Царь-Ужас

Глаза у нее хищно сверкали.

Отвернувшись, она завернула полу ночной рубашки и вытащила из-под чулка купюру. Непонятно, кому она сунула деньги, но скоро все в мастерской гудело от мужских голосов. Горело сразу семь свечей. Их неровный свет таинственно падал на валявшуюся на полу каменную голову с отколовшимся носом.

– Ничего. Что он откололся, я не жалею, – с удовольствием пояснил Дэдо Семену. – Это совсем неудавшаяся вещь (Он так и сказал – la chose). Я все равно не хотел заканчивать эту вещь.

– А почему у нее один глаз, браток?

– А потому, что когда ты смотришь на мир одним глазом, другим ты непременно смотришь в себя. Понимаешь, моряк? Я хочу вернуться в Ливорно, я там родился. Там, в Ливорно, я всегда гляжу в себя одним глазом. Ты знаешь, что я родился под знаком Скорпиона?

Кто-то запел.

Кто-то упал на плетеное кресло и вместе с ним опрокинулся на пол, кто-то упал удачнее – на низкую лежанку. Пахло потом, чадили свечи, с боен Божирар тошнотворно несло кровью. Под ногами хрустело битое стекло.

– Смотрите, какое красивое у меня тело! – кричала, беснуясь, Жанна.

Кто-то неистово блевал в медный тазик. Это рассердило Дэдо.

– Прекрати, – попросил он, – это тазик для умывания! – но тазик у несчастного не отнял.

Несколько рисунков, приколотых к стене, покачивались от движения душного воздуха. Женщин, изображенных на картинах, Дэдо рассматривал, наверное, сквозь горлышко бутылки, иначе они не получились бы на бумаге такими искривленными.

Кто-то сходил за вином.

Прошла ночь.

Прошло раннее утро и прошел длинный нелепый день.

К вечеру следующего дня Семен проснулся оттого, что над ним стоял совсем голый Дэдо.

– Чего тебе, браток?

– Купи у меня чемодан.

– Зачем мне твой чемодан, браток?

– Это очень хороший чемодан.

– Но зачем он мне нужен?

– Разве мы можем знать, в чем действительно нуждаемся?

– Тогда тем более, браток. Зачем мне покупать чемодан, если я даже не знаю, нуждаюсь ли я в нем?

– Но мне нужно три франка.

– Как ты можешь это знать? – удивился Семен в контексте беседы.

– Знаю, потому что хочу угостить тебя вином.

– Где моя одежда?

– Жанна, где одежда моряка?

Только сейчас Семен обнаружил, что лежит на полу совсем голый. Как в Цусимском проливе. Под ним был подстелен затасканный русский полушубок, несомненно привезенный Жанной из Японии. Потом он увидел саму Жанну, легкомысленно приподнявшуюся над лежанкой:

– Он сам выкинул свою одежду в окно. Сходи в сад, она, наверное, валяется под окном.

Дэдо вышел.

– Ты откуда, моряк?

Он ответил, хотя прекрасно знал, что ответ не имеет никакого значения.

Он терпеливо дождался Дэдо и извлек из тайника куртки последние пятьдесят франков.

– Дэдо, я знаю, чем мы будем теперь угощать моряка! – сварливо, но весело заявила Жанна, бесстыдно поднимаясь с лежанки.

Теперь Семен отчетливо увидел то, чему пытался не верить: левая нога Жанны почти по колено была деревянная. Накинув на себя какое-то слишком уж просторное, можно сказать, бесформенное платье, Жанна кокетливо подмигнула мужчинам и схватила кошелку. Но вдруг взгляд ее заледенел:

– Что у тебя на спине, моряк?

– Я не знаю, – пожал плечами Семен. – Чешется спина. Не знаю.

И сам спросил:

– А что там?

– Там египтянка! Там опять эта проклятая египтянка! У тебя на спине египтянка, моряк! – с ненавистью заорала Жанна. – Ты вполз к нам в жилище, как ядовитый скорпион!

– Он вполз к нам в жилище, как ядовитый скорпион! – с готовностью подтвердил Дэдо. Он протрезвел и был смертельно напуган.

