из отдаленных провинций к Запретному городу двинутся несметные полчища претендентов, спешащих скорее занять опустевший на время престол. Император знал, что будет именно так, и это заставляло его искать все новые и новые поводы, чтобы оттянуть завершение строительства. То ему не нравилось помещение для свиты, и плотникам приходилось перестраивать все заново. То драконы, украсившие носовую часть кораблей, оказывались не такими, какими представлял их себе император, и он велел казнить резчиков по дереву. Но все равно строительство продолжалось, и рано или поздно должен был наступить день, когда императору нужно было принять решение. Поэтому так кстати оказалось это прошение, почтительно переданное ему главным смотрителем канцелярии, когда строительство близилось уже к концу. Подданный, некий неизвестный императору человек по имени Cу Ше, припадал к высоким стопам своего повелителя. «Мы умоляем, – писал он, – чтобы нам разрешили, пройдя должное очищение, отправиться с юношами и девушками на поиски островов бессмертия». Император убедился, что судьба еще раз услышала его мысли. В предназначенный день все двадцать кораблей были спущены на воду. Под светлые звуки флейт, очищающих от дурного глаза и злых мыслей, гребцы взялись за весла, и флотилия, неся три тысячи юношей и девушек, а также большое число различных работников, слуг и мастеровых, направилась в сторону Восточного моря. Минули долгие дни, недели, наконец, месяцы. От Су Ше не поступало никаких вестей. Многие часы император проводил на берегу, всматриваясь в неясный горизонт. Но корабли так и не вернулись. «Су Ше отправился в плавание, – писал о финале этой экспедиции китайский историк, – он открыл земли, замечательные своим миролюбием и плодородием. Там он поселился. стал королем и не вернулся обратно».
Когда стало ясно, что Су Ше и его люди не возвратятся, император стал искать других путей к бессмертию.
По всей стране его гонцы разыскивали людей, причастных к знаниям древних, высшей мудрости и магии. Особенно благоволил он к даосским монахам[1] – кому, как не им, должна быть открыта эта тайна! Император имел основания думать так. В Древнем Китае многие полагали, что даосские монахи ревниво хранят тайну неких «пилюль бессмертия», могущих якобы неограниченно продлевать жизнь человека. Тексты, упоминающие об этом, дошли и до наших дней. Но ни один не сообщает о составе пилюль. Лишь в одном источнике глухо говорится, что в состав их помимо прочего входят «восемь драгоценных компонентов». Долог и сложен был путь изготовления «пилюль бессмертия»: «Солнце, луна и звезды должны семь раз завершить свой круг, и четыре времени года должны вернуться девять раз. Ты должен промывать состав, пока он не станет белым, и сбивать, пока он не превратится в красный, – тогда ты получишь эликсир, который дарует тебе жизнь продолжительностью в десять тысяч эпох».
По приказу Цинь Шихуанди в глубине дворца были отведены апартаменты, в которых поселились странные, молчаливые люди. Они должны были изготовлять для императора одним им ведомые составы и тайные снадобья. Каждому, самому последнему подданному было известно, что император повелел самым мудрым людям сделать так, чтобы он жил вечно. В империи не было человека, который не знал бы, что воля их повелителя священна. А чтобы ни у кого из подданных – от пастуха до высшего сановника – не зарождалось сомнения в справедливости этой мысли, Цинь Шихуанди все долгие годы своего царствования безжалостно предавал казни тех, кто думал иначе. Вот почему, когда в предначертанный час император все-таки умер, подданные его и царедворцы оказались перед нелегкой дилеммой: что считать более важным – священную ли волю императора, пожелавшего жить вечно, или малозначительный факт, который был у них перед глазами. Впрочем, колебания были недолгими.
Императора решено было считать живым. Его тело водрузили на трон, и оттуда, из-за ширмы, он многие дни давал безмолвные аудиенции сановникам, наместникам провинций и дипломатам. Все такой же безмолвный и неподвижный, восседая на троне, император совершил путешествие по стране, и лишь на исходе месяца, преодолевая страх и сомнения, приближенные решились предать земле то, что было некогда их императором. Так повествуют хроники. Ни Цинь Шихуанди, ни посланная им экспедиция так и не нашли воду вечной жизни. Позднее, в последующие века, путешественников из Поднебесной империи, занятых поисками источника вечной жизни, нередко можно было увидеть в других странах. Особенно упорно искали они в Индии. Минули столетия, и здесь пути их незримо пересеклись с путями иезуитов и католических миссионеров.
Один из таких миссионеров-путешественников в своем письме из Индии в 1291 году горестно сетовал на то, что его многолетние поиски оказались тщетными. Кстати, в то время мнения богословов о том, где находится источник живой воды, расходились: одни были склонны считать, что следует продолжить поиски в Индии, другие, ссылаясь на туманные места Священного писания и недомолвки древних авторов, называли Цейлон, третьи – Эфиопию. Но когда адмирал его величества Христофор Колумб открыл за океаном новые, неведомые земли, надежды на бессмертие вслед за конкистадорами и купцами переместились на Запад. Итальянский гуманист Педро Мартир, живший в те годы и лично знавший великого мореплавателя, писал папе Льву Х: «К северу от Эспаньолы между прочими островами есть один остров на расстоянии трехсот двадцати миль от нее, как говорят те, которые отыскали его. На острове бьет неиссякаемый ключ проточной воды такого чудесного свойства, что старик, который станет пить ее, соблюдая притом определенную диету, через некоторое время превратится в юношу. Я умоляю, Ваше святейшество, не подумайте, чтобы я говорил это из легкомыслия или наобум; этот слух действительно утвердился при дворе как несомненная истина, и не только простой народ, но и многие из тех, которые стоят выше толпы по своему уму или богатству, тоже верят ему». Надо ли удивляться, что в числе веривших в существование источника вечной жизни оказался и знатный кастильский идальго Хуан Понсе де Леон? Ему было уже за пятьдесят, когда от живших на Пуэрто-Рико стариков-индейцев он узнал о какой-то стране, расположенной на севере, где есть источник, дарующий вечную молодость.
Рассказывали, что за несколько лет до этого многие индейцы с острова Куба отправились на ее поиски и ни один из них не вернулся. Нужны ли другие свидетельства того, что им удалось найти эту страну?! Другие индейцы возражали: стоит ли пускаться в такой далекий путь, когда среди Багамских островов тоже есть остров, где бьет точно такой же источник молодости и вечной жизни. Понсе де Леон был не единственным испанцем, слышавшим эти рассказы. Но он оказался единственным, кто решился на свой страх и риск снарядить экспедицию на поиски острова. Конечно, если бы слухи касались золота, немедленно нашлись бы и средства, и корабли, и толпа добровольцев не заставила бы себя ждать. Но речь шла не о богатстве, а всего-навсего о бессмертии. Правда, сам Понсе де Леон был уже в том возрасте, когда люди начинают понимать относительную ценность золота и абсолютную – жизни. Поэтому-то, вложив все свои средства в покупку трех бригов, Понсе де Леон набирает экипаж и на рассвете 3 марта 1512 года под пушечную пальбу приказывает поднять якоря. Солнце ярко светит, предвещая удачу, утренний ветер надувает паруса, и флотилия отправляется в путь. Сколько таких кораблей снаряжалось в те годы на поиски новых земель, пряностей или золота! Но эти были отмечены особым знаком. Того, кто вел их, звали не слава, не власть и не богатство. Вечная жизнь и вечная молодость – вот чего искал он. И долго, пока корабли не обратились в три точки на горизонте, на берегу стояла толпа и смотрела им вслед. Погода и удача благоприятствовали плаванию, и вскоре вдали показались зеленые острова Багамского архипелага. Каждый из них изобиловал тихими бухтами и протоками, удобными для стоянки кораблей. И каждый мог оказаться именно тем, который они искали. По утрам с кораблей спускались шлюпки и, рассекая синюю гладь лагуны, направлялись к берегу. Оставшиеся на борту завидовали тем, кому выпала в этот день более счастливая участь. Но никто не ждал их возвращения с таким нетерпением, как сам капитан. По вечерам шлюпки подплывали к кораблю, на котором он находился, и с тихим стуком – дерево о дерево – замирали у просмоленного борта. Боцман Кривой Хуан принимал добычу – медные фляги, фляжки, бутылки и флаконы, наполненные водой из всех источников, которые только удавалось найти на острове. Долго, после того как команда отходила ко сну, а дежурные заступали на ночную вахту, в каюте капитана продолжал гореть фонарь. Масло потрескивало в фитиле, и тогда красноватые блики вздрагивали на медных флягах, отполированных до блеска в грубых матросских карманах. Понсе де Леон выстраивал их на столе перед собой и не спеша пробовал содержимое каждой фляги. Говорили, что достаточно всего пары глотков, что преображение начинается мгновенно. Наутро другие моряки, те, на кого указал жребий, разбирали пустые фляги и по пеньковым лестницам спускались за борт в качающиеся шлюпки. И пока капитан в нетерпении поглядывал на солнце, снова ожидая наступления вечера, матросы, забившись под тент, в который раз пересказывали друг другу все, что им довелось услышать от тех, кто сходил на берег. Если и есть рай на земле, то он должен быть здесь, на этих островах.
