Что-то становится совершенно ясным — это и есть мистицизм.
Вы ничего не знаете - и все же вы знаете все.
Есть такое знание, которое совсем не знает.
И есть неведение, которое знает все, потому что неведение невинно.
Я могу сказать вам, блаженны неведующие; но во второй части моего предложения я не скажу, что они унаследуют царствие Божье. Нет, иначе это будет мистификация. Я скажу: «Блаженны неведующие, поскольку им уже принадлежит царствие Божье, сейчас, здесь». Это не вопрос, унаследуют ли они когда-нибудь, где-нибудь, в какой-то жизни после смерти - это мистификация.
Мистицизм — это как наличные деньги.
Мистификация — это долговая расписка.
Никто не знает, сможете ли вы выплатить по этой расписке. Правительство может пасть, банк может обанкротиться. Только ли банки могут обанкротиться? И расплата по этой расписке будет только после смерти, таково условие. «В Бога мы верим... Богу доверяем». И папа обещает вам, что многое воздастся вам после смерти, — всегда после смерти. Они эксплуатируют людей таким простым способом, что каждый, имеющий хоть каплю разума, без труда заметит это.
Жизнь - это тайна.
Священные писания - мистификация. Писания мертвы.
А священники живут этими мертвыми писаниями.
По-настоящему подлинный человек живет своею жизнью, а не писаниями.
И благодаря лишь своей только жизни, интенсивной, полной, он окружен повсюду тайной. Каждое мгновение - тайна.
Вы можете попробовать ее на вкус, но невозможно свести ее к объективному знанию.
В этом и есть смысл тайны: и у вас есть определенный путь познания ее, понимания ее, но нет способа свести ее к знанию. Она никогда не становится знанием, она всегда остается пониманием.
У вас есть чувство понимания, но если кто-нибудь станет настаивать: «Ты знаешь, так дай мне ответ», - а вы честный, правдивый человек, то вы ответите: «У меня есть чувство понимания, осознавания, но у меня есть еще и то чувство, что его нельзя свести к знанию».
Вот почему Лао-цзы на протяжении всей своей жизни отказывался писать что-либо... по той очень простой причине, что в тот момент, когда вы пишете, получается что-то другое. Но почувствовать это может только тот, кто знаком с тайной.
И это не вопрос учености, ученый не может найти ничего неправильного у Лао-цзы. Конфуций был великим ученым во времена Лао-цзы, его современником. Мир знает Конфуция лучше, чем Лао-цзы, и это естественно: он был великим ученым и известным мудрецом. Великие императоры считали своим долгом просить у него совета. Император Китая, который был, наверное, величайшим императором тех дней, - ведь Китай всегда был сам по себе континентом, - назначил Конфуция премьер-министром, так чтобы он всегда был под рукой для советов.
Но когда Конфуций пришел к Лао-цзы, как вы думаете, что произошло? Он возвратился в полном упадке нервных сил. Лао-цзы был известен по крайней мере среди тех, кто искал. И когда ученики Конфуция узнали, что он пошел к Лао-цзы, они ждали снаружи, - Лао-цзы жил в пещере, в горах.
Конфуций не хотел никого брать с собой, так как знал странность и непредсказуемость этого человека. Как он поведет себя, что сделает, что скажет, никто не знал. И на глазах ваших учеников... он мог разрубить вас на кусочки. Поэтому сначала нужно пойти одному.
Итак, он сказал своим ученикам: «Вы ждите меня снаружи, а я пойду». Когда же он вернулся, он дрожал.
Ученики спросили: «Что случилось?»
Он ответил: «Отведите меня домой. Я не в себе. Этот человек - просто дракон, никогда не ходите к нему».
Что же произошло внутри пещеры? Ученики Лао-цзы были там, именно поэтому мы знаем, что случилось, иначе эта великая встреча была бы пропущена. Ученики Лао-цзы были тоже весьма потрясены, даже его ученики, потому что Конфуций был намного старше Лао-цзы, он был намного более известным и уважаемым. Кто знал Лао-цзы? Несколько человек.
И то, как Лао-цзы повел себя с Конфуцием, было просто оскорбительным. Но только не для Лао-цзы. Он был простым человеком, не высокомерным, не смиренным, просто чистым человеческим существом. И если это больно ранило, - его чистота, его невинность, его обыкновенность, - если это задело Конфуция, то что он мог поделать?