– Египтянка! Я узнаю! Это та проклятая египтянка! – с животной ненавистью орала Жанна, впиваясь обломанными ногтями в лицо Дэдо. – Почему ты нарисовал свою поганую египтянку на спине этого моряка? Ты обесчестил его! Ты на всю жизнь лишил его покоя!

Она, конечно, преувеличивала: в кривом осколке зеркала, удерживаемом на стене тремя гвоздями, Семен с трудом разглядел несколько стремительных линий – очертания длинной, вытянувшейся вдоль его спины женщины.

Может, она и египтянка, кто знает!

Но Жанна ревновала.

Она бешено ревновала.

Она ревновала, как к живой женщине.

Что же касается Дэдо, то он, наверное, изобразил египтянку совершенно автоматически, в обычном пьяном затмении, не отдавая в том отчета даже себе самому. Может, он принял спину спящего Семена за плоскость почему-то вдруг покосившейся стены. Думал о египтянке и изобразил египтянку. Почему нет? Не все ли равно на чем рисовать! Может, он любил свою египтянку так же сильно, как Жанна любила его.

Этого Семен не мог вынести.

– Не кричи, сестричка, – ласково попросил он Жанну. – Это я попросил Дэдо нарисовать египтянку.

– Зачем? – не поверила Жанна.

– Это моя женщина, сестричка. Понимаешь, это моя женщина, – он огорченно развел руками. – Жаль, что тебе не понравилось. Каждому свое. Но пусть она и не нравится тебе, но я – моряк и хочу, чтобы моя женщина везде сопровождала меня.

– Даже если ты пойдешь ко дну?

– Конечно.

– Тогда немедленно пойди и утопись в Сене!

– Нельзя, – торопливо вмешался Дэдо. Он явно боялся потерять египтянку и в то же время боялся Жанны. – Нельзя, Жанна. Моряк обещал нам за работу тридцать франков, – он тщательно уклонялся от возмущенных взглядов Семена. – Сейчас придет Гийом и сделает наколку. Прямо по этому рисунку. Это не займет много времени. Гийом настоящий мастер наколки. Теперь моряк и его женщина всегда будут вместе. Что в этом плохого, Жанна?

И страшно забарабанил в стену соседа:

– Гийом!

Как ни странно, Гийом тут же появился. Это был тощенький паренек невероятно голодного вида. При нем находились кисточки, баночки с тушью и набор игл.

– Падайте на лежанку, моряк, – приказал он, сразу оценив обстановку. Наверное, он был прекрасно осведомлен о всех тайнах соседей. – А ты, Жанна, пойди и купи кофе и рогаликов. Хорошо, если найдется немного вина, – в это паренек, кажется, не верил. – Работа требует времени, я не хочу, чтобы у меня дрожала рука. Подумав, он понимающе кивнул Дэдо, все еще закрывавшему руками исцарапанное лицо: – Ты справился с заказом моряка, Дэдо.

И повторил:

– Иди, Жанна!

– Нет, – заявила Жанна, и голос у нее дрогнул. – Я останусь здесь, а за кофе – и за вином пойдет Дэдо. Я буду сидеть здесь не ради тридцати франков. Я буду от всей души ненавидеть египтянку. Пусть она лопнет. Пусть кожа этого моряка покроется страшными язвами. Пусть корабль моряка в первом же рейсе потерпит крушение. А ты, Дэдо, не ходи долго, не то я отдамся моряку, – угрожающе заявила она к ужасу Семена. – А потом отдамся Гийому.

И все время, пока проклятый Гийом жег спину Семена раскаленными иглами, Жанна сидела и от всей души ненавидела египтянку.

Потом снова появился Дэдо.

Иногда Семен вскрикивал от боли, его отпаивали.

Вино, боль, сетования Жанны смешались в нем воедино.