Леса здесь полны дичи, а тихие речушки – рыбы, которую можно ловить руками прямо у берега. Но главное, это была земля – плодородная, изобилующая плодами и, что самое удивительное, фактически ничья. Потому что нельзя же было принимать всерьез пугливых индейцев, которые разбегались, едва заслышав приближение испанцев. О такой земле, о таком крае могли ли мечтать они, родившиеся среди каменистых полей Андалусии или выжженных солнцем равнин Кастилии?! Кривой Хуан не вмешивался в эти разговоры. Проходя мимо, он даже не прислушивался к ним. Но не потому, что не знал о них или не догадывался о неизбежном развитии событий, которые, он знал, последуют за всем этим. И снова далеко за полночь в капитанской каюте горел свет. И опять, после того как команда отошла ко сну, из кубрика долго доносились приглушенные голоса.
Как ни тихо ступал Кривой Хуан, всякий раз, когда он проходил мимо, голоса стихали. Но Хуан только усмехался в темноте. Завтра утром, как всегда, он будет знать все. Не для того семнадцать лет плавает он по морям и трижды избежал виселицы, чтобы не научиться видеть, что происходит у него под носом. И еще один урок вынес Хуан из того, что он видел и чего хватило бы, пожалуй, на десяток других жизней, – никогда не спешить и не примыкать ни к той, ни к другой стороне до той самой минуты, последней минуты, когда весы судьбы придут в движение. И только тогда он, Кривой Хуан, на миг раньше всех остальных должен понять, что угодно судьбе. И тогда, как бывало уже не раз, он выхватит пистолеты и первым закричит: «Ура капитану!» или «Капитана на реи!» Но всякий раз – именно то, что нужно, чтобы оказаться с победителями.
Верный себе, Кривой Хуан не спешил и на этот раз, хотя все вроде бы было ясно и участь безумного идальго была, казалось, предрешена. Так продвигались они от острова к острову, и никто не роптал, потому что всякий раз новый остров оказывался еще прекраснее того, который пришлось покинуть.
Но неизбежные события, которые предвидел Хуан, должны были вот-вот разразиться, когда произошел эпизод, который смешал все карты. Вечером, когда капитан, как всегда, удалился в каюту со своими флягами, Кривой Хуан не досчитался одной фляги. Кто-то, взойдя на борт, не отдал ее, как обычно, а оставил себе. Почему? Капитан едва ли заметит это.
Хуан был единственным на корабле, кто знал. Это давало ему лишнюю карту в игре, и с нее-то он и решил пойти. Тот, кто не отдал своей фляги, вообще-то рисковал немногим. Но неужели он думал, что, если это станет известным, Кривой Хуан не разгадает, кто сделал это?
Уже на другое утро Хуан знал – кто. Для этого достаточно было из тех, кто был на берегу, вычесть тех, кто пришел, чтобы взять фляги. Родриго, по прозвищу Лисенок, был тем, кто оказался в остатке. И снова Хуан не стал торопить события. Он лишь постарался, чтобы в этот день Лисенок получил работу у задней кормы, на юте, подальше от остальных. Перематывать канаты не очень-то простой труд, особенно когда солнце стоит прямо над головой и нет от него защиты… Хуан терпеливо дождался, когда тень от мачты стала короткой, как мысль глупца, и только после этого не спеша двинулся в сторону юта. Лисенок не сразу заметил боцмана, а заметив, еще проворнее стал перематывать толстый смоленый канат. Хуан подошел совсем близко, так, что между ним и матросом почти не оставалось пространства. Хуан знал, что делает.
– Жарко, малыш? Только теперь Лисенок рискнул разогнуться.
– Жарко? – Хуан изобразил на лице улыбку, которая могла показаться искренней только последнему идиоту.
– Может, найдется глоток воды? – И он протянул руку к фляге, что висела у Лисенка на поясе, протянул левую руку, именно левую. Он еще продолжал улыбаться, когда тело его едва успело метнуться в сторону, уклоняясь от удара. В то же мгновение правая рука его, тоже словно сама по себе, помимо его воли, взметнулась вверх, и выбитый нож глубоко вошел в доски палубы. Но недаром Лисенок был моложе его. В следующий миг он опередил боцмана. Раздался только всплеск за бортом, и Лисенок, делая широкие взмахи, уже быстро плыл к берегу. Берег, однако, был не близко, и Хуан знал, что долго так плыть Лисенок не сможет. Он успел подумать это в какую-то долю секунды и в ту же долю секунды порадовался, что заставил его работать все утро – теперь из него уже не тот пловец. А еще через долю секунды голос Хуана гремел уже на палубе, и в шлюпку за бортом один за другим скатывались матросы. О фляжке Хуан решил пока не говорить ничего, пусть сначала его поймают.
– Этот негодный пытался убить меня, – торопливо пояснил он, но капитан только сжал тонкие губы и ничего не ответил. Хуан понимал, почему: он совершил дерзость, обратившись первым, до того как старший заговорил с ним. За нападение на боцмана Лисенку были обеспечены кандалы и работа на галерах. Он знал это и плыл изо всех сил. Но расстояние между шлюпкой и пловцом все сокращалось. Впрочем, еще быстрее сокращалось расстояние между пловцом и желтой полоской песка там, где начинался берег. Понсе де Леон сдвинул капитанскую треуголку на лоб, чтобы солнце не слепило глаза. Теперь стало видно, что шлюпка действительно отстает, гребцы в ней совсем перестали работать веслами. Скосив глаза, Хуан увидел, как сердито дернулись тонкие кастильские усики капитана. Конечно, он идальго и знатный господин, но ребят, что плавают с ним, он не понимает. Совсем не понимает. И Хуан позволил себе заметить почтительно:
– Господин капитан, он не уйдет. Ребята просто играют с ним. Им хочется поиграть. Но капитан даже не взглянул на него: он опять совершил дерзость. А матросы и вправду «играли» с беглецом. Когда он, казалось, должен был вот-вот достигнуть берега, вдруг замелькали весла, шлюпка рванулась с места и через минуту оказалась между Лисенком и полосой прибоя. Затем она снова застыла, чуть заметно удаляясь от берега и загоняя Лисенка в открытое море. Он, видно, понял это и теперь едва взмахивал руками, только чтобы держаться на воде. Но шлюпка двигалась все быстрее, и ему приходилось торопиться, чтобы не дать расстоянию сократиться. Потом, казалось, шлюпка снова отстала, и Лисенку удалось, обогнув ее, направиться к берегу. Так повторялось несколько раз, но даже с корабля видно было, что беглец уже выбился из сил и долго ему не продержаться.