Если вы подойдете к зеркалу и зеркало покажет вам, что ваше лицо безобразно, то виновато ли в этом зеркало? Вы можете сделать одну вещь, вы можете избегать зеркал - никогда не смотреться в зеркало. Или вы можете создать зеркало, которое сделает вас красивым. Это возможно. Есть сотни типов зеркал — и вогнутые, и выпуклые, и еще Бог знает какие... Вы можете выглядеть длинными, вы можете выглядеть толстыми; вы можете выглядеть маленькими, вы можете выглядеть красивыми.
Может быть, те зеркала, которые имеете вы, обманывают вас. Может быть, те зеркала, которые выпускаются, созданы для того, чтобы утешить вас, — что вы выглядите красиво. В самом деле, женщина, стоящая у зеркала, забывает практически все. Очень трудно увести женщину от зеркала. Она все время смотрится в зеркало. Ведь должно же быть что-то в зеркале, иначе люди просто оказались бы невзрачными.
Ученики Лао-цзы спросили: «Что вы делали?»
Он ответил: «Я ничего не делал. Я просто отражал; это был мой отклик. Этот идиот думает, что он знает, а он всего лишь ученый. Ну, а что же я мог сделать, я всего лишь открыл ему, что знания - это чушь, и я сказал ему: "Вы вообще ничего не знаете"». И когда вы встречаетесь с таким человеком, как Лао-цзы, вы не можете быть нечестными - по крайней мере, перед ним.
Конфуций застыл, как статуя, как замороженный, потому что то, что сказал Лао-цзы, было правдой. «Ученость - это еще не знание. Ты цитируешь других, есть ли у тебя сказать что-нибудь свое?» И у Конфуция не оказалось сказать ничего своего. Он был великим ученым — мог цитировать все древние писания, - но свои ли? Он никогда не задумывался о том, что кто-нибудь спросит его: «Можете ли вы сказать что-нибудь свое?»
И когда Лао-цзы посмотрел на Конфуция, тот понял, что этого человека невозможно обмануть. Конфуций спросил его о чем-то, но Лао-цзы ответил:» Я ничего не знаю».
Тогда Конфуций спросил: «Что случается после смерти?»
И Лао-цзы вспыхнул: «Опять! Да избавишься ли ты от своей глупости или нет? Ты живешь - можешь ли ты сказать, что такое жизнь? Ты живешь - можешь ли ты свести опыт своей жизни к точным знаниям и дать определение того, что такое жизнь? И помни, что ты жив, и поэтому должен знать».
«Ты не знаешь жизни, пока ты жив, а беспокоишься о смерти! У тебя будет достаточно времени в могиле. В данный момент ты только можешь рассуждать о том, что такое смерть. А сейчас, живи! И не будь равнодушным».
Многие люди живут как тусклые светильники. Они становятся все тусклее и тусклее. Они не умирают, они просто тускнеют, просто увядают. Смерть наступает только для немногих, которые действительно жили и жили по-настоящему. Они знают различие между жизнью и смертью, потому что они знают вкус жизни, и опыт этой жизни дает им право вкусить и смерть тоже. И только потому, что они знают жизнь, они знают смерть. Если, живя, вы упускаете жизнь, то, умирая, вы пропустите и смерть.
«И ты теряешь зря время, просто уходи и живи! - сказал Лао-цзы Конфуцию. - И однажды, ты умрешь. Не беспокойся: я никогда не слышал ни о ком, кто бы жил вечно. Смерть не различает, великий ли ты ученый или премьер-министр. Ты умрешь, и это самое большее, что я могу предсказать. Все остальное непредсказуемо, только это можно предсказать с точностью - ты умрешь. И в своей могиле тихо думай о том, что есть смерть».
Конфуций дрожал. Император тоже спросил его: «Ты был у Лао-цзы - что же случилось?»
Конфуций ответил: « Именно то, чего я больше всего боялся. Он выставил меня таким глупым, что даже спустя сорок восемь часов я все еще дрожу. Я все еще боюсь лица этого человека, — вот уже две ночи мне снятся кошмары! Этот человек преследует меня, и, кажется, будет преследовать меня повсюду. У него такие глаза, что пронзают вас насквозь». Он сказал: «Одно я могу вам посоветовать: и не думайте встречаться с этим человеком. Он дракон, он не человек».
Мистицизм — это осознавание жизни без знания, стоящего между вами и жизнью.
Но вы все время живете, как бы беря жизнь взаймы, как будто живет кто-то другой. Вы походите на зомби, лунатика, сомнамбулу. И все это создано религиями.
Беда состоит в том, что люди думают, что религии были великим благословением для мира; а все как раз наоборот - они самое большое пятно на человечестве. Они уничтожили все, что было живо в вас, и заменили это чем-то мертвым.