Он снова видел, как над каменной головой танцевал голый Дэдо, а кто-то неистово блевал в тазик для умывания. Опять мастерская наполнилась друзьями Дэдо и Жанны. Праздник возобновился и шел три дня, пока «то-то не поджег мастерскую. С шумом приехала пожарная повозка. Мастерскую залили водой, смыв со стены длинноголовых женщин вместе с бумагой, на которой они были нарисованы. Стены пахли дымом, в коридоре летала копоть, одна только каменная голова на полу выглядела освеженной. А фараоны, подоспевшие вслед за пожарниками, зацапали Семена, потому что к этому времени он (к восхищению консьержки, варившей вкусную похлебку из картофеля и бобов) как раз во второй раз побил мясников, пришедших поглядеть на бедных пчелок. В подкладке у Семена были зашиты книжка моряка и последние пятьдесят франков, поэтому он ничего не боялся. Когда его везли в участок, он гордо кричал:

– В Париже у меня собственность. Я не поеду в участок, не взглянув на свою собственность.

Заинтересованные фараоны невольно сделали крюк.

Смеркалось.

На строительной площадке был уложен фундамент, новый дом заметно вырос, но каменная египтянка, купленная Семеном у Дэдо за пятьдесят франков, исчезла.

– Они заложили ее в фундамент!

– Кого? – удивился главный фараон.

– Мою египтянку.

– Вы въехали во Францию не один? Вы въехали во Францию с иностранной женщиной? Она не гражданка Франции?

– Да нет, – пытался растолковать Семен. – Я купил египтянку здесь.

– Вы не ошибаетесь? – Главный фараон был поражен. – Вы действительно считаете, что в Париже можно купить египтянку?

– Они заложили ее в фундамент!

– Вы хотите сделать заявление, моряк? Вы хотите, чтобы мы открыли дело о бесчеловечном преступлении? Хотите свидетельствовать в суде?

Сперва Семен хотел крикнуть: «Да!», – но перед ним, как в дыму, предстали измятое пьяное лицо Жанны и ее деревянная нога… «Моя маленькая сладкая сука…» Желая, чтобы его поскорее выслали из этого страшного города, из этой непонятной страны, Семен попытался ударить главного фараона. К счастью, удар не получился. Нет хороших городов, горько подумал Семен, когда его тащили в полицейскую карету. Все города как рвотное, если нет любви. Эта мысль немного его утешила.

4. Коневой вопрос

На много лет бывший марсовой Семен Юшин утонул в безумной карусели, закружившей мир.

Неизвестно, где провел он годы Первой мировой, скорее всего, плавал под разными флагами на коммерческих судах. В полицейских участках Сингапура или малайского порта Диксон, Танжера или Гонолулу можно, наверное, найти листы полицейских протоколов, отмечавших грандиозные пьяные драки, устраиваемые русским моряком Семеном Юшиным. Только в 1917 году на французском транспорте палубный матрос Семен Юшин пришел в Одессу.

Морскую походку Юшина, его торчащие в стороны лихие усы можно было наблюдать на Дерибасовской и в Аркадии, где он снимал комнатку. Там же он выступал с беспроигрышным цирковым номером: поднимал одним средним пальцем правой руки сто восемьдесят килограммов любого груза. Ему было все равно, кто победил в октябре, но его захватила грандиозная идея построить совершенно новый, невиданный мир, в котором такие простые люди, как он, получат наконец истинную свободу. Попав в Первую конную, Семен служил непосредственно под Семеном Михайловичем Буденным, участвовал в боевых рейдах. Казалось, вот-вот он будет отмечен особым вниманием легендарного командарма, но в сентябре 1920 года в поле под Елизаветградом удар шрапнели свалил Семена с лошади. Когда он очнулся, была глубокая ночь. Где-то далеко-далеко светились огни, но рядом никого не было. Только стоял над Семеном конь, печально фыркал, вздыхал и мотал большой головой.

Обиженный тем, что его бросили в чистом поле, Семен плюнул на Первую конную и отправился в сторону России.

Через пару лет в Подмосковье Семен отличился на одном из возрождаемых советской властью племенных конезаводов. Его левую руку украсили металлические часы с надписью «За борьбу с хищниками социалистической собственности».

– Мы кровь проливали, так и так вас растак, браток! – кратко сказал он корреспонденту столичной газеты, приехавшему потолковать с ним. – Должны чувствовать и уважать. Я и теперь в охране служу, нет ходу хищникам! Опять же – свобода!

Летом 1925 года Семена приняли в ряды ВКП(б).