Когда же на шлюпке попытались повторить эту забаву еще раз, он стал тонуть. Теперь гребцы налегли на весла изо всех сил, но, когда шлюпка почти настигла его, Лисенок вынырнул в последний раз, рука его поднялась вдруг из воды, и он швырнул что-то блеснувшее на солнце прочь от себя. Через секунду лодка была уже над тем местом, где только что был Лисенок, но больше он не появился. Капитан вопросительно повернулся к Хуану. Теперь тот должен был заговорить либо развести руками. Хуан заговорил и тем выбрал свою судьбу.
– Господин капитан, этот матрос утаил вчера вечером свою флягу. Сегодня, когда я потребовал ее… Кривой Хуан никогда не видел, чтобы человек мог сразу так побледнеть.
– Шлюпку, – разжал пересохшие губы идальго. Шлюпок на корабле больше не оказалось. Был только двухместный ботик, и Хуан сам сел на весла. Когда они достигли наконец шлюпки с ожидавшими их матросами, все вразнобой стали указывать место, куда Лисенок швырнул свою фляжку.
– Пятьдесят реалов тому, кто найдет ее. Нужно было родиться богатым и иметь за спиной вереницу богатых предков, чтобы произнести это так, как это было сказано.
– Пятьдесят реалов? – как эхо, переспросил Хуан.
Это было состояние. Хуан пожалел, что он не простой матрос и не может нырнуть сейчас в воду вслед за другими. Таких денег за всю жизнь ему не доводилось не то что держать в руках, но и видеть. А в жизни у него было всё. Фляжку все-таки нашли. Тот, кому удалось это, высоко поднял ее над головой и закричал, чтобы увидел капитан и другие не отняли у него находку. Хуан только мгновение держал фляжку в руках, перед тем как передать ее капитану, но этого было достаточно, чтобы он понял, что в ней. А поняв, испугался, что капитан догадается, что он – знает. Эго открытие так его потрясло, что руки плохо слушались его, и он едва догреб до корабля. Но капитан ничего не заметил.
Капитану было не до него. В этот вечер глухие толки в матросском кубрике продолжались дольше обычного. На двух других кораблях, Хуан знал, было то же самое. А когда на рассвете капитан приказал вдруг поднять паруса и сниматься с якоря, на всех трех кораблях вспыхнул бунт. Команда не желала плыть дальше. Они обоснуются здесь, на этих землях, они будут разводить виноград и оливы, выращивать пшеницу – каждый здесь станет знатным сеньором. Пусть, кто хочет, плывет с этим безумным идальго, только не они, не они! Кривой Хуан знал, что он останется с ними. Но только не для того, чтобы собирать здесь урожаи или разводить овец. Он займется здесь другим делом – и чем позже остальные узнают об этом, тем лучше. В то мгновение, когда он взял вынутую из воды флягу, его рука не могла ошибиться. Вода не могла бы весить столько – во фляге было золото! И еще одно понимал и знал Хуан, то, чего недодумали, не успели понять остальные: если они остаются здесь, им не нужны свидетели. Он почувствовал, что близится то мгновение, когда весы судьбы дрогнут и придут в движение. У этих людей не было предводителя, через минуту он станет им. И тогда, перекрывая весь гомон и крики, что неслись с палуб трех сошедшихся вместе бригов, он закричал так, как кричал только свои команды во время шторма:
– Капитана на рею! Сначала все смолкли, но тут же несколько голосов подхватили:
– На рею! Капитана на рею! И уже все закричали, заревели, заблеяли:
– Капитана на рею! Потому что все знали: после этих слов пути назад нет. А это означало конец всем сомнениям и колебаниям.
Кто-то торопливо тащил веревку, прилаживая на ходу петлю, кто-то втаскивал уже на бочонок капитана в разорванном и измятом камзоле. Теперь все решали мгновения. Если капитана успеют вздернуть до того, как кто-то заколеблется, раздастся хотя бы один голос против, тогда дело сделано и он, Хуан, сможет поздравить себя.
Не замешкайся тот, с веревкой, может, так бы все и произошло. Но капитан вдруг поднял руку. И тут же все смолкли. «Значит, и сейчас, и под петлей, он все равно оставался для них капитаном», – успел подумать Хуан.
И еще: «Нельзя давать ему говорить». Но капитан уже заговорил. И по тому, как спокойно и властно звучал его голос, Хуан понял, что проиграл.
– Пусть тот, кто хочет ковыряться в земле, остается здесь, – говорил капитан. – Значит, он не заслуживает ничего лучшего, ничего другого.
– На рею, – попробовал крикнуть Хуан, но все зашикали на него, и он прикусил язык.
– Матросы, я, Понсе де Леон, сделаю так, что прежние ваши хозяева, все, у кого вы служили, будут кланяться вам в пояс, валяться у вас в ногах. В мире не будет людей богаче, чем вы. Пусть принесут флягу, что у меня в каюте…
– Смотрите, – он поднял флягу над головой, – это золото. Я пренебрег им… И со своего возвышения он стал швырять мелкие самородки под ноги стоявшим на палубе.
– Я бросаю его потому, что придет день, когда вы так же бросите его как ненужное. За каждый глоток воды, возвращающей молодость, вам будут платить больше золота, чем смогут вместить ваши карманы. Матросы… Кривой Хуан сделал было легкое движение, чтобы пробраться к трапу, но несколько рук уже цепко держали его.
– Ура капитану! – закричал кто-то. – Ура! – подхватили остальные. Через несколько минут Хуан был уже в колодках внизу, в глухом и сыром трюме. Потянулись дни, которые были неотличимы для него от ночи. Он ни а что уже не надеялся, ничего не ждал. Он не заходился уже от ярости, когда очередной матрос, принося пищу, старался поставить ее так, чтобы он не мог достать до нее. Или нарочно старался расплескать те полкружки воды, что полагались ему на день. Иногда он размышлял о том, к чему приговорит его королевский алькальд – к виселице или к галере. Но и это почему-то не очень волновало его, будто то, что произошло, случилось не с ним, а с кем-то другим, чья судьба была ему вообще-то достаточно безразлична. Поэтому, когда в один из дней (или ночей) люк трюма поднялся и за ним пришли, Хуан не мог знать, что это значит. Он не мог знать, что минули долгие недели бесплодных поисков. Что теперь, гонимый нетерпением, капитан сам спускался на берег и обходил все, какие только удавалось найти, источники. Загипнотизированный его верой экипаж истово прочесывал остров за островом, и каждая неудача лишь укрепляла всех в надежде: если не сегодня, то, значит, завтра. Но капитан знал теперь цену этой преданности и этой вере. Самое безопасное, полагал он, поскорее избавиться от зачинщиков, не дожидаясь возвращения в Пуэрто-Рико. Несколько человек он высадил уже на попавшихся по пути островах. Сегодня была очередь Хуана. Матросы вытащили его из лодки и швырнули на гальку возле прибоя. Потом, когда лодка уже отплыла, они вспомнили, что не оставили ему ящик с провизией и пару ножей, как приказывал капитан. Грести обратно им не хотелось, и они попросту бросили свой груз в море.
Но, несмотря на все это, Кривой Хуан выжил. И не только выжил, но и пережил знатного идальго, владельца трех больших кораблей Понсе де Леона. Корабли между тем продолжали свой путь, и однажды на рассвете им открылся цветущий остров, с которым не мог сравниться ни один виденный ими ранее. Это было в Вербное воскресенье («Паскуа флорида»), и капитан назвал землю, которую принял за остров, Флоридой. Но сколь мирной и прекрасной казалась эта земля, прорезанная сотней небольших ручейков и речек, столь же воинственны и непримиримы оказались обитавшие здесь индейцы. Им было мало дела до того, какими побуждениями руководствовались пришельцы и чего искали.