Ваш вопрос - это жизненное явление.
Ваше сомнение было вашим дыханием, биением вашего сердца.
Но вам сказали: «Не сомневайтесь - иначе вы будете страдать».
Мой отец иногда говорил мне: «Я беспокоюсь за тебя. Ты говоришь такие вещи против религии, Бога, царствия небесного и других доктрин, что я беспокоюсь, ты можешь пострадать за это».
Я отвечал ему: «Я готов, но пока этих страданий нет, позволь мне жить своей жизнью, у меня не будет недовольства, я не буду жаловаться. На самом деле, мне следует беспокоиться за тебя, потому что все эти знания - это фокус-покус; и ты думаешь, что этот кораблик, сделанный из бумаги, способен перевезти тебя к дальнему берегу. Я говорю тебе, ты утонешь».
«Я сначала попытаюсь плыть, - я не завишу ни от какого бумажного кораблика. Если я утону, очень хорошо. Никто за это больше не отвечает, и я не жалуюсь. Я люблю жизнь. Мне нравится отрицать все поддельное и заимствованное. Мне нравится быть самим собой. И если это награда, которую реальность дает подлинному человеку, я с благодарностью приму ее».
«Но что же будет с тобой, когда твой кораблик, -сделанный из бумаги, из чистой бумаги, из святых писаний, - начнет тонуть? Ты упустил свою жизнь. Ты не можешь чувствовать благодарности, потому что за что тебе быть благодарным? Жизнь, единственное, что могло заставить тебя быть благодарными, утекла у тебя между пальцев, и сейчас ты тонешь и ты не знаешь, как плавать, потому что ты никогда не сомневался в своем кораблике. Я же имею все шансы доплыть до другого берега, если я умею плавать».
Мой отец сам по себе был хорошим пловцом. И сам я так любил плавать, что в случае, если моей семье нужно было найти меня, им следовало пойти на берег реки и поискать меня там. Я пропадал там по четыре-пять часов в день. Иногда, время от времени, мы ходили на реку вдвоем. Я, бывало, приглашал его, особенно в сезон дождей.
А он говорил: «Не делай этого», — потому что в сезон дождей вода в реке поднимается. Она неожиданно становилась такой широкой, такой большой, несмотря на то, что в другое время это была очень маленькая река.
Летом невозможно было представить себе, насколько большой она становилась - она становилась шире по крайней мере в сотни раз, - шириной в мили. И течение было настолько сильным, что если бы я захотел пересечь реку, - а мне приходилось пересекать ее много раз в сезон дождей, - она уносила меня на две или три мили вниз по течению. Только тогда я мог достичь другого берега. Напрямую было просто невозможно. Течение было настолько сильным, что меня сносило по меньшей мере мили на три».
Но я говорил: «Я сумею, а ты намного сильнее меня и лучше меня плаваешь. Я же еще ребенок. Ты сильный человек, и ты тоже можешь справиться». Только один раз он пошел со мной, да и то потому, что я создал ситуацию, когда ему пришлось пойти.
Моя сестра вышла замуж, и ее муж пришел навестить нас. Он был борцом, чемпионом университета по борьбе. Все смеялись в университете, так как, когда я поступил в университет, - это был его последний год, год получения звания магистра гуманитарных наук, - я поселился в его комнате. Шутка состояла в том, что мы были двумя чемпионами... Я был чемпионом по диспутам, а он по борьбе.
Всех же беспокоило, как мы уживаемся, ведь я постоянно спорил, а он знал только один аргумент: борьбу. Он был принят в университет и сдал все экзамены, но это совсем не означало, что он их сдал... Университету было выгодно оставить его учиться, потому что он был чемпионом всей Индии. Чемпионы ценятся; они поднимают популярность университета.
Он даже не знал, по каким предметам он сдавал экзамены. С утра до вечера он занимался борьбой; он постоянно боролся с людьми и со своим учителем. Он действительно был превосходным борцом, я видел, как он борется. Он, в конце концов, стал нашим санньясином, но, к сожалению, умер очень рано. Он не дожил до пятидесяти пяти лет.
Мы вернулись вместе из университета, и я спросил отца: «Сегодня мы оба идем купаться. Он так же хорошо плавает, как дерется. Ты должен пойти вместе с нами». Он не мог отказать своему зятю, это бы выглядело так, как будто он испугался. И зять ничего не мог сказать, ведь тесть идет, человек намного старше его. Я был очень молод, а он был чемпионом Индии; как он мог показать, что испугался.