Отмечая это событие, он чуть не вылетел из партии.

Ровно четыре дня окна и двери его большой казенной комнаты не закрывались ни на минуту. Все время играл патефон и слышались веселые застольные песни. «Кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть». Строгача за слишком уж затянувшуюся пьянку Юшин все-таки схлопотал, но, как человек прямой и сознательный, хорошо проварившийся в жгучем рассоле социализма, придя в себя, заявил:

– Служить теперь буду лучше.

В 1930 году Семен Юшин, как передовой и сознательный стрелок охраны, был приглашен гостем на XVI съезд ВКП(б).

Несомненно, это была высокая честь.

Бывший марсовой понимал это и с уважением рассматривал многочисленных гостей и участников съезда. Иногда его принимали за товарища Буденного, но это, конечно, больше в шутку – из-за усов. Когда товарищ Козлов от имени сеньорен-конвента предложил избрать в президиум съезда ровно сорок человек, Семен Юшин вместе с другими гостями и участниками съезда шумно аплодировал названной цифре, а потом напряженно вслушивался – все ли уважаемые им имена прозвучат в зале?

– Персонально предлагаются следующие лучшие товарищи, – объявил товарищ Козлов. – Акулов, Андреев, Артюхина, Варейкис, Ворошилов (аплодисменты), Гей, Голощекин, Зеленский, Жданов, Кабаков, Каганович (аплодисменты), Калинин (аплодисменты), Калыгина, Киров (аплодисменты), Колотилов, Косиор Станислав (аплодисменты), Косарев, Куйбышев, Ломинадзе, Мануильский, Микоян, Молотов (аплодисменты), Николаева, Орджоникидзе (аплодисменты). Петровский (аплодисменты), Румянцев, Рудзутак, Рыков, Сталин (бурные и продолжительные аплодисменты, весь съезд встает и приветствует кандидатуру товарища Сталина), Сырцов, Томский, Уханов, Хатаевич, Чубарь, Шверник, Шеболдаев, Шкирятов, Яковлев, Ярославский (аплодисменты), Эйхе.

Семен активно участвовал в коротких стихийно возникавших дискуссиях, от души орал с места «Долой!» или «Правильно!» Он научился орать так громко, что на него обращали внимание. Плотный, плечистый, он издали был заметен. Когда скромный колхозник Орлов сказал с трибуны, что ему уже пятьдесят лет с лишком, а он такой большой работы, как сейчас, никогда в своей жизни не производил, Семен весело заорал на весь зал: «Верно, браток!» Скромный колхозник Орлов сразу приободрился: «Вот разве не чудо, что мы на лошадях пахали по одному га в день? Виданное ли это дело? – И, совсем осмелев, прислушиваясь к залу, пожаловался: – Плохо только, что сахарку нет. Придешь с работы, клюнешь кружечку холодной водички. Надо бы сахарку попросить: три месяца не получали!»

– Верно, браток! – сочувственно орал Юшин.

Ему было весело и легко.

Он крепко чувствовал свое единение с крестьянством и с трудовым пролетариатом. После того, как товарищ Яковлев сказал в докладе, что: «Когда в колхозе сплотилась почти четверть всех хозяйств, когда на полях вскрылись огромные возможности колхозников в отношении расширения посевной площади, то единоличники также, хотя и с опозданием, двинулись сеять, чтобы не быть вынужденным уступить свою землю колхозникам», – Семен заорал еще громче и еще веселее: «Верно, браток!», потому что сам видел, что тут не Цусима. Туг не жалкий царизм, блин (как станут говорить в недалеком будущем), тут конкретно могучая эскадра страны под всеми флагами, вымпелами и гюйсами тянулась типа не за горящим пустым броненосцем, на котором остался один только последний марсовой, а уверенно следовала за железной когортой правильных пацанов, продолжателей дела великого Ленина, пламенных революционеров. Семен лично видел на съезде Постышева и Эйхе, Кагановича и Гея, Томского и Рыкова, Межлаука и Угарова, Куйбышева и Калинина. Он сам лично слышал Сталина и Ворошилова, ему лично пожали при встрече руку товарищи Варейкис и Шеболдаев, уж эти не подведут!