Они встретили белых чужеземцев, как привыкли встречать врагов, посягавших на их охотничьи угодья и хижины.
В одной из стычек среди раненых оказался и сам капитан…
Много других приключений и бедствий постигло испанцев за то время, как корабли продолжали свой долгий путь. В конце концов, борясь с враждебными пассатами, они возвратились в порт, который покинули много месяцев назад. Понсе де Леон не без выгоды продал свои корабли и вернулся в Испанию. В Мадриде уже знали о мужественной попытке идальго отыскать воду вечной жизни. Едва он прибыл и успел расположиться в гостинице, как явился гонец, требуя его во дворец короля. С любопытством смотрел король на человека, которому вообще-то могло и повезти. И тогда, стоя здесь, он держал бы привезенный для своего короля флакон с водой вечной жизни. И он, король Испании Фердинанд Арагонский, стал бы первым (а может, и единственным) из христианских королей, живущим вечно. Во всяком случае, это не вина идальго, что на этот раз ему не повезло. Король благосклонно выслушал историю Понсе де Леона и оказал ему знаки своей милости и внимания. Почтительно удаляясь с аудиенции, Понсе де Леон был уже не тем, кем был он, вступая под высокие своды зала. Мановением королевской руки он стал «его превосходительством», губернатором открытого им «острова Флорида»… В своих тайных надеждах на бессмертие король Испании был не одинок среди других монархов. Неужели владыка, будучи неподобен остальным людям во всем, мог оказаться приравнен к ним хотя бы и перед лицом смерти? Китайский император Цинь Шихуанди был, наверное, первым, кто попытался восстать против неумолимого закона бытия.
Истории известны и другие правители, которые, каждый по-своему, пытались провозгласить свое бессмертие. Западно-римские императоры-соправители Аркадий и Гонорий (395-408) обнародовали эдикт, возвещавший, что с этого момента подданные, обращаясь к ним, должны говорить уже не «ваше величество», а «ваше вечность». Основным аргументом при этом был следующий: «Те, кто осмелится отрицать божественную сущность наших личностей, будут лишены должностей, и имущество их будет конфисковано». Для подданных довод этот был, естественно, весьма убедителен. Но не для природы. Точно так же в свое время были искренне уверены в бессмертной сущности императора Августа его подданные.
А еще раньше почитали бессмертным Александра Македонского народы захваченных им стран. И разве не насмешка судьбы: туземцы, жившие в окрестностях того самого Пуэрто-Рико, откуда отважный идальго Понсе де Леон отправился на поиски бессмертия, сами были убеждены, что завоевавшие их испанцы – бессмертны! Именно поэтому гордые индейцы сносили все притеснения и произвол, которые чинили конкистадоры. И действительно, разве можно представить себе предприятие более бессмысленное и безнадежное, чем восстание против бессмертных? Как часто бывает, «открытие» началось с сомнения.
Нашелся местный вождь, который усомнился в том, что жестокие белые боги не знают смерти. Для того чтобы проверить это, решено было провести довольно смелый эксперимент. Узнав, что некий молодой испанец собирается проследовать через его владения, вождь приставил к нему почетный эскорт, которому дал соответствующие наставления. Следуя им, индейцы, когда переходили реку, уронили носилки и держали испанца под водой, пока тот не перестал вырываться. Затем они вытащили его на берег и на всякий случай долго и витиевато извинялись перед «белым богом», что посмели нечаянно уронить его.
Но тот не шевелился и не принимал их извинений. Чтобы убедиться, что это не хитрость и не притворство, индейцы несколько дней не спускали глаз с тела, то наблюдая за ним исподтишка из высокой травы, то вновь приближаясь и в которой раз повторяя свои извинения…
После этого индейцы убедились, что их завоеватели – такие же смертные, как и они сами. А убедившись, в один день и час подняли восстание по всему острову, истребив и изгнав испанцев всех до единого. Правда, ненадолго. Что же касается Понсе де Леона, то он – человек, искавший бессмертия, – в конце концов умер от раны, некогда полученной им на Флориде. «Таким-то образом, – назидательно замечает автор старинной испанской хроники, – судьба разрушает планы человеческие: открытие, которым Понсе надеялся продлить свою жизнь, послужило сокращению ее». Кривого Хуана через несколько лет снял с острова случайно проходивший мимо бриг. Истории, которую он поведал, никто не поверил. Но имя Понсе де Леона в то время было известно, то, что Хуан плавал с ним, вызвало интерес у нескольких весьма пожилых (и столь же богатых) испанцев. Несколько лет Кривой Хуан служил кем-то вроде проводника при экспедициях, организованных ими. Но беда Хуана заключалась в том, что он не был наделен фантазией. Поэтому сведения, которыми обладал он, о том, где следует искать воду вечной жизни, быстро истощились. А вскоре за тем и сам он затерялся где-то в приморских харчевнях и тавернах Нового Света.
Так же безвозвратно затерялись в прошлом имена и судьбы многих других, кто подобно Хуану или его безрассудному капитану отправлялся на поиски воды вечной молодости. Но так ли безумны были эти поиски?
2. Эликсир, который хранится в тайне
Тело человека на 70 процентов состоит из воды. Не зря один известный биолог образно назвал живые существа «одушевленной водой». Очевидно, для здоровья и долголетия человека не безразлично, какая именно вода питает ткани его тела. И действительно, в последние годы стало известно, что вода значительно различается не только по химическим примесям, но и по изотопному составу и другим особенностям. Многие свойства воды меняются, например, если ее пропустить между полюсами магнита. Вода может быть более биологически активной, и это сказывается на процессах старения организма. Но многого о свойствах воды – важной составляющей нашего тела – мы еще не знаем. Во всяком случае, сегодня уже не смутные предания и не древние легенды, а научные исследования говорят о влиянии воды на здоровье и продолжительность жизни обитателей разных районов Земли. Известно, что жители некоторых островов Карибского бассейна, например острова Гваделупа, выглядят значительно моложе своих ровесников-европейцев. Когда их спрашивают, каким образом им удается долго сохранять молодость, обычно следует ответ: «У нас на острове из источников течет такая вода, которая омолаживает человека…» Прекрасным здоровьем отличаются и обитатели центральных районов Цейлона (Шри-Ланки). Жители Шри-Ланки причиной своего здоровья считают климат и воду горных источников. Видимо, не случайно древние пытались искать живительную воду именно на этом острове. Долголетие горцев и ряда народов Севера некоторые ученые также связывают с водой, которую они пьют. Это так называемый «эффект талой воды», благотворно влияющей на обмен веществ и тем самым как бы «омолаживающей» организм. Сегодня поиски ведутся уже не на далеких островах или в неведомых землях. Они осуществляются в десятках лабораторий крупнейших научных центров мира, изучающих свойства воды и ее влияние на организм человека.