Когда он увидел реку, он спросил: «Мы действительно собираемся ее переплыть?»
Я сказал: «Конечно».
Моя мама пыталась помешать нам; моя сестра пыталась помешать своему мужу, но я был всей душой «за». Я сказал: «Такого шанса нам не выпадет никогда; давайте посмотрим, что произойдет. Самое страшное, что может произойти, нас может унести течением на три-четыре мили вниз, и нам предстоит пройти эти четыре мили вверх, чтобы вернуться». Так что, когда я прыгнул, они вынуждены были прыгать за мной. Было страшно - течение было настолько сильным, что мой шурин сказал: «Было бы намного лучше, если бы я заранее сказал, что боюсь; теперь вернуть назад невозможно. Мы как раз на середине, и у меня нет никакой надежды достичь другого берега».
Мой отец сказал: «Я всегда знал, что этот мальчишка однажды создаст неприятности для всех».
Но я сказал: «Когда мы проплывем половину, это будет достаточным доказательством: мы можем проплыть оставшуюся половину, поскольку первую половину уже прошли». Много раз они пытались повернуть назад, но я говорил: «Вы, должно быть, сошли с ума, ведь чтобы вернуться, нужно проплыть то же расстояние. И всю оставшуюся жизнь вас будут звать трусами. Что за причина поворачивать прямо сейчас? За то же время, с той же энергией мы доплывем до другого берега. Даже если вы повернете, я доплыву».
Это отбило у них охоту; они почувствовали: «Если он так будет продолжать и достигнет другого берега, — а он это явно сделает, потому что он равномерно продвигается, - а мы повернем назад, он по всему городу распространит слух: «Вот, посмотрите, это чемпион всей Индии по борьбе и мой отец, плавающий всю жизнь. Они оба повернули с середины реки, оставив маленького ребенка одного на другой стороне».
«Ну что, — сказали они, - что бы ни случилось, даже если мы и погибнем, нам ничего другого не осталось, как плыть за ним. Он не повернет назад». Мой отец сказал своему зятю: «Ты его еще не знаешь, он не из тех, что возвращаются. Он скорее умрет, - и мы умрем вместе с ним! Мы навлекли на себя ненужные неприятности. Я опасался этого много лет, и только из-за тебя я согласился».
Мой шурин сказал: «И я согласился из-за вас. Он сыграл с нами шутку».
Но в конце концов мы добрались до другого берега, и я сказал: «Ну, что вы теперь скажете? Всего-то нужно лишь немного смелости, немного готовности к риску и неизвестности... А вы еще пытались повернуть назад, по той же самой дистанции, - но уже известной. Этот берег вам хорошо знаком, и вы подумали, что, может быть, вам будет легче, а ту сторону вы не знаете. Неизвестность вас пугает, иначе чем же она отличается?»
Мы достигли другого берега. Мы прошли три или четыре мили вверх, они не выразили желания переплыть назад, потому что им тогда пришлось бы пройти еще четыре мили. Они сказали: «Идти еще четыре мили? Это нас убьет. Мы пойдем и поищем лодку, чтобы переправиться на другой берег!» - так как именно там было место, от которого отправлялась лодка, перевозившая пассажиров с одного берега на другой».
Они сказали: «Теперь все, что ты хочешь делать, можешь делать. Если ты хочешь, можешь пройти четыре мили; мы не пойдем. Мы решили, - мы оба решили, - пусть люди назовут нас трусами, что бы ни случилось, пусть».
Я сказал: «Нет, я не пойду рассказывать о вас, и я не пройду эти четыре мили только для того, чтобы доказать, что вы трусы. Я так обычно делаю: я раздеваюсь, иду вверх по течению четыре мили, а затем плыву до того места, где я оставил одежду. Но сейчас я не буду так делать, это было бы слишком».
«Я уже сделал значительно больше, чем положено для сына; я больше не буду этого делать. Но запомните одну вещь: лучше быть готовым плыть, чем ждать лодку, которая ненадежна; лучше довериться своим собственным рукам, чем полагаться на чьи-либо знания, которые могут быть всего лишь придуманными умными людьми».
Мистицизм не нуждается в специальной квалификации, кроме обыкновенного открытого ума.
Вы не индус, вы не мусульманин, вы не джайна, вы не буддист - вы просто являетесь самими собой.
А теперь посмотрите - в жизни нет ни одного ответа.
Все ответы - мистификация.
Жизнь можно прожить, можно полюбить, можно протанцевать, можно пропить, можно попробовать на вкус.
Вы можете сделать со своей жизнью так много.
Просто перестаньте угасать.