Люди, чрезвычайно озабоченные тем, чтобы максимально удлинить свою жизнь, в большинстве своем были наделены богатством и властью. Они искали кратчайший путь, И такой путь, казалось, существовал. Древнейшие предания и легенды упоминали о нем – это «эликсир бессмертия», который вкушали боги. В разных странах его называли по-разному. Боги древних греков употребляли дарующую вечную жизнь амброзию, индийские боги – амриту, боги иранцев – хаома. И лишь боги Древнего Египта, проявляя величественную скромность, предпочитали прочей пище богов – воду. Правда, все ту же воду бессмертия. Из людей никто не подходил к эликсиру бессмертия так близко, как алхимики, искавшие, впрочем, совсем другое – пути изготовления золота. В этом была известная логика. Бессмертие – состояние, не подверженное изменениям. А разве не золото – единственное из веществ, не подверженное внешнему воздействию? Оно не боится ни щелочей, ни кислот, ему не страшна коррозия. Казалось, само время бессильно перед ним. Не содержит ли этот металл некое начало, делающее его таким? И нельзя ли выделить из него эту субстанцию или привнести ее в человеческий организм вместе с золотом? «Кто примет золото внутрь, – гласит один древний восточный текст, – тот будет жить так же долго, как и золото». Такова традиционная основа древних верований: съешь глаза орла – будешь зоррким как орел, съешь сердце льва – будешь сильным, как лев…
Золото было непременным компонентом разных вариантов эликсира бессмертия. До нас дошел рецепт, составленный личным врачом папы Бонифация VIII: надлежит смешать в измельченном виде золото, жемчуг, сапфиры, изумруды, рубины, топазы, белые и красные кораллы, слоновую кость, сандаловое дерево, сердце оленя, корень алоэ, мускус и амбру. (Мы надеемся, что благоразумие удержит читателей от чересчур поспешного применения приводимого здесь состава.) Ненамного проще был другой состав, который можно найти в одной древней восточной книге: «Нужно взять жабу, прожившую 10 000 лет, и летучую мышь, прожившую 1000 лет, высушить их в тени, истолочь в порошок и принимать». А вот рецепт из древнеперсидского текста: «Надо взять человека, рыжего и веснушчатого, и кормить его плодами до 30 лет, затем опустить его в каменный сосуд с медом и другими составами, заключить этот сосуд в обручи и герметически закупорить. Через 120 лет его тело обратится в мумию». После этого содержимое сосуда, включая то, что стало мумией, можно было принимать в качестве целебного средства и средства, продлевающего жизнь. Заблуждения, дающие всходы в любой сфере человеческой деятельности, в этой области принесли особенно обильный урожай. Можно упомянуть в этой связи об одном французском ученом ХV века. В поисках жизненного эликсира он сварил 2000 яиц, отделил белки от желтков и, смешивая их с водой, многократно их перегонял, надеясь таким путем извлечь искомую субстанцию жизни.
Явная бессмысленность подобных рецептов не свидетельствует еще о бессмысленности самих поисков. Известным становилось лишь то, что было отброшено как ненужное. Но если судить об истории той или иной науки лишь по неудачным опытам и несостоявшимся открытиям, картина, вероятно, будет примерно такой же. В отличие от таких, скорее спонтанных и интуитивных попыток обрести искомое снадобье, неограниченно продлевающее жизнь, даосская школа долголетия, существовавшая в Китае, создала логическое и цельное учение, посвященное этой проблеме. Человек, решивший достичь бессмертия, ступал на нелегкий путь. Ему надлежало отойти от того образа жизни, который ведут обычные смертные, и уподобиться иным, бестелесным сущностям. Ограничения касались прежде всего рациона. Ищущий бессмертия должен был отказаться от вина и мяса, забыть о рисе, зерне и даже об овощах. Все это укрепляет его тело, которое изначально смертно. Ему же больше надлежит думать, как бы укрепить свою нематериальную субстанцию, душу. Отказавшись от всякой грубой пищи, ему следует перейти на разного рода суфле из фруктов, орехов, коры и листьев растений. Особо важным почиталось точное соблюдение составов таких суфле. Именно в соотношении компонентов заключалась их особая сила. Но прием даже этой пищи надлежало перемежать длительными перерывами и постами, которые должны становиться все продолжительнее и чаще. Достигший особо высокой степени мог обходиться вообще без пищи, питаясь собственной слюной. Собирая ее во рту языком определенными движениями, в определенной последовательности и в нужное время дня, человек мог не только не ощущать голода, но и жить этим. Перед тем, кто достигал этого состояния, оставалась последняя ступень – научиться питаться росой и вдыхать ветер.
Другое, чего надлежало достичь ищущему бессмертия, было умением дышать определенным образом. Искусство такого «утробного дыхания» сводилось к тому, чтобы вернуться к тому, как дышит человек в материнской утробе. Вот один из приемов, ведущих к этому. Соискатель бессмертия удаляется в помещение, где ничто не может потревожить его. Выдохнув воздух, он насчитывает двенадцать ударов пульса и только после этого делает новый вдох и выдох. И снова не дышит в течение двенадцати биений сердца. Достаточно попробовать это на себе, чтобы убедиться, что это простое, казалось бы, упражнение выполнить довольно трудно. Постепенно увеличивая эти паузы, соискатель бессмертия мог довести их после нескольких лет тренировки до 120 ударов пульса. Эта практика сопровождалась другими дыхательными упражнениями. Соискатель овладевал «дыханием жабы», «дыханием черепахи», «дыханием аиста». При этом он принимал различные позы и совершал определенные телодвижения. Некоторые из них повторяли ритуальные телодвижения шаманов. Если все, что касалось питания, относилось к физическому телу, дыхания – к более тонкой его субстанции, то целый свод нравственных правил должен был подготовить к бессмертию главное, что составляло сущность человека, его душу. Желающий достичь бессмертия в довершение ко всем другим своим достижениям должен был совершить 300 добродетельных поступков. Достигший его мог жить, не зная ни старости, ни смерти. Но это было бессмертие лишь низшего, земного плана. Кроме него, существовал и другой, высший вид бессмертия.
Чтобы достичь его, нужно было совершить 1200 добродетельных поступков. При этом достаточно было допустить всего лишь один-единственный проступок, противоречащий добродетели, чтобы все предшествующие усилия оказались перечеркнуты. (Этот же принцип непрерываемости духовного восхождения совершенства существует, кстати, и в православии.) Эксперименты в области бессмертия отличало одно обстоятельство – полная тайна, которая окружала результаты. Если представить себе, что какая-то из этих попыток завершалась успешно, то есть кому-то удавалось несколько удлинить свою жизнь, то, естественно, делалось все, чтобы рецепт этот не стал ничьим достоянием. Если же, приняв снадобье, объект опыта расставался с жизнью, он тем более никому уже не мог поведать о своей печальной участи. Такая судьба постигла, например, китайского императора Сюаньцзуна (713-756). Он отправился к своим царственным предкам намного раньше положенного срока только потому, что имел неосторожность принять эликсир бессмертия, изготовленный его придворным лекарем. В числе немногих, о ком мы знаем, что они, приняв эликсир, считали себя бессмертными, был один богатый барин-филантроп, живший в прошлом веке в Москве, которого все звали просто по имени-отчеству – Андрей Борисович. К старости он стал предаваться различным изысканиям, связанным с эликсиром вечной жизни, руководствуясь при этом главным образом собственной интуицией. А поскольку себе человек бывает склонен верить больше, чем любому иному авторитету, то неудивительно, что вскоре Андрей Борисович был в полной уверенности, что нашел наконец искомый состав. Подобно многим другим искателям эликсира бессмертия, свою находку он предпочел сохранить в тайне. Сам же он настолько уверовал в эффект состава, что действительно чувствовал себя помолодевшим, стал даже ходить на танцы…
До последней своей минуты он нисколько не сомневался в собственном бессмертии. Случай этот напоминает историю другого русского барина, жившего примерно в то же время и также уверовавшего в собственное бессмертие. Ещё в молодости, будучи как-то в Париже, он посетил известную предсказательницу Ленорман. Сообщив ему все приятное и неприятное, что ожидает его в будущем, Ленорман завершила свое предсказание фразой, которая наложила отпечаток на всю его дальнейшую жизнь.
– Я должна предупредить вас, – сказала она, – что вы умрете в постели.
– Когда? В какое время? – побледнел молодой человек.
Прорицательница пожала плечами. С той минуты он поставил своей целью избежать того, что было, казалось, предначертано ему судьбой. По возвращении в Москву он приказал вынести из своей квартиры все кровати, диваны, пуховики, подушки и одеяла. Днем, полусонный, он разъезжал по городу в карете в сопровождении ключницы-калмычки, двух лакеев и жирного мопса, которого держал на коленях. Из всех доступных в то время развлечений ему больше всего нравилось присутствовать на похоронах. Поэтому кучер и форейтор целый день колесили по Москве в поисках похоронных процессий, к которым их барин незамедлительно присоединялся. Неизвестно, о чем думал он, слушая, как отпевают других, – возможно, тайно радовался, что все это не имеет отношения к нему, поскольку он не ложится в постель, а следовательно, предсказание не может сбыться, и он, таким образом, избежит смерти. Целых пятьдесят лет вел он свой поединок с судьбой.
Но вот как-то раз, когда, как обычно, в полусне он стоял в церкви, полагая, что присутствует на отпевании, его ключница чуть было не обвенчала его с какой-то своей престарелой приятельницей. Этот случай так напугал барина, что с ним сделалось нервное потрясение.
Больной, укутанный шалями, он понуро сидел в креслах, наотрез отказываясь послушаться врача и лечь в постель.
Только когда он ослабел настолько, что не мог уже сопротивляться, лакеи силой уложили его. Едва почувствовав себя в постели, он умер. Столь сильна оказалась вера в предсказание?
Как бы ни были велики заблуждения и ошибки, вопреки всему, вопреки неудачам и разочарованиям, поиск бессмертия, поиск путей продления жизни не прерывался. Ошибки, невежество, неудачи тут же подвергались осмеянию. Зато малейший шаг к успеху замыкала тайна. Вот почему сведения об успехах, которых удалось достичь на этом пути, единичны, разрозненны и малонадежны. Есть, например, сообщение о епископе Аллене де Лисле, лице, реального существовавшем (он умер в 1278 году), занимавшемся медициной, – исторические анналы именуют его не иначе как «универсальным целителем». Ему якобы известен был состав эликсира бессмертия или по крайней мере некий метод значительного продления жизни. Когда ему было уже много лет и он умирал от старости, при помощи этого эликсира ему удалось продлить свою жизнь еще на целых 60 лет. На тот же примерно срок удалось продлить свою жизнь и Чжан Даолину (34 – -156), также лицу историческому, основателю философской системы дао в Китае.
После многих лет упорных опытов он преуспел якобы в изготовлении некоего подобия легендарных пилюль бессмертия. Когда ему было 60 лет, сообщают хроники, он вернул себе молодость и дожил до 122 лет. Упоминания об отшельниках и святых, проживших по нескольку человеческих жизней, есть и в китайских древних текстах. О даосских методах такого продления жизни и даже достижения бессмертия я уже говорил.
Трактат «Чжуан-цзы» упоминает некоего Пэн Цзу, следовавшего этим правилам и прожившего 800 лет. Другой персонаж, Гуан Чэнцзы, достиг, необычайного долголетия благодаря тому, что избегал любых поступков, волнений и даже знания. Прожил этот Гуан Чэнцзы якобы целых 1200 лет. В одном ряду с этими стоят другие сообщения древних. Аристотель и другие авторы упоминают Эпименида, жреца и известного поэта с острова Крит. Известно, что в 596 году до новой эры он был приглашен в Афины для принесения там очистительных жертв. Как утверждает легенда, Эпимениду удалось продлить свою жизнь до 300 лет. Но и этот возраст не является пределом. Португальский придворный историк рассказывает в своей хронике о некоем индийце, с которым он лично встречался и беседовал и которому было в то время якобы 370 лет. К аналогичным свидетельствам можно отнести и книгу, вышедшую в Турине в 1б13 году и содержащую биографию одного жителя Гоа, якобы дожившего почти до 400 лет. Близки к этой цифре и годы жизни одного мусульманского святого (1050-1433), также жившего в Индии. В Раджастхане (Индия) и сейчас бытует предание об отшельнике Мунисадхе, еще в XII веке удалившемся в пещеры возле Дхолпура и скрывающемся там… до сих пор. Роджер Бэкон, ученый и философ средневековья, тоже интересовался проблемой продления человеческой жизни. В своем сочинении «De secretis operebus» он рассказывает об одном немце по имени Папалиус, который, много лет проведя в плену у сарацин, узнал тайну изготовления какого-то снадобья и благодаря ему дожил до 500 лет. Такое же число лет называет и Плиний Старший – именно до такого возраста, по его свидетельству, удалось продлить свою жизнь некоему иллирийцу. Пример, более близкий к нам по времени. Один из русских журналов начала века сообщал о долгожителе, которому было в то время за двести лет. Некий старик обратился в больницу в Томске, и врачи поинтересовались, сколько ему лет. У пациента оказалось метрическое свидетельство и другие документы, удостоверяющие его возраст. Среди них был и паспорт, выданный ему в 1763 году. Старец рассказывал, что он в лицо видел Петpa I, Екатерину Великую. Был сам долгожитель к тому времени очень слаб, «но умственные способности его не пострадали». Еще одно сообщение, также лежащее в нашем времени, – сведения о китайце Ли Цаньюне. Он умер в 1936 году, оставив после себя вдову, бывшую, согласно записи, 24-й его женой. Ли Цаньюн, как утверждают, родился в 1690 году, а значит, прожил 246 лет. Но самое странное и фантастическое сообщение из этого же ряда связано с именем индийца Тапасвиджи, прожившего якобы 186 лет (1770-1956). В возрасте 50 лет он, будучи раджой в Патиале, решил удалиться в Гималаи, чтобы стать «по ту сторону человеческих горестей». После многолетних упражнений Тапасвиджи научился погружаться в так называемое состояние «самадхи», когда жизнь полностью, казалось, покидала его тело, и мог подолгу не принимать ни питья, ни пищи. О подобной практике сообщали англичане, служившие в колониальной администрации в Индии. Они рассказывали о йогах, которые, тщательно очистив желудок и кишечник, залепляли себе уши и нос воском и погружались в состояние, напоминающее зимнюю спячку насекомых. В таком состоянии они пребывали не день и не два, а по нескольку недель, после чего их возвращали к жизни с помощью горячей воды и массажа. Судьба Тапасвиджи, возможно, и не вызовет особого удивления. Известны долгожители, естественно доживавшие до 140-148-летнего возраста. В том, что Тапасвиджи либо кто-то другой, применяя диету и иные средства, смог отодвинуть этот предел еще на несколько десятков лет, нет ничего принципиально невозможного. Речь пойдет об удивительном свидетельстве самого Тапасвиджи. Однажды, рассказывал он, у отрогов Гималаев ему встретился старик отшельник. Он питался лишь фруктами и молоком, а выглядел на редкость энергичным и бодрым. Но, самое удивительное, отшельник не говорил ни на одном из современных индийских языков, изъясняясь только на санскрите – языке Древней Индии. Оказалось, что с тех пор, как он пришел сюда, прошло 5000 лет! Продлить свою жизнь до таких пределов ему удалось якобы благодаря некоему составу, тайной которого он владел. Достижение возраста в 5000 лет никем из «долгожителей» еще не было «перекрыто» – ни в исторических хрониках, ни в преданиях, ни в легендах. Однако, как ни фантастично подобное сообщение, как ни велик срок в пятьдесят веков, все это еще не само бессмертие, а лишь какие-то подходы к нему, дальние подступы. Вот почему ученые и фанатики, философы и безумцы так упорно продолжали искать эликсир бессмертия – средство, способное даровать вечную жизнь. Они отдавали этим поискам годы, десятилетия. Иногда целую жизнь.