Жить нужно не понемногу, а по-настоящему горячо!
И жизнь немедленно станет тайной.
Моя религия - это чистый мистицизм.
То, что происходит, обычно имеет свойство действительно прекрасного и по-настоящему великого.
Да, действительно род исчезает. Исчезает семья, исчезает брак, исчезает дружба... и очень хорошо - потому что это оставляет вас наедине с собой.
Человек племени, рода, - это всего лишь единица племени. Этот человек самый примитивный, самый неразвитый, походящий более на животное, чем на человека. Он живет только как единица племени. Это хорошо, что племена исчезли. Исчезновение племени создало семью.
На том этапе создание семьи было большим достижением; племя было большим образованием; семья была маленькой единицей. В семье у вас больше, чем в племени. Племя было очень диктаторским и очень сильным образованием. Глава, вождь племени был всесилен, он даже мог вас убить. До сих пор сохранились несколько племен в очень малоразвитых странах. В Индии есть несколько племен аборигенов.
Я сам был в таких племенах. Я устроился работать профессором в Райпуре именно потому, что недалеко от Райпура было самое ближайшее и самое примитивное племя в Индии - в Бастаре. Люди там до сих пор ходят голыми и едят сырое мясо. Возможно, эти люди находятся на рубеже того времени, когда огонь еще не был известен, и поэтому они едят сырое мясо.
Они очень примитивны, невинны; но в том, что касается племени, его правил и традиций, они абсолютно ортодоксальны. Ни у кого не возникает даже мысли о бунте против племени. Такой человек будет немедленно убит, принесен в жертву богу, потому что любой, кто выступает против племени, сердит бога, ~ а племя не может допустить, чтобы бог сердился.
Племя живет по традициям, созданным богом. Они не имеют священных писаний, они не знают письма; так что священник, который является так же и вождем племени, имеет всю власть. Невозможно в племени бунтовать и одновременно остаться в живых.
Невозможно убежать, так как за пределами племени вас и подавно никто не примет. Они не знают никакого языка, на котором говорят за пределами их племени, они не одеты... Они обертываются небольшим клочком одежды только раз в году на двадцать шестое января, когда небольшой группой отправляются в Дели, чтобы принять участие в праздновании Дня Республики, дня, когда Индия стала республикой.
Эта небольшая группа обучается говорить немного на хинди и носить одежду: «И не будьте раздетыми в Дели, особенно, когда вы проходите перед президентом и премьер-министром и всеми послами и гостями со всего мира. По крайней мере, в это время вы должны быть как следует одетыми». И только маленькая группа специально обучается. Каждый год ездит одна и та же группа, потому что никто не хочет связываться с этим.
Они жили так близко от Райпура, что я часто посещал их - только для того, чтобы понаблюдать, как племя содержит этих людей. И держало оно их очень крепко, так как не оставляло шансов на мятеж. Вы можете покинуть племя, но вы не можете жить за его пределами. Все, что вы знаете, - это как жить в племени. Если вы будете пойманы за съедением сырого мяса, - а они просто убивают животное и начинают его есть, - вас сразу же заберут в полицию. Без одежды вы никуда не уйдете, - вы будете немедленно пойманы.
Они не знают никакого языка и никаких ремесел. Все, что они знают, полезно только в пределах племени. Ну, например, определенный танец, или игра на барабанах; но эти навыки нигде больше не используются, кроме как в племени. Так что никто не может самостоятельно покинуть племя, передвижение просто невозможно.
А жизнь внутри племени и против племени и его законов просто невозможна. В тот момент, когда вождь находит это нужным, он приносит жертву богу. И все племя собирается вместе, танцует, производит невероятный шум, - разводит жертвенный огонь. И человека кидают в огонь, как жертву богу.
Племя было коллективным умом.
Оно все еще существует в вашем коллективном бессознательном.
Создание семьи было шагом вперед в то время, потому что она делала вас частью маленькой единицы и предоставляла вам немного свободы. И ваша семья стала вашей защитой. В наше время и семья исчезает, потому что то, что защищает вас с одной стороны, становится ограничением с другой.
Это похоже на тот случай, когда вы посадили маленькое растение и поставили вокруг него забор для защиты. Но не забудьте убрать его, когда дерево вырастет, иначе забор не позволит дереву расти дальше. Когда вы ставите забор, дерево с палец толщиной; и поэтому вы ставите маленький забор, чтобы защитить его от зверей и от детей. Но когда дерево начинает разрастаться в ширину, тогда забор, который защищал его, теперь мешает, вам нужно убрать его.
Это время пришло.