…Немецкий провинциальный городок с улицами, мощенными плитами, с традиционными красными черепичными крышами и неизбежной готикой. Под одной из таких крыш, в мансарде, в фантастическом окружении колб, реторт и тиглей сидит молодой человек, Он занят делом не менее фантастическим, чем обстановка вокруг него, – поиском эликсира вечной жизни. Однако самое удивительное то, что этот человек – не кто иной, как Гёте, молодой Гёте, несколько лет своей жизни посвятивший упорным поискам эликсира бессмертия. Не желая повторять те же ошибки, попадать в те же тупики и блуждать в тех же лабиринтах, что и его предшественники, он тщательно изучает работы алхимиков, разыскивает самые забытые и скрытые их труды. «Я тайно пытаюсь, – писал он в те годы, – почерпнуть хотя бы какие-то сведения из великих книг, перед которыми ученая толпа наполовину преклоняется, наполовину смеется над ними, потому что не понимает их. Вникать в секреты этих книг составляет радость людей мудрых и отмеченных тонким вкусом».
Так великий поэт в качестве алхимика, искателя эликсира бессмертия оказывается в одном ряду с людьми довольно странными. Одним из них был его современник – Александр Калиостро. «Величайший шарлатан и обманщик, каких только знала история», – так считали одни. «Человек, обладавший беспредельным знанием и могуществом», – так утверждали другие. Если бы мы вздумали рассказать обо всех авантюрах и похождениях этого человека, нам едва ли хватило бы отведенных здесь страниц. Кроме загадки своего происхождения и неизвестного источника богатств, Калиостро имел еще одну тайну. «Говорят, – писала в то время одна из газет, – граф Калиостро обладает всеми чудесными тайнами великого адепта и открыл секрет приготовления жизненного эликсира». Не этот ли слух делал Калиостро столь значительной фигурой при дворах королевских особ? Настолько значительной, что французский король Людовик XII объявил, что любая непочтительность или оскорбление в адрес этого человека будут караться наравне с оскорблением его величества. Во время пребывания Калиостро в Петербурге светские дамы, пораженные юной красотой его жены Лоренцы, изумлялись еще больше, узнав с ее слов, что ей более сорока и что ее старший сын давно уже служит капитаном в голландской армии. В ответ на естественные расспросы Лоренца как-то «обмолвилась», что муж ее владеет секретом возвращения молодости. Странное обаяние, присущее Калиостро, тайна, которая его окружала, привлекли к нему внимание русского двора. Личный врач императрицы англичанин Робертсон не без основания почувствовал в приезжей знаменитости потенциального соперника. Пользуясь методами, принятыми при дворе, он постарался очернить графа в глазах тех, кто был близок к трону. Наивный придворный лекарь рассчитывал сразиться с Калиостро тем оружием, которым сам он владел лучше всего, – оружием интриг.
Однако граф предпочел «скрестить шпаги» на своих условиях. Он вызвал Робертсона на дуэль, но дуэль необычную – на ядах. Каждый должен был выпить яд, приготовленный противником, после чего волен был принять любое противоядие. С твердостью человека, не сомневающегося в успехе, Калиостро настаивал именно на таких условиях поединка. Напуганный его странной уверенностью, Робертсон отказался принять вызов. Дуэль не состоялась. Возможно, до Робертсона дошли слухи об эликсире бессмертия, которым якобы владел его противник, – не исключено, что он, как и многие его современники, верил в это. Но любимец судьбы граф Калиостро слишком часто бросал ей вызов, слишком часто делал рискованные ставки. В конце концов ему выпал «нечет», и эта карта оказалась последней в его жизни. Калиостро был схвачен инквизицией, заточен в тюрьму, где, как сообщают, и умер в 1795 году, прикованный цепью к стене глубокого каменного колодца. Личные бумаги Калиостро, как обычно происходило в подобных случаях, были сожжены. Сохранилась лишь копия одной его записки, предварительно снятая в Ватикане. В ней дается описание процесса «регенерации», или возвращения молодости: «…приняв это (две крупицы снадобья. –
3. Над ними бессильно время?
Вы слышали о графе Сен-Жермене,
о котором рассказывают так много чудесного?
Путь к бессмертию пытались найти столь многие, что усилия их не могли не породить свою мифологию. Как утверждают легенды, некоторым удалось отыскать дверь, ведущую в бессмертие. Значит ли это, что они и сейчас живут среди людей, тщательно оберегая свою тайну? Легенды эти, где правда переплетается с вымыслом, должны были появиться непременно. Они так же неизбежны в истории человеческой мысли, как легенда о Дедале и Икаре – людях, сумевших на крыльях подняться в небо. Поисков бессмертия не могло бы быть, если бы не было таинственных слухов о том, что кому-то удалось достичь искомого и перейти черту, отделившую его от остальных смертных, – так рассказы об Эльдорадо, легендарной стране золота, побуждали все новых смельчаков отправляться на ее поиски. Люди верили и готовы были поверить в то, что кому-то удалось достичь бессмертия, потому что вера эта оставляла надежду, давала шанс на удачу. Известный арабский ученый Бируни писал в 1000 году о некоем Элиасе, нашедшем путь к бессмертию еще в древности и продолжавшем якобы жить и в его время.
Бируни называл Элиаса «вечноживущим». Среди других, кого можно было бы вспомнить в этой связи, одним из первых приходит на ум философ пифагорейской школы Аполлоний Тианский (I век к.э.). В самой ранней молодости он – отказался от мясной пищи, считая се «нечистой и омрачающей ум», стал ходить босиком, обходился без шерстяного платья и т. д.
Наложив на себя обет молчания, он хранил его пять лет.
В поисках высшего знания Аполлоний Тианский отправился в Индию, известную своими отшельниками, учеными и тайными науками. По пути к нему присоединился некий Дамид.
– Пойдем вместе, Аполлоний, – сказал он. – Ты увидишь, что я способен принести пользу. Хотя я и немного знаю, однако мне известна дорога в Вавилон и города по этой дороге. Знаю я, наконец, языки варваров, сколько их есть. Одним языком говорят армяне, а другим – мидяне и персы, а третьим – кадуяне. Я все эти языки знаю.
– И я, дорогой мой, – возразил Аполлоний, – знаю все языки, хотя ни одному из них не учился. Дамид выразил свое удивление.
– Не дивись, что ведомы мне все людские наречия, – заметил философ, – ибо мне внятно также и человеческое молчание.
Вернувшись из Индии, Аполлоний совершил много удивительных вещей, которые остались в памяти его современников. Во времена Нерона он побывал в Риме, посетил Египет, Сицилию, Гибралтар. Он пережил десять императоров, и, когда воцарился одиннадцатый, Аполлоний Тианский уже семидесятилетним старцем возвратился в Рим. Здесь по приказу императора Домициана он бы схвачен и заключен в тюрьму.
Желая показать всем беспредельность своей власти, император приказал организовать суд над философом, чтобы в его лице покарать само инакомыслие. В назначенный день и час в великолепно убранном зале собрались знатнейшие граждане города, Под усиленной охраной был введен Аполлоний. Но в самый разгар суда, когда лжесвидетели клеймили его, обвиняя в чернокнижии и неуважении к императору, на глазах у всех Аполлоний исчез из переполненного зала. В тот же день, несколькими часами позже, люди, знавшие Аполлония лично, видели его якобы на расстоянии трех дней пути от Рима. Вскоре после странного своего исчезновения из римского зала суда Аполлоний Тианский объявился в Греции, где жил при храмах. Нам не известны, однако, ни время, ни место смерти этого философа. Не было известно это и его современникам. В анналах истории он числится «без вести пропавшим». Вот почему, помня о многих других удивительных вещах, которые совершил этот человек, молва приписала ему еще одно качество – бессмертие. В течение ряда веков считалось, что Аполлоний, избежав смерти, продолжает скрываться где-то среди людей. Прошла тысяча лет, и слух этот, казалось бы, подтвердился. В XII веке жил философ и алхимик, называвший себя Артефиусом. Многие современники полагали, однако, что под этой личиной скрывается Аполлоний Тианский. До нас дошло два труда, подписанных Артефиусом, – трактат о философском камне и сочинение о путях продления жизни. Казалось бы, кому, как не великому Аполлонию, писать об этих предметах? Так думали не только современники. Три века спустя, когда появилось книгопечатание и трактат Артефиуса о бессмертии увидел свет, в предисловии к нему говорилось, что автор имел особые основания для того, чтобы написать эту книгу, поскольку к тому времени он сам прожил уже 1025 лет. Работа эта изобилует темными намеками и недомолвками, словно писавший пытался поверх толпы обратиться к тем немногим, кто мог понять его. «Жалкий глупец, – пишет он в своем обращении к читателю, – неужели ты настолько наивен, что думаешь, будто каждое наше слово следует понимать буквально и что мы откроем тебе самую удивительную из тайн?» Конечно, сегодня нетрудно было бы упрекнуть людей, живших когда-то, в легковерии и наивности. Но не будем спешить делать это. Кто знает, в чем смогут упрекнуть нас самих те, кто будет жить через столько же веков после нас? То, что сегодня нам представляется невероятным, вовсе не казалось таким людям, жившим в то время.
Аполлоний Тианский – не единственный тому пример. Истории известны и другие личности, вызывавшие в свое время не меньший интерес и не меньшую готовность окружающих поверить всему невероятному, что было связано с ними. …В 1750 году в Париже только и разговоров было, что о графе Сен-Жермене. Это была странная личность, Ходили слухи, будто графу известен путь, ведущий к бессмертию. Сен-Жермен объявился внезапно, не имея ни прошлого, ни даже какой-либо мало-мальски правдоподобной истории, которая могла бы сойти за прошлое. Словно где-то в стене вдруг открылась дверь, и из нее вышел этот человек. Вышел только для того, чтобы, когда придет время, снова исчезнуть за той же дверью. Точно так же как это было с Калиостро, и о нём самом, и о происхождении его фантастического богатства мы знаем так же мало, как и его современники. О себе граф предпочитал не говорить, но иногда, словно случайно, «проговаривался». И тогда из его слов явствовало, что ему приходилось лично беседовать с Платоном, с Сенекой, знать апостолов, присутствовать на пире Ашшурбанипала и т. д. Всякий раз, однако, он спохватывался, как человек, сказавший лишнее. Как-то, когда граф был в Дрездене, кто-то спросил его кучера, правда ли, что его господину 400 лет. Тот ответил весьма простодушно, что не знает точно. – …Но за те сто тридцать лет, что я служу моему господину, его светлость ничуть не изменились. Это странное признание находило себе, впрочем, не менее странное подтверждение. Принятый в лучших домах, граф очаровывал всех своими манерами, удивительной эрудицией и необычайной осведомленностью о прошлом. Его появление приводило в изумление и растерянность пожилых аристократок, которые припоминали вдруг, что видели уже этого человека, видели давно, в детстве, в салонах своих бабушек. И с тех пор, поражались они, он совершенно не изменился внешне. Оказалось, что задолго до того, как человек этот внезапно появился в Париже под именем графа Сен-Жермена, его видели в Англии, знали в Голландии, помнили в Италии. Он жил там под разными именами и титулами. И если бы не свидетельства тех, кто хорошо знал его, можно было бы действительно подумать, что маркиз Монтфера, граф де Беллами и все тот же граф Сен-Жермен – разные люди. Известно около дюжины псевдонимов, под которыми появлялся этот человек в разных местах и в разное время. В Генуе и Ливорно он выдавал себя даже за русского генерала с почти русской фамилией – Салтыков. Одни считали графа испанцем, другие – французом или португальцем, третьи – русским. Но все сходились на том, что возраст графа определить невозможно. Это было время, когда истории, связанные с поисками эликсира бессмертия и «воды вечной жизни», были свежи еще в памяти многих. Неудивительно, что прошел слух, будто графу известен секрет эликсира бессмертия. Об этой его тайне почтительно упоминала весьма респектабельная газета «Лондон хроник» в номере от 3 июня 1760 года в связи с посещением графом Сен-Жерменом Лондона. В статье, выдержанной почти в благоговейных тонах, перечислялись высокие достоинства графа и говорилось о его мудрости, открывшей ему тайну эликсира вечной жизни. Об этом эликсире для своего короля и возлюбленного тщетно умоляла его «первая дама Франции» маркиза де Помпадур. Калиостро был современником Сен-Жермена. В протоколах суда инквизиции сохранился записанный со слов Калиостро рассказ о его посещении Сен-Жермена. Калиостро утверждал, будто видел сосуд, в котором граф хранил эликсир бессмертия. Отъезд Сен-Жермена из Франции был внезапен и необъясним. Несмотря на покровительство маркизы де Помпадур и величайшее внимание, которым окружил его король, этот странный человек неожиданно покидает Париж, с тем чтобы некоторое время спустя объявиться вдруг в Голштинии, где в полном одиночестве в своем замке он проводит несколько лет. Там же он якобы и скончался в 1784 году. Но это была в высшей степени странная смерть. Один из современников, знавший графа, назвал ее «мнимой смертью»: он писал, что ни на одной из могильных плит в округе нет имени Сен-Жермена. А год спустя в Париже состоялась встреча франкмасонов. Сохранился список тех, кто присутствовал на ней, – там рядом с именами Месмера, Лафатера и других стоит имя Сен-Жермена. Еще через три года, в 1788 году, французский посланник в Венеции граф Шалоне встречает Сен-Жермена на площади Св. Марка и беседует с ним. В годы французской революции графа опознали якобы в одной из тюрем, где содержались аристократы.
«Граф Сен-Жермен, – писал один из них в 1790 году, – все еще находится в этом мире и чувствует себя отлично». Через 30 лет после его «мнимой смерти» престарелая аристократка мадам Жанлис, хорошо знавшая графа в молодости, встречает этого человека и кулуарах Венского конгресса. Он ничуть не изменился, но, когда пожилая дама с радостными восклицаниями бросилась к нему, он, сохраняя учтивость, постарался не затягивать неожиданную встречу, и больше в Вене его не видели. Куда осмотрительнее оказался один отставной сановник. В последние годы правления Луи-Филиппа, то есть когда уже почти никого из людей, знавших Сен-Жермена лично, не осталось в живых, на одном из парижских бульваров он заметил человека, мучительно напомнившего ему его молодость. Это был Сен-Жермен, все такой же, каким сановник знал его много десятилетий назад, Но старик не бросился к графу с восклицаниями и объятиями. Он позвал своего камердинера, ожидавшего в карете, и приказал ему повсюду следовать за этим человеком и выяснить, кто он такой. Через несколько дней старик знал, что человек этот известен в своем кругу под именем майора Фрезера, но, несмотря на свое английское имя, он не англичанин, что живет он один и, кроме двух лакеев и кучера, не держит в доме никакой прислуги.
Соблюдая величайшие предосторожности, через подставное лицо старик обратился к частному детективу. Но тот мог добавить только, что «майор» имеет неограниченные средства, о источнике которых, так же как и о нем самом, ничего не известно. Воспользовавшись тем, что теперь он знал, когда этот человек выходит по вечерам на бульвары, старик нашел повод якобы случайно познакомиться с ним. Пару раз они даже поужинали вместе. Как это часто бывает у пожилых людей, о чем бы ни заговаривал старик сановник, мысль его всякий раз невольно возвращалась к прошлому.
– Да, мой молодой друг, когда-то кафе это знало лучшие времена. Я имею в виду не кухню и даже не число посетителей, а тех, кто бывал здесь.
– Все изменилось после Конвента.
Поделиться книгой: